ОН КОМАНДОВАЛ ПАРАДОМ ПОБЕДЫ

После освобождения из тюрьмы К. К. Рокоссовскому врачи порекомендовали подлечиться и отдохнуть, и он вместе с семьей поехал в санаторий в Сочи. По возвращении в Москву Константина Константиновича принял С. К. Тимошенко, только что назначенный вместо К. Е. Ворошилова наркомом обороны СССР. С Семеном Константиновичем Тимошенко у Рокоссовского были теплые и сердечные отношения – они были сослуживцами по 3-му кавалерийскому корпусу Белорусского военного округа, где первый был командиром корпуса, а второй возглавлял в нем 7-ю Самарскую кавдивизию.

Семен Константинович предложил мне снова вступить в командование 5-м кавалерийским корпусом (в этой должности я служил еще в 1936–1937 годах). Корпус переводился на Украину, был еще в пути, и нарком пока направил меня в распоряжение командующего Киевским военным округом. Я должен был помочь в проверке войск, отправлявшихся в освободительный поход в Бессарабию. В моем присутствии нарком позвонил об этом по телефону в Киев генералу армии Г. К. Жукову.

Я был включен в группу генералов, работавших под руководством командующего округом. Мы все время проводили в частях. Поручения генерала Жукова были интересны и позволили мне уяснить сильные и слабые стороны наших войск. Но недолго нам пришлось вместе с ним работать на Украине: Георгий Константинович уехал в Москву начальником Генерального штаба, а я, вернувшись из Бессарабии, вступил в командование корпусом.

Опыт, приобретенный в дни освободительного похода, был очень полезен. Мы, командиры, старались опираться на него, организуя боевую подготовку войск.

Конец сорокового года ознаменовался для меня новым назначением. Я стал командиром 9-го механизированного корпуса, который еще предстояло сформировать. Это было полной неожиданностью. Ведь я провел в коннице двадцать семь лет. Начал службу в 5-м Каргопольском драгунском полку старой русской армии в августе 1914 года. Пробыл в кавалерии всю Первую мировую войну. После октября 1917 года – опять в коннице, в рядах Красной Армии.

Словом, я сроднился с этим родом войск, полюбил его. Здесь получил хорошую школу – и в боях, и в мирное время. Здесь поднимался со ступеньки на ступеньку от командира эскадрона до командира корпуса. Работал уверенно, чему способствовало то, что хорошо понимал своеобразный характер командиров-кавалеристов.

Переход на службу в новый род войск, естественно вызывал опасение: справлюсь ли с задачами комкора в механизированных войсках? Но воодушевляли оказанное доверие и давно зародившаяся заинтересованность бронетанковыми соединениями, перед которыми открывались богатые перспективы! Все вместе взятое придало мне бодрости, и, следуя пословице, что «не боги горшки лепят», я со всей энергией приступил к новому делу, понимая, что формировать корпус придется форсированными темпами[103].

Об истории создания механизированных корпусов Красной Армии следует сказать несколько подробнее. Еще в 1930 г. была сформирована первая в РККА механизированная бригада. Ей было присвоено имя заместителя начальника Управления механизации и моторизации РККА К. Б. Калиновского, погибшего в 1931 г. В апреле 1932 г. Комиссия Обороны при Совете Народных Комиссаров СССР по докладу Реввоенсовета приняла постановление по формированию механизированных корпусов. Первые два из них начали формироваться уже в марте 1932 г. на базе стрелковых дивизий в Ленинградском и Украинском военных округах. Так, 11-й мехкорпус ЛВО формировался на базе 11-й стрелковой дивизии, 45-й мехкорпус – на базе 45-й Волынской Краснознаменной стрелковой дивизии. Оба корпуса имели одинаковую структуру, они состояли из двух механизированных бригад и одной стрелково-пулеметной бригады, а также частей и подразделений боевого обеспечения и обслуживания. На вооружении мехбригад были танки Т-26 и БТ.

По новому плану развития РККА к 1938 г. планировалось создать 25 механизированных бригад. Появилось еще два механизированных корпуса: на базе мехбригады имени К. Б. Калиновского был сформирован в МВО 5-й мехкорпус, а в Ленинградском военном округе вместо 11-го мехкорпуса, переведенного в Забайкалье, был сформирован 7-й мехкорпус. Помимо названных выше механизированных корпусов, в РККА существовали и отдельные мехбригады и танковые бригады резерва Главного командования.

В 1938–1939 гг. все механизированные соединения и части были переименованы в танковые со сменой номеров. Части, имевшие на вооружении танки Т-28 и Т-35, стали называться тяжелыми танковыми; оснащенные танками Т-26 и БТ – легкими танковыми. Танковый корпус по новым штатам имел 560 боевых и 98 учебных танков.

Главный военный совет в ноябре 1939 г. рассмотрел вопрос об организации и численности РККА и признал необходимым расформировать танковые корпуса. Вместо них в составе стрелковых войск следовало создать 15 моторизованных дивизий четырехполкового состава – по два моторизованных стрелковых полка, артиллерийский и танковых полки. Мотострелковые бригады танковых корпусов, как и мотострелковые батальоны танковых бригад, подлежали расформированию. На повестку дня стал вопрос о формировании танковых дивизий и механизированных корпусов нового состава. По штатам 1940 г. мехкорпу с должен был иметь 1107 танков. Корпус состоял из двух танковых, одной моторизованной дивизий, мотоциклетного полка, дорожного батальона, батальона связи и авиаэскадрильи[104].

По плану высшего руководства страны в июне 1940 г. началось формирование восьми механизированных корпусов. Уже в начале октября 1940 г. нарком обороны (С. К. Тимошенко) и начальник Генерального штаба (К. А. Мерецков) направили в Политбюро доклад о том, что формирование восьми механизированных корпусов, 18 танковых и 8 моторизованных дивизий, в основном, завершено.

Спустя десять дней (14 октября 1940 г.) нарком обороны и начальник Генштаба направили в Политбюро уточненный доклад, в котором предлагались мероприятия, необходимые для усиления войск в первой половине 1941 г. Они предлагали сформировать в Киевском Особом военном округе (КОВО) еще один механизированный корпус (по счету 9-й), которым и предстояло командовать генерал-майору К. К. Рокоссовскому. Директивой наркома обороны от 4 ноября 1940 г. было дано разрешение на формирование этого корпуса в составе управления с корпусными частями, двух танковых и моторизованной дивизий.

Рокоссовский вспоминает:

Итак, распрощавшись с кавалерией, я стал танкистом.

9-й мехкорпус состоял из трех дивизий. Это были 131-я моторизованная стрелковая дивизия под командованием полковника Н. В. Калинина, 35-я танковая генерал-майора Н. А. Новикова и 20-я танковая дивизия, командиром которой был полковник М. Е. Катуков (оговорюсь, что из-за болезни командира в первые дни войны 20-ю водил в бои его заместитель полковник В. М. Черняев)[105].

Здесь требуется одно уточнение: Константин Константинович среди дивизий своего корпуса называет 35-ю танковую. Эта дивизия действительно входила в состав 9-го мехкорпуса, но только с марта 1941 г. В начале же формирования корпуса в его состав, помимо 20-й танковой, входила 19-я танковая дивизия, которая затем была передана в 22-й мехкорпус. И только после этого у Рокоссовского появилась 35-я танковая дивизия, сформированная в марте 1941 г. в Новоград-Волынском взамен 19-й танковой.

Формирование корпуса шло с большим трудом. По состоянию на 20 февраля 1941 г. в нем было всего 94 танка[106]. В июне 1941 г. он имел 300 танков – меньше, чем было положено танковой дивизии, да и те были из учебного парка. Техника была на износе, Рокоссовский вынужден был ограничивать использование танков в учебных целях. Новая материальная часть в корпус не поступала, хотя планировалось к концу 1941 г. довести число танков в корпусе до 771. И после начала войны корпус не получил ни одной машины из положенных по плану мобилизации.

И тем не менее люди старались!.. Рокоссовский пишет:

Одна мысль руководила нами: чем быстрее приведем корпус в боевую готовность, тем лучше выполним своей долг перед народом и партией. Уже в процессе формирования развернули всестороннюю боевую подготовку подразделений, частей и всего соединения в целом. Ведь большую часть людей, прибывших на укомплектование, приходилось обучать, начиная с азов. Мне, как комкору, посчастливилось в том отношении, что ближайшие мои помощники были образованными и самоотверженными людьми. Они умели учить бойцов и командиров тому, что потребуется на войне. Среди них прежде всего хочется выделить начальника штаба тридцатидевятилетнего генерал-майора Алексея Гавриловича Маслова. Он был, как говорилось тогда в обиходе, “академиком” (т. е. закончил академию имени Фрунзе), штаб корпуса держал хорошо и всецело отдался тренировке нижестоящих штабов, дисциплинируя их и приучая к самостоятельности мышления. Мне нравился его стиль – требовательность и чуткость к мысли и инициативе подчиненных, органическая потребность личного общения с войсками. Большую помощь в подготовке корпуса к грядущим испытаниям оказывали мне также заместитель по технической части полковник Внуков и замполит товарищ Каменев[107].

Соединения и части корпуса дислоцировались следующим образом: управление корпуса и 131-я моторизованная дивизия – в Новоград-Волынском, там же располагалась и 35-я танковая дивизия; 20-я танковая дивизия – в Шепетовке; 40-й танковый полк – в Изяславе; мотострелковый и гаубичный артиллерийский полки – в Славуте.

По плану покрытия государственной границы в полосе 5-й армии 9-й мехкорпус, составляя резерв командарма, должен был к исходу второго дня мобилизации сосредоточиться в предписанном районе в готовности к нанесению контрударов в направлениях Луцк, Владимир-Волынский, Горохов, Сокаль.

Обстановка в странах Европы между тем была весьма напряженной. Фашистская Германия, упоенная своими успехами, подминала под себя одну страну за другой. И кадровые командиры РККА предчувствовали, что рано или поздно, но Германия нападет на СССР. Многие из них сомневались в надежности заключенного между Германией и СССР пакта о ненападении. По утверждению К. К. Рокоссовского, «мы не верили, что Германия будет свято блюсти заключенный с Советским Союзом договор. Было ясно, что она все равно нападет на нас. Но договор давал нам возможность выиграть время для укрепления нашей обороны и лишал империалистов надежды создать единый антисоветский фронт».

Поэтому свою главную задачу Константин Константинович видел прежде всего в организации боевой учебы в войсках корпуса. «В первую очередь сосредоточили свое внимание на подготовке командиров и штабов. Проводились командно-штабные выходы в поле со средствами связи и обозначенными войсками, военные игры на картах и полевые поездки по наиболее вероятным маршрутам движения корпуса на случай внезапной войны. Обязали всех офицеров обеспечивать повседневную боевую готовность подразделений и частей, не дожидаясь полного укомплектования»[108].

В мае 1941 г. командующий КОВО генерал-полковник М. П. Кирпонос провел полевую поездку фронтового масштаба. В этих учениях принял участие и 9-й мехкорпус, который взаимодействовал с 5-й армией генерала М. И. Потапова на направлении Ровно, Луцк, Ковель. В плане учебы Рокоссовский немало ждал от данной поездки, но его надеждам не суждено было сбыться. «Мы много ожидали от этого учения. Надежды не оправдались. Разбор, произведенный командующим округом, был весьма бледным, трудно было даже определить, что, собственно говоря, от нас требовалось»[109].

А боевая учеба в округе тем временем продолжалась. Из штаба округа в соединения ушло распоряжение об отправке артиллерийских частей на соответствующие полигоны, находившиеся в приграничной полосе. Командованию 9-го мехкорпуса удалось сохранить свою артиллерию, доказав вышестоящему начальству, что все запланированные упражнения они отработают у себя на месте. Как потом Рокоссовский хвалил себя и своего начальника артиллерии за такой дальновидный шаг, позволивший им вступить в войну с артиллерийским прикрытием!

По мнению К. К. Рокоссовского, в частях Киевского Особого военного округа недостаточно велась работа, которую необходимо проводить в преддверии войны.

