Иван — холопский воевода

На пожарище

Покуда Шуйский вел дознание в Угличе, грянула беда на москвичей. Кто-то в трех местах поджег Белый город. Огонь пошел гулять по деревянным строениям… Лишь пепелища потянулись следом, как после татарского набега.

Пламя наступало сплошной стеной. Тушить его никому и в голову не приходило. Не с бадейкой же бежать на реку. А потому старались поскорей вынести что могли. Ветер подхватывал вихри огня, рассыпал искры, тешился, словно на дьявольском пиру. Повсюду слышались крики и вопли. И весь этот шум, горестный и безутешный, придавливали звуки набата.

Иван Болотников, молодой холоп князя Телятевского, вышел со двора на улицу. Постоял, прислушиваясь, поглядел на людскую суету и направился в сторону Белого города. Зачем шел, Иван поначалу и сам не знал. У него там не было кого выручать: ни родни, ни дома.

Подворье Андрея Андреевича Телятевского находилось в Китай-городе, куда огонь переметнуться не мог: путь ему преграждали ров с водой и надежные стены. Но и здесь, в середке Москвы, люди с беспокойством поглядывали окрест: не залетел бы и к ним красный петух. Тогда уж не упусти миг, хватайся за топоры да багры, сбивай огонь, пока он слаб и робок.

Чем ближе подходил Иван к стене, отделяющей Китай-город от Белого города, тем резвее становился его шаг. А заслышав шум и крики у городских ворот, он и вовсе рванул бегом.

Ратные стражники не пускали толпу, которая норовила прорваться через ворота в Китай-город. Размахивая палками, они кричали:

— Осади назад! Куда жмешь?!

— Пошел… Пошел прочь!

А толпа яростных погорельцев все напирала.

— Пусти, ироды!..

— Псы сторожевые…

Пришлось ратникам взяться за бердыши. Толпа отхлынула, да ненадолго. Иван подошел к сторожам сзади.

— Тебе чего? — спросил один из них. — Не мешайся.

— Мне туда, — Иван кивнул в сторону горевшего посада.

— Пошто? — Стражник видел по одежде, что перед ним господский слуга.

Но Иван и себе не смог бы ответить, зачем ему на пожарище. Наверно, общая беда толкала туда, где бесился огонь…

— Надобно, — сказал он.

И как только произнес это, сразу же вспомнил про деда Федора. Старый, сморщенный, потемневший лицом Федор жил в той части Белого города, что подступала к Яузе. Иван, случалось, захаживал к нему — повспоминать об отце, посидеть часок, отвести в разговорах душу. Многое повидал на своем веку старик. Был он в свое время единственным дворовым у обедневшего дворянина Исая Болотникова, которого убили в Ливонскую войну. Хорошо помнил Федор поход Грозного на Казань. Брал ее вместе с дедом Ивана.

«Твой дед был человек крепкий, нрава крутого, — пускался Федор в воспоминания. — За то и пострадал в опричнину. А Исай уже и сам-то был гол как сокол. Мы с ним оба всю жизнь в походах маялись…»

С минувшего лета начал старик сильно сдавать. Путал людей и события. В прошлый раз не смог Ивана признать, спросил, слеповато щурясь: «Ты кто, касатик?» — «Иван Болотников я, сын Исая. Аль запамятовал?» — «Не ведаю такого. Тебе чего?» Приподнявшись с лавки, старик сделал шаг навстречу. Какая-то девка, лет пятнадцати, — Иван раньше не видел ее здесь — метнулась к Федору: «Садись, дедушка. Не ровен час — упадешь». Старик попросил: «Дай попить, Стеша». Девица налила ему кружку кваса. Такую же — полную до краев — с поклоном поставила перед Иваном: «И ты отведай».

Пока пил, Иван перехватил ее взгляд. Она смутилась, повернула голову. «Вкусен твой квас. — Он обтер губы. — Благодарствую!» — «На здоровье». Она опять взглянула на него, а щеки так и зарделись. «Ты чья?» — спросил Иван. «У дедушки живу. Неможно ему без пригляду. А отца-матери у меня нет».

С тех пор Иван не был у деда Федора.

— Надобно, — повторил Болотников и потребовал: — Пусти.

К избе старика подойти он не смог. Людская река текла навстречу. Все кричали, ругались, что-то тащили, волокли. Ивану казалось сперва, что он один продирается сквозь эту гудящую человеческими голосами реку, но, приглядевшись, увидел, что нет, и еще кое-кто так же, как он, устремился против течения, вовсю работая плечами и локтями.

Потом толпа стала редеть. Зато дым делался гуще, злее. Он ел глаза, горечью оседал во рту. Вот тут и понял Иван: идти дальше бесполезно, что ему делать на пепелище?

