Избранные произведения писателей Тропической Африки

Воле Шойинка Сильный род

Перевод с английского А. Кистяковского

Глинобитный домик, перед ним — поляна. Эман, в светлой бубе и обычных темных брюках, выглядывает из окна. Внутри, в комнате, напоминающей приемную врача, Сунма убирает со стола. Другой, большой и грубо сколоченный стол завален тетрадями, истрепанными учебниками и пр. Видно, что Сунма нервничает. Снаружи, как раз под окном домика, скорчился Ифада. С робкой улыбкой он посматривает вверх, поджидая, когда Эман заметит его.

Сунма (неуверенно). Эман, ты должен наконец решиться. Ведь автобус не будет нас ждать, пойми.

Эман не отвечает; Сунма, нервничая все сильней, продолжает уборку. Перед домом появляется житель деревни — мужчина с саквояжем в руке, — явно собравшийся уезжать; он идет быстро, один, потом оборачивается и торопит свою спутницу, которая появляется вслед за ним; в руках у женщины корзина, накрытая тряпицей. Увидев их, Сунма снова обращается к Эману, на этот раз более настойчиво.

Эман! Ведь потом будет поздно.

Эман (спокойно). Успеется… если ты и правда захочешь поехать.

Сунма. Я? А ты?

Эман не отвечает.

Я знаю — не хочешь. Ты и на денек не хочешь отсюда выбраться.

Ифада старается обратить на себя внимание. Эман опускает руку ему на голову, и тот расплывается в блаженной улыбке. Потом вдруг вскакивает, убегает и, вернувшись с корзиной апельсинов, протягивает ее Эману.

Эман. Это подарок к празднику, да?

Ифада радостно кивает.

О, на этот раз даже спелые!

Сунма (выглядывая из другой комнаты). Ты меня звал?

Эман. Нет, я с Ифадой.

Сунма скрывается за дверью.

(Ифаде.) А что ты будешь делать сегодня вечером? Примешь участие в общем шествии? Или, может, в танце отдельных масок?

Ифада отрицательно качает головой; он явно расстроен.

Нет? У тебя, значит, нету маски? А хочется, чтоб была?

Ифада яростно кивает.

Так сделай ее сам.

Ифада, пораженный этим предложением, молча смотрит на Эмана.

Сунма даст тебе немного материи. И шерсти…

Сунма (входя в комнату). С кем ты разговариваешь, Эман?

Эман. С Ифадой. Хочу, чтобы он сделал себе маску.

Сунма (в выхлесте злобы). Чего ему надо? Зачем он здесь шляется?

Эман (удивленно). Что-о-о?.. Я разговариваю с Ифадой!

Сунма. Вот и скажи ему — пусть убирается. Тоже мне — нашел место, где играть!

Эман. Что с тобой? Он же всегда здесь играет.

Сунма. А я не хочу, чтоб он здесь играл. (Подбегает к окну.) Проваливай, дегенерат! И больше сюда не суйся! Давай, давай проваливай! Слышишь?

Эман (отстраняя ее от окна). Сунма, опомнись! Что на тебя нашло?

Ифада, напуганный и сбитый с толку, пятится.

Сунма. Он ползает возле дома, как мерзкая вошь. Я не желаю на него больше смотреть!

Эман. Ничего не понимаю. Это же Ифада! Убогий, безобидный и услужливый Ифада!

Сунма. Глаза бы мои на него не глядели. Я больше не могу…

Эман. Чего ты не можешь? Еще вчера он носил тебе воду.

Сунма. Вот-вот. И больше он ни на что не способен. Дегенерат! Из-за того, что мы его жалеем… В сумасшедшем доме — вот где ему место!

Эман. Как ты не понимаешь? Он же не сумасшедший! Немного… немного обездоленней других. (Пристально смотрит на Сунму.) Что с тобой случилось?

Сунма. Ничего не случилось. Просто я хочу, чтоб ты отправил его туда, где самое место таким дегенератам, как он.

Эман. Но ведь ему здесь хорошо. И он никому не мешает. Наоборот, старается быть полезным.

Сунма. Полезным? А какая от него польза, скажи? Парни в его возрасте уже сами себя кормят, а этот только и может, что слюни распускать.

Эман. Но ведь он трудится. Он всегда тебе помогает.

Сунма. Трудится? Ты вот расчистил ему участок. Ты что — забыл, для кого ты старался? А теперь обрабатываешь этот участок сам, и ни на что другое у тебя и времени нет.

Эман. Ну, тут-то я сам виноват. Мне надо было сначала его спросить, хочет ли он обрабатывать землю.

Сунма. Так по-твоему, он еще может артачиться? Это вместо того, чтобы быть благодарным за разрешение жить на свете…

Эман. Сунма!

Сунма. Землю он, значит, обрабатывать не хочет, а вот набивать пузо — это он пожалуйста!

Эман. Я же сам разрешил ему рвать фрукты в саду. Даже уговаривал.

Сунма. Ну и возись с ним. А я не желаю его больше видеть.

Эман (не сразу). Да почему? Ты явно чего-то не договариваешь. Что он натворил?

Сунма. Ничего не натворил. Просто меня от его вида тошнит.

Эман. В чем дело, Сунма?

Сунма отводит взгляд.

Ты сама себя распаляешь. Зачем тебе это надо?

Сунма. Вот именно — зачем?

Эман. Ведь раньше ты иногда с ним даже играла.

Сунма. Я пересиливала отвращение. Но у меня нет больше сил. Он мне омерзителен. Может быть, это… может быть, это из-за Нового года? Да-да, наверняка из-за Нового года.

Эман. Не могу поверить.

Сунма. Да-да, наверняка. Я женщина, а для женщины это очень важно. Мне не хочется, чтоб рядом со мной был урод. Неужели хотя бы один день в году я не могу побыть в нормальной обстановке?

Эман. Не понимаю, Сунма.

Сунма молчит.

Такая жестокость… И к кому? К беззащитному, несчастному Ифаде. Ты же знаешь — мы его единственные друзья.

Сунма. Нет, Эман, не мы, а ты. Я его терпела только из жалости. А сейчас — не могу: нет во мне жалости.

Эман. И это из-за того, что он нездоров. (Оборачивается и выглядывает в окно.)

Сунма (с ноткой мольбы в голосе). Ты жалеешь Ифаду. А меня, Эман? Я так нуждаюсь в твоей доброте. И ведь всякий раз, когда мне плохо, когда меня подводит моя слабость, ты просто-напросто от меня отворачиваешься.

