Избранная проза

Н. А. Бестужев ^{(Я. Левкович)}

Имя Николая Александровича Бестужева давно вошло в историю русского революционного движения. Он — один из наиболее активных «действователей» по подготовке и проведению восстания 14 декабря. Но имя его с равным правом принадлежит русской культуре и русской литературе. Это был человек яркой индивидуальности. Поразительна разносторонность его дарований: художник, создавший уникальную галерею лиц своих «соузников» и их жен, замечательный механик-изобретатель, историк, экономист и политический мыслитель, наконец, писатель, дарование которого высоко ценили современники. «Николай Бестужев был гениальным человеком, — пишет Н. И. Лорер, — и, боже мой, чего он не знал, к чему не был способен?»[1]

Н. Бестужев начал писать (но не успел завершить из-за декабрьских событий) историю русского флота, им написан трактат «О свободе торговли и промышленности» (1831), который является крупнейшим памятником экономической мысли декабристов, он серьезно занимался естественными науками, работал над усовершенствованием хронометров, изобрел упрощенный ружейный затвор. Кроме того, он был хорошим агрономом и мастеровым — токарем, золотых дел мастером. На поселении в Селенгинске он устроил обсерваторию для метеорологических наблюдений и, как вспоминает его сестра Елена, «даже был башмачником за спором»[2].

Удивительный сплав талантов проявляется в различных сферах его деятельности, во всем, к чему бы он ни прикасался. В художнике Бестужеве мы видим историка, сохранившего потомству лица участников восстания, запечатлевшего в зрительных образах их жилища, быт, природу, которая их окружала. В Бестужеве-писателе постоянно ощущается пристальный взгляд наблюдательного ученого, в историографе декабристского движения — писатель, умевший сочетать стремление к максимальной точности в изображении подлинных событий с выражением собственной их оценки.

Александр Бестужев в зените своей славы Марлинского восклицал с горечью: «Но ты, Николай, для чего потерян ты для нашей словесности!»[3] Сибирским «эаключенникам» запрещено было писать и тем более печататься. Но литературная жизнь декабристов и в каземате и потом на поселении не была прервана. Не прерывал ее и Николай Бестужев. Однако видеть свои произведения в печати ему уже не удалось. Сборник его очерков и повестей появился только в 1860 году, после смерти писателя.

В день 14 декабря фамилия Бестужевых как «главных зачинщиков бунта» разнеслась по столице прежде, чем стали известны имена Рылеева, Пестеля, Каховского, По городу пошло чье-то острое слово, что во всех беспорядках в России всегда замешаны Бестужевы[4]. «Нас было пять братьев и все пятеро погибли в водовороте 14 декабря»[5], — писал позднее Михаил Бестужев. Старшим из пяти был Николай.

Родился Н. Бестужев в 1791 году, в семье известного просветителя Александра Федосеевича Бестужева, «радищевца», друга и соратника И. П. Пнина, вместе с которым он издавал «Санкт-Петербургский журнал», орган радикальной политической мысли. А. Ф. Бестужеву принадлежит трактат «О военном воспитании», где он выступает против сословных привилегий, выдвигая единственной мерой значения человека в обществе его личные достоинства, сознание им своих обязанностей перед обществом. Прекрасный педагог, он сумел внушить свои идеи в собственной семье — прежде всего старшему сыну Николаю. А когда в 1810 году А. Ф. Бестужев умер и на старшего сына пала ответственность за воспитание младших, Николай сумел стать для них и наставником и идеалом человека и гражданина. Воспоминания Елены и Михаила, письма Александра Бестужевых свидетельствуют о безграничной любви к старшему брату и о его нравственном влиянии на всех членов семьи.

Николай Бестужев готовился стать моряком. Окончив в 1809 году кадетский корпус и пробыв в нем несколько лет воспитателем, он перешел на службу во флот, в 1815, 1817 и 1824 годах плавал в Голландию, Францию и Испанию, с 1819 года состоял помощником директора Балтийских маяков. В 1823 году он становится начальником Морского музея, занимается историей русского флота.

В Северное общество Н. Бестужев был принят Рылеевым в 1824 году, а с 1825 года он уже входит в думу общества. Принадлежа к наиболее революционно настроенной группе «северян», которые, подобно Пестелю, настаивали на расширении прав народного представительства и на освобождении крестьян с землею, он вместе с братом Александром был одним из главных помощников Рылеева накануне восстания. 14 декабря Бестужев привел на площадь Морской гвардейский экипаж, хотя уже несколько лет состоял при Адмиралтейском департаменте и к практической морской службе отношения не имел. On был одним из немногих декабристов, проявивших стойкость во время следствия: очень сдержанно отвечал на вопросы, признавая только то, что было известно Следственному комитету, умалчивая о делах тайного общества и почти не называя фамилий. О смелости ответов его на допросах вспоминают многие мемуаристы. И. Д. Якушкин писал: «В глазах высочайшей власти главная виновность Николая Бестужева состояла в том, что он очень смело говорил перед членами комиссии и очень смело действовал, когда его привели во дворец»[6]. На допросах он сжато изобразил тяжелое состояние России. Уже и первом показании он сообщает: «Видя расстройство финансов, упадок торговли и доверенности купечества, совершенную ничтожность способов наших в земледелии, а более всего беззаконность судов, приводило сердца наши в трепет»[7].