…Обессиленный и пропахший дымом Болотников шел назад к воротам Китай-города. Народ был ожесточен и угрюм. Со всех сторон проклинали поджигателей.

— Своими руками поотрубал бы головы, — говорил добродушный с виду старик.

— Легкая смерть для злодеев, — добавил мрачный, всклокоченный мужик. — Четвертовать их либо на кол. — Глаза у него разожглись, будто кто на уголья подул.

— Да, может, и не было их, злодеев-то, — проговорил Иван. — Долго ли ветром искру принести! Не углядел — ан и пошло.

— Ты сам-то откуда взялся? — смерил Болотникова мужик настороженным взглядом.

— Я — человек князя Телятевского. На пожарище ходил.

— Пошто ходил-то? Живешь ить не здесь.

Иван увидел, как, взглянув волком, вздрогнул всклокоченный и взялся за топор, что был заткнут за пояс. Да и другие враждебно на Ивана уставились.

— Знамо, поджигатель, — изрек чей-то глухой голос.

— Чё говорить!

— Хватай его! Бей!

Тут бы и конец Ивану. Уже потянулись к нему руки, да в это время резануло наступившую на миг тишину:

— Не трогайте его. Пустите!.. Ко мне ходил.

Среди лиц со взглядами тяжелыми, насупленными увидел одно — чистое, девичье. Из широко раскрытых голубых глаз исходил испуг. Да это та самая девица, что за Федором приглядывала.

— С одного с ним двора небось… — раздался чей-то недоверчивый голос.

Но некоторые знали ее.

— Да она здешняя, — послышалось вокруг.

— Верно, Стешкой зовут…

Иван увидел, как мужик засунул топор обратно, шагнул прочь. А на Стешином лице все еще стыл испуг. За него, за Ивана, испуг — понял Болотников.

Гонения

Пожаром выжгло в Москве весь Белый город. Правитель Борис Годунов приказал хватать всех подозрительных. И опять поползли слухи. Говорили, будто были схвачены среди прочих слуга Нагих Ванька Михайлов вкупе с банщиком Левкой. И тот банщик, мол, признался, будто получил от Ивана Михайлова деньги и запалил Москву.

В городе перед народом зачитывали царскую грамоту:

«…В пожаре московском повинен Афанасий Нагой. Велел он своим слугам накупить зажигальников и поджечь посад».

— Смерть им! — кричали в толпе.

2 июня думный дьяк Щелканов вышел к духовным чинам еще с одной грамотой. В ней было все то, что доложил царю, вернувшись из Углича, Шуйский: царевич сам закололся в припадке, а братья Нагие народ баламутят, козни против Годунова плетут.

— Царствие небесное почившему Димитрию Иоанновичу, — крестились священники.

— Братья Нагие в измене погрязли, — сказал патриарх Иов, стоявший за Годунова. — А посему кары заслуживают. Да на то есть воля государева. Все в его руке царской.

Государь Федор Иоаннович после долгих уговоров Годунова повелел привезти Нагих в Москву. В столице их доставили прямо на Пытошный двор. Сам правитель пожелал вести дознание.

Напрасно Мария Нагая молила царя простить схваченных братьев. Все было тщетно.

Нагие даже под пыткой кричали, что не виноваты ни в чем. Но Годунов пощады к ним знать не хотел. Семья Нагих была для него помехой. Не миновала злой доли и бывшая царица. Марию насильно постригли в монахини, после чего сослали в далекий Белоозерский монастырь.

Власти отомстили и посадским за бунт. Двести угличан было казнено. Даже колокол, всполошивший народ, был наказан — ему вырвали «язык», обрезали «ухо», сослали в Сибирь.

Самый молодой ратник

Едва утихомирился московский люд после пожара, только начал отстраиваться, как надвинулась новая напасть. У всех одно было на устах: идет с великой ордой на столицу крымский хан Казы-Гирей. Москвичи стали готовиться к отпору. Полки под началом князя Федора Мстиславского выступили к Оке, дабы дать бой татарам на переправах.

…На долгие версты растянулось по дороге русское воинство. Под копытами коней, под ногами пеших ратников клубилась теплая пыль. Лица у всех воинов были тревожные. Каждый думал: воротиться ли домой или придется сложить голову под басурманской саблей?

Поди, один лишь Иван Болотников радовался походу. Самым молодым был он в войске: шестнадцать лет недавно стукнуло. Да, не зря включил его Телятевский в свой отряд. На обучение не хуже других рубил саблей, колол копьем, стрелял из лука и самопала.

Ратному делу учил людей Телятевского бывалый вояка Никита Лютый, а уж того в воинском искусстве превзойти никто не мог. По душе Лютому была смелость Ивана и открытый нрав молодого ратника.