Появляется Девочка, она волочит привязанную за ногу самодельную куклу. Остановившись, смотрит на Эмана. Ифада, снова робко пробравшийся на свое привычное место, явно взволновался, когда увидел куклу. У Девочки неулыбчивое и непроницаемое лицо. Оно не кажется неприятным, но как бы тревожит.

Девочка. Учитель дома?

Эман (улыбаясь). Нет.

Девочка. А где он?

Эман. Не знаю. Хочешь, спрошу?

Девочка. Спроси.

Эман (обернувшись). Сунма, тут какая-то девочка…

Сунма, не отвечая, уходит в другую комнату.

Н-да… (Снова повернувшись к девочке, но уже без улыбки.) Видишь ли, оказывается, спросить-то не у кого.

Девочка. А почему тебя нет?

Эман. Я и сам не знаю. Может, потому, что я куда-то уехал.

Девочка. Ладно. Я подожду, когда ты приедешь. (Садится, подтянув куклу поближе к себе.)

Эман (к нему постепенно возвращается хорошее настроение). Ты уже подготовилась к Новому году?

Девочка (не глядя на Эмана). Только я все равно не пойду на празднество.

Эман. А тогда зачем тебе эта штуковина?

Девочка. Это ты про Уносчика? Так я же больная. Мама говорит, он унесет мою болезнь — ночью, когда будет уходить Старый год.

Эман. А твоим подружкам твой Уносчик поможет?

Девочка. Нет уж. Я ведь всегда одна. Другие дети ко мне не подходят. А то ихние матери их побьют.

Эман. Но я тебя здесь ни разу не видел. Почему ты никогда не приходила лечиться?

Девочка. Потому, что моя мама сказала — нельзя. (Встает, собираясь уходить.)

Эман. Куда ж ты?

Девочка. А я не могу с тобой разговаривать. Если мама узнает…

Эман. Зачем же ты приходила?

Девочка (остановившись и немного помолчав). Я хотела одеть моего Уносчика.

Эман. Только-то? Ну, так подожди минутку.

Эман снимает с вешалки на стене бубу. В этот момент появляется Сунма, она подходит к окну и почти с ненавистью смотрит на Девочку. Девочка быстро, но совершенно спокойно отступает от окна.

Сунма, ты не знаешь, чья это девочка?

Сунма. Надеюсь, ты не собираешься отдать ей бубу?

Эман. Я ведь почти никогда его не надеваю.

Сунма. Не отдавай. Эта девчонка только с виду ребенок. В ней тоже уже созрело их дьявольское семя.

Эман. Да что это на тебя сегодня нашло?

Сунма. На меня ли? А впрочем, поступай как знаешь. (Уходит.)

Эман явно растерян.

Эман (возвращаясь к окну). Вот… Пойди сюда, посмотри. Годится?

Девочка. Кинь его мне.

Эман. Да подойди же сюда. Я тебя не съем.

Девочка. Я ни к кому не подхожу.

Эман. Так ведь я-то не боюсь болезней.

Девочка. Кидай.

Эман, пожав плечами, швыряет бубу в окно. Девочка молча подбирает его и начинает натягивать на куклу; она целиком поглощена этим занятием. Эман некоторое время наблюдает за ней, потом отходит от окна и скрывается в другой комнате.

Девочка (внимательно и безжалостно оглядев Ифаду). У тебя голова как паучье яйцо, и ты расслюнявился, как дырявая крыша. Да все равно ведь тут больше никого нет. Хочешь со мной играть?

Ифада радостно кивает.

Тогда найди себе палку.

Ифада, метнувшись в одну сторону, в другую, находит здоровенный сук и, крутя им над головой, начинает подступать к кукле.

Подожди. А ты ее мне не испортишь? Если она порвется, я тебя прогоню. Ну-ка, покажи, как ты ее будешь бить.

Ифада легонько ударяет куклу.

Можно и посильней. Только чтоб не в клочья. Нам ведь потом ее надо повесить. (Оглядывает Ифаду с головы до ног.) Что-то, я смотрю, ты не очень высокий… ты сможешь потом подвесить ее к дереву?

Ифада, радостно ухмыляясь, кивает.

Ты подвесишь ее к дереву, а я подожгу. (С неожиданной злобой.) Только не подумай, что она тебя вылечит — из-за того, что ты мне немного помогаешь. Она моя, и я одна и выздоровею — понял? (Дергает за веревку, чтобы проверить, не отвязалась ли кукла.) Ну? Чего слюни-то распустил? Пошли.

Девочка поворачивается и уходит, волоча за собой куклу. Ифада, сбитый с толку, некоторое время не двигается. Потом его лицо расплывается в широкой ухмылке, и он вприпрыжку бежит за девочкой, изо всех сил колотя куклу палкой. Вскоре слышится автомобильный гудок, и на сцену выскакивает Сунма. Гудок повторяется несколько раз. Выходит Эман.

Эман. Я иду в деревню. И не вернусь до ночи.

Сунма (безучастно). Понятно.

Эман (неуверенно). Скажи, чего ты от меня хочешь?

Сунма. Разве ты не слышал автобусный гудок?

Эман. Не слышал.

Сунма. Автобус вот-вот уйдет. А ведь ты обещал, что увезешь меня отсюда.

Эман. Ничего я не обещал. Ты пойдешь домой одна? Или мне надо тебя проводить?

Сунма. Ты даже не хочешь, чтоб я осталась?

Эман. Разве ты не должна сегодня быть дома?

Сунма. Я надеялась, что мы отпразднуем Новый год вместе — и не здесь.

Эман. Перестань ты себя растравлять!

Сунма. А ты перестань упрямиться, Эман. Перестань воображать, что ты здесь нужен.

Эман. Но я здесь нужен!

Сунма. Никому ты здесь не нужен. Пойми, ты растрачиваешь свою жизнь на людей, которые мечтают от тебя избавиться.

Эман. Сунма, опомнись, что ты плетешь?

Сунма. Неужели ты думаешь, что они тебе благодарны? Или мне? Да мы им только мешаем!

Эман. Им? Но ведь это же твой народ!

Сунма. Иногда мне кажется, что и я здесь чужая. Пойми, Эман, это дьявольское племя. От новорожденного ребенка до дряхлого старика. Они все заражены. А во мне этого нет.

