Из неопубликованного

Эти произведения разных лет и жанров любезно предоставлены издательству Л. П. Гориной для публикации в этой книге из ее семейного архива.

Сказка про седого волка

…Когда это было: давно ль – недавно, точно не скажу. Лет двадцать назад, так что для молодых это – невесть когда, а для моих сверстников – вчера. Мне тогда этот случай и рассказали… Я его записал, как взаправдашний рассказ. А теперь принес печатать, говорят, это – сказка. Ну, сказка так сказка, тем, кто печатает – видней…

В общем, жил-поживал в те годы в Москве младший бухгалтер по фамилии Семечкин. Фамилия, прямо скажем, не впечатляющая. А имя было – Марк Борисович. Тоже, как говорится, хвастать особенно нечем. И работал он на какой-то маленькой фабрике, делал свои маленькие бухгалтерские расчеты и ни в какую большую политику не лез. Только правильно пелось в одной тогдашней песне: «На большой-большой планете мы с тобой – за все в ответе!»… Так оно и получилось.

Вызывают вдруг Марка Борисовича Семечкина в профком и говорят:

– Марк Борисович, знаете ли вы, что приезжает к нам с официальным визитом Президент Маландии Хосе-Мария-Ибрагим?

– Как же, как же, – говорит Марк Борисович, – сегодня по «Маяку» слышал.

– Ну, вот, – говорят ему, – это хорошо, что вы политически подкованы.

– Маландия – это важная для нас страна, то ли в Южной Америке, то ли в Северной Африке.

– Правильно, – говорят ему, – это хорошо, что вы так подкованы, поедете его встречать.

– Как же так, – говорит Семечкин, – у меня отчет. Дебет-кредит, то, се… Нельзя ли кого-нибудь другого?

– Никак, – говорят, – нельзя! У нас разнарядка – выделить десять человек на встречу… Маландия, важная для нас страна, то ли в Южной Америке, то ли в Северной Африке. А вы и так, когда из другой Маландии приезжали, отлынивали… Так что сейчас быстро одевайтесь потеплей и в автобус…

Надо так надо! Надел Марк Борисович пальто, теплую шапку свою и поехал на встречу. Привезли их всех к Аэродрому, дали в руки флажки маландийские и велели махать, но не сильно, чтоб не нервировать охрану… Стоит Марк Борисович, машет и видит – подлетает самолет и выходит оттуда маландийский Президент по имени Хосе-Мария-Ибрагим! Навстречу ему идет наш тогдашний Президент. Фамилию его тоже подзабыли, а имя вроде Николай Викторович. Обнялись они, по тогдашнему президентскому обычаю, расцеловались в губы, откозыряли почетному караулу и пошли народ приветствовать.

Хосе-Мария рукой машет, встречающие ему в ответ, и, конечно, Марк Борисович в их числе… И вдруг чувствует Марк Борисович, что останавливает на нем свой взгляд маландийский Президент. И глаза его загораются… И он даже делает шаг вперед и протягивает руку Марку Борисовичу. И Марк Борисович ему руку пожимает и даже говорит почему-то по-индийски: «Хинди – русси, бахай, бахай!»… Президент еще больше улыбается и что-то шепчет переводчику. А переводчик уже по-русски говорит:

– Кто вы, сэр?

– Я – Семечкин, – говорит Семечкин.

Президент ужасно радуется и что-то опять говорит. И переводчик переводит:

– Господин Семечкин! Господин Президент очень рад знакомству и просил бы вас пожаловать сегодня в Маландийское посольство, где он дает торжественный ужин в честь прибытия. Могли бы вы, мистер Семечкин, найти на это время?

Марк Борисович совсем опешил и смотрит испуганно на охрану, поскольку не знает, может найти он время или нет. Но охрана стоит с каменными лицами и никаких знаков не подает.

– Ну как? Придете или нет? – спрашивает переводчик.

– Приду, – говорит Семечкин и падает в обморок.

Президент дальше пошел, а Семечкина оттащили встречающие, дали валерианки и понесли в автобус.

Приезжает Семечкин обратно на фабрику, бежит в профком, все рассказывает. В профкоме все ужасно удивляются и ведут его в отдел кадров, потому что там люди более компетентные по таким вопросам. Отдел кадров тоже удивляется, чего это вдруг Семечкин так Президенту приглянулся, начинает выяснять: не родственники ли они, а может, знакомые?

– Первый раз вижу! – плачет Семечкин. – А родственников у меня не только в Маландии, но и на нашей территории никого. Сирота я. И женился на сироте… И двое детей у меня тоже сироты…

– Тогда, – говорит профком, – это ошибка. Не волнуйтесь!

– Как же не волноваться? – говорит Семечкин. – Мне же надо знать: идти мне или не идти?

Отдел кадров звонит куда-то по начальству, выясняет, потом говорит:

– Есть мнение вам пока никуда не ходить. Езжайте домой, не волнуйтесь. Если что – вам позвонят.

– Как же? – не унимается Семечкин. – У меня и телефона дома нет.

– Не волнуйтесь, – говорят. – Если что, вам в дверь позвонят.

Ладно. Поехал Семечкин в свои Черемушки (они тогда, как и теперь, Черемушками назывались), надел свой единственный темный костюм, галстук, принял успокоительное и сел в таком виде смотреть телевизор…

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Идет в посольстве Маландии торжественный прием. Все как положено: беседуют, тосты произносят, бокалы поднимают. В общем, весело. Только Президент Хосе-Мария-Ибрагим сидит мрачный и все время на дверь поглядывает…

Тогда наш Николай Викторович его и спрашивает:

– А что вы, Хосе-Мария, не весел? Чего закручинился?

– Да как же мне не кручиниться, – отвечает Хосе-Мария, – пригласил я сегодня на прием одного вашего джентльмена по фамилии Семечкин. Обещал прийти, а не пришел… А он мне очень нужен.

– Этого не может быть, – говорит наш Президент Николай Викторыч. – Ежели наш джентльмен чего обещал, то сделает… Сейчас мы его поторопим.

Подзывает он помощника, тот – другого помощника, тот третьего, и через пять минут понеслась по Москве черная машина к Черемушкам.

Марк Борисович уже разделся, спать ложиться собрался, только вдруг открылась дверь, и вошли два добрых молодца.

– Вы что, – говорят, – Марк Борисович, никак спать ложиться собрались? Вас же ждут… Ай-ай, нехорошо…

В общем, через пятнадцать минут ввели Семечкина в приемный зал tet a tet. Хосе-Мария-Ибрагим как раз в этот момент беседовал с гостями о какой-то международной проблеме. Но, увидев Семечкина, оставил собеседников и поспешил к гостю.

– Ах, – говорит, – господин Семечкин, как я рад. Думал, уж не придете.

– Извините, – бормочет Семечкин, – опоздал… Дела… Квартальный отчет… То… се…

А сам по сторонам смотрит. А там – такие люди, которых он только на портретах видел и то – только во время демонстрации.

– Да, да, понимаю, – говорит Президент. – Поэтому задерживать вас не буду, перейдем сразу к делу… Видите ли, господин Семечкин, дело в том, что я – страстный коллекционер… шапок. У меня одна из самых крупных коллекции в мире… Лучше – только у премьер-министра Великобритании, но даже у него нет такой, какая была у вас на голове… Где вы такую достали?

Семечкин даже пошатнулся от неожиданности, но собрался с силами, говорит:

– Ей-богу, даже и не помню… Ах да… Купил я ее в Красноярске на барахолке у какого-то охотника. А что?

– А то, – говорит Хосе-Мария-Ибрагим, – что это – седой волк. Вольвус-альбиносус… Редчайший экземпляр. Так вот, не смогли бы вы мне продать за любую цену…

Семечкин снова пошатнулся и стал смотреть по сторонам, потому что вопросик был не простой. И действительно, кто его знает, можно продавать шапку Президенту или нет?

А тут еще подошли к ним Николай Викторыч с гостями. Все стоят слушают, не могут понять, в чем дело…

Первым не очень понял Николай Викторыч.

– В чем, собственно, дело? – спрашивает.

Хосе-Мария-Ибрагим по новой объясняет, мол, я – коллекционер, у Семечкина – шапка… Вольвус-альбиносус… И прошу продать, а он думает…

– А чего ж тут думать, – говорит Николай Викторыч, – когда у нас здесь присутствует мой заместитель по пушной промышленности. Пусть он посоветует…

Подходит заместитель по пушному делу, ему все рассказывают, он сразу и говорит:

– Зачем же вам, господин Президент, старая шапка, когда мы вам новую подарим? Можем даже из песца.

Хосе-Мария-Ибрагим говорит:

– Благодарю покорно, но песцов у меня завались. Мне нужен именно вольвус-альбиносус…

– Ну, так в чем проблема? – говорит зампред по пушному делу. – Вольвус так вольвус… Сколько хотите?

– Ах, – совсем разнервничался Хосе-Мария-Ибрагим, – неужели у вас много вольвусов-альбиносусов?

– Да пруд пруди! – сказал зампред по пушному делу.

– О, вы – великая страна! – восклицает Хосе-Мария-Ибрагим. – Я счастлив, что нахожусь здесь… И готов подписать с вами любые соглашения… А вы, господин Семечкин, извините за беспокойство.

С этими словами Хосе-Мария-Ибрагим отходит.

Марк Борисович остался один. Походил он походил, съел бутерброд и не знает, что дальше делать. Но тут к нему подошли кое-кто из присутствующих и говорят:

– Марк Борисович, а ведь вам пора и домой… Здесь, между прочим, не столовая…

В общем, поздно ночью вернулся Семечкин домой. Ночь не спал, все шапку разглядывал, а утром явился на фабрику и попросил отпуск за свой счет на неделю. Чтоб, значит, оклематься после нервного потрясения.

Дали ему отпуск, сел он в самолет и полетел к брату под Красноярск рассказать про то, что случилось…

Быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается.

Разъезжает по стране Президент Хосе-Мария-Ибрагим, а в пушном министерстве переполох: нету седого волка. Зампред по пушному делу вызывает всех спецов, говорит:

– Добыть, душа из вас вон.

А ему спецы говорят:

– Никак невозможно! Где ж, – говорят, – его взять, «седого», когда он, можно сказать, один раз в сто лет рождается, да и то долго не живет, поскольку его, белого, в лесу видно… Это, говорят спецы, все уникум ам уникум… Уговорите, говорят, Президента на соболя или еще кого…

Зампред в отчаянии, проклинает свой язык и место свое. Потому как руководить он умел, но в тонкостях не разбирался.

А тут еще Николай Викторыч звонит:

– Как с волком?

– Ищем, – говорит зампред. – Всех охотников подняли на ноги.

– Ну, смотри, – говорит Николай Викторыч, – ты слово дал, я подтвердил. Сам понимаешь, мое президентское слово – не хухры-мухры…

Закручинился зампред, думал-думал и посылает опять машину за Семечкиным. Приезжают на фабрику, ищут Семечкина, а им говорят: нету его. В отпуск уехал. Куда? Неизвестно…

Новогодняя сказка

…Садись, Вовочка, тебе бабушка расскажет сказку… Не капризничай! Знаю, ты не любишь сказки, но это будет интересная сказка и совсем-совсем не волшебная. В ней все будет взаправду, как ты любишь. Никакого «вранья», честное слово. Это будет сказка про Деда Мороза. Да, про самого настоящего, я же сказала… И не перебивай! Слушай! Завтра, когда на всей земле наступит Новый год, тебя поведут в детский сад на концерт. Это будет замечательный концерт. Там будут петь, танцевать и дарить вам подарки. И конечно, к вам придет Дедушка Мороз. Очень добрый и веселый Дедушка Мороз… Да, да. Верно, это артист филармонии, конечно, ты это понимаешь. И все дети это понимают… Между прочим, его фамилия Левашов, а зовут – Игорь Петрович… Ах, вы и это знаете? Ну, ладно… Но в принципе это ведь ничего не значит, верно? Если не думать про фамилию, можно даже представить, что это настоящий добрый-добрый Дедушка Мороз из леса… Подожди, подожди, почему он тебе не нравится? Только не ври! Как это он мог тебе «примелькаться», если ты вообще только в пятый раз встречаешь Новый год?! Ну и что из того, что он плохо поет?! А по-моему, совсем не плохо поет для своих лет. Не Боярский, конечно, ты прав, но он и не должен так голосить. Он же Дедушка Мороз из леса… И танцует нормально. По-моему, нормально. А я говорю – нормально!.. Ну, хорошо, не держит ритм! А почему он должен держать ритм? Где его могли этому научить?.. Я же говорю, он пришел из леса. Там нет ритма… Там тихо…

Вова, ты привередничаешь. Это – хороший Дедушка Мороз, и хороший артист. А когда-то, знаешь, он был замечательным артистом. Тебя тогда еще не было… Да, да, я понимаю, что время – единица относительная, но тогда тебя все-таки не было… Не переживай!..Так вот, Вовочка, давным-давно, если соизмерять с твоим возрастом, и совсем недавно, если соизмерять с моим, в нашем областном театре работал артист Игорь Левашов. Это был замечательный артист, Вова, уж поверь мне… Я ходила на все его спектакли… Какой это был Чацкий!.. А Глумов! И даже король Лир!.. Это была сенсация – молодой артист играет Лира. «Мне есть о чем рыдать, но сердце прежде на тысячу обломков разобьется, чем я заплачу. Шут, схожу с ума!!»…Когда он это произносил, люди в зале рыдали как ненормальные, честное слово… Поверь мне!.. Ну, хорошо, тебе Шекспир не нравится, а другим нравится. Тут разные точки зрения, Вова, надо быть снисходительным… Мне, например, нравилось. Я сидела наверху, на балконе, и заливалась слезами… А потом бежала к служебному входу и ждала, когда он появится… Я была его поклонницей… Нет, нет. Нашего дедушки тогда еще не было. То есть он где-то вообще был, но мы пока не пересеклись… Я была поклонницей Игоря Левашова. И были еще, конечно, другие поклонницы. Он был знаменит. И всеми любим. Меня он даже не замечал… Да я и не стремилась к этому. Я не хотела быть одной из многих, уж поверь мне, Вовочка. Твоя бабушка гордая и неприступная, а тогда она была молодой, так что у нее были на это основания… Ну, не будем отвлекаться!

Так вот жил-жил наш молодой Дедушка Мороз, был знаменит и счастлив, как вдруг с ним случилась беда. Что-то он кому-то сгоряча не так сказал, а тот человек написал донос, и у Дедушки Мороза начались неприятности… Ты не веришь, что так бывает? Но ведь я рассказываю сказку, а в сказке все может быть. Вова! Нет! Это не была анонимка. Тот человек подписался – Кощей бессмертный… И сигнал приняли к сведению… Так вот начались у Деда Мороза неприятности, стали его прорабатывать на собрании, а он вспылил, им еще что-то сказал… Тогда его сняли с главных ролей… Сказали, что он не может играть Чацкого и Лира как идейно незрелый… Как будто у короля все идеи правильные… А тут еще у Игоря Петровича ушла жена… Что значит «ничего страшного»? Вовик, не смей говорить о том, чего не понимаешь…

Так вот, расстроился из-за всего этого Дедушка Мороз, стал выпивать… Да, это плохо, Вова, это очень плохо. Ты прав, это вредно для здоровья. Но Дедушка Мороз тогда был в таком состоянии, что не думал о здоровье… Скоро его уволили из театра. Он начал ездить по городам с концертными бригадами, был конферансье, пел куплеты… Все это не принесло ему славы, а время шло, и в конце концов он стал тем, кто он есть – Дедушкой Морозом из леса…

Теперь он приходит к вам в детский сад, дарит подарки и кричит. «Здрассте, дети, Новый год! Дед Мороз привет всем шлет!» Неважнецкие стихи, Вовочка, я согласна с тобой, но он не виноват. Ему же это кто-то написал… Сам бы Игорь Петрович до такого просто не додумался… Но все остальное, по-моему, он делает неплохо. А главное, он действительно очень добрый. Добрый-добрый… Это не последнее качество для Деда Мороза, верно?..

A сейчас, Вовочка, мы подошли к самому интересному месту нашей сказки. Слушай внимательно!.. Для Дедушки Мороза очень-очень важно, чтобы завтрашний концерт прошел хорошо. Чтобы все дети веселились, радовались, пели и играли в общие игры… А не подначивали его, как в прошлом году… Да, да! Не делай вид, что не помнишь… Это ты в прошлом году стал отвечать дедушке на вопросы по-английски? Все дети смеялись, а он стоял красный и хлопал глазами… Это некрасиво, Вовочка! Дедушка Мороз не виноват, что не понимает по-английски… Что он видел в своей жизни? Вьюгу! Снега! Эту идиотку Снегурочку! и все… А вас с колыбели натаскивают для вуза… Нехорошо, Вовик, некрасиво… И про акселерацию с Дедом Морозом разговоров не заводи! А всем ребятам скажи, чтоб не приставали к нему с акселерацией… Он пугается. Он думает, что это что-то неприличное… А ему важно, чтоб завтрашний утренник прошел хорошо! Ты понимаешь почему?.. Правильно! Потому что на этот утренник придет дедушка Лены Снегиревой… Это для вас он просто дедушка Лены Снегиревой, а для всех остальных он – товарищ Снегирев… И от него зависит, пойдут ли документы Дедушки Мороза на звание… Дедушку Мороза филармония выдвинула на звание заслуженного артиста, все бумаги сейчас у Снегирева, он может им дать ход, а может и не дать, если вы, как в прошлый раз, будете смеяться над Дедушкой Морозом и обзывать его «дедушкой Склерозом»!.. Это некрасиво, Вова!.. Он добрый дедушка, он хороший артист, и ему очень хочется на старости лет стать «заслуженным»… Да, ты прав, не в звании дело, но ему хочется. И у них там в лесу это имеет значение для пенсии, для квартиры, и вообще… Так что пожалуйста, Вовочка, веди себя завтра хорошо и ребят попроси, ладно?..

Что ты говоришь?.. Что?.. Кто это сказал? Сама Леночка Снегирева?! А куда переводят ее дедушку, она не сказала? Ах, его бросают на легкую промышленность. Это точно?.. Ну ладно, пусть бросают… Бедный, бедный Игорь, он же не знает и будет завтра волноваться… Ах, боже мой!.. Надо будет предупредить… Или нет!.. Ты прав!.. Не надо портить ему настроение… Новый год… Молодец, Вова, ты умный мальчик. Пусть он тоже верит в сказку, так будет правильней…

Нет, нет, Вова, он хороший Дед Мороз. Честное слово! Знаешь, однажды я с ним встречала Новый год в лесу. Да, да, в настоящем, правда, это было летом, но все было так прекрасно, как будто наступил Новый год… Мы ушли далеко-далеко. Нам пели птицы, шумели елки, мы пили вино, и он мне даже читал стихи. Он замечательно тогда читал стихи, белки заслушались… А потом мы расстались. Так получилось… И даже не перезванивались. А потом я вышла замуж за твоего дедушку. Но это уже другая сказка, я тебе ее как-нибудь расскажу… На сегодня хватит. Все! Идем спать!.. Нет, нет, никаких телевизоров… Пора спать. Ну, хорошо, хорошо. Вместе посмотрим программу «Время», а потом сразу спать… Кстати, объясни, пожалуйста, что там происходит между Ираном и Ираком? Что они хотят друг от друга?! Только не болтай ногами, бабушка этого не любит…

Телефонный разговор

– Алло! Зина? Это – Вера! Ты меня хорошо слышишь? Очень?! Я тебя тоже хорошо… Это меня и пугает. Ну, что тут непонятного?! Раз ты хорошо, я – хорошо, так ведь и кто-то другой может хорошо… Понимаешь? Кабель тут у нас ремонтировали, видно, чего-то там напутали, теперь все время кто-то вклинивается в разговор… Вчера, представляешь, говорю с врачихой, рассказываю про свою язву… Мол, тем лечу, этим… И вдруг какой-то мужской голос говорит: «А вы водкой с хреном не пробовали?..» Я прямо обмерла. Представляешь, нахал! Он, оказывается, из Новосибирска по автомату звонил и вклинился между нами… А кстати, водка с хреном действительно помогает… Я сегодня с утра принимаю, меня отпустило… Поэтому тебе и звоню.

Алло, Зина, так вот слушай… Нет, погоди, по-моему, кто-то в трубку дышит… Ах, это ты? Ну, не дыши некоторое время… Погоди! Так… И он теперь не дышит!..Вот, мерзавец!.. Ну, черт с ними… Раз совести нет, пусть слушают… Я буду намеками говорить… Ты соображай!.. Так вот. Во-первых, по поводу твоего «Эн».. Ну, кто у тебя в семье «Эн»… Никита твой, кто ж еще… Так вот я говорила с тем человеком, который устраивает… Ну, что «куда, куда»? Ту-да! Куда Степанида устроила своего «Я»… Понимаешь? Так вот этот человек, который устроил ее «Я», берется устроить и твоего «Эн», но говорит, что это теперь сложнее… Потому что ректора, который помогал, уже нет… Его временно нет. Понимаешь? Он «присел»… Понимаешь? Ну, что ты такая тупая… Откинь приставку «при»… Да! А то, что осталось, то – на пять лет… Поняла? Вот! Сейчас строго… Поэтому на общих основаниях… А это дороже… Что «сколько»? С ума сошла, по телефону… Комодик помнишь, который я тебе в комиссионке показывала? Так вот сложи три комодика и плюс еще один распили пополам… Что «зачем»? Он столько хочет… Ну, откуда я знаю, зачем ему столько комодиков?! Может, у него квартира большая… Тьфу, черт! Погоди! По-моему, опять кто-то дышит… Алло! Товарищ, повесьте трубку, это неприлично!.. Алло! Черта с два он повесит… Я сама бы в жизни не повесила… Вчера, представляешь, снимаю трубку и вдруг слышу, какая-то женщина рассказывает про текстильный комбинат… Ну, я затихла, знаешь, я ведь ткань на платье ищу, а это оказалось радио «Маяк»! Представляешь? Как идиотка целый час слушала «Последние известия»…

Ну, ладно. Теперь второе… Хочешь завтра пойти к Сидоровым на кино? Ну, к каким Сидоровым? Которые видеомагнитофон купили… Сама знаю, что они не Сидоровы, но они просили не афишировать… Понимаешь, про кого говорю? Ну, вот. Им на завтра дали два фильма… Что «какие»? Буду я тебе по телефону… «Кубанские казаки»! Да, и уже с переводом… И еще один, который ты хотела посмотреть… Ну, который на «Эм» начинается а на «эль» кончается… Восемь букв! При чем здесь «по вертикали»? Это ж не кроссворд!! Там и по вертикали, и по горизонтали, по-всякому… Пойдешь? Тогда отзвони им…

Погоди. Кто там кряхтит? Алло! Зина? Это ты? Чего-то голос у тебя изменился… Я говорю, голос у тебя какой-то хриплый стал… Это ты или не ты?! Зина! Погоди! Сколько я тебе должна?! Нет скажи: сколько я тебе должна? Правильно, двести рублей! Да нет, я не собираюсь отдавать, просто проверяю, ты или не ты, а то какой-то голос чужой… Фу, черт, аж сердце захолонуло… Ну, ладно. У тебя-то что нового? А в личной жизни?.. Ты с этим еще встречаешься? Как у него дела? Что значит «устроили на кладбище»? Вер, ты это в переносном смысле? Нет? Действительно на кладбище? Ох, господи! Он же совсем молодой мужик был… Ах, директором? Фу, черт, меня аж захолонуло… Опять язва заболела, пойду водку с хреном принимать… Ладно, кончаем разговор… Это ж мука какая-то… Клади трубку! Первая клади, а я гудки послушаю. А то кладешь иногда, а гудков нет… И ничего нет… Такая тишина, как в могиле…

Клади!.. (пауза)…Алло!.. Там есть кто? Алло! Ну, чего боитесь? Ответьте… Поговорим, как люди, не таясь… Нет, что ль, никого? Чего ж тогда молчишь… Эх, вы… Ту-ту-ту-ту (На всякий случай с Новым годом, чтоб ты сгорел…)

«Захлестнули нас волны времени…»

Сергей Петрович Бурыкин возвращался с похорон своего директора в подавленном настроении. Горько было вовсе не потому, что Сергей Петрович очень уж любил покойного, – он его как раз не любил, – горько было, что ему, Сергею Петровичу Бурыкину, не дали выступить на панихиде и сказать об усопшем, как и положено, несколько добрых слов.

