Июнь, июль, август

Глава третья ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ АЛЬКИ ЛИМОНОВА

В чем выходить на зарядку — тоже проблема, и большая. Почему? А вы что думаете, легко быть красивым в трусах? Попробуйте… Нет, это не так-то просто!

Но, слава богу, в «Маяке» с зарядкой полная свобода. Когда-то давным-давно взрослые решили: да пусть делают в чем хотят, лишь бы: «а» — не простудились и «б» — подвигались.

Денис Лебедев, известный левый полусредний второго отряда, выходит, естественно, в трусах. Иной раз ежится, а выходит. Чего бы ему не выходить — фигура будущего атлета.

Алька, напротив, — хоть жара, хоть пекло — всегда в тренировочных штанах или даже просто в брюках, а сверху рубаха. Дело в том, что у него нелады с ростом. И довольно-таки тонкие ноги. Причем что икры, что бедра — толщина одинаковая. Картина довольно дикая. Это все Алька установил нынешней зимой, как-то после ванны разглядывая себя в зеркало.

Странно! Прежде ему не приходило в голову рассматривать себя в зеркало…

Что обычно люди делают в таких случаях? Пыхтят где-нибудь в уединенном углу квартиры — накачивают мышцы.

Алька это считал для себя унизительным. Вот если бы он правда был какой-нибудь хиляк, тогда надо. А человек, без которого вряд ли обойдется хоть один «Кожаный мяч»… нет уж, извините!

И лишь единственное, что он себе положил, — висеть на всех встречных турниках, балках, сучьях. Говорят, от этого увеличивается рост.

Сегодняшнюю зарядку, как и все прочие, он делал шаляй-валяй, с небрежностью чемпиона. Да ведь как-то и глупо по-другому, если ты в брюках и ковбойке…

Физкультурник Эдуард Иванович подавал в мегафон бодрые команды. Ему хотелось сделать Альке замечание. Но как? Прямолинейные понукания — уж очень это было не в традициях «Маяка». И тут само небо остановило его взгляд на Денисе.

— Раз, два, три, четыре. Глубже наклоны, три-четыре… Молодец, Денис Лебедев, хорошо! — И от души порадовался своей уловке: Денис и Алька друзья, но, так сказать, «друзья-соперники». И что касается одного, другой сейчас же замечает.

Алька вдруг поймал себя на том, что вместе со всеми делает мощные приседания и сердце его крепко бьется.

— Молодец, Алик! И не забудьте, второй отряд, завтра матч!

После зарядки — четыре обязательных круга по дорожке стадиона. Такова традиция.

— Круг «М»! — кричит Эдуард Иванович. — Второй круг — «А»…

«Может, и не очень умная традиция, — думает Алька на бегу, — за четыре буквы слова «Маяк» четыре круга, а все-таки и ничего — каждое утро честь лагерю. С традициями вообще как-то жить проще».

Сперва он набрал хороший темп, но потом побежал все медленней, медленней. И скоро попал в стан самых отстающих девчонок. Последней громко дышала Козлова Люся. Она была откровенно неспортивная и полноватая в своих эластичных брюках. Но все-таки она была красивая, удивительно кареглазая. А особенно Алька был неравнодушен к ее несовременным светло-русым косам.

Оказавшись рядом с Козловой, Алька начал подпрыгивать и так, полупрыжками, продвигался вперед. Это, ясное дело, не самый простой способ преодоления дистанции, но зато почти незаметно, что Козлова выше его на полголовы.

Люся шаталась, моталась из стороны в сторону. Вроде и от усталости, а больше от того, что бежать ей уж больно не хотелось. Однако она была человеком старательным и послушным. Бежала.

— Э, Козлова, ты же вектор неправильно прикладываешь! — крикнул Алька.

Козлова попыталась вспомнить: то ли она еще не проходила, что такое вектор, то ли уже проходила и успела забыть. Алька это сейчас же заметил:

— Вектор, Козлова, — это не тот молодой человек, который таскает тебе портфель. То будет Виктор. А вектор — направляющая приложения сил.

Люся Козлова, скромный человек, ни о каких Викторах не слыхала. Ей было и лестно узнать о себе такое мнение, и обидно, что ее принимают за сердцеедку. В результате она не знала, как ответить. Она молча шлепала дальше, а Алька подпрыгивал вокруг нее, как чертик из стакана. И Люся обреченно знала: от Лимонова Альки ничего хорошего не жди!

