Иван — холопский воевода

Деревянная гора

В январе на помощь брату царь послал новые полки во главе с Мстиславским, Скопиным-Шуйским и Татевым. Эти воеводы решили не только обстреливать город, но и устроить возле его стен великий пожар.

Неспроста они так задумали. Стены Калужского острога[18] были сложены из толстых дубовых бревен в несколько рядов. Даже пушечные ядра не могли их разбить.

— Стрелять из огненных пищалей! — приказали воеводы.

Но возникавший пожар быстро тушили защитники.

Тогда кто-то из воевод предложил:

— Наведем на стены деревянную гору и подожжем. От ее пламени любые бревна сгорят.

Мужикам из окрестных деревень было велено валить лес и рубить его на дрова. Каждый день несколько сот саней доставляли дрова к лагерю.

И вот со стен острога увидели осажденные, как стала вырастать поодаль деревянная гора. Быстро росла она, потом начала понемногу приближаться.

Ратники, которые прятались за дровами, все время перекидывали, метали поленья. Поэтому гору и назвали примётом. С каждым днем ближе и ближе подступал примёт к стенам Калуги. Стрелять по нему со стороны острога было бесполезно: никого не видно.

В самое время разгадал Болотников план противника.

— Коли ратники зажгут свою гору, худо нам станет. Упредим же царевых воевод. Есть у меня дума, как погубить деревянную гору. Соберите сильных, надежных людей. Но чтоб о том, что поведаю, никому ни слова…

В ту же ночь надежные люди в строгой тайне начали рыть подкоп под стеной в сторону примета. Среди них был и силач кузнец Терентий. Никто не знал, для чего роется подкоп, по чувствовали, что дело им доверили большой важности.

Болотников сам не раз спускался в подкоп, замерял аршином его длину. Прислушивался.

— Чу, ребята! — И спрашивал: — Что сверху слыхать?

— Никак шелестит что-то, — отвечал Терентий.

— Копайте еще, — говорил Болотников.

А деревянная гора уже совсем близко придвинулась к стене острога. С беспокойством смотрели на нее осажденные.

Но вот Болотников остановил землекопов:

— Хватит. Дале не ройте.

И велел сделать конец подкопа пошире. А потом распорядился, чтобы в подкоп закатили бочки с порохом.

— Плотней ставьте, чтоб побольше вошло, — поучал он.

Так под деревянной горой и царскими ратниками образовался огромный пороховой погреб. В нескольких бочках Болотников приказал выбить донца. Прямо в порох вставили промасленные фитили.

В одну из ночей, как раз перед тем, как воеводы предполагали поджечь свой примет, Иван Исаевич взорвал начиненный порохом подкоп.

Страшным был тот взрыв. Громыхнуло стократ сильнее грома. Чудилось, будто сверкнуло сто молний и земля раскололась на куски. Высоко взлетели поленья и ратники Шуйского…

Сразу после взрыва Болотников вывел войско из города и, пока враг не успел опомниться, ворвался в лагерь.

Еще одно поражение потерпели царские воеводы.

Но Болотников не ушел из Калуги после успешной вылазки. Сил у него было все же значительно меньше, чем в полках Шуйского.

Он не мог рассчитывать на победу в открытом бою. Приходилось ждать подмоги.

Высокий гость

Добравшись до Путивля, князь Андрей Андреевич Телятевский велел доложить о себе Григорию Шаховскому.

Телятевский был хорошо известен московской знати, и Шаховской сразу оценил, насколько выгодным для противников Шуйского станет переход боярина на их сторону.

— Рад привечать тебя, Андрей Андреевич, в нашем граде. Поживи у меня. Отдохнешь с дороги, а там расскажешь, коли захочешь, какие твои заботы и куда путь держишь.

— Благодарствую, князь, за ласку. А заботы мои, видать, с твоими схожи — допрежь всего согнать с московского трона изменника и лгуна.

— Лгуна? — осторожно переспросил Шаховской.

— При всем народе оболгался, когда мощи царевича перевез! — вскипел гость. — При Борисе, вишь, говорил, закололся Димитрий, а теперь — мол, убиенный. Как язык-то не отсох у лиходея. Окружил себя родней, а на всех других исподлобья глядит, ни в кого веры нет.

— Полно, боярин, на пустой живот о злыдне толковать. Прошу за стол.

На самом-то деле не об отдыхе Телятевского пекся Шаховской, а хотел, чтоб за чаркой у гостя язык развязался. Поди не каждый день из Москвы залетали такие птицы.

На славу постарался хозяин попотчевать боярина.

Яства подавались — лучше не сыскать. Телятевский ел и пил изрядно, но ничего важного для хозяина не сказал. Тогда Шаховской сам повел разговор.

— Да, с Пашковым-то у нас промашка вышла, — произнес он. — Ежели он не переметнулся бы к Шуйскому, мы уже держали полуцаря за бороденку.

— Истома — змея подколодная, — согласился Телятевский.

— Строптив и горяч, — не осуждая Пашкова, но и не защищая, проговорил Шаховской. — Не захотел подчиняться холопу Болотникову. Оно и попятно. Да кто ж мог ведать…

Андрей Андреевич перестал есть, слушал молча. Ему ли не знать Болотникова! Когда ушел от него Иван самовольно, князь немало посокрушался. Что с ним сталось, долго не знал Телятевский. А оно вон как повернулось. Холоп его сделался гетманом царя Димитрия Иоанновича. Князь не сомневался, что истинный царевич Димитрий еще в давние времена умер в Угличе. Да не в том дело. С кем идти на Шуйского? Тут надобно многотысячное войско. Без мужиков не набрать такого…

— Что не пьешь, Андрей Андреевич, али мед мой горек? — спросил Шаховской.

— Мед твой хорош. А тебе, видать, несладко приходится.

— С чего взял, боярин? — насторожился Шаховской.

— А с того, что Болотников в осаде сидит. Обложен со всех сторон. Коли подмоги ему не будет — загублено дело.

— Эх, Истома, Истома!.. — гнул свое Шаховской: ему хотелось знать, как относится гость к Болотникову. — Коли обождал бы, пока Москва сдастся…

Ничего не сказал в ответ Телятевский.