Передают слова Николая I после первого допроса, что Николай Бестужев — умнейший человек среди заговорщиков. Титулом «умнейшего человека» через полтора года царь наградит и Пушкина, и обоим «умнейшим» он будет стоить дорого — Пушкин окажется под тайным надзором, а Н. Бестужев будет осужден особенно строго. Именно поведение его на допросах, по-видимому, повлияло на решение суда. В «Списке лиц, кои по делу о тайных злоумышленных обществах предаются по высочайшему повелению Верховному уголовному суду», все осужденные были разделены на одиннадцать разрядов и одну внеразрядную группу. Николай Бестужев был отнесен ко II разряду, хотя материалы следствия не давали основания для столь высокого «чина». Очевидно, судьи понимали действительную роль и значение старшего Бестужева в Северном обществе. «Второразрядники» осуждались Верховным уголовным судом к политической смерти, то есть «положить голову на плаху, а потом сослать вечно в каторжную работу».

Николай I внес в приговор ряд «видоизменений и смягчений» перемещением «преступников» из одного разряда в другой. Осужденным по второму и третьему разрядам вечная каторга заменялась двадцатилетней с лишением чинов и дворянства и последующей ссылкой на поселение. По случаю коронации Николая I срок каторги для второго разряда был снижен до 15 лет. Манифестом 1829 года он был снова уменьшен — до 10 лет, однако Николая и Михаила Бестужевых это снижение не коснулось, и они вышли на поселение только в июле 1839 года.

Рылеев перед восстанием назвал Михаила Бестужева «человеком дела». «Человеком дела» был и Николай Бестужев. «Людьми дела» братья Бестужевы остаются и в ссылке. В казематах Петровского завода Н. Бестужев пишет мемуары и повести, в которых пытается осмыслить уроки восстания. На поселении трудами братьев Бестужевых было положено основание историко-этнографического и естественно-научного познания и описания Сибири, они участвуют в просвещении местного населения, учат крестьянских ребят в Селенгинске, как бы памятуя завет Пестеля, писавшего о народах Сибири: «Да сделаются они нашими братьями и перестанут коснеть в жалостном их положении».

До декабрьского восстания Н. Бестужев активно участвовал в литературной жизни. Он писал романтические повести, путевые очерки («путешествия»), басни, стихотворения, в журналах появлялись его переводы — из Т. Мура, Байрона, Вальтер Скотта, Вашингтона Ирвинга, печатались научные статьи — по истории, физике, математике. Многие из его рукописей после разгрома восстания были уничтожены, но и напечатанного довольно, чтобы судить о высоком мастерстве и профессионализме во всех вопросах, которых он касался.

Все творчество Николая Бестужева органически связано с декабристским движением. Декабристская идеология распространялась в обществе через литературу. «Мнение правит миром», — утверждала передовая просветительская философия XVIII века. Воспитанники этой философии, декабристы верили в силу разума и считали необходимым и возможным воздействовать на «общее мнение». Связь политических идей с современной литературой сформулировал Александр Бестужев: «Воображение, недовольное сущностью, алчет вымыслов, и под политической печатью словесность кружится в обществе»[8].

Особое внимание уделял литературе «Союз благоденствия» (1818–1821). Литературным центром «Союза благоденствия» (а затем Северного общества) было Вольное общество любителей российской словесности — литературный плацдарм декабристов, сыгравший значительную роль в подготовке декабристских кадров. В 1821 году Вольное общество приняло на себя функции распущенного «Союза благоденствия» по отрасли просвещения. Именно в 1821 году Николай Бестужев входит в число членов общества и вскоре занимает в нем заметное место: с 1822 года он — член цензурного комитета (редакционной коллегии, по современным представлениям); в 1825 году — цензор прозы, то есть главный редактор всех прозаических произведений; одновременно его избирают кандидатом в помощники президента (президентом общества был Ф. Н. Глинка).

Литературная деятельность Н. Бестужева тесно связана с Вольным обществом — он неоднократно выступает в заседаниях с чтением своих литературных и исторических работ, его труды печатаются главным образом в журнале «Соревнователь просвещения и благотворения» — официальном органе Вольного общества.