Бурыкин не впервые провожал директоров в последний путь, и всегда ему предоставлялось слово. Он и в этот раз подготовился, составил текст речи, записался в список выступавших, но в тот самый момент, когда подошла его очередь и он даже сделал шаг к микрофону, председательствующий вдруг объявил:

– На этом траурный митинг разрешите считать закрытым!

У Сергея Петровича похолодело внутри от неожиданности. Он растерянно оглядел сослуживцев, как бы ища сочувствия, но все отводили глаза и делали скорбные лица. И хотя скорбь можно было бы отнести на счет печальности общего момента, но Бурыкин был человеком опытным и умел отделять общее от частного: он понял, что скорбят по нему.

А дальше события начали развиваться стремительно: в автобусе, где ехало все начальство, Бурыкину почему-то не хватило места, и пришлось трястись в грузовике; на кладбище его личный, бурыкинский венок положили не в центре, а как-то сбоку и лентой вовнутрь; а в довершение всего его не пригласили на поминки. То есть именно не пригласили, а не забыли пригласить, поскольку он несколько раз попадался вдове на глаза, напоминая о своем присутствии…

Совершенно убитый горем, Сергей Петрович вернулся домой и рассказал о случившемся жене. Его жена, Зинаида Николаевна Бурыкина, не сразу поняла всю серьезность ситуации:

– Может, это случайно, Сережа, а?

– Случайно ничего у нас не бывает! – твердо сказал Бурыкин. – Нет! Это сигнал! Это дело рук Мостырина. Мостырин будет новым директором, вот он уже и начинает меня спихивать.

– Разве Мостырина назначат?

– А то кого ж?

– Говорят, Пахомова.

– Нет! – убежденно сказал Сергей Петрович. – Я сегодня за ними внимательно наблюдал, – все в пользу Мостырина. Он как-то веселей смотрел, первым в автобус сел и, когда директора выносили, в ногах находился спереди и справа, а Пахомов – только слева и сзади.

– Может, им так удобней нести?

– Дура ты, – вздохнул Сергей Петрович, – это шкаф носят как удобней, а директора – как положено!

После этого Бурыкин долго сидел задумавшись и курил папиросу за папиросой. То ли от этого, то ли от размышлений заболело в груди. Бурыкин понял, что неизвестность и неопределенность его измучают. Тогда он решил позвонить Глазычеву, редактору многотиражки. Снял трубку, набрал номер и, услышав мужской голос, назвался.

– Кто? – не расслышал Глазычев.

– Бурыкин.

– Кто?

– Бурыкин! – И даже закричал по складам: – Бу-ры-кин!

– А! Ну, понял! Слушаю тебя, Сергей Петрович!

Такое начало разговора несколько сбило Бурыкина. Было неясно, действительно ли плохая слышимость или положение настолько серьезно, что Глазычев даже не хочет с ним разговаривать. Поэтому Бурыкин стал изъясняться несколько путано:

– Слушай, Глазычев, ты извини, что я домой. Я по вопросу похорон. Я – человек прямой и люблю, как говорится, точки над «и». Поэтому сразу и по существу: ты знаешь, что я в списке выступавших был записан? Был! Я речь приготовил. А слова мне не дали! Это как понимать: не оказано доверие или как?

Глазычев секунду обдумывал услышанное, потом спросил:

– Ты выпил, что ли, Петрович?

– Нет! – сказал Бурыкин. – Но я люблю в таких вопросах полную ясность. Ты там с начальством был, ты знаешь. Если кто-то копает против меня, то кто? Или это – общее мнение?

– Дождь это! – сказал Глазычев. – Дождик стал накрапывать. Вот и решили поджать митинг, чтоб, значит, не намокли люди. Так что против тебя, Бурыкин, небо! Сам Господь Бог, понимаешь? – И Глазычев засмеялся.

Этот смех не понравился Бурыкину. Он не любил шуток. Кроме того, в таких вопросах он был убежденным атеистом.

– По-нятно… – протянул Бурыкин. – Но если так, то давай, Глазычев, ошибку исправлять. Там все-таки весь наш коллектив присутствовал, подчиненные. Здесь явный подрыв авторитета. Будем исправлять ошибку…

– Как? – не понял Глазычев. – Что ты предлагаешь? Повторно захоронить, что ли?

– Зачем же так? – обиделся Бурыкин. – Не надо так со мной, товарищ Глазычев. У меня конкретное к тебе предложение. Ты завтра в газете отчет о похоронах напечатаешь?

– Ну?

– Вот! Укажи и меня среди выступавших.

– Как же это можно?

– Можно! – перебил Бурыкин. – Во-первых, многие не сразу и вспомнят, выступал я или нет. Во-вторых, это будет прямым разъяснением: мол, вот – человек был в списке, а если выбыл, то по техническим причинам. Люди у нас грамотные, все поймут правильно.

– Так!.. – сказал Глазычев и сделал паузу. – Так!.. Послушай, Сергей Петрович, у тебя время сейчас есть?

– Да, – сказал Бурыкин, – а что?

– Тогда иди к такой-то матери! – сказал Глазычев и швырнул трубку.

Бурыкин некоторое время слушал короткие гудки и размышлял. Разговор с Глазычевым подтвердил его опасения в том, что исключение из списка не было случайностью. Но, с другой стороны, тот факт, что Глазычев не перешел с ним на официальный язык, а просто по-свойски, с шуткой, послал его к матери, давал надежду, что еще не все потеряно. Поэтому через некоторое время он снова набрал номер Глазычева и стал объяснять необходимость и важность упоминания его фамилии.

– Товарищ Бурыкин! – сухо прервал его Глазычев. – Фальсификацией заниматься не будем! Наша газета отражает факты, понятно? Кто выступал – тот выступал, а кто нет – извините!

– Но ведь это несправедливо! – не сдавался Бурыкин. – У меня и речь написана, и вообще… Да что ж мне – ехать сейчас на кладбище и зачитывать ее, что ли? Формализм какой!

– Послушайте, Бурыкин! – вдруг закричал Глазычев, переходя на «вы», отчего у Сергея Петровича как-то дрогнуло все внутри. – Оставьте меня в покое! Хотите – поезжайте на кладбище, хотите – нет, это, конечно, ваше дело! Но в списке будет только тот, кто выступал. Все! И больше по вопросу похорон прошу мне домой не звонить!

Глазычев швырнул трубку, а Бурыкин вновь слушал короткие гудки и мучительно соображал, что конкретно имел в виду Глазычев и не шутит ли он.

– Ну, чего? – спросила Зинаида.

– Молчи! – сказал Бурыкин. – Надо подумать…

Он открыл бутылку коньяка и задумчиво выпил пару рюмок. Как всегда, алкоголь снял ненужное напряжение и придал ясность мысли. Бурыкин стал прикидывать и сопоставлять…

И как он ни прикидывал и ни сопоставлял, получалось, что Глазычев был по-своему прав. Действительно, хочешь принять участие – прими! И сегодня же! Газета завтра выходит.

Бурыкин посмотрел в окно. На улице начинало темнеть… Он выпил для храбрости еще несколько рюмок коньяка, а бутылку сунул в карман. Потом взял листок с текстом выступления. Потом надел плащ.

– Ты куда это собрался? – заволновалась Зинаида.

– Дело у меня! – сказал Бурыкин. – Срочное. Потом расскажу… Если из газеты нашей, от Глазычева, позвонят, скажи – я выехал…

– Куда?

– Они поймут…

Потом он долго ловил такси, поскольку в такой час к кладбищу уже никто не хотел ехать. Потом уговорил все-таки кого-то за двойную цену.

Ворота уже были закрыты. Бурыкин долго стучал, но ему не открывали, и тогда он заметил табличку, указывающую, что кладбище работает до 18.00. Этот факт очень огорчил Сергея Петровича, и он уже собрался отказаться от своей затеи, позвонить Глазычеву и объяснить ситуацию, но, представив себе его насмешливые реплики, отверг эту мысль. Нет! Дело из принципа надо было довести до конца…

Он еще глотнул из бутылки и полез через забор.

Страшно ему не было. Он не верил в привидения и загробную жизнь, но, конечно, гулять в такую пору в таком месте не хотелось. Поэтому Бурыкин решил, что быстро подбежит к могиле директора, положит туда текст для достоверности и уйдет…

Однако отыскать могилу оказалось не так-то просто, и Бурыкин долго блуждал между крестов и изгородей, натыкаясь на разные фамилии, надписи и даже стихи… На одной плите он вдруг при свете луны прочитал такие строки: «Захлестнули нас волны времени, и была наша участь мгновенна…»

«А ведь верно! – подумал Бурыкин. – Именно – волны времени…» И тут он увидел могилу директора. Она была завалена свежими цветами, и кто-то рядом успел соорудить скамеечку. Устав от ходьбы, Бурыкин сел на скамейку, еще глотнул из бутылки и неожиданно почувствовал, что ему стало хорошо и совсем не страшно.

Рынок есть рынок (сценка)

День. Хозяин стоит у своей машины. Подходит мужчина уголовной внешности.

Мужчина. Хозяин, тебе подфарники нужны?

Хозяин. Спасибо. Есть у меня…

Мужчина. Ну, так не будет.

Хозяин (испуганно). Не понял.

Мужчина. Ну, чего непонятного?.. Мне снимать, тебе потом доставать… А так сразу, если договоримся, будут стоять как новенькие…

Пауза.

Хозяин. И почем они… у тебя?

Мужчина. Да не у меня… У тебя… Пока…

Хозяин. И почем они… у меня?

Мужчина. Ну… По полторы.

Хозяин. Не дорого просишь?

Мужчина. Я не прошу… Ты потом просить будешь… А так сразу, если договоримся, будут стоять как новенькие. И всего за полторы. На рынке-то по три штуки они. Как отдать! И если «как не брать» половину прошу… Договорились?

Хозяин обреченно кивнул.

Мужчина. А резина нужна?

Хозяин. А как же?!

Мужчина. Все четыре?

Хозяин. И еще «запаска».

Мужчина. Ну да… И запаска, само собой… По пять тысяч колесо идет сегодня… Фары тоже нужны?

Хозяин (нервничая). Слушайте, мне все нужно! Весь автомобиль!

Мужчина. Значит, «Полную страховку»? Тогда это… (достал машинку, начал подсчитывать)… Это значит и «против угона»…

Хозяин (с ненавистью глядя на него). А тебе адвокат не нужен?

Мужчина (оторвавшись от подсчетов). Зачем?

Хозяин. Ну, если под суд пойдешь. За шантаж!

Мужчина. Это доказать надо еще.

Хозяин. А доктор?

Мужчина. Зачем?

Хозяин. Ну, сейчас не нужен. А потом ведь все равно потребуется. Все равно тебе кто-нибудь голову проломит.

Мужчина. Пусть кто попробует!

Хозяин. Ну, понимаешь – морока! Мне тебе пробивать, тебе потом лечиться. А так бы сразу договорились… Или, может, сразу место на кладбище?

Мужчина. А ты чего – там работаешь?

Хозяин. Подрабатываю. По доставке…

Мужчина. Шофером?

Хозяин. Да как тебе сказать… Скорее «организатором» похорон… (Достал пистолет, направил на мужчину). Ну, думай.

Мужчина. И почем?

Хозяин. А как договоримся… Сейчас на рынке отправить на тот свет тысяч десять стоит, а я за половину тебе сделаю…

Мужчина (убрал калькулятор). Ладно. Договорились. Машина твоя будет целехонька!

Хозяин (убрал пистолет). Ты тоже.

Мужчина. Слушай, а может, нам совместное предприятие открыть?..

Разговаривая, уходят.

Точный диагноз (сценка)

Приемное отделение сегодняшней районной больницы. Холодно. Медсестра в валенках и пуховом платке поверх грязно-белого халата пьет чай, согретый с помощью кипятильника в трехлитровой банке.

Входит старик с двумя огромными сумками и рюкзаком за плечами.

Старик. Милая… Это, что ль, приемное отделение?

Сестра. А чего ж еще? Слепой, что ль?

Старик (обрадованно). Тогда, значит, к вам. (Достал бумагу.) Вот направление… Ложиться доктор велел.

Сестра (не глядя в бумагу, раздраженно). Куда ложиться, дед? У нас и мест нету… Коек нет, понимаешь?!

Старик (pacпаковывая одну из сумок, вытаскивает раскладушку). Как не понимать? Меня ж предупредили… Я с собой принес… Вот. (Расставляет раскладушку.) Хоть в коридорчик, милая…

Сестра (недовольно). Какой «коридорчик»? Белья тоже нету.

Старик (спокойно). Так я с собой… (Достает простыни, подушку.) Меня ж предупредили.

Сестра. А лекарства где брать? Лекарства, дед, знаешь сколько сегодня стоят?

Старик. Так у меня ж с собой… (Достает массу лекарств.) Все, что доктор предписал… И повышать давление… и понижать. От запора… и от поноса…

Сестра. А если операция?

Старик. Надо – так надо… (Достал скальпель, зажимы.) Инструменты, какие были. Шприцы одномоментные. Бинты, марля…

Сестра. А если переливание крови? Об этом подумал?

Старик. А как же… Племянник – донор. Вот адрес-телефон. И наркоз с собой… (Достал склянку.) Раз дыхнул – и спи…

Открыл склянку, тут же начал заваливаться на раскладушку.

Сестра вскочила, усадила на стул.

Сестра. Погоди, дед, заваливаться… А если, не дай бог, печальный исход?

Старик. Печального для вас не будет… Никаких беспокойств… Вот простыня – прикрыть… Вот тапочки белые, чтоб ногам покой… И место на кладбище оплачено… (Достает квитанцию.)

Сестра (уважительно). Hy, ты даешь, дед… Ладно. Давай направление, положим… Только имей в виду – лечение нынче дорогое…

Старик. Само собой, милая… Нынче дешево только кошки родятся…

Сестра (читает направление. Лицо ее меняется). Погоди, дед! У тебя какой диагноз? Это ж не к нам!

Старик. К вам, милая… К вам… (Начинает переодеваться в пижаму.)

Сестра (взволнованно). Дед! У тебя ж психическое заболевание. А у нас – нормальная больница… Это не к нам!

Старик. К вам, голуба… Доктор сказал, что в нормальную больницу при нынешнем общем положении только с таким диагнозом и идти. Так что клади, милая, не сумневайся…

Вдохнул из пузырька, юркнул под одеяло на раскладушку и удовлетворенно прикрыл глаза.

Трехрублевая опера

От автора

Так уж повелось, что каждый раз перед публичным представлением «Оперы нищего» на сцене появлялся Некто от автора и провозглашал:

– Почтеннейшая публика! Сейчас вы увидите!..

Очень хотелось бы так начать и мне, но, к сожалению, не получилось.

Выдуманный сюжет обернулся пророчеством, пародийная история про то, как в России мучительно снимать музыкальный фильм, сделалась скучной реальностью…

Фильм «Трехрублевая опера», объявленный и разрекламированный в печати, ввиду отсутствия средств был законсервирован на неопределенное время…

«Консервация» для комедии – вещь опасная, юмор – продукт скоропортящийся…

Поэтому мне ничего не оставалось, как забросить свой сценарий в дальний угол антресолей…

Но, как говорится, «голь на выдумки хитра»! Персонажи моей несостоявшейся «трехрублевой истории» стали приходить ко мне по ночам и жалобно тянуть руки… Они не просили хлеба! Они хотели зрелища!

И я подумал, что если из всех кинематографических средств сегодня нам доступна только фантазия читателя, то глупо не обратиться к ней за подаянием…

Поэтому…

– Почтеннейшая публика! Братья и сестры! К вам обращаюсь я! Сейчас вы можете увидеть в своем воображении новый фильм режиссера Евгения Гинзбурга! С музыкой А. Басилая! На стихи Ю. Ряшенцева! В главных ролях – Н. Караченцов, Л. Гурченко, А. Джигарханян, А. Калягин, И. Угольников и др. Фильм должен был сниматься на небольшом островке Финского залива под Санкт-Петербургом… Премьера предполагалась в канун Нового, 1997 года!..

Однако злодейка-судьба и отсутствие спонсоров остановили рождение плода нашей совместной любви!

Не дайте же безвозвратно погибнуть музыкальной комедии!

Прочтите сценарий и помогите своей фантазией, кто сколько сможет!..

Актер… У оперы всегда должен быть счастливый конец!

Нищий …Ваше возражение справедливо, сэр… И дело легко поправить! Вы не можете не согласиться, что в произведениях такого рода совершенно неважно, логично или не логично развиваются события…

Джон Гей. «Опера нищего»


Пролог

Подземный переход современного города. Ларьки. Киоски. Толпа прохожих. У одной из стен встал юноша в темных очках. В руках – скрипка.

У ног – открытый футляр.

Заиграл лирическую мелодию…

Толпа привычно бежала мимо…

Юноша поклонился, глянул на пустой футляр, затем, подумав, заиграл первые ноты знаменитой мелодии К. Вайля из «Трехгрошовой оперы»…

Кто-то из прохожих остановился. Улыбнулся. Бросил первую монетку… Затем вторую, третью…


Павильон киностудии.

Надпись мелом на дощечке-хлопушке: «Джон Гей «ОПЕРА НИЩЕГО».

Дым начинает заполнять кадр. Голос ассистента:

– Улица старого Лондона. Дубль первый!

Хлопушка. Голос оператора:

– Стоп!

Голос режиссера:

– В чем дело?

– Камера не пошла…

– Ой, плохая примета…

Голос режиссера:

– Без глупостей! Мотор!

– Старый Лондон. Дубль первый.

– Стоп!.. – кричит звукооператор. – Звук не идет… Я не слышу микрофон.

– Пить вчера меньше надо было! – сердится режиссер.

– Услышал! Нормальный звук! Снимаем!..

Голос режиссера:

– Мотор!

Ассистентка в очередной раз объявляет:

– Лондон старый! – хлопает хлопушкой и взвизгивает. – О, черт!

Режиссер в отчаянии:

– Что еще?!

– Извините… По пальцу…

– Уберите хлопушку! Уйдите из кадра и с глаз! – приказывает режиссер. – Снимаем! Что бы ни случилось, не останавливаться!..


Дым перерастает в типичный лондонский туман.

В тумане вырисовываются персонажи: полисмен, торговка цветами, уличные музыканты.

Нищие дети, словно сошедшие с иллюстраций диккенсовских книг, жалобно тянут руки к богатым прохожим.

Полисмен повесил плакат, стилизованный под полицейские плакаты прошлого века: рисованный портрет преступника – Мэкки, и трехзначная цифра – сумма, установленная за поимку.

Все рассматривают плакат.

Подъехал кэб. Остановился.

Из него царственно выплыл на мостовую бандит Макхит. Он – весь в белом: костюм, туфли, кепи.

Для полной гармонии у уличной торговки цветов покупается букет белых роз.

Макхит подошел к плакату, достал из кармана толстый грифель, нахально пририсовал к портрету усы и бороду.

Наблюдавший за этим полисмен улыбнулся, отдал Макхиту честь.

Макхит сделал знак уличным музыкантам в темных очках. Те послушно заиграли

Музыкальный номер 1

У акулы – зубы остры

И торчат, как напоказ!

А у Мэкки – нож и только,

Да и тот укрыт от глаз.

У пантеры – когти цепки,

Горло вмиг берут в кольцо.

А у Мэкки из-под кепки

Смотрит доброе лицо…

Но не дай бог дать вам повод,

Чтобы он нахмурил бровь!..

Где-то грохнет!

Кто-то охнет!

И, вобще, – прольется кровь!..

Каждый лондонский мальчишка

Постоянно ловит кайф,

Видя в жизни, а не в книжке,

Как гуляет «Мэкки-найф»!..

Мальчишки подхватили песенку по-английски.

Песня переросла в танцевальный номер, в который включилась вся улица…

Макхит закончил его, швырнув мальчишкам мелочь, а букет роз – в окно дома коммерсанта Пичема.

Там букет ловко поймала какая-то девушка в белой шляпке и белой вуали, таинственно прикрывающей ее лицо.


«Девушка» отошла от окна с букетом. Сорвала шляпку и вуаль.

Под вуалью оказался мистер Пичем, пожилой джентльмен с пышными бакенбардами.

– Селли! – крикнул мистер Пичем.


Появилась пожилая женщина с печальными глазами и давно не чесанной головой – миссис Селия Пичем.

– Отнесешь уличной цветочнице! – строго сказал Пичем, отдавая букет жене. – И не забудь получить обратно десять пенсов!

– Двадцать! – сказала миссис Пичем.

– Не зарывайся, Селли! Такой букет стоит десять…

– А за доставку?!

– Логично!.. – одобрил Пичем.

– Меня бы тоже не мешало спросить! – в комнату ворвалась Полли Пичем. Она подошла к матери и решительно вырвала из ее рук букет. – Это мои цветы!

– Ошибаешься, дочка! – Мистер Пичем подошел к Полли, сжал ее кисть так, что шипы стали колоть руку. – В этом доме все принадлежит мне… И цветочки! И ягодки! И твое будущее! – Он вырвал наконец букет, вновь вернул его жене.