Совершенно неожиданно на помощь ей пришла Ветка. Она тоже бежала в хвосте процессии:

— Слушай, Лимонов, и чего ты такой остроумный, а? Тебе, случайно, кеды в плечах не жмут?

— Смени ты пластинку, Ветка! Всегда молотишь одно и то же!

Он уже упрыгался, пот сыпал с него крупным горохом. А тут еще Ветка с этими обрыдлыми шуточками. Ветка же отлично знала, что Лимонова так и надо выживать. И она продолжала свой хорошо известный отряду репертуар:

— А чего ты занервничал, Лимонов? У тебя, случайно, в очках плечи не потеют?

— Слушай, жми отсюда!

— Иду, бегу, спешу и падаю… Сейчас только шнурки поглажу…

— У… Ветка-палка-дубинка! — И Лимонов убежал вперед.

Люся смотрела ему в спину и опять не знала, радоваться ей избавлению или не радоваться: к ней не так уж часто приставали мальчишки. Но Алька был все-таки слишком маловат. Поэтому в ней победило чувство благодарности. Люся пробежала немного, положив Ветке горячую руку на плечо. Это было странное зрелище.

Потом она спросила:

— Мы чего сейчас бежим? «Я» или уже «К»? С этим Лимоненком все перепутала!

— Да ты переходи на ходьбу, — сказала Ветка чуть холодновато. — Эдуард ведь разрешил.

«Лимоненок, — думал Алька, — Лимоненок…» Тут только дурак не поймет, что Люся намекала на его рост. Алька остановился и пошел через футбольное поле в отряд.

После завтрака комиссия второго отряда отправилась по лагерю проверять чистоту. В комиссии были Алька, Осипов, Ветка и Алла Федосеева. И Ольга Петровна — для придания веса.

Алька в таких делах старался сохранять серьезность и строгость, так как в случае малейшей несправедливости ребята идут на тебя чуть ли не танком.

Алла Федосеева тоже сохраняла серьезность. Она чаще всего была серьезна. И когда к ней обращались, эдак медленно поворачивала голову: «Извини. Что-что?» Она себя ценила. Как будущую солистку.

И Осипов сохранял серьезность, потому что считал Федосееву красавицей.

Одна Ветка веселилась, хотя ей было и не до веселья. Осипов, который прижился в «Маяке», уже вторую смену не обращал на нее внимания.

Алька хорошо знал и Аллу Федосееву, и Ветку по другим годам: нормальные люди, особенно Ветка. Да и этот ничего, Осипов. Сначала, правда, всех за дураков считал, а теперь стал ничего.

Ветка продолжала острить с горя, и Альке, который всегда принимал сторону слабых, ничего не оставалось, как поддержать ее. Они пришли на территорию первого отряда. И Ветка, вынув из кармана фантик, кинула его на дорожку. Это была всего лишь шутка, да к тому же известная. Не успел фантик упасть, как Ветка закричала:

— Имеется набросанность бумажек!.. Так и запишем!

Если в других отрядах просто улыбались и беззлобно кричали на Ветку, здесь они напоролись на очень слабо понимающего юмор Ромку Лучика. В противоположность своей нежной фамилии он был длинный, широкоплечий, глаза у него горели холодными огнями, особенно когда дело касалось чести родного отряда.

— Вы прекратите за чужой счет вылезать на первое место! — сказал Лучик, имея в виду всю комиссию да и Ольгу Петровну в придачу. Хотя острила одна Ветка.

Надо было как-то выходить из положения, и Алька сказал, показывая всем тоном, что он шутит:

— А почему лужа не выпита? А почему трава с дорожек не съедена? А почему…

— А ты вообще молчи… гном!

Алька на секунду замешкался… По существу, он попал в безвыходную ситуацию: за оскорбление надо было драться, но не с Лучиком же! Получатся какие-то слон и моська. Так девчонки иногда лезут с кулаками на ребят, зная, что им ничего не грозит. И он замешкался.

— Не бойся, — вдруг сказал Осипов. — Мы ему сейчас вломим!

Дурацкая ситуация. Во-первых, двое на одного. Во-вторых, какая же драка при воспитателе, да еще при Ольге Петровне! В-третьих, Осипов понял, что «гном» для Альки — оскорбление. В-четвертых, это «не бойся», на которое Лучик пренебрежительно улыбнулся…

— Я вообще никого не боюсь, запомни это, Осипов! — И Алька пошел прочь. Плохая история!

