Из истории группы "Облачный край"

ГЛАВА 5, ЧАСТЬ 2: АНДРЕЙ ТРОПИЛЛО ЗАПИСЫВАЕТ ГРУППУ “ОБЛАЧНЫЙ КРАЙ”. – “УБЛЮЖЬЯ ДОЛЯ”

Ежедневно город Ленинград продолжал удивлять меня необычными людьми и новыми неизгладимыми впечатлениями. Губерман, взял надо мной культурное шефство и после записи старался водить меня на всевозможные квартирные и полуподпольные сэйшена, тем самым, ликвидируя мою поморскую дремучесть. Подобное времяпровождение в Ленинграде было обыденным явлением, но, живя в Архангельске, я даже и не предполагал, что так бывает – концерт на квартире. И вообще, Губерман и Вишня попросту открыли мне такое явление, как “русский рок”, которое досель я не признавал, не знал и не хотел знать. Тропилло меня подковывал больше в техническом плане, потому что слушать чужую музыку, сидя рядом с многоканальным магнитофоном AMPEX было просто нелепо – все драгоценные часы тратились только на благо.

Лишь единожды я позволил себе расслабительную вылазку: Женя Губерман привез меня к легендарному, совершенно хрестоматийному человеку – Коле Васину. Я как увидел это все… но спустя некоторое время этот дом стал меня угнетать. Все сплошь про Битлз и вокруг Битлз и ничего, кроме Битлз… труднее всего стало в тот момент, когда я понял, что для хозяина квартиры ни я, ни моя музыка, и никакая музыка вообще, кроме участников Битлз и их поющих баб не существует и даже более того – не должно и не имеет права существовать никогда.

И, несмотря на то, что я любил Битлз, и первое что услышал из музыки, было Битлз, на вопрос Жени “не хочу ли я посмотреть раритетные альбомы фотографий Битлз” я твердо ответил: “нет”. У Коли Васина борода сама как-то подалась вперед, и он сквозь зубы Жене процедил: – “Видать, не из нашей оперы паренёк”. “Ты что, все люди мечтают попасть в этот дом” – Жене стало неудобно, но я предложил ему немедленно покинуть место, в котором царил такой недружелюбный фон.

Владимир Будник (гр. “Святая Луиза”).

Фото из архива А.Вишни

Вырисовывался удивительный по качеству материал: c каждым днем все чётче и чётче. Возник вопрос – а кто же на эту красоту будет накладывать голос? Кто споет? Неужели Тропилло придется искать вокалиста нам на альбом? Что же тогда получится? Разве это будет “Облачный Край”, если там будет петь ленинградский вокалист?

Отметая от себя все эти мутные мысли, я все время думал о Рауткине, который сейчас в Харькове, ведь никто кроме него не мог спеть наши партии, да и я настолько привык к его яркой манере исполнения, что не представлял, кем его можно было бы заменить. Поневоле пришлось чесать репу, причем очень напряженно. Андрей всё-таки сделал мне несколько кадровых предложений: это были, в общем-то, неплохие вокалисты, но для нашей музыки они явно не подходили. В итоге, я пришел к выводу, что помочь мне может только один человек – мой старинный приятель из архангельской группы “Святая Луиза” Вова Будник, который уже спел однажды у нас на альбоме “Сельхоз-рок”. И хотя его голос сильно отличался от голоса Рауткина, мне он очень нравился, нравилась подача – по энергетике он ничуть Олегу не уступал.

Положение нужно было спасать. Я еще мог, как-то спеть пару-тройку песен, что собственно и сделал, но высокие ноты мне не подвластны. Тропилло поддержал мою мысль съездить в Архангельск за Будником, и хотя у меня были сомнения в том, что удастся его привезти – Вова в то время крепко посиживал буквально на всем, что было растворимо. Я взял билет и отправился на родину, с твердым намерением доставить на запись вокалиста в любом состоянии.

Прилетел утром, в начале десятого и сразу с автобуса – к Буднику, хотя понимал, что результат визита к нему в такое время был явно непредсказуем. Обычно, в такой ранний час, Вова только баиньки отходил… Открыла дверь его мама и не очень дружелюбно предложила мне самому его попытаться привести в чувство. Зайдя к нему в комнату, я сразу почувствовал, что это будет не просто.

Я продрался к нему сквозь горы пустых бутылок и топором висящий в воздухе перегар, стал трясти его за плечо, неистово крича ему прямо в ухо. Сон моего товарища был не просто крепкий, а очень крепкий! Я применил к нему все свои знания из области гражданской обороны – разве что искусственное дыхание ему не делал и он, наконец, зашевелился, что-то забормотал, уставился на меня, не узнавая. Наконец, богатырский сон начал понемногу отступать:

– “Что? Ты? Ты что? Ты-ж вроде уехал в Ленинград, какого хрена…”

– “Да, я приехал, говорю, и приехал я за тобой, Вова”

– “А чо такое?” – не понимающе пялился на меня, – «куда это за мной?”

– “А туда – помнишь, ты обещал мне, что если мне когда нибудь потребуется помощь вокалиста, то ты мне поможешь?”

– “А, да, помню, конечно, в натуре, а чо надо делать-то?”

– “А ничего особенного, надо просто щас вот взять и сесть на самолет и Ленинград, в студию”

– “А, хорошо, я понял, когда нужно выезжать?”

– “Не когда, а вот прямо сейчас, еще есть сегодня самолет, вот на него и сядем и полетим в студию, в Ленинград”

Будник славился своей лёгкостью на подъём, безропотно отдал мне свой паспорт, чтобы я купил билеты, только попросил купить ему “маленькую”, чтобы подлечить немного здоровье. Предупредил, что денег у него нет вообще, и я успокоил его, дескать, раз я тебя приглашаю, то и материальный вопрос лежит на мне. Я сбегал в кассы аэрофлота, купил билет и “маленькую” для Будника. Вова тут же её одним глотком опрокинул, занюхал рукавом видавшего виды свитера. Буквально на глазах в течение полутора минут человек преобразился, глазищи его бесноватые заблестели.

Мы вышли, сели в автобус, и поехали в аэропорт. Едва не опоздав на регистрацию, успешно сели в самолет и – в путь! Всю дорогу Вова проспал и по прибытию, мне удалось его практически на плече доволочь до стоянки и погрузить в таксомотор. По пути нам пришлось сделать остановку – Вова попросил купить ему бутылочку пива… приехали. По предварительному договору с Тропилло, сначала в студию зашел я один, Будник ждал за углом. Никто из работников не должен был его видеть.

– “Привез?”- спросил Андрей.

– “Привез!” – отвечаю.

– “Ну, веди, показывай” – мы вышли с Тропилло на улицу. За углом с ноги на ногу переминался Вова Будник. Андрей внимательно его осмотрел, закрыл капюшоном патлы, сказал, что за пионера сойдет. Так мы, за разговорами, прошли мимо вахтёрши, поздоровались, она очень пристально на нас посмотрела. Вова был очень маленького роста, и только опухшее лицо выдавало в нем человека, давно уже вышедшего из пионерского возраста.

В целях сокращения времени сессии, чтобы не мелькать лишний раз перед глазами начальства, Тропилло отодвинул во времени все записи, которые велись параллельно на студии, и решил работать, что называется, до упора, только изредка выходя из студии немного продышаться и совершить моцион. Поставили Будника к микрофону, включили ему болванки для разогрева голосовых связок, и я отправился в гастроном за колбасой насущной, за “плотью и кровью”, не менее насущными для нас. Без этого, ни о какой плодотворной работе разговора и быть не могло.

Так как мои шастанья мимо вахтерши тоже было необходимо уменьшить до минимума – я и взял в магазине ровно столько, сколько смог унести. К записи все было готово, и Володя, уже спустя час-полтора объявил о полной своей готовности. Тексты учить было ни к чему, чай не концерт, я написал ему большими печатными буквами первую песню “Союз Композиторов” – так мы и решили записывать номера в том порядке, в котором они будут стоять в альбоме. Тропилло был приятно удивлен, что, несмотря на свой субтильный вид, Будник распевался всё сильней и сильней – и, наконец, из него стала выходить такая моща, какой Питер досель, и не слыхивал.

Обложка альбома. Из архива А.Вишни.

Для большего разнообразия и просто ради расширения звуковой палитры мы решили, что некоторые песни исполним вдвоем – несколько фраз споет Вовка, несколько я, а припевные части мы положим вместе, хотя раньше мы никогда не пробовали делать так – всегда пел либо я, либо Рауткин. Наши с Вовой тембра очень хорошо дополняли друг друга – у него такой высокий, а у меня наоборот – низкий и рычащий – вместе это звучало здорово!

В общем, по прошествии нескольких часов работы всякие сомнения в целесообразности утреннего марш-броска оставили меня, хотя еще в самолете, пока Вован крепко спал у меня на плече, я еще не четко оценивал степень правильности принятого решения. Однако сейчас было видно, насколько самому Вове в-кайф поработать в нормальной студии – записывать вокал на отдельный канал и при этом четко слышать свой голос. К тому же, Буднику досель никогда еще не приходилось накладывать вокал на музыку подобного качества.

В целом, атмосфера, царившая в студии, располагала к скрупулёзной работе, даже не смотря на стрём, черным вороном круживший над нашими головами, в облике случайно зашедшего в студию стукача… стрем усугублялся еще и тем, что в “предбаннике” студии располагалась оружейная комната под круглосуточной вневедомственной охраной. Там стояла такая чувствительная сигнализация, что малейшее нашего облокочение или подпирание собой той двери было чревато немедленным приездом группы захвата, и им было бы очень интересно, чем обусловлено присутствие в образовательном учреждении пахнущих перегаром небритых людей. Нам-то, конечно, такое событие ничем не грозило, а Тропилло бы вылетел с работы однозначно, и наша запись, а также как и все остальные записи других групп были бы похерены, либо отодвинуты на неопределённый срок.

Так мы не заметили, как наступил вечер. Изрядно подустав от напряжения, мы хорошенько пригубили, и наше передвижение в пространстве стало затруднительно. Тропилло достал какие-то свернутые в рулоны тряпки, чехлы от инструментов – решили устроиться до утра прямо здесь. Проснулись рано утром, посмотрели на себя и решили сходить в баньку, что на Среднехтинском. Старинная петербургская баня из тёмного кирпича.

Вообще, на Охте много раритетных объектов: баня, пожарная каланча, пеньковый завод, Полюстровский ключ… Мы шли, небритые, вонючие по Охте и каждый думал о своём. Я думал о Тропилло и о том, что ему нужна не только баня, но и прачечная. Была у него (да и осталась) привычка: чтоб он не ел – копченая мойва, сочная ветчина или нарезанный на развесной бумаге холодец – руки свои он неизменно вытирал о брюки, пиджак или собственные волосы. Неостриженные засаленные патлы, непонятной формы усы на одну сторону, ходил черте-в-чем и это черте-что бликовало на солнце своими жирными пятнами… Маргинальный и циничный внутри, он всю жизнь подчинил совершенно иным законам – вне времени, вне социальных устоев. Главным, для него, всегда было работа. Не с пионерами, конечно – Андрей занимался фиксацией, а сказать больше – созиданием того, чего, наверное, в мире до него еще не было никогда.

Вообще, Ленинград меня совершенно поразил. Разница между Архангельском налицо, да и не только в гастрономах… Я не могу представить, чтобы у нас люди ходили в том, в чем спокойно передвигаются здесь. У нас бы такой номер не прошел.

Помню как Вова Будник с Андреем Булычёвым, ныне покойным моим басистом выпили, вывернули два армейских тулупа наизнанку, мехом наверх, так и пошли пешком, к центру города. Долго они так не прошли. Настиг милицейский козелок, и стали их запихивать туда без лишних вопросов… а они кочевряжились и орали: – “Прощайте, мы из организации Новая Свобода, прощайте”. Весь город об этом потом говорил, а я даже песню об этом написал, и Вова Будник её и спел.

А тут, в Питере… я жил у Вишни и к нему приходили таа-акие люди, они не прошли бы в Архангельске и квартала. Взять Свинью, например, Андрея Панова, тоже покойного, так вот если бы он решил прилететь к нам, его бы свинтили бы прямо с трапа самолета. Рваные кожаные джинсы, выкрашенный акрилом ядовитого цвета пиджак из клеёнки и красный кожаный галстук. Нет, я просто не понимал, как такое происходит в нашей стране, да еще и в колыбели трех революций.

…Мы приближались к сведению. Хотя в то время я еще не понимал, что это такое. Теоретически, конечно, знал, но опыта еще не было. Напряженность Тропилло достигла своего апогея, я не понимал, когда он спит – все время находился на ногах – и днем и ночью. Но стоило Андрею присесть хотя бы на минуту – он тут же засыпал. На сведении мы собирались вчетвером – хозяин, Будник, Губерман и я. Жене было крайне интересен процесс – такую музыку, как оказалось, он тоже играл впервые, в то время он играл в Аквариуме.

Сведение происходило ночью, начиналось с вечера, когда вся администрация и преподаватели расходились по домам. Мы садились на стулья прямо друг за другом, чтобы всем находиться в стереозоне, издали это было похоже на положение гребцов в байдарке. Первым номером свели вступление к альбому. Оно не обозначено отдельно, а приклеено к песне “Союз Композиторов” скотчем. На втором куске голова Андрея все больше устремлялась в пульт – он засыпал на ходу. В самом дальнем укромном углу обосновался Будник.

Спустя немного времени Тропилло быстренько показал мне, что ни в коем случае нельзя делать, чтобы случайно что-то не стереть и попросился немного полежать. “Я спать не буду, я все буду слышать, и если ты что-то сделаешь неправильно, я сразу услышу и скажу тебе” – с этими увещеваниями Андрей примостился под бочок к Буднику и, похоже, заснул раньше, чем его голова коснулась опоры. Иногда он что-то начинал бормотать во сне, мы спрашивали его все ли правильно у нас, он бормотал, что все правильно и засыпал вновь.