Эман. Ты знала об этом, когда возвращалась?

Сунма. Ты меня упрекаешь? Я сделала, что могла.

Эман. Я ни в чем тебя не упрекаю. Но на меня не рассчитывай. Я просто не смогу тебе помочь, Сунма.

Сунма (умоляюще). Если бы я смогла отсюда уехать! Мне бы даже в голову не пришло вернуться.

Эман. Я не хочу этого слышать!

Сунма. Клянусь тебе, Эман! Мне не важно, что со мной случится потом. Но ты должен помочь мне вырваться отсюда. Одна я не могу… Неужели тебе трудно? Мы так напряженно работали весь год… мы можем себе позволить недельный отдых… всего несколько дней.

Эман. Я же говорил тебе.

Сунма (в отчаянье). Пару дней, Эман!

Эман. Да не хочу я уезжать.

Сунма (с неожиданной злостью). Так вот оно что! Ты тоже боишься.

Эман. Боюсь? Чего?

Сунма. Что не захочешь вернуться.

Эман (огорченно). Как ты можешь так думать, Сунма!

Сунма. Тогда почему бы тебе не отдохнуть? Если ты действительно в себе уверен, почему ты не хочешь доставить мне удовольствие? Почему бы нам не съездить в соседний город — хоть на пару дней? Чего ты боишься?

Эман. Сунма, поверь, мне просто не хочется. И мне не нужно ничего доказывать — ни себе, ни тебе. Я не хочу уезжать.

Сунма (спокойствие Эмана приводит ее в ярость). Ты боишься. Ты говорил мне о нашей миссии, обвинял меня в том, что я ее не понимаю, а свои мысли ты проверить боишься.

Эман. Ты ошибаешься. Я не чувствую себя миссионером. Но я обрел здесь покой и не хочу его потерять.

Сунма. Я тоже думала, что найду здесь покой. Но скажи, разве можно жить спокойно в таком жестоком и безжалостном мире? Эман, по крайней мере сегодня, в последний день уходящего года…

Эман. Нет. Оставим этот тяжкий разговор; и, по-моему, тебе лучше пойти домой.

Сунма. Сегодня самое время для перемен, Эман. Попробуем ощутить свежесть Нового года — в новом месте…

Эман. Ты напрасно себя растравляешь.

Сунма. Сегодня — только сегодня, Эман. Завтра мы вернемся — рано утром, если захочешь. Давай уедем всего на одну ночь, чтоб хоть этот год не обрушился на меня здесь. Ты не знаешь, как это для меня важно, Эман, но я расскажу тебе, все расскажу… в пути. Нам нельзя здесь оставаться сегодня вечером… Эман, умоляю — ради меня… Эман!

Эман (с грустью). Я не могу, Сунма.

Сунма (внезапно успокоившись). Глупо было и надеяться. Для всей деревни ты готов вывернуться наизнанку и только ради меня ничего не можешь сделать. Ты так боишься выполнить самую маленькую мою просьбу, как будто тебе кажется, что ты кого-то предаешь. И если это женщина из твоей прошлой жизни, то представляю себе, как она, бедняжка, страдала.

Эман отшатывается, и на его лице застывает маска отчужденности. Сунма ничего не замечает.

А тебя твоя верность делает бесчеловечным. (Заметив перемену в Эмане.) Эман! Эман!.. Что с тобой, Эман? (Хочет подойти к нему — он отступает и открывает дверь.) Что я такое ляпнула? Прости меня, Эман… умоляю, прости меня.

Эман замирает, но не оборачивается. Сунма, совсем расстроенная, не знает, что предпринять.

Клянусь, я не знала… Я бы ни за что…

Где-то неподалеку слышится шум уезжающего автобуса: взревел и постепенно затих в отдалении мотор. Сунма вздрагивает и медленно идет к окну.

(В удаляющемся шуме мотора, как бы про себя.) Что теперь будет?

Эман (выглянув из окна). Что?

Сунма. Нет-нет, ничего, я так.

Эман. Это был автобус?

Сунма. Да. Автобус.

Эман. Мне жаль, что я не смог тебе ничем помочь.

Сунма хочет что-то сказать, но сдерживается.

Я думаю, тебе лучше пойти домой.

Сунма. Не прогоняй меня. Неужели я хоть этого не заслужила? Разреши мне здесь остаться, пока все это не кончится.

Эман. Но ведь тебя будут ждать. Ты же участница Шествия.

Сунма. Я отказалась. Я не хочу быть дочерью их вождя. Ягуна — мой отец, но я ему не дочь.

Эман. Ты же знаешь — твой отказ так легко не примут.

Сунма. Я отказалась — и не хочу об этом больше говорить. Неужели даже сегодня нам нельзя побыть вдвоем?

Эман. Сунма!..

Сунма. Ты боишься дать мне приют?

Эман. Хорошо, мы пойдем на Празднество вместе.

Сунма. На Празднество? Но я не хочу туда идти.

Эман. Ты не хочешь быть даже зрителем на Празднестве?

Сунма. Эман, запомни, ты еще пожалеешь, что не уехал, когда я тебя уговаривала.

Эман. Опять ты начинаешь…

Сунма. Нет-нет, Эман. Я обещаю тебе больше не говорить об этом. Но знай: мне хотелось, чтобы мы уехали, для твоего же блага.

Эман. Это как же так?

Сунма. Один ты ничего здесь не сможешь изменить. Ты чужак — ты связан по рукам и ногам. А чужак у нас навеки остается чужаком, даже если он проживет в деревне всю жизнь.

Эман. Может быть, это-то мне и нравится. У чужаков всегда очень спокойная жизнь.

Сунма. До поры до времени. Но потом их изгоняют. Я одна защищала тебя от позора. Но я же навлекла на тебя их ненависть. Не знаю, зачем я это рассказываю, — может быть, потому, что все уже решено. Но помни: я спасла тебя от страшного поношения.

Эман. Сунма, ты просто не понимаешь, что говоришь. А главное, таким образом ты ничего не изменишь. Выходит, я обязан тебе чуть ли не жизнью. Но я не чувствую ни благодарности… ни обязательств.

Сунма. Я ни о чем не прошу. Но ты должен знать. Да, сама я вырваться не смогла. Я признаюсь — согласись ты со мной уехать, я бы сделала все, чтоб помешать тебе вернуться.

