Избранные произведения

Княжна! Сей день тебе свободу обещает,

Впоследние тебя здесь солнце освещает.

Завлох<,> родитель твой, пришел ко граду днесь,

И воружаются ко обороне здесь.

Уж носится молва по здешнему народу,

Что Кий, страшася бедств, дает тебе свободу.

О день, когда то так, день радости и слез!

Щедрота поздняя разгневанных небес,

Смешенна с казнию и лютою напастью!

Чрез пущую беду отверзя путь ко счастью!

Астрада! Мне уже свободы не видать,

Я здесь осуждена под стражею страдать.

Хотя я некую часть вольности имею

И от привычки злой претерпевать умею,

А там... увы!..

А там остаточный предел,

Где множество еще во власти вашей сел,

Наследие твое, и ты воздвигнешь племя

Бесчадному отцу. Уже приходит время

Тебе достойного супруга получить

И падший род опять от низких отличить.

Ты будешь мать...

Молчи, не представляй мне браков,

Несчастной мне к тому ни малых нет признаков.

Довольно! Я хочу из сих противных мест.

О жалостна страна! О горестный отъезд!

Толкуй мои слова, толкуй мои напасти

И сожалей о мне в такой суровой части.

Поняти не могу сей тайны твоея.

Теперь откроется тебе душа моя,

Но, ах! Объемлет стыд, все мысли днесь мятутся,

И речи во устах безгласны остаются.

Никак постигла я? Любовь...

Прилично ль мне

Ея заразы знать в печальной сей стране?

О том ли помышлять Оснельде надлежало?

Но, ах! Вошло во грудь сие змеино жало.

Ты сказывала мне отцево житие

И многажды притом плачевно бытие,

Как смерть голодная народы пожирала

И слава многих лет в одну минуту пала.

Благополучный Кий победу одержал,

Родитель мой тогда в пустыни убежал,

В отчаяньи своем тревожась, унывая,

Озеры на коне и реки преплывая,

С оставшим воинством лес, горы преходя,

Разбит и побежден из степи в степь блудя.

Моя стеняща мать, сынов своих лишася,

Впоследок и с своим супругом разлучася,

Услыша злую весть, что Кий, как ветер прах,

Народы разметав, во градских уж вратах,

Лице горчайшими слезали омывала

И кровь свою своей рукою проливала

И, лобызаючи впоследние меня,

Скончала бедну жизнь, в сон вечный пременя.

А я, в пленение сие низвергшись году,

Не помню ни отца, ни матери, ни роду;

Однако кровь во мне во все шестнадцать лет,

Как помнить я могу, отмщенье вопиет.

Я сказанное мне плачевно время вижу

И рода моего убийцу ненавижу;

Но, ах! Хорев в те дни хотя младенец был,

Он Кию брат, увы!.. а мне, Астрада, мил.

Искореняй сей яд, отец тебя желает.

Мне памятен мой долг; пускай сей огнь пылает;

Какие б надобно суровости иметь,

Когда б отца могла и не хотела зреть?

Оснельда только сим единым ныне льстится;

Но дух, мой слабый дух и рвется и мутится.

Давно ль, с которых дней ты знаешь эту страсть,

И непорочный дух познал любови власть?

Шесть месяцев уже, Астрада, унываю

И слез в одре моем потоки проливаю.

Достоинства его и искрення любовь

Против желания зажгли незапно кровь.

Я стала на него охотнее смотрети,

Не смысля, что иду в неисходимы сети.

Искала, чтобы мне с ним чаще купно быть

И время горести скоряе проводить.

И стало без него везде впоследок скучно,

Желала, чтоб была с Хоревом неразлучно.

И в то-то время я узнала страсть мою,

Которую еще поныне я таю.

Я злилась на себя за сей преступок грозно

И каялась, но что! Уже то было поздно.

А если Кий отдаст отцу тебя назад

И будешь ты должна покинута сей град,

Возрадуешься ли, родителя увидя?

Возрадуюсь, но жизнь мою возненавидя!

И только весел сей единый будет час,

Он веселу меня один увидит раз.

Но как то уж ни есть, мне льстит сия минута.

Поди и известись, ужель судьбина люта

Назначила сей день Завлоха облегчить,

И верь, хотя она стремится приключить

Жестоку мне тоску и жалкую разлуку,

Я бодро шествую на эту злую муку.

К чему ведет меня моя судьбина зла?!

К таким ли дням, любовь, во мне ты кровь зажгла!

Несчастливым времен жестоки все премены.

О дом отцев моих! О вы, противны стены,

Которыми пришлец сей город оградил!

Земля, в которой Кий кровавы токи лил!

Места, толь много раз слезами орошенны,

Возлюбленным моим Хоревом украшенны,

Печалей и утех собрание и смесь,

Чем слабая душа обремененна днесь!

Отверзи мне врата любезныя темницы

И выпусти меня за Киевы границы

О честь! О долг! Любовь! Мой князь! Родитель мой!

Делите сердце днесь и рушьте мой покой!

А ты, о естество! терпи случаев ярость

И бременем своим несчастливую старость

Потщися ободрить, как бедной небеса

Дадут на жительство дремучие леса!

Готовься к радостям, княжна, в сей день желанный,

Уж час приближался, тобой толь часто званный,

Уже открылся путь тебе из здешних стен,

Ступай и покидай места сии и плен,

Родитель твой в сей день тебя к себе желает,

А Кий, мой брат, на то уже соизволяет.

Внимай из уст моих желаемый отъезд,

Но, отлучался из сих противных мест,

Которые тебя в неволе содержали,

Когда дни счастливы Завлоха пробежали,

Хотя единою утробой я рожден

Со князем, коим твой родитель побежден,

Не ставь меня врагом. Мной, сколько можно было,

Несчастие тебя под стражею щадило;

Я тщился оное вседневно облегчать...

Ты плачешь, но к чему так сердце отягчать?

Или воспомнила ты Киеву досаду?

Но я противного не подавал и взгляду.

Я плачу, что тебе бессильна отслужить;

Но верь мне, верь, мой князь, где я ни буду жить,

Я милостей твоих вовеки не забуду

И с ними вспоминать тебя по гроб мой буду.

О солнце, кое здесь в последний раз я зрю!

О солнце! Ты то зришь, от сердца ль говорю!

В том ты свидетель будь, что имя милосердо,

Доколе я жива, пребудет очень твердо.

Впоследние уже любезный слыша глас

И видя пред собой тебя в последний раз,

Прошу тебя, скажи, скажи, княжна драгая,

Мои усердия в уме располагая,

Возмог ли сердце я твое когда тронуть?

И чувствовала ли твоя хоть мало грудь

Тобой в моей крови произведенный пламень?

Но можно ль воспалить огнем любовным камень?!

Я многажды тебе горячность открывал,

Которою меня твой сильно взор терзал.

Открытие сие мя паче тяготило,

Что слово на него ни разу не польстило.

Но кая красота мне язву подала

И во отчаянном уме моем жила?

Я чаял, я рожден к единой только брани,

Противников карать и налагати дани,

Но бог любви тобой ту ярость умягчил,

Твой взор меня вздыхать во славе научил.

Когда твои глаза надежду мне давали,

А беспристрастные слова мне сердце рвали,

Я слабости своей стыдился и стенал

И в горести моей, что делати, не знал,

Против тебя, против себя вооружался,

И пламень мой тобой вседневно умножался.

Я тщился много раз, дабы тебя забыть,

И мнился иногда уже свободен быть,

Но, вспомнив, я опять то чувствовал, что страстен.

Сей гордый дух тебе стал вечно быть подвластен.

Ах, князь, к чему уж то, что я тебе мила?

К чему тебе желать, чтоб я склонна была?

Не мучь меня, не мучь, не извлекай слез реки;

Уж больше не видать тебе меня вовеки.

Когда тебе судьба претит меня любить,

Старайся ты меня из мысли истребить.

Коль любишь, так скажи, исполнь мое желанье;

Пускай останется хотяi воспоминанье.

Люблю... Доволен ли? Поди из глаз моих,

Оставь меня в тоске, останься в мыслях сих.

Я все вздыхания свои напрасно трачу.

Мне время отъезжать, а я лишь только плачу.

Ищи другой любви. Довольно в свете дев,

Которым будет мил любезный мой Хорев.

Люби, которая иметь то счастье станет,

А на тебя по гроб без слез не воспомянет,

Которой эту часть хотело небо дать,

Чтоб ей тебя по смерть любить и не видать.

Ты любишь, а меня смертельно поражаешь?

Ты плачешь, а сама отселе отъезжаешь?

О боги! О княжна! Имейте жалость днесь!

Пребудь над градом свет! Княжна, останься здесь!

Мой рок такой, чтоб я Хорева покидала

И чтоб его вовек отныне не видала.

Вещаешь о любви ты, только мне маня!

Как я тебя люблю, люби ты так меня

Или не верь, имей неправедные мысли

И мне еще сию беду к бедам причисли.

Каких ты требуешь свидетелей глазам,

Когда не веришь ты ни стону, ни слезам?!

Чего желается и что нам толь приятно,

То кажется всегда нам быть невероятно

И зрится, как во сне. Но, о престрашный сон!

Какое множество в сем счастии препон!

Приятные часы! Вы щедры мне и люты.

Какими я могу назвать сии минуты?

Несчастными почесть? Мне много счастья в них!

За счастливы приять? Что зляй минут мне сих?!

Оснельда, если брак любви не разрушает

И должность пламени в крови не угасает,

Почто творити нам друг другу вечный стон

И что препятствует взойти тебе на трон,

Который ждет меня?.. Ты мне не отвечаешь.

Иль скипетр и в моих руках противным чаешь?

Престань себе, мой князь, надеждою сей льстить,

И, ах! престань, престань мой разум сим мутить,

Судьба меня с тобой навеки разделила,

И тщетно нас любовь с тобой соединила.

Как буду я иметь в одре моем того,

Чей с трона брат отца низвергнул моего

И трупы братиев моих влачил бесстыдно,

Взирая на престол Завлохов зверовидно,

Граждан без жалости казнил я разорил,

И кровью нашею весь город обагрил,

Оснельду в пеленах невольницей оставил?

Перун! Почто меня от смерти ты избавил,

А, жизнь оставя, дал ты чувствовати честь?

Или чтоб было мне трудняе иго несть?

Мне б лучше умереть, как жити во неволе,

И зрети хищника на отческом престоле.

Сея ли речи я из уст любезных ждал?

Завлоха я еще, еще не побеждал;

Но, может быть?.. Увы! Ты плач усугубляешь.

Какие ты слова со мной употребляешь?!

Довольствуйся моей ты слабостью и рви

Во мне печальный дух, жестокий, в сей любви!

Оставь невольницей Оснельду в жизни слезной,

Терзай меня, дерись с отцем! своей любезной!

Оружье я сама против себя дала,

Но вспомни ты, того ль я, чтя тебя, ждала.

Твоя рука еще Оснельду не губила,

Так сделай, чтоб она Хорева не любила.

Разрушь враждой любовь, будь счастлив, побеждай,

Взносись моей бедой; лишь только рассуждай:

Против кого ты, князь, ко брани гнев сугубишь?

Идешь против тоя, которую ты любишь!

А если твой отец позволит нам сие?..

Скончаешь ли, княжна, мучение мое?

Какую область ты имеешь надо мною!

Я злоб не чувствую, мне сказанных тобою.

Всесильны небеса! Подайте помощь нам,

Оставьте дух во мне и свет моим очам!

Завлохов будет род тобой опять восставлен,

И твой поносный плен моим венцем прославлен,

А Кий препятствовать не будет нам ни в чем,

И брань окончится любовью, не мечем.

Из наших подданных, стенящих здесь во граде,

Пошли с сей вестию к Завлоховой досаде,

Чтоб ведал он, хоть я преступницей даюсь,

Что я в моей любви врагов его таюсь

И только лишь с тобой единым согласилась.

О небо! Что за мысль в мой слабый ум вселилась?!

Поди, дражайшая, и грамоту готовь,

Пиши к родителю, что вложит в ум любовь.

Изобрази отцу, стоящу в ратном толе,

Что кровь его опять здесь будет на престоле

И пленники своих покинут тягость уз,

Когда совокупит желанный нас союз.

Посол тебе в сей час, любезная, предстанет.

Увы, когда моя надежда мя обманет!

Ужель к отшествию?..

Готово всё теперь.

Но ты обманам сим не верь, о князь, не верь!

С отшествием ея беда во град готова.

Завлох, приявши дочь, не сдержит данна слава

И с тою ж яростью пойдет против у стен.

Брегися, государь, нечаянных измен!

Любезну зрети дочь чрез таковое средство,

Преобратится лесть ему же в пуще бедство.

Что может, рассуди, изменник учинить?

Народ бесчисленный удобно ль возмутить,

В котором множество мне сердцем покоренно?

Владычество мое любовью утвержденно,

Меня мои раби непринужденно чтят,

Мне верности давно их внутренну явят.

Хотя моя рука от старости слабеет

И хладна кровь во мне сил прежних не имеет,

Возлюбленный мой брат, наследник мой и сын,

Соизволение прещедрых мне судьбин

Своею силою исполнит и с размаху

Против врагов моих пойдет, как лев, без страху.

Великий государь! Но мужество его

Ты будешь ли иметь наместо своего?

Сумнения в том нет. Строптивые соседы

По Северу гласят до волн его победы.

Сармация дрожит руки его меча.

Орда, как ветра прах, бежит его плеча.

Недавно от него бесстрашные народы

Текли через леса, чрез горы и чрез воды.

Казалось им, что он всю землю мот потрясть

И всю вселенную России дать под власть.

Или, что знают все, Сталверху неизвестно?

Дела Хоревовы гласятся повсеместно.

Весь Север знает то. Но он велик — себе.

Коль славен мужеством, толь вреден он тебе.

Хорев?.. мой брат?.. мой сын... Хорев меня обманет?

Опомнися: Хорев против меня восстанет?

А если будет так, что скажешь ты тогда?

Раскаянье живет и поздно иногда.

Питай водами лавр, доколе не увянет,

И скройся грозных туч, доколе гром не грянет,

Чем можешь ты меня, Сталверх, уверить в том?

И предвещаешь ты, скажи, какой мне гром?

Внемли, что я внимал, и рассуждай бесстрастно,

Правдиво ли мое сумненье иль напрасно.

Когда я шел сюда, Хорев отселе шел

И из чертогов сих с собой Оснельду вел,

Которая тебя убийцей называла

И, плача, вот какой совет она давала:

«Коль надобна, мой князь, тебе любовь моя,

Так будь Завлоху друг, а я по смерть твоя».

Услыша странное, я тотчас утаился,

Чтоб ясно разговор начатый мне открылся.

Он ей ответствовал: «Что зляй сего оказать?!

Я кровь отцов твоих взнесу на трон опять.

И, восприяв с тобой страны сея державу,

Твой род возобновлю, воздвигну падшу славу».

Сталверх! Ты верен мне, но дело таково

Восходит выше сил понятья моего.

Кому на свете сем вдруг верити возможно?

Хочу равно и ложь и истину внимать

И слепо никого не буду осуждать.

Мятусь, и лютого злодея видя в горе.

Князь — кормщик корабля, власть княжеская — море,

Где ветры, камни, мель препятствуют судам,

Желающим пристать к покойным берегам.

Но часто кажутся и облаки горами,

Летая вдалеке по небу над водами,

Которых кормщику не должно обегать;

Но горы ль то иль нет, искусством разбирать.

Хоть все б вещали мне, там горы, мели тамо,

Когда не вижу сам, плыву без страха прямо.

Примай оружие, се долг тебя зовет,

И слава на полях тебя с победой ждет,

Котора много раз венцы тебе сплетала,

Когда твоя рука в народы смерть метала.

Вели в трубы гласить и на врагов восстань,

Кинь в ветры знамена и исходи на брань,

Ступай и победи и возвратися славно,

Как с Скифския войны под лаврами недавно.

Науке бранной ты Хорева сам учил,

Я имя славное тобою получил,

И ты пять лет мне сам свидетель был вседневно,

Страшился ль я когда врагов во время гневно?

Как стал ты немощен, я твой наместник стал

И воинством уже я сам повелевал,

В трудах и подвигах возрос и укрепился

И беспокойствовать бесскучно научился.

Но сколько воинов смерть алчна пожрала?

Возбудит ли вдовам супругов их хвала,

Что в мужестве своем с мечми в руках заснули

И трубы их в крови противничьей тонули!

Колико в снедь зверям отцов, супругов, чад

Повержено мечем? Колико душ взял ад?

Когда на жертву нас злой смерти долг приносит,

Помрем; но .жертвы сей теперь она не просит,

Когда народ спасти не можно без нея,

Мы в пропасть снидем все, и первый сниду я

Но ныне страха нет народу и короне,

А меч дается нам лишь только к обороне.

Когда Завлох дерзнул сей город осадить,

Так должно воинство ко брани учредить.

Он дочери своей одной от нас желает,

А прочее нам всё безбранно оставляет.

Ты сам пред сим часом людей своих щадил.

Что сталося, что вдруг ты мысли пременил?

Нет, князь, нейти на брань не ту вину имеешь,

Что ты о воинстве печешься и жалеешь, —

Твою я вижу мысль и что в уме твоем,

О чем ты сетуешь в смятении своем:

Ты хочешь, чтоб княжна свободу восприяла.

Хотя бы и того душа моя желала,

Чтоб нам во тишине, а ей во воле жить,

Желаньем сим тебя могу ли прогневить?

Щедрота похвалы в победах умножает

И человечество в душах изображает.

Или подобиться во бранных действах нам

В пустынях ужасно воюющим зверям,

Которы никакой пощады не имеют?

Не их примеры нам во бранях быть довлеют.

Довольно в варварстве мы кровь свою пием,

Когда по должности друг друга мы бием

И защищение с отмщением мешаем.

Под видом мужества мы зверство возвышаем.

Какое имя ты, лесть груба, злу дала?

Убийство и грабеж геройством назвала!

Но если мщения Оснельда не забудет

И ежели супруг ея таков мне будет,

Как прежде был Хорев трепещущим ордам,

Текущим от него по блатам и водам?

Привыкшие давно народы побеждати

Не могут над собой победы ожидати.

А ты, о государь, не жди моих измен!

В сей час, в сей злейший час иду из градских стен

И, ежели рука не дрогнет среди бою,

Я буду под стеной с Завлоховой главою.

Нельзя поверити, чтоб он изменник был

И чтобы милости родительски забыл.

Против у честности всегда любовь безмочна:

Хоревова душа чиста и непорочна.

Глас трубный с градских стен полки на брань зовет.

Или Оснельде, князь, уже свободы нет,

Котору ты хотел освободити с честью?

Она обманута надежды гневной лестью,

Надеждой усладясь, горчайши слезы льет

И, очи возводя на небо, вопиет,

Чтоб небо сжалилось, чтоб боги смерть послали

И данную б ей жизнь к себе возвратно взяли.

Оставь отмщение, не буди в нем толь тверд

И, сколько счастлив ты, будь столько милосерд,

Отри от глаз ея лиющиеся реки

И вспомни, что и мы такие ж человеки,

Хотя нас брани бог тебе и покорил

И, счастье наше взяв, им Кия одарил.

И если ты его понудишь прогневиться,

Так может и тебе подобное явиться.

Благая смертным часть хвалы не принесет:

И счастье и беды всем небо подает;

Одним лишь тем тебе прославиться удобно,

Что добродетелен и царствуешь незлобно.

Я ею огорчен. Довольно и того

Блаженства ныне ей от гнева моего,

Что вольности ея оставшей не отъемлю.

Я больше жалобы Оснельдиной не внемлю.

Пошлите казни все на мя, о боги, вдруг

И выньте из меня стесненный в теле дух!

Нет помощи нигде, спасения не видно;

Кий уши отвратил от жалобы бесстыдно;

Надежды больше нет. Любезный твой Хорев

Сбирает воинство, рыкая так, как лев.

Хорев в ружье! О льстец! И ты встаешь бесчинно

На сердце, кое, ах, ни в чем тебе не винно,

Но винно пред отцем, что ты ему стал мил

Противу совести, когда в том долг претил?

Пускай бы кем иным рвалась моя утроба

И отверзалась мне рукой изной дверь гроба,

А то тобой, тобой, кого я толь люблю.

Последнюю мою надежду я гублю.

Смотри И веселись страданьями моими

И буди восхищен заразами прямыми!

Отдай ту власти часть, котору мне сулил,

Ругаясь надо мной, кто вправду будет мил

Скажи и научи, что мне сказать, драгая,

От повеления мне данна избегая?

Без рассуждения я всё сказать хощу

И меч в влагалище пред войском обращу.

Бесчестье только я бессилен лишь носити:

Сего, дражайшая, мне легче смерть вкусити.

Бесчестием тебе кто станет угождать,

Достоин ли, скажи, тобою обладать?

С бесславьем смешана любовнице услуга,

Помысли, какова сулит, ей дать супруга.

Ступай и побеждай, не буду я претить

И не стараюся твоих побед затмить;

Но взглянешь ли на лавр веселыми глазами,

Который орошен моими весь слезами?

Пошлите, боги, смерть скоряй мой дух извлечь

И выньте из руки моей кровавый меч,

Чтоб слава многих лет, мгновенно не упала

И честь моя, к стыду, в любви не утопала,

Иль истребите вы во внутренней любовь

И лишь к одной войне воспламеняйте кровь!

