Избранное

В СОГЛАСИИ С ЖИЗНЬЮ И ПРАВДОЙ ИСТОРИИ

Имя Владимира Минача, выдающегося представителя современной литературы социалистической Чехословакии, крупнейшего словацкого прозаика, давно и хорошо известно в нашей стране. Его книги переводились на многие языки народов Советского Союза. Только по-русски отдельными изданиями были опубликованы романы Минача «Смерть ходит по горам» (1948), «Вчера и завтра» (1949), монументальная трилогия «Поколение», созданная в 1958—1961 гг., сборники рассказов «На переломе» (1954) и «Медвежий угол» (1960).

Этот интерес к творчеству писателя в первую очередь, конечно же, объясняется притягательностью таланта, теми достоинствами произведений, которые всегда связываются в читательском сознании с подлинным мастерством, с оригинальностью и в то же время с естественностью индивидуального художественного выражения. Вместе с тем Минач близок нам и общим духовным настроем, неустанными энергичными поисками «второго, глубинного смысла вещей», последовательным стремлением не только запечатлеть, но и понять современника, помочь ему поверить в собственные силы, познать себя и других. У литературы, считает Минач, нет более высокого предназначения, чем эта миссия чуткого, надежного посредника между людьми; по его глубокому и справедливому убеждению, «действительно большая эпика всегда вырастала… из участия, понимания, из сочувствия или сопереживания с человеком и человечеством».

Вот почему творческую эволюцию писателя трудно представить без учета все более уточняющихся воззрений Минача на гуманистическую природу современной литературы, на ее роль и место в социалистическом обществе. К этой центральной проблеме — отношения искусства и действительности — Минач постоянно обращается в своих многочисленных статьях и эссе, составляющих как бы второе измерение его таланта, его творческой индивидуальности. В публицистике дополнительно реализуется не только яркий гражданственный темперамент художника, но и в полной мере находит выход его склонность к прямой постановке общественно значимых проблем, к историко-философскому осмыслению движения жизни и соответствующих перемен в сознании людей.

Минач далек от прекраснодушных просветительских иллюзий по поводу всемогущества литературы, но вера в возможности слова, олицетворяющего вторую, общественную природу человека, характерна для всей многогранной деятельности писателя. Обостренное внимание к этому исходному «материалу» литературы искони было присуще ее истинным мастерам. У себя на родине Минач выступает продолжателем этой славной писательской традиции, выступает по-своему, с характерной для него страстью и масштабной принципиальностью. «Газеты и радио, — писал он, например, в 1957 году, — эти самые могущественные концерны по производству слов, ныне обходятся, пожалуй, всего лишь тысячей единиц основного лексического фонда. Словесные конструкции утратили гибкость, окаменели — мертвые, будто заколдованные, немые слова…» При всей заостренности высказывания, эта тревога по поводу реально существующей тенденции к нивелированию языка естественна для человека, профессионально связанного со словом, привыкшего улавливать, взвешивать, перебирать оттенки его смысла, звучания, аромата. В своем рассуждении Минач, однако, устремляется дальше, выходя за пределы собственно лексических и даже литературных забот. В происходящем процессе девальвации, инфляции слова он чутко угадывает угрозу обеднения всей духовной жизни общества, серьезное, «коварное» препятствие на путях строительства социализма. Ведь обесценивание слова ведет к параличу самой мысли, бессодержательность «окутывает мышление, как темное облако, как густой, непроницаемый туман; языковые клише и схемы в опасной степени стесняют его, загоняя в прокрустово ложе шаблона». Писатель зовет на борьбу с «умертвлением слов», чреватого «умертвлением мысли»: «Слово должно нести все, что только может унести».