В итоге, сегодня, я большую половину нашего тогдашнего сведения отправил бы в брак. Однако нам вроде все нравилось. Часам к восьми проснулся Будник – вроде всё, говорит, зашибись, Тропилло тоже ничего не понял. “Тебе нравится?” – спросил меня. Но я не знал… так устал, что вкусовые рецепторы притупились, и ничего разобрать было нельзя…

Есть у меня такое качество – если к четырем-пяти утра я не засыпаю, то к рассвету открывается “второе дыхание” и уже себя в постель не загнать – сон проходит, и я бодро проживаю следующий день. Появилось желание как-то отметить окончание работы. Но на дворе стоял 1984 год – магазины открывались в 11. Впереди было три часа, и за это время мы сделали каждому по копии на 19, и одну я сделал для Вишни.

Должен сказать, что мы с Алексеем очень сблизились духовно, в Архангельске у меня такого человека не было, и нет. Он понимал все с полуслова, мы с ним тоже пробовали что-то записать и удивительное дело… Вишня до сих пор остается единственным человеком в моей жизни, которому я не просто готов простить музыкальное инакомыслие – под воздействием его чар даже я, строгий приверженец тяжелого рока, мог сыграть абсолютно попсовые рифы, и меня от этого не тошнило, а даже было прикольно, местами. Вероятно, нас объединяло чувство юмора, и за это качество, развитое у Вишни до совершенства, я готов был ему простить даже полную коллекцию пластинок Boney M на полке. Такого взаимопонимания, как с ним, я ни с кем не испытывал. Хотя мы, абсолютно разные люди… хотя сегодня я уже понимаю, что нас единит – мы оба, по сути, всю жизнь занимались одним делом – превращением говна в конфетку. Всегда работали черт знает на чем и неизменно выпускали продукт. Как в те времена, так и в сегодняшние дни…

Я отправил Будника на такси в аэропорт, шел к Вишне, нес ему первую копию и сокрушался, что такое приключение прошло мимо моих друзей – соратников. Бесспорно, альбом получился бы лучше, если бы Рауткин с Лысковским были рядом, лишь от их присутствия при записи и сведении мне было бы гораздо легче. Кстати потом, когда они все услышали, строго настрого наказали мне взять их с собой на следующую запись…

Билета у меня не было, я вручил Алексею плёнку, времени послушать вместе тоже уже не было – забрал инструменты и помчался в аэропорт, в надежде выкупить бронь. Но время было – конец августа, и в очереди в кассы стояло человек тридцать и все с детьми. Так я и проболтался у касс около суток с этими гитарами, которые проклял уже вконец. Отойти от касс, на протяжении всего этого времени было невозможно – нужно было “ловить”, когда объявят подсадку и выбросят два-три билета на рейс. Эти сутки стали для меня настоящим испытанием… Пленки для друзей жгли сознание – не терпелось скорее похвастаться им, рассказать обо всем, упрекнуть хорошенько, мол – дебилы, вы дебилы! Такое действо прошляпили…

Мой друг Алексей Булыгин из группы “Аутодафе” послушал альбом, и нарисовал великолепное оформление, в котором увидел свет виниловый диск OK “Ублюжья доля” фирмы “Мелодия” спустя несколько лет. Но в тот момент, я уже понимал, что освоенный нами в Архангельске принцип звукозаписи безнадежно устарел. Я испытывал смешанные чувства – с одной стороны безумную радость от выхода на новый качественный уровень, и с другой стороны я понимал, что стал заложником – ибо дома, по старинке работать было уже не интересно.

ГЛАВА 6, ЧАСТЬ 1: СТРЕМЯ И ЛЮДИ. “ПОРТВЕЙН ШЕВЧУКА, ГИТАРА БГ И БАС СОЛОГУБА”

Как я и ожидал, на моих друзей, Лысковского и Рауткина, запись “Ублюжьей Доли” произвела впечатление. Не то, чтобы качеством каким-то заоблачным – они оба осознали, что я, волею судьбы оставшись без них, смог продвинуть наше дело, не так давно еще бывшее для всех таким общим. Рауткину я послал бандероль, и Николай сразу, послушав альбом, немногословно дал понять, что впредь он всегда будет рядом и на следующую запись, и, что бы там ни было, он поедет обязательно. Похожие слова я прочитал спустя немного времени, когда с Украины пришло письмо от Олега. Он понимал, что я всегда смогу найти музыкантов, и Облачный Край будет жить, но и ему и Лысковскому было бы очень обидно, если такое случится: они дали мне понять, что всегда будут рядом. Это сильно подстегивало к дальнейшим действиям.

Снился Ленинград. Долго в Архангельске я уже находиться не мог – начал привыкать ездить в Питер. Меня манило вот это волшебное состояние интенсивной работы и общение с продвинутыми коллегами. В родном городе кипела какая-то рок-жизнь, но после Питера она, конечно же, казалась более разряженной. Поэтому при первой же финансовой возможности я садился на самолет и летел к Тропилло. Так я попал в конце 1984 года на 3й фестиваль Рок-клуба. Андрей Тропилло силами своих технических средств организовал запись всех концертов на два магнитофона “Тембр”, которые стояли у Вишни, когда я у него жил во время записи предыдущего альбома. Чтобы обеспечить ровную тягу на удвоенной скорости, Андрей поставил на советские магнитофоны иностранные двигатели, они были вдвое выше родных, поэтому нижних крышек девайсы не содержали, впрочем, как и боковых: они представляли собой два растопыренных каркаса. Все это, включая пульт и какие-то обработки, было размещено в большом помещении, примыкающем к концертному залу. Сигнал со всех микрофонов разветвлялся на зальный пульт и пульт Тропилло двумя большими “косами”.

Я оказался здесь прямо с самолета, Андрей показал мне принцип своей придумки, описал схему и вдруг куда-то пулей вылетел по организационным вопросам. Помещение было закрыто и огорожено, зрителей туда не пускали, только некоторые музыканты и операторы, помогавшие Андрею на сцене удаленно, могли находиться в этой импровизированной аппаратной. В углу расположилась небольшая кучка людей, и кто-то окликнул меня, пригласил в круг. В центре компании я увидел молодого, интеллигентного вида человека, в очках с припорошенной опилками бутылкой портвейна в руке. “Познакомься”, – мне говорят, – “это Юра Шевчук”. Мы познакомились, уже знали друг о друге. В Архангельске я слышал альбом “Периферия” и мне он очень нравился. Точнее, не очень, что б уж очень, но на фоне всего остального, мне нравилось. Бутылка откупорилась, стаканы принеслись, и за знакомство мы с ним чокнулись.

В фойе на стенах висели стенды с работами питерских фотохудожников. Здесь чувствовалось наличие арт-процесса – все было жутко необычно для неискушенных глаз. На одной из больших фотографий, почти в полный рост были изображены двое, ну с такими выражениями лиц, что я подспудно предположил, что уж их-то музыка обязательно должна мне понравиться. Подошел поближе, прочитал: “Алиса”. Стало очень интересно. На концертном плакате Кинчев и Задерий, с такой энергетикой…: они застыли в едином порыве, и я тогда, помню, испытал чувство зависти, что даже в их фото царит такое единство. Казалось, что снимки с какого-то западного концерта.

Зашёл к Тропилло. Я спросил, когда “Алиса” будет выступать – очень боялся пропустить. Обстановка фестиваля была классическая: какие-то группы выступали практически для себя и для своих друзей: вся публика разбредалась по фойе и по дальним углам. Группировались кучками – кто пил, кто курил, кто байки травил. Яблоку негде было упасть. Некоторые выступления собирали в зале полный аншлаг – люди сидели в проходах, друг на друге. Такая примерно обстановка воцарилась, когда настал черед Алисы. Всех – из фойе, из кафе, из туалетов, изо всех дыр и подсобных помещений, затянуло в зал, будто гигантским пылесосом.

Первым на сцену вышел в боевой раскраске Слава Задерий, основатель группы. Его попросили с пульта издать какой-нибудь звук, он заиграл басовый риф и зарычал в микрофон какие-то хлесткие строчки – тут я и присел. “Ого!”- подумал я, -“вот это Алиса…”. Но не тут-то было – постепенно стали выходить остальные музыканты, уплотняя своим появлением волну звука, исходящую со сцены. Кинчев вышел последним и зал неистово взревел. Этот звук я услыхал тогда впервые – никогда досель мне не приходилось самому участвовать в подобном мероприятии, я даже не предполагал, что так бывает. Все только “знали”, что будет круто, но никто раньше Кинчева не видел, и такая реакция зала на дебют меня обескуражила.

Я стоял, загипнотизированный Костиным мастерством. Он представлялся мне удавом, который смотрит на полный зал кроликов и думает, с кого начать. Слов я не разобрал, ибо были плохой аппарат и этот жуткий ор по сторонам…, но Костина подача! Выступление прошло на одном дыхании и произвело на меня неизгладимое впечатление. Справедливости ради, надо сказать, что весьма благоприятное действие оказал выпитый с Шевчуком портвейн. Я уже рассказывал, что никакой русскоязычной музыки не воспринимал, и собственно, ничто из того, что в то время записывал Тропилло не вызывало во мне никаких эмоций. Но когда я услышал Алису, понял: не одни мы тут, на Земле. Мероприятие нагрело меня до такой степени, что хотелось немедленно схватить инструмент и приступить к записи. Я понял, каким должен быть очередной Облачный Край, и этот концерт откликался во мне, на протяжении всей работы над альбомом.

Но тогда я приехал на один день, и по окончании концерта отправился в аэропорт. Всю ручную кладь я забил пепси-колой – в то время она только появилась, и не привезти из Москвы или Ленинграда пепси в Архангельск было вершиной маразма. Прилетел, и тут же ночью сел писать Рауткину письмо – мол, нет Олег, не одни мы на этом свете рубимся. Я подробно описал ему, как увидел Алису, и что творилось в зале. Засыпал с трудом, мысли о новом альбоме не давали покоя. Появился новый ориентир, и не хотелось ни в чем уступать увиденному в Ленинграде чуду, хотелось сделать еще лучше. Но где делать? Что? У нас даже репетировать было негде.

Решение пришло само собой: вызывают меня в заводской комитет Комсомола. Наш секретарь, Яков Поповенко, (ныне владелец заводов, газет, пароходов и радиочастот) и предлагает возглавить работу по обеспечению нашей ячейки культурно-массовым досугом. Иными словами, мне поручили вновь проведение дискотек, и под это нехитрое дело я направился к новому директору клуба, коей стала женщина. А главное – эта женщина была замужем за каким-то высоким милицейским чином.

Предыдущий директор вышвырнул нас по навету комитетчиков, я об этом рассказывал ранее. Яша посоветовал мне к ней подойти. Прихожу, так и так… В ответ: “Пожалуйста, какие проблемы, вот ваша аппаратура, все в целости, принимайте!”. Переданное в мое ведомство барахло, а именно так я относился к нашему скарбу после записи у Тропилло, не вызывало бурю эмоций, но это было помещение! Все же, не дома, с включённой в магнитофон гитарой. Я обрадовался, и с тех пор мы с Колей работали буквально денно и нощно. Записывали черновики и отсылали Олегу на Украину. Это было похоже на “бокс по переписке”: играют же эпистолярно в шахматы, вот и мы разрабатывали наш будущий альбом. И, хотя, всегда наши песни сочинялись в момент записи, мы вели некую подготовку – обсуждали, спорили.

Больше всего волновал вот какой момент: у всех участников популярных питерских групп, которые писались у Андрея, были великолепные инструменты, а у меня гитара Урал и трёхструнный бас, да и то, на балансе завода. Позвонил Тропилло, высказал свои опасения. Он ободрил: сказал, что от нас требуются новые свежие идеи, а уж на чём воплотить их, он найдет. И вот, в начале лета 1985 года, накопив приличное количество отгулов и денег, я отправился в отпуск.

Сначала поехал один, чтобы под метроном сделать все гитарные партии заранее и потом на них накладывать остальное. Прилетел, и сразу к Вишне. Он обрадовал меня перестановкой в квартире, вызванной приобретением нового (точнее, очень старого) профессионального магнитофона МЭЗ-62, занимавшего ровно четверть всего свободного пространства его комнаты. По дороге я зашел в универсам, что был в соседнем доме, мы перекусили, и я поспешил к Тропилло засвидетельствовать факт своего появления и чтобы скорректировать план дальнейших действий. Нам было нужно всего-то ничего: гитара для меня, бас-гитара, ну и клавишные – к тому времени, когда приедет Лысковский. Барабанной установкой как раз владел единственный в Питере музыкант, способный влиться в наш коллектив – Женя Губерман.

По пути от Вишни я вновь посетил универсам, так как знал, что у Тропилло всегда нет денег, и, как любой молодой мужчина, он всегда голодный и не прочь закинуть за воротник. Я не ошибся – Андрей накинулся на всё сразу. Он обрушил на меня шквал технической информации о новинках, приобретенных в студию, говорил быстро, много и непонятно, но меня по-настоящему волновал тогда лишь первоочередной, гитарный вопрос. Нужен был нормальный инструмент с вибрато, гитары без него мне не подходили. Андрей вышел позвонить в учительскую, где был городской телефон. Спустя немного времени послышались быстрые шаги – Тропилло не ходил, а именно бегал. “Ну вот, я же говорил! Едем к Гребенщикову – у него новая гитара, как раз такая, какая тебе нужна и он готов тебе ее дать”.

Тогда Борис с семьёй проживал на ул.Софьи Перовской. Мы быстро домчались и вошли в подъезд. Легендарный, всем подъездам подъезд – его еще в кино снимали, о нем еще в Архангельске я слышал, но подобного ранее никогда не видел. Точнее, я видел подъезды, исписанные и изрисованные всякими дегенератами, но я еще никогда не видел подъездов, исписанных любовью к одному единственному человеку. И, несмотря на внешние признаки полного хиппизма, я про себя отметил, что никакого даже намёка на “тяжёлый” дух и в помине не было. “Странно, что никого еще нет” – отметил Андрей, прочитав удивление на моем лице, добавил: – “Можешь представить, что здесь творится по вечерам”.

Дверь открыл Борис и пригласил нас в дом. Это была жуткая коммуналка с уходящим куда-то вдаль бесконечным коридором, а Борис жил в крохотной комнатёнке, отгороженной от кухни тонкой фанерной стенкой. Я удивился – сам ведь сызмальства пользовался благоустроенным жильем им.тов. Хрущева, но при всей низкости потолков и малостью объёмов, это было отельное жилье с горячей водой.

