Итоги № 31 (2013)

Лейб-медик / Общество и наука / Спецпроект

Лейб-медик

/ Общество и наука / Спецпроект

Сергей Миронов — об украденной коронарографии Бориса Ельцина и о больничном режиме Черномырдина, о том, как западных светил медицины ставили на крючок, а также о носе профессора Дебейки и состоянии здоровья Владимира Путина

Руководить Четвертым главным управлением Минздрава с учетом геронтологического статуса советских вождей традиционно назначались кардиологи. И вдруг в 1995 году Борис Ельцин, сам уже страдавший болями в области сердца, пригласил возглавить кремлевскую медицину специалиста по спортивной травме.

— Кто же в Кремле был травмирован, что выбор пал на вас, Сергей Павлович?

— Обстоятельства сложились так, что я оперировал много людей из круга общения президента. Борис Николаевич ведь сам был спортсменом, мастером спорта по волейболу, потом очень увлекся теннисом.

— Травмы его миновали?

— Ну как, его же оперировали в тот период в Испании по поводу повреждения позвоночника. Сказались старые спортивные травмы и жесткая посадка, которую совершил его самолет. Потом испанские врачи приезжали и консультировали его в Москве. Я участвовал в тех нескольких консилиумах как спортивный травматолог.

От предложения возглавить кремлевскую медицину я был не в восторге. Дважды отвечал нет Сергею Александровичу Филатову, руководителю администрации, и Павлу Павловичу Бородину, управляющему делами. Уговорил мой друг Шамиль Тарпищев. Я его оперировал несколько раз.

Где-то в конце 1994 года приезжает Шамиль ко мне домой и с порога рассказывает: «Три дня назад играл пару с Борисом Николаевичем. Был косой удар, я рванул, сыграл мяч. Рядом стенка, резко затормозил. Хлопок — и стопа повисла. Меня повезли в ЦКБ. Когда узнал, что там за все годы сделали всего три операции на ахилле, развернулся — и к тебе».

Осматриваю я Тарпищева, а он, такой импульсивный человек, говорит: «Мне через три недели с Борисом Николаевичем играть». «Ты что, с ума сошел?» — не выдержал я.

И что вы думаете, сделали мы ему операцию, и он, в лангетке по бедро, действительно играл! На работу в Кремль на костылях ходил. Однажды, поднимаясь по лестнице, оступился. Повторная травма. Воспаление. Было еще две операции. Ему предлагали оперироваться в Германии и Швейцарии, с использованием искусственных материалов. Он предпочел ЦИТО.

— В медицину вы вошли вслед за своей мамой, которую по праву можно назвать одним из основателей спортивной травматологии СССР.

— Не побоюсь показаться пафосным, но до академика АМН СССР Николая Николаевича Приорова и до Зои Сергеевны Мироновой на спортивной травме не специализировалась ни одна клиника в мире. Мама пришла в медицину из спорта. Она дважды выигрывала чемпионаты СССР по конькобежному спорту. Однажды получила тяжелую травму колена, кровоизлияние в полость сустава. Ее один из профессоров, которые преподавали в институте, отпунктировал, наложил гипс, и потом она очень быстро восстановилась. Это для нее был путеводный знак: мол, надо в этом направлении двигаться. В 30-е годы был призыв спортсменов в вузы, специальный факультет создали в медицинском институте, где она и училась. 40-й год. Она только что окончила институт, родился мой старший брат Николай. Потом война. Мама как молодой медик пошла в прифронтовой госпиталь, Москва же на осадном положении. Это на базе Яузской больницы, «Медсантруд». Она всю войну там проработала хирургом.

А в 1952 году Советский Союз вошел в олимпийское движение. Вы сами понимаете, что спорт — один из инструментов политики, поэтому очень скрупулезная подготовка велась, и медицинская в частности. Руководителем медицинской группы по диспансеризации, осмотру спортсменов, лечению, реабилитации стал директор ЦИТО академик Приоров. А маму он взял помощником как человека, изнутри знающего спорт и имеющего уже 12-летнюю врачебную подготовку.

И в том же 1952 году, когда окончательно поняли, что спортивная травма имеет очень много нюансов, возникла мысль создать специализированную клинику. Тогда она называлась отделением спортивной, балетной и цирковой травмы ЦИТО. Зоя Сергеевна возглавляла его 31 год, до 1983 года, когда уже я был избран его руководителем, подчеркиваю, по конкурсу. Блат в нашей профессии губителен. Я в ЦИТО до прихода сюда врачом проработал около трех лет в качестве санитара и медбрата.