Читать Минача всегда интересно, будь то рассказ, роман или интервью в периодическом издании: повсюду бьется упорная, увлекающая за собой, пытливая мысль. У него случались творческие неудачи (кто из пишущих от них гарантирован!), но не было бесстрастных, «проходных» книг. Каждая отмечена печатью личности, каждая неизменно становилась предметом жарких обсуждений, вызывала живое читательское согласие, а подчас и бурный протест. Но иначе, пожалуй, и быть не могло. Минач создавал и создает свои произведения с осознанным прицелом на отклик, на общественный резонанс. Литература для него «имеет смысл не сама по себе, в своей ограниченности, в своей великолепной изоляции… но только в контакте с действительностью, эпохой, обществом, читателем. Без такой основополагающей связи литература лишь глухая буква, отпугивающая формула, звук пустой». Мысль здесь выражена в общей форме. Но как всегда в подобных случаях у Минача, теоретический постулат выводится из практики, за ним стоит, в нем конденсируется богатый жизненный и творческий опыт самого художника.

Владимир Минач (род. 10 августа 1922) принадлежит к поколению, юность которого пришлась на годы второй мировой войны, совпала с периодом существования марионеточного клерикально-фашистского Словацкого государства, возникшего под покровительством Германии в 1939 году, вскоре после того как западные «миротворцы» выдали в Мюнхене Чехословацкую республику на растерзание Гитлеру. Это было глухое время политической коррупции и национальной измены, прикрываемой ханжеской демагогией правящей верхушки относительно реализации «тысячелетней мечты» словаков о независимости, об «освобождении исстрадавшегося народа от кабалы пришлых элементов», о воцарении «мира и согласия между верными словаками». Во имя «единства нации» в стране были запрещены все политические партии, начались антисемитские погромы, проводилась массовая высылка в протекторат, то есть в оккупированную гитлеровцами Чехию и Моравию, представителей чешской национальности, ужесточились преследования всех инакомыслящих и прежде всего коммунистов. Политический и расовый террор особенно усилился после того, как местные подручные Гитлера втянули Словакию в братоубийственную войну с Советским Союзом. Но именно с этого момента, окончательно развеявшего у подавляющего большинства населения остаточные иллюзии о внутренней сути «своего» режима, в стране нарастает волна антифашистского сопротивления, кульминационным пунктом которого стало Словацкое национальное восстание в 1944 году. Участником этого важнейшего исторического события, ставшего прологом народно-демократической и социалистической революции в Чехословакии, был и Владимир Минач — в то время пылкий двадцатидвухлетний юноша, недавний гимназист, как и многие его сверстники пришедший в ряды повстанцев по зову сердца и велению совести.

«В годы войны, — вспоминал Минач позднее, — началась сознательная жизнь моего поколения. Все, что случилось потом и через что мы прошли, берет свое начало в восстании». Словацкое национальное восстание стало решающей вехой не только личной, но и творческой биографии Минача. Его первый роман «Смерть ходит по горам» создавался почти сразу же после освобождения Чехословакии от фашизма, по горячим следам только что отгремевших событий. Художественное начало в нем непосредственно слилось с автобиографическим. Это роман, но это и личный дневник, горячая исповедь, взволнованный репортаж.

Здесь нет обстоятельного, эпически спокойного рассказа о событиях. Все или почти все в книге подчинено принципу самовыражения. Действие развивается нервными импульсами, движется скачками от одной напряженной, «крайней» ситуации к другой. Внимание писателя сосредоточено на этих коротких вспышках, озаряющих обнаженное, мятущееся сознание героев в момент столкновения с очередным испытанием, подстроенным жизнью. Суровые будни, драматизм борьбы, которую вели слабо вооруженные, не искушенные в воинском ремесле повстанцы с регулярными частями фашистского вермахта, становились подлинным экзаменом на стойкость характеров, прочность идеалов и убеждений. Страх, ненависть, злость, отчаяние, слепой инстинкт самосохранения — вот что на поверку оказывается на самом дне человеческой натуры. И все же не только это. Преодолевая кризисное состояние духа, человек становится сильнее и чище, начинает по-иному, зорче всматриваться в себя и в окружающих его людей. Стойкость других уже не кажется ему бессмысленной, а примеры осознанного выполнения долга вызывают непроизвольное внутреннее восхищение.

