Избранные произведения

Откинула ночь покрывало,

Прощальной слезою блистая,

И мгла не скрывает густая

Простор без конца и начала.

И слабым свеченьем окрашен

Холст неба в причудливой раме:

Рассвет восстает над горами —

Подобьями замковых башен.

Сияя, восходит Аврора,

Небесный чертог занимая,

И сонная, злая, немая

Звезда уступает без спора.

И с каждым мгновеньем тускнея,

Она небосвод покидает,

И греза ночная растает,

Вослед устремившись за нею.

Несбывшейся, невоплощенной

Мечтою все помыслы полны…

Гляди: беспокойные волны

Готовы принять ее в лоно.

С лилового выйдя востока,

Дневное восстанет светило,

Его светозарная сила

Расправится с тьмою жестоко.

От думы возвышенно-праздной,

Укрытой полночною тьмою,

От слез, тайно пролитых мною,

От речи, излитой бессвязно,

От страсти моей бессловесной,

Глубоко запрятанной страсти,

От робкой надежды на счастье,

Таинственной, чистой, чудесной,

Меня беспощадно пробудит

Тот луч восстающей денницы:

Душа от любви отрешится

И опустошенной пребудет.

По воле светила дневного

Приходит пора расставанья…

Прощай же, звезда! До свиданья!

Мы завтра увидимся снова.

В существовании — две грани:

Одна — печаль по невозвратным,

Навек минувшим временам;

Другая — светлая надежда

На то, что счастье снидет к нам.

Мы в яви ощупью бредем

И все никак не перестанем

До гроба тешить дух мечтаньем

О будущем и о былом.

Безгрешные утехи детства,

Проворных ласточек полет,

И запах роз, и шум прибоя,

И дом — опора и оплот,

И долгожданная любовь

Во взоре пылком и горящем…

Таким предстанет в настоящем

Былое перед нами вновь.

Полузабытое тщеславье

Внезапно голос подает.

Взыскуя истинной любови,

Глядим с надеждою вперед.

Там жизнь привольна и чиста,

Там не сочтешь себя пропащим —

Таким предстанет в настоящем

Грядущее — и неспроста.

В существовании — две грани;

Та и другая нам близка:

На будущее упованье

И по минувшему тоска.

Дух беспокойный наш палим

Огнем, мечтанию присущим,

Но настоящему грядущим

Не стать. И не бывать былым!

Ты, уподобясь кораблю,

Затерянному в океане

Бесчисленных воспоминаний,

Что ищешь? — Отзвук их ловлю.—

Чего же алчешь ты, скажи?

— Сквозь лет бесчисленные звенья

Постичь пытаюсь откровенья

Таящейся в грядущем лжи.

В существовании — две грани.

Над волнистой грядою восточного склона,

Снисходительно миру улыбку даря,

Появляется, глядя лениво и сонно,

В диадеме туманов восходит заря.

И туманы ползут по скалистым отрогам,

Безнадежно печален пологий откос,—

Словно холмик могильный в убранстве убогом

Погребальных букетов да искренних слез.

И с трудом в пелене пробивается мутной

Солнца луч, озаряя молочную даль,

И в клубящейся дымке виднеется смутно,

Как в сережке алмаз сквозь густую вуаль.

Чуть заметно студеного ветра порывы

В апельсиновых рощах листву теребят,

Ветви их без цветов поникают стыдливо,

Вдовьи слезы их влажную землю кропят.

На трепещущих листьях снежок не искрится,

Льдом вовек не покроется горный хребет:

В нашем крае зима — разбитная девица —

На зеленой листве оставляет свой след.

Занимается утро, и с каждой минутой

Ускоряют туманы неспешный подъем:

Поредев, к небесам устремляются круто,

Открывая долину во весь окоем.

Поднимается занавес; явится скоро

Декораций величественных торжество:

Все по замыслу мудрого антрепренера,

Как предписано гордым искусством его.

А в лесу увертюру начнет вдохновенно

Птичий хор, и в ответ на ликующий глас

Отзовется долина, осветится сцена,

И великое действо начнется сейчас.

В тот сумеречный час, предшествующий ночи,

Когда смежаешь ты блистательные очи,

И, руки уронив, склонив на грудь главу,

Внимаешь молча мне, и грезишь наяву,—

Давнишнею тоской душа твоя стеснится.

Что вспомнилось тебе? Минувшего гробница

Зачем разорена бестрепетной рукой,

Унесшей в миг один и счастье, и покой?

Прекрасный ли цветок иль просто шип колючий

На память привели какой-то давний случай?

Что предстает тебе? Что увидала ты?

Из дланей господа, из адской черноты

Является к тебе загробное виденье?

Что чувствуешь тогда? Раскаянье? Томленье?

Приятную печаль иль нестерпимый стыд?

Когда у алтаря одна свеча горит,

Как жадно ищет взор в тревоге и смятенье

Не смертных, милых нам, — бессмертные их тени,

Страх удесятерен и тьмой, и тишиной,—

Но озарит свеча господень крест честной,

И пусть один алтарь чуть виден в божьем храме —

Смирит смятенный дух представшее пред нами,

Колени преклони, молящийся готов

К Всевышнему воззвать потоком жарких слов.