Почто богам, почто о помощи вещаешь?

Уже и без того любви не ощущаешь;

Когда бы рок тебе любить меня велел,

Так ты б тогда меня и слез моих жалел,

Которы пред тобой в отчаянии трачу.

Ты в ярости своей не видишь, как я плачу.

Не вижу?! Ах, княжна! Когда б ты зреть могла,

Каким ты пламенем Хоревов дух зажгла,

Как я от сей любви теперь изнемогаю

И что к отчаянью тобою прибегаю!

Я ведаю, что б ты престала гнев иметь

И стала б обо мне, несчастном, сожалеть.

В какой, в который день и коею звездою,

Оснельда, восхищен стал слабый дух тобою?!

И кое варварство мне участь навела,

Что ты в такие дни мне стала быть мила?!

Довольствуйся одним ты мужественным боем

И, если славно быть таким тебе героем,

Чтоб ты, не умягчен любезной током слез,

Оружие свое на кровь ея вознес,

Насыть твой алчный меч, напейся кровью жадно,

И, ежели еще оружье будет гладно,

Вот грудь моя, вонзи меч острый ты в нее

И в гневе извлеки дыхание мое,

То сердце умертвив, тебе которо мило

И, умираючи, еще тебя любило.

Когда я в бедственных лютейша дня часах,

Как тигр, кажуся быть, воспитанный в лесах,

Так ведай, что меня во град с кровава бою

Внесут и мертвого положат пред тобою.

Не извлеку меча, хотя иду на брань,

И разделю живот тебе и долгу в дань.

Живи, не погибай воспоминаньем вздоха,

Лишь только пощади в сражении Завлоха

И, если милосерд во брани будет рок,

Как можно уменьшай лиющийся поток

Кровей моих людей, когда прейдет их сила,

И вспомни, что о том с слезами я просила.

Имей надежду в том и мысли те имей,

Что я иду на брань по должности своей

И что Хорев сию брань сам уничтожает.

Не ярость, не вражда меня вооружает...

Но, может быти, весть приятна поспешит,

Котора брани гнев в народах утишит...

О время! Ах, за что ты нам толико строго?!

Или за то, что мы друг друга любим много?!

Скрывай свою печаль, скрывай и утоляй

И воздыхание, как можешь, удаляй.

Се предсказание сердечно совершилось,

И сердце своея надежды уж лишилось.

Желающа любви, стыжуся уз ея.

Страдай теперь, душа, страдай, душа моя!

Печальный мя ответ родительскою властью

Терзает с стороны, с другия мучусь страстью.

С обеих стран напасть, нет помощи нигде.

Где скрыться? Что начать в несносной сей беде?

Подверженна теперь родительскому гневу,

Какую весть скажу любезному Хореву?

Вот часть Оснельдина. О солнце! О луна!

К чему, увы, к чему родилася она,

Оставленна в стыде, оставленна во гневе?!

О младость! О краса, дающа гордость деве,

Прельщающая тень, вреднейший девам дар!

Мне ты, ах, ты дала жестокий сей удар.

Порок и счастливым бывает в жизни вреден,

А кто несчастлив, тот и без пороков беден.

А я в дни бранные на свет произошла,

Позналася в бедах, в неволе возросла,

Стеню беспомощно, крушуся безнадежно,

Лиется в жилах кровь, тревожа дух мятежно,

Терплю и мучуся без всяких оборон;

Ни людям, ни богам не жалостен мой стон.

Прочти сие письмо, зри новые напасти,

Что я не возмогла преодолети страсти.

Какая это казнь!

Покорствуй временам.

Раскается потом родитель твой и сам.

Не сетуй; всё пройдет, когда душа в чем права.

Хотя душа чиста, но погибает слава.

И, может быть, уж я действительно грешу,

Что я в девичестве сим пламенем дышу.

А свет, превратный свет того не рассуждает,

Не праведным судом, но злобой осуждает.

О нравы грубые! О дни! О времена!

Щедрота, истина суть праздны имена.

Злодейство в жизни сей бесперестанно жаждет,

А бедная душа, живуща в теле, страждет.

О чем жалеем мы, — что наша жизнь кратка?

И чем нам кажется она быть толь сладка?

Приди, желанна смерть! Закрой слезящи очи

И раствори врата Оснельде вечной ночи!

Но что сие есть смерть? Порог из света вон,

Живот — мечтание и преходящий сон.

А ты, о счастливых дражайшая утеха,

Любовь! Прости! Мне нет, мне нет в тебе успеха.

Возлюбленнейший зрак! Престань мечтаться мне;

Не пригвождай меня к мучительной стране!

Не пригвождай моих смущенных мыслей к свету

И тщетно не давай приятного обету!

Подите от меня вы, нежны мысли, прочь,

Не представляйте мне бедою тиху ночь,

Не рушьте моего желанного покою,

Да нетрепещущей скончаю жизнь рукою,

А ты родителю дай знать...

Дай смерть себе,

Коль хочешь, чтоб Хорев последовал тебе.

Какое имя ты, Астрада, вспоминаешь?!

Почто мои стези ко смерти препинаешь?

Иль кажется тебе, что мало в жизни мук?

Но срамно умереть своих убийством рук.

Когда нет области над жизнию своею,

Так что ж осталося под властию моею?

Хорев, которому сей град и вся страна

Отдастся в власть, когда взойдет его луна

И придут дни его.

Хорев моим не будет

И, упования лишась, меня забудет,

А честь владычества с иною разделит.

Но, ах, не то, не то стонати мне велит.

Не скипетр, не венец мне льстит в отцевом граде,

Я с ним готова б жить была в убогом стаде,

Питаться былием, едину воду пить.

Хотела одного — чтоб только с ним мне быть.

Но что я зрю?! Увы!

Несчастлива я в свете!

Взгляни на сей кинжал и мысли, что в ответе

К княжне написано.

Того ль я, боги, ждал!

Кого любовный жар толико повреждал?!

Надежду окончав в минуты жизни слезной,

Едва не скрылась ты в отчаянии бездной,

Владычица тоя во мрак тебя звала.

К сему ли варварству краса твоя цвела?

Мне ты виною в том и склонность запрещение,

А я по самый гроб, мой князь, тебя лишенна.

Лишенна? Ах, княжна! Представь себе, кому

Ты это говоришь: Хореву своему.

Ведь нет любовнику сего жесточе слова!

Не сетуй, помогай!

О время рока злого!

Коль любишь ты меня, так честь мою люби;

Коль нет, отъемли честь, отъемли жизнь, губи

Любезную свою. Слез больше не имею

И больше умолять Хорева не умею.

Какой ты помощи, княжна, желаешь мной?

Тебя, любезный, зреть мне ставится виной.

Отец мя, дав мне жизнь, утех ея лишает;

Расстанься, князь, со мной, коль рок любви мешает.

Но коим образом расстаться ты велишь?

Подай скоряе смерть, котору ты сулишь.

Ах нет, живи! Но днесь оставь надежду дальну

И больше не смущай словами мысль печальну.

Не говори тех слов, которы слабят ум,

И больше не имей о мне любовных дум,

Оснельду ими ты лишь больше огорчаешь.

В которую страну несчастна отлучаешь?

В который света край мя хочешь отдалить?

В какой пустыне мне велишь ты слезы лить,

Которые мужам хотя и неприличны,

Но если горести обымут необычны,

Вздыхание и стон удобно извлекут

И слезы из очей неволей потекут?

Возлюбленный мой! князь! Я то ли предприемлю,

Чтоб ты для пленницы свою оставил землю?

Прославлен храбростью, гражданами любим

И в младости своей врагам ужасен зрим,

Останься, где живешь, и защищай границы,

Но подзреваему честь юныя девицы,

Любовницы своей, оправити ей дай:

Пусти меня к отцу!

Помысли, рассуждай,

Могу ль я сим тебе свободу приносите?

Что будет обо мне тогда весь град гласите?

Что скажешь ты сама? Какой пример я дам

Державы своея подверженным рабам?

Те люди, коими законы сотворенны,

Закону своему и сами покоренны.

Ты имя мне мое велишь теперь губить.

Иль можешь ты потом изменника любить?

Ин, мучь без жалости любовницу несчастну

И умертвляй меня, тобой всем сердцем страстну!

Я сим величество твое изображу

И после сам тебя на троне посажу.

Потомки возгласят, что я владел страною

И властвовал собой, ты властвовала мною.

Престол мой кажется бежати от меня.

На что обманывать несчастную меня?

Потомки возгласят, что ты меня оставил

В стыде, которым ты, ты сам меня бесславил.

И так погибнет та мечтательная честь,

А я умру в плену. Возможно ли то снесть?!

В стыде влачити жизнь, по смерть порок терпети

И при конце сию мысль лютую имети,

Что я с бесчестием на свете сем жила

И с ним кончаюся?

Вина стыда мала.

К чему природа нас безвредно понуждает,

Те страсти в нас одно злодейство охуждает.

Сей страсти всё претит. Когда родитель мой

Для дщери своея разрушил свой покой,

Пришел из дальных стран к потерянному граду

Найти при старости последнюю отраду,

Ни блата, озера, ни степи, ни леса,

Ни горы каменны, ни мрачны небеса

Остановить его не возмогли в походе, —

И таковую ль мзду воздам своей природе?

Такие ли, увы, произрастят плоды

Желанию его подъятые труды?

За то, что он родил, его врагом я стала?

Когда он был в трудах, я в роскоши дерзала,

С кем он вступает в брань, того теперь люблю.

Колико бед я вдруг, возлюбленный, терплю!

О время! О часы!

О вы, случаи люты!

Скончайте мне скоряй толь горькие минуты!

Се слышу глас трубы, зовущий на брань.

О небо! Отврати свой гром иль праздно грянь!

Полки все собраны к течению из града,

Завлох у самых стен, и зачалась осада.

Скрежущая смерть взмахнула уж косу.

Оставь теперь, оставь возлюбленну красу!

Во всем стремленья смерть ко граду приближенна

И всё являет то на нас вооруженна,

Что только может жен ко трепету привлечь

И мужески сердца воздвигнуть и зажечь.

Ступай, о государь, ступай на ратно поле,

Или погибнет всё! Ступай, не медля боле.

Возможно ли сие смятение снести!

Прости, любезный князь, впоследние прости!

Надейся, что сие несчастье прекратится

И что к тебе Хорев на радость возвратится.

Жалей сих слез, жалей, которые ты льешь,

А ими из меня стесненный! дух влечешь!

Не плачь толь горестно, не сетуй без отрады;

Ах, либо и прейдут часы сея досады.

Могу ль не плакать я в случаях таковых?

И можешь ли жалеть ты больше слез моих,

Когда твой правый гнев против меня пылает

И, ах, против меня ко брани посылает?

Прости и умеряй тоску, живот храня!

Разверзися, земля, и поглоти меня!

Что войско делает?

Хорев пошел из града

И вся российского престола с ним ограда.

Подъяло воинство граждански бремена,

Уже распущены по ветрам знамена.

Зовущие на смерть по накрам громки бои

Являют, каковы российские герои

И что в природе нет такого ничего,

Что б в ужас привести в полках могло кого.

Вы сами скажете, державы сей соседы,

Колики одержал над вами Кий победы.

Которая земля прославилася так?

Здесь войн в брань идет, подобно как на брак.

Как быстрая река, лияся чрез долины,

Что встретит, всё влечет с собой в морски пучины,

И разлиянием вал к устью горделив

Отъемлет брег, топя плоды с далеких нив, —

Таков есть наш народ в сражении жестоком:

Хоть смерть в очах его, он зрит бесстрашным оком.

Но ежели в сей день иная будет весть?

О братство зверское! О пагубная лесть!

Знать, речь Оснельдина пришла тебе невнятно

И братне слово к ней услышалось превратно.

За малодушие князь видел Киев гнев,

И, быв любовником, стал паки быть Хорев.

Почто, о государь, смягчил ты сердце гневно?

Ты будешь помнити прошедший гнев вседневно.

Так хочешь ты, чтоб я в вражде с Хоревом был

Или б его на смерть во гневе осудил

И все дни сетовал оставшего мне века?

Довольно слез лила мне смерть любезна Щека.

Ты ведаешь, Сталверх, что средний сей наш брат,

Как сей в осаде был непобедимый град,

Во мужестве своем убитый под стеною,

Мне лютой в торжестве был ярости виною.

Я башни разметал и храмы разорил,

И место, где он гиб, я кровью обагрил.

Теперь, о государь, еще есть нечто ново.

Имею донести тебе важнейше слово.

Темничный некто страж перед меня предстал,

И вот какое мне известие сказал,

С великим говоря усердием и жаром.

Един из пленных был освобожден Велькаром,

Который выпуск сей тобою объявил,

Что будто пленник сей перед тебя зван был.

Потом с Велькаром он опять у них явился

И в узы прежние в темнице заключился.

Но стражи, кои град и стены стерегут,

Изобличение яснейшее дают:

Велькар им дал приказ врата отверзти спешно

И пленника пустил из града беспомешно.

Довольно ли сего ко обличенью дел,

В которых ты, мой князь, мне верить не хотел?

Представь свидетелей пред княжеские очи

И будем ожидать сея ужасной ночи,

Котора вознесет на небо свой покров,

Покрыть невольников во граде без оков,

В которой блеск венца главы моей затьмится

И кровь невольничья с геройской съединится.

С какою кровию моя смесится кровь!

Что делаешь ты, что, проклятая любовь!

Представь!

Когда Сталверх сказал сие не ложно,

Так трона удержать уж больше невозможно.

Меч росский на себя я ныне изострил,

Врага и воинство из града испустил.

Мечи, которые против врагов блистали,

И стрелы, кои в них в сражении летали,

Герой и брат, о ком толико я рачил

И коего в войне бесстрашию учил,

На мя на самого жестокость обращают

И трону моему паденье возвещают!

Но чтобы предварить толико лютый гром,

Да не низвергнусь в ад Хоревовым рабом,

Лишь только меч его сверкнет на ратном поле,

На Кия возвращен, скончаюсь на престоле.

А сей лютейший яд противных мне кровей,

Оснельду, погублю и сниду купно с ней

В подземные места чрез мрачные степени,

Чрез непреходный путь, во тьму, где дремлют тени.

Не так! Свирепая, коль толь твой вреден взгляд,

Не жди побед, умри, предшествуй мне во ад!

Глаза твои, глаза прелестные сомкнутся,

Доколе на полях победы не зачнутся.

Еще мне время есть представить во тщету

Надежду, молодость, любовь и красоту,

Чтоб счастья ты сего, ликуя, не видала,

Как с Киевой главы корона ниспадала

И что Хорев...

Они изустно возвестят,

В Хореве каковый таился лютый яд.

Свидетельствуючи нелицемерну службу

И недостойную твою со братом дружбу,

Я жизнь его и час рождения кляну.

Оставь, о государь, от ревности вину!

От истины сея дрожат мои все члены.

Какие сталися, раби мои, измены?

Великий государь, нам сказано сие,

Что пленный предстает перед лице твое.

А я, как посланну с письмом отсель тобою,

Не удержав его нимало пред собою,

Отверз ему врата и дал свободный путь.

Или, Сталверх, сие обман какой-нибудь

От стражей в пагубу невинному Хореву,

Иль впрямь, бессмертные, привел я вас ко гневу?!

О верные раби! Вы, дух мой весь томя,

Коль правду донесли, не сетуйте на мя,

Что я о истине, мне сказанной, сумнелся.

Хорев! Когда таков в очах моих ты зрелся?!

Какую злую мысль ты тщился расплодить?!

Легко ль владетелю с престола нисходить,

Оставить честь и сан, с главы сложить корону,

Лишася области, подвергнуться закону

И повелителю народов быть рабом!

Где скрыть бесчестие? О град! О княжеск дом!

Пустите убежать мне вас, умрети ныне,

В лесах скончати жизнь и смерть приять в пустыне!

Пусть кровию моей напьется вран в лесах

И тело в алчущих истлеет тамо псах!

Но, где невольник сей, мне должно известиться.

Войди в чертог сюда пред князем обличиться.

Окамененным мя вина моя творит.

Несчастный, говори! Кто правду говорит,

Того суд праведный щедряе обвиняет:

Кий гневный казнь твою в пощаду пременяет.

Зачем ты послан был во вражеский мне стан?

Какой имел приказ? И кем приказ был дан?

Велькаром свобожден нечаянно темницы,

Представлен пред глаза несчастныя девицы,

Котора иногда княжна моя была.

Я грамоту отнес и возвращен с ответом,

А что в них писано, клянусь пред всем я светом,

Что мне того никто, что в ней, не показал.

Клянуся жизнию, что правду я сказал.

При отправлении какие речи были?

Я должен всё сказать то, что ни говорили:

Княжна при отпуске велела объявить,

Что чает сим она на княжеск трон взойтить,

Но чтобы дело то весьма сокрыто было

И чтобы воинство того не ощутило,

Доколе меры все не возьмутся к тому.

А князь, ответствуя по слову моему,

Сказати ей велел, во гневе то вещая,

Не знаю, на кого ту ярость ощущая,

Чтоб делала она то, что ей долг велит.

Сей пленник пред тобой всю правду говорит,

А больше, государь, о деле сем не знаю.

Сталверх, я цепь с него сложить повелеваю.

Сего довольно мне, ток действа виден весь.

Изыдите отсель, а ты останься здесь.

Что мы не в строгости Оснельду содержали,

Вот с милости плоды какие мы пожали.

А ты, о лютый зверь, с главы того венец

Снимаешь дерзостно, кто был тебе отец!

Льзя ль чаять было мне, чтоб сделал ты измены!

Падите на меня, о вы, чертожны стены,

Которы видели младенчество его,

Что я его растил, как сына своего!

Не сына, но змею мне время днесь являет,

Которая меня злым жалом уязвляет.

Ни самый лютый тигр толь жесток может быть,

Но, ах, к чему слова в сей крайности плодить?!

Введи княжну сюда, окованну, с собою,

Да мой умножит гнев жестокою судьбою

И милосердие во злобу претворит,

Которое о ней мне в сердце говорит.

Какую чувствую я в сердце жалость боле!

Или ее хочу оставить на престоле,

Чтоб, область восприяв с Хоревом в сей стране,

За милосердие она ругалась мне?!

Спеши, желаемый, ко мне, мрак вечной ночи!

Закройтеся скорей, мои слезящи очи!

Казни, я милости просити не хощу!

Казни, я горький дух бесстрашно испущу!

Принудив власть мою на мщенье правосудно,

Ты в то меня ввела, что щедролюбцам трудно

И гнусно естеству. Свирепая, твой взгляд

Оставит по тебе потомкам вечный смрад.

Нет, ты не от людей на свет произведенна,

Ты лютой львицею в глухих лесах рожденна

Или воспитана ты тигриным млеком...

Престань, о государь, во гневе быть таком

Или свершай свой гнев, оставя брани, делом

И разлучай мою несчастну душу с телом!

Когда против тебя соделала я что,

Я вся в твоих руках, карай меня за то!

Не умножай во мне ты больше гнева люта, —

И так твоя пришла последняя минута!

Хотя в Хореве ты изменника нашла,

Не думай, что бы ты на Киев трон взошла.

Хорев изменник стал?! Хорев тебе неверен?!

Ах, князь! Твой жаркий гнев напрасен иль чрезмерен.

Ты хочешь оправдать изменника сего,

Врага отечества и друга своего?

Страшись!

Не мни, чтоб я свирепств твоих боялась

Или бы с жизнию скорбяща расставалась.

Я в бедности, в плену, я в узах в сей стране,

Но смерть трепещуща приближится ко мне

И робко разлучит мое с душею тело,

Увидючи меня на гроб мой зрящу смело.

Стремися жизнь отнять, стремися, погубляй

И все свирепости свои на мне являй!

Ты можешь покарать, коль хочешь, мя безвинно,

Но, ах, против его вставать тебе бесчинно.

Но сожаление толикое о нем

Родилось отчего в пленении твоем?

Одна ль его чту я? Он мил всему народу,

А мне, содержанной в плену, давал свободу.

Не сим ли, государь, ты тако прогневлен,

Что сей герой легчил несчастной девы плен?

Но ты всё с нами был и всё то прежде видел.

Что сделалось, что нас ты вдруг возненавидел?

Я — пленница, но в чем виновен сей герой?

Ах, разве в том, что шел против меня на бой?

Хорев с тобой меня с престола свергнуть тщится,

Но тщетно то ему, к твоей надежде, снится.

Не буду я рабом...

Далеко от того!

Обманываешься.

Так для ради чего

Невольник послан был, Велькаром свобожденный,

К бездельству твоего Хорева учрежденный?

Ты сам себя бранишь, невинного браня.

Довольно и того, что ты винишь меня!

И я молчание невольно оставляю

И таинство души пред всеми объявляю.

Твой брат мне мил, и я мила ему равно,

Любовь сия в сердцах несчастливых давно,

И ежели она во гнев тебя приводит,

Пускай отмщение на мя одну исходит.

Я — дщерь Завлохова, так ты врагом мя числь,

Не мни лишь ты, чтоб он имел толь злую мысль.

За тем к родителю Оснельда посылала,

Что брата твоего в супружество желала,

Но, ах, родитель мя к тому не допустил:

Завлох Хорева мне любити воспретил.

Яви мне грамоту, я прежде не поверю.

Клянуся всем, что есть, что я не лицемерю,

А грамота сия тогда же раздрана,

Когда печальная мной весть получена,

Чтоб я в продерзости, котору сделать смела,

Изобличенья пред глазами не имела.

