Из боевого прошлого (1917 - 1957)

Встреча с земляками

После разлуки, связанной с событиями последних дней, мы, сормовичи и николаевцы, снова вместе. У каждого из нас накопилось много вопросов. Хочется узнать о позициях товарищей, проверить свои. Меньшевиков среди нас нет, но есть один эсер. Спор с ним то разгорается, то гаснет. Основной вопрос, по которому идет дискуссия,— это вопрос о земле.

— Нельзя захватывать, надо подождать решения по этому вопросу Учредительного собрания,— кричит эсер.

— Ну и жди, а мы ждать не будем, не будут ждать и крестьяне,— отвечают большевики.

В комнату влетает Леня.

— Товарищи! Список провокаторов! — кричит он.

— Какой список, какие провокаторы? — сыпятся вопросы со всех сторон.

— Вот в газете, читайте,— и бросает на стол

«Известия Совета рабочих и солдатских депутатов». Касторович хватает газету. Читает список провокаторов. Среди них Черномазов, секретарь страховой кассы заводов «Лесснер».

— Гад! Сволочь! Расстрелять надо тут же, на месте.

— Как же, расстреляют,— замечает кто-то иронически,— он еще Временному правительству пригодится.

— Это не все, надо ждать новых списков. Видно, поджог Литовского замка не помог.

В конце собрания мы заметили, что с Мульгиным что-то неладно. Побледнел, осунулся.

— Что с тобой? Не заболел ли? — спрашиваем у него.

— Не знаю, затошнило, голова болит, видно съел что-то нехорошее. Отправьте меня домой.

Бросились на улицу, наняли извозчика, вывели, усадили, отвезли домой, пообещали завтра наведаться.

На другой день вечером снова собрались у Юлии Павловны.

— Ну как там? — спрашиваем у товарища, пришедшего от Мульгина.

— Не принял, просил через квартирную хозяйку не беспокоить его.

— Ну что ж, завтра опять наведайся,— говорит Касторович. Но наведываться не пришлось. На следующий день в газете мы прочитали о том, что Мульгин провокатор, что в Петербург он был переброшен охранкой вместе с высланными сюда рабочими николаевского судостроительного завода «Новаль».

Теперь нам стало ясно, почему в январе 1914 г. у Степана Шорника был такой тщательный обыск.

Распарывали подушки, матрацы, обстукивали стены, срывали доски пола, копали землю в сарае и пр. У остальных же арестованных, в том числе и у меня, обыск был поверхностный. Листовки к Степану принес тогда Мульгин, и охранка об этом была извещена. Степан успел вовремя переправить их ко, мне, и Мульгину это было неизвестно, поэтому провокация не удалась.

Тут Касторович напомнил, что Мульгин выдвинут кандидатом в члены Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Нужно было немедленно послать на завод наших товарищей и обо всем рассказать рабочим.

Мульгина мы решили судить в своем партийном коллективе. На суд Временного буржуазного правительства надеяться было нечего.

Приговор всем был ясен: предателю смерть. Это решение было принято единогласно. Три товарища взяли на себя приведение приговора в исполнение. Они отправились к Мульгину, а мы молча сидели и ждали их возвращения.

Вернувшись, они сообщили, что Мульгина дома не оказалось; его арестовали и отправили в Кресты. Мы решили установить наблюдение за Крестами, так как были уверены, что его быстро выпустят. И мы не ошиблись. Правительство Керенского выпустило всех провокаторов, в том числе и Мульгина. Он ускользнул от нас, уехав в Орловскую губернию. Только после Октябрьской революции Мульгин был арестован и по приговору суда расстрелян.

Митинг в казармах Московского гренадерского полка

После Февральской революции проводилось множество митингов и собраний, на которых происходили постоянные стычки между большевиками и меньшевиками.

Мне хорошо запомнилось одно из таких собраний. Оно происходило в Московском гренадерском полку; я случайно присутствовал на этом собрании.

В длинном, широком помещении бывшего офицерского собрания набилось до отказа солдат. Духота стояла невероятная. Я пробился к стенке, недалеко от стола, на котором докладчик, капитан какой-то пехотной части, готовил нужные к докладу бумаги.

К столу подошел бравый старший унтер-офицер и открыл собрание.

Слово было предоставлено представителю солдатской секции Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов капитану Беляеву.

— От солдат офицер будет говорить,— прошептал кто-то возле меня. Я тоже насторожился...

— Товарищи, мы с вами теперь свободные люди, мы кровью своей добыли эту свободу,— начал капитан.

Вот он говорит полчаса, сорок минут и все в том же духе: свобода, воля, народ, кровь, победа и ни звука о практических задачах. Я не выдержал и крикнул:

— Товарищ капитан, о земле скажи, когда помещики отдадут землю крестьянам и когда ты отдашь им свою. Вокруг завозились солдаты. Одни смотрят на меня с удивлением, другие — с напряженным любопытством, третьи — с одобрительной улыбкой. А докладчик продолжает сыпать пышные слова и ни звука о земле, будто и не было вопроса.

Выждав некоторое время, я снова крикнул:

— О войне скажи, когда войне конец будет и когда закон о восьмичасовом рабочем дне для рабочих выйдет.

Докладчика взорвало.

— Я прошу оградить меня от этих анархистских элементов! — взревел он.

— О-г-го, куда хватил! О земле, о войне, о восьмичасовом рабочем дне — это анархия? А болтать целый час впустую — это не анархия?

Начался шум, топот, послышались выкрики.

— Правильно! Говори о земле, о войне, а зубы нам не заговаривай!

— Убрать его! — кричат некоторые.— Пусть не мешает слушать!

— Он не мешает, надо говорить о земле, о войне. Докладчик умолк, платком вытирает вспотевший лоб. Председатель собрания подзывает ефрейтора и что-то шепчет ему на ухо. Ефрейтор кивает головой, исчезает и буквально через минуту вырастает передо мной с двумя вооруженными солдатами.

— Идем,— сердито говорит он. Сопротивляться было бесполезно. Я поднялся и через боковую дверь вышел на улицу.

Но господину капитану вся обедня была испорчена, мысли солдат оказались направленными совсем не туда, куда он хотел.

В Выборгском районном Совете

Рабочие завода «Людвиг Нобель» по рекомендации нашей партийной организации избрали меня своим представителем в районный Совет рабочих и солдатских депутатов. В Петроградский Совет еще 27 февраля прямо на улице небольшой группой рабочих был избран эсер, и теперь общее собрание его утвердило. Когда я пришел на заседание райсовета, происходившее в здании Педагогического женского института, я был удивлен. Президиум уже сформирован, председателем его избран интернационалист межрайонец Максимов.

Это объяснялось тем, что пока большевики вместе с рабочими дрались за свержение царизма, меньшевики, эсеры прямо на улице собирали небольшие группы рабочих с участием своих сторонников и выбирали нужных им людей в Советы рабочих депутатов Петрограда и района. В результате оказалось, что вся революционная сила у нас, а вся власть — у них. «Форма наша, а начинка их»,— говорили рабочие. Но мы, большевики, твердо верили, что недалеко то время, когда мы завоюем большинство в Совете и поведем борьбу за победу социалистической революции.

В Кронштадте

Идет очередное собрание Выборгского районного Совета рабочих и солдатских депутатов. В повестке дня ряд неотложных хозяйственных вопросов. Максимов, председатель райсовета, занимает свое место. Неожиданно в зал входят два матроса. Одного из них мы узнали. Это был большевик, восемь лет отсидевший в царской тюрьме, от остальных семи его освободила революция. Матросы подошли к столу, извинились и о чем-то попросили Максимова. Тот отрицательно покачал головой. Тогда матрос, с досадой махнув рукой, явочным порядком занял трибуну и, не обращая внимания на протесты Максимова, крикнул:

— Товарищи, я прошу слова от матросов Кронштадта.

— Дать! — кричат большевики. Их поддерживают беспартийные члены райсовета. Меньшевики против.

Вопрос ставится на голосование. Абсолютное большинство за то, чтобы дать слово.

— Товарищи, я знал, что вы, выборжцы, не откажетесь выслушать нас, моряков. Мы только что были в Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов, там отказали нам в слове, а положение не терпит отлагательства. Я только что прибыл из Кронштадта. Там властвует контрреволюция. Надо уничтожить контрреволюционную гидру и захватить крепость в свои руки, иначе мы останемся безоружными против стальных гигантов кораблей и фортов крепости, жерла пушек которых уже сейчас направлены на нас. Вы должны немедленно послать в Кронштадт стойких, надежных товарищей для того, чтобы помочь нам разоблачить клеветнические измышления, которые широким потоком изливает контрреволюция и которые впитывает в себя гарнизон крепости.

— Это нас не касается, это дело Петроградского Совета, вы не по адресу попали! — крикнул Максимов.

— К черту этот меньшевистский совет! Мы там были, нас и слушать не хотят. Да и о чем нам с ними говорить? Разве не при помощи заправил Петроградского Совета Временное правительство поставило комендантом Кронштадтской крепости члена Государственной думы кадета Пепеляева? А Гучков — октябрист — возведен в ранг военно-морского министра. Не верим мы Гвоздевым, Скобелевым, Чхеидзе, Церетели и не допустим их управлять орудиями фортов и кораблей. Мы должны сами направлять их туда, куда нам надо, и на того, на кого нам надо,— он смахнул капли пота с взволнованного лица, хотел еще что-то сказать, но, махнув рукой, сошел с трибуны.

Ясно. В Кронштадте вершат дела классовые враги. Надо помочь кронштадтским большевикам. Мы предлагаем послать в Кронштадт своих товарищей. Меньшевики против:

— Мы не имеем права превышать своих полномочий,— говорят они.— Надо избрать делегацию и послать ее в Петроградский Совет с просьбой расследовать дело.

Матросы кричат:

— Кого просить? Гвоздева, Бройдо, Скобелева? А правительство им позволит вмешиваться в эти дела? Нет, товарищи, действуйте сами.

Большинством голосов Совет решил послать в Кронштадт пять человек.

В избранную пятерку попали три молодых рабочих, студент технического высшего учебного заведения и я. В Кронштадт мы выехали на другой день на двух крестьянских розвальнях. По пути следования мы всюду встречали большие и маленькие летучие митинги. К Кронштадту мы подъезжали вечером. Сумерки заволокли широкую, снегом покрытую равнину. Из крепости манит к себе яркий свет маяка, он кажется совсем близким. Прожекторы бросают по небосклону молочно-белые полосы света.

Едем молча.

Резкий холодный ветер метет вокруг нас легкий, сухой снег, треплет нашу скудную, плохо защищающую от холода одежонку. Прижимаемся друг к дружке и боимся шевельнуться, чтобы не пропустить в какую-либо щель стужу. Наконец мы в Кронштадте. Сани остановились у ворот длинного серого здания казармы.

Нас провели по неосвещенной крутой лестнице, через небольшую квадратную канцелярию, скудно освещенную керосиновой лампой. Встретил нас здоровенный детина и на вопрос приехавших с нами матросов: «Где же остальные?» — буркнул что-то себе под нос и, как бы не замечая нас, принялся перелистывать лежащие на столе бумаги. Хотелось сказать этому здоровенному парню пару крепких слов, но мы так окоченели, что нам было не до него. Мы в первую очередь потянулись к железной печке, к которой уже прилип костлявый матрос, с удовольствием потиравший посиневшие от холода руки.

Пока отогревались, матрос, выступавший в райсовете, вел переговоры с детиной о собрании экипажного Совета. Тот отмалчивался, но, когда в разговор вмешались и мы, позвал вестового. Вестовой, молодой бравый парень, выслушав, рявкнул:

— Есть собрать членов экипажного Совета,— и скрылся за дверью.

Скоро в комнату вошло несколько матросов, потом еще и еще.

К нашему приезду отнеслись больше чем холодно. Было ясно, что здесь кто-то поработал. На все наши вопросы моряки отвечали коротко и сухо. Наконец пришел председатель экипажного Совета, высокий, худощавый, с приятным лицом матрос. Он дружески пожал нам руки, спросил, как доехали.

Через час мы с моряками уже нашли общий язык. Они знакомили нас со своими распорядками, показывали нам все, что им казалось важным и нужным. Перед нами лежали приказы, распоряжения, инструкции гучковско-милюковских заправил. Облепившие нас матросы интересовались, как мы к этим документам относимся. В основе всех лежавших перед нами документов было одно: революция окончена, война — до победного конца, внутреннюю анархию надо вырвать с корнем и уничтожить, причем под рубрику «анархия» подводилось все, что было в несогласии с существующим порядком вещей, в первую очередь большевики. Мы сказали матросам, что считаем эти документы вредными для дела революции, и нашли в их лице своих сторонников. Матросы обещали сообщить о нашем прибытии объединенному Совету гарнизона крепости и добиться у него совместного с нами заседания. В эту ночь мы долго не могли заснуть. Все думали о том, что даст нам предстоящая встреча.

Утром мы поднялись до рассвета. Нас встревожила напечатанная на машинке и наклеенная на ворота клеветническая листовка.

— Это дело писарей,— заявил нам председатель экипажного Совета,— но не беспокойтесь — мы их знаем.

Позавтракав, мы вышли на улицу и направились в заранее намеченные места. Я пошел на заседание рабочего Совета. Сделав несколько шагов, услышал крик патрулирующего по улице матроса:

— Эй, руки из карманов! Слышишь, руки из карманов!

Я остановился, посмотрел с недоумением на матроса.

— Руки выньте из карманов! Вам это говорят,— шепчет проходящий мимо старик.

Я повиновался, но патруль этим уже не удовлетворен. Он требует мой мандат. Буркнув что-то про себя, он вернул мне документ.

— Эй, руки! — через несколько минут вновь раздался сзади окрик, и так несколько раз, пока я добрался до кинотеатра, где было назначено заседание Совета.

В холодном, нетопленом зале сидели депутаты. Поражала сонливая скука, с которой ожидали открытия заседания. Председатель, не то конторщик, не то кладовщик, открывая заседание, объявил, что первым в повестке дня стоит вопрос о подошве. «Почему?» — подумал я и насторожился. Председатель же докладывает, что в городе очень мало подошвенной кожи и может случиться, что ее совсем не станет, а весной начнется слякоть и не в чем будет ходить. Надо подумать, говорит председатель, как пополнить запас.

Меня взбесило.