Эман. Я знаю.

Сунма. Мне хотелось начать сначала, и вот я вручила тебе свою судьбу. Но теперь я понимаю — и никто не разубедит меня, — что твое сегодняшнее упрямство разрушило мою жизнь.

Эман. Ты чем-то расстроена — ты не понимаешь, что говоришь.

Сунма. Не беспокойся — я тебя ни в чем не обвиняю. Я просто не могла заставить себя молчать.

Эман. Ты больше не должна сидеть взаперти. Тебе, как никому, нужно общение с людьми.

Сунма. Бог с ними. Пусть себе живут как знают.

Эман. Почему ты хочешь запереться дома, когда вся деревня так радостно веселится?

Сунма. Тебе это кажется радостным весельем? Прошу тебя — давай останемся дома. И что бы ни случилось, я отсюда не выйду, пока не кончится их дьявольское веселье.

Пауза. День клонится к вечеру.

Эман. Я зажгу лампу.

Сунма (ей не сидится на месте). Нет-нет, я зажгу. (Уходит во внутреннюю комнату.)

Эман подходит к стенной полке и начинает перебирать сухие зерна; потом снимает с полки доску — это игра «эйо» — и играет сам с собой. Снова появляется Девочка, она все еще таскает за собой Уносчика; следом за ней идет Ифада. Внезапно из-за угла дома, из сгустившихся сумерек, выскакивают двое — они накидывают Ифаде на голову мешок, веревка тут же затягивается, и Ифада становится совершенно беспомощным. Девочка уже поравнялась с домиком, когда шум борьбы привлек ее внимание; оглянувшись, она увидела, что один из напавших взвалил Ифаду на плечо и уносит прочь. Девочка начинает пятиться — но ее лицо по-прежнему остается безучастным, — потом поворачивается и убегает, бросив Уносчика. В комнату входит Сунма с двумя керосиновыми лампами: одну из них она вешает на стенку.

Эман. Зачем тебе две?

Сунма. Я освещу крыльцо. (Выходит из домика, вешает лампу над дверью, потом оглядывается и, увидев куклу, испуганно вскрикивает.)

Эман (выскакивая на крыльцо). Что с тобой? Ах, вот что тебя напугало.

Сунма: Мне показалось… Я просто не поняла, что это такое.

Эман подходит к кукле, нагибается и подымает ее.

Эман. Это Уносчик той больной девчушки.

Сунма. Не прикасайся к нему!

Эман. Она его потеряла.

Сунма. Не прикасайся к нему, Эман. Пусть себе лежит. Эман (пожав плечами и возвращаясь к двери). Ты очень взвинчена.

Сунма (тянет его в дом). Не стой здесь, пойдем.

Эман (удерживая ее в дверях, под лампой). Подожди-ка. Ты все время чего-то не договариваешь. Скажи мне, что тебя сегодня пугает?

Сунма. Просто я не разглядела, что это такое.

Эман. Сунма, пойми, я же не слепой. И если мне не хочется отсюда удрать, это еще не значит, что я ничего не чувствую. Сегодня что-то должно произойти… скажи мне, Сунма — что? Почему ты так подавлена?

Сунма. Нет-нет, Эман, ничего. Просто мне тоскливо. Да еще твое равнодушие… Пойдем-ка в дом.

Эман пропускает Сунму в дверь, потом, чуть задержавшись на крыльце, тоже входит. Сунма, все еще с лампой в руках, обводит комнату рассеянным взглядом, затем подходит к двери, захлопывает ее и запирает на засов. Обернувшись, она встречает вопрошающие глаза Эмана.

Холодно.

Эман все так же вопрошающе смотрит на нее.

В дверь задувает ветер.

С виноватым видом она подходит к столу и раскладывает зерна «эйо» так, чтобы можно было начать игру. Некоторое время Эман стоит неподвижно, потом придвигает к столу табуретку и садится напротив Сунмы. Она тоже садится, и, не сказав друг другу больше ни слова, они начинают игру.

(После паузы.) Скажи, Эман, почему ты сюда приехал? И что тебя теперь так крепко здесь держит?

Эман молчит.

Я тебя прекрасно изучила, Эман, и понимаю: мне нет места в твоей жизни. Но с тех самых пор, как ты сюда приехал, мы вместе делаем общее дело. Неужели я не заслужила хоть частичной откровенности?

Эман. Ты сказала, что я чужак, так разреши уж мне им остаться. И особенно по отношению к тебе, Сунма. Тот, кто призван отдать себя людям, должен быть совершенно одиноким.

Сунма. Но ведь тогда в его деяниях не будет любви!

Эман. Ты ошибаешься. Только оставаясь чужим, я смогу по-настоящему любить людей.

Сунма. Но это же неестественно!

Эман. Для меня — естественно. Я смогу завершить то, что я начал, только разрушив с людьми все связи.

Сунма. И все-таки мне это кажется неестественным. Но, кроме всего прочего, я женщина, Эман. У меня есть женские слабости и привязанности. И кровные связи для меня нерасторжимы.

Эман (улыбаясь). Ты думаешь, я порвал все кровные связи?

Сунма. Иногда мне кажется, что порвал, Эман.

Эман. Кровные связи порвать невозможно.

Они продолжают играть молча. Внезапно Эман замирает и к чему-то прислушивается.

Ты слышала?

Сунма (быстро). А что я могла услышать?.. Ходи.

Эман. Видимо, сюда движется праздничное шествие. (Собирается сделать очередной ход, но вдруг встает.)

Сунма. Что с тобой? Тебе надоело играть?

Эман идет к двери.

Эман, не надо! Не выходи, Эман!

Эман. Если это танцоры, я попрошу их здесь задержаться. Тогда мы по крайней мере хоть что-нибудь увидим.

Сунма. Нет-нет, Эман, не открывай дверь! Прошу тебя — не пускай никого в дом, Эман!

Растрепанный и напуганный человек выскакивает из-за угла домика, пробегает под окном и начинает стучать в дверь. Это Ифада. Перепуганный насмерть, он бешено колотит в дверь и, всхлипывая, мычит что-то нечленораздельное.

Эман. Это ты, Ифада?

Сунма. Они просто дурачатся. Прошу тебя, Эман, не обращай на них внимания.

Эман (выглянув в окно). Это Ифада. (Начинает отодвигать засов.)

Сунма (хватая его за руки). Они просто дурачатся. Нас это не касается.

