Избранные произведения

Пускай слепой и равнодушный

Рассудок мой не признает,

Что в высях области воздушной

Кружится сильфов хоровод..

Его тяжелую эгиду

Отринул я, увидя раз

Очами смертными сельфиду…

И верю, сильфы, верю в вас!

Да! вы родитесь в почке розы,

О дети влаги заревой,

И ваши я метаморфозы

В тиши подсматривал порой…

Я по земной сильфиде милой

Узнал, что действовать на нас

Дано вам благодатной силой…

И верю сильфы, верю в вас!

Ее признал я в вихре бала,

Когда, воздушнее мечты,

Она, беспечная, порхала,

Роняя ленты и цветы…

И вился ль локон самовластный,

В корсете ль ленточка рвалась —

Всё был светлей мой сильф прекрасный…

О сильфы, сильфы, верю в вас!

Ее тревожить рано стали

Соблазны радостного сна…

Ребенок-баловень, она,

Ее вы слишком баловали.

Огонь виднелся мне не раз

Под детской шалостью и ленью…

Храните ж вы ее под сенью…

Малютки-сильфы, верю в вас!

Сверкает ум живой струею

В полуребячьей болтовне.

Как сны, он ясен, что весною

Вы часто навевали мне…

Летать с ней — тщетные усилья:

Она всегда обгонит нас…

У ней сильфиды легкой крылья…

Малютки-сильфы, верю в вас!

И что ж? Ужели перед взором,

Светла, воздушна и легка,

Как чудный гость издалека,

Она мелькнула метеором,

В отчизну сильфов унеслась

Царить над легкою толпою

И к нам не спустится порою?

О сильфы, сильфы, верю в вас!

Я счастлив, весел и пою;

Но на пиру, в чаду похмелья,

Я новых праздников веселья

Душою планы создаю…

Головку русую лаская,

Вином бокалы мы нальем,

Единодушно восклицая:

«О други, сызнова начнем!»

Люблю вино, люблю Лизету, —

И возле ложа создан мной

Благословенному Моэту

Алтарь достойный, хоть простой…

Лизета любит сок шипящий,

И мы чуть-чуть лишь отдохнем:

«Что ж, — говорит, лобзая чаще, —

Давай же сызнова начнем!»

Пируйте ж, други! Позабудем,

Что скоро надо перестать,

Что ничего не в силах будем

Мы больше сызнова начать…

Покамест, с жизнию играя,

Мы пьем и весело поем,

И, страстно красоту лобзая,

Мы скажем: «Сызнова начнем!»

Витая по широкой

Равнине вольных волн,

Дыханью бурь и рока

Покорен ты, мой челн!

Зашевелиться ль снова

Наш парус, — смело в путь!

Суденышко готово,

Не смейте, вихри, дуть!

Суденышко готово —

Плыви куда-нибудь!

Со мною муза песен,

Плывем мы да поем,

И пусть челнок наш тесен,

Нам весело вдвоем…

Споем мы; да и снова

Пускаемся в наш путь…

Суденышко готово,

Не смейте, вихри, дуть!

Суденышко готово,

Плыви куда-нибудь!

Пусть никнут под грозою

Во прахе и в пыли

Могучей головою

Могучие земли..

Я в бурю — только снова

Успею отдохнуть!

Суденышко готово,

Не смейте, вихри, дуть!

Суденышко готово,

Плыви куда-нибудь!

Когда любимый Фебом

Созреет виноград,

Под синим южным небом,

В отраду божьих чад…

На берегу я снова

Напьюсь, и смело в путь…

Суденышко готово..

Не смейте, вихри, дуть!

Суденышко готово,

Плыви куда-нибудь!

Вот берега иные:

Они меня зовут…

На них полунагие

Киприду девы чтут..

К устам я свежим снова

Устами рад прильнуть…

Суденышко готово…

Не смейте, вихри, дуть!

Суденышко готово,

Плыви куда-нибудь!

