Избранное. Том второй

Действующие лица

Демид Калинкин.

Анна, его жена.

Фёдор.

Кирилл.

Ждан – сыновья.

Семён Саввич.

Тоня, внучка его.

Федот Бурмин, председатель сельсовета.

Катерина, жена его.

Стеша, сестра Катерины.

Евсей Рязанов.

Тимофей, его сын.

Гурьевна, жена Евсея.

Пронька, парнишка лет десяти-двенадцати.

Латышев, раненый лейтенант.

Учительница.

Парень.

Девушка.

Персонажи сна Ждана.

Колхозницы.

Часть первая

Крестьянский двор, обнесённый заплотом. Во дворе плотничает Демид с сыновьями Кириллом и Жданом. Фёдор возится под навесом. На козлах восседает Семён Саввич.

Кирилл (у него синяк под глазом). Так, говоришь самого царя видал?

Семён Саввич. Удостоился. Стояли нос к носу.

Кирилл. Ну и каков он из себя колером-то?

Семён Саввич. Чуток срыжа, осанистый. Глаз вроде твоего, небыстрый.

Ждан. У Кирюхи небыстрый? У него глаз – ртуть. Потому и в радугах.

Кирилл. Помалкивай! Старшие беседуют.

Ждан. Не задавайся! Всего-то два года разницы.

Кирилл. Два года, брат ты мой, – это же семьсот тридцать дней. Топором по разу в день тюкать, и то семьсот тридцать зарубок. А сколь каши съешь, сколь рубах изорвёшь?

Ждан. Насчёт каши и рубах справедливо. А топор – не по руке. Чаще-то кулаком тюкаешь.

Кирилл. Кулак у меня шустрый. Безотказно включается.

Ждан. Шустри пореже. Бурмин давно зуб точит.

Кирилл. Брат разве не выручит? Он как-никак секретарь в совете.

Ждан. Набедокуришь – первый суда потребую.

Кирилл. А я с Тимкой схватился из-за такого головастика. Вижу, Тоньку твою зафлажил. Я и врезал...

Семён Саввич. Молодчага!

Ждан. Не моя она вовсе. Мы – так. Гуляем.

Семён Саввич. Хоть и не так – возражений не будет. Верно, Демид?

Демид. Им жить – им и решать. Лишь бы решали по совести.

Кирилл. Про царя-то доводи уж до точки.

Семён Саввич. Ему без меня точку поставили... В Катеринбурге.

Кирилл. Читал, знаю. Ты мне про то поведай, чего не вычитаешь.

Сел, принялся цигарку крутить, но, покосившись на отца, спрятал кисет в карман.

Демид. Кури, кури! Себе вредишь.

Кирилл. Вредно, когда не взатяжку. Взатяжку, наоборот, дым всё нутро прочищает. (Закуривает.) Сыпь, дед! Люблю тебя слушать.

Семён Саввич. Язык – конь выносливый. Хоть на край света увезёт.

Кирилл. А ты правь, правь вожжой-то, чтоб незаблудиться.

Семён Саввич. Мне бы на ноздрю положить. Табакерку дома оставил. (Взяв щепоть табаку, зарядил ею ноздрю.) А-ах! Весёлый человек зелье-то придумал! Пчхи! Пчхи! Тьфу ты ёкмарьёк! (Лукаво.) Ты кого-то спрашивал у меня, Кирыиа?

Кирилл(попадая в тон). Насчёт бабки интересовался. Говорят, покойница ухватом тебя частенько охаживала?

Семён Саввич. Ботало! Ежели я всей Антанте не покорился, неужто бабе позиции сдам?

Кирилл. На какую нападёшь. Моя мамка, к примеру, любого обломает.

Демид. Не собирай! Я от неё сроду худого слова не слыхивал.

Кирилл. Ты и сам её от всех ветров загораживаешь.

Ждан. Мать же она... мамушка!

Демид сдержанно треплет его по плечу.

Кирилл. Говорок ты, дедо! Ох говорок! Без малого на край света завёл.

Семён Саввич. Что, поперёк шерсти пришлось? Терпи, терпи, сам нарвался. А про царя вот что... Служил я в германскую батарейцем. В те поры и плечо круче дыбилось, и зоркость птичья была. Углядел как-то под сопочкой батарею ихнюю, ребятам трактую: «Заряжай!». Сработали: пять снарядов, как пять гвоздей, вколотили. Весь их расчёт выкосили и орудия в щепки... А сами хоть бы хны. Сами-то к вечеру того же дня аэроплан ихний шлёпнули.

Кирилл. А я на конном дворе носорога поймал. Всю ночь думал, кому бы сбыть. Не купишь, дедо?

Семён Саввич. Смекаешь, вру? Эх ты, комарик! Эти штуки (тронул кресты на груди) зазря не дают. А носорогов и мне ловить приходилось. Верно, калибром поменьше... Хошь слушать – не перебивай. Я обидчивый. После того боя прославились мы. Слава-то до самого царя долетела. Он как раз на позиции прибыл. Сам лично вручал награды. Тянусь перед ним, глазом моргнуть не смею. Вдруг – вошь, носорожина окаянная, на самый фасад выползла. И ну по рукаву строевым шагом!

Кирилл. У солдата и насекомая службу знает. Перед любым начальством руки по швам.

Демид. Давай передохнём, Даня. У меня уж спина в мыле.

Семён Саввич. Увидал самодержец ту путешественницу – ровно козёл, в сторону прыгнул. Тут осмелел я, обозлился даже. Немочь, думаю, рыжая! От кого нос воротишь? Не твоей ли волей в окопах волгнем, кровью умываемся...

Демид. Чего-чего, а кровушки русский солдат пролил. Той кровью всю Сибирь затопить можно.

Семён Саввич. Цари, видно, так же рассуждали. Дескать, мужицкая кровь ни-почём. Цена ей какая? Совсем зряшняя цена: копейка в базарный день, не боле. Пока воюешь – в чести. Отвоевался – никомушеньки дела до тебя нет.

Демид. Надо жизнь устроить. Надо так жизнь устроить, чтобы в мире все жили, в согласии. Чтобы человек человеку доверял, верил-

Ждан. И устроим ещё! Дай срок, устроим!

Кирилл. Ладно, не агитируй! Мы тоже за Советскую власть. Тут только дед один за царя.

Семён Саввич. Это я-то за царя? Да с каких таких щей? За Россию я, за Россию! Потому и отшагал с красными аж до самой Волочаевки.

Кирилл. А награды чьи носишь? Ну, нечем крыть?

Ждан. Они что, не кровью заслужены?

Семён Саввич. Золотые слова, Даня! Золотые слова! Эти кресты – знаки моей личной доблести, ёкмарьёк!

Кирилл. Знак-то старорежимный. Отписал бы мне вон тот, жёлтенький. Я б его на велосипед сменял.

Семён Саввич. Варна-ак! Солдатскую честь на лисапед? Да разве она рублём измеряется? Фунты весит? Она – сам человек со всеми его потрохами.

Кирилл. А всё ж таки славно. Я бы девок по деревне катал. Девки на это клюют.

Ждан. Смыслишь! Стешке Гороховой не ты мозоль накатал?

Кирилл. Сплетни! Я тут совсем непричастный.

Из-под навеса выезжает диковинный тарантас, детище Фёдора.

А, Кулибин! Смастерил?

Фёдор. Не заводится.

Ждан. Педали приделай. С педалями верняк.

Фёдор. Ты-то чего подсеваешь, жених? Твоё дело – стишки да цветочки.

Ждан. Я не подсеваю, я думал – так лучше.

Демид. Не попускайся, сынок! Ищи, пробуй. Всё через труд приходит. Через тяжкий труд.

Фёдор выводит самокат на улицу.

Семён Саввич. Мозговатый! Из ничего машину соорудил.

Кирилл. Велика хитрость – мотор к телеге приладить.

Ждан. Приладь.

Кирилл. Не моя задача.

Семён Саввич. Твоя задача известная: озоровать да девок брюхатить.

Кирилл. Кому что на роду написано.

Мотор завёлся. Входит Тоня. Она с букетом ромашек.

Тоня. Феденька! Какой же ты мазутный! Фёдор. Завёлся!

Кирилл. Пукалка-то чихает. Неуж сдвинется? «Пукалка» сдвинулась. Отъехала. Тоня. А цветы-то. Федя!.. Федя-я!

Фёдор уехал.

Уехал... (Бросила ромашки под ноги.) Слепой он, что ли? Кирилл. Что ж ты цветы-то бросила? Данька! Подбери!

Из пригона выходит с подойником Анна.

Анна. Чего оробела? Входи. Тут все свои.

Тоня. Я, тётя Нюра... я потом. (Уходит.)

Анна. Эх ты, птаха! Как живёшь, дедушка?

Семён Саввич. Не тужу, ласковая моя! Доит ведерница-то?

Анна. Пока не скупится. Хошь, тебе молочка отолью?

Семён Саввич. Не откажусь. По моим зубам – только и еды, что молоко с крошками.

Кирилл. А я и без крошек за милую душу. (Взяв подойник, пьёт через край.)

Анна. Эк зузит! Чистый телок! Ждан. Кабы плотничал так же ретиво!

Кирилл. Э, давай без указок! Мне погулять-то осталось... до Покрова.

Анна. До Покрова многие сна лишатся. Скорей бы уж забрили тебя. Хоть матери вздохнут без опаски.

Кирилл. Скоро, мам, теперь уж скоро. Потерпи чуток.

Анна. Мне что, я привычная. Люди жалуются. Что ни день, то новый фокус. И в кого такой проказник уродился?

Кирилл. Наклонись, шепну на ушко. (Шепчет.)

Анна смеясь, шлёпает сына.

Демид. Начнём, что ли? Баньку-то в аккурат бы к субботе изладить.

Анна. Не спешите, не на пожар. Полдничать время. И ты с нами, дедушка.

Семён Саввич. Спаси Христос, Аннушка. Спаси Христос.

Анна. Спасёт, ежели сам не дашь маху.

Все, кроме Кирилла, уходят.

Появляется Катерина. Увидев её, парень пытается улизнуть.

Катерина. Беги не беги – совесть настигнет. Поди, не всю порастряс?

Кирилл. Где была совесть, там рог вырос.

Катерина. То и видно: кругом скоты рогатые. Со Степашкойто как поступишь?

Кирилл. Твоя сестра, твои заботы. Я тут сторонний.

Катерина. Пакостник ты! Сироту обманул! Сироту глупую.

Кирилл. Что хотела, то получила. Я большего не сулил.

Катерина. Весь в матушку. Та тоже мимо чужого не пройдёт.

Входит Анна.

Анна. Чего, чего? Не расслышала.

Катерина. Сынок твой подарочком расстарался: сеструху мою обрюхатил.

Анна(сыну). Было?

Кирилл. Может, и было. В темноте не разглядел. (Ретируется.)

Катерина. Как говорится, яблоко от яблоньки... Обесчестил девку и не почешется.

Анна. А девке самой беречься следовало. Больно податлива. Я и с Тимкой Рязановым её видала.

Катерина. Мало ли с кем ты видала... Важно, что Кирька твой каждую ночь на сеновал к ней забирался.

Анна. Не пускала бы... Раз пустила – честь упустила... И приходить тут не на кого. У самой рыльце в пушку.

Катерина. Она неопытная! Она глупая!

Анна. Ты-то куда смотрела? Видала ведь, как она опыта набиралась! Теперь виноватых ищешь.

Катерина. Бессовестная ты! Бессердечная! Другая бы шкуру ему исполосовала, жениться заставила... А ты...

Анна. Жениться? Ишь чего захотела! Ему в армию скоро идти. А я с приблудным детёнышем нянчись? Ловко рассудила! Только не будет этого! Не будет!

Катерина. И не надо! До гроба жалеть буду, что заговорила с тобой об этом! Я-то по-соседски шла сюда... Да в ком сердца нет, с тем говорить бесполезно! Для таких душа – как яма помойная. Весь мусор туда вываливают. А насчёт Стешки... ей путь сюда заказан! Звать будешь – не придёт. Тьфу, тьфу на вашу нору! Чтоб вам радости не видать! (Уходит.)

Анна(раскипаясь, выбирает поувесистей палку). Кирьша! Подь на два слова!

Кирилл (появляясь и на случай отступления оставляя дверь открытой.) Звала, мам?

Анна(шваркнув его). Ишь кроткий какой! Ишь невинный! Ославил облом! Отличился! (Бьёт.)

Кирилл. Ты бы хоть палку пожалела, если меня не жаль. Пригодится в хозяйстве.

Анна. Тебя жалеть? Да я с тебя всю шкуру спущу, блудень. (Бьёт его.)

Появляется Евсей. Он с почтовой сумкой.

Евсей. Так его, варнака! Так его! Чтоб знал, как охальничать! Это за огурцы... это за выстрел... за огурцы... за выстрел.

Кирилл(вырвал палку у матери). Я вот самого тебя, дед... Чтоб не совался куда не следует...

Евсей. Ты-то куда следует суёшься? Вечор в огуречник ко мне забрался... Мало забрался, так ещё и стрелять удумал... Ишь какой!