— Вам ведь тоже, по-моему, пришлось делать выбор между спортом и медициной?

— Да, я занимался борьбой. Но получил травму шейного отдела позвоночника. После чего мама жестко на это дело посмотрела и сказала: «Давай, выбери себе что-нибудь другое». У меня неплохо сложилось в гандболе. Стал мастером спорта. Мы — это сборная Москвы — выиграли первый юниорский чемпионат страны. Это был 1966 год. А потом институт. Сразу поступить не удалось, огромный конкурс в медицинский был! 10-летки и 11-летки в один год выпускались плюс первый выпуск 11-х классов вечерней школы. Когда я поступал, был конкурс около 40 человек на место. Но мама в плане блата была человек абсолютно принципиальный. Так что год я отучился в Московском институте инженеров транспорта на вечернем отделении, продолжая заниматься спортом, играл в ведущей тогда гандбольной команде спортклуба «Кунцево». На следующий год все-таки поступил в медицинский, и встала дилемма: спорт или учеба. Мединститут не очень поддерживал гандбол в отличие, скажем, от МАИ. Пришлось выбирать.

Конечно, поначалу было обидно, когда твои товарищи по команде становятся большими спортивными лидерами, а ты сидишь на 3-м курсе, получая стипендию 28 рублей. Тогда еще гандбол вновь сделали олимпийским видом спорта. Я мог предполагать, что в спорте у меня получится, но что делать дальше? Идти в тренеры? Достаточно туманная перспектива. Спортивно-педагогического таланта я в себе не чувствовал, хотя отец у меня заслуженный тренер Советского Союза плюс мастер спорта СССР.

— За что он был репрессирован?

— Отца арестовали в 1942-м. У него была бронь, как и у многих ведущих спортсменов. Он возглавлял моторемонтный завод мелкой техники — велосипеды и мотоциклы, мотоколяски. И как-то не так высказался на цеховом собрании. Завистники всегда были: кому-то дал бронь, кому-то не дал. Пошел по 58-й. Хватало на 10 лет. Правда, к счастью, он 10 лет не отсидел, вышел в конце войны. Каким-то чудом помогла зампред Совнаркома Землячка, которая занималась социальными вопросами. Узнала, что сидит один из конструкторов коляски ручного управления для инвалидов. Был пересмотр дела, реабилитация. А еще в 1938-м репрессировали деда, отца матери. Он работал начальником цеха, который соткал знаменитый золотой занавес для Большого театра, довисевший до последней реконструкции. Дед получил за занавес орден Ленина, а потом — 10 лет. Тогда достаточно было где-то сказать, что Пятаков тоже умный человек. Этого хватало, чтобы загреметь на зону.

Из Первого меда, где мама училась в то время, арестовали многих, например, из ее группы Павла Буре — деда наших прославленных хоккеистов.

После реабилитации отец продолжал активно работать. Был старшим тренером общества «Спартак» по велосипеду и по конькам. Безмерно помог матери, взяв на себя все домашние заботы, чтобы она могла углубиться в медицину. В старом здании ЦИТО ей каморку выделили, где варили парафин и озокерит. Она там после работы оставалась. Перелопатила больше 1000 историй болезни, ее же собственных исследований. Причем тогда докторская диссертация защищалась в двух томах: том экспериментально-клинических наблюдений и второй том доказательный — вся статистика, что там нет никаких мертвых душ.

— Это из-за репрессированных родственников Зою Сергеевну не пустили врачом сборной на Олимпиаду 1952 года?

— Конечно. Даже Приоров, академик, не поехал в Хельсинки, оказалось, что у него сестра монашка. А вот с 1956 до 1980 года все Олимпиады Зоя Сергеевна была главным травматологом и главным врачом олимпийских сборных. Со временем люди стали понимать, что в рекордах чемпионов, в честь которых звучал наш гимн, был значительный вклад клиники спортивной травмы, которую она возглавляла. 10 мая этого года маме исполнилось бы 100 лет. Она работала в ЦИТО до 92 лет, а в 90 лет еще участвовала в операциях. Достойного оборудования для таких операций в стране в те годы никто не выпускал. Но волей случая у мамы учился аспирант из Ирака, которому его правительство купило фирменную артроскопическую стойку, и он привез ее в ЦИТО.