Эман. Что ты плетешь? Парнишка потерял голову от страха.

Сунма. Не вмешивайся, Эман! Ради бога, не вмешивайся!

Эман. Значит, ты знаешь, что тут происходит?

Сунма. Ты чужак здесь, Эман. Пусть все идет, как идет. Да тебе и не удастся ничего изменить.

Эман (пытаясь оттолкнуть неистово вцепившуюся в него Сунму). Ты не в себе, Сунма! Мы должны его впустить.

Сунма. Послушайся меня, Эман. Это не твое дело. Послушайся — ради себя самого.

Наконец Эману удается оттолкнуть Сунму, и он отодвигает засов. Ифада врывается в комнату и, припав к ногам Эмана, всхлипывая, бормочет что-то невнятное.

Эман (дотянувшись до двери и задвигая засов). В чем дело, Ифада? Что с тобой случилось?

Слышны приближающиеся к дому крики.

Сунма. Прогони его, пока еще не поздно, Эман. Послушайся меня хотя бы раз в жизни. Не укрывай его — ты будешь жалеть об этом.

Эман пытается успокоить Ифаду, но тот, слыша приближающиеся голоса, пугается все сильней.

Эман. Что они с ним сделали? Скажи мне, Сунма! Скажи мне — что здесь такое происходит?

Сунма (Ифаде, со злобой). Ты не мог отыскать другое логово? Чудовище!

Эман. Не смей так говорить, Сунма!

Сунма. Он мог спрятаться в лесу. Чудовище! Гадина! Ну скажи, зачем нам его мерзкие несчастья?

Голоса. Он здесь… За углом… Разойдитесь шире… Разойдитесь! Отрежьте ему дорогу в лес… Кто-нибудь, принесите еще факелов.

Эман вслушивается. Потом, подняв Ифаду с пола, уносит его во внутреннюю комнату и сейчас же возвращается, захлопнув за собой дверь.

Сунма (тяжело опустившись на стул, с безнадежной покорностью). Ты всегда шел своей собственной дорогой.

Из-за угла дома выходит Ягуна, за ним — Ороге и трое мужчин, один из них — с факелом.

Ягуна. Я знал, что он побежит прямо сюда.

Ороге. Надеюсь, наш друг не станет вмешиваться.

Ягуна. Я б ему не посоветовал. Эй, кто там! Прикажите людям окружить дом.

Ороге. А может, он не там?

Ягуна. Я уверен, что там. (Поворачиваясь к сопровождающим.) Вы, двое, собирайте людей. (Стучит в дверь.) Эй, учитель, откройте дверь! (Третьему сопровождающему и Ороге.) А вы оставайтесь тут, у дома. Если понадобится, я вам крикну.

Эман открывает дверь.

Ягуна (входя). Я знаю, он здесь.

Эман. О ком вы говорите?

Ягуна. Давайте не будем зря терять время. Мы ведь с вами взрослые люди, учитель. Вы понимаете меня, а я — вас. Но мальчишка нам нужен.

Эман. Это мой дом.

Ягуна. Дочка, ты бы ему объяснила. Он не очень разбирается в наших обычаях. Скажи ему, что нам нужен этот мальчишка.

Сунма. Отец, я…

Ягуна. Так ты ему объяснишь?

Сунма. Отец, умоляю, оставь нас в покое.

Ягуна. Я подозревал, что ты попытаешься помешать нам. Что ж, тогда отправляйся домой.

Сунма. Но ведь есть другие способы…

Ягуна (зовет своих людей). Ко мне! (Вошедшим.) Присмотрите, чтоб она добралась до дому. Не пойдет сама — тащите ее силой. И пусть женщины не спускают с нее глаз, пока у нас все не будет кончено.

Сунму уводят.

А теперь, учитель…

Ороге (отстраняя Ягуну). Мистер Эман! Тут получается такое дело. Пока что в деревне никто не знает, что Ифада спрятался в вашем доме, — никто, кроме нас и наших людей… а они умеют молчать. Нам бы не хотелось сжигать ваш дом, но если кто-нибудь из жителей узнает… что ж, тогда у нас не будет выбора.

Ягуна. Может быть, даже и сейчас уже поздно. С Уносчиком все должно быть кончено в лесу. И если кто-то не уберег от него свой дом — хозяину приходится пенять на себя. Оскверненное жилище всегда сжигают.

Ороге. Но мы не хотим, чтоб до этого дошло. Поэтому выдайте нам его поскорее.

Эман. Но вы должны мне кое-что объяснить.

Ягуна. Какие еще объяснения? Мы вам все объяснили.

Эман. Почему вы выбрали беспомощного ребенка? Он не мог согласиться на это добровольно.

Ягуна. Про что он толкует? При чем тут согласие? Ифаду послали деревне боги.

Эман. У нас это всегда делается добровольно.

Ороге. Мистер Эман, вы что, не понимаете? Мы же, по-моему, вам все объяснили. Я не знаю, как оно бывает у вас, но у нас добровольно на это не соглашаются. Кто пойдет на такое добровольно? Думаете, почему мы даем приют убогим? Никто не знает, откуда они приходят — просто объявляются в деревне, и все. Ниоткуда. Такая уж у них судьба.

Ягуна. По-моему, мы напрасно теряем время.

Ороге. Подожди, Ягуна. Он давно здесь живет и, мне кажется, имеет право узнать. Зло Старого года — тяжкая ноша, ее не так-то легко унести.

Эман. Мне кое-что об этом известно.

Ороге. В самом деле?

Ягуна нетерпеливо хмыкает.

Я же говорил тебе, Ягуна. Мне сразу показалось, что ему доверено Знание.

Ягуна. Ну, так пусть ведет себя как мужчина и без лишних разговоров выдаст мальчишку.

Эман. Вы-то ведете себя не как мужчины.

Ягуна (делая шаг к Эману, угрожающе). Твой длинный язык…

Ороге. Спокойно, Ягуна. Новый год должен прийти на землю в мире. Так что вы имеете в виду, мой друг?

Эман. В деревне, где не нашлось добровольного Уносчика, нету истинных мужчин.

Ягуна. Хватит! Этот разговор к добру не приведет. Эй, кто там… приведите мальчишку — он наверняка спрятался в той комнате.

Эман. Стойте!

Люди в нерешительности останавливаются.

Ягуна (бьет одного из своих людей и толкает его вперед). Вы что, забыли, кто у вас вождь?