Анна. В своём доме сама наведу порядок. Ты Тимофея воспитывай. Тоже не ангел. Почту, что ли, принёс?

Появляются Демид, Ждан и Семён Саввич.

Евсей. Бурмин прислал. Хозяина твоего в совет вызывают. Анна. Опять насчёт займа?

Евсей. Там узнаешь. (Пристраивается на завалинке.) Анна. Всё, что ли?

Евсей. Вроде всё.

Анна. Ну так ступай. Ступай, ступай! (Выпроваживает почтальона и снова принимается бить Кирилла.)

Демид. Битьём не поможешь, Аннушка. Битьё только озлобляет. На-ка топор, сын! Да поразмысли за делом. А я в совет... Анна. Сама схожу. В сельпо собралась, заодно и туда.

Демид. Вызывали-то меня.

Анна. Не отвлекайся. Баню-то к субботе изладить хотел...

Входит Фёдор. Он весь истерзан. В руках обломок руля. Его сопровождает Тоня.

Тоня. Дай хоть перевяжу! Анна. Эк устарался! Где тебя леший водил? Фёдор. Рулевое заклинило. Нечаянно в сельпо въехал. (Тоне.) Да отстань ты! Женишка своего перевязывай.

Анна(всплеснув руками). Вот дал бог детушек!

В сельсовете.

Фёдор Бурмин, малорослый хромой мужик, сидит за столом.

На стене – вертушка. Плакат, портрет Ворошилова. Анна уселась напротив.

Анна. Много вас развелось, председателей-то! Ты, да колхозный, да над вами косой десяток. И все наседают: плати, плати! У меня что, карман бездонный?

Бурмин. Скажи такое Катерина моя, я бы её... я бы её в два счёта вытурил!

Анна. Я не Катерина и не твоя.

Бурмин. Лишний-то раз не напоминай.

Анна. Всё ещё сохнешь? Всё ещё ранка-то не заросла?

Бурмин. Я при исполнении... так что пустяки сюда не приплетай.

Анна. Пустяки? Хороши пустяки! Ты ж прохода мне не давал...

Бурмин. Перестань, Анна! Не сложилось, что ж – Демидово счастье.

Анна. А как же, конечно, Демидово. Демид, он знаешь какой? Он про любовь худо не скажет. Для него всякая травинка живая. Да что травинка – щепка, соломинка... Во всё душу свою вкладывает. А душа у него озарённая!

Бурмин. Знаю, Анна. Не хуже тебя знаю. И почему вместо него пришла – знаю. Вот об этом и потолкуем.

Анна. Ну ладно, заплачу, сколько смогу. Сверх того не требуй.

Бурмин. Ясно, заплатишь. Я уж о другом речь веду... о сыновьях твоих. Приструни их, пока я не взялся. Федька двери в сельпо высадил. Кирька вечор в Евсея стрелял. А это знаешь чем пахнет?

Звонит телефон. Бурмин досадливо отмахивается.

Анна. Скажи, ежели нюхал.

Бурмин. Анна! Дело-то ведь подсудное... Забрался в огуречник, старика вусмерть перепугал. Срок схлопочет.

Анна. Что он, преступник какой? Ну пошалил – с кем не бывает!

Бурмин. Добра шалость! Евсей жалобу подал. Ей ход давать нужно.

Анна. Вешай всех собак на меня. Как-нибудь отлаюсь. А Кирьку не тронь. Ему в армию скоро.

Бурмин. Ловко рассудила, не тронь. Он кругом виноватый. Про Стешку в курсе?

Опять звонит телефон.

Анна. Стешка – ваша печаль. Телефон-то послушай. Поди, начальство трезвонит.

Бурмин. Про эту самую говоришь... про любовь. А ещё меня попрекала. (Снимает трубку.) Алё... Он самый, Бурмин... Никак нет, бодрствую... Ка-ак?.. Ох, язви его! (Оторопело выронил трубку.) Война.

Анна(тихо, посерьёзнев). Может, напутали там районщики?

Бурмин. Договор заключили, поверили, как порядочному. А он, сволочь, тихой сапой...

Анна. Ты про кого, Федотушка?

Бурмин. Нога у меня разболелась... К ненастью, должно.

Анна. Ногу-то к чему помянул?

Бурмин(сердито). К тому, что с первым эшелоном из-за неё не попаду. А то и вовсе забракуют.

Анна. Уйти мне?

Федот, придавленный несчастьем, свалившимся на него, на всю страну, не отвечает. Анна бочком выскальзывает.

Дома, во дворе.

Здесь опять перекур. Дед Семён повествует о былом. Калинкины слушают его. Лишь Фёдор, думая о своём, простилает мохом пазы.

Семён Саввич. Уговаривают, а я молчу. Момент выжидаю. Выждал – утекли. Пару пушчонок с собой прихватили. Потом уж, когда на Алдане золото мыл, встретил охранника из махновского отряда...

Ждан. Не перескакивай, дедушка! Рассказывай по порядку.

Семён Саввич. Не было в моей жизни порядка, Даня. Срывчиво шла: то винтом, то лесенкой.

Входит Анна.

Демид(присматриваясь к жене). Расстроилась, Аннушка? Надо было самому идти.

Анна. Война, Дёма. Только что из района звонили.

Фёдор выронил мох. Дед Семён, поперхнувшись, рассыпал махорку. Демид расправился.

Ждан. С кем война, мама? С немцем?

Анна. Холера их знает. Может, и с немцем.

Семён Саввич. Неймётся вражине. Опять зоб раздул.

Ждан. На войну с восемнадцати берут... с восемнадцати или раньше?

Кирилл. Ну вот, мам... тревогам твоим конец. Теперь уж наверняка раньше осени заберут.

Фёдор. Я машину задумал... такую машину – с крыльями. Да! Анна. Далеко война, Дёма... далеко, а я её чую. Будто вон там она, за буераком.

Демид. Баню-то не достроили. Не достроили, а, плотнички?

Кирилл. После войны достроим.

Демид. С Бурминым о чём говорили?

Анна. О разном. Пойду суп разогрею.

Демид. Ага. А мы пока щепу подберём.

Анна уходит в дом, хлопочет подле печки, но из рук всё валится. Собрав на стол, зовёт плотников.

Анна. Дёма! Федя, Кирьша! Ждан!

Во дворе пусто. Лишь топоры в бревне. Они ещё хранят тепло родных ладоней.

Утро.

Как и в мирные дни, кричит пастух: «Коро-ов! Коро-ов!». Бренчат ботала на шеях животных, хлопает бич. Анна, выгнав свою корову, потерянно бредёт в избу. У ворот её встречают виноватые Демид с сыновьями. Все, кроме Ждана, острижены под машинку.

Анна. Где шатались?

Кирилл (проведя по стриженной голове). Колется с непривычки.

Анна. А там суп... суп с вечера стынет.

Демид. Дай подойник-то... донесу.

Анна. Что ж это такое? Ноги выключились.

Фёдор. Я унесу тебя, можно? Я на руках унесу. (Как драгоценную ношу, берёт мать на руки.)

Анна. Носишь, ровно дитёнка.

Фёдор. Ты же носила нас маленьких.

Кирилл. Молчун разговорился, видать, не к добру.

Демид. Добра немного: война. Ну-ка орлы, тащите стол сюда. А ты, Даня, гармонь прихвати.

Парни уходят.

Анна (точно в бреду, повторяет). Петь станем? Песни петь?

Демид. Не убивайся, Аннушка! Держава великая! Все подымемся – к уборочной слушай добрые вести.

Анна. Другие, поди, так же кичились, а он их подмял.

Демид. Не знает, на кого замахнулся. Он на смерть свою замахнулся. Вон, едва про войну услыхали – с семьями в военкомат кинулись.

Анна. И ты увязался. Оставил меня одну-одинёшеньку.

Демид. Не попрекай, Аннушка. Мы не привыкли в кустах отсиживаться.

Анна. Не попрекаю. Тут больно... перед росстанями.

Демид. А ты крепись. Ты улыбайся, чтобы мы такую тебя запомнили. Вот так, вот так! (Целует жену.)

Анна. Целуемся, словно молодые. У нас уж сыновья женихи.

Демид. Двадцать лет как двадцать дней пролетели. (Смеётся).

Анна. Чего ты?

Демид. Судьбе благодарный... потому и смеюсь. Одарила меня полной горстью. К тебе же Федот салазки подкатывал.

Анна. И ты тенью стлался. И всё молчком, молчком.

Демид. Я бы и по сей день молчал. Судьба смиловалась.

Анна. Кабы судьба, а то я допрос учинила.

Демид. Ты и есть моя судьба. Женись, сказала, ежели по сердцу-

Анна. Ага. Ты в тот же день костюм продал и это колечко купил к свадьбе.

В избе переговариваются братья.

Кирилл. Родители-то воркуют!

Фёдор. Не подглядывай! Им только этот час и выдался.

Ждан. Уйдёшь, а Стешка с интересом останется. Может, уступишь черёд? Мы схожи – уйду по твоей повестке.

Кирилл. За чечевичную похлёбку первородство не продаю.

Ждан. Не везёт мне, не везёт: мал!

Фёдор. Не переживай, Даня! Мы твой урок выполним.

На дворе.

Демид. Вросло колечко-то! Ввек не снимешь.

Анна. Для того и надевала.

Демид (целует её). Добрая моя! Верная!

Анна. Отпусти, родной! Неловко! Там сыновья.

Демид. А я только-только в охотку вошёл. (Посерьёзнев.) Что-то грызёт меня, Аннушка. Вроде как совесть. Грызёт и грызёт.

Анна. Ты про Кирьку?

Демид. Про нас, моя умница. Кирька-то наш сын, стало быть, про нас. И получается, что Стешу не он, а мы обидели. Не по-людски получается. А я привык с людьми по-людски.

Анна. Говори, коль начал.

Демид. А что говорить? Тут и говорить нечего. Всё сказано. Эй, мужики! Кажите языки!

Парни выходят. Ставят стол. Помогают Анне собрать застолье.

Пойду соседей кликну. Анна. Дёма!

Демид. Могу и не звать, ежели ты против.

Анна. Зови, зови.

Демид уходит.

Вскоре появляются дед Семён и Тоня.

Тоня принимается хлопотать у стола, стараясь быть поближе к Фёдору. Руки их соприкасаются. Фёдор, точно от огня, отдёргивает руку, переходит на другую сторону стола.

Тоня, за груздями в погреб слетай.

Тоня. Там темно. Посветил бы кто. (Смотрит на Фёдора.)

Ждан. Я посвечу.

Тоня и Ждан уходят.

За воротами Тимофей Рязанов. Он перевязан. Навстречу – Евсей.

Евсей. Эк тебя разукрасили! Не Кирька случайно?

Тимофей. Я тоже в долгу не остался.

Евсей. Я в суд на него подал. Там и это приплюсуют.

Тимофей. Опоздал, батя. Воевать он уходит.

Евсей. Спасся, зараза! Ну ничего, его и там пуля найдёт. Слезы-то наши отольются.

Тимофей. А мамкины слёзы кому отольются? Уйду – одна останется.

Евсей. Сама виновата. Здорова была – много чего вытворяла. Помню, на заработки уезжал. Ты в зыбке – у ней хахалей полна горница.

Тимофей. Довольно, отец, довольно! Она своё сполна получила.

Евсей. За муки мои, за обиды ей бы и на том свете в смоле кипеть. Да нет его, того света.

Тимофей. Не ярись. Было и быльём поросло. Мать без твоих проклятий едва ползает.

Евсей. Поросло?! Нет, не поросло. Болят мои язвы, сочатся! Проснусь ночью – пустынь в доме. Сверчки и те повымирали. А я живу, маюсь... За что? Женой обманутый, людьми обиженный. В тридцатом выселили... За что? За что? Разве я помещик какой? Уполномоченного стукнул... Так он же с Авдотьей моей блудил.

Тимофей. Ну, хватит. Разобрались... вернули.

Евсей. Вернули, а душа там померла. Этих вот не тронули. Они правильные! Ишь как горланят! Сынок их надо мной изгиляется. Вражина!

Кирилл (выйдя за ворота). А! Здорово, душа на костылях! Ну, у кого синяков больше?

Тимофей. Чего их считать? Мало – новых наставим.

Кирилл. Вот это по мне. Держи петуха! Мама, чарочку Тимохе.

Тимофей и Кирилл входят во двор. Евсей уходит. Появляются Демид, Стеша, а затем Катерина.

Демид. Ступай крепче! Земля-то своя, сибирская! И мы на этой земле родня.

Катерина(сестре). Ты зачем к ним тащишься? Милостыню выпрашивать?

Стеша. Сама себе хозяйка. Куда хочу, туда иду.

Катерина. Не ходи, Стеша! Не ходи, прокляну!

Демид. Белены, что ль, объелась?

Появляется Бурмин.

Катерина. А, и ты к ним? И ты? Бежишь – пальцем манить не надо. Я знаю, к кому бежишь! Зна-аю!

Демид. Чёрт – не баба. Её бы в оглобли потянет за коренника. Айда, Стеша!