— Кто из знаменитостей лечился у Зои Сергеевны?

— В тот период даже трудно сказать, кого не было. Это футболист и хоккеист Всеволод Бобров. Его мениски двух коленных суставов оперировали в Югославии. Маме потом пришлось переделывать. Это олимпийские чемпионы легкоатлеты Владимир Куц, Петр Болотников, гимнасты Виктор Чукарин, Валентин и Софья Муратовы, Борис Шахлин. Потом, в чуть более поздний период, Лев Яшин.

— А что случилось с Яшиным?

— У Яшина перелом костей кисти, фиксация спицами была сделана. Что такое кисть для вратаря, тоже так на секундочку представьте! Иногда мозоль на стопе марафонца критична, его исключают из участия в соревнованиях. То же самое для вратаря перелом пястных костей. Потом, в более поздний период, через ЦИТО прошла вся наша блестящая плеяда хоккейная — Харламов, Якушев, Шадрин — все были у нее, штангист Леонид Жаботинский, футболист Олег Блохин. Единственная специализированная клиника в стране, а этой фанаберии уезжать за рубеж не было. Да и куда поедешь? До 70-х годов клиник спортивной медицины в Европе просто не существовало.

О каждой Олимпиаде мама рассказывала множество историй. На первые свои Игры в Мельбурн в 1956 году Зоя Сергеевна вместе со сборной добиралась больше месяца по морям и океанам на теплоходе «Грузия», который потом стал медпунктом для спортсменов. Рим, 1960 год. Заболел Юрий Власов, абсцесс бедра, и мама решилась на хирургическую операцию. В нужный день он вышел на помост и был назван самым сильным человеком планеты...

— А кто из спортивных пациентов побывал в ваших руках?

— Историй много. К нам привезли великого гимнаста Дмитрия Билозерчева с тяжелейшей травмой, которая была получена в автомобильной катастрофе. Тут не стоял вопрос восстановления и возвращения в спорт. Много чего там пришлось сделать. И когда пошло восстановление, некоторые говорили: дай бог, человек ходит — и не трогайте его. Но он так не думал. Ему самому надо отдать должное — парень вернулся в спорт, стал олимпийским чемпионом. Три «золота» в Сеуле!

Американцы не поверили — они ко мне потом приезжали. И почему-то шведы. Что уж там шведов заинтересовало, не знаю, поднимали архив, материалы рентгена и всех прочих вещей, потому что думали, что это очередная советская утка. А американцев история заинтересовала в силу того, что у них был такой олимпийский чемпион из Лос-Анджелеса Тим Дейв, у которого тоже примерно та же тема — перелом костей голени с повреждением сосудов. И он не вернулся. Он стал спортивным комментатором.

Вообще надо сказать, два состава наших сборных по гимнастике (1988 и 1992 годов) — все абсолютно оперированы здесь. Просто все! Великий наш гимнаст Виталий Щерба, который 6 золотых медалей выиграл в Барселоне. Штангист Юра Захаревич, трехкратный чемпион мира, чемпион Олимпийских игр, причем чемпионом Игр он стал после операции. Не знаю, в силу каких обстоятельств, лечили его какие-то знахари заговорами, к нам он недели через две поступил. Ситуация очень тяжелая с учетом специфики спорта. Была произведена серьезная реконструкция локтевого сустава, сухожильно-мышечного аппарата, и парень стал олимпийским чемпионом с мировым рекордом.

— По-моему, братья Фетисовы к вам попали, одного спасти не удалось…

— Да, Фетисов Толя, младший, погиб, к сожалению. Это была не спортивная травма. Автомобильная авария. Травма, несовместимая с жизнью. Из хоккеистов того периода кто у нас был? Капустин Сережа, Кожевников Саша, уж это вообще не знаю, на чем человек играл. Он перенес, по-моему, 7 или 8 операций на коленных и голеностопных суставах. В ЦИТО вновь становились на ноги фигуристы Илья Авербух, Наталья Бестемьянова, Ирина Слуцкая и другие. Перелечились почти все члены женской сборной по волейболу — чемпионы мира 2010 года.