— Прошу слова! — крикнул я. И, не ожидая ответа председателя, забрался на сцену. Но, взглянув на сонно скучающие лица депутатов, охладел и начал более спокойно, чем сам того хотел:

— Товарищи, подошвенное дело — дело очень хорошее, нужное и важное, но только тогда, когда оно занимает соответствующее место в повестке дня Совета. Но когда его выпирают на первое место, подошвенный вопрос превращается в вопрос шкурный.

Мое заявление встряхнуло депутатов. Раздались голоса: «Кто это? Откуда? Председатель, проверь мандат!» Я сообщил собранию, кто я, откуда и зачем прибыл.

Члены Совета оживленно зашумели. Я решил действовать.

— Товарищи,— сказал я,— отложите подошвенный вопрос на конец заседания и обсудите в первую очередь вопрос о текущем моменте, о положении рабочего класса в России, о собственном вашем положении и о вашем отношении к существующему порядку в стране. Вот у меня в руках ваша кронштадтская газета, и в ней что ни строка, что ни слово — ложь!

— Это неправда! — крикнул стоявший за моей спиной помощник коменданта.

— Что неправда? — спросил я его.— А ну, скажи,— и, отойдя от стола, уступил ему место.

— Я, представитель Петроградского Совета, заявляю, что наша газета «Известия Кронштадтского Совета» никогда лжи не печатала. Я считаю выступление этого чужого, нам неизвестного человека недопустимым и анархическим.

— Э, вон куда хватил,— подумал я, вышел вперед и, указывая на оратора, сказал:

— Товарищи, этот гражданин объявил себя представителем Петроградского Совета, он здесь перед вами выступает от его имени, но я сомневаюсь, что он имеет на это полномочия. Мой же документ лежит на столе у председателя.

Среди депутатов замешательство. Смотрю кругом. Трудно определить, кого они поддержат. «Отступать нельзя»,— решил я и, понимая, что, если в этой драке буду бит, вся наша миссия наполовину будет сорвана, крикнул:

— Вы хотите знать, кто из нас прав, тогда пошлите в Петроградский Совет своих представителей, пусть они там посмотрят, послушают и вам потом доложат.

— Он оскорбляет меня,— закричал помощник коменданта.— Я требую лишить его слова и удалить отсюда.

Председатель, как бы хватаясь за якорь спасения, ставит на голосование вопрос о запрещении мне присутствовать на заседании Совета. Но тут с места сорвался молодой парень и крикнул:

— Будет вам головы нам морочить. Теперь мы видим, куда вы нас ведете. Надо послать в Петроград наших депутатов, а не слушать этих господ с кокардой. Хватит!

Депутаты повскакали с мест.

— Выбирать! Послать!

— Не надо!

— Почему не надо? Послать! — раздаются голоса со всех сторон.

Мне все еще трудно определить, за кого большинство. Я требую у председателя поставить вопрос на голосование. Мой противник хочет сначала удалить меня, а потом уже решать вопрос о посылке делегатов. Предложение об удалении меня с заседания проваливается. Я остаюсь, и мое предложение о посылке делегатов в Петроградский Совет принимается абсолютным большинством.

Начались выборы. Я делаю отвод одному депутату, который больше всех кричал против меня и моего предложения. Он взмолился:

— Товарищи! Я свой! Я все сделаю по правде!

Его выбрали, выбрали и поддержавшего меня парня. Они уехали немедленно. Я торжествовал. Рабочие Кронштадта восстановили связь с петроградскими рабочими.

— Посмотрим! — угрожающе прошипел помощник коменданта и покинул собрание.

Я был упоен победой и не обратил внимания на эту угрозу.

Меня окружили рабочие. Они рассказали мне о различных небылицах, распространяемых буржуазией в целях запугивания рабочих, о неимоверной путанице в системе органов управления и пр. Я ушел от рабочих довольный достигнутыми результатами. Некоторые из наших товарищей побывали в этот день на фортах и кораблях. Один ушел в казармы пехотинцев и к вечеру не вернулся. Этот товарищ восемь лет пробыл в тюрьме. После освобождения он отказался от отдыха и немедленно включился в революционную борьбу. Нервы не выдержали, и у него неожиданно началось психическое расстройство. Он выкрикивал всякую чушь, и это самым подлым образом было использовано помощником коменданта и его сторонниками для агитации против нас.

Когда мы сидели и намечали план нашего дальнейшего действия, вошел председатель экипажного Совета и сообщил, что нас приглашает к себе комендант крепости Пепеляев.

— Ловушка,— заявили двое из наших товарищей,— мы туда не пойдем.

Председатель и присутствующие при этом матросы возражали.

— Никакой ловушки нет. Комендант ничего плохого вам сделать не может.

— Знаем, он кадет, не пойдем.

— Так, товарищи, нельзя,— заявил председатель.— Вы находитесь в крепости, а хозяин крепости комендант, как же вы к нему не пойдете?

Мне было ясно, что идти нужно, необходимо. Но товарищи упорствовали.

Пришлось немало потратить сил, чтобы убедить их пойти.

Кабинет Пепеляева помещался в одной из комфортабельно обставленных комнат бывшего офицерского собрания.

Вошли. Комендант встретил нас очень любезно и усадил не около письменного стола, как это делается при обычном приеме официальных лиц, а в полутемном уютном уголке, заставленном пышно разбросавшими свои ветви комнатными растениями. Появились круглые маленькие столики, а на них — маленькие японские чашечки с чаем, печенье, сигареты, папиросы. Круглое, дышащее здоровьем лицо Пепеляева с добродушными глазами располагало к непринужденному разговору.

Комендант начал разглагольствовать о многострадальном русском народе и о русской интеллигенции, которая так много сил отдала для облегчения его

страдания.

— Но сейчас интеллигенция отвернулась от народа, ей оказалось с ним не по пути,— сказал кто-то из нас.

— Что вы, это неверно. Интеллигенция не отвернулась от своего народа, она любит его по-прежнему, страдает его страданиями, но посмотрите, куда ведут его эти безответственные, анархистские элементы. Мы возражали, всемерно смягчая наши возражения. Это продолжалось довольно долго, и мне, откровенно говоря, надоела эта длинная церемония. Я вынул из кармана кронштадтскую газету, показал ее коменданту и спросил:

— Скажите, пожалуйста, почему ваша газета так безбожно врет? Ведь тут, что ни строка, что ни слово — то неправда.

Это насторожило Пепеляева:

— Не может быть, помилуйте! Что вы!

Я настаиваю. Привожу примеры из газеты. Комендант поднялся, подошел к столу, нажал кнопку.

— Позовите моего помощника,— сказал он вошедшему вестовому.

Через минуту входит уже знакомый нам помощник коменданта.

— Я расследую,— сказал он на замечание коменданта по поводу содержания газеты.

Мы, конечно, понимали, что все это комедия и никакого расследования не будет. Через несколько минут мы ушли от коменданта.

Темно. На Якорной площади, у памятника адмиралу Макарову, солдаты роют яму для братской могилы жертв революции. Мы шли молча, утомленные пережитым за день.

— Кто идет? — раздавались время от времени окрики, мы отвечали и, не торопясь, шли к казармам. Здесь нам бросилось в глаза, что люди чем-то взволнованы, что-то случилось, но что — узнать не было никакой возможности. Как потом стало известно, это было связано с болезнью нашего товарища, которого привели из казарм и охраняли два матроса.

Через несколько минут после нашего возвращения пришел председатель экипажного Совета и сказал, что завтра утром назначено заседание объединенного Совета.

В канцелярии никого не было. Окруженные напряженной тишиной, мы не спали.

На другой день, в десять часов утра, мы отправились на заседание объединенного Совета. Встретили нас с напряженным любопытством. В объединенном Совете были не только солдаты, матросы, рабочие, но и офицеры, правда невысокого ранга, о чем свидетельствовала их молодость и простота обращения. За кого эти люди, трудно было сказать, и это нас беспокоило. Председателем объединенного Совета оказался один из этих офицеров. Он занял место председателя и, обращаясь к нам, сказал:

— Ну, докладывайте. Регламент устанавливать не будем.

Мы еще с вечера решили, кто будет выступать первым. Это было поручено студенту, находившемуся в составе нашей делегации. Он говорил два часа, и его слушали с большим вниманием.

После его выступления председатель сказал:

— У нас с вами разногласий нет, мы того же добиваемся, того же хотим, что и вы.— Я схватил за руку рядом сидевшего матроса и радостно, дружески потряс ее.

Наших товарищей окружили солдаты, матросы и рабочие. У всех радостные, возбужденные лица. В эту минуту вошел вестовой и вручил председателю телеграмму.

— Товарищи! От военно-морского министра Гучкова!— крикнул председатель.

— Читай, читай, посмотрим, что он пишет,— раздались голоса. И тут рабочие, матросы, солдаты сгрудились все вместе вокруг председателя. В это время их отличала только одежда; мысли, чувства были едины. Председатель быстро пробежал телеграмму и начал читать. Я не могу воспроизвести эту телеграмму дословно, но содержание ее помню точно. В ней говорилось о том, что революция окончена и ненавистное самодержавие свергнуто, а поэтому приказывалось спустить боевые флаги с кораблей и фортов. Дальше в телеграмме говорилось о том, что нужно установить строжайшую дисциплину и порядок, беспрекословно выполнять приказы и распоряжения коменданта и своих командиров, помнить, что внешний враг еще не разбит, а его агенты сеют смуту внутри страны, недоверие друг к другу и этим разделяют единство нации и т. д. и т. п.

— Ну-с,— произнес один из пожилых моряков и, точно готовясь к кулачному бою, стал закатывать рукава.

Мы ждали, что скажет председатель.

— Мое мнение такое,— произнес он,— приказу этому не подчиняться. Боевые флаги не спускать. Революция для господина Гучкова кончилась, а для нас — только начинается, Мы слушали его, и внутри что-то ликовало. Когда он кончил, в воздух полетели шапки и бескозырки. Все громко кричали: «Ура! Да здравствует пролетарская революция!»

Когда все немного успокоились, председатель поставил на голосование свое предложение, и собравшиеся, как один, подняли руки. Революция кончилась для Гучкова, Милюкова, князя Львова, для нас она только начиналась!

В два часа дня в манеже был назначен митинг войск гарнизона, на котором нам предлагалось выступить и изложить программу действия питерских рабочих. Мы очень волновались, как примет нас гарнизон. Тем более, что, как нам стало известно, там настолько широко против нас была развернута агитация, что помощнику коменданта и его сторонникам удалось спровоцировать довольно большую группу солдат и матросов и направить их в объединенный Совет с требованием выдачи нас, как смутьянов, мешающих революции. Нас занимал вопрос, что скажет гарнизон.

К часу дня улицы города были заняты войсками. Знамена, точно крылья больших птиц, полощатся в морозном, насыщенном звуками революционных песен и маршей воздухе. Все направляются в манеж и там застывают рядами в стройных колоннах.

В манеже совершенно не было женщин. А около манежа их толпилось довольно много.

— Солдаты и матросы их не пускают,— ответил на наш вопрос председатель Совета.

— Почему?

— Дочь генерала, коменданта крепости, который был поднят на штыки, стреляла в демонстрантов на Якорной площади.

— Хорошо, дочь генерала стреляла, а причем тут женщины-работницы?

— Пустить их все же не могу.

— Тогда разрешите мне поговорить с людьми,— сказал я и, не ожидая ответа, забрался на трибуну.

— Товарищи! Около дверей стоит много женщин. Их не пускают на митинг только потому, что дочь генерала стреляла в вас. А я спрошу: если бы стреляла не дочь, а сын генерала, лишили бы вы себя права собираться и решать вопросы новой жизни?

— Нет!

— Так почему же вы их не пускаете?

— Пустить! — раздаются голоса в одной стороне.

— Не надо! — кричат с другой.— Не бабьего ума это дело.

Но пока шел этот спор, женщины отстранили от дверей часовых и шумным потоком влились в манеж. Председатель открыл собрание. Один за другим выступили мы перед замершей в напряженном внимании людской массой. В разных вариантах мы передали одну и ту же мысль: революция не закончена. Для трудового народа она только начинается. Надо кончать войну. Забрать у буржуазии банки, фабрики, заводы, у помещиков — землю, а это можно сделать только тогда, когда рабочие и крестьяне возьмут власть в свои мозолистые руки. Все это нашло живой отклик в сердцах собравшихся. Тысячи рук поднялись за наши предложения Оркестры залили манеж звуками Интернационала.

С митинга нас провожали тепло, дружески. В казарме нас ждал врач. Он сообщил, что у нашего товарища легкое помешательство на почве нервного переутомления. Нужен уход, покой. Решили оставить его в госпитале. Через месяц он вернулся в Петроград совершенно здоровым. Мы собирались к отъезду. Но в это время в Кронштадт прибыл представитель Петроградского Совета меньшевик Бройдо, и мы решили задержаться. На следующий день Бройдо выступил на расширенном пленуме Совета рабочих, солдатских и матросских депутатов Кронштадта. Он говорил о том, что у Петроградского Совета нет разногласий с Временным правительством, что они работают как одно целое и так будут работать впредь, что это единство — символ единства всего народа.

О том же говорил комендант крепости Пепеляев. В доказательство своего единства они всенародно обнялись и расцеловались.

— Иуды,— злобно прошептал около меня матрос и сердито сплюнул.

Нам во что бы то ни стало нужно было разрушить иллюзию «единства» трудящихся с эксплуататорами, и мы один за другим подали записки в президиум, прося слова. Нам дали слово, но ограничили пятью минутами каждого. В ответ на это мы выставили одного от всех нас, передав ему предоставленное нам время для выступления. Это взбесило Бройдо и Пепеляева, но возражать они не осмелились.

В начале выступления нашего представителя с мест раздались отдельные возгласы, протесты, реплики, но они тонули в гуле одобрений. И мало-помалу в аудитории воцарилась тишина. Нашего оратора внимательно слушали.

Резолюция, предложенная Бройдо и принятая за основу, после поправок, внесенных членами Совета и нами, утратила меныиевистско-соглашательский дух. Вечером мы участвовали в похоронах жертв революции. От орудийных выстрелов дрожала под ногами земля. Неслись грустные звуки похоронного марша. Медленно в братскую могилу опускали красные гробы павших в борьбе за свободу.

