Избранное. Том второй

Действующие лица

Маша Корикова, учительница.

Матвей, охотник.

Ефим (Шаман), брат его старший.

Григорий Салиндер, пастух.

Анфиса, его жена.

Пётр Рочев (Зырян), бригадир.

Матвей в старости.

Ефим в старости.

Катерина.

Муж.

Ядне.

Жители стойбища.

Тридцатые годы, Север Западной Сибири – в воспоминаниях двух пожилых братьев.

ПРОЛОГ

У костра два старика. Один маленький, шустрый, на шапке – бубенчики. Другой крупный, медлительный, грустный. Оба по очереди курят одну трубку. Молчат...

Задумчиво молчат и себя пережившие горы. Они всё на свете видели. И боль, и радость отражались в них эхом. А горы молчали. И старились. Иногда, точно скупые слёзы, роняли они вниз камни. Камни, случалось, падали на чьи-то головы. А горы молча скорбели о тех, кого придавили обвалом. Но, может, и ни о ком... просто так скорбели... философически.

Гаснет костёр, погасла трубка. Крупный старик, Матвей, медленно, со всхлипом «раскачивает» её.

Матвей. Не горит... погасла.

Маленький старик зажигает спичку, даёт прикурить. Спасибо, Ефим.

Ефим (наблюдая за догорающей спичкой). Красивая была спичка, белая, с золотой головкой. Головка росла, росла и лопнула. Почернела спичка.

Матвей. И мы почернеем, когда погаснет наш костёр. Не пора ли копать могилу?

Ефим. Лучше остаться наверху. По обычаю наших предков. Зачем прятаться в землю? Лягу, когда позовёт смерть, вытяну руки и, мёртвый, буду смотреть на звёзды, на зимние сполохи.

Матвей. Человек должен лежать под землей, растить деревья и травы. Он и мёртвый должен трудиться, чтобы отблагодарить землю, родителей за дарованную ему жизнь.

Ефим. Мне не за что благодарить своих родителей. Они сотворили меня без моего согласия. Дай трубку. Теперь мой черёд.

Матвей. Тебя мать родила. И когда ты был в её чреве, ты просился на волю. Девять месяцев стучал головой, руками, ногами.

Ефим (энергично затряс головой). Не девять, Матвейка, шестьдесят лет. У человека нет воли, не-ет! Живёт он и до последнего часа болтает о воле, так и не изведав её. Вот ты волен?

Матвей. Я?! (Подумав.) Да, я волен.

Ефим. Врё-ёшь, не волен! Потому что убить меня хочешь. И помереть со мной рядом. Но, и оставшись жить, ты не освободишься от меня, мёртвого. Я – тынзян на твоей шее.

Матвей. Ты волк, попавший в капкан. Ты всегда был волком.

Ефим(не без гордости). Был. И остался. Такая жизнь. Ну, копай мне последнее жилище. Земля стылая – долго провозишься.

Матвей. Начну, когда догорит костёр. Под ним и начну. Ты мне поможешь.

Ефим (покачав головой). Помог бы. Но я никогда не работал.

Матвей. И там тоже?

Ефим. И там. Там были люди, которые всё делали за меня. Я был паханом. Знаешь, что это такое?

Матвей. По-лагерному, наверно, шаман. Раз нигде не работал.

Ефим. Ты угадал. Это почти одно и то же. (Передав трубку.) Кури.

Матвей. Тебе не страшно умирать, Ефим?

Ефим (бесшабашно смеётся). Если мне не было страшно жить, то почему же я должен бояться смерти?

Матвей. Ая боюсь.

Ефим. Боишься – живи.

Матвей. Я дал себе слово. Я дал слово, когда отыщу тебя, – убью. И сам умру тоже.

Ефим (сочувствуя ему). Как мало тебе нужно! Двадцать или даже больше лет жить одной мыслью! Да погоди! Ты счёту-то хоть научился?

Матвей. Меня учила считать Маша. Это было в тридцать третьем.

Ефим(кивает): Однако так.

Матвей. Охотился – считал убитых зверей. Воевал – считал убитых врагов. Я умею считать.

Ефим. Столько лет прошло – подумать! А ты так и не поумнел. Жил маленькой местью за одну маленькую никому не нужную жизнь.

Матвей. Эта жизнь была нужна мне... детям, которых она учила, их детям. Машина жизнь была нужна всем.

Ефим. Там, далеко. Прошла война. Я грамотный, я читал газеты и знаю: на этой войне погибли многие миллионы. Среди них были такие, кто много лучше твоей учителки. И – умнее. Если их обрекли на гибель, значит, они никому не нужны.

Матвей. Мне трудно спорить с тобой. Ведь ты говорун, шаман. Но я думаю, всякий человек нужен.

Ефим. Значит, нужен и я. Зачем же ты хочешь меня убить?

Матвей. Потому что ты убил Машу. И я дал слово. Теперь я должен.

Ефим(смеётся). Никто никому не должен. А это понимают только умные. И потому их чтут. Их называют паханами, шаманами или ещё как-нибудь.

Матвей. Я всё равно тебя убью.

Ефим. Думаешь, стану просить пощады? (Снова зажигает спичку.) Для меня жизнь человеческая вроде этой спички. Догорела и – нет её. И меня на одну вспышку осталось. Я это знаю и спокоен. А ты столько прожил и ничего не постиг. Слова, чувства, разум – всё прежнее. Только голова в куржаке. И ум, наверно, оттого совсем вымерз. Если он был.

Матвей. Может, и не было. Но я своему слову верен.

Ефим (смеётся, потом кричит, и крик возвращается эхом). Слово! Сло-овооо! Слышал? Слово – звук, вроде крика совы или выстрела. Как можно быть верным звуку? Разве он нуждается в этом? Услышал раз и – забыл.

Матвей упрямо качает головой. Ефима это забавляет.

Да ведь и слова бывают разные: русские, ненецкие, книжные, блатные... и в разное время они по-разному звучат. Слово, которое нравилось дедам, уже не нравится их внукам. У одних народов цветок пахнет, у других он воняет. Ты запаху верен или вони?

Матвей(угрюмо). Не серди меня, Ефим. (Передав трубку.) Стар ведь, а как легко смотришь на всё. Словно совесть твоя ничем не отягощена.

Ефим(смеётся). Совесть – разве нарта? В неё не сядешь, не положишь груз... Я говорил тебе о спичке. Она горит с головки, где хранится её разум. Разум – и больше ничего. Наш разум тоже в голове. Он может человека обозначить хорьком, пулю – монетой. Но хорёк останется хорьком, пуля – пулей. Разум велик и ловок, Матвей. Он бережёт себя. Но и он умрёт, когда сгорит вся спичка.

Матвей. Совсем ты заговорил меня. И я забыл главный вопрос.

Ефим. Вспоминай. Если не вспомнишь – подскажу. Я знаю этот вопрос.

Матвей. Не хочу, чтобы ты подсказывал. Сам вспомню. (Курит.) Что берёт человек с собой в последний путь?

Ефим(улыбаясь, кивает. Он ожидал этого вопроса). Ничего. И поэтому мёртвые спокойны. Чай выпит. Кружка пуста.

Матвей (выбив трубку, почистил её ногтём, продул и снова набил табаком). А она взяла – ты помнишь? – одну маленькую книжечку.

Ефим. И теперь читает её. Ей надолго хватит этой маленькой красивой книжечки. Если черви не отнимут.

Матвей(укоризненно). Не смейся, Ефим. Ты можешь не дожить до своего срока. (Тронул рукой стоящее около него ружьё.)

Ефим. Значит, мой срок сдвинется. Только и всего. Стоит ли сокрушаться об этом?

Матвей. И её срок сдвинулся. Ей было бы сейчас тридцать семь. Нет тридцать восемь, однако. Помнишь её?

Ефим(по лицу его пробежала тень). А зачем мне её помнить? Если б я жил воспоминаниями, я стал бы похож на тебя.

Действие первое

Селение из нескольких чумов и новый, ещё не достроенный дом – школа.

Посёлок счастлив своим расположением: кругом лес, река рядом. Вдали видны Уральские горы. Вершины, их в снегу. Урочища пастухов и охотников так велики, что сюда входят и тайга и тундра.

Из лодки-калданки на берег выпрыгивает девушка, это Маша. Она в спортивных шароварах, в свитере. Вытянув лодку, берёт из неё сундучок фанерный и патефон и направляется к чуму, подле которого колет дрова Анфиса, молодая ещё женщина, в малице, в чижах; она с подбитым глазом.

Внутри дома видна люлька. Над люлькой бубенчики, пробки от флаконов, цепочка – игрушки ребёнка. Анфиса ожесточённо машет топором, отпинывая поленья.

Под лиственницей, на которой висит деревянный идол, спит на оленьей шкуре мужчина.

Издали доносится вой.

Звуки бубна.

Маша. Здравствуйте.

Анфиса (неприязненно покосившись на неё). Э...

Маша. Вы не говорите по-русски?

Анфиса. Каким ветром тебя занесло? (Говорит она замедленно, сипло.)

Маша. Учительница я. Ваших детей грамоте учить буду. (Вслушиваясь.) Там кто-то болен или рожает?

Анфиса. Шаман там. Камлает. (Махнув рукой.) Э, ты не знаешь.

Маша. Камлает? Как интересно! (Намеревается идти к чуму шамана.)

Анфиса. Не ходи. Это нельзя.

Маша. Ну вот ещё! Я в церкви была когда-то... из любопытства, конечно. Вообще-то я атеистка. Неверующая, проще говоря. Понимаете?

Анфиса. Ты слепая, однако, э?

Маша. Но почему же? В стрелковой секции занималась. Даже значок имею.

Анфиса. Чум видишь?

Маша. Разумеется, вижу.

Анфиса. Гришку моего под деревом видишь? Пьяный спит.

Маша. Какое безобразие! Вижу и его. Бессовестный! Он спит, а вы дрова колете.

Анфиса. Нет, должно быть, не совсем слепая. Ну так смотри: вот бог. (Показывает на замурзанного идола.) Гришка проснётся сейчас – бить его станет. А потом и меня.

Маша. Бога-то – пусть, его всё равно нет. А вас за что?

Анфиса. Раз бьёт, значит, есть бог. Бог есть, рыбы нету. Ушла из котцов рыба.

В чуме закричал ребёнок. Спящий зашевелился, поднял голову. Взяв обломок хорея – палки, которой подгоняют оленей, – принялся дубасить и без того жалкого идола.

Маша. Что это он?

Анфиса. Сказала же: бога бьёт... за то, что рыба ушла.

Маша (услыхав вой Шамана). А тот?

Анфиса. Тот пытает: почему рыба ушла. Однако и мне пора. Бог устал. Дрова умеешь колоть?

Маша. Я в городе жила. У нас паровое отопление.

Анфиса. Учись, если ты... женщина. (Отдаёт Маше топор, подходит к мужу, становится перед ним на колени. Тот бьёт её раз и другой.)

Маша (ошеломлённо молчит, потом бросается на выручку). Нет! Не сметь! Вы что, рехнулись? Не сметь! В сельсовет пожалуюсь!

Григорий(продолжая истязать жену). Сельсовет далеко. Два дня на оленях ехать. Я сам себе... сам сельсовет!

Анфиса безропотно сносит его побои.

Маша (пытается оторвать его от жены, но от сильного толчка отлетает в сторону). Не трогай! Слышишь? Лучше не трогай! (Замахивается топором.) Уйди, паразит, раскрою череп!

Григорий (удивлённо, но с некоторым уважением). Смелая девка! Лихая девка! Мне бы в жёны такую!

Маша. Ты и своей недостоин.

Григорий. Своя старая, двадцать пять зим прожила. Мне молодая нужна, как ты. Смелая, как ты. Давай выходи замуж. На охоту вместе ходить будем, винка пить будем. (Великодушно протягивает ей недопитую бутылку.) Н-на, пей!

Маша. Сам отравляйся! (Выбивает бутылку.)

Анфиса. Бить-то ещё не будешь? Если не будешь – пойду сына кормить.

Григорий (жестом отпуская её). Сейчас некогда. Завтра побью. А может, вовсе убью. (Спрашивает у Маши). Убить? Надоела.

Маша. Вот зверь! Вот дикарь! Только тронь её! Только тронь!

Анфиса. Убей. И Костю убей. А то кормить его надо.

Маша. Не бойся, спьяна говорит. Как можно убивать человека? Тем более жену. Тебя спрашиваю, палач: как жену убивать можно?

Григорий. Оленя убиваю – почему жену не могу? Олень добрый, красивый. Олень везёт меня, одевает, кормит, себя кормит. А я его убиваю. Жена не везёт и не кормит. Я её кормлю. Только расходы! О-олень! Он как цветок весенний, как солнышко! Он верен, как смерть. Я маленький был, грудной был совсем, чуть больше ружейного приклада. Мать на груди меня держала... сама от голода мёртвая была. Олени привезли меня за четыре пробега... живого привезли... мать мёртвую. Привезли и – пали. А я жив. Вот они какие, олени! (Плачет.) О-о-о!

Вой в дальнем чуме прекращается. Оттуда выходит маленький юркий человек, это шаман.

Старики у костра наблюдают происходящее 20 лет назад.

Ефим. О, я ловок тогда был! Я был умён и быстр, как горностай! Кто мог сравниться со мною в быстроте и гибкости ума? А слова были медленны, как падающий снег. Ум мой успевал шкуру им подостлать. Сам прятался незаметно.

Шаман (пошатывается слегка. На поясе у него медвежий коготь, зуб росомахи, зеркальце, медные кольца. На голове обруч с несколькими бубенчиками. Бубенчиков со временем прибавится). Она-а! (ткнул пальцем в Машу.) Я видел её. Она подбиралась издалека. Злые духи послали её сюда. Она ехала на железном медведе, который дышал горячим паром, ревел и осквернял воздух. Потом плыла на калданке, и рыба шарахалась от неё, чуя тяжёлый дух медведя. Она прогнала нашу рыбу. Она! Так сказали мне духи.

Анфиса (кормит грудью ребёнка). Она?! (Прячется поглубже в чум.)

Григорий. А я собирался сделать её своей женой.

Маша(улыбаясь). Что за ерунду вы выдумываете? Какие духи? Какой медведь? Это от вас дух нечистый... давно не мылись. Хотите, дам мыла? У меня с собой десять кусков. (Достаёт из сундучка мыло.)

Шаман(схватив у неё кусок, пожирает). Вот, вот твоё зелье! Ты этим меня не испугаешь.

Маша. Как интересно! Ещё хотите? (Подаёт второй кусок мыла.)

Шаман(и этот кусок съедает). Твоё зелье похоже на медвежье сало. Но во рту остаётся какая-то пена.

Маша. Ешьте на здоровье. Хотя вообще-то им лучше мыться. Оно отмывает всякую грязь. Может, и нутро ваше отмоет. (Подаёт третий кусок.)

Шаман. Нутро?

Маша. Ну, если угодно, душу.

Шаман. Не-ет, душа должна оставаться душой. Духи запрещают нам мыться. Если человек моется, он мёрзнет. И душа – чистая – будет мёрзнуть.

Маша (задумчиво). Пожалуй. Так вы не хотите больше мыла?

Шаман. Я ел, чтобы оно потеряло колдовскую силу. Ты тоже. (С ухмылкой.) Теперь ты нам не опасна.

Маша(примирительно). Я и раньше была не опасна. Я приехала учить ваших детей.

Шаман. Ты разве шаманка?

Маша. Я учительница. Кончила педагогическое училище.

Шаман. Педа-ги-чес-кое... чи-ли-ще... И ты всё знаешь?

Маша. По крайней мере то, чему научилась.

Шаман. Тогда скажи: отчего летом не спит солнце? Отчего олени болеют копыткой?

Григорий. О, мой олень! Мой цветок белый! О, Мирце!

Шаман. Отчего рожают женщины в муках? Ты рожала?

Маша (смутившись). Я ещё незамужняя.

Анфиса (выйдя из чума). А я рожала. Я пять раз рожала. И только Костя мой жив. Научи меня рожать, чтоб не умирали дети.

Маша. Я же сказала, что не... рожала ещё. Но у меня есть знакомые акушеры, врачи... Они приедут сюда, они научат.

Шаман. А сама не умеешь. Всякая женщина умеет. Это так просто: сошлась с мужчиной – через девять месяцев ступай в нечистый чум. Родишь, очистишься и снова будешь со всеми.

Григорий. Она родит, вот увидите. Когда станет моей женой. У нас будет пять, нет, два раза по пять сыновей.

Шаман (гнёт своё). Шаман должен знать всё. Иначе какой же он шаман.

Маша. Всего не знает ни один человек.

Шаман. Я знаю. И потому я шаман.

Маша. Ну так скажите мне: что такое социализм?

Шаман. Социализм – это говорильня. Сюда и до тебя приезжали разные люди. И всё говорили, говорили. Мы уж дремлем, а они говорят.

Маша. Значит, неинтересно говорили. Социализм – это счастливая жизнь. Социализм – это правда.

Шаман. Правда или счастливая жизнь? Тот, кто любит правду, счастлив не бывает. Счастливы только мёртвые. Они ничего не хотят. Не думают о счастье.

Маша. А я жива. И я счастлива.