Далеко за морями

Страна, где лавр растет…

Играя с парусами,

Зефир на брег зовет…

Встречает дружба снова…

пора и отдохнуть…

Пускай судно готово…

Ты, вихорь, можешь дуть…

Пускай судно готово,

Но мне не плыть уж в путь!

«Ты, дед, говаривал не раз…

Но вправду, в шутку ли — не знаю,

Что есть у каждого из нас

Звезда на небе роковая…

Коль звездный мир тебе открыт

И глаз твой тайны в нем читает,

Смотри, смотри: звезда летит,

Летит, летит и исчезает…»

— Хороший умер человек:

Его звезда сейчас упала….

В кругу друзей он кончил век,

У недопитого бокала.

Заснул он с песнею, — и спит,

И в сладких грезах умирает.

— Смотри, смотри: звезда летит,

Летит, летит и исчезает!

— «Дитя, то быстрая звезда

Новорожденного вельможи…

Была пурпуром обвита

Младенца колыбель — и что же?

Она пуста теперь стоит,

И лесть пред нею умолкает…»

— Смотри, смотри: звезда летит,

Летит, летит и исчезает.

— «Зловещий блеск, душа моя!

Временщика душа скатилась:

С концом земного бытия

И слава имени затмилась…

Уже врагами бюст разбит,

И раб кумир вот прах свергает!..»

— Смотри, смотри: звезда летит,

Летит, летит и исчезает!

— «О плачь, дитя, о, горько плачь!

Нет бедным тяжелей утраты!

С звездою той угас богач…

В гостеприимные палаты

Был братье нищей вход открыт,

Наследник двери затворяет!»…

— Смотри, смотри: звезда летит,

Летит, летит и исчезает.

— «То-мужа сильного звезда!

Но ты, дитя мое родное,

Сияй, смиренная всегда

Одной душевной чистотою!

Твоя звезда не заблестит,

О ней никто и не узнает…

Не скажет: вон звезда летит,

Летит, летит и исчезает!»

Их нет, их нет! Еще доселе тлится

На чердаке жаровни чадный дым…

Цвет жизни их едва успел раскрыться

И подкошён самоубийством злым.

Они сказали: «Мир объят волнами. —

Корабль старинный, он не будет цел..

Матросы в страхе, кормчий побледнел, —

Скорей же вплавь искать спасенья сами!»

И, смело путь пробивши в мир иной,

Они туда ушли рука с рукой.

Больные дети! слышали давно ли

Вы над собой напевы детских лет?

Пусть рано вы вкусили тяжкой доли,

Но подождите: будет и рассвет!

Они сказали: «Пусть пора проходит:

Не нам сбирать здесь жатву, другим…

И не для нас светило дня восходит…»

И, смело путь пробивши в мир иной,

Они туда ушли рука с рукой.

Больные дети! Вы оклеветали

Земную жизнь, не вызнавши вполне,

Вы в горькой чаше бытия на дне

Любви святого перла не видали!

Они сказали: «Серафимов сон —

Любовь! — ей песни пела наша лира…

Рассеян сон, алтарь наш осквернен,

Мы видели падение кумира…»

И, смело путь пробивши в мир иной,

Они туда ушли рука с рукой.

Больные дети! Но, взмахнув руками,

Вы, как орлы, могли с гнезда вспорхнуть…

И в вышине, кружась над облаками,

Пробить к светилу славы вольный путь…

Они сказали: «Лавр истлеет прахом,

И прах развеет по ветру вражда,

И нас везде найдет она, куда

Не подняли б нас крылья вольным взмахом…»

И, смело путь пробивши в мир иной,

Они туда ушли рука с рукой.

Больные дети! Гнет печальной жизни

Во имя долга вы б могли сносить…

Вы мать нашли бы нежную в отчизне,

Она могла вас знаменем прикрыть.