Ороге (огорченно). Мне очень жаль, мистер Эман, но вы должны знать — Уносчик не может вернуться в деревню. Если он придет, его побьют камнями — до смерти. Такое иногда бывало. Подумайте, ну кто добровольно согласится быть навеки изгнанным из своей деревни?

Эман. Я знал людей, способных и на большее.

Из внутренней комнаты выволакивают испуганно мычащего Ифаду.

Посмотрите, ну способен ли он унести Зло? Ведь он же этого не хочет…

Ороге (ухмыляясь). Захочет! И не только захочет, а радостно возжаждет. Я всех их готовил — бывали и похуже. С этим я не успел как следует заняться — он удрал. А на празднике вы его не узнаете: он будет самым радостным участником Шествия. Может, хоть тогда вы кое-что поймете.

Эман. Вы считаете духов Нового года дураками? Это же обман.

Ягуна (своим людям). Забирайте мальчишку.

Ифаду уводят.

(Эману). Трепать языком легче всего. Вы говорили, в деревне нету мужчин — потому что не нашлось добровольного Уносчика. Но Ороге сказал вам: мы используем чужаков. А в деревне, кроме Ифады, только один чужак. Но, видно, он проглотил свой длинный язык. (Поворачивается к Эману спиной.)

Молчание; все уходят; безвольно упирающийся Ифада повернул голову назад и до тех пор, пока его не уволакивают в темноту, умоляюще смотрит на Эмана. Эман, не двигаясь, глядит вслед уходящим.

Минутное затемнение. Когда мрак рассеивается, виден возвращающийся Ифада. Заглянув в окно и никого не увидев, он робко стучит по стеклу. Ответа нет. Ифада озадачен. Опускается у окна на свое привычное место и вдруг замечает брошенную Девочкой куклу. Немного поколебавшись, подходит к кукле и пытается раздеть. В этот момент появляется Девочка.

Девочка. Эй, не трогай ее. Она моя!

Ифада на миг замирает, затем торопливо продолжает свое дело.

Говорю тебе, не трогай. Положи его на место. (Подбегает к Ифаде и пытается отнять у него куклу.) Вор! Вор! Отдай! Она моя! Отпусти, ты! Негодяй! Негодяй!

Отчаянная борьба; Девочка вцепилась в куклу, а Ифада, подняв ее вместе с Девочкой, пытается стряхнуть Девочку на землю.

Ты порвешь ее! Сделай себе свою! Вор!

Появляется Сунма; она почти бежит и время от времени испуганно оглядывается назад. Увидев детей, она впадает в ярость.

Сунма (подскочив к детям). А ну, убирайтесь отсюда, ублюдки! Нашли себе место для игры! Убирайтесь!

Ифада немедленно убегает; Девочка тоже отступает; кукла осталась у нее в руках. Сунма подходит к двери и вдруг замирает — понятно, что ее ошеломило присутствие Ифады. Какое-то время она стоит неподвижно, потом медленно поворачивается.

Ифада? Как ты здесь оказался, Ифада?

Ифада растерянно молчит. Сунма бросается к двери, вбегает в дом, распахивает дверь во внутреннюю комнату.

Эман! Эман!.. (Снова выскакивая на крыльцо.) Куда он ушел? Эман!.. Куда они его увели?

Ифада — он тоже удручен и напуган — показывает, куда увели Эмана. Сунма хватает его за руку и волочит за собой.

Веди меня туда! И если мы не успеем… Если из-за тебя, гадины, его замучают…

Ее голос глохнет в топоте ног, звоне колокольцев, лае собак, яростных криках. Шум нарастает.

Узкий проулок между двумя глинобитными хижинами. Видно, как в дальнем конце проулка пробегают один за другим два человека. Примерно в середине проулка, испуганно скорчившись, притаился около хижины Эман. Когда топот ног замирает, Эман немного успокаивается, но его глаза, обведенные красными кругами, продолжают напряженно обшаривать проулок; Эман обнажен до пояса и покрыт белой мучнистой массой; штанины его мешковатых брюк обрезаны у икр; на обеих ногах — браслеты.

Эман. Я отсижусь здесь до рассвета. Все, что мог, я сделал.

Над головой Эмана окно; внезапно оно распахивается, и какая-то женщина выливает на Эмана бадью помоев. Он испуганно вскрикивает и отскакивает; женщина хватается за голову.

Женщина. Что я наделала! Прости меня, сосед! Эге, да это Уносчик… (Быстро отхаркивается и плюет в Эмана, потом, запустив в него бадьей, выбегает из хижины.) Он здесь! Уносчик спрятался в нашем проулке! Скорее сюда, я нашла Уносчика!

Ороге. Подожди. Я не в силах так быстро бежать.

Ягуна. Ну что ж, ничего не поделаешь, отдохнем.

Ороге. Если б я успел как следует его подготовить!

Ягуна. Они всегда всех подводят, эти дураки, которые хотят пострадать за других. Что будем делать?

Ороге. Я его подготовлю. Только бы он поскорее попался.

Ягуна. Этот? Ничего у тебя с ним не выйдет. В нем не осталось ни капельки радости.

Ороге. А все потому, что он не был подготовлен. Он просто не знал, что его ждет.

Ягуна. А тогда почему он отказывался слушать? Ведь он даже первого хоровода не выдержал. Не могло же ему казаться, что его ставят в круг, чтобы чествовать. Нет, он попросту баба.

Ороге. Нет-нет! Вспомни, как он стойко держался, а ведь его уже начали бить всерьез. Я думаю, он мог бы выдержать и до рассвета, не проронив ни звука. Он из таких.

Ягуна. Из-за чего же он удрал, как позорный трус?

Ороге. Не знаю. Я действительно не в силах понять. Может, это ночь сбывающихся проклятий?

Ягуна. Мы должны его поймать во что бы то ни стало. Нельзя допустить, чтобы целая деревня весь год задыхалась в собственных проклятиях из-за того, что Уносчик отказался их унести.

Уходят. Сцена меняется. Эман, израненный и окровавленный, скорчился в зарослях кустов.

Эман. Они окружили даже мой дом… как будто я дурак и захочу туда вернуться… и все-таки — где же мне взять воды? Неужели им непонятно — меня измучила жажда… глоток воды они могли бы мне дать… (Пытается прочистить уши.) Где-то поблизости должна быть река… (Оглядывается вокруг — и в изумлении замирает.)