– Ну вот – стебли сломаны! – проворчала Селия. – Теперь за них и пенса не получишь!.. – Чтоб не пропадало добро, она смахнула цветами пыль с подоконника и бросила их в угол комнаты…

Полли подошла к окну, слегка отдернула штору и увидела… как Макхит, помахав рукой окну, сел в экипаж и уехал.

– Папа, тебе не нравится Мэкки потому, что он гангстер?

– Дурочка! – Пичем обнял дочь за плечи. – Это как раз характеризует его с правильной стороны.

– Говорят, он убил несколько человек! – заметила миссис Пичем.

– Ну и что? – Пичем пожал плечами. – Разве лучше, если несколько человек убьют тебя? Нет! У этого джентльмена неплохие рекомендации… Я смотрел его дело в Скотленд-Ярде: три побега из тюрьмы, два вооруженных ограбления банка… Казалось бы, идеальная партия для дочери Пичема. Но!.. – Пичем сделал многозначительную паузу. – Я не уверен, что этот мерзавец влюблен!

– Он мне сам говорил! – сказала Полли.

– На допросах люди врут! – отрезал Пичем. – Когда человек влюблен, он должен давать, а не брать! Где это видано, получать такую девушку в жены и еще просить какое-то приданое? Мне должны за дочь! Мне! Я ее растил двадцать лет! Вкладывал в нее, как в банк, и теперь имею право на проценты! – Мистер Пичем подошел к кассовому аппарату и начал считать, прокручивая ручку. – Красивая! – Поворот. – Музыкальная! – Поворот. – Невинная! – Поворот. – Непохожа на меня! – Три раза крутанул ручку, оторвал чек. – Итого: пятьдесят тысяч фунтов! – Бросил чек дочери. – Если жених готов его оплатить, я бегу за священником!

– Пятьдесят! – присвистнула миссис Пичем. – Это ты загнул, муженек!

– Прошу пятьдесят, отдам за сорок! – отреагировал Пичем. – Торговля только началась, я открыт для предложений…

Полли взяла чек, разорвала его на кусочки, бросила в окно.

– Скоро я стану старая, некрасивая, а невинность отдам первому встречному!!! – Сообщив эту угрозу, Полли выбежала из комнаты… едва не сбив совершенно седого старика на каталке….

Это был девяностолетний отец Сели – мистер Хооп.

Несмотря на преклонный возраст, мистер Хооп довольно ловко подъехал к буфету и налил себе рюмку.

Мистер Пичем попытался помешать и вырвал рюмку.

– Не обижай папочку! – крикнула миссис Пичем и вырвала рюмку из рук мужа. Возникла легкая потасовка, во время которой старик Хооп с возгласом «хоп!» все-таки отнял рюмку и успел ее выпить первым.

Взволнованные борьбой, мистер и миссис Пичем, подумав, тоже выпили…

Возникла пауза.

– Значит, ты меня никогда не любил?! – неожиданно плаксиво спросила миссис Пичем.

– Идиотский вопрос на двадцатом году совместной жизни! – отмахнулся Пичем.

– Не любил! – повторила Селия. – Где выкуп за меня?

– Ну, ведь я и не брал ничего!

– А этот дом?

– Собачья конура! И в придачу получил твоего папашу-алкоголика!

Пичем в сердцах толкнул папашу, отчего тот покатил на коляске в другой конец комнаты.

– Ты знал, что папочка долго не протянет! – съязвила Селия, возвращая папочку на место. – На это и рассчитывал?

– Да! Рассчитывал!.. Но он не оправдал моих надежд. И продолжает пить мою кровь и виски!.. Но я его все-таки не пришил, Селли! – Папаша поехал от толчка в другой угол.

– Но хочешь пришить! – крикнула Селия, с трудом затормозив движение родителя.

– Да! – признался Пичем. – Эта светлая мысль посещает меня… Но я ее гоню! Потому что не гангстер! Не Мэкки-нож! Этот мальчик прирежет нас всех не задумываясь! Их брачная ночь станет нашей Варфоломеевской! Вот почему я требую выкуп! Залог нашей безопасности! И доказательство моей любви к тебе! – Он поднял цветы, валявшиеся на полу, отряхнул пыль и протянул их жене. – Возьми! Это – от чистого сердца!

Селия поморщилась:

– За десять пенсов?

– За двадцать! – обиделся Пичем. – Но кто считает?..

Он распахнул окно и крикнул слепым музыкантам:

– «Серенада»! За три пенса! Плииз!

Музыканты стали поспешно настраивать инструменты.

Вперед вышел «слепой» дирижер, взмахнул палочкой… Зазвучала музыка.

Мистер и миссис Пичем с пением вышли из дверей своего дома.

Возник

Музыкальный номер 2

По своему характеру этот дуэт был странным сочетанием лирической серенады и жестко ритмизированной песенки о денежках «money-money»!

К номеру присоединились прохожие…

Номер закончился швырянием денег музыкантам, которые те, довольно ловко для незрячих, ловили на лету.

Аплодисменты.


Поклонившись, мистер Пичем широким жестом пригласил музыкантов к себе в дом…

Музыканты вошли в дом Пичема.

Миссис Пичем села за кассу.

Сам Пичем достал коробку из-под сигар, стал обходить музыкантов.

Те со вздохом выворачивали карманы, высыпая содержимое.

Некоторые пытались спрятать деньги в укромных местах, но Пичем довольно ловко доставал их из брюк, из-под стелек рваных туфлей, даже из трусов.

Последним цепочку музыкантов замыкал худой чернявый юноша со скрипкой. (Мы его видели в Прологе.)

Пичем вывернул ему карманы, но, к своему удивлению, ничего не обнаружил.

– Деньги, друг мой?

– Извините, у меня нет! – сказал юноша.

– Мошенник! – поморщился Пичем и взял палку. – Сейчас я начну пилить этим смычком по твоей голове!

– Но у меня правда с собой нет, – сказал юноша, растерянно роясь в карманах. – Рублей двести всего…

Возникла пауза.

– Стоп! – раздался голос откуда-то сверху, и свет погас.

Камера отъехала, и стало ясно, что мы присутствуем на съемке…

В кадре появились Директор фильма и Режиссер. (Это исполнитель роли Макхита. Он уже в джинсах и рубахе.)

– Что за идиотский текст?! Какие рубли? Почему нет шиллингов? – заорал Режиссер. – Кто этот юноша?

– Да просто… – испуганно забормотала Ассистентка – Уличный музыкант… Из перехода… Попросился на съемки!..

– Из какого еще перехода? – ахнул Режиссер. – Чтоб духу его не было! Черт знает что у вас творится! Перерыв!!!..

Неожиданно в павильон вошли омоновцы в пятнистых костюмах охранников.

– Почему опять посторонние на площадке? – крикнул Режиссер.

– Это кто – «посторонний»? – усмехнулся один из омоновцев.

Режиссер повернулся, пошел в глубь павильона. Музыкант со скрипкой двинулся за ним.

– Извините, – бормотал он, – я вообще-то композитор… У меня есть музыка для вашей оперы…

– Вас зовут Курт Вайль? – отмахнулся Режиссер. – Нет? Другие композиторы мне не требуются…

На этих словах в павильон с шумом въехал шикарный джип…

– Да что ж это такое? – ахнул Режиссер. – Сумасшедший дом!

– Зря вы не хотите послушать! – бормотал Музыкант. – Я понимаю, вы заняты… Но, может быть, можно кому-то показать ноты?

– Можно! – заорал Режиссер. – Обратитесь в «Кащенко»!

– Зачем вы так? – обиделся Музыкант, и глаза его сделались печальными. – Я уже был в «Кащенко»…

Режиссер вздрогнул. В павильон, ломая декорации, въехал второй джип.

– Мне тоже туда пора! – мрачно пошутил Режиссер. – Дадите адрес?..


По длинным коридорам киностудии быстро идет Режиссер. Как уже было сказано, это артист, игравший Макхита.

Но теперь он совсем не выглядит суперменом. Скорее наоборот, вид довольно жалкий: взъерошенные волосы, на носу – круглые очки.

За ним, едва поспевая, хромает пожилой Директор фильма. Замыкает процессию испуганная Ассистентка.

На их пути, справа и слева, – заколоченные кабинеты, перемежающиеся с коммерческими киосками. Всюду мусор: сваленные в кучи коробки, таблички от прежних названий фильмов, разорванные сценарии и прочий кинематографический хлам.

Изредка попадаются люди из массовки – «лондонские нищие и бродяги». Где-то на полу спят «бомжи», очень похожие на современных бездомных.

– Поймите, друг мой! Все так сложно… – бормотал Директор. – У нас нет средств. Об этом речь!.. Но все же истинный художник обязан нервы поберечь!

– Так музыкальное кино не делают! – возмущался Режиссер. – Вместо кордебалета – жалкая самодеятельность! В массовку берете психов… Вместо костюмов какие-то тряпки!..

– Не сказано ли у поэта про «нищих, в рубище одетых?!».

Режиссер остановился у лежащего на полу «бомжа», схватил его за свитер с огромными дырками:

– Это не рубище! Это грязный жилет, найденный на помойке!

– «Жилет» – лучше для мужчины нет!» – попытался отшутиться Директор.

– Перестаньте рифмовать, черт вас подери! – заорал Режиссер.

– Чтоб не сказать все напрямую, от безысходности рифмую, – вздохнул Директор. – Ну хорошо… Вам суровую прозу? Пожалуйста! Мы – в дерьме! Смета кончилась, кредит не дают… спонсор сбежал! «Опера нищего» обнищала!.. Веселый каламбур, но мне хочется плакать: сегодня нас выгнали из павильона!

– Что?!!

– Аренда кончилась! Автомобили! Все павильоны заполонили… – он обвел рукой окружающее пространство, занятое торговыми точками.

В соседний павильон, превращенный в автосалон, въезжали джипы…

– Почему с утра не сказали?!

– Была съемка!

– Какая, к черту, съемка? Зачем?!

– А вот тут я вам отвечу в рифму: «Снимать всегда! Снимать везде! До смертного объятья! Снимать – и никаких гвоздей! Вот лозунг мой и братьев!» Я имею в виду Люмьер! Они говорили: наше дело – крутить ручку аппарата, «фильма» сама склеится!

– Они этого не говорили.

– Вам не говорили! – Он подчеркнул слово «вам». – Вы молодой режиссер, а я работаю в кино со дня основания!

Они остановились перед обитой кожей дверью.

Лицо Директора стало серьезным:

– Теперь – внимание! Дельное предложение! Надеюсь на понимание! Выход из положения!..

Он поднял с пола валявшуюся табличку с надписью «ВЫХОД», приклеил к двери и вежливо постучал…


Они оказались в просторном кабинете, явно принадлежавшем чиновнику из городской управы: на стенах какие-то вымпелы, карты, почему-то многочисленные фотографии бегунов, метателей молота, тяжелоатлетов и прочих участников олимпиад.

Сам хозяин кабинета, широкоплечий полноватый мужчина с завораживающей улыбкой, двинулся гостям навстречу, извергая поток слов и опуская знаки препинания:

– Маэстро… прошу… вот рад так уж рад… найс ту си ю… Пантеров… префект… северо-южный округ… да вот и визитка… там, правда, телефон старый… никак не закажу… донт хев тайм… суета, маета….. мотня, одним словом, «понимаш»… – хихикнул, подмигнул, сделал многозначительный жест в сторону потолка, затем продолжил: – С директором-то вашим «вась-вась» майфрэд давно… а с вами маэстро никак… хотя поклонник… все ваши фильмы… что называется, «от корки до корки»… особенно этот… как его… – неожиданно запел, задвигался в странном ритме, – «ля-ля-ля, шаб-дуба-даб»… я ведь сам когда-то Институт культуры… от звонка до звонка… массовые зрелища… пипелшоу… спартакиада народов… эх, какую страну на эсен ге сченчи-ли, козлы… – и неожиданно запел, подражая известной песне Маши Распутиной: – «Была страна, необъятная моя Россия, была страна, где встречала с мамой я рассве-ет!..»

Режиссер уныло посмотрел на часы и двинулся к выходу.

Директор схватил его за руку, умоляюще зашептал:

– А терпение? А понимание?

– Да пошли бы они!.. – огрызнулся Режиссер.

– Пойдем вместе! – откликнулся Префект и торжественно скрестил руки на груди. – Господа! Я пригласил вас, чтоб сообщить приятнейшее известие… Наш славный город имеет реальный шанс получить на грудь… пять дырочек. – Он покрутил пальцем, изображая колечки: – Ю андестенд фор ми, май фрэды?..

И заметив, что «Фрэды» не все понимают, пояснил:

– Пять колец! Олимпиада! «Прилетай к нам, наш ласковый Миша!» Почти договорено… Выходим в финал претендентов. Конечно, не безвозмездно… «Игрык банк» готов отстегнуть крупную сумму!

– Поздравляю! – буркнул Режиссер. – А я при чем?

– Не спи, не спи, художник, не предавайся сну! – посоветовал цитатой Префект. – Мы э хэв проблем! К нам едет ревизор! Комиссия… принц Уэльский, лорды-милорды… А у меня в округе бомжи спят на стадионах, олимпийские объекты дерьмом загадили… А ю андестенд ми?

– Сэр! Говорите понятней! Плииз! – заорал Режиссер.

– Тогда попрошу к карте! – Префект подбежал к карте, висевшей на стене, достал указку. – Вот – город. Вот – залив. Вот – островок. Называется «Чумовой»! Сказочное место. Замок. Лиман. Минеральные источники. Грязь целебная и не только… Короче, лучше места для съемок вам не найти. Вы снимаете «Оперу нищих»? Я правильно информирован? Берем на Госзаказ! В двадцать четыре часа милиция собирает по всему городу массовку для вас… Бомжи, путаны, шпана! Все по сценарию… Даже переодевать не надо! Просто пускайте камеру, и – первый приз в Каннах! Очищаем город, помогаем искусству! У вас донт проблем, у нас нот проблем!

– А как насчет «прав человека»? – неожиданно спросил Директор. – «Граждане – в неволе, Запад – недоволен!»

– Обижаешь, гражданин начальник! – возмутился Префект. – Это ж не исправительный лагерь. Не «Беломорканал»… Русский Голливуд строим! «Бомжлэнд»!.. Раз уж сидим с голым задом, давайте его хоть показывать за деньги! Самоокупаемость! Мы не только себя прокормим, мы ж еще и на туристах заработаем! Европа нас одобрит! Дадут кредит! Ну, что задумались?.. Творцы-художники, мать вашу!.. Пепел олимпийского огня стучит в мое сердце!!!

Он в запале выхватил зажигалку, запалил газету и, размахивая ею, двинулся навстречу колонне спортсменов с разноцветными щитами, возникшей неизвестно откуда.

Зазвучали позывные Олимпиады.

Грянули фанфары.

Возник

Музыкальный номер 3,

во время которого под маршеобразную песню взвились флаги, взлетела стая голубей, спортсмены прикрылись щитами, и Префект легко побежал по этому разноцветному живому полю навстречу надутому воздушному шару с нарисованным медведем, который через секунду унес его в поднебесье…


Кто-то сквозь подзорную трубу разглядывал морской залив.

По заливу быстро неслась моторная лодка. В ней расположилась киногруппа: на носу сидели Режиссер, Директор и актриса, исполнявшая роль Полли.

Директор что-то пытался кричать на ухо Режиссеру. Тот явно не слышал и со страхом вглядывался в появившийся на горизонте крохотный островок с полуразрушенной крепостью…


Они некоторое время ходили по кирпичным коридорам бывшей крепости, переходя из одного загаженного помещения в другое.

Гулкую тишину нарушали лишь крики чаек и шуршанье крыльев летучих мышей.

Всюду валялись какие-то пустые банки, бутылки.

Чернели круги загашенных туристских костров.

Две огромные крысы вышли из щели и уставились на кинематографистов.

Полли взвизгнула и испуганно прижалась к Режиссеру.

– «Чума-остров, чума-остров! – попытался пошутить Директор и кинул в крыс остатками бутерброда. – Жить на нем легко и просто»…

– Но снимать нельзя! – решительно сказал Режиссер.

– Но почему?! – запротестовал Директор.

– «По кочану», если в рифму! – огрызнулся Режиссер. – Мы снимаем мюзикл, а не документальный репортаж из серии «Разруха в России». У нас в сценарии Лондон! Эти развалины ни один художник не переделает в Англию!

– Некоторые хотя бы пытаются!.. – Директор показал на кирпичные стены, исписанные в основном английскими текстами стандартного содержания: «I love you! I face you!» и пр…

– Если здесь что-то и снимать, – продолжал Режиссер, – то уж, скорее, «Гамлета». Типичный замок Эльсинор. Мрачно! Страшно!.. – Он поднял обглоданную кем-то берцовую кость, начал декламировать: – «Бедный Йорик! Где теперь твои шутки? Твои дурачества? Твои песни? Ничего не осталось, чтоб посмеяться над собственными ужимками! Ступай же в комнату к какой-то даме и скажи, что если она и будет краситься каждый день на целый дюйм, все равно кончит тем же!..»

Он протянул кость Полли, та, вздрогнув, подыграла:

– «Принц! Мне страшно!»

– «В монастырь, Офелия! – приказал Режиссер. – А если непременно хотите замуж, то выходите замуж за дурака. Потому что умные люди хорошо знают, каких чудовищ вы, женщины, из нас делаете!»

– О, силы небесные! Как я страдаю! – Полли-Офелия картинно вскинула руки и сделала несколько танцевальных па. Режиссер сделал балетный «батман» и опустился перед ней на колено…

– Браво! – похвалил Директор. – Но чтобы «быть или не быть», надо средства раздобыть! Все это из другой оперы, ребятки! На принцев никто денег не даст!

– А на призрак? – неожиданно прошептал Режиссер, указывая куда-то вдаль.

Все обернулись и с ужасом увидели надвигающуюся на них группу странных существ, действительно напоминающих «призраков» и «покойников» из фильмов-«страшилок».

Зазвучала зловещая музыка.

Из зияющих глазниц крепости выглянуло несколько страшных физиономий с клыками вурдалаков. Полли взвизгнула… Режиссер обнял ее, закрыв своим телом от чудовищ.

В арке ворот появился страшноватый «домовой», сопровождаемый парочкой юных ведьм, заверещал, закружился в бесовском танце.

Закончив этот свой

Музыкальный номер 4,

содержанием которого могла бы служить строка В. Высоцкого «Страшно! Аж жуть!», «домовой» и ведьмы, обнажив клыки и когти, двинулись на киногруппу.


Все с ужасом отступили.

Лишь Директор невозмутимо остался на месте и, протянув руку, сначала, на всякий случай, осенил страшилищ крестным знамением, потом крикнул: «Стоять!! Я – от Пантерова!»

Фамилия Префекта подействовала как пароль. «Домовой» убрал когти, вынул изо рта вставные клыки, заулыбался:

– А я смотрю, лица знакомые… Разрешите представиться: Синичкин… То есть, конечно, псевдоним… Но играл Льва Гурыча неоднократно… Вот и прозвали-с… Да вы меня, может, помните, коллега? – обратился он к Режиссеру. – Областной драмтеатр… Приезжали к нам на гастроль… Вы – Хлестаков… А я – Земляника… попечитель… Взятку вам давал еще так незаметно… вам понравилось…

– Ну, как же… как же, – вежливо ответил Режиссер. – А здесь-то вы кто? Нечистая сила?

– Ну, вроде! – заулыбался Синичкин. – В театре-то зарплату третий месяц не платят… Да и ролей нет. А тут устроился в береговую охрану… Набрал студию… Леших играем, упырей! Диких туристов отпугиваем, а то ведь совсем загубят остров…

«Ведьмы» и «вурдалаки» в подтверждение закивали.

– Платят за «испуг» или почасово? – делово поинтересовался Директор.

– Оклад небольшой!.. Но еще халтурка набегает… Иностранцы любят фотографироваться совместно! Моряки с соседней базы на праздник Нептуна зовут… Короче, на «том свете» жить можно.

– Учтем! – подумав, заметил Директор.

– А вы, слышал, «Оперу нищих» будете снимать? – продолжил Синичкин, обращаясь к Режиссеру. – Отличная пьеска… Всегда мечтал мистера Пичема сыграть…

– Есть у нас Пичем! – сказала Ассистентка.

– Ну, хоть дочку мою посмотрите! Доченька у меня, Поленька Синичкина, талант отменный… ГИТИС недавно закончила… Устроили бы пробу!

– Полли тоже есть! – забеспокоилась Полли. – Все пробы давно сделаны! – и для убедительности взяла Режиссера под руку.

– Вот и славно, барышня! – обрадовался Синичкин. – А другие рольки? Наперсница?.. Как там ее?.. «Дженни-малина»… Проституточка… Поленька моя всегда мечтала воплотить… – Он повернулся к одной из юных ведьм: – Да что ж ты стесняешься, глупенькая?! Такой шанс! Ну-ка покажи, чему учили в институте?..

«Упыри» одобрительно зашумели. Поленька Синичкина робко вышла на помост…

– Мне партнеры нужны! – сказала она. – Подыграете, если что?

Зазвучала музыка. Возник

Музыкальный номер 5,

во время которого Поленька сначала робко скинула с себя лохмотья ведьмы, совершив нечто похожее на пародийный стриптиз, затем, оказавшись в черных кружевных чулках, довольно неплохо исполнила призывный танец.


Режиссер, поддавшись ее обаянию, вскочил на помост, подыграв ей в эротической музыкальной сцене…

Полли гневно наблюдала за ними, затем выскочила на помост и попыталась отогнать соперницу.

Страсти, разыгранные в танце этим любовным тругольником, всем понравились.

Раздались аплодисменты.

Директор тоже вежливо поаплодировал, но вдруг, повернувшись в сторону моря, с ужасом прошептал:

– Едут!

По направлению к острову на веслах шло несколько лодок, набитых нищими, бомжами и оборванцами.

Их давно не мытые лица заросли щетиной.

Тут же шла лодка с девицами явно сомнительной репутации, которую они дополняли еще более сомнительными жестами…

Отдельной лодкой плыл уличный оркестр, исполнявший какую-то странную мелодию: помесь «Мурки» и знаменитой дворовой песни 50-х годов:

– «В нашу гавань заходили корабли, большие корабли из океана…»

Солировала в этой песне актриса, игравшая жену Пичема.

Сам мистер Пичем стоял на носу лодки с мегафоном и командовал гребцами:

– Р-раз! И! Р-раз! Суши весла! Улыбки на кинокамеру!

Он первым соскочил в воду и пошел навстречу Режиссеру, удивленно наблюдавшему за этой странной флотилией.

– Пополнение, сэр! – крикнул Пичем, соединяя в себе как бы персонаж и актера. – Лихой народец подобрался! Чайки кричат от страха!

– Почему без милиции? – возмутился Директор. – Они же разбегутся!

