Избранные произведения

О ты, союзница Голштинския страны,

В российских городах под именем царицы.

Ты отверзаешь нам далекие границы

К пути, в который мы теперь устремлены.

Мы рек твоих струей к пристанищу течем,

И дружество твое мы возвестим Востоку;

Твою к твоим друзьям щедроту превысоку

По возвращении на Западе речей.

Дай, небо, чтобы ты была благополучна,

Безбранна, с тишиной своею неразлучна,

Чтоб твой в спокойствии блаженный жил народ!

Прими сии стихи. Когда я возвращуся,

Достойно славу я твою воспеть потщуся

И Волгу похвалой промчу до Рейнских вод.

Всегда ты в тишине теки в своих брегах

И града омывай великолепна стены;

Мы в них в другой уж раз зрим ласку без премены,

Которой чаем мы в восточных быть странах.

Коль возвращуся здрав, как был в стране я сей,

Каков от берегов твоих я отлучаюсь,

Устами я тебе и сердцем обещаюсь,

Что ты не выйдешь ввек из памяти моей.

Воспеть хвалу твоим струям я не оставлю.

Как Мульда славится, так я тебя прославлю,

Но тамо я уже не чаю больше быть.

Прими сей малый труд. По времени я миру

Потщуся о тебе громчае возгласить.

Нет, буду петь теперь! подай, Эрата, лиру!

Град, русских городов владычица прехвальна

Великолепием, богатством, широтой!

Я башен злато зрю, но злато предо мной

Дешевле, нежель то, чем мысль моя печальна.

Мной зришься ты еще в своем прекрасней цвете;

В тебе оставил я что мне миляй всего,

Кто мне любезнее и сердца моего,

В тебе осталася прекраснейшая в свете.

Избранные места России главных чад,

Достойно я хвалю тебя, великий град,

Тебе примера нет в премногом сем народе!

Но хвален больше ты еще причиной сей,

Что ты жилище, град, возлюбленной моей,

В которой всё то есть, что лучшее в природе.

Великий боже! Твой исполнен правдой суд,

Щедроты от тебя имети смертным сродно,

Но в беззаконии все дни мои текут,

И с правосудием простить меня не сходно.

Долготерпение ты должен окончать

За тьму моих грехов по правости устава,

И милосердие днесь должно умолчать.

Того теперь сама желает слава.

Во мщеньи праведном ты тварь свою забудь;

Пренебрегай ток слез и тем доволен будь,

Греми, рази, свою ты ярость умножая!

Хотя и трепещу, я чту твой гнев, стеня,

Но в кое место ты ударишь, поражая,

Не крыла чтобы где Христова кровь меня?

Предвестницы зари, еще молчали птицы,

В полях покой, не знать горящей колесницы,

Когда встает Эраст и мнит, коль он встает,

Что солнце уж лугам Фетида отдает.

Бежит открыть окно и на небо взирает,

Но светозарных в нем красот не обретает,

Ни бледной светлости сияющей луны.

Едва выходит мать любви из глубины.

Эраст озлобился, во мраке зря зеленость,

И сердится на ночь и на дневную леность.

Как в сумерки стада с лугов сойдут долой,

Ириса, проводив овец своих домой,

Средь рощи говорить с ним нечто обещалась,

И для того та ночь ему длинна казалась.

Вот для чего раскрыт его несонный взор,

Доколь не осветил луч дни высоких гор.

Пошел из шалаша. Титира возглашает.

Эрастову Титир скотину сохраняет

От времени того, как он вздыхати стал:

Когда б скот пас он сам, то б скот его пропал.

«Ты спишь еще, ты спишь, — с досадою вещает, —

Ты спишь, а день уже прекрасный наступает.

Ступай и в дол туда скотину погони!»

Он мнил, гоня его, гнать ночь, желая дни,

А день еще далек и самому быть мнится,

Еще повсюду мрак, но пастуху не спится,

Предолгий солнца бег, как выйдет день из вод,

До вечера себе он ставит в целый год

И тако меряет ток солнечный глазами.

Над сими луч его рождается горами,

Неспешно шествует как в небо, так с небес

И спустится потом за дальний тамо лес.

Какая долгота! Когда того дождется!

Он меряет сей путь, а меря, только рвется.

Скрывается от глаз его ночная тень,

Отходит тишина, пришел желанный день.

Но беспокойство, чем Эраст себя тревожил,

Еще стократнее желанный день умножил.

Нетерпеливыми желаньями его

Во все скучала мысль минуты дни сего,

И, чтобы как-нибудь горячность утолити,

Хотел любезную от мысли удалити.

То в стаде, то в саду что делать начинал.

То стриг овец, то где деревья подчищал.

Всё тщетно; в памяти Ириса непрестанно,

Всё вечер тот в уме и счастье обещанно.

Нет помощи ни в чем, он сердцу власть дает,

Оставив скот и сад, свирель свою берет,

Котора жар его всечасно возглашает.

Он красоту своей любезной воспевает,

Неосторожности любовника в любви!

Он множит только тем паление в крови.

День долог: беспокойств его нельзя исчислить,

Что ж делать? что ему тогда иное мыслить?

Лишь солнце начало спускаться за леса

И стали изменять цвет ясны небеса,

Эраст спешит к леску, спешит в средину рощи,

Мня, что туда придет Ириса прежде нощи.