Сейчас Болотников и Лютый ехали рядом. Молчали. Глядя в весеннюю даль, то и дело улыбался Иван, сам того не замечая…

А Лютый, видя улыбку на лице Ивана, думал: «Молодо-зелено! Чему радуешься?.. С татарами биться — не на ученье лозу сечь да не на масленице удаль показывать. В кулачном-то бою с ног свалят, а подняться помогут, напиться подадут. На войне пошатнулся — добьют, упал — растопчут».

От ордынских перебежников князь Мстиславский узнал, что с татарами идет целый улус ногайнов и турки — янычары да пушкари. А всего движется на Москву до ста тысяч всадников.

26 июня, пограбив тульские земли и предав огню все, что было доступно, войско Казы-Гирея высыпало на берег Оки. Оно было столь многочисленным, что казалось, напейся косматые, низкорослые лошадки разом — и реки не станет.

Дворецкий ждал, пока царь Федор закончил молитву. Царь всегда молился долго. Вышел с просветленным лицом.

— Государь, прибыли гонцы от князя Мстиславского. Велишь войти?

Федор Иоаннович глянул растерянно.

— А шурин где? Послать за ним. Гонцы покамест обождут. С чем они прибыли-то, господи? Упаси от дур-пой вести.

Когда уже при Годунове гонцы сообщили, что Казы-Гирей вышел на Оку, царь совсем пал духом.

— Что скажешь, шурин?..

И опять в который раз Годунов почувствовал: в его руках вся власть, от его слова зависит судьба государства. Черная туча нависла над Русью.

— Ежели татары прорвутся… — начал он глухо.

Федор Иоаннович, перекрестившись, замер.

— …да войдут в тыл Мстиславскому…

Царь испуганно посмотрел на Годунова.

— …туго нам придется, государь, — закончил Борис.

— Свят!.. Свят!.. Что делать, шурин?

— Мстиславскому послать указ, чтоб отвел войско к Пахре.

— Истинно речешь. Пускай поближе будет. Так спокойней.

— Верней так, государь. А я, коли мне дозволишь, поспешу ему на помощь с людьми, что наберу, и пушками.

— Останься здесь, — попросил царь. — Вместо себя пошли.

— Некого послать, — не сразу произнес Годунов. — Уж дозволь мне пойти с «гуляй-городом»[1].

«Гуляй-город» Годунова, выйдя за посад, стал между Калужской и Серпуховской дорогами. Князь Мстиславский вначале отступил к селу Коломенскому, а затем перевел войско к Котлам, чтобы находиться поблизости к Годунову.

После того как русское войско повернуло от Оки назад, сведения о татарах поступали самые разные. Необходимо было знать, как движется Казы-Гирей, чтобы правильно выбрать место для битвы. Посланные в разведку дозорные не вернулись. Как в воду канули.

Сейчас, когда воеводы собрались, Мстиславский объявил:

— Ждать больше неможно. И стоять здесь, ни о чем не ведая, — гиблое дело. Дозорных наших поубивали, видать.

— Новых снарядить надобно, — отозвался один из воевод.

— Снарядить-то снарядим, — ответил Мстиславский, — да толку от этого мало. А время идет. Как быть?

— Послать дозорный разъезд, человек в сто пятьдесят или двести, — предложил опытный воевода Хворостинин.

— Верно говорит князь Димитрий, — поддержал Хворостинина Телятевский.

— Быть посему, — согласился Мстиславский. — Чтоб в случае чего прорубиться смогли.

— Даю часть отряда, — сказал Телятевский.

Главный воевода благодарно кивнул.

Свой отряд из военных холопов князь Андрей Андреевич Телятевский содержал справно. Воевать довелось им и с татарами на южных границах, и с поляками, и со шведами под Нарвой.

…Дозорный разъезд из двухсот человек под началом воеводы отправился на Пахру. Большую часть пути прошли рысью. Где-то уже возле самой Пахры головные, среди которых были Лютый и Болотников, заметили всадников. Они мелькнули средь густого ивняка и скрылись.

— Татары! — определил Лютый.

Телятевский разбил отряд на две части. Им надлежало охватить ивняк, дабы поймать крымчаков, как рыбу сетью. Когда кольцо сомкнулось, увидели беспокойно мечущихся всадников на приземистых лошадках.

От ожидания боя по телу Болотникова пробежала дрожь. В любой миг готова была взметнуться рука, сжимающая саблю, и обрушить удар на противника. Но битвы не получилось. Захваченные татары из луков не стреляли, а, сбившись в кучу, стали кидать перед собой оружие.

Неужто сдались? Удивительно и досадно стало Ивану от этой первой встречи с врагом.