— Рома, — дружелюбно сказала Ветка, — ты когда последний раз менял опилки у себя в голове? Залежались ведь.

Очень неплохой ответ. Но возвращаться было уже как-то нелепо.

Алька остановился лишь у самого леса. Здесь вступал в силу «закон границы», который он, старый житель «Маяка», не стал бы нарушать ни в коем случае.

Осознав себя ветераном и вообще цветом лагеря, он подумал, что ему надо бы вернуться в комиссию по чистоте. Невольно Алька ощущал себя ее председателем. Да уж чего теперь возвращаться! Оставалось осмотреть лишь их собственную территорию — второго отряда.

Тогда он решил сходить на место несостоявшегося боя и сказать этому Ромке, чем нормальная принципиальность отличается от ненормальной тупости.

На лавочке перед домиком первого отряда сидел разниматель драк Вадим Купцов и читал «Советский спорт». Это уж как закон: идешь куда-то разговаривать по-крупному, обязательно наткнешься на Вадима.

— Ну так что? — спросил Вадим. Он был, как и следовало ожидать, в курсе дела.

Алька пожал плечами:

— Знаешь, Купец, я вот никогда не мог понять, для чего это в метро говорят: «Станция конечная, поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны». Вроде и так понятно, да? Раз конечная, то уж поезд дальше никак не пойдет. А раз дальше не пойдет, то сидеть там нечего, точно? А все же говорят.

— Ну и для чего? — Вадим улыбнулся.

— А для таких, как ваш Рома преподобный. Которые в юморе как таракан в телевизоре!

Вадим засмеялся:

— Ладно, знаешь что… Ты тоже галоши не заливай. Хочешь «Спортик» почитать?

Алька взял «Спорт». Он не очень уважал это чтение. Но зато уважал Вадима Купцова: и за его ветеранство, и за многое другое.

Рассеянно просмотрел он заметку, где с большой торжественностью писали про победу «Спартака» над затюканной «Зарей», перевернул страницу. И глаза его уперлись в объявление: «Школа-интернат спортивного профиля № 6 принимает юношей и девушек, рост которых (7—8-е классы) — 170 см, (9—10-е классы) — 180 см.

Заявления принимаются до 10 июля».

Он отложил газету, встал и, ни слова не говоря, пошел от удивленного Купцова.

Не в том было дело, что он опоздал с заявлением — он туда бы и не пошел, а в том, что никогда ему не иметь такого роста. Ну и день сегодня! А ведь еще только утро… «И чего это я все бегаю куда-то, бегаю…» — подумал Алька.

У входа на отрядную терраску его высматривала Ольга Петровна, для виду теребя журнал «Клуб и самодеятельность».

— Слушай, Алик… Что с концертом будем делать?

Они обменялись взглядами. Причем с Алькиной стороны взгляд был подозрительный: попробуйте только меня пожалеть! Но он имел дело с опытной маскировщицей. И потом, через пять дней действительно «День эстрады», и Алька действительно король по самодеятельности.

— Как ты себе это представляешь? Нужно три-четыре номера.

— Не знаю. — Алька пожал плечами. — Но лично мне надоело, когда дети противными голосами читают стишки.

Ольга Петровна тотчас забыла, зачем она затеяла этот разговор, и ринулась уже в настоящий бой. Дело в том, что она очень любила литературные монтажи, они ей казались интересными и выигрышными, к тому же обеспечивали очки за массовость.

— Ну ты, Алик, тоже умен, как поп Семен: корову продал, гармонь купил!

— Чего? — удивился Алька.

— А очень просто! Если ты бракуешь какую-то идею, так надо выдвигать свою. Одним отрицанием сыт не будешь!

— А чего я-то, в конце концов? На сборе обсудим.

— Мнение сбора складывается из мнений каждого человека. А у тебя его нет!

Они были оба ветеранами «Маяка». Они ссорились, а сами отлично понимали высокую цену друг друга. И надежность в разных делах, а также и в переделках.

Знаете, что такое сбор типа «На солнечной поляночке»? Во время войны была такая песня. Теперь она исполнялась довольно редко. Но Ольга Петровна хорошо помнила ее. Она-то и придумала так называть сборы, которые устраивались в лесу.