Борис был дома один, за старшего, точнее. Под ногами, вился двухлетний сынишка Глеб, и Борис старался при нас не выпускать дитё из рук. Глеб всё время что-то лепетал на ему одному известном языке, а Борис отвечал ему по-английски. Тропилло немедленно поспешил вступить с ним в дискуссию на тему целесообразности общения со стулом на языке стола. Гребенщиков выдвинул свои аргументы, и завязался разговор, мало относящийся к причине нашего прибытия. Слово за слово, Борис достал вожделенную гитару передал её мне. Рычажком он не пользовался, но я попросил непременно его найти, и БГ удивился, что есть еще анахроники, которые им пользуются. Получив необходимое, мы поехали снова в студию. “Что еще тебе нужно?” – спросил Андрей по дороге. “ФУЗ!” – ответил я. “Сейчас никто не говорит так”, – поправил меня Андрей, – “Дисторшн говорят, или овердрайв”. “Да мне похуй”, – я начинал немного сердиться, – “фуз не фуз, главное, чтобы жужжало позабористей”.

Мы вернулись в студию, перекусили, и Тропилло вновь побежал в учительскую звонить, оставив меня привыкать к инструменту. Очень быстро у Андрея всё необходимое нашлось: примочки, клавиши и бас согласились дать Странные Игры, которые как раз всё это недавно приобрели. Я остался осваивать Борин инструмент, а Тропилло полетел в Рок-клуб, где договорился встретиться с братьями Сологубами на предмет примочек. Спустя совсем немного времени, он вернулся и высыпал из сумки настоящее богатство – сон гитариста: Boss Overdrive, Boss Flanger и Boss Compressor. Если бы в то время мне был знаком тупой американский возглас “wow”, я бы его непременно в тот момент бы употребил. На закуску, со словами “а это тебе должно понравиться”, он достал последний прибор красного цвета Boss Octaver и не ошибся, надо сказать.

Когда я его врубил – сразу понял – вот, что мне не хватало. Тропилло понял, что мне необходимо привыкнуть ко всему этому хозяйству, я сидел себе скромно в наушничках несколько дней и привыкал. Паломничество музыкантов не прекращалось – Тропилло все время кого-то записывал, и это не прекращалось ни на день. Я пиликал себе в уголке, открывая все новые и новые приёмы игры с этими заморскими приспособлениями, ибо известно, несколько они все облагораживают звучание. Мне же всегда основной толчок к композиторству давал именно звук, от него я заряжался энергией, порождающей в голове новые рифы и мелодии. До сих пор не могу понять, как же композиторы сочиняют музыку в голове? Нотами расписывают партии для каждого инструмента и только потом, только в живом исполнении они могут услышать написанное. Для меня всегда был первичен голос инструмента: как он звучит – то им и сыграешь.

За бас-гитарой пришлось ехать самому. Тропилло договорился, и я поехал на какую-то самую-самую дальнюю станцию метро встречаться с Гришей Сологубом. Ждать пришлось недолго, и вскоре показался знакомый силуэт без гитары. Вид у Григория был весьма потрепанный. “Ты извини, опоздал, всю ночь смотрели видик… ты слышал группу Дюран-Дюран? Вот и я слышал-то много, но не видел… а мы вчера смотрели… вот люди играют!!… Нам такого никогда не достичь”, – философски изрек Гриша.

– “Да ладно, мы еще и лучше сыграем”, – парировал я, на что Гриша не менее философски покачал головой: – “Ну, может быть, может быть… Знаешь, гитара тут рядом, недалеко, но вот пива бы нужно было бы прямо сейчас, вот, ты не против, как ты вообще, не против? Давай пива возьмем”. Гриша смотрел на меня в поисках понимания. Я понимал всё. Какие могут быть дела с утра, пока не выпил пива. Подошли к ларьку, народу не было, Гриша обрадовался, я взял кружечку, Гриша сразу две. Заговорили про запись: “на каких инструментах рубитесь? ааа…. а гитара? ооо! Гребень дал свой новый драгоценный Сквайер? Ого! Ну, конечно, Тропилле не откажешь. Значит, все записали уже, и остался бас. Хорошо, сейчас мы пойдем домой и возьмем. Мы купили, называется Фендэр Пресижн.” Покончив с пивом и заметно улучшив свое настроение, Гриша заторопился. Через пару домов мы куда-то пришли, откуда нам вынесли жесткий кофр, в котором находилось то, что мне было очень нужно. Мы сели в метро, и каждый поехал в своем направлении.

В студии открыли кофр: взору предстал прекрасный инструмент, такие я видел лишь на картинках. Это вам не советская бас-гитара и не самопал, я сгорал от нетерпения. Включили через BOSSовский компрессор – о чудо, звук был изумительным. Тропилло позвали в учительскую к телефону – звонил Лысковский из Архангельска. Приезжай, говорю, всё готово. Через буквально три-четыре часа я вышел на улицу Панфилова к стоянке такси на Среднеохтинском, ожидать Николая. Он появился спустя несколько минут – как доехал? нормально. Мы поднялись в студию, поставили вещи и Тропилло сразу же послал нас за клавишами, вновь к Странным Играм. Вот так вот всё в один день. Их репетиционная точка находилась на Марсовом Поле в здании Ленэнерго. На вахте нам объяснили как пройти. Мы двигались по длинным коридорам в указанном направлении и по мере нашего с Колей приближения к цели, нарастал ухающий низкочастотный шум, что говорило о том, что мы практически пришли.

Точка у Странных Игр была упакована – нам и не снилось. Николай Гусев, клавишник Игр, встретил нас со словами: “Ааа, это наши архангельские друзья? Ну вот, смотрите, вот инструмент. Кто клавишник?” Лысковский впитывал на ходу устное краткое руководство пользователя, а я разглядывал диковинные заморские комбики, фирменные провода и джеки. Поблагодарив от всей души Николая и вообще, всю группу Странные Игры, мы понесли здоровенный агрегат “Электроника” наружу, и с трудом поймав такси, погрузили его в багажник. Остаток дня я плотно осваивал бас, а Коля клавиши. Запись мы решили производить ночью, потому что днем у Тропиллы постоянный трафик – все время отвлекали, а ночью – самое то.

Имея в руках два качественно новых, для нас, инструмента, мы попали на волну совершенно свежего ощущения – это как с Жигулей пересесть на Мерс. За одну ночь мы записали с ним все партии клавишных и баса на все песни – именно так свежий звук действует на работоспособность. Сыграли хорошо, Тропилло похвалил – звук действительно был не детским. Сказал, что такой плотняк неплохо бы освежить в баньке, только денег вот… Мы двинулись в сторону бани, путь проходил мимо только что открывшейся пельменной. Взяли по двойной порции и сытые отправились в баню. Утром там тишина, никого нет – мы томно урчали в парилке о том, как круто все сегодняшней ночью записали, естественно – всегда бы нашли что переделать, но Андрей тогда изрек сакральное: лучшее – враг хорошего…

Под записанный метроном и это гитарно-клавишное великолепие мы очень быстро наложили Губермана – крайне убедительно и буквально за одну ночь. Мы ждали его из поездки с одной из групп, в которой он тогда участвовал. Приехал, мы поставили ему, он что-то себе записывал, а потом вдруг: р-р-раз – и все готово. Однако в двух композициях всё же сыграл я, уж больно любим мне этот процесс и сам инструмент. Я, как Суворов: “из всех музыкальных инструментов, особливо любо – барабан”. Выбрал две песни попроще: “От мозгов к мозгам” и “Межгалактический конгломерат” и забацал туда барабаны. А играл я очень сурово, серьёзно, и с таким лицом, что Губермана с Тропилло даже умилило. “Вот ведь, какой – самобытный русский талант!”, – сказал Женя Андрею, наблюдая за мной сквозь двойное студийное окно.

Походу возник вопрос об оформлении – я заранее позвонил в Архангельск Алексею Булыгину, своему другу из группы Аутодаффе – замечательному музыканту и художнику. Описал готовящийся альбом, название, почитал тексты, в общем, дал направление, и Алексей очень быстро нарисовал настоящую картину на обложку. Тогда вообще, всё делалось быстро. Не знаю почему, может, просто молодые были. Буквально через несколько дней, он передал нам картину в Ленинград. Мы припухли – надо же, сколь точное “попадание в десятку”. Практически всё было готово. Полностью готовые фонограммы без голоса, без текстов, но обложка уже была, и название, соответственно, тоже – “Стремя и Люди”.

ГЛАВА 6, ЧАСТЬ 2: СТРЕМЯ И ЛЮДИ. “ДВОЙНОЙ КОФЕ ДЛЯ КИНЧЕВА И ГОРСТЬ МЕЛОЧИ ДЛЯ НИЩЕГО”.

Оставалось главное – найти нашего дорогого Олега Юрьевича Рауткина, который летом, по обыкновению, зависал на просторах нашей необъятной страны и выцепить его была целая проблема. Со студенческим стройотрядом своего Харьковского Института физкультуры он отправился в Сибирь. Отряд вернулся, но без Рауткина. Затерялся где-то. Потом мы узнали, что Олег в своих путешествиях по Сибири как-то пересёкся с поэтом Андреем Вознесенским, с ним и подвис в гостиничном номере толи Красноярска, толи Новосибирска. Вознесенский выступал тогда с творческими вечерами по городам Сибири, куда и попал Рауткин, а так как Олег – известный ценитель и знаток поэзии, они быстро нашли общий язык. В общем, расставили мы на Рауткина информационные капканы и вот звонок в учительскую – с Украины. Рауткин был готов выезжать “хоть сейчас”. Однако с билетами было туго. Олегу удалось вылететь только спустя неделю – за это время у нас была возможность сделать последние зачистки.

Пока я дописывал тексты и ждал Рауткина, Тропилло начал Алису, альбом “Энергия”. По сути, наши записи происходили параллельно. Кинчев приехал из Москвы, тогда-то мы с ним и познакомились. Это было в аппаратной, я там сидел практически безвылазно. Наше знакомство началось с выхода в люди. Тропилло позвал нас в кафе, что было неподалеку (сейчас оно носит странное карельское название “Ворксла”). Лично я к кофе всегда был равнодушен и не знал разницы между плохим кофе и хорошим, маленьким или двойным, но Андрей сказал, что здесь варят отличный кофе и не мог бы ты, дескать, Серёга, взять нам с Константином по двойному кофе, потому что на одинарный мы б еще и наскребли, а вот на двойной…”. Удивительное время было – я был таким богатеньким Буратино…

Решено было нам в эту ночь продолжить, пока Костя въезжает в ситуацию. Выходим из кафе – пьяный мужик какой-то пристал ко мне свирепо. Не добавить ли нам ему на бутылку. Я, было, встал в удобное положение для размаха, чтобы случай чего залепить ему в репу, но тот, видимо предвосхищая события, мгновенно сменился в лице и как-то уж совсем жалобно стал просить ну хоть чутка ему добавить, чтобы не умереть. Я достал из кармана всю видимую мелочь и положил ему в ладонь. Шли мы втроем в студию, и каждый думал о своем. Наконец, Тропилло надорвал повисшую паузу: “Д-а-а, здорово ты, молодец. Я ведь реально подумал, что сейчас ты ему влепишь. А ты – нет”. “Ну, как иначе?”, – спросил я, – что тут такого?”. “Это многое о тебе говорит, ты просто пока еще не понимаешь, в силу молодости”. Получить такую похвалу от Тропилло было приятно, он скуп на такие вещи.

И вот, приехал, наконец, Рауткин. Тропилло стал работать как робот, не покидая студию вообще. Мы спим – пишется Алиса. Спит Алиса – пишемся мы. Тропилло за пультом круглые сутки в состоянии зомби. Как мог, я его тогда подпитывал продуктами питания, старался подменить его в любом моменте работы, говорил: – “Пойди-ка, отдохни, нельзя же так себя трепать”. Сам садился за пульт, а Тропилло закутывался в гитарные чехлы и засыпал. В один из дней, когда я занимался сведением гитарных треков, в студии появился Александр Ляпин, гитарист Аквариума.

Он принес совершенное чудо техники – заморский гитарный процессор. Обычной примочкой его назвать нельзя – это было сложное устройство, которое совмещало в себе несколько функций и называлось почему-то гитарным синтезатором Корг. “Смотри, – говорил Андрей, – сама судьба тебе подвернулась – ты ведь можешь насытить альбом чудесными новомодными звуками!” И Ляпин тоже восхищался прибором, сказал, что необычайнейшие возможности открывает перед гитаристом этот предмет, и даже оставил его нам на весь день. Я потыркал его, даже что-то попробовал куда-то вписать, но впоследствии стало ясно, что уступает цифровой синтезатор боссовским примочкам. Не такой мощный он, как аналоговая педаль. Поэтому в альбом так ничего и не вошло. Тропилло удивился, но признал, услышав разницу. Ляпину мы, конечно, ничего не сказали.

Наступал weekend. Кинчев уезжал в Москву, и мы решили от студии немного отдохнуть. Тропилло пригласил нас с Рауткиным домой, на Исполкомскую, и решил закатить пир. У него была получка, и он выдал нам с Олегом денег, чтобы мы купили у таксистов водки. Ровно на две бутылки по спекулятивной цене. Мы вышли – времени час, на улице пусто – ни людей, ни машин. Простояли так минут пятнадцать, вдруг – таксист едет пустой. Водки у него не было, но мы решили проехаться на другой конец города, в общежитие Института Кораблестроения. Там у нас было много фанатов – там учился брат Коли Лысковского. Место это славилось тем, что в любое время там всегда можно было что-то найти. Нам обрадовались, тут же сымпровизировали закуску, выкатили запасы и дали Рауткину гитару.

А это – всяк, на несколько часов затея. На те деньги, что дал Тропилло, нам взяли не две, а аж четыре пузыря, и под утро, сытые и пьяные, мы, наконец, явились. Дверь открыл осунувшийся Тропилло. Всю ночь они с сестрой обзванивали близлежащие отделения милиции и морги в поисках известий о двух иногородних долбоёбах, ушедших из дома в час ночи и не возвратившихся обратно. Больше всего удивило Андрея сохранность миссии, он нас не ждал уже живыми увидеть, не то, что с кульком водки и всевозможной закуской. Так и провели мы выходные – впереди тяжелая неделя.