Еще во время окружной полевой поездки я беседовал с некоторыми товарищами из высшего командного состава. Это были генералы И. И. Федюнинский, С. М. Кондрусев, Ф. В. Камков (командиры стрелкового, механизированного и кавалерийского корпусов. — Н. Ч.). У них, как и у меня, сложилось мнение, что мы находимся накануне войны с гитлеровской Германией. Однажды заночевал в Ковеле у товарища Федюнинского. Он оказался гостеприимным хозяином. Разговор все о том же: много беспечности. Договорились о взаимодействии наших соединений, еще раз прикинули, что предпринять, дабы не быть захваченными врасплох, когда придется идти в бой.

…И самое тревожное обстоятельство – истек май, в разгаре июнь, а мы не получили боевую материальную часть. Учебная техника была на износе, моторы доживали свой срок. Пришлось мне ограничить использование танков для учебных целей из опасения, что мы, танкисты, окажемся на войне вообще без каких бы то ни было танков[110].

В своих воспоминаниях К. К. Рокоссовский подробно описывает начало войны 22 июня и свои действия по руководству соединениями и частями корпуса:

21 июня я проводил разбор командно-штабного ночного корпусного учения. Закончив дела, пригласил командиров дивизий в выходной на рассвете отправиться на рыбалку. Но вечером кому-то из нашего штаба сообщили по линии погранвойск, что на заставу перебежал ефрейтор немецкой армии, по национальности поляк, из Познани, и утверждает: 22 июня немцы нападут на Советский Союз.

Выезд на рыбалку я решил отменить. Позвонил по телефону командирам дивизий, поделился с ними полученным с границы сообщением. Поговорили мы и у себя в штабе корпуса. Решили все держать наготове[111].

Война началась в воскресенье, 22 июня 1941 г. Около четырех часов утра дежурный по штабу корпуса принес К. К. Рокоссовскому телефонограмму, полученную из штаба 5-й армии, с приказанием вскрыть особый оперативный пакет.

Вскрывать его мы имели право только по распоряжению Председателя Совнаркома СССР или Народного комиссара обороны. А тут стояла подпись заместителя начальника оперативного отдела штарма (штаба армии. — Н.Ч.). Приказав дежурному уточнить достоверность депеши в округе, в армии, в наркомате, я вызвал начальника штаба, моего заместителя по политчасти (бригадного комиссара Д. Г. Каменева. — Н.Ч.) и начальника особого отдела:

— Ваше мнение, товарищи, как поступить в данном случае?

Все высказали сомнение, подозревая какую-то провокацию.

Дежурный доложил, что связь нарушена. Не отвечают ни Москва, ни Киев, ни Луцк.

Пришлось взять на себя ответственность и вскрыть пакет.

Директива указывала: немедленно привести корпус в боевую готовность и выступать в направлении Ровно, Луцк, Ковель. В четыре часа утра приказал объявить боевую тревогу командирам дивизий Новикову, Калинину и Черняеву прибыть на мой НП (наблюдательный пункт. — Н.Ч.).

Пока войска стягивались на исходное положение, комдивам были даны предварительные распоряжения о маршрутах и времени выступления. Штаб корпуса готовил общий приказ.

Вся подготовка шла в быстром темпе, но спокойно и планомерно. Каждый знал свое место и точно выполнял свое дело.

Затруднения были только с материальным обеспечением. Ничтожное число автомашин. Недостаток горючего. Ограниченное количество боеприпасов. Ждать, пока сверху укажут, что и где получить, было некогда. Неподалеку находились центральные склады с боеприпасами и гарнизонный парк автомобилей. Приказал склады вскрыть. Сопротивление интендантов пришлось преодолевать соответствующим внушением и расписками. Кажется, никогда я не писал столько расписок, как в этот день.

А. Г. Маслов с утра добивался связи наверх. Лишь к десяти часам каким-то путем он на несколько минут получил Луцк. Один из офицеров штаба армии торопливо сказал, что город вторично подвергается бомбежке, связь все время рвется, положение на фронте ему неизвестно.

Почти к этому же времени удалось получить сведения, что Киев бомбили немцы. И тут же связь опять нарушилась.

С командованием округа, которому мы непосредственно подчинялись, связаться никак не могли. От него за весь день 22 июня – никаких распоряжений.

Около одиннадцати часов над нами на большой высоте прошло до двадцати немецких бомбардировщиков. Зенитная артиллерия обстреляла их.

Все эти события убедили меня в том, что действую правильно. Это подбодрило, и я все внимание сосредоточил на подготовке войск[112].

Столь подробное рассмотрение порядка работы К. К. Рокоссовского в первый день войны необходимо для того, чтобы показать его высокие организаторские качества, умение в критические минуты сосредоточиться на главном, его решительность и волю при достижении поставленной цели, самообладание, мужество и разумную инициативу.

По свидетельству К. К. Рокоссовского, в два часа дня 22 июня корпус выступил по трем маршрутам в общем направлении на Ровно и Луцк. Необходимо отметить, что к началу войны 9-й мехкорпус личным составом был укомплектован почти полностью. Однако не хватало боевой техники, вооружения, да и обучение людей не было завершено.

Из воспоминаний К. К. Рокоссовского: «Несчастье заключалось в том, что корпус только назывался механизированным. С горечью смотрел я на походе на наши старенькие Т-26, БТ-5 и немногочисленные БТ-7, понимая, что длительных боевых действий они не выдержат. Не говорю уже о том, что и этих танков у нас было не более трети положенного по штату. А мотопехота обеих танковых дивизий! Положенных машин у нее не было, но поскольку значилась моторизованной, не имела ни повозки, ни коня»[113].

В бой с немцами части корпуса вступили 24 июня. 131-я моторизованная дивизия, которую командарм-5 М. И. Потапов временно подчинил себе (не согласовав это с Рокоссовским), из-под Ровно была переброшена под Луцк для закрытия бреши на этом направлении. Ей придали мотоциклетный полк 22-го мехкорпуса и два артиллерийских дивизиона 19-й танковой дивизии того же корпуса. 25 июня противник овладел Луцком. 131-я дивизия с трудом сдерживала атаки 14-й танковой дивизии немцев, пытавшихся развивать наступление на Ровно.

Как известно, механизированные корпуса предназначались для нанесения контрударов по противнику. Не всегда согласуясь со сложившейся обстановкой, вышестоящее командование отдавало приказ: «Нанести контрудар во фланг прорвавшейся группе противника, уничтожить его и восстановить положение». Примерно такой приказ получил комкор-9 К. К. Рокоссовский от командарма-5 М. И. Потапова. Совместно с 19-м мехкорпусом он должен был, взаимодействуя с 36-м стрелковым корпусом, уничтожить противника в районе Млынов, Дубно и овладеть этими пунктами.

Но единого, согласованного удара двух механизированных корпусов не получилось, так как к тому моменту, когда 9-й мехкорпус перешел в наступление (на рассвете 27 июня), части 19-го мехкорпуса с боями отступали под натиском превосходящих сил противника. Обе танковые дивизии корпуса К. К. Рокоссовского своевременно двинулись в наступление. 35-я дивизия рано утром 27 июня недалеко от Млынова вошла в соприкосновение с противником, развернулась на этом рубеже и обороняла его до исхода дня. 20-я танковая дивизия также пыталась продвинуться вперед, но встретила сильное сопротивление. Во второй половине этого дня противник, нащупав открытые фланги дивизии и промежутки между частями, стал обходить ее, угрожая выходом в ее тыл и окружением.

Генерал-майор Рокоссовский внимательно следил за всеми изменениями в боевой обстановке. Учитывая угрозу окружения 20-й танковой дивизии, он решил с наступлением темноты отвести обе дивизии на новый рубеж в районе Ромашевская, Клевань, где они и закрепились. И хотя удар 9-го мехкорпуса и не достиг поставленной цели – захвата Млынова, тем не менее его активные действия на левом фланге группировки противника несколько облегчили положение частей 19-го мехкорпуса, отходивших с боями в направлении Ровно.

Командующий Юго-Западным фронтом М. П. Кирпонос и его штаб, слабо ориентированные в обстановке, 27 июня отдали приказ 5-й армии продолжать контрнаступление силами тех же 9-го и 19-го мехкорпусов в том же направлении, т. е. на Млынов и Дубно. Эта задача оказалась невыполнимой, так как 19-й корпус отступал, а 9-й отражал атаки противника, при этом нуждаясь в передышке. Но ее (передышки) не было. К 29 июня части корпуса по-прежнему оборонялись, отражая атаки танков и пехоты немцев. К этому времени в корпусе остались 32 танка и 55 орудий различного калибра[114].

С переменным успехом части 9-го мехкорпуса вели бои до начала июля. В период со 2 по 5 июля войска 5-й армии отходили за р. Случь, разрушая за собой мосты и устраивая заграждения на дорогах. Если стрелковые корпуса правого фланга армии отходили под прикрытием арьергардов, то левофланговые 9-й и 19-й мехкорпуса вели тяжелые сдерживающие бои с превосходящими силами противника. В целом положение 5-й армии и всего Юго-Западного фронта в начале июля было неустойчивым. Войска, понесшие в ходе двухнедельных боев тяжелые потери, были ослаблены, измотаны и, отходя на линию старых укрепленных районов, с трудом отражали удары противника, продолжавшего удерживать в своих руках инициативу.

Для устойчивого и эффективного управления войсками любому командиру, тем более танкисту, необходимо знать о любых изменениях обстановки. В этом плане К. К. Рокоссовский не был исключением.

Мне, как командиру корпуса, больше всего доставляло неприятностей отсутствие информации о положении на фронте. Чувство локтя необходимо не только солдату. Оно – в более широком понимании – необходимо и высшему комсоставу борющихся войск. Без этого, хочешь или не хочешь, творческая мысль оказывается связанной.

Всю информацию пришлось добывать самим. Штаб наш быстро вжился в ту, порою казалось – невыносимую ситуацию, в которую мы были поставлены. Маслов организовал буквально охоту за информацией, чтобы уловить логику событий и дать сведения, необходимые для управления войсками. И многие штабные офицеры погибли, выполняя задания[115].

Несколько суток 9-й мехкорпус находился в резерве 5-й армии. Затем комкор К. К. Рокоссовский получил задачу сосредоточить соединения корпуса в районе Погореловка, Ушомир в готовности к нанесению удара по противнику в направлениях Новоград-Волынского и Житомира. В связи с прорывом немцами позиции советских войск в районе Новоград-Волынского задача корпуса была скорректирована. С утра 10 июля ударная группировка 5-й армии в составе двух дивизий 31-го стрелкового корпуса и трех механизированных корпусов, в том числе и 9-го, перешла в наступление. Оно развивалось неравномерно: находящиеся в центре и на левом фланге этой группировки 9-й, 19-й и 22-й мехкорпуса, располагавшие в общей сложности 130 танками, за период с 10 по 14 июля смогли продвинуться на 10–20 км, выйдя на Киевское шоссе. Правый же фланг группировки, преодолевая упорное сопротивление гитлеровцев, продвинулся всего лишь на 3–6 км. В 9-м мехкорпусе к началу этого наступления было около 10 тысяч бойцов и командиров, около 30–35 танков[116].

Рокоссовский вспоминал, описывая эти бои:

Сочетая усилия пехоты, артиллерии и незначительного количества танков, комбинируя их действия, мы стремились нанести противнику как можно больший урон. И это нам удавалось на протяжении всех боев под Луцком и под Новоград-Волынским.

За отличия в этих боях все командиры дивизий 9-го мехкорпуса, многие командиры полков и другие офицеры и политработники были отмечены правительственными наградами. Получил орден наш неутомимый начальник штаба. В числе товарищей и я был награжден четвертым орденом Красного Знамени.

В разгар боев под Новоград-Волынским, где немцы пытались отбросить наш корпус на северо-восток, обеспечивая себе продвижение к Киеву, пришло распоряжение Ставки. Меня назначали командующим армией на Западный фронт. Было приказано немедленно прибыть в Москву.