Сам Минач довольно-таки сурово отзывался позднее об этом романе. «Время рассудило мою первую книжку, — говорится в его интервью 1954 года, — субъективно искреннюю, но объективно местами мало правдивую, написанную на горячем дыхании, но несовершенную. Мало в ней исторического осмысления, зато изрядно непосредственного, иногда наивного взгляда на события и людей…» Не вступая в полемику с писателем, скажем только, что он, пожалуй, чересчур строг в оценке своего литературного дебюта. Требование уравновешенного историзма в 1948 году вряд ли было выполнимо для молодого, начинающего автора, воображение которого оставалось еще до краев переполнено перипетиями только что смолкнувших сражений. Зато в его непосредственном отклике, в правдивом, неприкрашенном свидетельстве очевидца крушения одной эпохи и неудержимого наступления другой до сих пор чувствуется такой накал драматизма, юношеского горения и страсти, который делает эту «несовершенную книгу» одним из нестареющих произведений о Словацком национальном восстании.

Все это осталось, потому что изначально присутствовало в романе. Впрочем, сам Минач, вспоминая о душевном волнении, с которым создавалась эта книга, называл ее своим «навсегда любимым детищем». А его строгость объясняется тем, что уже тогда, в 1954 году, едва закончив сборник рассказов «На переломе», посвященных социалистическим преобразованиям в деревне, он подумывал о качественно новом творческом возвращении к поре войны и восстанию. «Хотелось бы — имею ли я право об этом сказать? — приняться однажды за большой роман на эту тему, — говорил он в том же интервью. — Я знаю, что пока еще мне не справиться: тут нужен зрелый человек и зрелый писатель. Но надеюсь, настанет время, когда я смогу… взяться за эту, едва ли не самую драгоценную тему». В трилогии «Поколение», вышедшей в 1958—1961 годах, Минач реализовал свой замысел.

В этом обширном эпическом произведении, «главной» художественной книге писателя, принесшей ему широкое международное признание, Минач стремился отразить не столько сами исторические события, перевернувшие до основания старый, отживший уклад общественной жизни в Словакии, сколько выразить, запечатлеть в конкретных судьбах людей исторический смысл этих событий. Иными словами, его трилогия — не историческая хроника, а многоплановое социально-психологическое полотно, призванное дать верное и объективно правдивое представление о движении времени и постепенном, нелегком, подчас драматическом приобщении к нему тех, кого Минач называет своими сверстниками «по поколению». «У нас был лозунг, — пояснял автор в «напутственном» слове к первому тому трилогии «Долгое время ожидания», — лозунг, который никто прямо не высказывал, но которого придерживалось почти все мое поколение: не слиться с ними…» С ними — значит, с фашистами. Этот негласный пароль и становится идейной осью романа, исходным пунктом всей трилогии. Большинство героев первой книги, действие которой происходит в спертой атмосфере Словацкого государства накануне 1944 года, в тщетных попытках укрыться от «подлого времени», «воздвигают свое одиночество, как крепость, раз и навсегда». Лишь во втором томе трилогии «Живые и мертвые», посвященном Словацкому национальному восстанию, бурный поток событий разрушит ненадежные стены этих призрачных убежищ, и тогда обнаружится, что за редким исключением, все они не готовы к сознательной открытой борьбе. Старательно ограждаясь от мерзостей окружающего мира, они изолировали себя и от тех сил, которые исподволь подготавливали революционный взрыв. Пожар народной войны застает их врасплох.

Верный своему замыслу, Минач в «Живых и мертвых» не стремится к адекватному отображению конкретных эпизодов восстания, не увлекается анализом его военно-стратегических или политических аспектов. В центре его внимания — глубокий идейный и нравственный перелом, великий очистительный процесс, который начинается в душах героев, захваченных и покоренных стихией всенародной борьбы. Если центральные персонажи первой книги обладали только своими индивидуальными, «камерными» судьбами, то герои второй постепенно превращаются в действующих лиц реальной исторической драмы. Из сферы личной жизни они вступают в область общественной истории. Восстание становится фактом их биографий. С этого момента все мощнее начинает звучать и основная тема трилогии — тема приобщения личности к народу, подхваченная и развитая в третьем томе — «Колокола возвещают день».