Примеру этому, мой ангел, воспоследуй:

Взор к свету обрати — и насладись победой,

Вмиг прошлое уйдет в немыслимую тьму,

В грядущее гляди и доверяй — ему!

В божий храм она вошла несмело,

Церковь в этот час была пуста,

Перед ликом Господа-Христа

Свечка одинокая горела.

Взор потупя в тягостном волненье,

Задрожав, как полотно бела,

Гибко опустилась на колени

И творить молитву начала.

Хоть была совершена ошибка,

Но распятье — якорь в море бед,

Это — правый путь в трясине зыбкой,

Это — сила, упованье, свет.

За кого к Христу она взывала?

Я не знаю. Быстро поднялась,

Снова опустила покрывало,

К чаше подошла, перекрестясь.

Лился свет, надежду подавая

Всем, кто безнадежно заплутал,

И слеза скатилась восковая

На потертый бронзовый шандал.

А она слезы не уронила.

Как свеча, ей вера сердце жгла.

Веру сберегла и сохранила…

Только вот заплакать не смогла.

Погляди, как, воздух прорезая,

Из долины в горы держат путь

Ласточки. Стремительная стая

В кронах пальм присядет отдохнуть.

Ночь свою завесу опустила.

Вслед за ними, уходя в зенит,

Мысль моя печальная летит

К небесам, и прочь с земли постылой!

Воедино в поднебесье слиты

Отрочества робкая мечта,

Явь любви и сон полузабытый…

Ты — царица этого скита.

Как цветок диковинно-прекрасный,

Скрытый в чаще темною листвой,

Видится мне лик небесный твой —

Лик любви безбурной, чистой, ясной.

Чтобы знала ты, как дни угрюмы

И как ночи горести полны,

В этот скит мои несутся думы,

Муками души порождены.

Пусть они, уснувшей птицы тише,

Вдруг коснутся твоего чела,

Чтобы еле слышно ты прочла

В книге страсти первое двустишье.

Пусть они, мечте моей послушны,

Скажут, что в душе, на самом дне,

Сберегаю образ твой воздушный —

Это все, что здесь осталось мне.

Пусть расскажут: звезды упованья

В беспросветном сумраке зажглись…

Ласточки стрелой уходят ввысь,—

Им вдогонку шлю свое посланье.

Лелея аромат природный,

Омывшись влагой первых рос,

Цветок на почве плодородной

По воле господа возрос.

Но некий червь — урод тлетворный,

Чья колыбель — зловонный ил,

Подполз — и с ласкою притворной

Лилейный стебелек обвил.

Впился, высасывая соки,

Точил, терзал, глодал и грыз…

И венчик, некогда высокий,

Поник, понуро глядя вниз.

И смертный час красавцу пробил:

Он долу голову склонил…

Цветку я сердце уподобил

И ревность — с тем червем сравнил.

Ночь угрюма, ночь темна,

Как страданье, молчалива.

В поднебесье сиротливо

Звездочка горит одна.

В чаще — мрак и тишина;

Ветра песенкой плаксивой,

Эхом грустного мотива

Убаюкана она.

Ночь глушит воспоминанье,

Страхи за собой ведет.

Грусть. Уныние. Молчанье.

Но в душе не оживет

Славой ставшее страданье,

В жизнь из смерти переход.

Рассвет… Восход… И солнцу далёко до зенита,

Душа томится сладко, ликуя и грустя,—

Цветок полурасцветший, бутон полураскрытый,

Не женщина покуда, хотя уж не дитя.

Резва и угловата; робка и шаловлива,

В движенье каждом спорят смущенье и задор,

Как девушка, надменна, как девочка, стыдлива,

Читает катехизис и стихотворный вздор.

Как грудь ее трепещет, когда окончен танец:

То ль запыхалась в вальсе, то ль им опьянена,

Не вдруг поймешь, заметив дрожащих уст багрянец,

То ль просит поцелуя, то ль молится она?

Она целует куклу, разряженную ярко,

И смотрит на кузена: хоть брат, да не родной,

Когда ж стрелою мчится вдоль по аллее парка,

Не ангельские ль крылья раскрылись за спиной?

Всенепременно бросит, вбегая из гостиной,

Взгляд в зеркало — пристрастный и мимолетный взгляд,

В постели лежа, будет листать роман старинный,

Где вечного глагола спряжение твердят.

И в спальне, в изголовье девической кровати,

Стоит кроватка куклы. Хозяйка в забытьи

Лепечет чье-то имя и тексты хрестоматий,

Безгрешно выдавая все помыслы свои.

Когда на бале скрипки настраивают тихо,

Расхохотаться хочет, но держит светский тон.

Пусть огорчает бонна — обрадует портниха,

Жеслена уважает, но ближе ей Дазон.

Из всех житейских тягот — пока одно: ученье,

Но в нем отраду сыщет, учителю послав

Нежнейшую улыбку, пока в сугубом рвенье

Придумывает фразу, где встретится «to love».

Случается порою: стоит в оцепененье,

Грудь охватив петлею переплетенных рук,

Как будто ей предстало небесное виденье,

Пытается утишить смятенный сердца стук.

Но если в ту минуту безумными словами

Расскажешь ей о страсти, которой ослеплен,—

Жестоко посмеется, пожалуется маме,

Рассердится взаправду, потом прогонит вон.

Божественно прекрасна чертой своей любою,

Глубоко тайна скрыта и не изъяснена:

Ты женщину в ней ищешь — ребенок пред тобою,

Ты с нею как с ребенком — но женщина она!

Отринув связь с юдолью слезной,

Скользя в заоблачную высь,

Две тени на дороге звездной,

Друг друга увидав, сошлись.

Судьбе-причуднице в угоду

Им выпало обресть свободу

В один и тот же смертный час,

И вот, потупив очи долу,

Летят к небесному престолу…

Ромео, а за ним Ловлас.

Летят… Полночные светила

В безмолвии внимают им.

И тень Ромео вопросила:

«Кем был ты в жизни, спутник милый?

Кого ты на земле оставил?

Чем имя ты свое прославил?

По ком тоскою ты томим?»

«Любил я. Скольких — неизвестно,

Все имена перезабыл.

Пусть не возвышенно-небесной —

Земной любовью. Но любил!

Был этот кладезь в сердце бедном

Неисчерпаемо велик,

И каждый день был днем победным,

И мигом страсти — каждый миг!

Томясь неутолимой жаждой,

Душа к прелестницам влеклась,

И в книге страсти каждой, каждой,

Хотя бы строчка — а нашлась!

И той, к Парису благосклонной,

Что как лилея расцвела

И обвивала мирт зеленый

Вкруг безмятежного чела;

Той, что, родившись ночью лунной,

При ликованье нимф морских,

Косой гордится златорунной

И совершенством плеч нагих.

И той, что, в умоисступленье

Бродя вдоль зыблющихся вод,

Объята скорбью, одаль шлет

Проклятия, мольбы и пени.

И отзвук царственных печалей

Подхвачен бешенством ветров,

Чтоб мы доныне различали

В нем гул Вергилиевых строф.

И нежной дщери Альбиона,

Кого студеных бурь порыв

Венчал, навек оледенив,

Небесной прелести короной.

И кастильянке — смуглой, страстной,

Столь прихотливо самовластной,

Что пышность Сидова дворца

Без колебаний променяла

На взгляд бродячего певца —

И не раскаялась нимало.

И той — девице-недотроге,

Чья чистота внушает страх,

Кто в горних помыслах о боге

Живет на рейнских берегах,

Идя стезею Маргариты,

Чей нежный цвет едва раскрытый

В руках у Фауста зачах.

И прочим… Мало их на свете ль?

Иным талантом не владел,

Одну знавал я добродетель,

Один мне был сужден удел.

Кто б ни делил со мною ложе —

Во все века, в любой стране —

Уста все те же, сердце то же

Дарованы природой мне.

И, вечным пламенем объят,

Я всем был мил и каждой — рад!»

Окончил речь свою Ловлас.

Меж тем в небесную обитель

Они вошли, и Вседержитель

К Ромео обратил тотчас

Пытливый взгляд бездонных глаз.

«А ты?» «А мне лишь раз случилось

Изведать истинную страсть…

Даруй же, Господи, мне милость

Теперь к стопам твоим припасть!»

Одна душа во двери рая,

Чиста, безгрешна и светла,

По воле господа вошла.

И в тот же миг душа вторая

На землю сброшена была.

Так подведен итог плачевный:

Доныне видит белый свет

Ловласов сотни — ежедневно,

Ромео — одного в сто лет.

Сограждане мои! Вы урожай собрали,

И житница полна.

В минуту торжества тех вспомнить не пора ли,

Кто бросил семена?

Был диким этот край, и путь тянулся долго

Во тьме ночной,

Но не сломили их, ведомых чувством долга,

Ни ураган, ни зной.

По пальцам их сочтешь, но воля и усилье,

Крест и закон

В цветущий райский сад пустыню превратили

И сотню — в миллион.

Их ждал не только труд, опасности, и голод,

И спор с судьбой:

Мог быть пронзен копьем, задушен иль заколот

Из них любой.

Им гибельной стрелы случалось стать мишенью,

Так почему ж

Бестрепетно они стремились к обращенью

Заблудших душ?

Сертанов сеятель! Ты, как апостол Павел,

Деяние свершив,

Спокойно можешь спать — ты след в веках оставил,

По смерти жив!

В изяществе твоем — такая сила,

Так легок шаг, так светел кроткий взор,

Что кажешься мне птицей легкокрылой,

С природой птичьей выигравшей спор.

Ты на земле. Но если бы раскрыла

Могучие крыла, то вмиг в простор

Небесный воротилась… Мне ж с тех пор

Жилось бы беспросветно и уныло.

Нет, не хочу, чтоб синий небосвод

Манил тебя дарованной дорогой,

Чтоб ты предел покинула земной!

Под небесами наша жизнь идет:

Они и так видали слишком много.

Не улетай! Останься здесь, со мной!