Избранное. Том второй

ДРАМА в двух действиях

Действующие лица

Игнат Мантулин.

Гринька (Григорий), его сын.

Клавдия Хорзова.

Никита, её муж.

Домна Атавина.

Андрей Лужков.

Вера.

Надежда Решетова. Пётр, её сын. Галина. Дарья.

Первая девушка. Вторая девушка. Третья девушка. Парень.

Действие первое

Дорога, уходящая в гору. Вдоль дороги дома. На самом лбу взгорыша унылое сельское кладбище. У подножия – кузница.

Начало действия относится к весне сорок пятого года. Этой весной возвращались с войны два тридцатилетних солдата. Оба меченые, но живые – немыслимое везение! Двое из всей Бармы. А уходило полсотни мужиков и парней.

Возвращались. У Игната кроме шрамов под соломенными висками – ордена, среди которых два Славы. Да и Никиту наградами, не обидели. Ранами тоже. Левое плечо западало. Нога сгибалась худо. До рези в глазах всматривались в родную деревню. Вот она, Барма, бедная, вдовая. И крестов на кладбище, кажется, прибавилось. Но солдатам не до покойников. Война приучила к мысли о том, что смерть, как сидор солдатский, постоянно за плечами.

Игнат. Ну вот и дома... дома! Поди, не ждут уж, а?

Никита. Немудрено. Пятьдесят человек призывали, а сколь из полусотни-то уцелело? Тот погиб, тот без вести пропал...

Игнат. И меня потеряли, наверно. Полгода по госпиталям валялся. Думал, не выкарабкаюсь.

Никита. Потеряли... могли потерять, ежели не шибко ждали. А ежели ждали – не потеряют.

Игнат. Ждут! Я знаю, меня ждут! Может, встречать вышли. И я вот он. Явлюсь и, как положено по уставу, отрапортую: «Сержант Мантулин прибыл в полное ваше распоряжение. Разрешите сменить автомат на поручни?».

Никита (нервно расправив длинные усы.) С такой выкладкой в плугари? (Ткнул в Игнатовы ордена.) Да по твоим заслугам надо бить в колхозные председатели, если не выше. Будь у меня столько отличий, я бы в район пробился.

Игнат. Кого я там не видал, в районе-то? Дома всего милей. Каждая кочка – родня. Пойду в бригаду, к земле поближе.

Никита. Родня, родня! Мало ли что родня! Не за здорово живёшь воевали! Четыре года судьбу испытывали: нынче – здесь, завтра – к боженьке в рай. А ротный писарь сопроводиловку сочинит: «Пал смертью храбрых...». Родня... Четыре года со смертью в обнимку. Не то, что тело, душа закирзовела... озлела до невозможности.

Игнат. Ничего, возле земли оттаем помаленьку. Теперь хошь не хошь – доброте учиться надо. Такая история.

Никита. В мешке-то гостинцы? Туго набит.

Игнат. Овёс. Лежал как-то перед артподготовкой на поле – нажелудил. Хоть и не положено вещмешок забивать несписочным имуществом, а выбросить жалко. Хлеб же...

Никита. Всё такой же блаженный!

Игнат. Мне всю войну один сон снился: поле израненное. А я его врачую. Вот, сон в руку. (Зачерпнул из-под ног земли горсточку, попробовал на язык.) Солона!

Никита (усмешливо). Не нанюхался за четыре-то года? Айда! Эка невидаль – солонцы бросовые.

Игнат. Бросовые – так. (Вроде бы не ко времени вздохнул.) Омертвела земля!

Никита. Нашёл о чём сокрушаться! В Сибири окромя солонцов земли вволю.

Игнат. Некудышные мы хозяева! Вот немцы – враги, а гляди: у них каждый клочок обихожен и в дело пущен.

Никита. Ну ты! Вяжи лыко к лыку! Нашёл кого в пример ставить!

Разошлись. Смиренной улочкой Игнат направился к своему дому с тополем под окном. На тополе скворечник. Дом отпугнул заброшенностью. Калитка сорвана. Окна без стёкол. И никто не вышел навстречу. Что ж вы, ноги, через три земли отшагавшие, оробели на своей, на близкой, земле? Из ограды выбежал пёс. Старчески гаркнул, лизнул в руку.

Игнат. Здорово, Трезор! Трезорушка. Не помолодел ты за эти годы! Где хозяйка твоя? Где Гринька?

Трезор виновато завилял хвостом. Во дворе кто-то завозился, окликнул собаку. Это Гринька, мальчишечка лет десяти. В руках у него аккуратно стёсанный камень.

Гринька. Трезор! Ты куда подевался, блудень?

Трезор кинулся на зов.

Игнат. По хозяйству хлопочешь, мужичок?

Мальчик медленно подался назад. В его осторожном движении, в на пряженных узких плечиках, во всей его сжавшейся фигурке было столь ко взрослого недоверия, беды, покинутости, что Игнату стало жутко. Вот шейка вытянулась, извилась. Из-за плеча показался нос, навеси стая отцовская бровь, глаз, рот, растущий в отчаянном крике...

Гринька. Тя-я-тя-я! Тя-ятенька-а-а! (Уронив камень, метнулся к отцу.)

Игнат(нацеловывая сына). Ну, Гриня, ну золотко! Чего ж ты так испугался-то?

Гринька. Живой? Родненький... родненький! Живой! А-ах!

Игнат. Как вырос-то! Как вырос! Не узнать: удалец, витязь!

Гринька. На тебя похоронка была, а я ждал, ждал! Я знал, что тебя не убьют.

Игнат. Не убили, сынок, не убили. Хоть и залатанный весь, а жив, дома. Мамка-то наша где? В поле мамка?

Гринька после мучительной, долгой паузы горестно зарыдал.

Где же она, Гриня? (Голос стал чужой, сиплый.) Сказывай! Всё как есть сказывай, не таи!

Гринька. Нет больше мамки... заме-ёрзла-а! Поехала в лес и замё-ёрзла-а... прямо у поленницы...

Молчание. Долгое. Тяжкое.

Игнат (после паузы). Веди меня к ей, сынок. Веди...

Идут по дороге в гору. Гринька держит отца за руку. Сзади них выехала одноосная тележка. В оглоблях – за коренника, за пристяжную, за всю звонкую тройку – Домна Атавина. Выпряглась, пошла за Мантулиными, но вернулась.

Отец и сын между тем приблизились к кладбищу. С краю на простеньком деревянном кресте криво вырезано: «Здесь покоится раба божья Наталья Алексеевна Мантулина. 1915–1945». Игнат, точно пулей срезанный, выпустил крест, по которому слепо водил пальцами, сполз на могилу, приник. Но из-под земли – молчание. Рядом чуть слышно всхлипывает Гринька, глядя на отца.

Гринька (подняв тяжёлую отцовскую руку). Пойдём, тятя. Робить начнём. А как робить начнём – горе притухнет. Её не воротишь, сколь не убивайся.

Игнат (поднялся, удивлённо глядит на сына). Верно, сынок. Её не воротишь. А нам жить надо. Только как жить?

Гринька. Как все люди.

Игнат. Мантулёнок ты мой! Вот он, сынок-то наш, Наташа! Мужик, совсем мужик! А я ему, как дитю леденца вёз.

Гринька(истово). Я страсть люблю леденцы, тятя!

Игнат развязывает мешок. В мешке зерно и зерном облепленный красный петух на палочке. Обобрав зёрнышки и бережно ссыпав их обратно в мешок, Гринька старательно сосёт леденец.

Игнат. Как жил тут один? Как хозяйничал?

Гринька. Я не один жил. Тётка Домна приютила, председательша.

Игнат. Не обижала?

Гринька. Не-а. Она только с виду крута, а так ласкова. Как родного голубила.

Игнат. Ну, пойдём, сынок. Теперь своим домом жить станем.

Спускаются вниз. Навстречу им «Домнин экипаж». Домна тащит за собой тележку.

Домна. С возвращением тебя, Игнат!

Игнат. Врагу не пожелаю такого возвращения.

Домна. Пускай не в радость, а всё же воротился на отчую землю. Мой Ваня под Севастополем... в дальней земле, а может, в море, и волны над ним.

Игнат. За сына, за ласку к нему благодарствую. Жив буду – сочтёмся.

Домна. Огонь и воду прошёл: жив, теперь какой резон помирать?

Игнат. У судьбы свой резон.

Домна. Судьба тоже неглупая. Видит, с кем дело имеет.

Игнат. Далеко наладилась с транспортом?

Домна. На базар, хочу картошку продать.

Игнат. Председательша – могла бы лошадь запрячь.

Домна. Все бабы на себе возят. Я чем лучше?

Игнат. Всё такая же оглядчивая.

Домна. Какая уж есть. Кони выморены. Я их для посевной берегу.

Игнат. А себя мытаришь! Вон как похудела: одни глаза остались.

Домна. Дом-то ваш разорён. Переселяйтесь ко мне, пока не приведёшь в порядок.

Игнат. Да нет уж, что уж, стеснять не станем. В своём поселимся: долго ли подновить? Мужики все нее...

Домна. Теперь за мужиков-то больше бабы. Агафью Кочину вечор в больницу отправила: окалиной глаз выжгла. Без кузнеца остались. Не выручишь?

Игнат. Не с теми думками шёл... хотел полюшко на солонцах выправить, чтоб земля эта не вдовела.

Домна. Без кузнеца нам гибель. Поробь в кузнице, Игнат! Полюшко от тебя не уйдёт.

Игнат. Придётся, раз уж некому боле.

Домна. Некому. Разве опять бабу послать, так стыдно, коль мужики воротились. (Надев заплечный ремень, повезла тележку. Над головой курлыкнули журавли.)

Гринька. Журавли ноне припоздали чо-то. Игнат. Наверно, победы ждали. Гринька. Летят, будто и войны не было.

Игнат (страстно, с надеждой). А может, не было её, Гриня? Может, нам это всё приснилось?

Гринька трясёт пенною головёнкой, через плечо оглядывается на Домну, на кладбище.

В доме Никиты Хорзова.

На кровати, перебирая волнистое золото волос, сидит Клавдия. Лужков устроился на лежанке. Над лежанкой аляповатый портрет Никиты. Этот портрет, точно живой человек, присутствующий незримо, мешает чувствовать себя вольно.

Лужков, поёживаясь, встаёт и, скинув форменный китель, завешивает портрет. Оставшись в косоворотке, из которой выступает далеко не богатырская грудь, на цыпочках, как-то бочком крадётся к Клавдии, пытается обнять её. Клавдия презрительно-равнодушно смахивает его руки. Сидит, отдавшись своим думам.

Клавдия. Скучно мне с тобой, товарищ Лужков! Ох, как скучно!

Лужков. Я вам не клоун – веселить. Да и любовь – не цирк. Клавдия. Как сказать. Не хуже циркачей представляем. Только смотреть, кроме Никиты, некому. Да и тому глаза завесили. (Встаёт, сдёргивает китель.)

С портрета уставились подозрительные, злые глаза.

Лужков. Помолчали бы! Есть вещи, о которых не говорят. Клавдия. Делать можно, а говорить нельзя? Греши молчком, так? С душком мыслишки-то у вас, товарищ уполномоченный! Что скажут, если довести их до вашего начальства?

Лужков. Не смейтесь, слышите? Я не хочу, чтобы вы смеялись над тем, что священно. Я бы хотел... я предлагаю узаконить наши отношения.

Клавдия. Это как? Пожениться, что ли? Миленький ты мой! Ну какой из тебя муж? Без инструкции шагу не шагнёшь.

Лужков. Опять вы злитесь. Опять издеваетесь. А я люблю вас. Я так люблю, что слов нет!

Клавдия(хохочет). А с начальством насчёт любви согласовал?

Лужков. Побить вас, что ли?

Клавдия. Побей, заинька! Побей! Может, лишнюю пыль выколотишь.

Лужков(жалобно). Не умею я. Даже этого не умею. А побить хочется.

Клавдия. Бедняжечка! И кто такого воробушка уполномоченным назначил? Думают же чем-то!

Лужков. Не повезло мне. Месяц побыл на фронте – ранили. Едва порог перешагнул – сюда направили.

Клавдия. Воробушек! Чирик-чик-чик! (Встала, потянулась, прошлась по комнате. Выглянув в окно, всплеснула руками.) Ой-ёченьки! Кажись, муженёк катит! Ну точно: он! Нагрянул христовый!

Лужков, не поверив, бросился к окну. Затем сорвал китель и, с трудом попадая в рукава, стал застёгиваться, второпях не заметил, что оторвал пуговицу.

Испужался! Эх ты, женишок! Не суетись. Он ещё битый час с бабами просудачит.

Лужков(расстёгивая китель). Я н-не п-пойду. Не п-пойду и вс-с-сё! С-кажу, что руку вам п-п-предложил, вот!

Клавдия. Жить надоело? У Никиты рука не дрогнет. (Помогла одеться, вытолкала за порог.)