Они сказали: «Знамя это кровью

Обагрено, напрасно пролитой,

Но куплено ли счастье кровью той?

Иной мы любим родину любовью…»

И, смело путь пробивши в мир иной,

Они туда ушли рука м рукой.

Больные дети! Может быть, хуленья

Нашептывал в час смертный ваш язык…

Но светит луч во тьме ожесточенья,

отец любви страданий внемлет крик…

Они сказали: «Пусть же остается

Святынею господне имя нам:

Не будем ждать, пока душевный храм

Сомнением в основах потрясеся…»

И, смело путь пробивши в мир иной,

Они туда ушли рука с рукой.

Отец любви! Прости им ослепленье…

Душевных мук был эхом ропот их,

Не ведали они, что в круг творенья

Мы посланы не для себя одних.

О, для чего я не пророк, чтоб людям

Я мог поведать голосом живым:

«Любить и быть полезными другим

Для наслажденья собственного будем…»

Но, смело путь пробивши в мир иной,

Они туда ушли рука с рукой!

Марш, марш — вперед! Идти ровнее!

Держите ружья под приклад…

Ребята, целиться вернее,

Не тратить попусту заряд!

Эх! я состарился на службе,

Но вас я, молодых солдат,

Старик капрал, учил по дружбе…

Ребята, в ряд! не отставать,

Не отставать,

Не унывать,

Вперед — марш, марш! не отставать!

Загнул не в час дурное слово

Мне офицерик молодой…

Его я — хвать, дружка милова…

Мне значит: смерть! закон прямой!

С досады смертной, с чарки рому

Руки не мог я удержать;

Погасла трубка… Затянуся,

Черт побери в последний раз!

Дошли до места… Становлюся…

Но не завязывать мне глаз!

За труд прощения прошу я,

Чур только низко не стрелять…

Веди нас бог в страну родную;

Ребята, в ряд! не отставать,

Не отставать,

Не унывать,

Вперед, марш — марш! не отставать!

Под соломенной крышей

Он по преданиям живет,

И доселе имя выше

Чтит едва ли чье народ.

И, старушку окружая

Вечерком, толпа внучат

«Про былое нам, родная,

Расскажи, — ей говорят. —

Пусть для нашего он края

Был тяжел, — что нужды в том?

Да, что нужды в том?

Вспоминает, золотая,

Всё народ об нем!»

— «Проезжал он здесь с толпою

Чужестранных королей…

Молода я и собою

Недурна была — ей-ей!

Поглядеть хотелось больно:

Стала я невдалеке…

Был он в шляпе треугольной,

В старом сером сюртуке…

Поравнялся лишь со мною,

„Здравствуй!“ — ласково сказал…

Так вот и сказал…»

— «Говорил, значит, с тобою

Он, как проезжал?»

«А потом в Париже вскоре

Я была… Пошла в собор…

В Нотрэ-Дам, в большом соборе,

Был и он, и целый двор.

Праздник был тогда великий,

Все в наряде золотом…

Раздавались всюду клики:

„Милость божия на нем!“

Был он весел; поняла я:

Сына бог ему послал,

Да сынка послал…»

— «Экий день тебе, родная,

Бог увидеть дал!»

— «Но когда в страну родную

Чужестранцев бог наслал

И один за дорогую

Он за родину стоял…

Раз, вот эдакой порою,

Стук в ворота… К воротам

Выхожу: передо мною —

Он стоит, смотрю: он сам!

„Боже мой! война какая!“ —

Он сказал — и тут вот сел»…

— «Как! сидел он тут, родная?»

— «Тут вот и сидел!

„Дай мне есть“, — сказал… Подать я —

Подала что́ бог послал…

У огня сушил он платье,

Кушал — а потом он спал…

Как проснулся, не могла я

Слез невольных удержать…

Он же точно утешая,

Обещал врагов прогнать.

А горшок тот сберегла я,

Из которого он ел,

Суп простой наш ел…»

«Цел горшок тот, цел, родная?

