Из Питера в Питер

8

Ребята проснулись оттого, что кто-то, ругаясь, бил в двери и стены вагонов. Хорошо, что на ночь двери все-таки закрывались. По крышам топотали, казалось, десятки ног. Слышались одиночные выстрелы и чьи-то чужие, нерусские голоса.

Ничего нельзя было понять. Поезд опять стоял…

Во всех вагонах дети кинулись к щелям, отдушинам. Они увидели офицеров и солдат в незнакомой форме, толпившихся на путях и на перроне большого вокзала.

- Куда это мы заехали? - испуганно спросил Миша Дудин.

Ему показалось, что это и не Россия вовсе. Но тут же у вагона кто-то заорал, ругаясь вполне по-русски:

- Отворяй! Стрелять буду! Эй, краснопузые!

А где-то стреляли - может, по вагонам? Да что же это такое делается?

Николай Иванович, которого не меньше ребят ошеломило неожиданное происшествие, разобрал среди нерусских криков несколько слов и еще больше поразился: «Чехи? Откуда?»

Чехи и словаки входили тогда в состав Австро-Венгерской империи, которая вместе с Германией вела войну против России. Правда, говорили, что германская армия, хотя большевики подписали в Бресте мир, все еще наступает, но где-то на Украине. Не здесь же, на Волге, в самом деле! Просто мираж какой-то… Пока он размышлял, не банда ли это, из тех, о которых предупреждал краском, Валерий Митрофанович, дрожа от нетерпения и испуга, первым раздвинул двери своего вагона. Правой рукой он быстренько крестился, а левой делал гостеприимные жесты, приглашая почему-то в вагон:

- Милости просим, господа! Слава богу! Я титулярный советник, господа, милости просим…

Открылись и другие вагоны.

- Ваше благородие! Глядите, большевики! - крикнул пожилой солдат, хватая Николая Ивановича за ногу. Николай Иванович спрыгнул, оглядываясь на ребят.

В углу вагона шла непонятная возня. Там торопливо раздевали Аркашку, освобождая его от чересчур комиссарских доспехов. Аркашка вяло сопротивлялся…

- Белые, дурак, не видишь? - жарко шептал Ларька, сдирая с него кожаную куртку.

Он сунул куртку Ростику. Тот попробовал увернуться:

- На что она мне! Ты себе возьми!

Объяснять Ларьке было некогда, он только замахнулся, и Ростик, скуля, влез в кожанку.

- Ты ее за день так увозишь, никто не подумает, что комиссарская, - утешил его Ларька.

Кожаную фуражку Аркашки, нехотя, с видом человека, делающего огромное одолжение, взял Володя Гольцов…

Он не надел ее, а держал в руках и размышлял:

- Вообще все это чепуха. Кому какое дело? Мы все же дети…

- Погоди, покажут тебе детей…

Николай Иванович велел ребятам из вагона не выходить. Его с любопытством спрашивал молоденький щуплый офицерик, похожий на цыпленка:

- Вы правда большевик?

Он был в новом мундире с погонами подпоручика.

Николай Иванович тоже с любопытством смотрел на его погоны с двумя звездочками. Словно все повернулось вспять. Может, тут и царь где-нибудь с ними, его императорское величество?

- Я всего лишь преподаватель петербургской гимназии, - криво усмехнулся Николай Иванович. - Эшелон с детьми, от голода…

- Вы прямо из Питера?

- Да. Почти две недели едем.

- Ну так как же не большевик! Конечно, большевик! Да вы не трусьте! Повесим, только и всего. Двум смертям не бывать, одной не миновать.

И он весело махнул рукой. Тут только до Николая Ивановича дошло, что молоденький подпоручик изрядно пьян.

Худой офицер-чех в непривычно высокой фуражке что-то буркнул, потом раздраженно проскрипел на ломаном русском языке:

- Ви возглавляль эшелон?

- Нет, с нами начальница женской гимназии, госпожа Теселкина.

Николай Иванович ответил нехотя, не понимая, при чем тут все же чехи, но не желая расспрашивать об этом пьяного подпоручика. Чех велел русскому подпоручику отвести Николая Ивановича к учительскому вагону, и подпоручик послушно козырнул. Пришлось идти.

В дверях вагона старших мальчиков стоял Володя Гольцов. Как-то само собой получилось, что теперь его выдвинули вперед. Никто не понимал, что же тут произошло, и пока боялись спросить.