Приземистый и мощный Старик сидит на табуретке. Он, как и Эман, обнажен до пояса, выкрашен чем-то белым и одет в мешковатые брюки со штанинами до икр. Прислужник натирает его маслом. Вокруг глаз у Старика наведены белые круги.

Старик. Как там лодка? Ее приготовили?

Прислужник. Сейчас они приносят последние жертвы.

Старик. За моим сыном послали?

Прислужник. Он уже идет.

Старик. Я никогда еще не уводил Лодку Проклятий с такой тяжестью на сердце. Ни единого разу. Но будем надеяться, что все обойдется.

Прислужник. В такую минуту боги нас не оставят. Старик. Лодку надо уводить с легким сердцем. Груз проклятий — слишком тяжкая ноша, чтобы к ней добавлять свою душевную тяжесть. Надеюсь, я все же обрету спокойствие, когда мне понадобится вся моя стойкость.

Появляется Эман в халате и «дански» поверх него.

Я хотел поговорить с тобой, когда вернусь, но мое сердце переполнено тяжкой скорбью — твоей и моей, — я не могу молчать. Ты знаешь — мне понадобятся все мои силы, а между тем я чувствую, как они умирают, чувствую, как их убивает печаль. Иногда ее необходимо высказать. А порой мало высказать — надо выплакать. (Повелительным жестом отсылает прислужника.)

Эман. Я ухожу навсегда.

Старик. Ты понимаешь, что говоришь? Наш род — из сильнейших на земле, мой сын. Только сильный род может из года в год уводить по реке Лодку Проклятий — и становиться от этого еще сильнее. Я уводил Зло Уходящих Лет больше двадцати раз — ты знаешь. И надеялся, что ты меня сменишь, сын.

Эман. Омае умерла — и моя жизнь здесь кончена.

Старик. Омае умерла, подарив тебе сына, — и ты считаешь, что твоя жизнь кончена? Я давно уже несу этот груз, Эман. С тех пор как ты ушел, оставив ее здесь, я знал: она умрет, если ты вернешься.

Эман. Отец…

Старик. То же самое было с тобой. И со мной. Женщины обречены погибать, в смертельных муках рождая сильных. Я говорю тебе, сын, мы — сильный род, и ты слышишь это не из уст хвастуна. Мой язык окровавили тяжкие страдания, а губы исчернила мучительная тоска. Двенадцать лет тебя здесь не было, сын, а я любил ее, как родную дочь, и страдал в предвидении горькой потери.

Эман. Зачем? Зачем я вернулся домой? Ведь я ее убил.

Старик. Это было неизбежно. Но теперь ты знаешь, почему я ослаб. Я ждал тебя двенадцать лет, мой сын, с отцовской любовью и отчаянием мудрости. Я, старик, говорю тебе — и ты не должен обижаться, — твоя печаль легка. Она скоро пройдет. Если тебе сейчас здесь грустно — уезжай. Но, успокоившись, ты должен вернуться домой.

Эман. Дело не только в ее смерти, отец.

Старик. А в чем? Скажи мне, я смогу понять.

Эман. Я не был дома двенадцать лет. И очень изменился за это время.

Старик. Говори, я слушаю тебя, мой сын.

Эман. Я не смогу продолжать твое дело, отец. И боюсь, я ничего тебе не смогу объяснить.

Старик. Время — вот все, что тебе нужно, сын. Поживи здесь подольше, и ты вспомнишь свой долг: время разбудит в тебе голос крови.

Эман. Я остался в деревне только из-за Омае. Я не предполагал, что она меня ждет. Я хотел ее увезти, но ты сказал, и я поверил, что это убьет тебя. Я был очень усталым. Омае вселила в меня покой — только поэтому я остался дома. Но теперь меня ничто здесь не удерживает, отец.

Старик. Другие люди надорвутся и умрут, делая дело, предопределенное нам. Это страшное лекарство дает нам силу, потому что мы — сильный род, мой сын, но для других это лекарство окажется ядом. Наше дело — самое важное на земле.

Эман. Это неправда, отец.

Старик. Правда! Голос крови заставит тебя вернуться. Если ты займешься чем-нибудь другим, твоя собственная кровь взбунтуется и убьет тебя. Это так, сын, — я знаю, что говорю.

Эман. В жизни есть другие дела, отец. Великие… но ты не можешь об этом знать. Я не в силах остаться.

Старик. Мне очень тяжко. Ты уходишь, чтоб отдать другим людям то, что издревле и по праву принадлежало нам. И ты превратишь их в самозванцев, мой сын. Ведь они будут вынуждены взяться за дело, которое чуждо им по голосу крови. И их праотцы не смогут им подсказать, как его надо выполнять, это дело. Я уверен — правда на моей стороне. Горькая, но истинная и великая правда.

Эман. И все-таки я должен уйти, отец.

Старик. Что ж… Вызови моего Прислужника. И да помогут мне твои молодые силы в этом моем последнем путешествии. Ты слышал?.. Я сказал это нечаянно, сын. Последнее… но, видимо, так и случится. И все же я пускаюсь в него без страха.

Эман уходит. Через несколько секунд появляется Прислужник.

Прислужник. Лодка готова.

Старик. Я тоже готов.

Несколько секунд он сидит неподвижно. Где-то вдалеке начинают бить барабаны, и Старик — почти незаметным движением — чуть склоняет голову. Двое прислужников вносят маленькую, с углублением в дне лодку, быстро ставят ее на землю рядом со Стариком и поспешно отступают. Старик медленно встает. Прислужник внимательно наблюдает за ним. Затем он делает знак принесшим лодку прислужникам, те подымают ее и надевают Старику на голову. Как только лодка касается его головы, он обеими руками надвигает ее глубже и бросается бежать. Все трое прислужников, немного приотстав, бегут за Стариком. Когда последний из прислужников скрывается, на сцену выскакивает Ороге и сталкивается лицом к лицу с Эманом-Уносчиком. Эман стоит у тех самых кустов, где его застигла только что закончившаяся сцена. Ороге, пораженный странным выражением его лица, оглядывается, чтобы посмотреть, что приковало такое пристальное внимание Эмана. Ничего не увидев, он снова поворачивается к Эману, который в этот момент приходит в себя и замечает Ороге. Несколько секунд они молча смотрят друг другу в глаза. Появляется Ягуна; увидев Эмана, он кричит своим людям: «Ко мне!» — и бросается вперед, но окончательно опомнившийся Эман отпрыгивает и убегает. Ягуна и трое или четверо мужчин мчатся за ним следом. Ороге не двигается — он напряженно о чем-то размышляет.