Алька сборы любил: каждый может сказать и каждый на виду, и одним убежденным словом можно повернуть весь народ на новое дело.

Он любил сборы вообще. А лесные особенно. Когда-то, в младших отрядах, они напоминали ему что-то военное, партизанское. Теперь это чувство почти исчезло. А все равно хорошо было сидеть на лесной полянке и толковать о разных делах — негромко, чтобы не вспугивать попусту птиц. Если зимой ему вспоминалось лето, он обычно думал вот о таких минутах.

Сейчас, в разгар сбора, утренние неприятности его… не то чтоб совсем забылись, нет, конечно, а все же как-то поотпустили. Альке хорошо было сидеть на траве, среди своих, сложив ноги калачиком, и слушать, кто чего говорит, и не упускать ни одного слова. И вставлять — когда замечания, когда шпильки. И, оглянувшись, видеть, как смеются ребята. И в том числе Козлова…

По ходу дела они придумали, что одним из их номеров должен быть устный рассказ. Прекрасная, самобытная идея!

Тут же стали выкрикивать, что это надо поручить Ветке. Кому же еще, если в народе есть такая безостановочная (и, будем искренни, неглупая) кофемолка. Все так считали, кроме, оказывается… самой Ветки. Она состроила такую живую и удивленную физиономию, что просто невозможно было не улыбнуться.

«Во у нас дураки-то! В кого не влюбляются, — подумал Алька. — Такой классный человек…» Забыв о том, что и сам он не влюбляется в этого «классного человека».

Вдруг Ветка, словно услышав Алькины мысли, повернула к нему все ту же искренне-озадаченную физиономию и спросила:

— Так, а я про чего буду рассказывать-то?

Секунду Алька оставался задумчив, словно действительно искал ответ на ее вопрос:

— А ты про Осипова расскажи, — сказал он убежденным голосом.

Народ в едином порыве упал на траву. И даже преданная Козлова, которая хотела сказать, что это не очень остроумно, тоже засмеялась. Даже Грошев засмеялся, главная трагическая жертва. Даже сама Ветка покраснела и засмеялась…

Ольга Петровна хотела внести некоторый элемент сознательности в этот весьма непедагогичный смех, но махнула рукой: «Да ну вас к шутам!» — и тоже засмеялась.

Так он умел себя вести, этот Алька, — беззлобно и весело. И какое, скажите на милость, имели значение его рост и его тоненькие ноги!

После сбора они возвращались домой в сильном, что называется, нетерпении. Речевка, известная, издревле, заставляла трепетать окрестности: «Раз-два, мы шагаем! Три-четыре, есть хотим! Раскрывайте шире двери, а то повара съедим!» И тут Алька услышал разговор.

Он был занят тем, что, обжигая пальцы, подпольно вставлял в несовременные светло-русые косы Козловой две молодые крапивки.

— Ну, Алик, получишь! — улыбнувшись, Люся взмахнула головой, и одна из кос шлепнула Альку по щеке.

Что-то случилось с Алькиным сердцем. Вернее всего, оно остановилось на секунду. И Алькины ноги остановились. А Козлова, конечно, пошла себе дальше.

Так Алька из середины отряда попал в хвост. Здесь-то он и услышал…

Алла Федосеева разговаривала с Осиповым. Вернее, это Осипов с ней разговаривал.

Ленька делал вид, что печется о концерте и судьбах второго отряда, а сам просто расхваливал Аллу, чтобы она наконец поняла, как он, Ленька, к ней относится. Словно бы Федосеева такая дура и ничего не видит.

Эх ты, Осипов! Да девчонки чуют такие вещи лучше всяких ищеек!

Алла, слушая Леньку, бледно, по-балерински, улыбалась и потом отвечала — значительно, медленно, тихим своим, но звонким голосом.

— Ну хорошо, — вдруг сказала она. — Я выступлю. А какая мне будет за это награда?

Осипов, как и сам Алька, растерялся от такого неожиданного и небывалого в жизни второго отряда поворота.

— Ну… это… — Осипов чувствовал по Аллиному голосу, что она придает своему вопросу какое-то особое значение, и потому боялся что-нибудь ляпнуть и тянул с ответом. — В общем, я не знаю…

— А ты знаешь, кто такая Саломея? — опять спросила Алла.