— Урус… Не бей!.. — испуганно кричал молодой татарин с редкой щетинкой усов и улыбался заискивающе.

Подъехал Андрей Андреевич Телятевский. Татары поняли: перед ними старший, заорали еще сильнее.

— Где ваше войско? — спросил князь.

Пленники переглядывались, видно, не понимали, чего от них хотят.

— Где хан? — Воевода замахнулся плеткой.

— Ока… Ока… Хан — Ока… — торопливо заговорил татарин.

— На Оке? — переспросил Телятевский.

— Ока… Ока… — загалдели все разом.

Телятевский решил: отправить захваченных крымчаков под охраной в Москву, а дозорному отряду двинуться дальше — проверить сказанное пленными. Но едва русские выбрались из ивняка, как увидели вокруг себя войско. Широкой темной полосой подступало оно со всех сторон.

— Попались в ловушку! — догадался воевода.

Пленные крымчаки выхватили припрятанные ятаганы.

Расчет был прост: вызвать замешательство среди русских, а тем временем подоспеет помощь. Еще не обернулся Иван к пленникам, еще не оторвал глаз от надвигающихся ордынцев, а над ним уже занес ятаган татарин, который только что заискивающе улыбался.

Не сносить бы Ивану головы, если б не Лютый.

Он опомнился первым, и в тот же миг сверкнула молнией его сабля, разрубив молодого татарина.

Короткой была сеча. Не смогли прорваться со своими ятаганами пленники. Но и русским теперь самим предстояло прорубаться через кольцо врагов…

— Держаться скопом! — приказал Телятевский. — Ты впереди! — крикнул он Никите Лютому.

Иван сразу же понял: вот оно, то, чего он ждал. Началось! Свалится ли он наземь бездыханный, растопчут ли его кони пли же вырвется он из лап смерти…

А пока летел он рядом с Никитой. Свистел в ушах ветер, всхрапывали на скаку боевые кони. Иван заметил, как во вражеском войске, в том месте, куда они должны были ударить, начал распадаться ровный строй. «Втянуть хотят, — успел подумать, — а уж после накинутся отовсюду».

Не доскакав до крымчаков, Лютый почему-то резко взял влево. Размышлять было некогда. Вместе со всеми повернул и Болотников. Теперь всадники неслись вдоль края ордынского войска, и Никита, погоняя коня, что-то высматривал в татарских рядах. Наконец, узрев понятное одному ему, Лютый снова круто повернул. И дозорные, сделав крутой поворот, с неудержимым напором врезались в линию татар. Казалось, еще немного усилий — и русские выберутся из дышащей смертью тесноты. Но взамен павшего крымчака словно из-под земли вырастал новый, и тогда Ивану представилось: нет, нескончаема эта дьявольская рубка, конец силе в руках, свету в глазах…

Где-то близко мелькал алый плащ: это ловко рубился Телятевский. Когда около князя упали сразу два ратника, Иван кинулся на помощь Телятевскому. И поспел вовремя.

— Добро, Ивашка! — прохрипел раненый князь.

В Котлы вернулось из всего дозорного отряда лишь восемь человек. Израненным, без сил, им помогли спешиться, дали воды. Телятевский тут же потребовал, чтобы позвали главного воеводу. Ратники растерянно переглянулись.

— Скажите князю Мстиславскому, не дойти мне самому, — пояснил Телятевский.

— На носилках донесем, князь, — предложили ратники.

— Делайте, что велено, — оборвал Телятевский. Он понимал, что сейчас может нарушить чинопочитание: настолько важной была доставленная весть.

Ратники ушли.

— Эй, Ивашка, — кивнул Телятевский Ивану, — сыми с меня плащ да постели. Прилягу я…

Так и разговаривал он с Мстиславским, лежа на посеченном в бою плаще. Первыми словами его были: не обессудь, князь, что не могу встать, раны болят.

Узнав, что Казы-Гирей уже дошел до Пахры, главный воевода решил тут же, не теряя времени, перебраться к Донскому монастырю, где стоял с обозом и пушками Борис Годунов.

Залечивать раны Андрей Андреевич Телятевский поехал в Москву. С собой взял нескольких своих людей, тех, кому крепко досталось в стычке. На прощание князь протянул Ивану серебряную монету:

— Возьми за храбрость. Рана твоя легкая, заживет скоро. Оставайся при войске. А в Москве тебе делать нечего.

Выстрел из пушки

На следующий день хан Казы-Гирей взял Котлы. Воеводы послали навстречу татарам конные дворянские сотни. Произошло несколько стычек с передовыми отрядами ордынцев, после чего русские отступили к «гуляй-городу».