Сдав командование генералу А. Г. Маслову, 14 июля на машине отправился в Киев…[117]

Обстановка на Западном фронте летом 1941 г. осложнялась с каждым днем. Неся большие потери в личном составе и технике, части и соединения фронта с боями отходили на восток. Расстояние от передовых позиций до Москвы – столицы СССР с каждой неделей становилось все меньше и меньше. Поступавшее на фронт пополнение нередко приходилось бросать в бой, не обучив его должным образом. Острая нехватка командиров всех рангов ощущалась постоянно. Вероятнее всего, в силу указанных выше причин назначенный в июле 1941 г. командующим Западным фронтом маршал С. К. Тимошенко вспомнил о К. К. Рокоссовском, своем старом сослуживце. Семен Константинович намеревался поставить Константина Константиновича на одну из армий, о чем и было сказано в соответствующем документе Ставки, направленном на Юго-Западный фронт. С таким намерением К. К. Рокоссовский и прибыл в Москву.

Прибыв в Москву, К. К. Рокоссовский явился в Ставку ВГК.

Здесь мне было сказано, что на смоленском направлении “образовалась пустота” в результате высадки противником крупного воздушного десанта под Ярцево. Задача: прикрыть это направление и не допустить продвижения немцев в сторону Вязьмы.

Узнал я, что Ставка и командование Западного фронта, учитывая значение днепровского рубежа, спланировали создать в районе Ярцево сильную подвижную группу в составе двух-трех танковых и одной стрелковой дивизий. Предполагалось, что ее активные наступательные действия, поддержанные частями 16-й и 20-й армий, смогут привести к резкому улучшению оперативной обстановки и удержанию Смоленска. Вот меня и ставили во главе этой группы. На вопрос, какие и откуда будут выделены войска в мое распоряжение, мне назвали несколько дивизий и полков.

А вообще подчиняйте себе все, что найдете по дороге от Москвы до Ярцево.

Более конкретные указания мне следовало получить у командующего фронтом.

Генеральный штаб меня вооружил. Две автомашины со счетверенными пулеметами и расчетами при них. Радиостанция. И небольшая группа офицеров[118].

Прибыв на командный пункт маршала С. К. Тимошенко, Константин Константинович представился ему и члену Военного совета Н. А. Булганину. Последние ввели К. К. Рокоссовского в обстановку на фронте. Наступление немцы осуществляли на широком фронте. Под угрозой окружения был Смоленск, с падением которого открывался путь на Москву. В первом оперативном эшелоне на смоленском и витебском направлениях действовали 20-я армия генерал-лейтенанта П. А. Курочкина и 19-я армия генерал-лейтенанта И. С. Конева. В более тяжелом положении находились войска И. С. Конева, которые продолжительное время вели оборонительные бои с врагом, намного превосходившим их в живой силе и технике. Генерал Конев пытался овладеть Витебском, куда уже ворвался враг, однако массированные удары немецкой авиации всякий раз срывали эти попытки. Командующий 16-й армией генерал-лейтенант М. Ф. Лукин держал оборону Смоленска, хотя из войск у него осталось только две стрелковые дивизии.

О чрезвычайной сложности положения, в котором очутился Константин Константинович, говорят хотя бы такие факты.

Ночью я выехал в Ярцево. На прощание командующий фронтом сказал:

— Подойдут регулярные подкрепления – дадим тебе две-три дивизии, а пока подчиняй себе любые части и соединения для организации противодействия врагу на Ярцевском рубеже.

Мы и стали это делать сразу, подбирая по пути в Ярцево всех, кто мог быть нам полезен для борьбы.

В короткое время собрали порядочное количество войск различных родов. Были здесь пехотинцы, артиллеристы, связисты, саперы, пулеметчики, минометчики, медицинские работники… Набралось, и немало, грузовиков. Они нам очень пригодились.

Так началось, в процессе боев, формирование в районе Ярцево соединения, получившего официальное название “группа генерала Рокоссовского”[119].

Создал Константин Константинович и штаб группы численностью около двадцати человек. В него вошли прежде всего выпускники Военной академии имени М. В. Фрунзе, прибывшие в распоряжение отдела кадров Западного фронта. В числе этих выпускников был подполковник С. П. Тарасов, которого Рокоссовский и назначил исполнять обязанности начальника штаба группы (он же начальник оперативного отдела).

Нормальных условий для плодотворной работы штаба не было, однако он работал!.. Размещался штаб на колесах: восемь легковых автомобилей, радиостанция и два грузовика с зенитными пулеметами, прибывшими с Рокоссовским из Москвы. Работали офицеры штаба самоотверженно, глубоко сознавая важность возложенной на них задачи.

Генерал-майор К. К. Рокоссовский хорошо понимал сложность момента и поэтому действовал решительно, подчиняя себе все встреченные войска, беспорядочно отступавшие или не имевшие четкого приказа на оборонительные действия. Таким же образом он и подчиненные ему офицеры поступали с подразделениями и отдельными группами военнослужащих, выходивших из окружения или потерявших своих командиров. Из этих групп он создавал сводные отряды, батальоны и полки, расставляя их для обороны важнейших узлов дорог, населенных пунктов. Работа эта была ежедневной, можно сказать, ежечасной, напряженной и нервной. Но самое удивительное состоит в том, что «группа генерала Рокоссовского», сформированная описанным выше образом, заявила о себе как достаточно слаженное боевое соединение, способное не только обороняться, но и наступать. Выбрав удачный момент, К. К. Рокоссовский нанес удар по прорвавшимся войскам противника и овладел г. Ярцевом, его войска форсировали р. Вопь и закрепились на выгодном рубеже. Это был успех, достойный полководца.

В этих боях под Ярцевом вокруг К. К. Рокоссовского сложился тот коллектив управления войсками, который, в основном, за небольшим исключением, будет сопровождать, помогать ему все годы войны. В первую очередь это относится к начальнику штаба группы полковнику М. С. Малинину (на завершающем этапе войны он будет генерал-полковником), начальнику артиллерии генерал-майору В. И. Казакову (в конце войны тоже будет генерал-полковником артиллерии). Следует особо подчеркнуть такую черту характера К. К. Рокоссовского, как верность фронтовому братству. К. К. Рокоссовский вспоминает о своей первой встрече с М. С. Малининым. Связано это было с поступлением в конце июля 1941 г. в распоряжение Рокоссовского управления и укомплектованного штаба 7-го механизированного корпуса. Начальником этого штаба был полковник М. С. Малинин. Ему-то Константин Константинович и поручил возглавить штаб его группы. Как показали дальнейшие события, его выбор оказался как нельзя более удачным.

…В общем, Михаил Сергеевич Малинин с первых же дней показал себя умницей, опытным и энергичным организатором. Мы с ним сработались, а впоследствии хорошо, по-фронтовому, сдружились.

Был создан настоящий командный пункт, наблюдательные пункты на переднем крае, быстро установлена проводная связь с войсками.

Опытному глазу сразу было заметно, что в руках полковника Малинина сколоченный, исполнительный и быстро реагирующий на все, что делается в войсках, штабной коллектив. Властная натура руководителя штаба порою охлаждала инициативу подчиненных, но потом это сошло, стерлось…[120]

Организаторские и иные качества Рокоссовского были замечены вышестоящим командованием и по достоинству оценены – его назначили командующим 16-й армией. Формально дела Константин Константинович принял от старого командарма генерал-лейтенанта М. Ф. Лукина, однако армия, которой стал командовать Рокоссовский, была новой, т. е. второго формирования. Сформирована она 10 августа 1941 г. путем реорганизации группы войск Ярцевского направления («группы генерала Рокоссовского»). Части же 16-й армии первого формирования, вырвавшиеся из окружения в районе Смоленска, большей частью были переданы на пополнение 20-й армии. Ввиду того, что костяком новой 16-й армии стала возглавляемая им группа войск, К. К. Рокоссовский попросил назначить начальником штаба армии полковника М. С. Малинина, а начальником артиллерии – генерал-майора В. И. Казакова. Эта просьба была удовлетворена.

Бывший тогда членом Военного совета 16-й армии дивизионный комиссар А. А. Лобачев вспоминает:

Новый командарм скоро завоевал уважение в нашем коллективе. Общительный по характеру, Константин Константинович сразу располагал к себе людей. Все мы оценили исключительное его спокойствие в сложной обстановке, доверие к подчиненным.

Руководство боем, даже в самых тяжелых условиях, он рассматривал как дело творческое. Сосредоточившись на главной задаче, Рокоссовский не опекал исполнителей, предоставляя им широкий простор для проявления инициативы[121].

Реформированная 16-я армия представляла собой внушительную силу: шесть дивизий, танковая бригада, тяжелый артиллерийский дивизион и другие армейские части. Армия получила задачу оборонять важнейшее направление, ведущее к Москве, – Смоленск, Вязьма, а затем Волоколамск. Обстановка была крайне тяжелая. Немецкие войска все ближе и ближе подходили к Москве. Гитлер торопил своих генералов и бросал на московское направление все новые и новые силы. «Учитывая важность назревающих событий, — говорилось в одной из его директив, — особенно зиму, плохое материальное обеспечение армии, приказываю в ближайшее время любой ценой разделаться со столицей Москвой».

Здесь сделаем одно отступление от темы повествования и скажем следующее: в настоящее время от некоторых незрелых граждан можно услышать такое высказывание: «Не следовало бы сопротивляться фашистам, оборонять Москву и Ленинград, так как в случае победы немцев мы жили бы лучше». В ответ этим лжепатриотам следует привести жестокое высказывание Адольфа Гитлера: «Там, где стоит Москва, будет создано огромное море, которое навсегда скроет от цивилизованного мира столицу русского народа».

В августе 1941 г. войска 16-й армии во взаимодействии с 19-й, 24-й и 30-й армиями наносили удары по противнику, перешедшему на какое-то время к обороне. С начала сентября армия участвовала в наступлении войск Западного фронта, которое, однако, дальнейшего развития не получило. В конце сентября армия совместно с другими войсками фронта занимала оборону на рубеже Осташков – северо-западнее Ельни. В начале октября войска армии вели бои в районе Вязьмы. В связи с угрозой охвата немецкими войсками с севера и юга армия была вынуждена отойти с тяжелыми боями на Можайскую линию обороны.

В армии были большие потери как среди красноармейцев, так и среди командиров. У последних наибольший урон наблюдался в низовом звене – среди взводных и ротных командиров. Рокоссовский охотно поддержал предложение о создании в армии курсов младших лейтенантов, куда из частей и соединений должны были подобрать красноармейцев и младших командиров, имевших среднее или высшее образование и получивших боевой опыт. По этому поводу командарм-16 говорил своим ближайшим помощникам:

— Что, если собрать таких да и организовать в армии курсы младших лейтенантов? Краткосрочные, предположим, на месяц или полтора? У них есть образование, опыт пребывания на переднем крае. Получим кадры для самого уязвимого в боях звена.

Поручил это дело Рокоссовский отделу кадров армии. В помощь привлекли и работников политотдела. Во все дивизии были посланы сотрудники отдела кадров и другие работники штаба для выявления бойцов и младших командиров со средним и высшим образованием, отличившихся в предыдущих боях. Военный совет армии поддержал эту инициативу, и через некоторое время в Дорогобуже открылись курсы младших лейтенантов. Выпуск состоялся через полтора месяца, и армия получила 300 командиров взводов[122].

Генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский (это очередное воинское звание ему было присвоено в сентябре 1941 г.) и его войска, игравшие важнейшую роль в обороне Москвы, понимали ту огромную ответственность, которая на них лежала. Своими героическими усилиями они делали все для того, чтобы остановить, задержать ненавистного врага и не допустить его к Москве. Константин Константинович постоянно подавал подчиненным пример бодрости, неиссякаемой энергии и новаторства в решении оперативно-тактических задач. Видимо, не случайно, что именно из 16-й армии Рокоссовского вышли прославленные командиры – герои обороны Москвы: генерал-майоры И. В. Панфилов, А. П. Белобородов, Л. М. Доватор, М. Е. Катуков и другие.

Высокое личное мужество К. К. Рокоссовского в боевой обстановке неоднократно отмечали многие из его бывших сослуживцев. Например, генерал-майор А. А. Лобачев, член Военного совета 16-й армии в 1941–1942 гг., пишет: «…Командарм, как обычно, был в полной форме и при всех орденах. В начале совместной работы меня несколько обескуражила эта манера появляться в окопах, словно на параде. Я усмотрел чуть ли не рисовку, однако потом убедился, что все показное, напускное чуждо Константину Константиновичу. У него выработались твердые нормы, согласно которым командиру положено всем своим поведением, внешним видом, вплоть до мелочей, внушать войскам чувство спокойствия, ощущение хозяина положения»[123].