— Сейчас довольно много спортсменов, да и политиков едут лечиться за рубеж…

— Я не думаю, что это снижение уровня нашей работы. Ведь спорт стал другим. Это раньше мы с трибуны говорили, что у нас одни любители, теперь хоть наконец признали спорт профессиональным. А это повлекло за собой страхование. И многие элитные клубы, в частности футбол, хоккей, в страховых обязательствах перед игроками записывают их под определенную клинику, как правило, зарубежную. Большинство ориентированы на Германию. Никоим образом не уничижая опыта и мастерства наших зарубежных коллег, хочу сказать, что процентов до 40 возвращаются, перелечиваются здесь, но об этом говорить не принято.

— А иностранные врачи перенимали опыт ЦИТО?

— Конечно, да, у нас же учились, в основном у Зои Сергеевны, на крючках стояли…

— Что значит на крючках?

— Идет операция, разрез делает хирург, а ассистент держит крючки. Тот же профессор Пфайфер у Зои Сергеевны учился. Сегодня его на Западе обожествляют. В восьмидесятые мне довелось попрактиковаться в клинике известного американского ортопеда профессора Роберта Лича в Бостоне. Как и я, он тогда был председателем медицинской комиссии национального олимпийского комитета. Когда же Роберт попал в Москву, он мне ассистировал. Закончили операцию, Лич пошутил: «Никогда не думал, что такие технологичные операции можно выполнять без инструментов».

В спортивной травматологии требуется достигать практически абсолюта. Вы можете человека убеждать, что у него все замечательно срослось, показывать ему рентгенограммы, но если он не может делать того, что он делал до травмы, он вам не поверит. Это как в анекдоте: «Доктор, смогу ли я после операции играть на скрипке?» — «Ну конечно». — «Вот чудеса, а раньше не мог».

— В название вашей клиники включена и балетная травма. Это потому, что в этой области мы впереди планеты всей?

— Балетные травмы — серьезная проблема. Это, конечно, стопа, это область ахиллова сухожилия, это колено, это поясничный отдел позвоночника. Многие перебывали у нас из Большого, начиная с Майи Михайловны Плисецкой.

— А что, Майе Михайловне тоже не повезло?

— Была, здесь лечилась, да. И нашими пациентами волей-неволей становились такие известные танцоры, как Марис Лиепа, Екатерина Максимова и Владимир Васильев, Вячеслав Гордеев, Марк Перетокин. Представьте себе, каково для Марка, солиста балета, разорвать ахиллово сухожилие в таком расцветном возрасте. В свое время, при Зое Сергеевне, дискутировалось, как лечить этот разрыв — консервативно или оперативно. И кстати, очень многие атлеты того периода и артисты балета ушли из-за того, что да, ахилл срастался после консервативного лечения, но не был функционален. Те же, кому сделали операцию, продолжили карьеру. Как и Перетокин.

— Вслед за Зоей Сергеевной вы стали главным травматологом нашей сборной на Олимпиадах?

— Я на Олимпийских играх работал с 1988 по 1996 год. Меньше, конечно, чем мать. Первые были довольно сложные Игры, 1988 год, Сеул. Потом Барселона. Эта Олимпиада была своеобразна тем, что выступала там уже не сборная Советского Союза, а сборная СНГ. Еще никто толком не понимал, что это такое. И пошла разблюдовка на национальные квартиры, какое-то недоверие...

Потом в 1994 году Лиллехаммер — зимняя Олимпиада. В общем, поездил, посмотрел. Это, безусловно, очень большая нагрузка. Медпункт где-то около 6 утра открываешь и часов до 2—3 ночи не закрываешь. Но это не потому, что бесконечные травмы, есть же процедуры какие-то физиотерапевтические, разный временной режим соревнований...

Лиллехаммер оказался моей последней Олимпиадой. В 1995-м перешел на работу в Управление делами президента замом и одновременно руководителем Медицинского центра.

— Но со спортивной медициной не расстались?

— Нет, конечно. В трудовом договоре с администрацией президента было записано, что я продолжаю совмещать должность руководителя клиники спортивной травмы ЦИТО на общественных началах. Парадокс, но с переходом в Кремль у меня как травматолога работы не поубавилось. Люди во власти стали чуть не тотально увлекаться спортом, а многие были к этому не готовы, пошли, конечно, травмы. И многих мы прооперировали.