Казни меня, казни и смертью затуши

Воспламенения несчастныя души,

Лишь, ах, в отмщении имей ты меру гнева

И сей возжженный огнь оставь в крови Хорева.

Но, о дражайший князь, возможешь ли ты снесть,

Услышав обо мне сию печальну весть?

Уже тебя я зрю слезами окропленна,

В тоске, в беспамятстве, в напасти утопленна.

Снеси, возлюбленный, снеси печаль сию,

Останься жив, прими из ада тень мою,

Вмести мой дух в себе во знак любви нелестной,

И сопряги с собой остаток сей безвестный,

Не дай мне в жалобах на Кия пребывать,

И тени, ах, моей и тамо унывать!

Но кое слово ты о Кие износила,

Как ты любезного о чем-то там просила?

Мне всё известно то.

Ах, разве томный ум,

Исполнен множеством моих печальных дум,

Прешедшие беды, рабов моих железы

И настоящу брань, мои всегдашни слезы

К смятению души стенящей представлял?

И нечто мой язык в забвении являл.

Не жди, лукавая, в обманах сих успеха!

Погибла вся твоя надежда и утеха,

И смерть твоя близка.

Чего мне больше ждать?

Но нечего уже мне смерти злой отдать:

Родительский престол, владычество, держава,

Величество мое и наша прежня слава

Давно в твоих руках. Дух встретить смерть готов,

И взять уж нечего ей, кроме сих оков.

На что мне больше жить? Бесстрашно умираю.

Но, ах, когда о том я мысли простираю,

Что в подозрении останется Хорев!..

Смягчи, о государь, к нему напрасный гнев!

Ты хочешь мне еще предписывать уставы?

Дела пред светом всем его явятся правы,

И нет опасности мне в том, о чем прошу;

Лишь сим прошением невинность поношу.

Когда придет во град под лавровой короной,

В великолепии на колеснице оной,

За коей пленников несчастных повлекут

И между коими Завлоха нарекут,

Тогда ты варварство соделанно вспомянешь,

Но тщетно обо мне тогда жалети станешь.

Умри, обманщица! Вступите, стражи, к ней,

Возьмите!

Вы хотя теперь душе моей,

В глубоких пропастях стенящие тираны

И моющие слез потоком оны раны,

Которы на земли прияты суть от вас,

Подайте варварства на сей жестокий час;

Чтоб мог свершити я намерение строго!

О слава! Трон! Венец! Вы стоите мне много!

Подай сей кубок ей, скажи: се мзда ея!

К чему приведена теперь душа моя?!

О боги, можете ль сию вы злобу видеть?!

И небо и земля мя должны ненавидеть.

Но можно ли царю бесчестие снести?!

Никак нельзя тебя, Оснельда, мне спасти.

Между какими я уже в числе князьями?!

Я вашими иду, мучители, стезями.

Но льзя ли требовать, чтоб я ее жалел?!

Поди и исполняй, что я тебе велел!

О время тяжкое порфиры и короны!

Законодавцу всех трудняй его законы.

Во всей подсолнечной гремит, монарша страсть,

И превращается в тиранство строга власть,

А милость винному, преступнику прощенье

Нередко и царю и всем в отягощенье.

Но меры правоты всегда ли льзя найти,

По коей к общему блаженству мочь идти?

Потребно множество монарху проницанья,

Коль хочет он носить венец без порицанья,

И, если хочет он во славе быти тверд,

Быть должен праведен, и строг, и милосерд,

Уподоблятися правителям природы,

Как должны подражать ему его народы.

Но коей радости в победе ныне жду?

Почто в желанный гроб толь медленно иду?

Что вижу я?!

Се меч Завлоха побежденна,

Отдаться пленником Хореву принужденна.

Беги скорей к княжне, к владычице своей,

К невесте княжеской, скажи свободу ей

И чтоб Сталверх пришел.

Скончавши дня ненастье,

Хорев сугубое в сей день имеет счастье!

Дай небо, чтоб его он подлинно имел!

О если б, государь, дела его ты зрел!

Еще полки на брань не двинулись из града,

Завлох уж был у стен, и началась осада.

Тронулось воинство, но уж у каждых врат

Спиралися враги, бросая смерть во град.

Что сила мужества собранием поздала,

Победа, ждуща нас, нас страхом обуздала.

И как уже Завлох во град войти хотел,

Хорев, зря бедство то, против него летел,

Встречается, разит со мужеством премногим;

Так средь шумящих вод, волнам противясь строгим,

Корабль, отвсюду ждущ погибелей своих,

Дерзает на валы и попирает их.

Их стрелы так, как град, протешу нас неслися.

Казалося, поля от ужасу тряслися.

Воспоминанием прешедшия войны,

Где гибли чада их, родители, жены,

Они на грозну смерть с бесстрашием бежали,

Летели помереть и смерть уничтожали.

Князь малое число людей с собой имел,

И против с ними он великой бури шел.

Хорева действия бесстрашны показали,

Увидели враги. «То он, то он!» — сказали.

Метались на него, но смерть на месте сем

Ужасна им была с Хоревовым мечем.

Хотя они его отвсюду окружали,

Но руки над главой его с мечми дрожали,

Когда их дерзости сопротивлялся рок

И лился от меча острейша кровный ток.

Несется страшный глас по воинству во граде:

«Хорев сражается и у врагов в осаде!»

Сей глас, стенящий глас, как некий новый бог,

Воинские сердца еще жарчае жег.

Приходит новая во все их сила члены,

И, вместо врат, пути творят себе чрез стены.

Стремятся времена продлити дней драгих,

Текут во множестве, где гибнет счастье их,

На копья, на мечи свергаются с размаху,

Не чувствуя в сердцах ни гибели, ни страху.

На избавление к нему весь град предстал;

Смятенный им народ мечами заблистал,

Геройско мужество в отваге войско мчало.

Посем порядок тут приял свое начало.

На зверя яко зверь стремится, на тельца,

Так князь пошел против Оснельдина отца.

Сугубо мужество их воинству являет

И все свои полки далеко оставляет.

И как копье свое в щиты Хорев вонзал,

Два раза конь под ним от стрел вонзенных пал,

От третьей от стрелы упад, не мог встать боле

И всадника на смерть оставил пеша в поле.

Во опасении Хорев вторичном был,

Но, тьмой врагов объят, вокруг себя рубил.

Шелом с главы упал, а он на смерть остался,

Однако на врагов своих, как лев, метался.

Се воинство опять за ним на смерть спешит,

Воинска жара смерть нимало не тушит.

Бегут рассеянно враждебные народы,

Бегут без памяти, падут с коньми с гор в воды.

Имея при себе всё войско и меня,

Хорев вооружен восходит на коня.

Врагов, как ветер прах, он бурно возметает

И, яко молния, в полях с мечем блистает.

Сим новую в полках он силу возбудил

И храброго врага преславно победил.

Скрепися, государь!

О злое рока жало!

Что сделалося здесь?

Оснельды, ах, не стало!

Какой, увы, удар...

Почто я в свет рожден?!

К чему, несчастливый, я ныне приведен?!

Какие лютости душа твоя имела,

Что в горести ее хранити не умела?!

Не ведаешь еще несчастий ты моих.

Что может, государь, быть больше бед нам сих!

Оснельды нет, Хорев...

Хорев теперь в покое:

Ах, мнит ли он прийти на зрелище такое?!

Скажи, что видел ты?

Я с вестию к ней шел...

О боги! Какову Оснельду я нашел!

Смутился весь мой дух, и сердце задрожало;

То тело на одре бесчувственно лежало,

Увяли красоты, любви заразов нет...

Сокройся от очей моих противный свет!

Астрада во слезах, Астрада огорченна;

Тоской, отчаяньем и стоном отягченна,

Рыдает, мечется и рвется в сей беде:

«О боги! — вопиет, — иль нет суда нигде,

Когда так долго ждет сие злодейство казни?!

Или оставлен свет в неправде без боязни?!

Разите, небеса, бросайте огнь и гром!

Пади над телом сим несчастливый сей дом,

Где праотцы ея так долго обитали

И где родители Оснельду воспитали!»

Несносных лютостей исполнен сей мне день.

О жалующася во тьме на Кия тень!

Не представляйся мне стеняща предо мною,

Не мучь меня моей ты варварской виною!

Се час желаемый Хоревом совершен;

Победы чаемой Завлох уже лишен.

А мы, прославився, еще себя прославим

И, покорив врагов, друзьями их оставим.

А ты, о храбрый князь, покорствуя судьбам,

Прими подобну мысль и будь союзник вам!

В каком ты станешь мя, Оснельда, виде зрети?!

Почто претил тебе в любови я горети?!

И, может быть, я сим толико согрешил,

Ах, если я союз твой с князем разрешил?

Мне дщерь твоя мила и ныне так, как прежде.

Так буди, дочь моя, ты в сей опять надежде!

Какой я слышу гром!

Сталверх скончал живот,

Низвергшись в глубину Днепровых быстрых вод,

Отчаян, горестно терзаясь и стоная,

И свергся со брегов, Оснельду вспоминая.

Оснельду при конце...

Любезный брат! Увы!

Мы ведали уж то, что с ней любились вы,

Но таинству сему давали толк мы ложно.

О боги! Вымолвить напасти невозможно!

Посольство, грамоты во вражески станы

Тобой к жестокому смятению даны.

Любезнейший Хорев!..

Я вижу, все мятутся,

Часы моих побед часами бедства чтутся.

Ты сетуешь, молчишь, ослабевая весь...

Скажи, о государь, что сделалося здесь?

Скажи мне ты, Велькар, скажи, мой друг любезный!

Ты плачешь... ах, княжна!

Минуты злы! Рок слезный!

О небо!

Ты, Велькар, не ведаешь того,

Кто был причиною несчастия сего.

Карай меня, Хорев, свергай с высока трону,

Я — твой лютейший враг, снимай с главы корону!

Я вижу, государь, что ты меня сразил.

Рази и ты!.. Я... ах!.. Оснельду умертвил.

Что слышу я теперь?!

О дщерь! О плод несчастный!

К чему такой удар тобою был ужасный?!

О превышающа беда мои беды!

Се дружество, мой князь, из прежний вражды?!

Не сон ли мя страшит нечаемой судьбою?!.

Оснельда!.. В истину расстался я с тобою?!

Где я?!.. И что я стал?!.. День злобный! Лютый час!

О боги праведны! Хорев прогневал вас!

Но кая темна ночь вдруг небо покрывает?!

Какая фурия мне сердце разрывает?!

В какие пропасти, дражайшая, падешь?!

В какие мрачные пещеры ты идешь?!.

Оснельда!.. Небеса! Иль вы на мя падите,

Или в сей крайности любезну соблюдите!

Велькар! Лишаюся красот ея драгих;

Уже скрывается она от глаз моих.

Влеките из меня мою вы душу страстну!..

Бегите, бросьтеся спасти княжну несчастну!..

Прости, любезная!.. Но, ах, ея уж нет!

Прости!.. Увы!.. Совсем померк уже мой свет.

О нестерпима казнь! О рок ожесточенный!

Сбери, о государь, свой разум расточенный!

Ты чувств лишаешься.

Оснельда! Где ты? Где?..

Ея пресекся век, а я в сей жив беде!

На что мне лавры, сан, наследственна держава?

Погибни всё теперь, величество и слава.

На что мне уж и жить на свете сем, стеня?

Уж нет того, уж нет, что льстило в нем меня.

Великодушствовать потребно неотложно,

Но мысли горькие преодолеть не можно:

Оснельда во слезах пред очи предстает,

Которые она о мне при смерти льет.

Воображаются мне все ея заразы,

Воспоминаются последние приказы,

И представляются мне все утехи те,

Искал которых я в любви и красоте!

К какой я радости с победой возвратился?!

Где делися вы, дни, которыми я льстился?!

Ты сделала, о дщерь, хотя упал наш трон,

И победителям! и побежденным стон.

И, если в аде глас Хоревов дух твой тронет,

Внемли, как сей тобой герой великий стонет!

Плененной не почтет тебя, нисшедшу, ад,

Заплачет по тебе с Хоревом весь сей град.

Какая польза в том несчастному Хореву?!

Уже не возвратит сей плач несчастну деву.

Не временно лишен ея, но навсегда,

И уж не буду зреть Оснельды никогда.

Карай мя, я твое сокровище похитил.

Пускай сей кровию тебя твой гнев насытил,

Который толь тебя на мя ожесточил,

Но если ты о мне когда-нибудь рачил,

Так сделай только то, о чем напоминаю!

Сие прошение исполнишь ты, я знаю:

Отдай Завлоху меч, свободу возврати,

И воинство всё с ним из града испусти.

А ты, несчастный князь, возьми с собой то тело,

С которым сердце быть мое навек хотело,

И, плачем омочив лишенное души,

Предай его земле, над гробом напиши:

«Девица, коей прах в сем месте почивает,

И в аде со своим Хоревом пребывает,

Которого она любила в жизни сей, —

Хорев, ея лишась, последовал за ней!»

Что к горести меня любовь воспламеняла,

Я часто то тебе, Избрана, предвещала.

Сбылось ли то теперь? Рок муки те принес.

Где помощи искать?! Правители небес,

В тоске и жалости мой дух изнемогает,

И сердце томное крушится и страдает!

С предальной высоты воззрите к сей стране

И, унывающей, подайте крепость мне!

Избрана, я хочу любовника оставить

И, одолев себя, навек себя прославить.

Но будешь ли иметь толико много сил?

Хотя возлюбленный мне больше жизни мил,

Но помню то, что им отец мой свержен с трона

И наша отдана им Игорю корона.

Когда Оскольд, мой брат, надежды не имел

Вселенной показать своих геройских дел,

Я сердца своего тогда не побеждала,

А ныне часть моя совсем пременна стала.

Олег невольников от уз освободил

И щедро из темниц невольных испустил,

Чтоб нашим подданным, отдав им их свободу,

Явить себя отцом плененному народу

И, покорив сердца, искати новых стран.

Но брату моему на то ль дух гордый дан,

Чтоб он был раб и чтоб он пребыл во неволе

И видел Игоря на Киевом престоле?

На то ли Кий сей град стенами окружил,

Чтоб сродник в нем его рабом Олегу был?

Князь млад, отцу врученный Ростислава.

Олегом правится и войско и держава.

Он — сродник Руриков, им к чести сей взведен,

И Игорь от отца Олегу поручен,

Отцом его зовет, его уставы внемлет.

Оскольда сыном же правитель здесь приемлет,

Оскольд не в бедности, — в почтении живет,

Твоя подобно жизнь во славе здесь плывет...

Во славе?!.. В горестях!

Олегов сын вздыхает...

Сие мне пущее мученье приключает.

Коль вы оставите намеренье свое,

Во счастие прейдет несчастие твое:

Противу Игоря ослабла ваша сила,

И вас ему судьба навеки покорила.

Когда освобожден подвластный нам народ,

Довольно сил у нас: уже мы третий год

Бесплодными в сердцах досады оставляем

И к рабству суетно так долго привыкаем.

Не к рабству вспалена твоя, Семира, кровь...

Оскольда не взведет на трон сия любовь.

Отец наш жизнь свою скончал не на престоле,

Дир, младший брат его, погиб на ратном поле,

Он трона отчужден. Семира всякий час

Возносит к небесам прежалобный свой глас.

Вот обстоятельства, в которые мы впали,

И льзя ль, чтоб с братом мы спокойны пребывали?

Но что он с воинством толь малым учинит?

О нашем воинстве Олег не тако мнит.

Почто он Игоря отсель пред сими днями

Отправил на Ильмень и не оставил с нами?

Сея щедроты он при нем не совершил

И узы без него плененным разрешил.

Олег, как дочь свою, Семиру почитает.

Он прямо гордости моей еще не знает,

Иль мнит, когда мне стал любезен Ростислав,

Что страстью умягчен во мне геройский нрав?

Обманывается: хоть пленна я и сира,

Хоть я любовница, но та же всё Семира.

Когда бы страсть могла мой нрав переменить,

Бесчестно было бы герою мя любить.

Какие ж от любви плоды имети чаешь?

На что ты больше мне о том напоминаешь?

Иль малодушием ты мнишь меня прельщать?

О страсти ли уже любовной нам вещать?

Настал нам день искать иль смерти, иль свободы.

Умрем иль победим, о храбрые народы!

Надежда есть, когда остался в нас живот,

Бессильным мужество дает победы плод.

Не страшно всё тому, кто смерти не боится.

Пускай хотя на нас природа ополчится,

Что может больше нам несчастье приключить,

Как только в храбрости нас с жизнью разлучить?

О град родительский, отечество драгое,

Где взрос я в пышности, в веселии, в покое!

Могу ли я забыть, что я в тебе рожден

И что от твоего престола отчужден!

О верные раби, отвержем плена бремя!

Настало то судьбой назначенное время,

В которо должны мы вселенной показать,

Что вам несродственно под игом пребывать.

Коль наши храбростью оковы разорвутся,

Какие радости по граду раздадутся!

А ежели судьба нам смерть определит,

Падение сие дел наших не затьмит.

Пусть потеряние свободы невозвратно,

Мне в долг отечества и смерть вкусить приятно.

Кончина такова с победою равна,

И ею наша жизнь пребудет ввек славна.

Намеряся свой долг исполнить непреступно,

Спасем отечество или погибнем купно.

Не пощадим себя, куда велишь, пойдем

И за отечество всю кровь свою прольем.

Хотя бы звезды все на нас ожесточали

И небеса б на нас гром, молнию бросали,

Не устрашимся мы, воюя, ничего,

Погибель всякая легка, любя того,

Кто ныне к праведной нас брани посылает

И с нами в должности умрети сам желает.

Пойдем, о государь, пойдем против врагов!

Подай то свету знать, что тягости оков,

В темницах как они нас вредно ни тягчили,

Отважности в сердцах нимало не смягчили.

На то судьбина вам свободу отдала.

Нам сей назначен день свои явить дела.

Близ града множество в хранилищах подземных

Лежит оружия поднесь в дубровах темных.

Вы знаете места, где то сохранено.

Из града исходить вам всем позволено.

Неворуженных вас гражданя не боятся,

И к подозрению их мысли не стремятся:

Гуляньем выход ваш отсель они почтут,

Сокрытых во лесах не скоро вас найдут.

Где быть собранию, Возвед вам то покажет,

А как вам действовать, то сам Оскольд вам скажет.

Недолго будете меня вы тамо ждать.

О други, время нам оружие поднять!

Всё войско, государь, к оружию готово,

И полетим на смерть, лишь выговоришь слово.

Природа! Для чего я девой рождена?

Я тщетно к бодрости теперь возбуждена.

Хоть с вами в равные вдаюся я напасти,

Не буду в храбрости имети с вами части.

Непобедиму страсть стесняешь ты в себе, —

Довольно мужества, сестра моя, в тебе.

Довольно — для меня, но для народа — мало.

Для общества! Оно твой дух восколебало!..

Поди уготовляй мне воинство в лесах

И возвратись потом.

Княжна! На сих часах

Во граде скоро всё совсем переменится:

Иль паки наш народ в темницы возвратится,

Иль Игорев престол с величеством падет,

И град, подъяв главу, высоко вознесет.

Мне много верности раби мои являют,

С безмерным жаром мой престол восстановляют,

Но ты усердия мне кажешь больше всех,

Мне жертвуя, своих лишаешься утех,

Ты, благо общее любви предпочитая, —

Владычица страстей, себя одолевая.

От знатной крови я на свет, изведена.

Должна ль я тако быть страстьми побеждена,

Чтоб делали они премены те в Семире,

Какие свойственны другим девицам в мире?

Где жизни хвальные примеры находить,

Коль в княжеских сердцах пороки будут жить?

Иль преимущество имеем пред другими

Одними титлами лишь только мы своими?

Хоть кровь моя горит, но бодрствует мой ум

И противляется отраве нежных дум.

Бессильствует любовь, ей сердце покоренно,

Но сил лишилося своих не совершенно,

И столько я еще во оном сил брегу,

Что я противиться любви легко могу.

Сия твоя любовь Оскольду преполезна.

Коль Ростиславу ты угодна и любезна,

Любовник без меня Семиру сохранит,

Под стражей сей тебя ничто не повредит.

С собой тебя отсель мне взять неосторожно,

Любезныя сестры мне там хранить не можно,

Где шум оружия подвигнет воздух весь,

Куда стремится рок в своем суровстве днесь,

В свирепстве воин где не знает женска пола,

Ни рода знатного, ни самого престола;

Где алчущая смерть, когда она разит,

Невинных иногда младенцев не щадит.

Коль буду счастлив я, увидишься со мною;

Когда в полях паду, ты братнею виною

К себе любовничьих покорств не истребишь,

Олега другом зреть ты будешь так, как зришь.

Не служит ни к чему твоя погибель ныне,

Отважности твои не надобны судьбине.

Благополучна б я на свете сем была,

Когда б тебе собой я помочь дать могла.

Но что?! Последую тебе, хоть я и дева,

Увидишь ты меня среди воинска гнева,

Не почитаему ни от кого женой,

Текущую с мечем повсюду за тобой.

Присутствием твоим там дух бы мой терзался,

Мне малый бы упор погибелью казался,

Остановляла б ты во всех путях меня.

Я б тамо, твой живот и здравие храня,

Позабывал себя и долг воинска дела,

Тебя б едину мысль моя в себе имела.