Шаман(пророча). Значит, и ты должна умереть.

Маша (усмехаясь). Чушь какая! Соберите людей. Я расскажу им о школе, о социализме, о комсомоле.

Шаман (бьёт в бубен, кричит). Эй, люди! Собирайтесь! Вот эта белка научит вас всему на свете. Женщин научит рожать без болей. Мужчин – охотиться, пасти оленей, не упускать из запоров рыбу. Расскажет, почему прячется на полгода солнце, почему не спит оно летом... почему власти меняются так часто... почему человеку при всех властях трудно. Эй, люди! Скорее сюда!

Собираются люди, робея перед Машей, жители стойбища. Есть среди них и дети. Почти все – мужчины и женщины. – курят трубки, удивлённо переглядываются, не понимая, чего ради их собрали.

Шаман что-то говорит владеющим русским языком Григорию и Анфисе. Очень внушительно говорит, по-своему.

Маша. Товарищи! Я плыла сюда и боялась... Боялась севера, боялась чужих незнакомых людей. Ваш север прекрасен. Цветёт багульник, черёмуха цветёт. Реки широки и задумчивы. Берега их таинственны и величавы. Земля эта, удивительная, девственная земля, достойна большого счастья. Время сейчас такое... Оно несёт людям радость. Здесь пролягут железные дороги. Немного погодя придёт электрический свет. Но главный свет в человеке – свет его души. Он загорается, когда человек образован, знает историю и культуру своего и других народов. Вы согласны со мной?

Шаман (пригрозив бровями Григорию и Анфисе). Они согласны, согласны.

Маша (увлечённо). Вот почему ваши дети должны учиться, познавать этот прекрасный и сложный мир. Они узнают азбуку, счёт, научатся читать и рисовать.

Слушатели её невозмутимо попыхивают трубками, каждый занимается своим делом. Кто-то строгает, кто-то разминает ремень, кто-то обтягивает камусом лыжину.

Что ж вы молчите, товарищи?

Шаман. Они согласны, видишь сама. (Говорит по-ненецки.) Эта дурочка хочет приучить вас есть мыло. Мыло – это та отрава, от которой не умирают только шаманы. (Подаёт одному из ненцев недоеденный кусок мыла.)

Тот отпрянул, испуганно взроптал. (Даёт другому). На, попробуй!

Тот шарахнулся.

Маша. Что вы ему сказали?

Шаман. Я сказал, мыло – это хорошо. И ещё сказал, что ты будешь мыть им людей.

Маша. Правильно. Я научу вас пользоваться мылом. Ничего плохого в этом нет, наоборот. Что ж вы молчите? Ну вот вы хотя бы скажите... есть у вас сын или дочка?

Ненец что-то бормочет, отходит.

А вы? Вы? (Спрашивает она другого, третьего.)

Ненцы застенчиво пересмеиваются, пожимают плечами.

Ну почему вы молчите? (Чуть ли не со слезами.)

Шаман (с откровенной насмешкой). Они не понимают по-русски.

Маша (изумлённо). Не понима-ают?! (Задохнулась от обиды. Значит, все её усилия были напрасны.) Они не понимают?

Шаман (подтверждая кивком). Как же ты будешь учить людей, языка которых не знаешь?

Маша досадливо прикусила губу.

Если хочешь, я могу перевести сказанное тобой. (Говорит по-ненецки.) Люди! Я только что советовался с духами. Они сказали, что рыба навсегда уйдёт из наших рек, если эта женщина останется в стойбище. Если ваши дети перешагнут порог русского чума (указывает на школу), если хоть кто-то из вас даст ей приют, огонь и дым накажут всякого, кто ослушается духов. Дети его околеют от холода, оленей его загрызут волки. Глаза его выклюют хищные птицы... я буду просить духов не гневаться на вас. Мы не хотели, чтоб эта женщина учила нас вместо вкусного мяса есть эту отраву. (Стиснул в кулаке мыло.) А теперь расходитесь, и пусть каждый из вас принесёт к дуплу лиственницы жертву духам. Чем больше будет жертв, тем больше удача. Я всё сказал.

Люди расходятся.

Маша (пытается их остановить, но тщетно). Куда же вы? Постойте. Я ещё не всё сказала. Я... послушайте! Присылайте завтра своих ребятишек. Слышите? Всех присылайте! Я буду учить их грамоте.

Никто не отозвался.

Шаман. Мне жаль тебя. Ты говоришь с глухими.

Маша уходит. Шаман вешает на шапку бубенчик. Он будет навешивать их после каждой победы.

Старики у костра.

Ефим. Добавь сучьев, Матвей. Я мёрзну.

Матвей. Добавь сам. Они лежат подле тебя.

Ефим. Я же говорил тебе, что не привык работать. Я всегда руководил.

Матвей. Бедняга. (Подбрасывает дрова. Огонь сильнее.) Значит, я глуп, потому что живу воспоминаниями?

Ефим. Ты глуп, потому что глуп. А воспоминания – это лишь часть твоей глупости.

Матвей (недоверчиво). А сам-то... неужели ничего не помнишь?

Ефим. Только то, что мне нужно. Всё прочее до поры забываю. Так делают все умные люди. И потому они правят глупцами.

Матвей. Да, я помню: ты правил.

Ефим. И хорошо, умно правил! Все были довольны.

Матвей. Не все. Во всяком случае, не я и не Маша.

Ефим (настойчиво). Я умно правил. Никто не роптал. А ты не в счёт. Ты брат мой.

Матвей. Не-ет, я твой враг. Враг с того самого дня, когда понял, что ты подлый.

Ефим. Если понял, зачем шёл за мной? Зачем слушал мои советы?

Матвей. Надо же было идти за кем-то. Вот я и шёл, пока не явилась Маша.

В школе.

Маша расположилась в одном из классов. Сев за парту, расплетает тяжёлые свои косы.

Маша(пишет). Здравствуй, мама! Вот я и на месте. Я очень спешила сюда и не жалею. Мне всё здесь нравится. И люди, среди которых придётся быть долго, может, всю жизнь, и природа здешняя. Из ненцев никто почти не умеет ни читать, ни писать. Если я всё-таки уеду отсюда, то прежде научу их этому. А пока учусь их языку сама. Со мной занимается – ты не поверишь, мамочка! – сам шаман. Он очень славный и непосредственный человек. Он и учитель мой, и переводчик. Я очень смешно говорю и знаю не так много слов, как хотелось бы, но к сентябрю, когда откроется школа, буду знать вполне достаточно, чтобы уметь объясняться с детьми. Порой мне хочется взяться за кисть и что-нибудь порисовать. Но сейчас не до этого. Может, потом... когда всё наладится. Ты, пожалуйста, не волнуйся за меня, не выдумывай разных ужасов. Я же знаю, ты у меня выдумщица. Нафантазируешь и сама же нервничаешь, не спишь ночами. Всё очень здорово, мамочка! Очень здорово! Я как-нибудь напишу тебе об этом подробно... (Встаёт из-за парты, подходит к доске, пишет: «Лось – тямдэ, люди – сада, добрый – хибяри нга ворта...». Прочитав, улыбается, радуясь постижению чужого, трудного языка.)

На улице неподалеку от школы толпа. Шаман что-то объясняет людям, указывая на лиственницу, вершина которой спилена. На голых нижних сучьях – вышитые бисером мешочки, кисы, пояса, монеты, шкуры. В руках у Анфисы петух, голова которого свёрнута. Шаман велит ей положить петуха в дупло – жертва идолу.

Маша заводит патефон, слышится: «Жил-был король когда-то. При нём блоха жила. Милей родного брата она ему была. Блоха? Ха-ха-ха...» Ненцы в ужасе бросаются врассыпную.

Шаман. Она привезла с собою злых духов. Бегите и не показывайтесь, пока духи кричат и злятся.

Все разбежались. Григорий спрятался за ближнее дерево. Однако любопытство берёт верх над страхом.

Шаман бьёт в бубен, что-то выкрикивает, кружась, всходит на школьное крыльцо. Затем, ухмыльнувшись, протискивается в дверь. А бас шаляпинский наводит ужас на аборигенов: «Блохе – кафтан? Блохе? Хе-хе-хе...».

(Видимо, слыхал музыку раньше. Да и страх ему неведом). Сава, Маша, нгани торова!

Маша (остановив патефон). Торова, Ефим. Я рада, что пришёл. Постой. Мань маймбидм. Правильно?

Шаман. Ненася. (Кивает.) Правильно.

Маша. Мне рассказывали о шаманах разные гадости. А ты славный, Ефим. Пыдар сава. Правильно?

Шаман. Мы с тобой два шамана. Мы будем править. Нам нельзя ссориться.

Маша. Мы будем учить. И учиться. Начнём? Видишь? Я выписала некоторые слова. (Читает.) Лось – тямдэ, люди – сада, добрый – хибяри нгаворота.

Шаман(ухмыльнулся). Ненася. Правильно.

Маша(приглядываясь к нему). У тебя на шапке появился ещё один бубенчик. Что это значит?

Шаман. Я одержал ещё одну победу над злыми духами.

Маша (улыбнувшись). А, понимаю. Значит, награда. Ну, орден, что ли.

Шаман. Ага, сам себя наградил.

Маша. А мыло ты больше не глотаешь?

Шаман. Мылом я мою руки.

Маша. А кто говорил, что мыться нельзя? Тело мёрзнет.

Шаман. Мне всё можно. Я шаман.

Маша. Мыться не только тебе можно. Это очень приятно.

Шаман. Да, приятно. Но всем нельзя. Иначе в мире не будет порядка. Все станут одинаковы.

Маша. Ты против равенства?

Шаман. Равенство – глупая выдумка. Когда все равны – исчезает страх, почитание. Исчезает порядок. Пурга над землёй подымется, и люди в ней заблудятся и замёрзнут. Вот так.

Маша. Тебе их жаль?

Шаман. Если они вымерзнут – перед кем я буду шаманить?

Маша. Ты веришь в духов? В бога веришь?

Шаман. Я верю в человеческую глупость. Пока она есть – а она бессмертна, – будет бог.

Маша. Не верю я в твоего бога, у нас церковь отделена от государства. Большинство людей, как и я, не верят.

Шаман. Неверие – тоже глупость. Человек должен во что-то верить. Или – делать вид, что верит.

Маша. Ты делаешь вид или веришь?

Шаман. Я шаман. Мне всё можно. Ведь ты не веришь в свой социализм, в комсомол не веришь, а делаешь вид, что веришь.

Маша. Я верю. И в социализм, и в комсомол.

Шаман. Как можно верить в слова? Слова можно говорить, а верить вовсе не обязательно.

Маша(убеждённо). Если бы я не верила, я бы не поехала сюда.

Шаман(задумчиво). Ты, однако, мешать мне станешь? А?

Маша. Я не буду тебе мешать, если ты будешь добр и справедлив с людьми. Скажи, Ефим... Вот ты спрашивал у духов, куда ушла рыба... А я видела недалеко озеро... Там очень много рыбы. Почему её не ловят?

Шаман. Это священное озеро.

Маша. Священное. Но рыба-то обыкновенная. Люди могли бы её ловить.

Шаман. И рыба в нём священная.

Маша(смеётся). А кто говорил только что, что не верит в святых, в духов? Если рыба священная, почему ты её ловишь? Даже мне приносил вчера.

Шаман(ворчит с угрозой). За головню голой рукой хватаешься! (Уходит.)

Маша. Я, кажется, рассердила его. Его пока ещё рано сердить. И опасно. (Снова заучивает ненецкие слова.)

Шаман, выйдя на улицу, оглядывает убогое селение, которое видел много раз. Всё, что есть, что будет, он знает.

Вот беременная женщина. Муж ведёт её в нечистый чум. Там она будет маяться одна, и никто к ней не подойдёт, пока роженица не «очистится».

Шаман. Что, Катерина, рожать пошла?

Катерина. Пойду, однако. Брюхо назрело. Человек жить просится.

Шаман (не без грусти). Жить... А для чего ему жить?

Катерина (равнодушно). Ты умный. Ты лучше знаешь.

Муж толкает её.

Шаман. Не бей её. Она родит тебе сына.

Муж. Верно – сына? У меня четыре девки. Верно – сына? Устал от девок. Их надо кормить. Им надо искать мужей. Верно – сына?

Шаман. С каких пор ты перестал мне верить?

Муж. Я подарю тебе оленя... двух оленей! Когда родится сын.

Шаман. Ты принесёшь их в жертву. А сейчас приди в мой чум. Я дам для неё рыбы.

Муж. Хороший ты человек, Ефим. Добрый человек! (Уходит вместе с женой.)

У другого чума, под деревом, Григорий снова бьёт Анфису. Та лишь защищает лицо, но молчит.

Григорий. Кто отец этого выродка? (Указывает на люльку.) Говори, кто?

Анфиса. Ты, однако.

Григорий. А может, Матвейка?

Анфиса. Может, и Матвейка. Как знать? В себя не заглянешь.

Григорий. Запор-рюю!

Шаман, усмехнувшись, равнодушно проходит мимо. Из лесу, ещё издали увидав, что бьют Анфису, выбегает Матвей. Отбрасывает Григория. Завязывается драка. Анфиса с восторгом смотрит на Матвея, избивающего её мужа.

Анфиса. Сладкий Матвейка! Молодой Матвейка!

Какая-то старуха несёт к священному дереву малицу, замирает подле него. Прося себе то ли жизни полегче, то ли скорой смерти.

Из школы вдруг опять доносятся «голоса духов» – это Маша завела патефон, слышится «Песня Сольвейг» Грига.

Драка прекратилась.

Ненцы кинулись врассыпную, но уж не так спешно. Как ласково, как необыкновенно нежно говорят с ними эти странные духи! Матвей, увидав, что они бегут, смеётся. Григорий, поднявшись, злобно погрозил ему кулаком, снова спрятался за дерево. Анфиса не побежала, тоже рассмеялась, не понимая, чему смеётся. Рядом с Матвеем ей ничто не страшно. Даже злые духи.

Анфиса. Винка хочешь, Матвей?

Матвей. Крепко он тебя разукрасил. Под глазами-то ровно чернику давили. Больно?

Анфиса (подавая ему кружку со спиртом). Раз обнимаешь пройдёт. Как стемнеет – приду к чёрному камню.

Матвей(выпив). Уходить тебе надо – убьёт.

Анфиса. Позови – уйду.

Матвей. Потерпи эту зиму... если охота удастся – богатый буду. Заберу и Костьку.

Анфиса. Мне и не надо твоего богатства. Мне тебя надо, Матвейка! Позови сейчас. Тошно мне тут.

Матвей. Куда же я позову тебя, Анфиса? Я бездомный. Как волк, день и ночь по земле рыскаю. А ты женщина, и с ребёнком.

Анфиса. Ах, а я разве не твоя волчица? Позови! Сил больше нет терпеть. (Распахивает кофту. Грудь в кровоподтёках.) Зверь он совсем. Лютый зверь! Каждый день меня лупит, каждый день. Матвейка!

Матвей. Ладно. Поговорю с братом. Может, выделит отдельный чум. Там кто? (Указал на школу.)

Анфиса. Девка чужая. Из города приплыла. Где так долго был?

Матвей. Лечился. Ногу сломал – отвезли в Лурьян... к русскому доктору. В Лурьяне хорошо. Там колхоз. Знаешь?

Анфиса. Колхоз – у! Ефим говорит, колхоз – шибко худо. Всё забирает у людей: детей, жён, оленей, рыбу...

Матвей. Тебе-то чего бояться? У тебя оленей нет.

Матвей. Нет оленей. Гришка горюет. Всё стадо пало. Потому и бьёт меня часто. И пьёт без просыпу.

Матвей (вслушиваясь). Эх, будто ручеёк со скалы падает! Красиво!

Анфис (злобно, начиная ревновать). Шаманка!

Матвей. Ты не понимаешь, Анфиса. Это музыкой называется. Я в Лурьяне слыхал. Музыка!

Анфиса. Му-зы-ка... (Смеётся.)

Голос Маши. А музыка, точно алая бабочка, трепещет волшебными крылышками. Песня, словно луч солнечный, проникает в сумрачные души, пробуждая в них свет, вызывая радость... Думал ли Григ, что его будет слушать зачарованные звуками ненцы? Думали ли ненцы тогда, что через несколько лет музыка Грига в тайге и в тундре станет привычной?..

Такие вот Маши, сами лёгкие, беззащитные, как бабочки, бесстрашно прошли через тысячи рек и озёр, через вражду и оговор, принесли чистую душу свою людям...

Вот ненцы помаленьку собираются, шажок за шажком подходят к своим чумам. Бедные, запуганные, оглуплённые существа! Не духи, а великие души говорят с вами! Они повествуют вам о любви, о красоте мира, о бескрайности родины, которая много больше, чем ваш крохотный посёлок.

На крыльцо вышла Маша. В глаза ей ударило весёлое солнце. Маша заливисто, радостно засмеялась, закинула косу на спину.

Матвей. Она похожа на белочку.

Анфиса. Колдунья! Учи-тел-ка!

Появился Григорий.

Григорий (совсем уже осмелев). Я беру её в жёны. Так решено.