Чех заглянул в двери, но поморщился и отступил. Что ж, в вагоне ехали тридцать ребят, он шел двенадцать суток, и не удивительно, если попахивало кисленьким…

- На войне как на войне, - по-французски сказал Володя, вежливо улыбаясь чешскому офицеру.

- О-о! - удивился чех…

Они обменялись несколькими фразами, Володя говорил по-французски гораздо лучше, но старался этого не показать. Довольный чех улыбался…

За спиной Володи Ларька тихо спрашивал Аркашку:

- О чем они болтают?

- Гольцов вроде объясняет, кто его родители, - неуверенно зашептал Аркашка. - Ну, что в эшелоне главным образом дети из приличных семейств…

- Ага, - кивнул Ларька доброжелательно. - Еще?

- Спросил, какая тут власть?

- Ну?

Аркашка замялся, потом пожал плечами:

- Офицер отвечает - законная.

- Врешь?.. Законная! - зашумел Ларька. - А сами в погонах ходят!

Этот же вопрос, какой власти в руки они, собственно, попали, хотелось выяснить и учителям.

Разговор наладился не сразу, потому что и чехи, и слегка протрезвевший подпоручик, болтавшийся около них в качестве переводчика, почему-то не торопились подняться в вагон.

Оказывается, они опасались холеры и особенно сыпного тифа, который теперь, конечно, завезен с эшелоном из вшивого краснопузого Питера.

Начальница эшелона выпрямилась и еще более стала походить на Екатерину Вторую.

- У нас нет вшей, - гордо заявила она.

И для большей убедительности отчеканила это заверение и по-французски.

Французский язык и тут произвел на чехов благоприятное впечатление. Они поднялись в вагон и повели себя вежливо. Но все же решительно предложили выгружаться из эшелона. И паровоз и вагоны нужны для военных целей.

- Как - выгружаться! - ахнула начальница. - А куда же мы?

- О вас позаботятся гражданские власти.

До сих пор никому в эшелоне и в голову не приходило, что их тут выгрузят. Беспокоились лишь о том, насколько их могут задержать…

Начальница пыталась протестовать. Но не помог даже французский язык.

- Одну заразу, мадам, прошу простить, вы с собой все же везете, даже если в эшелоне нет вшей, - любезно осклабился чешский капитан, выбрасывая из левого глаза монокль. Он явно хотел походить на немца. - Я говорю о большевистской заразе, от которой мы поможем России освободиться.

- Господа, при чем тут дети? - холодно спросила начальница. - Наш долг в эту тяжкую годину уберечь их…

- Кстати, о детях. - Капитан вкинул было стеклышко в глаз, но не удержал его и вынужден был вставить на место пальцами. - Что у вас за дети?

- Из семей петроградской интеллигенции.

- Есть списки?

Анечка подала списки ребят. Капитан вместе с подпоручиком просматривали фамилию за фамилией.

- С нами дети в возрасте от десяти до четырнадцати лет, - решилась сказать одна из учительниц.

- Кто из комиссаров отправил своих детей? - подмигнул веселый подпоручик.

- Из комиссаров? - начальница, недоумевая, уставилась на Николая Ивановича. - Я повторяю, здесь просто дети, обыкновенные ученики из гимназий и реальных училищ, дети, вы понимаете, господа?

Валерий Митрофанович кашлянул:

- Может быть, Ручкин?..

- Что - Ручкин? - облила его презрением начальница.

- Я в том смысле, что отец у него солдат, брат - матрос…

- Ну и что? - теперь нахмурился подпоручик.

- Да ведь солдаты и матросы, сами знаете, господа, поголовно большевики…

Подпоручик обиделся:

- Слушайте, вы, шпак… - От более красочных выражений его удержал негодующий взгляд начальницы. - Большевики - поголовно Шмуленсоны, а русский солдат и русский матрос всегда за родину, за Русь святую, за царя-батюшку!

- Не надо теперь царя, - поморщился чех. - Надо - Учредительное собрание, демократия.