— Четвертое управление Минздрава, или бывший Лечсанупр, Кремля всегда был наполирован до лоска, хотя в народе имел славу заповедника блатных докторов-выскочек. Какой вы нашли кремлевскую медицину в 1995 году?

— Да, в народе ходило выражение: «Полы паркетные, врачи анкетные». После ухода Евгения Ивановича Чазова там раздрай пошел. Больше полутора-двух лет в руководстве не держался никто. И когда я на это хозяйство пришел, оно было, откровенно говоря, далеко от тех эфемерных представлений о райских кущах. Чем сильна кремлевская медицина? Она — глубоко эшелонированная структура, то есть начиная с момента диагностики и последующей диспансеризации, потом поликлинический этап, стационар, реабилитационный центр и санаторно-курортное долечивание. И если бы модель кремлевской медицины можно было экстраполировать на все здравоохранение страны в целом — а ведь можно было, — то не надо ничего и изобретать. Но у нас всегда ищут другой путь. Это, я так понял, не дали Евгению Ивановичу сделать в свое время, и в последующем ставили эксперименты над здравоохранением. В общем, когда я пришел, и сама кремлевская медицина уже рушилась.

— И некоторые ВИП-пациенты побежали лечиться по ведомственным больничкам…

— Кто как. Чины МВД всегда тяготели к лечению по своему ведомству. Шефы МИДа лечились у нас, хотя министерство имеет и ведомственные клиники. Армейские министры почти всегда у нас, хотя госпиталь имени Бурденко в Лефортове — старейшее медучреждение страны. Кстати, лейб-медики всегда рекрутировались из военных медиков. Но в каждом ведомстве свои примочки. Говорят, в свое время такого великого хирурга, как Николай Иванович Пирогов, забаллотировали в Военно-медицинскую академию в Санкт-Петербурге. Основателя военно-полевой медицины, всего и вся! Поди и знай! Когда мне вручали мантию той академии, в кулуарах рассказывали эту курьезную историю.

— Как Ельцин относился к кремлевской медицине, не хотел прикрыть?

— По-разному относился, потому что он, конечно, человек, можно сказать, максималистских понятий. Пока чувствовал себя крепко, врачи в целом оставались немножко в тени. И сколько мы его ни уговаривали порой пройти какие-то обследования, открещивался. А потом, когда ситуация со здоровьем ухудшилась, задачи медицины стали им гораздо более четко восприниматься. За его период удалось вернуть в систему больницу на Мичуринском проспекте, больницу на Открытом шоссе, поликлинику на Кутузовском проспекте. Тогда это, на мой взгляд, были верные шаги.

— Вы знали Бориса Николаевича как пациента?

— Безусловно, я возглавлял консилиумы. Конечно, как травматолог-ортопед я не лез в тонкости кардиологии, неврологии, но когда нужен был какой-то общий анализ, обобщение полученной информации делалось уже на моем уровне и, естественно, с согласия членов консилиума.

Мне в свое время задавали вопрос, насколько он работоспособен. Понимаете, он работал по 15 часов в день. Это совершенно однозначно. У него был рваный сон. Он мог встать в 2—3 часа, проработать 2 часа, потом снова лечь, но меньше 15 часов на работу никогда не получалось.

Второй момент. Понимаете, чем оценивают функциональные способности главы государства? 200 килограммов он, конечно, не толкнет, кросс на 20 километров с полной выкладкой не пробежит, но интеллектуально-психологические, умственно-аналитические функции руководителя страны требуют от организма не меньших затрат. Это был жупел такой, его нездоровье, вокруг которого крутилась оппозиция, забывая, что Рузвельт, извините, в инвалидной коляске три президентских срока провел.

— Об операции на открытом сердце первого президента России написано много. Решение делать ее не в иностранной клинике, а именно в Москве принималось вашим консилиумом?

— Вы знаете, он сам так захотел. Мы приглашали иностранных врачей, в частности профессор Дебейки несколько раз его смотрел и приезжал с группой американских специалистов. Но это вообще-то общепринятая практика. В конце концов, все должно быть сделано во имя больного, тем более когда этим больным является президент страны. Они были во время операции, проводимой Ренатом Акчуриным. Не оперировали, но в смотровом зале находились, какие-то советы давали, коррективы. Я лично считаю, что ничего в этом сверхъестественного нет. Есть другой момент, этический. Недруги и просто любопытные старались заглянуть под чужое одеяло. До операции Ельцина в прессе появились снимки коронарографии президента. Понятно, журналисты охочи до сенсаций. Но кто из медиков слил информацию? ФСО стояла на ушах.