— Что говорить, — продолжал Шаховской. — В одну упряжку не запрячь вола и медведя.

— А кем из них ты зришь Болотникова? — спросил вдруг гость.

Не ждал князь Григорий такого вопроса. Замялся.

— Не отвечаешь… Тогда слушай, что скажу. Болотников не вол: в упряжке не пойдет. И не медведь: на цепь не посадишь. Ежели хочешь его с кем равнять, равняй с соколом.

«Ишь, как молвил, — прикидывал Шаховской. — Сокол! А как ты будешь держать его? В клетке? Али волю дашь?» Но сказал другое:

— Прав ты, Андрей Андреевич, насчет подмоги. Выручать надобно Болотникова. — Шаховской немного помолчал. — Царевич Петр тут, в Путивле. Дал бы я ему войско, да отпускать не след. Самый раз ему теперь при мне быть.

— Царевич Петр, говоришь? — усмехнулся Телятевский.

— Он самый. Петр Федорович.

— Мы-то с тобой знаем, — князь решительно отодвинул кубок, — не было сына у Федора Иоанновича.

— Истинно говоришь, — Шаховской понизил голос. — Нам бы Москву взять, а там, глядишь, и царь будет, который надобен. Но покамест… — Шаховской выразительно умолк.

Некоторое время молчал и Андрей Андреевич.

— Вот что, — сказал он, и глаза его сверкнули. — Давай мне войско. А царевич Петр, ладно, пусть в Путивле сидит.

Бои

Вскоре князь Телятевский с многотысячными отрядами направился к Калуге. Помощником его был Василий Масальский.

В начале февраля под Венёвом, что недалеко от Тулы, казаки Телятевского разгромили царского воеводу Андрея Хилкова.

После боя князь велел Масальскому идти на выручку к Болотникову в Калугу, а сам с частью войска ушел в Тулу, которая была на стороне восставших.

В семи верстах от Калуги на реке Вырке разгорелось сражение с войсками Шуйского. Силы были равные, но царские ратники успели занять лучшие позиции.

Целые сутки длился бой. Место оказалось открытое, ровное — ни леса, ни рощи. Казаки связали сани и отбивались из-за этого непрочного укрытия. Когда же увидели, что окружены и живьем не вырваться, многие принялись поджигать рядом с собой бочки с порохом, лишь бы не попасть в руки врагу. Князь Масальский был ранен и захвачен в плен.

Возрадовавшись победе и одарив своих воевод, царь сказал:

— Вора Ивашку измором возьмем. В Калуге-то небось с голоду всех собак поели. А покамест в самый раз обложить осадой Телятевского в Туле.

Чтобы закрепить успех, Шуйский направил под Тулу пополнение с князем Воротынским во главе.

— Настал наш час! — напутствуя воеводу, говорил царь Василий. — А возьмешь Тулу, веди полки на Калугу. Пора кончать с Ивашкой, поперек горла он у меня стоит.

Узнав о поражениях, Илейка Муромец усидеть в Путивле уже не мог. Потребовал он от Шаховского, чтобы тот без задержки отпустил его в Тулу.

«Царевич Петр» прибыл как раз к тому времени, когда к Туле подошло войско Воротынского. «Вора Петрушку захватить и живым или мертвым доставить в Москву!» — приказал царь Василий.

Князь Воротынский рассчитывал на успешный поход. Силы под его началом были крупные. В их числе и Пашков со своим отрядом.

— Чернь, — говорил Истома, — ныне напугана. Как увидит нас, тут же спины покажет…

Но в бою под Тулой верх взяли восставшие. Телятевский нанес Воротынскому такой удар, что царев воевода с Пашковым едва ноги унесли в Алексин.

Калуга же по-прежнему находилась в осаде. Болотниковцы, хотя и держались стойко, донимали воевод Шуйского частыми вылазками, а вырваться не могли.

На помощь осажденным в начале мая опять выступил князь Телятевский.

Во вражеском стане

— Слышь, Илья, никак соловей щелкает? — приподнял голову Михейка Долгов.

Илья перестал подбрасывать в костер поленья, на миг замер.

— Нет, — сказал он. — Рано для соловья. Обожди седьмицу — запоют.

— Пошто рано? Самая пора.

Бросив последнее полено, Илья сел рядом с Михейкой.

— И впрямь соловушка, — немного послушав, согласился он. — А у нас в слободе об эту пору они еще молчат. Но малость пригреются — такое подымут — хочь до утра не спи. Особливо на Яузе…

Попали Илья-гончар и Михейка Долгов сюда вместе с казаками, которые сдались воеводам Шуйского в Заборье. Казаков было около четырех тысяч — сила немалая. Но понимали царские воеводы: ненадежное племя — казачья вольница. А посему держали заборских казаков про запас, в дело пока не пускали.

Так и стояли казаки с конца зимы под Калугой отдельным лагерем, поглядывая то на ратников, что были вокруг, то на городские стены, разбитые и обгорелые, но по-прежнему неприступные. Там, за стенами, был Болотников…

Слыхивали казаки, как взорвал батька примет, видели со стороны стычки, что разгорались во время коротких вылазок. Толковали кой о чем потихоньку меж собой, кумекали, выжидали.

А уж простая голытьба вроде Михея Долгова да Ильи-гончара роптала в открытую.

— За Шуйского идти — самим в кабалу лезть.

— Иван-то Исаич нам волю дает, а мы под него яму роем.

Случались и другие разговоры:

— Чего глядим, братцы? Айда к Болотникову!

— Ишь смелый сыскался, — остужали горячую голову. — Ратников обок сколько? Почитай, на каждого из нас пятеро.

— Не, братцы, покамест повременить надобно. Подойдет с войском Димитрий Иванович, тады вдарим.

Поход на Пчельну

Царские лазутчики зорко следили за мятежной Тулой и сразу же донесли в Калугу и Москву, что Телятевский выступил с воровскими людьми на Пчельну.

Для отпора Шуйский велел снять с калужской осады три полка да еще добавить к ним полки Воротынского, что стояли под Алексином, и двинуть всем навстречу Телятевскому.

