Избранные письма разных лет

50. Р. Б. Гулю[569]

<Середина ноября 1957>

Дорогой

Роман Борисович,

Жму, очень благодарно, Вашу львиную лапу за чудные платья для политического автора. И очень нежно и благодарно целую ручки Ольги Андреевны за ее хлопоты. Ну, что говорить о Вас: Вы совершенно отбились от рук. На письма не отвечаете, как я ни верчусь, стараясь вызвать Вас на ответ. Ни о книге, ни о чем ни гу-гу. Вы должны были уже порядком давно получить мою заказную бандероль и письма со всякими нежностями и мольбами. М. б., Вам по получении сего станет малость неловко, что Вы так мордой об стал принимаете дружбу первого (или последнего) поэта России, царящего из глухой европейской дыры над русской поэзией (Марков)[570]. Кстати, какою Ваше мнение о этой (т. е. Маркова, статье). И также удалось ли мне по Вашему сдерзить в пространство в заметке о Ремизове[571]. Отпишите. Я все дохну. Теперь меня стало ни с того ни с сего тошнить. Опять-таки дикий урожай знакомых покойников удручает. «Русскую Мысль» прямо читать невозможно — сплошной некролог. Погода здесь райская, все в розах и солнце — но толку что? От вечного безлюдья — чувствую, что дичаю с каждым днем. Хоть бы с Милюковым[572] поговорить, «все-таки человек с университетским образованием и монархист в душе», как сказано в бессмертных «Двенадцати стульях»[573]. Хоть бы Никита[574] объявил НЭП — махнул бы в Россию репортерство<вать> в «Красной газете»[575]. «Скучно, скучно мне до одуренья»[576], как сказал Ваш один гениальный сотрудник, специалист по нигилизму.

Ну, дорогой Роман Борисович* («Борисович» вписано над зачеркнутым «Григорьевич». — А. А.), обнимаю Вас и шлю самые дружеские пожелания Вам обоим к праздникам. И не забывайте Вашего покорного слугу и коллегу. Ваш всегда

Георгий Иванов (Ж).

* Не удивляйтесь — это отчасти гагизм[577], отчасти подражание Иваску, который время от времени величает меня Игоревичем.