— Вас не трясли?

— Меня, наоборот, охраняли, примерно около года, когда шла подготовка к аорто-коронарному шунтированию и в период реабилитации Бориса Николаевича.

— Насколько Ельцин изменился после операции? Все-таки такие вмешательства не проходят бесследно.

— Я считаю, что на первом этапе операция дала его организму большой прорыв. Отменилось большое количество препаратов, которыми приходилось его поддерживать. Мне сейчас трудно оценивать. Я в общем-то не кардиохирург. Начнем с того, что он после операции, если не ошибаюсь, 11 лет прожил. Я всю операцию простоял рядом с Ренатом. Я не ассистировал, находился просто как человек за спиной, но не тот, который с определенным предметом в кармане, и чтобы не толкать в спину, а поддерживать. Это была абсолютно вынужденная и правильно выполненная операция. Борис Николаевич ушел в отставку до конца президентского срока не по состоянию здоровья. Это было принятое им решение. Никто из нас не посвящался.

— Где вы чаще встречались? У него в кабинете, в палате?

— В кабинетах — нет, в кабинетах крайне редко. Обычно это было или в ЦКБ, или же у него в резиденции «Барвиха-4» под Москвой. Я хочу сказать, что уровень медицинского обеспечения Бориса Николаевича ни в коей мере не пострадал с момента его ухода на пенсию, ему Владимир Владимирович сохранил весь объем и персонала, и возможности консультаций, госпитализаций, когда они были необходимы. Так случилось, что вскоре после отставки Борис Николаевич поехал на отдых в Италию. Чисто бытовая ситуация: он поскользнулся на мраморном полу, ударился боком. В итоге перелом шейки бедра. И итальянцы толком ничего не могли сделать, понятно, рядовая больница. Оперировали его уже у нас на Мичуринском проспекте наши специалисты во главе с выпускником ЦИТО Владимиром Петровичем Абельцевым.

— После каскада операций Ельцин теннисом уже не занимался?

— Он пытался на первом этапе, еще после кардиологии, но это все-таки уже был не теннис. Как мерить опять-таки меру. Когда был в лучшей форме, он в теннис мог загнать самого Тарпищева. Ельцин — очень азартный человек. У него был очень сильный удар справа, прямо горело все. Но когда какого-то запаса сил в организме не стало, теннис ушел. Но в бильярд продолжал играть сильно. Плавать он любил. Борис Николаевич всегда находил время и место и пошутить, и побалагурить, сделать иногда какое-то едкое замечание, но по делу.

— Ну, балагуром можно назвать скорее другого вашего пациента…

— Виктор Степанович был такой, я бы сказал, более открытый, что ли, человек. С ним можно было поговорить о каких-то совершенно разных вещах.

— Например?

— Например, о том, как строился тот же «Газпром». И о том, как человек в одной фуфайке в 50-градусный мороз варит потолочный шов, знал не понаслышке. Вы лежите в этой мерзлоте, и глаза вспышками слепит шов этого самого газопровода. Исключительно конструктивный человек, многое он дал стране. Понятно, его обвиняли в целом ряде каких-то вещей, но таких администраторов, хозяйственников сейчас не найдешь.

Как с пациентом, пожалуй, с ним немножко попроще было, чем с Ельциным. Но там и проблем-то в тот период было поменьше. Хотя он один из первых, кто у Рената Сулеймановича делал стентирование. Серьезная болезнь его одолела потом. Там была онкология.

— Уход из жизни жены как-то повлиял?

— Повлиял, конечно. Это был единственный у него и у нее брак. Естественно, общие дети, общие интересы. Повлиял, безусловно. Вообще-то это достаточно редкая вещь, когда оба супруга погибают практически от одного и того же заболевания. И оперировались они в одной клинике в Германии. Финальный отрезок жизни во многом совпал у них.

— Как вы сработались с Владимиром Владимировичем?

— Мне кажется, что нормально. Понимаете, это совершенно другая категория отношений, потому что Владимир Владимирович, к счастью, здоровый человек и, конечно, такой медицинской опеки не требовал. Мы знали друг друга. Мы вместе один период работали в Управлении делами, поэтому пересекались достаточно часто.