…Ранним утром, едва лишь светать стало, увидели осажденные с городских стен, как зашевелился вражеский лагерь. Служилые, казаки собирались в отряды и шли куда-то берегом Оки.

Дозорные немедля доложили о том Ивану Исаевичу.

Болотников, поднявшись на стену, долго смотрел на рать противника, которая, словно громадная змея, уползала прочь. Рядом с Болотниковым стояли атаманы и есаулы.

— Неужто совсем уходят?

Не верилось.

Вскоре стало ясно, что часть войска — примерно треть — остается. Пушкари тоже остались возле пушек, дабы в случае чего открыть пальбу.

Атаманы заговорили, что самая пора напасть на царево войско, покуда оно разрознено.

Болотников слушал, никого не перебивая, затем молвил:

— Обождем.

— Пошто, батька?

— Время упустим… Вернутся ратники, — загудели атаманы.

Болотников поднял руку — все затихли.

— Теперь меня послушайте, други… Сделать можно двояко, — говорил Иван Исаевич негромко и спокойно, будто о каком-то простом деле, а не о судьбе всего войска. — Можно напасть и побить ратников. Но воротятся ушедшие — и снова станется бой. Совладаем ли с царевым войском? Зато ежели обождать, увидим, какими назад придут служилые — битыми али с победой. Ежели битыми — дух сломлен. Тогда и грянем на них. А коль с победой воротятся, вступать в бой не след — свои же головы потеряем.

— Истинно говорит батька, — отозвался Павлуша первым.

И все атаманы согласились: обождать.

Царские полки шли несколько часов окским берегом, затем повернули на Пчельну. Полками ратников командовал князь Черкасский.

Заборские казаки были отданы под начало воеводы Татева. Хмуро глядели они на тонконогого арабского скакуна, что был под князем, на красивую с серебром сбрую, на польский, шитый золотом кафтан-однорядок, золоченый шлем.

— Ишь каков петух! — шептались казаки.

— Рази што не кукаречит.

Куда их ведут, зачем — никто не знал. Впереди и сзади шли отряды ратников. Вроде как под охраной были казачьи сотни.

Дорога лежала среди зеленеющих полей, вилась вдоль оврагов, ныряла в березовые рощицы, а затем как-то незаметно вобралась в лес. Он был дремуч — даже солнце не могло пробиться сквозь сомкнувшиеся макушки.

По лесу шли долго. Наконец стало светлеть, и вновь заиграл золотыми искрами наряд князя. Открылось большое поле, на той стороне которого опять виднелся лес.

В первых отрядах ратников произошла какая-то заминка. А из лесу все вытекало войско, вот уже почти все поле заполнено народом. Ни туда ни сюда…

И тут ударил гром средь ясного дня. Головы у всех так и вскинулись кверху — на небе чисто, ни облачка. А с поля уже неслись крики и стоны. И вновь громыхнуло окрест. Теперь никто не глядел наверх. Уразумели — бьют пушки. Край леса заволокло пороховым дымом.

Смешалось на поле царское войско. А тут, глядь, выскочила конница и давай рубить ратников. Куда им деться? В лесу еще обоз за войском плелся — телеги с пушками и порохом. Дорога вспять закрыта.

— За государя вперед! — крикнул князь Татев и выхватил саблю.

Но вперед можно было двинуться лишь со всеми, а поскольку казаки в бой не рвались и стояли на месте, конь воеводы тоже не мог никуда податься, только всхрапывал да перебирал ногами. Казачьи атаманы и стрелецкие сотники, бывшие при князе, насупленно смотрели на казаков.

Ратники отстреливались и пробовали сдерживать натиск мятежников. Но отряды Телятевского, внезапно напавшие на царское войско, одерживали верх.

Князь Татев в ярости огрел плетью скакуна. Конь стал на дыбы, по пробиться сквозь плотную толпу казаков было невозможно.

— Прочь, песьи дети! — Воевода начал наносить вокруг себя удары плеткой.

Плеть полоснула Михея Долгова по лицу.

Нанести следующий удар князь не успел: Долгов проткнул ему грудь саблей.

В тот же миг казаки накинулись на атаманов и сотников. Лишь атаман Шарапа остался жив.

— Я с вами, братушки! — крикнул он и с ожесточением принялся добивать тех, с кем только что был рядом. Хоть и помнили казаки, что Шарапа первым предложил в Заборье сдаться Шуйскому, но атамана не тронули: так свирепо доказывал он им сейчас свою преданность.

Казаки ринулись на служилых людей. Ужас охватил ратников, когда они побежали сломя голову кто куда, лишь бы спастись от настигающих всюду пуль и сабель.

Разгром был жестокий. Великое множество государевых воинов полегло на поле. Среди них и полководец — князь Черкасский. Пал он от руки бывшего стрельца Пахома, что пристал с Фомой к «царевичу» на Волге.

— За товарища мово близкого Фому, — молвил Пахом.

Телятевский захватил тысячи пленных, пушки и порох.

Со свистом

Царское войско уже походило не на страшную, длинную змею, а на стадо овец, сбившихся в кучу.

— Батька! Битые идут, — прибежал к Болотникову Павлуша. — Чуешь, батька! Пущай мне язык вырвут, ежели вру.

Нетерпеливые атаманы предлагали тут же выйти навстречу потрепанным ратникам и дать бой. Но Болотников рассудил: пусть войдут в лагерь, поведают о гибели полков, посеют страх и тревогу, и уж после…

Стало смеркаться. Во вражьем лагере уныние и скорбная тишина. Не было привычного шума и гомона, даже костры горели невесело.

— Смотри на меня, — приказал Болотников старшему пушкарю Фомину, — коль выну саблю из ножен да махну, вдаришь разом изо всех пушек. Ясно?

— Все исполним, как надобно, — ответил пушкарь.

— Чтоб летели со свистом, — велел Иван Исаевич казакам. — Да чтоб каждый кричал за десятерых, глотки не жалел. А уж рубиться мне вас не учить…

Пояснил Болотников, каким отрядам куда — кто в лоб ударит, кто по краю, кто в обход пойдет. Со стены вражеский лагерь был весь на виду, знали его болотниковцы будто свой.

Еще малость стемнело.