Рауткин живо вписался в процесс, ему не надо было ничего объяснять. Он послушал фонограмму, что-то прошептал себе – бу-бу-бу, бу-бу-бу, затем встал к микрофону и сказал, что готов. Я говорю – давай пропой без записи, он – нет, пиши сразу. Врубил запись, и Рауткин обрушил на нас с Тропилло такой заряд мощи и энергии, мы так и присели. Нет, говорит Андрей, он больше так не споёт. Рауткин закончил, спросил, может перепеть? Но результат нас так ошеломил, мы сразу следующую ему дали. Он и ее спел с первого раза.

Грустная история, песня о любви комсомольского активиста к девушке лёгкого поведения вообще не представлялась мне так, как она получилась – Олег великолепно вошел в роль и все, кто были в студии – Губерман и Тропилло – были впечатлены исполнением. Какие-то песни мы с ним спели вдвоем, такие как Конгломерат или Супер-Чукча – наши тембра удачно поддерживали друг друга. Апогея наш дуэт достиг в песне “Мать порядка”. Там мы выстроили красивый контрапункт, который очень обрадовал Тропилло, он, наверное, вспоминал недавнее наше приключение и думал, что не зря всё же связался с нами, такими обормотами.

Изредка в студию заходил Борис Гребенщиков, проведать заодно, как там всё, ну я ему – ты не беспокойся, Борис, вот, сокровище на месте. Просто не хотелось бы отдавать инструмент, пока не свели всё – мало ли что. Время от времени появлялся Слава Задерий, что и говорить, человек популярный – основатель Алисы, но сам процесс звукозаписи Слава не жаловал – изредка налетит, пронесётся, как ураган, выдаст быструю информацию о том, откуда он примчался и куда сейчас помчится, и улетит. Такой манер не мог не сказаться на качестве исполненных им бас-треков. Алиса позвала другого бас-гитариста -Петра Самойлова. Сначала он переиграл один трек, затем второй, а потом и третий, и, наконец, сыгранных Славой басовых гитар так и не осталось и самого Задерия в группе тоже не осталось.

В те дни и зародилась наша дружба между Облачным Краем и Алисой. Поскольку Кинчев тоже не местный, он все время находился в студии с нами, и хотя у него всегда было, где переночевать, он предпочитал не сходить с рабочего места и как только он выдыхался – шел отдыхать туда, где мы уже нагрели места. Мы с Костей – родственные души, и эти отношения удалось пронести через все эти годы. В те дни мы познакомились со всеми основными коллективами Ленинградского рок-клуба – с Телевизором, Зоопарком, и Кино. Невозможно было сидеть все время в студии, но и выходить из дома далеко тоже побаивались. Спасала непосредственная близость дома Вишни, где как-то раз мы с Кинчевым и познакомились с Цоем.

Приходим, а там – вечеринка готовится – закуска на столе, бутылки стоят, тут в дверь звонок, приходят Цой с Гурьяновым. Они тоже готовились к записи альбома “Это не любовь” и решили отпраздновать это дело, а тут и мы. Прекрасная вечеринка, я помню, весь вечер гитара переходила из рук в руки и каждый пел свои песни, и надо сказать: – о!, какие это были песни, и какие вокруг собрались люди. Только сейчас вспоминая, я думаю, вот ведь как – в одной комнате собрались тогда столько людей и все они – легенды. В то время, как и пел Кинчев, мы были вместе. Мы были объединены одним большим общим делом и цементирующей основой всего, была студия Тропилло.

Однажды Губерман пригласил нас в гости отобедать. Мы как раз закончили записывать все барабаны, поймали такси, я положил пакет с оформлением на заднее стекло, подъехали на улицу Салтыкова-Щедрина, ныне Кирочная, и вышли из машины. И тут, меня молнией пронзила страшная мысль – чего-то не хватает в руках. Вот кофта, что я нес, вот она в руках, а пакета нет… ёкарный-бабай!, уехало наше оформление, уже желтея вдалеке. Настроение было безвозвратно утрачено – проебать так бездарно, по-идиотски, было обидно. Такое оформление… нарисовать, в Питер самолетом передать, а я… В общем, застрелиться и не жить. “Лааадно, не переживай”, – ободрял меня Губерман, найду я тебе твой пакет. Я отказывался верить, но Женя посвятил месяц тому, чтоб обойти каждый из десяти автопарков города и, наконец, о чудо! Один из таксистов вспомнил нас, пакет он отнес домой и, договорившись о времени, Губерман встретился с ним и забрал драгоценную утрату.

По мере приближения к концу, настроение у Андрея Тропилло поступательно улучшалось, о чем свидетельствовали его знаменитые несимметричные усы, которые все больше и больше топорщились, о чем свидетельствует снимок, который я сделал в те дни. Я был большим фотолюбителем и фотоаппарат мой так и назывался – “Любитель”. Широкоплёночный аппарат советского производства, я всегда таскал его с собой, как заправский фотокорреспондент.

Многие песни уже были готовы, и Тропилло часто ставил их своим самым близким друзьям, которые заходили в студию. В частности, была такая девушка у него – Люба Михайлова. Такая интересная, восторженная, весьма трепетная барышня. Тропилло вечно над ней издевался, досаждая шутками своими и подколами. Она занималась конструированием одежды и все время рассказывала о новинках в мире моды, до которых нам не было никакого дела, однако всегда её приход ассоциировался с бутылкой какого-нибудь хорошего сухого вина. Люба была страстной поклонницей французской кухни, поэтому вместе с сухим вином она неизменно приносила сыр, белый хлеб и виноград. Мы слушали про новинки моды очень внимательно, дружно кивая головой, уплетая бутерброды с сыром, запивая сухим вином и делая вид, как интересно нам, о чем она говорит. Её появления были лучом света, французского света, в нашем русском водочно-селёдочном царстве.

Однажды в один из таких моментов в студию пришли молодые ребята и отозвали Тропилло в коридор. Спустя минуту он возвратился и сказал, что тут ребята, мои ученики, посещающие кружок акустики и звукозаписи, хотят на вас посмотреть. На что Рауткин сыто изрёк: -“Ну что, веди, пусть посмотрят”. Вошли ребята, заметно моложе нас. Впоследствии выяснилось, что это Федя Чистяков и группа Ноль. Им тоже очень нравился ОК и они ждали выхода альбома.

Настроение омрачалось тем, что наступала осень, и время нашего отпуска уже вышло, и я очень боялся, что за десятидневный прогул нас могут уволить по 33-й статье, а это была очень плохая статья – после нее никуда устроиться было невозможно. Тропилло спас и на сей раз, однако, уж очень изысканным способом: Андрей устроил нам с Рауткиным больничные листы от Ленинградского кожно-венерического диспансера. Чтобы получить по две недели нетрудоспособности – диагноз был ужасен и мрачен, можно было представить, что это был за диагноз… Делать было нечего, и мы предъявили свои больничные листы, чем вызвали большое понимание и глубокое сочувствие среди мужского контингента администрации предприятий, на которых трудились.

Закончив запись, мы разлетелись с Рауткиным по домам. Сначала он, затем я. Мы договорились встретиться все втроём у меня на хуторе, в конце лета, и распить на берегу донском бутылочку шампанского. Мы сделали всем по несколько копий альбома и набили бобинами сумки. Я заехал на Невский, в роскошный продуктовый магазин и купил там шампанское. Времени до самолета было несколько часов, и Женя Губерман повез меня к своему приятелю смотреть концерт Deep Purple, мне на дорожку, а может быть и в назидание. Я пялился в экран, не отводя глаз на протяжении всей кассеты и думал, что да, ничто не мешало нам стать такими же мастерами как они, если бы никто нам не мешал, если бы мы имели практическую возможность работать над музыкой столько, сколько могут они. Жить звукозаписью нам было уготовано лишь краткое время. От лета до лета мы трудились на своих предприятиях и могли лишь мечтать о студийной работе. Я летел в Архангельск и думал, какие же нам в жизни повезло и не повезло. Меня терзали смутные сомнения.

ГЛАВА 7, ЧАСТЬ 1: «АРХАНГЕЛЬСКИЙ РОК-КЛУБ. РОК-ФЕСТИВАЛЬ 1987 ГОДА». – «ПОДГОТОВКА»

Группа «Облачный край». 1987 год

К началу 1987 года Архангельский рок-клуб чётко обозначил своё существование. Заверенные завлитом песни уже можно было исполнять на концертах, периодически проходивших в разных местах города, на слабо оборудованных концертных площадках. Руководством клуба, совместно с городскими властями, было принято решение об организации рок-фестиваля и было определено место его проведения – наш оплот – ДК Красная Кузница, руководство которого, с некоторых пор, относилось к нам с нескрываемой симпатией. Предполагалось провести полноценный рок-фестиваль с участием как можно большего количества родных коллективов, а также пригласить какой-нибудь известный иногородний коллектив, в качестве почетных гостей – как это практиковалось в других, более крупных городах. Назначили фестиваль на март 87 года и выбрали нас, фактически, главными на том празднестве.

На тот момент мы были самой известной рок-группой за пределами Архангельска, ибо в самом городе всегда блистали афиши лишь номенклатурных коллективов, а в народе между собой ходили наши магнитоальбомы и распространялись вокруг подобно кругам на воде. Групп было довольно много уже к тому времени. Солидный вес набрали коллективы “Святая Луиза”, “Аутодафе”, группа “Сцена”, “Запасной Выход”, “Время Икс”. Из молодых – группа “Термометр”, в общем – было, что показать народу. Да и публика была уже иная.

За несколько дней до фестиваля, просматривая дома свою коллекцию пластинок любимейших западных групп, я обратил внимание на то, что барабанная установка всегда расположена на уровне музыкантских ушей, чуть повыше. Всё-таки и барабанщиков не видно, если они где-то внизу, и музыкантам не так хорошо слышно. А если барабаны чуть повыше – общий вид сцены представляется более убедительно.

Прихожу к Дубинину, так и так. Обратились к ребятам сочувствующим, с родного завода Красная Кузница – одно название которого говорило о том, что здесь дофига металла и кузнецов. В пост-рабочее время они сварили конструкцию, которая в течение получаса собиралась в небольшой помост 4Х6Х0,70м. Её накрыли листом ДСП и водрузили барабанную установку. Все сразу поняли, что именно этого нам и не хватало. Оформление сцены было уже закончено, и эта деталь существенно улучшила визуальный ряд. Впоследствии этот разборный помост верой и правдой служил архангельскому року и его хорошо видно на всех рок-фотографиях тех лет.

Наш вокалист Олег Рауткин к тому времени уже окончил Харьковский институт и к величайшему удивлению ректората попросил распределения на север, в Архангельск. Мы готовились к этому мероприятию особенно тщательно, по сути – это было первое настоящее живое выступление группы, ведь мы были “студийным коллективом”. Партии гитар сочинял с расчетом на их множество, а здесь все нужно было сыграть самому. А то выступление, на конкурсе советской песни, о котором писал ранее – вообще не в счет. Там и публика, и настрой были другими, и песни там пелись не свои, а на стихи советских поэтов. Фактически, предстоял дебют группы, выпустившей уже семь магнитоальбомов. Облажаться при полном зале рокеров никак было нельзя – мы считались самой известной архангельской группой.

Программу составили по двум последним альбомам – “Ублюжья доля” и “Стремя и люди”. Из старых песен мы играли только “Русскую Народную” из альбома 83 года, других песен старого “дотропилловского” периода ОК мы никогда не исполняли на концертах. “Союз композиторов”, “Мой Афганистан”, “Нападение монстра на двупалый индивидуум”, “Русская народная”, “Грустная история”, которую Рауткин великолепно исполнял на репетициях и не обманул ожиданий на выступлении. Завершать решили монументальным номером “Мать порядка”, только сделали его в два раза быстрее и покороче. Ударная программа по тем временам. На барабанах – Дима Леонтьев, вокалист группы “Аутодафе”; басист – наш хороший друг Андрей Ильичев из группы “Святая Луиза”. Наш единомышленник – мне всегда нравилось, как он играет. Сомнений никаких не было, так мы и репетировали день-деньской.

К фестивалю усиленно готовились все заявленные группы. Хочется отметить, что и по сей день, игравшие там рок-коллективы, являются лучшими в городе. “Аутодафе” вообще наш побратим: вокалист Дима играл у нас на барабанах, а автор песен и гитарист Алексей Булыгин нарисовал оформления к трем нашим альбомам – помните тот рисунок к OK-II “Сельхозрок”, где землепашец орудует сохой на фоне огромного Сатурна. Потом он нарисовал “Ублюжью долю” и “Стремя и люди”. Безусловно, музыка “Аутодафе” была наиболее близка нам. На второй гитаре у них был Андрей Карельский. Впоследствии с его помощью была сделана оркестровка классических инструментов в альбомах “Любовь к жизни” и “Патриот”.

Тогда все архангельские рокоборцы были очень дружны. Конечно, каждый болел, прежде всего, за свой коллектив, но никто никогда не отказывал в помощи другим – бесплатно, естественно, без всяких денег и оплат – тогда и в голову это ни кому не приходило. От чистого сердца всё делалось тогда, от великой и, как казалось тогда, вечной и неистребимой любви к Рокенролу.

Многие музыканты, из той, первой рок-волны в поморье, породнились с нашим коллективом своим участием в записи наших альбомов. Группа “Сцена” хоть и играли они совсем не нашего стиля музыку, были прекрасны. Музыка была очень интересна даже по нынешним временам. Жаль, что сейчас этот коллектив не функционирует. На саксофоне у них играл Костя Лапшин, который замечательно сыграл в нашем альбоме “Вершина идиотизма” сакс и флейты. По тем песням, в которых он играл, можно было судить, какой это был специалист. Говорю “был” потому, то он уже давно не Костя Лапшин, а отец Мефодий – он стал священнослужителем.

“Время Икс” – была такая интересная группа, “Нокаут” и “Равелин”, “Святая Луиза” – группа, в которой пел Будник – он у нас тоже пел пару раз. Была еще группа “Воздушный шар”, если не ошибаюсь. Там вокалистом был Дмитрий Куликовский, записавший впоследствии саксофон в песне “Тупая” из альбома “Патриот”. Из молодых тогда, мне очень понравилась группа “Термометр” во главе с Олегом Сиговым по кличке Гусля. Кинчев тоже этого паренька особенно отметил: “У него такой потенциал, если в том же духе будет продолжать – обязательно прославится”. Жаль, что Олег не продолжил в том же духе.