Говори ты: цел?»

— «Отвезли его в безвестный,

Дальний край: свою главу

Он сложил не в битве честной —

На пустынном острову.

Даже — верить ли? — не знали…

Всё ходил в народе слух:

Скоро, скоро из-за дали,

Грозный он нагрянет вдруг…

Тоже, плача, всё ждала я,

Что его нам бог отдаст,

Родине отдаст…»

— «Бог за слезы те, родная,

Бог тебе воздаст!»

Друзья мои, когда умру я,

Пусть холм мой ива осенит…

Плакучий лист ее люблю я,

Люблю ее смиренный вид,

И спать под тению прохладной

Мне будет любо и отрадно.

Одни мы были вечером… я подле

Нее сидел… она головкою склонилась

И белою рукой в полузабвеньи

По клавишам скользила… точно шепот

Иль ветерок по тростнику скользил

Чуть-чуть — бояся птичек разбудить.

Дыханье ночи, полной неги томной,

Вокруг из чащ цветочных испарялось;

Каштаны парка, древние дубы

С печальным стоном листьями шумели.

Внимали ночи мы: неслось в окно

Полуоткрытое весны благоуханье,

Был ветер нем, пуста кругом равнина…

Сидели мы задумчивы, одни,

И было нам пятнадцать лет обоим;

Я на Люси взглянул… была она

Бледна и хороша. О, никогда

В очах земных не отражалась чище

Небесная лазурь… Я упивался ею.

Ее одну любил я только в мире,

Но думал я, что в ней люблю сестру…

Так вся она стыдливостью дышала;

Молчали долго мы… Рука моя коснулась

Ее руки — и на челе прозрачном

Следил у ней я думу… и глубоко

Я чувствовал, как сильны над душой

И как целительны для язв души

Два признака нетронутой святыни —

Цвет девственный ланит и сердца юность.

Луна, поднявшись на небе высоко,

Вдруг облила ее серебряным лучом…

В глазах моих увидела она

Прозрачный лик свой отраженным… кротко,

Как ангел, улыбнулась и запела.

Запела песнь, что трепет лихорадки,

Как темное воспоминанье, вырывал

Из сердца, полного стремленья к жизни

И смерти смутного предчувствия… ту песню,

Что перед сном и с дрожью Дездемона,

Склоняяся челом отягощенным,

Поет во тьме ночной, — последнее рыданье!

Сначала звуки чистые, полны

Печали несказанной, отзывались

Томительным каким-то упоеньем;

Как путник в челноке, на волю ветра

Отдавшись, по волнам несется беззаботно,

Не зная, далеко иль близко берег,

Так, мысли отдаваясь, и она

Без страха, без усилий по волнам

Гармонии от берегов летела…

Как будто убаюкиваясь песнью…

Любить и пить, за дикими зверями

Охотиться — вот жизнь сынов Тироля,

Как горные орлы, как воздух горный,

Свободных… Чудный мир, где на равнины —

На океан с горами вместо волн —

Смотреть не хочет солнце… Чудный мир,

Сочувствий полный весь и эха полный!.. Ты не хуже

Италии, развратной Мессалины

В лохмотьях нищенских, давно поблекшей

От оргий и продажных поцелуев…

И я тебя люблю за то, что белых

Твоих покровов не срывал никто,

К тебе нейдут толпами, как в Неаполь,

И чичероне всех красот твоих

Наперечет не знают. Засыпает

Свободно снег твои нагие плечи.

Тебя люблю я, о Тироль, — и если

Исчезнет вовсе девственная прелесть

С лица земли, я поклонюсь статуям

Бледна, как любовь, и омыта слезами

Среброногая ночь на поля снизошла —

Поднялися туманы, слились с небесами…

К наслаждению время! Заря его — мгла.