Командующему армией приходилось заниматься множеством проблем, относящихся к жизни и деятельности вверенных ему войск. В том числе и укреплением воинской дисциплины в ее частях, укреплением морально-политического состояния личного состава. И здесь нужно было решать все вопросы по справедливости, ибо подход «война все спишет» был не в правилах Константина Константиновича. Тот же А. А. Лобачев приводит пример, ярко характеризующий личность Рокоссовского.

Однажды к нам пришел прокурор армии военный юрист 1 ранга Сухов.

— Разрешите доложить Военному совету дело о мародерстве. Передано прокурором дивизии. Требуется санкция на предание суду военного трибунала.

— О мародерстве? — переспросил я. — Странно!

— Да, что-то не верится, — заметил командарм и отложил в сторону оперативную сводку. — Это дело не шуточное.

Я почувствовал, что Рокоссовский насторожился, когда прокурор стал докладывать.

— Старшина одной из рот похитил в колхозе Ярцевского района две швейные машины.

— И что с машинами сделал? Домой отправил? — прервал Сухова командарм.

— Нет, судя по материалам, оставил при себе.

— Как при себе? В части?..

— Да, в роте.

— Тут что-то неладно… Не правда ли, комиссар?

Я уже знал эту манеру Константина Константиновича. Когда командарм встречался со случаем, глубоко и серьезно затрагивавшим его, он величал меня “комиссаром”.

— Константин Константинович, — предложил я, — может быть, вызовем этого человека? У нас в армии еще до войны установилось правило: не давать санкции на предание военнослужащего суду, пока сами не поговорим с ним.

— Правильно.

Обвиняемого доставили в Военный совет. Старшина рассказал как было дело.

— Полк получил на Ярцевской мануфактуре бязь: для всех бойцов, пожалуй, выйдет по лишней паре нательного белья. Двинул я в колхоз и попросил председателя выделить для Красной Армии две швейные машинки. Пошли с ним по избам. Одна колхозница согласилась: «Бери, сынок, у меня на фронте и сыновья, и муж, и его братья!» Погрузил машинку на подводу. Смотрим, другая тоже несет машину. Ну что ж, взяли и у нее. Стали шить рубашки. Наутро говорят: мародерство.

Рокоссовский повернулся к Сухову:

— Ну? Этого старшину надо благодарить. И поощрить за инициативу. Вы, товарищ прокурор, простите за резкое выражение, не разобрались…[124]

В этот период у К. К. Рокоссовского произошла очередная стычка с командующим Западным фронтом генералом армии Г. К. Жуковым. Речь шла о целесообразности отвода войск 16-й армии на истринский рубеж, сделать который Георгий Константинович не разрешил, хотя Рокоссовский и его штаб изложили все доводы в пользу такого решения. В мемуарах К. К. Рокоссовского читаем:

К этому времени бои в центре и на левом фланге шли в 10–12 километрах западнее Истринского водохранилища.

Само водохранилище, река Истра и прилегающая местность представляли прекрасный рубеж, заняв который заблаговременно, можно было, по моему мнению, организовать прочную оборону, притом небольшими силами. Тогда некоторое количество войск вывели бы во второй эшелон, создав этим глубину обороны, а значительную часть перебросили бы для усиления борьбы на клинском направлении.

Всесторонне все продумав и тщательно обсудив со своими помощниками, я доложил наш замысел командующему фронтом и попросил его разрешить отвести войска на истринский рубеж, не ожидая, пока противник силою отбросит туда обороняющихся и на их плечах форсирует реку и водохранилище.

Ко всему сказанному выше в пользу такого решения надо добавить и то, что войска армии понесли большие потери и в людях и в технике. Я не говорю уже о смертельной усталости всех, кто оставался в строю. Сами руководители буквально валились с ног. Поспать иногда удавалось накоротке в машине при переездах с одного участка на другой.

Командующий фронтом не принял во внимание моей просьбы и приказал стоять насмерть, не отходя ни на шаг.

На войне возникают ситуации, когда решение стоять насмерть является единственно возможным. Оно безусловно оправданно, если этим достигается важная цель – спасение от гибели большинства или же создаются предпосылки для изменения трудного положения и обеспечивается общий успех, во имя которого погибнут те, кто должен с самоотверженностью солдата отдать свою жизнь. Но в данном случае позади 16-й армии не было каких-либо войск, и если бы обороняющиеся части погибли, путь на Москву был бы открыт, чего противник все время и добивался.

Я считал вопрос об отходе на истринский рубеж чрезвычайно важным. Мой долг командарма и коммуниста не позволил безропотно согласиться с решением командующего фронтом, и я обратился к начальнику Генерального штаба маршалу Б. М. Шапошникову. В телеграмме ему мы обстоятельно мотивировали свое предложение. Спустя несколько часов получили ответ. В нем было сказано, что предложение наше правильное и что он, как начальник Генштаба, его санкционирует.

Зная Бориса Михайловича еще по службе в мирное время, я был уверен, что этот ответ безусловно согласован с Верховным Главнокомандующим. Во всяком случае, он ему известен.

Мы немедленно подготовили распоряжение войскам об отводе ночью главных сил на рубеж Истринского водохранилища. На прежних позициях оставались усиленные отряды, которые должны были отходить только под давлением противника.

Распоряжение было разослано в части с офицерами связи.

Настроение у нас повысилось. Теперь, думали мы, на истринском рубеже немцы поломают себе зубы. Их основная сила – танки упрутся в непреодолимую преграду, а моторизованные соединения не смогут использовать свою подвижность.

Радость, однако, была недолгой. Не успели еще все наши войска получить распоряжение об отходе, как последовала короткая, но грозная телеграмма от Жукова. Приведу ее дословно:

“Войсками фронта командую я! Приказ об отводе за Истринское водохранилище отменяю, приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать. Генерал армии Жуков”.

Что поделаешь – приказ есть приказ, и мы, как солдаты, ему подчинились. В результате же произошли неприятности. Как мы предвидели, противник, продолжая теснить наши части на левом крыле, отбросил их на восток, форсировал с ходу Истру и захватил на ее восточном берегу плацдармы…[125]

Давайте порассуждаем – кто здесь прав, а кто неправ. Или тоже прав? Это с какой колокольни смотреть! С точки зрения оценки обстановки в полосе одной армии оперативная целесообразность такого отхода была очевидной. Однако ведь 16-я армия действовала не изолированно от других, она была одной из боевых единиц Западного фронта, имела фланги и стыки с другими его армиями. Поэтому с точки зрения стратегической обстановки в полосе своего фронта отход армии, занимавшей центральное положение, был опасным, ибо он мог подтолкнуть к этому и другие армии, положение которых в тот момент было не менее сложным. Кроме всего прочего, при отходе 16-й армии сразу же оголялся правый фланг 5-й армии.

Трудно предположить, как бы на месте Жукова поступил сам Константин Константинович, однако однозначно можно утверждать, что он вряд ли потерпел бы такое положение, когда подчиненный ему командир корпуса или дивизии, минуя своего начальника и игнорируя его, командарма, указания, обратился бы к командующему фронтом или выше для получения той или иной боевой задачи. Зная командирские качества К. К. Рокоссовского, можно утверждать, что такому командиру после этого мало бы не показалось!

Решительность и твердость К. К. Рокоссовского в боевой обстановке знали подчиненные ему командиры. Так, когда к нему обратился командир 1-й танковой бригады генерал-майор М. Е. Катуков с просьбой дать им хотя бы два дня для передышки и ремонта материальной части, Константин Константинович решительно отказал в этом: «Обстановка сейчас такая, что не приходится думать о передышках… Деритесь до последнего танка и красноармейца». Это не значит, что командарм-16 не понимал крайней необходимости передышки, но обстановка не позволяла этого сделать.

Здесь следует, видимо, сказать более подробно о взаимоотношениях между двумя выдающимися полководцами Великой Отечественной войны – между Г. К. Жуковым и К. К. Рокоссовским. Эти взаимоотношения имели давние корни, судьба накрепко связала этих незаурядных людей на несколько десятилетий. Предельно откровенно говорит о них и сам К. К. Рокоссовский, описывая события под Москвой осенью 1941 г.:

Не только мы, но и весь Западный фронт переживал крайне трудные дни. И мне была понятна некоторая нервозность и горячность наших непосредственных руководителей. Но необходимым достоинством всякого начальника является его выдержка, спокойствие и уважение к подчиненным. На войне же – в особенности. Поверьте старому солдату: человеку в бою нет ничего дороже сознания, что ему доверяют, в его силы верят, на него надеются… К сожалению, командующий нашим Западным фронтом не всегда учитывал это.

С Г. К. Жуковым мы дружим многие годы. Судьба не раз сводила нас и снова надолго разлучала. Впервые мы познакомились еще в 1924 году в Высшей кавалерийской школе в Ленинграде. Прибыли мы туда командирами кавалерийских полков: я – из Забайкалья, он – с Украины. Учились со всей страстью. Естественно, сложился дружеский коллектив командиров-коммунистов, полных энергии и молодости (в 1924 г. Рокоссовскому и Жукову было по 28 лет. — Я. У.). Помнится, там были Баграмян, Синяков, Еременко и другие товарищи. Жуков, как никто, отдавался изучению военной науки. Заглянем в его комнату – все ползает по карте, разложенной на полу. Уже тогда дело, долг для него были превыше всего.

В самом начале тридцатых годов наши пути сошлись в Минске, где довелось командовать кавалерийской дивизией в корпусе С. К. Тимошенко, а Г. К. Жуков был в этой же дивизии командиром полка. Накануне войны мы встретились в ином качестве: генерал армии Жуков командовал округом, а я, в звании генерал-майора, — кавалерийским, а затем механизированным корпусом. Георгий Константинович рос быстро. У него всего было через край – и таланта, и энергии, и уверенности в своих силах.

И вот на Западном фронте во время тяжелых боев на подступах к Москве мы снова работаем вместе. Но теперь наши служебные отношения порой складываются не очень хорошо. Почему? В моем представлении Георгий Константинович Жуков остается человеком сильной воли и решительности, богато одаренным всеми качествами, необходимыми крупному военачальнику. Главное, видимо, состояло в том, что мы по-разному понимали роль и форму проявления волевого начала в руководстве. На войне же от этого многое зависит.

…Высокая требовательность – необходимая и важнейшая черта военачальника. Но железная воля у него всегда должна сочетаться с чуткостью к подчиненным, умением опираться на их ум и инициативу. Наш командующий в те тяжелые дни не всегда следовал этому правилу. Бывал он и несправедлив, как говорят, под горячую руку[126].

Рокоссовский, рассказывая о своих взаимоотношениях с командующим Западным фронтом в конце 1941 г., характеризуя военные и человеческие качества последнего, невольно сравнивает поведение Жукова в тот период с отношением к нему (Рокоссовскому) Сталина:

Спустя несколько дней после одного из бурных разговоров с командующим фронтом я ночью вернулся с истринской позиции, где шел жаркий бой. Дежурный доложил, что командарма вызывает по ВЧ Сталин.

Противник в то время потеснил опять наши части. Незначительно потеснил, но все же… Словом, идя к аппарату, я представлял, под впечатлением разговора с Жуковым, какие же громы ожидают меня сейчас. Во всяком случае, приготовился к худшему.

Взял разговорную трубку и доложил о себе. В ответ услышал спокойный, ровный голос Верховного Главнокомандующего. Он спросил, какая сейчас обстановка на истринском рубеже. Докладывая об этом, я сразу же пытался сказать о намеченных мерах противодействия. Но Сталин мягко остановил, сказав, что о моих мероприятиях говорить не надо. Тем подчеркивалось доверие к командарму. В заключение разговора Сталин спросил, тяжело ли нам. Получив утвердительный ответ, он сказал, что понимает это:

— Прошу продержаться еще некоторое время, мы вам поможем…

Нужно ли добавлять, что такое внимание Верховного Главнокомандующего означало очень многое для тех, кому оно уделялось. А теплый, отеческий тон подбадривал, укреплял уверенность…[127]

Однако и Верховный бывал упрям и капризен. Ему регулярно докладывали об изменениях в обстановке, о продвижении гитлеровцев в Москве. Иногда в такую информацию вкрадывались погрешности. Одна из таких погрешностей была связано с городом Дедовском. Вот что пишет об этом Г. К. Жуков:

«К Верховному Главнокомандующему каким-то образом поступили сведения, что наши войска северо-западнее Нахабина оставили город Дедовск. Это было уже совсем близко от Москвы.