– Куда? – удивился Пичем. – Да я половину желающих на том берегу оставил!

– Так это не настоящие… нищие? – начал понимать Директор.

– А то какие же?! – обиделся Пичем. – Подбирали в театрах по теме: из Достоевского, из Диккенса…

– Но мэрия собиралась иначе, – начал было Директор, но его перебила возмущенная миссис Пичем:

– Собирались? В тюрьму им пора собираться! Жулье! Я им так и сказала: профессионалы всю жизнь ходят с протянутой рукой на сцене, а вы их хотите заменить на самодеятельность? Да в Америке актерский профсоюз вам бы голову оторвал!

И, схватив у мужа мегафон, крикнула:

– Коллеги! Выходи строиться! Проститутки налево, нищие направо, ворье – посредине!

Прибывшие, шлепая по воде босыми ногами, с шумом побежали на берег и начали строиться согласно установленному ранжиру…

Массовка выстроилась на помосте, как на плацу.

Режиссер, Директор и мистер Пичем обходили шеренги, разглядывая персонажей.

Те заискивающе смотрели на Режиссера.

Мистер Пичем давал пояснения:

– «Обитатели лондонских трущоб»… это «петербургские»… «парижские клошары»… «московские босяки», из «На дне» которые… юродивый – из «Бориса Годунова»…

Юродивый вдруг рухнул на колени, протянул руку, заголосил:

– «Мальчишки копеечку отняли! Вели их казнить!..»

– Достаточно! – оборвал Режиссер и бросил юродивому монетку.

– Сцен не надо! Только обозначайте характер!..

Они двинулись дальше, подошли к группе девиц.

– Ну, это сами понимаете… – продолжал Пичем. – «Жрицы любви»! Жертвы социальной несправедливости…

«Жертвы» игриво заулыбались.

– Здесь и «Пышка»… мопассановская… и наши: от Сонечки Мармеладовой до Соньки – «золотой ручки»…

Девушки, каждая обозначив свой типаж, все вместе сделали довольно старомодный «книксен».

– А вот и ваша лихая компания, мистер Мэкки! – Пичем подвел к бандитскому строю. – Хотите – «Разбойники» Шиллера… хотите – налетчики Бени Крика!

Бандиты радостно поприветствовали Мэкки.

– А этот почему здесь? – Режиссер вдруг заметил среди музыкантов юношу в черных очках. Того самого, что сорвал съемку в павильоне. – Это что – «Слепой музыкант»? Короленко?!

– Я – Мышкин! – с достоинством произнес юноша и снял очки.

Секунду они смотрели друг другу в глаза – Режиссер неприязненно, музыкант – отрешенно.

– Князь, вам бы встать рядом с Бароном из «На дне»! – посоветовал Пичем и добавил, обращаясь к Режиссеру: – Я разорившихся аристократов тоже позвал… Вдруг пригодятся?

– Все ясно!! – строго сказал Режиссер и взял в руки микрофон. – А теперь, коллеги, выслушайте меня все внимательно! Снимаем – «Оперу», но про нищих. И смета – соответственная! Самый большой гонорар – копеечка юродивому… Других денег нет! Поэтому желающим разбогатеть советую сразу же плыть отсюда вон на том катере… Подробности у нашего Директора, он умеет рифмовать!

Все понимающе промолчали. Никто из строя не вышел.

– Хорошо! – сказал Режиссер. – Тогда продолжим… Снимаем про нищих, но мюзикл!.. В мюзикле главное – кордебалет! В кордебалете главное – слаженность! Общий успех – твой успех! Кто считает иначе и будет тянуть в кадре на себя одеяло – счастливого пути!

И снова никто из строя не вышел.

– Тогда за работу! – Он сбросил пиджак, вскочил на помост, дал знак музыкантам. – Раз-два-три-четыре! Раз-два-три-четыре! Повторяем за мной! Легкий жанр – самый трудный! Петь, двигаться, улыбаться, не потеть! Четыре задачи по Станиславскому! Раз-два-три-четыре!

Режиссер начал показывать танцевальные движения.

Массовка с трудом пыталась их повторять…

– Раз-два-три-четыре! – командовал Режиссер и участникам, которые не выдерживали ритма, приказывал: – Все! Спасибо! Переходите на второй план! Не мешать! Вы – отдыхайте! И вы!.. И вы!..

Часть массовки, среди которой оказался и юноша – уличный Музыкант, с выражением досады отходили в сторонку. Остальные старательно выполняли команды.

Темп стал усиливаться. С Режиссером осталась небольшая группа пластичных актеров. Их движения на глазах делались более слаженными, переходя в особый вокально-танцевальный

Музыкальный номер 6

Номер напоминал репетиции кордебалета из фильмов «Corus Lane» и «All that Jazz» Боба Фосса, и пелось в нем об удивительном жанре киномюзикла, когда диалог, вокал и танец неразрывны.

В мюзикле все условно! И все по-настоящему, как в жизни…


Во время этого номера массовка, как бы исполняя и роль декораторов, выстроила на наших глазах «Улицу Лондона» и все необходимое, что нужно было для съемок фильма о похождениях капитана Макхита.


Поздно вечером на берегу залива разожгли костры.

У костров расположилась часть киногруппы.

Ужинали. Пили вино. Отдыхали.

Слушали песню заезжего гостя – возможно, А. Розенбаума или А. Макаревича.

Возле Директора сидела Корреспондентка с магнитофоном.

Чуть поодаль – юноша, уличный Музыкант. Рядом лежала скрипка в футляре.

Музыкант листал режиссерский сценарий, но сам иногда посматривал на актрису, играющую Полли.

Та, в свою очередь, бросала косые взгляды на Режиссера и Поленьку Синичкину, о чем-то тихо беседовавших в сторонке…

Корреспондентка брала у Директора интервью:

– Это про что будет фильм?

– Ну, как сказать… Про бандитов, проституток… много песен, много шуток! – привычно срифмовал Директор. – В общем, музыкальное кино… по пьесе… Джон Гей. Писатель был такой, английский. Прочтите!

– Да некогда! – вздохнула Корреспондентка. – Мне материал завтра сдавать… Вы вкратце…

– Ну, если вкратце… Мэкки-нож бандитом был… Разных девушек любил… Жил довольно весело… В конце его повесили…

– Ни фига себе сюжетик! – ахнула Корреспондентка. – Интересно!

Музыкант не выдержал, вмешался в разговор:

– Вы извините… Мне кажется, это не совсем так! Опера – высокий жанр. Там все глубже и серьезней…

– Уйдите, князь! – сказал Директор. – Не возникайте!..

Юноша вздохнул, снова полистал сценарий, потом подошел к Полли:

– Извините… Вы меня не помните?

– Нет! – сухо ответила Полли. Она была уже довольно известной актрисой и к назойливым приставаниям поклонников привыкла.

– Я – музыкант! Я вам съемку еще сорвал в павильоне… Не нарочно…

– Очень приятно! И что?

– Да вот спросить хочу: сцену свадьбы Полли и Макхита снимают завтра?

– Опять сорвать думаете?

– Наоборот! – не поняв шутки, ответил Музыкант. – Я в консерватории учусь! – пояснил юноша. – Музыку сочиняю. У меня есть настоящий свадебный хорал. Хотел вам показать…

– Мне зачем? Режиссеру покажите!..

– Пытался! – вздохнул юноша. – Он всегда занят!..

В это время Режиссер взял Синичкину за руку, направился к морю.

– Он всегда занят! – повторила Полли, сердито глядя им вслед. – А вы – решительней! В кино надо быть пробивным! Вот идите сейчас и покажите… Он будет рад!

– Вы так думаете? – юноша посмотрел на Полли, затем направился вслед за Режиссером и Синичкиной.

Догнал их на дорожке…

Полли вглядывалась в темноту… Увидела, как юноша что-то говорил Режиссеру. Тот нетерпеливо слушал, потом громко спросил:

– Ваша фамилия не Мендельсон? Нет? Тогда исчезните! Другой музыки для свадьбы не требуется!

После чего Режиссер решительно взял Синичкину за руку и они скрылись в темноте…

Музыкант вернулся к Полли.

– Не понравился хорал? – вздохнула Полли, кивнув в сторону ушедшего Режиссера.

– Он – грубый! – сказал Музыкант.

– Он – гангстер! – сказала Полли.

– Вжился в образ! – согласился Музыкант. – Только поэтому я его прощаю! Иначе бы – застрелил…

Полли вздрогнула, впервые с любопытством глянула на Музыканта.

– Как это «застрелил»?.. В каком смысле?

– На дуэли! – пояснил Музыкант.

– А… Ну, другое дело! – успокоилась Полли. – А я подумала – всерьез. Слышала, вы князя Мышкина играли?

– Почему «играл»? Я и есть – Мышкин, – спокойно ответил юноша. – Хотя, может быть… и князь. У Достоевского не зря наша фамилия использована. У меня, знаете, иногда бывает такое аристократическое бешенство… Страшно!

Полли снова с испугом глянула на Музыканта и чуть отсела:

– А на съемки как попали?

– Я вам объяснил: музыку сочиняю. В том числе и оперную… Но пробиться трудно. А здесь все-таки – опера. Про нищих, но – опера! Высокий жанр! И автор – Джон Гей, аристократ… Он понимал! Не только принизить власть, возвысить неимущих – вот была его цель! Это уж потом Брехт все опошлил своей марксистской философией… А в подлиннике – восемнадцатый век! Я изучал. Впрочем, лучше я вам сыграю, если позволите?

– Ладно! Сыграйте! – вздохнула Полли.

– Спасибо! – Глаза Музыканта вспыхнули нездоровым блеском, он нырнул в темноту и тут же появился с инструментом. – Я вас недолго задержу! Я только… – Он поспешно расстегнул футляр скрипки…

… и замер. Футляр был пуст.

– Украли? – ахнула Полли.

– Сперли! – убитым голосом подтвердил князь Мышкин.

– Ах, сукины дети! – взорвалась Полли. – Да и вы – слабоумный! Разве можно оставлять инструмент без присмотра? Это же – съемка! Черт-те какой народ здесь шастает!..

– Да… Конечно… Сам виноват…

– Дорогая скрипка была?

– Не очень… Впрочем, нет… Сам инструмент дешевый… Стандарт. Но музыка… Она – замечательная! – Он вдруг стал мучительно растирать виски. – Теперь вот забуду…

– То есть как «забуду»? – изумилась Полли. – Вы еще ее и не записали даже?

– Я всегда импровизирую… Фиксированная музыка мертва! А возникающая вдруг – живая! И сейчас… я так хотел вам… Ах! – Он бешено стал тереть виски. – Жаль, что вы не слышите! А сыграть – не на чем…

– Ладно… Чего вы? Не мучайтесь! – испуганно заговорила Полли. – Напойте…

– Попробую! – Музыкант запел начало мелодии, потом остановился. – Глупость! Голоса нет… И все это сразу примитивно… Пойдемте! Я попробую исполнить это на крепости!

– На чем?!!

– На крепости!!

Они вошли в один из двориков крепости.

Сквозь зияющие глазницы окон сияли луна и звезды…

Длинные каменные коридоры, перекрытые арочными воротцами, убегали в темноту.

– Это, конечно, не восемнадцатый век! – приговаривал Музыкант. – Но все-таки архитектура! «Застывшая музыка», как говорил Гете. Я давно разрабатываю эту тему. Любое историческое здание можно заставить звучать! Надо только его настроить!..

Он делово прикрыл пару окон фанерой, проверил, как скрипит сорванная с одной петли дверь…

– Сейчас! Сейчас! – пояснял Музыкант. – Я уже днем пробовал… Здесь арки хорошие… И коридоры гулкие, как трубы… Вот подует ветер с моря, и крепость превратится в орган… Да вы присядьте… Вон там, в первых рядах…

Полли, усмехнувшись, села на поломанную коробку из-под апельсинов.

Музыкант вскочил на камень и поднял руку дирижерским жестом…

Стая летучих мышей вспорхнула из темноты…

Ветер… Плеск волн… Скрежет дверей…

Постепенно из звуков и шорохов стал возникать

Музыкальный номер 7

Та самая, главная, музыкальная тема, которая пробивалась к нашему уху с самого начала фильма, с первого кадра, когда Музыкант в городском подземном переходе пытался изобразить ее на скрипке…


И при свете луны в многочисленных коридорах крепости стали возникать люди в белых париках, белых шелковых чулках и туфлях со сверкающими пряжками…

Они выстроились в почетный строй, а затем напомаженный Макхит, скорее напоминавший Фигаро из одноименной оперы, повел под руку Полли, похожую на всех оперных невест в пышных кринолиновых юбках.

Хор гостей, извергая из глубин вокала самые высокие ноты, начал славить новобрачных…


В утреннем морском небе стрекотало несколько военных вертолетов.

Сквозь оптическое наблюдение им были видны островок Чумовой и киногруппа, проводившая подготовку к съемкам… Через треск лопастей доносились обрывки переговоров летчиков:

– Восьмой! Восьмой! Я – Девятый! Что за народ на островке? Чего они делают? Прием!

– Девятый! Я – Восьмой! Вижу людей… Вроде пляшут! Прием!

– Восьмой! Я – Девятый. Спрашиваю: на хрена они пляшут спозаранку! Прием!

– Девятый! Я – Восьмой! А… – треск в наушниках, – …их знает! Разберись! А то нам выйдет боком! Генерал вз… – треск в наушниках, – …устроит! Как слышишь? Прием!

– Восьмой! Слышу хорошо! Задание понял!

Один из вертолетов направился в сторону острова.

Это, собственно, очередной

Музыкальный номер 8,

повествующий словесно, музыкально и зримо о натурных съемках любого кинофильма и включающий в себя привычные для зрителя кинокадры: актеры гримируются прямо на площадке, коней запрягают в экипаж, каскадеры проверяют кинотрюк, помощник режиссера раздает кофе, группа рабочих сколачивает большой помост с виселицей, кто-то спит, лежа на траве, кто-то сидит в наспех сколоченном туалете без крыши и т. д. и т. п.

Все это при показе сверху очень напоминает встревоженный муравейник, но наши кинематографические муравьи, двигаясь в определенном музыкальном ритме, превращали эту привычную картинку в особое музыкальное действо, которое увидеть, правда, может только камера, установленная под небесами…


Идет съемка.

Улица Лондона. Дом с красным фонарем над дверью.

На стене плакат, стилизованный под объявления прошлых времен: на нем рисованный портрет Мэкки, надпись по-английски и трехзначное число – сумма, назначенная за его поимку.

Вдоль стены разгуливает полисмен.

Высоко над фонарем – окна, из которых выглядывают проститутки, свободные от своих утомительных занятий. Они негромко напевают что-то лирическое и сентиментальное типа:

Ах, для чего на рассвете

есть на цветочках роса?

Ах, для чего нежной деве

слезы туманят глаза?

Голос Ассистентки:

– Женщины Макхита. Дубль первый.

Хлопушка.

Девицы в окнах тихо запели:

Пчелка цветы собирает.

Милый целует в уста.

Пчелка к цветочку вернется.

Милый ко мне никогда…

К дому с красным фонарем миссис Пичем тащила за руку упирающуюся Полли.

– Идем! – говорила она. – Сумела выйти замуж за мерзавца, умей быть счастливой до конца!

Она решительно постучала в дверь, а когда та открылась, спряталась в укрытие.

В проеме двери появилась заспанная Дженни в ярком китайском халате.

Секунду она с интересом разглядывала Полли, потом спросила:

– Что вам угодно, сударыня?

– Извините… – забормотала Полли. – Хотела узнать: нет ли случайно среди ваших посетителей джентльмена… по имени мистер Макхит?

– У нас тут не музей, милочка! – ответила Дженни. – «Посетителей» не бывает. Есть гости… Причем инкогнито!..

Она попыталась закрыть дверь, но тут миссис Пичем выскочила из укрытия и потянула дверь на себя.

– Не дури, Дженни! – сказала она. – Нам и нужен инкогнито… Макхит!.. Муж моей дочери Полли!

– Муж? – изумилась Дженни. – И давно это с ним?

– Мы вчера повенчались! – сказала Полли.

– А сегодня его уже ищете в нашем заведении? – Дженни многозначительно улыбнулась. – Видно, темперамент новобрачной оставляет желать лучшего!

– Замолчи, дрянь! – Полли сжала кулачки. – Если мой муж случайно и спрятался у вас, то, уверена, только потому, что его ищет полиция… – Она указала на плакат с портретом Макхита, висевший на стене.

– Тем более стыдно сюда приходить! – гордо сказала Дженни. – Мы не торгуем мужчинами!

– Вот и глупо! – сказала миссис Пичем. – Они делают нас продажными, а мы такие гордые, что стыдимся воздать им той же монетой! Где наша женская солидарность? Он вам платит за ночь десять шиллингов, а я предлагаю сто фунтов!..

– Здесь написано «двести»! – заметила Дженни, переведя взгляд на объявление полиции.

– Сто – вам! Сто – нам! – сердито сказала миссис Пичем. – Это все-таки наш зять…

– И вы готовы сделать дочь вдовой? – ахнула Дженни.

– Дура! – вздохнула миссис Пичем. – Если б хотела, то взяла бы все двести… Каждый получает свое! Я делаю официальное заявление полиции, ты предупреждаешь Мэкки… Волки сыты, овцы целы!..

– Никогда бы не додумалась до такой гадости… – сказала Дженни. – Ладно… Пойду попробую поискать!

Она закрыла за собой дверь.

– Господи! – взмолилась Полли, обращаясь к небу. – Сделай так, чтоб его там не было.

– Господи, не слушай глупостей! – вмешалась миссис Пичем. – Делай, как считаешь нужным!..

В этот момент к миссис Пичем подошел один из полисменов.

– Извините, леди! – сказал Полисмен, отдавая честь. – Краем уха слышал ваш разговор. Вы хотите сделать официальное заявление по поводу разыскиваемого преступника?

– Стойте на посту! – строго сказала миссис Пичем. – Когда потребуется сделать официальное заявление, я подойду к вам…

– Я к тому, что и мои парни интересуются своей долей… – продолжил Полисмен. – Овцы целы, волки сыты… А овчарки? Им тоже надо кушать! Ведь будет погоня… Стрельба… Трудно промахнуться!

– Сколько хотите за промах?

– Из пистолета – шиллингов пять… Из ружья – пятнадцать! Там более точный прицел!

– Десять фунтов за весь салют, и ни пенса больше! – отрезала миссис Пичем.

В этот момент в окне второго этажа появился Макхит.

– Извините, что помешал! – сказал он с улыбкой. – Но мне кажется, разговор касается моей персоны?

– Мистер Макхит! – недовольно заворчал Полисмен. – Вы меня подводите! Я же просил не показываться!

– Мэкки! Ты все-таки здесь? – ахнула Полли. – Какой позор! Я так надеялась…

– Голубка! Я же не у любовницы… Я в официальном заведении! – успокоил ее Макхит. – Где еще спрячешься, если за тобой такая погоня? В связи с этим у меня вопрос к миссис Пичем… Овцы целы, волки сыты, собаки получили кость… А что достанется оленю, за которым охотятся?

– Трепетная лань! – сказала миссис Пичем. – Моя девочка! К несчастью, она вас любит… Если вы этого не видите, вы не олень, а шакал…

Зазвучала фонограмма лирической мелодии. Полли направила взгляд, полный нежности, к своему супругу…

На глаза миссис Пичем навернулись слезы.

– Похоже, это так, Мэкки! – сказала Дженни, появляясь в окне. – Девчонка и вправду влюблена…

– Не вмешивайся, Дженни! – сухо остановил ее Макхит, с любопытством глядя на Полли. – Ты-то умная женщина и знаешь, что всякая любовь имеет свою таксу…

– Может быть! – вздохнула Дженни.

– Но иногда так хочется быть дурочкой. Поэтому я отказываюсь от своей доли в пользу миссис Пичем! Беги, Мэкки!

– Вы – благородная девушка! – сказала Полли, чем приятно удивила Дженни. – А ты, мама? Неужели мы хуже?

– Папа меня убьет! – вздохнула миссис Пичем. – Но благородства нам не занимать… Беги, Мэкки!

– Минуточку, леди! – заволновался Полисмен. – А наша доля? Миссис Пичем, вы делаете официальное заявление или нет?.. Если деньги останутся в казне, мы будем стрелять прицельно!.. Предупреждаю!

– Черт с вами! Стреляйте! – сказал Макхит. – Платить за любовь, так по-крупному!..

Он легко выпрыгнул из окна, чмокнул Полли в щеку и вскочил на подножку проезжавшего мимо экипажа…

– Стой! – Полисмен выхватил пистолет, нажал на курок.

Грохнул выстрел.

Макхит схватился за плечо, из-под пальцев потекла кровь…


– Стоп! – крикнул Оператор… – Снято!

Макхит соскочил с подножки, бодро вернулся на площадку.

– Погоню будем снимать завтра! – сказал он. – А теперь – крупные планы. Мне нужны плачущие лица женщин… Дайте лук или нашатырь!

Ассистентка уже несла очищенную луковицу. Протянула ее миссис Пичем.

– Не надо! – устало отмахнулась актриса, исполнявшая роль миссис Пичем. – Я – профессионал… Снимайте!

Она подставила лицо камере, чуть напряглась… и по ее щеке покатилась слеза…

– Снято! – скомандовал Режиссер. – Теперь Дженни…

– Я тоже попробую без лука, – робко сказала Синичкина. – Когда-то получалось…

Она подставила лицо камере, чуть пошмыгала носом для разбега, и… ее глаза увлажнились.

– Хорошо! Умница! – одобрил Режиссер и нежно погладил Синичкину по голове… Та машинально прижалась щекой к его руке…

Полли с отчаянием наблюдала за этой сценой.

– Теперь Полли! – спохватился Режиссер и, обернувшись, увидел, что по щекам актрисы текут слезы.

– Годится! – одобрил Режиссер – Зафиксируем!

– Нет! – крикнула Полли и закрыла лицо рукой. – Это не снимайте!!! Тебе нужен мюзикл… – Она вытерла слезы, высморкалась. – Дайте лук!..

И сердито глядя на Режиссера, с остервенением стала тереть луковицей щеки…

На нее печально смотрел Музыкант. Его глаза тоже увлажнились…


К острову приближался яркий воздушный шар. В его корзине стояли с подзорными трубами Префект и белокурый Гость в тирольской шляпке.

Морем шар сопровождала кавалькада моторных лодок, наполненная охраной, оркестрантами с духовыми инструментами и коробками с пивом.

Всю эту процессию снимала группа телеоператоров.

Шар завис над прибрежной полосой.

Префект выбросил трап и первым спустился на землю.

За ним начал спускаться Гость. Здоровенные молодцы-охранники выстроили почетный караул.

Оркестр грянул нечто бравурное… Из крепости к ним уже спешил Директор.