Катерина. А я не велю! Не велю!

Бурмин. Остынь уж. Хватит уж. Людей посмешила. (Проходит во двор.)

Катерина(тянет её назад). И ты не пойдёшь. А пойдёшь, хоть шаг сделаешь – удавлюсь! Бог свят, удавлюсь!

Бурмин. Демид, верёвка в хозяйстве найдётся? Принеси, нужда появилась.

За ворота вышел Кирилл.

Кирилл. Кому тут верёвка понадобилась?

Бурмин. Да вот гражданка в петлю просится.

Кирилл. Намылить или сухой обойдётся? (Скрывается и тотчас появяется с верёвкой.) Долго-то не тяни. Мне выпить охота... на твоих поминках.

Катерина. Будь ты проклят, гадёныш! Будь проклят! Не минуй тебя первая пуля.

Анна(вышла к гостям, услышав слова Катерины). Отсохни язык, с которого пакостные слова сорвались.

Катерина убегает.

Кирилл(Стеше). От сестры-то не отставай. Теперь твой черёд погибели мне кликать.

Стеша. Живи... живи кому-то на радость.

Демид, бросив на жену многозначительный взгляд, удерживает сына. Все прочие уходят в глубь двора.

Демид. Так вот враги заводятся. А разобраться – какие они враги? Просто обиженные люди.

Кирилл. Осуждаешь меня?

Демид. Себя ставлю на их место. Ты не пробовал?

Кирилл. Резона не было.

Демид. Теперь появился. (Властно приподняв подбородок сына.) За людей идёшь воевать. За тех людей, которых обидел. Вот и подумай: стоило ли обижать? (Уходит.)

Кирилл один. Раздумывает, опустив голову. Затем проходит в глубь двора. Здесь все в сборе – гости и хозяева. Наяривает на гармошке Ждан. Ему подпевает Тоня. Весёлая песня сменяется грустной, более подходящей ко времени.

Семён Саввич. Ночесь беляка во сне видел, который сеструху мою порушил. Явился злыдень – нагайкой свись! А лампа не гаснет. Лампа-то ярче да ярче! «Не усердствуй! – ему втолковываю. – Всё одно не погасишь». Освирепел он, на меня кинулся. Тут Агаша вышла. «Не бойся его! – говорит. – Он сам себе враг». А нагайка змеёй, змеёй. Что ни замах, тот и по офицеру. Весь авторитет ему искровенила. Пал в корчах наземь, завыл. И я от того воя проснулся. Сон-то выходит, вещий.

Стеша заплакала.

Бурмин. Не плачь, Степанида! Молчи, не сыпь соль на рану.

И Анна не удержалась. И у Тони глаза намокли.

Семён Саввич(шмыгая носом). Не войте, бабоньки! Не войте, родимые! Лампу-то он не загасит.

Бурмин. Есть примеры. Перед Наполеоном до самой Москвы пятились. Опосля жамкнули – мокрого места не осталось. То же и Адольфу уготовлено.

Фёдор. Костьми ляжем – в родные края не допустим.

Кирилл. Много сулишь. Ему не то что Сибири – Москвы не видать.

Демид. Сыны-то какие... сыны-то у нас! А ты плачешь.

Анна. Не плачу – слёзы текут.

Кирилл. Не слёзы – сусло поточьте. Чтобы к победе пиво приспело.

Бурмин. А мне отказали. Куда, мол, с такими колёсами? Будто из винтовки ногами стреляют.

Семён Саввич. Клешня изувечена... А то бы и я сгодился.

Демид. Воевать рвётесь... На земле-то кому хозяйничать? Страда на носу.

Бурмин. Самая главная страда там.

Демид. Нет, друг, без провианта не навоюешь. А чтобы провиант был – землю обихоживать надо. Это, может, потрудней, чем из винтовки палить.

Тоня(поёт). А завтра рано, чуть свето-оче-ек, заплачет вся моя семья...

Фёдор. Лучше бы про любовь спела. Чего тоску наводить?

Ждан(матери). Вытри слёзы, всё будет, как надо.

Анна. Глаза дымом ест.

Тимофей. Дым-то откуда? Дыма вроде и нет совсем.

Семён Саввич. Дым с войны. Тот дым самый едучий.

Демид. Ну, сынки, подымем последнюю!

Тоня. Уже?! (Кинулась к Фёдору.)

Выпили, вышли из-за стола, надели заплечные мешки.

Мгновение посидев, встали. Кирилл и Фёдор прошли под навес.

Кирилл. Да, брат, не довёл ты свою машину. С крыльями, значит?

Фёдор. Ага. С крыльями. Чтобы летала, плавала и по земле бегала.

Кирилл. Если выживем – доведёшь. Хочу, чтобы ты выжил. Такие, как ты, нужны... нужны.

Фёдор. Ну, заныл! На тебя не похоже.

Кирилл. Стешка весь настрой сбила.

Тоня(подошла к ним). Что же вы? Там подводу пригнали... Ждут.

Кирилл. Сейчас. (Выходит.)

Тоня(удерживая Фёдора). Погоди... Ох, сердце зашлось! (Взяла руку парня.) Слышишь, как колотится?

Фёдор(порываясь отнять руку). Тоня... Тонь! Это нельзя. Ждан... и это... Ну, в общем, нельзя.

Тоня. Мучишь ты меня, Федя. А за что мучишь, небось и самому непонятно. Разве не видишь, что люблю?

Фёдор. Я ведь и поверить могу, Антонина! Я могу...

Тоня. И верь, верь! Я... кроме... ничего не желаю.

Фёдор. У меня шарики за ролики... всё помутилось, Тоня. Так не бывает! Скажи, так не бывает?

Тоня. Не было, пока нас не было. Мы появились – и есть. Возьми. Это тебе. (Достала из рукава вышитый платочек.) На память.

Фёдор(возвращая платок). Ну, хватит, хватит! Меня ждут.

Тоня. Ты прочитай... всё прочитай!

Фёдор. «Кого люблю, тому дарю». На чужое не зарюсь. Вручи адресату!

Тоня. Читай же! Поди, грамотный?

Фёдор. «Милому Фед... еньке». Тонь, это правда? Нет, честно: правда?

Тоня. Глупый! Какой ты глупый! Глупей не бывает.

Фёдор. Погоди... А Данька? Данька-то брат мой! Как быть с ним, Тоня?

Тоня. Что, что брат? Я ему не залётка... не целовала ни разу. Так гуляла... чтобы к тебе быть ближе. (Вскинула руки на плечи.) Феденька!

Фёдор. Тонь, не балуй... не балуй! (А сам тянется, тянется к ней.)

Тоня. Молчи, молчи! Люблю! Погибла...

Фёдор. Ах ты, пичуга! Как же нам быть-то?

Тоня. Никак. Люблю. Ждать буду.

Фёдор. Не надо, лапушка, словом не вяжись. Вдруг погибну?

Тоня. Выживешь! Выживешь! Я так хочу!

Фёдор(признаваясь). Знаешь, я ждал этого дня... Ждал хоть не верил, что такое может случиться. А вот случилось, и я растерялся. Какой день! Едва наступил – и уже кончился. Хоть бы часок побыть вместе! Хоть бы один часок! У нас и минуты не осталось!

Тоня. Как же не осталось? Вся жизнь впереди! Ну, поцелуй меня на прощание!

Целуются. Подошёл Ждан.

Фёдор(покаянно и счастливо, брату). Видишь, как вышло, Даня? Совсем плохо вышло. То есть замечательно, но не побратски... Да! Братишка мой дорогой! Как же всё разъяснить? Ну, пойми, такое и во сне не приснится! Раз в жизни такое бывает. Да!

Ждан. Не надо объяснять... не надо. Я всё понимаю. Всё!

Демид(с улицы). Фёдор! Ждан! Заблудились вы, что ли!

Фёдор. Похоже, что заблудились... похоже.

Ждан(мучительно, мужественно). Зовут... иди на голос.

Фёдор. Я бы всё для тебя сделал! Я бы жизнь за тебя отдал, Даня! Две жизни, десять! Ну, веришь!

Ждан. Ничего, братан, ничего. Всё правильно.

Братья бросаются друг к другу в объятия. Ждан убегает.

Уходят и Тоня с Фёдором.

А на улице голоса: «Трогай Кирьша, трогай! К поезду опоздаем». – «Боишься на войну не успеть? Успеешь! Всем досыта хватит».

Скрипит телега. Слышится болью пронизанный крик. Рыдание.

Входит Анна. Сев на завалинку, долго и недвижно сидит.

Заглянула Стеша.

Анна. Пришла, значит?

Стеша. Я... Н-нет. Я сказать вам хотела... Сама проживу. Сама выращу. Не беспокойтесь. Дитё-то моё.

Анна. Не только твоё. Сядь. Авось не съедим друг друга. Я что тебе сказала?

Стеша, робко перешагнув порог, садится с ней рядом. Осень.

Хлебушко поспел. Надо везти зерно на элеватор. Но в деревне нет возчиков. Нет лошадей. Все воюют. Во дворе у Калинкиных Стеша, Анна.

Анна (отнимая у Стеши коромысло). Тяжёлое, не подымай. Скинуть можешь.

Стеша. Вы и так весь дом на себя взвалили.

Анна. Будто он раньше был не на мне. Иди отдыхай.

Стеша. Без дела руки отерпели. Может, корову подоить?

Анна. Подои, ежели отерпели. Да хлебцем её угости. Она любит.

Стеша. Я щас... я щас отрежу. (Скрывается в сенцах. Вскоре появляется с подойником и с краюхой хлеба. Слышен из пригона её голос.) Кушай, Зоренька! Кушай, умница! На молочко не скупись.

Анна тревожно прислушивается. Вот зазвенели о дно подойника молочные струи. Лицо Анны прояснилось. Входит Бурмин.

Анна. Катерины-то не боишься – пришёл?

Бурмин. Ушёл я от неё. В совете живу.

Анна. Ушё-ёл? Вот уж, верно, бес в ребро. Травишь бабу.

Бурмин. Сама себя травит. На ревность тратится – работу забросила. Ждан где?

Анна. Где же ему быть? В совете, наверно. Да ты сам давно ли туда заглядывал?

Бурмин. Кроме совета колхоз взвалили. На двух стульях сижу. А мне и одного много.

Анна. Так что?

Бурмин. Один Ждану хочу передать совет.

Анна. Ждану? Он стишками всё ещё балуется, а ты – совет. Ишь чего.

Бурмин. Стишки – не помеха. Лишь бы тут (показывает на голову) не свистало. Хлебом-то Зорьку кормите?

Анна. Приучила: не покормишь – молоко отдаёт худо.

Бурмин. Балуешь коровёнку.

Анна. Больше-то кого баловать?

Ждан большой... Федот, ты бы не ходил ко мне, а? Люди всякое могут подумать.

Бурмин. Уж зайти нельзя... уж дружка спросить не могу... Вот народ!.. Что пишет?

Анна. Воюет. К страде воротиться хотел – не держит слово.

Бурмин. Вон он как навалился! А я тут с вами... Опять на переправах?

Анна. После контузии в порученцах был... или в этих, как их, ну на посылках!

Бурмин. Ординарцем что ли?

Анна. Ага, ординарцем, потом отказался. Не по характеру, говорит. Теперь снова переправы налаживает.

Бурмин. От сыновей есть вести?

Анна. Ребятки вместе, в одном танке вовсе. Командиром у них Латышев, бигилинский.

Бурмин. Ловко угадали... в одну колоду... четыре валета.

Анна. Ага, ловко.

Подходит Евсей. Анна пятится от него.

Бурмин. Язык отсох? Говори.

Евсей. Похоронку Вассе вручил... криком зашлась.

Анна. А мне... мне что выпало?

Евсей. Тебе... хе-хе-хе... Тебе ничего. Так что зря всполошилась. Одно письмишечко было – Ждан взял.

Анна. Так чего ж душу-то мне, как дратву, сучишь? У, ворон!

Евсей. Любопытно, к примеру. (Уходит.)

Входит Ждан.

Ждан. Письмо, мам! От Кирюхи письмо!

Анна. А Федя? Что с Федей?

Ждан. И он жив... вместе пишут.

Анна. Дай сюда! Дай... сердце лопнет. (Читает.) «Здравствуйте, наши родные! Во-первых строках моего...». Зачёркнуто... Ага ясно! «...своего письма хотим сообщить, что живы-здоровы...» Живы! Живы!

Ждан. Вот видишь! А ты обмерла.

Анна. Немцы-то не в чучела стреляют. Людская плоть уязвима. «...живы-здоровы. Чего и вам желаем. Служим по-прежнему вместе. Только уж на другом танке... Тот, первый, в бою потеряли. Бой трудный был, жаркий. Федька даже струхнул малость. Выскочил из машины, да так дёрнул – едва догнали». Опять зачёркнуто. Дальше-то Федина рука. «Врёт он, мам! Врёт, не струсил я. Бежал потому, что снаряды кончились. А к нам ихний танк подбирался. Пришлось остановить». Снова Кирилл... «Так что теперь на счету три немецких коробки. Один падает на Данькин пай. От тяти писем не получаем. Если что знаете о нём – пропишите. Всё вроде. Если не считать, что по дому соскучились. Как там Стеша? С фронтовым приветом братья Калинкины».