И. В. Сталин, естественно, был сильно обеспокоен таким сообщением: ведь еще с 28 на 29 ноября 9-я гвардейская стрелковая дивизия, которой командовал генерал-майор А. П. Белобородов, не без успеха отражала неоднократные яростные атаки противника в районе Истры. Но прошли какие-то сутки, и, оказывается, Дедовск в руках у гитлеровцев…

Верховный вызвал меня к телефону:

— Вам известно, что занят Дедовск?

— Нет, товарищ Сталин, неизвестно.

И. В. Сталин не замедлил раздраженно высказаться по этому поводу:

— Командующий должен знать, что у него делается на фронте. Немедленно выезжайте на место, лично организуйте контратаку и верните Дедовск.

Я попытался возразить:

— Покидать штаб фронта в такой напряженной обстановке вряд ли осмотрительно.

— Ничего, мы как-нибудь тут справимся, а за себя оставьте на это время Соколовского.

Положив трубку, я сразу же связался с К. К. Рокоссовским и потребовал объяснить, почему в штабе фронта ничего не известно об оставлении Дедовска. И тут сразу же выяснилось, что город Дедовск противником не занят, а речь, видимо, идет о деревне Дедово. В районе Хованское – Дедово – Снегири и южнее 9-я гвардейская стрелковая дивизия ведет оборонительный бой, не допуская прорыва противника вдоль Волоколамского шоссе на Дедовск – Нахабино.

Я решил позвонить Верховному и объяснить, что произошла ошибка. Но тут, как говорится, нашла коса на камень.

И. В. Сталин окончательно рассердился. Он потребовал немедленно выехать к К. К. Рокоссовскому и сделать так, чтобы этот самый злополучный населенный пункт непременно был отбит у противника. Да еще приказал взять с собой командующего 5-й армией Л. A. Говорова:

— Он артиллерист, пусть поможет Рокоссовскому организовать артиллерийский огонь в интересах 16-й армии.

Возражать в подобной ситуации не имело смысла. Когда я вызвал генерала Л. A. Говорова и поставил перед ним задачу, он вполне резонно попытался доказать, что не видит надобности в такой поездке: в 16-й армии есть свой начальник артиллерии генерал-майор артиллерии В. И. Казаков, да и сам командующий К. К. Рокоссовский знает, что и как нужно делать, зачем же ему, Говорову, в такое горячее время бросать свою армию.

Чтобы не вести дальнейших прений по этому вопросу, пришлось разъяснить генералу, что таков приказ Верховного.

Мы заехали к К. К. Рокоссовскому и вместе с ним тут же отправились в дивизию А. П. Белобородова. Вряд ли командир дивизии обрадовался нашему появлению в расположении своих частей. У него в то время и так было забот по горло, а тут пришлось еще давать объяснения по поводу занятых противником нескольких домов деревни Дедово, расположенных по другую сторону оврага.

Афанасий Павлантьевич (Белобородов. — Н.Ч.), докладывая обстановку, довольно убедительно объяснил, что возвращать эти дома нецелесообразно, исходя из тактических соображений. К сожалению, я не мог сказать ему, что в данном случае мне приходится руководствоваться отнюдь не соображениями тактики. Поэтому приказал А. П. Белобородову послать стрелковую роту с двумя танками и выбить взвод засевших в домах немцев. Это и было сделано, кажется, на рассвете 1 декабря[128].

Данный эпизод поездки Г. К. Жукова и Л. A. Говорова к Рокоссовскому в 16-ю армию следует дополнить некоторыми подробностями, характеризующими характер командующего Западным фронтом. К тому времени танковые части противника на двух участках потеснили 16-ю армию.

— Что, опять немцы вас гонят? — спросил Жуков Рокоссовского. — Командовать не умеете. Вот Говоров вас поучит. У него оборона прочная.

— Спасибо за помощь, — ответил К. К. Рокоссовский, — учиться никогда не вредно.

Жуков вышел в соседнюю комнату, позвонил в штаб фронта, и ему сообщили, что 5-я армия под ударами противника отошла на 10 километров. Рокоссовский рассказывал: «Георгий Константинович буквально ворвался к нам, был возбужден и срывающимся голосом закричал, обращаясь к Л. А. Говорову: “Кого ты приехал учить? Рокоссовского? Он отразил удар танковых дивизий и бьет их. А против тебя одна паршивая мотодивизия, остальные пехотные. Вон отсюда на место! И, если не восстановишь положение…” – Жуков задохнулся, не мог больше вымолвить ни слова[129].

Несмотря на разногласия по некоторым вопросам боевой жизни войск, тем не менее Г. К. Жуков объективно оценивал деятельность командарма-16: «Генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский командует войсками 16-й армии с 22 июля 1941 г. Успешно провел оборонительную операцию по разгрому немецких войск в направлении Волоколамск, Истра, Осташково. Хорошо подготовленный в оперативно-тактическом отношении, лично храбр, инициативен и энергичен. Войсками армии управляет твердо»[130].

На всю жизнь в память К. К. Рокоссовского врезались события осени 1941 г. и последующей зимы:

Вспоминая те дни, я в мыслях своих представляю себе образ нашей 16-й армии. Обессиленная и кровоточащая от многочисленных ран, она цеплялась за каждую пядь родной земли, давая врагу жестокий отпор; отойдя на шаг, она вновь была готова отвечать ударом на удар, и она это делала, ослабляя силы врага. Остановить его полностью еще не могла. Но и противник не мог прорвать сплошной фронт обороны армии[131].

В ходе начавшегося 5 декабря 1941 г. наступления советских войск под Москвой Рокоссовский, руководя своей армией, провел ряд успешных операций. Его имя стало известно не только в наших войсках, но и у противника. В середине января 1942 г. он получил задачу – овладеть г. Сухиничами. К тому времени этот город, находившийся в полосе 10-й армии генерал-лейтенанта Ф. И. Голикова, был оставлен ее войсками. Командование Западного фронта решило произвести перераспределение сил ряда армий и «нарезать» им новые задачи. Управление и штаб 16-й армии получили приказ перейти в район Сухиничей, принять в подчинение действующие там соединения и восстановить положение. Из старых соединений, входивших до этого в состав 16-й армии, Рокоссовскому оставили только 11-ю гвардейскую стрелковую дивизию генерал-майора П. Н. Чернышева.

В Сухиничах случилось удивительное, почти невероятное – немцы сами поспешно оставили город без боя!.. Такого случая Константин Константинович, генералы и офицеры его штаба не могли припомнить в последние месяцы… А «ларчик просто открывался» – сработали имя К. К. Рокоссовского и боевая слава 16-й армии. При посещении дивизий, переданных ему под Сухиничами в подчинение, Рокоссовский с некоторым удивлением обнаружил, что его здесь знают. Появление командарма-16 на позициях внесло в эти дивизии значительную уверенность и бодрость, т. к. до этого они отступали под напором противника. Константин Константинович решил использовать этот психологический момент в свою пользу и приказал передавать по радиостанциям сообщения: «Рокоссовский приехал», а главное – организовать демонстрацию того, что на сухиническое направление прибыла вся 16-я армия. Все это, безусловно, сыграло свою роль, и город достался Рокоссовскому без потерь с нашей стороны. Даже командующий фронтом Г. К. Жуков не сразу поверил в такой успех[132].

В уже освобожденных Сухиничах К. К. Рокоссовский был тяжело ранен осколком снаряда. По распоряжению Г. К. Жукова он был на самолете отправлен в госпиталь в Москву. Это было уже третье его ранение во время службы в Красной Армии. И на этот раз, как говорил сам Константин Константинович, помощь врачей и крепкий организм позволили одолеть недуг, и он стал поправляться. Во время нахождения на излечении в Москве Рокоссовский вплотную занялся поиском своей семьи – жены Юлии Петровны и дочери Ады, которые в начале войны должны были эвакуироваться из прифронтовой полосы. И они успели эвакуироваться сначала в Казахстан, а затем переехали в Новосибирск. С помощью секретаря Московского комитета партии Г. М. Попова Константину Константиновичу удалось получить в столице квартиру и перевезти туда свою семью.

Окончательно не долечившись, Рокоссовский в мае 1942 г. возвратился в свою армию. Но руководить ею ему пришлось совсем недолго. Командование армией было для него уже пройденным этапом и впереди были новые горизонты. Из воспоминаний К. К. Рокоссовского:

В начале июля меня вызвал к ВЧ Г. К. Жуков. Он спросил, справится ли с должностью командарма Малинин. Недоумевая, я ответил утвердительно. Тогда Жуков сказал, что Ставка намерена назначить меня командующим Брянским фронтом.

— Предупреди Малинина и, как получишь распоряжение Ставки, срочно выезжай в Москву.

Все это меня озадачило. Войсками такого масштаба, как армия, я управлял уверенно и чувствовал себя на месте. Но командовать фронтом?.. Я намекнул было, нельзя ли остаться на армии, но встретил категорический отказ.

Что ж, нужно перебороть свою нерешительность.

Тяжело было расставаться с 16-й армией, с дружным, крепким коллективом. Мы вместе переносили и горе поражений и радость побед. Я знал войска и их командиров, а они знали меня. На войне это имеет большое значение.

Но как ни тяжело, а расстаться пришлось. Я уезжал с мыслью, что и на новом месте люди будут не хуже. От меня самого зависит завоевать их доверие и уважение.

Вечером распоряжение было уже получено. Михаил Сергеевич Малинин откровенно заявил, что его пугает ответственность, которая лежит на плечах командующего армией. Он просил оставить его начальником штаба. Жуков согласился, и на 16-ю армию был назначен генерал И. Х. Баграмян. В хорошие руки попадала наша армия, и это радовало меня.

В Ставке я был тепло принят Верховным Главнокомандующим. Он в общих чертах познакомил меня с положением на воронежском направлении, а после этого сказал, что если у меня имеются на примете дельные работники, то он поможет мне их заполучить для укомплектования штаба и управления Брянского фронта. В то время часть войск и аппарата управления Брянского фронта передавалась новому – Воронежскому фронту, который должен был встать между Брянским и Юго-Западным. Я назвал М. С. Малинина, В. И. Казакова, Г. Н. Орла (командующего бронетанковыми и механизированными войсками 16-й армии. — Н.Ч.) и П. Я. Максименко (начальника связи той же армии. — Н.Ч.).

Сталин тут же отдал командующему Западным фронтом распоряжение откомандировать этих товарищей. Он пожелал мне успеха на новой должности, велел не задерживаться долго в Генеральном штабе, а быстрее отправляться на место, потому что обстановка под Воронежем сложилась весьма серьезная[133].

Брянским фронтом К. К. Рокоссовский командовал недолго. Уже в сентябре 1942 г. Ставка направляет его руководить Донским фронтом. Это назначение было обусловлено тем, что обстановка на сталинградском направлении сильно обострилась и Ставка принимала меры по усилению группировки войск на этом направлении.

Донской фронт образован 30 сентября 1942 г. на юго-западном направлении на основании директивы Ставки ВГК – от 28 сентября 1942 г. путем переименования Сталинградского фронта. В его состав входили 1-я гвардейская, 21-я, 24-я, 63-я, 66-я армии, 4-я танковая, с 22 октября – 65-я армия, 16-я воздушная армия, а с 1 января 1943 г. также 57-я, 62-я и 64-я армии. Начальником штаба фронта весь период его существования был генерал-майор (с декабря 1942 г. – генерал-лейтенант) М. С. Малинин.

Возглавив Донской фронт, Рокоссовский мог бы ограничиться только обороной для остановки наступления противника. Но он признает оборону только активную. Поэтому с учетом требований Ставки и общей стратегической обстановки Рокоссовский значительно активизирует действия войск фронта. Его полки и дивизии захватывают на противоположном берегу Дона, севернее Сталинграда, плацдармы и предпринимают ряд атак с тем, чтобы оттянуть на себя часть войск противника из-под Сталинграда и тем самым в какой-то мере облегчить положение соседнего фронта, непосредственно защищающего Сталинград.