Он едва не столкнулся с Надеждой. Ушёл.

Надежда. Никита воротился! Живой... живёхонький! Встречай хозяина, подружка!

Клавдия с некоторым запозданием заметалась по комнате, срывая с вешалки то одну вещь, то другую.

Совсем себя потеряла! Беги так! Беги раздетая! Не осудит, поди. Да хватит тебе метаться-то!

Клавдия вылетела навстречу мужу, повисла у него на шее.

Клавдия(вводя в дом солдата). Живой! Здоровый! А я уж и не чаяла! Ой! Плечо-то я тебя... больно? А я, дура, повисла!

Никита. Ничего, Клавдия, ничего, терпимо! (Хромая, проходит к лавке.)

Клавдия. И нога увечная! А наград-то! А наград!..

Никита. Всего вдоволь. Гостей-то зови в дом! Чего ж они в ограде толкаются?

Входят женщины.

Клавдия(женщинам). Вы уж не обессудьте, бабоньки! Ополоумела я. Голова кругом идёт. Проходите вперёд, усаживайтесь! В ногах правды нет.

Галина. А в чём правда, Клава? Уж не известно ли тебе, в чём правда? Одни, как по заказу, с войны приходят, у других могилка и та затеряна.

Надежда. Будет тебе, Галина! В своей избе надрывайся. У людей радость, понимать надо.

Клавдия собирает на стол. Радость её искренна. Улыбка тёплая, но с горчинкой. Стол от яств не ломится, однако по случаю возвращения солдата нашлось и поесть и попить.

Клавдия (усадив гостей). Со свиданьицем, Никитушка! (Налила рюмки, чокнулись, обвела всех плывущим взглядом.) Думала, не доживу до этой минуты. Все жданки лопнули! (Отвернулась, смотрит куда-то в угол, а не на Никиту, как следовало бы.)

Никита. В тылу да не дожить! Это на фронте каждая пуля – твоя владычица! Поцелует – и нет человека! (Он пьёт-упивается всеобщим вниманием.)

Надежда. И в тылу не сахар. Наталья Мантулина не собиралась помирать. И померла не от пули. А тоже смерть... да ещё перед самой победой.

Галина. А как ждала, как ждала своего Игната! Всякий день на Волчий бугор выбегала: не идёт ли?

Дарья. Самую малость не дождалась. Каких-то три месяца.

Надежда. И другим бабам досталось. В каждой семье по одной да по две похоронки.

Дарья. Есть и по три. У Матрёны Исаевой в одну зиму троих... ровно и не жили на свете. И старика схоронила вскорости.

Галина. А скажи, Никита, наших там не встречал?

Никита. Нет, Павловна. Чего не было, того не было. С Игнатом, верно, в поезде нос к носу столкнулись.

Клавдия вздрогнула, напряглась.

Дарья. С кем встречаться-то? Война всех подмела.

Галина. Как литовкой прошлась! Мой Коля первой былиночкой оказался. Который год лежит-полёживает. А я маюсь. Зачем, ну скажите, зачем она мне, эта собачья жизнь?

Надежда. Повидались, и ладно. Айдате по домам, бабы! А ты, Никита, отдыхай, да недолго. Посевная на носу.

Никита. Посевная, ага. С лукошком в поле: горсть влево, горсть вправо. Так, что ли?

Надежда. Так и есть. Вручную сеем. Техника – своим паром.

Женщины уходят.

Никита. Не успел оглядеться – в оборот взяли. Какой из меня сеятель? Я полторы тыщи дней смерть сеял. Эти штуки зазря не дают. (Тронул награды.)

Клавдия. Теперь пахари нужны, Никитушка. Стрелков в отставку. По чистой.

Никита. И меня, стало быть, по чистой?

Клавдия. Ежели мелко пахать будешь.

Никита. Я и раньше-то не мастак был, теперь и вовсе отвык... от всего мирного. Во сне и то видится дым да пепел.

Клавдия. Долго ещё войной отрыгать будем. Бабы-то вон как убиваются.

Никита (присматривается к ней). Ты, похоже, не шибко убивалась.

Клавдия. Некогда было, Никитушка. Дневала я и ночевала в поле. Одна трактористка на весь сельсовет. Ну, потчуйся тут без меня. Баньку пойду протоплю.

Никита. Баньку, ага. Это в самый раз. Да чтоб веничек попушистей... берёзовый! (Наклонился. В щели около кровати застряла пуговица.) Подь-ка сюда, плакальщица!

Клавдия усмехнулась, подошла без боязни.

Так, говоришь, некогда было?

Молчание. Никита ударил жену.

С кем путалась тут, зараза?

Клавдия(со спокойной насмешкой). Мало ли с кем? Всех не упомнишь.

Пауза.

Никита (жалобно). Ведь врёшь, ведь наговариваешь на себя! Хоть раз всю правду скажи!

Клавдия. Всю правду я тебе ещё до войны сказала, когда уходить собиралась.

Никита. Собиралась, да не ушла. И столько лет мне голову морочила.

Клавдия. Не морочила я, Никитушка! Раз чуть было не сошлась тут с одним... чтобы от прежнего наваждения избавиться. Не помогло.

Никита. Где оно, твоё наваждение? Покажи, я ему враз ноги выкручу.

Клавдия. Ты за что ударил меня, Никитушка?

Никита. За измену, за подлость твою бабью!

Клавдия. А ежели я не изменяла, тогда как? Ежели не подличала?

Никита (куражливо). Не верю! Врёшь, не верю! И никогда не поверю.

Клавдия. Ну и не верь. А за оплеуху расчёт получи! (Даёт Никите увесистую оплеуху.)

Никита. Стерва! Развратница!

Клавдия ушла. Никита хочет выбросить пуговицу, но, передумав, кладёт её в карман. Налив самогона, выпил одним глотком, рванул себя за ворот: душно, душно в родном доме!

Кузница. У наковальни Игнат. Он только что оттянул лемех конного плуга. Гринька, раскачивая меха, мурлычет песенку. Игнат ласково косится на сына.

Мимо кузницы то и дело проходят женщины, без особой нужды заглядывая внутрь. И это бесит Гриньку.

Входит Надежда.

Надежда(сунув мальчишке пряник). Вот и помощничек вырос.

Гринька(швырнув пряник). Чо ты пряники мне суёшь? Не видишь, занят?

Надежда. Вижу, да ведь надо чем-то за услугу расплачиваться! Топор у меня затупился.

Гринька. Больно часто тупится.

Надежда. Такое железо... мягкое. А ты чего бирючишься? Со старшими разве так разговаривают?

Игнат. Давай сюда – наточу. (Берёт топор, пробует пальцем жало – порезался.) Крепко затупила!

Надежда. Точить-то некому. Там зазубрина. Выправь маленько.

Игнат. Зазубрина-то не на жале, Надёжа. Ту зазубрину мне не выправить.

Надежда (пытаясь оттеснить Гриньку от точила). Погуляй, Гриня! Поди, умаялся! Погуляй, а я точило поверчу.

Гринька. Была охота.

Надежда. Коли так, оставайся. Ты мне не помеха.

Гринька. Смотря про что говорить будешь.

Надежда. Про цветы можно?

Гринька (обдумав). Про цветы говори. Да покороче! Дело не терпит.

Надежда. Терпит не терпит, любит не любит, к сердцу прижмёт...

Гринька исподлобья взбуривает на неё.

О чём это я?

Гринька. Про цветы начинала.

Надежда. Забываюсь. Старею, видно. Хоть в тридцать восемь какая старость? Самое лето в душе, сок бродит по жилам. Хмельной сок, Игната!

Гринька(решительно). Ступай, тётка Надёжа! Топор я сам тебе принесу.

Надежда. Дай досказать. В Грачиной роще, Игнат, подснежники расцвели. Как раз там, где чёрный камень. Я не рвала их, берегла до поры. Сегодня сорву, однако.

Гринька. Не придёт он к чёрному камню! Напрасно стараешься. А я приду и все твои подснежники выпластаю! Все до единого.

Игнат. Ну вот, Надёжа, зазубрину на лезвии вывел. Теперь хоть брейся своим топором.

Надежда. Эх, кабы в душе ещё вывел! (Забыв топор, уходит.)

Игнат и Гринька принимаются за прежнее.

Перед кузницей – Домна. Она принаряжена. Раздумывает: заходить ли? Не решилась. Отошла к тополю, слушает звон кузнечный, старческое дыхание мехов.

Появляется Никита. Он в чистом, при всех медалях.

Никита. Из району звонили. За семенами велят ехать.

Домна. Ох, Никита, зря ты насоветовал это! Теперь хожу – голова от дум пухнет.

Никита. Думы-то разные бывают. (Усмехнулся намекающее.) Ишь как вырядилась!

Домна. Всех по Клавдии по своей не меряй!

Никита. Все вы Евины дочери! Ехать, что ли, за семенами-то?

Домна. Езжай, да не сболтни там! Сразу загремим.

Никита. За портфельчик боишься? Не шибко толстый портфельчик-то.

Домна. И чего ты под кожу лезешь? Осатанел совсем. А ведь одну упряжу везём. И чин и твой не ниже: как-никак бригадир.

Никита. Чин, чин! Без чина много всяких причин. С фронта ехал, всё расплановал: тут так, тут этак – дорожка ровная, прямиком в гору пойдёт. А она сплошь в ухабах и под гору катится. Потому и злюсь и пакостные слова на язык липнут. А дело наше святое, Домна Сергеевна, чистое дело: ослаб народ, забыл, чем хлеб пахнет. Надо поддержать немножко.

Домна. То худо, что не одни мы ослабли. Всей державе туго приходится. А мы всех умней быть хотим.

Никита (чуть переигрывая). Ради своего колхоза можно и похитрить. Бабы, или, по-городскому сказать, женщины, себя не щадя, всё войне отдавали, и ежели государство для них малой толикой поступится – большого убытка не будет.

Домна. Да ведь обман получается! Просим на семена – раздадим на трудодни. И кто обманывает: колхозная верхушка.

Никита (философски). У нас планида такая. Хошь людям добра – ври, хошь пользы себе – опять ври. Умные колхозные бригадиры начальство своё обводят, глупые – подчинённых околпачивают.

Домна. Не то, Никита. Светлая жизнь обманом не строится.

Никита. О светлой жизни судишь, ага... себе хочешь светлой жизни. (Кивнул в сторону кузницы.) И тут же лукавишь: дескать, я не к Игнату пришла, я по делу. А мне эти дела давно известны! Так же и другие хитрят. И кто ловчее концы в воду прячет, тот самый правильный человек.

Домна. Говоришь – ровно следы заметаешь. А сам исподтишка подталкиваешь: падай, Домна, падай! Ну, упаду – легче тебе станет?

Никита. Вместе упадём, ежели что. Команда была: лезь через бруствер и – в атаку! Кабы на фронте после команды так раздумывали – ни за что фрица не одолели бы. (Уходит.)

Появляется Лужков. Он с велосипедом. Возбуждён.

Лужков. Я только что с Лебединой протоки. Большое поле уже засеяли. Без единого перекура.

Домна. А вы собирались кнутом подгонять?

Лужков. Подгонять – нет, не собирался. Но ведь я должен понять те мотивы, которые движут людьми! Полуголодные, отощавшие и на таком накале! Только энтузиазм?..

Домна. Мне бы ваши заботы!

Лужков. В такое время ужасно чувствовать себя посторонним! Я сожалею, что не выучился на агронома.

Домна. Ещё не поздно, учитесь.

Лужков. Собираюсь, да за учебники сесть некогда.

Домна. До учебников ли? Вижу, по чужим огурешникам шастаете. У Клавдии Хорзовой в огурешнике гряды, что ль, закладывали?

Лужков(смутился). Я, знаете... я от собак прятался. Целая стая накинулась.

Домна. Стая? Должно быть, пришлые. У нас на всю Барму один Трезор остался. Неужто и он был в той стае?

Лужков. Он-то... он-то как раз больше всех рычал!

Домна. Да что вы! Сегодня же велю на цепь посадить. Гринька, выдь на минуту!

Гринька(из кузницы). Щас. (Ещё стучит молотком, потом появляется.)

Домна(всё с той же насмешкой). Ты что это, парень, кобеля своего распустил? Ведь он уполномоченного чуть не загрыз.

Гринька. Трезор?

Домна. Он самый. Трезор.

Гринька. Да он беззубый совсем! Мякиш едва жуёт.

Домна. Ты наговоришь! Не станет же товарищ Лужков сочинять небылицы! Он человек ответственный, при исполнении.

Лужков(заспешил). Я поеду, пожалуй. Там сев, знаете... поеду. (Уводит свой велосипед.)

Домна. Ну ясно: без тебя не посеем.

Гринька. Ты чо на Трезора напала? Может, в собачий ящик сдать задумала?

Домна. Мне твой Трезор не мешает. Пусть живёт, пока живётся.

Из кузницы выходит Игнат. Вытирает руки ветошью.