Останусь и тебя не возмущу ничем,

Не сделаю препятств в сражении твоем.

Но сколько без тебя подам я страху дани!

С немногим воинством отходишь ты ко брани,

А ежели тебя судьбина и спасет

И славно на престол родительский взнесет,

Я буду, может быть, еще стенать всечасно.

И о любовнике воспомнити ужасно!

Прешли уже часы веселья твоего

О том не думаю я больше ничего,

Оставите его намерилась я твердо;

Но смерти не хочу ему немилосердо.

Не будет поврежден ничьею он рукой.

А если о тебе он в мысли не такой?

Ко исполнению Оскольдова желанья,

Коль смерть меня сразит, не испускай стенанья,

Не много плачь о мне, не много сожалей,

Великодушие ты то же возымей,

С которым очи я, во брани пад, закрою,

И тени моея не востревожь тоскою!

Воображение того мятет мой дух,

Едина речь о том, как гром, пронзает слух.

На что родители Семиру воспитали,

Коль жизни моея дни адской мукой стали?!

Любовник твой идет, скрепися перед ним.

Претягостен уже он стал очам моим.

Я скроюсь от него.

Поступок мне сей дивен.

За что сестре твоей толико я противен?

Повсюду от моих скрывается очей,

Скажи, любезный друг, чем винен я пред ней?

Как я, Олег тебя своим! имеет другом

И позволяет мне Семире быть супругом.

В темницах пленникам он узы разрешил,

Народу скованну свободу возвратил.

Я всё употребил вам сделать облегченье,

И за сие ли я ввергаюся в мученье?

Что ею ты любим, свидетель я тому.

Любим ?! Возможно ли спокоитъся уму,

Когда мой ныне взор иное мне являет?!

Я вижу, что меня Семира оставляет.

Узря своих граждан, смущается она.

Представился сей день, когда сия страна

И пышный город сей впадали в ваши руки,

Возобновилися ея тогдашни муки.

Вообрази себе, коль горько было нам

Покорствовать таким сердитым временам.

Разбито воинство от, тучи стрел бежало,

И множество людей в Днепре живот кончало;

Родитель побежден, трон гордый покидал,

Изранен, по лесам убежища искал.

Горяще здание всю сферу освещало

И в пламени свою кончину возвещало.

Состановлялися от дыма облака,

По улицам текла кровавая река.

Я брань творил еще, доколь держали ноги,

И, изъязвлен, в крови, взнесен в свои чертоги,

Я тамо зрел тебя, возъемлющего грудь,

Творящего себе из тел сраженных путь.

Семиру видел я перед тобой стенящу

И, падшую к ногам твоим, тебя молящу,

Чтоб пленным твой отец пощаду даровал

И за граждан ея живот несчастный взял.

О преужасный день! О рок ожесточенный!

Семира, как то снес твой дух преогорченный?!

О коль ты счастлив, Дир, что ты, сходя во гроб.

Не видел времени нам самых лютых злоб!

В тот день, как ты погиб, был город сей в надежде,

Паденья нашего не видно было прежде.

Конечно, горестны вам были те часы,

Но рок того хотел!.. Теперь твои красы

Велят, Семира, мне победы той гнушаться,

Которой я хотел на свете возвышаться.

Не я владею здесь, а если б я владел,

Оскольд бы в этот час на трон отцов восшел.

Когда герои власть оружием теряют,

Оружием себе ту власть и возвращают.

Покорством получить я скиптра не хощу

И милости себе в себе одном ищу.

В сумнение меня слова твои приводят.

От горести они из уст моих исходят.

Пустым сумнением не раздражайся ты,

Оно прошло, как все проходят суеты.

Когда нет способов исполнили желанье,

Рассудка слабого есть действо — упованье,

Твой разум не таков.

В чем способов не знать

И в чем надежды нет, то тщетно предприять.

Ах, тщетно, может быть, и я в любви сгораю,

И на сестру твою без пользы я взираю!

Скажи мою тоску, мой друг, сестре твоей,

Скажи мою болезнь и всё смятенье ей.

Как стражду я теперь, Семира не страдала

И в те дни, в кои смерть народы поядала.

Не сетуй, будучи любим, как прежде был.

Прошли минуты те, я больше ей не мил.

Потщися мне помочь, колико может братство,

И возврати, мой друг, ея ко мне приятство.

Усугубляющи девичью красоту,

Я все достоинства твои, Семира, чту.

Коль Ростиславова любовь с твоею сходна,

Я радуюсь тому, что ты ему угодна.

Когда ж сей нежный жар успехи возымел

Ко увенчанию своих любовных дел,

Предстаньте пред богов и брачными цепями

Свяжите жизнь свою навек пред олтарями.

Предстану, ежели угодно то судьбе.

Но что веселости не вижу я в тебе?

Премену чудную я ныне обретаю:

Вздыхаешь, слышачи слова сии?

Вздыхаю.

Я к сыну твоему любовию горю,

Но множество препятств своим утехам зрю,

Моя неволя сим супружеством минется,

А брат мой навсегда в неволе остается.

В неволе, какову имеет ныне он,

Недостает ему единый только трон.

Для гордыя души, коль скипетра лишиться,

Уж не останется, чем больше веселиться.

Он чаял по отцу корону получить.

Ея уже ему ничем не возвратить.

А мне, о нем крушась в вздыханиях бессметных,

Удобно ли предстать пред олтари бессмертных

И, вместо жалобы, им сердце принести,

Чтоб узами его священными сплести

С тем сердцем, коим нам все бедствия настали,

Которым в град вошли народные печали?

Удобно ль тамо мне к веселию предстать,

Где горький долг велит мне слезы проливать

И, утоляя гнев творцов судеб несчастным,

Просить конца бедам со стоном повсечасным?

Тому, кто чтит тебя и держит так, как дщерь,

Ты тако, дерзкая, ответствуешь теперь?

Обманут ты, мой сын, к Семире жар имея!

Я вижу твоего перед собой злодея!

Ах, если б я ему злодейкой быть могла,

Колико бы, Олег, я счастлива была!

Он скоро бы узнал своей премину части:

Я б сыну твоему, творцу нам злой напасти,

Давно кинжалом грудь...

Забыв мою любовь,

Воспоминай вражду и лей противну кровь,

Коль неприятелей в числе меня считаешь

И победителя в тирана претворяешь,

Употребляй против меня неправу месть!

Лети из мысли вон, надежды злая лесть!

На что, надежда, ты мой разум услаждала,

На что ты страсть мою вседневно умножала!

Нашла отмщение, Семира, ты, нашла, —

Ты в мысли вкралася и в грудь мою вошла.

Рви сердце, утесняй страдающий дух в теле

И, если думаешь, что смерть сего тяжеле,

Губи и умерщвляй, коль я тебе немил!

Каким ударом рок несчастного сразил?!

Твои ль глаза меня, жестокая, искали?

Твои ли в верности мя речи уверяли?

Прошел сей сон, и всё то был один обман!

Кто больше, небеса, она иль я тиран?

К сражению их войск я был подвигнут честью,

А от нея сражен презрительной я лестью.

Не таково ко мне почтение имей

И добродетели не трогай ты моей!

Не тщетно зрение твое тебя прельщало:

Вещал язык мой то, что сердце ощущало.

Где ж делась та любовь?

Поднесь во мне она,

Да ты не льстись, чтоб я была твоя жена,

Я знаю, что о ней я твердо уверяла,

Но отменяю ль то, что прежде я вещала?

Любовнице своей ты вечно будешь мил,

Но жар наш суетно желанье согласил.

Не буду, Ростислав, супругой я твоею,

Однако никогда не буду и ничьею,

Ничьей не буду я, и быти не могу.

А что тебя люблю, ты знаешь, я не лгу.

Тебе мой нрав знаком, притворства я гнушаюсь

И в лести никогда ни с кем не упражняюсь.

Любить и не любить не в воле состоит,

Но в воле то моей, что делать надлежит.

Меня колеблет страсть, меня любовь терзает,

Но ум мой должности своей не преступает.

От огненной любви вся кровь во мне горит,

Однако в мыслях то премены не творит.

Сей жар мои беды стократно умножает,

Он ныне на меня природу воружает.

Я более себя любовника люблю,

Оставший мой покой совсем уже гублю;

К великодушию я только прибегаю

И гордостью души то всё превозмогаю.

Нет мер, княжна, нет мер мученья моего.

Мое мучение жесточе твоего.

Когда ты истину о страсти объявляешь,

Произволением ты собственным страдаешь.

Оставь суровое ты мнение свое,

Скончай сугубое страдание сие.

Восприими, княжна, ты мой совет полезный.

Коль хочешь, чтоб к твоим ногам пал твой любезный

И для забвенья дел, чем он тебя смущал,

Твои, дражайшая, он ноги целовал,

Я пасти пред тобой в сию готов минуту...

Ничем не умягчишь свою злодейку люту.

Достойна ли я, князь, покорства такова?

Напрасно тратишь ты толь нежные слова,

Напрасно только дух они во мне тревожат

И, множа пламень мой, мои болезни множат.

В несчастный день я стал тобою вспламенен,

От красоты твоей весь разум мой смятен!

Мой сын, ты сей красой поранен необычно,

Но малодушным быть герою неприлично.

Воспомни мужества великие дела,

Для коих в свет тебя природа извела,

И как рука твоя в народы смерть метала,

Когда с твоим мечем здесь грозна смерть летала.

Не для любви рожден, рожден ты для побед.

Не для, не для любви, для нестерпимых бед!

Что подражаю я тебе, зрел свет недавно,

Под властию твоей сражался я преславно.

Не устыдишься ты, что я рожден тобой,

В день брани зрели все, что ты родитель мой.

Какой порок, когда герой в любови тает,

Коль меч в его руке весь Север устрашает?

Когда б герой умел от красоты спастись,

Куда б над смертными он мог превознестись!

Ужасно мужество великих душ во брани,

Но всякий человек дает природе дани.

Бессилен я против Семириных очей.

Я вижу, государь, что я угоден ей,

И помню от нее приятствы полученны,

Толь радостные дни не могут быть забвенны.

Я бедство всякое легко бы мог стерпеть,

А сей мне горести нельзя преодолеть.

Немилосердая Семира, ты не чаешь,

Что ты жесточе всех тиранов мя терзаешь!

А если ведаешь то точно, как терплю,

О боги, для чего я так ее люблю?!

Перед глаза твои Возвед предстать желает.

Представь его!

Войди! Олег повелевает.

Что хочешь мне сказать?

Народ на тя встает

И на тебя в сей день с оружием пойдет,

Которого в лесах премножество хранилось,

Днесь войско на тебя совсем вооружилось.

О учреждении там собранных полков

Князь вести ждет со мной и в брань идти готов.

Я первый к сей войне со князем устремлялся,

Но после — твоего я гнева убоялся

И предприял тебе усердие явить.

В сей час вели сего злодея ты казнить!

За так великую мою к тебе услугу?

Не будешь верен мне, коль ты неверен другу.

Когда б ты был мой раб, тогда б сию ты весть

По должности своей мне должен был пренесть,

Но князю сродник ты и жил при нем в свободе,

Не ставил я тебя невольником в народе.

Став винен, государь, раскаянье творю

И заблуждение свое я ясно зрю.

Не заблуждение, свое бездельство видишь.

Ты гнусен предо мной, коль чести ненавидишь.

Отдай его на смерть.

О прегорчайший час!

А ты введи сюда восставшего на нас

И пленником представь!

Твоей противясь власти,

В неисходимые низвергся он напасти.

Вот воздаяние за милости к нему!

Ты сам причина днесь несчастью своему.

Доколе гордый враг совсем не истребится,

В стране сей Игорев престол не утвердится.

Неблагодарный князь и дерзновенный раб,

Опасен граду ты, колико ты ни слаб!

Искореним врага... искореним, вещаю,

А в сердце я своем уже его прощаю!

Когда бы у тебя я тако был в плену,

Оставил ли бы ты такую мне вину?!

Надежна жизнь твоя, ты если покоришься,

И смерть твоя близка, хоть мало возгордишься.

Ты тщетно предприял быть князем сей стране,

Лишь другом быв моим, стал ты злодеем мне.

Я мыслил о тебе так склонно, как о сыне,

И в воздаяние вражду я вижу ныне.

Все милости забыв, которы ты имел,

Ты встать против меня хотел, Оскольд?..

Хотел.

Проси прощения, пади передо мною!

Коль меч мне в грудь вонзишь, паду перед тобою,

Но прежде никогда!

Днесь смерть тебе грозит.

Величества души она не поразит.

Ты тако, дерзостный, Олегу отвечаешь!

Или мучения при смерти ты не чаешь?

Простри к мучительству немилосердо власть,

Всё легче, нежели перед тобой мне пасть.

Что предан я тебе, ликуя в пышном чине,

Благодари моей несчастливой судьбине!

С мечем пред войсками я б дал тебе ответ,

И раздался бы он во весь пространный свет.

Ты в мысли, гордый враг, свирепство мне вселяешь

И щедролюбие мне в сердце утоляешь.

Еще я время, князь, теперь тебе даю

На размышление спасати жизнь твою.

Изменником своим, преступник, ты обманут,

И пленники тебя здесь жива не застанут,

Когда прощения не станешь ты просить,

И казни лютыя отважишься вкусить.

Полки мои на брань в сей час вооружатся,

Невольники мои в оковы возвратятся.

Помедли ты с ним здесь, я войски учрежу

И милость или суд Оскольду покажу.

Потом пойдем с тобой за град отселе прямо.

О том лишь я стеню, что я теперь не тамо!

Всей силой тщишься ты Олега раздражить

И тщетно ты, мой друг, не хочешь больше жить.

Отъяты способы тебе сопротивляться,

И должен части ты своей повиноваться.

Я жизни своея уж больше не брегу,

А пасть ни перед кем из смертных не могу.

Суровости такой не требует геройство,

Не мужества она — отчаяния свойство.

Чтоб сделал подлость ты, совета не даю;

Умеренностию спасай ты жизнь свою.

Олегу, знаешь ты, свирепство необычно, —

Ответствуй своему ты счастию прилично.

Не робость днесь меня в отчаянье ввела,

Но предприятые похвальные дела,

Которы мерзкою изменою открылись.

Когда ж намеренья твои не совершились,

Так больше для чего в упрямстве пребывать?

Покорствуй, кто рожден рабеть и унывать.

Не поколеблется ничем мой дух вовеки,

Не робкие богам подобны человеки.

Хотя ужасною судьбиной я сражен,

Не малодушие я чувствовать рожден.

Природа мя на то произвела толь тверда,

Чтоб показать на мне, что часть немилосерда

Во всем стремлении свирепости пролить

Великодушия не может утолить.

Довольно ль, небеса, в гонении жестоком,

Несчастный, искушен нежалостным я роком?!

Всего лишен, что льстить могло на свете мне:

Зрю пленником себя в родительской стране,

Всё то сношу, на казнь без трепета взираю

И двери вечности бесстрашно отпираю.

О вечность! Ты рубеж всем светским суетам,

В тебе одной я зрю конец своим бедам:

От нападения судьбы ожесточенной

Убежище лишь ты души моей стесненной!

Живи хотя уже ты для своих друзей,

Для просьбы моея и для сестры своей!

Коль дружбы пленника ты, князь, не презираешь,

Когда честных людей я в узах почитаешь,

Не трать напрасно слов к покорству мя привлечь:

Не действует твоя в моем рассудке речь,

Советований я ничьих уже не внемлю,

Без пользы свету жить — тягчить лишь только землю!

Лишився скипетра, мне свету чем служить?

Я добродетель здесь хотел восстановить,

Возобновить златой век радостей во граде,

Лукавство выгнать вон и заключить во аде.

А ныне, если бы толико подл я был,

Чтоб жизнь поносную я чести предпочтил,

На утесненную взирая добродетель,

Бея подданных своих я б только был свидетель.

Претяжко бедного, гонима сильным, зреть,

Коль варварства сего нет сил преодолеть!

Несноснее еще отечество зреть в стоне

И видеть своего врага в своей короне!

Что буду делать я?! Не внемлет ничего.

Не презирай, о князь, прошенья моего!

Мой друг, любезный друг, не отрицай совета,

Премены счастия суть свойства здешня света.

Ужели ты свое упрямство преломил?

И ныне я таков, каков доныне был.

Погибель я твою еще остановляю

И щедролюбие еще тебе являю:

Иль милость, или смерть не медля избери!

Смерть!

В лютости своей умри, злодей, умри!

В темницу, воины, отсель его помчите

И тамо в крепкие оковы заключите.

Когда я пленник твой, когда мой рок таков,

Всё сносно мне уже, на всё идти готов.

О град несчастливый! Сестра моя любезна!

Простите! Жизнь моя вам стала бесполезна!

Хоть для меня спаси несчастного сего...

И милости к нему не внемлю ничего.

Иное думай ты, не в просьбах упражняйся

И к утру в ночь сию на брань уготовляйся!

В сей день воинских дел не можем мы зачать,

А ежели зачнем, не можем окончать:

Светило дневное уже спустилось низко,

И восхождение луны на град сей близко.

Но прежде, нежели мы брань начнем творить,

Велю на площади Оскольда умертвить.

Всем ясно объявит о мне бумага эта,

Что я за смерть его не дам богам ответа.

Склонися, государь, к прошенью моему!..

Не раздражай меня, или предай ему!

Ты смел передо мной, моей противясь воле.

Оставь меня, являй свое ты смельство в поле!

Престанешь приводить Олега ты на гнев.

Смерть косу вознесла, разверзся адский зев.

Я милости казал тебе в своей досаде,

Ступай, ищи венца и скипетра во аде!

Умри! Умреть тебе, конечно, надлежит!..

Но отчего ж теперь рука моя дрожит?!

Умри!.. К чему себя всей силой принуждаю?

Позорно кончить жизнь Оскольда осуждаю,

Трепещет сердце, кровь, волнуяся, течет,

И мысль от ярости мя к жалости влечет.

Воображения терзают мя различны,

И чувствую в себе премены необычны.

О правосудие! Ты душу подкрепи

И разны мнения в одно совокупи!

Исчезни, жалость, ты умолкни, милость, ныне,

И не противьтеся Оскольдовой судьбине!

Исполню то; нельзя Оскольду больше жить.

К чему отважился я руку приложить?!

Оскольдова глава от тела отделится!..

Нет! Гнев хоть праведен, жестокость утолится.

Я снисходителен, ты гордостью надут...

Спасенья нет тебе, хотя отсрочен суд!

Нельзя того простить, кто так себя возносит

И, винен будучи, прощения не просит.

Когда бы пленником тиранским чьим ты стал,

В упрямстве б он тебя по удам растерзал,

А я своим врагам дал прежнюю свободу

И быть хотел отцем плененному народу.

Вот для ради чего я мужеством кипел!

Кто столько горестей и в долгий век терпел?!

Оковы я ношу в том доме, где родился,

Где рос в величестве и царствовать учился!

А ты еще на мя, о солнце! мещешь свет!

И дом, сей дом на мя еще не упадет!

Вот мной желанная с младенческих лет слава!

Вот счастие мое, вот скипетр и держава!

Что медлишь, смерть, когда противен я судьбе?

О небо, вынь мой дух! Я мерзок сам себе.

Но что сестры своей я здесь не обретаю?

Увы! На что, на что я зреть тебя желаю?!

Увижу токи слез, текущи из очей,

И поколеблется дух в крепости моей.

Мучительная жизнь! На что тебя имею?

На жертву моему свирепому злодею,

Который у меня, что было, всё отняв,

Стремится пременить впоследок мой и нрав.

Всё может рок отнять во времена дней гневных,

Всё отнял у меня, но кроме сил душевных.

Ты, войско, ждешь меня, собравшися в лесах,

Но повелитель твой в темнице и цепях...

Умрет на площади... Не медлите, разите,

Спасите мой живот иль смерть мою отметите!

Куда несчастная пошла сестра моя?

Ждала, чтоб ты предстал перед глаза ея:

У Ростислава то Семира испросила

И в нетерпении к темнице поспешила,

Чтоб Ростиславом там исполнен был приказ:

Во ожидании ей днем казался час.

Но се она.

На тя ль в сем виде я взираю,

Возлюбленный мой брат!

В оковах умираю.

Ты слышала, что мой конец уже приспел?..

А ты на мя, Перун, еще не мещешь стрел?!

Земля мне пропастей еще не разверзает,

И в жилах кровь моя еще не замерзает.

Затьмитесь, солнечны лучи, передо мной!

Всего, о рок, всего лишаюсь я тобой!

Возлюбленный Оскольд!..

Уж нет того нимало,

Что б нас хоть искрами надежды освещало.

Без избавления наш город побежден,

Ты — вечно пленница, я — к смерти осужден.

Ты к смерти осужден?! Мой брат умрет поносно?!

Я много бед несла, еще то было сносно.

Не ложная о том прошла по граду весть —

Ты к смерти осужден! Возможно ли то снесть?!

Как счастие против меня стремится злобно,

Сказал ли Ростислав о том тебе подробно?

Через Избрану он со мною говорил

И бедство мне твое смешение объявил.

От плачущих сих глаз он образ свой скрывает

И больше пред меня предстати не дерзает.

Известна ль ты, когда быть подлым захочу,

Что смерти косу я взнесенну отврачу?

Олег сулит мне жизнь оставить непременно.

Но потеряю ль то, что мне неоцененно?!

Желает, чтобы я прощения просил

И пал к ногам его.