Литературная программа общества уделяла особое внимание «описанию земель и нравов». «Соревнователь просвещения…» в 1818 году (№ 10) сообщал о своем намерении иметь среди прочих следующие разделы: «Описание земель и народов. Исторические отрывки и биографии знаменитых мужей. Ученые путешествия. Все любопытное по части наук и художеств».

Первые литературные опыты Н. Бестужева включают три раздела этой программы — путешествия, описание земель и народов, историю и «все любопытное по части наук и художеств». Его «путешествия» по внешней форме — типичные «путевые очерки», обычные для того времени «отчеты» путешественников о виденном в чужих странах, столь распространенные в литературе сентиментализма.

Под пером декабристов традиционный жанр «путешествий» перестраивался. Сентиментальные путешественники, по словам А. Бестужева, «вздыхали до обморока» и «роняли слезы на ландыше». Декабристы используют путешествие с целью изучения «великих деяний» народов, народной славы. Вместо праздного собирателя впечатлений в декабристской литературе «путешествий» появляется думающий, передовой человек своей эпохи, соединяющий в себе писателя и публициста.

Путешественник Бестужев — внимательный и вдумчивый наблюдатель социально-политической жизни и быта западноевропейских стран. Заграничные поездки были для него поучительным уроком, сыграли значительную роль в развитии его общественно-политического сознания. В показаниях Следственному комитету он писал: «Бытность моя в Голландии 1815 года, в продолжении пяти месяцев, когда там установилось конституционное правление, дала мне первое понятие о пользе законов и прав гражданских. После того двукратное посещение Франции, вояж в Англию и Испанию утвердили сей образ мыслей»[9].

Бестужев пристально вглядывается в жизнь незнакомой страны, его интересует все — образ жизни и быт, архитектура и одежда, промыслы и ремесла, народные увеселения и музеи. В просветительских трактатах Голландия традиционно служила примером трудолюбия. «В самом деле, — писал Рейналь, — не должно ли ожидать патриотических чувствований от такого народа, который может сказать себе: я сделал плодоносною сию, мною обитаемую землю. Я украсил, образовал ее! Волны сего грозного моря, которое покрывало поля наши, сокрушаются о преграды, мною поставленные…»[10] Трудолюбие голландцев с их «патриотическими чувствами» сближает и Н. Бестужев. Его внимание привлекает «деятельная» жизнь голландцев, их усилия «победить природу». В грандиозных плотинах, в отвоеванной у моря земле он видит вещественное выражение общественной деятельности свободных людей.

Впервые столкнувшись с республиканским образом правления, он уделяет ему особое внимание. Экскурс в историю Голландии, взгляд на ее современное экономическое и политическое состояние — все подчинено одной сквозной мысли: только при республиканском строе может страна процветать. Голландцы, по его словам, «показали свету, к чему способно человечество и до какой степени может вознестися дух людей свободных». Эпитеты, которые сопутствуют слову «республика» («свободная», «гордая»), свидетельствуют о глубоком и заинтересованном сочувствии к представительному образу правления. Представление о конституционном строе стало для него живым и конкретным. За текстом рассказа о процветающей республике в сознании Бестужева стояла крепостническая Россия с ее бесправным населением, деспотическими начальниками, палочным режимом в армии. Проповедь незыблемости законов и права народа на управление своей страной объективно направлялась против российского самодержавия.

Другой путевой очерк «Гибралтар» написан в пору, когда по всей Европе прокатилась волна революционных движений, а сам Бестужев, уже член тайного общества, готовился к свершению революции в России. Авторская позиция «путешественника» определена в начале очерка. Он предупреждает читателя, что на этот раз тот не найдет в его очерке подробных описаний быта и образа жизни этого города-крепости: «Не хочу входить в подробности, что за городом есть сад, где стоит несколько бюстов, напоминающих англичанам великих людей и их деяния; что в городе есть две библиотеки, одна для гарнизона, другая для купечества; что есть плохой театр, где изрядные певицы, приехавшие из Лиссабона, сердятся вместе со слушателями на дурную музыку; не стану говорить о том, что на этом голом камне местами, в ущелинах есть садики и деревья; что жители воду пьют дождевую, а свежую привозят туда на ослах из Испании, что говядину им продает по контракту мароккский владелец — все это вещь обыкновенная…»

Центральное место в очерке занимает борьба испанских инсургентов за независимость, протекающая за степами города. Очерк наполнен приметами народного возмущения: «смятение» в городе, «песни вольности», расстрел инсургентов, наконец, участь укрывшихся в Гибралтаре испанских конституционных министров — все это изображено с горячим сочувствием к республиканцам. «Записки о Голландии» были демонстрацией тех возможностей, которые несет стране республиканский строй. В «Гибралтаре» Бестужев выводит образы уже не былых борцов за свободу, а революционеров-современников. В сознание современников вводится романтическая фигура борца за свободу и клеймится политическое предательство.