Игнат. В будний день расфуфырилась. К чему бы?

Домна(потускнев). Будний, так и принарядиться нельзя?

Игнат. Вроде бы не время.

Домна. А когда время? То сев, то покос, то уборочная страда. Когда время, я спрашиваю?

Игнат(добродушно посмеивается). А ведь и верно. Помереть не успеешь, не то что за собой последить. Такая история.

Домна(раздражённо). Не тряси ты свою историю! История, как я понимаю, это былое. Мы настоящим живём. А что от него имеем, кроме морщин?..

Игнат. Не те речи ведёшь, Домна Сергеевна.

Домна(с укоризной). Было время – Домною звал.

Игнат. Тогда ты председательшей не была. Теперь по чину положено.

Домна. Устала я от этого чина. С пяти до полуночи как заведённая. А жить когда?

Гринька (про себя). И эта туда же.

Игнат. Замучили вы меня своими вопросами! Что я вам, апостол, что ли? Не больше вашего знаю.

Домна. Да уж, наверно, побольше. Через всю Европу прошёл.

Игнат. А что видел? Через винтовочную мушку много не разглядишь.

Домна. Всё же не с наше. Мы-то дальше районного центра не бывали.

Игнат. Лошадёнку мне выделишь? Надо на солонцы навоз вывезти.

Домна. Дались тебе эти чёртовы солонцы!

Игнат. А вот погоди: я там овсеца посею да трав многолетних – такое поле будет, что только ай да ну! За солонцы ты мне когда-нибудь в ножки поклонишься.

Домна. Добрую землю обиходить не можем, а он с солонцами, как кошка с пузырем, носится.

Игнат(сухо). Ежели и ношусь – колхозу не в ущерб. Из-за меня простоев не бывает.

Домна. Нет у меня лошадей. Нет, и всё! В разгоне лошади, понял?

Гринька. Не кричи на тятю! Ишь моду взяла! Чуть что – рот до ушей.

Домна. Нечаянно сорвалась, Гринька. Почто в гости перестали заходить?

Гринька. Не ты одна колхоз на себе везёшь. Мы тоже в пристяжке.

Домна(сурово). Рано тебе пристёгиваться! Школу-то ни к чему бросил. Завтра же возвращайся.

Гринька. Это я как-нибудь сам решу, не маленький.

Домна. До совета со мной не опустишься? Эх, Гриня, Гриня!

Гринька. Тятю-то отпусти. Сеяльщики рычаг сломали – ладить надо.

Домна(не сумев скрыть обиды). Ладьте, докучать не стану. (Уходит.)

Игнат. Ты поласковей с ней, Гриня. Забыл, чем обязан?

Гринька. А чо они пристают? Все углы пообтопали. Говорят разное – на уме одно: как бы тебя обработать. И тётка Домна не лучше других.

Игнат. Не женюсь я на ней, сын. И ни на ком не женюсь. Мамку нашу забыть не могу.

Идут в кузницу.

А школу нельзя бросать. На двоих-то я как-нибудь зароблю.

Гринька. Устаёшь ты. И в кузнице, и на солонцах – шутка в самом деле! Надо что-то одно.

Игнат. А кто у горна станет? Кузнецов-то нет боле. И земля магнитит. (Застенчиво.) Истосковался я по ней. Бывало, зароюсь в окоп... вокруг всё ископано, изрыто снарядами, танками, солдатскими лопатами. А мне поле мерещится... когда тут хлебушко рос, может, в рост человеческий. И жалость такая черкнёт по сердцу – глаза бы вырвал себе, лишь бы не видеть вокруг всего этого безобразия. Лишь бы танки не громыхали, лишь бы люди не помирали и светлая тишина до самого рубежа России голубым ленком расстилалась! Скажи мне в такую минуту: «Погибни, Игнат! И всё, о чём грезишь, сбудется!». Глазом бы не моргнул...

Гринька. А как же я, тятя? Ты про меня забыл...

Игнат. Ты кровь моя, Гринька. Моё продолжение! И ты одинаково со мной должон мыслить. А ежели я... оступлюсь – иди тем же путём, пока ноги держат. Сын будет, внучок мой, сына туда же направь. Всё на одном замешано, Гриня. На войне бывают такие моменты, когда человеку за всех решать приходится: за себя, за детей, за внуков. И он выбирает один-единственный путь... праведный! На том пути всяко случается, такая история.

Гринька. Про землю-то складно как говорил!

Игнат. Про неё иначе нельзя. Земля – матерь наша. Вот я и дал себе на фронте зарок: как выживу, за нашенские солонцы примусь, чтобы ни единого бросового клоча не было. Решай сам, Гриня, прав я или не прав.

Гринька. Прав, тятя. Обязательно прав! И я это... я помогать тебе стану. Я, правда, учиться хотел на... ну на того, который каменные фигуры высекает.

Игнат. Каменотёс, что ли?

Гринька. Вроде каменотёса. Только по иному называется. Он памятники всякие – из гранита, из мрамора – срабатывает. Видал, поди? Красиво! Я и сам когда-нибудь такую красивую штуку высеку. К примеру, упал человек на колено. В ладошке у него колосок, либо земли комочек. Разное в голову приходит. Вот Святогора хотел изобразить, когда он колечко тянет, а сам вязнет, вязнет... А то ещё солдата, который домой воротился и так вот... руки раскинул, землю обнять хочет. Родная же...

Игнат (взволнованно). Не помню, Гринька, как называется это доброе ремесло, но учись ему. Я видывал в чужих городах всякие статуи, каменных людей и зверей в садах – завлекательно! Смотрел бы и не отрывался. Учись, учись этому делу, сын! А в поле я за двоих управлюсь. Руки-то у меня вон какие!

Слышен рокот трактора. Немного погодя в кузницу входит Клавдия Хорзова, Гринька и её встречает в штыки.

Клавдия. Форкоп вырвало... прямо с потрохами...

Игнат. И как тебя угораздило? Такая крепость!

Гринька. Невзначай, как палец в мёд!

Клавдия. Не бурчи, Гринька! Мал ещё!

Гринька. Словно порча какая нашла! Табунятся тут, ровно овцы у сена. Зла на вас не хватает!

Клавдия. Не бурчи, сказала! Я тебе не опасная. В девках к батьке твоему салазки подкатывала – не соблазнился. А нынешняя тем более не нужна. Верно, Игнат?

Игнат(разглядывая форкоп). Как морковку переломила. Это уметь надо!

Клавдия. Каменную плиту плугом выворотила. Здоровущая каменюга! Едва довезла.

Гринька. А покажи-ко!

Клавдия. Гляди. За догляд платы не беру.

Выходят из кузницы… У самых дверей – плита чёрного мрамора. Гринька любовно ощупывает её гладкие грани. Цокает языком.

(Насмешливо.) Глянется?

Гринька(сдержанно). Богатый камень! Небось с купецкой могилы?

Клавдия. Бери выше. Учителка сказывала, в давние времена везли его в дар тобольскому губернатору, да в болото сронили, а вытянуть не могли. Болото усохло, и находка мне досталась. Такой находке цены нет!

Гринька(с деланным равнодушием). Уголок-то отбит.

Клавдия(разжигая). Ты не на уголок, на весь камень смотри. Вон как искрится! Увезу в город – много охотников сыщется.

Гринька(подавив тайный вздох). Мне что, мне это без интереса.

Клавдия. Ой врёшь, парень! Глазёнки вон как разгорелись! Заело...

Гринька. Нисколечко даже.

Клавдия. У, твердолобый какой! Весь в родителя своего! Ладно, бери за так... вас не перекуёшь.

Подъехала подвода с зерном, с ней Никита, он прислушивается к разговору.

Гринька. Не шутишь? Мой камень-то?

Клавдия. Твой, твой, дарю. Форкоп скоро сварите?

Гринька. Да мы мигом, тётя Кланя! Мы в два счёта!

Клавдия. Сразу обходительный стал. Эх ты, мантулёнок!

Пока в кузнице кипит работа, Клавдия сидит на плите, потом зовёт Игната. Гринька, доверившись ей, потерял бдительность.

Игнат. От дела отрываешь, Клавдия. Нас сеяльщики ждут.

Клавдия. Подождут маленько. (Встала, подошла к Игнату.) Глаза-то у тебя чисто озёра. В зрачках себя вижу. Ма-аленькая я в твоих зрачках! В душе, поди, ещё того меньше.

Игнат. Зачем звала?

Клавдия. Пожаловаться хочу, Игнаша.

Игнат. Жалуйся. Ежели в силах, помогу.

Клавдия. Ведь я на тебя жалуюсь.

Игнат. Ну!

Клавдия. За то жалуюсь, что жизнь мою исковеркал, как вот этот форкоп. Поманил, а сам на другой женился.

Игнат. Не манил я тебя, не выдумывай.

Клавдия. А помнишь, на покосе? Ты под зародом стоял, я вершила и прямо на руки к тебе съехала. Как ты глазами-то засверкал тогда, кадыком задвигал!

Игнат. Не помню такого случая.

Клавдия. Зато я помню. Помню, как голос твой очужел, как руки задрожали... (Удивлённо.) Гляди-ко, они и сейчас дрожат!

Игнат (почти нежно). От усталости, Кланя. День кувалдой машу, вечер на солонцах ковыряюсь. Лопатка не плуг, а я не трактор, сама понимаешь.

Клавдия. Вот что! Я уж подумала... Не забываешь Наталью?

Игнат. До смерти не забуду.

Клавдия. Ох, Игнаша! Как я завидую ей!

Игнат(хмурясь). Ты эти разговоры оставь! У тебя муж есть.

Клавдия. А, муж! Только что живём под одной крышей. Со злости за него вышла, когда ты на Наталье женился. Уж лучше бы в девках сидела. Обманываю его... себя обманываю.

Игнат. Живи по правде, без обмана.

Клавдия. По правде, говоришь? По правде-то мне с тобой жить следовало бы.

Игнат. Не выйдет у нас, Кланя. Между нами сын и Наталья.

Клавдия. О-ох!

Игнат. На этом и крест поставим.

Клавдия. Пересудов боишься? Так ведь уехать можем.

Игнат. Опять то да потому. Не ясно, что ли? (Идёт.)

Клавдия. Постой! Ты вот что, ты не бойся меня! Живи без огляда. А думать о себе не воспрещай. Пока живу, не могу не думать. Уйду от Никиты, буду потихоньку стариться, вспоминать, чего не было.

Игнат. Это уж совсем ни к чему.

Клавдия. Надо же к берегу прибиваться. А Никита не берег. Зыбь мертвящая. Так что, Игнат, и я... попробую. Всяк по-своему будем. Может, вытравлю тебя из сердца, успокоюсь. Живи. Игнат. Там Гринька ждёт.

Клавдия. Не задержу. На солонцы-то больше не ходи с лопаткой: перепашу и посею, только место укажи. Всё не вручную.

Игнат. Вот это ладно! Вот ладно дак ладно! Я и зерном запасся уже (Уходит.)

Клавдия(горько). Дождалась благодарности.

Никита приближается.

Подслушивал?

Никита. Теперь я знаю твою присуху! Теперь всё знаю! Клавдия. Знай.

Никита. Не я буду, ежели не вышибу его из Бармы!

Клавдия. Вышибешь – и я следом уеду.

Никита. Сделаю так, что не уедешь. И жить со мной будешь.

Клавдия. Уж лучше в омут.

Никита. Смотри, только это и останется.

Клавдия. Два мужика на всю Барму. Баб и девок – хоть пруд пруди. Неуж по сердцу себе не выберешь?

Никита. Мне ты нужна. Одна ты!

Клавдия. А мне Игнат нужен.

Никита. Игната забудь. Он здесь лишний. Да и кто он, Игнат? Простофиля, который молотом машет. А я через год, от силы через два председателем стану. Сниму тебя с трактора, будешь гулять, наряжаться... мне в утеху. Ты же у меня красавица!

Клавдия. Не у тебя, Никитушка! Я ничья теперь, сама по себе.

Никита. Нет, Клавдия! Нет! Я тебя никому не отдам! Уйдёшь к Игнату – его и тебя... решу. Слышь? Останься подобру! Живи, как жила, а?

Клавдия. Досыта нажилась... ищи другую. А Игната не тронь. Это тебе не шутейно говорю! (Уходит.)

Из кузницы появляется Игнат.

Игнат. Ну вот, Кланя, готово. (Увидев Никиту, смутился.) Здоров, полчанин!

Никита. Крепко ты обознался! Кланя, какая она тебе Кланя?

Игнат. С детства так называю.

Никита. А я не велю.

Игнат. Ты кто таков – запреты мне учинять? Ишь, вознёсся! Власть голову кружит?

Никита. Оставь Клавку, Игнат! Мало ли их, кошек в юбках? Любой мурлыкни – на твой зов кинется. А Клавка одна у меня, свет в окошке. Не касайся её, слышь? Не касайся! (Узкогрудый против крупного кузнеца, встряхнул его за грудки.)