Чтоб брат мой приключил

Себе и мне сей стыд?!

Что ж ты повелеваешь?

Умри, коль только в том спасенье обретаешь!

Кончай, любезный брат, несчастну жизнь свою!

Достойну зрю себя — тебя, сестру мою.

И в злополучии тебе лишь только равну.

Имела низость я сама, но не бесславну:

Как Ростиславом здесь повергся Киев трон,

Я пала перед ним и испускала стон,

Но не о жизни я тогда пред ним стенала:

Пощады своему народу испрошала.

Хоть горек был тот день, сей горше мне стократ.

Навек лишаюся тебя, любезный брат!

Навек лишаюся!.. О доля жизни вредной!

Ты мне велела всё почувствовати, бедной!

Беды, колико льзя на свете их сыскать,

Велела в младости все сердцу испытать!

Ужели ярости твоей ужасна сила

Великодушие Семиры искусила?

Хоть в подлости себе спасенья не ищу,

Но страх меня объял, дрожу и трепещу.

Как мысли гордые вверх славы ни стремятся,

Из глаз потоки слез неволею катятся.

Геройских разум душ хоть и крепит меня,

Но сердце вопиет ко страждущей, стеня:

«Разверзлась бездна бед, а ты еще не рвешься!

Иль ты без жалости с Оскольдом расстаешься?

Навеки от твоих отъемлется он глаз

И видишь ты его уже в последний раз!»

Пускай свирепствует, как хочет, доля злобна,

В великодушии Оскольду будь подобна!

Отъяти мой живот поносна смерть спешит,

Меня смущает то, однако не страшит.

Терпяще сердце мне и в крайности послушно.

Терпи и подражай ты мне великодушно!

А больше мне тебя не зреть уже вовек!

Не вечно в свете жить родится человек,

Но вечно будет тот иль очень долго славен,

Кто в злополучии и в счастии был равен.

В сем случае яви, что ты сестра моя!

Довольно днесь еще великодушна я.

Судьба свирепство всё из ада испустила,

А я всей памяти еще не погубила.

Гони свою тоску! Уныния беги

И ради ты меня печаль превозмоги!

Сей жертвы от тебя одной Оскольд желает,

В надежде сей он казнь и смерть уничтожает,

Когда я сим тебя удобна облегчить,

Потщуся скорбь свою я в сердце заключить.

И если слабости безвинной ненавидишь,

Так мужество еще в сестре своей увидишь.

Определению покорствуя небес,

Смотри на смерть мою без стона и без слез,

Пребудь в сей твердости, котору обещаешь!

Ты казни моея жестокость уменьшаешь.

Коль жалость от меня ты тщишься отвести,

Спокоен от тебя иду на смерть... Прости!

Теперь мне, ах, теперь потребно укрепляться!

Но льзя ли в бодрости навек с тобой расстаться?!

Сего к несчастию недоставало мне,

Чтоб слабость при конце явил я сей стране.

Случаи лютые того еще желали,

Чтоб, умирающа, меня все робким звали!

Хоть крови своея во мне не обесславь!

Не возмущай меня и честь мою оставь!

Внемли прошение! Ты мужество отъемлешь!

Скрепись хотя на час!.. Ты слов моих не внемлешь!

Воспомни ты теперь, воспомни, чья ты дочь!

Закрой мои глаза скорей, о вечна ночь!

Так нас прощание лишь больше огорчает,

Прервем его! Твой брат богам! тебя вручает.

Постой! Не стану я, не стану я стонать.

В сем слова своего не можешь ты сдержать.

Что можно вобразить поносной смерти зляе?!

По Ростислава ты беги, беги скоряе,

Скажи ему, чтоб он тотчас ко мне пришел!

Еще ли ты, мой дух, не много претерпел?!

Во всех странах моя надежда скончалась.

В тебе, любовь, тебе одной она осталась!

О страсть, и ты тоски мне много подала.

Ты, пленницу, меня вторично в плен ввела

И, усугубивши всегдашнее стенанье,

Ввела в отчаянье и множила желанье.

За сделанное зло мне благом отплати,

А страшный облак сей от града отврати!

И если вы, судьбы, Оскольда поразите,

Так от поносныя кончины свободите!

Прежесточайшее терзанье терпит дух.

Как буду я внимать пронзительный сей слух,

Что брат мой принял казнь?! И, мысля то, страдаю.

На тя, любовь, на тя надежду возлагаю!

Где жар твоей любви? Где к другу днесь приязнь?

Оскольд выводится прияти смертну казнь,

А ты к мучительству Олега допускаешь!

Или ты гордости Оскольдовой не знаешь?

Олега силою ко гневу он влечет,

И просьбам за него уж больше места нет.

Я просьбы приносил. Чего ж я тем достигнул?

Лишь ярость на себя родительску подвигнул.

Твой брат препятствует его щедроте сам,

И способа уж нет его избавить нам.

Умрет Оскольд, умрет, коль он не покорится.

В кровь подлу кровь его ничем не претворится,

А ты не приводи чрез просьбу в гнев себя:

Не сей я помощи желаю от тебя.

Я способа спасти его не обретаю.

В сей крайности к твоей любови прибегаю.

Хотя препятствуют случаи ныне нам,

Как я тебя люблю, ты ведаешь то сам.

Хотя тебе во мне суровство и казалось,

Но сердце никогда мое не отменялось.

Ты видишь, для чего я брак пренебрегла.

И что б иное я ответствовать могла?

За всю мою любовь, коль любишь без обману,

Исполни ты мне то, о чем просить я стану!

Вообрази себе, как тяжко умереть

Тому на площади, кто в свет рожден владеть,

Где он хотя и жил в пленении, в неволе,

Но где его отец на славном был престоле.

Благодарю богов, мне жалость не чужа.

Но что мы сделаем, с тобой о нем тужа?

Я знаю, смерть его нас вечно разделяет,

От мысли сей мой дух совсем ослабевает,

Лишаюсь в друге я и той, кого люблю,

Но что я к помощи его употреблю?

Не вижу способа к Оскольдову спасенью,

Ни к вожделенному с тобой соединенью.

Когда ж совокупить ничто не может нас,

Любовь, настала ты в презлополучный час!

Когда исполнишь ты Семирино прошенье,

Так, может быть, найдешь ты сердцу облегченье.

Чего желаешь ты, драгая, от меня?

Смутив мой весь покой и сердце полоня,

Коль подлинно о мне подобно воздыхаешь,

Яви мне ту любовь, котору ощущаешь

И выпусти отсель Оскольда ты за град.

Ты хочешь в сердце мне сей смертный влити яд?!

Чем винен я тебе? Что сыщешь в оправданье,

Что ты мне делаешь такое наказанье?

Мою ты славу всю стараешься затьмить.

На то ль, княжна, тебя, на то ль я стал любить?

Отечеству мной ввек не будет озлобленья, —

Никак нельзя сего исполнить повеленья.

Так вся моя теперь надежда отошла!

И в Ростиславе я врага себе нашла!

Довольно страсть твоя к Семире изъясненна:

Се мзда за сей мне жар, которым я разжжена!

Ты тщишься вражество минувше возвратить

И за любовь мою дни вечно прекратить.

Твой жар ко мне исчез, ты стал совсем превратен,

А ежели мой взор еще тебе приятен

И клятвы памятны, что мнимой красотой

Ты будешь полонен моею лишь одной,

Избрав достойною себе меня едину,

Смягчи, о Ростислав, смягчи мою судьбину

И покажи мне то, колико я мила,

Что правильно тебе я сердце отдала

И что в несчастии я счастлива тобою!

Я дважды чрез тебя лишилася покою:

Тобой наш пал престол, тобой, жестокий, я

Взята в пленение из славы своея.

Ты взор и дух ольстил и из врага стал другом,

Любовником мой дух нарек тебя, супругом.

Склонившиеся к тебе, и пуще я рвалась,

Что с счастьем страсть моим несходная сплелась.

Все грусти от тебя, несчастная, имею.

Склонися к жалости, коль я тобой владею!

Зри слезы на лице любовницы своей,

Зри бледность, зри, мой князь, смущение очей,

Взгляни на трепет мой! Душа моя страдает,

Кровь стынет, меркнет ум, и глас ослабевает.

Захочешь ли в сей день меня ты мертву зреть?

Не дай, дражайший князь, Семире умереть!

Почувствуй своея возлюбленной мученье!

В тебе осталося одном мое спасенье.

Ты рвешься, а меня еще жесточе рвешь.

Не льстися, и во мне спасенья не найдешь.

О горькие часы! Болезни выше силы!

Прелестные глаза, на что вы мне толь милы!

Умрет в сей день твой брат, и нет надежды нам.

И если ты умрешь, умру с тобою сам.

Лишенну мне тебя, противно всё на свете.

Предвозвестил ты смерть, жестокий, в сем ответе.

Отец твой — мой тиран. Подобен будь ему!

Ты — враг мне, а еще мил сердцу моему!

Вы, ах, свидетели, отечески чертоги,

Вины моей пред ним! Оставьте то мне, боги,

Что прелютейшего мучителя люблю!

Не хочет помогать, когда живот гублю!

Когда ты вскинешь взор на мя, души лишенну,

И мниму красоту увидишь помраченну,

Заплачешь, может быть, над телом восстеня,

Но плачем ты уже не возвратишь меня.

За невозможное я стражду исполненье!

Велишь тягчайшее творити преступленье,

Против отечества мя тщишься воружать!

Ах, можешь ли меня безвинно поражать?

Не медли, вымышляй, какие хочешь, казни,

Я все приять готов, не чувствуя боязни.

Но коей заслужил я то себе виной,

Чтоб мертвою тебя мне зрети пред собой?

Когда свою красу и младость погубляешь,

Так ты мою любовь совсем уничтожаешь.

Невинен пред тобой, Семира, я ни в чем,

Не лестью вшел во град, я град сей взял мечем.

Не лестью получил и сердце я желанно, —

За искренность мою оно тобой мне данно.

Коль сердца моего достоин хочешь быть,

Так узы должен ты Оскольду разрешить.

Не верю без того, что я тебе угодна.

Я вижу, что любовь моя с твоей несходна.

Я всякий час готов за честь твою умреть,

А ты в бесславии меня стремишься зреть.

Не будет от меня отечеству измены,

Я буду защищать до гроба здешни стены.

Коль, варвар, я тебя бессильна умягчить,

Коль хочешь живота любовницу лишить,

Что медлишь? Умерщвляй, повергни чувств лишенну!

Пролей, мучитель, кровь, тобой воспламененну!

Ни малой жалости ко мне не ощущай,

Руби, вскрой грудь мою и сердце растерзай,

В котором пребывал твой образ непрестанно

И кое в животе ты мучил несказанно!

Насыться, насладись моею днесь тоской!

Вынь меч: пронзи!..

Княжна!..

Зри мертву пред собой...

В меня сей меч вонзи, конец соделай страсти!

Мне он победу дал, лишил Оскольда власти,

Он кровью обагрен народа твоего,

И он вина тебе несчастия всего...

И он соделает всему конец несчастью.

Не спорю больше я с своею лютой частью:

Твой брат освобожден.

Мой князь, отныне я,

Как брань ни кончится, по самый гроб твоя.

Коль буду побежден, пойду в мрак вечной ночи,

И уж меня твои не будут видеть очи.

Спокойства моего не разрушай ты вновь!

Иль мыслишь ты, снесет моя к тебе любовь

Погибель верного любовника Семиры,

И буду возводить на солнце очи сиры?

Когда ты острый меч подымешь на себя,

Представь себе тогда, как я люблю тебя,

Что жизнь моя навек с твоею сопряженна

И что не буду я жива, тебя лишенна.

Поди, невольника из града испускай

И жизнь мою в своей ты жизни сохраняй!

Что сделать, Ростислав, ты ныне предприемлешь?

Ни рассуждения, ни мужества не внемлешь.

Ты, страсти следуя, противишься уму

И хочешь изменить народу своему.

Отечество мое! Отечество любезно!

Противу страсть тебя бунтует бесполезно.

Не дам тебе, любовь, себя преодолеть.

Но как возможно мне Семиру мертву зреть?!

И думать страшно то, о жители небесны,

К лютейшей казни мне глаза ея прелестны!

О жалостная мысль! Свирепства нет во мне.

Свирепства нет, злодей?! Ты — враг своей стране!

Предатель, отмени ты злое обещанье!

В бесчестие твое вперилося желанье.

Я слышу глас небес, гремящих надо мной:

«Разверзлась, Ростислав, днесь бездна под тобой.

Для получения обычныя забавы

Ты с самой высоты величества и славы

К дну пропасти падешь. Противься красоте,

Противься! Разорви, преступник, узы те,

В которых стонешь ты и гибнешь преужасно!»

Но тщетно вопиет мне небо велегласно.

Возжженный в сердце огнь горит во всей крови.

О должность, уступай ты место днесь любви!

Терзай меня, любовь, когда в твоей я власти!

О боги, есть ли что сильняй любовной страсти?!

Уведомись, уже ль мой брат освобожден

И во врата за град уже ли провожден?

Боюся, Ростислав не отменил ли слова,

И, ах, в мучение не ввержена ль я снова.

Я вольность получил. Благодарю богов.

В сей час, Семира, я иду против врагов,

Иду избавить град и киевски границы.

Еще хранится дверь Оскольдовой темницы,

И воины меня притворно там стрегут,

Но в сей они мя час за стены проведут

И скроются лица Олегова со мною.

Есть тайный путь отсель, пойду дорогой тою,

Сберу свои полки и приступлю к стенам.

Восставьте, небеса, вы падшу славу нам!

Для горьких слез твоих имею я свободу,

Ты мне спасение и целому народу.

Великой должен я твоей любови мздой;

Пусть будет Ростислав супруг, Семира, твой!

Хотя намеренье победой окончаю,

Хоть смертию своей, тебя ему вручаю.

Коль будет часть моя и в сей мне день вредна,

Во воздаянье ты останешься одна,

Которое могу я сделать Ростиславу,

Последуй своея ты склонности уставу!

Падением своим меня не возмущай

И не такое мне спокойство предвещай!

Я зрю перед собой тебя вооруженна,

Отвсюду в сердце мне надежда вображенна.

Я тщусь напасти все в веселье претворить,

А ты старайся град Оскольду покорить.

Не омрачай моих довольствий ныне боле.

О небо, дай его мне видеть на престоле!

Зачем сюда я шел, я то тебе сказал.

Коль жар моей любви тебе свободу дал,

Ступай отечества к преславной обороне!

Ты будешь зреть меня иль мертва, иль в короне.

Еще печали знак я зрю в твоем лице.

Я брата своего не зрю еще в венце.

Кто знает, как сей день судьбина окончает?

С одной страны меня природа устрашает,

С другой — тревожит дух мучительная страсть.

Известно, какова моя, Избрана, часть.

Лишь только счастие перед меня предстанет,

Надеждой усладит и вдруг меня обманет,

Пронзая темноту, как молния в ночи

Скрывает от очей мгновенные лучи.

В опасности Оскольд, и Ростислав подобно.

Хотя они друзья, геройство в брани злобно,

И могут ли спасти от всех друг друга стрел?!

Им будет памятно и средь воинских дел,

Что ты тому сестра, любовница другому;

Приложат силы все к спасенью таковому.

Когда в ужасный час кровава брань горит,

О страсти, о родстве она не говорит,

Но ежели они друг другом и спасутся,

Живыми в плен они друг другу не дадутся.

Они сказали то, я знаю нравы их:

Один, как камень, тверд в намереньях своих.

Не поколеблется в том, что он предприемлет,

И, кроме мужества, иного он не внемлет.

Другой, хоть нежное имеет сердце он,

Но в крайности умрет, пренебрежет мой стон.

Там только честь одна предписывает правы.

Не вспомнят обо мне среди гремящей славы!

Отбей печальные ты мысли от себя

И жди веселия, смущенье истреби.

Подай спокойствие терпящим скорби членам!

Всё в свете, что ни есть, подвержено пременам.

Уже ты много дней несчастлива была.

На то меня и в свет судьба произвела,

Живот мой так, как цепь, из многих бед составлен

И, может быть, от них не будет ввек избавлен:

Благополучие, в котором я росла,

Которое, как прах, судьбина разнесла,

Когда в моем уме себе воображает,

Бесчисленны мои напасти умножает.

Твой брат и с стражею из града убежал,

Он войско на меня не тщетно воружал,

Но тщетно, может быть, со мною он сразится:

Разгневанный Олег уж больше не смягчится.

Твои то промыслы, что он отсель ушел,

Но я не вижу в них твоих злодейских дел:

Из той и ты, как он, родилася утробы,

И к брату своему иметь не тщишься злобы.

Хвалю еще тебя за дело таково.

Лишь только знать хочу, кто выпустил его.

Кого дарами ты, Семира, ослепила?

Свое богатство я тобою погубила

И не могу дарить. Что ж ты вещаешь мне

О брате, я того не зрела и во сне.

Скажи мне истину и не ответствуй ложно.

О чем не ведаю, того сказать не можно.

Упрямствуя, меня в жар гнева не введи

И строгости мои, княжна, предупреди!

По исполнении злодея крыть порочно

И сожалеть о нем бесчестно и беспрочно.

Когда ж не смыслишь ты о чести рассуждать,

Так я тебе могу и наставленье дать.

Что честно или нет, я это разумею,

А научить тебя я способы имею.

Ты начал мне грозить! Или забыл ты то,

Кто я и что меня не устрашит ничто?

Когда мой брат спасен и войско наше в поле,

Не ужасаюся твоей я власти боле.

Ты хочешь научить меня о чести знать?!

Старайся у меня ты лучше перенять!

Не думай, что она со счастием спряженна

И что противностьми быть может пораженна.

Во злополучии никто хоть нам не льстит,

Но добродетели, и молча, всякий чтит.

Не мнишь ли, что наш пол к геройству неспособен

И духу мужеску дух женский не подобен,

Что устремляешься мя к трепету привлечь?

Нет робости во мне, твоя бессильна речь.

Ты нудишь на себя Олега озлобляться.

Льзя ль, боги, больше мне от гнева утоляться?!

Не сих от пленницы Олег ответов ждал,

Я прежде бытия Семиры побеждал,

И у тебя мне жить учиться неприлично.

Не тако пленникам ответствовать обычно.

Не вспоминаючи о милости моей,

На что надеешься ты в дерзости своей,

И смельство таково далось тебе отколе,

Подобно, как бы ты сидела на престоле?

Не родом ты своим почтенна здесь, но мной.

Лишь руку снять с тебя, ты будешь прах земной.

Хотя мне счастием судьбина тщетно льстила,

Не прахом мя земным природа в свет пустила.

Я — княжеская дочь, то ведает весь свет.

Мне в милостях твоих нимало чести нет,

И милости мои уже позабываешь?

Коль ими ты меня почтенну быти чаешь,

Не помню больше их.

Не помню их и я,

Но помню то, что ты — невольница моя.

Неблагодарная! Во мне отца ты зрела,

А ныне я — твой враг, коль ты того хотела.

Распространяйся, гнев, по сердцу моему,

Не покажусь тобой тираном никому:

Ты праведен во мне! А ты уже здесь будешь

В ином почтеньи жить и гордость позабудешь.

Пошли мне, небо, смерть, лишь брат бы победил

И град отеческий от ига свободил.

Теперь рассмотришь ты, теперь рассмотришь ясно,

Что ты о ней вздыхал и мучился напрасно.

Как ты ее мнил быть, она не такова,

Открыта злоба в ней чрез дерзкие слова,

Я вижу то, что мне твой гнев приготовляет:

Немилосерду казнь мне образ твой являет,

Но, сколько я робка, ты будешь это зреть.

Я — смертна; всё равно, когда ни умереть.

Тиранствуй, ежели душа твоя в то вникла!

Не страшны муки мне, я к ним уже привыкла.

Знай, волею моей избавился мой брат,

Но знать не будешь ты, кем выпущен за град!

Хоть сердце извлечи из тела можно злобно,

Но вырвать тайны сей из сердца не удобно.

Коль ты отважилась свою вину сказать,

На что уже тебе злодея укрывать?

Не скроешь. Воины!

Что делать начинаешь?

Сию противницу ты тщетно защищаешь!

Под образом ея свою я душу зрю,

В несносном пламени Семирой я горю:

Мой полон ею ум, живу на свете ею,

Гнушаюсь без нея и жизнию своею.

Ея и в славе я невольник красоты.

Терзаючи ее, меня терзаешь ты.

Она угрозы все внимает без боязни.

Готовя казни ей, ты мне готовишь казни.

Не можешь, государь, свирепства ей явить,

Которым бы не мог ты сына уразить.

Быть счастливы хотя надежды мы лишенны,

Но наши с ней сердца навек соединенны.

Я всё прощаю ей и ярость укрочу,

Когда то сведаю, что ведать я хочу.

Не льстися тем, а я прощенья не желаю.

Под стражу!..

Я сыскать злодея обещаю,

Лишь только укроти намеренье свое!

Опомнись, Ростислав!

Прощение твое,

Хотя Семирино лице ему любезно,

Во обстоятельствах опасных бесполезно.

На что, любезный сын, мы тщимся побеждать,

Когда предателям мы станем угождать.

Кого ты ищешь, сей предатель пред тобою.

О гневные судьбы!

Что сделал ты с собою!

Чего достоин ты?

С мученьем умереть.

Восстани! То, что рек, ты должен претерпеть.