Осипов, как на экзамене, тихо пускал пузыри. Алька в это время на пределе биотоков пытался припомнить… Что-то древнее, какая-то легенда… Или он видел иллюстрацию в книжке?

— Саломея была танцовщицей, — спокойно продолжала Федосеева. — Однажды она станцевала перед царем Иродом. И он знаешь, что ей сказал? Он ей сказал: «Требуй все, что хочешь!» А ты говоришь: «Я не знаю».

Леня молчал, задавленный федосеевским величием. И Алька молчал, а то бы стало понятно, что он подслушивает. Хотя у него-то как раз было что ответить. Например, что ты дорогая Алла, совсем не такая хорошая балерина, как та Саломея.

Вот так он легко расправился с Федосеевой в своей душе. А на самом деле не расправился. Шел по лесу и думал, и за обедом думал. И во время тихого часа, притворившись спящим.

«Требуй все, что хочешь». Главное тут не в количестве награды, а в том, что человек ее просит (пусть даже в шутку). И кто? Федосеева! Известная Альке до самых, можно сказать, потрохов Федосеева, которая сперва была ниже его, а теперь стала выше. А через годик-другой, может, опять станет ниже…

«Что же это значит? — думал Алька. — Жадная она стала, что ли? Да нет, дело не в жадности. Тут дело в том…» Незаметно для себя Алька открыл глаза и стал смотреть в потолок, нахмурив брови. «Тут дело в том, что эти вот лагерь и отряд сделались для нее как бы лишь развлечением». Для Альки они оставались серьезным, важным, как и раньше было. А Федосеева живет теперь другим и по-другому: «Раз я танцую, то должна быть награда». Как у взрослых балерин… Как вообще у некоторых взрослых: работа — получка.

Он стал перебирать всех людей из своего отряда, стараясь найти ту же черту, которую он заметил у Федосеевой… и стараясь не найти ее! Но, видимо, она появилась и незаметно разрастается в них. Вот, например, в прошлом году никто не замечал, что у него маленький рост, а теперь замечают!

«Ведь я и сам замечаю, — вдруг подумал он. — Я первый это у себя заметил. Я это заметил, и потому стало заметно другим… Так что же мне теперь делать?»

Эту последнюю фразу он неожиданно для себя произнес вслух. Она, словно камень, упала в тишайший пруд тихого часа. Сейчас же пошли круги, всплески. Народ, толком ничего не расслышавший, просто решил — конец лежанию, и стал подниматься, натягивать штаны, шорты. Иные терли кулаком заспанные глаза.

Попив на полднике чаю с печеньем, Алька и Денис пошли уединиться, чтобы сочинить себе сценку для выступления на «Дне эстрады». Они делали это уже не впервые, знали, что у них получается, получится, хотя сначала в голове не было ни одной мысли.

Беседка, весьма подходящее для таких дел помещение, стояла почти у самого футбольного поля, и некоторое время они смотрели, как мальчишки и несколько девчонок из первого отряда тренируются в хоккей на траве. Игра эта всегда казалась Альке какой-то ненастоящей, правила — придуманными. Действительно, что за игра! Бить разрешается только одной стороной клюшки, противника мизинцем не зацепи… Бред!

Денис, надо сказать, тоже смотрел на эту тренировку без особого одобрения.

— Недоделанное какое-то игрище, — сказал Алька. Денис значительно пожал плечами:

— Олимпийский вид, надо осваивать!

И опять Альке послышалось то неожиданное взрослое… Олимпийский, видите ли, вид!

Будто говорим не об игре, не о спорте, а о какой-то работе скучной…

Наконец они стали придумывать сценку, по опыту уже зная, что надо сочинять про школу, а не про лагерь. Потому что, если про лагерь, обязательно кто-нибудь обидится: «Какое вы имели право меня критиковать? Сами очень золотые». А про школу можно. Школа далеко, никто ничего не подумает!

У Альки в голове сидела Федосеева, которая мечтает выступать только за награды.

Он стал рассказывать Денису свою мысль… конечно, без фамилий. Денис хмурился, хмыкал, качал головой — в общем, это ему не нравилось. И Алька уговорил его, только когда сказал, что они оденут Дениса в женскую одежду и он, Алька, будет ему за пение подносить разные фантастические подарки (для конспирации он решил изображать певицу).