В пригоне подойник загремел.

Анна. Степанида, слышь-ко, иди сюда!

Стеша (появляясь). Я молоко пролила. Всё до капельки.

Анна. Читай, читай! Тут про тебя написано.

Стеша приняв «треугольничек», уходит.

Ждан. Эх, судьбина! Братья там, а я бумаги в совете мараю.

Анна (подозрительно). Снова в военкомате ошивался?

Ждан. У них одна отговорка: молод! Люди в шестнадцать лет полками командовали.

Анна. Люди, люди! Те люди мне не пример.

Ждан. Несознательная ты, мам.

Анна. Троих проводила – хватит! Кто может – пущай отдаёт больше.

Бурмин. Троих – это да, троих – это много! Я, правда, в газете читал, одна женина пятерых на фронт отправила, и сама за них... вот, сама.

Анна. Ты-то зачем сюда пожаловал? Знаю ведь, неспроста голову мне морочишь.

Бурмин. Устал я, Анна... от этой лёгкой жизни! Кругом стон стоит. Слёзы кругом. И – попрёки. Одни порёки! Колхоз – на мне, сельсовет – на мне. Что я, каменный, что ли? Что я, винтовку в руках держать не умею?

Анна. Пореви – легче станет.

Бурмин. Заревел бы – слёз нет. И выхода тоже нету.

Ждан. Не казнись, дядя Федот. Лучше приляг на часок, и пусть тебе мир приснится, без слёз, без похоронок, покой, который мы все потеряли.

Бурмин. Хорошо про покой говоришь, задушевно! Без слёз, значит, без похоронок... Хорошо! Только хлеб-то наяву сдавать надо. И везти наяву. А на чём везти? Лошадей нет... всего четыре клячонки.

Ждан. Бигилинские на коровах возят.

Анна. Вон куда вывел! Издалека вёл, кругами. А вывел прямо. Нет, золотко, коровушки не проси. Лучше сама запрягусь в оглобли, чем над Зорькой измываться позволю.

Ждан. Уступи, мам. Я тебя очень прошу, уступи. Прости, курицу яйца не учат, но ведь нужно. Нужно.

Анна. Сами впрягайтесь. Меня впрягайте. Зорьку не трогать.

Бурмин. Что ж, не неволю. Твоя доля и без того велика.

Входят дед Семён и Тоня.

Тоня. Ну, хоть вы ему скажите! Зерно на себе везти собрался. Тоже мне, тягло!

Семён Саввич. Защитничкам-то надо чем-то питаться. А хлеб на току лежит. Вот-вот прорастать начнёт.

Тоня. Близкий путь! Туда и обратно шестьдесят километров. Свалишься посреди дороги.

Семён Саввич. Ёкмарьёк, в солдатах больше того хаживал. Ноги, поди, не забыли про стародавние марши.

Тоня. Зато сам забыл, сколько лет на земле прожил. Тётя Нюра, ну что мне с этим стариком делать?

Анна. Видно, уж ничего не поделаешь. Отпусти. (Старику.) Если Зорьку доверю – справишься?

Семён Саввич. Я, да не справлюсь? В казахских степях таких рысаков объезжал... Тут – корова. Посовестилась бы смеяться над стариком.

Анна. «Корова», «корова»! С коровой-то больше ещё возни. А разозлишься да ударишь, так я...

Семён Саввич. Что я, изверг какой, Аннушка? Что я, лихоимец? Я животную с малых лет уважаю.

Анна. Ну и ладно. Езжай... езжай.

Бурмин. Выручила ты меня, Анна! Даже не знаешь, как выручила.

Ждан. Мама у меня такая!

Анна. Какая?

Ждан. Ну... замечательная.

Анна. Часом раньше кто несознательной обозвал?

Ждан. Ошибся. С кем не бывает.

Анна. Я бы не ошиблась в тебе. Я бы ни в одном из вас не ошиблась. (Уводит старика.)

Во двор боязливо заглядывает Катерина.

Тоня. Дядя Федот, на горизонте разведка противника. Прими меры.

Бурмин, погрозив девушке, выходит к жене.

(Ждану). Что, не выходит? Бракуют мальчика?

Ждан. Там такие чинуши – ничем их не проймёшь.

Тоня. А я добилась. В снайперскую школу обещали направить.

Ждан. Тебя в снайперскую?! Куда они смотрят? Чем смотрят? Я тридцать девять из сорока выбиваю. И бегаю всех быстрей.

Тоня. Это «я» настораживает: побежишь – враг не догонит. Ну, ну, не хмурься! Шучу. Судя по сводкам, и ты досыта настреляешься.

За воротами.

Бурмин. Всё шпионишь? Всё подглядываешь? Вот уж верно – разведка.

Катерина. Вассе похоронку вручили. Уже шестую по счёту.

Бурмин. Знаю. Был у неё.

Катерина. В беспамятство впала. Доктора вызывали.

Бурмин. У доктора живой воды нет.

Катерина. Плохо, что нет.

Бурмин. Тебе-то о чём сокрушаться? Сама по себе живёшь, вольная, как ветер в поле.

Катерина. Ведь и тебя могли так же... И я бы убивалась.

Бурмин. Да ну? Вот не догадывался.

Катерина. Муж ведь ты мне. Мой, кровный.

Бурмин. В том смысле, что кровь портишь? И людей смешишь... Если в этом смысле, то верно.

Катерина. Воротись домой, Федот. Постыло мне без тебя.

Бурмин. И опять стану посмешищем?

Катерина. Что ты, Федотушка, что ты! У меня будто пелена с глаз спала. Горе вокруг, а я дурью маюсь.

Бурмин. Не майся. Берись за ум. Давно пора.

Катерина. Возьмусь. Ты только воротись.

Бурмин. На работу когда выйдешь?

Катерина. Да хоть сейчас. В любую минуту.

Бурмин. Тогда вот что, запрягай корову – поедешь с обозом. И не чуди, если со мной жить хочешь. (Уходит.)

Входит Стеша.

Катерина. Как живётся тебе, сестра?

Стеша. Живём... хлеб жуём.

Катерина. Ну, живите... Кирилл-то пишет?

Стеша. Конечно. Я ведь жена ему. Жена. А не бросовуха.

Катерина. Вон как всё обернулось. А я в жизнь вашу вклинивалась.

Стеша. Ой! (Схватилась за живот.)

Катерина. Больно? По времени рано ещё.

Стеша. Сердится. На волю хочет.

Катерина. Ты зови меня, если что. Сёстры же мы. Мы ведь родные.

Стеша. Спасибо, Катя. Я как-нибудь к тебя загляну.

Катерина. Заглядывай. Нам чужаться на след. (Уходит.)

Стеша входит в дом.

Во дворе продолжают разговор Ждан и Тоня.

Тоня. Стихи-то не перестал писать?

Ждан. Балуюсь.

Тоня. Что-нибудь новенькое прочти. Что я не слыхала.

Ждан. Вот вчера выпеклось. Горяченькое ещё...

Тоня. Всё намекаешь, намекаешь... Лучше о братьях пиши. Они там... они... (Неожиданно разревелась.)

Ждан. Тонь, ты чего, Тоня? Разве я виноват? Такие стихи выпеклись. Ну забудь, забудь!

Тоня (уткнувшись в его плечо). Неспокойно мне, Ждан! Всё мнится, будто Фёдор убит. Вчера снилось – между бровей у него ручеек тёк красный...

Ждан. Молчи! Слышишь ты! Молчи, не каркай!

Тоня. Молчу, Данечка. Я молчу, не сердись.

Входит Тимофей. Он под хмельком.

Тимофей. Ловко устроились. А я хоть пропади.

Ждан. Тебе что, девчат мало?

Тимофей. Мне одна была нужна. И ту Кирька украл. Эту я у тебя отобью.

Ждан. Отбивал тут один... Теперь сморкаться нечем.

Тимофей. Всё забрали себе... всех. А что для меня?

Ждан. Что осталось.

Тимофей. Я тоже всё хочу. Всё моё. Раз моё – возьму. Силой!

Ждан. Попробуй!

Тимофей. Грозишь? Ты мне грозишь, моль бумажная? (Небрежно ударил Ждана.)

Тот ударил ответно. Но тут же свалился от ядрёного тумака.

Тоня. Тимка! Прекрати! Прекрати сейчас же! (Повисла на руке Тимофея.)

Появляется дед Семён.

Семён Саввич. Ты что, поганец, драться сюда пришёл? (Замахивается тросточкой.)

Тимофей перехватывает трость, ломает через колено.

Тоня. На старика? Ты – на старика? (Схватывает топор.) Сгинь с глаз, слышишь? Сгинь, пока башку не оттяпала.

Тимофей(трезвея). Я уйду. Я, конечно, уйду. Но попомни: будут у кого-то окна биты, ворота смолёны. (Уходит.)

Окровавленный Ждан бросается следом, его удерживает Тоня.

Семён Саввич(потрясённый неслыханным глумлением над собой). Где ты, силушка моя? О-ох! (Подбирает обломки тросточки).

В амбаре.

Сумрак колхозного склада, освещённого «летучей мышью».

Женщины нагружают в мешки зерно. Семён Саввич выносит. Через дверь видна задняя ось повозки.

Голоса. Плица-то к ночи потяжелела.

- Насыпай. Осталось всего ничего.

- А старик – груздь! Не присел даже.

- Износился, чего там! Вот раньше, помню, сосну в тринадцать аршин свалит и пытает своего меринка: «Ну, Чалко, справишься, ежели этот комелёк взвалю?».

Женщины невесело пересмеиваются.

Семён Саввич. Устарались, ягодки? Передохните! Нам тридцать вёрст по ночи колыхать.

Анна. Тебе-то в жмурки играть, что ли? Сядь, дух переведи. Небось поджилки трясутся?

Семён Саввич. Есть маленько. Бывало же: по два куля на плечи да куль под мышки возьмёшь – и прёшь, только рёбра поскрипывают. Ныне кость оскудела. (Выносит последний мешок.)

Бурмин(с улицы). Что, нагрузились, обознички?

Женщины встают и медленно-медленно бредут к упряжкам.

Бурмин заглядывает в амбар. За воротами – скрип тележных колёс.

Голоса. Но, Чернушка! Но, ведёрница!

- Трогай, Зоренька, трогай! Ты теперь за Воронка.

- Возьми коврижку, Семён Саввич. Как притомится – отрежь ломоток. Да не вздумай стегать – обидится. Она у меня с норовом.

- У меня и кнута нет, Аннушка. А хлеб запас загодя.

- Может, затянем проголосную? Всё же хлеб везём, главное своё рукоделье.

- Слова не песенные с языка рвутся.

- Полно, Васса, полно, подруженька! Начинай, а мы подтянем.

(Васса запевает.)

Обоз удаляется. Бурмин выкручивает фонарь.

На улице.

К дому Калинкиных подходят Ждан и Тимофей. Тимофей за думчиво, на ходу шлифует искусно вырезанную палочку. Ждан тревожно-счастлив.

Ждан. Перестань дуться, Тимка! Ну подрались, эка важность. Сам первый затеял.

Тимофей. Всю родню взбулгачил: поднялись с топорами. Надо было с пулемётами.

Ждан. И пулемёты возьмём, где нужно. Баловство кончилось, Тима. Драка серьёзная предстоит.

Тимофей. Это верно, кончилось. (Рассмеялся.) А ты молодец! До Ворошилова достучался. Это ж надо!

Ждан. Маме не проговорись. Узнает – будет мне на орехи.

Тимофей. В твои ли годы материнской лозы бояться? Ждан. Не лозы боюсь, обиды. (Уходит.)

Входит Тоня.

Тоня. Ворота-то всё ещё не вымазаны. Что слово своё не держишь?

Тимофей. Поверила? Хмельной бахвалился. А во хмелю я резкий.

Тоня. Ты и трезвый не пух.

Тимофей. Ругай, ругай – заслужил. Гнев остынет – скажи на прощанье словечко ласковое. Так скажи, без значения.

Тоня. Призывают?

Тимофей(кивнув). Слово-то скажешь? Скажи, скажи! Во мне сразу сил прибавится.

Тоня. Выдумщик ты! Ох какой выдумщик!

Тимофей. Голосок как есть жавороночий! Может, ещё на словечко потратишься?

Тоня. Выдумщик, право.

Тимофей. Пускай! Тебя-то я не выдумывал: живёшь на свете совсем не моя, а всё равно – живи, Антоша. Живи подольше.

Тоня. И ты живым возвращайся, Тима.

Тимофей. Вернусь, вернусь. Я перед дедом твоим виноватый. Нагрубил, трость сломал. Знаешь, из-за кого злюсь на всю вашу породу... Ну что ж, у Стеши своя судьба. Может статься, счастливая. Пусть, пусть, порадуюсь. А деду палочку эту передай. Сам для него вырезал.

Тоня. Ты славный, Тима. Ты очень славный. (Уходит.)