— Из спортивных врачей его кто-то консультировал?

— Видите ли, я сам спортивный врач, поэтому оснований для приглашения каких-то дополнительных специалистов, во всяком случае в тот период, не было. Он очень спортивный человек. Далеко не каждый в достаточно зрелом возрасте начнет играть в хоккей. Он очень много плавает. Плавание у него, по-моему, один из приоритетных видов и восстановления, и адаптации к стрессовой ситуации. Должность привносит колоссальные, конечно, нагрузки. Мы как-то задались целью посчитать, какой налет часов он делает за определенный период времени. Оказалось, превосходит все нормы для пилотов. При этом он находит время вздремнуть в самолете, отключиться. Такой способ самовосстановления. Владимир Владимирович довольно скептически относится к приему медикаментов, даже если это банальные таблетки от простуды. Предпочитает народные средства, чай с медом, баню, массаж. С точки зрения медицины Путин значительно моложе своих лет. Его спортивный образ жизни способствует великолепной работоспособности.

— При этом дзюдо — травмоопасный вид спорта…

— Вообще-то конечно. У дзюдоистов так же, как в любом виде борьбы, травм достаточно. Но Владимир Владимирович как-то счастлив в своей спортивной жизни, умеет сгруппироваться. Правда, у нас всегда принято раздувать истории болезни первых лиц. Только недавно утихли слухи о проблемах с позвоночником у Путина. Я не вижу необходимости засекречивать информацию о здоровье главы государства, но есть медицинская этика. Если, например, я перенес операции на позвоночнике и не вижу в этом тайны, то я сам расскажу вам об этом.

— У травматолога были травмы?

— Сказались мои спортивные проблемы, плюс профессия добавила, потому что в течение 35 лет простоял, согнувшись у операционного стола, вот так, как крючок. Это здоровья не добавляет.

— Сколько на вашем личном счету проделанных операций?

— Недавно примерно прикинул, больше 10 тысяч, каждый год делал не менее трехсот. И в ЦИТО, и в ЦКБ. В последнее время я хожу в операционную, смотрю, даю какие-то советы, но самому оперировать мне чисто физически немножко сложновато. Сейчас в ЦИТО самые продвинутые технологии, самые современные подходы к диагностике, лечению, малоинвазивные операции. В институте, в клинике спортивной травмы, более 90 процентов операций на крупных суставах, я имею в виду плечо, локоть, колено, тазобедренный, выполняются только артроскопически. Причем не диагностика — посмотреть в глазок, нет. Реконструктивные большие операции.

По своим проблемам с позвоночником столкнулся с коллегами из Германии, Швейцарии, Израиля. Потому что есть в медицине определенное правило: нельзя оперировать у своих, я имею в виду ЦИТО. Не всегда опыт заграничного лечения был удачным, о чем мы говорили выше применительно к спортивной медицине.

— Чем же посоветуете заниматься, чтобы не загреметь на операционный стол?

— В плане травмобезопасности самый замечательный вид спорта — это плавание, а потом, наверное, бильярд. В него сам играю. Меня в свое время удивил Дебейки, когда после ельцинской операции мы у меня на даче ужинали с группой специалистов. У меня там стоял бильярд внизу. Играли, а Дебейки еще наверху остался, разговаривал с моей супругой. Потом спустился, идет какая-то партия. Мы его пригласили поиграть. И в не подставленные шары, а просто в те, что были на столе. Он с кия два или три шара забил, причем настолько уверенно, сразу видно, что человек знает, с какой стороны взяться. Ему тогда под 90 было. Он умер, не дожив до 100, по-моему, пару месяцев. Был счастлив с молодой супругой, да. Может, поэтому и прожил так долго, не знаю.

— Какая-то у них поразительно большая разница в возрасте была.

— Лет 40, может, чуть меньше, лет 35. Самое главное, что у него от нее — дочь. Это всегда был предмет таких плоских шуток, что дочь-то можно в любом возрасте иметь, вопрос от кого. Но в случае Дебейки девочка его точная копия. Такой же нос, глаза, губы.

— Как полагаете, на политическом олимпе пришло время долгожителей?

— С помощью спорта и достижений современной медицины, несомненно.