В тот же день мы покинули Кронштадт. По приезде в Петроград мы доложили райкому партии о положении в Кронштадте. Он информировал Центральный Комитет, и в Кронштадт была направлена группа большевиков. Мы же с большим подъемом взялись за неотложные дела в своем районе.

Делегация рабочих на фронте

Исходя из решений ЦК и ПК от 8 марта 1917 г. о посылке рабочих делегаций с подарками на фронт, Выборгский районный Совет развернул большую кампанию среди рабочих по сбору средств и выборам делегатов. Рабочие отнеслись к этому с большим одобрением. На заводе «Людвиг Нобель» на общем собрании рабочих были избраны делегаты на фронт в составе трех человек, среди них был и я. Но эта тройка не была утверждена военной комиссией Государственной думы и исполнительным комитетом Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, и нам было отказано в визе на право выезда с подарками на фронт. Отказ мотивировался также и тем, что делегация по своему составу однопартийная — эсе большевики.

Мы обратились к рабочим. Немедленно было созвано заводское собрание.

— Товарищи, нас не пускают на фронт к нашим товарищам по борьбе и нужде — солдатам,— говорили мы.

— Почему? — раздались со всех сторон возмущенные голоса.

— Только потому, что мы большевики.

— Позор!

— Да, товарищи! Это позор, что в стране, где всего несколько дней назад был свергнут самодержавный строй, волеизъявление рабочих игнорируется. Но это позор и наш с вами, потому что мы вручили нашу революционную волю Петроградскому Совету, а его депутаты оказались недостойными того доверия, которое мы им оказали. На митинге 3 марта рабочими нашего района была принята резолюция, в которой говорилось, что «Временное правительство не является действительным выразителем народных интересов; недопустимо давать ему власть над восставшей страной хотя бы на время; недопустимо поручать ему созыв Учредительного собрания, которое должно быть созвано в условиях безусловной свободы».

И дальше: «Совет Рабочих и Солдатских Депутатов должен немедленно устранить это Временное правительство либеральной буржуазии и объявить себя Временным революционным правительством». Меньшевики же, засевшие в Петроградском Совете, идут на поводу у буржуазного Временного правительства, в результате рабочие не властны осуществлять своих мероприятий. На этом собрании раздавались голоса о том, чтобы потребовать от Совета изменения его поведения, что Совет должен диктовать свою волю Временному правительству, что те люди, которые, сидят в Советах, на это неспособны и их надо заменить.

Собрание закончилось тем, что рабочие осудили действия Временного правительства и нерешительность Петроградского Совета в отношении посылки нашей делегации на фронт, но, чтобы не задержать отправку делегации, состав ее был пересмотрен. В состав делегации вошли: от большевиков — я, от меньшевиков — руководитель меньшевистской группы на заводе Фрейман, от беспартийных — инженер Ицкевич и от эсеров — представитель рабочих завода «Промет» Коньков. В этом составе мы и начали подготовку к выезду.

С большим трудом, но мы достали все, что нужно, запаковали в ящики и, напутствуемые добрыми пожеланиями рабочих, тронулись в далекий путь — в 95-й пехотный Красноярский полк. В этом полку некоторое время служил прапорщиком член нашей делегации инженер Ицкевич, отозванный заводоуправлением на производство.

На общем собрании рабочих он назвал этот полк, и рабочие решили направить туда свою делегацию. Им было все равно, солдатам какого полка попадут их скромные подарки. Главное было в том, чтобы установить братскую связь с солдатами.

Мы, делегаты, условились не вести между собой в дороге политических дискуссий, но скоро это условие сами же нарушили.

Ехали мы очень медленно. Подолгу стояли на станциях и полустанках, забитых солдатами, беженцами, разными дельцами. И люди всюду спорили, шумели, волновались. Иногда эти споры кончались кулачным боем. Главной темой споров были война, мир, земля, хлеб, восьмичасовой рабочий день. Мы, конечно, не могли остаться немыми свидетелями всех этих споров и активно вмешивались в них.

Поезд останавливался не только на станциях, полустанках и разъездах, но зачастую и среди пути. И тогда пассажиры вооружались пилами и топорами, по указанию машиниста и кочегара паровоза валили деревья, пилили, рубили, загружали дровами тендер и ехали дальше. Сырые дрова пищали, скрипели, дымили больше, чем горели. Машинист и кочегар ругали и проклинали все на свете.

Но как бы там ни было, а мы наконец приехали. Теплушку с нашими подарками отцепили и в полк послали телеграмму с сообщением о нашем прибытии. Это было в Галиции. В ожидании машин мы решили познакомиться с местными достопримечательностями.

Здесь находился старинный мужской монастырь. Монахов в нем не было. От военных действий он почти не пострадал. Мы зашли. Полумрак, покой, тишина. Я остановился у образа с изображением молодого инока с большими распущенными крыльями за плечами. Старик сторож рассказал мне сложенную о нем легенду: «Давно это было. Враги обложили монастырь, измором решили взять его. Проходит месяц, другой, а осада все стоит. Хлеб, вода у осажденных на исходе. Люди от истощения, жажды и болезни умирают, а этот человек в ту пору иноком был при монастыре. Он ходил и всех утешал: «Не падайте духом, бог нас не забудет». А сам все молится и молится и в молитве говорит: «Господи! Дай ты мне крылья, помчусь я за подмогой». И не успел он это произнести, как у него за плечами появились крылья. Взмахнул ими инок и полетел над вражьим станом к воеводе. Тот пришел с войском и наголову разбил басурманов».

— Одним словом, летчик, герой,— улыбаясь, говорю я. А старик немного обиженно говорит:

— Я так по-стариковски понимаю. Надо, чтобы у человека вера была в доброе дело и чтобы он, значит, крепко держался этой веры и никак не отступал бы от нее и других, которые слабее телом и духом, поддерживал в беде, тогда у него крылья вырастут, обязательно вырастут. Вот у вас, говорят, царя с престола прогнали, а уж какая у него силища была. И слуг и войск несметное число, и прогнали, а почему? Потому что вера в это была и от нее не отступали. У вас, тоже говорят, есть такой человек — силища в нем невиданная, в пору Илье Муромцу. И веру в свое дело имеет большую.

— Верно, дедушка, верно ты говоришь, есть у нас такой человек. Владимиром Ильичем Лениным его величают. Вера в нем очень большая.

— А как же, без веры нельзя, вера первое дело.

На прощание я подарил старику на память кисет с табаком, бисером вышитый.

— Спасибо! Вот спасибо, вовек не забуду и внукам скажу, чтоб, значит, помнили, что у русских людей есть большая и крепкая вера и что они своего достигнут.

Машины, загруженные ящиками с подарками, несут нас вглубь Галиции по гладкой синевато-белой, вдаль убегающей шоссейной дороге.

На пути в полк заехали в штаб дивизии. Нас встретил начальник дивизии в окружении штабных офицеров.

Пожал руки, познакомил со своими подчиненными.

— Вы удачно приехали. 95-й полк находится как раз на отдыхе. А теперь пошли в столовую обедать,— сказал он.

За обедом начальник дивизии угостил нас и господ офицеров хорошим вином. Завязалась оживленная беседа все по тем же злободневным вопросам, поставленным в порядок дня, но не разрешенным революцией. Господам офицерам не нравится, что рабочие явочным порядком перешли на восьмичасовой рабочий день; по их мнению, с этим делом можно было подождать до конца войны. Не нравилось им и то, что крестьяне самовольно захватывают помещичью землю, не ожидая созыва учредительного собрания. Войну надо продолжать, а анархистские элементы разлагают солдат, разрушают дисциплину, организуют братание с немецкими солдатами. Это к добру не приведет, надо ликвидировать двоевластие в стране.

Нигде, никогда во время революции не создавались Советы, но всегда и везде создавались временные революционные правительства. Так разглагольствовали командир дивизии и его свита.

— Стало быть, Советы надо ликвидировать?! — спросил я и добавил: — Это не выйдет, и ссылка ваша на историю неправильна. Вспомните Советы в 1905 году.

Меньшевик Фрейман поспешил вмешаться в разговор. Я не препятствовал ему и только в виде реплик давал понять господам офицерам, что у рабочего класса на все обсуждаемые здесь вопросы есть другая точка зрения — точка зрения большевиков. Меня поддерживал инженер Ицкевич. Когда мы вышли из столовой, ко мне подошел плотно подпоясанный с круглым розовым лицом, с широко открытыми глазами штабс-капитан и взял меня под руку.

— Вы мой враг,— сказал он,— но вы мне больше нравитесь, чем этот белобрысый ваш товарищ. У вас все просто, ясно и открыто и, главное, честно. А он врет и все замазывает. Я помещик. В Курской губернии у меня имение, и я ни одного клочка земли крестьянам не отдам, даже за выкуп не отдам. И не думайте, что я один такой, нет, мы, помещики, все такие. И Родзянко такой, и князь Львов такой. Вы, рабочие, к фабрикам и заводам руки протягиваете, а капиталисты не дадут их вам, так же как мы, помещики, крестьянам землю не дадим.

— Значит, гражданская война, и нам ее не избежать,— сказал я.— Как масло с водой не смешаешь, так и рабочих и крестьян нельзя помирить с помещиками и капиталистами. Вот почему у нас и двоевластие: кто — кого.

— Да,— согласился штабс-капитан.— Сегодня мы с вами пока хитрим. Хотим друг друга перехитрить, но историю не перехитришь. Столкновение между нами неизбежно, и, кто знает, может быть, мы с вами еще встретимся, но уже заклятыми смертельными врагами.

Полк встретил нас на покрытой снегом небольшой лесной поляне. Командир полка скомандовал: «Смирно!» Дежурный по полку отрапортовал нам, что полк находится на отдыхе и что он рад видеть у себя дорогих гостей. Мы забрались на наскоро сколоченную трибуну, поздоровались с солдатами и передали им приветствие от рабочих, служащих и инженеров завода. Мне предоставили слово. Я коротко обрисовал внутреннее и международное положение нашей страны и рассказал о том, что делается у нас в Петрограде, в частности в Выборгском районе.

— Выход из положения, в котором мы сейчас находимся,— это ликвидация двоевластия в стране,— сказал я,— а для этого нужно изменить состав Совета рабочих и солдатских депутатов, отозвать оттуда соглашателей и послать крепких, стойких большевиков. Рабочим и солдатам,— продолжал я,— следует теснее сплотиться вокруг партии большевиков и ее вождя — Ленина, тогда все вопросы будут разрешены так, как это надо рабочим и крестьянам, а не так, как этого хотят помещики и капиталисты.

Фрейман и Коньков мне не мешали, своими коротенькими выступлениями они лишь сглаживали остроту вопроса, намекнув, что у меньшевиков и эсеров другая точка зрения по затронутым в моем сообщении вопросам. И так у нас как-то само собой установилось, что, когда беседа шла с господами офицерами, инициатива была в руках Фреймана и Конькова, а когда с солдатами — инициатива переходила ко мне.

От господ офицеров нас приветствовал поручик, от солдат — младший унтер-офицер, председатель солдатского комитета, бывший рабочий.

Мы передали наши подарки по ротам согласно номерам, написанным на ящиках. Вместе с солдатами прокричали «ура», провозгласили здравицу революции и союзу рабочего класса с революционной армией. Солдаты разошлись по землянкам, искусно замаскированным между деревьями.

В полку мы оставались еще несколько дней. Все беседы с солдатами сводились по существу к одному: мир, земля. С этого начиналась каждая беседа, этим она и кончалась. Солдаты требовали прекращения войны и немедленного захвата помещичьих земель. Ждать Учредительного собрания нечего. Хватит, ждали. Одобряли они и то, что рабочие ввели у себя восьмичасовой рабочий день. «Это хорошо, за это и боролись»,— говорили солдаты.

Я разъяснял солдатам позицию большевиков в этих вопросах. Ицкевич меня поддерживал. Фрейман и Коньков отмалчивались.

Через несколько дней мы тронулись в обратный путь. Ехали так же медленно и с такими же длительными остановками, шумными политическими спорами, как и сюда.

Подъезжая к Петрограду, мы узнали о приезде В. И. Ленина и о той грандиозной встрече, которую питерские рабочие и войска гарнизона устроили ему на площади Финляндского вокзала. Но эти отрывочные сведения меня не удовлетворяли, и я с вокзала, только на одну минуту забежав домой, отправился в райком партии. Там было большое оживление, какая-то праздничная приподнятость.

— Ленин приехал! Слышал? — встретили меня вопросом товарищи.— Жаль, что ты не был при встрече.

— Факелы, прожекторы, красные знамена, плакаты, оркестры духовой музыки и море ликующих людей.

Такую встречу всю жизнь помнить будешь. Ленина вынесли на руках. Стал он в легковой машине говорить, но его не все видят, не все слышат. И вот он на башне броневика — теперь всем видно, всем слышно, и не только нам, питерцам, а, кажется, видно и слышно всему миру,— говорили товарищи.

— И знаешь, что сказал Ленин? — «Никакой поддержки Временному правительству!» И закончил свою речь возгласом: «Да здравствует социалистическая революция!» Ты понимаешь? Социалистическая революция!

Охваченный общим праздничным настроением, я вошел в кабинет секретаря райкома партии Егоровой.

— Л! Вернулся? — сказала она и тут же торопливо добавила: — Ленин приехал. Мы вот только что закончили заседание; обсуждали его указания, данные в речи у Финляндского вокзала, и наметили программу своих действий.

Мне очень хотелось узнать, какие мероприятия наметили и какое задание получу я. Пока мы разговаривали, в кабинет вошел заведующий агитпропом райкома и сообщил, что Петроградский комитет просит прислать несколько товарищей для выступления на митинге в цирке «Модерн». Наметили несколько человек, в том числе и меня, как только что прибывшего с фронта. Я с большой охотой дал свое согласие и вместе с другими товарищами отправился на митинг.

В цирке «Модерн» в первые дни Февральской революции почти беспрерывно шли митинги. Происходило резкое столкновение различных точек зрения на происходящие события. Было время, когда большевикам здесь вообще не давали говорить, освистывали, кричали: «Долой!». Но сегодня мне дали десять минут и еще прибавили пять. Я передал приветствия от рабочих Выборгского района и от солдат-фронтовиков. Затем я говорил о позиции большевиков по всем злободневным вопросам и заверил собравшихся, что наш Выборгский район не сложит оружия, пока рабочий класс и трудовое крестьянство России не добьются того, за что они боролись много лет.