Минач доводит свое повествование до февральских событий 1948 года, когда, собственно, и была одержана окончательная победа трудящихся Чехословакии над силами реакции, пытавшейся повернуть вспять колесо истории. Этот рубеж, однако, отнюдь не является в романе формальным поводом для «ударной» концовки. Восстание и Февраль суть две фазы единого процесса нарастания революции, и в концепции трилогии они естественно знаменуют узловые моменты в духовной эволюции героев.

Далеко не всем, даже прошедшим через огонь вооруженной борьбы, удается подняться на новую, высшую ступень исторического самосознания. Многое ждет впереди и тех, кто успешно берет эту высоту. Ведь трилогия, будучи завершена сюжетно, исторически остается открытой. Революционный процесс продолжается — с опорой на достигнутое и все же в других формах, иначе, порождая свои неожиданные коллизии и требующие разрешения противоречия. Но в этом и состоит его новое качество.

После выхода в свет первого и второго томов трилогии сотрудник еженедельника «Культура» задал писателю вопрос: можно ли рассматривать эти книги как возвращение из современности в прошлое? Ответ Минача чрезвычайно существен для уяснения общей направленности его творчества: «Мне думается, надо разграничить термины: современность более широкое понятие, чем сегодняшний день, у современности поступь эпохи… Сегодня человек живет, разумеется, в ином материальном окружении, чем вчера. Но он связан с этим вчера тысячью нитей и, прежде всего, связан главным — борьбой за коммунистический облик общества. Если писатель имеет к виду именно главное, он не может быть несовременен, он всегда будет сегодняшним, даже если пишет о вчерашнем. Не думаю, что моя трилогия является возвращением; я ощущаю ее как составную часть наших дней, как частицу нашей борьбы за будущее».

В самом деле, между книгами Минача, посвященными предыдущему этапу революционной борьбы, и произведениями, непосредственно исследующими современность, сегодняшний день, нет непроходимого водораздела. И те и другие освещены общностью исторической перспективы — верой в социализм, в коммунистическое будущее. Трилогия «Поколение» уже публиковалась в серии «Библиотека литературы ЧССР». В настоящем же томе читатель имеет возможность познакомиться с рассказами Минача, а также с некоторыми образцами его общественно-литературной публицистики 60—70-х годов.

Рассказы, написанные в разные периоды, дают рельефное представление не только о творческой эволюции писателя, но и доносят до нас, — что вообще типично для произведений Минача, — характерные ритмы стремительно движущегося времени, динамику перемен в сознании людей. Общий взгляд на послевоенную действительность как на логически продолжающийся революционный процесс определяющим образом обусловил внутреннюю проблематику рассказов, отразился на выборе героев и центральных конфликтов.

В рассказах, создававшихся в начале 50-х годов, Минач обостренно вглядывается в сложные социально-классовые процессы, происходившие в послевоенной словацкой деревне. В отличие от многих писателей, вольно или невольно «облегчавших» в то время картину социалистической «перековки» крестьянина, Минач в лучших новеллах этого цикла остается верен чутью писателя-реалиста. Он не конструирует идеальных героев, носителей готовой и окончательной истины, не слишком верит он и в молниеносное воздействие душеспасительной риторики. Тысячелетний уклад крестьянской жизни не поколебать одними агитационными призывами. На протяжении веков приученную к осмотрительности натуру крестьянина-единоличника непросто перекроить заново. Важнейшей предпосылкой органического формирования нового коллективистского сознания Минач считает революционную практику. «Крещение» практикой, личный жизненный опыт, постепенное приобщение к реальному новому делу — таким в общем плане видится Миначу путь крестьянина к социализму.