Он — твой любезный сын, не будь свиреп ты сыну,

Всему причина я, меня казни едину!

Казни меня! Когда творити то возмнишь,

Лютейшую ему ты муку учинишь.

Он надобен тебе, он надобен народу.

Мою возьми ты жизнь, коль отнял ты свободу!

Будь милостив и мне, и сыну, и себе!

Коль честию своей я жертвовал тебе,

Охотно за тебя я жизнь мою теряю:

Одним несчастием другое умеряю.

Смотри, в какие ты меня беды ввела!

Затьмила все мои похвальные дела!

Карай меня, карай, карай меня скоряе!

На свете пребывать мне всех мучений зляе.

Грызенье совести, раскаяние, стыд,

Любовь к отечеству, твой гнев и грозный вид

По всей моей крови яд смертный простирают,

Колеблют весь мой ум и сердце раздирают.

Почто твоею стал красою я прельщен?!

Почто и мой дух стал тобою возмущен?!

Единым, боги, мя вы сыном утешали,

Различными его дарами украшали,

Во младости своей он тьмой великих дел

Желание мое далеко превзошел,

Он взнесся, сколько мог герой когда взнестися,

От имени его весь Север стал трястися,

Но, — о плачевный день! — то всё перемени,

Героя, сына, всё ты отнял у меня!

Без обличения я стражду нестерпимо,

И имя днесь твое уже во мне не зримо.

С горячностью твое почтенье погубя,

Уже стыжусь теперь и зрети на тебя.

Не сына шлешь на смерть — преступника, злодея!

Суди и осуждай, щедроты не имея!

Я — прежний Ростислав, низвергшийся в беду,

Лишь тем, что к смерти я без робости иду.

Отдай свой меч. Поди отсель во мглу темницы!

Се меч, расширивший отечества границы,

Поящий кровию стран Киевых пески.

Сей лютой и тогда не знала я тоски!

Поди! Сейчас тебе последний час на свете,

И смелость при конце яви еще ты в цвете!

Коль правосудие тебя винит теперь,

Неукротима смерть, отверста гроба дверь.

Умри и заплати преступок тяжкий кровью!

Увы!

Но сниду ль в гроб с родительской любовью?

Не вображаючи моих жестоких вин,

Скажи, родитель мой, что я еще твой сын!

Как сердце днесь мое тобой ни раздраженно,

То к вечной горести не будет мной забвенно,

Ты — сын, но уж не тот, который прежде был,

Хотя тебя люблю, как прежде я любил.

Поди!.. Впоследние теперь тебя объемлю.

Сокрой с родительской любовью прах мой в землю!

А ты, мучительный, печальный вид очам,

Не сетуй, что злой рок сопротивлялся нам,

И, помня то, что я любил тебя не ложно,

Не плачь о том, чего переменить не можно!

Зри гордости теперь Семириной конец!

Любовник мой — герой, Олег — ему отец,

Им град сей дан тебе, им я живу в неволе,

Им Игорь царствует на пышном здесь престоле.

Умерь, умерь свой гнев, свирепства не кажи

И правосудие на милость преложи!

Когда б нас боги так наказывать стали,

В коликие вины пред ними мы впадали,

Куда бы убежал от грома смертных род?

В лесах ли б скрылся он, в горах иль в бездне вод?

Последуй им и будь толь щедр, коль правосуден!

Отцу ли к милости для сына зришь путь труден?

Будь правый судия, но будь и человек!

Представь себе, ты чей отъемлешь ныне век!

Кого даешь на смерть?! Сей смерти я достойна,

И мною толь твоя днесь участь беспокойна.

Когда бы Ростислав очей моих не знал,

По сей бы день еще невинен пребывал.

От них отъемли свет! Прости любезна сына!

Прости, о государь! Вины сей я причина.

Мое несчастие причиною тому.

Невинна в этом ты, что ты мила ему

И брата своего от смерти избавляла,

Ты должности своей уставы тем являла.

Коль мужественна ты, сноси и ты, как я.

Я жалость чувствую не меньше твоея.

Коль сердце на суде от жалости не тает,

Так суетно она и в сердце обитает.

Без заблуждения никто нe проживет.

Мы — смертны. Совершенств ни в ком из смертных нет.

В суде, против бездельств имея сердце твердо,

Взирай на слабости людские милосердо!

Подвигнися хотя потоком слез моих,

Тоской, стенанием и тьмой мучений сих,

Которых груда мной, несчастной, обладает.

Зрит небо, что Олег равно тебе страдает;

Но если не хочу пристрастия носить,

Могу ль простить его?.. Престань о нем просить!

Нам всем троим сей день стенания причина.

Смягчися, государь!

Пришла его кончина.

О преужасный день! Ко смерти ль прибегу?!

Отрады в животе сыскати не могу!

Кого, Семира, ты, кого ты днесь теряешь?!

Мой князь, ты мной, ты мной, несчастный, умираешь;

Свое геройское ты имя превознес,

И слава дел твоих гремела до небес,

Но взор очей моих всего тебя лишает

И славные дела с бесславными мешает!

О бедственны часы! О гневны небеса!

Дни младости моей! Зловредная краса!

Кого я, бедная, свирепствуя, терзаю!

Кому?.. Любовнику дверь гроба отверзаю!

Нет помощи ему, хоть страждешь ты, любя.

Не вображай себе, как он любил тебя.

Ты мнишь, что может быть, чтоб я когда забыла,

Как он меня любил, как я его любила,

Иль долго б без него могла я жить стеня!

Нельзя не вображать!.. Не унимай меня!

Страдай, моя душа, коль так определенно!

На то ль, о сердце, ты любовью воспаленно?!

Олеговы полки пошли из градских врат,

И браг твой из лесов идет под самый град.

Глас громких труб, шумя, повсюду раздается:

В сей час меж войсками сражение начнется.

Еще ли князь мой жив? Увижу ль я его?

О Ростиславе я не знаю ничего.

Стесненная душа, покинь ты томно тело!

Последнее мое днесь счастье улетело,

И жизни моея одна осталась тень.

Немилосердый рок! Презлополучный день!

Твой князь к тебе идет.

Ты жив! Тебя ль я вижу?!

Но, ах, уже минут оставших ненавижу

И только для того могу на свет глядеть,

Что, видя свет, могу тебя на свете зреть.

Коль брань сию Олег несчастно окончает

И брат твой славою свободу увенчает,

Я буду бедности людей своих виной.

О небо! Я один виновен пред тобой,

Прославь Олегову еще победой старость,

На мне сверши ты казнь и праведную ярость!

Ты смерть поносную предпочитаешь мне?

В жестокой не хочу остаться я вине.

Тот, в ком нет совести, в злодействии спокоен,

А я на смерть готов, коль жизни недостоин.

Дух братним мужеством я льщуся утешать,

А ты стараешься надежду разрушать,

И, мною толь любим, грозишь меня оставить.

Когда Оскольда ты от смерти мог избавить,

Избави и меня! Не отврати сих дней,

В которы быть хочу супругою твоей!

И если славою Оскольд войну скончает,

Пускай и наше он веселье увенчает.

Прошли драгие дни веселья моего,

Я радостей лишен до гроба своего.

Не принуждай меня на свете ты остаться

И, срамно живучи, бесчестием терзаться.

Хоть принуждением меня ты днесь тягчишь,

Но малодушие уж мне не приключишь,

А если в вечный мрак последуешь за мною,

Сразишь мя жалостно вторичною виною,

И будет тень моя, из темной глубины

На небо вопия, твои гласить вины:

Что ты бесчестию мя страстью покорила,

Что славу ты мою в бесславье претворила

И, честь мою совсем в бесчестье пременя,

Взяла свирепо жизнь два раза у меня.

На что мне в свете жить, коль в нем тебя не будет?

Иль мыслишь ты, тебя Семира позабудет?

Коль намеряешься ты сам себя убить,

Жестокий, для чего ты стал меня любить?

Чтоб раздражить отца и преступить уставы,

Предать отечество, лишиться вечной славы

И, оставляючи себе в потомство срам,

В презрении умреть к твоим одним слезам.

Любовь ко мне тебя преступком отягчила.

Не спорю, я тебе все бедства приключила.

Когда ж ты для меня в толики впал беды,

Сними с напастей сих желанные плоды!

Ты славу возвратишь, ты только расцветаешь.

Воспомни, Ростислав, что ты Семирой таешь!

Кто добродетелен и стал преступник прав,

Во беззаконьи тот не чувствует забав,

Не услаждается ничем на свете боле.

Последовав твоей несправедливой воле,

Я честен, но в делах злодейских утоплен,

Злодей, хоть к честному поступку я рожден,

Любим к несчастию, гоним отцом достойно

И не могу еще и умереть спокойно!

Народ, о государь, твой меч тебе дает,

И войско к своему тебя спасенью ждет.

Не медли и ступай, Оскольд уже во граде,

Мы гибнем все теперь, родитель твой в осаде.

Спаси его и нас!

Или погибну сам.

Когда придет конец толь горестным часам?!

Пойдем, пойдем отсель мы в вышние чертоги

И будем зрети то, чем мя накажут боги...

Поди одна! Моих к тому не станет сил.

Час брани мысль мою престранно разделил.

Поди и принеси отравы в смертну рану.

Кого, увы, из них оплакивать я стану?!

Нежалостливый рок с обеих стран шумит,

С обеих стран на мя ужасный гром гремит.

Где скроюсь, бедная?! Несчастливой Семире

Убежища не знать во всем пространном мире.

Кому теперь желать успеха я должна?!

С одним я жаркою любовью спряжена,

С другим произвела мя в свет одна утроба:

Обоим я мила, они мне милы оба.

В сей грозный час им век с победою сплетен,

И тот из них умрет, кто будет побежден.

Так можно ли на чем желание уставить,

Иль праведной тоски хоть малу часть убавить?

Что стражду я теперь в мученьях таковых,

Вы винны в том, ах, вы, заразы глаз моих.

К погибели моей природой вы мне данны,

Герою в младости на бедства несказанны,

А брат мой днесь от уз хоть вами и спасен,

Но страшный облак сей еще не пренесен,

Который крыл его: он душу угнетает

И над главой еще Оскольдовой летает.

Подайте, небеса, с победою ему

Покой его сестре и городу сему!

Пошлите к нам опять драгие дни свободы

И, миром согласив противные народы,

Позвольте царствовать Оскольду в сей стране

И Ростиславовой супругой быти мне!

О суетная мысль! На что меня прельщаешь?

Ты, томно сердце, мне иное предвещаешь,

И знаков нет тому, чего желаю я.

Прямого счастия лишенна часть моя.

Терпеть различные напасти я рожденна

И, чтоб умножить их, любити осужденна.

Но се во граде я смешенный слышу глас

И слышу звук мечей. Пришел мой лютый час.

Стон ближится, и шум победа умножает.

Кого остр меч из вас, о князи, поражает!

Скажи, что сделалось?! Еще ли брат мой здрав,

Восходит ли на трон? И жив ли Ростислав?

О жизни их сказать нимало я не знаю,

Вторичный только плен войск наших вспоминаю.

Когда не вижу я конца народных бед.

Так брата моего, конечно, больше нет?

Во многолюдстве я его не узнавала

И только видела, что наша сила пала.

Оскольд опять пленен? Но, ах, уж нет его!

Не буду больше зреть я брата своего!

Он жив еще...

Он жив? И хочет жить в неволе?

Недолго будет он то чувствовати боле,

Уже мечем пронзен...

Жестокий Ростислав,

Возможешь ли ты быть передо мною прав?!

Не обвиняй его, не мни о нем ты злобно

И выслушай, княжна, печальну весть подробно.

О пагубная весть! О мой смущенный дух!

Пронзай сей вестию, пронзай Семирин слух!

Твой князь сии слова в мои уста влагает,

Он сам тебе открыть сие изнемогает.

Разбив своих врагов и простирая гнев,

Оскольд вломился в град, как раздраженный лев.

Уж наше воинство почти плененно зрилось,

Но Ростислав пришел, и счастье претворилось.

Мы взяли верх, Оскольд стал скоро покорен

И, сверженный с коня, был паче разъярен,

Метался и рубил, но, близко плен свой видя,

Свой меч вонзил в себя, живот возненавидя.

Умрет, но столько он еще имеет сил,

Что мог прийти к тебе.

Рок тако брань свершил!

Се час желанного веселья и покою?!

Навеки расстаюсь, Оскольд, уже с тобою!

Ты славен стал опять, прошла твоя напасть.

Не пременяется моя едина часть.

Когда страдаешь ты, и я тогда страдаю

И скорбию своей тогда не обладаю.

Люблю тебя сто раз я больше живота.

Твоя, княжна, меня пленивша красота

Твоими горестьми мя равно огорчает.

Какие мне беды судьбина приключает!

Мой князь, дражайший князь, престань о мне жалеть!

Дай праху моему без слез твоих истлеть!

Какие то слова?! Что слышу я, драгая?!

Ты грудь мою теснишь, весь ум рассеевая.

Преодолей себя, сноси тоску, сноси,

Сноси, дражайшая, и жизнь мою спаси!

Умерь излишество мучения сердечна!

Ты гонишь в гроб меня, не будь бесчеловечна!

Прежалостнейший вид! Смертельный сердцу яд!

Несчастная сестра! Возлюбленный мой брат!

Не возвратишь меня ни плачем, ни тоскою.

Спокойся ты, а мне отверста дверь к покою.

Не плачь и ободрись!

Могу ль не плакать я?!

Тебе дала, Олег, победу часть твоя,

А мне моя судьба отверзла двери гроба,

Должна прекращена теперь быть наша злоба.

Будь к пленным милостив, отдай свободу им

И храбрый сей народ соедини с своим!

Ручаюся за них! Верь мне и будь в надежде,

Что будут так служить, как мне служили прежде.

Щедрота к пленникам есть выше всех побед,

И милосердия ничто не превзойдет.

Пленяет и тиран, когда судьбе угодно,

А милостивым быть герою только сродно.

Хотя сей горький час, что зрюся я в плену,

И что зрю свет еще, стоная, и кляну,

Но если мне не быть, прося, отриновенным,

Я сей поставлю час часом благословенным.

Исполни, победив, прошение мое!

Исполнится, Оскольд, желание твое.

Когда б и в животе твоем Олег был волен,

Хотя б, не царствуя, ты не был им доволен,

Я все бы способы к тому употребил.

Как много гнал тебя, так много я любил.

Достоин в гордости ты был жестокой казни,

А днесь достоин ты всея моей приязни.

Но поздно в жалости гоненья преложить.

Я больше не могу и не желаю жить,

Доволен, что народ не в узах оставляю,

Что честь мою и их от ига избавляю.

Ее вручаю я, любезный друг, тебе.

Ты ей желаешь благ, колико сам себе.

Венчайте жар сердец, живите неразлучно

В согласии, в любви и ввек благополучно.

Забудьте горести, которые прошли,

И веселитеся! Вы счастие нашли.

Стенаньем радости своей не разрушайте

И только иногда меня воспоминайте.

Когда ты смертию отъемлешься у нас,

Я радости своей не чувствую в сей час.

Коликим горестям подвластны человеки?!

Прости, любезный друг, прости, мой друг, навеки!

А ты, сестра моя, не плачь, не плачь о мне,

Но защищай людей в родительской стране,

Которы с таковой нам верностью служили

И кровь свою за нас со всей охотой лили!

Предстательствуй за них!.. Мой дух отходит прочь,

И тьмит в очах моих луч солнца вечна ночь.

Прости!

О боги!

Ах!.. не рвись!..

Увы, лишилась,

Лишилась брата я, и часть его свершилась!

О мой любезный брат, оставил ты меня,

И тщетно вопию, терзаясь и стеня,

Стенанья моего ты более не внемлешь,

В тоске моей уже участья не приемлешь!

Рок, чью ты ныне жизнь свирепо пересек?!

Прерви, плачевный день, и мой несчастный век!

Дражайшая княжна!

Вся кровь во мне хладеет.

Великодушие тобой да овладеет!

Сим жалким зрелищем смущен смертельно я:

О небо, утоли тоску и скорбь ея,

Скончай печальны дни, в которы мы терпели,

И сделай, чтоб сердца в любви без слез кипели!

Разрушь монархова наперсника незнанье!

Дней тридцать лишь твое внимаю я стенанье

И зрю, что мучишься на троне завсегда.

Какая предстоит Димитрию беда?

Блаженству твоему какая грусть мешает?

Или уже тебя престол не утешает?

Хоть был несчастлив ты, но век твой ныне нов.

То небо отдало, что отнял Годунов.

Не мог тебе злодей во гроб дверей отперти,

Судьбиною ты взят из челюстей злой смерти,

А истина на трон отцев тебя взвела.

Какие ж горести судьба тебе дала?

Зла фурия во мне смятенно сердце гложет,

Злодейская душа спокойна быть не может.

Ты много варварства и зверства сотворил,

Ты мучишь подданных, Россию разорил,

Тирански плаваешь во действиях бесчинных,

Ссылаешь и казнишь людей ни в чем не винных,

Против отечества неутолим твой жар,

Прекрасный стал сей град темницею бояр.

Отечества сыны все счастьем одинаки,

И здравие твое брегут одни поляки.

Восточной церкви здесь закон совсем падет,

Под иго папское царь русский нас ведет

И, ежели ко злу влечет тебя природа,

Преодолей ее и будь отец народа!

В законе Климент мя присягой обязал,

А польский мне народ услуги показал.

Так милости моей Россия не причастна,

Коль папской святости не хочет быть подвластна.

Мне мнится, человек — себе подобным брат,

И лжеучители рассеяли разврат,

Дабы лжесвятости их черни возвещались,

И ко прибытку им их басни освещались.

Нам наши пастыри того не говорят

И, с ними развратись, судьбу благодарят.

Сложила Англия, Голландия то бремя,

И пол-Германии. Наступит скоро время,

Что и Европа вся откинет прежний страх

И с трона свержется прегордый сей монах,

Который толь себя от смертных отличает

И чернь которого, как бога, величает.

Толь дерзостно, Пармен, о нем не говори.

Сие светило чтут и князи и цари!

Не все к нему, не все усердным сердцем тают,

Но многие его притворно почитают,

И виден только в нем вселенский патриярх,

Не мира судия, не бог и не монарх.

А папа вить не всех людей скотами числит,

Разумный человек о боге здраво мыслит.

Во умствовании не трать напрасно слов.

Коль в небе хочешь быть, не буди философ!

Премудрость пагубна, хотя она и льстивна.

Премудрость вышнему быть может ли противна?

Исполнен ею, он вселенну созидал

И мертву веществу живот и разум дал.

На что ни взглянем мы, его премудрость видим.

Или, что в боге чтим, в себе возненавидим?

Премудрость божия непостижима нам.

Так Климент оныя не постигает сам.

К понятию ея ума пределы тесны,

Но действа божества в творении известны.

И если изострим нам данные умы,

Что папа ведает, узнаем то и мы.

За дерзость будешь там ты мучиться вовеки,

Где жажда, глад, тоска и огненные реки,

Где скорбь душевная и неисцельных ран.

Димитрий будет там, когда он стал тиран.

Я ведаю, что я нежалостный зла зритель

И всех на свете сем бесстудных дел творитель.

Так должно от таких дел страшных убегать.

Нет сил и не могу себя превозмогать.

Затьмится росска честь и действия геройски,

Почтут отцем отцев мои все папу войски,

Оружием ему я церковь покорю.

Коль хочет царь того, удобно то царю.

Во треволненное вдаешься, царь, ты море,

А, тщася учредить Москве и россам горе,

Готовишь ты себе несчастливый конец;

Колеблется твой трон, с главы падет венец.

Российский я народ с престола презираю

И власть тиранскую неволей простираю.

Возможно ли отцем мне быти в той стране,

Котора, мя гоня, всего противней мне?

Здесь царствуя, я тем себя увеселяю,

Что россам ссылку, казнь и смерть определяю.

Сыны отечества — поляки будут здесь;

Отдам под иго им народ российский весь.

Тогда почувствую, последуя успеху,

Я сан величества и царскую утеху,

Когда притом и то я в добычь получу,

Что я давно уже иметь себе хочу.

А ежели сие, мой друг, не совершится,

Димитрий множества спокойствия лишится.

Грызеньем совести я много мук терплю,

Но мука мне и то, что Ксению люблю.

У Ксении жених, а у тебя супруга...

Я чту тебя, Пармен, как верного мне друга.

Так я не кроюся. Могу прервати брак,

И тайный яд мою жену пошлет во мрак.

Объемлет трепет...

Ты пугаешься напрасно.

О действии таком помыслити ужасно.

Я к ужасу привык, злодейством разъярен,

Наполнен варварством и кровью обагрен.

Супруга пред тобой нимало не виновна.

Перед царем должна быть истина бессловна;

Не истина — царь, — я; закон — монарша власть,

А предписание закона — царска страсть.

Невольник тот монарх, кто презрит те забавы,

В которых вольности препятствуют уставы,

И если б был таков порфироносца век,

Так был тогда б и царь подвластный человек,

И суетно бы он для подданных трудился,

Когда б, как подданный, он истиной судился.

Потчусь от варварства супругу обрегать.

В геенну ты себя стараешься ввергать.

О Климент! Если я в небесном буду граде,

Кому ж мучение готовится во аде?!

Великий государь, смущается народ,

И все волнуются, как бурей токи вод.

Иной отважился и ясно то вещает,

Что он против царя и скиптра ощущает.

Какой на площади плетется ими вред?