Оригинальное оформление ко второму альбому ОК

Президентом Архангельского рок-клуба тогда был Ростислав Дубинин. Он не был музыкантом, среди творцов был очень известен своим спокойствием и коммуникативностью – отличался редкостными дипломатичскими качествами, способными привести к консенсусу самый тяжелый спор с самыми непрошибаемыми функционерами, сохраняя при этом равновесие и непременно приводя переговоры к оптимальному результату. Заручившись поддержкой районных комсомольских властей, нам удалось поставить самую лучшую по тем временам аппаратуру, какую только было возможно.

Сегодня на этом не то, что играть – никто бы репетировать не стал. Но тогда обилие усилителей “Родина” и пара тройка чехословацких BIGов решали все насущные вопросы. Учитывая неподдельный интерес всего города к этому мероприятию понятно, что любой группе тогда достаточно было просто выйти на сцену и просто издать любой звук, чтоб в зале установился шум и ор, многократно превышающий уровень громкости нашего аппарата.

Встал вопрос – кого бы пригласить в качестве почетных иногородних гостей, чтобы коллектив одновременно не запросил умопомрачительный гонорар и был известен, при всем при том, а главное – чтобы он отличался от всех наших коллективов и противопоставлялся им: комсомолько-молодёжное мероприятие должно было нести воспитательный вектор. Оргкомитет фестиваля обратился с этим ко мне, и я предложил им пригласить “Алису” с Кинчевым и обосновал это тем, что их альбом у нас был самым популярным на тот момент, и все с ним носились, да и вообще, по всем критериям это было наиболее оптимально. Вдобавок я сам видел программу и мог заручиться, что такого ни в Архангельске, ни в Северодвинске, ни в Мурманске и вообще нигде ничего подобного нет и поучиться нашим тут здесь всем уж будет чему… и это послужит такой жирной матёрой точкой всему мероприятию и запомнится всем навсегда. Я их убедил. Комсомольские кураторы выделили Дубинину аж триста рублей на прилет, отлет и пропитание приглашённого коллектива.

Приключения в коллективе “Алиса” начались уже в воздухе. На середине полёта Косте Кинчеву вздумалось покурить. Думаю, не нужно говорить о том, что предварило это естественное желание. Пропустили рюмочку, надо думать – не одну: за то, чтобы взлетелось, да и за то, чтобы летелось хорошо, да не упалось… нет бы Косте тихо, крадучись, осесть в туалетике, благо их два, а то и четыре… так нет… сигарета была раскурена на месте. Сидящие рядом пассажиры возмутились, вызвали бортпроводниц, затем кого-то из экипажа – стали призывать к порядку, однако все они были посланы Константином во все части человечьего тела. Недолго думая, экипаж запросил у Земли ментовский наряд, встречать самолет сине-голубыми воронкАми. Аэропорт в Архангельске, так же как Борисполь в Киеве расположен за городом в местечке Талаги. Там же и наша психбольница: если звучало “а куда его увезли? да в Талаги!” – то всем становилось ясно, куда именно.

Экипаж судна сообщил, что на борту хулиганы, не реагирующие ни на что. Когда самолет подрулили к стоянке и подали трап, Кинчев вышел из самолёта и тут-то его под белы рученьки и в кузов…

Таким и запомнился группе Алиса первый шаг на поморскую землю. Казалось бы, каюк нашему фестивалю. Но Ростислав Дубинин встречал наших гостей не один, с ним были сотрудники комсомольского комитета завода. Как можно деликатно и тактично они стали убаюкивать правоохранительные органы: “Вы понимаете, вот это вот всё-таки наши гости, у них такая напряжённая жизнь – гастроли, выступления, поездки… ребята расслабились, устали, несколько потеряли над собой контроль, ну давайте простим, ведь их выступления ждёт столько народу… они больше так не будут…”. Слова Дубинина, подчеркнутые номенклатурным присутствием, возымели действие: милиционеры пошли навстречу и отпустили Константина на наши поруки.

Я не встречал “Алису” – был занят техническим вопросом на площадке. Ни в какие оргкомитеты не входил, но вся техника, соответственно, была на мне, ибо я считался самым главным техническим специалистом. Последние три дня перед фестивалем я и жил в клубе. В тот вечер готовил спальные места в клубе для питерских гостей. Их привезли в полночь, и Кинчев немедленно включился в рабочий процесс. Особенно его волновал вопрос звука, он спросил меня – кто будет за пультом. Я ответил, что если хочешь – буду я, так как лучше – здесь всё равно не найдёшь. Он высказал пожелание:

– Сергей, знаешь что, пусть аппарат так себе, пусть ты не знаешь всех тонкостей и нюансов наших аранжировок, главное – чтобы звучали бочка, рабочий барабан и голос. Это самое главное”.

Сразу провели репетицию – настройку звука. Я всё-же добавил в микс клавиши, гитару и бас, потому что барабаны без баса это одно, а с басом, всё таки, совсем другое. Костя просто не верил, что наш хилый сетап сможет пропустить этот бас. И клавиши были слышны и труба. Трубач, Андрей Васильев мне запомнился как самый неадекватный персонаж в Алисе – абсолютно безбашенный, отмороженный и неконтактный, тихий такой… но его партии были очень уместны в алисовских песнях. Когда музыканты Алисы поняли, что жить им предстоит именно здесь, некоторые недовольно заворчали. В частности, басист и аранжировщик песен Пётр Самойлов был настолько загружен самолётным зельем, что выглядел очень уставшим. Он просто встал и твердо сказал:

«Артподготовка»

– “Мне нужен отдых. Нормальный такой отдых, где можно помыться и растянуться в постельке”… и тут Андрей Лукин:

– “Да какие проблемы, я щас маме позвоню, предупрежу, и кто хочет – давайте ко мне”. Мама у него замечательная, все понимала и поддерживала всегда. Позвонил, мама дала добро, и Петр вместе с Васильевым отправился к Лукину. На следующий день встречаем Петю: посвежевший, побритый садится, рассказывает:

– “Представляете, просыпаюсь… а на стульчике передо мной блюдце, а на блюдце стакан, а в стакане – кефир! Протягиваю руку – холодный!! Представляете?” Это мама Андрея, видя состояние гостя, заботливо поставила ему такой утренний сюрприз. Счастливый, благоухающий Пётр был сильно впечатлен этим маленьким, но значительным эпизодом. А мы провели в зале всю ночь. Последнюю аппаратуру подвезли уже за полночь, и всем хотелось попробовать себя на сцене.

По мере приближения к открытию фестиваля, атмосфера в Доме Культуры судоремонтного Ордена Трудового Красного Знамени завода “Красная Кузница” превратилась не то, что в табор… обстановка напоминала привал Орды Мамая. Все участники, конечно же, пришли заранее и расположились в зале вместе со своими друзьями, приглашенными на концерт. Групп было много, да и друзей у них было не мало… и все они тусовались за кулисами, в гримёрках. Там уже места не хватало – народ стал располагаться в прилегающих к закулисью местах. Администрация как могла старалась сдерживать это паломничество, еще не из зрителей, а своих.

Все вели себя довольно корректно и не нервировали никого. Обстановка накалялась, а ДК стал похож на гудящий улей. Стены даже шевелились – было похоже на готовый к извержению вулкан. А снаружи… там вообще яблоку негде было упасть. Меня все задёргали – ибо был задействован везде: и тут и там и сям, нужно было кому-то что-то ответить, что-то включить, что-то проверить работает или нет, где-то сфотографироваться – в фойе организована фотовыставка потипу питерских фестивалей. На стендах висели фотографии групп-участников архангельского рок-движения. Заметил, что у нашего стенда особенно люди толпились – записи слышали все, а живьем никто никогда не видел.

ГЛАВА 7, ЧАСТЬ 2: «АРХАНГЕЛЬСКИЙ РОК-КЛУБ. РОК-ФЕСТИВАЛЬ 1987 ГОДА». – «БОЧКА, РАБОЧИЙ БАРАБАН И ГОЛОС – ЭТО ГЛАВНОЕ!»

И вот – пробил час, действие началось. Буквально с первых минут зал не утихал до самого конца. В это трудно, конечно, поверить, но таких концертов в Архангельске еще не было. С каждой выступающей группой шум только нарастал, хотя, казалось бы… однако именно так и было – дальше уж некуда, а оно все громче и громче. Хотя не было в то время никаких таких таблеток экстази там и прочее, все плотно сидели на портвейне и надо сказать, никто между рядами не падал. Изначально выстроив звук, я попросил ребят из технической группы никого к пульту не подпускать и ничего там не шевелить. Вот как выстроили вначале – так пусть у всех одинаково и будет. Пусть все будут в равных условиях.

Мы с Рауткиным решили перед концертом немного посидеть в тишине, отдохнуть. Да и Кинчев понял нас с полу-взгляда. Спросил – “а нет ли здесь где-нибудь потише?” Мы поднялись на второй этаж – там, рядом с кабинетом Олеси Викторовны, директора ДК, располагался наш зал бракосочетаний. Там висели красивые бархатные шторы цвета запёкшейся крови, и было тихо-тихо, только первый этаж мерно выдувал воздух: ух-ух, ух-ух… оставалось часа три до нашего выступления – самое время было предаться лёгкому одиночеству на троих. Расположились на подоконничке, тишина, покой. Взяли из буфета стаканы, разлили. Константин произнес краткий тост:

– “За попс!”

Тут мы переглянулись удивленно, и, видя наше смятение, Кинчев уточнил:

– “Ну, за попс, ребята! Чтобы сегодня, в этот прекрасный вечер мы подняли попс на величайший уровень, недосягаемую высоту!

Эту фразу я очень хорошо запомнил. Мы поняли, что это совершенно новый, только появившийся в столицах термин, применимый к нашему действу. Что-то в слове “попс” нам не очень нравилось, однако в устах Кинчева все приобретало особый смысл, по крайней мере, раз он так сказал, значит, оно и правильно. Потом мы этот не до конца понятный в смысле своем тост именно так и произносили… В общем, чокнулись мы, поднесли стаканы к губам, и тут дверь в зал широко распахнулась и вошла директор клуба. Так мы и застыли с по-гусарски согнутыми в локтях руками. Пить в присутствии главного должностного лица было неудобно, но и спрятать уже поздно… Олеся Викторовна посмотрела на нас, улыбнулась, погрозила пальчиком, вышла и закрыла дверь без вопросов вообще. До чего же мудрая женщина! Кинчев удивленно спросил “Кто это?” Я ответил… впору был бы тост “за понимание”. Но пили мы за попс. Осушив портвейн, мы подались вниз, собирать своих. На прощание, Константин еще раз произнёс:

– “Только помни, Серёга! Голос и барабаны. Барабаны и голос…

Что касается выступления Облачного Края, мне трудно сейчас судить. Мы на репетициях прогнали программу десятки раз и могли все тянуть лишь на моторике. Это как раз тот был случай, когда на сцену можно было просто выйти и ничего не играть… я не слышал вообще ничего. Дома, неподключенная гитара ночью в постели звучала и то громче. Я и Рауткина не слышал ни бельмеса – все тексты буйно пел весь зал. Вот что значит – вовремя сделанная и распространённая запись.

Мы играли честно, от души, правда, вслепую. Всех поразил внешний вид Олега Рауткина – зал взревел, распознав во фронтмэне своего героя, невиданного досель никем. Олег же пуще всех подошел к своему внешнему виду. Он умудрился достать совершенно не советские брюки в обтяжку, западные-презападные, с тигровым, ярко-оранжевым в пятнах окрасом. Мы все пытали его – где удалось нарыть такие брюки, но он молчал, не говорил. Позже мы узнали, что этот предмет он сутюжил у каких-то девчонок… но выглядел он абсолютно и совершенно.

Сначала вышли мы, начали вступление, и только тогда, в полном раже вылетел на авансцену Олег в черной кожаной куртке на голое тело, и в этих, угрожающего вида штанах, одним прыжком из-за кулис, за полторы секунды до начала голосовой партии… было очень эффектно. Дальше можно было уже ничего и не петь… Потом рассказывали, что местами его голос даже перекрывал собой непрерывный шум зала. Вспышки фотоаппаратов непрерывно щелкали всё наше выступление. Было много-много фотографий, в том числе и цветных, и надо ли говорить, что служили доминантой в этих документах… рауткины брюки.

Когда мы играли заключительную композицию из альбома “Стремя и Люди”, на словах “слышен топот людей и сапог” все музыканты, выступившие на фестивале, облачившись, каждый во что горазд, прошли перед задником нескончаемым гуськом. Они орали в такт музыке и двинулись на публику. Кто-то из чайника стал поливать первые ряды холодной водой… играли мы 25 минут, но они пролетели в секунду! Я испытывал волнение, подобно Юрию Алексеевичу Гагарину, вернувшемуся из космоса.

Помню, как сошел со сцены – еще весь разгорячённый, одни меня тянут туда, другие сюда, а на мне футболка такая была с обложкой пластинки Iron Maiden “The Killers” 81 года и такой футболки не было ни у кого. Её привёз мой друг, одноклассник Миша Груц, моряк, из первого же своего рейса в Великобританию. Он дал мне её на концерт, и я в ней смотрелся как Бог! Сейчас-то уже их, этих футболок разных самых, вон – полно везде… а тогда – я был в ней просто красавец. За эту футболку все меня тащили, растягивая её, но мне уже было всё равно… вдруг, откуда ни возьмись, предо мною выросла маленькая девчушка:

– “Сергей, мы так долго ждали вашего выступления, я в таком восторге, можно вам сделать подарок, я сама его сделала… И вручает мне что-то деревянное, похожее на что-то между рюмкой и кубком, расписанное красками… девочка была очень маленькая, совсем подросток, я не обратил на неё пристального внимания… Надо ли говорить каково было удивление, когда месяцем позже мы встретились с этой девочкой-подростком несколько в иных условиях, после чего она стала моей собственной женой…

Выступление группы «Алиса» на Архангельском рок-фестивале 1987 года

Тем временем в антракте, устроенном для настройки “Алисы”, в фойе была установлена урна для голосований, в которую каждый зритель должен был оторвать и вбросить билетный корешок, написав на нем название группы, лучшей на тот момент. Разыгрывалось всего одно призовое место – никто из зрителей не обошел вниманием это действо, и урна быстро наполнилась отрывными купонами. Их пересчитывали во время выступления наших ленинградских гостей.