Они было заспорили, не обращая внимания на побледневшего Валерия Митрофановича, но начальница сказала:

- Господа, мое дело учить детей, дело детей - учиться. Я надеюсь, с этим согласна любая власть. Прошу разрешить нам следовать дальше, тем более что район, куда мы направляемся, Южный Урал, город Миасс, надо полагать, теперь управляется вами…

- Мадам, есть приказ, - строго покачал головой капитан. - Сейчас, - он вскинул руку, взглянул на часы, - девять сорок. К четырнадцати часам освободить вагоны, или мы прибегнем к силе…

- К силе? - Начальница откинулась назад, как от удара. - Против детей? Господа, мы же цивилизованные люди! Здесь триста мальчиков и девочек. Нельзя же просто выбросить их…

- Это все фокусы ваших большевичков! - нахохлился чех. - Идет война, мадам…

Но потом он нехотя разрешил этот день и ночь провести в эшелоне.

Хотя из эшелона никого не выпускали, ребята долгое время бодрились. Большинству казалось, что произошло какое-то недоразумение, которое скоро уладится.

Малыши подняли возню, стараясь привлечь внимание незнакомых офицеров и солдат. А когда это не удалось, начали даже покрикивать:

- Эй, вы!.. Чего нас не пускаете?

Крикнут и спрячутся. Пока сердитый солдат с черной бородой, поставленный стеречь их вагон, не приказал:

- Цыц, краснюки!

Ребята притихли. Потом Миша спросил:

- А что это, краснюки?

Солдат ответил не сразу, сворачивал цигарку, потом процедил, не глядя:

- Еще корми вас… Наплодили комиссары!

Ребята с недоумением переглянулись.

- Мы никакие не комиссары, - засмеялся Миша. - Мы дети, вы что, не видите?

- Ну да, большевистское отродье…

- Ага, я большевик, - обиделся Миша. - Ну и что?

- Сейчас я тебе ухи оборву…

- А мы вовсе не большевики! - завопили ребята.

- Мы - ничьи!

- Мы сами по себе!

- Скоро вы нас отпустите?

- Мне в уборную надо, - заявил Миша.

Но к его крайнему удивлению, солдат погрозил кулаком…

Около вагона старших девочек прохаживались два юных чеха в форме не то офицеров, не то солдат. Тося уверяла, что это офицеры, и пыталась с ними кокетничать. Чехи делали вид, что не обращают внимания на девочку, но нет-нет да и косились на Тосю: очень она была хорошенькая.

- Слушай, как ты можешь? - хмурилась Катя. - Ведь это, в конце концов, враги!

- Кому враги, мне? - удивилась Тося и, расшалившись, крикнула офицерикам: - Господа, вы мне враги?

Не выдержав, они заулыбались…

В это время начальница и Николай Иванович бросились в город искать, кто бы помог следовать ребячьему эшелону дальше или хоть отвел какое-нибудь временное помещение… Начальница, которую очень подходяще звали Олимпиадой Самсоновной, внушала Николаю Ивановичу, что оставаться тут нельзя, что для всех, даже для местной власти, лучше пропустить эшелон дальше, чтобы не заботиться о ребятах.

- Ведь нам надо не только крышу, но и пропитание. На триста человек! - повторяла она и при этом совсем не походила на Екатерину Вторую…

Они повернули к центру, и тут Олимпиада Самсоновна словно споткнулась и остановилась…

Это была маленькая площадь, куда выходило приземистое здание с широким балконом. С балкона свешивались три трупа. Видны были только неживые ноги и упавшие на грудь головы, повисшие пряди волос. Туловища закрывала черная классная доска. На ней наискосок, хорошим почерком, было написано: «Большевики».

Николай Иванович отвел начальницу в сквер, усадил на скамейку, откуда не видно было страшного балкона, дал ей отдышаться. Несколько минут она не могла сказать ни слова. «Почему - классная доска?» - хотела спросить Олимпиада Самсоновна, но постыдилась.

- Может, вы вернетесь к детям? - предложил Николай Иванович.

Ей очень хотелось вернуться к детям… Но она сердито взглянула на Николая Ивановича, встала и пошла вперед.

После долгих мытарств им удалось получить разрешение временно занять пустующие казармы на окраине города.

- Временно! - подняло палец какое-то руководящее лицо, механически стряхивая пепел и перхоть с лацканов пиджака. - Казармы могут в любой момент понадобиться.

- А питание? - твердо спросила начальница.

Руководящее лицо замахало руками:

- Уповайте на частную благотворительность. Только! Только! - кричал он, не давая Олимпиаде Самсоновне открыть рот и бесцеремонно выпроваживая их вон.

Когда, падая от усталости, они добрались наконец до выделенных детям казарм, то обнаружили, что прямо перед казармами - холерные бараки, куда свозили и только что заболевших и умирающих…