Махнул воевода саблей.

— За мной, други!

Ухнули пушки со стен.

С криком и свистом понеслась на государев стан конница.

Опешили ратники. Уж не привиделось ли им? Не успели раны зализать — и снова бой. Повсюду лязг сабель, визг пуль…

Иван Исаевич люто бился, повергая врага одного за другим. Рядом дрались Павлуша, да Куземка, да силач Терентий.

Вот уж и чей-то меч блеснул над головой Болотникова. Но упредил Терентий — хватанул бердышом по руке служилого.

Стремглав бежали прочь царские ратники. Очухались верст через пятнадцать, поняв: отстала от них шальная погоня.

После этой победы Болотников повел свое войско на Тулу. Хоть и нанес он сильнейший удар Шуйскому да видел: чтоб идти на Москву, сперва надобно соединиться с войском «царевича Петра». К тому же в случае неудачи легче отсидеться в Туле. Помимо «дубового» острога, там имелся еще и прочный каменный кремль, стены которого могли надежно укрыть большое войско.

Крайние меры

Василий Шуйский позвал братьев не просто к ужину, а на совет. Кое-кто из бояр после поражения под Калугой начал обвинять царя во всех бедах и требовать, чтобы отказался от престола. Но боярское большинство все же понимало — не время меж собой распри разжигать, главное сейчас — разбить Болотникова.

Об этом и шел сейчас разговор за столом у государя.

Поначалу князья Иван и Димитрий пытались возложить вину за ратные неудачи на воевод. Перестал, мол, ты нам доверять, брат. Других людей во главе ставил. Теперь на себя пеняй…

— Умолкните! — гневно крикнул царь. — Не вас ли били воры, да не единожды?!

И невидящим взором уставился на золотое блюдо с запеченной стерлядью.

— Ежели вор Ивашка, — молвил он наконец, — поведет нынче войско на Москву, нам погибель.

— Обойдется, государь, — попробовал утешить Димитрий, — не впервой…

— То-то не впервой, — перебил царь. — Сколь можно за стенами от воров хорониться? Надобно новых людей в войска набрать. Да чем за службу жаловать?

Насупившись, братья молчали.

— Поступлений в казну нет, — продолжал Василий Иванович. — Откуда взяться? Народишко налогов не платит.

— Неужто совсем нет? — спросил Димитрий.

— Малая толика идет. Верных городов раз, два и обчелся: Смоленск, Тверь, Ярославль да еще кой-какие.

Царь тяжко вздохнул.

— А ежели монахов потрясти? — осторожно предложил Димитрий. — В монастырях да церквах казна полнится. Ценной утвари понакопилось: что серебра, что злата…

— И я об том думал, — Василий Иванович потер лоб. — Да как Гермоген на это глянет? Не по сердцу ему наш указ будет.

— Может, и не по сердцу, — сказал Димитрий. — Но патриарх — старец мудрый, перечить не станет.

— Коли мужики верх возьмут, всем один конец. И нам и церкви, — изрек царь. — Поймет Гермоген: не с разбоем мы пришлем людей в храмы, с защитой.

Решено было в тот вечер пойти на крайнюю меру — отправить в крупные монастыри государевых сборщиков, дабы изъять там из казны деньги. Постановили еще отбирать ценную церковную утварь — серебряные подсвечники и паникадила, купели для крещения младенцев и потиры, дабы переплавить и пустить на чеканку монет. Затем речь пошла о служилых людях. Многие из дворян и детей боярских оказывались в «нетях»[19].

— Тех служилых, кто уклоняется, будем наказывать, — сказал Василий Иванович. — А всех дворян и детей боярских за службу наградим. Еще надобно насобирать поболе даточных людей[20] с посадов и деревень, а также с церковных и монастырских вотчин. Да призвать охочих людей, что пойдут в войско по найму.

Хитро придумал Шуйский и насчет холопов. Взятых в плен и сидящих по тюрьмам он предложил выдавать дворянам на поруки.

— Пошто, государь, собираешься ворам послабленье делать? — спросил Иван.

— Не холопам будет мой указ на пользу, но дворянам. Надобно их задобрить: пленных в награду дать. И поручителям выгода: задарма холопов берут, и мне: казну не трону. А те холопы, что бросят Ивашку да к нам перекинутся, получат отпускные грамоты. Пусть повсюду прознают: милостив государь, коли народ с повинной является. Как пойдет про то слух, в воровском войске разброд начнется. Мы тем временем, силы собрав, по Туле ударим. С полками сам пойду.

— Ты?.. — разом удивились братья.

— Я, — твердо произнес царь. — Поход на Тулу никому не доверю.

Братья переглянулись. Ведали они, что брата называли «орлом бесперым, не имущим клюва и когтей». Не любил Василий Иванович на битвы хаживать, но если надумал, стало быть, допек государя Болотников.

Дай Москву возьмем…

21 мая с дворовыми полками из Москвы выехал государь. Сам патриарх Гермоген благословил ратников.

Войско не сразу отправилось на осаду Тулы, а задержалось в Серпухове. Здесь к ним примкнули отряды, отступившие от Калуги.

В Каширу на сход с местным полком князя Андрея Голицына прибыли из Рязани войска Ляпунова и Сумбулова.

Зорко следил Иван Исаевич за приготовлениями Шуйского. Лазутчики каждый день доносили Болотникову:

— На серпуховский стан подоспела царю подмога — татарская конница князя Урусова.

— Много ль конников? — спрашивал воевода.

— Тысяч пять.

— В Каширу, Иван Исаич, пришел обоз. Тридцать подвод.

— Что доставил?

— Бочки с зельем да ядра.

«Недобрые вести», — думал Болотников.

Нежданно в холопское войско влилось пополнение — отряд в четыре тысячи сабель. Привел конников атаман Телятин. Был он из тульских дворян, царю Василию служить не хотел, но и к Болотникову не шел: выжидал, выгадывал. Не брезговал и разбоем: потрошил купчишек, напал даже на царские обозы…

Болотников созвал своих воевод на совет.

— Пока Шуйский на нас нападение готовит, — предложил он, — не сидеть на месте, дожидаючись, а грянуть на Москву в обход его полков.