Многие из выступавших солидаризировались с большевиками. Митинг закончился пением «Марсельезы». Его участники вышли на площадь. Не знаю, откуда появились красные знамена. Все двинулись к дворцу Кшесинской. Здесь был штаб большевистской партии. Шли слухи, что Ленин находится тоже там. Всем хотелось видеть и слышать его.

Мне тоже очень хотелось увидеть Ленина, и, когда мы подошли к дворцу, я кричал чуть ли не громче всех:

— Ленина! Ленина!

И вот на небольшом балконе появляется невысокая, но коренастая, крепкая фигура Ильича. Ликованию собравшихся нет конца. Я поглощен силой влияния вождя нашей партии на массы, радостно возбужден первой встречей с ним. Из выступления Ленина я понял одно: Временное правительство не наше правительство, революция прошла только первый этап, и теперь задача состоит в том, чтобы революция на этом этапе не остановилась, а пошла дальше — по пути развития в социалистическую революцию.

Ленин ушел, но мы еще долго не расходились, смотрели на опустевший балкон и кричали «ура» Ленину. На следующий день я и другие представители рабочих, ездившие на фронт, отчитались о нашей поездке. По предложению участников собрания завком наладил регулярную письменную и живую связь с полком.

Председатель солдатского полкового комитета не один раз приезжал к нам на завод, получал литературу и добрые товарищеские советы, как вести работу, чтобы наше рабоче-крестьянское дело победило. В районном комитете партии, в райисполкоме, на фабриках и заводах наступили горячие дни. Не за горами было Первое мая, и мы первый раз в жизни могли праздновать его свободно. Большевики готовились провести его под лозунгами: «Вся власть Советам!», «Никакой поддержки Временному правительству!», «Долой войну, да здравствует мир!», «Фабрики, заводы — рабочим, землю — крестьянам!», «Да здравствует социалистическая революция!» С этими лозунгами мы должны были пройти на Марсово поле мимо братских могил жертв Февральской революции. И вот настал день Первого мая. Двумя шумными потоками к Литейному мосту стекаются демонстранты. Море красных знамен, плакатов, лозунгов, революционные песни сменяют одна другую, гремят духовые оркестры.

Нашему району отведено почетное место — возглавить демонстрацию петроградского пролетариата. Мы первые вступим на Марсово поле. Мы первые увидим Владимира Ильича Ленина. «А будет ли он?» — спрашивают некоторые. Но абсолютное большинство знает, что он будет. Вот мы на Марсовом поле. Четыре наскоро сколоченные, кумачом задрапированные трибуны. На первой — члены Временного правительства. Я смотрю на них и думаю: «Как бы они хотели иметь в своем распоряжении военную силу и пулеметы, чтобы разогнать эту ликующую «чернь», но у них нет ни того, ни другого». И они улыбаются, приветствуют победителей Февральской революции. На второй трибуне — меньшевики-оборонцы, прихвостни буржуазии. На третьей — эсеры. И те и другие думают, что они творят историю. На четвертой — большевики. Впереди — Владимир Ильич Ленин. В прищуренных глазах его радостное возбуждение, в протянутой к нам руке зажата кепка. Он восторженно приветствует нас. И мне кажется, что он смотрит на меня. Но я знаю, что это не так. Он смотрит на всех. Он подсчитывает наши силы. Вот пройдено Марсово поле. По набережной Невы идем домой, а дома собрались друзья, и далеко за полночь льются песни.

Так мы впервые в нашей стране не подпольно отпраздновали наш Международный пролетарский праздник Первое мая.

Завоевания большевиками Выборгского Совета рабочих и солдатских депутатов и борьба с меньшевистско-эсеровским советом Петрограда

В райсовете Выборгского района к середине мая 1917 г. влияние большевиков было уже настолько сильным, что представилась возможность поставить вопрос о перевыборах президиума райсовета, чтобы провести туда большевиков. Пленум Совета согласился на перевыборы, и, несмотря на то, что председатель Совета Максимов решительно возражал и угрожал пойти на нас жаловаться, перевыборы все же провели. Председателем райсовета стал большевик Кучменко. В президиум вошли Иван Чугурин, Манцерев, я и другие большевики.

Это был первый Совет рабочих и солдатских депутатов в Петрограде, руководство в котором перешло в руки большевиков.

Под райсовет и его отделы мы заняли помещение в большом двухэтажном доме № 33 на Большом Сампсониевском проспекте, бывший трактир «Тихая долина». В этом помещении с раннего утра до позднего вечера было полно людей. Неделями мы, исполкомовцы, не ходили домой обедать. Я стал редко бывать на заводе, так как дел в райсовете было без конца.

К нам приходили со своими нуждами не только жители района, но и ходоки со всех концов России. С сумочками за плечами и с палочками в руках они сначала направлялись в Петроградский Совет, но толку там добиться было трудно, и рабочие направляли их к нам.

«Там у власти большевики,— говорили ходокам.— Они вам помогут». И ходоки шли. Непосредственной помощи мы им не могли оказать, но мы их внимательно выслушивали и давали практические советы. Иногда и сами отправлялись с ними в ту или другую организацию и добивались нужного решения по наболевшему вопросу.

Таким образом, к нам в райсовет однажды попал матрос анархист Жук. Освобожденный после Февральской революции из Шлиссельбургской крепости, он с головой окунулся в творческую революционную работу.

Он считал необходимым как можно шире развернуть революцию и решил помочь в этом Питеру. С этой целью товарищ Жук организовал боевой отряд, снабдил его винтовками, патронами в пулеметных лентах, нагрузил баржу пироксилиновыми шашками, мобилизовал катер и через несколько часов благополучного пути причалил к набережной бушующей от непогоды Невы.

Оставив товарищей на катере, он отправился в Смольный. Здоровенный, широкоплечий, он ввалился в кабинет председателя Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов Чхеидзе, вытянулся, взял под козырек и отрапортовал:

— Прибыл с боевым отрядом в ваше распоряжение и доставил баржу пироксилина, куда прикажете отправить людей и сгрузить пироксилин?

— Какой отряд? Какой пироксилин? — выпучил глаза Чхеидзе.

— Отряд и пироксилинки мы привезли из Шлиссельбурга для уничтожения контрреволюционной гидры,— отрапортовал Жук.

— Да ты с ума сошел! Весь город взорвать можете! Увози свои пироксилинки немедленно.

— Куда я их повезу?

— Куда хочешь! Лучше всего, если вывезешь их в море и пустишь ко дну.

— Как? Пироксилинки ко дну? Ах ты, гидра контрреволюционная! — как ошпаренный, Жук выскочил из кабинета Чхеидзе и побежал по длинным мрачным коридорам Смольного. Он заглядывал в кабинеты канцелярии, спрашивал, где он должен сложить пироксилиновые шашки, но все от него отмахивались.

Неизвестно, чем бы это дело кончилось, если бы кто-то не надоумил Жука отвезти все на Выборгскую сторону.

— А возьмут? — с недоверием спросил он.

— Там возьмут, им пригодится,— ответил кто-то.

В исполкоме Выборгского районного Совета Жук уже был не таким боевым, как в Смольном. Получив отпор в Петроградском Совете, он стоял здесь, переступая с ноги на ногу, осматривался и ждал вопроса. Но в райсовете никто не знал, с чем приехал этот матрос, и ждали, что он скажет.

— Шашки пироксилиновые привез и отборный отряд из 400 матросов,—заявил наконец Жук.

— Откуда? — спросил секретарь райисполкома.

— Из Шлиссельбурга.

— Шашек много?

— Баржа.

— Хорошо. Сейчас организуем разгрузку.

Товарищ Жук, не помня себя от радости, бросился к секретарю, крепко пожал ему руку и с пылом начал рассказывать, как приняли его в Смольном.

— Да разве это люди! Разве это революционеры!— кричал он.— Какая же без динамита, без пироксилина революция! Сволочи! Гидру контрреволюции давить надо, а они отказываются от пироксилина, от вооруженного отряда моряков.

Слушая крепкую ругань моряка, секретарь райисполкома вызывал людей, машины, давал указания о разгрузке баржи.

Через несколько часов товарищ Жук вернулся веселый и радостный.

— Ну что, разгрузили? — спросил я его, улыбаясь.

— На барже чисто, вот как тут,— ответил он, показывая широкую шершавую ладонь.

— Молодцы. За подарок спасибо. А ребят своих веди в казармы Московского полка. Мы там договорились.

Жук ушел бодрый, удовлетворенный.

Меньшевики из Петроградского Совета, когда узнали, что мы тепло приняли Жука и доставленный им пироксилин отправили на хранение по заводам, всполошились, нажаловались в ЦК нашей партии и руководителям большевистской фракции Петроградского Совета. Оттуда приехал уполномоченный расследовать дело.

— Как же это вы так заводы пироксилином начинили? Принять-то надо было, но не на заводы, а в пороховые погреба. Немедленно исправьте это. Через несколько часов это разумное распоряжение было выполнено.

На почве того, что политика меньшевиков и эсеров в Петроградском Совете была направлена на всемерную поддержку Временного правительства, между Петроградским Советом и Выборгским районом возникли острые конфликты. Эти конфликты начались с первых дней работы Советов. Например, 5 марта пленум Петроградского Совета принял постановление о возобновлении работ без введения восьмичасового рабочего дня. По поводу этого постановления райком партии Выборгского района вынес решение следующего содержания: «Выборгский районный комитет, обсудив решение Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов о возобновлении работ, признает это решение преждевременным, ввиду того что не было решения об условиях труда и не было учтено настроение масс, но, не желая раздроблять сил в настоящий ответственный момент, подчиняется этому решению и со своей стороны настоятельно рекомендует Петроградскому Совету рабочих и солдатских депутатов при решении таких вопросов считаться с мнением на местах.

Выборгский районный комитет РСДРП (б), обсудив вопрос о восьмичасовом рабочем дне, постановляет осуществить его явочным порядком и настаивает перед Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов о рассмотрении его в ближайшее время и провести законодательным порядком, причем заработная плата не должна от этого понизиться. Также довести до сведения Центрального Комитета и Петроградского комитета».

Эта линия райкома была линией и райсовета рабочих и солдатских депутатов. Это решение пришлось не по душе меньшевистское эсеровским заправилам Петроградского Совета и Временному буржуазному правительству. Острый конфликт между выборжцами и Петроградским Советом произошел также в связи с захватом анархистами-синдикалистами зимней дачи бывшего царского министра Дурново, находившейся на Выборгской стороне, недалеко от Литейного моста. Временное правительство этот акт захвата дачи расценило как посягательство на священную частную собственность и потребовало от Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов принятия самых энергичных мер против нарушителей порядка.

Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов обсуждал этот вопрос и вынес постановление, в котором говорилось, что до созыва Учредительного собрания частная собственность остается священной и неприкосновенной и что дача должна быть немедленно возвращена ее владельцу. Лидер меньшевистской партии Церетели выступил с руганью и угрозами по адресу рабочих Выборгского района.

Имея активную поддержку со стороны меньшевиков, Временное правительство перешло к более решительным действиям. Оно послало отряд вооруженных юнкеров с заданием очистить дачу Дурново. Рабочие района, узнав об этом, решили дать отпор. Они хорошо понимали, что дача Дурново только предлог, а на самом деле это пробный шаг вооруженного наступления. Когда юнкера увидели, что им придется иметь дело не с кучкой лиц, захвативших дачу, а с готовыми к решительному сопротивлению рабочими, они решили убраться из района. Но вопрос принял еще большую остроту. Тогда Выборгский районный Совет, чтобы предупредить возможность вооруженного столкновения с Временным правительством, послал своих представителей к анархистам-синдикалистам, чтобы договориться с ними об освобождении дачи Дурново, на что они согласились и в тот же вечер перебрались в другое помещение. Ночью на дачу нагрянул крупный отряд юнкеров, вооруженных не только винтовками, но также пулеметами и ручными гранатами.

Но дача была уже пуста.

Так кончилась попытка Временного буржуазного правительства навязать рабочим Выборгского района вооруженное столкновение.

Выборы в районную думу и встреча с А. М. Горьким

В нашем, Выборгском районе в первые дни Февральской революции наряду с Советами рабочих и солдатских депутатов были созданы Временная районная дума и районная продовольственная управа. Так же как и Советы, они со дня своего возникновения попали в руки меньшевиков и эсеров. Даже тогда, когда в райсовете фактически большинство было уже за большевиков, в думе и в продовольственной управе оставалось засилье меньшевиков.

Среди большевиков начались разногласия. Одни считали, что, поскольку перед нами стоит задача обеспечить переход всей власти в руки Советов, тратить силы на завоевание большинства в районной думе нечего. Но были среди нас и такие, которые считали, что, поскольку власть еще не перешла в руки Советов, нам нужно завоевать думу, в руках которой находится народное образование, политпросветработа и все коммунальное хозяйство; кроме того, думе была подчинена продовольственная управа. В районную думу на должность председателя и его заместителя предлагалось послать крепких, опытных и авторитетных большевиков.

Эта точка зрения победила. На пост председателя наметили Льва Михайловича Михайлова, старого большевика, культурного, авторитетного среди рабочих района человека. Его заместителем наметили Николая Осиповича Кучменко, первого большевистского председателя Совета рабочих и солдатских депутатов нашего района, рабочего завода «Айваз». Он должен был занять пост председателя районной продовольственной управы.

На Ивана Чугурина, рабочего завода «Айваз», возлагалось заведование коммунальным хозяйством района.

Народным образованием и политпросветработой должна была руководить Надежда Константиновна Крупская.

Кажется, все было улажено и утрясено. Но споры развернулись в другом направлении. Некоторые товарищи были против развертывания предвыборной кампании, так как большинство рабочих Выборгского района были явно на стороне большевиков. Они не хотели видеть того, что вокруг избирательной кампании уже подняли вой газеты и журналы всех антибольшевистских направлений: черносотенная газета Пуришкевича «Трибуна», кадетские «Речь» и «Современное слово», эсеровская «Земля и Воля», плехановское «Единство», черновское «Дело народа» и суворинское «Новое время». Всей сворой они набросились на большевиков, поливая их самой грязной клеветой.