Алиса не вышла на сцену до тех пор, пока я, – вырвавшийся из под нерегламентированного взаимодействия талантов и поклонников, – не пробрался в зал, на микшерский пульт. Только когда я в микрофон сказал, что все настроено, и можно начинать, в зале погас весь свет. На первой песне “Мое поколение”, я стал выводить все инструменты на нужный уровень, чтобы они ни голосу не мешали, ни барабанам. Звучало всё очень сухо, и чтобы перекричать шум зала мне пришлось вывести мастер почти наполную.

В зале воцарилось абсолютное бесовство, и я не слышал не то, что инструментов там или барабанов и голоса – не слышал вообще ничего. Звукорежиссер на пульте, я не слышал ничего вообще. Сам – только что со сцены, из под комбиков и барабанной установки – да в зал, к пульту, в центр кишащих бандерлогов… Сразу скажу, что вспомнить мне, кроме орущей вокруг субстанции нечего… было круто, громко, только и всего. Я только что сам отыграл дебют, и у меня была напрочь сорвана крыша…

Закончился концерт, и на сцену вывалили все, кто принимал участие в фестивале под одобрительные выкрики зала. Вышел наш президент Николай Дубинин. Объявил о закрытии фестиваля и для подведения итогов предоставил слово директору Олесе Викторовне Солодухиной. Замечательная женщина, она мерно подплыла к микрофону и медленно произнесла сакральное:

– “По результатам голосования зрителей лучшая группа нашего города… Облачный Край!…”, и вручила мне здоровенный металлический кубок. Надо сказать, что подобное волнение я испытывал в девять лет, когда мне повязывали пионерский галстук. Не стану лукавить, я этого ожидал, но всё ж сомнение таки было – по правде сказать, были и очень сильные коллективы…

Уже после, когда все уже расходились счастливые и довольные, Костя стал искать свой свитер. А свитер ему связала мама, он был объемный такой, красный, с огромной ярко-чёрной буквой “А”. И вот этот свитер пропал из гримёрки. Такое у Кости расстройство было на лице – не передать. Я даже не совсем понял, в чем проблема – ну пропал свитер. У меня тоже быта такая мохнашка, я в ней был похож на Кинг-Конга, так вот она тоже пропала, но мне это как-то в тот момент… особенно не волновало. Но Костя огорчился не на шутку:

– “Ты понимаешь, просто этот свитер мне связала мама, она хотела просто красный, но я попросил вывязать букву “А”, и так жаль, что…”

У Кости сей свитер, был, как талисман, приносящий удачу. Я понял, что ответственность на мне – ведь фактически, я пригласил группу к нам и вот – пропала вещь. Перерыли всё, но не нашли. Сели, переживаем все вместе и вдруг… хлопает входная дверь, топот по коридору… вбегает один из наших архангельских музыкантов, и в руках у него красный свитер. Парень приехал домой, обнаружил в своём рюкзаке Костин свитер и пулей примчался обратно. Надо было видеть лицо Кинчева в тот момент. Его озарило солнцем. Он обнялся с парнем, написал ему автограф, и воцарилось такое благолепие вокруг… все стали вынимать, что у каждого было припасено на дальний случай. У кого две, у кого три – все одновременно заговорили, зашутили, заоткрывали свои бутылки, синхронно наполняя гранёные стаканы и так, нашему фестивалю была поставлена яркая точка.

Кинчев знал, что фестиваль проходит на нашей родной базе, и попросил меня показать ему легендарную поморскую студию. Зайдя туда и увидев, на чем мы репетируем и пишемся, спросил, неужели я смогу теперь работать в каких-то иных, менее приспособленных условиях, чем многоканалка у Тропилло. Кинчев испугался, увидев два враскаряку торчащих Тембра и пульт, спросил: “это” играет? Я напомнил ему, что на “этом” у Вишни “Кино” и еще куча всего преспокойно писалось и ни чуточки не стёрлось до сих пор. И вообще, альбом мы, конечно же, запишем у Тропилло, но разве в том дело?

В Архангельске было много различных рок-групп и ни одна из них не состояла в дружбе с Андреем Тропилло. Стояла задача развить это движение, усилить его и углубить. И студию мы построили не просто для себя, что б не прерывать процесс звукозаписи и делать заметки на будущее… конечно, в процессе работы в студии совершенствуешься, набираешь опыт. С большим энтузиазмом я записывал в нашей студии местные коллективы. Мне хотелось, чтобы помимо нашей музыки появлялась еще и другая сторона медали, запечатлеть для истории как можно больше хороших групп, и я записывал отнюдь не только тяжелый рок. На этих ржавых магнитофонах было записано много разных альбомов, которые, при желании можно даже сегодня купить в Архангельске. “Сцена”, “Аутодафе”, “Святая Луиза”, “Блюз-инспектор”, а также сильной металлической группы “Тор”, во главе с Александром Коптевым, которая произвела впечатление на питерских музыкантов своей мощью и виртуозной техникой исполнения, коей не мог похвастаться никто, даже в Северной столице.

Ныне же Шура. Коптев – отец Александр, главный поп города Онега. И остальные музыканты там были… ух! Их бас-гитариста Андрея Зубрикова мы звали не иначе, как “Кудесник”, потому что финты, которые он выделывал на басу, были неподвластны простым смертным. Барабанщик – Александр Харев – считался лучшим в городе. Он и по сей день в строю, играет на ударных в группе “Blind Vandal”, записавшей последний свой альбом на студии ДДТ. Много мы тогда записали, я назвал самые удачные примеры, но главное – шел процесс, и мы работали…

«Лауреаты», на

Событие получило хорошую прессу:

“Весенний фестиваль был тщательно подготовлен и прошел с большой помпой, явившись новым мощным этапом возрождения. Участие уже ставшей знаменитой «Алисы» и первое в истории выступление «Облачного Края» – это был пусть маленький, провинциальный, но фурор. Групп было очень много. Поиграть дали всем, и картина получилась полной. Попсовики в своем наивном профессионализме были так смешны, что повыступав годик, больше никогда не примешивались к рокерам. С этих дней базой рок-клуба стала «Красная Кузница».

В целом, значение рок-фестиваля для Архангельска трудно переоценить. Молодежь, воодушевлённая нашим первым мероприятием, вооружилась гитарами, и сразу же появилось много новых коллективов, из числа тех самых зрителей. Мероприятие послужило огромным стимулом для юных дарований – рок в Архангельске крепко встал на ноги. Нас уже ни откуда не выгоняли, ничего не отнимали, однако и не давали тоже особо ничего.

А нам понравилось выступать! Очень хотелось еще. И Косте понравился наш прием. В ответ на наше приглашение группы “Алиса” в Архангельск, ленинградский рок-клуб совместно с клубом “Фонограф” в ЛДМ пригласили нас и “Аутодафе” сыграть концерт с “Алисой” в Ленинграде. Всем миром сажали ребят на самолет, вспоминая портвейн у директора, про свитер и, конечно же, ментов, с которыми у Кинчева уже складывались нелёгкие отношения…

ГЛАВА 8: «ПОХОД ЗА БУХЛОМ»

Рауткин, Лысковский, Богаев

Олег Рауткин с семьей проживал на Украине и периодически их навещал. Каждый раз мы отмечали это дело, устраивая соответствующие проводы. По возвращении, мы готовили соответствующие встречи. Было такое чувство, что в очередной раз он поедет и не вернется. Ну, мало ли… не то, что могло с ним что-то случиться, а просто останется там, поддавшись на уговоры, типа: “Хватит тебе, сынушка, уже болтаться, пора бы остепениться…”.

В начале января 1988 года, очередной раз уехав, задержался надолго, и больше двух недель его не было, и зародилось у нас в коллективе нешуточное чувство тревоги за нашу судьбу. Олег вернулся под конец месяца, и мы собрались на квартире Димы Леонтьева, благо тогда он был молодой-холостой-неженатый, и его двухкомнатная квартира уже была переделана под студию: в маленькой, слегка заглушённой комнате, была барабанная, в большой – аппаратная, функционально совмещённая с гостиной. Гостевой зал-салон, одна из стен которого была занята аппаратурой.

Посреди комнаты соорудили составной “стол”. Пришла в полном составе группа Аутодафе и другие музыканты из разных групп, был Ростислав Дубинин, президент нашего рок-клуба – ну как же без него… не мог он обойти вниманием такое мероприятие. Каждый принёс с собой немного покушать, а выпить, в городе купить было весьма проблематично. Общими усилиями наскребли по две бутылки поганого кофейного ликёра и не менее поганого ванильного. Можно себе представить… Так как и то дерьмо, и то дерьмо – взяли всё это, слили в банку трёхлитровую и пустили её по кругу.

Выпили быстро: морщась, кривясь, матюгаясь и плюясь. Компания большая – прошло это быстро и незаметно. Нелепая ситуация: сидит толпа мужиков, с ними барышни, стоит стол, ломится от пол-литровых и литровых баночек с домашними яствами-консервами… а выпить нечего. Спустя немного времени гости приуныли, положение нужно было спасать. Казалось – в городе реактивное топливо было куда легче достать, чем что-либо спиртосодержащее. В другой бы раз и заморачиваться не стали, а тут… не каждый же день Олег Рауткин возвращается из длительной поездки… Я выдвинул такое предложение:

— Братцы, вот у нас в Соломбале, где находится Дом Культуры и завод “Красная Кузница”, в дебрях, в глубине есть место – какой-то там дом, (такие точки называли “ямами”) где можно по двойной цене, опять таки – по рекомендации, ибо постороннего не обслужат – купить бухла.

Дело это было довольно опасное – заправлял им местный уголовный контингент – народ довольно таки мрачный, непредсказуемый и суровый. Поход туда спряжён с определённым риском: в лучшем случае можно было лишиться денег… как автор идеи, я выдвинул свою кандидатуру и попросил выделить мне попутчика из числа страждущих. Все вокруг обнадежено запереглядывались, с мест стали поступать нарочито робкие самовыдвижения кандидатур… это было бы заманчиво, если бы не было страшно… но выступил Рауткин:

– Будучи виновником торжества, ребята, кому идти, как не мне? Я пойду! – с чем все присутствующие споро согласились. Я обрадовался, ибо не было мне ближе человека, чем Олег; в тот момент, да и ему, соответственно тоже.

Пустили шапку по кругу, собрали довольно много. Деньги у нас какие-то водились, по той простой причине, что спиртное не продавалось, а что было еще покупать? В музыкальных магазинах продавались совсем условные музыкальные товары: копеечные медиаторы, рублевые струны, блок-флейты, губные гармошки. Словом, несмотря на удвоенность цены напитка, его количество предвещало быть довольно внушительным.

Был зима. Полярная зима. Настроение – что надо: подкреплённые действием тягучего напитка, мы бодро шагали навстречу судьбе. Времени было часов шесть, но темень в небе уже нависала черным-черна, однако в центре города было совершенно светло за счет зеркального отражения света от уличных фонарей белоснежной гладью утоптанных людьми тротуаров. Но когда мы вышли из автобуса, настроение резко изменилось. Район Соломбала – это остров, промышленный объект. Автобус высадил нас на окраине, где кое-где еще помигивали плафонами на ветру редкие фонари, а идти предстояло в самую гущу строений.

Там совершеннейшая жуть – представьте себе: деревня больших очень размеров, с неимоверным количеством узеньких улочек, переулочков, тупичков всяких, перекошенных заборов, сугробов в рост человека, и абсолютное отсутствие какого-либо уличного освещения. Ни людей вокруг, ни машин – кромешная глушь. Вдобавок, толком мы не знали куда идти. Внимательно посмотрев по сторонам, чуть повыше заборов и крыш одноэтажных деревянных домов мы увидели главный ориентир в нашем городе – телевизионную вышку. Она стояла у нас, в центре, на нашем берегу реки, но в тот момент оптимизма это не прибавило – вокруг стояла трескучая полярная темень.

– “Может ну его нафиг?” – сказал я, – “пойдем, может, назад?”, на что Олег решительно возразил: “Да ну, ну что ты, там ребята ждут, деньги в кармане, мы поехали, как можно-то?”, – и мы двинулись вглубь, в направлении к одиноко стоящему магазину, вокруг которого беспрестанно толклись какие-то мутные личности. Внутри, конечно, ничего, кроме скудной еды: припорошенных пылью веков анфилад фруктового сока, густо измазанных тягучим антикоррозийным покрытием здоровых жестяных консервных банок с кабачковой икрой; на пост-модернистски оформленном прилавке молочного одела стократно лыбились “Малышки”, а зацарапанный монетками стеклянный прилавок таил в себе опечаленный взор субтильных океанических рыб неизвестно уже какого копчения… На всех прилавках покоилась тень дискретных времён.

На выходе курили двое в пальто, с натянутыми на брови армейскими ушанками. У них-то мы и попытались узнать, где можно обрести искомое. Вооруженный соответствующими паролями, я стал перечислять “от кого” мы и что пытаем. В противном случае, дорогу могли указать совсем в противоположную сторону. Двое осмотрели нас, дали соответствующие инструкции, и мы двинулись, следуя курсом указанного нам направления. Олег попытался, было, впасть в патетическую риторику о том, что все трудности – ничто, перед уверенным стремлением их преодолеть, но меня все же занимали тревожные мысли: чуял я, что основные наши приключения еще впереди…

По мере удаления от отправной точки, пейзаж вокруг становился всё мрачнее и мрачнее; время от времени, оглядываясь на одинокий фонарь, освещавший фасад магазина, который тревожно уменьшался в размерах по мере нашего с Олегом удаления, назойливая мысль трусливо сверлила мое воображение: “блин, может всё-таки вернуться, может всё-таки вернуться?!”. Глядя на Олега, который мне безоговорочно верил, шел за мной уверенно, как за Сусаниным, я взял себя в руки: ладно, хрен с ним, раз уж ввязались – посмотрим, чем это кончится…

Дошли до первого двора, который нам был указан, постучали в окошко. За занавеской царил полумрак; испуганно подёрнулись потолочные тени, отброшенные кем-то в свете масляных лампад; выглянула какая-то смутная личность в окно, изобразив на лбу вопросительный рельеф. Я показал характерную комбинацию из большого пальца вверх и вытянутого вперед мизинца, исполнив языком звучный щелчок. Занавеска задернулась, и таинственный субъект вышел к нам на порог. У меня, говорит, кончилось всё, там тоже уже все, и здесь, неподалеку, тоже и надо идти нам на самую дальнюю “яму”, куда именно идти я больше всего стремался, тщетно пытая надежду на более скорый результат. Я спросил, нет ли иных вариантов, на что он ответил, что если точно хотим взять, нужно именно туда, ибо уже совсем вечер, а поблизости все уже выгребли к середине дня. Делать было нечего… пошли.