Во дворе Тоня, Ждан.

Тоня. Опередил ты меня.

Ждан. Тсс! Мама.

Входит Анна.

Анна. Секретничаете?

Ждан. Ссоримся. Я сказку про войну написал. Антонина про любовь стихов требует.

Анна. Войной и без сказок сыты. Вон она, на полстраны громыхает. А любви мало. В крови тонет любовь. Степанида где?

Ждан. Приданое шьёт... племяннику. А может, племяннице. Мам, ты поласковей со Стешкой-то, а?

Анна. Опять учишь.

Тоня. Ба-атюшки! У меня же коровы не доены!

Анна. Подоила. И стойла прибрала. Всё спешишь куда-то. Куда спешишь?

Тоня. Кино про войну показывали. Думала, наших увижу.

Анна. Не видала?

Тоня. Один кавалерист ну прямо вылитый Федя!

Ждан. Обозналась. Федя в танковых служит.

Анна. Кино-то будут ещё крутить? Мне тоже не терпится поглядеть.

Тоня. В Бигилу увезли.

Анна. Час выкрою – сходим. Стихи-то читай. Давно не читывал.

Ждан.

Анна (тревожась). Помолчи-ка! Помолчи! Ушли, значит!.. А сколько их было?

Ждан. Во всякой сказке три сына...

Анна. В глаза мне гляди! Гляди прямо. (Сама же первой отвела взгляд, боясь прочитать всю правду.) Дитё ведь ты, Даня! Совсем дитё!

Ждан. Я дочитаю, мама, ладно?

Анна закрыла лицо ладонями. От войны закрылась. А война лезет во все щели.

Мать осталась. Осталось поле, мирно всходами зеленея, шелковистые ясные всходы, словно волосы сыновей...

Анна. Жесток ты, сын! Жесток, бессердечен!

Ждан. Мама, мамочка! Родная моя!

Анна. Ты же маленький у меня, Даня. Ты же крохотка...

За воротами Тимофей с отцом.

Евсей. Уходишь, значит? Один сын у отца, и того отнимают. Вот она, власть-то!

Тимофей. Своей волей иду. Силком не тащили.

Евсей. Пуля – не пчёлка. А ты, слышь, в каптёры просись. Либо в лазарет санитаром. Там запах спёртый, зато безопасно.

Тимофей. Нет, батя, нет. Это не по мне.

Евсей. Тогда вот что... тогда руку выставь – хоть одна пуля да клюнет в ладошку.

Тимофей. Я человеком родился! Человеком, а не гадом ползучим. И если выпадет – помру человеком.

Евсей. Чего вызверился? Волк о своей шкуре печётся.

Тимофей. Не всяк... Погляди вокруг и увидишь: не всяк! Вон хоть Калинкиных возьми... Всей семьёй ушли...

Евсей. Семьи-то убыло... Похоронку несу.

Тимофей. Похоронка? На кого?

Евсей. На самого... на Демида.

Тимофей. Стало быть, Ждан-то отцу на смену! Ты понял? Демид погиб, а на смену ему Данька. Вот это люди. (Уходит.)

Евсей. Ну, беги, беги! Подставляй лоб пулям! Черви изгложут.

Плачет.

Входит Катерина.

Катерина. Эк тебя разрывает! И реветь-то по-человечески не научился. Что стряслось?

Евсей. Тебе что до меня, до проклятого? Всем вам – что? Живу – соринкой в глазу... вместо доброго слова – насмешки. Вместо пожатья руки – тумак... А ещё люди! Какие вы люди?

Катерина. Не разоряйся! Рассусоливать с тобой некогда. Корова Анны в яр свалилась. Дорежешь?

Евсей. А что Семён? Он разве не в силах?

Катерина. Ушибся он... едва откачали.

Евсей. Ага, ушибся! Пущай не лезет. Пойду за ножиком. А ты что... ты знай: даром резать не стану.

Катерина (швыряет ему в лицо деньги). Нна тебе! Нна! Подавись, гнида, у людей горя не продохнуть, а он о деньгах...

Уходит.

Евсей (собирая измятые рубли). И эта туда же: о деньгах... Я разве о деньгах? Эх вы!

Появился Бурмин.

Бурмин. Что это ты над рублями ворожишь?

Евсей (подняв к нему заплаканное лицо). Думаю, вдруг они волшебные? Вдруг покой принесут?

Бурмин. Ну и как, не приносят?

Евсей. Где там! Обыкновенные рублики, бабой брошенные.

Бурмин. Измятый весь... ревел вроде? Вот смеху!

Евсей. Смеху – да, смеху много. Не смешно ли: сына единственного на фронт провожаю. До слёз смешно!

Бурмин. Одобряю. Сын у тебя правильный парень. Очень даже правильный!

Евсей. Смерть-то как раз правильных и находит. Вон Демида и то настигла.

Бурмин. Чего буровишь? Демида... От Демида на днях письмо получили...

Евсей. То он писал. Теперь про него пишут. Вот: «смертью храбрых...» и так дальше. Одиннадцать храбрых головы свои положили. Он двенадцатый.

Бурмин (взяв похоронку). Двенадцатый. Друг ведь мой задушевный! Сколь помню себя, всё с ним... И голодали вместе, и землю больную отхаживали... Даже девку одну любили... Двенадцатый... Дёма, корешок мой верный!

Евсей. Давай похоронку-то! Вручу, кому полагается.

Бурмин. Я сам вручу... Иди, я сам... Это я должен.

Евсей(уходя, бормочет). Корова ногу... хозяин пал... Счастливых-то нет на земле... Иль есть? Кто знает? Корова сломала... хозяин пал...

Во дворе Калинкиных.

Стеша, Анна, Тоня, Ждан. Входит Тимофей.

Ждан. Благослови, мама. И не сердись на меня.

Анна. Бог благословит.

Тоня. Дожились... К поезду не на чем отправить. Четыре лошади, и те в разгоне.

Тимофей. Пешком дотопаем.

Тоня (достав вышитый кисет). Этот знаешь кому, Даня. Вручи и поинтересуйся: почему редко пишет?

Ждан. Он же не курит.

Анна. Я земли в него положу. Пускай вместо ладанки носит.

Стеша (превозмогая боль). Ну хоть с братьями угадал... Брат брата в беде не бросит.

Тоня. Худо тебе, родненькая? Иди, иди в горницу.

Стеша. Ты Катерину позови... Позови, так надо.

Тоня уходит.

Ждан. Всего хорошего, Стеша! Встречай нас после победы. Выйдешь за околицу с сыном – тут мы и нарисуемся. Все четверо.

Стеша. Спроси у Кирилла... дитё-то признает? Не признает, так я уйду.

Анна. Своё ведь, кровное, как не признать?

Тимофей. Дай руку, Стеша. Тёплая какая! Я у судьбы не многого прошу. Хочу воротиться после войны, чтобы пожать эту руку. Только и всего. Пошли, Даня.

Накинув котомки, парни уходят. Ждан у ворот оглядывается.

Анна. Не оглядывайся, сынок! Затоскуешь.

Входят Катерина, Тоня. Затем Бурмин.

Катерина (бросается к сестре). Начались? Что ж ты раньше не позвала?

Бурмин. Катя... Про Демида знаешь?

Катерина. Потом, потом.

Стеша стонет.

Ну, чего на дороге стал? Иди, новобранцев провожай! (Уводит сестру в дом.)

А провожающие машут вслед новобранцам. И когда те скрываются за поворотом, все входят во двор.

Из избы слышится крик роженицы.

Входит Евсей. Он с ножом.

Евсей. А новобранцы-то где же?

Ему не ответили.

Ушёл... с отцом не простился. (Бросив нож, поспешно уходит.)

Бурмин (подойдя к Анне, кладёт ей на плечо каменную руку.) Я бы немым хотел быть, Анна... без языка родиться... Анна. О чём ты?

Бурмин. Вести худые... Хуже некуда. Не мне бы их приносить. (Достал похоронку.)

Анна (зажав ладошкой рот, приняла похоронку). Дёма... Дёма.

И пятится. И, упёршись в стену, всё же шагает, точно хочет пройти насквозь. Стекает по стене болью.

Тоня. Тётя Нюра! Тётенька! (Бросается к Анне, потерявшей сознание. Бежит в дом за водой. Принесла воды, стала брызгать в лицо.)

Из избы снова слышится крик роженицы.

Катерина (в окно). Анна! Аннушка! У тебя внук родился! Анна (очнувшись). Дёма... Дёмушка...

Бурмин. Ты бы поплакала, Анна. Поплачь, легче станет. (Но сам не удержался от слёз.)

А из избы во весь голос заявляет о себе новый человек. Тоня помогла Анне подняться.

Анна. Я сама... сама. Ступайте! И ты ступай, Федот. Нас много. На всех не наплачешься. (И, прямая, строгая, идёт приветствовать внука.)

Занавес

Часть вторая

Пустынен двор Калинкиных. Лишь топоры в бревне – четыре в ряд – ждут терпеливо своих хозяев...

В калитку виновато, старчески горбясь, входит Семён Саввич. Осторожно, точно боясь провалиться, движется вдоль ограды. В доме будто смерть ночевала. Старик заглянул в окно. За окном пискнул ребёнок... В горьких старческих морщинах взошла крохотная улыбка. Люди рождаются на свет. Но и гибнут они же. Тронув рукой стынущую чернь топора, старик воззвал к всевышнему.

Семён Саввич. Листья падают с тополя. Век их недолог. Люди-то разве листья? Продли ты их век, господи! Помоги не упасть до срока. Срок человеческий – от рождения до старости – тобой установлен. Надо ли его устригать? Сам же ты создал человека по образу и подобию. Не пужай его, не пужай! Болезни и засухи, потопы и войны... Войны! А человек для сотворения рождён... для хлебопашества! Неужто казнишь его за грех первородный? Прости, давно он искуплен. Всё испытала на земле женщина, созданная тобой из ребра Адамова. Рожает в муках, живёт в муках, помирает в муках. Хоть небольшую оставь отдушину: детей её сохрани. Им пашню свою обихаживать. Им баню достраивать. Топоры-то без плотников тоскуют! Сохрани, владыка, детей Анниных! А что ей из бед причитается, то мне переадресуй. На этом свете не успею долги вернуть – на том спросишь.

Входит Евсей.

Евсей. Милостей у творца выпрашиваешь? Глух старикан-то, глух как тетеря. Дед мой покойный ему молился, отец мозолей на лбу набил сот сто, не меньше. А я лба единого разу не перекрестил – и ничего... хе-хе... присутствую.

Семён Саввич. Чем хвалишься, ошибка господня! Я вот огонь и воду прошёл, а после них – медные трубы. И жив, жив, потому как встаю с именем бога и ложусь с его же именем.

Евсей. Лучше б старушонку себе подыскал, да с ней и ложился. Или на худой конец с именем пресвятой девы. Она это... она любит стареньких.

Семён Савич. Креста на тебе нет, безобразник!

Евсей. Кресты – вот, полны карманы. Для старух отлил по их просьбам. Хошь – и тебе отсыплю. (Пересыпает в ладонях оловянные крестики.) Рупь штука. И на каждом Христос. Стало быть, не он создатель-то. А я, я его создал. Вот и смекай, кому молишься.

Семён Саввич. Я не этому... Я – всевышнему, который держит нас в страхе и совести.

Евсей. Насчёт совести я, слышь, не в курсе. А в страхе меня война держит. Вот приступит сюда Гитлер, как на быков, ярмо накинет...

Семён Саввич. Не приступит! Ни в жизнь не приступит! Бог не допустит!

Евсей. Оставь! Бог-то рублёвый... для старушонок утеха.

Семён Саввич. Пёс! Пёс! Безобразник! Дождёшься – он тебя громовой стрелой. И следует, следует!

Евсей. Стрелой пущай в Гитлера. Кашу-то он заварил. А мы расхлёбывай.

Семён Саввич. И ты, и Гитлер – оба вы сукины дети! Ни стыда в вас, ни совести.

Евсей. Ну ты не равняй меня с тем Кощеем! У меня сын – красноармеец.

Семён Саввич. Сын – верно, сын не в тебя удался. А ты всё о шкуре своей болеешь. Тошно глядеть! Уходи. Могу до рукоприкладства дойти.

Евсей. В писании что сказано? «Возлюби ближнего...» и так дальше!..

Семён Саввич. Ты дальний мне, дальше преисподней. Сгинь с глаз, кипеть начинаю!

Евсей исчезает. Семён Саввич, остынув, поскрёбся в окошко.

Входит Тоня.

Тоня. Молчит?

Семён Саввич. Третий день не подаёт голоса. Худо, худо...

Тоня. Хуже этого, что ещё может случиться?

Семён Саввич. Ага, больше-то вроде нечему. Раньше – на войне и после – страха перед смертью не знал. Теперь вот боюсь. Лучших людей уносит... самых дорогих после твоих родителей. Помнишь их?

Тоня. Откуда? Я же грудняшкой была, когда они померли. Деда, ты не задумывайся, а? Мне жутко, когда люди задумываются.

Семён Саввич. Душа кровью сочится.