Особенно возмущала нас газета «Новая жизнь», активно включившаяся в общий антибольшевистский фронт. Ответственным редактором этой газеты был Суханов, причисливший себя к лагерю прогрессивной интеллигенции.

По ведь в составе редакторов числится и А. М. Горький. Не раз мы задавали друг другу вопрос: «Неужели А. М. Горький совсем отошел от нас?»

Один из членов районного Совета однажды задал Ленину этот вопрос.

— Нет,— сказал Владимир Ильич,— Горький не может уйти от нас, все это у него временное, чужое, наносное, и он обязательно будет с нами.

Мы решили пойти к Горькому и поговорить с ним. Посоветовались об этом с Лениным.

— И хорошо сделаете, если пойдете и холку ему натрете,— ответил Владимир Ильич.

Ободренные этим разговором, мы решили немедленно отправиться к Горькому. И вот мы втроем — Иван Чугурин, я и кто-то еще из членов райсовета — отправились к Горькому. Явились мы к нему на квартиру на Кронверской улице вечерком как земляки.

Алексей Максимович принял нас очень радушно, усадил нас на большой, обитый черной кожей диван, сам сел в середине, положил нам на плечи свои длинные, с широкой ладонью руки, улыбнулся и заговорил ласково, любовно. Он упрекал нас в том, что мы, земляки, совсем забыли его. Мария Федоровна накрывала на стол.

В это время в передней позвонили. Это был корреспондент английской газеты, который просил о встрече с Горьким.

— Сегодня меня нет дома, я никого не принимаю. Сегодня у меня вечер встречи с товарищами большевиками,— сказал А. М. Горький. Он посмотрел на нас, улыбнулся и начал крепко хлопать по плечам, приговаривая: — Крепкие, черти, ни усталость, ни работа вас не берет.

Я с нетерпением ждал случая, когда можно будет заговорить с Алексеем Максимовичем по тем вопросам, по которым мы пришли к нему, и очень боялся, что нужного разговора не получится. Но разговор получился, и очень хорошо.

Беседуя с нами, Алексей Максимович в глубоком раздумье сказал: «Трудно вам, ребята, очень трудно».

— А вы, Алексей Максимович, нам не помогаете,— ввернул я словечко.

— Не только не помогает, а прямо по рукам бьет,— сказал Иван Чугурин.

— И что это ты, Алексей Максимович, связался с чужими людьми? Мы на тебя даже Владимиру Ильичу жаловались.

— Владимиру Ильичу жаловались? На меня?

— На тебя, Алексей Максимович, на тебя.

— Ну и что же Владимир Ильич? — спросил Алексей Максимович.

— Велел тебя хорошенько выругать да за чуприну потаскать.

Алексей Максимович рассмеялся.

— Ну, что ж, давайте, если Владимир Ильич сказал потаскать за чуприну, значит, есть за что. Он зря не скажет. Вот вам моя чуприна.— И он склонился, подставляя нам свою голову.

— Эх, ребята, ребята, какие вы хорошие, жаль мне вас. Поймите, вы в море, нет, в океане мелкобуржуазной крестьянской стихии — песчинка. Сколько вас, вот таких крепких большевиков? Горсточка. Вы в жизни, как жирная капля в море, тоненькая, тоненькая пленочка, легкий ветерок дунет, и она разорвется.

— Вы, Алексей Максимович, зря это говорите.

Приезжайте к нам, в Выборгский район, посмотрите: было 600 большевиков, а теперь тысячи.

— Тысячи, но сырые, не подкованные, а в других городах и этого нет.

— То же самое, Алексей Максимович, происходит и в других городах и в деревнях, классовая борьба усиливается всюду.

— Вот за это я вас и люблю, за эту вашу крепкую веру, но поэтому я и боюсь за вас... Погибнете, и тогда на сотни лет все будет отброшено назад. Страшно подумать.

— А вы не бойтесь, пойдемте вместе с нами за Владимиром Ильичем.

— Владимир Ильич — величайший человек, но многие этого еще не понимают. Ему нужно верить, за ним нужно идти.

— Алексей Максимович, а у нас к вам просьба.

— Какая? — оживляясь, спросил он.

— Снимите вы свое авторитетное имя, которое знают не только у нас, но и за границей и к которому очень многие прислушиваются, с газеты «Новая жизнь». Ведь это же не «Новая жизнь», а какая-то меньшевистско-эсеровско-кадетская стряпня, только пожиже.

— Не обещаю, но подумаю... Я знаю, что политик я плохой, я литератор.

— Вот, вот, Алексей Максимович, как писателя, художника, психолога человеческих душ мы вас очень любим, а как политик вы на нас нагоняете тоску, уныние, даже обиду.

— Не буду, не буду, ладно.

— Алексей Максимович, приезжайте вы к нам в район. Подышите настоящим, свежим, здоровым политическим воздухом, посмотрите на наши большевистские дела, послушайте наших рабочих, работниц. Ведь писать надо обо всем этом, а некому...

— Приеду, обязательно приеду, вот только с делами немного разделаюсь и приеду. Ты мне об этом, Мария Федоровна, напомни.

— Ладно, напомню, а теперь садитесь чай пить, будет вам спорить.

За чаем поговорили о литературных новинках, о театре, о Шаляпине. Алексей Максимович обещал Шаляпина как-нибудь затащить к себе, пригласить нас и побеседовать с ним. Мы пожаловались ему на Шаляпина. Ходили к нему, приглашали через Марию Федоровну в район к нам; обещал, а не пришел.

— Вот мы ему тут шею и намылим,— сказал Алексей Максимович.

Прошло недели две, и мы снова у Алексея Максимовича в том же составе. Были в центре города и заехали к нему после обеда, но на этот раз мы застали здесь Суханова и сормовского меньшевика по кличке Лопата, и разговор принял сразу острую, дискуссионную форму. Алексей Максимович опять ссылался на мелкобуржуазное крестьянское море, тужил, что нас, старых большевиков-подпольщиков, мало, что партийная молодежь неопытна. Суханов и Лопата (Десницкий, профессор Ленинградского университета) старались все эти рассуждения Алексея Максимовича подкрепить фактами. Они утверждали, что говорить о пролетарской революции в такой отсталой стране, как Россия, может только сумасшедший. Мы решительно протестовали. Говорили, что они под ширмой всенародной бесклассовой демократии защищают диктатуру буржуазии.

— Да поймите же вы, что в нашей, крестьянской стране иначе и быть не может,— кипятились Суханов и Лопата.— В этом вся наша трагедия. Крестьянство нас задавит.— И опять цифры, цифры и цифры...

Во время этого спора Алексей Максимович подошел к выходящему на улицу окну, а потом быстро подошел ко мне, схватил за руку и потащил к окну.

— Смотри,— со злом и обидой в голосе проговорил он. То, что я увидел, действительно было возмутительно. У клумбы цветов, на низко подстриженной зеленой траве, расселась группа солдат. Они ели селедку, а все отходы бросали в цветочную клумбу.

— Вот и в народном доме так: полы натерты воском, по углам и у колонн поставили плевательницы, а посмотрите, что они там делают,— со скорбью сказала Мария Федоровна, которая заведовала народным домом.

— Вот с этим народом большевики и собираются творить социалистическую революцию,— ехидно произнес Лопата.— Учить, воспитать народ надо, а потом уже делать революцию.

— А кто ж учить и воспитывать их будет, буржуазия, что ли? — спросил кто-то из нас.

— Ну, а как вы хотите? — уже улыбаясь, спросил Алексей Максимович.

— А мы хотим иначе,— ответил я.— Вперед буржуазию свергнуть, а потом людей воспитывать. Настроим свои школы, клубы, народные дома.

Возражая, Суханов опять взялся за свои цифры. Я перебил его.

— Ваши цифры — мертвечина, они оторваны от жизни, от людей. Возьмите цифры Владимира Ильича, ну хотя бы в его труде «Развитие капитализма в России», их там уйма. И все они какие-то живые, настоящие, зовущие на борьбу. А у вас все строится на безжизненных цифровых выкладках о количестве паровозов, вагонов, пароходов, станков и других машин. Отсталая страна, говорите вы, а кто же сделает так, чтобы паровозов, вагонов, пароходов, станков и других машин было много? Буржуазия, что ли? Не буржуазия, а мы все это будем делать, и страна наша не будет отсталой.

— А знаете, мне этот спор нравится,— сказал Алексей Максимович,— право, нравится. На цифры должны действовать люди, а на людей будут действовать цифры. Это хорошо.

— Но это невыполнимо,— заявил Лопата.

— Для вас невыполнимо, а для нас выполнимо,— ответил я.

— А ведь выполнят, черти! А? — сказал Алексей Максимович.

— Обязательно выполним,— горячо отозвался кто-то из нас,— и вам же хуже будет.

— Ого! Угрожаете. Каким же образом нам хуже будет? — смеясь, спросил Алексей Максимович.

— А таким. С вами или без вас мы под руководством Ильича свое дело сделаем, а вас потом спросят, где и что вы делали, когда нам трудно было?

— А, пожалуй, спросят, и обязательно спросят,— задумчиво произнес А. М. Горький.

— Довольно вам спорить,— сказала Мария Федоровна,— давайте чай пить. Завтра я у вас в районе буду.

— Вы-то, Мария Федоровна, часто у нас бываете, а вот Алексей Максимович все только обещает,— сказал я.

— Приеду, обязательно приеду, а то боюсь, что вы меня в меньшевики, в эсеры, а то и в буржуи запишете.

— А это от вас зависеть будет. Вот Владимир Ильич нас заверил, что вы с нами.

— А куда мне от вас деваться, вместе родились, вместе выросли, вместе и умирать будем, а что я немного ругаюсь, так это ничего.

Поздно вечером ушли мы от Горького и дорогой горячо обсуждали наш спор с Сухановым и Лопатой. Мы были твердо убеждены, что Алексей Максимович с нами, что все его сомнения в нашей правоте — явление временное.

После этого я еще несколько раз встречался с Алексеем Максимовичем, но встречи эти были уже после победы Октябрьской революции.

Районная дума, к выборам в которую мы готовились, не имела в нашем районе практического значения. Всю работу вел райсовет, но ликвидировать ее было нельзя, и допустить, чтобы в нее были избраны враждебные нам люди, было бы непростительной политической беспечностью.

Отказ от широкой предвыборной кампании, недооценка нашей агитационной работы, настроение «шапками закидаем» было очень опасно.

Большую работу против такого безответственного отношения к избирательной кампании вместе с другими большевиками-активистами провела Надежда Константиновна. Она же информировала обо всем этом Владимира Ильича.

В день выборов в районную думу В. И. Ленин обратился к рабочим Выборгского района со специальным открытым письмом, в котором писал:

В результате большой работы, которую провели в дни подготовки и проведения выборов большевики района, рабочие послали в районную думу 85% большевиков к общему числу избранных.

Теперь в руках выборгских большевиков был не только районный Совет рабочих и солдатских депутатов, но и районная дума и районная продовольственная управа. Председателем районной думы стал старый большевик Л. М. Михайлов. Его заместителем и председателем продовольственной управы стал большевик Н. О. Кучменко. Аппарат продовольственной управы остался меньшевистско-эсеровским, и Кучменко взялся за изменение его. Он начал подбирать работников из среды партийцев и беспартийных рабочих, идущих за большевиками. И вскоре состав продовольственной управы был коренным образом изменен.

Продовольственная управа стала бесперебойно снабжать рабочих района хлебом. Хлеб выпекался из централизованных фондов муки в частных пекарнях. Его распределяли среди трудового населения района через частную торговую сеть под контролем инспекторов-общественников из среды рабочих и особенно работниц и домохозяек.

Продовольственная управа открыла большую сеть столовых при всех крупных фабриках и заводах района, прикрепила к этим столовым рабочих и работниц мелких предприятий, снабжала их овощами и другими продуктами, заготовленными на рынках столицы и за ее пределами.

Большую помощь районной продовольственной управе в деле снабжения заводских столовых оказывали заводские и фабричные комитеты. Они через свои продовольственные комиссии заготовляли мясо, жиры и другие продукты в глубинных пунктах страны и всякими правдами и неправдами доставляли в столовые.

Рабочая общественность, особенно работницы, домохозяйки всячески помогали районной продовольственной управе. Только им известными путями они находили припрятанные торговцами продукты.

Помню, в райсовет пришли два старика. Долго присматривались, переступали с ноги на ногу. Потом, обменявшись взглядами, подталкивая друг друга, подошли к председателю райисполкома Куклину и сообщили, что на барже, которая стоит на причале, недалеко от завода «Людвиг Нобель», и которую они стерегут, под дровами в мешках спрятаны сахар и сухие фрукты.

Вскоре мы отправились на баржу и разгрузили ее. Старики активно помогли нам.

— И дрова берите! — закричали они, когда мы, погрузив сахар и сухие фрукты, хотели отъезжать.

Мы забрали и дрова, за что от Ивана Чугурина, заведующего коммунальным отделом района, получили благодарность.

С наступлением весны 1917 г. наша районная продовольственная управа развернула большую кампанию по организации индивидуальных и коллективных рабочих огородов на пустырях, дворах и окраинах района. Во главе этого дела стал беспартийный служащий почтового ведомства. Это был любитель-огородник, энтузиаст своего дела. Районная продовольственная управа обеспечила первых рабочих-огородников семенным картофелем и овощными семенами. Завкомы заготовили мелкий огородный инвентарь. И первая огородная кампания прошла удачно.

Рабочие и столовые, которые тоже имели свои огороды, осенью сняли обильный урожай картофеля и овощей. Костлявая рука голода была нам уже не страшна. Но не надо думать, что работа в нашей районной продовольственной управе шла совершенно гладко. Во-первых, ей пришлось столкнуться с городской продовольственной управой, аппарат которой состоял главным образом из меньшевиков и эсеров, старавшихся всячески умалить права нашей районной продовольственной управы. Товарищу Кучменко постоянно приходилось с ними воевать и брать, что полагалось для района, с боя. Если это не удавалось, Кучменко заявлял:

— Не дадите — не надо, я сейчас еду в район и пришлю к вам работниц и домохозяек нашего района, они с вами тут поговорят по-своему.

Зачастую эта угроза действовала. Но пользовался этим методом воздействия Кучменко только в исключительных случаях.

Неплохо работал под руководством Ивана Чугурина и коммунальный отдел. В районе действовали водопровод, канализация; рабочие дома бесперебойно снабжались топливом.