За ним – Режиссер, выражение лица которого явно свидетельствовало, что он плохо понимает происходящее…

– Гутен морген, майне либен херц! – закричал радостно Префект, демонстрируя некоторое владение немецким языком. – Их фрое мих зер зи цу зеен!.. Короче – рад видеть! Знакомьтесь: дер директор, дер режиссер… остальное – дер киногруппа. А это, – он указал на Гостя, – наш дорогой компаньон, херр Отто Мария Браун из Германии… Частное телевидение… «филипс-грюндик и K°»… Одним словом, крутой мужик, настоящий новый русский немец!

– Все-таки русский или немец? – тихо спросил Режиссер.

– И еще маленько казах! – сказал Браун. – Город Кустанай. Май либен хаймат… Немецкий театр. Дойче фольклер ансамбль…

– Его муттер и фатер – оба были наши артисты! – подхватил Префект. – И тоже, понимаш, играли когда-то «Трехгрошовую оперу»…

– Йа! – подтвердил довольный Браун. – Бертольт Брехт! Май либен аутор!

– Во, геноссе, какое совпадение! – радовался Префект.

– Но у нас не совсем Брехт! – пояснил Режиссер. – У нас – английский вариант.

– Не принципиально! – тихо вмешался Директор.

– То есть как не принципиально? Очень даже принципиально! – заспорил Режиссер.

– Ты – Мэкки-Мессер? – спросил Браун, разглядывая Режиссера. – Май фатер был Мэкки – мессер…

– А мутер – Полли? – угодливо поинтересовался Директор.

– Йа! – подтвердил Браун. – Она была беременный Полли, а я еще сидел там, – он показал на живот, – и все слушал… музыку… Ейн-цвай-драй-фир… – Он сверкнул глазом, задвигался, запел песенку Мэкки по-немецки…

Телеоператоры дружно направили на него камеры.

– Ну, заводной мужик! – похвалил Префект. – Вот, Россия-мать! Человек простым зародышем в ней был, а все помнит… А чего мы стоим?.. Негостеприимно! Хэрр Директор! Давай! Приглашай гостя! Мы «биир» привезли!

– Какой к черту «биир»? – возмутился Режиссер. – У нас с утра съемка!

– Ну, не все же за рулем? Да здесь и ГАИ нет! – своеобразно отреагировал Префект.

– Вот именно! – сказал Директор и широким жестом пригласил гостей в крепость. – Всех берем на абордаж! Битте-дритте к нам в шалаш!..

Они прошли в небольшое помещение, служившее своеобразным штабом киногруппы. Здесь стояли видеомагнитофон и старенький телевизор…

На стенах висели график съемок и множество фотографий с кадрами отснятого материала. Портреты исполнителей.

Гость начал их с интересом разглядывать, давая комментарии и оценивая:

– О! Гут! Дас ист Полли….. Дженни…

Дас ист бандитен! Мафия! Гут! О, майн либен Бертолт Брехт!

– У нас не Брехт! – снова попытался объяснить Режиссер. – У нас мюзикл по Джону Гею. Джон Гей – первоисточник…

– Да не спорьте вы, герр Режиссер! – зашипел Директор, отводя Режиссера в сторонку. – Какой к черту первоисточник? Теперь он – наш первоисточник!

– Нам обещали госзаказ!

– Госзаказ – капут!.. – заметил Префект. – Накрылся… олимпийским знаменем!

– Слава богу, есть спонсор! – подхватил Директор. – Да еще какой! Дает технику, пленку… Компьютерные эффекты… И практически ничего не требует взамен!

– Практически или ничего? – подозрительно спросил Режиссер.

– Да ерунда… – сказал Префект. – Пиво для рекламы… Сосиски! Нищие любят сосиски? Натюрлих!

– Для немецкого телевидения, – добавил Директор, – придется дать роль ихней телезвезде!

– Что?! – спросил Режиссер так громко, что немецкий гость оторвался от рассматривания фотографий. – Вы уже сговорились?! Кто здесь режиссер, в конце концов?.. Все утверждено! Какую роль? Мужскую? Женскую!

– Йа! – подтвердил Браун.

– И кто ее будет играть?

– Йа! – повторил Браун.

– В каком смысле «йа»? – оторопел Режиссер. – Переведите!

– «Йа» это по-ихнему – «он», – вздохнул Директор. – У них так принято…

– Йа! – подтвердил Браун и неожиданно перешел на довольно четкий русский язык. – Вот фотопробы! – Он разложил на столе фотографии, где был изображен в женских платьях. – Полли… Дженни…

– Это в китайской опере мужчины играют женщин! – сказал Режиссер, разглядывая фотографии.

– У нас тоже! Зритель это любит! – сухо сказал Браун и достал кассету. – А теперь – видеопробы… Это у вас что? – спросил он, указывая на телевизор.

– Телевизор.

– Отправьте в Кустанай. В сиротский дом! – Он сделал жест. Мгновенно охранники внесли огромный телевизор, компьютер и видеоприставку.

– Музыкальный номер: Мэкки и одна из его женщин!

– Кто – Мэкки? – спросил Режиссер.

– Вы! – сказал Браун. – Компьютерный монтаж!..

Он нажал кнопку, и на экране возник

Музыкальный номер 9,

в котором компьютерный «Режиссер – Мэкки» довольно лихо на псевдонемецком языке пел и танцевал с полногрудой женщиной, которую забавно изображал мистер Браун.

Все это происходило в типичной баварской пивной и сопровождалось пением посетителей и стуком огромных пивных кружек…


Номер закончился восторженными восклицаниями Префекта и Директора. Охранники радостно поаплодировали.


Режиссер был мрачно-задумчив.

– Кого из женщин вы хотите заменить? – наконец спросил он.

– Это уж вам решать! – господин Браун неожиданно ласково потрепал Режиссера по щеке. – Майне либе Мэкки!..


Над островом кружил вертолет.

Сверху было видно, как вдоль крепости вывели несколько карет.

Трюкачи, одетые в форму английских полисменов, приготовились к съемке.

Помощник Режиссера раздавала ружья и пистолеты…

– «Погоня! Дубль первый!» – скомандовала Ассистентка Режиссера.

Хлопушка.

Макхит вскочил на подножку кареты…

– Стой! – крикнул полисмен, и раздался выстрел.

Макхит схватился за плечо. Из-под пальцев засочилась кровь…

Превозмогая боль, он столкнул кучера и погнал лошадей… Карета с полисменами понеслась за ним…

Грохотали выстрелы…

Полисмены картинно падали в придорожную пыль…

Вертолеты кружились над островом, наблюдая за съемкой.

Сквозь грохот лопастей прорывались отрывки переговоров:

– Восьмой! Я – девятый!.. Что у них за разборка? Совсем ох… – треск, – …ели?

– Я – восьмой! Вижу разборку! Вижу! Но думаю – холостыми бьют!

– Восьмой! Я – девятый! Думать будет трибунал! А ты что видишь, то и принимай решение! Не то – чревато боком! Как понял?

– Девятый! Я – восьмой! Понял хорошо. А что именно – не понял!

– Даю сигнал к зачистке территории!

– Уй… Е!..

– Восьмой! Отставить разговоры! Я кому – тебе сказал?!

Вертолеты перестроились и приготовились к снижению…

Экипаж с Макхитом, сопровождаемый автомобилем с операторами, выскочил на дорогу перед открытой площадкой…

На площадку с грохотом опустился вертолет.

Кони сбились… Встали на дыбы…

Сзади подлетел экипаж с полисменами…

Из вертолета высыпал взвод вооруженных десантников в масках….

Впереди бежал Майор с мегафоном и пистолетом. Из пистолета он периодически палил в воздух. В мегафон выкрикивал короткие команды:

– Бросай оружие!.. Всем лежать!.. Лицом в землю!..

– Вы что, с ума сошли? – крикнул Режиссер. – У нас – съемка!

– Ща всех сниму от пуза веером! Лежать!!! Взвод! Занять территорию! Окопаться!!!

Помещение крепости было мгновенно переоборудовано в своеобразный блиндаж.

Поставили стол. Лавку. Керосиновую лампу. Небольшой сейф.

Повесили карту острова со стрелками боевой операции.

Десантники свалили в угол реквизированное оружие: пистолеты, ружья.

Майор сел за стол. Закурил.

Десантники ввели Режиссера и Директора.

– Я протестую! – сказал Режиссер. – Мы – кинематографисты. Снимаем кино…

– Разберемся! – мрачно перебил его Майор. – Кинематографисты… Вам только бы армию чернить!.. Где разрешение на съемку?

– Вот! Пожалуйста… – Директор поспешно достал бумагу. – И подпись Префекта…

– При чем тут «префект-дефект»? – Майор отшвырнул бумагу. – Мне от коменданта ксива нужна. Это – секретный военный объект.

– Остров?

– Не остров, а «база особого назначения»…

– Господи… Ну откуда мы могли знать? – ахнул Директор.

– И не должны знать… Военная тайна!.. Откуда оружие?

– Да какое оружие? – засуетился Директор. – Муляжи… Восемнадцатый век.

– Какой век? – усмехнулся Майор и, подойдя к куче оружия, извлек оттуда пистолет. – Это «макаров»… С полным боекомплектом! – К удивлению Директора и Режиссера, он вынул из пистолета обойму. – Что вы мне лапшу вешаете?! Она в армейский паек не входит!!

– А… – начал соображать Директор. – Это, наверное, у кого-то из охранников немца отобрали…

– У кого?! – замер майор.

– Немец к нам прилетел. На воздушном шаре… Спонсер…

– То есть как это «прилетел»?.. Как Руст, что ли?! – У Майора гневно заходили желваки. – Ну, мужики, вы даете… Думал – просто инцидент. А это – «ЧП» по всем штабам! Вам это будет чревато боком!.. – Он повернулся к десантникам. – Взять немца! Живым!

Десантники надвинули маски на глаза и исчезли.

– Так! – продолжал Майор, расхаживая перед арестованными. – Кино, значит, снимаете? Зря! Я когда был пацаном, всегда в экран из рогатки стрелял. Как чувствовал, от него добра не жди. Ну ничего! На то и голова у солдата, чтоб думать, а мозги, чтоб соображать! Я где нормальный, а где беспощадный! Я могу и в чистом поле стенку найти и к ней приставить!

Десантники ввели Отто Брауна. Немец был слегка помят, но смотрел холодно и спокойно.

– Так! – оглядел его Майор. – Гутен морген, гутен таг!

– И вам того же! – дерзко ответил немец.

– Документы попрошу!

– Сначала вы!

Наступила пауза. Майор начал багроветь.

– Мои до-ку-менты, – сказал, растягивая слово по слогам и надвигаясь на Брауна, – вот тута… на плечах! – и ткнул пальцем в свои погоны.

– А мои документы, козел ты эдакий, – на груди! – неожиданно лихо по-блатному крикнул немец и рванул на груди рубаху, обнажив перед собравшимися огромную татуировку. – Ты, фраер набушмаченный, помой фары и не при бугром! Ты кому ломаешь вытирку?! На кого варганку крутишь?! Да у меня такие рогачи беспредельные Шопена лабали за две птюхи с тюмени на Караганду!!!

Далее немец неожиданно перешел на резкий гортанный казахский язык, что выглядело еще страшнее…

Майор оторопел и сделал шаг назад.

– Так… Аллее ферштеен! – забормотал он и, нагнувшись, схватил оружие, которое, к сожалению, оказалось картонным пистолетом. – Это тебе, гад, будет чревато… За такие слова!

Он стал с отчаянием жать на курок, который не нажимался.

– Отставить!

В помещение бодро вошел пожилой генерал в высоких резиновых сапогах. За ним вошел адъютант с большим чемоданом и спиннингами.

Десантники встали по струнке.

Майор отдал честь:

– Товарищ Генерал! Разрешите доложить! На острове задержана вооруженная группа…

– Киногруппа! – поправил Режиссер.

– Отставить! – оборвал его Генерал и добавил, обращаясь к Майору: – Докладывайте!

– …вооруженная группа, – продолжал Майор, – в числе которой иностранный… германец… перелетевший границу… путем воздушного шара…

Генерал перевел взгляд на Брауна, и его лицо озарилось простодушной улыбкой:

– Отто! Ты ли? Ядреный корень!

– Михалыч! – крикнул Браун, и они бросились друг другу в объятия.

Собравшиеся изумленно уставились на них.

– Вот так сюрприз! Е-ка-ле-ме-не! Я ж тебя сколько лет не видел? – радовался Генерал и пояснял: – Это – Отто! Наш партнертто ГДР-е! Западная группа. Танки покупал… списанные! Не чаял с ним встретиться и вдруг… Ну, улет! Майор, молодец! Подарок мне устроил!

– Стараемся, товарищ Генерал! – быстро перестроился Майор.

– Как ты здесь, Отто? Каким ветром?

– Западным! – пошутил Браун. – Кино хочу купить.

– Кино? Это здорово… А я смотрю – лица знакомые! – радовался генерал, глядя на Режиссера. – И актрисочки симпатичные бегают!

– Но не дают снимать. Говорят – секретный объект, – робко заметил Директор.

– Секретный! – подтвердил Генерал. – Я сюда на рыбалку езжу. Окунь здесь клюет, как чумовой… Поэтому и остров так прозвали! Чумовой! Но вам разрешаю, по дружбе… Снимайте! Вот нас с Отто снимите на память! Боевые друзья… «Встреча на Эльбе»…

Он обнял Брауна.

– Конечно… Конечно! – обрадовался Директор. – Сейчас оператора приглашу…

– Подождите вы… – недовольно остановил его Режиссер. – Какая «Эльба?» У нас – другой фильм. Мюзикл.

– Что еще за «мьюзикл»? – поморщился Генерал. – Песни-танцы? Это я люблю. Сам в самодеятельности начинал… Где инструмент? – Адъютант мгновенно раскрыл чемодан, в котором оказался аккордеон. Генерал быстро водрузил его на себя, провел пальцами по клавиатуре. – По телику все рокеров с гитарами показывают… Пузочесы!.. А настоящей песни не дождешься! Эх!.. – он развел меха и запел.

Адъютант и Майор подхватили. Десантники быстро перестроились в традиционный военный хор.

В дверях появился оператор с камерой, начал снимать

Музыкальный номер 10

По характеру это было нечто среднее между традиционной русской песней типа «На муромской дорожке стояли три сосны» и «Служили два товарища у нас в одном полку…».

Режиссер ошалело несколько минут слушал ее, потом тихо вышел из блиндажа…

…на вечернюю набережную острова.

Мрачный Режиссер шагал к морю.

Его мгновенно окружили несколько корреспондентов с магнитофонами и видеокамерами.

Сыпались вопросы, на которые Режиссер сквозь зубы ронял ответы…

– Фильм покажут под Новый год?

– Не знаю…

– А в чем его концепция?

– Не знаю…

– А если в двух словах?

– Я и сказал в двух: «Не знаю»!

– Финал скоро?

– Надеюсь, что да…

– А что по сценарию в финале?

– Мэкки арестуют и повесят!

– Это будет смешно?

– Да уж куда веселей?!

Корреспонденты отстали, зато обступили «нищие и убогие», тянули руки…

– Рольку бы нам! Рольку!

– Нету у меня ролей! Кончились…

– Ну, хоть реплику…

– И реплики кончились!

– А мы и молча согласны…

– Вот и молчите!!

Нищие отцепились.

Но появились взбудораженные проститутки… Их вела разгневанная миссис Пичем.

– Это как понимать? Вместо нас мужики будут сниматься? – кричала она. – Все у нас отняли! Юбки! Колготки! Роли! Тогда отдайте свои причиндалы, раз не нужны!

Женщины со смехом попытались ухватить Режиссера за штаны, он с трудом вырвался. Побежал к морю.

За ним бежал Декоратор:

– Товарищ Режиссер! Мы эшафот сколотили…

– Какой эшафот?

– Ну, где Мэкки вешают… Вам бы надо утвердить!..

– Не хочу… Я вам доверяю!

Декоратор отстал, но на пути Режиссера вдруг появилась Полли с чемоданчиком в руках.

– Ты не мучайся… – тихо сказала она. – Раз надо кого-то заменить, пусть это буду я… Я исчезну…

– Почему это вы? – рядом появилась Дженни. – Жена важнее, чем любовница!..

– Только не в этом фильме! – сказала Полли.

– Но вы как актриса – лучше! – настаивала Дженни.

– Кто это вам сказал? Я в кадре плакать не умею… – пробормотала Полли и расплакалась…

Режиссер молча смотрел на женщин.

И тут к нему подскочил Музыкант.

– Это издевательство!! – забормотал он. – …Вы художник или нет?.. Плюньте на этих мафиози… Что они понимают в опере?! Опера – высокий жанр. В ней главное – любовь! У меня есть музыка… Вот ноты! – Он стал совать Режиссеру исписанные нотные листы.

– Ты меня достал, мальчик! – зарычал Режиссер и схватил Музыканта за ворот. – Для кино нужны деньги! У тебя есть деньги? Нет? Тогда исчезни! У кого деньги, тот и заказывает музыку!

Музыкант отпрянул. Листки с нотами рассыпались по песку.

– Хорошо! – забормотал Музыкант, собирая разлетевшиеся листки. – Я вас заставлю выслушать. Я найду средства!

– Вот тогда и поговорим!

Режиссер на бегу стянул рубаху, штаны и с разбега нырнул в морскую волну…

Зазвучала музыка. Засеребрилась вечерняя морская вода.

Странные причудливые блики закружились вокруг плывущего под водой Режиссера…

И он сам, погружаясь в глубину, стал принимать какое-то причудливое очертание… Почти рисованное… Рядом возникли обнаженные женщины, напоминавшие русалок.

Они закружили рисованного Режиссера в каком-то плавном эротическом танце.

Впрочем, это уже и был

Музыкальный номер 11,

проще говоря, клип, выполненный в жанре компьютерной графики.


Рисованный танец закончился. Тело Режиссера, сплетенное с грудой женских тел, замерло в оргазме на экране компьютера… Вода вспенилась разноцветными пузырьками. Появился улыбающийся Нептун с лицом, напоминающим лицо Генерала. В руках он держал пивную кружку.

– «Unzere beer – ihre fantazion!» – сказал Нептун и подмигнул…

– Наше пиво – ваша фантазия! – перевел Браун, сидевший за монтажным столом, и выключил экран. В «блиндаже», кроме него, у экрана сидели Генерал, Префект, Директор. Чуть в сторонке – Режиссер.

– Ну, улет! – одобрил Генерал и глотнул из кружки реального пива. – И ты можешь любого туда, – он указал на экран, – запузырить?

– Натюрлих! – ответил за Продюсера Префект. – Двадцать первый век! Компьютер – он и «фатер», он и «мутер»! Верно рифмую, пан Директор?

– В общем, да! – неуверенно сказал Директор и повернулся к Режиссеру: – Вы поняли идею, маэстро?

Режиссер не ответил. Отрешенно смотрел на экран.

– Наш коопродюсер… господин Браун предлагает нарезать отснятый материал на клипы… – Директор достал счетную машинку. – Отснято полторы тысячи метров… Если нарезать по сто… сто пятьдесят… – защелкал машинкой… – Получаются… хорошие деньги… На них можно отснять оставшуюся часть фильма…

– И по новой нарезать! – радостно добавил Префект.

– Кого нарезать?! – ошалело спросил Режиссер. – Зачем нарезать?

– Чтоб выпускать в кассетах! – пояснил Директор. – Если вы, маэстро, конечно, согласны…

– Я? А при чем здесь я? Я вообще не нужен! Без меня берут мое лицо, голос… Спаривают с кем хотят!

– На все есть авторское право… За это он готов платить! – заметил Директор. – «Копи райт, копи райт – кого хочешь, выбирайт!»

Режиссер тупо посмотрел на Директора, потом вдруг зло произнес:

– Хорошо! Но – в банке!..

– Найн проблем! – кивнул Браун. – «Дойчбанк»? «Сити-банк»?

– В банке с пивом!! – крикнул Режиссер. – Чтоб открыли, а оттуда я с голыми бабами!..

Наступила пауза.

– Улет! – ахнул Генерал. – И такое, оказывается, можно?!

Никто не успел ему ответить. Дверь «блиндажа» распахнулась, и влетел взволнованный Майор.

– Товарищ Генерал! – закричал он. – На острове «ЧП»! Террорист!!!


Звучала тревожная музыка.

Во дворе крепости замелькали фонари и факелы. Испуганные обитатели острова бежали к центральному дворику, где были сколоченны высокий помост и виселица. Выскочившие из «блиндажа» смешались с толпой.

Взволнованный Майор докладывал на бегу Генералу:

– Псих какой-то, товарищ Генерал! Обмотал себя взрывчаткой и грозится рвануть, сука!

– Откуда взрывчатка? – рявкнул Генерал.

– Так на рыбалку ж летели… – пробормотал Майор. – Думал – вдруг клева не будет?..

– Ну, Майор! – задохнулся Генерал. – Это тебе будет чревато!..

Они протиснулись во двор.

На помосте в лучах прожекторов стоял Музыкант, обвешанный пакетами. В руках он держал гранату и пачку бумаг.

– Князь! – закричал Директор. – Слазь! Я кому сказал… Князь!

– Перестаньте рифмовать, черт вас подери! – Режиссер зажал Директору рот… – Всем молчать! Говорите, Музыкант! Ваши условия!

Толпа смолкла.

– Я ничего особенного не прошу… – тихо сказал Музыкант. – Я хочу, чтоб прозвучала моя музыка… Я написал для финала… Апофеоз! Это – опера…

– Хорошо! – сказал Режиссер. – Оркестранты, возьмите ноты!

«Слепые» музыканты стали робко протискиваться к помосту, Музыкант кинул им пачку бумаг.

– Надо, чтоб все участвовали! – сказал Музыкант. – Я иду по сценарию… Это ведь и ваш замысел…

– Договорились! – сказал Режиссер. – «Финал». Дубль первый!

Он снял пиджак и оказался в белоснежной рубахе, в которой преступников обычно ведут на казнь.

– Не пущу! – повис на Режиссере Директор, но Мэкки – а это был уже Мэкки – оттолкнул его и решительно направился к эшафоту…

Его хватали за руки нищие и бродяги, пытались что-то говорить любившие его женщины, но он отшучивался и решительно продвигался к помосту…

Легко вспрыгнул.

Подошел к петле.

Встал на лавку.

Сунул голову в петлю…

– Что дальше? – спросил он у Музыканта. – Командуйте!

– Это вы командуйте! – тихо сказал Музыкант. – Вы – режиссер. Я умею только дирижировать…

– Я те подирижирую! Брось гранату, сука! – крикнул Майор, но Генерал заткнул ему рот ладонью…

– Всем приготовиться к съемке! – скомандовал Режиссер. – Надеть парики и костюмы… У нас – восемнадцатый век!