Игнат. Не балуй, парень. А то я тебя так тряхну – по частям не соберут. (Отталкивает Никиту.)

Никита, отлетев, медленно подбирает шкворень. Со шкворнем в руке наступает. Из кузницы с клещами вышел Гринька.

Гринька (ударил Никиту клещами). Развоевался, вояка!

Игнат. Шибко уж ты... неаккуратно! Вишь, обмер.

Гринька (встряхивает Никиту). Живой, дядя Никита?

Никита очнулся, шарит вокруг себя.

Шкворень ищешь? Не рискуй, а то опять припечатаю.

Никита. Змеёныш!

Гринька. Ругается – стало быть живой. Пошли обедать, тятя!

Игнат. К чему ссору-то затеял? Нам в мире жить надо, фронтовики же. А ты на голос берёшь. (Подаёт руку, хочет помочь.)

Никита отталкивает его руку. Игнат, пожав плечами, уходит, явно сожалея о случившемся.

Никита. Ты мне дорого заплатишь за этот удар! Попомни! (Поднявшись, заходит в кузницу и вскоре выносит солдатский мешок Игната.)

Возвращается Домна.

Домна. Привёз?

Никита. Привёз. Да вот и ещё кое-что нашёл вдобавок. (Раз вязал мешок.) Овёс давала на трудодни?

Домна. Нет, не давала.

Никита. А у него овёс в кузне. Поняла?

Домна. Да ты что, Никита? Ты что говоришь? Игнат сроду не позарится на чужое.

Никита. И я бы головой поручился, да ведь глаза свои не выколешь!

Домна(задохнувшись). Неужто... неужто он мог, а? Неужто посмел?

Никита. Не растерялся полчанин! И то сказать: времена голодные, трудные. Даровой мешок зерна не обременит.

Домна. Погоди, Никитушка, погоди, не горячись. Вдруг ошиблись? Человек, поди, ни сном ни духом не знает.

Никита. Овес на трудодни не выписывала. Так? Старых запасов у него быть не могло. Гринька-то у тебя жил. Вот и смекай.

Домна. Это что же получается? Мы ради баб да сирот добрым именем рискуем, а он о брюхе своём печётся?

Никита. То-то и оно. Ведь я на него как на себя полагался. Слышь, Домна, всё-таки солдат. Давай уж на первый раз простим?

Домна. Не будет этого! Не будет! Один украл, другой украдёт, от колхоза рожки да ножки останутся! Нет, жуликам пощады не будет!

Никита. А с привезённым зерном как быть?

Домна. Раздадим, пока Лужков не пронюхал.

Никита. Мировая ты баба, Домна Сергеевна! Моей бы Клавке у тебя поучиться!

Домна. Ты Клавдию не хули. В ту уборочную две похоронки враз получила – на отца и на брата. А с трактора не сошла. Сидит за рулём – глаза белые, дикие, кровь на губах – крик закушен. Даже выреветься не дали: страда шла. Нет. Я про Клавдию худо не скажу. Хоть и своевольная, а человек безотказный. (Уходит.)

Никита. Та не баба, которая отказывать не умеет.

Появляется Лужков. Он тащит на плече сломанный велосипед.

Лужков. Только выехал – вилка сломалась. Кузнецы где?

Никита. Вас бы не было, я бы и про вас не знал.

Лужков. А это что за мешок?

Никита. Домна считает – краденый.

Лужков. Овёс. Ну ясно: с Лебединой протоки. Кто отличился?

Никита. В кузнице нашли. Под кучей хлама.

Лужков. Солдатский. Стало быть, ваш или...

Никита. Я на чужое не падкий, товарищ Лужков. Я не такой, как у вашего отца дети.

Лужков....или Мантулина. Ладно, выясним. А на подводе зерно откуда?

Никита. Откуда как не с элеватора? Домна на трудодни выписала.

Лужков. На трудодни? Вы в своём уме? Немедленно, слышите, немедленно отвезите обратно! В других колхозах семян не хватает, а вы – на трудодни. Додумались же!

Никита. Мне что, я человек подневольный.

Лужков. Сейчас каждое зёрнышко на вес золота!

Никита. А колхозник на какой вес? Неужто он горстки зерна не стоит? Или так: умер Максим, ну и пёс с ним? Зароют, а я к его бабе салазки подкачу.

Лужков. Вы на что намекаете?

Никита. Кого касается, тот поймёт. Шумнёшь в районе – обо всех твоих художествах расскажу! Одни воюют, Родину защищают. Другие в тылу по бабам шастают! Сказывали мне, как ты в моём огурешнике... от собак прятался!

Лужков. А я не скрываю. Я хотел жениться на Клавдии Марковне.

Никита. При живом-то муже? Каков гусь? А ему такое дело доверили?

Лужков. Я ничего дурного не сделал. Могу отчитаться перед кем угодно.

Никита. И о том, что пуговицы у меня терял, скажешь?

Лужков. Не утаю, будьте уверены.

Никита. Жалко мне тебя, губошлёпа. Ладно уж, промолчу. Но и ты никому не сказывай!

Лужков. А вы не жалейте. Я не боюсь отвечать за свои поступки. И покрывать вас не стану. Если бы только вам трудно было, а то все одинаково бедствуют!

Никита. Ну шумни, шумни, ежели партбилета не жалко. (Уходит.)

Входит Игнат с сыном. Увидев мешок, Игнат заносит его в кузницу. Лужков заходит следом.

Лужков. Ваш мешок?

Игнат. А то чей же?

Лужков. И овёс ваш?

Игнат(удивлённо). Само собой.

Появляется Надежда.

Гринька. Тять, а ведь он с умыслом тебя спрашивал!

Игнат. Догадываюсь.

Надежда. Я где-то здесь топор оставила.

Игнат. Ты уж не первая пропажу ищешь. Товарищ Лужков тоже принюхивается: не пахнет ли вором.

Лужков пересыпает овёс из ладони в ладонь, Гринька вяло стучит по наковальне.

Лужков. Чего вы хорохоритесь? Ведь я знаю, вы этот овёс на Лебединой протоке взяли. У сеяльщиков.

Надежда. Эх, Игнат, Игнат! На что польстился!

Гринька. Неправда, неправда! Он этот овёс с войны принёс!

Лужков (иронически). Очень убедительная версия!

Игнат. С войны, так точно! Лежал во время привала на овсище, нажелудил и таскал, пока домой не вернулся.

Лужков. А кто подтвердить может, что вы с овсом вернулись?

В кузницу набивается народ: Домна, Никита, колхозницы.

Гринька. Тятя, он что городит, а?

Игнат. Пускай городит. Язык без костей.

Лужков. Так кто же?

Гринька. Я, я подтверждаю!

Лужков. Ты не в счёт. Ну?

Игнат. Да вот Никита. Помнишь, Никита? Ты же должен помнить!

Никита. Нет, верно, запамятовал.

Игнат. Счёты решил свести? Цена не равная, Никита!

Домна. Как ты докатился, Игнат. До этого? Стыдобушка! Вдов и сирот обираешь!

Гринька. Врёшь, всё врёшь! Никого он не обирал!

Лужков. Придётся протокол составить. (Достаёт из полевой сумки карандаш, блокнот. Пишет.)

Клавдия. Кому верите, люди, Никите? Да он родного отца на плаху отправит, ежели тот ему на мозоль наступил! Не знаете будто?..

Первая женщина. Отца – пусть. А Игната за что? Делить им некого.

Клавдия. Меня, меня к Игнату приревновал!

Никита. Если уж приревную, так не к Игнату! Сама знаешь, кого во время войны привечала.

Лужков. Зачитываю протокол: «Настоящий в том, что третьего июня тысяча девятьсот сорок шестого года гражданин Мантулин Игнат Арсеньевич совершил кражу одного мешка колхозного овса. Мешок был похищен с поля и спрятан в куче железного хлама. Розыск произведён в присутствии свидетельницы Решетовой Надежды Евграфовны». (Надежде.) Подпишите.

Та подписывает.

Лужков(Игнату). Теперь вы.

Игнат растерянно вертит карандаш, другой рукой гладит плачущего Гриньку.

Игнат. Люди... люди! Разве я лиходей какой?

Никита. Признайся, Игнат, зерно-то, может, для солонцов позычил? Тогда вина как бы и не вина.

Игнат(рванувшись к нему). Иуда! За сколько сребреников жизнь мою продал?

Женщины разнимают их.

Ну ладно, ворочусь из района – тесно тебе на земле покажется, сволочь!

Клавдия. Не верю! Хоть убейте, не верю!

Домна. Суд разберётся. Если невинный – первая в ноги брошусь. А если грех за душой, знай: за сыном присмотрим. С пути не дадим сбиться.

Лужков. Велите лошадь запрячь, Домна Сергеевна!

Никита между тем выскользнул на улицу.

Никита(с улицы). Кирька! Сворачивай сюда. Для арестанта лошадь требуется!

Гринька(услыхав это страшное слово). Тятя! Тятенька, за что они нас, а? За что-о-о?

Клавдия. Если Игнат нечестный, то кто же честный из нас?

Игнат молча и низко ей кланяется.

Никита. Екипаж подан, граждане! Ага.

Занавес

Действие второе

Прошло восемь лет.

Подле дома Мантулиных рокочет гармошка. У тополя Вера и Григорий, восемнадцатилетний парень с тайной во взгляде.

Через заплот на них поглядывает Клавдия, развешивающая в соседней ограде бельё.

Григорий. Вызов пришёл. Поеду сдавать экзамены.

Вера. Скульптором станешь.

Григорий. Ну, сперва поступить надо! Там знаешь какой отбор!

Вера. Поступишь. Ты умный. Это я дура дурой. Семи классов не кончила. Вон руки-то, посмотри, как истрескались!

Григорий. У тебя красивые руки.

Вера. Ой, ты наговоришь.

Григорий. Нет, правда. Пальцы тонкие, длинные. С такими пальцами только на пианино играть.

Вера(смеётся). На пианино? Да я его, кроме как в кино, не видела. Моё пианино – коровье вымя. Каждый день часов по семь упражняюсь. Веселая музыка!

Григорий. А что. Я люблю слушать, когда молочные струи о подойник звенят.

Вера. Струи все любят, а вот когда молочко пьют, о доярках не помнят. И когда невест выбирают – тоже стараются выбрать пианисточек с длинными пальцами.

Григорий. Что ты несёшь, Вера?

Вера. Несёшь? Вру, что ли? Выучишься – на ком женишься? На городской. Знаю я вас! Я вот вас как знаю!

Григорий. Не кричи. Рано тебе о замужестве.

Вера. Что ты понимаешь? Рано, рано... помешался на солонцах да камешках и дальше носа ничего не видишь. А жизнь-то не только у тебя под носом. Она везде – и разная.

Григорий. Пореви ещё.

Вера. Не дождёшься! У меня тоже есть гордость! Вот уеду в город и заживу не хуже других... пианисточек!

Григорий. Езжай, жалко, что ли.

Вера. И уеду. Выучусь на парикмахершу – работка не пыльная: чик-чик ножничками! Маникюрчик, завивочка. Тоже нужна фантазия. Обрати внимание на мою причёску!

Григорий. Замысловатое сооружение. Сама придумала?

Вера. А то кто же? Уж в этой-то отрасли я себя проявлю! Будьте уверены, Микеланджело!

Григорий. Вполне возможно.

Вера. Так что прощайте, великий скульптор. Через недельку заявление подам, и тю-тю! Когда женитесь – приводите свою пианисточку. Так и быть, вне очереди причешу... из уважения к вашему таланту.

Григорий. Заладила, как сорока! А я вовсе не о том думаю.

Вера. Да уж ясно о чём: камень да солонцы – вот все твои думы. А людей, которые рядом, не видишь. (Уходит.)

Появляются девушки, парень и Лужков.

Он всё в том же, правда, уже изрядно заношенном кителе, в проволочных очках. Приближается Домна.

Первая девушка. Девы, бригадирша идёт!

Вторая девушка. Опять за ферму агитировать будет!

Первая девушка. Надоели мне эти душеспасительные беседы!

Вторая девушка. Пусть подурней себя ищет. Пойду выкупаюсь. (Уходит.)

Лужков. Что же вы смолкли, девчата? С вашим приездом Барма ожила.

Домна. Жаль только, что домой-то на побывку лишь приезжают.

Первая девушка. Ну, что я вам говорила?

Домна. Дома-то не гостями, а хозяевами быть надо!

Первая девушка. Выкормили вас, выучили... думали, сменой станете. А вы, как муравьи, во все стороны...

Пётр. Молодым везде у нас дорога.

Лужков. Всё дело в том, куда она приведёт, дорога?

Домна. Мы тоже молодыми были. А из деревни сломя голову не убегали.

Пётр. Наверно, паровозов боялись, как моя старушенция. Она и сейчас увидит паровоз – от страха трясётся.