В «Баламуте», одном из лучших рассказов сборника «На переломе», эта концепция получает, пожалуй, наиболее убедительное художественное воплощение. Минач создает здесь психологически верный портрет подлинного вожака крестьянских масс — бескомпромиссного и кристально честного, наделенного острым классовым чутьем парня, прошедшего изнурительную школу батрацкой поденщины, но не сломленного, не замордованного, как его отец, беспросветной нуждой и работой. Именно он становится организатором первого кооператива, и люди идут за ним, потому что убеждены в его бескорыстии, в чистоте его помыслов. Жизнь Винцо — это, по выражению Минача, «без малейших отклонений прямая», единство слова и дела. Таким предстает у Минача положительный герой времени. Винцо, по прозвищу Баламут, открывает вместе с тем целую галерею подобных характеров в творчестве писателя. Это и по-мужски грубоватый, не унывающий в самых отчаянных ситуациях взводный Коза из трилогии «Поколение», и «обиженный» правдоискатель — учитель из сборника рассказов «Медвежий угол», и неумолимо бескомпромиссный к антиобщественным недостаткам председатель кооператива из рассказа «Случай» (сборник «Заметки», 1963)… В однозначности, неуступчивости, в твердой решимости до конца драться за торжество справедливости вопреки всем обстоятельствам — существо этих характеров. И если лично они нередко проигрывают сражение, то моральная правда всегда остается на их стороне. Это Макары Нагульновы, вызванные к жизни аналогичными революционными процессами, происходящими на словацкой земле. Жизнь для них означает борьбу — против любых, даже превосходящих сил, и они всегда готовы ее вести, ибо убеждены в своей исторической правоте. Они всегда идут немного впереди времени, нередко их раздражает медлительность основной массы, и тогда они не колеблются перед не слишком деликатными способами подстегивания отстающих, подобно председателю кооператива из рассказа «Случай»: «Я их всех приведу к расцвету, пусть даже мне придется их гнать, как свиней к корыту!»

В пору восстания и на начальном этапе революционных социальных преобразований вполне очевидной, как правило, представлялась разделительная черта между старым и новым, между теми, кто «за» и кто «против». Со второй половины 50-х годов, когда революция, одолев в бою своих классовых противников и очистив себя от издержек волевого напора и догматической узости, вступила в новую высшую фазу, жизнь закономерно выдвинула новые, характерные для этого этапа проблемы. Классово-антагонистический конфликт постепенно отходит в прошлое, на первый план выступают коллизии, возникающие в ходе социалистического строительства. В рассказах из сборников «Медвежий угол» и «Заметки» Минач чутко регистрирует изменения, происходящие в атмосфере эпохи, с позиций исторической перспективы внимательно всматривается в диалектику нравственного развития своих героев.

«Мы привыкли стремительно жить, — размышляет теперь писатель, — стараемся думать и действовать быстрее: внимание, время не ждет! Многое мы в самом деле научились делать оперативно, и это отнюдь не плохо. Поспешность вредна лишь тогда, когда речь идет о людях. Мы часто даже не успеваем их разглядеть хорошенько, улавливая только самые общие очертания, так сказать, аэродинамические контуры… Словно можно распознать человека на бегу! Как будто можно судить о нем лишь по степени пригодности или непригодности к какому-нибудь одному делу! Как будто можно что-то познать без страстной тяги к познанию, без душевного трепета и волнения, которым сопровождается каждое открытие!»

Это цитата из «Медвежьего угла», книги, открывающей новый этап в творчестве Минача. Лишь чисто условно мы называем ее сборником рассказов. По существу же это свободное размышление о жизни, о проблемах формирования социалистической морали и нравственных норм нового человека.

«Главный герой» книги — мысль. То взволнованно лирическая, то трезво аналитическая, то саркастическая — и всегда ищущая, полемическая. Символично и само название. «Медвежий угол» — не просто деревенское захолустье, клочок земли, затерянный в горах Словакии, тихая долина среди поросших лесом склонов и мирно журчащий ручей, на берегу которого разбил свой бивак рассказчик, — это еще и сокровенные уголки человеческой психологии, потаенные глубины сознания людей, с которыми здесь сталкивает повествователя случай.