Качества искусного военачальника Константин Константинович показал и при переходе в контрнаступление с целью окружения и уничтожения группировки немецко-фашистских войск под Сталинградом. В то время как Юго-Западный и Сталинградский фронты наносили фланговые удары по 3-й и 4-й румынским армиям, войска Донского фронта должны были частью сил сковывать противника, а другой частью прорывать его прочные оборонительные рубежи, обороняемые наиболее боеспособными дивизиями 6-й армии генерала Ф. Паулюса. Но штаб фронта, руководимый неутомимым М. С. Малининым, умело спланировал действия войск, благодаря чему Рокоссовскому удалось прорвать сильно укрепленные позиции противника и не допустить переброски его частей и соединений для прикрытия своих флангов. Все это способствовало быстрому окружению Сталинградской группировки противника.

Генерал-полковник К. К. Рокоссовский (это звание он получил в январе 1943 г.) умел учитывать допущенные ранее ошибки и делать из них соответствующие выводы. При подготовке контрнаступления под Сталинградом им, как и другими командующими, принимавшими участие в этой операции, были учтены некоторые ошибки и упущения, допускавшиеся в наступательных операциях 1941–1942 гг. Так, было обеспечено более массированное использование танков и артиллерии (плотность последней достигала до 180–200 орудий и минометов на 1 км фронта). Было осуществлено не только тщательное планирование операции на картах в соответствующих штабах, но и проведена в необходимом объеме работа на местности с командирами всех степеней по подготовке боевых действий, организации взаимодействия, технического и тылового обеспечения.

Огромное внимание придавалось К. К. Рокоссовским организации разведки противника. И ей удалось, в основном, вскрыть огневую систему противника, что позволило осуществить более надежное огневое его поражение. В этой операции в полном объеме было осуществлено артиллерийское и авиационное наступление. В результате наступление войск Донского фронта, впрочем, как и других фронтов, развивалось успешно и в короткие сроки удалось завершить окружение 330-тысячной группировки гитлеровских войск.

После завершения окружения армии Паулюса Ставка подчинила Рокоссовскому все войска на внутреннем фронте и на него была возложена задача по уничтожению окруженной группировки немцев. Задача эта была не из простых, к тому же масштабной. Достаточно сказать, что к тому времени ни К. К. Рокоссовскому, ни другим командующим фронтов подобных операций проводить не доводилось и у них не было опыта ликвидации крупных окруженных группировок врага. Потом такой опыт появится, но пока все это было впервые.

Но Константин Константинович сумел справиться с этой непростой задачей. Он решил выполнить ее путем последовательного отсечения и разгрома окруженных войск по частям. При этом с внешней стороны кольца окружения гитлеровским командованием предпринимались отчаянные попытки вызволить войска Паулюса, однако все они окончились неудачей.

Победу советских войск под Сталинградом трудно переоценить. Она, эта победа, надломила вермахт и положила начало коренному перелому во Второй мировой войне. Большой вклад в эту победу наряду с другими военачальниками внес и К. К. Рокоссовский, бесспорно, войдя в когорту прославленных советских полководцев.

Следующей операцией, в которой принимали участие войска под командованием К. К. Рокоссовского, была Курская битва. В середине февраля 1943 г. на основании директивы Ставки от 5 февраля на базе Донского фронта образуется Центральный фронт. Командующим фронтом утверждается генерал-полковник (с апреля 1943 г. – генерал армии) К. К. Рокоссовский, начальником штаба – генерал-лейтенант М. С. Малинин. В состав фронта вошли 21-я, 65-я, 70-я армии, 2-я танковая армия и 16-я воздушная армия. Фронт занимал полосу северо-западнее Курска – между Брянским и Воронежским фронтами. В последующем в его состав входили 3, 13, 48, 50, 61, 63-я армии, 3-я гвардейская танковая армия.

Главные силы фронта участвовали в зимнем наступлении 1942–1943 гг. группы фронтов на орловско-брянском направлении. В ходе наступления они продвинулись на 30–60 км и вышли к Севску, перерезав железную дорогу на Брянск – Конотоп. Конно-механизированная группа фронта продвинулась еще дальше на запад (на 100–120 км) и к 10 марта 1943 г. вышла на Десну севернее Новгород-Северского. Проведя Севскую наступательную операцию, войска Рокоссовского перешли к обороне на северном фасе Курского выступа.

Оценивая возможные варианты действий противника летом 1943 г. и, соответственно, вырабатывая план действий своих войск, Рокоссовский, как и Жуков с Василевским, считал необходимым переход к жесткой стратегической обороне с целью отразить наступление врага, измотать его и уже затем наступать – решительно, мощно, стремительно. Ставка утвердила такое решение У Константина Константиновича к этому времени уже накопился значительный опыт организации как обороны, так и наступления. Под Курском Рокоссовский еще раз показал себя мастером оборонительных действий. Он никогда не отвергал разумного риска, если тот обещал выигрыш для своих войск. Константин Константинович умел рисковать и шел на такой шаг вполне сознательно и продуманно. Например, в Курской битве, базируясь на данных разведки, он пошел на такой смелый шаг, как проведение артиллерийской контрподготовки за несколько часов до перехода противника в наступление, что, в свою очередь, сильно осложнило положение немецких войск, изготовившихся к атаке.

Генерал Рокоссовский учил подчиненных ему командиров и командиров корпусов, что прочное удержание занимаемых их войсками позиций необходимо сочетать с хорошо подготовленными контрударами и контратаками по прорвавшимся группировкам противника. Особенно важное значение в обороне, делал вывод командующий фронтом, имеют правильное определение главного удара противника и сосредоточение на этом направлении основных сил и средств. Следуя этому правилу, К. К. Рокоссовский на наиболее угрожаемом участке фронта шириной 90 км сосредоточил 58 % стрелковых дивизий, 70 % артиллерии, 87 % танков и самоходных орудий[134].

И такое перераспределение сил и средств успешно себя оправдало. Несмотря на мощные удары танковых и пехотных группировок противника, войскам Центрального фронта под руководством К. К. Рокоссовского удалось обеспечить устойчивость обороны и не допустить его глубоких прорывов. Самые большие вклинения немцев в оборону фронта Рокоссовского составили 10–12 км, тогда как в полосе Воронежского фронта эта величина доходила до 25–30 км. Ликвидируя такие вклинения, генерал Рокоссовский обходился своими силами, не испрашивая их из резервов Ставки.

Решительно и умело действовали армии Центрального фронта в начавшемся 15 июля контрнаступлении, нанеся решительное поражение орловской группировке противника.

Медленно, но верно линия фронта сдвигалась в сторону Белоруссии. 20 октября 1943 г. на основании директивы Ставки ВГК Центральный фронт преобразуется в Белорусский фронт с прежним командованием. На тот момент в его состав входили 3-я, 48-я, 50-я, 61-я, 63-я, 65-я армии и 16-я воздушная армия. В последующем в него войдут 10-я и 11-я армии. В том же октябре 1943 г. войска фронта, используя захваченные плацдармы на правом берегу рек Проня и Сож, перешли в наступление на гомельско-бобруйском направлении. Развивая стремительное продвижение на запад, войска Рокоссовского захватили плацдарм на Днепре и создали угрозу охвата гомельской группировки немцев с юга.

В ноябре 1943 г. войска под руководством генерала армии К. К. Рокоссовского провели Гомельско-Речицкую операцию (10–30 ноября), в результате которой продвинулись на глубину 130 км, освободив Речицу и Гомель. Отразив сильные контрудары противника, армии фронта закрепились на рубеже восточнее Нового Быхова, Жлобина, Мозыря. Эту операцию можно рассматривать как одну из показательных в «обойме» операций, проведенных К. К. Рокоссовским. Проведена она была сравнительно небольшими силами и средствами без выделения сил из резерва Ставки.

Характеризуя полководческий «почерк» Рокоссовского, для сравнения скажем, что Западный фронт, начав в это же время и в течение зимы 1943–1944 гг. примерно в таких же условиях местности, обороны противника и соотношения сил и средств, предприняв одиннадцать (11!) наступательных операций и потеряв 330 тысяч человек, не имел практически продвижения. Войска же Белорусского фронта, ведомые К. К. Рокоссовским, взломали оборону врага на ширине 100 км и продвинулись в глубину до 130 км, овладели городами Речица и Гомель, освободив десятки других населенных пунктов Белоруссии. Это сравнение наглядно свидетельствует о том, что от искусства управления войсками, от качества подготовки, организации боевых действий зависит очень многое на войне. Этим искусством К. К. Рокоссовский овладел сполна.

Одной из замечательных страниц полководческой деятельности К. К. Рокоссовского является Белорусская стратегическая операция, в которой он командовал 1-м Белорусским фронтом.

Зрителям известной киноэпопеи о Великой Отечественной войне «Освобождение» запомнилась сцена обсуждения в Ставке замысла операции по освобождению Белоруссии «Багратион», когда Верховный Главнокомандующий дважды просил генерала армии К. К. Рокоссовского «хорошо подумать», а затем уже предлагать свой вариант операции. Дело в том, что командующий 1-м Белорусским фронтом и его штаб в отличие от предыдущих операций, когда наносился один основной удар и другой (или несколько) вспомогательный, предложили нанесение в Белоруссии двух одинаковых, равных по значению ударов. Это была новинка в военной практике последних лет.

Из воспоминаний К. К. Рокоссовского:

Мы готовились к боям тщательно. Составлению плана предшествовала большая работа на местности, в особенности на переднем крае. Приходилось в буквальном смысле слова ползать на животе. Изучение местности и состояние вражеской обороны убедило в том, что на правом крыле фронта целесообразно нанести два удара с разных участков: один – силами 3-й и 48-й армий из района Рогачева на Бобруйск, Осиповичи, другой – силами 65-й и 28-й армий из района нижнее течение Березины, Оза-ричи в общем направлении на Слуцк. Причем оба удара должны быть главными. Это шло вразрез с установившимся взглядом, согласно которому при наступлении наносится один главный удар, для чего и сосредоточиваются основные силы и средства. Принимая несколько необычное решение, мы шли на известное распыление сил, но в болотах Полесья другого выхода, а вернее сказать – другого пути к успеху операции у нас не было.

Дело в том, что местность на направлении Рогачев, Бобруйск позволяла сосредоточивать там в начале наступления силы только 3-й армии и лишь частично 48-й. Если этой группировке не помочь ударом на другом участке, противник мог бы не допустить здесь прорыва его обороны, у него осталась бы возможность перебросить сюда силы с не атакованных нами рубежей. Два же главных удара решали все проблемы: в сражение одновременно вводилась основная группировка войск правого крыла фронта, что было недостижимо на одном участке из-за его сравнительной ограниченности; противник терял реальные возможности маневра; успех, достигнутый пусть даже сначала на одном из этих участков, ставил немецкие войска в тяжелое положение, а нашему фронту обеспечивал энергичное развитие наступления.

Окончательно план наступления отрабатывался в Ставке 22 и 23 мая. Наши соображения о наступлении войск левого крыла фронта на люблинском направлении были одобрены, а вот решение о двух ударах на правом крыле подверглось критике. Верховный Главнокомандующий и его заместители настаивали на том, чтобы нанести один главный удар – с плацдарма на Днепре (район Рогачева), находившегося в руках 3-й армии. Дважды мне предлагали выйти в соседнюю комнату, чтобы продумать предложение Ставки. После каждого такого “продумывания” приходилось с новой силой отстаивать свое решение. Убедившись, что я твердо настаиваю на нашей точке зрения, Сталин утвердил план операции в том виде, как мы его представили.

— Настойчивость командующего фронтом, — сказал он, — доказывает, что организация наступления тщательно продумана. А это надежная гарантия успеха.

Вся операция получила условное название “Багратион”…[135]

Согласно плану этой операции, войскам четырех фронтов (1-й Прибалтийский – командующий И. Х. Баграмян, 3-й Белорусский – командующий И. Д. Черняховский, 2-й Белорусский – командующий И. Е. Петров, 1-й Белорусский – командующий К. К. Рокоссовский) предстояло выполнить целый ряд задач: ликвидировать выступ противника в районе Витебск, Бобруйск, Минск; разгромить крупную группировку гитлеровцев «Центр»; освободить Белоруссию; начать освобождение Польши, после чего перенести военные действия на территорию фашистской Германии. Исключительно важное значение имело взаимодействие между фронтами, особенно между 1-ми 3-м Белорусскими фронтами, потому что именно войска этих фронтов должны были, продвинувшись на запад, сомкнуть свои фланги западнее Минска.