Большую и плодотворную работу в районе вела Надежда Константиновна Крупская. Она руководила комиссией по оказанию помощи солдатам, культпросветработой и народным образованием. По культпросветработе ею была создана комиссия, в состав которой входили и члены райсовета, и представители заводских культкомиссий, и активисты из населения района. Одним из активных членов этой комиссии был К. М. Кривоносов, член райсовета от рабочих завода «Старый Парвиайнен» и председатель его культкомиссий. Активно участвовала в работе комиссии жена А. М. Горького Мария Федоровна. Между Советом и думой в нашем районе не имелось больших противоречий. Это было потому, что во главе обеих организаций были большевики. Отделы думы больше тяготели к райсовету, чем к районной думе, но это не огорчало ее председателя товарища Михайлова. Он прекрасно понимал, что будущее не за думой, а за-Советами. Вообще же отношения между Советами и думами, между большевиками и меньшевиками, между Временным правительством и Советами с каждым днем обострялись.

Как выборжцы охраняли квартиру Ленина

Большевики боялись за жизнь Ленина. И в конце мая 1917 г. по заданию Петроградского комитета Выборгский райком партии организовал для личной охраны товарища Ленина небольшой отряд из надежных партийцев и комсомольцев — рабочих завода «Старый Парвиайнен». В состав этого отряда входили Александр Петрович Ефимов (погиб на Пулковских высотах, под Ленинградом, в период Великой Отечественной войны), братья Михаил и Василий Васильевы, Кузьма Кривоносов, Митьковец, Александр Бубнов и с другого предприятия района в отряд входила комсомолка Эльза, фамилии ее я не помню.

В. И. Ленин в это время жил на Петроградской стороне, в доме № 48 по Широкой улице. Наши ребята зорко следили за тем, что происходило в этом доме и в домах, расположенных поблизости. Особенно тревожило их, что в доме, где жил Ленин, нижний этаж казался необитаемым, окна были заклеены, но в то же время по вечерам туда частенько заходили какие-то люди. Об этом было сообщено в Выборгский райком партии. Тогда отряду было дано задание без особого шума заглянуть в эту часть дома и произвести обыск. Наши ребята нагрянули, обыскали, но ничего подозрительного не нашли. Правда, они обнаружили там одного человека, но оказались настолько неопытными разведчиками, что отпустили его, даже не проверив документов. Когда в райкоме партии их выругали за это, они были страшно смущены и клялись в другой раз такой глупости не допускать.

Вечерами В. И. Ленин иногда выходил на улицу и торопливой походкой шел в редакцию газеты «Правда». Там он частенько засиживался, и ребята терпеливо ждали его на улице. Проводив его до дома, они оставались на посту и зорко следили за всем, что делалось вокруг. Всю работу по охране Ильича они проводили втайне от Ильича. Секретарь нашего райкома Егорова специально предупреждала товарищей, охранявших Ленина, чтобы они не смели показываться ему на глаза. «Заметит,— говорила она,— крепко попадет и вам и райкому». Большую тревогу переживали наши товарищи в то время, когда Ильич уезжал куда-нибудь на машине, а уезжал он часто. Все более острой становилась борьба между большевиками и меньшевиками, все сильнее проявлялись разногласия по вопросам о путях развития русской революции. Меньшевики и эсеры были господами положения в Петроградском Совете, а за их спиной орудовали и закрепляли свои позиции буржуазия, помещики. На заводах Питера одни митинги сменялись другими.

Меньшевики, эсеры клялись перед рабочим классом в верности революции. Они заявляли, что поддерживают стоящую у власти буржуазию только потому, что она «выполняет» их волю. Многие рабочие и солдаты еще верили меньшевикам и эсерам. Нужно было систематически разоблачать их предательскую политику. Местные члены партии не в силах были справиться с этим напором мелкобуржуазной стихии и обращались за помощью в Петроградский и Центральный комитеты. Иногда рабочие-большевики обращались прямо к Владимиру Ильичу с просьбой приехать на их завод и дать отпор обнаглевшим меньшевикам и эсерам. И Ленин ехал, а наши «сухопутные» охранники оставались у дома Ильича и с тревогой ждали его возвращения. Они прислушивались к каждому шороху. Шум, напоминающий ход легковой машины, оживлял их, и они, переглядываясь, говорили друг другу: «Едет». Иногда они угадывали. Машина подъезжала, останавливалась перед домом, из нее выходил Владимир Ильич и быстро шел к себе домой. Наши охранники облегченно вздыхали.

Об этой охране знала Мария Ильинична; командир отряда Ефимов был у нее частым и желанным гостем. За чашкой чая она вела с ним беседы по политическим вопросам. Все шло хорошо, но вскоре Владимир Ильич раскрыл их секрет. Как-то вечером, в воскресенье, когда секретарь парткома Шуняков и руководитель отряда Ефимов были у Марии Ильиничны, зашел Владимир Ильич. Узнав в разговоре, что оба они с Выборгской стороны и с одного и того же завода, он, прищурив глаза, в упор спросил:

— Ну-ка, выкладывайте, почему вы, как я заметил, частенько вертитесь около нашего дома? Не иначе, охранять мою особу вздумали? Ты, Мария, конечно, с ними в заговоре?

Ребята растерялись, посмотрели на Марию Ильиничну, она на них, пришлось во всем сознаваться. Они всячески старались убедить Владимира Ильича, что охрана совершенно необходима. Он внимательно выслушал их и потребовал, чтобы они сказали секретарю своего райкома Егоровой, что она расходует силы на пустяки, на совершенно ненужное дело. Товарищи решительно запротестовали. Владимир Ильич поблагодарил их за заботу о нем, но охрану предложил снять. Но в данном случае требование Ильича не было выполнено. Охрана его была сохранена, но велась она более осторожно, и Владимир Ильич о ней ничего не знал.

Так продолжалось до самых июльских дней, когда буржуазия в союзе с меньшевиками и эсерами подавила рабочую и солдатскую демонстрацию и перешла в наступление на рабочий класс. Началась жесточайшая реакция. Разгромлены были большевистские газеты, началось разоружение красногвардейцев; солдат, замешанных в революции, отправляли на фронт. Шли повальные аресты.

Утром 5 июля наши ребята видели, как торопливо, почти бегом, к дому, в котором жил Ильич, подошел товарищ Свердлов и быстро скрылся за калиткой. Ребята насторожились. Вскоре товарищ Свердлов вышел на улицу, осмотрелся, повернулся к калитке и махнул рукой. На улицу вышел Ленин. На нем был плащ, в котором пришел Свердлов.

Ребята встревожились. Как быть? Следовать за Лениным и Свердловым или остаться у дома и ждать? Решили: двое побегут в Выборгский райком партии с сообщением об уходе Ленина из дома, один пойдет вслед за Лениным, остальные останутся, будут ждать на месте. В райкоме партии товарищи получили распоряжение вернуться на свой пост и следить за всем тем, что будет происходить у дома Ильича. Вернулся и тот товарищ, который пошел следом за Лениным и Свердловым. Он решил, что своим сопровождением может только помешать Ленину и Свердлову, которые могли его заметить и принять за шпика. А это только затруднило бы их действия. Товарищи признали, что он поступил правильно. Все были убеждены, что на квартиру Ленина будет налет. Так оно и произошло. Поздно вечером 5 июля к дому нагрянула охранка Керенского и юнкера. Об этом было немедленно сообщено в райком партии. Все были уверены, что партия сумеет так скрыть Ильича, что никакие вражеские силы не сумеют его найти.

Охрана квартиры Ильича была уже не нужна, и пост был снят. Но тревогу за жизнь Ильича снять было нельзя. Ею наполнено было сердце каждого большевика.

Моя работа с Н. К. Крупской

Надежда Константиновна оставалась в Петрограде и вела работу в райсовете. Работы было много, и меня послали в помощь ей. Ленин находился в глубоком подполье, и о месте его пребывания знали лишь несколько человек. Агенты Временного правительства рыскали повсюду, пытаясь напасть на след Ленина. Буржуазия и лакействующие перед ней соглашатели всех мастей и оттенков в своих печатных органах подняли такую злобную клевету на Ленина, что даже Надежда Константиновна, видевшая виды, теряла душевное равновесие. Страх за Владимира Ильича выбивал ее из колеи. «Просто дело из рук валится»,— иногда жаловалась она. Я видел, что ей очень тяжело. То она сидит у письменного стола и не может ни за что взяться, то начинает ходить из угла в угол нашей рабочей комнаты. В который раз она спрашивает меня:

— Неужели народ поверит всему тому, что пишут о Ленине наши враги?

Я старался ее убедить в том, что народ не обманешь, что он многому за последние годы научился и его не так уж легко обмануть. Он сердцем чувствует, где правда и где ложь. Слишком много им пережито, выстрадано и продумано. Особенно тяжело восприняла Надежда Константиновна резолюцию военного оркестра, встречавшего Ленина у Финляндского вокзала. Эта резолюция была опубликована во всех антибольшевистских газетах. В ней говорилось о том, что музыканты военного оркестра не знали, что Ленин — германский шпион и ехал в Россию в запломбированном вагоне, и поэтому приняли участие во встрече его и что теперь они об этом сожалеют и отмежевываются от большевиков и от Ленина.

— Резолюцию эту писали, конечно, не музыканты, им ее подсунули и от их имени напечатали ярые противники большевиков.

Мне захотелось отвлечь Надежду Константиновну от тревоживших ее мыслей, не дававших покоя ни днем, ни ночью. И я без ее ведома пошел в среднюю женскую школу и сказал заведующей школой, что их намерена посетить Надежда Константиновна Крупская, которая заведует народным образованием в райисполкоме и районной думе.

А Надежде Константиновне я сказал, что меня очень просила заведующая средней женской школы, с которой я давно знаком, чтобы она посетила их школу, и что я ей обещал это устроить.

— Простите, Надежда Константиновна,— сказал я,— что без вашего согласия я это сделал, но не подведите, старушка заведующая очень обидится, если Вы не придете. Она там какие-то сюрпризы с девочками готовит. Не знаю, поверила ли мне Надежда Константиновна, но она посмотрела на меня долгим вопросительным взглядом, улыбнулась и сказала:

— Хорошо, я пойду, только надо подготовиться.— И она принялась за дело. Спрашивала, меня, как имя и отчество заведующей, кого я знаю еще из преподавателей этой школы, что они собой представляют и пр. Я несказанно был рад, что удалось хоть несколько отвлечь ее от тягостных мыслей.

В день посещения школы Надежда Константиновна прочла мне конспект речи, которую она хотела произнести перед преподавателями и учащимися, и просила, не стесняясь, сказать ей свое мнение. Тезисы мне очень понравились. В них Надежда Константиновна ставила вопрос о задачах школы на современном этапе.

Школа встретила нас блеском чистоты. В большой аудитории школы в две шеренги были выстроены одетые в синие форменные платья и белые, как свежевыпавший снег, передники ученицы.

Заведующая торжествовала. Она от имени всего школьного коллектива приветствовала нас. Потом представила нам каждого преподавателя в отдельности. Затем, обратившись ко всем присутствующим, сообщила, что с ними будет говорить Н. К. Крупская, заведующая народным образованием Выборгского района, и что она просит всех быть внимательными.

Надежда Константиновна сказала несколько слов о значении Февральской революции, о задачах, которые перед школой и преподавателями ставило самодержавие и какие ставят большевики, призвала преподавателей и учащихся к тому, чтобы мобилизовать свои силы на помощь рабочему классу. Надежда Константиновна сказала и о том, что старая школа давала ученикам много ненужного, от чего следует теперь отказаться, но перед школой вместе с тем возник ряд новых задач, которые нужно проводить в жизнь.

Все это, видно, не очень понравилось заведующей. Она кусала губы, тревожно поглядывала на учениц, на преподавателей. Меня тревожила складывающаяся обстановка, и я искренне обрадовался, когда Надежда Константиновна сказала:

— Так трудно разговаривать, давайте соберемся в кружок и поговорим по душам.

Заведующая школой, хотя и видела в этом нарушение правил приема школой официальных лиц, не препятствовала этому, и девушки шумной, веселой гурьбой окружили нас. Тут же были и преподаватели. Завязалась интересная, оживленная беседа.

Надежда Константиновна осталась очень довольна посещением школы.

Вечером ко мне пришел товарищ Кривоносов. Он дал мне черносотенную газету «Вечернее время» и молча ткнул пальцем в фотоснимок.

Я взглянул. Ленин и Крупская сидят в легковой машине. Внизу надпись: «Большевистский вождь Ленин и его жена Крупская бегут за границу с награбленным золотом и другими ценностями, переезжают финляндскую границу».

Утром я показал снимок Надежде Константиновне.

— Гадость какая, ничем не брезгают. Посмотрите, совсем изолгались. Меня и Владимира Ильича в зимнее пальто в такую жару вырядили. Ну, да пусть врут, чем явнее ложь, тем хуже для них же самих.

Работа наша в области народного образования становилась все живее и разнообразнее. Мы часто посещали школы, организовывали загородные прогулки со школьниками и даже создали первую детскую площадку в районе, которая затем была преобразована в детский сад.

Во всей этой работе активное участие принимали работницы и домохозяйки района. Но главная заслуга во всей этой работе принадлежит Надежде Константиновне Крупской, которая вложила много труда в развертывание культурно-просветительной работы Выборгского райсовета в первые месяцы его существования.

Под лозунгом «Вся власть Советам!»

Вернемся несколько назад.

18 апреля 1917 г. министр иностранных дел Временного правительства Милюков от имени Временного правительства заявил, что обязательства старой, царской России, взятые перед союзниками, останутся в силе.

Война до победного конца.

20 апреля Центральный Комитет большевистской партии призвал массы к выступлению с протестом против империалистической политики Временного правительства. На фабриках, заводах, в партийных организациях, в райсовете закипела работа большевиков и их сторонников. Шла подготовка к демонстрации. 20 и 21 апреля Большой Сампсониевский и Безбородкинский проспекты снова, как и в дни февраля, были залиты демонстрантами. Вышедшие на улицу рабочие и солдаты требовали опубликования тайных договоров. Они шли с лозунгами: «Долой войну!», «Вся власть Советам!» Временное правительство пыталось пресечь демонстрацию, некоторые из военных командиров уже отдали приказ о расстреле демонстрации, но революционные солдаты отказывались выполнять его.