Матвей без робости подходит к крыльцу, на котором стоит улыбающаяся девушка, и сам улыбается. Улыбка его восторженна. Анфиса ревниво смотрит на него.

Анфиса (о муже и о Матвее). Вы как два сохатых во время гона.

Григорий. А тебя я убью. Или – Матвейке отдам. Зачем ты мне старая-то? Тебе уже двадцать пять зим. И ты рожаешь мёртвых детей.

Матвей вскакивает на крыльцо.

Маша. Пыдар тямдэ... хибяри нгаворота... (Улыбается, довольна тем, что хоть как-то может общаться с незнакомым человеком.)

Матвей (оторопев). Ругаешься как... нехорошо! (Укоризненно покачал головой.)

Маша. Ругаюсь? Неправда! Я сказала, что ты сильный, как лось. И, судя по глазам, наверно, добрый.

Матвей(угрюмо). Ты сказала, что я лягушка. И людоед. Я не лягушка и не людоед. Я Матвей, охотник.

Маша(увидав ухмыляющегося шамана). Зачем ты врал мне, Ефим? Зачем учил меня не тому?

Шаман достал из сумки какой-то гриб, похоже, мухомор, проглотил его и, ударив в бубен, закружился, завыл, выговаривая несвязные, нечленораздельные слова.

Матвей. Так это он тебя учил? (Смеётся.) Он научит.

Маша(Шаману). Как тебе не стыдно, Ефим?

Матвей. Он не слышит. Он перед камланием мухоморов наглотался и ошалел. (Решительно.) Я буду звать тебя белочкой.

Маша (строго, «учителъно»). Меня зовут Мария Васильевна Корикова.

Матвей. Мария Васильевна. Белочка.

Маша. Пойдём, Матвей. Ты мне поможешь. Столько времени зря потратила с этим прохвостом! (Указывает на беснующегося шамана). Он учил меня совсем не тем словам. Как по-вашему охотник?

Матвей. Ханёна. Нанём пэртя.

Маша. А лось? А добрый?

Матвей. Хабарта. Сава, Марья Васильевна, белочка.

Шаман, сорвав один из бубенцов, камлает.

Ты играла красивую музыку.

Маша. Правда? И ты её не боялся?

Матвей. Музыки разве боятся? Музыку слушают.

Маша. А они боялись.

Матвей. Сначала боялись, потом слушали. Видишь, Ефим сердится на них из-за этого. Бубенчик с себя сорвал. Хочет музыку заглушить. Дескать, духи так требуют.

Маша. А тебя духи не накажут?

Матвей. Духов нет. Так говорил один русский, конструктор из окружкома. Бога нет. Это Ефимко, брат мой, выдумывает.

Маша. Он твой брат?

Матвей. Мы от разных матерей. Отец один. Но я охотник. Он шаман.

Маша. Как интересно! Идём же! Ты расскажешь мне о себе, обо всём... Я ничего, ничегошеньки не знаю. Кроме того, что знаю. Попьём чаю. Потом поставим красивую музыку. И ты иди ко мне, Анфиса.

Григорий. Она не пойдёт. Я пойду.

Маша. Отчего же не пойдёт? Если я приглашаю? Иди, Анфиса. И ты тоже входи, Григорий. Всем места хватит.

Григорий с женой, Матвей и Маша входят в школу. Шаман неистовствует. Но в голосе его не только злобные, но и жалобные нотки.

Старики у костра.

Ефим. А ведь ты без забот со мной жил, Матвейка. И жил бы. Зачем тебе понадобились заботы? Ты мог бы стать хозяином больших стад. На тебя работали бы Гришка с Анфисой, Егорка, Микуль.

Матвей. Я не хотел быть хозяином.

Ефим. Ну да, так. Ты бы и не сумел быть хозяином. Ты дурак, как тысячи дураков. Отец тревожился за тебя. Он был умный, наш отец. «Ефим, – сказал он мне перед смертью, – выделишь ему чум, два чума и треть стада, если он станет умным». Ты умным не стал. Помнишь, как в стойбище приехал Петька Зырян? Я велел тебе угнать наше стадо к морю.

Матвей. Твоё стадо, Ефим.

Ефим. Там были и твои олени. Они могли стать твоими.

Матвей. Но стали колхозными. Потому что колхоз...

Ефим. Потому что колхоз – то же стадо. Ему нужен умный пастух, нужен хозяин. Ну-ка, скажи, Матвей, что сталось тогда с твоим колхозом?

Матвей. Он развалился.

Ефим. А что сталось с моим озером?

Матвей. Его захламили.

Ефим (убеждённо). Потому что колхоз – это стадо.

Матвей. Ты не всё знаешь, Ефим. Ты много не знаешь.

Ефим. Я всё знаю.

Матвей. Так думаешь ты сам.

Е ф и м. И другие так думал и.

Матвей. Пока ты был шаманом, они боялись тебя. Заклинаний твоих боялись. Их страх ты принимал за почитание.

Ефим. Страх – это порядок. Страх – бубен, который оглушает глупцов. Если их не запугивать – глупцы наглеют, берут верх и ведут не туда, куда следует. А я вёл дорогой верной. Я знал: вот этот рождён охотником. Он и будет охотником. Этот должен быть пастухом. Тот всех лучше ловит рыбу. Ему доверю своё озеро, когда придёт большой голод.

Матвей. Но ты не доверил.

Ефим. Озеро отнял твой колхоз... колхоз обидел меня. И я рассердился. Умный человек не должен сердиться. Подбрось ещё немного дровец. Я что-то стал мёрзнуть последнее время.

Матвей. Ты долго пробыл в лагере.

Ефим. Девятнадцать лет. Десять по приговору да девять сверх того – за побеги.

Матвей. И годы сказываются... старость. Раньше, бывало, наешься своих мухоморов и чуть ли не голый на ветру пляшешь.

Ефим(бодрясь). Я и теперь ещё в силе. Ты не знаешь меня, Матвей.

Матвей. Э, чего там! Порох подмок.

В школе.

Здесь собрание. Люди сидят на партах, на полу, стоят. И ещё много людей за дверью. Шаман говорит по-ненецки.

Шаман. Эта агитатка внесла смуту в нашу спокойную честную жизнь. (Маше.) Ты понимаешь? Я говорю, хорошо, что здесь появилась русская учительница.

Маша кивает. Матвей удивлённо косится на брата.

А скоро придут сюда люди с красными повязками. Они запретят вам иметь детей, пасти собственных оленей, есть мясо. Они запретят ловить рыбу, стрелять песцов и глухарей. Они посадят вас на деревянные скамейки и будут учить своим бессмысленным и пустым молитвам, которые сочинил один хитрый шаман, Ленин. (Маше.) Ты понимаешь? Я говорю, был на свете умный человек Ленин. Он сказал «Все равны».

Маша кивает.

Люди, учит в своих молитвах, берите жён у соседей, потому что все равны. Отнимайте оленей у хозяев, потому что все равны. Плюйте в воды священного озера, потому что ничего святого на земле нет.

Ропот.

Шаман. Кто посмеет это сделать, тот будет проклят мной навечно. Все дети его будут рождаться леммингами. Вся пища его превратится в мох. Из глаз будут расти мухоморы... Бойтесь проклятия, люди! Живите честно, как жили. Леса наши велики. Пастбища необозримы. Правда, год выдался неурожайный... мало зверя, мало птицы... потому, что пришли чужаки... Из-за них ушла из рек рыба... Уйдут они – река снова наполнится рыбой. Прибегут лемминги – за ними придёт песец. На стланиках будет полно шишек, а значит, и белок. Терпите пока. Я помогу вам. Я советовался с духами. Они сказали: «Можешь дать своим людям рыбы из священного озера». И я дам!

Пауза. Радостные голоса.

Этой агитатке не верьте. Она плохой человек. (Маше.) Я сказал, что завтра начнём отлов рыбы в священном озере.

Маша. Ты умно сказал, Ефим. Справедливо сказал. Шаман. Видишь, я всё им разрешаю. Всё, что для них полезно. Я забочусь об их благоденствии. Они бедны и неразумны. Но они мои дети.

Маша. Скажи им, пусть ведут детей в школу. Скоро начнутся занятия.

Шаман. Агитатка велит вам привести в этот чум свих детей. Не ведите. Она свяжет их арканом, острижёт наголо и заставит есть мыло.

Возмущённый ропот. Люди вдруг поднимаются и уходят.

Маша. Что они? Почему ушли? Я хотела рассказать им о Ленине. Шаман. У тебя ещё есть время. Ведь ты надолго здесь поселилась?

Маша. Пока не научу людей грамоте. Пока они не поймут, что такое социализм.

Шаман. О, значит, надолго. Потому что люди никогда этого не поймут. Я шаман, и то не понимаю. Зачем нужен какой-то социализм, когда человеку и без его хорошо? Ведь главное, чтобы человеку было хорошо. А ему хорошо, когда сытно, когда удачна охота, здоровы дети, когда в чуме горит огонь. Будут шкурки, будет мясо. Наловим рыбы в священном озере – сдадим казне.

Маша. Казне, то есть государству. Государство произведёт с вами справедливый социалистический обмен. Понятно? Другое государство вас обмануло бы... А наше печётся о своих людях.

Шаман (иронически). Да-да. Оно печётся.

Маша. Оно даст вам за шкурки ружья, патроны, муку, мясо, чай... Оно будет учить бесплатно ваших детей, лечить больных. Дома вам построят.

Шаман. К чему нам дома? Мы в чумах привыкли. И школы твои не нужны. Но довольно. Я не привык спорить с людьми. Особенно с женщинами. Я шаман. И люди понимают меня с первого слова. Люди слушают меня. Потому что слова мои необходимы им. (Матвею.) Я ухожу. Ты со мной. (Поднимается, Матвей тоже.)

Маша. Матвей, ты вернёшься? Пожалуйста, вернись.

Матвей. Я вернусь. (Уходит).

На улице Шаман, Матвей.

Шаман. Не связывайся с ней.

Матвей(насмешливо). Мне не велят твои духи?

Шаман. Тебе не велю я.

Матей. Зачем ты врал учительнице? И людям врал?

Шаман. Моя ложь была вынужденной. Я врал во имя спокойствия людей.

Матвей. Тебе велели твои духи?

Шаман(сурово). Духи сказали мне – сюда скоро приедет Петька Зырян. Помнишь того нищего рыбака? Отец ещё выиграл его в карты.

Матвей. Приедет... зачем?

Шаман. Чтобы отобрать в колхоз наших оленей. Чтобы стать нашим бригадиром. Он отберёт и твоих оленей, Матвей. Угони их подальше к морю.

Матвей. Я не погоню твоих оленей.

Шаман. Олени наши общие, Матвей. Ты получишь свою долю, когда здесь всё успокоится. А пока нам лучше держать оленей вместе.

Матвей. Я не погоню твоих оленей.

Шаман. Тогда ты не получишь свою долю.

Матвей. Я охотник.

Шаман. Охотнику разве не нужна упряжка?

Матвей. У меня есть.

Шаман. Нет. Пока ты болел, я принёс твоих оленей в жертву. Я хотел, чтоб ты поскорей выздоровел.

Матвей. Я не просил тебя об этом.

Шаман. Меня не надо просить. Я брат твой старший, заботливый брат. И я принёс их в жертву.

Матвей. Ты просто жулик. Хитрый и ловкий жулик.

Шаман. Ружьё у тебя тоже моё. Оставишь его в моём чуме. Или погонишь оленей. Тогда я дам тебе две упряжки и второе ружьё. Дам собак, дам зарядов. Спирту дам, сколько хочешь. Но к этой агитатке ты больше не пойдёшь.

Матвей. Я мужчина. И я сам знаю, куда и к кому мне ходить (Оттолкнув шамана, идёт в школу.)

Шаман. Ты пожалеешь об этом, Матвейка. Со мной нельзя ссориться. Ты пожалеешь.

Матвей захлопнул за собой дверь.

Время смут, время раздоров. (С болью.) Я хочу мира на земле! Я хочу мира... Но как поселить покой в души людей? (Вскидывает руки, падает на колени.)

Старики у костра.

Ефим. Всё началось с этой девчонки. Пришла она – ушёл покой. Навсегда ушёл из нашего стойбища.

Матвей(нежно). А ведь она маленькая была. Юркая, как белочка.

Ефим. Агитатка.

Матвей. Я называл её белочкой.

Ефим. Ты при ней становился похож на тайменя, изливающего свои молоки.

Матвей. Рядом с ней всё время было то холодно, то жарко. А в лесу я видел её перед своими глазами. Иду, бывало, с охоты, всё возле школы пройти норовлю. Выскочит Маша на крылечко, руку протянет. У-узенькая такая ладошка, с ножны охотничьего ножа. В руки взять её боязно, не то что пожать. Осмеливаюсь, беру. А сам глаза отвожу в сторону.

Ефим. Таймень в пору икромёта.

У школы Маша, Матвей возвращаются из лесу с мешком орехов.

Маша. Ань торово, Матвей! Нынче много орехов, правда?

Матвей. Да, много. Орехов много.

Маша. Ты насобирал уже пять мешков.

Матвей. Это тебе. (Ставит свой мешок.) Все белки любят орехи.

Маша(С притворной строгостью.) Почему ты зовёшь меня белкой?

Матвей. Потому что зову. (Помедлив.) Потому что ты маленькая и пушистая. Все белки любят орехи.

Маша(смеётся). Все белки любят орехи. Неужели я и вправду похожа на белку? Нет, правда, похожа?

Матвей. Чистая правда.

Маша. Ты превосходно говоришь по-русски. А я уже нормально по-вашему говорю? Хой ниня пирця пя вадедесава. Понятно?

Матвей. На холме растёт высокое дерево. Понятно.

Маша. Матвей нянданя нюдако нганоханмингаха. На маленькой лодке плывут Матвей и его брат. Правильно?

Матвей (насупившись). Неправильно. Мы с братом плывём на разных лодках. Ты быстро освоила наш язык. И всё же, когда будешь говорить с детьми, зови меня, а не Ефима.

Маша. Договорились. Но почему ты всё время пугаешь меня Ефимом? Он совсем не такой уж страшный. Временами мне даже жалко его.

Матвей. А мне тебя жалко. Ты ничего не понимаешь...

Маша. Ты невежлив со мной, Матвей. Я учительница (Смеётся.) Какой ужас! Завтра начнутся занятия. Представляешь? Уже завтра! Бо-оююсь!

Матвей. А Ефим не боится. Он никогда и ничего не боится. Но учит, и его слушают. Но с тех пор, как появилась здесь ты, слушают меньше.

Маша. Настанет день – и совсем перестанут слушать. (Тихо, смущённо.) Матвей, ты говоришь со мной... и никогда в глаза мне не смотришь. Почему?

Матвей. Потому что потом... в лесу... из-за каждого куста много твоих глаз. И все смеются.

Маша(тихо). Как интересно. (Теперь и она отводит глаза.) Матвей, а что говорят люди о том, что я плавала в Лурьян?

Матвей. Хорошо говорят. Ты привезла много муки, чаю, ружей, зарядов. И мне ружьё привезла. (Усмехнулся.) Ефим снял с обруча ещё один бубенчик.

Маша. О, скоро он останется совсем без бубенчиков. Он, как и все люди нашего стойбища, будет охотиться или пасти колхозных оленей.

Матвей. У него есть свои.

Маша. Они станут колхозными. Это хорошо, что ты не угнал их к морю.

Матвей. Могут угнать другие.

Маша. А мы не дадим. Что, в самом деле! Вокруг колхозы, вокруг социализм, а тут какая-то допотопная частная собственность!

Шаг назад, понимаешь! Мы вперёд должны двигаться! Песню такую знаешь? «Наш паровоз, вперёд лети! В коммуне остановка...»

Матвей. Веселая песня. Но та лучше.

Маша. Та, это которая?

Матвей (насвистав). Вот эта.

Маша. А, да, чудесная. Я тоже от неё без ума. (Напела «Песню Сольвейг».)

Матвей (указывая на холщовый рулончик в её руках). Что это?

Маша. Это? Да так, чепуха. Что-то вроде пейзажа... ну, картины, понимаешь? Точнее, картинки. (Смеётся.) Видишь, какая я несерьёзная? Завтра занятия, а я рисую, вместо того чтоб готовиться к ним.

Матвей(рассматривая пейзаж). Я тоже так умею.

Маша. Правда? Ну покажи.

Матвей. Только я рисую на снегу, на бересте. Снег растаял. Береста сгорела. Как же я тебе покажу?

Маша. Жаль. Разве можно так обращаться со своими рисунками?

Матвей. Я охотник. Не могу же я таскать с собой лишний груз.

Маша. Пожалуйста, нарисуй мне что-нибудь.

Матвей. Сейчас. Вот только срежу бересту.

Маша. Попробуй на бумаге. Вот карандаш.

Матвей. На бумаге я не рисовал.

Маша. Это всё равно, что углём на бересте. Не робей, пробуй.

Матвей(взяв мягкий карандаш, проводит один робкий штрих, другой). Бумага такая белая, ровно снег. Только следы на снегу тают, а здесь нет. Что нарисовать тебе?

Маша. Что хочешь. Охоту, например. Это тебе всего ближе.

Матвей. Охота разная бывает. На песца, на лисицу, на соболя, на белку. На ленных гусей или на куропаток. С ружьём, с силком, с капканом. Охота разная бывает.