— Дело молвишь, Иван Исаевич, — подхватил князь Телятевский, — всегда почитал твой разум да хватку. На то и назначил тебя государь большим воеводой, чтобы вел ты нас.

Не впервой Телятевский выказывал при всех свою преданность Болотникову. И наедине сказал ему: «Был ране я над тобой, а нынче — ты. Стало быть, так на роду написано. Дозволь и мне служить тебе справно. А ежели что меж нами худого было, забудь».

— Добро, — отозвался Болотников, — я тебе лиха не желаю. Да скажи, не зазорно ль тебе, боярин, под моим началом быть? Я мужикам и холопам волю воюю, а у тебя свои заботы — боярские. Пошто ты со мной?

— Вместе воюем, за государя истинного. Коли он обещал всем волю, и я за то ж.

Сказал, а сам думал: «Дай Москву возьмем, а там видно будет…»

На берегу Восмы

Войско Болотникова шло по серпуховской дороге, затем свернуло на Каширу, чтобы ударить по меньшим силам противника, а там через Коломну двинуть на Москву. Всего было около сорока тысяч воинов, да еще телеги с пушками.

Царь Василий, проведав о такой угрозе, послал в Каширу подкрепление. Государевы воеводы решили выйти навстречу и дать бой на речке Восме неподалеку от города. Они перевели главные силы на правый берег Восмы, а на левом оставили запасной полк рязанцев. Ратников было числом столько же, что и у Болотникова, но вооружены они были лучше и пушек имели поболее.

5 июня восставшие подступили к Восме. Поначалу болотниковцы теснили ратников. В разгар сражения Иван Исаевич приказал Павлуше:

— Бери отряд казаков и переходи реку. Ударишь по рязанцам, что подле буерака стоят.

С отрядом в тысячу семьсот казаков прорвался Павлуша сквозь царевы полки. Словно траву косил он ратников. Краем глаза успел заметить, как лихо рубится высокий казак. А когда перебрались через реку, залегли в буераке, глянул Павлуша и обомлел: казак шибко на родного брата Пахома смахивает.

«Брат вроде покряжистей был. Этот больно тощой, — засомневался Павлуша. — Скулы вон как выперли. И в бороде проседь. Так небось и годы минули не сахарные…»

Посмотрел Павлуша его левую руку — у брата мизинца не хватало, еще в детстве отшиб. И точно — нету.

— Братушка! — сгреб он казака.

— Ты что, паря!.. — отпрянул тот. Огорошенно посмотрел:

— Да неужто ты… Павлуха?.. — И кинулся обнимать. — Точно — ты! Чтобы мне провалиться…

— Ты-то откуда?.. — задыхаясь, спросил Павлуша. — Давно с нами?

— С царевичем на челнах плавал, в Путивле стоял…

Начавшаяся пальба не дала досказать.

— Ладно, братушка, — торопливо бросил Павлуша, — после поговорим. — И принялся заряжать ружье. — Бери-ка. самопал, вдарим по рязанцам: что-то дюже зашевелились.

Прокопий Ляпунов волновался: от князя Голицына должен был прискакать гонец, сообщить, когда вступать в бой, а пока велено тихо стоять в запасе. Что делать теперь, Ляпунов не знал: ввязаться в бой — значит не выполнить приказа. Оставаться на месте — перебьют словно мух.

И Ляпунов рассудил: лучше переправиться на другой берег Восмы и поддержать главные силы Голицына, чем биться с казаками здесь. Обойдя буерак стороной, рязанцы вступили в сражение. Они появились в самый раз: царское войско отступало, гонец, посланный Голицыным, был убит.

Против Ляпунова, который ворвался на поле боя со свежими силами, Болотников послал отряд атамана Телятина. Но тот в решающий миг перешел на сторону врага и кинул свои четыре тысячи сабель против Болотникова.

Предательский удар обратил повстанцев в бегство. Сражение было проиграно.

…Вечером Шуйскому докладывали о победе.

Царь внимательно слушал гонцов, но, когда заговорил о Телятине, перебил:

— Значит, к нам переметнулся? Только имя его, верно, не Телятин, а Телятевский?

— Не гневайся, государь. Боярин Телятевский ушел опять в Тулу с Ивашкой. А к тебе перекинулся атаман Телятин.

— Ладно, — кивнул Шуйский. — Лучше синицу в руках, чем журавля в небе. Ну а казаков, что в буераке засели, всех повыбили?

— Всех, государь, — не моргнув глазом, ответили гонцы.

Прощай…

Про казаков гонцы сказали царю неправду. Овраг был большой. Отряд разместился в нем удобно, и сколько ни пытались ратники выкурить казаков, ничего не получалось.

— Брать измором нет времени, — сказал князь Голицын. — Негоже стоять тут целым войском. — И распорядился: — Обещайте казакам, коли сдадутся и выйдут из буерака, будет отдана им их вина, живыми останутся.

Воеводы отправили к казакам послов.

Братья лежали в приовражных кустах, откуда было хорошо видно, как из рощи вышли трое безоружных ратников. У одного в руках была большая ветвь. Он шел впереди и размахивал ею, стараясь привлечь внимание.

— Не стреляйте! — приказал казакам Павлуша.

Когда ратники приблизились, передний бросил ветку.

— Здорово, ребята! Что, не опостылело в буераке сидеть? — произнес он.

— Зубы-то не заговаривай, — сказал Павлуша. — Выкладывай, чего надобно?

Ратник передал условие князя.

— Ждать неча: окромя смерти, ничего не высидите. Что зазря живота лишаться?

— Передай князю, — ответил Павлуша, — зелья и свинца у нас вдосталь. Ежели не верит, пущай в гости идет — не пожалеем, дадим отведать.

С тем и ушли послы. Снова кидалось внаскок царское войско и опять откатывалось, оставляя за собой убитых ратников, снова посылали воеводы послов к неприступному оврагу.

— Не совладать вам с нами, — говорили послы, — и подмоги негде взять. Выходите на милость князя.

— Тут помрем, не сдадимся, — отвечали казаки.

Сказать-то сказали, но помирать кому охота.