Под напором революционных рабочих и солдат из состава Временного правительства ушли два министра-капиталиста — Милюков и Гучков. Но там осталось еще десять капиталистов, к ним прибавили двух меньшевиков (Скобелева и Церетели) и двух эсеров (Чернова и Керенского). Правительство стало коалиционным. Часть рабочих и солдат поверила, что это «новое» правительство осуществит их требования. И все как-то стихло. Как будто в бурлящий котел пустили холодную струю. Только большевики твердо знали, что политика «нового» правительства останется прежней, и упорно продолжали готовить народные массы к социалистической революции. Шаг за шагом они продвигались вперед, завоевывая на свою сторону широкие массы трудящихся. 30 мая состоялась Петроградская конференция фабзавкомов. Три четверти делегатов были сторонниками большевиков. Это была большая победа. И таких побед было немало.

3(16) июня 1917 г. в здании кадетского корпуса на Васильевском острове открылся I Всероссийский съезд Советов. Большевиков на нем было немногим больше ста человек, меньшевиков, эсеров и других — 700—800. Большевики Выборгского и Василеостровского районов получили задание от своих районных комитетов партии всякими правдами и неправдами проникнуть в здание кадетского корпуса, с тем чтобы вести среди делегатов разъяснительную работу. На съезд удалось проникнуть многим, в том числе и мне. Во время заседания мы увидели, что меньшевикам и эсерам время на выступления не ограничивают, а большевикам дают не больше 3—

5 минут. Мы подняли шум.

— Позор!

— Почему вы не даете высказаться большевикам?!

Делегаты, особенно приезжие из провинции, переглядываются, перешептываются, некоторые возмущаются нашим поведением, но все хотят знать, чего добиваются большевики.

4 июня я увидел в зале Владимира Ильича. Его окружили делегаты съезда. Одни с напряженным вниманием слушают его, другие иронически улыбаются.

Открылось заседание. Делегаты разошлись по местам. Владимир Ильич все свое внимание сосредоточил на выступлении оратора. Выступал министр Временного правительства заядлый меньшевик-оборонец Церетели. Он доказывал необходимость коалиции меньшевиков, эсеров с кадетами, потому что Февральская революция является буржуазно-демократической революцией, и иной, другой революции в данное историческое время в России нет и быть не может и что в России нет такой политической партии, которая могла бы сказать: «Дайте в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше место».

Тут Владимир Ильич, все время внимательно слушавший оратора, подскочил, протянул вперед к трибуне руку и громко сказал:

— Есть такая партия! Это партия большевиков.

В зале поднялся шум. Мы, большевики, и многие сочувствующие нам бурно, радостно аплодируем. Церетели обрывает свою речь.

Выступает Ленин. Он раскрывает перед делегатами сущность Временного правительства и со всей силой своего логического мышления доказывает необходимость перехода всей государственной власти в руки Советов. В этом он видит выход из империалистической войны и надвигающейся на нас экономической катастрофы. В силу сложившегося исторического развития революции в России эту власть в настоящее время можно взять без единой жертвы со стороны пролетариата и трудового крестьянства. Надо идти к социалистической революции.

После ленинской речи уже не мы искали тех делегатов съезда, с которыми хотели поговорить по душам, а они стали искать нас, большевиков. И теперь уже многие из делегатов вместе с нами стали требовать, чтобы большевикам не зажимали рот. А это уже много значило.

В районах Петрограда идет подготовка к массовой демонстрации, цель которой состоит в предъявлении требований съезду Советов. Меньшевистско-эсеровский Петроградский Совет решил использовать готовящуюся демонстрацию в своих целях и назначил ее на 18 июня (1 июля). Он хотел провести ее под антибольшевистскими лозунгами.

Большевики развернули энергичную работу по подготовке к демонстрации, с тем чтобы провести ее под большевистскими лозунгами. И. В. Сталин выступил в газете «Правда» со статьей, в которой писал, что «наша задача — добиться того, чтобы демонстрация в Петрограде 18 июня прошла под нашими революционными лозунгами».

18 июня 1917 г. на Марсовом поле, возле могил жертв Февральской революции, началась демонстрация. Первыми выступили трудящиеся Выборгского района. Они шли с лозунгами: «Долой войну!», «Долой десять министров-капиталистов!», «Вся власть Советам!» За выборжцами с теми же лозунгами шли и другие районы столицы. Меньшевикам и эсерам не по себе: их попытка превратить демонстрацию в антибольшевистскую и провести ее под своими лозунгами провалилась. Но они делают вид, что ничего не случилось.

В тот же день, 18 июня (1 июля) 1917 г., по приказу коалиционного Временного правительства русская армия перешла в наступление. Буржуазия рассчитывала, что в случае победы на фронте ей удастся захватить всю власть в свои руки и покончить с большевиками, а в случае поражения — взвалить вину на большевиков.

Наступление провалилось, но свалить вину на большевиков правительству не удалось. Рабочие и солдаты знали настоящих виновников. Чаша терпения переполнилась, и в нашем Выборгском районе 3(16) июля стихийно началась демонстрация. Застрельщиком этой демонстрации оказался 1-й пулеметный полк, на который такие большие надежды возлагало Временное правительство. В момент возникновения этой демонстрации я сидел в большом зале дворца Кшесинской и вместе с представителями других районов столицы ждал приезда Михаила Ивановича Калинина, который должен был выступить здесь с докладом по текущему моменту.

Когда началась демонстрация, Литейный мост по указанию Временного правительства и военных властей города был разведен. Рабочие и революционные войска нашего района двинулись на Невский проспект через Малый Сампсониевский мост. Волна демонстрантов докатилась до дворца Кшесинской и у Троицкого моста и

Петропавловской крепости залила Каменноостровский проспект. Сидеть не было никаких сил. Уйти тоже невозможно. Из района нас послали прослушать выступление Михаила Ивановича Калинина и обязательно потребуют отчета. Волнуемся, шумим, требуем сказать, будет ли Михаил Иванович. Оказывается, что Михаила Ивановича не будет и нам дано указание влиться в состав демонстрантов и все сделать для того, чтобы придать ей мирный и организованный характер.

Подталкивая друг друга, выбегаем на улицу. Головная часть демонстрации уже на Троицком мосту. Нас около трехсот человек. Быстро перегоняем колонну, строимся по восемь человек в ряд и становимся во главе демонстрации. К Невскому подошли организованным порядком и без всяких эксцессов к вечеру вернулись в район. В других районах не удалось избежать столкновения с юнкерами и солдатами, поддерживающими Временное правительство. Демонстранты были разогнаны вооруженной силой. Имелись убитые и раненые. Временное правительство отодвинуло Советы на задний план и всю власть взяло в свои руки.

Конец двоевластию

Период двоевластия кончился. Начался разгул реакции. Ночью в наш Выборгский район прибыл отряд юнкеров и стал громить клуб рабочих завода «Людвиг Нобель». Мы быстро прибыли к месту погрома и разоружили юнкеров. Под конвоем красногвардейцев мы водворили их в милицейский участок на Большом Сампсониевском проспекте. Когда наутро буржуазия узнала, что целый отряд юнкеров попал в плен к большевикам Выборгской стороны, она подняла страшный вой. Большевики, видите ли, забрали ни в чем не повинных мальчиков. Всполошились меньшевики и эсеры. В райсовет идут гонец за гонцом, прибывает машина за машиной, требуют освобождения юнкеров, возмущаются, что их сынков, будущих господ офицеров, держат взаперти.

Из Смольного тоже звонят и спрашивают, когда будут освобождены юнкера.

— Когда будут покрыты убытки, нанесенные клубу рабочих завода «Людвиг Нобель».

— Это возмутительно! Это безобразие! — кричат заступники этих громил.

— А бить, ломать, хулиганить — не безобразие? — отвечаем мы.

Наконец получаем сообщение: Петроградский Совет и Временное правительство берут на себя обязательство восстановить клуб рабочих завода «Людвиг Нобель». От Центрального Комитета нашей партии мы получили указание освободить юнкеров. Под конвоем вооруженных красногвардейцев мы вывели их на середину Малого Сампсониевского моста и отпустили, предупредив, чтобы они не смели показываться в нашем районе. Юнкера перебежали на свою сторону и начали палить в красногвардейцев камнями. Красногвардейцы навели на юнкеров винтовки, и они разбежались. Таким образом, хоть власть и оказалась целиком в руках буржуазии, хозяевами положения в рабочих районах, в частности на Выборгской стороне, остались рабочие, руководимые большевиками.

Оценивая события июльских дней, ЦК партии большевиков в своем обращении к рабочим и солдатам писал:

7 июля, подводя итоги июльского выступления пролетариата и частей гарнизона, Выборгский районный Совет рабочих и солдатских депутатов в своем постановлении писал:

После июльских дней наша партия ушла в подполье. Она стала накапливать силы для вооруженного восстания. Теперь только силой оружия можно было установить Советскую власть.

Временное правительство старалось закрепить свои позиции. Оно начало выводить революционные войска из Петрограда с тем, чтобы вместо них ввести такие воинские части, на которые оно могло бы опереться. Районный Совет рабочих и солдатских депутатов еще в апреле обсуждал на своем заседании вопрос о выводе революционных войск из Петрограда и вынес следующее постановление:

В наш район вскоре прибыла казачья часть. Ее передовой отряд в ожидании подхода остальных расположился на отдых в тени у Михайловского артиллерийского юнкерского училища. Чугурин, Кривоносов и я решили прощупать настроение казаков.

Подходим к двум сидящим на свернутых походным порядком шинелях, здороваемся. Отвечают коротко, сухо, разговор не вяжется. Подходит крепкий плечистый рослый бородач, спрашивает:

— Вы кто будете?

— Члены президиума районного Совета рабочих и солдатских депутатов.

— Документы есть?

Показываем документы. Долго вертит, рассматривает, потом говорит:

— Возьмите. Что ж это вы, советчики, беспорядок у себя в районе допускаете?

— У нас беспорядка нет, наоборот, полный порядок.

— Какой же это порядок,— поднимаясь, говорит молодой казак,— когда у вас буржуи-коммунисты бесчинствуют.

— Мы им, вашим буржуям-коммунистам, живо шею сломим, у нас шутки коротки.

Было ясно, что казаков специально накачивали перед отправкой в Питер и что они настолько политически неграмотны, что даже такая грубая брехня, как бесчинствующие буржуи-коммунисты, была принята ими за истину.

— Да у нас в районе нет буржуев-коммунистов,— сказал я.

— Рассказывай, нет,— говорит бородач и испытующе смотрит на нас.— А, может, вы тоже с ними? А?

— Что ты, с буржуями. Нет,— отвечаем.— Мы сами против них.

— То-то,— успокаиваясь, говорит казак,— а то — «нету». Мы их всех переловим, не зря нас с фронта сняли.

Толкаю легонько в бок Чугурина, даю понять, что надо уходить. А то вдруг кто-нибудь крикнет: «Эй вы, коммунисты, что там делаете?» — и пропадешь ни за что. Товарищи поняли меня, и, перекинувшись с казаками еще одной-двумя фразами, мы ушли.

Через месяц казачья часть была нами настолько распропагандирована, что Временное правительство ее отозвало, а к нам в район прислало другую, более надежную. Но и эта часть подверглась нашей обработке. К октябрю в ней была уже хорошо сколоченная и неплохо политически подготовленная партийная ячейка большевиков.

На VI съезде партии

В конце июля — начале августа 1917 г. в Выборгском районе в нелегальных условиях в течение нескольких дней работал VI съезд РСДРП (б). Мы с напряженным вниманием следили за его работой. Охраняли его от постороннего глаза. Несколько раз на заседании Исполнительного комитета рабочих и солдатских депутатов района мы слушали информацию о ходе его работы и на одном из таких заседаний единодушно приняли следующее коротенькое приветствие съезду:

На одно из вечерних заседаний съезда я получил гостевой билет. В помещение, где происходил съезд, я вошел с волнением. Я знал, что Ленина на съезде нет,— он руководит им из глубокого подполья,— но я знал и то, что встречу тут других старых членов партии, соратников Ленина.

В передней накурено. Стоят и сидят делегаты, оживленно вполголоса обсуждают работу съезда. Захожу в зал заседания. Ни лозунгов, ни плакатов, ни портретов. На подмостках длинный — красным сукном покрытый стол, за ним несколько простых венских стульев. За столом товарищи Сталин, Свердлов и еще кто-то третий. На трибуне делегат Закавказской партийной организации. Он делает отчет о работе закавказских большевиков и жалуется на огромные трудности работы в Закавказье. Он говорит, что это страна мелкобуржуазного капитала, что это цитадель оппортунизма и ликвидаторства в прошлом и оборончества в настоящем. Февральская революция застала их, большевиков, в тюрьме.

— Выйдя из тюрьмы, мы с места в карьер взялись за работу,— говорит он.— Сейчас среди рабочих у нас 2675 большевиков. Тифлис — это штаб Кавказского фронта. В Тифлисе сейчас находятся войска, 80 тысяч штыков и сабель, и мы отлично понимаем, что победит тот, в чьих руках будет эта военная сила. Мы двинули все свои силы в эти войска, но нам не легко вести там работу.

Исполнительный комитет рабочих и солдатских депутатов Тифлиса состоит из оборонцев. Наша большевистская газета «Кавказский рабочий» не дает им покоя. Вот уж несколько раз Исполком пытался ее закрыть, и только потому, что наша газета стала любимой в нашем крае. Но мы не унываем. Мы собираем митинги по 25—30 тысяч человек солдат и рабочих, и, несмотря на бешеную травлю оппортунистов всех мастей, наши резолюции принимаются абсолютным большинством.

Я слушаю и смотрю на возбужденные лица товарищей, они очень скупы на похвалу, на аплодисменты. Товарищ Сталин не спускает глаз с докладчика, он то улыбается, то смотрит с холодной строгостью, как будто боится, что докладчик вот-вот на чем-нибудь сорвется и это ему будет очень неприятно.

Рядом со мной сидит Серго Орджоникидзе. Он весь поглощен докладом и, как видно, всем своим существом переживает горести и радости революционной работы закавказских товарищей. Внимательно слушают докладчика и другие делегаты съезда.