Маша. Всё равно на кого. На лису, пожалуй. Вот именно: на лису.

Матвей(рисует). Можно и на лису. Лиса повадками похожа на моего брата... Вот нарта... Вот я на нарте. Вот олени... Распадок. И во-он лисица... Сейчас я выстрелю прямо с нарты. Лисью шкуру отдам тебе.

Маша. Спасибо, Матвей. Но лучше не стреляй... пока. (Заглядывает из-за его спины.) Как здорово! Даже не верится, что можно рисовать так быстро и так хорошо.

Матвей. Я всегда рисую быстро. Потому что всё меняется. Горы голубые, а потом вдруг – зелёные или синие... Лес тоже: то золотой, то чёрный или белый. Надо успевать. Иногда я долго рисую: день, два. А береста сгорает быстро. И снег тает быстро. Вместе с рисунками.

Маша (огорчившись). А я воображала, что чуть ли не художница. По сравнению с тобой я просто бездарна. Нет, мне не стоит браться за кисть. (Убежала в школу и тотчас вернулась оттуда с красками, с этюдником.) Это тебе, Матвей. Бери, рисуй. Может, станешь большим художником. Ты должен стать им, Матвей. Поедешь когда-нибудь в город, будешь учиться рисовать.

Матвей. Зачем? Я умею. Сама же сказала, что умею.

Маша. Умеешь. Но есть люди, которые делают это лучше тебя. Вот ты охотник. Умелый охотник. И тебе обидно, когда кто-то добывает белок или соболя больше, чем ты. Верно?

Матвей. Больше, чем я, не добывает никто.

Маша. Вот и рисовать научись так, чтобы никто... понимаешь? – никто не мог нарисовать тайгу и эти горы лучше тебя.

Матвей. Лучше меня никто в стойбище не рисует. Я первый.

Маша. А там, далеко, в Тюмени или в Москве... там есть люди, которые рисуют лучше тебя.

Матвей. Это плохо. (Поразмыслив.) Как же я поеду туда? Там нет ни гор, ни тайги, ни тундры... Там и тебя не будет, белочка, нет, я не поеду.

Маша. Но ты же вернёшься, Матвей. Выучишься и вернёшься.

Матвей. А ты не уедешь отсюда?

Маша. Нет. (Твёрдо.) Нет, теперь я знаю, что не уеду.

Матвей. Ладно. Посылай. Я согласен.

Маша. Обязательно пошлю. Завтра же напишу в окружком и попрошу у них направление для тебя. А пока помоги мне, Матвей. Я ничего не смогу без твоей помощи.

Матвей. Говори. Я всё сделаю.

Маша. В наших чумах много грязи. Люди неопрятны, немыты. Едят что попало. Нужно приучить их к горячей пище, к чистоте, к зубному порошку...

Матвей(морщась). К порошку? Я ел его в больнице. Не знал, что им чистят зубы.

Маша. Теперь знаешь, и ты для меня просто незаменимый человек. С кого же мы начнём, Матвей?

Матвей. Давай хоть с Анфисы. Она сделает всё, что я ей велю. (Ведёт её к чуму Салиндеров.)

В чуме.

Анфиса вышивает лягушку (национальная женская одежда).

Увидав Матвея, радостно вскочила.

Анфиса (воркующе). Матвей-я! Ой, как давно не бывал! (Увидав Машу за его спиной, вытолкнула, задёрнула нюк – входное отверстие).

Матвей (отдёрнув полог, впустил девушку в чум). Кипяток есть, Анфиса?

Анфиса. Хочешь чаю, Матвей-я?

Матвей. Не-ет. Голова зубит шибко. Надо помыть голову.

Анфиса. Кипятку нет. Только чай. Заварила недавно.

Матвей. Можно и чаем. Ещё лучше. (Оглядывает жилище Салиндеров.) Как тут грязно у вас! Будто в загоне.

Анфиса. Всегда так было. Только раньше ты этого не замечал.

Матвей. То раньше, а то теперь. (Начинает прибирать.)

Анфиса (наливает воду в тазик). Ой, Матвейка! Не надо! Я со стыда умру! Разве мужское это дело? Сядь, сама приберу.

Маша. Вы наливайте, Анфиса. Уборкой я займусь. Веничка у вас не найдётся?

Анфиса. Веничка? Кто такой веничек?

Маша. Ну, метёлка... из берёзовых веток.

Анфиса. Веток в лесу полно. Зачем ветки в чуме, когда их в лесу полно?

Маша (выходит, вскоре возвращается с пучком лиственных веток). Можно в конце концов и этими. (Метёт.)

Матвей(намыливает голову). Сава! Ах, сава, Анфиса!

Анфиса(озабоченно). Не студёно голове, Матвей-я?

Матвей. Голова моя радуется.

Анфиса. Пускай и моя порадуется вместе с твоей. (Окунает голову в тот же таз.)

Маша. Вы намыльте волосы-то, намыльте! (Помогает ей.)

Анфиса(сердится). Не тронь. Ты чужая. Не тронь! Матвейка намылит.

Матвей(ворчливо). Я бы шею тебе намылил... Зачем Марью Васильевну обижаешь?

Анфиса(испуганно). Не буду, Матвей-я. Если не хочешь, сама намылю.

Матвей (намыливая ей голову). Так-то лучше. Мой давай. Смывай мыло. Всех леммингов в волосах выводи. (Помогает. Сам же, закончив мыть голову, садится на шкуры и надевает на мокрую голову капюшон.)

Маша. Капюшон-то на мокрую голову разве можно? Просуши её сначала. Или – ещё лучше – вытри.

Матвей(вытерев волосы рукавом малицы). Я всё правильно сделал, Мария Васильевна?

Маша. Всё правильно, молодец! Дай-ка я тебя причешу. (Причёсывает.)

Матвей чуть ли не мурлычет от её прикосновения.

У тебя удивительные волосы!

Анфиса. Не трогай! Я сама буду расчёсывать его удивительные волосы. (Отнимает у Маши гребёнку, причёсывает обратной стороной.)

Матвей. Не так, нельма!

Анфиса. Вот уж и нельма. А раньше другие слова говорил. Раньше любил меня шибко. Разве кровь во мне рыбья? Тебе ли не знать, Матвей?

Маша. Не обижайтесь на него, Анфиса. Мужчины все грубияны. (Отводит взгляд в сторону.) Теперь ты её причеши, Матвей.

Матвей. Я лучше тебя причешу. Ведь ты тоже будешь мыть голову?

Маша. Я мыла утром. Но если хочешь...

Матвей. Хочу. Мой.

Маша (наливает кипятку, расплетает волосы). Мои лохмы промыть не просто.

Матвей. У тебя красивые лохмы.

Маша (смеётся, подняв намыленную голову). Эти лохмы называются косами.

Матвей. Всё равно красивые. И сама ты красивая. И лохмы-косы красивые.

Анфиса. А у меня некрасивые, Матвей-я?

Матвей. А у тебя нет кос, Анфиса. И лохмы твои короткие и чёрные, как у меня.

Анфиса (улучив момент, берёт острый нож и, подкравшись к Маше, отхватывает ей косу). Вот! Теперь и у неё нет. И она некрасивая. А эту я себе пристегну.

Матвей. Что ты натворила, гусыня?

Анфиса. Зачем прилип к ней глазами? На меня совсем не смотришь!

Матвей. Дай сюда лохму-косу!

Анфиса (отскочила). Убей – не отдам! Пристегну – на меня смотреть будешь. (И в самом деле, отойдя ещё дальше, пристегнула светлую Машину косу к чёрным своим густющим волосам.)

Маша(расстроенная, чуть не плачет. Но, набравшись мужества, улыбнулась дрожащими губами, отстригла вторую косу). Возьми и эту на память. Ты права, с косами ты ещё лучше. А у меня новые отрастут.

Матвей. Нет, эту я себе возьму.

Однако Анфиса его определила.

Анфиса. Моя-я!

На улице.

Здесь шаман и Григорий.

Шаман. Выпить хочешь, Гришка?

Григорий. О, хочу! Забыться хочу. Душа болит. Мой Мирцэ, ветерок мой вчерашний!

Шаман. Всё по оленям убиваешься?

Григорий. До конца дней убиваться буду. Мирцэ один такой был... Рога как лес, глаза как звёзды. О мой Мирцэ, цветок таёжный! Он мчал меня быстрее ветра, он спал со мною в холодных сугробах, он плодил мне маленьких олешков... Мирцэ, Мирцэ! Где винка?

Шаман. Подожди. Сперва о деле. Потом получишь винка. Много винка, Григорий. И упряжку получишь. У меня есть один олень. Он лучше твоего Мирцэ. И бегает быстрее его.

Григорий. Быстрей Мирцэ только мысль. Он сдох, и душа моя сдохла. Говори твоё дело, Ефим. И давай скорей винка. Только не обмани.

Шаман. Здесь будет колхоз, Григорий. Он хочет забрать моё стадо. Ты угонишь стадо в тундру, к самой Байдарацкой губе. Выберешь для упряжки любых оленей. Они заменят тебе Мирцэ.

Григорий. У тебя есть брат. Он опытный пастух. Почему его не попросишь?

Шаман. Мой брат перестал быть братом. Духи отвергли его. Духи сказали: «Твоим братом станет Григорий Салиндер. Отдай ему Матвейкиных оленей. Напои его винкой. Он будет слушаться тебя. А если предаст, мы поразим его чумой».

Григорий. О! Они так сказали?

Шаман. Да, так. И ещё сказали, что на том свете твоя душа превратится за ослушание в водяную крысу. И будет вечно жить в гнилой болотной воде. Не отступи от своего слова, Григорий!

Григорий. Не отступлю. Давай винка.

Шаман (налив ему стаканчик). Подчинись. Потом я привезу к тебе в стадо целое ведро, два ведра спирта.

Григорий. Ты правда отдашь мне оленей?

Шаман. Я сказал. Я забочусь о своих людях. Ты мой человек.

Григорий. Я твой. И Анфиса твоя. Она тоже погонит со мной оленей.

Шаман. Нет, Анфису оставь здесь. Пускай нянчит твоего сына.

Григорий. Сын привык. Он родился в пути, под снегом.

Шаман. Всё равно оставь. Так будет лучше.

Григорий. Она может сойтись с твоим братом.

Шаман. Этого не случится. Мой брат присох к агитатке.

Григорий. И я к ней присох. Я хочу взять её в жёны.

Шаман. Тебе не позволит Советская власть.

Григорий. Разве я не в состоянии прокормить двух жён?

Шаман. Эта власть запрещает многожёнство. Она разрешает всякие другие грехи: неверие, блуд. А множество запрещает.

Григорий. Я не признаю такую власть.

Шаман. Власть в твоём признании не нуждается. Власть должна сама себя хвалить. А других подчиняет. На то она и власть. А я не запрещаю тебе жить по обычаям наших предков. Если ты можешь иметь двух жён – имей.

Григорий. Значит, агитатка будет моей женой?

Шаман. Возьми её – будет.

Григорий. О Ефим! Ты великий Шаман!

Шаман. Увези её в тундру и там женись. Только без свидётелей увези.

Григорий. Так ладно. Я увезу. Налей ещё один стаканчик.

Шаман. Ты опьянеешь. Потеряешь стадо и учительницу.

Григорий. Я не опьянею. Во мне проснулась медвежья сила.

Шаман наливает. Григорий пьёт, уходит.

Старики у костра.

Матвей. Ты ловко плёл свои сети! Если бы я знал об этом в ту пору!

Ефим. Ты и теперь не знаешь, какие сети плетут против тебя твои правители.

Матвей. Они не плетут. Они действуют в моих интересах.

Ефим (усмехнувшись). Я тоже говорил такие слова. Я говорил даже лучше. Но я был с моим народом. Твои правители разве с тобой? Видел ты их около себя хоть раз? А меня видели все. Я жил и позволял жить другим. Я не отнимал чужое имущество, не стравливал отца с сыном, брата с братом.

Матвей. Ты был справедлив, пока тебя не трогали. А в тот день, когда вернулось твоё стадо...

Ефим. Агитатка замахнулась на мою собственность.

Матвей. Не забывай: треть оленей была моя.

Ефим. Нет! Потому что ты отступил от отцовских обычаев. Ты мыл голову.

Матвей. И ты мыл.

Ефим. Ел пищу, приготовленную её руками.

Матвей. И ты ел.

Ефим. Жалел её. А жила она сначала со мной, потом с Гришкой.

Матвей. Лжёшь, пёс!

Ефим. От пса слышу.

В школе.

Снова звучит тема «Песни Сольвейг». Маша сидит за столом, пишет. Перед ней настольная лампа.

Маша(тихо). Мамочка! Вот я и выбрала часок, чтобы написать тебе снова. Подробного письма не получится. Времени маловато. Надо и учебники детишкам составить, и побеседовать с родителями, которые сами до смешного наивны. Многие из них не желают отдавать детей в школу. Но зато охотно учатся некоторые взрослые. И вот я воюю. Война идёт с переменным успехом, хотя чаще всего победы одерживаю я. Только за одержанные победы я не вешаю на себя бубенчики, как один здешний шаман. Он хитрый и честолюбивый человек. Сам себя награждает. Но этому теперь никто не удивляется. (Помолчав.) Я сказала – победа, мама. Какой высокий стиль! Меня быт задавил. Да, да. Быт. Но и это по-настоящему интересно. Потому что быт, оказывается, тоже борьба. Борьба с темнотой, с глупостью, со вшами, с клеветой и недоверием. Да вот тебе забавный факт из моей школьной практики. Бумаги нет, учебников мало. Сама размножаю буквари на бумажных обоях. Из них же и тетради сшиваю. Вот если б хоть один мой букварь дожил, ну скажем, до семидесятого года, он бы ужасно позабавил наших потомков. Кто поверит, что всего лишь за сорок лет до них в тайге некая Мария Васильевна Корикова учила ребятишек по таким книжкам? (Задумалась.) В часы досуга я, как и все, мечтаю о красивой, необыкновенной жизни, а сама вбиваю людям в головы банальную истину: ученье – свет. Но ведь и это кому-то нужно делать, мама. Не скрою, мне тоже хочется спеть свою лебединую песню, но тем, кто не знает наших условий, слова этой песни, вероятно, покажутся смешными. Очень возможно, мама, что я вообще не смогу её успеть. Это ничего, что мир не услышит моей песни... Песен и так достаточно... И лучшая из них – «Песня Сольвейг». Ой, я сбилась!.. Я же совсем не о том, мама. И всё же поставь эту пластинку, родная моя. И сядь к граммофону. Мы будем слушать её вместе. Я здесь, ты там... Я вижу, ты достаёшь из сундука детские мои локоны, ведь ты всё ещё бережёшь их, а я уж давно взрослая восемнадцатилетняя девка. Вот и косы уже остригла и подарила одной здешней моднице. Они мне мешали. Прости, что не выслала тебе. Была вынуждена отдать. Это мой, знаешь ли, политический ход. И, кажется, выигрышный...

В школу выставив окно, забрался Григорий.

Маша почувствовала за спиной его взгляд, оглянулась.

Григорий?! Как ты сюда попал? Дверь на запоре.

Григорий(пьян и потому развязен). Прошёл через стену.

Маша. Ну что ж, садись. Гостем будешь. Чаю хочешь?

Григорий. Только чаю? Эт-то мало. (Смеётся.) Ты мыла голову Матвейке. Теперь мне будешь мыть. С этого часа я твой муж.

Маша(тая свой испуг). По нашим законам тот, кто хочет стать мужем, приходит к девушке и признаётся: «Я тебя люблю».

Григорий. Я пришёл. И я говорю: люблю. Тут вот костёр горит. (Стукнул себя по груди.) Жжёт шибко.

Маша. Но прежде он должен узнать: любит ли его девушка.

Григорий. Это по вашим законам. Я ваших законов не признаю. Я мужчина. И я захотел тебя. Всё.

Маша. Ты очень решительный человек. Но у русских так не делается.

Григорий. Я решительный. И я решил. Меня не интересуют русские люди. Меня интересуешь ты.

Маша. Допустим. Но ведь ты женат.

Григорий. Это легко уладить. Убью Анфиску – буду холост. Или отдам за Матвейку. Она мне больше не нужна.

Маша. Анфиса – красивая женщина. И совсем ещё молодая.

Григорий. Ты красивее. И моложе. Ты мне подходишь.

Маша. Но ты мне не подходишь, Григорий.

Григорий. Говорю с тобой долго. С женщиной долго говорить нельзя. (Хватает Машу.)

Маша сопротивляется, но силы неравны. Скрутив девушку, Григорий выносит её из школы. Мелодия, всё время тихо звучавшая, обрывается. Слышно, как на улице заскрипели нарты, затопотали олени. Григорий торжествующе воскликнул: «Э, мой Мирцэ! Живём!».

В дальнем чуме кричит роженица, за которой некому присмотреть.

Анфиса у себя примеряет Машины косы. Её чёрные волосы разительно не соответствуют светлым косам. И, тем не менее, в особо важных случаях, а более всего чтобы понравиться Матвею, Анфиса будет надевать их.

Входит шаман.

Шаман. Тоскуешь, Анфиса?