Домна. Не спросил, почему трясётся? Спроси – может, в тёмных мозгах твоих просветлеет.

Лужков. Я в твои годы на фронт уходил, Петро. По мне никто не убивался: детдомовцем рос. А вот по другим убивались, это я помню. Помню, как мать твоя пред самой победой три похоронки получила, на братьев старших. Может, потому и боится поездов, что на одном из них могут тебя увезти?

Пётр. Ох, люди, хватит вам войну поминать! Наслушались, начитались. Сколь себя помню, всё об одном слышу: война. Другое время настало.

Домна. Образовался! Говорливый стал. Видел бы ты себя в ту пору. Синюшный был от голода. Клювик свой раззевал: «Хлебца!». Мать соки все выжимала, чтоб кровинку свою напитать. А из этой кровинки вон какой охломон вырос!

Пётр развёл гармошку, прошёлся по ладам.

Лужков (подскочив к нему). Встань, встань, щенок! О матери твоей говорим, которая трёх сыновей войне пожертвовала...

Пётр. Легче, легче, дядя! Могу зацепить.

Лужков. Бить меня собираешься?

Пётр (застёгивая гармонь). Бить – нет, не собираюсь. Но прошу принять к сведению: у меня второй разряд по боксу. (Уходит.)

Домна(с горечью). Орёл! Храбрец! (Всем.) Что же не бьёте-то нас? Бейте! Мы и сопротивляться не станем.

Парень. Петька, конечно, получит... соответствующее внушение. Но в деревне, тётя Домна, силком не удержишь. Делать здесь нечего.

Домна. Земля, выходит, не дело. Ну-ка, скажи им, Гриня! Травы на отцовских солонцах зачем сеял?

Григорий(криво улыбаясь). Чтобы вы да Никита Хорзов сплошь их перепахали. Будто и не было.

Домна. Опять обида! Обижаться не хитро. И в город дорога тоже торная. А кто этот город кормить станет? Мы своё в войну сделали. Теперь ваш черёд.

Вторая девушка(возвращаясь). Забудьте вы о войне! Сколько можно, в конце концов!

Домна. Забыть? Будьте вы прокляты, ежели забудете! Забыть отцов, забыть братьев, которые там... остались. Значит, нет в вас ничего святого!

Вторая девушка. Вы бы не проклинали во имя мёртвых! Вы бы о живых подумали. Зимой и летом на брёвнышках веселимся. Что, колхозу клуб не по силам выстроить?

Лужков. Будет клуб, девушки, дайте время.

Вторая девушка. У вас одно утешение: будет, будет! Что будет – не знаю. А мы уже есть. И нам жить хочется.

Девушки и парень уходят.

Домна. Андрей Иванович сказывал, будто вызов тебе пришёл.

Григорий. Он-то откуда знает?

Лужков(отворачиваясь). Слухом земля полнится.

Домна. Что ж, поезжай, учись. Такой дар грех зарывать в землю. Хоть бы показал свои изделья.

Григорий. Кому надо – показывал. А вам и видеть незачем.

Домна(тихо). Спасибо и на том, Гриша. Спасибо, сынок.

Григорий. Вы не женщина, вы замшелый камень! Не смейте меня сынком называть! Я враг вам! Враг до самой могилы!

Домна. У меня в колхозе врагов нет. И любимчиков тоже нет. Ко всем одинакова, когда общего касается, хоть мужа, хоть сына... не пощажу – окажись он на месте Игната.

Григорий. Врёте вы, врёте! Вы отмстили отцу за то, что он не женился на вас! Вы любили его.

Домна(просто). Я и теперь его люблю, Гриша. Жизнь за него отдала бы. Но перед законом все равны: любимые и нелюбимые.

Григорий. Невинного осудили... невинного! И спокойны!

Домна. Теперь-то и я поняла. А тогда... он же не отрицал, что зерно чужое.

Григорий. Чужое, чужое! С войны привезённое! Потом, кровью солдатской политое!

Домна. Никита в один день с ним воротился. Он под присягой сказал, что зерна не было.

Григорий. А я своими глазами видел – было! Так вам разве докажешь? Роботы бессердечные!

Домна. Не такие уж и работы. И я, и Лужков в защиту его выступали. Андрея Ивановича из партии исключили за это. Пишет отец-то? Домой сулится?

Григорий. А ты думала, век сидеть будет? Освободили его... досрочно! Потому что есть правда... есть люди на земле, которым он небезразличен.

Домна. Он многим небезразличен. В Верховный-то суд мы с Лужковым писали...

Гринька, не дослушав, уходит. Появляется Никита.

Никита. Здравия желаю, товарищ Лужков! Выучились, значит?

Лужков. Значит, выучился.

Никита. Не шибко раздобрели на студенческих-то харчах.

Лужков. На то они и студенческие.

Никита. Ну, раз образовались, примените свои знания. Целину подымать собираемся.

Домна. Да уж и так всё поднято. Коров некуда выгнать.

Никита. А солонцы? А Грачиная роща?

Домна. Давайте заодно и кладбище перепашем.

Никита. Ты эти шуточки брось, Атавина! За такие... раньше...

Домна. По прежним временам тоскуешь? Не вернутся прежние времена! А рощу не тронь. Её деды, прадеды наши садили. Народ обидишь...

Никита. Народ не дурак. Народ пользу свою понимает. Надо только внушить ему, что всякий зряшный гектар должен приносить прибыль... Чем больше полезной земли, тем больше хлеба. Такая теперь установка. Считаю, правильная установка. Те же солонцы взять, восемьдесят гектаров земли монашествуют! Бесхозяйственность получается. Товарищ Чучин на бюро прямо так и сказал.

Лужков. Вы что же, зерно собрались сеять на мертвечине?

Никита. А ты, агроном, для чего прислан? Оживляй мертвечину. Когда Мантулин... (Поперхнулся, умолк.) Ну да, было же такое! А когда-то и на наших овсы произрастали. А травы и посейчас растут...

Домна. Произрастали... на сотках. А ты весь массив перепахать хочешь. Что за блажь?

Лужков. Вспашем солонцы – придётся включать их в план севооборота. И спрос будет не меньше, чем с путных полей.

Никита. Это что же получается? Мантулин мог, а мы не сможем? Разговорчики-то у вас дез...дез-оретиру-ющие! Ага! Весь народ, значит, за целину взялся, а вы куда воротите? Осторожней, Андрей Иванович. Осторожней!

Лужков усмехнулся.

И ты, Домна остерегись! Ты многого достигла за эти годы, но всё потерять можешь.

Домна. Чего я достигла-то? Бригадирства, что ли? Так раньше я председателем была.

Никита. И этого лишишься.

Домна. Да хоть сейчас сложу полномочия. Какая радость быть бригадиром, когда продыху не дают! (Уходит.)

Никита (осуждающе). Отсталый человек, и ничего больше. А ты у ней на поводу, Андрей Иванович.

Лужков. Вы мне напомнили одного зелёного уполномоченного, меня то есть. Те же фразы, те же замашки. Так я по неразумию гайки закручивал. А вы человек с опытом. И вот я хочу понять: что это за опыт? А насчёт солонцов посоветуюсь в райкоме. (Уходит.)

Никита. Так тебя и послушали в райкоме... лишенца!

Из ограды выходит Клавдия.

Кланя!

Клавдия. Кого тут выслеживаешь?

Никита. Извёлся я без тебя, Кланя. Вечно один... один – выть хочется.

Клавдия. Повой.

Никита. Злая ты стала, Кланя. Казнишь, казнишь, а чем я перед тобой провинился? Тем, что забыть не могу? Так это не вина, это беда моя, Кланя. Муж и жена, а живём порознь. Возвращайся под мою крышу! Баловать буду, на руках носить буду!

Клавдия. Поздно хватился! Отвыкла я от тебя. Чужой и чужой, что есть, что нет.

Никита. Мантулина ждёшь? А он, сказывали, давно на воле. Бабу себе завёл, дом купил. Живёт не тужит. Вот и жди у моря погоды.

Клавдия. И откуда в тебе что берётся? Жить не можешь без пакостей!

Никита. За что купил, за то продаю.

Клавдия. Тьфу! Ходишь, сплетни разносишь! Одурел от злости! Смотреть на тебя муторно!

Никита. А с жуликом жить не муторно? Ждёшь, надеешься на что-то. Не надейся! Руки у него загребущие. Прилипнет к ним что-нибудь – и опять загремит... в Макарову вотчину.

Сзади неслышно подошёл Григорий. Увидев его побелевшее от ярости лицо, Никита отступает.

Клавдия. Не тронь, так оно не пахнет. Не тронь, Гриша, ещё отвечать придётся.

Никита удаляется. Клавдия и Григорий входят в ограду. Под крышей у Григория мастерская. В разных углах стоят скульптуры. Одна из них – Солдат, раскинув руки, словно обнимает кого-то. На стене, пристёгнутые к куску красного плюша, висят отцовские награды. На верстаке – фигурки из дерева, воска, глины.

Григорий обрабатывает уже виденную нами глыбу чёрного мрамора. Клавдия, обласкав ордена, вышла на улицу.

Григорий (хлопнув Солдата по плечу, обошёл его вокруг). Ты мне нравишься, старина. Ей-богу! В твоём восторге я вижу что-то подспудное. А что, и сам понять не могу. Дай-ка я на тебя издали погляжу. (Разворачивает скульптуру к зрительному залу, сам спускается в зал.) Загадочный ты человек! Как и вообще люди... с тайною, с недосказом. А с виду наивный. Ну, не притворяйся простачком! Простодушию твоему не верю. Хочешь обнять человечество, в глазах слёзы умиления. Чище и незащищённей тебя в эту минуту нет никого на свете. А кем ты предстанешь, когда позовут заботы? Когда те, кого ты обнимаешь, будут жить рядом изо дня в день? Какие мысли сейчас текут в твоих извилинах? Эй ты, вояка! Ты умел воевать... А землю пахать сможешь? (Медленно бродит.)

Вновь появляется Клавдия.

Клавдия. Ты с кем тут, Гриша? Опять со статуями?

Григорий. С людьми, тётя Кланя.

Клавдия оглядывается.

(Он улыбнулся). Ну да. Статуи разве не люди? Правда, если они добры, то добры вечно. А люди переменчивы: то любят, то ненавидят. А злятся и в любви и в ненависти.

Клавдия. Ненормальности много вокруг, потому и злятся. В ненормальности люди доверие теряют.

Григорий. А ты доверчивая.

Клавдия. Я? Не-ет, меня били много. Кого бьют, в том доверчивость выбивают. И тогда человек... злеет!

Григорий. Как ни били тебя, ты сумела остаться доброй.

Клавдия делает протестующий жест.

Не перебивай, я лучше знаю. Ласку твою на себе испытал. Помню, больной лежал, в сыпняке. Ты неделями не отходила от изголовья. Кто я тебе? Отец там... ни муж, ни друг. И я чужой, сам себе предоставленный зверёныш. Мог с голоду сдохнуть, мог стать отребьем. Не сдох, не стал. Это ты сохранила меня, тётя Кланя! Все отвернулись от нас, ты одна не отвернулась. Ходила гордая, улыбалась, будто счастливей тебя никого не было.

Клавдия. Может, и впрямь не было...

Григорий. Ты веришь, что он не виноват?

Клавдия. Как же, Гриня, как же! Мне сердце подсказывает. Бабье сердце – вещун.

Григорий. Вот я думаю, тётя Кланя: какое оно, счастье?

Клавдия. Трудное, Гриша. Оно такое трудное порой, что никакой силач не подымет. Вон Святогор и тот надорвался.

Григорий. Странное толкование! Необычное, во всяком случае. Я Святогора другим задумывал.

Клавдия. А вышел такой. Мне со стороны виднее.

Григорий. Вот такую тебя... в камне вывести! Наверно, это была бы самая тёплая моя вещь, самая чистая. Это – сама земля, сама Россия! Если б только хватило сил!

Клавдия снова гладит ордена Игната.

Клавдия. Запылились.

Григорий. Так скоро! Я только вчера их чистил.

Клавдия. К поезду не опоздаешь? Третий час.

Григорий. Успею. А скажи, тётя Кланя, откуда обо мне тот художник узнал?

Клавдия. Лужков ему говорил. Просил приехать, посмотреть.

Григорий. Вот и пойми: кто он, защитник или судья?

Клавдия. Человек он, Гриня. Просто человек. Помнишь, к нам переводы из Юрги приходили? Мы всё гадали: от кого? А их Лужков присылал.

Григорий. Ты деньги-то растратила?

Клавдия. Вернуть хотела, да боюсь обидеть.

Григорий. Верни. Мы сроду чужим не пользовались.

Клавдия. Ладно, верну.

Григорий. Тятя-то без меня, наверно, приедет.

Клавдия. Как приедет, я тебя тотчас извещу.

Григорий. Тревожишься? Не тревожься. Вон как ласково в письмах тебя навеличивает: Кланя да Кланюшка.