Я скоро прекрачу сей мерзкой черни бред.

Не смею, государь, то точно повторяти.

Вещай! А россов я умею усмиряти.

Что ты не царский сын, которым ты явлен,

Что он во Угличе неложно умерщвлен.

Отрепьевым тебя в народе именуют,

Твою историю вот тако знаменуют:

Что ты из общества монашеска ушел

И в Польше ты себе убежище нашел

И тамо обманул и тестя и невесту,

Дошел обманами: к престола царска месту;

Что днесь колеблется поляками сей трон

И церкви западной ты вводиши закон;

Что ты безбожия и наглостей рачитель,

Москвы, России враг и подданных мучитель.

Надеждну стражу мне поляками умножь

И духа яростью еще не востревожь!

Внимать извергов сих не станет, больше мочи.

Представь мне Шуйского и с дочерью пред очи!

Когда тебя судьба на трон такой взвела,

Не род, но царские потребны нам дела.

Когда б не царствовал в России ты злонравно,

Димитрий ты иль нет, сие народу равно.

Мятеж — от Шуйского. В лице его то зрю.

Когда во друга я врага не претворю,

В сей день пожрет его, пожрет земли утроба,

Отверзу и ему и Ксении дверь гроба.

Остановляется моя сей речью кровь.

Неслыханную к ней имеешь ты любовь.

Любовь геройская во мщение преходит,

Когда взаимственной утехи не находит,

И ежели княжна пренебрежет сей страх,

Цветущу розу я преобращу во прах.

Когда противится монаршей нежной страсти,

Противится она законной царской власти.

Мне дерзкой площади известен наглый шум

И основание ея коварных дум.

Сие московские вельможи утверждают

И благоденствие престола повреждают.

Неважен черви шум, то только звук пустой;

Их лай разносит ветр, исчезнет он...

Постой!

Мне тайны твоея нельзя проникнуть боле.

Всё ясно: на моем быть хочешь ты престоле.

Чтоб я монархом был преславной сей стране,

Не всходят и на ум такие мысли мне.

Ты — наш монарх и сын монарха Иоанна,

В соборной церкви нам глава твоя венчанна.

Тираном был у нас злонравный Годунов,

Ты грозен, праведен, отец твой был таков.

Роптанье на тебя злочестные сугубят:

Тати, пияницы, а прочие все любят.

По нужде днесь ты лют, но будешь милосерд.

Великий государь, в Москве престол твой тверд.

Безумцем ты меня, лаская мне, не числи:

Со взором, с речью сей твои не сходны мысли.

Будь истинный мне друг, то дружество храня.

Я — твой послушный раб.

Пармен, оставь меня!

Что ты передо мной в речах не лицемерен,

В том быти я хочу действительно уверен.

Мой рок любовию всю кровь мою зажег,

Так дай ты Ксению мне дружества в залог.

Меня?

Супругу ты имеешь.

Законом та римлянка;

Благочестивая потребна россиянка.

Я сердцем со другим давно сопряжена.

Так ты не хочешь быть монархова жена?

Не отвратит меня сияние короны,

Ниже всея земли и скипетры и троны

От нынешней моей к любовнику любви,

И не погаснет жар, горящий во крови,

Которым полон ум, которым чувство тает,

И вечно в сердце сем Георгий обитает.

Но смерть тебя и с ним удобна нискосить,

И жар с обеих стран любовный погасить.

Тогда навеки мы друг друга позабудем,

А прежде никогда неверны мы не будем.

Никак забыла ты, кому даешь ответ?

Страшишься ль смерти ты, мучений, казней?

Нет!

Так ты готовься к ним в отважности без страха,

Не будет твоего на свете сем и праха.

О небо! Истиной ко мщению бегу,

Тужа, что, жизнь отняв, терзати не могу.

Подвигнул бы теперь ад, море я и сушу

И вечно бы терзал я Ксениину душу.

Не буди, государь, так ею прогневлен,

Такой ея упор от младости явлен.

Коль толь очам твоим ея прекрасно тело,

Вручи родителю ея сие ты дело.

Я мысли дочери, конечно, пременю.

Я честность верности до гроба сохраню.

Или ты должности родительской не внемлешь,

Что мя соделати неверной предприемлешь?

Всё тщетно, как бы ты меня ни увещал.

Исполню то, что я исполнить обещал,

И образумится несмысленная дева.

Пожди и умеряй жар праведного гнева.

Увещевай ее, колико льзя тебе.

Не вображай меня супругою себе.

Возникни, истина, к народной обороне!

Недолго, враг Москвы, пребудеши в короне.

Но ты ему теперь иное говорил.

Не мни, чтоб истину злодею я открыл:

Твоя несмысленность и неискусна младость

Посеяли в тебе одну любови сладость.

Стремишься к роскоши прямым путем идти;

Притворностью к ней путь стремися ты найти!

Когда имеем мы с тираном сильным дело,

Противоречити ему не можем смело.

Обман усилился на трон его венчать;

Так истина должна до времени молчать,

Доколь низвержется сие с России бремя.

О боже! Дай Москве и нам покойно время!

Тиран отъемлет жизнь мою, меня разя.

Обманывай его, притворствуй сколько льзя,

Надежду подавай, в нем сердце распаляя

И варварство его любовью утоляя,

Во воздыхание преобращая гнев.

Любви покорствует змея, и тигр, и лев,

И звери дикие свирепство оставляют,

Как нежной роскоши приветствия являют.

Сей варвар аспида и василиска зляй.

Отчаянную мысль, как можешь, удаляй,

Которою свой дух толико ужасаешь,

И помни, что отца, любовника спасаешь,

А к ним приобщено отечество твое:

Москва, Россия вся...

Мне вестно всё сие;

Но исполнение сего весьма мне трудно.

Избавь Россию мной, о небо правосудно!

Язык мой должен я притворству покорить,

Иное чувствовать, иное говорить

И быти мерзостным лукавцам я подобен.

Вот поступь, если царь неправеден и злобен.

Блажен на свете тот порфироносный муж,

Который не теснит свободы наших душ,

Кто пользой общества себя превозвышает

И снисхождением сан царский украшает,

Даруя подданным благополучны дни,

Страшатся коего злодеи лишь одни.

О ты, печальный Кремль, стал ныне ты свидетель,

Что днесь низверженна с престола добродетель.

Томящаясь Москва в унынии дрожит,

Блаженство в горести из стен ея бежит.

Дни светлы кажутся густой темняе нощи,

Прекрасны вкруг Москвы покрыты мраком рощи.

Когда торжественный шумит во граде звон,

Нам мнится, что твердит он града общий стон

И церкви нашея паденье возвещает,

Которое она от папы ощущает.

О боже! Ужас сей от россов отведи!

Уже разносится молва на площади,

Что Климент обещал на небеси награду

Мятежникам, врагам отеческому граду

И что им все грехи прощает наперед.

Постраждет так Москва, как страждет Новый свет.

Там кровью землю всю паписты обагрили,

Побили жителей, оставших разорили,

Средь их отечества стремясь невинных жечь,

В руке имея крест, в другой кровавый меч.

Что с ними делалось в незапной их судьбине,

От папы будет то тебе, Россия, ныне.

Все силы пагубны — Димитрий, Климент, ад —

Из сердца моего тебя не истребят.

О небо, удали свирепство папской власти,

А с ним и Ксении несносные напасти,

Дабы свою главу Россия подняла,

А я б супругою любовнику была!

Дай нам увидети монарха на престоле,

Подвластна истине, не беззаконной воле!

Увяла правда вся, тирану весь закон —

Едино только то, чего желает он,

А праведных царей для их бессмертной славы

На счастье подданных основаны уставы.

Наместник божества быть должен государь.

Рази, губи меня, немилосердый царь!

Из тартара тебя Мегера возметала,

Кавказ тебя родил, Иркания питала.

Извержет еретик толпой своих рабов

Тела святых мужей, ругаясь, из гробов.

В России имена их вечно сокрушатся,

И домы божий в Москве опустошатся.

Народ, сорви венец с главы творца злых мук!

Спеши, исторгни скиптр из варваровых рук,

Избавь от ярости себя непобедимой

И мужа украси достойна диадимой!

Внемли и ты, и ты, Георгий, то внемли!

Вы — ползающа тварь и черви на земли.

Внимайте рабственно монарше повеленье

Иль, паче, святости небес благоволенье:

Не для тебя сия девица рождена.

Она моею быть супругой суждена,

И если в бедствие не хочешь ты впускаться,

Престань прекрасною княжною сей ласкаться.

Не спорю, государь, безмолвствую.

И я.

И взавтре будеши навеки ты моя.

Из мысли то гоня, что было толь утешно,

Нельзя готовиться ко браку толь поспешно.

Я знаю, государь, сильна монарша власть,

Но не бессильнее ея любовна страсть.

Не можно вдруг себя от страсти сей избавить,

Ниже любовника без горести оставить.

Дай несколько ты дней сей страсти волновать

И мне Георгия привыкнуть забывать!

Дай прежню исцелить глубоку в сердце рану.

Что в том, когда на брак отчаянна предстану?

Лишь только к олтарю я очи возведу,

Лишуся живота и мертвая паду.

Отвергни наглое во страсти волнованье,

Иль кончится его на свете пребыванье!

Исчезни, мелкая царю на жертву тварь!

Он — прах земной, а я — венчанный россов царь.

Довольно я терпел...

Молчи!

Сие презренье

Несносно мне.

Мой князь!

Монархово смиренье

Преобращается во справедливый гнев.

Разверзся на тебя голодной смерти зев.

Вступите, стражи!

Я готов на разны муки,

Коль отдан я судьбой во варварские руки.

Насыться, тать венца, убийца и тиран,

Моею кровию и кровию граждан,

Восшед на высоту из преисподня дола,

Доколь не будеши низвержен со престола.

В темницу!

Варварствуй, терзай меня, терзай,

На все злочестия, свирепствуя, дерзай!

Ты благо каждого, мучитель, ненавидишь!

О боже! Ты его дела ужасны видишь,

Тебе известно то, каков народу он,

Всечасно от него ты слышишь бедных стон.

Проникни, каковы сии мне злы минуты,

Взгляни со небеси на горести толь люты,

Взгляни на трепет мой, взгляни на токи глаз,

Услышь моление, услышь мой томный глас,

Пошли мучителю достойную награду

И дай несчастнейшей хоть малую отраду!

Я скоро в горести тебе отраду дам.

Узнаете меня, явлю то ясно вам:

Георгий будет весь растерзан пред тобою,

А ты жди жалости подобной над тобою.

Почтенней на торгу с Георгием умреть,

Как со Димитрием себя на троне зреть.

Исполнится в сей день сие твое желанье,

И окончается к Георгию пыланье

В отмщенье скипетра, державы и венца.

Со нетерпением я жду себе конца.

Ты пола не щадишь, ни рода здесь, ни чина,

Однако знай и ты: близка твоя кончина,

Здесь долго царствовать тебе надежды нет,

Тобой пролита кровь на небо вопиет,

Ты не был жалостью ни на минуту тронут,

Бояря, весь народ и стены града стонут.

Не страшны казни мне, угрозы все вотще.

Сражай меня, тиран! Чего ты ждешь еще?!

За дерзости свои достойны вы сраженья.

Превсходят дерзости все силы вображенья.

Во удивление придет, то внемля, свет.

Мой так отеческий приемлешь ты совет?!

В отчаянии мне...

В толико наглом деле

Беги от глаз моих, исчезни ты отселе!

Доколе не взойдет на горизонт луна,

Тебе престанет быть преслушницей она.

Смягчися, извини девическую младость!

Смягчает мя любви желаемая сладость.

Как я ее люблю, хоть я о ней стонал,

Я то до сих минут еще не прямо знал.

Любовью чувствие мое не утешалось,

И сердце славою единой украшалось.

Подвластен нежности простонародный дух,

И сей увеселял меня единый слух,

Что мой божественный венец ко страху блещет,

Москва во ужасе, Россия вся трепещет,

Дворяня знатные у ног моих лежат,

Вельможи предо мной, как пленники, дрожат.

Должна ли нежности порфира быть причастна?!

О гордая душа! И ты любви подвластна.

Скажи ты дочери, чтоб пала предо мной

И, мне желая быть покорною женой,

Взяла бы перстень сей в залог моей приязни,

Или б готовилась на место лютой казни.

Преслушная тебе — преслушна небесам.

И утверждаю я твое решенье сам.

Мы должны покорять желания и страсти

Закону божию и государской власти.

Сугубится так шум, как буря восстает,

Когда от северной страны борей ревет.

Прервется тишины народныя граница.

Георгиева смерть, оковы и темница

И что жестокости всегда на троне те ж,

Приводят город весь во ярость и мятеж.

Каков твой сан, тебе опасности толики,

И бедства предстоят Димитрию велики.

Не восхотел ты здесь покойно обладать

И ярости своей не тщился обуздать.

Коль был бы подданным ты счастьем и отрадой,

Народ бы твоего престола был оградой.

Подпора трона — я и площадь умягчу

И верность подданных монарху возврачу.

Надейся, государь, на Шуйского ты твердо.

Еще ли сердце днесь во мне немилосердо,

Что я Георгию и площади терплю

И новой кровию я града не кроплю!

Зияет тигр, а я зияющего глажу.

Пойди, уйми народ, а ты умножи стражу!

Нетвердо на главе моей лежит венец,

И близок моего величия конец.

Повсеминутно жду незапныя премены.

О устрашающи меня Кремлевы стены!

Мне мнится, что всяк час вещаете вы мне:

«Злодей, ты — враг, ты — враг и нам и всей стране!»

Гласят гражданя: «Мы тобою разоренны!»

А храмы вопиют: «Мы кровью обагренны!»

Уныли вкруг Москвы прекрасные места,

И ад из пропастей разверз на мя уста.

Во преисподнюю зрю мрачные степени

И вижу в тартаре мучительские тени.

Уже в геенне я и в пламени горю.

Воззрю на небеса: селенье райско зрю,

Там добрые цари природы всей красою,

И ангели кропят их райскою росою.

А мне, отчаянну, на что надежда днесь?!

Ввек буду мучиться, как мучуся я здесь.

Не венценосец я в великолепном граде,

Но беззаконник злой, терзаемый во аде.

Я гибну, множество народа погубя.

Беги, тиран, беги!.. Кого бежать?.. Себя?

Не вижу никого другого пред собою.

Беги!.. Куда бежать?.. Твой ад везде с тобою.

Убийца здесь; беги!.. Но я убийца сей.

Страшуся сам себя и тени я моей.

Отмщу!.. Кому?.. Себе? .. Себя ль возненавижу?

Люблю себя... Люблю... За что?.. Того не вижу.

Всё вопит на меня: грабеж, неправый суд,

Все страшные дела, все купно вопиют.

Живу к несчастию, умру ко счастью ближних.

Завидна участь мне людей и самых нижних.

И нищий в бедности спокоен иногда,

А я здесь царствую и мучуся всегда.

Терпи и погибай, восшед на трон обманом,

Гони и будь гоним, живи, умри тираном!

Я мысли мрачные злодею просветил

И новы ярости сколь можно укротил.

Георгия от уз тиран освобождает,

Довод мой гнев его по нужде побеждает.

Наперсником его я был бы верен ввек,

Коль добродетельный он был бы человек,

Но сын отечества, член росского народа...

Димитрия на трон взвела его порода.

Когда владети нет достоинства его,

Во случае таком порода ничего.

Пускай Отрепьев он, но и среди обмана,

Коль он достойный царь, достоин царска сана.

Но пользует ли нам высокий сан един?

Пускай Димитрий сей монарха росска сын,

Да если качества в нем оного не видим,

Так мы монаршу кровь достойно ненавидим,

Не находя в себе к отцу любови чад.

Коль нет от скипетра во обществе отрад,

Когда невинные в отчаянии стонут,

Вдовы и сироты во горьком плаче тонут;

Коль, вместо истины, вокруг престола лесть,

Когда в опасности именье, жизнь и честь,

Коль истину сребром и златом покупают,

Не с просьбой ко суду — с дарами приступают,

Коль добродетели отличной чести нет,

Грабитель и злодей без трепета живет

И человечество во всех делах теснится, —

Монарху слава вся мечтается и снится.

Пустая похвала возникнет и падет, —

Без пользы общества на троне славы нет.

Царю и обществу я всяких благ желаю.

А я на небеса молитвы воссылаю.

Спасай отечество, Георгия, себя

И деву страждущу, рожденну от тебя!

Лукавствуй ты иль нет, Димитрий мной увянет,

Низвержется, падет, падет и не восстанет.

Когда умрети рок велит, умреть хощу,

Но на Димитрия весь город возмущу.

Спасу престольный град, отечество избавлю,

Умру, но имени бессмертие оставлю.

Почтен герой, врага который победит,

Но кто отечество от ига свободит,

И победителя почтенней многократно.

За общество умреть и хвально и приятно.

Враг общества еще вам хочет говорить,

С собой желая вас тирански примирить.

Но предложение его хотя и гнусно,

Старайтесь поступать вы скромно и искусно.

Такой же вам совет и прежде я давал,

Но вы испортили, что я ни основал.

Кто силе уступать при нужде не умеет,

В развратном мире жить понятья не имеет.

Оставь содеянну мне, князь, вину сию!

Презрительны слова тронули честь мою,

Они смятенный весь мои дух восколебали,

Предосторожности все разом погибали.

Я ввек не ожидал с рожденья моего

Услышати таких речей ни от кого,

Неожидаемо нахальство ум расшибло,

Вся память отошла, терпение погибло,

И если б брак его с ней меньше мне грозил,

Я б меч тогда во грудь тиранову вонзил.

А днесь колико он бессовестен, безбожен,

Толь буду терпелив пред ним и осторожен.

Для ней одной, для ней ругательство стерплю;

Довольно ли тебя я, Ксения, люблю?!

А я, Георгия зря к смерти осужденна,

Могла ль терпением быть хитро побежденна?!

На что мне жизнь и свет в такой уже судьбе?

О мой любезный князь! Душа моя в тебе,

Тобой живу, дышу, тобою украшаюсь,

Тобой блаженствую, тобою утешаюсь.

Не стану при тебе и в бедности тужить:

В убогой хижине с тобой готова жить.

Ни казнью мне тиран и никакой судьбою

Не разлучит меня, возлюбленный, с тобою.

Но скройте во сердцах взаимный свой сей жар.

Ах, если поразит такой меня удар,

Что он насилие употребит ко браку!

Такое торжество Георгиеву зраку

Свирепей муки той, какая в аде есть.

И сердце каменно того не может снесть!

Трепещет грудь моя, душа моя разится,

Когда мне только то в уме вообразится.

Откинь сей страх, того не будет никогда,

Сей брак не торжества, но смерти мне чреда.

И если я с тобой не буду сопряженна,

С тобою буду я во гробе положенна.

Пускай истлеет наш в пещере купно прах,

Не брак, но смерть моя — тебе единый страх!

Дай мне, любезная, единому умрети,

И смерти твоея не возмогу я зрети.

Живи и в черную одежду облекись,

Живи и ангелом прекрасным нарекись!

Еще духовные духовну власть имеют,

Еще Игнатию противостати смеют

И бодрствуют еще противу ересей,

Которы, папствуя, нам сеет пастырь сей.

В печали, в горести надейтеся на бога;

Всесилен он, премудр, его щедрота многа,

И следуйте во всем совету моему.

Во всем последуем приказу твоему.

Пройдите вы скоряй, пройдите, дни плачевны!

Пройдите, времена, которы столько гневны!

Скрывайся в сердце ты, горячая любовь,

Престань воспламенять мою кипящу кровь

И нежным перестань ея прельщаться взглядом,

Дабы не стал тебе взгляд сей смертельным ядом!

Умолкни, страсть моя, и нужде покорись,

Жар, пламень мой, во хлад и в стужу претворись!

Скрывайтесь, нежности, колико станет мочи!

Взирайте на него без нежности вы, очи, —

Не прежние текут минуты сладких дней, —

И соглашайтеся с притворностью моей!

Не вображайтеся, те радостны минуты,

Которы милы толь, колико ныне люты,

Как будто не было приятства мне сего!

Не трогайте теперь вы сердца моего

И верностью к нему не востревожьте мысли!

О небо, ты мое вздыхание исчисли!

И капли изочти моих горчайших слез!

Смягчи мою судьбу, царь солнца и небес,

И обнови мое сладчайше упованье

Или пересеки на свете пребыванье!

Не истребительна ничем любовь сия.

Княжна! Я — вечно твой, и вечно ты — моя,

Как мы ни мучимся несчастною судьбою.

Готова Ксения на смерть идти с тобою

И, больше жизни всей любезного любя,

На все мучения готова для тебя.

Сей град, колико он стал ныне ни развратен,

Тобой еще мне мил и так, как рай, приятен.

Мне мнится, все тобой наполнены места;

Коль нет тебя, Москва мне кажется пуста.

Те милы улицы и те во град дороги,

Твои касалися которым чаще ноги,

Те села близкие, где я с тобой жила,

И рощи, где с тобой хотя я раз была,

Те чистые луга, по коим мы гуляли

И вод журчанием свой слух увеселяли.

Мне стены градские и башни, город весь

И протекающи меж гор потоки здесь,

Когда в приятную они погоду плещут,

И солнечны лучи, когда в день красный блещут,

И нощи темнота во самом крепком сне

Любезну Ксению изображают мне.

Не вижу при тебе душе малейшей смуты,

И полны нежностью все тропки, все минуты.