Анфиса. Матвейку хочу. Жить не могу без Матвейки! Глаза спичками распялены.

Шаман. А он и не смотрит на тебя.

Анфиса (сокрушённо). Он на другую смотрит, на учителку. Ненавижу её!

Шаман. И Григорий сердцем к ней прикипел. (Сам вздохнул.)

Анфиса. Григорий – пусть, не жалко. Матвейку жалко. Матвейку никому не отдам. (С мольбой.) Ты умный, Ефим, советуй, как быть мне.

Шаман. Сама думай. Бабий век доживаешь.

Анфиса. Не думается мне. В голове такой буран... темно и больно. И – тут больно. (Тронула грудь.)

Шаман. Одурманила вас агитатка. А всё оттого, что слушать меня перестали. Я разве зла вам желал? Вы дети мои неразумные.

Анфиса. Говори, Ефим, говори. Я дикая сейчас, как важенка, которую оводы жалят. У меня внутри оводы.

Шаман (ехидно посмеиваясь). Григорий-то... видела? У агитатки ночевал. Потом увёз её куда-то.

Анфиса. Григорий? Да что она, ненасытная, что ли? Вот и ты вижу, вздыхаешь...

Шаман. Я о вас вздыхаю, Анфиса, о детях моих... Гришка жениться на ней хочет. Тебя убьёт, однако, если женится.

Анфиса. А может, Матвейке отдаст?

Шаман. Не-ет, Анфиса. Матвейка тоже учителке нужен.

Анфиса. Сам говорил, что их законами это запрещено.

Шаман. Законами запрещено. Но пока законы дремлют, беззаконие торжествует. Живут без разбору, кто с кем хочет. Социализм называется. Дети общие, мужья общие.

Из дальнего чума крик.

Анфиса (вслушиваясь). Бедная Катерина! Никак ребёнка поймать не может*. Я вот только поднатужусь – он тут и выпадет. Успевай лови.

Шаман. Роды, однако, удачные будут. Я спрашивал духов.

Анфиса. Спроси их: кому Матвейка достанется?

Шаман. И это спрашивал: агитатке, если не выгнать её отсюда.

Анфиса. А как выгнать? Добром она не уедет. Сказывай, Ефим, как выжить её из стойбища?

Шаман. Тут ничего советовать не стану. Сама думай. Не додумаешься – могу с духами свести. Не боишься?

Анфиса. Хоть с кем своди. Лишь бы Матвейка мне достался.

Шаман. Судьбы людей в руках бога. Я лишь истолковываю его волю.

Анфиса. Тогда сведи меня с богом! Может, про Матвейку что скажет.

Шаман. Ишь чего захотела – с богом! С нечистыми духами – могу. Они тоже всё знают. Всё вперёд видят. У них глаз зоркий. Давай выпей это снадобье.

Анфиса. А я не умру? Матвейка тут без меня не останется?

Шаман. Я перед камланием каждый раз пью – жив. Пожалуй, и ты не умрёшь. А если умрёшь – на том свете встретишься со своим Матвейкой.

Анфиса. Я на этом хочу. Тот свет велик и тёмен: может, пути разойдутся. Давай твоё снадобье, хитрый шаман!

Шаман. Смотри, Анфиса, не пожалей! Непосвящённым нельзя его принимать. Духи с меня спросить могут. Чтобы оправдаться перед ними, ты должна что-то совершить.

Анфиса. Что скажешь, то и совершу. Не испытывай меня – душа пенится.

Шаман (налил из фляжки, висящей на поясе, раствор мухомора на спирту). Пей и гляди вокруг во все глаза. Да уши раскрой пошире, когда души начнут советовать.

Анфиса(выпила). Ничего не вижу. И голосов не слышу.

Шаман. Увидишь. Услышишь. Они пока присматриваются к тебе.

Анфиса. Может, ещё выпить? Давай, Ефим! Твоё снадобье на спирт похоже.

Шаман. Ты тоже на агитатку похожа, две ноги, две руки, голова с длинными волосами, а не агитатка. А то бы Матвей вокруг тебя следы плёл. И Гришка в тайгу умыкнул тебя бы.

Анфиса. Ох, не меня, не меня!

Шаман. Ну, теперь что-нибудь видишь?

Анфиса. Круги, кольца... красные, синие, жёлтые... будто снега играют... при ярком солнце... Ох, глазам больно!

Шаман. А пятнышко тёмное на белом снегу видишь? Это олени по тундре мчатся. Это Гришка увозит с собой учителку.

Анфиса. Он увозит, увозит! (Захлопала в ладоши.) Может, он насовсем её увозит?

Шаман. Об этом сама спросишь духов. А вон Матвейка идёт по лесу. Голова опущена. Слёзы льются. Матвейка плачет по агитатке.

Анфиса. Я вижу его. (Нежно.) Матвей-а! Сладкий Матвей-а! Молодой Матвей-а! (Тянет к видению руки. Руки её натыкаются на шкуры чума.)

Шаман. Тебе не достать его... нюки мешают. И стены мешают. Вон те деревянные стены. (Указывает на школу.) Выпей-ка ещё моего снадобья.

Анфиса(выпив и совершенно одурев). Убрать нюки... стены убрать! Возьму уберу... вот так, вот так... своими руками.

Шаман(нагнетая страх). Ты видишь? Дух чёрный, огромный, грозный? Хмурится он. Видишь духа?

Анфиса(лунатически повторяя). Дух грозный... Хмурится... Вижу.

Шаман. Слушай его. Слушай внимательно. Он тобой недоволен. (Изменив голос.) Огонь... огонь бессмертный всё может. Шаман, зачем ты привёл ко мне эту распатланную бабу? Ты совершил великий грех! Пусть она искупит твой грех, осветив огнём мрак ночи, или вы погибнете оба. Пусть сама огнём очистится. (Своим голосом.) Прости меня, дух ночи! Прости, я хотел ей добра.

Анфиса. Я слышу тебя, дух ночи. Я искуплю его вину. Я очищусь... я совершу...

Шаман (изменил голос). Ты верно решила, женщина! (Своим голосом.) Что поведал тебе дух ночи?

Анфиса (в полубреду). Он поведал... он велел... Где спички? Хочу огня.

Шаман подсовывает ей спички и выталкивает на улицу. Затем, проследив за ней, сам напивается зелья и долго смотрит на маленькое золотое пятнышко, возникшее подле школы, и начинает камлать. Тело его извивается всё быстрей, быстрей. Руки пока ещё спокойны. Но вот руки взвились, как чайки. Колотушкой встревожил бубен, топнул ногою, снова воздел руки, закружился, забил в бубен, невнятно запел.

А там, на фоне огня, возникла чёрная женщина с золотыми косами. Безумная от вина. Она закричала: «Э-э, Матвей-а! Мой Матвей-а! Теперь ты мой!».

Шаман.

Я их одолею. Я спасу людей от безверия. Я спасу моих людей...

Далее слова его становятся бессвязными, всё чаще слышится «Уй-о! Уй-о!». Шаман кружится всё быстрее, всё яростнее колотит в бубен.

Люди из мрака, леденея от ужаса, смотрят на его невероятные выверты. Двое-трое падают на колени, судорожно подёргиваются, затем начинают повторять, веруя: «Он одолеет, он спасёт...».

А там, у огня, беснуется плоть. Женщина беснуется. Рычит бубен. Огонь пожирает школу. Из темноты появляется Матвей. Увидев горящую школу, кидается внутрь.

Анфиса (тянет к нему руки). О Матвейка! Мой Матвейка! Никому не отдам!

Голос Матвея (из школы). Марья Васильевна! Белочка! Марья Васильевна! Белочка! (Вскоре он выходит оттуда, в руках патефон.)

Безучастные люди толпятся подле шамана, закончившего своё камлание.

Матвей(Анфисе). Где Маша?

Анфиса(торжествующе). Мой! Так духи сказали.

Матвей(спрашивает первого попавшего под руку. Тот дёргается на земле). Маша где? (Другого спрашивает, третьего).

Шаман(в последний раз ударив в бубен). Уй-о! Растают идолы с ледяными глазами! Уй-о! Верьте мне, люди!

Матвей(хватает Шамана за горло). Где Маша?

Шаман, отдавший все силы камланию, рухнул наземь, даже не пытаясь сопротивляться. Люди, напуганные тем, что Матвей покусился на святого человека, недовольно ворчат. Впрочем, многие в таком же исступлении, как и их вождь. Одурели от слов.

Старики у костра. Костёр догорает.

Пламя над школой всё сильней. В дальнем чуме раздался крик. Молчание. Потом плач. Новый человек родился – его крестили огнём.

Ефим(у костра). Катерина-то парня родила. Я не обманул тогда: она родила парня.

Шаман поднимается и вешает себе на обруч бубенчик.

Матвей(подбегая к старикам). Спасите Машу! Спасите мне Машу!

Ефим(у костра). Э, парень, это ты должен был спасать! За то время ты в ответе!

Кричит ребёнок.

Матвей(у костра). Ответ – только слова. Только слова. А время – жизнь, жизнь... проходящая и вновь нарождающаяся жизнь.

Анфиса, размахивая отстегнувшимися косами, пьяно, бессмысленно смеётся.

Среди хаоса звуков криков, среди огня и страха вдруг родилась прекрасная, словно незапятнанной совестью омытая мелодия – «Песня Сольвейг».

Занавес

Действие второе

Старики у костра.

Матвей. Смелая она была, хоть и маленькая. Да и не проста.

Ефим. Как ещё хитра-то! Я и то сразу не распознал. (Однако злобы в его голосе нет, всего лишь констанция факта.) А если бы распознал, всё по-другому могло обернуться.

Матвей. По-другому не могло. Время не остановишь. В чрево матери младенца не спрячешь.

Ефим. А задушить его можно. В тюрьме думал много. И читать приходилось. Читал, примеру, как в одной стране негодных ребятишек со скалы в море сбрасывали.

Матвей. Если так, то раньше других тебя следовало бы сбросить. Ты много людям вредил.

Ефим. Как знать: я им или они мне.

Матвей. Больше ты им. Вот только власть наша развернуться тебе не дела.

Ефим. А думаешь, худо я жил? Умный человек при любой власти сможет устроиться. Да и много ли мне надо? Какую-то малость. И эту малость я всегда получал.

Матвей (потрогав ружьё). И сейчас получишь. Жаль, что поздно. В тот год ещё следовало посчитаться. Да закон тебя уберёг.

Ефим. В тот год, в тот год... Как далеко то время! Жили тихо, спокойно. И вдруг началось...

Матвей. Началось-то раньше. Тебе ли не знать, когда началось?!

Ефим. Э, чего там! Нас революция-то стороной обошла. А вот в том году... Как раз Петька Рочев приехал... а всем заворачивала твоя агитатка.

Матвей. Смелая она была, хоть и маленькая.

Ефим. И хитрущая! Гришку Салиндера вокруг пальца обвела. Ты, говорит, костёр разожги. Он и попался...

Григорий, отодвинув стариков, раздувает их почти погасший костёр.

Маша, связанная, сидит на нарте.

Маша (с вызовом). А ведь ты боишься меня, Григорий!

Григорий. Бояться девки! Х-хэ! Кому говоришь?

Маша. Тебе и говорю: боишься. А то хоть бы руки развязал.

Григорий. Эт-то можно. Забыл совсем. (Развязывает ремень.) Вот, развязал. Ну, кто боится?

Маша. Ты, кто же ещё. Пусть не меня, закона боишься. Как мышь, в нору прячешься.

Григорий. Мне что закон? Я человек вольный. Хочу – дома живу, хочу в тайге промышляю.

Маша. Подневольный ты человек, Григорий. Холуй проще говоря. Ефимов холуй.

Григорий. Хо-олуй... эт-то мне не понятно. Бранишься, однако?

Маша. Нет, говорю правду. Холуй – значит пёс паршивый, который ноги своему хозяину вылизывает. А может, хуже пса. Потому что пёс неразумен.

Григорий(хмуро, с угрозой). Пёс тоже разумен. И пёс разумен, и олень. У ненца два друга – пёс да олень. Все остальные враги.

Маша. Ошибаешься, Григорий. У человека много друзей. И прежде всего – среди людей. Ты просто не понимаешь... вырос в таких условиях. Ослеплён, одурманен шаманом, богачами... Они всю жизнь внушали тебе: люди – волки. А люди – просто люди...

Григорий. Волка убить могу... шкуру продать. Человека как убьёшь? Грех. И потому не трогал я человека, самого прожорливого, самого коварного из зверей. Росомаха его лучше.

Маша. Врёшь, трогал! Анфису убить собирался...

Григорий. Анфиса – баба... Какой же она человек?

Маша. Я тоже... по твоим представлениям, баба. Зачем же ты меня выкрал? Ты хуже росомахи. Ты у детей меня выкрал. А я их грамоте учила.

Григорий. Дети обойдутся без твоей грамоты. А мне баба нужна... Без бабы трудно.

Маша. Значит, без бабы и ты не человек?

Григорий. А кто мне детей рожать будет? Кто будет очаг согревать? Кто будет пищу готовить?

Маша. Хвастаешься, а без женщины ни на что не годен.

Григорий. Побью, однако. Зачем ругаешься?

Маша. Женщину легко побить. Для этого и сильным быть не нужно. Ты побей равного себе. Или того, кто сильнее. Вот тогда я поверю, что ты настоящий мужчина.

Григорий. Вот винка выпью и кого хошь побью. (Пьёт.)

Маша. Хвастун! Дай и мне глоток... для смелости... (Глотнула.) Фу, какая гадость! Думала, выпью – сил прибавится вдруг, тогда возьму и тебя поколочу.

Григорий. Меня? Ха-ха-ха! Меня?! Побьёшь? (Его уже начинает разбирать.) На, пей! Набирайся сил.

Маша. Не умею.

Григорий. Смотри! (Пьёт.) Ах, вкусно! В брюхе огонь зажёгся.

Маша. От глотка-то? Слабый ты мужичонка! Русские люди ковшами пьют. Вот это я понимаю. А тут глотнул – и огонь в брюхе. Горе-охотник!

Григорий. Я горе? Я медведя ножом кончал... шатуна. Вышел прямиком на меня. Ружьё в избушке осталось.

Маша. Как?!

Григорий. Сейчас... покажу... Огня прибавлю... (Пьёт.) Вот избушка. Так? Вот я. Так? Ещё маленько возьму огонька. (Пьёт.) Значит, вот избушка. Вот ружьё... На ружьё! Ты будешь ружьё с избушкой. А вот я... (На нарту указывая.) А это шатун. Ой, что это? Шатун шатается... Почему он шатается? Однако винка лишку выпил. (Грозит.) Э, нехорошо! Значит, тут я... тут шатун... Я его ррраз! И – кончал. (Выронил ножик.)

Маша незаметно оттолкнула его.

Он мне тогда грудь и плечи шибко порвал, вот. (Распахивает рубаху, под которой шрамы.) Думал сам кончусь. Крови шибко много ушло... Не кончился, дополз до избушки... Я не слабый, девка. Где избушка? Доползу до избушки...

Маша(щёлкнув курком). Сидеть! Ни с места!

Григорий(глупо заулыбался, ткнулся носом в землю). Э, зачем с ружьём балуешься? Застрелить можешь...

Маша. Я как раз это и собираюсь сделать...

Григорий. Так нельзя, грех. Бог накажет, социализм накажет... нельзя, грех!

Маша. За этот грех я отвечу. (Пододвинула ему фляжку.) Пей всё, что тут есть.

Григорий. Уй, какая девка добрая! Думал, дырку во лбу сделаешь... Думал, жизнь из меня вытечет... винка вытечет. Винка в меня, жизнь в меня. (Пьёт и валится без сознания)

Маша. А может, и правда нажать на крючок? Палец так и просится. Ведь я тоже воюю. В меня могут выстрелить... а я не могу... не смею... Нет, нет, если бы вместо пули был заряд доброты, света, разума... тогда я не задумалась бы... я б выстрелила... (Стреляет в воздух.)

Григорий(улыбаясь и грозя пальцем). Бог накажет, социализм накажет...

Маша. Ну ты, теоретик! Помалкивай! (Связывает его тем же самым ремнём, которым была связана недавно сама. Взваливает на нарту.) Вот так. Мы славно с тобой прокатились. Теперь поверну стадо и поедем обратно. Не возражаешь?

Григорий. Винка вытечет... жизнь вытечет... не балуй с ружьём... застрелить можешь...

Старики у костра.

Ефим. Дурак Гришка. А я ему доверился. Разве можно дуракам доверять?

Матвей. Я по тайге тогда рыскал. Машу искал. Хорошо, что не встретился с Гришкой. Встретился – убил бы.

Ефим. Однако девка столько суматохи в нашу жизнь внесла. А если бы сто таких девок, если бы тысяча?.. Уй-о!

Матвей. Их больше. Их много больше, Ефим.

Ефим. Потому и суматохи много. Порядка мало.

В одном из чумов, возможно, в салиндеровском, – собрание.

Собрались все жители стойбища. Выступает Пётр Рочев, здесь его называют Зыряном.