Рана у Болотникова и впрямь оказалась неопасной. И хотя щит его весь был посечен саблями, лишь одна из них зацепила Ивану левое плечо.

Татарская конница то и дело появлялась возле «гуляй-города». Это не были крупные силы, и Годунов с Мстиславским тоже не выпускали против них большого войска. И русские и татары знали: битва будет впереди, а пока противники только изучали друг друга, прикидывали что да как.

Из-за раненого плеча Болотников в стычках не участвовал. Но помогал как мог пушкарям: подносил рогожные мешочки с пороховым зельем, раздувал угли — запаливать фитили.

Средь пушкарей, к которым пристроился Иван, старшим был Евстафий. Стрелял он реже других («неча зря зелье-то жечь»), да метко. Видя, как жадно присматривался Иван ко всему, что делалось у пушек, старшой начал показывать, сколько пороху закладывать в ствол, а ядро, мол, вот так забивают. Потом спросил:

— Сам зарядить хочешь?.. Давай под моим приглядом.

Когда Иван закончил, Евстафий проверил, все ли ладно.

— Сноровист ты, Ивашка! — не удержался от похвалы.

Вместе с другими Болотников еще не раз заряжал пушки, наконец даже осмелился попросить:

— Дядька Евстафий, дай пальнуть раз.

— Ты, отрок, много-то на себя не бери, — глянул строго старшой. — Не для потехи палим.

К ночи Казы-Гирей отвел орду к Коломенскому, стал по обе стороны Москвы-реки.

— Мыслю я, — сказал воеводам Годунов, — завтра хан на большую битву пойдет. А то и в темноте напасть может. Ты, князь, — повернул он голову к Мстиславскому, — усиль ночную охрану, пусть в оба глядят. Нынче всякое может статься.

— Хан хитер, — поддержал его Мстиславский. — Небось для отвода глаз отошел. Ты, Борис Федорович, истинно говоришь. Стражей велю поболе выставить.

Тревожная наступила ночь. Не спалось Годунову. Ужель побьют татары войско? Худо Московскому государству станет. На севере шведы выжидают удобного случая. Лишь год с небольшим минул, как отвоевали у них Ям, Копорье, Иван-город. Но Нарва осталась за шведами, а стало быть, и выход к морю для русских закрыт. Да Речь Посполитая тут же воспользуется. Мир с ней — дело зыбкое. А престол российский в руках слабых…

В голове у князя Мстиславского мысли роились одна другой темнее. Перво-наперво: коли битва будет, не лишиться бы живота. Власть в войске перешла теперь к Годунову. Глядишь, пошлет в самое пекло, не откажешься. А ежели побьют Казы-Гирея, то не ему, не Мстиславскому, достанется слава и почести. Все Годунову в заслугу будет…

Иван Болотников прикорнул в ту ночь возле пушкарей. Виделись ему ратные сны. То в засаде сидит, кого-то поджидает, то в бою рубится. То скачет во всю мочь, настигает ордынца. Вот уж замахнулся саблей, да ордынец — ловкий, черт! — обернулся и в один миг вышиб саблю. А над головой Ивана сверкнул ятаган…

Проснулся Болотников в холодном поту. Все так же храпели пушкари возле огневых нарядов, да покрикивала стража, да сверкали, перемигивались звезды.

Иван зевнул, смежил веки. И на сей раз явился ему беспокойный сон. Будто бьет он по басурманам из пушки. И все мимо. А поганые совсем уж близко. Последнее ядро осталось у Ивана. Неужто, думает, и это зазря пущу? Глядь, а среди татар сам хан Казы-Гирей. Прямо на него навел пушку Иван. Выстрелил, а с ханом хоть бы что. Указал Казы-Гирей на Ивана перстом и повелел: «Взять!» Целая орава метнулась к Ивану… Дернул он головой — сон отлетел.

Поднялся Болотников, подошел к пушке, погладил ее крутые бока. «А впрямь, попадись Казы-Гирей на глаз, вот бы вдарить…» И представил на миг, что приближается орда, а впереди — хан.

Вынув огниво, Иван зажег трут, поднес к запальнику. Он знал, что пушка не заряжена, слышал, как Евстафий говорил вечером: «Кабы дождя не было. Заряжать не будем — зелье подмокнет». Да невдомек было Ивану что потом уже, когда все улеглись спать, Евстафий, опасаясь все же внезапного нападения, заложил заряды и забил ядра в пушки.

Только представил Иван, как бы он ударил по хану из пушки, как в самом деле раздался грохот и сверкнул огонь. Болотников отскочил в сторону и, споткнувшись о чью-то ногу, упал на лежащих вповалку пушкарей.