– Правильно! – тихо сказал Музыкант.

– И пусть пойдет снег. Это – важно! Ведь все случилось под Новый год!

– Совсем охренел! – тихо изумился Генерал. – Какой снег в августе?

– Это как раз «ноу проблем»! – сказал Директор. – Чего-чего, а снега у нас по дешевке всегда достать можно…

– Пошел снег! – крикнул Режиссер.

Завыли ветродуи, на двор посыпался и начал кружить белый снег…

Толпа нищих начала поспешно переодеваться в камзолы и парики…

– Ну, улет! – похвалил Генерал…

– Свет на меня! – скомандовал Режиссер.

Прожектор высветил его бледное лицо.

– Камера!

– Есть камера!

– Звук!

– Есть звук!..

– Бери меня средним планом! – крикнул Режиссер. – Я текст не помню… Потом переозвучим… А сейчас – последнее слово… Буду говорить всякую лабуду…

Он оглядел преобразившуюся массовку, улыбнулся:

– Леди и джентльмены! Господа артисты! В общем, ребята! Это у нас финал! И снять его надо слаженно, четко, не переигрывая… И чтоб было весело! Такая у нас работа! Не тяжелее других и не легче… Просто кино с музыкой… Вот все, что хотел вам сказать Мэкки в последнюю минуту… А теперь, Музыкант, давай!.. Чего ты там насочинял?..

Музыкант взмахнул руками…

Музыкальный номер 12

Это и был тот оперный финал с хором, оркестром и танцем, в котором соединились мелодия Музыканта и танец, который репетировал Режиссер.

Дворик задвигался, затанцевал…


Снег усиливался.

Музыкант вдохновенно размахивал руками, пока не подошла кода… Тогда он в азарте вскинул руки, и… граната полетела куда-то в сторону….

– Ложись! – крикнул Генерал.

Все в ужасе упали на землю.

Но граната, как и положено на съемках, взорвалась сотней новогодних петард и фейерверками во всех окнах крепости…

Все, смеясь, начали подниматься со снега…

Счастливый Режиссер шагнул к своей киногруппе, забыв, что у него на шее петля…

Лавка выскочила из-под ног.

Раздался общий крик, но… виселица не выдержала и свалилась на помост.

Директор первым вскочил на помост, помог Режиссеру подняться.

– Халтура! – крикнул Режиссер. – Кто ставил виселицу? Всех уволю!.. И массовка ужасно двигалась! Я же показывал! Раз-два-три-четыре!.. Раз-два-три-четыре! А ну, еще дубль! – Он вместе с Директором вновь поставил виселицу, влез на скамейку, сунул голову в петлю.

– И запомните, будем снимать, пока не получится как надо… Начали!..

Вновь грянула музыка. Пошли титры.

А Режиссер все совал голову в петлю… а виселица падала… а он снова и снова лез на скамью…

Любимец бога

Когда акционерное общество «Московит» и американская корпорация «MGSI int ING» предложили мне сочинить заявку на сценарий фильма о царе Соломоне, я радостно согласился, ибо этот библейский мудрец давно занимал мое воображение…

Однако после первых же строк почувствовал, что суховато-четкий язык заявки губителен для изображаемой эпохи, поэтому стал писать нечто вроде киноповести или кинопоэмы… «Напишу кинопоэму, – подумал я, – а потом, если будут настаивать, разрифмую ее обратно в «синопсис»…»

Так появилась эта небольшая киноповесть для будущего фильма.

Жанр публикуемого произведения на данный момент я бы определил так: «НАЧАЛОСЦЕНАРИЯИЗКОТОРОГОМНОГОЕУЖЕЯСНО…»

Осталось чуть-чуть дописать последние две трети сценария, дать почитать друзьям, а продюсеров и потенциальных режиссеров уговорить, что незаконченная вещь больше расскажет о будущем произведении, нежели краткий его пересказ…

Март, 1993, Москва

Начало сценария, из которого многое уже ясно

Библейский пейзаж

Гора Гаваон. Звездная ночь

«…за то, что… не просил себе долгой жизни, не просил себе богатства, не просил себе душ врагов твоих, но просил себе разума, чтоб уметь судить, вот Я сделаю по слову твоему. Вот, Я даю тебе сердце мудрое и разумное, так что подобного тебе не было прежде тебя, и после тебя не восстанет подобный тебе. И то, чего ты не просил. Я даю тебе и богатство, и славу, так что не будет подобного тебе между царями во все дни твои…»

Так говорил Господь царю Соломону, явившись ему во сне на горе Гаваон.

И все обещанное свершилось.

Но сон повторяется, и вновь, и вновь видит царь жертвенник на вершине, звезды в небе и слышит Голос Его…


Склоны горы Ватн-эль-Хав

Виноградники, раннее утро

Это – место уединенных прогулок царя, место размышлений и потаенной беседы с природой, ибо дана ему была такая мудрость, что постиг он язык птиц и зверей, умеет истолковывать запахи цветов и трав, понимает, о чем шумят листья олив и кипарисов…

Соломон в это утро одет в простую удобную одежду – кожаные сандалии, хитон из сурового полотна. Лишь на левом плече – дорогая скрепка из массивного зеленого золота в форме свернувшегося крокодила – символ бога Себаха, покровителя одной из многочисленных царских жен-язычниц.

– Фьють! Фьють! – Пестрая птица тревожно запрыгала с ветки на ветку, закружилась над головой Соломона.

– Фьють! Фьють! – ответил он ей свистом и пошел за ней в глубину густого кустарника.

Несколько пестрых птиц тревожно носились над гнездом, укрепленным в сплетении ветвей. Соломон приблизился, сунул в гнездо руку, достал оттуда извивающуюся змею.

Змея злобно зашипела в лицо царю:

– Ш-ш-ш-ш!

– Ш-ш-ш-ш, – ответил ей он на ее языке, и змея послушно спрятала жало.

– Ч-ч-ч-ч, – сказал ей царь, открывая дорогу среди камней.

– Ч-ч-ч-ч, – поблагодарила змея и скрылась…

Царь еще немного прошел рощей, как вдруг до его слуха донесся тихий женский голос. Голос напевал песенку, бесхитростную песенку, которую любят напевать девушки здешних поселений:

…На ложе моем ночью искала я того,

которого любит душа моя,

искала его и не нашла его.

Встану же я, пойду по городу,

по улицам и площадям,

и буду искать того,

которого любит душа моя,

искала я его, и не нашла его…

Царь пошел на голос и вскоре вышел к виноградникам, раскинувшимся на склоне горы и отгороженным невысоким забором из сваленных камней.

Там среди рядов широколистного кустарника ходила рыжеволосая девушка и укрепляла лозу. На вид ей было лет 14, она была стройная и смуглокожая, и легкое голубое платье подчеркивало изящность ее фигуры. Соломон залюбовался ею, притаившись за каменным забором.

Поднимись ветер с севера

и пронесись с юга,

повей на сад мой —

и польются ароматы его…

И словно по заказу, порыв ветра пронесся по винограднику, зашумел широкими листьями, подхватил полы платья и обнажил стройные длинные ноги, и круглый, как чаша, девичий живот, и четкую линию, разделявшую ноги снизу доверху и расходящуюся там надвое, к выпуклым бедрам…

Царь весело рассмеялся, обнаружив себя.

Девушка вскрикнула, обхватила края платья, пытаясь сдержать их, но ветер не унимался, и тогда она села на землю и, смущаясь, закрыла лицо руками.

Соломон легко перепрыгнул изгородь, подошел к девушке, улыбаясь, тронул ее за руку:

– Что ж ты испугалась, глупенькая? Звала ветер, и он повеял на сад твой…

– Это – песня, – тихо сказала девушка. – Я не звала. Это – песня.

– Спой же ее до конца, – сказал Соломон. – Каков там следующий куплет?

– Не помню…

– Хитришь! – засмеялся царь. – «Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его…»

Он помог ей подняться, отвел руки от ее лица, и теперь она впервые посмотрела ему в глаза:

– Кто ты?

– А ты?

– Я первая спросила…

– Я первым тебя увидел… И первым подумал о тебе.

– Что подумал?

– Я подумал: вот девушка, которая мне очень нравится… Ибо она прекрасна…

И глаза ее голубиные… И волосы ее, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской… И зубы, как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни… И как лента алая, губы ее и уста любезны…

Он привлек ее и нежно поцеловал. Она не отстранилась, но смотрела чуть испуганно:

– Ты всем девушкам говоришь такие слова?

– Всем, – признался Соломон. – Но подумал так впервые. А слова, соединенные с мыслью, суть истина. Скажи и ты, что думаешь обо мне…

– Я думаю, ты не из бедных селян, раз пришел оттуда, из царского сада. На тебе простая одежда, но пряжка из золота и стоит дороже, чем весь виноград, который мы с братьями соберем с этих кустов…

– Ты наблюдательна, красавица, – похвалил Соломон. – Но ты не сказала главного – нравлюсь ли я тебе?

– Не знаю… Наверное… Боюсь подумать…

– Боишься? Почему?

– А вдруг ты из свиты Адонирама, сборщика податей? И тогда меня накажут за то, что не работаю, а болтаю с тобой.

– Я не из свиты Адонирама, – сказал Соломон. – Я из свиты царя. Я его телохранитель. С детства я был похож на него, и нарекли меня так же – Соломон. Я – его тень, куда он, туда и я. Но сегодня ночью мы расстанемся: царь останется во дворце, а я приду к тебе, если, конечно, ты позволишь…

Он привлек ее к груди и страстно зашептал на ухо:

– Теплота твоей одежды благоухает лучше, чем мирра… И когда ты дышишь, я слышу запах от ноздрей твоих, как от яблоков… Сестра моя, возлюбленная моя, ты пленила сердце мне… Как зовут тебя?

– Суламита… – прошептала девушка, слабея от ласк царя.

– Как прекрасно имя твое… «Соломон – Суламита…» Имена похожи и перетекают друг в друга, как вино из кувшина в бокал. Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста, мед и молоко под языком твоим… О, иди скорей ко мне, ибо изнемогаю от желания…

– Нет… Возлюбленный мой… не сейчас… Братья мои стерегут виноградник мой…

– Тогда скажи, где дом твой?.. Я приду сегодня ночью…

– Заклинаю тебя, любимый… Заклинаю сернами и полевыми цветами, не тревожь возлюбленную, пока она не позволит… Ибо братья мои стерегут дом мой и страшны они во гневе…


С шумом раздвинулись кусты. Суламита в испуге отпрянула от царя.

На дорожке появились двое мальчиков: старшему было лет десять, младшему – лет пять. Старший держал в руках палку, младший – камень. Лица их были суровы…

– Братья… – начала что-то объяснять Суламита, но старший прервал ее:

– Отойди, сестра!

А младший добавил:

– Отойди, Суламита, когда говорят мужчины!

Суламита отошла, а братья двинулись к царю…

С трудом сдерживая улыбку, Соломон сказал:

– Двое против одного! Не очень честный бой…

– Можем биться по одному, – сказал старший. – Но знай, это будет семь поединков… Нас – семеро братьев, и честь сестры священна для каждого…

– Тогда я хочу поговорить с самым старшим… Где вы живете?

– Забудь дорогу в наш дом! – сказал младший.

– Прежде чем забыть, надо запомнить… Итак, где дом ваш, ревнители чести?

– Там, за рекой… Через мост, что выше Силоама… У источника…

– Забыл, – сказал царь. – А пока – объявляю перемирие…

Он отстегнул золотую пряжку и протянул старшему:

– Передай это своему отцу, мальчик…

– Наш отец умер.

– Тогда отдай старшему в доме… Он поймет цену этой вещицы…

– Старший – я! – сказал старший. – И цену этой вещицы я знаю… – Он размахнулся и зашвырнул золотую пряжку за каменный забор. – А теперь беги, пока мы тебя не поколотили…

Царь секунду смотрел на гневные лица мальчишек, потом издал громкий крик и побежал через кусты виноградника.

Мальчишки со свистом и гиканьем кинулись за ним…

Суламита со счастливой улыбкой смотрела ему вслед и шептала слова, которые потом будут венчать одну из самых лучших песен в мире:

«Беги, возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических».


Дворец царя Соломона. Трапезная. Утро

Утреннюю трапезу царя разделяли с ним его многочисленные сыновья, рожденные в его громком разноплеменном гареме.

Десятка два юношей разных возрастов – бледнолицых, темнокожих, рыжих, черноволосых – сидели за длинным мраморным столом по обе стороны от царя. Чуть поодаль, за отдельными столиками, приготовились писари со свитками папируса, ибо завтрак, по установленным царем правилам, посвящался не только приему пищи, но беседе с детьми и поучениям, которые потом становились притчами, нужными всем людям.

Из женщин к завтраку допускалась лишь мать Соломона, но к пище не прикасалась, и глаза ее были полузакрыты…

– Ну, вот… сыновья мои драгоценные… – произнес Соломон, и сразу за столом воцарилась тишина, а писари склонились над свитками. – Послушайте наставление отца и внимайте, чтобы научиться разуму, ибо и я был сын у отца моего, нежно любимый и единственный у матери моей…

Соломон чуть склонил голову в сторону Вирсавии, и юноши повторили его жест, оказав бабушке почтение.

– …И отец говорил мне: да удержит сердце твое слова мои, храни заповеди мои и живи. Приобретай мудрость… Не оставляй ее, и она будет охранять тебя… И пусть мудрые наследуют славу, а глупые бесславие…

Соломон встал и начал двигаться вдоль длинного стола, обращаясь к каждому из сыновей и заглядывая каждому в глаза, словно проверяя, понимает ли тот значение слов.

– …Не отказывай в благодеянии нуждающемуся, когда рука твоя в силе сделать это.

– Не говори другу твоему: «Пойди и приди опять, и завтра я дам», когда имеешь при себе.

– Не замышляй против ближнего твоего зла, когда он без опасения живет с тобою…

Юноша, к которому были обращены эти слова, кивнул в знак согласия и, повернувшись к одному из братьев, погрозил ему пальцем…

– Не будь лжесвидетелем на ближнего своего, – остановил его Соломон, – не говори: «Как он поступил со мною, так я поступлю с ним…»

– Я с ним никак не поступал. Он – лжец! – закричал тот, на кого указали, и вскочил, сжав кулаки. Сосед попытался его усадить…

Соломон насупился:

– Сядь, Елеазар! Начало ссоры – как прорыв воды, оставь ссору прежде, нежели разгорелась она… Благоразумие делает человека медленным на гнев, и слава для него – быть снисходительным к проступкам…

– Снисходительным?! – взволнованно продолжал вскочивший. – Отчего ж ты сам, о великий царь, не снисходителен к проступкам детей своих?!. И не твой ли гнев – причина моего вчерашнего наказания?

– Сядь!! – крикнул Соломон.

– Не могу! – сказал Елеазар и заплакал…

Соломон с удивлением смотрел на него.

Один из юношей, тот, что выглядел постарше других, пояснил:

– Сказано тобою: «Кто скупится на розги, тот не любит сына своего…» Эту мудрость он познал своей задницей…

Все засмеялись.

Соломон тоже печально улыбнулся.

– На разумного сильнее действует слово, чем на глупого сто ударов, – сказал Соломон. – И всякое познание мудрости есть благо. Ученая задница достойна скорее других сесть на трон.

Наступила тишина.

И даже Вирсавия чуть приоткрыла глаза…

– Сколько ударов претерпел ты, Елеазар? – спросил Соломон.

– Тридцать…

– Тридцать мгновений позволяют тебе восседать на моем троне…

Он сделал широкий жест, приглашая Елеазара занять опустевшее место.

Тот нерешительно пошел, сопровождаемый завистливыми взглядами братьев, приблизился к трону, потом влез на него и уселся, превозмогая боль…

– Раз… Два… Три… – начал Соломон считать мгновения…

Лицо Елеазара выражало страдание и блаженство…

Сыновья возбужденно зашумели.


– Кто еще готов за такую плату поцарствовать? – спросил Соломон.

– Я!.. Я! – закричали сыновья и бросились к отцу, отталкивая друг друга.

– Готов снести сто ударов!

– А я двести!

– А я пятьсот!!!

Соломон в ужасе смотрел на обезумевших сыновей, потом тихо произнес:

– Много вижу достойных седалищ, но царством должна управлять голова! Мудрый сын слышит наставления отца своего, буйный не слышит и обличения. Ступайте прочь! Ибо гнев царя как рык льва, и горе тому, кто не распознает его вовремя…

Сыновья, оробев, пошли к выходу… Соломон жестом отослал вслед писарей и охрану.


Теперь они остались за столом вдвоем: мать и сын.

Не глядя на Вирсавию, царь стал молча есть и запивать пищу вином.

Вирсавия наблюдала за ним, и глаза ее были печальны…

Поев, Соломон вытер губы салфеткой и сказал:

– Премудрость построила себе дом, вытесала семь столбов его, заколола жертву, растворила вино, приготовила трапезу; послала слуг своих провозгласить: кто неразумен, обратись сюда! И скудоумному сказала: идите, ешьте хлеб мой, пейте вино, мною растворенное…

– Хватит, Соломон! – устало прервала его Вирсавия. – Хватит премудростей, которых и я уже не понимаю… Говори не для вечности, говори для мамы… Для старой своей еврейской мамы, которая сидит напротив и у которой болит голова…

– Хорошо! – улыбнулся царь. – Что хочет услышать моя любимая еврейская мама?

– Зачем ты мучаешь мальчиков и меня тоже?

– Тебя?!

– Дети – руки женщины, внуки – пальцы… Заноза в пальце больней, чем в руке… Что ты хочешь от мальчиков, Соломон? Они не виноваты, что родились принцами, что в их жилах – царская кровь. Эта кровь закипает, когда речь заходит о троне. За что ж их мучить? Не притчи им нужны, а решение. Назови НАСЛЕДНИКА, остальные со смирением отступятся…

– Отступятся? – засмеялся Соломон. – Или вы забыли брата моего Адонию? Разве не преступил он волю нашего Давида? Разве не кончилось это кровью?.. Нет, ошибку совершил великий Давид, назначив меня при жизни преемником. Тем самым отвратил он от меня братьев моих!

– Ошибка Давида, – покачала головой Вирсавия, – не в том, что подарил тебе трон… Ошибка в том, что продолжал дарить новых братьев!.. Горе вашего рода в силе вашей петушиной, неуемной… И враг ваш болтается между ваших ног!

Соломон засмеялся…

– Он смеется, – покачала головой Вирсавия. – Давид тоже смеялся, когда я укоряла его… Но у Давида было двести жен, а у тебя – семьсот! Не много ли?

– Для мужчины много, – сказал Соломон и сразу стал серьезным. – Для царя Израиля – мало. Ибо не желание мое ведет число женам и не похоть умножает гарем… Семьсот жен у меня и триста наложниц, но зато сегодня ИЗРАИЛЬ НЕ ВЕДЕТ НИ ОДНОЙ ВОЙНЫ! Не на поле брани встречает врага царь израильский, а за свадебным столом… Нет войны ни с Египтом, ни с Вавилонией, ни с Ливаном, ни с филистимлянами… И дочери чужих царей в моих чертогах плодят мир и благоденствие народу моему. Разве такие деяния не угодны Всевышнему?!

– Что угодно Всевышнему, ОН скажет тебе сам, – тихо произнесла Вирсавия. – Мне ОН лишь прошептал имя твое при рождении твоем – Иедидиа… Что значит – ЛЮБИМЕЦ БОГА. Пророками мне наказано хранить твое здоровье да оберегать от глупостей. Ибо мудрый Соломон мудр для всех, кроме матери своей.

– Разумеется! – улыбнулся Соломон. – Во всяком случае, не настолько глуп, чтобы спорить с ней по этому поводу…

– Так вот, – удовлетворенно сказала Вирсавия. – Когда дело идет о мире, я умолкаю и лишь мысленно молюсь о твоем здоровье… Но когда тебя влечет просто азарт игрока…

– Ты о царице Савской, мама?

– И о ней тоже… Хитра стерва и тщеславна, как все язычницы, возомнившие себя наследницами своих поганых богинь. Если она заимеет от тебя ребенка, всем моим внукам грозит беда!

– Она прибывает в Иерусалим лишь на переговоры. Я не собираюсь делить с ней ложе, мама…

– Семьсот раз я слышала эти слова, – усмехнулась Вирсавия. – И еще другие, которые стали притчами… «Кто прелюбодействует с женщиною, у того нет ума». Кто это говорит? Мудрейший из мудрейших… А кто скакал козлом рано утром сегодня в винограднике вокруг сельской девчонки? Он же…

Лицо Соломона посуровело:

– Я не люблю, когда твои люди шпионят за мной! И если я узнаю имя наушника, он поплатится головой.

– Мои люди – твои люди. Ибо ты – царь над всеми, и твоя любовь – общее достояние. Когда ее делят не поровну, людям обидно… Кто эта девочка? Из какой семьи? Кому она поклоняется: Богу или идолам?

– Я не знаю, мама. Она чиста и прекрасна. Впрочем, я видел ее всего несколько мгновений…

– И говоришь о ней так взволнованно, – Вирсавия недовольно покачала головой. – Больше всего боюсь любви с первого взгляда, ибо пути ее непознаваемы… Уж лучше займись царицей Савской…

– Мама, я сам все решу. Мне уже много лет, мама, ты забываешь…

– Я не считаю годы, которые ты прожил. Я думаю о тех, что у тебя впереди. А при такой жизни их будет не так много, сын… Ты не видишь, как шипит за твоей спиной твоя ассирийка Матфания? Как колдует аммориянка Валда? А эта безумная дочь фараона Астис? Знаешь ли ты, какие радения она устраивает в храме Изиды? Какие кары на твою голову взывают ее жрецы?!

– Я не верю чужим богам, – сказал Соломон.

– Но разрешаешь им молиться… И сам ходишь в храмы язычников.

– Нельзя запрещать людям верить, в кого они хотят… Поклоняющиеся идолам сами обкрадывают душу свою. Я же хожу в их храм из любопытства. Нельзя ничего отвергать, не поняв и не увидев…

– Глупец! – неожиданно резко взвизгнула Вирсавия. – «Может ли кто ходить по горячим угольям, чтобы не обжечь ног своих?» Учишь детей премудростям, а сам босым ступаешь в огонь!

– Извини, мама, трапеза закончена, – сказал Соломон, встал из-за стола, пошел к выходу.

Вирсавия несколько секунд смотрела ему вслед, потом гневно крикнула:

– У тебя всегда не хватает времени для матери! Но помни, Соломон, измену с женщиной я прощу, измену Богу Нашему – никогда!! И первая, кто проклянет тебя, будет твоя старая еврейская мама!!