Рочев. Вы большую глупость сделали, земляки. Глупость да глупость – две глупости. Учительницу прогнали, школу сожгли. Зачем прогнали? Зачем сожгли? Школа для вас, для ваших детей строилась. А вы взяли и сожгли. На поводу у шамана идёте..

Шаман. Школу не я жег. Матвейка. За брата я не в ответе.

Рочев. Ты тоже в стороне не стоял, однако. Но как бы то ни было, детей учить будем. Так решено большевиками.

Анфиса. Кто им велел за нас решать?

Рочев. Ленин велел, партия велела. Так мне сказали в Лурьяне.

Шаман. Ленин – шаман их главный. Большевики – шаманы помельче.

Рочев. Какие это шаманы? Все они обыкновенные люди. И не о себе, как ты, Ефим, а о народе, думают, вот.

Шаман. Как же ты думать будешь, Петька? Тебе же нечем думать. Твой отец тебя в карты моему отцу проиграл... и он тёмный был, дикий, и ты тёмный... Рочев-Зырян.

Рочев. Он тёмный, я тёмный... а ты паук, который кровью нашей питается. Ты хоть раз пальцем о палец ударил? Всю жизнь Шаманишь.

Шаман. Кому что. Один рыбу, как ты, ловил. Другой шаманит. Я рыбу ловить смогу. Ты вот Шаманить сможешь ли? Скажи-ка!..

Рочев. Я тут бригадиром назначен, понятно? И шаман мне не нужен. Снимаю тебя с шаманов. Отдавай свой бубен.

Шаман. Бубен мой можешь взять. А где возьмёшь мою голову? Твоя-то, как дупло, пустая. (Выходит из чума.)

Рочев. Эй, постой! Разговор не кончен.

На улице.

Маша ведёт связанного Григория. Тот понурил голову.

Увидев на месте школы пепелище, Маша вскрикнула, подалась назад.

Маша(жалобно). Мамочка! Мамочка моя! Сожгли... (Плачет.)

Григорий (опустив от стыда голову, топчется подле неё. Горе девушки задело и его. Но ещё больше жжёт стыд: люди из стойбища видят его связанным.) Отпусти меня, девка. Отпусти, не позорь.

Маша(в ярости набрасываясь на него). Это ты, негодяй! Ты или твои люди сожгли! Вот тебе! Вот тебе!

Григорий (с угрозой). Не тронь меня лучше. Добром прошу, не тронь.

Маша. Поджигатель! Преступник! Холуй шаманский! (Бьёт связанного.)

Григорий. Помни, девка! Душу твою на капище выверну! Помни... или уйди от греха... отпусти, и уйду... Это я тебе век не забуду.

В чуме. Рочев обращается к народу.

Рочев. Всем вам надо в колхоз объединяться. Везде колхозы. А вы тут, в сторонке, и не видите. Не понимаете, что в колхозах сообща жить легче. Кто вас подбил стада в тундру угнать? Он? (Указывает на входящего шамана.) Не бойтесь говорите правду! Он?

Шаман. Сами угнали. Потому что в колхоз не хотят.

Рочев. И ты не хочешь?

Шаман. Я хочу. Сам, добровольно вступаю.

Рочев. И оленей своих отдашь?

Шаман. И оленей отдам. Только найти бы их сперва. Вот ты и поможешь найти, Петька.

Рочев. Мне некогда их искать. Я аги-ти-рую... Понятно? Сам ищи. И пригоняй оленей в колхоз. Все пригоняйте. Теперь всё вот это, это, это тоже ваше... Хозяева мы, понятно? Рыбу ловить будем. Охотиться будем, оленей пасти будем... всё наше.

Анфиса. А разве мы не ловили, не охотились, не пасли?

Входит Маша. Впереди её связанный Григорий.

Маша. Кто посмел... кто сжёг нашу школу?

Рочев. Разберёмся. Где была? Зачем Гришку связала?

Маша. Он стадо шаманское угнал. И меня хотел силком увезти... да промахнулся.

Рочев. Ай молодец! Порох-девка! Оленей-то пригнала?

Маша. Здесь олени. И этого привела... Надо выяснить, кто ему поручил угонять оленей. Думаю, шаман.

Григорий. Зачем шаман? Сам угнал. Вижу, без присмотра олени. Дай, думаю, на пастбища угоню... Живые твари... жалко. Взял угнал.

Рочев. Ловко следы путаешь, хорёк! Да не на тех напал – распутаем, дай время. Ну что, Ефим, в колхоз-то не передумал?

Шаман. Моё слово – верное слово. Только кем я в колхозе буду? Бубен-то ты у меня отнял.

Рочев. Дело найдётся.

Маша. Пускай и озеро колхозу отдаст. С чего это один человек озером владеет? Что он, лучше других, что ли? Озеро принадлежит государству.

Шаман. Давно хотел отдать: не знал – кому. Хозяина доброго искал. Если колхоз – добрый хозяин, пускай берёт. Ловите. Только и мне долю давайте.

Маша. Будешь работать – дадим. Хватит шаманить. Прыгаешь как бесноватый, лучше бы работал. Ишь щёки-то какие нагулял от безделья! Хватит чужим трудом пользоваться! Сам потрудись!

Анфиса. А шаманить кто будет? Куда мы без шамана-то?

Шаман. Вот он и будет, Петька Зырян. Я бубен ему передал. Давай, Петька, камлай! Говори свои заклинания.

Рочев. Мое заклинание – со-ци-а-лизь... Моё заклинание – революция!

Старики у костра смеются.

Ефим. Ну как, Матвейка, социализь-то свою Петька с умом сделал? (Помолчал.) Чистый глухарь! Только одно и заучил: социализм революция. Теперь, говорил, бедные работать не будут. Теперь богатые будут работать. Меня на работу выгнал, старика Ядне. А сам сел с дружками в кооперации и дымил с ними, пока весь спирт не вылакал.

Матвей. С богатыми худо. С дураками тоже не сладко. Я в то время по тайге мотался, Машу искал. Ищу, а сам всё думаю, думаю... Как-то не так живём... В лесу задумываться опасно. На самострел наскочил. Кажись, Гришкин был самострел. Плечо мне поранило. Думал, помру. Горячка была, крови утекло много... Маша одна среди вас осталась. Одна среди волков. До сельсовета шестьдесят вёрст. Там же и контора колхозная... А тут ещё Петька Зырян властью себя возомнил. Эх, если б я понимал в ту пору!

Ефим. Что бы ты сделал, Матвейка? Революцию бы остановил? Революцию останавливать нельзя. (Смеётся.)

На улице.

Маша, Анфиса.

У Маши под мышкой несколько книжек, тетради.

Издали слышны голоса ребятишек.

Анфиса. Уезжать когда собираешься?

Маша. Когда научу тебя читать и писать.

Анфиса. Не стану я у тебя учиться.

Маша. Ты не станешь – другие станут. Вон ребятишки собрались. Сейчас попросимся к кому-нибудь в чум и начнём занятия.

Анфиса. Возьми свои косы. Не помогли они. Ушёл от меня Матвейка.

Маша. Давно его нету. Уж не случилось ли что?

Анфиса. Тебя спасать кинулся. Обо мне, небось, не подумал... Спасать-то меня надо было...

Маша. Ты права, Анфиса. Я и сама за себя постоять сумею. Зря он за меня волновался.

Анфиса. Погоди пузыри-то пускать! Гришка не из тех, кто зло забывает.

Маша. Ты меня не пугай, Анфиса. Лучше посоветуй, куда с ребятишками приткнуться, пока новую школу не построили.

Анфиса. Ефим взялся. Да построят-то нескоро.

Неподалёку, на месте бывшей школы, тюкают топорами два человека – старик Ядне и Шаман. Они не очень усердны в своих стараниях. Больше курят да сидят.

Маша (посмотрев в их сторону). Не нравится шаману на людей работать. Привык, чтоб на него работали.

Анфиса. За работу еду дают. Всё отняли у него... ничего не осталось. Народ его жалеет.

Маша. Нечего жалеть кровососа. Хватит, поездил на чужих спинах! Сам пускай попотеет. Скажи, Анфиса... школу он поджёг?

Анфиса. Школу? (ей неловко перед Машей.) Нет, однако, не он. На шамана зря клепаешь.

Маша. Думаю, что и он к этому причастен. Причастен ведь, а?

Анфиса. Он только снадобье мне давал... (Спохватилась.)

Маша. Какое снадобье? Для чего?

Анфиса. Чтобы с духами повидаться.

Маша. И ты виделась? (Взяла у неё подпаленные косы, разглядывает.)

Анфиса. Видалась. Совета у них просила.

Маша. Как интересно! Расскажи мне об этом!

Анфиса. Мне надо Костю кормить. (Уходит в свой чум.)

Маша. Бедная, несчастная Анфиса! (Снова рассматривает косы). Теперь мне всё, всё понятно. (Уходит к школе.)

Шаман. Страстуй, агитатка!

Маша. Ань торова, Ефим. Жечь – не строить, правда?

Шаман. Правда, правда. Огонь раз лизнул – и школы не стало. А топором много-много махать надо. Пока дети твои не вырастут, пока внуки. А может, и внуки внуков.

Маша. Гораздо раньше, Ефим. Гораздо раньше.

Шаман. Не спеши, Марья Васильевна. По молодости все спешат. А мудрые люди сперва думают, потом примеряют, потом опять думают, опять примеряют...

Маша. Значит, этим мудрецам выгодно, чтобы люди были безграмотны. Скажи мне, мудрец, зачем ты сжёг школу?

Шаман. Э, Марья Васильевна! Не оговаривай! Я никогда против власти не шёл. Ваша власть – моя власть. Видишь? Топор мне доверила. Хлеб даёт за то, что строю. Оленей пасти не надо, озеро хранить не надо, больных лечить не надо, духов не надо ни о чём просить... Ваша власть мне глянется. Думать не о чём: знай топором помахивай. Хоть раз махнёшь, хоть сто раз по разу – всё равно голодным не оставят. Справедливая власть! А сам я к себе был несправедлив. Я не жалел себя, Марья Васильевна. Людей жалел... Теперь их власть жалеет. А я себя жалеть буду.

Маша. Понятно, но школу-то всё-таки ты сжёг?

Шаман. Школу навяжут – Матвейка. Потому и в посёлке боится показываться. Закона боится. Он ведь богатый был, Матвейка. У него оленей – со счёту собьёшься. Узнал, что отнимут оленей, – обиделся. Поджёг школу твою и в лес ушёл. А я не обиделся. Марья Васильевна. Я сам первый в колхоз вступил. И озеро отдал, и оленей. Видишь? Вот всё, что осталось у меня. Чум да одежда. А мне и этого довольно. Люди жадничают не от ума. Человек голым рождается и умирает голым. Я это давно понял...

Маша. Какой ты умный, Ефим! С тобой беседовать – одно удовольствие!

Шаман(гордо, с достоинством). Я шаман. (Сбавив тон, с улыбочкой). Бывший шаман. Глупцы шаманами не бывают.

Маша. Да-да, ты умный. Но зря ты идёшь против Советской власти. Будь осторожен. Иначе... иначе тебе несдобровать, бывший шаман.

Шаман(юродствуя). Что, разве я не так тешу? (Тюкнул топором.) Если не так, научи как надо.

Маша. Не так, Ефим, не так тешешь. Ты сам это знаешь.

Раздаётся гром бубна. Появляется пьяная компания.

Рочев терзает колотушкой бубен, поёт. Собутыльники хрипло и вразброд подтягивают, скорее, мычат, и получается: кто в лес, кто по дрова.

Рочев.

Ну, чего рты зажали? Пойте!

Вы свободные люди! Революция!

Раз! Со-циализь! Два! Начали!

Стоп! (указывая на шамана). Во перед вами трутень и вор... А мы муравьи... Понятно? Теперь вы его кровь пейте...

Маша. Опять вы пьянствуете?

Рочев. Я, Марья Васильевна, агитирую... я им разъясняю: кто есть кто. Он шаман, он трутень... Его власть кончилась. И вот он гнётся тут за кусок хлеба. А мы...

Шаман. А вы бездельничаете. Потому что ваша власть. Маша. А ведь он прав, Рочев, вы третий день спаиваете людей и третий день не можете подыскать мне место для занятий.

Рочев. Место? Да это легче, чем комара задавить! Вот место! Учи! (Ткнул пальцем в чум Салиндеров.) Здесь учи. Маша. Не мешало бы прежде хозяев спросить. Рочев. Хозяин здесь я. Понятно? Потому что власть. Понятно? Долой Шаманов! Долой жуликов и трутней! Вся власть Советам! (Ударил в бубен, поёт.)

Будем душить фараонов Пальцами голой руки...

Его собутыльники, в том числе и Григорий, подпевают.

Шаман. Однако ты не худо шаманишь. Только шибко громко. Тоже мухоморов наелся?

Рочев. Мухоморы – шаманская отрава. Мы – революция. Мы – со-циализь. Верно, Марь Васильна? Иди в тот чум, учи. А кто против будет, скажи мне. Я их живо вот так... и – всегда ко мне. Учи, Марь Васильна... Нам шибко нужны грамотные. Чтобы всегда... чтобы везде... вот так. Нужны! Всегда! Везде! (Своим.) Айдате. (Ударил в бубен.) Дружно, товарищи, в ногу, Нет нам возврата назад... Всем беднякам на подмогу Красные люди спешат. (Горланя, уходит вместе со своими дружками).

Шаман. Смотри, Ядне, какая громкая власть! На всю тундру шумит.

Маша. Ошибаешься, Ефим: эти-то только на тундру... А мы хотим новую жизнь дать всему трудовому народу.

Шаман. Уй-о! Где же вы столько бубнов возьмёте? А колотить в них будут такие же, как Петька Зырян?

Маша. Зырян – это всего лишь ошибка. И мы её исправим. Шаман. Ошибка-то она вон командует, водку хлещет. При мне такого не было. И сколько сейчас таких ошибок! Уй-о! Бедный народ!

Маша. Всё наладится, Ефим. И народ наш не бедный. Вот реки станут – съезжу в Лурьян, и не будет твоего Петьки.

Шаман. Петька не мой. Петьку вы ставили, Марья Васильевна. Новый шаман со старым бубном. Ни одна власть без бубна не может. Так будет вечно.

Маша. Даже если ты очень этого хочешь, всё равно так не будет, Ефим. Вот посмотришь, уберут твоего Петьку.

Шаман. Или тебя уберут. (Сочувственно.) Не с теми идёшь, Марья Васильевна. Со мной идти надо было. И тогда твоя школа была бы цела.

Маша. А ведь я знаю, кто её сжёг, Ефим. И кто натравил эту женщину, знаю. (Уходит.)

Шаман. Девка-то умная, Ядне. Ни к чему нам умные девки... Совсем ни к чему.

Старики у костра. Матвей снова подбрасывает дровец.

Ефим. Ты видишь? Я не был против твоей власти. Я вместе со всеми строил социализм. Я строил, а большевик Петька Рочев пьянствовал.

Матвей. Какой он большевик? Он и рядом с большевиками не сидел. Направили его к нам бригадиром... не разобрались...

Ефим. А ведь до того Петька был тихим работящим парнем. Побывал в Лурьяне, власти отведал и начал бесчинствовать. Значит, было где поучиться! Вот она, власть-то, как слабых людей портит! Опьяняет, головы кружит. А головы-то не крепкие.

Матвей. Устал я слушать тебя... Помолчи... Ишь как разговорился. И без тебя одни разговоры вокруг. Зачем сбежал, Ефим? Четвёртый раз убегаешь.

Ефим. Смерть за спиной почуял. И потянуло меня на родину. Да не повезло... забрёл в твою избушку.

Матвей. Рано или поздно мы должны были встретиться. Я долго ждал этой встречи...

В чуме Салиндеров. Здесь теперь светло, чисто. На одном из нюков портрет Ленина, на другом – доска белая. На доске углём на писано:

Маша(своим ученикам и слушателям, которых не видно). Есенин – поэт, конечно, не совсем наш. (Застенчиво, тихо.) Хотя стихи у него прекрасные. Очень русские стихи... Но нам ближе пролетарские поэты, об этом поговорим в следующий раз. На сегодня хватит. Можете расходиться. Завтра как обычно, в это же время.

Голоса детские, женские: «До свиданья, Марья Васильевна! Лакомбой!».

Маша одна в чуме. Прибирает столы, хочет стереть с доски стихи, но с тайной, с восторженной улыбкой перечитывает их.

Затем снимает с печурки ведро, и, вынув из-под спящего малыша пелёнки, начинает стирать.

В тени спит пьяный Григорий. Подле него, опять с синяком, сидит Анфиса. Она водит по букварю пальцем: «Аня и Саша дети. У них есть мама... Сава!». По-детски хлопнула в ладоши.

Интересно?

Анфиса. Беда как интересно! Буковки чёрные, вроде Муравьёв. Побежали одна к другой – цепочка составилась, слово называется. Потом ещё много слов. «У них есть мама». И у Костьки есть мама. Эта мама я. Как написать про это, Марья Васильевна?

Маша (взяв уголь, пишет). Эта мама я, Анфиса Салиндер. Вот, пожалуйста.

Анфиса (хлопнув себя по бёдрам). Эта мама я, Анфиса Салиндер. Уй-о! Жить хочется!

Маша. Вот и прекрасно. Живи.