— Не личит дожидаться казаку своего конца, как старцу на печи, — проговорил Павлуша. — Авось пробьемся.

Бросились повстанцы, да одолеть не сумели. Пришлось снова вернуться к оврагу. Два дня шли бои. На третий князь Голицын направил против мятежников все силы. Насмерть стояли казаки, отстреливались до последнего, а как не стало пороха, секли врага саблями. Но на каждого приходилось по дюжине ратников. Силы казаков таяли, словно воск на огне.

Павлуша и Пахом дрались в самой гуще. Когда же полегли их сотоварищи, стали братья спинами друг к другу и рубались, пока не ударили по ним в упор из ружей стрельцы.

— Прощай, Пахом…

— Помилуй нас, господи… Прощай, Павлуша!

Плотина

На военном совете Михаил Скопин-Шуйский предложил: полки должны немедля выступить на Тулу.

— Болотников половину людей потерял, — доказывал он. — О Москве нынче не помышляет. Надобно добить Ивашку, пока не очухался.

«Молод племянник, — размышлял царь, слушая его, — да уже снискал себе почет и уважение. А ну как себя возомнит и на трон польстится?»

— Лазутчики донесли, строит Болотников крепости возле Тулы на речке Вороньей. Ждать нам не след, — говорил Скопин-Шуйский, — когда вновь он войско пополнит…

Царь закивал, а сам подумал: «Зелен еще мне указывать…» Василий Иванович промолчал, но не потому, что не соглашался с племянником. Боязно было ему уходить далеко от Москвы. Одно дело Серпухов, другое — Тула. В столице-то всяко может статься — и бунт, и заговор…

На время отлучки «поручил» он Москву брату Димитрию: положиться на него он мог больше, чем на второго брата Ивана. Горд слишком Иван и умом недалек. Такого лучше при себе держать.

— А что ты скажешь, князь? — перевел государь взгляд на Ивана.

— Коли дашь мне полки, хоть сейчас на Тулу выступлю.

Князь Андреи Голицын, хмельной от успеха на Восме, тоже рвался в бой.

Ничего не объявил царь на военном совете. А назавтра распорядился так: к Туле направится часть войска — три полка со Скопиным-Шуйским во главе, каширский полк Голицына и рязанские отряды Ляпунова.

12 июня на речке Вороньей за семь верст от Тулы произошло сражение.

Два дня сдерживали врага болотниковцы. Берег, который они занимали, был низкий и топкий. Тяжко пришлось им. На третий день с утра хлынул дождь. Низина оказалась затопленной. Мужики и холопы отбивались от конных ратников, стоя по колено в воде. Чтобы спасти войско, Болотников приказал отступать.

Царские полки осадили Тулу и на всех дорогах к ней выставили отряды.

Хорошо укреплена была Тула. Но Иван Исаевич потребовал еще нарастить стены острога. Потом обошел их вместе с пушкарем Фоминым. Сверху со стен были видны как на ладони Ямская, Чулкова, Стрелецкая, Николоржавская и Флоровская слободы, где разместились полки ратников.

Если царским воеводам удастся прорваться в острог, осажденные смогут укрыться в кремле. Его высокие и толстые стены, выложенные около ста лет назад, были надежны. После осмотра кремля Болотников распорядился добавить пушки на Мясницкую и Спасскую башни, а также у Пятницких и Одоевских ворот.

Когда Шуйскому поведали о приготовлениях в Туле, поник царь. И было с чего: коли не смогли взять Калугу ратники, то с Тулой, считай, и подавно надолго увязнешь, а ведь у восставших были и другие города. «Нет, — думал Шуйский, — сперва нужно с Тулой покончить. Там зачинщики сидят».

20 июня царь с отборными полками и обозом, набитым всяким припасом, прибыл под Тулу. Город был осажден мощными силами.

И все же попытки взять Тулу ни к чему не привели. Царское воинство несло потери. Ежедневно осажденные совершали вылазки. Случалось, и сам Болотников с малым отрядом конников то отобьет подводы с припасами, то посечет ратников, то на пушкарей нападет…

Минул месяц. Но царевы полководцы ничего не добились. Шуйскому стало даже казаться, что воеводы нарочно тянут время. Но вот царю доложили, что просится к нему сын боярский Кравков.

— Говорит, никому, опричь государя, не скажет, потому как дело больно важное.

Кравкова обыскали, нет ли при себе у него оружия, а затем пропустили.

— Сказывай! — Царь смерил Кравкова тяжелым взглядом.

— Придумал я, государь, как учинить погибель…

— Кому? — вздрогнул Шуйский.

— Туле. Пониже города на реке плотину бы поставить…

Кравков примолк, несмело взглянул на царя.

— Сказывай, сказывай… — заинтересовался Шуйский.

— Вода подымется — в городе потопление станет.

Царь прошелся взад-вперед по шатру.

— Толковые слова говоришь, сын боярский, — сказал он. — За службу свою с лихвой получишь.

В тот же день на реке Упе начали строить плотину. Ратники рубили лес, набивали рогожные мешки соломой с песком — перекрывали реку. От зари до зари слышались стук топоров да тележный скрип. Через два месяца плотина была поставлена.

Амбар Шишова

А в Туле голодал народ. Да тут еще новая беда: вода затопила улицы, дома, что были пониже расположены. Начали посадские люди роптать, кое-кто требовал, чтоб открыл Болотников ворота.

— Мало с голоду пухнем, — говорили они, — да еще, вишь, в воде сидим.

— Пущай голову рубят, чем живьем гнить.

Иван Исаевич вышел к народу на городскую площадь. Утих людской гул.

— Ведомо мне, — начал Болотников, — терпите вы во всем нужду великую. А за что терпите? За ту вольную жизнь, которую добывать пошли, оставив дома жен и детей. Ради того поднялись мы против господ своих, не щадя живота. А у меня с вами одна доля. Мне больше вашего не нужно. И нужду я с вами терплю одну. И ем не больше вашего…

— Дак без хлеба-то и вовсе помрем! — крикнули из толпы. — Все вчистую приели…

— Ищите зерно в домах у богатеев, — отвечал Болотников, — у дворян, у бояр. Все, что найдете, делите меж собой. — Он помолчал. — Ежели этого не хватит, убейте меня и съешьте. Но город сдавать не позволю.