Соломон резко обернулся, секунду внимательно смотрел на мать, потом молча вышел…

Оставшись одна, Вирсавия обхватила голову руками, запричитала, раскачиваясь:

«Буду славить Тебя, Господи, всем сердцем моим, возвещать все чудеса Твои;

Буду радоваться и торжествовать о Тебе, петь имени Твоему, Всевышний. Когда враги мои обращены назад, то преткнутся и погибнут пред лицем Твоим…»


Это было начало ее любимого девятого псалма Давида, и никто из слуг не решался войти в залу, пока царица-мать не закончит молитву…


Иерусалим. Стены храма. День

Шел седьмой год с того дня, когда царь Соломон начал строительство великого Храма Господня на горе Мориа в Иерусалиме, и работы шли к концу, хотя множество людей еще денно и нощно трудились у стен храма под строгим надзором приставников и главного над ним, хромого и мрачного человека по имени Азария.

Он и сейчас был здесь, командуя разгрузкой нескольких огромных возов, с которых грузчики стаскивали тяжелые кедровые бревна, привезенные из Ливана.

Солнце палило немилосердно, пот лил градом с лиц работавших, жесткая кора деревьев царапала в кровь их руки и плечи, но работа не затихала ни на секунду. За малейшую провинность или передышку следовал удар бича надсмотрщика, и глаза Азарии, полуприкрытые тяжелыми веками, видели все…

Видел Азария и седовласого старика в рубище, который стоял на возвышении и, простирая руки к небу, громко выкрикивал:

– …ТЫ отринул народ Твой, ибо многое переняли они у Востока…

И наполнилась земля его серебром и золотом, и нет числа сокровищам его!

И наполнилась земля его идолами, они поклоняются делу рук своих, тому, что сделали персты их…

И ТЫ не простишь!

Старик вдруг подбежал к грузчикам и закричал, обращаясь к ним:

– Идите в скалу, сокройтесь в землю от страха Господа и от славы величия Его!

Один из тащивших бревно вздрогнул, оступился… Бревно скользнуло вниз, раздирая кожу…

Раздался истошный крик.

Несчастного грузчика окружили, пытаясь помочь…

Азария недовольно повернул голову к надсмотрщикам, сделал повелительный жест. Те начали бичами разгонять столпившихся людей.

Седовласый старик бросился защищать строителей, истошно крича:

– Грядет день Господа Саваофа на все гордое и высокомерное! И на кедры Ливанские!!! И на все дубы Весанские… И на корабли Фарсийские… И на дары Савские! И падет величие человеческое! И один Господь будет высок в тот день!

Старика оттолкнули, он упал на землю, но продолжал что-то выкрикивать…

Азария равнодушно наблюдал за этой сценой…

– ЧТО ОН СКАЗАЛ ПРО ДАРЫ САВСКИЕ?

Азария оглянулся.

Несколько всадников в костюмах бедуинов остановились на холме и наблюдали сверху за строительством храма.

– Так что этот несчастный сказал про дары Савские? – повторил свой вопрос один из бедуинов – стройный юноша в дорогом белом одеянии.

Азария равнодушно пожал плечами.

– Встань и отвечай, когда тебя спрашивают! – строго прикрикнул один из всадников.

Азария неохотно поднялся.

– Я – визирь великой царицы Савской! – сказал юноша. – Я привез от нее дары царю Соломону… А вместо благодарности слышу проклятья!

– Зачем слушать, – усмехнулся Азария.

– Люди слушают, – юноша указал на рабочих.

– Люди глупы, – сказал Азария. – Люди верят, что этот старик – пророк.

– А ты?

– Я не слушаю. Я приставлен смотреть…

– И что ж он пророчествует?

– Что скоро придет день Суда Господа Нашего… И все мы будем наказаны. А храм будет разрушен…

– Какой храм?

– Который мы строим…

Бедуины засмеялись.

– Гони его прочь! – сказал один из всадников. – Глупо строить то, что вскоре будет разрушено! Гони!

– Не могу, – сказал Азария. – Царь Соломон разрешил ему пророчествовать здесь.

– Но он мешает работе…

– Зато делает ее осмысленной! Так сказал Соломон.

– Ничего не понимаю, – честно признался один из всадников.

– Я тоже, – вздохнул Азария. – Наверное, поэтому я – всего лишь надсмотрщик, ты – всего лишь всадник… Он – всего лишь визирь! А мудрому царю Соломону нет равных под солнцем.

– Попридержи язык! – сердито крикнул один из всадников и хотел направить коня на Азарию, но юноша-визирь жестом остановил его.

– Приведи этого пророка, – сказал юноша и кинул Азарии кошель с деньгами. – Пусть он и мне предскажет будущее…

Азария неожиданно быстро и ловко поймал кошель, проверил его на ощупь. Потом понюхал… Потом послушал, как звенят монеты.

Юноша с любопытством наблюдал за ним.

– Что ты делаешь? – усмехнулся один из бедуинов.

– Размышляю, – сказал Азария. – Царь учит нас всех размышлять перед поступком… – Он позвенел кошельком. – Для простого посыльного – здесь много. Для старшего надсмотрщика, каковым я являюсь, – слишком мало…

– Сходи как «старший посыльный», – улыбнулся юноша.

– Разумно, – сказал Азария, и на его угрюмом лице на мгновение промелькнуло подобие усмешки. – Видишь, о юный визирь, как ты мудреешь прямо на глазах!

Он спрятал кошель и спустился с пригорка к старику. Тот продолжал что-то выкрикивать и не слушал Азарию, который пытался ему объяснить цель своего прихода.

Старик глянул на юношу, затем что-то сказал Азарии, отчего тот засмеялся и, безнадежно махнув рукой, направился обратно…

– И оголит Господь темя дочерей Сиона, и обнажит срамоту их! – закричал ему вслед старик. – И отнимет цепочки на ногах и ожерелья…


Азария приблизился к юноше-визирю и протянул ему кошель:

– Возьми свои деньги, визирь! Он не хочет идти… Не хочет предсказывать… Не хочет денег… Ничего не хочет. Я же говорил, это – сумасшедший.

– Что он сказал? – нервно спросил юноша. – Я же видел, он что-то сказал…

– Что он мог сказать? – пожал плечами Азария. – В далеком будущем тебя ждет Страшный суд. Впрочем, как и всех нас, и это – не новость. А в ближайшем будущем… – Азария замялся, – …только не гневайся, о визирь… Это он сказал… Я тут ни при чем…

– Да говори же! – закричал юноша.

– В ближайшем будущем, – начал говорить Азария, с трудом сдерживая смех, – этот безумец сказал… что… ты… СТАНЕШЬ ЖЕНЩИНОЙ!


Юноша изумленно вскинул брови, посуровел, резко хлестнул коня и умчался прочь, сопровождаемый всадниками.

Азария некоторое время смотрел им вслед, потом на кошелек, оставшийся у него в руках, потом, поразмышляв, спрятал кошелек за пояс…


Всадники в костюмах бедуинов отъехали на солидное расстояние, резко остановились.

Юноша оглядел своих спутников, затем громко рассмеялся, сорвал с головы белое покрывало… и оказался молодой красивой женщиной.

– Какие невоспитанные люди живут в Иудее! – воскликнул один из всадников. – Я еле сдержался, чтобы не исхлестать плетью этого невежду. Надеюсь, он не обидел тебя, о великая царица?

– Ничуть! – сказала царица Савская и вновь рассмеялась. – Ведь он сказал правду! Однако если в Иудее такие безумцы, каковы же здесь должны быть мудрецы?..


Зал царского дворца. День

В этом зале Соломон исполнял одну из главнейших царских обязанностей – разбирал судебные тяжбы.

Множество колонн поддерживали расписной потолок судилища, шесть мраморных ступеней вели к подножию трона из слоновой кости, на котором восседал царь. Одет он был ввиду торжественности процедуры в алый хитон, а голову украшал узкий золотой венец с крупными бериллами – камнями, дарящими ясность мысли…

Чуть поодаль стоял трон Вирсавии, и царица-мать сидела там, как обычно, полузакрыв глаза…

Зал был полон разношерстной публики, гости в богатых одеждах теснились рядом с оборванцами, ибо на Соломонов суд допускался каждый, кто искал справедливости.

Несколько воинов и телохранителей Соломона стояли вдоль стен и напряженно вглядывались в лица собравшихся. Старшим над ними был сегодня чернокудрый юноша по имени Элиав – внук Ванея, старейшего военачальника.

Первыми перед царем предстали старый купец-ассириец и его темнокожий слуга-эфиоп. Суть дела изложил эфиоп:

– О, великий царь!.. Хозяин обманывает бедный эфиоп… Вместе мы шли, вместе нашли кувшин с золотом… Сто монет. Хозяин сказал: половина отдам. Недель прошел – не отдает.

Соломон перевел взгляд на ассирийца. Тот слушал эфиопа с усмешкой, опершись на большую резную трость.

– Все – ложь, великий царь! – сказал ассириец. – Отдал я ему половину денег. Отдал при свидетелях.

– Кто свидетели?

– Жена…

– Не разрешено, – сказал Соломон. – Жена ни в пользу мужа, ни против свидетельствовать не может.

– Тогда, кроме богов, у меня нет свидетелей.

– Кто твои боги?

– Астарта и Ваал.

– Хорошо, – сказал Соломон. – Клянись им при всех. Сейчас! Но помни, язычник, если солжешь – то Ваал испепелит тебя огнем, а Астарта возьмет в жертву детей твоих…

Ассириец вздрогнул, с ненавистью посмотрел на эфиопа:

– Из-за тебя, дурака, искушаю богов небесных… – Он даже замахнулся тростью на слугу, но, поймав строгий взгляд Соломона, сдержался, швырнул трость под ноги эфиопу: – Подними!

Испуганный эфиоп поднял трость.

Ассириец достал из-за пазухи две маленькие золотые фигурки идолов, поставил их на ступеньку и задвигался, закружил вокруг них, запричитал:

– О, Ваал, бог солнца, и ты, великая Астарта, богиня ночи… Свидетельствуйте в мою защиту… Отдал я деньги… Под взглядом вашим неусыпным отдал… А если не так, то пусть гнев ваш падет на мою седую голову и кровь моя утолит вашу жажду…

Он начал в истерике царапать свое лицо, потом упал на пол и задрожал в конвульсиях.

Соломон внимательно наблюдал за ним.

– Остановись! – наконец произнес царь, и ассириец послушно затих. – Ты сказал правду, но ты нечестен!

Он поманил к себе эфиопа. Тот послушно подошел к царю. Царь взял из рук эфиопа трость, оглядел ее.

– Тебе отдали деньги, – с улыбкой сказал царь и разломил трость пополам.

Золотые монеты со звоном посыпались на пол. Эфиоп с изумлением уставился на них.

– Собери, они твои! – сказал царь. – А трость пусть вернется к хитрому купцу… Ударом – за каждую спрятанную монету!

Царь кинул обломки трости одному из воинов. Двое других подхватили под руки упирающегося ассирийца и, сопровождаемые одобрительными возгласами публики, вынесли его из зала…

И тогда место на ступенях, ведущих к трону, заняла бедно одетая женщина с глиняной чашей в руках. Лицо ее было темно от печали, глаза заплаканы.

– Я ищу справедливости, царь! – сказала она. – Много бед свалилось на меня… Умер мой муж. Каменщик… Заболели дети… А сегодня на последние два динария я купила вот эту чашу муки и понесла домой. Но вдруг подул сильный ветер и развеял муку… Денег нет, а дети голодные…

– И кого ты винишь, женщина?

– Не знаю, – вздохнула вдова. – Если Бог наслал ветер – пусть платит, если это – проделка Дьявола, пусть он вернет муку или деньги. А к тебе, царь, я пришла потому, что ты мудр.

– Не знаю, мудр ли я настолько, чтобы отвечать за все, что происходит под небом? – улыбнулся царь. – Подожди моего решения, женщина, я должен подумать.

Вдова сошла со ступенек и встала в толпе, ожидая решения своего дела.

Затем на ступеньку поднялся бородатый мужчина с маленьким свертком в руках.

– Меня зовут Адонирам, – сказал мужчина. – Я – сборщик податей. И в моем ведении твои виноградники, что на склонах горы Ватн-эль-Хав, где ты любишь гулять в одиночестве, о великий царь!

– Я знаю, где мои виноградники, – строго заметил Соломон. – Переходи к делу!

– Прости, что занимаю драгоценное время, – сказал Адонирам, – но от твоего слова зависит судьба одной девочки… Она работает на виноградниках. И у нее в руках я сегодня увидел вот такую вещицу…

Адонирам развернул сверток и показал всем скрепку из темно-зеленого золота в форме свернувшегося крокодила.

Соломон напрягся и чуть скосил глаз в сторону трона, где сидела мать. Но Вирсавия, казалось, дремала и не обращала внимания на происходящее.

– Это – дорогая скрепка из чистого золота, – продолжал Адонирам, – она достойна царского туалета. И я подумал, не обронил ли ты ее случайно? И если это так, то девочка обязана ее вернуть.

– А что говорит девочка? – спросил царь. – Ведь я мог и подарить ей эту безделушку.

– Конечно, конечно, – забормотал Адонирам. – Великий царь волен кого угодно награждать подарками… Но в том-то и дело, что девочка говорит, будто скрепку ей подарил не великий царь, а кто-то из его охранников по имени… Соломон. Я спросил Элиава, начальника стражи, и он мне сказал, что человека с таким именем нет среди охранников.

Царь повернулся к Элиаву, и тот кивком головы подтвердил слова Адонирама.

– Следовательно, – продолжал Адонирам, – либо девчонка врет, и тогда ее место в тюрьме, либо при твоем дворце появился самозванец, и поэтому я, верный слуга царя, посчитал своей обязанностью…

– Где девочка? – резко прервал его Соломон.

– Здесь пока… – Адонирам сделал жест, и его слуги вывели из толпы Суламиту.

Она была бледна, дрожала и боялась поднять взгляд на царя.

Толпа зашептала, разглядывая девушку.

Даже Вирсавия открыла глаза и посмотрела на Суламиту с нескрываемым любопытством.

– Как тебя зовут? – спросил царь.

– Суламита! – сказала девушка.

– А того, кто подарил тебе эту скрепку?

– Соломон… Но он дал это не мне, а братьям… Они бросили, я подняла. Потому что мне очень дорога память о нем… О Соломоне.

– Он похож на меня? – спросил царь.

– Не знаю, – тихо сказала Суламита и посмотрела в лицо царю. – Наверное… Трудно сказать… Ты далеко на троне, он был рядом.

– Так, может, это и был я? – улыбнулся Соломон.

– Нет, – твердо сказала Суламита. – Он сказал, что он из свиты царя, что он – твой телохранитель…

– А ты не допускаешь, девочка, что царь мог пошутить? – неожиданно громко спросила Вирсавия.

Соломон, вздрогнув, недовольно посмотрел на мать, потом повернулся к Суламите.

– Конечно… – медленно произнесла Суламита. – …Царь мог пошутить. Но тот, с кем я была сегодня утром… ОН НЕ МОГ СОЛГАТЬ!

Соломон встал с трона, взял из рук Адонирама золотую скрепку и передал ее Суламите:

– Возьми, Суламита! Это – подарено тебе, и никого не слушай! Влюбленные всегда говорят правду, даже если постороннему она кажется невероятной! – Он повернулся и добавил, обращаясь ко всем: – Да! У меня есть телохранитель, которого зовут Соломон… И он похож на меня… И об этом не все обязаны знать… Даже моя глубокоуважаемая мама! – Соломон склонил голову перед Вирсавией, и она, недовольно фыркнув, закрыла глаза.

– Ты же, Адонирам, будь осмотрительней в своих подозрениях! – добавил Соломон, обратившись к сборщику податей. – Умеешь подглядывать, умей и видеть суть… Иначе есть опасность ослепнуть!

– Я не подглядывал, о великий царь! – забормотал испуганно Адонирам. – Да и что можно было увидеть в винограднике. Сегодня с утра был такой ветер…

– Ветер! – засмеялся Соломон. – Ну, конечно… Как я мог забыть про ветер? С него-то все и началось!.. Где эта несчастная вдова каменщика?..

– Я здесь, царь! – Вдова вышла из толпы.

– А есть ли здесь в зале купцы, чьи корабли отплыли сегодня из Иаффы?

– Есть, о великий царь! – Двое купцов вышли из зала и подошли к ступеням, ведущим к трону. – Наши корабли с товарами отплыли сегодня в Финикию.

– Молили ли вы небо, чтоб оно даровало кораблям попутный ветер?

– Да, царь! Мы принесли жертву своим богам, и ветер с утра надул паруса…

– Но тот же ветер развеял всю муку у бедной женщины! – сказал царь, указав на вдову каменщика. – Разве не будет справедливо возместить ее потерю в счет вашей удачи?

– Конечно! Справедливо! – зашумели зрители, а купцы поспешно высыпали свои кошельки в глиняную чашу вдовы.

– И от меня получи! – весело крикнул какой-то человек, бросая вдове деньги. – У меня – мельница. И ветер с утра помог мне намолоть много муки…

– И от меня – подарок! – сказал царь Соломон и, сняв с пальца один из перстней, бросил на блюдо вдове. – Сегодня ветер с утра подсказал мне прекрасные слова… «Поднимись ветер с севера, повей с юга, повей на сад мой, – и польются ароматы его…» Я запишу их на папирусе и назову… Я еще не знаю как… Может быть, «Песнь песней»… – Он повернулся к Суламите, пристально смотревшей на него, и добавил: – Ступай домой, Суламита! Твой возлюбленный придет к тебе, раз пообещал… Твой возлюбленный лучше тысячи других… Голова его – чистое золото… кудри его волнистые… Глаза его как голуби при потоках вод…

– Да… Да… – зашептала Суламита, как завороженная слушая слова царя, и вдруг продолжила: – Щеки его – цветник ароматный… Губы его – лилии, источающие мирру… Уста его – сладость!

– Ну, хорошо… Суд, насколько я понимаю, закончился, – проворчала Вирсавия и, тяжело поднявшись с трона, первой пошла к выходу…

Толпа в зале расступилась перед вдовой Давида. Люди почтительно кланялись, пытались прикоснуться к краю ее одежды, поцеловать руку…

Вирсавия привычно и спокойно принимала эти знаки поклонения.

Неожиданно на ее пути возникла царица Савская, одетая все в тот же костюм бедуина.

Они посмотрели в упор друг на друга. Вирсавия ощутила нечто дерзкое в этом взгляде и остановилась.

Потом она величественно протянула «юноше» руку для поцелуя.

Царица Савская резко отпрянула, беспомощно оглянулась на своих охранников, словно ища поддержки.

– Не бойся, Балкис! – тихо сказала Вирсавия, назвав тем самым царицу Савскую по имени. – Я – старуха, и, оказав мне почтение, ты ничем себя не унизишь…

Царица Савская густо покраснела, нервно и быстро чмокнула протянутую руку Вирсавии, затем стремительно бросилась вон из зала суда.

За ней поспешила свита охранников-бедуинов…


Храм Изиды. Вечер

Храм языческой богини Изиды размещался на склоне одного из холмов Иерусалима. Когда-то жертвенник стоял просто в одной из пещер, но после того как храму стала покровительствовать жена Соломона, дочь египетского фараона Астис, храм разросся: у него появился наружный двор с четырехсторонней колоннадой. И бывшая пещера превратилась в лабиринт залов, отделанных гранитными плитами и украшенными изваяниями и символами многочисленных богов египтян: Себах-крокодил, Бает – кошка, приготовившаяся к прыжку, Шу – лев с поднятой лапой и др. Особо был разукрашен подъем к алтарю самой Изиды. Здесь находилась огромная чаша для пожертвований и священный каменный нож для пролития крови, ибо иных пожертвований богиня не принимала…

Несколько жрецов-кастратов, безусых, безбородых и бритоголовых, как того требовала традиция, готовили храм к предстоящим мистериям в честь Озириса и Изиды: зажигали светильники, заставляли дымиться специальные кадильницы с благовониями, расставляли фигурки божков с таинственными символами и священными изображениями Фаллоса, которому надлежало венчать любую из мистерий…

Царица Астис возлежала в одном из своих потайных покоев. Одета она была в узкие, плотно облегающие ее пышные формы, шелковые одежды. Лицо было сильно нарумянено и набелено, глаза резко обведены тушью и фосфоресцирующими красками, отчего они увеличивались в размерах и по-кошачьи светились в полумраке…

Один из жрецов-кастратов раскуривал замысловатый кальян, другой опахалом подгонял к царице облачко терпкого голубоватого дымка, заставлявшего нервно и чувственно вздрагивать ее ноздри…

У ног ее смиренно стоял Элиав, стражник Соломона, и жадно пожирал глазами тело царицы…

– Ну, с чем пришел, Элиав? – спросила Астис, жадно вдохнув дым.

– Разреши мне побывать на тайнодействии в честь Озириса, – сказал Элиав.

– Вот как? – улыбнулась Астис. – И что ж ты желаешь обрести на этом таинстве?..

– Тебя, Астис! – просто, по-военному четко сказал Элиав и даже протянул руку, чтобы коснуться царицы, но кастрат шлепнул его веером по руке.

– Меня? – засмеялась Астис. – Да знаешь ли ты, несчастный, что в молениях Озирису нельзя возжелать кого-то отдельно?.. Ты соединишься со мной, но кто-то овладеет тобой… А все вместе – мы лишь части огромного тела нашего божества, который, в свою очередь, ищет тело своей единоутробной сестры Изиды… Впрочем, вам, евреям, это не понять! Верите в своего бестелесного невидимого Бога, которому не дано быть ни изображенным, ни даже названным по имени…

– Все равно – хочу! – тупо настаивал Элиав. – Пусть меня поимеют хоть сто неверных. Пусти меня, Астис!

– А не боишься, что Соломон узнает и выгонит тебя со службы?

– Мне все равно.

– А мне – нет! – строго сказала Астис. – Я хочу, чтоб в свите моего мужа были верные мне люди… Ты ведь верен мне, Элиав? Верен?! – Она погладила его по бедру и, когда он страстно застонал, смеясь, убрала руку. – А что это за девочка, которую он допрашивал в суде? Ты был там?

– Да.

– Ее зовут Суламита?

– Не помню.

– Она хороша собой?

– Для меня – не очень. А для царя – хороша, раз подарил он ей золотого крокодила…

– Знак Себаха?! – Астис в гневе даже привстала на ложе. – Подарок моего отца, великого фараона, он дарит первой встречной девке?!

– Что для него золото? – вздохнул Элиав. – Если он не ценит такой алмаз, как ты…

Астис поднялась, жадно припала к кальяну, вдыхая наркотическое снадобье и впадая в транс…

– Я не хочу, чтоб они виделись! – наконец произнесла она. – Ты понял, Элиав? Не хочу! Сделай это, и я разрешу тебе соединиться со мной в теле божества моего… А теперь уходи! И вы тоже! – закричала она жрецам.