Анфиса. Мне бы Матвейку ещё... Ты не отнимешь у меня Матвейку?

Маша (после паузы). Если он полюбит тебя... его никто не отнимет.

Анфиса (перебивая). Он любил меня, пока ты не пришла. Разве не знаешь? Костька его сын.

Маша. Что ж, живите. Только сперва разведись с Григорием.

Анфиса. Зачем? Мужики имеют двух жён. Я хочу иметь двух мужей. Гришка будет работать. Матвейка будет любить.

Маша. Какая ты смешная!

Анфиса. Я грамотная. Я буду читать им букварь. (Толкает Григория.) Эй, Гришка! Пойди дров наруби! Хватит бока пролёживать!

Григорий что-то бормочет во сне.

Маша. Теперь его не разбудишь.

Анфиса (глядя на Машу). У тебя щека в саже. Умойся.

Маша (заглянув в маленькое зеркальце). Ой, правда! Какая грязнуля!

Анфиса. А я – нет, не грязнуля. Я вчера умывалась.

Маша. Умываться нужно каждый день. И перед едой мыть руки. Бельё стирать тоже надо.

Анфиса. У меня нет белья. Я накидываю ягушку на голое тело.

Маша. Я дам тебе свою рубашку. И всё остальное дам тоже.

Анфиса. Давай скорей! Я хочу быть такой же красивой, как ты.

Маша(не без зависти). Ты и так красивая. Очень красивая.

Анфиса(качает головой). У меня нет рубашки. И другой твоей сбруи нет.

Маша даёт ей принадлежности женского туалета.

Анфиса уходит, вскоре появляется в нижнем белье.

Сава?

Маша. Только лифчик надевают под рубашку. Ты сверху надела.

Анфиса(очень непосредственна). А, сейчас. (Смахнула бретельки и запряглась в лифчик.) Ну как, я красивая?

Маша. Ужасно! Теперь платье моё примерь. (Помогает обрядиться в платье.)

Анфиса(в восторге). Марь-яя! Я же совсем как русская!

Маша. Ты совсем как женщина. Очень красивая женщина. Очень молодая.

Анфиса. Такую Матвейка полюбит. Если он жив, мой Матвейка.

Маша. Он жив, Анфиса. Я верю, что он жив.

В чум входит заросший, оборванный Матвей.

Анфиса. Матвей-а! Мы тебя совсем потеряли.

Маша и Матвей молча смотрят друг на друга. На улице точно метрономы отстукивают топоры Ядне и Шамана. Звучит тема «Песни Сольвейг».

Голос Маши. Мамочка, можешь поздравить меня. Я подала заявление в комсомол. Когда подстынет, пойду на комсомольское собрание. Сейчас на нашу главную усадьбу не проберёшься. Немножко волнуюсь. Это странно, что большая восемнадцатилетняя девка до сей поры не комсомолка? Ну, ничего, теперь скоро. Живу совсем на отшибе. До Лурьяна шестьдесят километров. Да района – сто двадцать. Но если добираться напрямую, через священное озеро Эм-торпугал, то чуть ближе. Правда, смешно? Священное озеро... А я не выдумываю. Оно считалось священным и принадлежало здешнему шаману. Теперь стало колхозным, и я немало повоевала за него. Я соскучилась по тебе, мама! Часто вспоминаю, как ты меня провожала. Пароход, как большая белая птица, медленно уплывал от берега, от тебя, от дома, от детства. Ты казалась всё меньше, меньше. И вдруг мне стало больно от мысли, что матери уменьшаются на расстоянии. Это неправда, мамочка! Это неправда! Где бы я ни была, ты для меня всегда огромна. Но в ту минуту мне вдруг захотелось приостановить время, задержаться хотя бы на часок в детстве. Но пароход плыл, и время летело... Ох как быстро оно летит! Ну и пусть летит, мам!

Анфиса ревниво переводит взгляд с Маши на Матвея. Охорашивается перед зеркалом. Увидав висящие на стене Машины косы, снова пристёгивает их к своим волосам. Матвей не замечает её ухищрений.

Голос Маши. Против этого я не протестую. Ведь нужно же когда-то становиться взрослой, когда-то взваливать на свои плечи ответственность и за себя и за каждого человека, за его будущее...

Просыпается Григорий. Увидав Матвея, вскакивает, испуганно прижимается к стене.

Матвей (бросается к Маше). Ты жива? Жива?

Анфиса. Матвей-а! Сладкий Матвей-а! Молодой Матвей-а! Посмотри, как я красива!

Затемнение.

Голос Маши. Я не слишком звонко говорю, мама? Но, честное слово, я не лукавлю. Я говорю то, что думаю. Потому что люблю людей. Я хочу, чтобы каждый был искренен, чтобы не было трусости, не было лжи... Больше всего я довольна, мама, что ни разу в жизни не солгала... Вот струсила, правда, однажды... Но я изо всех сил делала вид, что мне не страшно...

Старики у костра.

Матвей(шепчет). Маленькая она была... а отважная!

Ефим. Ты бы мог её сохранить. Но ты пошёл против брата...

Топоры смолкли. Слышится грохот бубна. Пьяная, разгульная песня. Рочев гуляет, поёт «Мы сами копали могилу свою, готова глубокая яма...».

Голос Маши. «Я разболталась, мама. А ты можешь подумать, что я жалуюсь, что мне трудно... Мне трудно, конечно. Но и хорошо, мама. Именно потому и хорошо, что трудно! Вот сейчас допишу письмо и постараюсь до последней морщинки восстановить в памяти твоё лицо. Или на нём теперь морщинок прибавилось? Наверно, и я в этом повинна, прости. Раньше я бы взяла кисть и нарисовала тебя... Теперь не решаюсь: поняла, что рисовать совсем не умею. Я встретила здесь необычайно талантливого человека, ненца. То, над чем я просижу день или два, он исполняет за две-три минуты. Вот видишь, мамочка, я взрослею. Уже могу признавать чужие достоинства и собственные недостатки. Отметь это для себя. Целую тебя крепко-крепко. Твоя Маша».

Старики у костра.

Ефим. Долго они пьянствовали тогда. Долго куражились над людьми.

Матвей. А тебе на руку это было! Ты ещё масла в огонь подливал!

Ефим. Надо же было показать, какая она, ваша новая власть! Всё вино, которое в лавке было, выпили. Потом ко мне пришли...

Рочев и компания. Он по-прежнему с бубном. Там же Шаман и Ядне.

Шаман (тюкая топором). Что, Петьша, голова болит?

Рочев. Болит, Ефим, шибко болит. А вина в лавке нету.

Шаман. Экая досада! Какие маленькие лавки строят! Надо такие, чтоб на всю жизнь пить и не выпить.

Рочев. Досада, Ефим, вот уж верно, досада!

Шаман. Не знаю, как горю твоему помочь.

Рочев. Помогай, Ефим, помогай. Никак нельзя, чтобы у власти голова болела. У тебя, однако, спиртишко есть.

Шаман. Есть, есть спиртишко. Как ему не быть? Обязательно есть. Так ведь он денег стоит, Зырян. А денег у тебя нет.

Рочев. Давай в долг, Ефим. Нам свадьбу играть надо.

Шаман. Свадьбу? Кто женится?

Рочев. А вот Гришка. На учителке.

Шаман. Учителка разве согласна?

Рочев. Её согласия не требуется. Гришка согласен. Я согласен. Этого хватит. Давай спирту, Ефим. Шибко надо.

Шаман. Нет, однако, не дам. Зачем назначил меня на тяжёлую работу?

Рочев. Переведу на лёгкую. С этого дня будешь моим заместителем. Давай спирту.

Шаман. Всё равно даром не дам. Неси шкурки взамен или ещё что...

Рочев. Шкурки были... были. Нет их. Все в лавке. Хошь, малицу принесу?

Шаман. Если новая – неси.

Рочев. Новая, совсем новая. (Уходит к жертвеннику, снимает с сучка малицу и возвращается).

Шаман (сделав вид, что не видел). Малица-то, однако, не твоя.

Рочев. Земля эта чья? Наша... И всё, что на нашей земле, тоже наше.

Забрав малицу, Шаман уходит и вскоре приносит Рочеву бутыль спирта. Рочев и его собутыльники удаляются.

Шаман. Разумно правит новая власть! Шибко разумно! Давай, Ядне, поможем ей. Может, скорей кончится? (Смеётся.) Малицу-то он на капище взял. Пожертвованная малица была. А он взял. Украл, выходит. Вот так, Ядне. Украл Петька малицу-то! Когда так было? Никогда не бывало! Уй-о! Совсем дурак! Так мы и людям скажем. Из дураков дурак. Побольше бы таких. (Пауза.) Я смотрел твоего оленя, Ядне. Чума его давит. Запусти-ка ты его в колхозное стадо. Это и будет наш подарок колхозу...

В чуме Салиндеров крик. Это Матвей выбросил из чума Рочева и его собутыльников. Завязалась драка. Матвея скрутили. Машу силком усадили рядом, с Григорием.

Григорий. Ну вот, Машка, теперь ты и по закону моя жена.

Рочев(входя, строго). Ещё не жена. Я слов таких не говорил. Когда скажу, тогда и будет.

Маша. Отпустите меня! Вы не имеете права.

Рочев. Не упрямься, Марь Васильна. Тебе давно пора замуж. Тебе рожать надо.

Анфиса. Ага, так. Давно пора. Не теряйся, Гришка, женись, а то опять ушами прохлопаешь.

Маша. Он же муж твой, Анфиса! Как ты можешь выдавать меня за своего собственного мужа?

Рочев. Он был её муж. Теперь не будет. Я освобождаю. Ты больше не муж ей, Гришка. А ты, Анфиса, ему не жена. Ясно?

Анфиса. Я свободна, Матвейка! Я свободна! Ты слышишь?

Матвей. Развяжи мне руки.

Анфиса. После того, как они поженятся.

Маша. Послушайте, что вы мелете? Ведь чтобы развести людей, нужно оформить документ.

Рочев. Документ? (Растерялся.)

Маша. Ну, бумагу такую с печатью.

Рочев. Ага, правильно.

Маша(ухватившись за эту мысль). А бумаги у вас нет. И нет печати. Значит, развод недействителен.

Рочев. Ага, так. Я упустил это из виду. Пойду схожу за гумагой. Есть у меня гумага с печатью. (Уходит.)

Входит шаман.

Шаман. Матвейку-то зачем связали? Нехорошо, отпустите.

Григорий. Буянит шибко. Жениться мне не даёт.

Маша. Послушайте, вы умный человек?..

Шаман кивает.

Хоть вы им скажите, что они совершают преступление.

Шаман. Мне и сказать не дадут. Тут власть – Петька Рочев. Пускай он и говорит.

Матвей. Развяжи мне руки, Ефим.

Шаман. Я тебя не связывал. Проси тех, кто связал.

Матвей. Ну, погоди! И вы все тоже... Я вам прижгу пятки, сволочи!

Анфиса. Не сердись, Матвей-а! Ты теперь мой!

Вернулся Рочев, в руках у него почётная грамота.

Рочев. Вот гумага с печатью. И слова в ней написаны. (Маше и Григорию.) Теперь вы муж и жена.

Маша. Но это же Почётная грамота! Она выдана вам за ударную работу. А нужна совсем другая бумага. Когда люди женятся, им выдают свидетельство о браке. Рочев. Пиши, Ефим.

Шаман берёт ручку, ждёт.

Бригадир Рочев женил Гришку Салиндера на учительнице Марье Васильевне. Всё! Где мне подписаться в этом свидетельстве?

Шаман. Вот здесь, над печатью.

Рочев (обмакнув палец в чернила, прижимает его к листу). Теперь вы муж и жена. Нате вашу гумагу.

Анфиса. Давай и мне такую гумагу. Я Матвейку в мужья беру.

Рочев. Больше нет. Бери без гумаги. Митинг кончился. Давайте пить.

Шаман, налив Григорию и Рочеву по стакану спирта, подмигнул Маше. Те выпили и опять захмелели.

Шаман. За молодых худо пьёте. Видно, и жить худо будут. (Снова налил.)

Рочев. При Советской власти никто... никто худо жить не будет. (Пьёт.)

Анфиса. А за нас с Матвейкой никто не пьёт.

Шаман. Э, день длинный. За всех выпьем.

Рочев(ударив в бубен).Дружно, товарищи в ногу. Нет нам возврата назад. Всем беднякам на подмогу Наши отряды спешат...

Бубен его глохнет, колотушка увяла. Собутыльники тоже. Но кто-то ещё шевелится, кто-то тянет руку с пустым стаканом. Шаман подливает. Маша вскочила, подбежала к Матвею.

Анфиса. Мой Матвейка! Не тронь его!

Матвей. Отцепись, постылая!

Анфиса. Посты-ыла-ая?! Ты сказал, постылая?

Маша развязывает Матвея.

Матвей. Ишь придумали! Силком женить! Я всех вас перестреляю. (Схватил ружьё.)

Маша. Не надо, Матвей. Не горячись. Тёмные они... а сейчас ещё и пьяные. Не надо.

Матвей. В тюрьму их... и этого тоже! (Указывает на брата.)

Шаман. Славно отблагодарил за спасение. (Усмехнулся.) Меня-то за что, брат?

Матвей. За то, что спаиваешь их, на Машу натравливаешь.

Шаман. Спаивать – это было. Так ведь я ради вас и спаивал. Не напои я их – быть бы тебе на Анфиске женатому. А ей – Тришкиной женой.

Анфиса. Обманул, проклятый! Не любит меня Матвейка! Сказывай, Матвейка: эту любишь?

Матвей. Сказано: отвяжись!

Анфиса. А, так! Кыш из моего чума! Из стойбища кыш! (Срывает доску, выбрасывает книги, тетради.)

Маша. За что ты меня Анфиса? Я же добра тебе хочу.

Анфиса. Уходи! Убирайся, если жить хочешь. Все убирайтесь!

Шаман, посмеиваясь, уходит. Компания спит. Кто-то, впрочем, стоит на карачках, кто-то ползает ещё.

Матвей. Идём ко мне, Марья Васильевна. (Уходит вместе с Машей).

Анфиса(вслед им). Не жить тебе с ним, Машка. Не жить, попомни моё слово.

Старики у костра.

Матвей. Пришла в чум ко мне. С виду весёлая, а глаза... глаза, как у раненой нерпы. Печальные такие глаза. Поглядел я в них – сердце остановилось. Всё бы сделал, чтоб ей веселей стало. Что, спрашиваю, делать надо? Она молчит. Думал, растерялась она. Нет, не растерялась. Видно, себя выверяла. Поглядела опять на меня – совсем другие глаза стали: сияют, будто сквозь ветки солнышко смотрит. Пусть, говорит, останется, как было. Люди должны в добро поверить! Не надо запугивать их. Их и так много пугали... Добром людей учить надо. А я жаловаться хотел. В Лурьян собирался... Послушал её, не стал жаловаться. И вскоре ушёл в тайгу на промысел. Петька Зырян с Гришкой на время притихли. В школе опять занятия начались. Занимались в моём чуме.

Улица. Маша, Матвей.

Маша. Удачной охоты тебе, Матвей.

Матвей. Боюсь я, как бы эти опять чудить тут не начали.

Маша. Я им письмо показала. «Вот, – говорю, – тут всё про вас написано. Безобразничать станете – отправлю письмо в милицию». (Смеётся.) Письмо-то маме.

Матвей. Боюсь я за тебя. Одна останешься.

Маша. Не одна. Ребятишки со мной. Ступай, не волнуйся. И возвращайся скорее. (Взяла за руку, погладила.)

Матвей. Я тебе одну штуку хочу подарить... чтоб помнила. (Уходит в чум и вскоре появляется с небольшим полотном.) Вот это я рисовал долго, три дня почти.

Маша (захлопала в ладоши). Ой! Как это замечательно! Как замечательно, Матвей! И ты сделал это всего за три дня?

Матвей. Долго, долго делал... переделывал даже. Ни охота, ни рыбалка на ум не шли.

Маша. Горы-то у тебя какие... горящие! Ну словно люди! Похоже, дышат они, к глазу тянутся.

Матвей. Поют горы... потому что душа пела, когда рисовал. (Тихо.) Про тебя пела, Маша.

Маша. Красиво пела твоя душа. И я рада, что она про меня пела. Мы так и назовём эту вещь: «Горы поют».

Матвей. Называй как хочешь. Я в этих горах охотиться буду. Вот здесь.

Старики у костра.

Матвей. Ушёл я... Уходить-то нельзя было. Да разве мог я тогда подумать? Совсем одурел после того разговора...

Вокализ – тема Сольвейг.

Голос Маши. У нас весна, мама. Скоро полетят лебеди, журавли. Я так люблю, когда они галдят. Их прилёт – вечное обновление. Это, наверное, странно, что человек, которому едва исполнилось восемнадцать, лопочет об обновлении? Что это значит, мамочка? Неужели преждевременная старость души? Не верится мне, что старость, не хочу стареть. Старость – это мудрость морщин, это умение прощать человеческие слабости, даже пороки. А я не умею этого и никогда, должно быть, не научусь. Нет, во мне, конечно, достаточно доброты и снисходительности, но всё-таки я максималистка... Я за скорое одоление зла, а не за ожидание, когда зло перекуётся в добро... хотя пробую переломить себя: скоро только сказки сказываются. И все нее я не Сольвейг. Но как я люблю Сольвейг, мама! Как я её люблю! Мне дорога её тёплая грусть... а грусть для меня роскошь. Непозволительная роскошь. Я давлю её в себе, пусть люди видят меня улыбающейся. Пусть они думают, что я никогда не отчаиваюсь...