Тишина наступила на площади, как на пустом поле в морозный безветренный день…

Снова заговорил Болотников:

— Я ваш вожак, ваш воевода. И я за все в ответе перед вами и богом. Да еще вот что прикиньте: дело к зиме идет. Станет река — а там, глядишь, прорвемся боем. Нешто из осады не выходили?

Зашумел народ:

— Верно говорит Иван Исаич.

— Умрем вольными людьми, а не под господскими палками.

— Чего помирать?.. Одолеем!.. — крикнул Михей Долгов.

Болотников сам отобрал людей в особую дружину. Надлежало им изымать у зажиточных людей хлеб, чтобы раздать посадским. Обошли все их дома, насобирали кое-что из припрятанного. Но в одном доме закавыка получилась. Пришли дружинники во двор, а хозяин гонит их.

— Вон отсюдова! Я воеводой у Ивана Исаича. Аль не слыхали про Никиту Шишова?

О тульском дворянине Шишове, ставшем на сторону Болотникова, ведали дружинники. Старшой из них, Михей Долгов, все же не смолчал:

— Иван Исаич наказал нам идти ко всем без разбору. Негоже, хозяин, делаешь.

— Я вам покажу «негоже»! — топнул оземь Шишов. — Уносите со двора ноги. — Он выхватил саблю.

— Ты, сабелькой-то не маши, — тяжело глянул на него Михей. — Пошли, ребята.

— То-то! — усмехнулся Шишов.

А через час на двор к нему явился Болотников.

— Открывай амбар.

Никита Шишов за саблю уже не хватался.

— С моего стола, — проговорил он, — три воеводы кормятся и боярин Андрей Андреич Телятевский.

— Открывай, — глухо произнес Болотников, будто и не слышал сказанного.

Из амбара дружинники вынесли пятнадцать мешков с зерном.

Уходя со двора, Иван Исаевич оглянулся:

— А воеводам и князю Андрею Андреевичу скажи, с войском кормиться станут.

Скрипнул зубами Никита Шишов, но промолчал. Лишь когда унесли дружинники последний мешок, сказал:

— Попомню милость твою, Иван Исаич.

Ночная вылазка

В густом мраке ночи из неслышно приоткрывшихся ворот выехали шестеро всадников. Все они были при оружии, да еще у каждого за спиной в мешке лежал бочонок пороха.

Об этой вылазке Болотников поведал лишь воеводам. Всадникам были отданы лучшие из оставшихся лошадей. А о том, что надлежит им сделать, люди узнали только перед воротами острога.

Один кузнец Терентий — Болотников назначил его во главе отряда — был посвящен в дело заранее.

— Сперва добираетесь до ближнего леса, — напутствовал Иван Исаевич, — дале свернете к реке. А там до плотины рукой подать. Ну, с богом!

Всадники быстро пронеслись по открытому месту и скрылись в лесу. Царский дозор не кинулся бить тревогу по случаю малого числа мятежников.

— Слава те, господи. Проскочили! — Кузнец обернулся к товарищам. — Гляньте, у всех ли трут да огниво?

Оставалось главное — выйти к плотине, поставить бочки и поджечь фитили.

Болотников беспокойно ходил по стене острога, вслушивался. Он еще раз прикинул возможности отряда. По силам ли? Как доносили лазутчики, плотина не охранялась. Царским воеводам и в голову не приходило, что ее попытаются разрушить.

Из ближнего леса доносились крики неясыти[21]. В них Болотникову почудилась какая-то тревога. «Пошто так надрываешься, сердешная? — подумалось невольно. — Али кто обидел?» Но тут его захватили другие мысли. Ежели удастся подорвать плотину, Тула была бы спасена: до морозов не успеют вновь перекрыть реку. Ну ладно, уйдет вода, а что дале? По слухам, в Стародубе объявился наконец царь Димитрий Иоаннович. Но не спешит на выручку…

До стен острога долетел далекий взрыв. Неясыть смолкла. «Свершилось! — подумал Иван Исаевич. — Удалый ты мужик, кузнец Терентий. Но почему взрыв один и несильный? Бочек-то полдюжины прихватили? Ладно. Утром посмотрим, как вода падет…»

Но вода не ушла. Сколь ни смотрели со стены осажденные, вокруг была холодная, несущая погибель вода…

Через несколько дней узнал Болотников, что плотину взорвать не удалось: люди его попали в засаду и что напоследок, когда уже не было сил отбиваться, вышиб Терентий дно у бочонка с порохом и ткнул туда подожженный фитиль…

Одного не узнал Иван Исаевич: упредил врага о вылазке Никита Шишов.

Царское обещание

А между тем положение войск Шуйского опять ухудшилось. Чаще и чаще приходилось отводить отряды в полки, стоящие под Тулой, и посылать на усмирение других городов.

К тому же свалилась новая напасть. Брат прислал ему с гонцом из Москвы дурную весть: еще один самозванец собрал в Стародубе войско и вышел в поход на Брянск.

«Возьмет этот Лжедмитрий Брянск, оттуда, глядишь, и к Туле двинется навстречу с Ивашкой. А то… — даже в дрожь бросило царя, — махнет сразу на Москву. Кто защитит столицу?»

Собрал царь совет. Воеводы долго прикидывали, как быть с Болотниковым.

— Обождем еще малость, — сказал князь Иван Шуйский, — да будем на приступ брать Тулу.

— Ждать неможно, — отрезал царь.

— Вели, государь, всем войскам завтра на город идти, — предложил князь Голицын.

— Вдосталь ратников сгублено, а толку? — Царь кинул недовольный взгляд. — Где других наберешь?

— Надобно еще пушек привести да обстрелять город, — сказал Скопин-Шуйский.

— Нет, князь, так Ивашку не выкуришь. Да и пушки скоро не доставишь. То-то… А посему вот мой сказ: вступаем с Болотниковым в переговоры. Коли сдаст Тулу, всем обещаю помилование.

— Как? — взметнул брови царев брат. — Всех простишь? И вора Ивашку, и Лжепетра?