Заседание закрылось в 10 часов вечера. Делегаты и гости расходились не торопясь, по два-три человека. Находящиеся в зале оживленно обменивались мнением о проделанной и предстоящей работе.

Враги и друзья

В Мариинском театре шло Всероссийское демократическое совещание, созванное Временным правительством. Это «соломинка», за которую хватается обанкротившееся коалиционное правительство. Представляю себе, с какой театральной позой выступает Керенский; как бьют себя в грудь и клянутся в верности народу и революции Чернов, Авксентьев; с какой кошачьей повадкой и елейным смирением говорит Чхеидзе; с каким воинственным азартом мечет громы и молнии против большевиков и всех инакомыслящих, непокорных меньшевикам, похожий по внешнему виду на Дон Кихота Церетели. Мы быстро мчимся вперед. Пронеслись по Литейному проспекту, выскочили на Невский и свернули направо. Вдруг колесо машины попадает между трамвайных рельс и застревает. Шофер вертит руль направо, налево, колесо выскакивает, и машина налетает на трамвайный столб. Удар не сильный, но мотор заглох.

Со всех сторон нас окружили любители поглазеть.

— Господа, смотрите, смотрите,— вдруг раздается чей-то голос,— как они обращаются с народным добром.

Я оглянулся. Это был молодой, элегантно одетый господин. Его с разных сторон поддерживают.

— Давно вы, господин, радетелем за народное добро стали? — обращаюсь я к зачинщику начавшегося шума.— Наверно, с тех пор, как у вас эту машину отняли.

В толпе раздался смех. Но элегантно одетый господин не унимался. Он подошел к нам вплотную и мешает шоферу исправлять машину.

— Отойдите,— говорю я господину,— не доводите до греха.

— Что же это такое, он еще угрожает! На фронт его, негодяя, надо отправить.

— А ты сам-то, с такой рожей, почему сидишь в тылу? — спрашивает кто-то господина.

— Не берут меня, не берут,— с пеной у рта шипит господин.

— Не берут? — раздается сзади толпы чей-то громкий голос.— А ну-ка, расступись!

Толпа дрогнула, расступилась. Подошли вооруженные винтовками матросы, и один из них спрашивает господина:

— Не берут, говоришь. Пойдем с нами. Мы попросим, и тебя возьмут.

— Господа, что же это? — орет насмерть перепуганный господин.

— Мы давно уже стоим, слушаем тебя, молодчик, видим, что ты так и рвешься на фронт. Вот и решили помочь тебе попасть туда.

Чем все дело кончилось, я не знаю. Мотор застучал, и мы сели в машину. Но не успели мы тронуться, как к нам подошли товарищи из нашего района и, узнав, что мы едем в Мариинку, сказали, что мы уже опоздали и там нечего делать. Совещание закончилось выбором предпарламента. Большевики в выборах его не участвовали. Товарищи сели с нами в машину, и мы поехали к себе в район.

В дни Октября

Рабочий класс Петрограда, застрельщик Февральской революции, идя под лозунгами большевиков, прекрасно понимал, что для победы над буржуазией ему необходимо вооружение. И он использовал все для приобретения оружия. На складах большевистских подпольных организаций можно было увидеть все, начиная от старого дробовика и кончая трехлинейной винтовкой и даже пулеметом. Вооружались рабочие и индивидуально, кто чем мог и кто как мог. Они использовали для этого оружие, которое отбирали у жандармов, тюремных надзирателей, городовых и пр. Старые и молодые рабочие, женщины и девушки создавали вооруженные отряды и проходили военную подготовку.

Начальниками этих заводских отрядов чаще всего были сами же рабочие, лучше других знающие военное дело. По обмундированию эта воинская сила рабочего класса была так же пестра, как по вооружению и по возрасту. Объединяло всех одно — смертельная ненависть к классовым врагам, угнетателям.

Большевистская газета «Правда» в передовой статье, от 5(18) марта 1917 г. писала:

Большую роль сыграли рабочие отряды в укомплектовании милицейских кадров. Когда Исполнительный комитет Выборгского района обратился к ним за помощью при организации милиции, они дали для района начальника милиции, его двух помощников, начальников для подрайонов и участков, а также укомплектовали почти весь рядовой состав милиционеров, на которых была возложена охрана общественного революционного порядка в районе.

За собой гвардейцы оставили охрану революционных завоеваний и военную подготовку рабочих. Временное правительство не раз пыталось найти повод для разоружения рабочих, но это ему не удавалось. Оно не осмеливалось применить решительных мер против рабочих, так как боялось их. Фабриканты и заводчики наседали на Временное правительство, требуя ликвидации вооруженных рабочих отрядов. «Вооруженная сила нам совершенно не нужна,— кричали они,— и мы отказываемся платить ей жалованье».

Владимир Ильич придавал громадное значение вооруженной рабочей милиции. Он говорил: «Введение рабочей милиции, оплачиваемой капиталистами, есть мера, имеющая огромное — без преувеличения можно сказать: гигантское, решающее — значение, как практическое, так и принципиальное. Революция не может быть гарантирована, успех ее завоеваний не может быть обеспечен, дальнейшее развитие ее невозможно, если эта мера не станет всеобщей, не будет доведена до конца и проведена во всей стране»[7].

Следуя указанию В. И. Ленина, мы всемерно укрепляли рабочие отряды. Вооруженные рабочие отряды не имели еще определенного названия, и этот вопрос возник у нас на заседании президиума Выборгского райсовета. Газета «Правда» называла их Пролетарской гвардией, мы — Рабочей милицией. Райсовет решил называть их Рабочей гвардией. Но сами рабочие назвали свои отряды Красной гвардией. Это название за ними впоследствии и привилось. Мы взялись за выработку проекта основ и устава Рабочей гвардии, составили план ее работы и все это рассмотрели на заседании президиума райсовета.

В первых числах мая 1917 г. вопрос об основах организации Рабочей гвардии был поставлен на утверждение пленума районного Совета рабочих и солдатских депутатов.

Меньшевики, эсеры подняли вой:

— Есть Временное революционное правительство! Есть революционная армия! Это будет армия в армии, а мы — правительство в правительстве; это неизбежно приведет нас к гражданской войне! К ненужному кровопролитию! Мы протестуем!

Вопреки яростному сопротивлению меньшевиков и эсеров, пленум райсовета абсолютным большинством голосов принял постановление об основах организации Рабочей гвардии. Вот это постановление:

Приняв это решение, пленум райсовета избрал штаб Рабочей гвардии в составе пяти человек и поручил ему разработать подробную инструкцию Рабочей гвардии в духе принятого проекта устава, а также подготовить всеобщую конференцию Рабочей гвардии Выборгского района. Эта конференция состоялась только в октябре 1917 г.

«Проект основ и устава Рабочей гвардии» с уведомлением о том, что пленум райсовета создал временный штаб по руководству Рабочей гвардией и поручил ему подготовку всеобщей конференции представителей Рабочей гвардии района, немедленно был разослан по заводам, фабрикам района.

2 октября районный Совет вынес решение о созыве конференции на 7 октября.

И вот 7 октября, в 6 часов вечера, в помещении общества трезвости по Большому Сампсониевскому проспекту, в присутствии большого количества гостей от заводов и руководителей района открывается первая конференция Рабочей гвардии Выборгской стороны.

На конференции присутствовали 29 делегатов от фабрик и заводов Выборгского района, по одному представителю от райкома партии большевиков, от Союза социалистической молодежи, от Исполкома Выборгского райсовета и от центральной комендатуры Рабочей гвардии.

При обсуждении проекта устава на конференции было утверждено всеми давно уже признанное название вооруженных рабочих отрядов — Красная гвардия. Общее количество красногвардейцев в это время в районе достигало пяти тысяч человек. Конференция приняла устав Красной гвардии и потребовала срочного созыва конференции Красной гвардии всего Петрограда.

Устав Красной гвардии, принятый этой конференцией, значительно отличается от того проекта устава Рабочей гвардии, который в свое время принял райсовет. По новому уставу перед Красной гвардией ставилась задача защищать «рабочих, крестьян и всех угнетенных капиталом граждан общества от гнета, насилия и произвола буржуазии».

Конференция выбрала штаб Красной гвардии Выборгского района в составе шести человек. Устав Красной гвардии, принятый на этой конференции, в измененном виде был затем утвержден на общегородской конференции Красной гвардии всего Питера, которая состоялась 22 октября 1917 г. К этому времени вопрос о вооруженном восстании превратился в практическую задачу рабочего класса. В отрядах Красной гвардии шли систематические военные занятия. Одновременно с изучением материальной части винтовки и боевыми занятиями с винтовкой начали изучать пулемет, ручные гранаты и производить боевые занятия с этими видами оружия. Более ценное оружие было укрыто от постороннего взгляда. Его тщательно чистили, смазывали, упаковывали в ящики и зарывали в землю или прятали в различных укромных уголках.

Интересен сам по себе факт. Чем больше становилось красногвардейцев и чем больше фабрикантам и заводчикам приходилось выплачивать им жалованья, тем реже жаловались они на это. Не рискнуло и Временное правительство провести свою угрозу в нашем районе о разоружении рабочих, хотя об этом много и громко кричали по всякому поводу и без всякого повода. Видимо, как власти, так и предприниматели понимали опасность такого мероприятия.

— Боятся нас трогать,— говорили рабочие.

За несколько дней до Октябрьского восстания мы получили письмо от В. И. Ленина, адресованное руководителям Выборгского района.

Письмо это нам принесла Надежда Константиновна Крупская. Вечером мы собрались в маленькой комнатушке райисполкома на Лесной улице, дом № 13, для ознакомления с этим письмом. Совещание это было совершенно секретным. Я помню, что на нем участвовали Куклин, Н. Кучменко, И. Чугурин, А. Скороходов, К. Орлов, Ильин и некоторые другие. Всего человек 15. Проводила его секретарь райкома Е. Егорова.

В письме В. И. Ленина говорилось о том, что рабочие и солдаты Выборгского района, в частности 1-й пулеметный полк, 3—5 июля вышли на улицы Петрограда с тем, чтобы сбросить ненавистное рабочему классу и трудовому крестьянству Временное правительство — правительство помещиков и капиталистов. Вышли, не учитывая того, что рабочий класс других промышленных городов России и солдаты в тылу и на фронтах к захвату власти и к установлению диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства не были готовы. А вот теперь этот исторический момент настал. Плод созрел, и настолько созрел, что сорвать его можно без больших усилий. Надо только действовать внезапно, твердо и решительно... 99% трудового населения страны с нами, армия, если тыловая часть не полностью, то фронтовая вся с нами... казачество на первых шагах серьезного сопротивления нам не окажет... Мы захватим власть сейчас или вовсе не захватим. Все сроки подготовки к вооруженному восстанию прошли, надо начинать вооруженное восстание, и начинать его немедленно.

Несмотря на то, что письмо Ленина не застало нас врасплох, все же его предупреждение о том, что срок вооруженного восстания настал, нас сильно взволновало.

Вначале мы даже как-то приумолкли. Потом начали обсуждать вопрос о практических мероприятиях по подготовке к восстанию.

Первым делом нужно было правильно расставить свои силы. Взять под свою охрану посты, связывающие наш район с другими районами Питера. Оградить наш район со стороны Финляндии: там стояли какие-то пехотные части, поддерживающие Временное правительство. Подготовить к выступлению добровольческие красногвардейские рабочие отряды, часть пехоты Московского полка и пулеметчиков 1-го пулеметного полка. Руководство всей военной операцией решили возложить на штаб Красной гвардии во главе с его начальником К. Орловым.

Снабжение фронта и населения продовольствием возложили на Кучменко, связь со Смольным — на Юркина. Руководство всем делом вооруженного восстания в районе было возложено на председателя райисполкома Куклина, в помощь ему дали Скороходова и меня. Комендантом мостов был назначен Ильин.

Так мы распределили между собой обязанности по руководству вооруженным восстанием в районе, наметили первые шаги по его осуществлению.

На следующий день я отправился на Васильевский остров. В магазине, принадлежащем Петроградскому географическому обществу, приобрел большую карту Петрограда и вывесил ее на стене той самой комнаты, где вчера вечером было прочитано письмо товарища Ленина. Становов, я и товарищ из штаба Красной гвардии, командиры военных частей, расположенных в районе, держим военный совет и на карте синим и красным карандашом отмечаем, где выставить трехдюймовки, которые отнимем у юнкеров, где поставим надежные, крепкие заслоны из красногвардейцев и пулеметчиков.

О сне и отдыхе в эти дни мы просто забывали. По заводам даны секретнейшие указания о подготовке к вооруженному восстанию. И там кипит работа: из тайников достают припрятанное оружие, готовят его к действию. Вся эта работа проводится под руководством опытных инструкторов, выделенных Московским 1-м пулеметным полком и другими воинскими частями района. Приведена в боевую готовность вся милиция района. Все готово. Нужен только сигнал.

И сигнал был дан.

Отряд за отрядом мы посылаем в Смольный. Красногвардейцы нашего района участвуют в штурме Зимнего дворца. Обезоружены юнкера Михайловского артиллерийского училища. Выставлены орудия в сторону Финляндии. Туда послана разведка, которая донесла, что войска, стоящие в Финляндии, с нами. Но мы не твердо в это верим и находимся начеку.

Скоро в район под конвоем наших красногвардейцев стали поступать защитники Временного правительства, в том числе бойцы женских батальонов, или, как их в шутку называли красногвардейцы, «солдатки потешных полков». У Керенского их было много. Все они были молоды и плохо разбирались в политических событиях. Многие из них шли защищать родину, не понимая того, что защищают буржуазию и помещиков. Характерно, что среди них не было ни одной работницы с фабрики или завода...

Сопротивление Временного правительства продолжалось недолго. 24 октября (6 ноября) восстание началось, а утром следующего дня, то есть 25 октября (7 ноября) 1917 г., было опубликовано обращение большевиков «К гражданам России!». Вот этот исторический документ:

Временное правительство укрылось в Зимнем дворце, который охраняли юнкера и ударные батальоны. В ночь на 26 октября красногвардейцы совместно с солдатами и матросами штурмом взяли Зимний дворец. Временное правительство было арестовано. Керенский тайно выбрался из Зимнего дворца и сбежал.

Вооруженное восстание победило. Революционный народ под руководством большевистской партии, возглавляемой великим Лениным, приступил к закреплению завоеванных позиций и построению новой жизни.