Старики у костра.

Матвей. Костёр-то догорел.

Ефим. Уй-о! Догорел. (Вздохнул.) Может, ещё трубочку выкурим?

Матвей. Вторая трубка – вторая жизнь. К чему тебе жизнь вторая, Ефим? Ты и в первой много напакостил. Устал, наверно, от пакостей-то?

Ефим. Один добро делает, другой – пакости. Оба живут. Устают не от добра и не от пакостей – от длинной дороги. Моя дорога была длинной и ухабистой. По горам шёл, по ущельям то вверх, то вниз. Да ведь и ты жил не лучше. (Смеётся.) Ты сидел. Я сидел... Ты убегал из тюрьмы. Я убегал...

Матвей. Яна войну убегал.Ты – просто на волю.

Ефим. Разве воля хуже войны? Во-оля! Воля – сава, Матвей!

Матвей. Воля для гордых людей, для сильных. Ты подл и злобен. Тюрьма или смерть – вот твоя воля.

Ефим. Я тоже гордый, Матвей. Я тоже сильный. Меня много ломали – сколько живу! – а до сих пор не сломили. Я верен себе. Значит, я не подл. Себя храню. Вот опять убежал... в четвёртый раз... (Кричит.) Мо-я во-оля! Не ты бы, так я подольше на воле побыл. Может, до конца жизни. Мне уж немного осталось. (Злобно.) Встретился, шайтан!

Матвей. Я двадцать лет ждал этой встречи. Я только этим ожиданием и жил. Бывало, иду по лесу и всё думаю: «Вдруг за этим кустом Ефим притаился? Уж я его...».

Ефим. Ты бы лучше не ждал. Ты бы лучше делом занялся. У тебя, помню, красивое дело было... рисовал.

Матвей. Ранили меня на войне... в голову ранили. С тех пор все краски померкли. Мир серый какой-то стал, как пепел. А может, они раньше померкли... когда Маши не стало. Не помню... Готовься, Ефим. Время твоё истекло.

Ефим. Я вот думаю, не помереть ли мне дома? Родился в Орликах, там бы и помереть. На родину шёл... дай с родиной повидаться, Матвей!

Матвей. С родиной? (Пауза.) Это справедливое желание.

Ефим. Увижу Орлики и умру. Обниму эту землю вот так... земля-то моя... и – умру.

Матвей. Так нельзя, Ефим. Так на войне помирали. Друг у меня был, Прокопий Гордеев. Весёлый русский парень... три раза из огня меня выносил. Сам пал от пули в четвёртый раз. Пал и землю обнял. Правда, земля-то была венгерская... Но он воевал за неё, так она как бы и наша. Там и остался он... Пойдём, Ефим. Костёр потушим и пойдём. Землю обнять – святое желание. (Опустил го лову.) Эх, Пронька, Пронька! Мне бы погибнуть-то, не тебе. Один я. У тебя жена молодая осталась. Не тебе, кому-то другому детей нарожала. Эх, Пронька, Пронька!

Вокализ – «Пеня Сольвейг».

Голос Маши. «Ах, как я жду, как жду, когда полетят домой птицы! Потом ещё немного, и вслед за ними прилечу к тебе я...

В посёлке что-то произошло. Шаман, Рочев.

Рочев. Что делать, Ефим? Слыхал, поди? Олени колхозные дохнут.

Шаман. Всё живое когда-нибудь дохнет. И ты сдохнешь, Зырян.

Рочев. Я сдохну – не жалко. Оленей жалко! Куда мы без оленей-то? Олени – жизнь наша.

Шаман. Куда велишь. Ты власть.

Рочев. Не надо так, Ефим. По-другому надо. Советуй, ты же мой заместитель.

Шаман. Шаман у глупца заместителем быть не может. Сам натворил, сам и думай.

Рочев. Уй-о! как же мне думать-то, а? Как думать, когда голова не думает?

Шаман. Бей в бубен и пой. Если пить уже нечего.

Рочев. Не могу пить. Сердце сосёт. Уй-о! Несчастный я человек! Зачем согласился быть начальником?

Шаман. Рыбак ты был хороший. Вот и рыбачил бы. Черпать рыбу – это как раз по твоему уму. Черпал бы, не лез бы куда не следует. (Властно, с презрением.) Отдай мой бубен!

Рочев. А песню ты выучил?

Шаман. Какую песню?

Рочев. Ну ту, что я пою: «Дружно, товарищи, в ногу...».

Шаман. Мне такие товарищи не нужны. Я сам себе товарищ.

Рочев. Опасный ты человек, Ефим! Однако зря я тебя заместителем-то назначил!

Ефим. Не знаю, кто из нас двоих опасней для твоей власти.

Рочев. Не ссорься со мной, Ефим. Лучше совет дай. Олени-то па-дают. Похоже, чума. Заразим всё стадо.

Шаман. Камлать буду. С духами разговаривать буду. Голос мой услышите – тоже кричите. Духи от вас отвернулись. Может, смилуются над дураками. (Ударил в бубен, пронзительно вскрикнул.)

Появляются люди, они робко поёживаются. Шаман забил в бубен яростнее, воззвал к духам. Молчат духи. Горы молчат. Молчат и оробевшие люди. Крик шамана приводит их в ужас. Такого камлания ещё не бывало. Гремит бубен, носится ласкою шаман, невидимый для нас, где-то около своего чума. И вот выкрикнул, почти простонал, снова вскрикнул торжествующе, страстно, счастливый оттого, что духи вняли ему. Люди вздрогнули, пали на колени. Пал и Рочев, здешняя власть. И Анфиса с Григорием, все.

Слышите? Слышите их? Я вас спрашиваю: слышите ли вы духов?

Рочев. Слышим, Ефим. Тебя слышим.

Шаман. Не меня, дурак, духов. Они говорят: «утопите больных оленей в священном озере. Вода поглотит всю заразу. Только так можете спасти стадо». (Изменив голос.) Утопите оленей... утопите оленей...

Рочев. Сделаем, Ефим, всё сделаем, как велишь. (Поправился.) Как велят твои духи. (Расталкивает одуревших от камлания людей, уходит.)

И вскоре мы слышим крики загонщиков: «Хей-о! Хей-хе! Хей-о! Хей-хе!».

Входит шаман, расслабленной походкой волоча за собой пробитый бубен. Падает на колени, потом валится набок и. неловко поджав ногу, долго-долго лежит. Кажется, что он умер. А он просто изнемог.

Крики: «Хей-хе! Хей-о!».

Голос Маши. Что выделаете, изверги? Зачем оленей в озере топите?

Голоса. Хей-о!

- Хей-хе!

Маша(выбежав). Это вы... это ты их заставил, подлец! Останови! Слышишь? Останови, говорю!

Голоса. Хей-о!

- Хей-хе!

Маша(трясёт обессиленного шамана). Негодяй! Негодяй! Ну что ж, хватит с тебя, попрыгал! Теперь в другом месте будешь прыгать. (Уходит.)

Шаман, поднявшись, смеётся, вешает себе на обруч очередной бубенчик. Потом сбрасывает с головы обруч, топчет его.

Голоса. Хей-о!

- Хей-хе! Хей-о!

Старики у костра. Затушили костёр, собираются уходить.

Матвей. Поторапливайся, Ефим. А то не успеешь с Орликами проститься. Тебя могут найти раньше, чем мы туда попадём.

Ефим. Поспеем, я чувствую. Стосковался я по родимым местам.

Матвей. Айда, не будем тянуть время. Твой час пробил.

Ефим. Ты охотник, Матвей. Ты лучше знаешь, чей час пробил. Ну да, так. Ты знаешь.

Бредут к смерти два усталых человека, два врага, два брата. Бредут. А горы молчат. И костёр потух. И кажется, никто уже не зажжёт его снова.

В стойбище.

Пьяный Григорий появляется с головою оленя. Целует её, плачет.

Григорий. О Мирцэ мой, Мирцэ! Цветочек мой! Почему ты так рано отцвёл? Почему отпали твои белые крылья? Пропаду без тебя! Совсем пропаду. О Мирцэ! Мой Мирцэ! (Пьёт вино, плачет.) Без бабы проживу, без винка проживу. Нет тебя – нет жизни для Гришки. Кормилец мой! Друг крылатый! Брат! О Мирцэ! Мой Мирцэ! Пал ты. Пало всё колхозное стадо... Сколько пешек нерождённых пало, сколько неблюев! Сколько важенок, сколько хоров! И мы все помрём с голоду! Все помрём! Все подохнем! Все! Все!

Анфиса. Ревёшь как медведь раненый. Совсем потерял мужскую силу.

Григорий. Потерял, потерял, Анфиска. Всё потерял. Ничего теперь нет. Кто я без Мирцэ?

Анфиса. И жены у тебя нет. Я уж не жена. И учителка не жена.

Григорий. Не жена, не жена. (Пьёт.) Всё потерял...

Анфиса(как бы прощупывая). И силу потерял...

Григорий. Потерял, потерял... (Падает наземь, плачет.)

Анфиса(взяв хорей, лупит его). А у меня возникла сила. Много силы! Злости много! Запорю-ю! (Бьёт.)

Входит Рочев.

Рочев. Где учителка? Кто видел?

Анфиса. В Лурьян ушла. Доносить на вас пошла.

Рочев. Догнать! Не догоним – беда будет. Всех заарестуют.

Входит Шаман. Он без бубна, без обруча. Ничем не отличается от своих сородичей.

Шаман. Всех-то за что? Только тебя за то, что Гришку силой хотел оженить, что озеро рыбное испоганил, что малицу с жертвенника пропил...

Рочев. Сам же сказал: топить оленей...

Шаман. Не я сказал. Духи сказали. А духов нет, Петька. Духи – это я. (Повторяет чужим голосом.) Утопите больных оленей...

Анфиса(всплеснув руками). Уй-о! (Снова принимается бить пьяного мужа.)

Рочев. Зачем врал? Кому теперь верить?

Шаман. Никому не верь. Все врут. Анфиску посадят за то, что учителку выгнала из чума. Книжки сожгла, столы изрубила...

Анфиса(прекратив экзекуцию). Уй-о! Неужто вправду посадят?

Шаман. И Гришку с тобой... он учителку в тундру силком увёз, оленей угнал...

Анфиса. Опять учителка... везде она... Ненавижу!

Рочев. Из-за неё нас всех посадят! Из-за одной куропатки пропадут все охотники!

Шаман. А может, и не посадят! Убрать – не посадят.

Анфиса. Как убрать?

Шаман. Как убирают камень с дороги? Мешает – убирают.

Рочев. О, сильно мешает! Беда как мешает!

Григорий. Баба же... убивать бабу жалко. Красивая баба.

Анфиса. Меня убивал – не жалко? Каждый день убивал... Говори, зачем меня убивал? Чтоб с ней путаться, так?

Григорий (трезвея, отбрасывает её). Отстань, не жужжи.

Анфиса. Всё равно Матвейка тебя опередит! Не достанется тебе агитатка. Ему достанется.

Григорий. Ему-у?.. Ну не-ет! Никому не достанется! Только вот как убивать? Не медведь она, не волк... Человек... баба.

Анфиса. А я не человек? Я тоже была человек. Ты меня сделал нечеловеком!

Шаман. Можно и не убивать... можно живой оставить.

Рочев. Тогда донесёт. Тогда посадят.

Шаман. Спешишь ты вечно. Ну спешишь, а что хорошего в жизни сделал? Ничего, кроме глупости. Молчи лучше, когда умные люди разговаривают.

Рочев. Молчу, Ефим, молчу. Говори ты. Ты умный.

Шаман. Возьмём упряжку... догоним. Оленей больных запряжём. Они скоро выдохнутся. Учителку к нарте привяжем... когда замёрзнет, когда олени сдохнут... опять в нарту запряжём... учетелку отвяжем... Не надо убивать. Мороз убьёт. Всё остальное на Матвейку свалим. Скажем, малицу с жертвенника украл, скажем, стадо загнал в озеро. Скажем, девке грозил, потому что бабой его не стала. Всё скажем!

Анфиса. Уй-о! Как много для одного человека!

Рочев. Правильно, Ефим! Ты всегда говоришь правильно! Потому что умный. Давай твоих больных оленей. Догоним учителку. Медлить нельзя.

Григорий. Догоним, догоним! Никому не достанется.

Старики бредут по дороге.

Матвей. Так и вышло. Догнали её у озера. Из всех чёрных дел, Ефим, это было самое чёрное дело.

Шаман. А я не догонял её. Я агитатку твою не трогал.

Матвей. Ты никогда не убиваешь своими руками. Но убийца ты.

Маша, Рочев, Анфиса и Григорий.

Маша(связана). Что вы делаете? Отпустите! Отпустите меня, пожалуйста. Мне нужно в Лурьян.

Рочев. Не можем отпустить, девка. Знаем, зачем в Лурьян спешишь.

Маша. А я не скрываю... за комсомольским билетом иду. Отпустите, а? Ну правда же – за комсомольским билетом! Отпустите! А то я в райком опоздаю.

Рочев. Отпустим немного погодя. Когда подстынешь. Ага, так.

Маша. Звери вы или люди? За что вы мучите меня? Что я вам сделала?

Григорий. Замуж за меня не пошла? Вот мёрзни теперь. Матвейке не достанешься. Морозу достанешься.

Анфиса. Отбила Матвейку? А он мой, мой! Сладкий Матвейка, молодой Матвейка! Никому его не отдам!

Маша. Звери вы! Хуже зверей! За что любила вас? Чего ради учила? Звери-и-и! Убийцы проклятые! Ненавижу вас! Не-на-виижу-у-у!

Старики.

Ефим. Ну видишь? Я не трогал её. Пускай глупцы убивают других глупцов. А я не стану. Я умный.

Матвей. Ты хитрый. Ты скользкий, как уж.

Ефим. Я умный.

Матвейка. А Маши нет... нет Маши!

Звучит тема Сольвейг.

Голос Маши. У вас весна, мама! Скоро полетят гуси, лебеди... Я так люблю их прилёт!

Матвей. Я отыскал её через два дня. Она лежала на нарте. В упряжке были запряжены три оленя. Они – все три – сдохли. Можно было подумать, что Маша просто заблудилась и замёрзла... как раз буран был. Но я нашёл там трубку Петьки Рочева. И Петьки не стало.

Ефим. А тебя посадили.

Матвей. Меня посадили. Сказали, что я загнал оленей в озеро. А я не загонял их... И я убежал из тюрьмы, когда началась война... Меня ранили... Но это потом было. А сначала я успел похоронить Машу. Я положил в её могилу маленькую красную книжечку. Хотя мог бы положить что-нибудь из утвари. Но ведь она не ненка. И я положил только ту красную книжечку – дали ей посмертно. Такая лёгкая и такая дорогая для неё. Думаю, я не погрешил против русских обычаев. На войне иногда так делали.

Ефим. Ты не погрешил. (Смотрит вдаль.) Это что за город?

Матвей. Это не город, Ефим. Это Орлики. Там совхоз теперь. В нём очень много оленей. И машин разных много, и катеров, и бударок. А во-он в той школе... слышишь музыку?

Звучит «Песня Соловейг».

Матвей. В ней учатся дети тех детей, которых учила Маша. Ты не смог остановить жизнь, Ефим. Зря старался.

Ефим. И ты зря жил, Матвей. Агитатки-то нету. И власть ваша в тюрьму тебя посадила. Мы равны.

Матвей. Нет. Не равны. Я воевал... И в той школе поют дети её учеников. А вот памятник на горе... Там лежит Маша. Видишь? Она стоит как живая. Ей, должно быть, холодно на ветру. И я одену её. (Надевает на памятник – девушка с книжками в руках – малицу.)

Ефим(хрипло). Закурить бы... душа мёрзнет. Матвей. У меня кончился табак. На, пососи пустую трубку. И готовься.

Ефим. Долго ли? Я готов, Матвей. Да-авно готов. Матвей. Ты хотел обнять землю своих предков. Вот Орлики. Здесь мы жили.

Ефим(угрюмо). В них поселились чужие люди. И земля эта стала для меня чужой. Всё чужое.

Матвей(услыхав лай поисковых собак). Торопись, Ефим. Тебя ищут. Прощайся.

Ефим. Ещё успею. (Берёт ружьё.) Заряжено?

Матвей. Как положено... на оба ствола.

Ефим. Тебе и одной пули хватит. (Стреляет в Матвея.)

Матвей (удивлённо). Опередил ты... меня... говорил, никого... не убивал...

Ефим. Прощай, брат... Встретимся на том свете.

Матвей молчит. Жизнь из него вытекла. Глаза закрылись. Ефим поднял упавшую трубку, сосёт её. По старческим щекам текут слёзы.

Звучит тема Сольвейг. Упав возле памятника, Ефим обнимает его.

Подходят солдаты из группы поиска.

Занавес