Вот мы знакомимся с неким учителем, которого судьба забросила в захолустье и который никак не может изжить горечь этой обидной для него, в прошлом видного деятеля областного масштаба, «ссылки» («Обиженный»). Затем с переродившимся коммунистом, директором некоего коммунального предприятия, упивающимся своей властью над подчиненными, кичащимся своими прошлыми заслугами, а ныне морально разложившимся, оторвавшимся от товарищей ренегатом («Буян»). Или с мудрым, рассудительным прокурором, старым, закаленным бойцом партии, который привык взвешивать слова и поступки на весах чуткой человеческой совести, и с его спутником — молодым, нетерпеливым и горячим комсомольским активистом, которого страстное желание поскорее воплотить в жизнь светлые идеалы приводит зачастую к односторонним и скороспелым оценкам («Прокурор»). Каждая такая встреча — это новый рассказ-монолог, рассказ-признание или острый, полемический диалог. Но при всем том «Медвежий угол» — целостная книга. И не только потому, что все в ней связано неким «единством места и действия». Эти случайные (и так ли уж случайные!) встречи — словно звенья раздумий писателя о сложной диалектике жизни, о своих современниках, отступающих или приближающихся к большой правде эпохи.

Автор при этом далек от назидательной интонации. Он вообще старается отойти в сторону, предоставив слово героям, как бы приглашая читателя самого разобраться, подумать и решить, кто прав, а кто ошибается. Это доверие обязывает, поскольку требует от каждого собственного прямого ответа о его отношении к жизни, к обществу, побуждает не только пристально вглядеться в окружающих, но и углубиться в самого себя, суметь подняться выше всего мелкого, узко личного, учиться и «капитулировать перед правдой». Главное — не замыкаться в обиде, не упорствовать в ошибках или заблуждениях.

«Социализм строится для всех», — в этой лапидарной формуле мудрого прокурора содержится важнейший принцип нового подхода к действительности, характерный для Минача в 60—70-х годах. Стратегический смысл социалистической революции не сводится к обобществлению средств производства. Цель коммунистов — в создании необходимых условий для всестороннего и гармоничного развития человеческой личности — до конца последовательная гуманизация общества. В повести «Ты никогда не одна» (1962), в сборнике рассказов «Заметки» Минач переводит анализ нравственной проблематики из философски поискового, дискуссионного по преимуществу плана, типичного для «Медвежьего угла», в более глубокую сферу внутренней, интимной жизни человека. Здесь еще сильнее выражено стремление Минача расшевелить читателя, задеть его за живое, побудить встать на место героя, чтобы самому острее почувствовать моральную ответственность за его поступки. В отдельных рассказах («Ненависть») этические коллизии попросту не имеют однозначных решений. Зато всегда в них содержится призыв к взаимопониманию, к бережному отношению человека к человеку.

С середины 60-х годов Минач отходит от собственно художественного творчества и целиком отдается публицистике. Его тяготение к прямой постановке вопросов, к идейному диспуту, к полемическому выяснению сути вещей получают в этом жанре литературы наибольший простор. «Эпическая фикция… сегодня для меня означает лишь избыточный зигзаг», — так объяснил он в 1970 году причины расставания с художественной прозой.

Вместе с тем в этот период резко расширяется диапазон его литературно-критической и публицистической деятельности. В 60-е годы выходит целая серия его статей и эссе, посвященных важнейшим проблемам развития социалистической культуры, трактовке национальных традиций, защите революционных идеалов далекого и недавнего прошлого от прямых или завуалированных нападок ревизиониствующих деятелей. В блестящем эссе «Парадоксы вокруг искусства» (1966) Минач дал страстный аргументированный отпор чехословацким адептам экзистенциализма и модернизма, старавшимся подорвать основы социалистической литературы, эстетики реализма.