Особое место в творчестве Н. Бестужева занимает морская тема. Не случайно посмертный сборник его избранных сочинений называется «Рассказы и повести старого моряка». Не только сам Н. Бестужев был моряком и историографом русского флота, но вся семья Бестужевых была по преимуществу связана с морем. Флотским офицером (до отставки после ранения) был отец А. Ф. Бестужев, во флоте служил брат Петр, моряком (до перехода в гвардию) был и Михаил. Причастность к флоту несомненно способствовала формированию революционных настроений в семье Бестужевых.

Гибельная картина постепенного упадка и разложения русского флота в «Александрову пору», которую историки флота считают «самой мрачной эпохой в его истории»[11], оскорбляла патриотические чувства и вела мыслящих офицеров к необходимости изменить порядок вещей, то есть к необходимости изменения существующего строя. Вот как рассказывает о своем вступлении в тайное общество Михаил Бестужев: «Видя воочию совершавшееся разрушение нашего флота под управлением французского министра (маркиза де Траверсе), а потом немецкого (Антона Васильевича Моллера) и будучи лично оскорблен вопиющею несправедливостью в деле проекта К. П. Торсона о преобразовании флота, я невольно проникся чувством омерзения к морской службе и, заглушив мою страсть к морю, искал случая сокрыть свою голову где бы то ни было. Брат Александр <..> предложил мне перейти на службу в гвардию, объяснив мне, что мое присутствие в полках гвардии, может быть, будет полезно для нашего дела — я согласился»[12]. В тайном обществе было много моряков, в том числе выдающихся морских офицеров, составлявших, по выражению Д. И. Завалишина, «лучшую надежду русского флота». Это и Бестужевы, и их друг Торсон, сам Завалишин, Михаил Кюхельбекер, братья Беляевы и др.

B очерке «Об удовольствиях на море» Бестужев погружает читателя в атмосферу единомыслия и единодушия, которая царит в офицерской среде на корабле: «Воспитанные в одном месте, как бы дети одной матери, с… одинаким образом мыслей, общество офицеров морской службы отличается тою дружескою связью, тем чистосердечным прямодушием, каких не могут представить другие общества, составленные из людей, с разных сторон пришедших».

Морская жизнь, преисполненная опасностей, когда жизнь каждого и всех может зависеть от действий и поступков одного и всех вместе, представлена как идеальные условия для воспитания характера и чувств вступающего в жизнь человека. На море человек привыкает видеть опасность «без боязни и хладнокровно», с первых шагов он становится причастным к «соревнованию службы и товарищества». «Соревнование службы и товарищества» привело впоследствии Морской гвардейский экипаж на Сенатскую площадь.

Человек перед лицом стихии — основная коллизия морских повестей и очерков Бестужева. Его повествования о событиях на море, будь то романтическая повесть («Путешествие на катере», 1831), описание истинного происшествия («Известие о разбившемся российском бриге Фальке…») или лирический монолог влюбленного в море романтика («Толбухинский маяк») — обязательно включают описание бури. В экстремальных условиях проверяются деловые и нравственные качества человека, проходит его испытание на выносливость, находчивость, бесстрашие. Бриг «Фальк» терпит крушение из-за профессиональной непригодности одного из членов экипажа. Герой «Толбухинского маяка» выходит победителем из схватки с морской стихией потому, что его «твердая рука управляет кормилом» и «искусство избегает ударов и предохраняет от потопления». Но и в самой смерти моряков на бриге «Фальк» Бестужев подчеркивает высокие нравственные качества моряков. Один из двух оставшихся в живых членов экипажа был спасен матросами, которые, замерзая, накрыли его своими телами.

Убежденность в доверии солдат и матросов, в их самоотверженности и способности к самопожертвованию утвердила будущих декабристов в возможности свершения военной революции. А. И. Арбузов показывал на следствии, что был уверен в возможности поднять Морской экипаж, потому что знал «любовь и доверенность» к себе матросов[13].

После роковой даты 14 декабря декабризм не прекратил свое существование как общественно-литературное движение. На каторге и на поселении писатели-декабристы продолжают разрабатывать замыслы, которые до восстания были отодвинуты текущей службой и революционной деятельностью. В Сибири начался новый этап и в творчестве Н. Бестужева.