Поплутав где-то с полчаса, неоднократно выходя на одно и то же место с разных сторон, мы, наконец, приблизились к “заветному” дому; заветному, в очень больших кавычках… заметили его издалека, среди одноэтажного окружения он возвышался большим мрачным утёсом. Он был двухэтажным и стоял несколько поодаль, на пустыре. В окнах горел свет, из трубы струился лёгкий дым – внутри дома теплилась жизнь, но чем-то веяло от этого дома таким, что чем ближе к нему подходили, тем заметнее замедляли шаг, и тем меньше оставалось желания к нему подходить, а уж тем паче входить туда… Олегу передалось мой настроение, мы двигались молча, и только скрип снега под нашими ногами ощущался всё громче и громче: нахлынувший стрём субъективно усиливал его амплитуду. Подошли к дверям. Я позвонил. Звонок не работает. Я постучал:

– Открыто! – приглушенный рык дикого зверя, от которого уже само по себе похолодело внутри. Казалось, этот рык издавали брёвенные перекрытия, нам показалось, что сам дом распахнул своё чрево… Я вошел первым, следом за мной – Олег. В помещении стоял низкочастотный гвалт, издаваемый большим количеством взрослых мужчин, но стоило нам преступить порог, вдруг повисла полная тишина. Представшая перед нами картина заставила меня окончательно пожалеть о том, что мы сюда пришли. В жарко натопленном помещении сидели-курили раздетые по пояс люди и от синевы, которой они светились, рябило в глазах. На столе, помимо различных маринадов и солений, стояло столько разнообразных спиртных изделий, сколько я ни разу в жизни своей не встречал наяву. Сизый дым, нависавший надо всем этим гастрономическим великолепием, хоть и сокращал визуальную глубину “натюрморта”, но вносил мутную таинственность: Стоило кому-то из сидящих поодаль податься назад, их очертания растворял синий туман.

Во главе стола сидел архиколоритнейший персонаж. Человек-гора с лицом, напомнившем голову тигра Шерхана. Рядом – Табаки, вокруг – бандерлоги…

– А что это мы такие волосатые? – прилетел в нас шершавый вопрос Шерхана. А надо сказать, что по рокерским меркам мы с Олегом не дотягивали даже до средней волосатости, но на фоне присутствующих, лишенных всякой растительности, черепов… тон, изданной Шерханом риторики, не предвещал абсолютно ничего хорошего.

– А они – неформалы, – промяукал Табаки. И все заржали.

– Да нет, – говорю, – какие… просто музыканты…

– Металлисты, что-ли? – проявил эрудицию Табаки. Комната вновь ухнула перекатистым бандерложьим рыком.

– Ну, в какой-то степени да, – нашелся я, – на Красной Кузнице мы работаем.

Это была удачная полуправда – Рауткин там не работал, однако лица их заметно подобрели.

Это была их вотчина – завод в Соломбале, поэтому всяк, кто трудился там, признавался своим.

– На Кузне? – переспросил Шерхан, – а из какого цеха?

– Энергоцех – отвечаю.

– Ааа… – кивнул Шерхан на кого-то из своих, – Сивый, у тебя там братан ведь работает, да?.

– Эээа – утвердительно рыкнул Сивый.

– А Серёгу Спиридонова знаешь? – Шерхан в пол-оборота развернулся к нам.

– Да конечно знаю, в нашей бригаде электриков, мой сменщик.

Нам предложили сесть, но беспокойство еще одолевало нас: стремно и жутко попасть в логово “контингента”. Все это напоминало известный фильм Говорухина про банду “Черная кошка”, в которой герой-музыкант, состоя на службе в милиции, притворялся блатным. Компания налила себе. Выпили – закусили.

– Ну, а чо пришли, то? – задал вопрос главарь.

– Да вот… нам бы водочки купить…

– Воо-одочки, – хором протянула свора, и все заржали. Я почувствовал совсем нехорошие нотки в этой рже.

– Ну, не водочки, так винца какого… – тут они заржали совсем-совсем нехорошо. Блин, думаю может что не то сказал…

– А деньги-то у вас есть? – шмыгнул носом Табаки.

– Деньги есть.

– Даа-аа? – все посмотрели на нас с интересом, примерно таким, с каким стая зимних волков алчет вольное парнокопытное.

Думаю: да, забрали бы деньги и опустили бы с миром и буй с ними. Они что-то запереглядывались, последовала команда: “Покажи”. Тут мы с Олегом переглянулись, ну что делать, я полез в карман и вынул из него всю собранную ребятами сумму, показал.

– Ну, и что вы хотите?

– Ну, нам… – и я перечислил им, что бы нам хотелось.

– Мало у вас денег… ну лады, это успеется. Но вот вы ведь музыканты, да? Давайте, сыграйте нам что-нибудь. Тут же нашлась совершенно убитая, чуть не сказал вся в наколках, клееная-переклееная задрота, пошла по рукам и какой-то лысый сунул её мне, потому как переговоры вел я, а значит, и отвечать по существу выпало мне. Взял, повертел в руках, осмотрел со всех сторон, сижу – думаю, что сыграть? Я и не знал что играть. Вообще, никогда в компаниях ничего не играл, тем паче в такой компании, и потому сижу, соображаю…

– Ну давай, сбацай что-нибудь, что затих-то? Ты ж музыкант?!

Оробев, я собрался с духом и заиграл поппури, точнее сольные партии изо всех своих песен. Пальцы мои бегали по грифу так, будто всем денег должны. Быстро покончив с нашими риффами, я переключился на Deep Purple, затем на Led Zeppelin, бросив взгляд на Олега, увидел остекленевшее лицо и понял – не то, не то, черт… и остановился перевести дух.

– Тюю, – протянул Табаки – хватит тебе пиликать, ты давай, сыграй что нибудь. Я совсем растерялся…

– Ну-ка Сивый, ну-ка покажи ему как надо играть.

Тот докурил свою беломорину, затушил её в блюдце, взял инструмент, ля минор и гнусаво затянул какую-то очень старую и всем известную песню, название которой и сейчас, хоть убей, не помню. Даа, подумал, уж лучше бы я притворился замечательным электриком, так оно куда спокойнее. Сивый закончил, все посмотрели на меня, и я понял, что всё… что от меня ждут – я не умею, и не знаю, и не играл никогда… что было бы, не знаю, если б не Олег Рауткин, его смекалка, его матчасть.

Взяв инструмент, он отставил стул, сел на него, облокотился на спинку, положил ногу на ногу. Прилаживаясь и настраиваясь, изобразил пару-тройку блатных аккордов… все затихли. Рауткин выдержал театральную паузу ровно столько, сколько это было нужно, ни миллисекундой больше. И как вдарит:

Пуля, пролетев, в грудь попала мне

Но спасуся я на лихом коне

Шашкою меня комиссар достал

Кровью исходя, на коня я пал

Хэй! Ой да конь мой вороной

Хэй! Да обрез стальной

Хей! Да густой туман

Хей! Ой да батька, атаман.

Надо сказать, с его-то голосом, да в полной тишине, совершенно неожиданно… это нужно было видеть. Припев мы грянули вдвоём. Когда смолк звук последнего аккорда, сначала повисла гробовая тишина, а потом сразу, как по команде все зашевелились, забасили, мол, ну что же вы сразу то… ну ваще, пацаны, вы даете.

Эффект был просто поразительный, спасибо Андрею Панову, вероятно он спас нас, сам и не зная о том. Эффект вероятно усилил тот факт, что в принципе, никто от нас уже ничего путного и ждал, и каждый в уме выносил нам свой приговор. Но мы повалили их навзничь. Тут же затребовали исполнить на бис, перед нами открылись все бутылки, налились стаканы. Сивый, даже попросил Олега записать ему аккорды. Когда песня всеми была уже разучена, попросили что-нибудь в таком духе еще. Но ведь нет больше песен таких, или ей подобных… и Рауткин пошел вразнос. Он вспомнил ординарные песни подобных компаний, я даже и не знал, что мой друг настолько подкован этим репертуаром. Начав с “Опасной трясины”, он исполнил еще с десяток подобных песен, причем самого сурового уголовного содержания, да так, что казалось, побрей его сейчас, сделай пару наколок, и покажется так, будто он оттуда и не выходил, а так всегда с ними сидел…

Поймал себя на том, что спустя немного времени вокруг нас оказались совершенно милые, симпатичные люди. Абсолютно не страшные, живые человеческие лица. Может, тому виной была томная расслабуха, пришедшая на смену состоянию рвущихся от тряски поджилок, либо сказалось влияние давно забытого алкоголя. Вокруг царило полное эмоциональное благолепие. Рауткин уже травил байки, я слушал проникновенный рассказ молодого воришки и чувствовал полную гармонию, воедино сливаясь с внешним миром. Так прошло несколько часов. Мы уже практически ассимилировались, на нас перестали поголовно обращать внимание. Общество разделилось на группы, травились байки и мы позабыли про время. Олег уже записывал телефоны, а я налегал на поставленные перед нами закуски. Нам предложили не стесняться, “все, что на столе”…

Рауткин с Сивым устроили “музыкальную дуэль” – гитара передавалась из рук в руки, вспомнились все песни мира. Девственный покой окрестностей Соломбалы сотрясал мощный голос Олега, проникавший, казалось, в каждое окно, в каждый дом в округе. Так продолжалось несколько часов. Время близилось к полуночи, а вышли мы около шести часов вечера. Гитару Сивому Олег уже не передавал – из него бесконечно струились песни “нашего” контингента, удивляя меня всё больше и больше. Откуда он их знает? “Вот же какие глубины сознания, порой, проявляются…” – подумал я.

В какой-то момент я вдруг осознал, что нас ждут ребята, и что засиделись мы нешуточно – время давно перевалило заполночь. Подумал, что наши друзья давно уже нас похоронили: мобильных телефонов не было, и сообщить о том, что мы чувствуем себя прекрасно, и более того, совсем великолепно – такой возможности не было. Я стал дёргать Олега за рукав. Ночевать в том доме, не смотря ни на что, нам не улыбалось. Нас ждали, поэтому мы должны были двигаться к дому.

Заметив наше волнение, Шерхан поинтересовался, какие у нас планы, и что мы, всё-таки, хотели. Я объяснил, что делегировали нас прямо из-за стола, ровно как уже шесть часов назад, и что люди нас ждут, и уже совсем неудобно, и транспорт уже заканчивает ходить, а мы-то уже и позабыли, зачем сюда пришли. Такие понятия, как забота о близких, были у них в уважухе. Я ответил, что нам бы хотелось бухла на все наши деньги, на что Шерхан посоветовал взять портвейна.

– Ребята, – сказал Шерхан, – в общем, если у вас в Соломбале возникнут какие-нибудь проблемы – смело к нам, ребята, мы всех уроем за вас, случай чего.

В итоге, на все деньги, то у нас были, мы приобрели 12 бутылок портвейна, и одну поллитровку водки нам задарил коллектив. С нас не стали брать двойную цену, отчудили всё по себестоимости. Вот на что способна великая сила искусства!

– Клёвые вы парни, хоть и волосатые, а молодцы!

Несколько стаканов водки перевели нас на автопилот. Счастливый такой, автопилот. Бандиты проводили нас до самой остановки такси, поймали нам машину и приказали водителю довезти нас до самого подъезда в целости и сохранности. Последовало трогательное расставание, с клятвами в вечной дружбе.

За время пути в центр мы с Олегом осушали бонусный пузырь водяры, презентованный нам соломбальскими аборигенами, приговаривая: какие же всё-таки классные ребята – эти соломбальские аборигены, и как здорово, что мы всё-таки к ним поехали. О тех, кто нас ждет, мы и думать забыли. Подъехали, попрощались с таксистом. Лифт уже, естественно, не работал, но мы влетели на девятый этаж, словно на крыльях и принялись неистово звонить и барабанить в дверь… сначала тишина, мы переглянулись и тут услышали за дверью какое-то шевеление. Щелкнул замок… в коридоре стояли буквально все, кто находился в квартире, лица белые… немая сцена. Будто мы явились с того света – восставшие из ада – счастливые, пьяные, лица красные, а изо всех карманов торчат донышки, горлышки зелёных бутылок. В сумку всё не помещалось, и мы старались напихать в себя поплотнее, чтоб не приведи судьба, не забыть чего в машине.

Прошла так минута, две или три, но потом все разом заржали, запрыгали, заобнимали, затискали, в общем… так бы, наверное, встречали космонавтов, вернувшихся с Венеры. Но нам, честно говоря, уже было всё равно – с чувством исполненного долга мы ввалились… и всё. Все наши ресурсы были исчерпаны и всё веселье, которое тут же началось и, наверное, долго ещё не кончалось, прошло мимо нас. Словно порубанные витязи мы рухнули оземь в барабанной комнате на предварительно расстеленные матрацы. Нас укрыли пледами, положили под головы декоративные диванные подушечки, но мы этого уже не слышали, так как спали мертвецким, а может детским, а может даже богатырским сном до самого утра. Мы не слышали, что происходило за стеной, не слышали, как разгоряченные музыканты включили глубокой ночью аппаратуру и принялись неистово её использовать; не слышали, как барабанщик продрался сквозь нас к барабанам, и простучал свой ординарный сет; не слышали приезда двух нарядов милиции…

Продрав глаза, долго соображал, где я, и кто рядом. Выяснить это попытался наощупь. Что-то сильно мешало… в попытке проверить, кто рядом со мною, наткнулся на что-то совсем твёрдое… Олег ошалело открыл глаза и принялся ими вращать, разбуженный моими изысканиями, и, не понимая, где он, кто с ним, и сколько времени – день или ночь. Он привстал, узнал меня,. и его вращающиеся глаза встали в ступор, увидав в моих руках нечто совсем невообразимо невозможное… одну бутылочку какая-то заботливая, нежная и ласковая рука предусмотрительно положила мне под подушку, и я держал её в руках.