— Я сказал, всем будет обещана жизнь и воля.

— Пошто, государь, всем? — спросил князь Голицын.

Шуйский протяжно произнес, морща лоб:

— Обе-ещано… Понял? Иначе ворот не откроют. — Царь встал с места. — Народишко с норовом подобрался.

Послать в Тулу на переговоры решили боярина Крюка-Колычева, видом достойного, умом сметливого, воеводу бывалого.

Вожаки восстания так и эдак судили условие, что привез Крюк-Колычев.

— Отсидимся, чего там! — молвил «царевич Петр». — Государь Димитрий Иоаннович, дядя мой, на подмогу идет.

— Сидеть нам не след, — заметил Телятевский. — По мне, так уж лучше пробиваться навстречу с царем Димитрием.

— Коли Шуйский обещанье дает… — подал голос Никита Шишов и, замолчав, обвел всех сторожким взором.

— Говори дале, что тянешь? — произнес Болотников.

— Скажу… Не к лицу ему пустыми словами играть. Государево слово весомое…

— Не смей, воевода, — заговорил Иван Исаевич, — нарекать государем Шуйского. А ежели он обещанье дает, должны мы допрежь всего помнить, полуцарь хитер, как старая лиса…

— Отсидимся, — повторил «царевич Петр».

— Но и сидеть здесь, — продолжил Болотников, — верная погибель. В амбарах пусто. Люди падаль едят. Покуда подмога подоспеет, перемрем все. Коли мы с войском из Тулы уйдем, сбережем людей. А нынче биться с Шуйским не с руки: у него против нашего сил впятеро больше.

— К чему клонишь, гетман? — спросил Телятевский, — коли одно и другое негоже?

— А на том стою, чтобы войско сохранить. Пусть полуцарь клянется, пусть крест целует, что сдержит обещанное. Тогда приемлем условие.

В лагерь к Шуйскому вместе с Крюком-Колычевым приехало несколько атаманов, среди которых находились Шарапа и Никита Шишов. От воинов были посланы Михей Долгов и пушкарь Иван Фомин.

Много раз бывал Михей в сечах и сражениях, а тут чего-то боязно стало. Да и как не сробеть: к самому царю едет. Хоть и говорят, что Шуйский полуцарь, а все ж на троне московском сидит. «Дело сурьезное, — думал Долгов, — Иван Исаич велел в оба глядеть, не оплошайте, мол, не то обманет вас Шуйский…»

Михею думалось, что будет царь кричать грозно, по Шуйский встретил всех милостиво, к обеду позвал, смотрел по-доброму. После обильного застолья повел Шуйский речь. Из его уст услыхали посланцы: обещана всем жизнь и воля, пусть, мол, только сдаст Болотников Тулу.

Внимал Михей, а сам диву давался: почему воеводы лишь кивают в согласии, а про крестное целование никто и не скажет?

Шуйский разговор уже на другое свернул: звал атаманов к себе на службу да и холопам с мужиками сулил блага всякие. Тут решил Михей слово молвить. Встал он, низко поклонился:

— Ты прости меня, государь, и дозволь сказать.

Подумал царь: никак смерд на посулы клюнул.

— Говори, — разрешил Шуйский.

— Велено нам было, государь, увидеть, как ты клятву даешь и крест целуешь. Без того слушать нас Иван Исаич не станет.

Еле сдержался царь, чтоб не крикнуть: «Гей, взять его! Голову — прочь!» Но совладал с собой.

— Не станет, — подтвердил один из атаманов, — без крестного целования. Доподлинно, не станет. — Он смотрел на царя осоловелыми глазами, изо всех сил борясь с подступающей дремотой.

И других тоже в сон клонило после сытой еды.

— Будь по-вашему, — сказал царь, — но сперва проспитесь. Клятву потом дам.

Почивать развели посланцев по отдельности. Шуйский задумал склонить их подкупом до посулами на свою сторону. Но понимал, не все на это пойдут, а потому хотел, чтоб с каждым поговорили с глазу на глаз.

Никиту Шишова, Шарапу да еще двоих атаманов царевы люди подкупили без труда, остальные воспротивились.

— Иван Исаич, — сказал Михей, — мне как отец родной. Нешто могу я отца родного предать?

— Знай же, дурень, — уговаривали его, — Болотников сам в услужение к государю Василию Ивановичу поступит.

— Неча напраслину нести, не таков у нас Иван Исаевич, — ответил Долгов.

— Смотри, олух, опомнишься, да поздно будет, — грозили ему. — Не сносить тебе головы.

Назад посланцы возвращались радостные: царь дал при всех торжественную клятву и целовал крест, что выполнит обещание.

10 октября 1607 года Тула открыла ворота.

Болотникова и «царевича Петра» сразу пригласили к Шуйскому. С ними поехали и те атаманы, что были подкуплены. По дороге предательски накинулись на Ивана Исаевича и «Петра», повалили, связали. Так, пленниками, они были доставлены царю.

— Что, воры, попались? — усмехнулся Шуйский.

— Клятвопродавец! — с презрением глядя ему в глаза, сказал Болотников.

— Всыпать батогов! — Шуйский сделал знак челяди. — Да рты позатыкайте, чтоб все втихую было.

Открыто расправиться с вожаками царь не посмел: мятежные отряды были при оружии, да и свидетели здесь находились, видели, как он крест целовал. Предатели-атаманы распустили слух, будто Болотников и «Петр Федорович» у царя гостюют, а войску, мол, приказано расходиться восвояси.

По всем городам Шуйский разослал грамоты. Говорилось в них, что тульские повстанцы били челом государю, признали свою вину и город добровольно сдали. О царском условии в грамотах не упоминалось. Зато было сообщено, что вор и разбойник Ивашка повинился и своими руками выдал самозванца «Петра».

Шуйский не стал задерживаться в Туле, уехал в Москву. Вскоре туда были привезены в оковах Болотников и «царевич Петр».

— Илейку Муромца повесить у Данилова монастыря, — распорядился царь.

Болотникова он не решался казнить. Приказал тайно отправить в Каргополь, а людям, которые должны были его туда доставить, пригрозил:

— Ежели кому проговоритесь, велю языки вырвать.