Появляется Анна. Она в чёрном вдовьем платке. Из-под него – прядь седая.

Семён Саввич (пав на колени). Прости, Христа ради, Аннушка! Всё до последнего гвоздя распродам, а за корову расплатимся.

Тоня. Верь ему, тётя Нюра, верь. Не сейчас, так после сочтёмся.

Анна. О чём вы, бог с вами! Там люди гибнут – вот долг неоплатный.

Семён Саввич (целуя руку её). Праведница ты моя!

Тоня. Дедоньку домовничать оставляю. Бельишка у него небогато, да всё простирнуть надо. Ну и хлеб испечь... или ещё что.

Анна. Неухоженным не будет.

Семён Саввич. Я и сам пока в состоянии. Тебя растил – всю бабью науку превзошёл.

Анна. Может, к нам перейдёшь? Будем вместе горе мыкать.

Семён Саввич. Избу-то на кого брошу?

Анна. Кто на неё позарится? Колом подопрём.

Семён Саввич. Да ни за какие коврижки! Удумали: избу колом. Ишь чего! Заговорился я с вами. Пойду служивую собирать (Уходит.)

Тоня. Переживает, потому и упрямится. Теперь до могилы будет казниться.

Анна. Пусть те казнятся, кто до беды нас довёл. Он сошка мелкая. От Феди что было?

Тоня. Получила на прошлой неделе.

Анна. Почитала бы.

Тоня. Там слова разные... заветные.

Анна. Для меня недоступные? Эх вы, от матери таитесь. А тайна белыми нитками шита. Давно приметила, как ты цветы в окошко кидала.

Тоня. А он не понял.

Анна. Такой уж они народ, мужики... Мой Дёма... (Осеклась.) Пойти коров попроведать? Три дня на скотнике не бывала. Твою группу, однако, мне перепишут.

Тоня. Может, замену найдут?

Анна. Где её взять, замену? Лишних рук нету. (Уходит).

Входит Стеша.

Тоня. Уснул?

Стеша. Грудь дала – успокоился. Я от Кирилла письмо получила.

Тоня. Хорошее?

Стеша. Лучше не бывает. (Читает, не в силах сдержать радость.)

Высвечивается угол землянки, по которой расхаживает мрачный Фёдор.

Кирилл за столом пишет письмо.

Дальние раскаты орудий. Земля с потолка осыпается.

Кирилл. Лапушка моя! Может, нескладно пишу, за то не вини. Я не Данька, сочинять не умею. Но кабы умел все мысли положить на бумагу, сразу поняла бы, как сильно тебя уважаю. До войны обижал, глумился: не разглядел, глупый, что ты – моя доля. Вот сына родила – ещё одна свечечка загорелась в моей жизни. От этого жить стало теплей. Ежели погибну – научи его всему доброму. А самое первое – чтоб людей не обижал. Даже возненавидев, надо уметь полюбить человека. Его есть за что любить. Так мне отец внушал. А он был не без царя в голове...

Фёдор(подставив ладонь). Земля осыпается. Сидим как в могиле. А ведь живые мы, живые...

Кирилл. Вот нет отца, нет главного человека в роду Калинкиных. И я знаю, как тяжело маме. И нам горько, Стеша. Фёдор ходит темней тучи. Лютый стал, не подступись. Ну, ничего, остынет. Потому как война, и в ней поминутно люди гибнут. А за отца отомстим. Так и передай мамке. И поддержи её в минуту печали. Твой Кирилл Калинкин.

Землянку поглотила тьма.

Стеша. «Твой Кирилл Калинкин...» Твой Кирилл...

Входит дед Семён.

Тоня. Скоро ты обернулся!

Семён Саввич. Солдатская справа невелика: кружка, ложка, два полотенца. Сверх нормы ещё образок положил. Носи его около сердца.

Тоня. Я комсомолка, дедонька!

Семён Саввич. Не для молитв кладу, для ограждения. Вдруг пуля чикнет – образок медный защит.

Тоня. Ну давай. (Стеше.) На крикуна бы хоть одним глазком взглянуть.

Стеша. Смотри хоть сколько.

Подруги заходят в дом.

Семён Саввич. Эх, внученька! Тебе бы своих детей табунок! Детей, а не снайперскую винтовку.

Входит Анна.

Анна. Не опоздала?

Семён Саввич. В самый раз. С внуком твоим прощается.

Анна. После войны сама тебе внуков нарожает.

Семён Саввич. Дай бог, дай бог!

Тоня и Стеша. Снова присели перед дорогой. И снова – проводы. А зимний лист с тополя падает. Падает...

Семён Саввич. Всё провожаем, провожаем. Встречать-то когда будем?

Анна. Вон кто-то идёт... не Дёмушка ли?

Семён Саввич. Дёмушка?

Анна. Всё мнится, жив он... Войдёт, топориком застучит. Во дворе щепой сосновой запахнет.

Семён Саввич. А что, бывает. Меня сколь раз из списков вычёркивали, а я вот он, всё ещё здравствую.

Анна. Нет, не Дёмушка. Кто-то пришлый.

Семён Саввич. На костылях... Третьей ногой война одарила.

Стеша. Это же Андрей! Андрей Латышев! Он с нашими был вместе.

Женщины бросаются навстречу. Латышев отшатнулся от них.

Анна. Не узнал, паренёк? Анна я, Анна Калинкина. Моих-то давно видел?

Латышев. Давно, так давно, что теперь...

Анна. Что теперь? Что теперь? (Трясёт раненого.)

Латышев. Больно мне, тётка Анна.

Анна. Мне, думаешь, не больно? Ей не больно? Ходим и обмираем. (Отпустила.) Говори... всё, без утайки.

Латышев. А что говорить? Из госпиталя я. Полтора месяца провалялся.

Анна. Мне про сынов знать охота.

Латышев. Говорю, в госпитале был.

Анна. Может, зайдёшь, перекусишь с дороги? Заодно и побеседуем.

Семён Саввич. Отпусти его, Аннушка. Тоже ведь стариков обнять не терпится. И невеста небось ждёт.

Анна. Господи, мои-то когда воротятся? Хоть раненые. Хоть контуженные... лишь бы воротились!

Латышев. Я вам про них расскажу... после. А пока до свиданьица. На недельке свидимся.

Анна. На недельке... да разве я выдержу недельку! Я завтра же в Бигилу прискачу.

Стеша. Мы обе придём... и Антошка. Антон Кириллыч.

Семён Саввич. Как там насчёт замирения? Немец «капут» не кричит?

Латышев. Капут ему так или иначе будет. А насчёт замирения пока не слыхать. Пошёл я. Мне ещё пять километров отмеривать.

Анна. Посиди минутку, передохни. Я к Бурмину за лошадёнкой слетаю. Посиди, я мигом, Андрюша.

Латышев. Недалеко, дохромаю.

Анна, не дослушав его, убегает; в доме подал голос малыш.

Семён Саввич. Парня-то одного пошто бросила? Поди, утки под ним плавают?

Стеша уходит, уходит нехотя.

Латышев. Так я пойду, а? Всё-таки пять километров.

Семён Саввич. Ты всё сказал?

Латышев. А про что?

Семён Саввич. Мало ли что у тебя за пазухой-то.

Латышев (уклончиво). Газетки читать надо, дед. В газетках многое пишут.

Семён Саввич. Почитываем, что доступно. Сводку от этого... фонбюро, бывает, до дыр захватаем.

Латышев. Сводки – что, газеты читайте. «Красную звезду», например. В ней все подробности...

Семён Саввич. Где её взять, «Звезду»-то? Её с неба легче достать, ей-право!

Латышев. Я как-нибудь дам тебе номерок. Один сохранился. (Достаёт и тут же прячет.)

Семён Саввич. Не поскупись, дай. А уж мы её всю до строчки изучим.

Латышев. После. Эту сам не читал.

Семён Саввич. Бывает.

Латышев(сердясь). Ты что, не веришь?

Семён Саввич. Всякому зверю верю. Человеку тем более. С газеткой-то поаккуратней. Не читал, а надорвана.

Латышев. А, это один служивый... на закрутку просил... поделился.

Семён Саввич. Я что, я не отрицаю. Когда припрёт – тёщин паспорт искуришь.

Латышев. Я пойду, дед. А? Пойду, ладно?

Семён Саввич. Ступай... ежели всё сообчил.

Латышев. Выпить бы... глотка сузилась.

Семён Саввич. В Бигиле выпьешь. Я не к тому, что жалко. Пьяный человек болтлив. А народ теперь ох чуткий. Особливо бабы...

Латышев. Ты колдун, дед, а?

Семён Саввич. Поживи с моё, сам колдуном станешь. Щас Анна должна явиться. Она на ногу вёрткая...

Латышев. Скажи ей... скажи... Да ну вас! Газеты надо выписывать. (Уходит.)

Семён Саввич. Газеты... мы разве против? А где их добыть – газеты? Легче звезду добыть с неба... (Плачет.)

Входят Бурмин, Анна. Старик улыбается им, но слёзы текут, текут.

Бурмин. Пускай погостит до вечера. Вечером отвезём.

Анна. До Бигилы-то рукой подать. Кто утерпит? (Присматриваясь к старику.) Борода мокрая. Обидел кто?

Семён Саввич. Кости ломит. Так ломит – спасу нет.

Анна. Андрей куда подевался?

Семён Саввич. А тут бигилинские ехали... взяли с собой.

Бурмин. Ну вот, хоть лошадь не гнать.

Анна. Про Даню не успела спросить.

Семён Саввич. Там он, с братьями вместе.

Анна. Вместе? Когда успел?

Семён Саввич. Ворошилов распорядился, потому и успел. А как же, на маршальском аэроплане доставили.

Бурмин. Вот почести-то! Сам Ворошилов!

Семён Саввич. Климентий – свойский мужик. Воевал под его началом. Знаю.

Бурмин. Бабы посылки фронтовикам собирают. Я у тебя сбор назначил. Не возражаешь?

Анна. Места хватит.

Бурмин. И застолье им посулил... по случаю завершения уборки.

Семён Саввич. Одни воюют... другие застолье справляют. Ловко ли?

Бурмин. Обычай дедовский... нарушать не станем.

Между тем собирается народ. Несут с собой вещи, приглушённо переговариваются.

Пришли? Золотые вы мои! Я вас гулянкой заманивал!

Катерина. Мы и гульнуть не откажемся. За три плана неужто спасибо не заслужили?

Бурмин. С таким народом нас разве осилить? Да ни за что! Спасибо вам, бабоньки. Потерпите ещё годок-другой, поднатужьтесь! Знаю, что слёз много будет! Что поту густо прольёте! Зато после встретите сыновей своих, мужиков своих...

Семён Саввич горестно вздыхает, и, словно эхо, единым вздохом отзываются женщины.

И наступят для вас справедливые времена. Будут сыновья матерей радовать. Мужья – жён на руках носить. Расцветёт вновь наша вдовая деревенька. Детишки народятся... хлеба выше головы выбухают... на покосе баловство начнётся, песни, пляски в праздники, радостный труд – в будни. Вот за что мы воюем! А горе наше, оно не вечно! Потому как человек возник для счастья и радости! Теперь выкладывайте подарки свои. Только не толпитесь. У всех приму... в порядке живой очереди.

Пронька(он в телогрейке не по росту, в лаптях с онучами). Вот валенки, дядя Федот. Они, правда, не новые, однако носить можно.

Бурмин. Валенки знатные, Прокопий. Принял бы их, не моргнув, только...

Пронька. Ты не гляди, что они подшиты! Они долго продюжат! Мы с Ванькой всего-то одну зиму их проносили.

Бурмин. А теперь босиком ходить станете?

Пронька. Сказал тоже! Мамка лапти сплела. С онучами, знаешь как ловко! Во! (Продемонстрировал.) А в валенках у солдат больше нужды.

Бурмин. Голубь ты мой! (Прижал парнишку к себе.)

Пронька(угрюмо вывернулся). Берёшь аль нет? Не возьмёшь – сам отошлю.

Бурмин. Беру, Прокопий. Беру.

Пронька. Ты в документ запиши, чтоб без плутовства!

Бурмин. Записываю. Вот, гляди: под номером первым – Прокопий Словцов.

Катерина. Шубейки-то хватит? Не ношеная совсем шубейка.

Бурмин. Жалко? А ты не жалей. Пошарь на полатях. Там ещё излишки найдутся. Излишки нам ни к чему.

Катерина, опустив голову, уходит. Входит Стеша.

Стеша. Я носки связала... возьми. А ещё перчатки.

Бурмин. Кириллу предназначались.

Стеша. Мало ли... Ему тоже кто-нибудь свянеет.

Бурмин. Очень даже правильное рассуждение!

Учительница. Мы школьное знамя передаём. Ребята своими руками вышивали. (Вручает знамя, на котором вязью – ставшие каноническими слова: «Наше дело правое. Победа будет за нами».) И ещё две тысячи тетрадей. Для писем.

Бурмин. Тетради приберегите. Самим писать не на чем.

Учительница. Отказывать не имеете права. Дети обидятся.