– Откуда? Кто принес?? – ошалело вопросил меня Олег. Его дыхание участилось… оно и понятно: Рауткин постоянно проживал со своей семьей на Украине, и никак не мог привыкнуть к тому, что в Архангельске царит всеобщая алкогольная жажда.

ГЛАВА 9, ЧАСТЬ 1: «СВОБОДЫ ЗАХОТЕЛИ»

Наступил 1989 год. К тому времени в наш состав влился новый барабанщик Юра Кораблёв из группы “Аутодафе” вслед за басистом Андреем Лукиным, перешедшим к нам незадолго до описываемых событий. Всё это время мы болтались по городам и весям, играя нашу, порядком поднадоевшую уже программу, и чувствовал я: заездились мы, замотались… хотелось новых каких-то происшествий.

С момента записи последнего альбома прошло уже четыре года. Новый материал естественно поднакопился, и его было уже достаточно, чтобы приступить к новой записи. К тому же фактически утвердился лучший во все время, как я сейчас понимаю, состав “Облачного Края”, самый сильный и полноценный – пять человек. В этом составе мы и стали потихонечку в Архангельске репетировать новый материал. Точки своей, студии в Архангельске мы не имели, поэтому работали где могли.

Сказать, что “мы придумали альбом и поехали его записывать” было бы неправильно – основная работа над аранжировками всегда велась в студии – непосредственно при записи – однако новый материал уже принимал форму – она уже округлилась и с каждым днем становилась более выпуклой и просилась уже на магнитную ленту. Я позвонил в Ленинград и доложил Андрею Тропилло о наличии новых песен.

– “Ну наконец-то” – только и молвил он – “приезжайте скорее!”

Тропилло осваивал новое помещение на Большом проспекте Петроградской стороны, принадлежащее Институту психоанализа – есть и такой в Питере – уж не знаю, какими правдами и неправдами это Андрею удалось, сто пятьдесят квадратных метров под самым чердаком на четвёртом этаже – для студии это было “выше крыши”. Только не всё к тому времени там было до конца оборудовано, но Андрей предложил опробовать именно нам, и мы отправились в путь без колебаний.

Приехали вчетвером, без Рауткина – предполагалось вызвать его с Украины непосредственно для записи вокала, уже ближе к делу. Студия и впрямь оказалась совсем не готова к работе: к пульту был подключён один единственный стереомагнитофон, а многоканалка AMPEX, сердце студии на протяжении последующих десяти лет, одиноко стояла в сторонке, замотанная в транспортировочный полиэтилен. Мы попробовали что-то записать, показали материал – совершенно сырые наброски – и отправились домой, думать дальше…

Андрей, к тому времени, стал директором ленинградского филиала фирмы “Мелодия”. Его единогласно выбрал на эту должность творческий коллектив легендарной корпорации, с целью выведения “империи” из кромешной экономической астмы в светлое демократическое будущее. Никто ведь Кобзона и Магомаева уже не покупал, и Андрей принял решение выпустить все легендарные пластинки легендарных групп с абсолютно новыми оформлениями: Beatles, Led Zeppelin, Deep Purple… нам тоже досталось! Но, будем по порядку. Студия на Петроградской совершенно была не готова, но это было к лучшему

Большая студия Мелодии, на основе самого новейшего оборудования на тот момент, занимала здание Лютеранской церкви. Аналоговый комплекс с двумя 2х и одним 24х канальным магнитофоном “Studier” и 48-канальным пультом вкупе с огромным церковным залом – всё это нас ждало, помигивая своими светодиодами.

Пользуясь своим неслыханно высоким положением, Тропилло оформил официальный заказ от фирмы “Мелодия” на запись альбома “Свободы захотели” группы “Облачный Край”, что обусловило наше проживание в гостинице “Октябрьская” на протяжении всего времени записи, точнее на две недели. Встал вопрос – на чём играть… играть мне было не на чем. Разве возможно это – на новейшем цифровом оборудовании фиксировать мой “Урал”… в прошлый наш приезд мы обратились к Александру Ляпину и попросили у него одну из двух его шикарнейших гитар. Он выдал мне белый Fender и мы делали пробные записи, но право же… еще более невозможно играть рок-музыку на чужом инструменте, опасаясь лишний раз перетянуть, струну порвать… невозможно.

Да еще видеть как переживает владелец, просит: “ты только осторожней пожалуйста, знаешь сколько он стоит… и примочки когда будешь тыкать ногой, смотри – осторожно, как бы чего не вышло…” Но как можно играть на гитаре осторожно? Можно, конечно, если фламенко играешь на нейлоне, реггей можно играть осторожно, но не рок и уж конечно же, не тяжёлый рок. Насмешка какая-то, а не работа. И взял я с собой свой “Урал” и свою, самопаяную лично мной, гитарную примочку… это оборудование я мог гнуть и мять как угодно – ему всё было нипочем…

Андрей Лукин тогда владел чешской гитарой “IRIS-Bass” – неплохой печаткой Фендера – можно было приступать к работе. Барабаны на студии стояли, и всё вроде ничего, только бочка уж больно эстрадная. Выручил Игорь Доценко – они как раз с “ДДТ” только что возвратились из Германии и отдыхали. Позвонили и поехали к нему с Кораблёвым, пьяные. Еще летя в самолёте мы натрескались хорошо: летим мы летим, складываем бутылочки под сидением. Пока самолёт летел ровно – никто этого не замечал. Нас четверо, лететь час двадцать – выпили мы бутылок шесть. Когда самолет накренился, лавируя меж облаков и заходя на посадку с подветренной стороны, тут все наши бутылочки и покатились прямо вперёд. Все потом перешагивали через них, покидая самолёт. На такой кочерге мы были всё дни, к Доценко отправились с жуткого отходняка и выглядели совсем неважно.

“Да-аа” – только и молвил Игорь, открыв нам дверь – “ну ничего, сейчас я вам помогу.”

“Нет – нет” – заволновались мы, – “нам нельзя, у нас запись сейчас”. – “Это совсем не то, о чем вы подумали, бродяги! Сейчас я вам покажу чудо! Проклятые капиталисты – ну надо же выдумать такое” – с этими словами Игорь извлёк два пакетика заморского снадобья “Алкозельцер”, нами досель не виданного. Берет два стакана, наливает водички… бульк – и две шайбы затанцевали на поверхности воды, салютуя крупными углекислыми пузырями. Мы смотрим на это как чукчи – быстрорастворимые таблетки видели впервые, махнули со страха не глядя и ждём, когда поможет… а чем аспирин с лимонной кислотой может помочь таким людям как мы, в таком состоянии, как нашем… взяли бочку, и поплелись в церковь святой Екатерины. Юра собрал установку, Лукич настроил бас…

Записывал нас Юрий Морозов, ныне покойный. Он был лоялен к нам, ибо сам был другом Андрея Тропилло много лет. Умиротворённо взирал он на батарею из принесённых нами алкогольных напитков – ну что с нами поделать… а деньги у нас были: Тропилло, вдобавок к гостинице, вырубил нам суточные – нам давали их каждый день. А мы покупали на них вино и приносили его с собой на запись. Запишем трек – обмоем. Еще слой – еще обмоем. А смена записи не так уж и длинна – четыре часа всего. Мы достаточно быстро записали всю ритм-секцию и Кораблев успешно отстучал все самые трудные моменты.

Заглавный трек “Свободы захотели” – как бы от лица генерала Макашова – была такая одиозная фигура в те годы. На фоне остальных песен она выглядела простой, как трусы по руб-семнадцать. Я думал, что эту песню мы оставим напоследок и сходу запишем, но не тут то было. Кораблев, игравший сложнейшие пируэты просто отменно, споткнулся на самом, как думалось, простом, самом элементарном. Есть люди, которые на концертах или в непринуждённой обстановке показывают отменный результат, а стоит им выйти на камеру или услышать сигнал “мотор!” – впадают в ступор. Так случилось с Юрой: до середины дойдет – остановится. Пишем заново – опять остановка на том же самом месте. Мы начинаем его всячески укорять по громкой связи – типа, ну что же ты, Юра?.. Во время записи нельзя повышать голос на музыканта – это надолго выбивает его из творческой колеи – малейший окрик во время работы способен кардинально “свести на нет” любые стаpaноя. Надо всегда как можно спокойнее объяснять, в чем его ошибка, и тихо-тихо-тихо… но мы доходим до проклятого места и после точки, он никак не может подхватить и останавливается. Тут уже я начинаю матом орать ему в громкую связь, а он уже спотыкается все раньше и раньше, и нет тому конца… мистика.

“Всё, поднимайся сюда” – рявкнул я, и тут в аппаратную вошёл Тропилло с большим дипломатом в руке. Видит: что-то не то. Спрашивает – в чем дело. И тут мы начинаем одновременно орать, перебивая друг друга. Ставим ему это место, он сделал рукой жест – типа – “тишина в студии”. Открыл дипломат и извлёк оттуда большую бутылку дорогой какой-то водки. Взял стакан и наполнил его, строго посмотрел на нас и медленно изрёк:

– “Только барабанщику!” и вся наша группа, сглотнув слюну, наблюдала за тем, как менялось его состояние. В тишине мы посидели пару минут, и Андрей предложил Кораблёву сделать еще попытку. Надо ли говорить – он отбарабанил трек безупречно, с лёгкой оттяжкой – просто великолепно. Вот что вовремя стакан животворящий делает.

Записав барабаны, мы поехали отвозить бочку Доценко. Спросил про Алкозельцер, мы – да, конечно, спасибо, он – ну вот, я же говорил… хотя, вряд ли мы тогда довезли бы эту бочку до студии, без пары, купленных по дороге, пив. Нам нужны были клавиши, и Игорь свёл нас с Мурзиком – Андреем Муратовым – он в ДДТ на клавишах играл, сейчас в немецкой эмиграции живет. Дал он тогда нам свои клавиши – Yamaha DX21, мы что-то прописали, но не было там звуков, которые слышались нам и я отправился к Алексею Вишне на Гагарина – может что посоветует он. Еще с порога меня поразили нежные звуки хоралов, которые так были нужны нам в одной песне; Лёха переключил звук и его комната наполнилась другими, неслыханными досель звуковыми красотами, они смачно ложились в другую нашу композицию. Это был KORG M1, и вернувшись в гостиницу я сказал Лысику, что все клавишные, которые мы записали – можно было бы смело стирать – они не идут ни в какое сравнение с тем, что я сейчас слышал у Вишни. Но если б это был его инструмент – ему дали его совсем ненадолго в Театре Боярского, и нам это было совсем недоступно.

Мы записали все партии на клавишах Муратова и вместе со всем остальным они звучали, в общем-то, пристойно и даже очень, ведь у нас вообще не было никаких клавиш, и всё всех в принципе устраивало, но мне не давала покоя мысль, что всё это могло бы зазвучать еще лучше, и я об этом знал. И счастье улыбнулось нам! Вишня попросил заимодавцев оттянуть срок отдачи инструмента на неделю, на два дня он уезжал на гастроли в Луганск и мог оставить нам вожделенный Корг. В условленное время мы вышли его встречать, волнуемся и тут… о чудо! Заворачивает такси и из него выходит… нет, выплывает словно в рапиде огромный Вишня в шикарном краповом пальто и широкой черной восьмиклинке, казался он настолько большой – будто выше меня голову и с огромной коробкой Карга наперевес – держит его как ребёнка. И тут мы, словно ленточные черви – голодные, немытые и пьяные. Он вскинул инструмент на громадное плечо, показал на нас пальцем и громко-громко засмеялся – ну и мы не заставили долго ждать: минуты две мы так простояли во дворе церкви, извиваясь во рже.

Поднялись в аппаратную, Лёха установил всё, подключил и объяснил всё Лысковскому. Коля врубился очень быстро и вот уже вскоре он смело тыкал пальцами в священный прибор. -“Я вам больше не нужен и могу смело начать движение вспять?” – тут уже Юра Морозов развернулся в кресле и внимательно посмотрел на Алексея. -“Лёха, – спросил его Лукич – где ты берешь такую траву, сколько она стоит, нет ли у тебя её с собой, а если есть, то не найдёшь ли ты возможности….” – тут Лёха всё понял и они вместе удалились в туалет, этажом ниже. Долго они там сидели, мы целый трек в двух местах полностью успели проложить. Звонок на пульт из кабинета директора – звонит Кобрина – “Юра, у тебя там ничего не горит, слышишь запах? Типа как шторы горят или швабры.”. Юра мгновенно все понял, попросил меня спуститься за нами. Я постучал к ним в туалет, они вышли, а за ними – густое облако сизого дурмана. Кабинет директора располагался в самой близости от туалета. Юра был человеком крайне тактичным. Он уважал права и свободы, записывавшихся в студии музыкантов: нам он разрешал употреблять алкоголь, ничего не имел против и таких шалостей, если это не влекло бы никакой опасности – по незнанию, сотрудники церкви могли бы запросто и пожарных вызвать.

В качестве альтернативы Юра запустил их в прилегающее к аппаратной крохотное помещение с табличкой “Аппаратная-2”, которое, по сути, служила “паяльной” мастерской. Там-то и просидели они всю смену, не будучи знакомыми до сих пор – они нашли уже много общих интересов, пока мы писали Корг. Вдруг, аппаратной скрипнула дверь – она вовнутрь открывалась – и высвободила оттуда сначала густую струю сизого тумана, затем двоих гуманоидов, медленно вплывающих к нам. Мы попытались им что-то сказать, о чём-то спросить, что-то предложить, но было видно, как наши слова пролетают их насквозь, ничуть не задевая. Юра спешно открыл все вентиляционные отдушины – проветрил как следует за ними, и глядя на дверь каморки, молвил: “Табличку эту следует сменить. Какая же она аппаратная? Это теперь будет “марихуанная”.