Средь них, внезапно разбуженных выстрелом, начался переполох. Не понимая спросонок, что случилось — кто напал, кто стреляет? — кинулись к пушкам. Загремели выстрелы.

Пальбу «гуляй-города» поддержали тяжелые пушки Донского монастыря. Во тьме врага не было видно. Пушкари лишь били в ту сторону, куда отвел свои войска Казы-Гирей. Громовые удары сотрясали все окрест.

Ордынцев охватила паника. Отталкивая один другого, вскакивали они на коней и устремлялись прочь от этого шайтанова места. Напрасно пытались ханские мурзы остановить войско. В ярости наносили они удары кто плетью, кто саблей, но ордой уже нельзя было управлять. Она хлынула назад, сметая на своем пути все. Сам хан был ранен в слепой давке.

А через час, когда стало светать, русские увидели на месте вражеского стойбища опрокинутые повозки и порванные шатры.

Вдогонку Годунов послал дворянские сотни. Татар настигли на Оке. Ударили с ходу, опрокинули басурман в реку.

На Оке бросили татары весь свой обоз. Из воды вытащили ратники даже возок Казы-Гирея, набитый ценностями.

…Большие почести и впрямь достались Борису Годунову. В столице на пиру снял с себя царь Федор Иоаннович золотую цепь-гривну, повесил на шею правителя. Провозгласил, поднимая старинный кубок, некогда принадлежавший Мамаю:

— Во славу шурина моего Бориса Федоровича, нашего избавителя!

Далеко не всем боярам мед сладким показался. Но выпили, принудили себя…

И золотой Мамаев кубок царь подарил Годунову.

Не обошел он милостью других воевод. Для того спрашивал у Мстиславского, кто как отличился. Подробно отвечал князь. Про кого нужно было, сказал. Да не удостоил всех чести. Про воеводу Телятевского вспомнить не захотел.

Поход

Телятевский находился в своей вотчине уже два месяца. Раны его зажили. Стал Андрей Андреевич снова садиться на коня, не раз выезжал с ловчими на охоту.

Время от времени князь присылал в Москву повеления. Так, приказал он с нарочным Никите Лютому, чтобы тот опять начал учить холопов ратному делу. Да чтоб ученья велись через день. А он, князь, вернется, устроит смотр.

Иван часами готов был рубить на скаку лозу или пускать стрелы из лука. Дивное пение слышал он в свисте сабли и звоне тетивы.

— Да ты первым лучником заделался, — говорил Никита, глядя, как одной стрелой Иван щепил другую. — Почитай, во всей Москве такого не сыщешь.

…Князь Телятевский остался доволен смотром холопьева отряда. Конники сшибались, словно бы в настоящем бою, метали на скаку короткие копья, рубили ивовый прут, одолевали рвы и, наконец, пустив лошадей во весь опор, перемахивали через изгородь.

— Молодцы! — похвалил князь. — Всем по чарке водки.

Не зря велел князь Андрей Андреевич Никите ратные учения вести. Через несколько месяцев правитель Годунов приказал русскому войску направиться к границам Швеции.

Шведская армия к этому времени уже успела пограбить окрестности Пскова, но взять город оказалось им не по силам. Фельдмаршал Флеминг отвел армию назад.

В январе 1592 года русские полки вступили на шведские земли. Путь взяли к сильно укрепленному Выборгу. Среди войска был и отряд холопов Телятевского. Сам князь остался в Москве, а во главе своих людей назначил Никиту Лютого.

Хоть и впервые ушел в зимний поход Иван Болотников, но старался держаться как бывалый. Все ничего, только вот ветер тут, на севере, до чего злой и колючий — налетит, аж слезу выгоняет…

Полетел бы стрелой на лихом коне, глядишь, и сам разогреешься. Может, Лютый позволит к дозору съездить?

Никита, словно догадавшись, посмотрел на иззябшего ратника. Разрешил:

— Скачи. Да вели дозорным, чтоб чаще гонцов слали.

По обочине, вдоль шедшего войска припустил коня Болотников. Дозор двигался перед основными силами верстах в десяти. Люди в нем все время менялись. Старшой должен был присылать с гонцами донесения: что приметили, что разведали, а главное — нет ли поблизости врага или засады.

Иван уже несколько раз участвовал в стычках со шведами. Но были они короткими: шведы бой не затягивали, отходили. Против татарских воинов шведские конники казались Ивану крупными, неодолимыми. Но в первой же стычке понял: шведы в тяжелых доспехах малоповоротливы, норовят сшибиться лоб в лоб, а уйдешь от прямого удара да станешь нападать с разных сторон, туго им приходится.