Бурмин. Я разве отказываю? Сам видел, на старых журналах пишете.

Приближается старушка.

И ты, Гурьевна, поднялась? Вот дивья-то!

Гурьевна. Про сборы прослышала – выползла. Имущество моё примешь?

Бурмин. Да. Имущество у тебя на зависть.

Гурьевна. Самое лучшее выбрала.

Бурмин. Знаю, знаю. Я не в укор. Да ведь в армию-то что поновей надобно.

Гурьевна. Тогда хоть крестик прими. Он золочёный.

Бурмин. С богом-то что, рассорилась?

Гурьевна. Мне Евсей оловянный отольёт.

Бурмин. Вот он чем промышляет! (Евсею.) Эй, Рязанов! На старушечьих-то слезах много добра нажил?

Евсей. Сколь есть, всё моё. Вот они, денежки за промысел. Бери!

Бурмин. Сын воюет, а ты старух обираешь.

Евсей. Я их налогом обложил... в пользу фронта. Так что бери, не брезгуй. Казне всё едино, как деньги добыты.

Бурмин. Казна-то советская. А я тут совет представляю. Кто следующий?

Евсей. Ты не ори на меня! Слышь, не ори! У меня сын красноармеец!

Бурмин. Чья очередь?

Евсей, швырнув деньги, ушёл.

Гурьевна. Он лишнего не берёт. Только за материалы.

Бурмин. Ладно, ладно, не защищай!

Входит Катерина.

Катерина. Вот принесла. Или опять мало?

Бурмин. Сколь не давай, всё мало. Я так считаю. И все так должны считать, пока не победим.

Входить дед Семён.

Семён Саввич (снимая георгиевские кресты). Награды мои прими. Может, кого-нибудь там отметят.

Бурмин. Теперь другие ордена, дедушка!

Семён Саввич. А мои чем хуже? Им генералы первым честь отдавали.

Бурмин. Ох, влетит мне за ваши подарки: то кресты, то крестики...

Голоса. За это и потерпеть не грех.

- Даём что можем.

- Дары праведные.

- Гурьевна шесть лет из избы не выходила. Вышла – стало быть, есть причина.

Гурьевна. У вас сыновья на войне. И мой Тима там же.

К куче добра, сваленного на пороге, подходит Анна.

Анна (потерев колечко, сняла не сразу). Возьми. Без надобности теперь. (Отошла к топорам.)

Один топор – чёрный. Этот символ коробит людей. Они отводят взгляды.

Бурмин(бодрясь). Всё, что ли? Теперь второй вопрос на повестке. (Достаёт пол-литра.)

Семён Саввич. Давай не будем, Федот. Без вина горько.

Бурмин. У всякой скорби свои пределы. Надо и нам хоть на час распрямиться.

Из дома между тем гармонь вынесли.

Катерина. Жги, Прокопий, наяривай! Ты теперь первый парень.

Пронька усаживается на табурет, играет. Женщины, словно петь разучились, недружно подпевают.

Бурмин (отводя старика в сторону). Про Ждана приврал, или впрямь Ворошилов им занимался?

Семён Саввич. Мог заняться. Вполне мог. Такое моё мнение.

Входят Евсей, Латышев.

Евсей(Анне). Тобой, слышь, интересуется.

Анна. Приберёг весточку-то? Долго берёг...

Семён Саввич(оттесняя Латышева). Ты не так поняла, Аннушка! Он поклон привёз от ребят.

Анна. Не молчи, Андрей! Не молчи!

Семён Саввич. Опиши ей в подробностях... тот бой, подле речки.

Бурмин. Рапортуй, Андрюха. Мы тоже интересуемся знать.

Латышев. Значит так... значит, таким манером... Мы перед тем танка лишились. Поначалу как-то непривычно было. Потом освоились. Особенно Кирилл. Сигнал в атаку – он первым через бруствер. Фёдор, наоборот, не торопится. Зато так чисто косит, что после него и делать нечего...

Бурмин. Сибиряк, он такой! Он вроде медведя-шатуна, которого посреди сна разбудили.

Семён Саввич. Эдак, эдак! Мужики наши в гневе непобедимо страшные. Их лучше и не гневить.

Евсей. А мне на ум нехорошие мысли падали. Все живы, значит? Чего же лучше-то?

Катерина. Пляшите! В кои-то веки собрались.

Бурмин. Тебе лишь бы юбками потрясти.

Латышев. Был ещё и такой случай. Мы как раз переправу брали.

Стеша(налила водку). Отведай, Андрей Егорыч! Под винцо-то легче беседовать. И вы присаживайтесь поближе.

Рассаживаются. Сорвавшись с Пронькиного плеча, вскрикнула гармошка.

Семён Саввич. А про гармониста забыли! Эх вы, трясогузки!

Стеша. Ничуть не забыли. Садись сюда, миленький. Да смотри тётку Катерину не отбей у председателя.

Негромко, невесело смеются.

Латышев. Ну, стало быть, реку эту форсировали...

Семён Саввич. Какую реку?

Латышев. Что?

Семён Саввич. Какую реку, спрашиваю? Названье запамятовал?

Латышев. Без названия речонка. В самый разлив дело было...

Анна. Не насилуй себя, Андрюша... сердце матери не обманешь.

Латышев. Сил моих нет больше! Слов нет! (Вынув газету.) Тут всё... всё сказано.

Стеша (вырывает у него газету). «Последний бой... бой братьев Калинкин...н-ных...». Ма-ама! Что ж это, мама?! Замужем не была – овдове-ела...

Анна, прижав её к груди утешает, одолевая своё горе.

Латышев. Я в госпитале был, когда их... когда они... Сам из газеты узнал... На танке в тыл прорвались к немцам... нашумели, ушли бы – горючее кончилось.

Стеша. За что? За что, мама-а-а-а?!

Катерина. Сеструха, дорогая моя.

Гурьевна. Будто скала на голову рухнула.

Евсей. Пойдём, старуха. Тут сейчас такое начнётся!.. Пойдём, Тима велел мириться. (Уводит Гурьевну.)

В доме опять вскрикнул ребёнок.

Стеша. Молчи! Лучше бы ты помер, безотцовщина!

Анна. Не смей! Ему жить... ему род продолжать! (Уходит в дом.)

Семён Саввич. Иисусе, ты-то куда смотришь? Эй! (Грозит небу.)

Бело на улице.

Семён Саввич в избе Калинкиных качает зыбку с младенцем.

Входит Евсей. Старик напрягся, словно ждёт очередной чёрной вести.

Евсей. Качай, качай!

Старик недвижен, ждёт.

Боишься меня?

Семён Саввич. Тебя все боятся.

Евсей. Кащей он и есть Кащей. Только что не бессмертный. (С горечью.) А про то забывают, что я и себе могу худую весть принести. (Кричит.) Про это пошто забывают?

Семён Саввич. Не шуми. Младенца разбудишь.

Евсей. Младенец – он что, он несмышлёный. Все страхи его впереди. А наши – вот они!

Семён Саввич. Опять?!

Евсей. Не торопись, не похоронка. (Отдаёт письмо.) Я теперь похоронки с оглядкой вручаю. Слёзы-то все по мне текут... по первому. Вы уж потом... Кащей-е-ей... (Выходит.)

Семён Саввич вертит письмо и так и этак, просматривает на свет. Входит Стеша.

Стеша. Антошка не просыпался?

Семён Саввич. Парень с соображением. Понимает, что мамке некогда.

Стеша (заглянув в зыбку, снимает со стены фотографию). Молчишь? Хоть бы словечко сыну сказал!

Семён Саввич. Ты это... ты не убивайся! Молоко пропадёт.

Стеша. Душно мне, душно! Как жить?!

Семён Саввич. Как все живут. Вон у Анны горя сколько. А виду не кажет. Почитай, что тут? Может, к тому ещё одно горе прибавилось?

Стеша(распечатав письмо). Из госпиталя... врач пишет. Про Ждана. «Состояние очень тяжёлое. Возможно, при хорошем уходе он ещё выправится. Мы всё, что смогли, сделали».

Семён Саввич. Дай сюда! Дай! Анна...

Входи Анна. Старик не успел спрятать письмо, притворно стонет, рукой качая зыбку.

Анна. Болит?

Семён Саввич. Страх как болит. Ой-ёченьки! Ой! Отсохла ты, что ли? Ни крови в жилах, ни гибкости в суставах. Ровно чужая. А ведь моя. Моя!

Анна. Дай помну. (Не без сопротивления берёт руку старика в свои ладони. Заметила письмо). Ох ты, старый притвора!

Вскрыла, читает.

Стеша. Поедешь?

Анна. Ты бы не поехала?

Затемнение.

По деревне идёт солдат. Через лоб, наискось, чёрная повязка. Навстречу Стеша с подойником.

Стеша. Живой... вернулся!

Тимофей. Ага, вернулся. Чтобы пожать эту руку. Помнишь, загадывал?

Стеша. А Кирилл... слыхал про него?

Тимофей. Писали из дому. Ты так смотришь, будто я виноват, что выжил.

Стеша. И мёртвые не виноваты, в том что мертвы.

Тимофей. Если бы я мог, Стеша... если бы выпало, кому из двух помереть... я бы не задумался ради твоего счастья, Стеша.

Стеша. Не терзайся, Тима. Я сдуру ляпнула... с горя.

Затемнение.

Слышится шум поезда. Паровозный гудок. Во двор Калинкиных входят Ждан и Анна. Руки Ждана забинтованы.

Анна. Вот мы и дома, сынок. А дома, говорят, и стены помогают.

Ждан. Мам, топоры почему чёрные? Анна. Всё чернеет со временем.

Появляются Стеша с ребёнком на руках и Семён Саввич.

Семён Саввич. Прибыл, воин? Ну, с прибытием!

Ждан. Воин-то никудышный оказался: в первом бою из строя вышел.

Семён Саввич. Кому как выпадет.

Стеша. Обещал – вчетвером вернётесь. Где же братьев оставил?

Ждан. Я не был с ними... не доехал. Эшелон разбомбили. Нас прямо с колёс – в бой. И вот... Стеша. Твоё счастье.

Ждан. Это счастье?

Стеша. Может, в земле лежать лучше? Меняйся – наш папка согласится. Так, что ли, Антон Кириллыч?

Ребёнок голосит.

Анна. Унеси его, укачай!

Стеша уходит.

Семён Саввич. Так вот и Тоня моя нагрянет.

Ждан. От неё есть вести?

Семён Саввич. Молчит... ни слуху ни духу.

Ждан. Ещё объявится... потерпи.

Семён Саввич. Терплю, надеюсь. Тимоха Рязанов тоже ни строчки не написал. А вчера нагрянул.

Ждан. Опередил корешок! На день раньше вернулся.

Семён Саввич. Там кровать разобрана, Даня. Ложись, отдыхай.

Ждан. Четвёртый топор белый. Мой?

Анна. Теперь уже не почернеет. Не дам почернеть.

Ждан. Пойду прилягу, в глазах рябит. (Уходит.)

Семён Саввич. Руки-то как ему? Сразу две...

Анна. Не только руки... В лёгком тоже пуля сидит. Порвался провод телефонный. Даня связать его хотел. А немец-то из пулемёта.

Семён Саввич. Не дополз, значит? Ну, ничего. Пуля – дура.

Анна. Дополз, зубами вцепился. Так и нашли после боя...

Семён Саввич. Упорный! За это орденом наградят.

Анна. Не надо нам орденов. Лишь бы выжил.

Семён Саввич. Паразит я вселенский! Сгубил корову, а молочко для него всего дороже.

Анна. Продам картошку – на молоко наторгую.

Семён Саввич. На себе повезёшь?

Анна. У нас один транспорт: баба в телеге.

Входят Бурмин и Катерина.

Катерина. Я молока принесла. Жи-ирное молоко!

Анна. На базар собираюсь. Там и куплю.

Бурмин. Какой резон тратиться? Бери наше.

Анна. У чужих брать не приучена...

Бурмин. Мы чужие? Не те речи ведёшь, Анна! Обидные речи, я тебе ответственно говорю.

Катерина. Поди, ревность мою забыть не можешь? Дурость это, сплошная дурость! Теперь не тем голова занята.

Бурмин. Хватит вам злобствовать! Хватит делиться! Не по-советски это, вот что!

Анна. Не по-советски?! А чьи мужики под снегом лежат? Кто кровавой слезой умывается? Ты или я? Не по-советски... (Задохнулась..)

Катерина. Анна, Анна, приди в себя... Опомнись!

Анна. Мне тесно в себе, мне душно! Там боль... одна боль!

Бурмин. Несправедлива ты, Анна. Несправедлива.

Катерина. Пойдём, Федот. Пришли не ко времени.

Бурмины уходят.

Дома.

Анну бросает из угла в угол.

Ждан лежит на кровати. Семён Саввич, вздыхая, сучит дратву. Входит Тимофей.

Тимофей. Здорово были! Где тут у вас служивый?

Анна. Спит. Сбавь голос.

Тимофей. На том свете успеет – выспится.

Семён Саввич. Типун тебе на язык.

Тимофей. Раньше здесь не так привечали. (Обнимает товарища.)