Благосклонна была на охоте Дианою,

И под грузом добычи едва мы идем…

Пируют уж братья при звоне стакана,

Под этим же кровом и мы отдохнем…

Бога, Франк, не гневи — смиряться нам надо:

Человек без терпенья — без масла лампада…

О Франк! честолюбье тебя пожирает —

Стыдишься ты бедности жалкой своей;

Тебя ненасытная гордость терзает,

Подобных себе ты не терпишь людей.

Говори: хоть отца, хоть отчизну святую

Ты способен любить или нет?

Ты встречаешь ли утром зарю золотую

И садишься ль с молитвой за скромный обед?

Как повапленный гроб ты в гордыне своей,

Ты грозишься на небо, грозясь на людей.

Но напрасно с хулою и пеной в устах

Ты восстал на того, кто живет в небесах:

Он тебя не заметит,

Он тебе не ответит.

Да и вправе ль хулить ты?..

Так пал серафим.

Низверженный с неба хулитель,

Всех падших верховный властитель.

Не бесполезное безумство сделал я!

Меня винили в гордости и лени,

И были правы! Хижина моя

Была бы гробом мне: она — мое наследство

И к четырем ее стенам

Я в двадцать лет успел привыкнуть крепко;

Ну, я зажег ее и ухожу,

Себя и тень свою сжигаю я

И развеваю прах по ветру вместе

С соломенною крышей… Дуйте, дуйте

Вы, северные ветры: по ночам

Недаром вы в мои свистали окна!

К вам, к вам иду я, братья: отдаю

Вам голову я буйную свою.

Добрый вечер, Франк! Куда ты?.. Никого с тобой!

Где ж верных гончих стая, неразумный горец мой?

Добрый вечер, Дейдамия! Где же мать твоя?

И куда идешь так поздно ты, разумная моя?

Я вот шла путем — дорогой — незабудок нарвала:

Только жаль, они завяли, я букет не сберегла,

Коли хочешь, — ты на счастье их возьми с собой.

Как бежит она, резвушка!.. Рядом мать жила со мной,

На моих глазах взросла она… Прощай же! так и быть!

А ведь вот — она могла бы, может быть, меня любить!

Долой с дороги, нищий! дай проехать!

Постой, дай только встать и берегись!

Скорей, собака, иль не встанешь с места.

Приятель всадник! нет тебе проезда.

Меч наголо скорей, иль ты погиб.

Ну, защищайся!

Как тебя зовут?

Карл Франк.

Ты славный малый, славно дрался.

Откуда?

Из Тироля.

Мне восемнадцать лет. Тебе?

Мне двадцать.

Едем ужинать ко мне!

Из всех пружин машины мировой

Тончайшая, важнейшая пружина,

О золото, всеобщее начало,

Слеза у солнца вырванная — сила

Единая и вечная; Медуза,

Преобращающая сердце в камень

И в тленный прах невинности покров,

Великий искуситель, ключ желаний,

Дай на себя вполне налюбоваться!

О, говори, что благо, честь —

Слова, лишенные значенья,

Души пустые сновиденья

И что в тебе лишь правда есть

О, говори, что нет желаний,

Нет прихотей безумных на земле,

Каких бы жертв и злодеяний

Они с собой ни принесли,

Которых бы с собой не прикрыла,

Не узаконила твоя, о демон, сила…

Иным не снилось и во сне,

Что наяву дается мне.

С каким восторгом, взором жадным

Впиваюсь в кучи злата я.

И с чувством злобным и отрадным

Твержу, что сила та — моя.

Пройдут века — и не одна планета

Свершит свой путь, — подобный же удел

Невиданным останется для света…

О нем и грезить я не смел.

Как мне становится понятно,

Что даже умирающим приятно,

На золото глядеть,

Что можно век над ним сидеть,

Боязнью за него терзаться,

С безумной страстию металлом любоваться,

Сундук обнявши, умереть…

Пятнадцать тысяч деньгами — и много

Расписок… Вот так счастье, признаюсь!