Навстречу скакал всадник. Кто — свой, чужой ли — издалека не разберешь. Иван хотел было скрыться за кустами, но понял — уже поздно: всадник, заметив его, вынул саблю. Болотников придержал коня, нащупал в колчане стрелу. Стрелять нужно будет наверняка, в последний миг. чтобы враг не успел прикрыться щитом.

Всадник оказался своим.

— Эй, — донеслось до Ивана. — Ты кто?

Иван помахал три раза рукой, как было условлено с дозорными. Он думал, что всадник остановится, но тот промчался мимо, отчаянно нахлестывая лошадь. На скаку крикнул:

— Вспять поворачивай!..

Гонец спешил с важной вестью: впереди дозорные увидели шведское войско.

Фельдмаршал Флеминг был осторожен. С московитами он до сих пор не вступал в бой не потому, что их боялся. Ратников в русском войске было не больше, чем у него. Но он считал, что у противника недостаточно сил, чтобы взять крепости, а потому не видел в продвижении русских большой беды.

Теперь, когда московиты стали приближаться к Выборгу, фельдмаршал решил слегка их проучить. Опять же так, для острастки. Свое войско он расположил за несколько верст до Выборга, там, где лес со всех сторон подступал к дороге. В узком месте противнику останется одно: напасть на хорошо вооруженный передовой отряд. И тогда его солдаты без труда расстреляют из мушкетов и пищалей всех, кто сунется. С флангов же русским не зайти: кони не пройдут по глубокому снегу.

— Подпустите московитов поближе, — приказал Флеминг. — Раньше времени огонь не открывать.

Фельдмаршал все очень продумал: стрельба должна быть беспрерывной, поэтому у каждого переднего стрелка будет по четыре помощника. Помощники заряжают мушкеты и подают их стрелку, а уж тот ведет огонь. Но вначале нужно ударить по русским из пищалей. Пусть возникнет замешательство, задние будут давить на передних. А завершат дело его меткие мушкетеры.

— Русские!.. Русские!.. — услышал Флеминг крики.

— Что за блажь пришла в дурные головы? — Фельдмаршал стал недовольно разыскивать глазами крикунов. И вдруг увидел всадников, которые неслись меж деревьев, будто лесные духи — они не вязли, не тонули в снегу. Что за наважденье…

Флеминг не учел, что русская конница была намного легче шведской. И вот расплата. Московиты с ходу врезались в ряды шведов. Зазвенели сабли, заалела на снегу кровь.

Неужто и впрямь сокрушают его воинов? Фельдмаршал готов был сам кинуться в сечу, лишь бы поднять боевой дух своих солдат. Но было поздно: беспорядочное скопище шведов хлынуло к Выборгу, и уже сам Флеминг, движимый в общем потоке, устремился назад, к спасительной крепости.

Вот она наконец, благодарение богу! Флеминг уже видел, как опустился через ров подвесной мост и как вступили на него первые конники.

И вдруг ударили пушки. «Сто чертей! — Глаза Флеминга негодующе сузились. — Своих перебьют…» Разобраться, где свои, где чужие, и впрямь было нельзя. Но фельдмаршал беспокоился зря. Из крепости били не по войску, а лишь бы отпугнуть московитов — в сторону. Возле моста сгрудились конники. Они отталкивали друг друга, кричали, хватались за оружие.

Даже Флемингу и его свите не удавалось приблизиться к мосту. Фельдмаршал уже выдернул из-за пояса пистолет, чтобы навести порядок, как ударом сабли с него сбили шлем. Порыв ветра спутал его длинные волосы, они упали на лоб, закрыли глаза. Но все же Флеминг успел увидеть перед собой русских воинов — пожилого с перекошенным от ярости лицом и еще одного — совсем юного…

— К мосту держись, Ивашка… К мосту! — кричал Никита Лютый, разя налево и направо подступавших телохранителей Флеминга.

Но фельдмаршал резким движением головы откинул прядь и разрядил в Лютого пистолет. Все поплыло у Никиты перед глазами: шведы, ринувшиеся к мосту, стены крепости, растерянное лицо Ивана…

— Никита! Не помирай, Никита… — склонился над ним юноша.

— Молчи… — прохрипел раненый, собрав последние силы, — меня слушай… От князя беги. На волю…

— Куда же, дядька Никита? — Иван попытался поднять его с земли.

— В казаки… На Дон… Слышь… Да не один. Возьми… — Дыханье у Лютого прервалось.

— Прими, господь, его душу, — прошептал Иван.

Шведам было не до них: все торопились перебраться через перекидной мост.

Послышался лязг цепей — мост со скрипом пошел кверху.

Возле стен Выборга русские задерживаться не стали. По всему было видно — крепость не захватить. А главное сделано: противник напуган, надолго отбили у него охоту пустошить чужое.