Здесь были задуманы и частично написаны воспоминания о 14 декабря, ряд художественных произведений, также вызванных к жизни трагическими событиями восстания. И мемуарная проза, и психологическая повесть, по сути дела, раскрывают одну тему — пути, которые вели участников восстания на площадь, а затем в «каторжные норы» — их мировоззрение, их чаяния и надежды. Мы не знаем хронологической последовательности, в которой «Рассказы и повести старого моряка» (та их часть, которая была написана в Сибири) выходили из-под пера Бестужева, но через все его сибирское творчество можно провести единую сюжетно-психологическую линию — этические принципы и мировоззрение передового человека своего времени, путь нравственного и социального становления личности будущего декабриста, его мироощущение в период подготовки революции и в самый момент восстания.

В своей прозе Н. Бестужев пытался осмыслить, обобщить уроки восстания. Прежде всего это относится к мемуарам. Мемуары декабристов донесли до нас их революционную программу, свежесть переживаний и настроений, с которыми их авторы готовились к революционным действиям, донесли бытовые детали, слова, живые диалоги, реплики. Мемуарная проза Н. А. Бестужева, имевшего острый и точный глаз живописца, особенно примечательна. Его широко известные «Воспоминания о Рылееве» и коротенький отрывок «14 декабря 1825 года» мыслились им как часть более обширных воспоминаний о декабрьских событиях. Замысел остался незаконченным — об этом мы знаем из воспоминаний Михаила Бестужева, об этом с тоской говорил и сам Николай Бестужев перед смертью.

Воспоминания Николая Бестужева равным образом принадлежат прозе мемуарной и художественной, в ней, как позднее в «Былом и думах» А. И. Герцена, действительно бывшее соединяется с художественным обобщением. М. К. Азадовский писал, что в «Воспоминаниях о Рылееве» образ руководителя Северного общества показан через призму романтической повести. Бестужев развертывает повествование «в речах и диалогах, пересыпая литературными цитатами, портретными зарисовками, жанровыми сценами, сопровождая эпиграфом»[14]. Образ революционера-трибуна подается в романтической стилевой окраске — он восторжен и чувствителен, глаза его «сверкают», «лицо горит» и он «рыдает» и т. д., хотя мы знаем, что Рылеев был крайне сдержан накануне восстания.

«Воспоминания о Рылееве» завершают заложенные в программе Союза благоденствия «биографии великих мужей», доводя эти биографии до 14 декабря 1825 года.

Отрывок, условно названный «14 декабря 1825 года», в такой же степени сочетает автобиографические и беллетристические элементы, как и жизнеописание Рылеева (как и повесть «Шлиссельбургская станция»). Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить рассказ Бестужева о его пребывании в доме неизвестного благодетеля 14 декабря 1825 года с версией этого же эпизода в мемуарах Михаила Бестужева. По версии Михаила Бестужева, брата укрывают единомышленники — отец и два сына. Николай Бестужев вводит в свой рассказ конфликтную ситуацию: отец сочувствует «делу» на площади, сын — усердный слуга нового императора. Реальный факт (убежище в незнакомом доме) дополняется характерной для дня 14 декабря ситуацией, когда перед каждым гражданином стала проблема выбора, когда общество распалось на два лагеря: сочувствующих и ненавидящих. Биографический факт получает, таким образом, силу художественного обобщения.

В своей мемуарной прозе Н. Бестужев, сохраняя автобиографическую основу, затушевывает подлинные лица и события литературными деталями, вымыслом. В автобиографической повести вымышленное повествование отражает его собственные переживания. Но творчество Бестужева не является пассивной регистрацией его жизненных коллизий. Он создает обобщающий образ декабристского положительного героя. «Шлиссельбургскую станцию», как и другие повести Бестужева, написанные в тюрьмах и на населении, можно назвать автобиографической декабристской повестью.

«Шлиссельбургская станция» имеет подзаголовок «истинное происшествие». Связанность с некоторыми личными моментами нарочито подчеркнута в изложении (упоминание о своем семействе, о морской службе, об очерке «Об удовольствиях на море» и т. д.). Поэтому на первый взгляд Н. Бестужев касается частного случая — отвечает на вопрос «дам» (жен декабристов), почему он остался холостяком (о происхождении замысла повести существует свидетельство Михаила Бестужева). Незадолго до восстания на этот же сюжет Бестужевым был написан рассказ «Трактирная лестница». И «Трактирная лестница» и «Шлиссельбургская станция» навеяны отношениями с женщиной, любовь к которой Н. Бестужев пронес через всю жизнь.

Оба рассказа имеют одну и ту же автобиографическую основу, в обоих высвечивается талант Бестужева — мастера психологической повести, но одна и та же коллизия призвана раскрывать различные социальные характеры.

В «Трактирной лестнице» глубоко и тонко передаются переживания человека, который любил в молодости женщину, бывшую чужой женой, и который из-за этого в старости остался без собственной семьи. Бестужев углубляется в психологию человека, преданного своей единственной любви и пожертвовавшего для нее счастьем.