Клавдия. Навеличивает. А кто я ему? Ни жена, ни полюбовница. И тебе кто?

Григорий(тихо). Ты мать мне, тётя Кланя. Если б не знал родной матери – одну тебя мамой звал. А так не могу, прости.

Клавдия(улыбаясь). Пойдём, Гриня. Тебе на станцию пора. С камнями-то прощайся, долго не увидишься. И участок свой попроведай... на солонцах.

Григорий. Говорят, перепашут их. Все наши труды насмарку. Сколько назьму вбухано, сколько пота! Я ж семена по зёрнышку собирал, тётя Кланя! Чем председатель думает?

Клавдия. Ему что: велят – пашет, велят – кукурузу на лучших пашнях сеет.

Григорий. Велят, велят! Совесть должна велеть! Дремлет совесть, а люди из колхоза выходят. Тётка Домна словом остановить хочет. Словом разве удержишь в колхозе?

Клавдия вздохнула. Опять тронула ордена.

К кладбищу с посохом в руке подошёл путник. Это Игнат. Охватив Натальин крест, припал к нему лбом. А когда оторвался, по шёл. Встретился с Домной. Долго смотрят друг на друга. Домна, не выдержав, заговорила первой.

Домна. Снова тебя встречаю. Как тогда, после войны.

Игнат. Дурная примета! После твоих встреч добра не жди.

Домна. А ты не верь приметам. Я не лукавая, скажу, лучше бы сама те годы отбыла, чем тут... думами себя изводить. Худо пришлось? Поседел весь.

Игнат. Там и виноватому несладко. Безвинному того горше.

Домна. А мешок-то, Игнат, ведь он в кузнице был! Помнишь?

Игнат. Я всё помню. (Уходит. Только посох стучит.)

У ворот чуть не столкнулся с Первой девушкой. Проскочив мимо него, она забарабанила в калитку.

Первая девушка. Тётя Кланя, тётя Кланя! Вам телеграмма! От Гришки.

Клавдия (выглянув в окно). Пожар, что ли? Шумишь.

Первая девушка. Вам телеграмма. Она это... чуть-чуть распечаталась. Я прочитала вот. (Читает.) «Поступил. По конкурсу прошёл вторым. Григорий». Надо же, а? Ух, счастливой будет та девка, которой Гришка достанется! (Бежит к воротам, но возвращается.) Тётя Кланя. Там человек какой-то... с палкой. Я его чуть не своротила.

Клавдия. Носишься как угорелая! (Идёт к воротам, увидела Игната. Устойчивая, даже войной не сорванная земля качнулась, поплыла перед ней.)

Игнат. Не узнала, Кланя?

Клавдия. Земля волчком кружится. Опоры нет.

Игнат. Верно молвила, кружится земля. И нас кружит. Ох как кружит!

Клавдия. Я тут хозяйничала у тебя... без спроса.

Игнат. Почему же у меня? У себя хозяйничала. Я батрачек не нанимал.

Клавдия. Всё говорим, говорим... поздороваться забыли.

Игнат. Здравствуй, родная ты моя! (Обнимает её.)

В калитку заглядывает Домна. Увидев их, скрывается.

Сын где?

Клавдия. В Москву уехал. Телеграмму прислал.

Игнат (пробежав глазами телеграмму). Всё же добился своего мантулёнок. Может, хоть он в люди выйдет!

Клавдия. Выйдет, Игната! Он обязательно выйдет! Пойдём, я тебе художества его покажу.

Войдя в мастерскую сына, Игнат удивлённо останавливается: неужели всё это создано Гринькой?

Игнат. Этого помню. Солдат, который после войны воротился. Мы так же возвращались. Всю землю обнять хотелось. Григорий верно подметил.

Клавдия. Он с ними как с живыми разговаривает. Бывает, послушаю – и диву даюсь. Камни же, э. Гриша то жалуется им, то совета просит. Солдат этот шибко на тебя похожий. Гриша с ним чаще других беседует.

Игнат. Я про Солдата ещё до неволи знал. И про этого знал. Святогор ведь? Колечко тянет. К колечку земля прикована.

Клавдия. Угадал. Святогор и есть.

Игнат. Ай да Гринька!

Клавдия. Тут художник один приезжал из области. Как увидал эти штуки – ахнул. Немедленно, говорит, в институт поступай! Гриша поначалу робел, в себе сомневался, а видишь – вышло.

Игнат. Он и про мужика говорил, который упал на колено и колосок в ладошке держит... (Перейдя к чёрному Сеятелю.) Это же тот самый камень... твой!

Клавдия. Гриша берёг его, испортить боялся. А славно получилось!

Игнат молча переживает своё удивление. Прослышав о возвращении Игната, в ограду набираются женщины.

Галина (поздоровавшись). Вот радость-то у тебя, Кланя!

Клавдия. Великая радость, Галина! Такая великая, что больше уж не бывает. Проходите в дом, бабоньки! Проходите!

Дарья. С сыном-то разминулись! Шибко уж тосковал он без отца! Как Наталья, покойница, всё на Волчий бугор выбегал встречать.

Клавдия. Он у нас в институт поступил, на художника.

Галина. Достиг, достиг!

Все заходят в дом, Игнат остаётся один в мастерской.

Клавдия. Ой, бабы! Обезножела я! И руки ватные стали.

Роняет тарелку. Не скрывая счастливых слёз, блаженно улыба ется.

Дарья. Ты сиди, Кланя! Сиди, мы сами управимся.

Галина. Я пойду баньку протоплю. Хоть попаришь своего хозяина.

За окном заиграла гармошка. В дом вошли Пётр и Вера.

Пётр. Ну что, скульптор подаёт о себе вести?

Клавдия (даёт телеграмму). Вот, читай.

Вера. А я уезжаю... насовсем. Так что до свиданьица.

Дарья. Скатертью дорога. В отпуск-то на мамкины хлеба прикатишь?

Вера. Была нужда! Я в Сочи или в этот... в Саперави поеду. Есть такой курорт, Петя?

Пётр. Были бы деньги, саперави найдётся.

Дарья. А ты чего отстаёшь? Чемодана не нашлось?

Пётр. Чемодан давно готов. Судьба не решилась.

Дарья. Кто ж её решит за тебя?

Пётр (показывает кулаки). Вот эти гирьки. На соревнование вызывают. Первое место в области займу – тогда мне зелёная улица.

Клавдия. Раньше за драку судили, теперь зелёную улицу открывают. Вот дивья-то!

Пётр. Много ты понимаешь, тётка! Бокс не драка. Бокс – спорт, в котором берут верх самые смекалистые, самые сильные. Про Королева, про Шоцикаса слыхала? Вот великие мастера.

Клавдия. Что же особенного намастерили? Хоть бы одним глазком глянуть.

Дарья. Да уж не безделицу, наверно, коль великие.

Пётр. Темнота! Таких людей не знаете! Это же мировые драчуны!

Клавдия. Надо же, надо же! А я было подумала: умельцы какие, вроде Игната моего либо Гриньки. И верно: темнота!

Пётр, досадливо отмахнувшись, уходит.

Дарья. Коров-то своих кому передала?

Вера. Об этом пускай начальство печётся. Я теперь – вольная птица.

Клавдия. Птицы-то в родные края летят, а вы, едва оперившись, из дому улепётываете.

Вера. Гришке твоему можно, нам нельзя?

Третья женщина. Гришка – особь статья, он в художники пошёл.

Клавдия. А что, хоть в художники? Выучится – домой вернётся. В нём тяга отцовская к земле. А у тебя одна думка: скорей учесать да замуж выскочить.

Вера. Не вдоветь же мне, как вы вдовели! Человек должен жить красиво! А я тут с утра до вечера в назёме ковыряюсь. Да титьки коровьи дёргаю. Вот и вся красота.

Игнат всё ещё в мастерской. Более прочих ему нравится незаконченная фигура Сеятеля. В ней чувствуются задумчивая грусть и сила. Сеятель этот предвидит испытания, которые могут выпасть на долю Земли.

Услыхав шаги пробежавшей по двору Веры, Игнат поднял голову и увидал свои ордена. Снял их, взвесил на ладони. Входит Никита. Он ёжится, играет глазами, но держится бойко, даже развязно.

Никита. Воротился, значит? (Тянет руку, но тотчас отдёргивает, зная, что её не пожмут.)

Игнат. Воротился, как видишь. А ты думал, там сдохну?

Никита. Мне что, живи. Ты мне не мешаешь.

Игнат. Врёшь, змей! Я у тебя бельмо в глазу! Потому и оговорил меня! Потому и засадил на восемь лет.

Никита. Засадил-то не я, судьи. И оговаривал тоже не я. Мешок в кузнице был спрятан? Был. Вот и весь сказ.

Игнат. А ты не знал про этот мешок? Кроме Гриньки ты один обо всём знал. А на суде отнекивался.

Никита. Может, знал, да забыл.

Игнат. Говоришь, а глаза играют. Подлая душа! Ничем тебя не проймёшь!

Никита(с неожиданно прорвавшейся болью). Сам так же думал, что не проймёшь, да просчитался! Не раз пронимало, Игнат! Не раз пронимало! Случалось, по неделям глаз не смыкал. Сердце стало пошаливать...

Игнат. Есть, стало быть, сердце-то! А мне казалось, ошмёток собачий вместо сердца в твоей груди.

Никита. Не смейся, Игнат! Я тоже хлебнул лиха, и война, и годы эти не песней прожиты.

Игнат. Зачем пожаловал? Видаться или заделье?

Никита. В Юрге лесник нужен. Спокойная должность, денежная.

Игнат. Нужен, так устраивайся.

Никита. Я тебе советую. В Барме клеймёному не житьё.

Игнат. Экий заботливый! Да ведь я знаю, что тебя заботит! Давай напрямки! Там гости ждут.

Никита. Уезжай, Игнат, не береди душу! Оба уезжайте. Могу до греха дойти.

Игнат. Это ты мне грозишь?! Мне?

Никита. Да нет, Игнат, прошу. Совсем по-доброму прошу.

Игнат. Уезжай сам! А мне без этой земли жить невозможно. И нечем жить, если её нет!

Никита. Ты всё же подумай, Игнат! Не торопись, подумай, ага. (Потупясь, ждёт чего-то. Но ждать нечего.)

Раннее утро. Клавдия идёт на работу. У конторы её встречает Никита.

Никита. Ишь как несёшь себя! Будто золотом начинена!

Клавдия. А может, чем подороже.

Никита. Чем это?

Клавдия. Где тебе понять, дупло сухостойное!

Никита. А ты не глумись! Ещё неизвестно, как повернётся!

Клавдия. Дай пройти! Стоишь как пень на дороге. (Обходит Никиту. Плавно раскачиваясь, счастливая, помолодевшая, идёт к Игнату. Встретилась с женщиной, та сухо кивнула, прошла поспешно.)

Никита уходит.

Идёт Лужков. Поклонился, протирает очки.

Скоро похолодает, а вы всё ещё в своем френчике? И пешочком ходите. Видно, велосипед-то продали?

Лужков. А к чему он мне? Если куда ехать – могу на лошади.

Клавдия. Я к тому, что на нас с Гринькой зря тратились. Возьмите свои деньги, Андрей Иванович.

Лужков (ненатурально удивляясь). Какие деньги? Я не давал.

Клавдия. Не давали, это верно. По почте переводили. Из Юрги. Я Игнату посылку отправляла, и порванный бланк после вас нашла. Возьмите. Костюм себе купите, что ли. И велосипед тоже. А ещё лучше мотоцикл. Агроному нельзя без мотоцикла. (Вручив деньги, уходит.)

Уходит в другую сторону и Лужков.

Из кузницы доносится весёлый звон. Будто колокола названивают. Клавдия заходит туда. Появляются Домна и Галина.

Галина (отвернувшись от того, что увидела в кузнице). Как молодые люди! Хоть бы часок побыть Клавдией!

Домна. Завела свою песню!

Галина. Не я её заводила: война да бабья доля. И у тебя на сердце кошки скребут, хоть и бодришься.

Домна. Ты моё сердце не тронь! В своё почаще заглядывай.

Галина. А что там смотреть-то? Всё исковеркано, всё в болях. Вот у Клавки в сердце небось цветки расцветают.

Домна. Ступай на ток. Да не рассиживайтесь там! Не проследи за вами – день-деньской лясы точить будете!

Галина. Что точим, что не точим – одна цена. (Уходит.)

Игнат и Клавдия выходят из кузницы.

Клавдия. Я за Грачиной рощей жну. Приди туда, мотовило поможешь выправить.

Игнат. Подойду, Кланя.

Клавдия уходит.

Игнат. Что же вы с солонцами-то сотворили? Ни трав, ни хлеба.

Домна. Не уродили солонцы.

Игнат. Кто ж на такой земле пшеницу сеет?

Домна. Так хозяин порешил. Мы с Лужковым, правда, упирались, да Никиту разве переупрямишь?