Что было бы со мной сегодня, завтра,

Когда б я Странио не встретил на пути?

Вельможу убиваю и беру

Его любовницу; у ней я напиваюсь,

Ведут меня в игорный двор; конечно,

Я проиграл б трезвый… но везет

Мне пьяному… Выигрываю!.. Счастье!

Желал бы я, чтоб под окном прошел

Вчерашний Франк… Чтоб Франк, богач, властитель

Палат великолепных и сокровищ,

Увидел там внизу другого Франка —

Охотника несчастного, бедняжку

Голодного и со впалыми щеками,

И бросил золота ему —

Вот, мол, Франк, возьми, несчастный нищий.

Мне, право, кажется теперь, что нет

Ни на земле, нив небе ничего,

Что стоило б желанья моего,

Что с дня вчерашнего принадлежит мне свет.

Охотник мой смелый, что видишь вдали?..

Собаки обнюхали след по земле:

Вставайте, друзья, — проснулся олень.

Красотка моя сияет, как день,

Олень встрепенулся, олень бежит —

Красотку мою господь сохранит.

Олень убежал от стаи в леса,

У красотки моей — словно звезды глаза,

Галлали, Галлали — настигнут олень,

Красотка моя сияет, как день!

Не придет уже он на веселый наш зов,

Окружен своей сворой охотничьих псов,

Не будет могучими рвать он руками

Оленя за скромною трапезой с нами,

Не будет из чаши он, общей для всех,

Пить наш горный, девственный снег!

Спи, бедный юноша, предайся неге,

До завтра спит на груди моей:

Ты телом ослабел; восходит день,

А сон смежает очи голубые.

Нет — то не день! Не сплю я, а сгораю…

О Бельколоре! пламя жжет меня,

Томится сердце жаждою любви, —

Что мне до дня, до ночи и до неба?

О Карло, Карло! голова твоя

Склоняется мне на руки: у чаши

Восторгов засыпаешь ты, несчастный,

И мысль твоя — далеко от меня.з

Да, день встает… о милая моя,

Я умираю… Да! бессилен я и болен,

Я — тень лишь самого себя, одно лишь

Пустое отраженье: ночью мне

Мерещится мой призрак… Боже, боже!

Я молод был вчера — а нынче стар!

И красота твоя — моя могила,

Твои лобзанья — ступени к гробу,

И прядь кудрей твоих — мой саван гробовой.

Задуй свечу, открой скорей окно,

Дай мне взглянуть, в последний раз, быть может,

На солнце, дай проститься с этим небом…

. . . . . . . . . . . . . . .

Ах, не всегда жила я так, как ты,

Быть может, думаешь… Мое семейство

Когда-то во Флоренции цвело;

Несчастье разорило нас, несчастье

Моей виною жизни: не была я

Для этой жизни создана.

Всё та же,

Всё та же песня вечно от двадцатой,

Которою приходится спросить!

Ужели есть глупцы, чтоб верить им?

О боже мой! в какую грязь попал я!

Признаться, думал я, что эта поумней!

Когда скончался батюшка…

Довольно!

Мне Джулия доскажет остальное,

Как только встречу я ее в харчевне!

Как гонимы ураганом

С гор, увенчанных туманом,

Низвергаются снега,

Так мы с кличем, с барабаном

Устремлялись на врага.

Ни преграды, ни препоны

Не спасли от нас Кантоны…

Благородные бароны,

Свив победные знамена,

С торжеством идут назад.

Вставай же, вставай же, охотник лесной,

Вставай же, сын Рейна, боец удалой,

Тяжелые латы скорее снимай,

Гостей принимай да детей обнимай!

Стойте, братья, вот палаты,

Где Великий Франк живет, —

Целовал его, как брата,

Седовласый император,

Увенчал его народ.

И теперь еще у входа

Ждет кругом толпа народа,

Как он ужинать пойдет.

По заслугам честь герою —

Честь за славные дела:

Вырвал смело он из бою

Знамя Черного Орла.