Центральным нервом в творчестве Минача-эссеиста является проблема отношений искусства и общества, литературы и действительности в эпоху социализма. Большинство его выступлений, полемически заостренных против ленивого самодовольства одних или наигранного нигилизма других, в конечном счете устремлено к реальному, то есть конкретно-историческому уяснению этой кардинальной проблемы. Какие требования к литературе и художнику предъявляет время? Какие обязательства перед ними несет общество? Как происходит процесс накопления социалистических «качеств» в литературе? В чем состоит диалектика традиции и новаторства на современном этапе литературного развития?

Разбирая тот или иной аспект, Минач далек от чистого теоретизирования. За его даже абстрактными рассуждениями всегда чувствуется опыт и темперамент крупного художника, личная убежденность и заинтересованность в открытом и честном обсуждении самых сложных, а подчас и болезненных вопросов. Это «авторское» начало преломляется в статьях прежде всего через морально-нравственные категории. От этической в широком смысле позиции художника, от развитости его чувства ответственности перед современником, перед человеком в решающей степени, по Миначу, зависит и характер его общественно-литературной активности, эстетической ценности его произведений. «Социалистическое искусство, — считает Минач, — призвано охранять и защищать целостность человека и целостность великой культуры». «Искусство не может обойтись без великих нравственных целей…»

Не выглядит случайным и его непосредственное обращение к истокам, к аутентичному материалу национальной истории. Две последние книги писателя — «Раздувая родные очаги…» (1970) и «Собрание споров Й. М. Гурбана» (1974) — это беллетризованные исторические эссе, воссоздающие панораму Словакии 30—60-х годов XIX века, эпохи национального возрождения. Такой интерес Минача к столь отдаленным от современности явлениям нельзя не поставить в связь с важнейшим событием, произошедшим на рубеже 70-х годов в жизни словацкого народа — принятием принципа федеративного государственного устройства и образованием в составе ЧССР Словацкой социалистической республики. Этим конституционным актом, закрепившим завоевания социализма, увенчалась многовековая борьба словаков за национальное равноправие и самобытность, и вместе с тем особую актуальность приобрел вопрос о смысле истории словацкого народа, ядре его национального характера, перспективах дальнейшего развития. В живой дискуссии о новом качестве исторической ответственности и принял по-своему участие Минач, не раз в полемических «антимодернистских» выступлениях 60-х годов развивавший свою концепцию «памяти нации», отстаивавший идею осознанной преемственности в движении национальной культуры.

Обратившись к ключевым, драматическим событиям словацкой истории XIX века, к противоречивому участию словаков в революции 1848 года, Минач стремится восстановить реальную атмосферу времени, заново, без предрассудков и хрестоматийного глянца оценить вклад поколения романтиков-штуровцев в дело национального пробуждения словаков. Разумеется, писатель не ставил своей задачей дублировать собственно научные исследования. Главным для него было выявить общий знаменатель исторической справедливости, нащупать протянувшуюся из глубин («мы приходим из глубин») нить подлинного исторического прогресса Словакии, вызвать живых свидетелей на очную ставку историей. Миначевская философия истории — это по сути и прикладная этика. Ее пробным камнем является вера в жизнеспособность нации, а высшим критерием оценки деятельности отдельных личностей — конечная польза, приносимая на алтарь отечества, национального трудового коллектива. Можно сказать, что Минача — при всем почтении к историческим источникам: книгам, журналам, переписке и т. п. — интересует нечто большее, чем верное воспроизведение страниц былого. Он стремится «очистить заветы», расшифровать нравственно-генетический код нации во имя того, «чтобы знать, кто мы есть и кем хотим быть».

Мысль Минача по-прежнему устремлена в будущее. Неустанная деятельная неудовлетворенность писателя достигнутым, его профессиональная и морально-этическая требовательность способствует повышению творческого потенциала общественно-литературной жизни Чехословакии. Многие романы, рассказы, принципиально важные публицистические выступления Минача снискали ему широкую известность и заслуженное признание как у себя на родине, так и за ее пределами.

Ю. Богданов