С началом Белорусской наступательной операции, где приходилось действовать на трудно проходимой болотистой местности, войска 1-го Белорусского фронта в первый же день прорвали сильно укрепленную оборону противника, в течение пяти суток окружили и уничтожили в районе Бобруйска более шести германских дивизий и продвинулись на глубину до 110 км со средним темпом наступления до 20–25 км в сутки. Даже сдержанный, не склонный выражать свои эмоции Верховный Главнокомандующий не удержался от похвалы К. К. Рокоссовского: «Какой молодец!.. Настоял и добился своего…» Еще до окончания этой операции, так сказать, досрочно, Константин Константинович был удостоен высшего на тот момент воинского звания «Маршал Советского Союза» (29 июля 1944 г.).

Войска 1-го Белорусского фронта успешно наступали. В конце июня – начале июля фронт частью сил участвовал в проведении Минской операции. Затем в течение июля – начала августа провели Люблинско-Брестскую операцию, в ходе которой форсировали р. Вислу, захватили на ее берегу магнушевский и пулавский плацдармы, освободили города Люблин (24 июля), Брест (28 июля), Седлец (31 июля). В августе – декабре 1944 г. войска фронта вели боевые действия по удержанию и расширению плацдармов на Висле и готовились к зимнему наступлению.

В конце лета 1944 г. ко всему комплексу проблем, решаемых маршалом Рокоссовским, добавилась еще одна, притом незапланированная. Дело в том, что в начале августа 1944 г. неожиданно для советского командования в Варшаве началось вооруженное восстание, спровоцированное лондонским эмигрантским правительством с целью установления своей власти до подхода войск Красной Армии. Несмотря на явное нежелание руководителей восстания сотрудничать с советским командованием, К. К. Рокоссовский (поляк по национальности) сделал все, что мог, для оказания помощи восставшим. К этому времени войска 2-го Белорусского фронта только что завершили наступательную операцию, продвинувшись на глубину 500–600 км, понеся при этом большие потери и испытывая острую нехватку материальных средств. И тем не менее К. К. Рокоссовский предпринял ряд наступательных действий с целью давления на противника, однако они успеха не имели. По воздуху и другими путями советское командование старалось оказать восставшим посильную материальную помощь.

За образцовое выполнение боевых заданий по руководству операциями фронтов Указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 июля 1944 г. К. К. Рокоссовский был удостоен звания «Герой Советского Союза».

В ноябре 1944 г. неожиданно для себя Рокоссовский был назначен командовать 2-м Белорусским фронтом, а на его прежнее место прибыл Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. В исторической литературе по этому поводу приводятся самые разные высказывания, поэтому есть смысл обратиться к первоисточнику, т. е. мемуарам К. К. Рокоссовского.

В его книге воспоминаний читаем:

Уже был вечер. Только мы собрались в столовой поужинать, дежурный офицер доложил, что Ставка вызывает меня к ВЧ. У аппарата был Верховный Главнокомандующий. Он сказал, что я назначаюсь командующим войсками 2-го Белорусского фронта. Это было столь неожиданно, что, не подумав, я тут же спросил:

— За что такая немилость, что меня с главного направления переводят на второстепенный участок?

Сталин ответил, что я ошибаюсь: тот участок, на который меня переводят, входит в общее западное направление, на котором будут действовать войска трех фронтов – 2-го Белорусского, 1-го Белорусского и 1-го Украинского; успех этой решающей операции будет зависеть от тесного взаимодействия этих фронтов, поэтому на подбор командующих Ставка обратила особое внимание.

Касаясь моего перевода, Сталин сказал, что на 1-й Белорусский назначен Г. К. Жуков.

— Как вы смотрите на эту кандидатуру?

Я ответил, что кандидатура вполне достойная. По-моему, Верховный Главнокомандующий выбирает себе заместителя из числа наиболее способных и достойных генералов. Жуков таким и является. Сталин сказал, что доволен таким ответом, и затем в теплом тоне сообщил, что на 2-й Белорусский фронт возлагается очень ответственная задача, фронт будет усилен дополнительными соединениями и средствами:

— Если не продвинетесь вы и Конев (командующий 1-м Украинским фронтом. — Н.Ч.), то никуда не продвинется и Жуков.

Заканчивая разговор, Сталин заявил, что не будет возражать, если я возьму с собой на новое место тех работников штаба и управления, с которыми сработался за долгое время войны. Поблагодарив за заботу, я сказал, что надеюсь и на новом месте встретить способных сотрудников и хороших товарищей. Сталин ответил коротко:

— Вот за это благодарю!

Этот разговор по ВЧ происходил примерно 12 ноября, а на другой день я выехал к новому месту назначения. Маршал Жуков тогда еще не прибыл. Спустя некоторое время я решил поехать, встретиться с ним и попрощаться с товарищами.

Был как раз праздник артиллерии, и мы провели вечер в тесной командирской семье. Высказано было много пожеланий. Тепло попрощавшись с Георгием Константиновичем и со своими сослуживцами, в бодром настроении я вернулся во 2-й Белорусский фронт, будучи доволен, что не поддался соблазну и никого из своих сотрудников не потянул за собой. Я встретил достойных офицеров как в штабе фронта, так и в управлении. Мы быстро сработались[136].

Несколько слов о руководящем составе 2-го Белорусского фронта: заместителем К. К. Рокоссовского был назначен генерал-полковник К. П. Трубников (мы его упоминали в главе «На воле!»), начальником штаба работал генерал-лейтенант А. Н. Боголюбов, артиллерией фронта командовал генерал-полковник артиллерии А. К. Сокольский, начальником связи был генерал-лейтенант Н. А. Борзов, тылом фронта руководил генерал-лейтенант интендантской службы Ф. Н. Лагунов. Все они были профессионалами в своем деле, и Константин Константинович остался доволен своими новыми помощниками.

Во главе войск 2-го Белорусского фронта К. К. Рокоссовский успешно провел Млавско-Эльбинскую операцию и своими передовыми соединениями вышел на р. Вислу. Но в связи с отставанием 3-го Белорусского фронта генерала И. Д. Черняховского Ставка поставила Рокоссовскому несколько иную задачу: повернуть основные силы фронта на север и северо-восток против восточно-прусской группировки немцев, блокировав ее с запада и юго-запада и отрезав от внутренних районов Германии.

После выхода к Балтийскому морю основных сил 2-го Белорусского фронта, Ставка снова перенацелила войска Рокоссовского на берлинское направление. Для этого Константину Константиновичу и его штабу пришлось проводить необычный маневр – разворачивать войска на 180 градусов. Проводя эту крупнейшую перегруппировку, пришлось в течение 6–9 суток перебрасывать комбинированным способом на 300–350 км армии, корпуса и дивизии. По словам маршала Рокоссовского, это был сложный маневр войск целого фронта, подобного которому не было на протяжении всей Великой Отечественной войны. При выполнении этой задачи проявились высокие организаторские способности со стороны командующего фронтом и его начальника штаба генерал-лейтенанта А. Н. Боголюбова. В итоге в установленные сроки войска Рокоссовского вышли на предназначенные им рубежи.

В Берлинской операции 2-й Белорусский фронт под командованием К. К. Рокоссовского принял самое активное участие. В своих воспоминаниях маршал пишет:

Выполнение этой задачи возлагается на три фронта: 1-й Белорусский, 1-й Украинский и 2-й Белорусский. В общих чертах операция должна развиваться следующим образом. Удар в общем направлении на Берлин наносит 1-й Белорусский фронт, одновременно частью сил обходя город с севера; 1-й Украинский фронт наносит рассекающий удар южнее Берлина, обходя город с юга. Наш, 2-й Белорусский, наносит рассекающий удар севернее Берлина, обеспечивая правый фланг 1-го Белорусского фронта от возможных контрударов противника с севера, и ликвидирует все вражеские войска севернее Берлина, прижимая их к морю.

Начало операции устанавливалось Ставкой для войск 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов 16 апреля, для нас – 20 апреля. (Раньше мы не могли в связи с перегруппировкой войск с востока на запад.)

Надо сказать, что эти четыре дня отсрочки мы получили только после того, как я раскрыл все трудности, которые стояли перед нами. Фронт нацеливался на новое направление, по существу не завершив предшествующую Восточно-Померанскую операцию. Нам отводится невероятно короткий срок на перегруппировку, хотя войска должны преодолеть расстояние свыше 300 километров. Я попросил помочь фронту в сложной передислокации. Но дополнительный автотранспорт нам не был выделен. Все это до предела сокращало время на подготовку сложнейшей операции по формированию такой большой водной преграды, как Одер в его нижнем течении. По сути дела войскам фронта предстояло начать наступление с ходу…[137]

Приложив неимоверные усилия, войска маршала Рокоссовского выполнили поставленную перед ними задачу. В ходе наступления они форсировали Одер в его нижнем течении и, продвинувшись на глубину 200 км, разгромили штеттинскую группировку противника, обеспечив с севера наступление ударной группировки 1-го Белорусского фронта на Берлин. 4 мая 1945 г. войска Рокоссовского вышли к Балтийскому морю и на рубеж Эльбы, где установили связь с английской 2-й армией. 7 мая командующий английскими войсками фельдмаршал Б. Монтгомери принимал К. К. Рокоссовского в своем штабе. 10 мая состоялся ответный визит, на котором Монтгомери предложил тост «за выдающегося русского полководца К. К. Рокоссовского и его доблестные войска».

За умелое руководство войсками фронта в Восточно-Прусской, Восточно-Померанской и Берлинской операциях К. К. Рокоссовский 1 июня 1945 г. награжден второй медалью «Золотая Звезда».


Подводя некоторые итоги полководческой деятельности К. К. Рокоссовского в годы Великой Отечественной войны, необходимо отметить следующее. Во-первых, он на всех занимаемых постах умело управлял вверенными ему войсками. Главной отличительной чертой его таланта искусного военачальника была присущая ему способность глубоко и всесторонне анализировать конкретно сложившуюся обстановку, положение противника и своих войск, предвидеть вероятное развитие событий на том или ином участке фронта и, исходя из этого, находить соответствующие решения и действия. Причем характерно то, что он не просто реагировал на стихийно складывавшуюся обстановку, а старался каким-то образом влиять на нее в нужном направлении (дезинформация противника, демонстрационные действия и т. п.).

Во-вторых, о стиле его деятельности. Сравнив методы руководства войсками двух самых выдающихся полководцев Великой Отечественной войны – Г. К. Жукова и К. К. Рокоссовского, видим два разных стиля управления. Жуков был более властным, жестким, твердым, категоричным. Рокоссовский же, также обладая высокими волевыми и организаторскими качествами, в то же время был более гибким, более терпимым к подчиненным ему людям, он обладал по сравнению с Жуковым большей внутренней культурой и личным обаянием. В войсках не только уважали, но и любили своего командующего. Возможно, что этому в определенной степени способствовал сопровождавший его негласно ореол «мученика» сталинских лагерей и тюрем, попасть в которые в те годы легко мог каждый гражданин страны.

Генерал армии П. И. Батов, командовавший 65-й армией и прошедший вместе с К. К. Рокоссовским путь от Сталинграда до Берлина, в своих воспоминаниях свидетельствует: «Мы в армиях очень часто видели командующего фронтом, слышали его распоряжения, советы, замечания. Он никогда не навязывал своих предварительных решений, одобрял разумную инициативу и помогал развивать ее. Умело руководил подчиненными так, что каждый генерал и офицер с желанием вносил в общее дело свою долю творчества. Рокоссовского характеризовали сильная воля, твердые убеждения, свой почерк и, наконец, интуиция».