Тогда наконец Денис согласился. Во-первых, он умел здорово петь, а во-вторых, получится так интересно: Денис Лебедев в женской одежде!

Они стали придумывать, что будут говорить друг другу. И Денис все время придумывал смешней — и за себя и за Альку.

Алька был расстроен. Денис-то считал: это из-за того, что они друзья-соперники. Но Алька расстраивался из-за другого — Денис, как и Федосеева, тоже вроде бы согласился выступать за награду. Да еще этот «олимпийский вид»!

«Или уж я зря так ко всему придираюсь?»

После ужина все пошли в кино. Оглянувшись последний раз на Альку, Денис двинулся по проходу в глубь зала — выискивал, с кем бы ему сесть.

Так почти все делали, не один Денис. Вон Осипов. Старается сесть поближе к Федосеевой. А Ветка садится на ряд впереди, чтобы Леньке было видно, как она сидит с Грошевым. Купцов покорно тащится за Машей Богоявленской. Ну и тому подобное.

Алька, чтобы не отвлекаться на все эти штуки, сел в самый первый ряд, среди малышей из четвертого отряда.

Но оказалось, он зря так старательно отсаживался. Кино сегодня привезли никудышное. Убийств и тому подобного полно, а сразу ясно: все ненастоящее, что смотри, что не смотри. Мура заграничная!

Алька тихо встал, по темной стене дошел до двери, быстро вынырнул на улицу.

Уже свечерело. Ночные облака медленно выходили на небо. Навстречу им, с востока, еще медленней поднималась половинка луны. Алька пожалел ее, подумав: да, силы, конечно неравны!

Уходить из зала во время кино вообще-то не разрешалось, ведь вожатые и воспитатели отвечают за сохранность каждого пионера и октябренка. Но Алька был ветераном и честным человеком. Ни убегать, ни воровать в чужих садах клубнику он не собирался. А побыть один человек имеет право!

«Все-таки зайду в отряд, — подумал он… — Пусть Ольга Петровна знает на всякий случай, где я есть».

В отряде было пусто — Ольга Петровна со всеми вместе сидела в клубе. Отчего-то Альке стало грустно. Он пошел к совершенно темной беседке, сел на ступени, опустил голову между колен. Отец называл это «позой кузнечика»… Стал вспоминать весь сегодняшний день. Зарядку, потом Лучика, потом Аллу Федосееву, потом разговор с Денисом. Снова Аллу и снова Дениса. Свои мысли про их взрослость.

Вдруг ему пришла в голову странная мысль. И Аллины рассуждения про награду и Дениса про олимпийские спорты — это ведь… ну, одно только выпендриванье… Денис в жизни не возьмет эту дурацкую клюшку. А Федосеева Алка спляшет — и все. И будет рада, что ей хлопают, без всяких подарков.

А вот он, Алька, когда заметил их игру и когда додумался до всего, — вот он и есть настоящий взрослый.

Он поднял голову и некоторое время смотрел на разгоревшуюся желтую луну, которая все еще сражалась с облаками. «Так что же мне теперь делать?» — снова, как в тихий час, спросил он себя. Но спросил без всякого там отчаяния и крика: просто хотел сам с собою решить, как быть дальше?

Вот, например, лагерь. Раз он теперь такой взрослый, Алька, то лагерь, разные там отряды и сборы должны быть для него ерундой, «детством». Но он знал, что любит и «Маяк», и эту жизнь. И не собирается их разлюблять. В чем же тут дело?..

Он еще не додумался своей очень взрослой головой до той простой вещи, что на свете не бывает отдельно взрослой и отдельно детской жизни, а есть просто жизнь, и надо жить так, чтоб не стыдно было за собственную душу…

На лунной дорожке между кустами появилась невысокая человеческая фигура… Это была Ветка.

Она молча села рядом с Алькой на ступеньку.

— Чего, кончилось? Вет!

— Не-а…

— Чушь собачья?

— Конечно!

Некоторое время они опять сидели молча.

— Лимонов, хочешь, давай с тобой дружить!

Алька отлично знал, что на «детском языке» значит это слово — «дружить»… Он вспомнил высокую Люсю Козлову, которая сейчас смотрит на экран, закусив косу.

— Дружить я согласен. Только без всяких таких… ну…

— Ты дурак, Лимонов? — с горечью сказала Ветка. — Почему все мальчишки такие дураки?!