Игнат. Их, пока не зажирует земля, травами да овсом засевают. Чтобы зажировала – годы нужны. Считай, угробили солонцы, хозяева! Весь гумусный слой выдуло!

Домна. О солонцах сокрушаешься – другие поля не лучше. Сплошь заовсюжены. Годами пшеницу по пшенице сеем, паров нет. Все лучшие земли царице полей отданы. А она не растёт.

Игнат. Хозяина нет, вот и не растёт.

Домна. Садись вместо Никиты. Мы за тебя обеими руками проголосуем.

Игнат. За клеймёного?

Домна. Обиделся... А ты пораскинь мозгами, Игнат. Голодуха была. Вдовы, сироты. И вдруг – мешок в кузнице. Меня ведь тоже едва не упекли. Хлеб, который на трудодни раздать хотела, обратно увезли. Лужков вступился – его из партии вымели. Меня сняли...

Появляются Никита и Лужков.

Никита. Чучин звонил. Интересовался, как хлебосдача идёт. Я сказал, сдавать нечего. Солонцы-то не уродили...

Лужков. Я вас предупреждал в своё время. Не послушали.

Никита. Разве во мне только дело? Во мне одном, а?

Лужков (пожав плечами). Я на Лебединую протоку. Понадоблюсь – там ищите.

Никита (Игнату). Трактор вечор куда гонял?

Игнат. За удобрениями на станцию. Лежат без пользы, вот я и прибрал.

Никита. Опять за прежнее взялся? Смотри, второй срок схлопочешь.

Лужков. Он же не без спроса. Я сам с начальником станции договаривался. Удобрения брошенные, а мы их в дело пустим.

Никита. А трактор кто наряжал?

Домна. Будто уж агроном не может распорядиться?

Никита. Ежели каждый своевольничать будет – последние штаны с себя спустим. (Игнату). За горючее платить придётся.

Лужков. А почему, собственно? Удобрения для солонцов везли. Солонцы колхозные.

Никита. Он и мешок когда-то... для солонцов позычил. Что из того?

Игнат(с глухой яростью). Ты... ты долго меня попрекать будешь, гнида! (Уходит.)

Никита. Ага! Слышали? Всё слышали? Домна, будь свидетелем! И ты, агроном!

Лужков. А что он сказал? По-моему, он ничего такого не сказал.

Домна. И я не слыхала.

Никита. Спелись? Ну ничего, вы ещё повертитесь у меня!

Домна и Лужков уходят. Никита грозит им бессильно. Мимо кузницы с лентой через плечо проходит Пётр. Свысока кивает Никите.

Это что у тебя за тряпица?

Пётр. Читай, если грамотный.

Никита(водит пальцем по буквам). «Чем-пи-он об-лас-ти». Смотри ты, какая фря!

Пётр. То ли ещё будет, дядя Никита! То ли ещё будет!

Снег идёт. Никита в конторе.

На телефоне огрызок селёдки. Рядом графин с водкой.

Телефон надрывается, Никита, чокаясь с ним, пьёт.

Никита(не выдержав). У, чтоб ты треснул! (Рванул трубку, снова кинул её. Начокавшисъ, захрапел).

Входит обозлённая Надежда. Толкнула председателя, подняла за волосы. Никита икнул, открыл глаза.

Никита. Ты по какому воп... вопросу, Надежда?

Надежда. Сено кончилось. Последний навильник скормила!

Никита. К-кому... к-кому-у скормила?

Надежда. Кому как не скотине! Чем завтра кормить будем?

Никита(уронив голову). Сгори оно... белым пламенем!

Надежда. Может, колхоз распустим?

Никита. Не возражаю.

Надежда. Один сообразил или с кем советовался?

Появляются Домна, Лужков, он в шинелишке, и сразу проходит к печи.

Домна. Что, уж машину не мог выслать? Двадцать вёрст на своих двоих оттопали.

Никита. Звонили бы. Телефон-то вот он.

Домна. Звонили. К тебе разве дозвонишься? (Наливает из графина, пьёт, закашлялась.) Добра водица!

Никита. От простуды в самый раз. Грейся и ты, Андрей Иванович.

Лужков. Мне заказано. Язва.

Никита. Какие новости привезли с конференции?

Домна. Андрея Ивановича в партии восстановили.

Никита. За это и выпить не грех. (Тянется к графину.)

Домна (отодвигает графин). А ещё Чучина твоего прокатили.

Никита (после паузы). Кого ж вместо него?

Домна. Гурьева. Директора Ермиловского совхоза.

Никита. В гору пошёл Илья Семёнович. А начинали вместе.

Домна. Вместе, да по-разному. Гурьев в прошлом году по сто пудов взял. А наш урожай в подоле поместится.

Лужков (задумчиво). Земли те же, люди те же. А результат несравнимый. Стало быть, всё дело в хозяевах, верно?

Домна. Да это разве хозяин? Люди в поле, а он сидит накачивается.

Надежда. Чего ж ему не накачиваться? Сыт, пьян, нос в табаке. А что скот падает – вне ума.

Никита. Отпустите вы меня! Отпустите! Уйду... хребтина сломалась.

Домна. Сперва подчисти, где нагадил, потом катись на все четыре.

Никита. Не умею! Ничего не умею! Всё прахом идёт! Отпустите! (На ощупь шарит стакан, наливает. Ему не препятствуют. Заметив на лице Лужкова брезгливое сочувствие.) Осуждаешь... а сам-то... сам-то лучше? Сам-то лучше, я спрашиваю?

Надежда. Что посоветуете, начальство? Скот падает.

Никита пьёт.

Домна. Придётся у колхозников заимообразно просить.

Лужков. Доим, доим их... когда же перестанем?

Домна. Корма с неба не свалятся.

Никита. Куда не ткнись, везде стенка. Жизнь в допрос превратилась. (Чокается с телефоном.)

Лужков. Подымем всех на ноги – и кочки на болоте рубить. Я помню, в детстве рубили.

Надежда. Дожились! (Вспылила на Никиту.) Горе ты, а не председатель! Довёл колхоз до ручки!

Никита(осовев). Все пытают, все в морду норовят – и сдачи не дашь. Вот что оби-идно!

Лужков(вытряхнув его из-за стола). Ступайте вон! Вон! Проспитесь хотя бы!

Никита. Силу почуял? В партию вступил? А я тебе сообщить имею... хе-хе. Ну-ка, выйдите, бабы! Выйдите, говорят!

Женщины выскользнули. Лужков стиснул в руке кочергу.

Боишься? И правильно. Я тебя щас одним словом... пришибу! Ага.

Лужков. Ни словом, ни делом вы меня не убьёте. Нечем вам убивать.

Никита. А сорок шестой год помнишь? Арест Мантулина помнишь?

Дверь приоткрылась.

Никита. Вора, значит, нашёл? Одного за всех наказал? Прикрылся? А зерно-то... зерно-то с войны привезённое! Я, я тому свидетель!

На пороге вырос Игнат, за его спиной – Домна и Надежда. Лужков выронил кочергу. Никита захохотал, но, оглянувшись, замолк.

(Одолев растерянность). Х-хе... агронома хотел разыграть. А он поверил. Поверил, Андрей Иванович?

Лужков, опустив голову и ни на кого не глядя, выходит, забыв шинельку.

Домна. Шутник, ты, Никита! И шутишь, как я гляжу, по-крупному.

Игнат вскидывает огромные кулаки. Затемнение.

Из затемнения – треск, пугающий стук молотка. В доме Мантулиных пусто, как бывает пусто, когда хозяева покидают насиженное место. Клавдия собирает вещи. Игнат запечатывает мастерскую сына.

Во двор входит Галина. Клавдия выходит с узелком в ограду. Заметно, что беременна.

Галина (наблюдая за Игнатом). Будто и не было ничего. Игнат. А что было? Кроме бед, ничего не видали. Клавдия. Я готова, Игната.

Игнат зашивает досками окно.

Галина. Куда вы теперь?

Клавдия. Игнату в лесничество пригласили. Галина. Вот пофартило! Дичь там да рыба... И огородишко, поди, есть?

Клавдия. Есть, соток двадцать. А куда нам больше?

Галина. Грибов и ягод не покупать. Всё даровое. Подвезло вам, Кланя.

Клавдия. Будь моя воля, не уехала бы. Галина. Чего ради от своего счастья отказываться?

Игнат. Ну всё, Кланя! Можно трогаться. Посидим на дорожку.

Сели. Клавдия беспокойно оглядывается, будто что потеряла.

Галина (когда встали). Я провожу вас до околицы.

Выходят за калитку.

О, да тут и без меня провожатых собралось!

За воротами женщины, стоят на обочине. А в отдалении – Лужков.

Игнату и Клавдии предстоит тяжёлое испытание: пройти сквозь строй. Медленно бредут они вдоль строя. Поравнявшись с крайней женщиной, Клавдия оглянулась. Как бросить этих горюх, с которыми столько пережито?

Лужков (больно, дрожливо улыбаясь). А мы вот... кочки рубили. Воскресник своего рода. На болоте.

Клавдия. Игнаша, может, останемся?

Надежда. Оставайся, Игнат! Оставайся, куда ты от родимыхто мест? Тут корни тобой пущены.

Игнат (не глядя на неё). Порваны корни, Надёжа. Все до единого порваны.

Дарья. Знаем, больно тебе, обидно. А нас разве не обижали? Столько пережито.

Надежда. Оставайся, Игнат, оставайся.

Игнат поднимает голову, переводит взгляд с одной женщины на другую. Вот она, скорбь России, сила её, слава её! Слышится на певная мелодия, в ней – тема войны.

Галина. Не слушай их, Игнат! Уезжай. Никто тебя не осудит. Лужков. Домна Сергеевна хотела с вами проститься. Игнат. Где она?

Лужков. Слегла, сердце схватило. Появляется Домна.

Клавдия (упреждающе). Игнаша...

Домна (одышливо). Едва успела. Думала, не застану.

Игнат. Чего всполошилась? Лежала бы.

Домна. Проводить-то охота. Оба дороги мне. (Надежде.) Надёжа, я Воронка запрягла. Подбрось их до станции. Поклонилась.) Прости, Игнат. Шибко виновата перед тобой.

Игнат хмуро отвернулся. И снова взгляд его наткнулся на женщин, стоящих вдоль дороги. На Лужкова, протирающего очки, – пришелец, посторонний. И вдовы, вдовы...

Игнат(едва сдерживаясь). Что вам надобно от меня? Выстроились, как на параде.

Слышно: мычат коровы.

Лужков. Мычат! Есть просят. (Заглядывает Игнату в глаза). Что ж, бабоньки, пойдёмте! Надо же кому-то и кочки на болоте рубить.

Уходят, оглядываясь на Игната.

Домна. Я слово к тебе имею, Игнат. Страшное слово! Игнат. Ступай, Кланя. Я догоню.

Домна(когда Клавдия отошла). Я из партии выхожу, Игнат. Из-за тебя выхожу. Какая же я партийка, ежели заодно с Никитой? Таким в партии места нет.

Игнат (со скрежетом). Дур-р-р-ра! (Швырнул оземь заплечный мешок, зашёл в ограду. Затрещали только что приколоченные до ски.)

Клавдия, подобрав мешок, идёт за ним. Взглянула на Домну, сдержанно улыбнулась.

В доме Мантулиных. Игнат и Клавдия. Он впервые надел костюм, чувствует себя стеснённо. Мается с галстуком. Не справился, повесил на зеркало.

Клавдия. Не завязывается? Игнат (ворчливо). Сроду не нашивал – потому. Клавдия. И не носи. А вот ордена надень. Игнат. Неловко, Кланя. Скажут, выхваляется. Клавдия. Пускай говорят. Ордена кровью заслужены. Надень, Игната, надень.

Игнат подчинился. Клавдия сама пристёгивает награды.

Игнат. Может, вместе пойдём, Кланя?

Клавдия. Неможется мне... видно, скоро. Игнат. Тогда и я останусь. Мало ли что?

Клавдия. Иди покажись народу во всей красе. А я в окно полюбуюсь.

Игнат. Награды-то не для показа.

Клавдия. Как не для показа? На то и отличают, чтоб люди смотрели и завидовали.

Голос из репродуктора – чёрной тарелки на стене: «Проба, проба!». Затем бульканье, треск. И четко: «Ну вот, бабы! Дожили! Теперь и у нас радио! Вот я вас и поздравляю с Днём Советской Армии. Ага». Треск.

Игнат. Великая штука – радио. Плохо только, что Никита трезвонит.

Клавдия(выключила). Вот и нет Никиты. А мы есть. Игнат. Нет, погоди, дай дослушать. (Опять включил радио.)

Голос по радио, «...состоится общее собрание. А затем перед вами выступит чемпион всей России по боксу Петро Решетов».

Игнат. Вот видишь, сидя дома, все новости узнали. Клавдия. Неужто опять Никита в председателях останется?

Игнат. Как народ захочет.