Другой военачальник – генерал-полковник К. П. Трубников (как и Рокоссовский, был освобожден из тюрьмы накануне войны), несколько лет работавший на фронтах заместителем у Константина Константиновича, рассказывал о стиле работы своего командующего: «Вот, например, в штабе разрабатывается операция. На карте все предусмотрено. Собирается штабное совещание. Рокоссовский приходит, внимательно все рассмотрит, а потом вдруг говорит: “Давайте проиграем?” Проигрываем. Выясняются недостатки, неучтенные детали взаимодействия. Начинается спор. Командующий заключает: “Решаем так: подумать до утра”. Наутро собираемся снова у командующего фронтом. “Как наш Генеральный штаб думает?” — спрашивает он у начальника штаба. Тот отвечает, что согласен с внесенными дополнениями. “А командующий артиллерией?” У Василия Ивановича Казакова тоже все согласовано. “Ну, и я согласен, — говорит Рокоссовский. — Теперь напишем приказ о наступлении”. А иногда всех выслушает, поблагодарит за работу и скажет: “Попробуем эту задачу решить иначе”, – и развернет свою программу, более глубокую и оригинальную»[138].

Совсем немного довелось поработать совместно с К. К. Рокоссовским в 1942 г. генерал-майору М. И. Казакову – начальнику штаба Брянского фронта, однако и этого короткого времени хватило для того, чтобы проникнуться к новому командующему фронтом глубоким уважением: «…Мне очень мало довелось поработать под руководством Константина Константиновича. Но и те восемь – десять дней, в течение которых я имел возможность близко соприкасаться с ним, остались в моей памяти поныне. Особенно большое впечатление произвело на всех нас – генералов и офицеров управления фронта – внимание его к мнению своих подчиненных. Человек высокой культуры, он умел терпеливо выслушать каждого, тут же выделить главную суть в суждениях собеседника и использовать в интересах дела знания и опыт коллектива. Я не ошибусь, если скажу, что в очень короткий срок Константин Константинович сумел расположить к себе всех своих новых сослуживцев. Нам нравилась его спокойная деловитость»[139].

В-третьих, о рейтинге (говоря современным языком) К. К. Рокоссовского среди полководцев Великой Отечественной войны. Здесь обратимся к оценке, которую Константину Константиновичу дал ближайший сподвижник Сталина В. М. Молотов. Тот сказал, что «по характеру для крутых дел Жуков больше подходил. Но Рокоссовский при любом раскладе в первую тройку всегда войдет. А кто третий – надо подумать…» Сталин тоже очень ценил Рокоссовского и ему, можно сказать, симпатизировал, называя его, особенно после Белорусской операции, «мой Багратион». Подбирая кандидатуру командующего Парадом Победы, Сталин без колебаний предпочел всем остальным именно К. К. Рокоссовского.

Страна чествовала и славила своих героев. Кульминацией этих торжеств в Москве был Парад Победы, проведенный на Красной площади 24 июня 1945 г. В приказе Верховного Главнокомандующего № 370 говорилось:

В ознаменование победы над Германией в Великой Отечественной войне назначаю 24 июня 1945 года в Москве на Красной площади парад войск Действующей армии, Военно-Морского Флота и Московского гарнизона – Парад Победы.

На парад вывести: сводные полки фронтов, сводный полк Наркомата обороны, сводный полк Военно-Морского Флота, военные академии, военные училища и войска Московского гарнизона.

Парад Победы принять моему заместителю Маршалу Советского Союза Жукову.

Командовать Парадом Победы Маршалу Советского Союза Рокоссовскому…[140]

Оба полководца появились на Красной площади верхом: Г. К. Жуков – на белом коне, К. К. Рокоссовский – на вороном. Пробыв много лет кавалерийскими командирами, они чувствовали себя в седле уверенно, привлекая взгляды трибун своей молодецкой осанкой, хотя как тому, так и другому было уже под пятьдесят. Маршалы объехали сводные полки, сформированные из солдат, сержантов и офицеров, наиболее отличившихся в сражениях войны. Представлены были все фронты, начиная с самого северного (Карельского) и кончая самым южным (3-м Украинским). В строю были представлены все основные воинские специальности – от сухопутных и морских пехотинцев до летчиков, танкистов и кавалеристов, от саперов и связистов до военных музыкантов. Прохождение парадных колонн представляло собой красочное, незабываемое зрелище. Особенно впечатляющим был момент, когда знамена поверженного врага бросались к подножию Мавзолея В. И. Ленина.

Вечером 25 июня в Кремле состоялся прием в честь участников Парада Победы. Произносились тосты за советских солдат и маршалов – победителей неимоверно сильного врага, изгнавших его с территории нашей Родины и окончательно добивших в самом логове фашизма – Берлине. В своей здравице Константин Константинович Рокоссовский заявил: «Командование Парадом Победы я воспринял как самую высокую награду за всю свою многолетнюю службу в Вооруженных Силах».

В мирное послевоенное время маршал К. К. Рокоссовский командовал Северной группой войск (в Польше). С октября 1949 г. – министр Национальной обороны Польской Народной Республики. С 1956 г. – заместитель министра обороны СССР, с октября 1957 г. – командующий войсками Закавказского военного округа. В 1958–1962 гг. – заместитель министра обороны СССР. С 1962 г. находился в группе генеральных инспекторов.

Константин Константинович Рокоссовский не был баловнем судьбы в буквальном понимании этого выражения. Он не перескакивал быстро через ступеньки служебной лестницы, минуя некоторые из них. Нет, даже наоборот – полком, бригадой и дивизией будущий маршал командовал по несколько лет. Он последовательно преодолевал эти трудные ступеньки – эскадрон, полк, дивизия, корпус, армия, фронт. На этом многотрудном пути были неудачи, ошибки, упущения и огорчения, но была и радость достижений, преодолений, побед. Его полководческий талант с каждой новой должностью совершенствовался, проходя дополнительную огранку.

В офицерской среде о Константине Константиновиче ходили настоящие легенды. В этих легендах тесным образом переплелось многое: рассказывали, что он подвергся репрессиям и побывал в лагерях; что у него в подчинении на фронте было много бывших уголовников, которые слушали только его, как бывшего лагерника, и т. п. Автор этих строк, начавший свою офицерскую службу в пятидесятых годах прошлого века, т. е. десять лет спустя после окончания войны, еще захватил эту пору рассказов о геройском поведении самого Рокоссовского и его «рокоссовцев».

Действительно, когда представлялась возможность, К. К. Рокоссовский всегда охотно встречался с молодыми офицерами, особенно со слушателями военных академий. Одна из таких встреч произошла весной 1962 г. в стенах Военной академии имени М. В. Фрунзе. Вспоминает доктор исторических наук, профессор, полковник в отставке Ф. Д. Свердлов:

В один из дней апреля 1962 года я вел занятия в учебной группе 3-го курса (выпускного. — Н.Ч.) Военной академии им. М. В. Фрунзе, где преподавал уже десять лет. Неожиданно в класс не вошел, а буквально вбежал начальник кафедры оперативного искусства генерал-лейтенант Н. И. Белов и взволнованно сказал мне: “Приехал Рокоссовский… Хочет послушать. Я пригласил его в вашу группу… Сейчас войдет!” Через минуту в сопровождении начальника учебного отдела появился маршал. Я дал команду, начал докладывать ему, но он улыбнулся, подал руку и доклад сам собой прервался. Двухметрового роста, широкоплечий, с ярко-голубыми глазами на красивом улыбающемся лице, он произвел на всех нас неотразимое впечатление.

Один из слушателей предложил Константину Константиновичу свое место за первым столом, но он отказался.

— Я сяду по старой памяти сзади, — сказал К. К. Рокоссовский, — где сидел в академии еще в 1929 году (на курсах усовершенствования. — Н.Ч.).

Занятия были рассчитаны на четыре часа, но я закончил их за три, считая, что надо оставить час на беседу с маршалом, и не ошибся. Он вышел к висевшей большой карте, на которой были нарисованы боевые действия танковой армии, и сказал: “Вы хорошо разобрали сложный вопрос развития успеха и возможные решения, но помните: главное – это инициатива, самостоятельность, готовность взять на себя ответственность за смелые и решительные действия, использовать танковую армию только для стремительного, дерзкого рассекающего удара на глубину нескольких сот километров”. Он сделал небольшую паузу и уже другим, более мягким тоном сказал: “Если есть вопросы, я с удовольствием отвечу”. Я ожидал, что слушатели спросят его о Сталинграде, о Берлине, но первый же вопрос был неожиданным: “За что вас арестовали перед войной и долго ли вы были в тюрьме?”

Улыбка сразу сошла с лица маршала. Он внимательно посмотрел на спросившего молодого майора и после довольно большой паузы сказал: “За что? За что и всех арестовывали. Объявили польским шпионом. Это было нетрудно, ведь я поляк, да и корпусом командовал кавалерийским в Белоруссии, недалеко от польской границы. Арестовали в августе 1937 года. На первом же допросе следователь предложил мне подписать заранее подготовленное признание в шпионаже. Я, конечно, отказался. Потом было много таких допросов… Били… Вдвоем, втроем, одному-то со мной не справиться! В тюрьме просидел ровно три года, страшных и долгих три года. Выпустили в августе 1940-го (правильно – в марте 1940 г. – Н. Ч.), присвоили звание генерал-майора, вновь назначили в Белоруссию командиром моего родного 5-го кавалерийского корпуса, а в ноябре – командиром 9-го механизированного, с которым и вступил в войну”.

— Расскажите, пожалуйста, о Московской битве, — спросили сразу двое.

— Как шло сражение в начале войны? — прозвучал громкий вопрос.

— Правда ли, что Г. К. Жуков служил у вас командиром полка? — раздался третий.

Маршал широко улыбнулся и неожиданно сказал: “У вас обед ведь скоро… на все ответить я не успею…”

— Обед у нас длится два часа, — сказал Н. И. Белов, — а с маршалами слушатели беседуют не часто.

— Хорошо, — согласился К. К. Рокоссовский, — я отвечу…[141]

Рассказывая слушателям Военной академии имени М. В. Фрунзе о своей работе в Польше, К. К. Рокоссовский не стал лакировать действительность и опускать негативные моменты:

В Польшу меня направили в октябре 49-го. Было это сделано по просьбе Польского правительства. Здесь меня назначили министром национальной обороны, заместителем председателя Совета Министров Польши. Присвоили звание маршала Польши. Стал я, кажется, единственным в мире маршалом двух стран. Мне предстояло произвести реорганизацию Войска Польского, укрепить его боеспособность, очистить от чуждых элементов. Нельзя сказать, что весь офицерский корпус Вооруженных Сил Польши тепло принял меня. Часто во время приездов в дивизии из глубины построенных на плацах для встречи войск слышались одиночные, а иногда и групповые выкрики: “Уезжайте в Россию!”, “Долой красного маршала!”. Больше того, в январе 1950 г. при посещении артиллерийских частей в Люблине в меня стреляли из пистолета. Выстрел был произведен с большого расстояния, и пуля пролетела мимо. Стрелявшего не нашли. Через три месяца в Познани по моей машине дали автоматную очередь. Оказался раненым сопровождавший офицер, было разбито вдребезги заднее стекло, но я не пострадал. И на этот раз стрелявших не нашли.

Выступали против меня в основном бывшие участники Армии Крайовой и формирований “Национальных Вооруженных Сил”. Поэтому работать в Польше было трудно. Большую помощь оказывал заместитель министра национальной обороны генерал-полковник С. Г. Поплавский, тоже наш генерал, Герой Советского Союза, командовавший на фронте советским стрелковым корпусом, а в 1944–1945 годах – созданными в СССР 1-й, а затем 2-й армиями Войска Польского, входившими в ходе войны в 1-й Белорусский фронт. Помогли и сотни советских офицеров, посланных в Польшу, зачисленных в Войско Польское и занявших ответственные посты в соединениях, в штабах военных округов и центральных управлениях. Большую поддержку всегда оказывал Президент Польши Б. Берут, ставший в 1952 году Председателем Совета Министров.

Выполнив возложенные на меня обязанности, создав в Войске Польском реорганизованные сухопутные войска, ракетные соединения, войска ПВО, авиации и Военно-Морского Флота, я в 1956 году вернулся в Советский Союз. Вскоре возвратились из Польши и все советские генералы и офицеры[142].

Умер К. К. Рокоссовский в Москве 3 августа 1968 г. Урна с его прахом замурована в Кремлевской стене.


Загрузка...