В «Шлиссельбургской станции» его собственная судьба сливается с судьбой его политических единомышленников. Сюжет отказа от личного счастья служит теперь для выражения сурового самоотречения человека, избравшего путь профессионального революционера. Это моральное credo декабриста четко выражено в самом эпиграфе к повести:

Человек, восставший на самодержавие, жертвует своей свободой и потому не имеет морального права обрекать на страдание любимую женщину, которую ожидает разлука с мужем, отцом ее детей. Проблема личного счастья революционера не была выражением мнения одного Бестужева, не была им придумана. Ее ставила перед пленами тайного общества сама жизнь, она была подкреплена реальными примерами. Известно, что некоторые члены ранних тайных обществ (М. Ф. Орлов, П. И. Колошин, В. П. Зубков, И. Н. Горсткин) связывали свой отказ от дальнейшей революционной деятельности с женитьбой и семейной жизнью. Е. Оболенский показывал на следствии, что «все члены сии женаты, а потому принадлежат обществу единственно по прежним связям»[15]. Самый пример жен декабристов, последовавших в Сибирь за мужьями, их героическая, но полная лишений жизнь утверждали Бестужева в правильности его ответа на поставленный вопрос.

Над ним задумывались и русские революционеры следующего поколения. Исследователь справедливо отмечает, что Н. Г. Чернышевский в романе «Что делать?», написанном в Петропавловской крепости, «поставил ту же самую проблему («мне надобно отказаться от всякого счастья») в связи с характеристикой социально-психологического облика «особенного человека» Рахметова[16].

Маленький рассказ «Похороны» вводит в серию рассказов Бестужева о современниках мотив несостоявшегося декабриста. В рассказе звучит социально-обличительная тема. Человек, на похороны которого приходит повествователь, в юности не был чужд «благородных порывов». Это, переведенное в прозаический регистр, выражение из пушкинского послания «К Чаадаеву» свидетельствует, что покойный был не просто «другом детства» рассказчика, а до известной поры и единомышленником. «Но вскоре, — объясняет рассказчик, — различная участь наша, оставившая меня на той же ступени, где я стоял, и призвавшая его в круг большого света, разочаровала меня».

Покойный «друг» — антипод героя «Шлиссельбургской станции». Автобиографические детали заставляли угадывать в герое «Шлиссельбургской станции» самого Бестужева, с его дальнейшей судьбой человека, прошедшего через восстание, которого не сломили каторга и ссылка и который, пожертвовав личным счастьем, остался творческим «деятелем» и в «каторжных норах». «Друг» рассказчика был «окружен милым семейством, женою и детьми, посреди блестящего круга знакомых», но, по сути дела, он был живым мертвецом, потому что перестал быть самим собою. «Благородные порывы» исчезли, «развлечения и обязанности и все, что называется жизнию большого света», переменили его. Простосердечная острота» уступила место «иронии, которой наружность носила на себе печать строжайшего приличия», а вместо «ясного и нелицеприятного изложения» появилось «двусмысленное мнение, от которого он готов был отпереться каждую минуту».

В «Похоронах» Бестужев — обличитель душевной пустоты и лицемерия «большого света, где приличие должно замещать все ощущения сердца и где наружный признак оных кладет печать смешного на каждого несчастливца, который будет столько слаб, что даст заметить свое внутреннее движение».

Рассказ «Похороны» написан в 1823 году, его можно признать «одним из первых — по времени — прозаических произведений, в которых обличаются фальшь и душевная пустота аристократических кругов»[17]. В это время не были написаны еще антисветские повести В. Ф. Одоевского и Александра Бестужева. Не был написан и «Рославлев» Пушкина, где «светская чернь» показана с таким же публицистическим запалом, как и в рассказе Бестужева.

С размышлениями о судьбах и характерах поколения, вступившего в жизнь в канун Отечественной войны, связана и повесть «Русский в Париже 1814 года».

«Мы были дети 1812 года», — кратко и глубоко определил отношение декабристов к Отечественной войне 1812 года Матвей Муравьев. 1812 год стал поворотным моментом их политической жизни. Сам Н. Бестужев не был в Париже — его военная судьба сложилась иначе, и повесть построена на парижских впечатлениях товарищей по каторге, и в первую очередь Н. О. Лорера. Момент вхождения русских войск в столицу Франции, реалии, лица, происшествия, запомнившиеся Лореру народные сцены — все это передано Бестужевым с мемуарной точностью. Историк и очеркист проявилась тут в полной мере. Герою повести Глинскому переданы и некоторые черты характера и биографии Лорера.

В Глинском мы видим апологетическое изображение передовой русской интеллигенции, из рядов которой образовался основной костяк деятелей тайных обществ. Он умен, образован, покоряет душевным благородством и запасом чистых нравственных сил.