Ждан. Легче, Тима, легче!

Анна. Не жулькай его! Вишь, кровь на губах выступила?

Тимофей. Как же ты оплошал, дружба? И руки, и это всё – сразу?

Ждан. Так уж случилось, Тима. Думал, от последней пули паду, а достались самые первые.

Тимофей. От последней обидно. Да и от всякой другой – тоже. Лучше жить.

Ждан. Мама, что ж ты гостя сухо встречаешь?

Анна (достаёт бутылку). Пей один. Дане заказано.

Тимофей. Раз так, и я не стану!

Семён Саввич. Небылицы, да и только! Тимоха пить отказался.

Тимофей. Теперь вся жизнь из небылиц сплетена.

Пришёл Пронька.

Пронька. Мамка яичек Дане послала.

Анна. Вы что, сговорились? Забирай – сам дома съешь.

Пронька, спрятав руки за спину, отступает.

Ждан. Ну вот, обидела парня. Он ото всей души старался. Последнее урвал от себя.

Анна. Сами кору с мякиной смешивают, а нам – яйца. Может, возьмёшь?

Пронька мотает головой.

Ждан. Как-нибудь сочтёмся, мама. За всё доброе и за всё злое. Сочтёмся. Оставь, не заводи парня.

Пронька (просветлев). Я к тебе приходить буду. Можно?

Ждан. Приходи, дружок. Всё веселее.

Пронька. Хошь, на гармошке поиграю? Я без тебя научился.

Анна (выпроваживая его). Потом, потом.

Стеша(в дверях). Мама, посмотри за Антошкой. Я на ферму. (Скрылась за дверью.)

Тимофей(ей вслед). Погоди, вместе пойдём.

Ждан. Не спеши, Тима. Посидим, прошлое вспомним.

Тимофей. Успеем наговориться! Как-никак жить выпало.

Уходит.

Ждан. Жить – да! Верно, жить. (Прилёг.) А братья – там. И отец тоже.

Анна(тревожась). Что мне сделать, сынок? Скажи, что сделать? Ни перед чем не остановлюсь!

Ждан. Испугалась-то как! Никогда никого не боялась. Я выкарабкаюсь, мама. Не бойся. А теперь усну... ненадолго.

Там же. Но в красном полусвете всё кажется нереальным. Всё зыбко, всё текуче. Посреди этого красного мира Ждан смотрится неуместным белым пятном. Над ним склонился отец. Он разнится с прежним Демидом лишь сединой да наградами.

Демид. Рядовой Калинкин! Выйти из строя!

Ждан. Я вышел, тятя. По чистой вышел. (Спохватился.) Постой! Ты же это... тебя же нет!

Демид. Пока есть ты, и я есть. А ты будешь, будешь! На-ка, получи свою награду за то, что будешь. Это нелегко – быть. (Отстёгивает орден, передаёт Ждану... Но как возьмёшь его культями?..) Баню вон жаль. Не достроили.

Ждан. После войны достроим.

Демид. Я слыхал это... не помню от кого... (Исчезает.)

Ждан. Всё повторяется, тятя. Всё повторяется.

Появляется парень. Очень похож на Фёдора.

Парень. Дядя Ждан! Орден-то подыми! Его на груди носят.

Ждан. Ты кто? Узнать не могу...

Парень. Пётр я. Пётр Калинкин, племянник твой.

Ждан. У меня не было племянников.

Парень. Ты вспомни: я должен был родиться от Антонины и Фёдора. Но не родился.

Ждан. Что ж, родись, вырасти и стань лучше меня.

Парень. Я бы хотел, но как? Ты не знаешь, где моя мамка? (Исчезает).

Появляется девушка, очень похожая на Стешу. Она под руку с парнем, похожим на Тимофея.

Девушка. Папка! Папка! Почему ты не старишься?

Ждан. В девятнадцать какая старость?

Девушка. Это мне девятнадцать. Тебе – тридцать восемь. Нет, ты всё-таки старый. Даже не помнишь, что у твоей дочери завтра свадьба. Приедешь на свадьбу?

Ждан. Какая дочь? Какая свадьба? Я не был женат.

Девушка. Ты эгоист, папа! Ты должен был жениться.

Они расходятся с парнем, но руки их тянутся друг к другу. Из-за тебя не будет свадьбы... Из-за тебя!

От резкого движения деда Семёна упало распятие. Ждан проснулся. Анна всё это время хлопотала у печки.

Анна. Проснулся? А я оладушек напекла.

Ждан. Мука со всей деревни собранная.

Анна. Не просила. Люди сами несут.

Ждан. Сколько хлопот из-за одного получеловека.

Анна. Не слышу. Говори громче.

Ждан. Я говорю, возни со мной много.

Анна. Мне эта возня в радость. Отбери её – пусто станет. Так пусто, хоть ложись да помирай.

Ждан.

Мама, тебе дома-то не наскучило? Совсем на ферму не ходишь.

Анна. Я ведь не самовольно. Начальство дозволило. Да и Стеша за двоих вполне справляется.

Ждан. Хорошая она. И Тимка хороший.

Анна (подозрительно). При чём здесь Тимка?

Ждан. Друг он мне. Понимаешь? Верный друг.

Анна. У тебя их, друзей-то, хоть пруд пруди. Вон ещё один пылит.

Прибегает Пронька. В руках у него клетка с птицей.

Пронька. Это тебе. Для потехи.

Ждан. Жула-ан! Да какой вальяжный!

Анна(деду). С богом-то скоро наговоришься?

Семён Саввич. У нас с ним свои счёты. Давние. Пускай ответит: зачем на подведомственной ему земле такое творится?

Анна. Об этом надо людей спрашивать. Я на ферму... коров попроведаю. Ждана покормишь?

Семён Саввич. Ступай, ступай. Сколь дней сидишь в четырёх стенах.

Ждан(любуясь птахой). Родилось же такое чудо! Глядеть не устанешь.

Семён Саввич(скрывая душевную муку). Уж чудо так чудо. Всем чудесам чудо! Крылышки резвые, кафтанчик цветастый! Только что не поёт в неволе.

Пронька. Ничего, обвыкнется. Это он поначалу привередничает. (Подкармливает птицу.)

Семён Саввич. Что за создание человек? Сам голодает – жулана кормит зёрнышками.

Ждан. И человек же, не моргнув, убивает себе подобных.

Пронька. Я на бойне бывал – жуть! Быки ревут, кишки разбросаны, кровищи! У-ух!

Ждан. Я тоже бывал... на человеческой бойне. Картина куда страшнее.

Семён Саввич. Не распевается, хоть убей.

Ждан. В клетке-то кому петь охота?

Семён Саввич. Иные и в клетках поют. Так поют, что заслушаешься. Сам видел.

Ждан. Те не нашего склада.

Семён Саввич. Сыграй, Проня! Может, под музыку запоёт пленник-то наш?

Пронька взял гармонь, наигрывает.

Семён Саввич (поёт старческим дребезжащим баском). Далеко в стране Иркутской...

Пронька и Ждан подпевают ему.

Ждан. Проня, гармонь тебе нравится?

Пронька. Гармонь что надо.

Ждан. Можешь взять. Дарю.

Пронька. Не передумаешь?

Ждан. Дело решённое. Только не уноси пока, я... слушаю. Жулана выпусти. Не люблю птиц в клетках. В них что-то рабье появляется, как и в людях...

Пронька. Я его мигом... пускай летит! (Уносит клетку и возвращается.)

Ждан (глядя в окно). Тополь голый... один листок уцелел... один-единственный!

Семён Саввич. Один – стало быть, уже не голый. Так и земля – никого нет, а человек пришёл, обжил землю.

Ждан. Кто обживает, кто обжитое уничтожает... Вот и пойми их, людей-то.

Семён Саввич. Который уничтожает, тот нелюдь вовсе, вредитель форменный. Фашист, одним словом.

Ждан. Ненавижу их, дед! Ненавижу смертельно!

Семён Саввич. Озлел! А какой ясный был парнишечка!

Ждан. Мне бы выздороветь – зубами им глотки грыз бы!

Семён Саввич. Не ярись, сынок, тебе вредно!

Становится в угол перед распятием.

Ждан. Что примолк, Проня?

Пронька. Папку вспомнил.

Ждан. Вернётся твой папка.

Пронька. А как же! Обязательно вернётся.

Ждан. Есть просьба к тебе.

Пронька. Да хоть сто. Я за гармонь по гроб жизни в долгу.

Ждан. Сыграй мне, Проня, «Войну священную»... нет, не сейчас. После.

Пронька. Когда после-то?

Ждан. Сам догадаешься. А пока стих запиши. А то забуду.

Диктует.

Сорок дней, сорок ночей Он жить продолжал, удивляя врачей. Сорок дней, сорок ночей Мать над ним не смыкала очей. А когда в последние сутки Она прилегла на минутку, Чтобы не разбудить её, Остановил он сердце своё.

Пронька. Складный стих! И такой... щиплет!

Ждан. А главное – бьёт в точку.

Входят Евсей и Тимофей.

Евсей (подаёт Ждану пирог). Тебе, солдатик. Гурьевна испекла.

Ждан. К чему тратился? Меня и так вся деревня снабжает.

Евсей. Мой хлеб тоже не поганый. Он на земле рос. А ты воевал за эту землю.

Ждан. Воевал, да не довоевал.

Евсей (косясь на Семёна Саввича, который молится в углу). Многие недовоевали. (Проходит в угол.)

Семён Саввич , выслушав его, с нечеловеческой силой смял медное распятие.

Ждан. Что он? О чём они шепчутся?

Тимофей. Антоша без вести пропала.

Семён Саввич(швырнул крест под ноги, топчет). Не верю тебе! В тебя не верю! Ты – слово! Ты – ложь придуманная! (Ослабнув, стонет.) Тоша, внученька!

Евсей. Твоё горе, Семён – моё горе! Давай пополам разделим.

Ждан. Серо! Солнце-то где же?

Тимофей. Метёт. Вот стихнет буран, и солнце проклюнется.

Ждан. Не дожить, наверное. В буран уйду.

Тимофей. Мысли у тебя, прямо скажем, не героические.

Ждан. Эх, Тима! Хватит о героизме. Как там наши?

Тимофей. Паулюса зажали.

Ждан. Ну всё-таки сдвиг. Тима, женись на Стеше! Слышь!

Тимофей. Рывочки у тебя! Побегу в контору. Ждут. Думал ли до войны, что председателем стану?

Ждан. И я о многом не думал. Теперь додумываю... пока есть

Тимофей. Не дури! Стой до последнего!

Ждан. Ты не ответил мне, Тима. Прошу. Это последняя просьба.

Тимофей. Чудак ты, кореш! Право, чудак! (Идёт к двери)

Навстречу Анна, Стеша. Стеша смутилась от взгляда Тимофея.

Анна. Сумерничаете? Чего лампу-то не зажгли?

Ждан. Керосин экономим... для тех, кому огонь понадобится.

Стеша перепелёнывает ребёнка.

Мама... Тоня-то наша... пропала без вести.

Анна (всплеснула руками). О господи! Старика-то за что? Одна радость была на свете... (Бросилась было к Семёну Саввичу, но увидела, что сыну совсем плохо, склонилась над ним.)

Издали слышится мелодия «Священной войны». Сквозь буран бредут люди, только что похоронившие Ждана. Усаживают Анну на бревно, в которое воткнуты четыре топора.

Тимофей. Ушёл кореш... а жить бы ему... жить бы...

Семён Саввич. Ты не молчи, Аннушка. Говори или плачь. Только не молчи.

Анна. Всё высказала... всё выплакала.

Пронька. Догадался! Стихи-то он про себя сочинил!

Катерина. Молчи! Молчи! Нашёл время!

Пронька. Не буду молчать! Может, это одно, что от него осталось. Вот. (Подаёт Анне листок.) Даня стишок велел записать. Анна. Не вижу... будто глаза вытекли.

Семён Саввич. Поплачь, Аннушка, поплачь маленько! Смочи душу слезами. Вся иссохла, поди, вся изболелась.

Бурмин. Вся Россия сегодня плачет. И мстит она же.

Анна. А мне оттого не легче, Федот. Проня, стишок-то прочти.

Пронька (читает наизусть).

Анна. Остановил... не простился.

Катерина. Гордый он был. Все вы, Калинкины, гордые!

Бурмин. Гордость-то эта от одного корня питается. От главного корня! И народ ему высохнуть не дозволит.

Пронька. Я эти стишки в школе рассказывать буду. Я их вот так... (Снова вдохновенно и яростно читает.)

Сорок дней, сорок ночей

Он жить продолжал, удивлял врачей...

Тимофей. Значит, стоять России во все времена... жить России! Так, что ли, Семён Саввич?

Семён Саввич. Разве что свечка потухнет. Да только свечку ту гасить ему не по силам.

Бурмин. Негасимая свеча! Это я вам ответственно говорю!

Звучит торжественная музыка. Люди встают. Встаёт Анна, мать русская, усталая, горькая, гордая.

Из снега, из мрака восходит солнце. Буран кончается.

Занавес