Не раз исчезал он средь дыму и тьму,

Погибшим считали его уж не раз,

Но, подобно пловцу удалому,

Что ныряет из волн, — так вдруг среди нас

Под тучею ядер, под градом картечи

Являлся он снова властителем сечи.

И случай иль бог его спас,

Пули все мимо летали, —

Хоть близко его целых три прожужжали,

Лишь шпоры окрасил он кровью своей.

Но кто эта женщина, братья скажите?

По плечам ее волны кудрей…

Куда вы, красотка, так быстро бежите?

Дорогою и шумом утомленный,

Сегодня я от лагеря отстал,

Томимый жаждою, усталый, запыленный,

На берегу источника я стал.

А на траве лежала предо мною

И сладким сном красавица спала…

Ее я знаю: мать ее была

Моей соседкой, Гюнтер; и с тоскою

Я вспоминал, как жизнь моя текла

Спокойно с ними. Девочка спала

С полуоткрытыми устами.

(Как розы, раскрываются уста

Беседовать с ночными небесами.)

Святыней девственной дышала красота,

Травой и сельскими цветами

Покрыты были плечи. Что во сне,

Что в светлом детском сне ей грезилось — не знаю,

Но с песнею, казалось мне,

Заснула девочка играя!

И песня та порхала на устах,

Как птичка легкая на полевых цветах.

Одни мы были: взял ее я руки,

Не разбудив ее, я наклонился к ним…

О Гюнтер!.. и прижал к устам своим,

И, как дитя, я зарыдал от муки!..

Господь на тьмы обитель обращает

Пылающий свой взор,

И, правосудный, изрекает

Он злым и добрым приговор,

Зане лишь он единый знает,

Кто прав, кто осужден,

И смерть на смертных посылает,

И мертвецов велит считать ей он.

Согрешил я, владыко, преступил твой закон.

Он битве рек глаголом власти:

«Сочти твоих борцов,

Которых гроб в широкой пасти

Пантер и львов,

И победил ли, пал ли правый,

Сочти, лишь меч вложен в ножны,

Всех падших словно дождь кровавый

И на поля и на холмы».

Искушенью, владыко, подвержены мы.

Приидет день. Реку глагол громовый,

Обильный ужасом, суда и гнева слово,

И остановится движенье естества,

Свинцом свернется неба синева,

И кости плотию оденутся из праха,

И бездна возвратит в день оный мертвецов.

Возопиют они от страха:

Спаси, спаси нас, бог отцов.

И будет плач и скрежет зубов!

Вот, вот она, развратная сирена,

Машина, изобретенная чертом,

Чтоб в людях силы истощать, и кровь

Высасывать, и чувства притуплять.

Что за атмосфера вокруг нее разлита!

Она мертвит и поглощает силы,

Сама же все прекрасней и прекрасней!.. Всегда

Ее в объятьях сжимая, умереть

Желал я… О, беда тому, кто раз

Дозволил в сердце заползти разврату!

Сосуд глубокий — девственное сердце.

Когда впервые попадет туда

Вода нечистая, то целым морем

Ее со дна не смоешь… безысходна

Та бездна, и на дне ее — пятно.

Нет, не хочу я умирать;

Я здесь, природа, пред тобою

Стою с подъятой головою,

На празднество твое пришел я пировать.

Я голоден — изволь же угощать!

Великолепный божий мир, созданье

Безмерное! везде ли так наго ты?

Скажи мне, мать безумная, зачем

Меня ты мучишь этой жаждой вечной,

Когда сама не знаешь, где источник

Живой воды?.. Есть для травы роса

И пища для орла… Что ж сделал я?

За что меня забыла?.. «Видно, было

Так нужно», — пусть так скажут старики;

А мне — мне двадцать лет!