В центре сюжета любовные переживания Глинского и молодой француженки графини де Серваль. С большим знанием человеческой души Бестужев проводит своих героев через многочисленные препятствия: здесь и психологический барьер, разделяющий две нации — победителей и побежденных, и неловкие обстоятельства, в которые попадает Глинский в незнакомой стране, и недавнее вдовство графили, ее желание сохранить верность погибшему на войне мужу, и ее невольное соперничество с кузиной, и взаимная неуверенность влюбленных в чувствах друг друга.

Стремление раскрыть тончайшие нюансы любовных и нравственных колебаний героев, их внутренних притяжений и отталкиваний приводит к некоторым длиннотам в повествовании, а образ Глинского на первый взгляд кажется излишне идеализированным. Но разве не были будущие декабристы наделены всеми теми качествами, которыми обладает герой повести? Разве не были присущи эти качества самому Николаю Бестужеву? Герцен называл декабристов «богатырями, кованными из чистой стали с головы до ног».

Бестужев сочувствует переживаниям героя, оправдывает поведение героини и приводит роман влюбленных к благополучному концу, потому что их связывают простые, искренние человеческие чувства. Воззрения Бестужева на любовь и отношения между женщиной и мужчиной определились в юности. Среди его бумаг сохранилась тетрадка под-заглавием «Естественное право», которую он вел в 1814 году. Одна глава специально посвящена проблеме брака и взаимоотношениям мужчины и женщины. Бестужев требовал от мужа и жены «взаимной чистоты одного к другому» и отвергал браки «не по любви», а «по соглашению». Браки «по соглашению» или «по расчету» он называл «привилегированным распутством»[18].

Патриотическая тенденция повести подчеркнута заглавием «Русский в Париже 1814 года». Оно как бы напоминает, что момент вхождения русской армии в Париж — кульминация российского патриотизма. Кроме того, Глинский всем своим поведением призван показать истинное лицо русского человека и тем самым разуверить «в предубеждении, которое вообще все французы имели против русских».

Основная сюжетная коллизия повести — душевная близость русского офицера, героя 1812 года, и вдовы врага России, французского полковника — дает некоторые основания для воссоздания обстоятельств, определивших возникновение замысла и развитие сюжета. Повесть писалась в Петровском заводе (то есть не ранее 1831 года). В том же 1831 году вышел роман М. Н. Загоскина «Рославлев». Здесь мы находим ситуацию, зеркально повторяющую основную сюжетную линию повести Бестужева. Невеста русского офицера Рославлева Полина любит французского офицера графа Сенекура, с которым познакомилась в Париже еще до войны. Когда Сенекур попадает в плен, Полина выходит за него замуж и следует за мужем после того, как французские войска освобождают его из плена. Сенекур погибает; покинутая всеми Полина также гибнет на чужбине.

Героиня Загоскина — слабая, лишенная чувства патриотизма женщина. Ее любовь к Сенекуру подается в романе как измена родине, а гибель — как заслуженная кара за вероломство. Она окружена всеобщим презрением, французы отвергают ее, она лишается даже любви мужа. «Да, сударыня, — говорит он ей. — Мы погибли. Русские торжествуют, но извините! Я имел глупость забыть на минуту, что вы русская»[19].

Роман Загоскина был стимулом для полемической повести Пушкина «Рославлев». Подъем национального самосознания в дни Отечественной войны предстает у Загоскина в казенно-патриотическом освещении. Это и побудило Пушкина дать свой вариант сюжета. Повесть Пушкин не закончил, но уже в начале ее он повторяет основной сюжетный ход романа Загоскина, сближая Полину с Сенекуром. Это сближение не мешает героине оставаться подлинной патриоткой. В Сенекуре ее привлекает «знание дела и беспристрастие» — то есть ум и человеческое достоинство. Каждый из них — патриот своего отечества, и истинный патриотизм француза пушкинская Полина ценит выше ложного, квасного патриотизма русских бар. Реакционному патриотизму Загоскина Пушкин противопоставил свой широкий и подлинно демократический патриотизм.

Не исключено, что повесть Бестужева, как и пушкинский «Рославлев», была своеобразной полемикой с Загоскиным. Декабристы получали из России все литературные новинки, и нашумевший роман об Отечественной войне не мог их обойти.

Бестужев ставит рядом с Глинским не просто француженку, не просто светскую даму, для которой поражение Наполеона и реставрация монархии могли быть событиями желанными. Графиня де Серваль — вдова адъютанта Наполеона, бонапартиста, вполне разделяющая убеждения своего мужа. Люди «света» с восторгом встречают союзников и всячески выказывают преданность императору Александру. Графиня же перед приходом союзных войск покидает Париж и негодует, когда с Вандомской колонны стаскивают статую Наполеона.