Клавдия. Народ – что, ему лишь бы руку поднять.

Игнат. То и худо: голосуем без разбора, потом локти кусаем.

Клавдия. Лужков помалкивает. Всё же партийный секретарь.

Игнат. Помалкивает, стало быть, сказать нечего.

Клавдия. Вот бы кого председателем-то! И грамотный, и обходительный.

Игнат(шутливо). Больно часто о нём поминаешь! Смотри!

Клавдия. Ой, что ты, Игнаша! Разве я тебя на кого променяю!

Игнат. Лебёдушка моя! (Привлёк её. Вышел из дома.)

На улице – Домна.

Домна. Ба-атюшки! Орденов-то полна грудь!

Игнат (подходит к ней). Ты вот что, Домна! Ты не дури. Не дури, поняла? Это я насчёт партии. Прошлое не выправишь. Надо настоящее выправлять. Так что оставайся и попусту себя не трави.

Домна всхлипнула, двумя руками стиснула его руку.

Ну-ну, давай без этого! В горячке плела. В горячке мало ли что бывает.

Домна. Я всё передумала, всю жизнь по косточкам перебрала. Жила без обману, Игнат, а вот без обид не обошлось. Может, и ещё кого так же вот, несознательно, обидела, а? Ведь это жутко, Игнат!

Игнат. Почаще ставь себя на место тех, кого обижаешь. Почаще, чтоб жутко не было. Такая история.

Домна. Какой ты, Игнат... какой ты неломкий! И жалостливый! Другой бы ожесточился!..

Игнат. Человек ожесточается, когда без веры живёт. А мне земля не даёт веру терять. Земля тихим светом насквозь просвечивает, чтоб всю правду понять. Ежели человек ослеп от ярости – для него правда как взбаламученная вода. И – нет вокруг справедливости. А мне грех жаловаться на жизнь. Со мной и там люди были. Без них омертвел бы, высох, как солонцы.

Домна. Солонцы-то оживут, коль хозяин вернулся?

Игнат. Поживём – увидим.

Появляются Вера и Пётр. Одеты шикарно, как требовала мода той поры. Верина причёска стала ещё замысловатее. На лацкане у парня значок чемпиона. Идут под ручку.

Домна. В отпуск, Верунька? Как будто рановато.

Вера. Не прижилась я там. Домой тянет. Да вот и с Петей повидаться хочу. Он после соревнований отдыхает.

Домна. Утомился?

Пётр. Устал. Особенно последний бой тяжело дался. За полминуты до гонга палец выставил. Ну, думаю, проиграл. Заставил себя драться. Всю волю собрал. Противник даже и не заметил, что у меня травма. Потерял осторожность, открылся. Тут я его и устерёг. Правой в челюсть, левой – в солнечное сплетение. Чистый нокаут!

Игнат. Ловко срезал!

Вера. Об этом поединке в «Советском спорте» писали. Пете прочат большое будущее.

Игнат. Куда уж больше! Всю Россию кулаками завоевал. Значок-то за этот мордоворот получил?

Пётр. Мордоворо-от? Побоксировали бы! Это тебе не в деревне кулаками размахивать! Мордоворот... Каждый вахлак корчит из себя знатока...

Игнат. Вот я тебя щелкану разок... по-деревенски, чтоб честь свою помнил.

Пётр. Давай, если духу хватит! Побрякушки-то эти (ткнул в ордена) вроде за геройство давали?

Игнат. Побрякушки? Ах ты выродок!

Пётр. Врезать ему, что ли? (Замахнулся).

Вера. Он же в отцы тебе... он же израненный весь! (Схватила за руку.)

Домна. Петька?! Ты что, гадёныш! Ты на кого замахиваешься?

Пётр (вырывая руку). Ух, счастлив твой бог, папаша! Им вот скажи спасибо, а то бы... Да и вообще: не хочется мне в те места, где загорают разные любители колхозного добра.

Вера. Негодяй! (Даёт ему пощёчину.)

Игнат (с горьким презрением). Чемпион! (Вместе с Домной и Верой уходит).

Появляется Никита. Он пьян.

Никита. Слыхал, объявил про тебя? Чемпион всей России! Ага! Растёт молодёжь. Растёт, а мы стареем. Уступаем позиции.

Пётр, отмолчавшись, ушёл. Никита обижен.

Уже зазнался? Рано, рано, Петро Афанасьевич! Ты чемпион, конечно, да ведь и я не Петрушка! Я ещё воспряну, воспряну! (Идёт к конторе.)

Подле конторы Пётр и Надежда.

Надежда. Ну что, поганец, отличился? (Срывает с сына значок.)

Пётр. Не знаю, как это вышло, мам. Не хотел я, честное слово!

Надежда. У груди лежал, молоком моим питался. Может, молоко порченое было?

Пётр. Не наговаривай на себя, мама! Не казнись! Сам натворил, сам и отвечу.

Надежда. Кабы я тебя не рожала, кабы матерью твоей не была!

Пётр. Не такой уж я отпетый, мам! Просто не сдержался, и всё.

Надежда. Инвалида ударить! Для этого кулаки вырастил? Ты бы силу-то на пользу употребил! К наковальне стал да молотом помахал.

Пётр. Если хочешь – стану!

Надежда. А попробуй не стань! Попробуй отказаться, паршивец! Прокляну.

Пётр. Не кляни, мать. Я ж не отказываюсь.

Надежда. Теперь иди к нему. Иди прощения проси. (Дав сыну затрещину, прогоняет его.)

Подходит Домна.

Домна. Переживаешь, Надёжа?

Надежда. Где-то недоглядела, из-под рук выпустила. Вот и расплачиваюсь. Он же не только Игната, он всех нас ударил.

Домна. Тебя больше других.

Надежда. Не обо мне речь, подружка. Матери во всём причины. Что сын натворил и что с сыном сотворили.

Домна. О тебе, о тебе, Надёжа!

Надежда. Люблю я тебя, подружка! За то люблю, что людей понимаешь. И всегда при себе нужное слово имеешь.

Домна. Ой, не всегда, Надёжа! Ой, не всегда.

Пауза.

В лес бы сейчас! На снегу бы сейчас распластаться – и лежать, лежать, в небушко глядя.

Надежда. Давит тебя! Хоть бы раз выревелась! Может, вся боль со слезами вытечет.

Домна. Ревела.

Надежда. Ты?! Ни в жизнь не поверю!

Домна. Правда, ревела. И хоть бы от кого – от Гришки Мантулина. Чёрствая ты, говорит, холодная, словно камень! Вот тут и хлынули у меня слёзы. И ещё сегодня ревела. О чём – не спрашивай.

Надежда. Известно, о чём бабы ревут. Живём, на лучшее надеемся. А всё лучшее позади.

Домна. А мне не верится. Как тоска одолеет – внушаю себе: чего, мол, ты, дурища, разнюнилась? Солнышко каждый вечер закатывается и каждое утро восходит. И человек на утренней зорьке заново рождается.

Надежда. Ты, вижу, и подымаешься раньше всех. Зорьку проспать боишься?

Домна. Как можно, Надежда? Вдруг это та самая зорька, жданная? (Невесело улыбаясь, заходит в контору.)

Здесь многолюдно. Но видим лишь первые скамейки. За столом Никита Хорзов, Лужков.

Лужков (позванивая по графину). Тише, товарищи, тише!

Пётр, потупясь, стоит у порога. Надежда толкнула его в спину.

Никита. Петро Афанасьевич! Ты у нас почётный гость. Проходи в красный угол!

Надежда. Иди, иди, пусть на тебя посмотрят!

Пётр идёт к столу, точно к лобному месту.

Никита. Начнём, что ли?

Домна. А ты по какому праву в президиум лезешь?

Никита. То есть как? Есть установленный порядок, и вообще.

Домна. Какой же это порядок, ежели клеветник сидит в президиуме? Ну-ка, скажите, бабы, где ему место?

Галина. За решёткой. Так он и оттуда ужом выскользнет.

Дарья. Налил глаза: ни стыда, ни совести.

Надежда. В президиум-то самых достойных выбирают.

Страсти накаляются.

Никита. Сговорились, значит? (Лужкову.) Знаю, чьих это рук дело!

Лужков улыбается.

Домна. Дело времени. По-человечески жить охота. Ремками-то надоело трясти. Хотим хлебца пшеничного! Хотим молочка, слезами не разведённого. И радости в дом хотим. Чтобы было как у людей, Никита.

Лужков. Законное желание.

Домна. А ты чемпиона чествовать предлагаешь, который на кулаках отличился. Кулаки-то – на заслуженного человека!..

Никита. Заслуженные люди по тюрьмам не сидят.

Лужков. Вы хоть и не сидели, а... следовало бы. Никита. Про себя-то забыл? Одной верёвочкой связаны. Лужков. Что ж, пусть нас люди рассудят.

Оба оставляют президиум. За столом только Пётр – чемпион. Он беспокойно ёрзает. И, не выдержав, тоже уходит. Подле Игната остановился, кусает губы, вот-вот расплачется. Он, в сущности, ещё мальчишка.

Пётр. Дядя Игнат, если можешь... прости. Такое больше не повторится.

Игнат. Да уж постараюсь. В другой раз так отделаю, что и брюки надеть не сможешь.

Пётр уходит.

Домна. Без председателя остались. Вот это и впрямь непорядок.

Все смотрят на Игната.

Андрей Иванович, веди собрание!

Лужков. Если вы мне доверяете...

Голоса одобрения.

Не знаю, заслуживаю ли я такое доверие. Я обвинил когда-то невинного человека...

Надежда. Не ты один промахнулся! Этот мазурик всем мозги запудрил...

Галина. Не поминай старое, Андрей Иванович! Нам бы теперешнее расхлебать!

Лужков. В таком случае осталось избрать председателя. Я предлагаю Мантулина...

Звонит телефон.

(Берёт трубку). Здравствуйте, Илья Семёнович. А у нас собрание. Повод самый серьёзный: председателя переизбираем. Да вот и люди считают: давно пора. Я предложил Мантулина... Нет, ещё не голосовали... Спасибо! (Положил трубку.) Гурьев, секретарь райкома. С праздником поздравляет. А вас, Игнат Арсеньевич, особо. Ну что, будем голосовать?

Вера. Обязательно будем!

Галина. Ты-то чего встреваешь? Ты же не колхозница! Вера. А кто виноват? Я бы, может, не ушла из колхоза, если бы дядя Игнат был председателем. Да и другие от хорошей жизни не побегут.

Домна. Игната выберем – на ферму вернёшься?

Вера. Думаешь, сдрейфлю? Подле конторы Клавдия, Григорий.

Григорий. Не беги, тётя Кланя! Тебе же нельзя!

Клавдия. Сама упредить его хочу. Чтоб за сердце не схватило.

Григорий. От радости сердце не заболит.

Клавдия. Ой, Гриша, когда оно изношено, так от всего болит! От горя и от радости. Стой тут, а я пойду Игнашу порадую. (Вбегает в контору).

В конторе.

Лужков. Кто за то, чтобы избрать Игната Арсеньевича Мантулина председателем колхоза, прошу поднять руки.

Лес рук.

Клавдия. Ой, бабы! Ущипните меня!

Надежда. Тебя и без нас есть кому щипать. Вон какую мозоль защипал!

Клавдия. Игнаша, там гость... гостенёк дорогой!

Игнат. Порхаешь, ровно девчонка! В твоём ли положении?

Клавдия. Гриня там... Гринюшка!

Игнат, качнувшись, опёрся о стенку, но вышел прямо, по-солдатски.

Обнялись с сыном.

Игнат. Эк вытянулся! Отца перерос!

Григорий. Я всю дорогу бежал со станции. Не верилось, что застану. Что свидимся.

Игнат. Свиделись. Больше разлучаться не будем, а? Григорий. Сколько можно? И так всё время в разлуке. Игнат. Не наша вина, сынок. Судьба так распорядилась. Григорий. Судьба, судьба! Плевать я хотел на судьбу, её так и этак повернуть можно.

Игнат. Не скажи: судьба – кобыла своенравная. Не знаешь, на каком повороте фортель выкинет.

Григорий. Мы её объездим, мерзавку! Мы её так зауздаем, что по линеечке ходить будет.

Клавдия. Мы ждали, ждали тебя. Григорий. Кто-кто, а уж ты ждать умеешь! В конторе.

Лужков(разведя руками). Ну что ж, товарищи, повестка исчерпана.

Все выходят.

Григорий. Тятя. Я Кланю нашу рисовать буду. Потом в камне её выведу. Ты как?

Игнат. Кланя стоит этого.

Клавдия. Ты не меня рисуй, Гриня! Ты его рисуй, земли хозяина.

В весеннем небе задумчиво курлыкнули журавли.

Григорий. Журавли тянут. Не рано ли? Игнат. Нет, не рано. Пора самая журавлиная.

Под мерный переклик вещих птиц высвечивается величавая фигура Сеятеля.

Занавес