Страшится; пастуха мысль новая мятет:

«Ну, если, — думает, — Ириса мне солжет!»

Приходит и она. Еще не очень поздно,

Весь страх его прошел, скончалось время грозно.

Пришла и делает еще пред ним притвор,

Пришествия ея незапность кажет взор.

С ней множество любвей в то место собралося:

Известие по всем странам к ним разнеслося,

Что будет сходбище пастушке в роще той.

Одни, подвигнуты приятством, красотой,

Скрываются между кустов и древ сплетенных

Внять речь любовников, толь жарко распаленных.

Другие, крояся, не слыша их речей,

С ветвей их тайну речь внимали из очей.

Тогда любовники без всякия помехи

Тут сладость чувствуют цитерския утехи

И в восхищении в любовных сих местах

Играют нежностью в растаянных сердцах.

Любились тут; простясь, и пуще возлюбились.

Но как они тогда друг с другом разлучились,

Ей мнилось, жар ея излишно речь яснил,

А он мнил, что еще неясно говорил.

Стремишься, роскошь, ты, источник лютой части,

Прельщеньем пагубным мои воздвигнуть страсти.

О притяжения плотских мирских зараз!

Оставьте вы меня, коль я оставил вас.

Ступайте ныне прочь, играние и смехи,

И честь, и счастие, и все мои утехи!

Искати вас мое желанье протекло,

Вы светлы таковы и ломки, как стекло.

Не буду воздыхать о вас на свете боле,

Не подвергаюся я больше вашей воле.

Вы тщетно силитесь принудить сердце пасть,

Являя божиих врагов и честь и власть.

На них бог яростно десницу простирает

И беззаконников ногами попирает.

Хотя не мнят они, что правда им грозит,

Внезапный их удар повергнет и сразит.

Ненасытимый тигр, монарх немилосердый,

Противу божиих рабов в гоненьи твердый,

Ты скоро счастливой судьбы узришь конец!

Престол твой зыблется от скифов и венец.

Приимешь скоро мзду, которой ждут тираны:

Отметится християн невинна кровь и раны.

Дрожи и трепещи от страшного часа!

Готова молния оставить небеса,

И гром от горних мест в тебя ударит грозно!

Раскаешься тогда, но всё то будет поздно.

Пускай свирепости мне Феликс днесь явит,

Пускай, Севера чтя, он зятя умертвит!

Невольник он, хотя сим градом он и правит.

Пускай он смертию моей себя прославит!

О свет, от зол твоих избавил я себя,

И уж без горести оставлю я тебя!

Я прелести твои всем сердцем ненавижу.

Павлину я теперь препятством счастья вижу.

О радость вечная, о сладость небеси!

Наполни разум мой и крепость принеси!

Дух мыслию мой ты святою просвещаешь,

Неувядаемо мне счастье обещаешь,

Сулишь душе моей премножество блаженств,

Но дашь и больше мне дарами совершенств.

Ты, жар божественный, в груди моей пылаешь,

Без опасенья зреть Павлину посылаешь.

Я зрю ее, она сюда ко мне идет;

Но уж в лице ея заразов больше нет,

Которы надо мной имели столько мочи,

Уже ее мои бесстрастно видят очи.

В грусти была по отъезде Улисса всегдашней Калипса

И бессмертье свое, тоскуя, несчастьем имела.

Песни в пещере ея уж не были более слышны:

Нимфы, служащие ей, не смели ей молвить ни слова.

Часто гуляла она одна в муравах цветоносных,

Коими вечна весна весь остров ея окружала,

Но места прекрасные ей не смягчали злой грусти

И Улисса, в них бывшего, к вящей тоске вображали.

Часто была она на брегах морских неподвижна,

Часто сии брега орошала Калипса слезами,

Зря непрестанно в страну, где корабль Одиссеев летящий,

Горды валы попирая, от глаз ея вечно сокрылся.

Вдруг усмотрела она остатки погибшего судна:

Там по пескам изломанны лавки гребецки и веслы;

Там по водам кормило, веревки и мачта плывущи.

После увидела двух человек: единого в летах,

Млада другого и видом любезну подобна Улиссу;

То же приятство, стан, бодрость и та же походка геройска, —

То Тилимах, сын Улиссов, узнала богиня в минуту.

Хоть бессмертны больше смертных познанья имеют,

Не познала богиня, кто муж почтенный был с оным;

Вышние боги скрывают он нижних всё, что изволят;

Скрылась Калипсы под образом Ментора хитро Минерва.

Впрочем, Калипсино сердце играло разбитием судна,

Ибо оно ей причиной узрети любезного образ.

Будто не зная о нем, богиня к пришельцу приходит;

«Рцы мне, отколе ты дерзко коснулся земле моей, странник?

Знай, что к моей ты не можешь коснуться державе без казни».

В грозных словах сокрывала она веселие сердца,

Кое противу воли ея во взорах сияло.

Свободны хитрости в страны твоей державы

Сей муж, Россия, ввел, исправил ими нравы,

Старинны грубости искоренял

И широту твою еще распространял;

Гражданам дал полезны правы,

Дал воинам порядочны уставы,

По суше, по водам врагов твоих гонял,

К союзникам твоим любви не отменял.

Благодеянья, Петр, твои в числе премногом.

Когда бы в древний век,

Каков был ты, такой явился человек,

Отцем ли б тя народ, Великим ли б нарек?

Ты назван был бы богом.