Она не произносит патриотических тирад, как пушкинская Полина, не декларирует своих мнений, но ее память о муже, участие к раненому солдату, который служил под его началом, отчужденность от светских бесед — все показывает незаурядную натуру, достойную жену храброго полковника.

Ее духовный облик, чистота и нравственная красота раскрываются и через образ преданного ей Дюбуа. Нравственный поединок между ним и Глинским особенно значителен в повести. Любовная коллизия несомненно затрудняла решение проблемы патриотизма, а именно эта проблема выделена как основная уже в заглавий повести. Образ Дюбуа и призван раскрыть, что же понимает Бестужев под истинным патриотизмом. И здесь мы находим точки соприкосновения в повестях Бестужева и Пушкина. Пушкин иронически пишет о космополитах и поклонниках всего французского, которые с началом войны высыпали из табакерок французский табак, сожгли по десятку французских брошюр, заменили лафит кислыми щами и «закаялись говорить по-французски». «Большому свету» в России Пушкин противопоставляет Полину; «большому свету» в Париже Бестужев противопоставляет Дюбуа. Парижская знать с радостью встречает приход союзников в надежде на возвращение Бурбонов — Дюбуа встречает союзные войска не поклонами, а с оружием в руках. Он не скрывает своего нежелания общаться с победителями, но ему присуще рыцарское уважение к достойному противнику, и в Глинском его покоряет не только ум и обаяние, но и такое же умение ценить неустрашимость и воинские доблести в своих неприятелях.

Дюбуа не скрывает от Глинского своих убеждений, и именно это вызывает ответную симпатию собеседника. Из текста романа ясно, что Дюбуа примет участие в знаменитых «Ста днях» Наполеона, и француз-бонапартист приближает к разгадке своей тайны полюбившегося ему русского офицера. «Со временем вам не нужно будет объяснений», — говорит он Глинскому на вопрос о «своей тайне».

В образах Дюбуа и Глинского Бестужев сталкивает двух истинных патриотов родины, и между этими патриотами — врагами на поле боя — больше духовной близости, чем между каждым из них и людьми «большого общества», как в России, так и во Франции. Так еще раз в творчестве Бестужева появляется антисветская тема.

Конечно, Бестужев не мог знать о замысле Пушкина. Первый отрывок из повести Пушкина появился только в № 3 журнала «Современник» за 1836 год, когда работа над «Русским в Париже» была в основном закончена, но совпадение общих тенденций этих повестей знаменательно — оно еще раз демонстрирует, как одни и те же мысли владели первым поэтом России и его «друзьями, братьями, товарищами» в «каторжных норах». Знаменательно и то, что обе повести писались в 1831 году, когда не утихло еще польское восстание и когда казалось, что Россия стоит перед опасностью новой военной угрозы с Запада.

«Русский в Париже 1814 года» — одно из последних дошедших до нас художественных произведений Н. Бестужева. В Сибири им была написана большая краеведческая статья «Гусиное озеро» — первое естественнонаучное и этнографическое описание Бурятии, ее хозяйства и экономики, фауны и флоры, народных обычаев и обрядов. В этом очерке вновь сказалась многосторонняя одаренность Бестужева — беллетриста, этнографа и экономиста.

Многие из своих замыслов Бестужев не смог и не успел осуществить, некоторые его художественные произведения были навсегда утрачены во время обысков, которым периодически подвергались ссыльные декабристы. Но и в дошедшем до нас его литературном наследии мы видим талантливого писателя, оставившего в своих очерках, повестях и рассказах образ передового человека своего времени, раскрытого с психологической глубиной и точностью. Н. Бестужева можно поставить в ряд зачинателей психологического метода в русской литературе. Анализ сложных нравственных коллизий в их связи с долгом человека перед обществом обнаруживает генетическую связь его рассказов и повестей с творчеством А. И. Герцена, Н. Г. Чернышевского, Л. Н. Толстого.

Умер Николай Александрович Бестужев в 1855 году в тяжелые для России дни Севастопольской обороны.

Михаил Бестужев вспоминал: «Успехи и неудачи севастопольской осады его интересовали в высочайшей степени. В продолжении семнадцати долгих ночей его предсмертных страданий я сам, истомленный усталостию, едва понимая, что он мне говорил почти в бреду, — должен был употреблять все свои силы, чтобы успокоить его касательно бедной погибающей России. В промежутки страшной борьбы его железной, крепкой натуры со смертию он меня спрашивал:

— Скажи, нет ли чего утешительного?»[20]

Так до конца своих дней Николай Бестужев оставался гражданином и патриотом. Высокий нравственный строй личности писателя-декабриста проходит и через все его творчество.

Янина ЛЕВКОВИЧ