Те послушно, склонясь в поклонах, вышли из комнаты царицы и вытолкали упиравшегося Элиава.

Оставшись одна, Астис, как взбешенная пантера, начала расхаживать по комнате, что-то бормоча и изрыгая проклятья.

Потом она резко отодвинула занавес, и открылось углубление в стене, в котором стояли две обнаженные фигуры Озириса и Изиды, выполненные в человеческий рост.

– О, бог мой, Озирис! – страстно зашептала Астис, обняв фигуру Озириса и покрывая его поцелуями. – Избавь меня от этого злого наважденья! Дай мне забыть мужа моего, изменяющего мне, а значит, неверного в теле… Возьми меня, Озирис! Войди в мое лоно, о бог мой, и заполни меня всю без остатка…

Она опрокинула скульптуру Озириса и, нервно смеясь, навалилась на нее сверху…

Жрецы храма Изиды прислушивались к страстному дыханию и стонам, доносившимся из потайной комнаты царицы, и благоговейно молились…


Иерусалим. Вечер

Торжественный въезд караванов царицы Савской состоялся на закате солнца, когда белокаменный Иерусалим особенно красив и величествен.

Толпы горожан вышли встречать именитых гостей, и сам царь Соломон стоял на возвышении у городских ворот, окруженный приближенными.

Во главе процессии шли верблюды в золотых сбруях с поклажей даров, за ними – мулы с золотыми бубенчиками, спины которых прикрывали дорогие ковры. И только потом медленно двигались всадники в нарядных белых и голубых одеждах…

А справа и слева от всадников чернокожие рабы вели на шелковых ошейниках ручных тигров и барсов, несли серебряные клетки с обезьянами, экзотическими зверьками и птицами.

Горожане восторженно шумели, а звуки труб, грохот барабанов и бубнов подчеркивали праздничность момента.

Сама царица Савская восседала на импровизированном троне, стоявшем на украшенном помосте, который, в свою очередь, держали десять воинов на высоко поднятых руках.

Помост остановился перед возвышением, на котором стоял Соломон, царица чуть наклонила голову в приветственном поклоне, и тогда царь вежливо сбежал к ней навстречу, протянул руку и помог спуститься на землю.

Толпа заревела от восторга, а трубы, барабаны и бубны создали ту праздничную какофонию, когда слова уже не слышны да и не очень нужны.

Поэтому царь жестом пригласил царицу Савскую занять с ним рядом место на возвышении и оттуда наблюдать за движением каравана.

Царица улыбнулась Соломону, и они первый раз глянули друг другу в лицо, после чего между ними возник не слышимый для остальных диалог…

– Привет!

– Привет!

– Рад приветствовать тебя, Балкис, на земле Иудеи.

– Я уже здесь несколько дней. И не делай вид, что не знал об этом.

– Знал… Заметил тебя в суде. Красивый юный бедуин…

– Интересно, меня выдало мужское платье или возраст?

– Глаза. Слишком умны для юноши, слишком прекрасны для мужчины.

– Надо было переодеться старухой.

– Зачем тебе все это?

– Хотела убедиться, так ли ты мудр, как об этом рассказывают?

– Ну и как?

– В общем, довольна. Но несколько загадок тебе еще придется разгадать, Соломон.

– Буду рад, если не разочарую…

Проходившие всадники издали гортанный крик и по команде взметнули копья в знак приветствия.

Соломон и царица Савская помахали им руками, переглянулись и продолжили молчаливый диалог…

– Я привезла тебе много даров. Золото. Ткани. Красное дерево для отделки храма…

– Чем смогу отблагодарить?

– Может быть, подаришь наследника? Говорят, мальчики у тебя неплохо получаются?..

– Пожалуй…

– Только не думай, что я готова стать семьсот первой женой.

– Разумеется, Балкис. С тебя начнем новый счет.

– Никакого расчета. Даже государственные соображения не заставят меня лечь под нелюбимого мужчину…

– Но иного способа природа не придумала…

– Это – первая загадка, Соломон, которую придется отгадать.

Соломон удивленно посмотрел на царицу Савскую, но та даже не повернула к нему головы.

Она смотрела в толпу проходивших мимо горожан.

Соломон проследил за ее взглядом и вздрогнул: внизу, вместе с горожанами, в окружении братьев шла Суламита и смотрела на царя, чуть прикрыв ладонью глаза от солнца…

– Она тебе очень нравится? – мысленно спросила царица Савская.

– Что бы я ни ответил тебе на словах, по моему лицу ты все поняла…

– Придешь к ней сегодня ночью?

– Нет.

– Если из-за меня, то я отпускаю тебя, Соломон…

– Ты у меня в гостях, Балкис… И правила гостеприимства не позволяют оставлять тебя в одиночестве…

– Не заставляй меня усомниться в твоей мудрости, Соломон! Жалость обижает царицу больнее, чем непочтительность… Ты свободен сегодня вечером и ночью… Я устала и должна отдохнуть! Отпускаю тебя и благословляю!!

Соломон повернулся к царице:

– Как ты щедра и прекрасна! Можно мне обнять тебя, великая царица Савская?!

– Конечно, – улыбнулась та. – Народ заждался проявления наших чувств!

Они обнялись и расцеловались, чем вызвали всплеск ликования толпы…

Солнце опустилось за стену городских ворот, и Иерусалим начал быстро погружаться во тьму…

Оперный дом

Заявка на представление в 2 частях для оперного и драматического театров

Сначала Горин работал над «Оперным домом» для необычного режиссерского тандема Анатолий Васильев – Марк Захаров. Музыку писал Алексей Рыбников. Спектакль предполагалось выпустить в сезон 1998/99. Музыка была написана и даже прозвучала на вечере в Доме звукозаписи, во время которого драматург читал свою заявку. И это имело успех. К сожалению, после смерти драматурга его замысел так и не был осуществлен.

Действующие лица:

Максимка – мальчик лет 10–12 (первая картина).

Максим – музыкант-подросток 15 лет (вторая картина).

Максим Созонтович Березовский – композитор (20–30 лет).

Елизавета Петровна – императрица (40 лет).

Петр Федорович – принц Голштинский, затем император Петр III (30 лет).

Екатерина Алексеевна – принцесса Анхальт, затем императрица Екатерина II (30 лет).

Маэстро Арайя – итальянский композитор (50 лет).

Гетман, граф Разумовский – 45 лет.

Алексей Орлов – сподвижник Екатерины, граф (40 лет).

Григорий Орлов – его брат (30 лет).

Елизавета – она же «Княжна Тараканова» (25 лет).

Моцарт – мальчик-музыкант (12–15 лет).

Девочка Элиза – балерина (13 лет).

Офицер Тайной канцелярии (20 лет).

Солдаты, слуги, гости, персонажи итальянских опер, балетная группа и т. п. Камерный хор. Хор мальчиков.

Пролог

Современный маэстро-композитор сочиняет музыку. Сочинение идет мучительно. Маэстро страдает, молится, ждет «божественного откровения» новой темы. Появляется Чертекто – странный посланник неизвестного издательства с заказом – вспомнить, а вернее, сочинить музыку XVIII века, первую в России, сочиненную другим, но утерянную. Есть только обрывки нот… Маэстро нехотя соглашается. Звучит увертюра.

Маэстро понимает, что для сочинения всей музыки придется вспомнить трагическую судьбу первого русского композитора и как бы прожить его жизнь. Так в его сознании возникает некая опера.

Часть первая

Картина первая

Середина XVIII века. Санкт-Петербург. Время царствования императрицы Елизаветы Петровны.

Празднества в Петродворце – «иллуминации и фейерверки», затем музыкальное действо с участием актеров итальянской оперы. (Отрывок из модных в то время «опер-сериа» композитора Франческо Арайи на традиционные мифологические сюжеты.)

Представлению с удовольствием внимают сама Елизавета Петровна, ее племянник, наследный принц Голштинский (будущий русский царь Петр III) и его жена, принцесса Анхальт Цербская (впоследствии русская императрица Екатерина II).

Особо восторженно слушает принц Голштинский. Он с детства увлечен музыкой (хотя, по едкому замечанию жены, «ему медведь не токмо крепко на ухо наступил когда-то, но и по сию пору на нем стоит…». Несмотря на это, принц мечтает построить в России специальный театр «Оперный дом», пригласить туда множество музыкантов и хористов из Италии и посему просит царствующую тетушку выделить средства на сие благородное начинание. Елизавета Петровна замечает, что «итальянцы – весьма дорогой товарец», но если поискать, то и в пределах огромной Российской империи тоже можно сыскать отменных певцов и музыкантов. Особо их много в Малороссии, откуда украинский гетман граф Разумовский как раз привез юных певчих для пополнения придворного хора.

Появляется граф Разумовский и выводит группу украинских мальчиков. Они исполняют несколько псалмов. Особо красивым голосом и абсолютным слухом выделяется юный хлопчик по имени Максим Березовский (по забавному совпадению родившийся в городке с названием Глухов).

Императрица в восторге. Она одаряет мальчишек сладостями и просит присутствующего здесь же главного капельмейстера, композитора Арайю, сочинить оперу к весенним царским празднествам (тема – «Парис и три женщины»), причем дать заглавную роль Париса этому талантливому мальчишке. Маэстро Арайя тоже восхищен голосом Максима, но напоминает высокопоставленным гостям, что красивый голос у мальчиков переходного возраста может внезапно «сломаться», посему и приглашаются на подобные роли кастраты, а ежели есть желание сделать и из Максима настоящего сопраниста, то и с ним надобно будет произвести эту весьма болезненную процедуру. Императрица в сомнениях. Принц же в восторге от такой идеи и просит графа Разумовского «подарить столь пустяшную частичку его питомца вокализным искусствам». Разумовский соглашается. Его щедрость вызывает одобрение высокопоставленных особ. Лишь Екатерина возмущена подобной жестокостью, но к ее мнению пока никто не прислушивается. Сам же Максим, не подозревающий о возможных превратностях своей судьбы, по просьбе гетмана Разумовского беззаботно поет веселую украинскую песенку.

Картина вторая

В одном из флигелей царского увеселительного дворца в Ораниенбауме под Петербургом (ныне город Ломоносов) проходят занятия певчих хористов. Рядом – танцклассы, где обучаются юные балерины.

Так происходит встреча Максима Березовского и «танцевальной девочки» по имени Элиза, привезенной родителями-музыкантами в Россию. Плохое знание русского языка (она – австриячка, он – украинец) заставило их изъясняться на языке музыки и танца. Таким изящным способом они как-то могут поведать друг другу о себе: она «танцует» ему рассказ о прекрасном городе Вене, он, достав ноты, играет для нее на флейте мелодию песенки о далеком городке Глухове… В разгар этой лирической сцены появляется Екатерина. Ей нравится мелодия, сыгранная Максимом. Она обещает сделать его музыкантом, отдав на учение в оркестр. Но тут появляется принц Голштинский. С ним слуги и лекарь. Принц сообщает, что пришла пора делать из Максима «сопраниста». Максим умоляет не лишать его мужского достоинства. Принц непреклонен.

Екатерина Алексеевна заступается за мальчика. Она видит в нем будущего музыканта. Принц настаивает, что главный талант Березовского – голос.

Возникает жаркий спор. Его разрешает появившийся маэстро Арайя.

Взглянув на ноты, по которым играл мальчик, он спрашивает, кто их автор. Узнав, что это сочинение самого Максима, маэстро приходит в восторг и предрекает Березовскому великое будущее на ниве композиторского искусства.

Картина третья

1762 год. Начало царствования императора Петра III. Завершено строительство «Оперного дома». Идет подготовка к летним царским празднествам. Репетируется опера на античный сюжет «Аполлон и Афина». У дирижерского пульта – итальянский капельмейстер. Роль Аполлона исполняет сам император Петр III, аккомпанируя себе на скрипке. Репетиция не клеится, скрипка звучит фальшиво, но Петр во всем обвиняет нерадивых оркестрантов и бездарного итальянца, который к тому же не понимает ни по-русски, ни по-немецки. Присутствующая здесь же Екатерина Алексеевна (она репетирует роль богини мудрости Афины) пытается успокоить супруга и предлагает пригласить к пульту русского капельмейстера. Появляется повзрослевший Максим Березовский. Репетиция начинается вновь и вновь прерывается из-за ссоры между Аполлоном и Афиной, трактующих по-разному одну из сцен оперы. Император Петр разгневан. Он требует, чтобы опера, как и все в России, подчинялась его воле и развивалась по его царскому сюжету. Швырнув супруге партитуру, Петр удаляется… Появляются офицеры из свиты Екатерины. Среди них – братья Орловы, Алексей и Григорий. Алексей Орлов призывает военных к свержению ненавистного «царя гольштинского» и предлагает занять российский трон Екатерине Алексеевне. Екатерина в сомнениях. Испуганные музыканты хотят разбежаться в предчувствии кровавых дворцовых событий.

Тогда Алексей Орлов приказывает капельмейстеру Березовскому продолжить репетицию.

Капельмейстер раскрывает новую незнакомую партитуру, послушно взмахивает палочкой… Звучит тревожная музыка. Слуги вывозят на колеснице Аполлона – Петра. Ему навстречу переодетые гвардейцы выносят на троне богиню мудрости Афину – Палладу. Вокальный дуэт, спор богов о том, к кому благосклонней Зевс – к изящным искусствам или к мудрости. Зевс отвечает им громом с небес. Гром перерастает в пушечную пальбу. Офицеры набрасываются на охрану «слуг Аполлона», сам Аполлон «свергается с Олимпа».

Мудрая Афина коронуется под именем Екатерины II.

Взволнованная царица благодарит своих подданных, обещает всех щедро наградить. Она дарит графские титулы братьям Орловым. Она готова выполнить и любое желание Березовского, например назначить его главным капельмейстером или первым придворным композитором…

Ответ Максима несколько озадачивает императрицу. Он просит никем себя не назначать, ибо художник должен быть свободным, а в искусстве серьезной музыки все звания и должности не подвластны даже царям. Посему он смиренно просит направить его, Максима Созонтовича Березовского, в Италию, чтобы пройти там курс обучения композиции и добиться званий и уважения прежде всего среди своих коллег. Императрица соглашается. В сопровождении маэстро Арайи Максим Березовский направляется в Италию.

Часть вторая

Картина четвертая

Середина 70-х годов XVIII века. Италия. Болонская филармоническая академия. Комиссия во главе с падре Джовани Мартини и все тем же Арайя проводит аттестацию среди своих учащихся с тем, чтобы лучшие из них могли получить почетнейшее среди музыкантов звание «Члена Болонской академии». Претендентам дается задание на быстрое сочинительство музыкальной пьесы, и все экзаменующиеся отпадают по ходу испытания, пока в финал не выходят двое достойнейших. Один из них – русский музыкант и сочинитель Максим Березовский. Другой – совсем юный австриец, имя которого, впрочем, уже достаточно известно в музыкальной Европе – Амадей Моцарт. Испытуемым дают одно и то же музыкальное задание. Оба через короткое время поочередно исполняют свои вариации на заданную тему. Комиссия, вбрасыванием белых шаров, демонстрирует публике степень одобрения. Поначалу лидирует Березовский. Затем – Моцарт. Затем эти два несомненных дарования, как бы развивая тему, сочиненную соперником, достигают совместного уникального звучания.

Комиссия признает «господ Моцарта и Березовского равными талантами» и провозглашает их двоих академиками.

Публика неистово аплодирует. Среди публики, присутствующей в зале академии, есть много высокопоставленных особ, среди которых – граф Алексей Орлов, прибывший в Италию с русской эскадрой.

Здесь же таинственная дама, которую все именуют княжной Елизаветой (и про которую полушепотом говорят, что она – законная наследница русского престола, скрывающаяся за границей от гнева императрицы Екатерины II). Княжна восхищена музыкальными способностями Березовского и просит его посетить свой музыкальный салон в Риме. Березовский в нерешительности, он боится гнева российских властей. Однако, к его удивлению, граф Орлов поддерживает просьбу княжны и настоятельно советует Березовскому посетить ее дом.

Картина пятая

Рим. Салон княжны Елизаветы.

Пришедшего сюда Максима встречает княжна. Она напоминает композитору, что когда-то давно в одном из флигелей царского дворца он играл «для австрийской девочки Элизы» свою мелодию об украинском городке. Эта дивная украинская песенка перевернула душу девочки, она стала интересоваться своей родословной и обнаружила, что является внебрачной дочерью гетмана Разумовского и… самой Елизаветы Первой, дочери Петра Великого. Одним словом, наследница престола, Елизавета II. И хотя некоторые ее презрительно называют «Княжной Таракановой» (за то, что детство ее прошло в «тьмутаракани»), ныне она имеет весомую поддержку и за пределами России, и в Петербурге.

Эти слова подтверждает появившийся граф Алексей Орлов. Он признается, что прибыл в Италию с заданием императрицы захватить самозванку, но, увидев княжну, без памяти влюбился в нее и готов возвести ее на российский престол, как когда-то возвел туда Екатерину. А чтобы отвести всякие сомнения в благородстве своих намерений, он объявляет, что готов венчаться с Елизаветой на глазах всей русской флотилии. В связи с чем и просит первого и лучшего российского композитора создать музыкальное произведение, достойное сего торжественного момента.

Картина шестая

Палуба флагманского корабля российской эскадры украшена к предстоящему венчанию. Выстроена православная часовня с алтарем и рядом – некое подобие «Оперного дома», где Максим Березовский с певчими готовится к торжественному богослужению. Здесь же православный священник.

Появляется граф Алексей Орлов, проверяет готовность к церемонии.

Затем охрана и польско-итальянская свита гостей приглашают на корабль княжну Елизавету. Невеста готова уже вступить на трап, как вдруг ее служанка высказывает подозрение относительно православного священника, который должен венчать молодых… (В нем служанка узнала русского моряка, с которым весело проводила время в приморском кабачке.) В сопровождающих княжну закрадывается сомнение: не является ли венчание подстроенной русскими ловушкой?

Настороженность передается княжне. Несмотря на уговоры графа Орлова, она готова вернуться в Рим.

И тогда граф приказывает Березовскому начать музыкальную часть. Звучит та самая нежная мелодия, которую наигрывал когда-то мальчик Максим девочке Элизе…

Растрогавшись нахлынувшими воспоминаниями, княжна вступает на палубу русского корабля. В честь нее гремит праздничный салют. Сопровождаемый торжественной музыкой корабль величественно отплывает от берегов Италии…

Затем музыка резко обрывается. Неожиданно появившиеся офицеры тайной военной канцелярии арестовывают самозванку и сопровождающих ее лиц, включая композитора Березовского.

Картина седьмая

1777 год. Город Ораниенбаум под Санкт-Петербургом. Площадь перед «Оперным домом». Сюда съезжаются гости для очередного праздничного «Итальянского оперного действа». Неожиданно на площади появляется изрядно пьяный Максим Березовский и в качестве уличного музыканта начинает играть на скрипке свои мелодии.

Ему бросают подаяние. Затем кто-то просит сыграть музыку на «коронацию княжны Таракановой». Едва Максим начинает играть, как появляется офицер из тайной канцелярии: Березовского арестовывают и препровождают в тюремную комнату.

Здесь его готовы примерно наказать плетьми за неприличное поведение. Суровое наказание прерывается приездом императрицы Екатерины II и сопровождающих ее лиц. Екатерина, узнав о случившемся, проводит строгую беседу с композитором, упрекая его за постоянное пьянство и дерзкое исполнение запрещенной музыки. Все сочиненное им ранее и в России, и особо в Италии так или иначе связано с малоприятными для воспоминаний царствующей особы историческими событиями. Посему это надобно забыть, а ноты стереть. В этом случае Березовский получит место капельмейстера и возможность сочинять далее, но что-то более привлекательное и веселое на итальянский манер.

Березовский в отчаянии. Как он может забыть уже созданные мелодии? Да и что бы он ни сочинял далее, в нем вновь будет звучать пережитое и увиденное… Он ведь так хотел отдаться чистой музыке. Но власть и связанные с ней интриги не отпускали его ни на родине, ни за ее пределами.

Екатерина оставляет Максима на попечение тайной канцелярии, посетовав, что когда-то поступила опрометчиво, пожалев мальчика и не дав сделать его «сопранистом».

Березовского уводят.

Трагический финал. Хор певчих на сцене «Оперного дома» исполняет ораторию, состоящую из подлинных документов эпохи.

Например, такой текст записки управляющего имперскими театрами Елагина, обращенный к казначею:

«Композитор Максим Березовский умер сего месяца 24-го дня. Заслуженное им жалованье следовало б по сей день и выдать, но как по смерти его ничего не осталось, и погрести тело нечем, то извольте, ваше высокоблагородие, выдать по 1-е число майя его жалованье придворному певчему Якову Тимченку, записав расход с распискою».

Иван Елагин

…марта 25 дня 1777 года

Но вот в трагическом финале появляется светлая нота: хор взрослых певчих сменяется детским хором.

В исполнении звонких мальчишеских голосов звучит самое знаменитое произведение М. Березовского: «Не отвержи мене в старости». На вопрос царицы: «Кому принадлежит сия музыка?», свита поспешно ответствует: «Автор не известен».

P.S

1. Все события, связанные с короткой и трагической жизнью первого русского композитора Максима Березовского, достаточно достоверны. Но в связи с отсутствием чисто документальных подтверждений факты со временем обрастали легендами и домыслами, что и является хорошим подспорьем для увлекательного сюжета музыкально-драматического произведения.

2. Музыка М. Березовского, сохраненная в списках, своими названиями (многие из которых указаны выше), к сожалению, мало известна в России. Ноты чаще всего отсутствуют. Это позволяет Композитору, взявшемуся за сочинение данного произведения, использовать все возможности смелых мистификаций и жанровых стилизаций: от старинных церковных песнопений до современных рок-вариаций.

3. «Представление для оперных и драматических театров» не является только данью модных экспериментов синтеза театральных жанров (как, например, приглашение профессионального хора в спектакль «Плач Иеремии» А. Васильева). В данном случае логичность перехода от оперного жанра к драматическому обусловлена прежде всего сюжетом. Поэтому, естественно, «певчую часть» жизни Березовского должен исполнять профессиональный певец (в самом начале – мальчик с высоким голосом). Драматические сцены (особенно во второй части) могут быть убедительны только в исполнении хорошего драматического актера.

4. Стилизация под первые «оперы-сериа» XVIII века, с их условностями и великолепием выразительных приемов, смогут дать обильную пищу для фантазии художника-постановщика.

5. Наконец, вечная тема взаимоотношений Художника и Властителя, опасность вовлечения творческого человека в хитросплетения придворных интриг, традиционные для любого времени, трагическое одиночество таланта в России делают данный сюжет более чем актуальным для нашего времени.

10.02.1998

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги