Избранные произведения

В. Б. ОБОЛЕВИЧ. ЯН КОХАНОВСКИЙ И ЕГО ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Жизненный и творческий путь великого польского поэта Яна Кохановского связан с бурной эпохой польского Возрождения, с развитием реформационного движения в стране, с расцветом гуманизма, национальной литературы, науки и искусства.

Эпоха Возрождения, или Ренессанса, охватывала значительный период — с XIV по первую половину XVII в. — и была обусловлена постепенным развитием в странах Европы товарно-денежных отношений. В эту эпоху закладывались основы будущей мировой торговли, ремесленное производство перерастало в мануфактурное, являвшееся в свою очередь предпосылкой для возникновения крупной промышленности. Вместе с развитием товарно-денежных отношений в недрах феодализма зарождалась и новая культура — культура Ренессанса.

По словам Энгельса, это был «величайший прогрессивный переворот, из всех пережитых до того времени человечеством, эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов по силе мысли, страстности и характеру, по многосторонности и учености».[219] Среди видных деятелей эпохи Возрождения трудно назвать человека, который не совершил бы далеких путешествий, не говорил бы на четырех или пяти языках, не блистал бы в различных областях творчества.

Эпоха Возрождения была одной из тех переломных эпох, когда под влиянием развития производительных сил и зарождения новых производственных отношений коренным образом менялось старое феодальное мировоззрение и оформлялось новое отношение к миру, человеку, природе и религии. Это была эпоха великих открытий и изобретений, расцвета гуманизма, светской национальной культуры и. литературы в различных европейских странах.

Свою эпоху Возрождения переживает и Польша в XVI в.

В отличие от других европейских стран, культура польского Ренессанса складывалась в несколько своеобразных экономических и социально-политических условиях и наряду с общеевропейским характером имела свои национальные черты.

Главной особенностью польского Возрождения являлось то, что реформация и гуманизм переплетались между собой и развивались одновременно, в связи с чем творчество передовых писателей и публицистов носило боевой, наступательный характер и содержало элементы сатиры, пародии и шаржа в раскрытии общественно-политической и нравственно-бытовой жизни высших слоев польского общества. Кроме того, борьба протестантов за церковь, независимую от римского папы, шла рука об руку с борьбой гуманистов за национальную культуру и письменный польский язык.[220]

Немаловажную роль в формировании польской культуры эпохи Возрождения сыграло установление в Польше необычной для многих. европейских стран структуры государственного устройства и специфическое развитие городов, сельского хозяйства и торговли.[221]

В течение XVI в. Польша стала настоящим «хлебным амбаром Европы», снабжая западноевропейские страны сельскохозяйственными продуктами.

На базе роста феодально-крепостнических отношений, обострения эксплуатации крестьянства и перехода к отработочной ренте, шляхта укрепила свое экономическое положение и обеспечила себе политическое господство в стране. Начав еще в XV в. борьбу против мещанского сословия, высшего духовенства и магнатов, она сумела добиться неприкосновенности личности и земельной собственности (постановления 1422, 1430, 1433 гг.), освобождения от государственных податей, привилегий на высшие духовные должности и полного господства в судебных органах (постановление 1496 г.).[222] Кроме этого, шляхта получила право беспошлинного ввоза товаров из-за границы и вывоза своих сельскохозяйственных продуктов, что нанесло удар посреднической торговле купцов. Наконец, шляхте было предоставлено исключительное право производства и продажи спиртных напитков (так называемое право пропинации). Все эти привилегии дали возможность шляхте повысить свои доходы, усилить политическое влияние в стране и подорвать основы дальнейшего экономического роста городского сословия — мещан.[223]

В условиях экономической и политической слабости городов установление абсолютизма в Польше было невозможным. Противоречия между магнатами, шляхтой и духовенством тоже не могли быть использованы королевской властью в целях своего усиления. Ни одна из прослоек класса феодалов не хотела допустить установления в стране абсолютистских порядков, и Польша постепенно превращалась в сословную монархию — дворянскую республику (Речь Посполитую).

Противоречия между светскими и духовными феодалами создали благоприятную почву для распространения в польском господствующем классе реформационных идей.

Начавшись еще при Сигизмунде I Старом (1506—1548), реформационное движение продолжало распространяться при Сигизмунде II Августе (1548—1572). В противоположность реформационному движению в Германии и Швейцарии, которое охватило широкие народные массы, польская реформация ограничивалась узкими кругами светских феодалов и небольшого слоя городского населения, преимущественно немецкого. На польских землях не было ни гражданской войны, ни «Варфоломеевской ночи». Тем не менее магнатов и шляхту пугала перспектива развития в стране народной реформации, идеологами которой явились так называемые «ариане», или «польские братья».[224] Среди ариан было много выходцев из ремесленников и крестьян. Прогрессивно настроенные ариане требовали, чтобы в Польше не было разделения на «князей и подданных», «шляхту и простолюдинов», а был для всех один «равноправный закон». Они выступали против барщины и крепостного строя: по их мнению «истинному христианину не должно иметь крепостных», ибо «это — язычество господствовать над своим братом», пользоваться его «потом и кровью».[225]

Распространение таких идей тревожило польских феодалов. Поэтому, укрепив несколько свои экономические и политические позиции за счет духовенства, они стали отходить от реформации и возвращаться в лоно католицизма. Этому способствовала начавшаяся при короле Стефане Батории (1576—1586) военная экспансия на Восток, открывшая перед шляхтой и магнатами возможность новых захватов украинских и белорусских земель.

Однако реформационное движение 20—60-х годов XVI в. в Польше, возникнув на базе борьбы за землю и феодальную ренту между светскими и духовными феодалами, сыграло большую роль в развитии национальной культуры и литературы, подорвало господство латыни и содействовало утверждению польского письменного языка.

Расцвету национальной культуры благоприятствовало также распространение в Польше гуманистических идей.

Гуманизм как антифеодальное идеологическое движение в Европе эпохи Возрождения представлял собой светское направление в философии, науке, искусстве, литературе. Гуманисты всех стран обратили свое внимание прежде всего на изучение литературных, художественных и научных памятников античности, в которых они находили подспорье для идеологической борьбы против средневековой схоластики и аскетизма. Они считали, что человек имеет право на земные радости, чувство, наслаждение.

Всесторонне развитая личность, гармонически сочетающая богатую духовную культуру с нормальным физическим развитием, — вот идеал гуманистов, которые жили «всеми интересами своего времени» и пробуждали в современниках «жизнерадостное свободомыслие».[226]

Проникновение в Польшу идей гуманизма началось еще в XV в. Первоначально проявляясь в трудах отдельных представителей науки и литературы (Длугош, Остроруг, Каллимах, Чолэк, Гжегож из Санока), они затем привились при королевском и магнатских дворах, а к середине XVI в. получили уже широкое распространение в тех же, что и реформация, слоях общества, — среди шляхты и мещанства.

Польский гуманизм эпохи Возрождения выдвинул множество выдающихся ученых, скульпторов, архитекторов, художников, публицистов и писателей. Среди них первое место принадлежит таким гениальным представителям польской науки, искусства и литературы, как Миколай Коперник, Вит Ствош и Ян Кохановский, которые внесли огромный вклад в сокровищницу мировой культуры.[227]

Польские гуманисты-протестанты, принимая горячее участие в реформационном движении, в своих научных, публицистических и литературных трудах затронули ряд актуальных проблем современности. Наиболее злободневным вопросом, которому они уделили большое внимание, был вопрос о бесправии низовых сословий и тяжелом положении крестьян.[228]

Желая облегчить участь плебейской бедноты, Анджей Фрич Моджевский — один из самых прогрессивных публицистов того времени[229]— в своей брошюре «Закон о помиловании или наказании за убийство» (1543) подверг резкой критике всю господствующую в стране систему судопроизводства. Согласно государственному законодательству— шляхтич, убивший шляхтича, подвергался тюремному заключению и выплачивал штраф в сумме 120 гривен, а за убийство нешляхтича ограничивался уплатой 10 гривен. В то же время убийство нешляхтичем шляхтича каралось смертной казнью.

Такая социальная несправедливость вызывает глубокое чувство негодования у автора, и он призывает бесправные сословия встать на защиту своих интересов: «С вами, не имеющими ничего общего с управлением Речи Посполитой, желаю я поделиться этой жалобой и печалью... На эту, как бы беседу мыслей моих, задумал я пригласить вас, находящихся за сценой Речи Посполитой и живущих далеко от королевского двора по деревушкам, местечкам и хуторкам».[230]

В 1538 г. сейм принял решение, предписывающее горожанам продать в течение четырех лет принадлежащую им земельную собственность. Это решение, узаконенное в 1543 г. и направленное против польских городов, еще больше ограничивало права мещан и одновременно давало шляхте возможность за бесценок приобретать их земли, увеличивать собственные фольварки.

Против этого закона выступил Моджевский в другой своей брошюре— «Речь правдивого Перипатетика»,[231] опубликованной в 1545 г.

В этом законе Моджевский усматривал новое наступление шляхты на города, хозяйственное и политическое значение которых он вполне оценивал. Во время своих заграничных путешествий Моджевский видел, какую огромную роль играли горожане на Западе в развитии экономики и централизации своих стран, поэтому горячо защищал их права. В других государствах, говорил он, каждому дано право честными средствами достояние свое улучшать и новое приобретать. Сожалеть нужно, что Речь Посполитая не желает подражать западным государствам.

Эти мысли о притеснении господствующим классом низовых сословий Моджевский всесторонне развивает в своем главном труде «Об улучшении Речи Посполитой».[232] Беря под защиту крестьян и мещан, он обрушивается на реакционные круги магнатов и шляхты с их классовым эгоизмом, критикует существующие феодальные порядки в стране.

С той же страстью осуждает социальную несправедливость и единомышленник Моджевского — крупнейший до Кохановского поэт-гуманист Миколай Рей. В своей сатире «Разговор между тремя лицами»[233] он требует, чтобы не взваливали все тяготы на плечи крестьян: ведь плохо обстоит дело с тем возом, говорит Рей, за который отдувается одна только лошадь, когда только одну ее секут кнутом: ищите путей, чтобы бедный человек мог отдохнуть, перевести дух.

В защиту крестьян выступают и другие гуманисты: Бернат из. Люблина, Ян Кохановский, Шимон Шимонович, Лука Гурницкий,. Себастьян Фабиан Клёнович.

Наряду с решением социальной проблемы перед гуманистами-протестантами стояла и другая актуальная задача — воспитание и образование молодежи. В противовес кафедральным, монастырским и приходско-церковным школам, находившимся под опекой католического духовенства, протестанты повсеместно стали создавать народные школы и гимназии, куда принимались на равных условиях дети всех сословий. Целью этих школ было воспитание «добрых христиан» и «полезных отечеству граждан».

Подвергая критике систему средневековой схоластики, гуманисты-протестанты на передний план выдвигали преподавание светских наук, пригодных для практической жизни. Они утверждали, что разум дан на то, чтобы освещать путь человеку, а отвлеченная логика схоластов учит только «как правду делать неправдой». Общество честных и добродетельных друзей, примеры из жизни знаменитых людей древности, прославившихся умом и доблестью, а также естественные науки, основанные на изучении живой природы, — вот что, по их мнению, является лучшей школой для юношества.[234]

Взгляды протестантов по вопросу воспитания и образования молодежи наиболее ярко выразил Миколай Рей в своей дидактической поэме «Изображение жизни честного человека» (1558).[235] В поэме говорится о том, как некий ученик древнего философа Гиппократа, наслушавшись его учения о правде, отправляется отыскивать ее по свету. Он путешествует от одного философа к другому — от Гиппократа к Диогену, Эпикуру, Анаксагору, Феокриту, Платону, вплоть до Аристотеля — и каждый из них излагает ему свою систему этики. Причем примеры, которыми оперируют античные философы, взяты из жизни и быта польского народа, преимущественно из жизни шляхты и носят поучительный характер. В этом произведении Рей старался убедить читателя в том, что набор различных сведений, отвлеченных, абстрактных, на чем строилась вообще вся схоластическая наука средневековья, является абсолютным вздором; нужны человеку только те знания, которые украшены добродетелью, приносят пользу обществу и государству. Рей отзывается с пренебрежением о существующей системе образования, жалуется на то, что детям силой, посредством побоев вбивают в голову ненужные знания, далекие от практической жизни.

Кроме Рея, проблеме воспитания и образования молодого поколения посвящают свои труды многие знаменитые ученые и писатели того времени, в том числе выдающиеся гуманисты Анджей Патриций Нидецкий, Анджей Фрич Моджевский, Ян Кохановский и др.[236]

Развитие национального самосознания и патриотический подъем среди широких кругов польской общественности требовали решения еще одной неотложной задачи: ликвидации господства в стране латыни — языка католической церкви. В эту борьбу прежде всего включились гуманисты-протестанты. Желание подорвать основы космополитической культуры католического Рима и противопоставить ей самобытную национальную, и притом светскую культуру и литературу побудили их всецело обратиться к родному языку. Еще в XV в. один из представителей зарождающегося гуманизма — Ян Остроруг — в своем «Мемориале» (записки, дневник) высказал мысль о том, что польский письменный язык должен занять главенствующее место во всей системе государственного управления, а все иностранцы, если они «хотят жить в Польше» — то «пусть учатся говорить по-польски».[237] А теперь, выражая настроения широкой общественности, Миколай Рей во всеуслышание заявил: «Так пусть же знают другие »[238]

народы, что поляки не гуси и свои язык имеют».

Польскому письменному языку посвящают свои исследования многие ученые-филологи. Создаются школьные пособия и словари. Петр Статориус пишет первую грамматику польского языка; Станислав Мужиновский (псевдоним — Ян Секлюцьян) издает «Польскую орфографию»; Ян Мончиньский составляет латино-польский словарь; Ян Урсинус Недзьвецкий публикует свой труд «Грамматическая методика», в которой делает первую попытку установления польской грамматической терминологии.

О польском языке высказывают свои суждения крупнейшие писатели— Миколай Рей, Ян Кохановский, Лука Гурницкий и др.[239]

Формированию национального письменного языка способствует развитие книгопечатания в Польше. Первая типография открылась еще в 1476 г., но она действовала нерегулярно и печатала исключительно латинские тексты. Наиболее крупная типография была основана Яном Галлером в 1505 г. Вместе с научными и литературными произведениями Галлер печатал учебники и тем самым содействовал распространению образования в Польше.

В 1510 г. в городе Кракове открылась типография Флориана Унглера, где появилась в 1513 г. первая книга на польском языке — перевод Берната из Люблина с латинского под названием «Духовный рай». Вскоре интенсивную издательскую деятельность развили и другие видные книгопечатники: Иероним Ветор, братья Шарфенберги и особенно протестант Мацей Вежбента.

Большие заслуги принадлежат им в распространении среди прогрессивных кругов польского общества лучших образцов переводной плебейской средневековой литературы. К числу таких произведений относится «Беседа царя Соломона мудрого с грубым и непристойным Мархолтом», которая появилась на польском языке в 1521 г. Перевод был сделан Яном из Кошичек по непосредственному заказу книжника и печатника Иеронима Ветора. Выбор текста не был случайным. Всё ухудшающееся положение крестьян и горожан, растущие противоречия между шляхтой и магнатами способствовали популяризации такой литературы, в которой высмеивались чванство и глупость «сильных мира сего», показывалось, как «грубый и непристойный» простак Мархолт обводит вокруг пальца могущественного царя Соломона, превосходит его умом и мудростью.

Произведение написано сочным языком, изобилующим грубоватыми шутками, пословицами, поговорками, что еще больше усиливает его народный колорит. Вслед за этим сочинением появилось в переводе того же Яна из Кошичек второе не менее популярное для того времени произведение: «Веселый и смешной ветрогон, его рождение, жизнь, поступки и удивительная кончина».

Содержанием произведения являются похождения легкомысленного юноши-весельчака, его шутки и проказы над людьми высшего светского общества. Он высмеивает их нравы, подшучивает над признанными официальными властями авторитетами, издевается над схоластами, смеется над корыстью светских и духовных магнатов.

Большим успехом пользовались и другие переводы произведений средневековой литературы: «Римские истории», «История о семи мудрецах» и авантюрный роман «Об Александре Великом, короле македонском» и др.[240]

Читателя привлекали фантастические повести о геройских подвигах, о преодолении трудностей, встречаемых на пути, о неизбежном возмездии злым и порочным силам, о торжестве справедливости, которой угнетаемые и эксплуатируемые не могли ждать от существующих порядков.

Заслуги первых книгопечатников заключались в том, что они содействовали развитию национального письменного языка и на раннем этапе своей деятельности пропагандировали лучшие образцы светской литературы, которая звала к борьбе с насилием, воспитывала любовь к благородным качествам человека, разоблачала всё дурное и пошлое.

Содействуя развитию национальной культуры и польского языка, гуманисты одновременно развернули активную идеологическую борьбу против средневекового аскетизма. Главную роль в этом отношении сыграла художественная литература. Средневековым церковным произведениям — молитвам, проповедям, житиям святых, гимнам, мистериям — гуманисты противопоставили новую светскую литературу разнообразных жанров: стихотворные диалоги, прозаические повести, эпические поэмы, сатиры-пасквили, эпиграммы, фиглики, фрашки, анакреонтические песни, элегии, идиллии (селянки) и любовную лирику.

Но творчество польских гуманистов не было однородным. Одни из них принадлежали к придворно-аристократическому лагерю, другие— к демократическому.

Отличительными чертами первого направления был культ античности, эстетизм. К этой группе примыкали такие поэты, как Миколай Хуссовский, Анджей Кшицкий, Ян Дантышек, Клеменс Яницкий. Все они писали на классическом латинском языке, переводили древнегреческих и римских поэтов, сочиняли в честь своих придворных покровителей многочисленные панегирики, воспевали любовь, дружбу, природу, минутные радости и легкую беззаботную жизнь.

Во главе этого течения стоял Клеменс Яницкий — крестьянин по происхождению, увенчанный лавровым венком в Риме как лучший латинский поэт.

В противовес придворной поэзии, гуманистическая литература демократического направления носила сатирический, обличительный характер и стремилась к правдивому отображению жизни. Она вскрывала социальные противоречия, ставила важные вопросы современности и поднималась до критики существовавшего в Польше феодально-крепостнического режима. Вследствие этого творчество демократических писателей приобретало яркие национальные черты. Их произведения, предназначенные не для узкого круга просвещенных господ, а для широких масс польского народа, писались преимущественно на родном языке. Лучшими писателями этого направления были — Бернат из Люблина, Ян из Кошичек, Мартин Бельский (он же историк), Аноним Протестант, Миколай Рей, Лука Гурницкий и др. Все они оказали большое влияние на развитие литературы XVI в. и подготовили почву для расцвета творчества крупнейшего поэта польского Возрождения — Яна Кохановского.

Родился Ян Кохановский в 1530 г. в селе Сицине, расположенном недалеко от города Радома.

Отец поэта, типичный шляхтич-землевладелец средней руки, был полностью поглощен хозяйственными делами и мало обращал внимания на воспитание детей. Заботу о них он поручил своей жене — отзывчивому другу и умной наставнице..

Детство Яна протекало в сельской местности. Мальчик внимательно присматривался к обычаям, нравам, быту крестьян, и жизнь родного села становилась ему близка и понятна. Он видел, что крестьяне трудились от зари до зари на себя и на пана, жили бедно, одевались скромно; многие ходили в груботканных дерюгах, носили лапти, ноги окутывали онучами; редко у кого были сапоги или ботинки. Только по воскресным дням они доставали свои лучшие национальные одежды, и тогда село приобретало праздничный вид: мужчины расхаживали в пестрых сермягах, полосатых штанах, ярких жилетах, белых кафтанах, красных кушаках и шляпах с пучками лент; женщины ходили в высоких черных башмаках, зашнурованных до самых краев белых чулок, в зеленых бархатных корсажах, вышитых кофтах, цветных юбках; голова украшалась чепцом, повязкой, а у девушек— платочком, лентами, заплетенной косой, венком из полевых цветов; на шее висели бусы из янтаря и кораллов; на пальцы надевались дешевые перстни с простыми камнями; на плечи накидывался платок домашнего изделия.

В эти дни Сицина шумела, веселилась, хороводила. Девушки и парни стайками бродили по селу, пели, играли, водили хороводы, смеялись. Их бойкая речь пересыпалась пословицами, поговорками, шутками.

Но будни были мрачные, невеселые: Кохановский не раз наблюдал, как панский управляющий плеткой понукал к работе крепостных и видел, что крестьяне часто ели впроголодь и ютились большими семьями в жалких глиняных халупах, врытых в землю. Дым из печи распространялся по всей хате, покрывал стены изнутри смолистой сажей и выходил в прорубленную в крыше дыру. Двери были настолько низкими, чю приходилось сгибаться, чтобы пройти в жилище.. В сенях находились корова, свиньи, гуси, куры. Было тесно, сыро, неприветливо, убого.

Были в селе и благоустроенные избы — «светлицы» — бездымные, с каменной трубой, окнами, стенами, выбеленными с внешней стороны, построенные из дерева или кирпича. Но такие дома принадлежали зажиточному слою села — кузнецам, мельникам, органистам, пробощам (священникам), панским экономам.

Жили в селе и мелкие шляхтичи. Как и в каждой польской деревне, они мало чем отличались от простых крестьян. У них не было крепостных, и свои небольшие земельные наделы они обрабатывали собственными силами.. Богатая и средняя шляхта с ядовитой насмешкой говорила об их хозяйствах, что если собака сядет на таком клочке земли, то хвост ее окажется на соседнем участке.

Мелкая шляхта жила в глиняных или деревянных избах, которые отличались от крестьянских только тем, что имели крыльцо при входе и шляхетский герб. Одевалась шляхетская беднота почти так же, как и крестьяне. Но желая показать свое дворянское достоинство, шляхтич носил саблю без ножен, а иногда в ножнах из кожи. Женщины держали себя, как маленькие «ясновельможные пани»: в костел они приезжали на бричках, чтобы подчеркнуть свое благородство и более высокое положение в сравнении с другими. Мужчины обычно старались говорить о делах общественных, принимали участие в работе местных сеймиков, хотя не брезговали пить в корчме с крестьянами, даже входить с ними в семейные связи.

Вся эта окружающая обстановка, среда, быт и нравы сельской жизни (характерные вообще для всех польских деревень того времени) становились предметом наблюдения любознательного Яна. Мальчик часто выходил на улицу, где собирался деревенский люд, участвовал в масляничных увеселениях, шумных торжествах, бывал в поле как участник праздника жатвы. Именно в это время он впервые запечатлел в своей памяти тяжелый труд крестьян, их обычаи, песни, забавы, хороводы, игры, которые впоследствии нашли яркое отражение в его знаменитой «Свентоянской песне о собутке» и других произведениях.

Окончив школу, Кохановский в 1544 г. поступил в Краковский университет, именовавшийся также академией. Перед взором четырнадцатилетнего подростка предстали новые картины беспокойной жизни польской столицы времен короля Сигизмунда Старого и королевы Боны. Кохановский видел, как пестрой толпой теснились у подъезда королевского дворца прибывшие из разных стран служилые люди, послы, живописцы, поэты, актеры; всматривался в нарядные костюмы вельмож, чопорные, самодовольные лица придворных сановников, степенные, важные осанки епископов; любовался чудесными каменными особняками патрициев, стройными колоннадами магнатских домов с лепными фигурами, цветной орнаментовкой и поражался убогостью жалких халуп ремесленников и подмастерьев. Перед ним предстал овеянный легендами и славой древний город, полный ярких контрастов: труда и праздности, богатства и бедности, излишества и недостатка, блеска и убогости, лоска и нищеты. Пестрота нарядов и украшений; разноголосица языков, жаргонов и диалектов; разнообразие фигур и лиц, жестов и мимики, поведений и поступков; игра тонов, красок и движений — всё с жадностью впитывалось любопытным взглядом молодого поэта, оседало в его памяти, концентрировалось и обобщалось, разжигало воображение, рождало образы, картины, укладывалось в определенные сцены будущих творений.

Не менее сильное впечатление произвела на Яна Кохановского прославленная Краковская академия, которая, хотя и утратила былое значение, всё еще оставалась центром просвещения и науки. Сюда, как и прежде, во времена Ягелло, приезжали пополнить свои знания не только поляки из отдаленных городов и местечек, но и чехи, венгры, немцы, датчане, шведы.. Здесь собирались студенты, бакалавры, магистры и даже доктора Венского, Парижского и других университетов, чтобы послушать лекции знаменитых польских ученых.

Реформационное движение в стране и расцвет гуманизма во многом воздействовали на изменение системы образования в высшей школе. Увеличилось число профессоров-гуманистов, расширилось изучение античных авторов, древнегреческого языка, математики, внедрились новые предметы преподавания: стихосложение, римское право, ораторское классическое искусство.

Старые ученые, закоренелые теологи, стремились всячески противодействовать нововведениям, но их усилия были безуспешны: свежий ветер гуманизма заполнил аудитории Краковской академии.

Горячие споры между католиками и протестантами, кипучая деятельность краковского кружка реформаторов, возглавляемого Фричем Моджевским, смелые выступления ариан, гуманистические веяния в науке и литературе — всё это содействовало формированию демократических взглядов Яна Кохановского. Его симпатии к протестантам возросли еще больше, когда он, после окончания Краковского университета и кратковременного пребывания в Германии, направился в Крулевец (1551) — центр реформационного движения. Он общался с активными деятелями реформации, зачитывался пламенными статьями Моджевского, увлекался произведениями Рея, писал стихи, участвовал в бурных дискуссиях, литературных диспутах.

В 1552 г., желая пополнить свои знания, Кохановский выехал в Италию.

Поездка за границу для шляхетской, магнатской и мещанской молодежи была в то время обычным явлением. Где только ни побывали польские студенты! Их видели во всех университетах Германии, Швейцарии, Франции, Бельгии, Голландии, Австрии, Чехии, Испании и Англии. Путешествовали они группами и в одиночку, на коне и пешком, с саблей на боку и с книгой под мышкой. Знали их придорожные города, монастыри и альпийские постоялые дворы. Они слушали всех знаменитых ученых; зачитывались классическими авторами, итальянской поэзией, сочинениями «еретиков»; вступали в споры по жгучим вопросам политики, искусства, литературы; посещали древние города, могилы поэтов и героев; странствовали по Средиземному морю; направлялись к берегам Палестины; пробирались в страны Востока. Они завязывали контакты с людьми различных национальностей, обменивались культурными достижениями и научной мыслью.

Жажда знаний и новых впечатлений, желание ближе познакомиться с поэзией и искусством европейского Ренессанса потянули и Яна Кохановского за границу. Он поступил в Падуанский университет, где подружился с польским писателем Лукой Гурницким; здесь же юноша близко сошелся со своими земляками — прославленным гуманистом-филологом Анджеем Патрицием Нидецким и Яном Янушевским, который впоследствии выпустил в свет первое издание собрания сочинений Кохановского.

В Падуанском университете Кохановский слушал лекции известного ученого — грека Франца Робортелло, автора нашумевшего трактата по эстетике «О возвышенном» и комментария к «Поэтике» Аристотеля.. Внимание молодого поэта привлек и гуманист Антонии Мюрэ, прославившийся своими исследованиями древнеримских и древнегреческих поэтов, прозаиков, драматургов — Катулла, Тибулла, Проперция, Горация, Лукреция, Вергилия, Сенеки, Ювенала, Марциала, Цицерона, Гомера, Гесиода, Пиндара, Софокла и Еврипида. В Падуе Кохановский изучил древнегреческий язык, литературу итальянского Возрождения и сам написал на прекрасном классическом латинском языке цикл дружеских посланий, любовных песен и элегии.[241]

Из Италии Кохановский направился в Париж, где встретился с крупнейшим в то время поэтом Пьером Ронсаром — главой французской поэтической школы, так называемой «Плеяды». Единомышленники Ронсара, выступая поборниками национальной, светской культуры, писали свои произведения на французском языке. Кохановский, поддавшись общему национальному патриотическому подъему французских гуманистов, создал первое свое стихотворение на польском языке — «Гимн богу». Как рассказывает легенда, кто-то из поляков привез это стихотворение из-за границы и прочел его в тесном кругу своих друзей. Находившийся среди них Миколай Рей был так поражен и очарован красотой, чудесным звучанием и внутренней эмоциональной силой гимна, что невольно сорвался с места и, отдавая дань новому могучему таланту, торжественно воскликнул:.

Это стихотворение уже тогда принесло Кохановскому широкую известность на родине и поставило его имя рядом с именем Рея.

Странствование молодого поэта по чужим странам длилось более десяти лет. Только два раза он ненадолго возвращался в Польшу по случаю смерти отца, а потом матери и снова отправлялся в далекий путь. Он побывал в Риме, Неаполе, Марселе и в городах Нидерландов.

Касаясь юношеских лет, проведенных за границей, поэт писал о себе:

На родину Кохановский вернулся в 1559 г. С этого времени начался новый, так называемый «придворный», период жизни и творчества поэта.

После смерти Сигизмунда Старого королем был избран Сигизмунд-Август. Его двор, немного итальянский по обычаям и церемониям, но польский по духу, стал настоящим двором эпохи Ренессанса. Среди придворных и сановников королевской канцелярии было много высокообразованных людей.

В сенате и сейме задавали тон воспитанники Краковского и Падуанского университетов, а рядом с ними стояли те, которые восприняли новую, протестантскую веру в Виттенберге, Лейпциге и Женеве. Многим гуманистам, читателям Цицерона и Ливия, казалось, что на польской земле возродился римский сенат и стала повторяться древнеримская и древнегреческая история: в Кракове расхаживали «патриции» и «плебеи», шляхетский «трибунал» вел ожесточенную борьбу с «узурпаторами» и грозил смертью «тиранам». Сквозь призму древности смотрели поклонники Горация и Вергилия на собственные взаимоотношения и всячески старались подражать античности.

Духовная культура Возрождения находила всё больше и больше сторонников. Ее центрами становились дворы светских и духовных магнатов.

Появлялись десятки и сотни меценатов. Резиденции таких крупных сановников, как Мацеёвские, Падневские, Мышковские, Фирлеи, Тенчиньские, Замойские, Радзивиллы, превращались в очаги науки, литературы, искусства. По инициативе и на средства богатых просвещенных вельмож создавались книгохранилища, типографии, издавались научные и литературные труды античных и современных авторов. Придворные поэты получали от своих покровителей земельные наделы, дорогие подарки, денежные вознаграждения. При магнатских дворах состоял целый штат польских и иностранных живописцев , медальеров, гравировщиков, скульпторов, архитекторов. Они создавали замечательные образцы искусства польского Ренессанса: костелы, алтари, замки, дворцы.

Изменялся и быт зажиточной шляхты и магнатов. Обладая огромными богатствами, они потянулись к роскоши и беспечной жизни. Появились цветистые, красочные наряды, пышные кафтаны, драгоценные камни, парча, золото. Их дворцы и замки состояли из многочисленных апартаментов: стены комнат отделывались лепными украшениями из гипса, полы покрывались мрамором. В середине зала обычно красовался большой серебряный фонтан, откуда били благоуханные воды, а во время пиршеств — вино. Роскошью, блеском отличались не только жилища и одежда, но и экипажи. Шляхта и магнаты не скупились на дорогую сбрую, упряжи, сверкающие драгоценными камнями; седла, чепраки, попоны покрывались бархатом, атласом, бордовым итальянским сукном со всевозможными украшениями; многие даже красили хвост и гриву лошадей в яркие цвета, что считалось в то время признаком роскоши. Частым явлением стали увеселения, карнавалы, игры, танцы. Тон всему задавали магнаты. Им служил многочисленный штат придворных. Между ними были зажиточные шляхтичи, жившие при панском дворе на собственном содержании, служившие только ради своей карьеры и личной славы; их считали панской дружиной. Менее богатые получали от вельможи содержание и назывались просто придворными. Каждый магнат заводил при своем дворе штат наподобие королевского. У него были маршалки, старосты, ключники, канцлеры, гувернеры, пажи, личный секретарь, ксендз-капеллан и доктор-иностранец. При ясновельможном пане непременно находился шут, который развлекал своего хозяина и позволял себе резкие выходки против придворных. Его обычно называли «Станчиком» (в честь знаменитого шута Станислава, служившего при трех королях — Альбрехте, Александре, Сигизмунде I Старом), чьи остроты и злые эпиграммы распространялись по всей стране.

Пробудился также в светском обществе интерес к изящным манерам, утонченности. Уже никто не нуждался в советах средневекового поэта Слоты, который в свое время поучал полуневежественную шляхту «как вести себя за столом», требуя от «почтенных рыцарей»,, чтобы они «садились за стол в хорошем расположении духа», «не хватались за многие кушанья сразу», «не тащили большие куски в рот», «не чавкали», «не сидели словно неотесанные волы, уткнув носы в тарелки»; «держались непринужденно», «поддерживали общий разговор и были внимательны к дамам».

Конечно, Миколай Рей и Аноним Протестант жаловались на излишества в еде и питье, на ссоры, скандалы и даже драки во время пиршеств, тем не менее шляхта и магнаты теперь стали проводить время лучше, благороднее, следили за соблюдением этикета и обычаев. Они любили послушать музыку, стихи и песни прославленных лютнистов, певцов, поэтов, поспорить (с той страстью, как это описано в «Польском придворном» Гурницкого) о философии, науке, искусстве, рассказать новый анекдот, повеселиться, посмеяться.

Канцлер Ян Замойский свою свадьбу с Гризельдой Баториевой превратил даже в пышный забавный карнавал: шумные толпы в масках бродили по улицам Кракова с факелами в руках, разыгрывали отдельные сцены из античной мифологии, пели, шутили, смеялись всю ночь напролет.

На приятельских пирушках, в тесном кругу друзей магнаты и шляхта с восторгом слушали сатирические диалоги, эпиграммы, легкие анакреонтические песни, веселые фрашки, которые становились их излюбленными поэтическими жанрами.

Повысилась в высшем светском обществе и роль женщины. К ее голосу прислушивались короли, князья, магнаты; она во многом содействовала развитию искусства, литературы; о ней поэты слагали стихи — стройные, изящные, возвышенные. Это уже не те наивные по методу изображения человеческих переживаний стихотворения.

о любви, в которых средневековые поэты так выражали глубину своих чувств:

Жизнь изменялась, кипела, бурлила. Росли многочисленные литературные кружки, политические организации, партии, группировки. Реформационное движение продолжало свое развитие, хотя и намечались уже более активные действия сторонников контрреформации. Религиозные споры возникали на каждом шагу: на сейме и сеймиках, при магнатских дворах, в костелах, кружках, школах, частных домах шляхты и мещан.[242]

Шляхетский кальвинизм и мещанское лютеранство развивались с неослабевающей силой. Рядом с ними, разбросав по всей Польше свои ячейки, наступали ариане, атакуемые со всех сторон. Активизировалась деятельность католических и протестантских публицистов: выходили в свет полемические брошюры, пасквили, памфлеты. Тридентский собор побудил к решительным выступлениям противников реформации. Католики направили в Польшу свой беспощадный, хорошо вооруженный средствами инквизиции авангард иезуитов. Во главе контрреформации стал кардинал Хозъюш и его сподвижники— общественно-политические и литературные деятели: Кромер, Карнковский, Соколовский, Гурский и др.

Такова в основном была обстановка к моменту возвращения Яна Кохановского на родину.

Поэт некоторое время находился на службе при дворе у люблинского воеводы Яна Фирлея, активного деятеля реформационного движения, тесно сошелся с поэтом Анджеем Тшическим — приятелем и биографом Миколая Рея, а также завязал близкие отношения с другими сторонниками прогрессивного лагеря. Открыто Кохановский не примкнул ни к одной из этих групп, но его симпатии к протестантам проявились во многих произведениях этого периода.

Вскоре поэт сблизился с подканцлером — краковским епископом Филиппом Падневским и его преемником Петром Мышковским. По их настоянию и при их содействии он поступил на службу к королю Сигизмунду II Августу в качестве «секретаря его королевской милости».

Кохановского первое время увлекла беспокойная шумная жизнь двора: он принимал участие в торжествах, карнавалах, увеселениях, пирах; выступал с речами по вопросам политики и морали; писал едкие сатиры, поэмы, лирические стихотворения, шутливые, беззаботные фрашки; путешествовал с монархом по разным городам страны, выполнял посольские поручения и защищал интересы королевской партии на предсеймовых съездах.. Но постепенно, под напором реакционных сил контрреформации, прогрессивная направленность политики Сигизмунда II Августа ослабевала. Падневский и Мышковский использовали имя Кохановского в целях защиты церкви. «Опека» меценатов стала тяготить поэта: она связывала руки, убивала творческую инициативу. Кохановский признавался сам, что он «не любил взвешивать каждый жест своих покровителей» и «больше всего ценил личную свободу». К тому же постоянные интриги, низкопоклонство, лицемерие, лесть, сутяжничество, тунеядство придворных, высокомерие, самодовольство и чванство вельмож вызывали в нем глубокое чувство омерзения. И поэт решил покинуть двор Сигизмунда II Августа. Он отказался от всех пожалованных ему королем доходов и уехал в свое имение Чарнолесье.

О настроении Кохановского в этот период свидетельствует поэтическое послание «Маршалку»,[243] в котором поэт рассказывал о причинах своего решения оставить службу при королевском дворе. Кохановский писал: «Я не мечтал ни о чинах, ни о церковной митре. Порядочность — вот мой титул. Я знал: доходы мои станут меньше, зато будет мысль моя не связана и сердце свободно».

В Чарнолесье Ян Кохановский поселился в 1570 г. и прожил там остаток жизни.

Молодость уходила, на висках пробивалась седина. Пора было подумать о семье, о домашнем очаге. Надежды на таинственную Ганну (кто была она — неизвестно), которой поэт слагал бессонными ночами свои многочисленные стихи, видимо, были потеряны. Осталось только грустное воспоминание о первой горькой любви:

Кохановский женился на шляхтянке Дороте Подледовской. В спокойной обстановке, среди прекрасной сельской природы, в кругу семьи и друзей началась новая для поэта жизнь. Хозяйственные дела и напряженный творческий труд поглотили его целиком. Однако, живя в Чарнолесье, вдали от шумной столицы, Кохановский по-прежнему интересовался важнейшими вопросами общественно-политической жизни страны.

В 1572 г. умер Сигизмунд II Август. Начались годы бескоролевья. Из многочисленных претендентов на польский престол королем был избран французский принц Генрих Валуа. Но он недолго процарствовал: 18 июня 1574 г. Генрих Валуа бежал из Польши в связи с освободившимся троном во Франции. Находившийся в его свите французский поэт Филипп Депорт оклеветал польский народ, в одном из своих стихотворений. Всё это возмутило Кохановскога до глубины души, и он дал гневную отповедь Депорту в своем произведении «Ответ французу, или кукарекающему петуху».

Новый период бескоролевья обозначился острой борьбой, распрями и раздорами между различными политическими группировками. Росла анархия в стране. В 1575 г. крымские татары напали на Подолье и опустошили его. Кохановский не мог равнодушно смотреть на происходящие события и в своей песне о разорении Подолья татарами призвал поляков к единению, к сплочению общих сил против врага.

В 1578 г. королем избрали Стефана Батория. Между его канцлером Яном Замойским и Яном Кохановским завязались тесные взаимоотношения, которые вскоре переросли в теплую дружбу. Это нашло свое выражение в целом ряде стихотворений, посвященных поэтом Замойскому — как меценату, покровителю науки, искусства, литературы.

Кохановский работал упорно и плодотворно. Всё, что создано им лучшего, было написано в его уединенном имении.

Чарнолесье стало символом поэтического вдохновения для писателей многих поколений: Юлиан Урсын Немцевич в 1817 г. написал пьесу «Ян Кохановский в Чарнолесье», в 1825 г. он посвятил поэту лучшие страницы своей повести «Ян из Тэнчина»; Клементина Гоффманова в 1845 г. нарисовала образ поэта в сентиментальном романе «Ян Кохановский в Чарнолесье», а пятьдесят лет спустя Габриэля Запольская создала драму «О Чарнолесском чародее»; писатель Польской Народной Республики Юлиан Тувим назвал книгу своих стихов «Голос из Чарнолесья», и современный драматург Александр Малишевский написал в 1952 г. пьесу «Дорога к Чарнолесью», за которую был удостоен Государственной премии.

Кохановского иногда называют просто «поэтом из Чарнолесья». С задушевностью и теплотой говорил поэт о своем скромном доме:

В эти годы спокойной семейной жизни и плодотворного творческого труда неожиданно постигло поэта большое горе: умерла его любимая трехлетняя дочь Уршуля, а вслед за ней вскоре смерть похитила и другого ребенка — Ганну.[244]

В 1578 г. Кохановский выехал в Литву, затем побывал в Кракове и вернулся в родное Чарнолесье, откуда выезжал уже всё реже и реже. Последнюю поездку Кохановский совершил в город Люблин, где он и скончался 22 августа 1584 г. Его современник Иоахим Бельский, сын знаменитого историка и поэта Мартина Бельского, кратко записал в своей «Хронике»: «На сейме в Люблине умер Ян Кохановский герба Корвин — великий польский поэт, какого еще в Польше не было и какого трудно ожидать в будущем».[245]

Творческое наследие Яна Кохановского многообразно и богато. Им созданы стихотворные послания, приветствия и поэмы («Знамя», «Муза», «Сатир, или дикий человек», «Согласие», «Шахматы», «Сусанна», «Борода» и др.), четыре книги «Элегий», две книги «Песен» и «Фрагменты», три книги «Фрашек», девятнадцать «Тренов», крестьянская идиллия, или селянка «Свентоянская песнь о собутке», переводы «Псалмов Давида», несколько прозаических произведений («Пророчество», «Предосудительная история о Чехе и Лехе», «Изложение добродетели», «О пьянстве, которое является непристойной вещью», «Апофтегмы»), одна драма («Отказ греческим послам») и ученый трактат, посвященный польскому языку («Польская орфография»).

Из поэм наибольший интерес представляют «Сатир, или дикий человек» и «Шахматы».

«Сатир» был написан в 1563 г., после возвращения Кохановского из-за границы, в момент тесного сближения с епископами Падневским и Мышковским.

Эта поэма до сего времени мало исследована. В ее оценке существует удивительная разноголосица суждений. Одни усматривают в ней «политическую неопределенность»,[246] «идейную несамостоятельность»,[247] даже «реакционность»[248] взглядов автора, «остроумную парафразу политических речей Падневского»,[249] «защиту католической церкви»[250] и, наконец, «антиреформационные высказывания, написанные под диктовку Мышковского».[251] Другие, наоборот, указывают на прогрессивный характер поэмы, видя в ней «осуждение консерватизма шляхты»,[252] призыв к «коренным реформам судопроизводства» и воспитания и образования молодежи в «духе требований Фрича Моджевского» и гуманистов-протестантов.[253]

Но, анализируя поэму и останавливаясь на раскрытии в ней культурно-нравственных явлений жизни шляхты и религиозно-политической борьбы, исследователи, как правило, обходят центральный вопрос, волновавший всех передовых польских гуманистов того времени, в том числе и Кохановского, — вопрос о крепостничестве, о тяжелом положении крестьян, с жизнью и бытом которых поэт познакомился еще в селе Сицине.

Конечно, можно предположить, что Падневский и Мышковский заказали Кохановскому эту поэму, надеясь использовать имя поэта в своей политической игре. Но Кохановский в «Сатире» пошел дальше намерений и желаний своих покровителей: он разоблачил существующие порядки в стране и осудил упадок нравов в высшем обществе. С сожалением и горечью говорил поэт о том, что шляхта и магнаты «в старое доброе время» были хорошими, гуманными хозяевами, оберегали границы государства с оружием в руках и думали о благе родины, а теперь постоянно враждуют между собой, сутяжничают, распутничают и в погоне за наживой плетью понукают своих крестьян к работе:

И поэт призывает «вельможных панов» покончить с «дикими нравами», жить в мире и заботиться о человеческом достоинстве:

Весьма своеобразна композиция поэмы: там, где Кохановский обличает социальную несправедливость и современные ему нравы, он прикрывается речью Сатира — козлоногого бога лесов античной мифологии, — и эта речь полна гнева, иронии, страсти, протеста. Когда же поэт рисует положительный идеал жизни, он предоставляет слово мудрому кентавру Хирону, отличавшемуся большим умом и ученостью. Речь Хирона спокойна, рассудительна и насыщена афоризмами, поучительными изречениями.

Наряду с серьезными произведениями («Сатир», «Муза», «Знамя», «Согласие»), поднимавшими важные вопросы общественно-политической жизни страны, Кохановский создал шутливую, поэму «Шахматы» (1564).

С момента прибытия из Италии королевы Боны (жены Сигизмунда Старого)[254] и ее многочисленных придворных шахматы приобрели в Польше большую популярность. В шахматы играли в дворцовых салонах и частных домах: они стали любимым развлечением шляхты, магнатов, мещан.[255] О шахматах с восторгом отзывался Гурницкий в своем «Польском придворном», им воздвиг бессмертный памятник и Ян Кохановский. Его поэма не имела и не имеет себе равной в мировой литературе по раскрытию «шахматного» содержания и высокой степени поэтического мастерства.

В этой поэме Кохановский рассказал забавную историю о двух молодых князьях, Божуе и Федоре, которые сражались в шахматы за руку и сердце прекрасной дочери датского короля Тарсеса.

Поэт картинно изобразил весь процесс игры, дал подробное описание расстановки «белых» и «черных» фигур, которые вели себя на шахматной доске, как живые люди в бою. Яркая сцена «битвы» полна динамики, действия. Положение фигур меняется ежеминутно. Игроки и наблюдатели возбуждены до крайности: они волнуются, бросают реплики по ходу игры. Атака, защита, стратегические уловки, потери и выигрыши — всё это обрисовано поэтом детально, рельефно, с большим чувством юмора и художественным мастерством.

На протяжении длительного периода поэму Кохановского рассматривали только как перевод произведения итальянца Марка Иеронима Виды «De ludo scacchiorum» — об игре в шахматы, написанного на латинском языке. Но достаточно сравнить эти два произведения, чтобы убедиться, насколько они далеки друг от друга и по содержанию, и по форме, и по художественному выполнению. Епископ Вида действие своей поэмы перенес на Олимп, в мир античной мифологии, в то время как поэма Кохановского отражает современные нравы и обычаи придворных короля Сигизмунда II Августа.

Мечислав Яструн в своей книге «Поэт и придворный», посвященной жизни Кохановского,[256] рассказывает о шахматном поединке между поэтом из Чарнолесья и итальянцем Ветелло. Они оба были неравнодушны к одной придворной красавице и испытывали друг к другу неприязненные чувства. Их игра, переживания, окружающая обстановка во многом напоминают живые сценки поэмы.

На основе этого Яструн делает вывод, что в «Шахматах» Кохановский воспроизвел свои личные чувства и впечатления.

Другие исследователи (например, Генрих Галле) пошли еще дальше: они увидели в поэме «скрытый политический намек». По их мнению, датский король Тарсес — это король Сигизмунд II Август; королевна Анна — его сестра Анна Ягеллонка; Божуй и Федор, добивавшиеся руки дочери короля, — датский королевич Магнус и московский царь Иван Грозный.[257]

Но и те ученые, которые склонны приписывать Кохановскому заимствование сюжета у итальянца Виды, не отрицают своеобразия поэмы. Так, например, Юлиан Кшижановский пишет: в поэме «весьма забавные описания боев деревянных рыцарей выдержаны в серьезном тоне героического эпоса, вследствие чего рассказ получил. . . определенную юмористическую окраску. Но одновременно польский поэт обнаружил много самостоятельности, оригинальности и хорошего литературного вкуса: с одной стороны, он освободил замысел итальянца Виды от древней классики, переместил игру с Олимпа в датский дворец и заменил мифологические образы современными ему героями, а с другой стороны, введя мотив соперничества двух юношей, добивающихся руки прекрасной королевны, поэт создал увлекательный рассказ, по замыслу и исполнению связанный родством с другими популярными образцами тогдашней новеллистики. И, что самое существенное, он совершил то, чего не в состоянии был сделать ни один из его непосредственных подражателей (ни Коберницкий, ни Кмит): он озарил свою поэму блеском неподдельного юмора, обаянию которого не может не поддаться и современный читатель».[258]

Поэма Кохановского «Шахматы» пользовалась и до настоящего времени пользуется огромной популярностью: она как при жизни поэта, так и позже издавалась отдельной книгой, входила в сборники, публиковалась в хрестоматиях.

Не меньший интерес представляют произведения Кохановского «малого жанра» — его лирика и главным образрм «фрашки», которым поэт сам придавал большое значение. Они более ярко, нежели все другие его сочинения, выражают индивидуальность поэта. Их тематическое разнообразие и богатство содержания очень удачно определил поэт XIX в. Людвик Кондратович.[259] Он говорил, что среди фрашек есть и молитва, и нежное объяснение в дружбе, и философские размышления, и горькая ирония, и сатира, и невинная шутка над собеседниками.

Целую портретную галерею своих друзей и знакомых создал Кохановский в своих фрашках. К столу поэта, где были сыр и ветчина, музыка и поэзия, хмельное пиво и мед, слетались гости, как пчелы. Тут был и Конрад, который «любил делать долги», всегда «мало говорил», но «много ел», и над которым так часто острил Кохановский, хотя и любил его; здесь был и степенный Валек, которому не нравились «безделушки» Кохановского за их тон легкий и свободный; и малый Павэлек, которому поэт не советовал осенью выходить на двор из «опасения», чтобы его не заклевали журавли, приняв за пигмея; и приземистый усатый Матвей, который скорее «принадлежал своим усам, а не усы ему»; тут был и рыцарь в епанче с исполинским воротником; и тот доктор «Испанец», который «ложился всегда трезвым, а вставал пьяным»; и Сляка с длинным носом, который служил ему вместо компаса; и пан Козел, тот самый, который, будучи пьян, не мог найти своего дома и получил совет, что ему как козлу, не помешает отправиться ночевать в стойло; тут был и Станислав Ваповский, с которым поэт балагурил о древних заздравных кубках; и Гуска, дурачившийся всю свою жизнь и умерший на восемьдесят пятом году жизни, не сказавши ничего путного; и Аулус, из-за угощения хваливший стихи поэта; и кокетливая Кахна в трауре и с поддельным румянцем на лице; и поэт Лука Гурницкий — все, все они толпятся перед очами читателя свободно и непринужденно.

Но наибольшую популярность получили фрашки, посвященные знаменитой чарнолесской «Липе». Это было огромное ветвистое дерево, под которым в жаркий солнечный день могло укрыться в тени большое общество. И поэт от имени липы приглашал своих друзей:

И под этой густой листвой поэт в кругу своих друзей действительно не раз читал фрашки, написанные им раньше, и слагал новые, в которых восхвалял радости земной жизни и любви, духовную и физическую силу, здоровье человека:

Во фрашках Кохановского звучали и острые сатирические мотивы, направленные против безнравственности и распущенности придворных, магнатов, шляхты и высшего католического духовенства; поэт видел, как одни трудились, а другие, жадные к богатству, пожинали их плоды. Во фрашке «Мужицкая прибаутка» крестьянин говорит, что раньше, «во времена отцов», жилось легче, да и нравы были иные:

Наряду с оригинальными фрашками, отражавшими жизнь и быт польского общества XVI в., Кохановский создал и ряд таких, в которых слышались отзвуки стихов Анакреонта, Марциала, Катулла, Проперция и современных ему итальянских и французских поэтов — Бэмба, Маро, Ронсара, с поэзией которых он познакомился в период своего пребывания за границей.

Все фрашки Кохановского необыкновенно просты по форме, ясны по содержанию. Многие из них напоминают эпиграмму, пародию, сатирический портрет, дружеский шарж, веселый анекдот, изречение, афоризм, написанные разговорно-бытовым языком. Самое ценное в них — бодрость, жизнерадостность, правдивость, оптимизм, народность.

Другим жанром, характерным для лирического творчества Кохановского, были «Песни» и «Фрагменты». Центральное место в этом цикле стихов занимает любовная лирика. В ней господствуют в основном два мотива: воспевание возлюбленной и жалобы на неразделенную любовь. В цикле «Песен» и «Фрагментов» отводится значительное место и песням застольным. Они характерны своим радостным настроением. Вино, любовь и лютня — вот их основное содержание. В цикл песен вплетаются и такие, темой которых главным образом являются лирические размышления поэта. В них поэт высказывает свои затаенные мысли: люди испытывают непостоянство и изменчивость человеческой судьбы; необходимо пользоваться всеми благами жизни и оставаться бодрым и стойким даже в беде; человек — игрушка в руках судьбы и смерти, перед ними все равны; излишество в деньгах, в золоте ведет к порокам; добродетель человека — в духовном равновесии, в умеренности, в добропорядочной семейной жизни.

И, наконец, этот многообразный цикл песен содержит в себе мотивы гражданской лирики, где воспевается любовь к родине и осуждаются пороки высшего общества, несущие гибель польскому народу и государству. Поэт с болью в сердце говорит:

Для песенной лирики Кохановского чрезвычайно характерна также тема природы: замечательны его картины весны, морской бури.

Художники-гуманисты обычно на своих полотнах изображали человека на переднем плане, а позади — писали пейзаж, отвечавший его настроению; такой композицией живописец подчеркивал связь и гармонию человека с природой. Эту гармонию мы находим и в песнях Кохановского.

Но лучшим произведением песенного цикла является знаменитая «Свентоянская песня о собутке». Талант Кохановского развернулся в ней во всей своей широте. Если в ранних латинских элегиях Кохановский находился под сильным влиянием античных образцов, то здесь он освобождается от этого влияния. Главная причина — обращение поэта к истокам народного творчества. «Собутка» состоит из 12 песен, которые поют 12 девушек — каждая по очереди. В основу этой крестьянской «селянки» (т. е. идиллии) легли предания глубокой древности о «собутке» и связанные с нею песни, которые часто распевали крестьянские девушки во время танцев у костра или бросания венков в воду. Именно эта народная основа и дала всему произведению свежесть, простоту, напевность, обаяние и эмоциональнопоэтическую выразительность. Замечательна глубина психологических характеристик в этом произведении. Каждая девушка имеет не только свою тему (восхваление праздника, светлые чувства любви, жалобы на неверного возлюбленного, сетование на тяжелые условия подневольного труда и т. п.), но и выражает эту тему своеобразно в соответствии со своим характером.

Значение «Собутки» состоит в том, что Кохановский впервые в польской литературе на основе народной поэзии сумел так ярко и правдиво раскрыть глубину переживаний и благородство женщины из простого народа. Подлинной человечностью, гуманностью веет от всего этого цикла стихотворений.

По ясности и глубине выражения человеческих чувств «Свентоянская песня о собутке» во многом напоминает . «Трены», которые являются вершиной творчества Кохановского в лирическом жанре.

«Трены», или «плачи», появились еще у древних греков и римлян. Самой простой их формой выражения были надгробные надписи, эпитафии. Со временем создавались и более сложные поэтические произведения «скорбного» содержания. Гораций и Проперций в своих стихах оплакивали смерть меценатов, вельмож, знакомых, приятелей и родных. Овидий тосковал даже о гибели любимого попугая, Катулл горевал о «серокрылом воробушке» своей возлюбленной.

Этот род «слезной» поэзии расцвел заново в эпоху Возрождения и прежде всего в Италии. Свое горе об утрате Беатриче изливал в канцонах Данте, о Лауре в сонетах скорбел Петрарка. Оплакивали своих покровителей и ранние польские поэты-гуманисты — Гжегож из Санока, Чолэк, Каллимах. Сам Кохановский, перед тем как написать «Трены», создал многочисленные эпитафии на смерть видных государственных деятелей и своих товарищей по странствованиям, забавам и пирушкам. Сочинял поэт и скорбные элегии, даже поэмы (о Яне Баптисте Тенчиньском; о гетмане Яне Тарковском ; о гуманисте Станиславе Фогельведере; о жене воеводы Костки и др.).

Многие надгробные надписи, эпитафии и элегии-плачи Кохановского очень примитивны, поверхностны, носят подражательный характер и написаны, видимо, по заказу меценатов и знакомых. В них нет чувства, подлинной поэзии.

Совсем иное явление представляют собою «Трены». Их появление связано с реальным жизненным фактом, с преждевременной смертью Уршули— любимой дочери поэта. Потрясенный до глубины души, Кохановский «со слезами на глазах» писал:

О «Тренах» существует огромная литература. Но многих исследователей до сего времени интересует не сам факт отражения в них специфических сторон жизни польского общества эпохи Ренессанса, не выражение самобытности таланта Яна Кохановского, а вопрос, связанный с влиянием на поэта античных образцов, поэзии итальянского и французского Возрождения. На каждом шагу можно встретиться с новыми открытиями о заимствовании Кохановским какого-нибудь отдельного образа, художественного сравнения, мысли, темы из произведений Гомера, Софокла и др.

Кшижановский, например, указывая на то, что «Трены» по своему значению, идейной глубине, эмоциональности, художественному выполнению «можно сравнить только с „Божественной комедией“ Данте и сонетами Петрарки», одновременно делает неожиданный обобщающий вывод: «При всем разнообразии мотивов, составляющих поэтическую ткань „Тренов“, чувствуется в них общая основа монолитной античной культуры, необыкновенно тонко перенесенной на польскую почву и в сферу личной жизни поэта».[260]

Но все эти рассуждения о «заимствованиях», «влияниях» не только затрудняют понимание подлинно национального характера «Тренов», но и сильно преувеличены.

Безусловно, в «Тренах» Кохановского можно встретиться с гомеровским образом дракона, пожирающим птенцов, с мыслями Платона и Вергилия о переселении и очищении после смерти человеческих душ, с упоминанием о страдающей Ниобее и т. п.

Но в те времена повального увлечения античностью вся мифология, философские концепции древних мудрецов и основы классической поэтики служили для гуманистов художественными средствами, обычной формой выражения мыслей, чувств, настроений современников, отображения общественно-политической, культурно-бытовой и умственной жизни своего времени.

Столь же преувеличены высказывания литературоведов о подражательном характере «Тренов» и в области строфики, ритмики, стихотворных размеров, заимствованных якобы у античных авторов, итальянских и французских поэтов-гуманистов (Петрарка, Ронсар и др.). Об этом лишний раз говорит интересная работа крупного знатока эпохи Ренессанса Казимира Будзыка «Ян Кохановский — творец польского стиха», публикуемая в настоящем сборнике избранных произведений польского поэта.

В своей статье Будзык убедительно доказывает оригинальность поэтических форм «Тренов», возникших прежде всего на славянской народно-песенной основе.

Если в ранних латинских элегиях и некоторых фрашках Кохановский действительно воспроизводил художественные образцы античных авторов, а также итальянских и французских поэтов-гуманистов, то в «Тренах» он выступил как самобытный, глубоко национальный поэт.

«Трены» Кохановского, связанные идейно-тематическим единством, явились большой новостью для современников и превзошли все известные в то время шедевры «скорбной» поэзии.

В своих лекциях по славянским литературам Адам Мицкевич отмечал, что он не знает «ни в одной литературе ничего, что могло бы сравниться с „Тренами“. В них простота и трогательность сербских песен, но с более глубоким и сильным чувством. Такой строгий и такой величественный в „Псалмах“, в „Тренах“ Кохановский доходит до самого простого, самого прозаического тона и одновременно умеет сделать его высокопоэтическим».[261]

В «Тренах» наиболее выразительно проявилось дарование польского поэта.

Раскрыв психологически правдиво эволюцию переживаний человека в большом горе (взрыв отчаяния, поиски утешения, постепенное затихание боли, признание законов природы и примирение с жизнью), Кохановский одновременно дал яркие зарисовки быта и семейных отношений средних кругов польского общества XVI в. Всё здесь жизненно и колоритно.

Сам образ Уршули предстает перед нами, как живой. Мы видим раскрасневшееся, смеющееся личико трехлетней девочки, ее вьющиеся кудри; узнаем о ее привычках, забавах, детских играх; наблюдаем, как она по утрам приходит на молитву в белой рубашонке, наполовину заспанная, потом бегает, скачет, резвится, весело щебечет, изображает взрослую пани, подражает во всём старшим, играет в «хозяйку дома», важно шагая за мамой с ключами в руках; мы видим ее нежность к родителям, слышим звонкий смех, милые неприхотливые песни.

Атмосфера чарнолесского дома тоже обрисована яркими реалистическими чертами: образы отца, матери, бабушки, прислуги, их занятия; беглые зарисовки сельской жизни: пение птиц, жатва, сенокос, широкие поля, цветы, тающие снега, колыбельные песни нянек, пение прях, беседы о женихах, свадьбах, толки о татарах, турках— всё это реальные детали, характеризующие колорит польской жизни того времени.

В истории польской литературы «Трены» Кохановского сыграли огромную роль. Они создали целую школу подражателей, которые писали различного рода «жалобы», «плачи», «скорбные песни». «Треномания» охватила многие поколения писателей XVI, XVII и XVIII вв. Первым подражателем Яна Кохановского был известный поэт Клёнович, написавший в 1585 г. «Надгробный плач на смерть Яна Кохановского». Однако такой художественной выразительности, какую мы видим в «Тренах», еще никто не достигал в польской литературе.

Говоря о творчестве поэта, нельзя пройти мимо его драмы «Отказ греческим послам» (1578), явившейся первой «светской» пьесой польского Возрождения.

Основываясь только на том факте, что в драме использовано Кохановским известное древнее предание о похищении троянцем Парисом прекрасной Елены, многие ученые считают пьесу «несамостоятельной», лишенной национальных черт. Спасович, например, прямо говорит: «Не имея никакой связи с жизнью народа, эта драма стоит совершенно одиноко в литературе».[262]

Но заимствование фабулы не мешает пьесе быть оригинальной. Шекспир, Мицкевич, Крашевский, Сенкевич и другие писатели не раз обращались к древним хроникам, брали оттуда факты, темы, сюжеты, но их произведения не утрачивали своей самостоятельности.

Пьеса Кохановского, несмотря на наличие в ней мотивов древнегреческой легенды, отображает современные поэту события.

Кроме имени, образ Елены у польского поэта не имеет ничего общего с образом Елены Гомера. Ее характер наделен Кохановским чертами добродетельной польки. Она представлена женщиной, насильно увезенной от мужа, которого она любит; Парис, похитивший Елену, изображен как типичный магнатский интриган, готовый ради личной выгоды пожертвовать интересами родины; троянский царь Приам, всё откладывающий «до завтра», — это Сигизмунд II Август, получивший у современников прозвище «Доютрэк» (т. е. любитель откладывать все дела до завтра); демагог Икетон — сеймовый демагог из шляхты; троянский совет — польский сейм с его бурными дебатами, разногласиями, ярко выраженной политической борьбой.[263]

В пьесе «Отказ греческим послам» Кохановский отразил польские нравы, а в образах героев типизировал черты, характерные для политических группировок того времени. Драма Кохановского имеет национальный характер и выражает патриотические идеи автора.

Творчество Кохановского сыграло большую роль в развитии польской литературы. Оно ввело в польскую поэзию не только новое содержание, но и породило новые художественные формы. Кохановский первый ввел в польскую литературу сонет, терцины (строфу из трех строк), секстины (строфу из шести строк) и белый стих. Его язык приблизился к разговорному и впитал в себя народные элементы.

Известный поэт Польской Народной Республики Леопольд Стафф так писал о даровании Яна Кохановского в одном из своих стихотворений:

Современники Яна Кохановского и его потомки высоко оценивали художественное мастерство и светлый моральный облик польского поэта. Уже в 1562 г. Миколай Рей, восторженно отзываясь о Кохановском, воскликнул: «Тибулл... я не знаю, умел ли он так блистать добродетелью».[264]

Не менее горячо высказывались о Кохановском и другие его современники, выдающиеся гуманисты — Янушевский, Бельский, Хейденстейн, Ожельский, Гурницкий, а после смерти поэта — Клёнович, Мясковский и Папроцкий. Последний писал: «Ян Кохановский пел таким стихом, какого, по-видимому, не знал Геликон, и если бы боги могли говорить по-польски, они удовлетворились бы беседою только с Кохановским».[265]

Последующие поколения писателей — Княжнин, Бродзинский, Мицкевич, Словацкий, Кондратович, Сенкевич, Ожешко, Конопницкая, Тувим и многие другие с неменьшим уважением говорили о поэте, находя в его творчестве живой родник «золотого» языка польского Ренессанса.

Из всех поэтов Польши Ян Кохановский первый заставил почувствовать силу славянской поэзии, соперничая с западноевропейскими корифеями эпохи Возрождения.[266]

К. БУДЗЫК. ЯН КОХАНОВСКИЙ — ТВОРЕЦ ПОЛЬСКОГО СТИХА

СЛОВАРЬ ИСТОРИЧЕСКИХ ЛИЦ АНТИЧНОСТИ, МИФОЛОГИЧЕСКИХ ИМЕН И НАЗВАНИЙ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ЯНА КОХАНОВСКОГО

Агамемнон — царь Микен и Арголиды, предводитель греческих ахейских войск в троянской войне, брат Менелая (см. «Илиаду» Гомера).

Адрастея (миф.) — богиня мести. Аид (миф.) — подземное царство. Акризий — см. Даная.

Александр Македонский (356—323 гг. до н. э.) — крупнейший полководец и государственный деятель древнего мира, царь Македонии.

Алкей (VII—VI вв. до н. э.) — греческий поэт-лирик.

Алькон (миф.)—греческий герой; метким выстрелом из лука он убил змею, обвившуюся вокруг его сына, но стрела даже не поцарапала мальчика.

Амфион (миф.) — легендарный поэт и музыкант; игрою на лире он очаровал камни, из которых сами собой созидались стены.

Амур — см. Купидон.

Анакреонт (570—478 гг. до н. э.) — греческий лирик, в стихах которого преобладали мотивы любви и наслаждения.

Андромеда (миф.) — дочь царя Эфиопии; отданная морскому чудовищу на съедение, она была спасена полюбившим ее Персеем.

Антенор — троянец, герой произведения Гомера «Илиада». Он изображен как честный, справедливый и разумный государственный деятель.

Аполлон (миф.) — бог света, наук и искусств.

Ариадна (миф.) — дочь Миноса, могущественного царя острова Крита. Минос держал в громадном дворце Лабиринте заложников, и их пожирало ужасное чудовище Минотавр, с туловищем человека и головой быка. Герой Тезей решил убить Минотавра. Помогла ему в этом Ариадна. Она дала Тезею меч и клубок ниток. Тезей, убив чудовище, смог найти обратный путь из дворца при помощи клубка, который он разматывал, пробираясь по запутанным проходам Лабиринта.

Арион (VII в. до н. э.) — знамени' тый поэт-лирик с острова Лесбос.

Артемида (миф.) — богиня охоты у греков.

Атланта (миф.) — дочь царя Скиры. Чтобы получить руку красавицы Атланты, необходимо было победить ее в беге. Соревнуясь с царевной, Гиппоменус бросил на дороге яблоко, полученное от богини любви Афродиты; Атланта задержалась, чтобы поднять яблоко, и таким образом была побеждена.

Ахилл (Ахиллес, миф.) — главный герой греков в троянской войне. Он — воспитанник мудрого кентавра Хирона (см. Хирон); сражался против Трои; в отмщение за смерть друга Патрокла убил героя троянцев — Гектора.

Борей (миф.) — название северного студеного ветра у греков и римлян.

Брут, Марк Юний (82—42 гг. до н. э.) — римский республиканец, возглавивший заговорщиков, убивших Цезаря.

Вакх (миф.) — бог винограда и виноделия.

Венера (миф.) — богиня любви и красоты.

Вергилий (70—19 гг. до н. э.) — римский поэт. Главные его произведения— поэмы «Энеида» и «Георгики» (поэма о земледелии), а также «Буколики» (пастушеские песни).

Вулкан (миф.) — бог огня и кузнечного дела.

Гектор — главный герой троянцев, убитый Ахиллесом (см. «Илиаду» Гомера).

Геликон (миф.) — гора в Беотии (область Греции), по мифу — местопребывание муз.

Геракл (миф.) — см. Геркулес.

Гераклит (ок. 530—470 г. до н. э.) — греческий философ-материалист, основатель античной диалектики.

Геркулес (миф.) — легендарный герой, прославившийся своей необыкновенной силой.

Гесперид (миф.) — сад, где росли деревья с золотыми яблоками.

Гименей (миф.) — бог брака у греков.

Гипокрена (миф.) — живой источник у горы муз Геликона (см. Пегас).

Гомер — народный греческий поэт, которому приписывается создание великих эпических поэм «Илиады» и «Одиссеи».

Грации (миф.) — три сестры, богини изящества и красоты.

Г рифы (миф.) — крылатые львы с орлиными головами.

Данаиды (миф.) — дочери аргосского царя Даная. За убийство своих мужей в брачную ночь они были обречены в подземном царстве вечно лить воду в бездонные бочки.

Даная (миф.) — дочь царя Аргоса Акризия. Она была заперта в башне отцом, которому прорицательница предсказала, что сын Данаи будет его убийцей и займет его место на троне.

Дентат Манлий Курий (III в. до н. э.) — известный римский полководец, победитель самнитов, живших в центральной части Апеннинского полуострова. Он прославился своим бескорыстием и простотой жизни.

Дидона — героиня поэмы Вергилия «Энеида».

Елена — см. Парис.

3евкис (ок. 468—400 г. до н. э.) — знаменитый греческий художник, живший в Афинах.

Зевс (миф.) — верховное божество, царь богов. Его дочери — музы, покровительницы искусств.

Ида — гора, расположенная неподалеку от древней Трои в Малой Азии.

Икар (миф.) — сын строителя Лабиринта Дедала. Оба они на крыльях, сделанных из перьев и воска, улетели с острова Крита (см. Ариадна).

Иксион (миф.) — царь фессалийский; за попытку обесчестить богиню Юнону (жену Юпитера), его, привязанного в Аиде к вертящемуся огненному колесу, стегали розгами.

Ипокрена — см. Гипокрена.

Каллиопа (миф.) — муза эпоса, мать Орфея.

Камены (миф.) — см. музы.

Касандра (миф.) — прорицательница, сестра Париса и Гектора, дочь троянского царя Приама.

Кастор и Поллукс — два неразлучных брата.

Катилина, Луций Сергий (108—62 гг. до н. э.) — римский политический деятель, руководитель заговора, направленного против сенаторской олигархии (62 г. до н. э.). Заговор был разоблачен Цицероном.

Кибела (миф.) — мать богов, дочь Сатурна и Геи. Посвященная Кибеле гора находится во Фригии (так называли в древности одну из областей Малой Азии). Из Фригии и ведет свое происхождение культ Кибелы.

Киприда (миф.) — название богини Афродиты по ее родине на острове Кипре.

Клото (миф.) — одна из трех богинь судьбы (мойры), ткущих пряжу жизни человека и обрезающих нить, когда настает время смерти.

Купидон (миф.) — бог любви.

Латона (миф.) — мать Аполлона.

Леда (миф.) — красавица, пленившая бога Зевса. Зевс явился Леде в образе лебедя во время ее купания.

Лета (миф.) — река забвения.

Марон — см. Вергилий.

Марс (миф.) — бог войны.

Медея (миф.) — волшебница, дочь царя Колхиды,' влюбленная в Язона, оказавшая ему помощь в получении золотого руна.

Mерион — один из греческих героев в троянской войне.

Менелай — греческий царь, брат Агамемнона (см. «Илиаду» Гомера).

Минотавр (миф.) — см. Ариадна.

Музы (миф.) — богини-покровительницы различных родов искусства и науки. Муз насчитывалось девять.

Наяды (миф.) — нимфы вод (см. нимфы).

Нереиды (миф.) — дочери морского бога Нерея и Дориды — морские нимфы.

Нимфы (миф.) — низшие божества в греческой мифологии, жившие в реках, морях, лесах, гротах и пещерах.

Ниобея (миф.) — дочь фригийского царя Тантала, сына Зевса. За то, что она хвастала своими двенадцатью детьми перед богиней Латоной и своим происхождением, ее дети были умерщвлены детьми Латоны — Аполлоном и Артемидой; от горя Ниобея окаменела (сохранилась флорентийская группа— «Ниобея с детьми»).

Олимп (миф.) — гора в Греции, на которой, по поверьям древних, обитали боги.

Орфей (миф.) — знаменитый музыкант древней Греции. Его музыка заставляла деревья склонять ветви, камни двигаться, укрощала диких зверей.

Паллада (миф.) — одно из имен Минервы, богини мудрости.

Парис — похититель Елены Прекрасной, жены греческого царя Менелая; поступок этот привел к троянской войне (см. «Илиаду» Гомера).

Парнас — гора в Греции. По представлению древних греков, Парнас служил одним из мест обитания Аполлона и муз. Выражение «взойти на Парнас» означает стать поэтом.

Пегас (миф.) — крылатый конь Зевса; от удара Пегаса копытом на горе муз Геликон якобы забил чудесный источник Гипокрена, вода которого давала вдохновение поэтам.

Персей (миф.) — древнегреческий герой, сын Юпитера и Данаи, победивший чудовищную горгону Медузу.

Персефона (миф.) — то же, что и Прозерпина, богиня, олицетворявшая силы земли, владычица подземного мира.

Пигмей (миф.) — человек-карлик, величиной с кулак.

Пилат — см. Понтий Пилат.

Пифагор (VI в. до н. э.) — греческий философ и математик.

Платон (427—347 гг. до н. э.) — греческий философ-идеалист.

Плутон (миф.) — бог подземного царства у греков.

Плутос (миф.) — бог богатства у греков; он изображался слепым.

Поллукс (миф.) — см. Кастор.

Понтий Пилат — римский прокуратор (наместник) провинции Иудеи в 26—36 гг. По Евангелию, в его правление был казнен Иисус Христос.

Понтий Самнитский (IV в. до н. э.) — вождь самнитов, самого крупного из умбро-сабелльских племен. Самниты жили в центральной части Апеннинского полуострова. В результате самнитских войн (343—290 гг. до н. э.) они были покорены Римом.

Приам (миф.) — троянский Царь, отец Париса и Гектора.

Приап (миф.) — бог плодородия, полей и садов, покровитель чувственных наслаждений.

Прозерпина (миф.) — см. Персефона.

Прометей (миф.) — человек, укравший огонь с неба и за это прикованный Зевсом к кавказской скале, где орел клевал ему печень. Его освободил Геркулес.

Протей (миф.) — морское божество, которому приписывались дар прорицания и способность произвольно менять свой вид.

Сатиры (миф.) — веселые, легкомысленные божества, якобы обитавшие в лесах. Они входили в свиту бога вина и веселья Диониса—Вакха.

Сафо, или Сапфо (VII—VI вв. до н. э.), — греческая поэтесса. Ее лирические стихи проникнуты сильным чувством. Любовная лирика, эпиталамии (свадебные песни), элегии и гимны Сафо сохранились в отрывках.

Серпедон — король Лидии, союзник троян в войне с греками.

Сивилла (миф.) — прорицательница, женщина, предсказывающая будущее.

Симонид из Кэоса (556—467 гг. до н. э.)—греческий поэт-лирик, в творчестве которого преобладают мотивы скорби.

Стесихор (636—556 гг. до н. э.) — греческий поэт; согласно преданию, был ослеплен богами в наказание за то, что порицал Елену.

Стикс (миф.) — подземная река в Аиде, жилище мертвых.

Тезей (миф.) — см. Ариадна.

Телезилла (ок. 510 г. до н. э.) — греческая поэтесса. Когда спартанцы захватили Аргос, она вдохновила своих земляков на борьбу с захватчиками.

Tелеф (миф.) — сын Геракла, раненный Ахиллесом. По совету оракула, он вылечил свою неизлечимую рану ржавчиной того же копья, которое его ранило.

Тимофей (446—357 гг. до н. э.) — известный греческий музыкант.

Титаны (миф.) — название гигантов, детей Урана и Геи, вступивших в борьбу с Зевсом.

Титий (миф.) — сын богини Геи (Земли), великан, титан; за неуважение к Латоне Зевс сразил его молнией.

Тифон (миф.) — муж богини Зари — Авроры, обладал необыкновенной красотой.

Улисс (миф.) — царь небольшого скалистого острова Итаки, пользовался большим авторитетом за свое красноречие, ловкость и хитрость. Он же — Одиссей, главный герой поэмы Гомера «Одиссея».

Фавн (миф.) — покровитель пастухов, бог полей, лесов, лугов и стад. Обычно он изображался в виде человека с рогами, козлиными ногами и козлиной бородой.

Феб (миф.) — он же Аполлон.

Феокрит (III в. до н. э.) — греческий поэт, один из создателей пастушеской, буколической поэзии.

Фидий (490 — ок. 431 г. до н. э.) — ваятель древней Греции, создатель знаменитых статуй Зевса и Афины.

Филипп II (ок. 382—336 г. до н. э.) — царь Македонии, видный полководец и дипломат, отец Александра Македонского.

Фортуна (миф.) — богиня счастья, изображалась с колесом, эмблемой счастья.

Харон (миф.) — перевозчик душ через подземное озеро в Аиде.

Хирон (миф.) — кентавр, полуконь — получеловек; отличался кротостью и мудростью. Аргонавты, отправляясь за поисками золотого руна, посетили Хирона, чтобы получить от него напутствие.

Цезарь Кай Юлий (100—44 гг. до н. э.) — римский полководец, совершивший государственный переворот и сделавшийся императором. Был убит республиканскими заговорщиками во главе с Брутом и Кассием.

Цербер (миф.) — трехголовый злой пес с хвостом и гривой из змей, охранявший вход в Аид.

Цицерон Марк Тулий (106— 43 гг. до н. э. — знаменитый римский оратор и государственный деятель.

Цирцея (миф.) — волшебница, владетельница острова, куда был занесен Одиссей со своими спутниками, которых Цирцея обратила в свиней.

Эзоп (VI—V вв. до н. э.) — полулегендарный греческий баснописец, по преданию — фригийский раб.

Эндимион (миф.) — смертный юноша, возлюбленный Селены, богини Луны.

Эней — герой «Энеиды» Вергилия, легендарный родоначальник римлян; по преданию, Эней спустился в подземное царство Плутона, где, сорвав золотую ветвь с куста Прозерпины, смог свободно посещать подземное царство и беседовать с тенями умерших.

Энний (239—169 гг. до н. э.) — римский поэт, автор эпиграмм, трагедий и комедий, а также народной римской эпопеи «Annales» («Летопись»).

Эрато (миф.) — одна из девяти муз, покровительница поэзии.

Эрот (миф.) — сын Афродиты, бог любви.

Югурта — царь Нумидии. От его имени происходит название югуртинской войны (111—105 гг. до н. э.), войны Рима с Нумидией, окончившейся победой римского полководца Мария.

Юнона (миф.) — жена Юпитера; покровительница браков и рождения у римлян (в греческой миф.— Гера).

Юпитер (миф.) — бог громовержец, охранитель римского государства (в греческой миф. — Зевс).

Язон (миф.) — предводитель аргонавтов, плававших в Колхиду (древнее название западной Грузии) за золотым руном, которым Язон овладел при помощи волшебницы Медеи.

Ярбас — король одного из ливийских племен.