О! если ты умрешь, надежды ангел,

В последний раз приди ко мне на сердце,

Последний поцелуй мне дай, скажи

Последнее прости! Я молод, жизнь люблю я:

Вступись же за меня, проси у неба

Хоть капли для увядшего цветка;

И вместе будем мы, прекрасный ангел,

С тобою жить, и вместе мы умрем!

Плетите венок мне, подруги мои,

И грезы мои увенчайте цветами,

Накиньте покров на томленье любви…

Мой милый придет — лишь солнце зайдет за горами.

Дева гор, мы тебя провожаем,

Покидает нас счастье с тобой,

Мы слезами венок обливаем,

Мы из нашей гирлянды теряем

Тебя — наш цветок дорогой.

Мы к воину, дева, тебя приведем,

И скинем с тебя мы девичий покров.

И скоро от странных, таинственных слов

Рука затрепещет под брачным кольцом.

Эхо — песни в горах не услышит твоей,

Полотна не раскинешь под медными львами,

У которых из пасти стремится ручей,

Снег простится с твоими следами.

Как сияет чело твое ясное

Красотою желанья и счастия!

Тебя ждет, Диана прекрасная,

Твой охотник с безумною страстию.

А мне тяжело, о подруги мои,

Коль я хороша — вы скажите ему,

Коль я хороша — я достойней любви

И счастия милому больше я дам моему,

Но с прекрасной бессмертною я не сходна,

Как она же, я только бледна,

Побледнели от горя ланиты; текли

По ним мои слезы, и плакало все на земли,

Казалось, со мной, когда Карл убежал…

Вы скажите ему, как меня он терзал!

Вы скажите про слезы любви,

Вы скажите, подруги, сестрицы мои.

Не умер Франк… То слух лишь был,

И тот, кто слух тот распускал,

С медведя шкуру продавал,

А сам медведя не убил.

Но только шутку ж Франк сыграл!

И их он славно одолжил.

Так некогда, как Геркулес

Фарнезский в Тибр низвержен был,

На пьедестал его залез

Другой, и всякий находил,

Что новый лучше и статней.

Нет ничего толпы глупей.

Но вышел вновь колосс из вод

И с самозванцем рядом стал,

И разом старого узнал

Кругом столпившийся народ.

Так ожил Франк. Не прежний он —

Ленивый, мрачный и больной…

Он вырос телом и душой

Веселый, всякому поклон

И речь приветная в устах;

Он храбр, и молод, и здоров.

Забыли о его грехах,

С ним всякий чокнуться готов.

Сегодня с Дейдамией он

Навеки будет обручен.

Что за девчонка, боже мой,

Как он любим ее душой!

И ты меня ждала, моя Маметта,

Считала ты с тоскою день за днем,

Сидела пригорюнясь на пороге.

О милый, милый! плакала Маметта!

День уходил за днем… восход и ночь

Тебя равно встречали на тропинке,

Далеко был твой Карл — а ты, как счастье,

Сидела и ждала его у дома.

Как бледен ты, как голос изменился!

Что делал ты вдали от нас так долго?

Уж матушка совсем отчаялась в тебе,

Но думал ты о нас, скажи по правде?

Несчастного глупца я знал когда-то;

Он прозывался Франком. Нелюдим…

Он был противен всем своим соседям;

От бедности, от голоду, от горя

Его глаза глубоко впали — кости

Да кожа был он весь. Под страшным гнетом

Презренья он сгорбился — и стыд,

Сопутник бедности, следил за ним повсюду;

Он враждовал с законами вселенной,

Ходил печально, медленно, как старый

Пастух лениво тащится за стадом,

Бродил он по лесам да по горам,

Разбоем жил, отвергнутый повсюду,

Свою судьбу он вечно проклинал.

Как под секирою, всегда склонивши шею,

Похож он был на вора, или хуже

Еще — на нищего, который робко

Дрожит пред преступлением, храня

Один лишь этот страх в себе, в замену

Всего добра… Вот что за человек,

Которого знавал я, о Маметта.