Ратные подвиги Болотникова были отмечены. Его назначили старшим в отряде вместо Никиты. Но не могло это порадовать Ивана: сокрушался он по погибшему другу.

Вернувшись из похода по северным землям, Иван только и думал что о побеге. Даже день наметил. Но во г наступил этот день, и Болотников почувствовал: не готов он уходить в донские степи. Сколько раз вставала у него перед глазами кончина Лютого. «Не один уходи, — говорил Никита. — Возьми…» Кого? Не успел досказать старый воин.

Перебирая мысленно всю дворню, Иван каждый раз сомневался: а не выдаст ли, не донесет ли?..

Так и не выбрав себе товарища, Иван решился уйти один. Снарядив котомку и перекрестившись, он шагнул за ворота подворья. Шел по Белому городу и дивился: давно ли огонь выжег все подчистую, а минуло чуть больше года, и вон сколько москвичи успели понастроить.

«Москва, Москва… Град стольный. Неужто я навсегда тебя покинул?» Уже подходя к городским воротам, Болотников глянул назад. На золоченых главах церквей горело солнце. В какой-то миг ему показалось, что это живой огонь. Упади искра, и опять выгорит весь город. Иван, столбенея, ощутил даже жар пламени.

Величаво сияли купола. «Красота какая», — думал он. А что там, на Диком поле, куда он решил бежать? Ведь, поди, неспроста оно прозвано диким? Слыхал он, что беглые, ставшие казаками, даже землю не пашут: не посидишь на одном месте. Все время стычки с татарами. Где конь, там и дом. Забудешь, как за столом есть да в постели спать.

Он шагал по дороге и размышлял все о том же. Да, несладкой будет жизнь в казаках. Власть называет их ворами и разбойниками. Посылает против них отряды. Пойманных казаков казнят. А люди бегут и бегут на Дон, на нижнюю Волгу… Рыба ищет, где глубже, человек — где лучше. Для него, для Ивана, воля сейчас дороже всего. Да и для всех казаков, видать, так же. Ушли подальше от господ и живут по своему праву. Истинно — бежать нужно от князя. А что нелегко придется на Диком поле — не беда. Совладает как-нибудь. Казаки, правда, для властей что бельмо на глазу. Потому и старается Москва придавить казачью вольницу. Вон, сказывают, посылали власти на Дон дворянина Петра Хрущева, чтобы стал он головой казачьего войска. Хотели, вишь, прибрать вольный народ к рукам. Только ничего путного из той затеи не вышло. С намятыми боками приехал дворянин назад.

Далеко не все знал о казаках Болотников и не все правильно представлял. Слухи-то ходили самые разные. Поди проверь. Были у казаков не только поселения, но и городки, так что спали возле коня лишь в походах…

А Петру Хрущеву в городке Раздоры бока не мяли, а сказали: «Голова нам не надобен. Мы и прежде служили государю, и ныне служить рады, но своими головами, а не с Петром». И верно — в составе русского войска ходили казаки и на Казань, и в Ливонской войне сражались…

Что ж получается — ударялись в бега от господ, чтобы наняться к государю? А как же вольная жизнь?.. Вольная-то она вольная, но от голода не убежишь. Охотой и рыбной ловлей не прокормишься. Да и военная добыча — дело ненадежное: вчера на копейку добыл, сегодня еле ноги унес, а назавтра, глядишь, живота лишишься. Вот и поступали казаки в служилые люди «по прибору»[2]. За это правительство платило им жалованье да сулило право «безданно» владеть землей. Сулило…

Так и получилось: с одной стороны, власть преследовала беглых крестьян и холопов — мол, они разбойники и воры! — а с другой — поддерживала казачество в стычках с татарами и привлекала «гулящих людей» в свое войско, поставляла на Дикое поле хлеб, оружие и порох. То, что южные земли заселялись русскими, было Москве выгодно. Новые крепости, наблюдательные посты и станицы строились на Волге и на Дону по царскому приказу.

Чем дальше уходил Иван от Москвы, тем тоскливее становилось у него на душе. По дороге попадался разный люд. Шли монахи в рясах, стрельцы в красных кафтанах. Протянулся купеческий обоз — телеги, груженные тюками, да еще охрана на копях. Проехал дворянин с челядинцами, проплелись нищие с поводырем… Одиноких путников не было.

За поворотом показались стрельцы, а с ними какие-то оборванные люди. Шли они так медленно, что Ивану вначале даже подумалось — не стоят ли. Когда же они приблизились, увидел, что стрельцы сопровождают бродяг со связанными руками и ногами. Вот почему они еле передвигались.

Путники провожали их взглядом. Болотников замедлил шаги. Остановился.

— Беглых ведут, — сказал кто-то.