До издыхания я в области твоей.

Подобно так и ты, любезный, мной владей.

Покорствуете ли предписанной судьбине?

Всё ясно рассмотрев, покорны оба ныне.

Во мзду сей жертвы мне, я всё прощаю вам,

Но впредь не то явлю толь наглым я рабам.

О правосудия плоды, вы мщенью вкусны,

Как женской слабости вы кажетеся гнусны!

Быть пользою чему подлейша может тварь,

А мучить весь народ единый может царь,

Благополучия се в мире совершенство!

Но всенародное устроити блаженство

Удобно в свете сем ему же одному.

Ласкательно и то величью твоему.

Блаженство завсегда весьма народу вредно:

Богат быть должен царь, а государство бедно.

Ликуй монарх, и всё под ним подданство стонь!

Всегда способнее к труду нежирный конь,

Смиряемый бичем и частою ездою

И управляемый крепчайшею уздою.

Способствует трудам усердье и закон.

Самодержавию к чему потребен он?

Узаконения монарши — царска воля.

Самодержавие — России лучша доля.

Мне думается, где самодержавства нет,

Что любочестие, теснимо, там падет;

Вельможи гордостью на подчиненных дуют,

А подчиненные на гордых негодуют.

Не сын отечества — отечества злодей,

На троне ищущий из подданных судей.

Правленья таковы совсем России новы,

Коль нет монарха в ней, власть — тяжкие оковы.

Несчастна та страна, где множество вельмож:

Молчит там истина, владычествует ложь.

Благополучна нам монаршеска держава,

Когда не бременна народу царска слава.

И если властвовать ты будешь так Москвой,

Благословен твой трои и век России твой.

Я слышу таковы нередко женски басни.

Сияй Москва или хотя навек угасни,

Пускай живут мои народы в ней стеня,

Не для народов — я, народы — для меня,

А ты мя к милости на то увещеваешь,

Что Ксению еще имети уповаешь.

Но досаждаю ли предлогом сим царю,

Когда я истину и в страсти говорю?

Я знаю то, что я во всем царю подвластен.

Но жар моей любви короне непричастен.

Мое ль то, что закон естественный дает?

У вас имения и собственности нет.

Ты — князь, князь Галицкий и отрасль Константина,

Однако предо мной ты тень и паутина:

Всё божье и мое.

Себе я свой ли сам?

И ты принадлежишь царю и небесам!

А будучи моим, своим себя не числи.

Моя ль но мне душа, кровь, сердце, ум и мысли?

То всё не для тебя. В тебе сотворено,

Но богу то и мне совсем покорено.

Но бог свободу дал своей последней твари,

Так могут ли то взять законно государи?

Властительны они законы переменить,

Но может ли их власть неправду извинить?

Не приключайте вы душе моей тревоги.

Пойди под стражу ты в назначенны чертоги,

Моя любезная, прекрасная княжна,

А взавтре будеши Димитрию жена.

Ты плачешь?

Я тебе стараюсь быть подвластна,

Колико я, увы, Георгием ни страстна.

Неожидаемой покорствуя судьбе,

Преодолей себя, колико льзя тебе!

Ты худо следуешь, Георгий, повеленью.

Смущаешься?

Стремлюсь любви ко одоленью.

Бледнеешь?

Нет!.. Креплюсь... Колико станет сил...

Ты знаешь, государь, что Ксении я мил,

И без смятения нельзя ее оставить.

Но сердце наглое старайся ты исправить,

А беспрепятственно волнуй лишь тамо, страсть,

Где выше смертных сан и полномочна, власть.

Цари и цесари колико ни преславны,

Но в нежности любви и раб и цесарь равны.

Людей боготворит едина только лесть;

Несходны должности — и различная честь,

Определенная достоинству награда.

Царь — подданных отец, а подданные — чада.

Мы все рождаемся и краткий век живем:

Вельможа, царь и раб, и все потом умрем.

Пещера малая, скрывающая сира,

И победителя равно сокроет мира.

Оставим хижину, отшед из света вон,

Оставит и монарх великолепный трон.

Во всех нас действует равенственно природа:

И в обладателе подвластного народа,

Как и в родившемся незапностью рабе,

И все подвержены естественной борьбе.

Премены чувствуешь ты в царском сердце гневном,

Их чувствую и я во сердце, днесь плачевном.

Услыши, боже мой, молитву ты мою,

Зри слезы, кои днесь перед тобою лью,

Простри от горних стран божественную руку

И злую отврати со Ксенией разлуку!

В тебе спасение, в тебе я льщусь найти,

Не дай несчастному в отчаянье прийти!

По увещании родительском и многом,

Терзайся, рвись, рыдай и сетуй перед богом,

А мне приятно то, когда страдаешь ты,

Зря в области моей любезны красоты.

Не чтя бессмертного и смертных ненавидя,

Довольствуйся, тиран, мое мученье видя.

Тревожа весь мой ум и грудь мою разя,

Гордися и губи людей, доколе льзя!

Ах, если я лишусь красот, которы милы!

И вображение того отъемлет силы,

Мертвеют чувства все, темнеет солнца луч,

И небо кажется покрыто мраком туч,

А воздух над Москвой наполнен мутным адом.

Увижу ль, солнце, я тебя над здешным градом

Народу счастливу светяще в высоте,

Лучи пускающе во прежней красоте?

Восплещут ли опять, играя, здешны воды?

Ко обитателям придут ли дни свободы,

И возвратятся ли те радостны часы,

В которы зрел без слез я Ксении красы?

Избавится ль сей град бесстудия и срамов,

И возблистают ли верхи златые храмов?

Затворит ли, увы, свой алчный злоба рот?

Возвеселятся ли дворяня и народ,

Возрадуются ли московские девицы,

И воссияют ли прекрасные их лицы?

Престанет ли багрить дворец и храмы кровь?

Возникни здесь покой, возликовствуй любовь

И буди счастливых сердец увеселеньем!

А ты, Москва, а ты будь райским нам селеньем!

Когда готовятся утехи нежны нам,

Одолевай себя, любезный вид очам,

И сердце умягчи, ярящеся вседневно,

Произведенное на троне быти гневно.

Когда ты будеши супругою моей,

Прибегнут подданны ко милости твоей.

Мной должно множество народа помирати,

Тщись миловать сирот, вдов слезы отирати

И строгости мои умеривай, как друг.

Будь жалостна жена, когда жесток супруг.

А если строгостей моих и не умеришь,

Но милостью своей ты подданных уверишь,

Что есть еще к кому в страданья прибегать,

Хотя ты страждущим не в силах помогать.

Пусть мучится народ, как мучился он прежде,

Но каждый, живучи в обманчивой надежде,

Рожденный иго несть, как подлый человек,

В надежде будет жить и мучиться вовек,

Прямыя помощи не видя ниоткуду

И тако говоря: «Я взавтре счастлив буду!»,

Довольствуется тем, но взавтре то придет,

И новые ему напасти приведет.

Но пусть подвластный мне всегда народ болеет,

Димитрий ни о ком из них не сожалеет.

Для собственности всяк живет на свете сем,

Всё в мире пагубно и развращенно в нем.

Хочу тираном быть. Все хвалят добродетель,

На свете коей нет, чему есть мир свидетель.

Не устрашает ад, колико ни грозит.

Так праведно людей Димитрий здесь разит.

Достойно, государь, злодеев истребляти,

Однако должно ли невинных погубляти?

Не беззаконию ль определенна месть?

Достойны мщенья все, колико смертных есть.

Когда такими всех Димитрий примечает,

Себя ль единого он только исключает,?

Когда бы менее самолюбив я был,

Давно б Димитрия Димитрий погубил,

И если б было льзя с собою разделиться,

Я стал бы мукою своею веселиться,

Готовый сам себе в мученьи сострадать

И на отчаянье отчаян соглядать.

Изрядный брак теперь супруге обещаешь

И преизрядное спокойство предвещаешь!

Супружницу ль такой супружиик пощадит,

Который и себя по нужде не вредит?

Когда боишься ты жестокости и казни,

Вседушно ты ищи супруговой приязни,

Ставь мужа своего превыше естества,

Покорствуй, почитай в нем образ божества!

Великолепен царь, почтен монарх и славен,

Но быть любовнице любовник должен равен.

Хотя и узница с царем сопряжена,

Она рабыня ли иль царская жена?

Ищи в супружество девицы равночестной.

Ищу в супружество девицы я прелестной,

Порода красоты лицу не придает:

В селе и в городе цветок

А став супругой мне, судьбой определенной,

Послушна буди, дщерь монарха всей вселенной,

И, мне покорствуя, любви моей ищи...

А ежели не так, страшись и трепещи!

Георгий о женах не тако рассуждает.

Георгий рабствует, Димитрий обладает.

Во граде радостной нет вести никакой:

Как сядет солнце, с ним исчезнет твой покой.

Ужасен вечер сей, жди с трепетом ты ночи,

Не будут солнца зреть твои с престола очи.

Игнатий-патриарх во ересях дрожал,

И се, лукавый муж из града убежал.

Бояря вечер сей к измене простирают,

Духовные отцем другого избирают,

Ожесточается дворянство и народ.

Брегися, государь, жестоких ты погод!

В тебе твоя одном осталась оборона:

Валится со главы уже твоей корона.

И всех бояр она с собою повалит.

Ждет стража, что творить Димитрий повелит.

Представь Пармена мне и храбро стражей прави,

А в страшной сей ночи свой сон совсем остави!

Вот верности, княжна, князей твоих плоды!

О небо, отврати от сих князей беды!

Когда, о царь, народ перед тобой злочинен,

Родитель ли мой в том и князь Георгий винен?

Я знаю их давно... А ты отсель пойди!

Какой приказ я дам, ты то распоряди!

Сия мне страшна ночь добра не предвещает,

И страхи все моя грудь ныне ощущает.

Дрожу... престол падет, преходит жизнь моя...

Куда, отчаянный, к кому прибегну я?!

Встают пропив меня и бог и человеки,

Разверсты пропасти, пылают адски реки.

Уж я во узника почти преображен:

И небо, и земля, и ад вооружен.

Дух смутный демоны терзают неотступно,

Мой подданный народ гнушается мной купно,

Весь град колеблется, от варварства стеня,

И отвращается всевышний от меня.

Я — враг природы всей, отечества предатель,

И сам создатель мой — мой ныне неприятель.

В жестокосердии не буди тако тверд:

Колико грешен ты, бог столько милосерд.

Во милосердии бог столько изобилен,

Колико я хранить устав его бессилен.

Во добродетели одной его устав.

Но добродетели противится мой нрав,

И сердцу моему к ней вижу путь я трудный,

Где скроюсь от тебя, о боже правосудный?!

Убежища мне нет во горести моей.

Ад, небо и земля — всё в области твоей,

И ждет меня мое мученье бесконечно.

Преобрати живот в небытие мне вечно,

Бери и огнь и гром, кинь молнию, губи

И дух из существа навеки истреби!

Едино днесь меня, едино услаждает.

Конечно, истина твой разум побеждает?

Что тут написано, исполни всё сие!

Ко нову варварству стремление твое!

Бояря, пастыри, все б были умерщвленны!

Коль должно быть сему, труды мои явленны.

Представь Георгия и Ксению с отцем

Под, стражей пред моим монаршеским лицем!

Блаженная душа идет в объятье бога,

А мне показана с престола в ад дорога.

Сия последня ночь — ночь вечна будет мне;

Увижу наяву что страшно и во сне.

Скончает неба мрак народные напасти,

Отнимет у меня и жизнь и силу власти.

Багряная заря спешит на небеса,

И солнце, утомясь, нисходит за леса,

Дабы свежай себя природе возвратило...

Помедли в небеси, горящее светило!

Во учрежденный час ты спустишься всегда,

А мне уже тебя не зрети никогда.

Я ведаю то всё, кем бунты учрежденны,

А вы пред окнами умрети осужденны.

Великий государь!..

Не трати больше слов!

Лишенный Ксении, умрети я готов,

Уж больше мне нельзя ничем на свете льститься.

Дай с дочерию мне впоследние проститься.

Для ней единыя мне смертный час — боязнь.

Я сам того хочу — умножить вашу казнь.

Умрем без робости, себя преодолеем,

Покажем городу, что мужество имеем!

Умрем!

Умрем, когда определенный рок

По власти вышнего толико нам жесток!

Пришли уже часы неизреченной муки.

Се с вами день моей, день вечный разлуки!

Превыше сил моих минуты мне сии.

О небо, укрепи ты немощи мои!

Сим образом монарх на трон тебя венчает

Сим образом мою к тебе любовь кончает.

Страдай ты, Ксения, страдай, страдай теперь!

Любезная княжна!

Возлюбленная дщерь!

Лишаюся тебя.

Навек тебя я трачу.

Стеню без помощи и без надежды плачу.

С младенческих ты лет утехой мне была,

Во добродетели и в красоте цвела,

Своею красотой беседы украшала,

А добродетелью пол женский возвышала,

К веселью моему и радостям росла,

Ему сладчайшую надежду принесла...

Которая в сей день навеки исчезает.

Томится грудь моя, теснится, замерзает...

Над страшной пропастью я, бедная, стою.

Возьми, о небо, жизнь, возьми ты жизнь мою!

Чем прежде я себе, живуща, ни ласкала,

Чего на свете сем я прежде ни искала,

Всего лишаюся, лишаюся того,

Что мне и живота миляе моего.

Родитель мой! Мой князь!.. Тобою я рожденна,

Твоей, несчастная, любовью побежденна.

Дав дочери ты жизнь, вонзи ей меч во грудь

И окончателем горчайшей жизни будь!

Иль ты вонзи мне меч, любви моей содетель,

И буди верности к себе моей свидетель?

Крепися, сколько льзя, любезная княжна!

Нужна моя мне смерть.

И мне она нужна.

В темницу весть велел в сию вас царь минуту.

Иду в темницу я.

Иду на смерть я люту.

Пармен!

Идем, когда уже предел такой!

Когда разрушили вы общества покой,

Примите мзду.

Се муж достойный градожитель.

Казни и не суди нас, варварства служитель.

Ты жалостный свой нрав на зверство пременил,

Которо много раз ты прежде сам винил.

Ведите их.

Умерь тоску, княжна несчастна!

Останься, Ксения, ты мною меньше страстна!

Нетронут жалостным позорищем таким,

Насыться, злой тиран, мучением моим!

Когда ты наглые чтишь варварски уставы,

Рази, влеки мой дух, терзай мои составы,

Невинну кровь мою подобно ты пролей

И, руки обагрив без сожаленья в ней,

Взведи на небеса окровавленны руки,

Чтоб ты избавлен был в том мире вечной муки!

Бог — правый судия, колико он ни щедр,

Не внемлет он молитв из тартаровых недр,

Отметите, небеса, душе его зловредной!

Отметите!.. Ах, но мне в том кая польза, бедной?!

Хоть адских не прервут мучители оков,

Отец, любовник мой не встанут из гробов,

Я им мила, а мне они всего дороже...

Порабощенну мысль тебе вручаю, боже.

В неутолимых сих пребуди ты слезах

И будь отчаянна в тирановых глазах.

Я больше ничего тебе не отвечаю.

Исполни, боже, то, чего хочу и чаю!

Чай, мерзостный тиран, и жди достойной мзды!

В геенне соберешь насеянны плоды.

Исполнилося всё, и честь моя свершенна;

Томись, моя душа, толико сокрушенна.

Умрут и принесут во гроб ко мне любовь...

Остановляется дыхание и кровь...

Ах, руки в казнь уже убийцы простирают,

Вкушают князи казнь, падут и умирают

И, преселяяся, покорствуя судьбе,

Зовут и Ксению страдающу к себе,

Оставленную здесь, отчаянну и сиру...

Иду за вами я к безвестну нами миру...

Преобратился сей, цветущий прежде, град

Во мрачный, в ужасный, в неисходимый ад...

Отверзи челюсти, пылающа геенна,

И выпусти меня! За что тобой я пленна?!

Не в аде я! Но где ж?.. Жива ли я?.. Иль нет?

Не рушится ль земля?.. Не небо ли падет?..

Ах! Небо и земля безвредны пребывают,

Но князи навсегда меня позабывают...

Куда, стрегущие, велите мне идти?

Везде равно; нигде отрады не найти.

Довольно я терплю душевных огорчений,

Не умножайте вы, мечты, моих мучений!

Мне всё приснилося, чем страшен мне сей град,

И весь перед меня предстал ужасный ад.

В набат биют! Сему биенью что причина?!

В сей час, в сей страшный час пришла моя кончина.

О ночь! О грозна ночь! О ты, противный звон!

Вещай мою беду, смятение и стон!

Трепещет дух во мне... Сего не знал я прежде...

Объят отчаяньем, и нет путей к надежде.

Дом царский зыблется, колеблется чертог...

О боже!.. Но меня оставил вечно бог.

А люди моего гнушаются и виду...

Смотрю прибежища... Не зрю... В геенну сниду.

Во преисподнюю ступай, душа моя!

Правитель естества! И там рука твоя!

Исторгнешь мя на суд из адския утробы.

Суди и осуждай за все творимы злобы!

И человечества я враг, и божества;

Против я шел тебя, против и естества...

Весь воздух восшумел, враги вооруженны,

У стен моих палат ярятся приближенны,

А я бессильствую, их наглости внемля...

Всё, всё против меня: и небо и земля...

О град, которым я уж больше не владею,

Достанься ты по мне такому же злодею!

Весь Кремль народом полн, дом царский окружен,

И гнев во всех сердцах против тебя зажжен.

Вся стража сорвана, остались мы едины.

Не может быть ничто жесточе сей судьбины!

Пойдем!.. Повержем!.. Стой!.. Ступай!..Будь здесь!.. Беги

И мужеством число врагов превозмоги!

Бегите, тщитеся Димитрия избавить!..

Куда бежите вы?.. Хотите мя оставить?

Не отступайте прочь и защищайте дверь!..

Убегаем... Тщетно всё, и поздно всё теперь.

Введите Ксению!

Не трона отлученье —

Важнейшее мое, тягчайшее мученье,

Но то, что в ярости лютейшей я горю

И услаждения в отмщении не зрю,

В крови изменничьей, в крови рабов виновных,

В крови бы плавал я и светских и духовных,

Явил бы, каковы разгневанны цари,

И кровью б обагрил и трон и олтари,

Наполнил бы я всю подсолнечную страхом,

Преобразил бы сей престольный град я прахом,

Зажег бы град я весь, и град бы воспылал,

И огнь во пламени до облак воссылал.

Ах, суетно сии мя мысли утешают,

Когда меня судьбы отмщения лишают.

Внимая бунта шум, ты в радости не мни,

Что нежности твоей не кончилися дни.

Как скоро ты меня узришь не на престоле,

Не будешь ты часа на свете этом боле;

Удар, который мя изменою разит,

Моею и в тебя рукой кинжал вонзит,

Ты узницей умрешь — не царскою супругой.

Достойна смерти сей какою я прослугой?!

Любовница и дочь предателей моих!

Когда они спаслись, так ты умри за них!

И сим уж ты винна, что тех народов дева,

Которы моего достойны царска гнева.

Не страшен более несчастный мне конец,

Когда спасенны мой любовник и отец.

Единыя такой боялась я разлуки.

Омой невинною моею кровью руки,

Когда ни милости, ни сожаленья нет;

Кончай плачевну жизнь во дни цветущих лет!

Не удивится ли Россия и вселенна,

Услыша, что тобой девица умерщвленна,

Толико близко быв у сердца твоего,

Ко раздражению не сделав ничего?!

Не ждет родитель мой моей невинной! казни,

Ни город наш ко мне такой твоей приязни.

Не думает никто, что я их долг плачу

И пол чертогов сих я кровью омочу.

Прельстившемуся мне, прекрасная, тобою

Одни уж мысли — зреть тя мертву пред собою.

Зрю сам, колико ты в сии часы бедна,

Но ты к отмщенью мне осталася одна.

Винна ли ты иль нет, будь винна града жертва.

Доколь не свергнуся с престола, буди мертва!..

В преддверии моем я слышу стук и треск,

Пришли минуты злы, короны тьмится блеск.

Готовься ощущать караемую злобу!

Жди смерти и умри, предшествуй мне ко гробу!

Какое зрелище!

Свирепая душа!

Лишайтеся ее, престола мя лиша!

Когда ты чьей-нибудь погибели желаешь,

Смягчи суровство мной, в котором ты пылаешь!

Георгий — твой злодей.

Не он, не дочь моя

Виновны пред тобой. Начальник бунтов — я.

Когда содеяти хотите ей пощаду,

Ступайте вон отсель и объявите граду,

Что я им дарствую и милость и приязнь,

Или над сей княжной свершится града казнь.

За град отеческий вкушай, княжна, смерть люту!

Стремится на меня зло всё в сию минуту!..

Судьбина, ждал ли я толь страшного часа?!.

Вельможи и народ!.. Димитрий!.. Небеса!..

Оставь невинную, моей лей токи крови

И сотвори конец несчастнейшей любови!

Мне жертва та мала к отмщенью моему.

Спасения лишен, на смерть лечу к нему.

Прости, любезная!

Прости!

Увяньте, розы!

Прошли уже твои жестокости и грозы!

Избавлен наш народ смертей, гонений, ран,

Не страшен никому в бессилии тиран.

Ступай, душа, во ад и буди вечно пленна!

Ах, если бы со мной погибла вся вселенна!