Ягуна (появляясь снова). Они его обложили со всех сторон, теперь уж ему не удастся уйти.

Ороге. Но и Старый год нам не удастся задержать.

Ягуна. Ты смотрел на него, словно он какой-то дух. Почему ты не кричал?

Ороге. Зато ты кричал. Но это, как видишь, его не остановило.

Ягуна. Не волнуйся. Больше он от нас не уйдет. Но дело принимает скверный оборот. Теперь мало провести его мимо каждого дома. Над деревней повисло слишком много проклятий.

Ороге (не слушая Ягуну). Он что-то видел. Знать бы мне — что?

Ягуна. О чем ты толкуешь?

Ороге. Да-да, так что?

Ягуна. Я говорю, что Зло затопило деревню. От Уносчика потребуется больше обычного.

Ороге. Что ты хочешь этим сказать, Ягуна?

Ягуна. А то ты не понимаешь!

Ороге. Тс-с! Смотри!

Ягуна оборачивается — как раз в тот момент, когда подбежавшая Сунма кинулась на него, — она вцепляется ему в лицо ногтями, словно разъяренная тигрица.

Сунма. Убийца! Что ты с ним сделал? Убийца!

Ягуне приходится бороться изо всех сил, чтобы оторвать от себя Сунму; наконец это ему удается — сокрушительный удар, Сунма падает на колени, и Ягуна бросается вперед, чтобы добить ее.

Ороге (заслоняя Сунму). Опомнись, Ягуна, она же твоя дочь!

Ягуна. Дочь? То-то она ведет себя как дочь! Отойди, дай мне добить эту шлюху!

Ороге. Это грех, Ягуна.

Ягуна. Отойди, не мешай мне!

Ороге. Ты забыл, какая сегодня ночь? Ты забыл — «ни единого деяния во гневе»?

Ягуна. Это я-то забыл? (Проводит ладонью по щеке — на ладони кровь.)

Ороге. Страшная ночь… Что-то нас ждет?

Ягуна. Уйдем, я не могу на нее спокойно смотреть. Моя собственная дочь… из-за какого-то чужака…

Оба уходят. Ифада, прибежавший вместе с Сунмой, но намертво скованный ужасом во время драки, оживает и, приблизившись к Сунме, помогает ей встать на ноги. Сунма, всхлипывая, тоже уходит — ее поддерживает Ифада.

Появляется Эман-Уносчик. Он присутствует — физически — при следующей сцене, но ее участники не видят его.

Омае, девочка лет четырнадцати, останавливается около маленькой тростниковой хижины и, внимательно осмотревшись — нет ли кого-нибудь поблизости, — кричит, прижав рот к щелке в стене хижины.

Омае. Эман!

Эман. Кто там?

Омае. Это я, Омае.

Эман. Как ты посмела сюда прийти?

Изнутри хижины в щелку между тростниковыми стеблями просовываются две руки. Видно лицо Эмана-мальчика — ему, как и девочке, лет четырнадцать.

Уходи! Ты хочешь, чтоб я попал в беду?

Омае. В беду? Из-за чего?

Эман. Из-за тебя. Убирайся.

Омае. Но я пришла тебя проведать, Эман.

Эман. Ты оглохла? Я же тебе сказал — убирайся.

Омае. Сейчас. Только выйди.

Эман. Что-что?

Омае. Выйди. На минутку.

Эман. Ты рехнулась, Омае?

Омае (садясь на землю). Ладно. Раз ты не хочешь выполнить мою просьбу, я посижу здесь и подожду твоего Наставника.

Эман (видно, что он разъярен, однако сдерживается; его голова исчезает, и через минуту он выходит из-за хижины). Что за дьявол в тебя вселился, Омае?

Омае. И никакой не дьявол. Я хочу тебя видеть.

Эман (передразнивая ее). «Никакой не дьявол. Я хочу тебя видеть». Пойми, здесь тебе не берег речки, где можно насмехаться над невинными людьми.

Омае (застенчиво). Ты не рад меня видеть?

Эман. Нисколько.

Омае. Почему?

Эман. Почему? И ты еще смеешь меня спрашивать?! Да потому, что ты самая опасная из женщин. Ах да, ты ничего об этом не знаешь. Нам не разрешается видеться с женщинами — ни с какими. А с самыми опасными — и подавно. Уходи, пока не случилось беды.

Омае (кокетливо). Что у вас за тайны? Чему вы тут учитесь?

Эман. Тому, чего женщина понять не может.

Омае. Хи-хи. Ты думаешь, мы не знаем, да? Вам тут просто-напросто делают обрезание.

Эман. Замолчи, Омае! Ты ничего не понимаешь.

Омае. Это надо же — ведь он еще не был обрезан, а уже строил нам, женщинам, глазки!

Эман. Спасибо… женщина. А теперь уходи.

Омае. Ну, а хоть кормят-то вас здесь ничего?

Эман (яростно). Нас не кормят. Мы съедаем глупых девчонок, которые решаются сюда забрести!

Омае (с притворными слезами). Ой-ой-ой-ой, он меня оскорбляет! Как тебе не стыдно оскорблять женщину?!

Эман (с беспокойством). Нечего устраивать здесь представление! Если хочешь реветь, то лучше уходи.

Омае. Хорошо, хорошо, я не буду реветь.

Эман. Будешь не будешь, а все равно уходи. Ты ведь не знаешь, что может случиться, если сейчас сюда придет Наставник.

Омае. Да не придет он!

Эман (передразнивая). Ишь ты какая — «Не придет!» Ты что — его жена, и он тебе докладывает, когда да куда он собирается идти? В это время он как раз обходит наши хижины. Может, он уже рядом — откуда ты знаешь?

Омае. А вот и нет, а вот и не рядом! Он болтается сейчас на берегу реки и норовит ущипнуть девчонок за попку. Этому он и вас здесь учит, да?

Эман. Не смей так говорить про нашего Наставника! Я знаю: это вы, распущенные девчонки, нарочно вертите перед ним попками.

Омае (опять притворно плача). Значит, по-твоему, я распущенная девчонка?

Эман. Перестань! Вовсе я этого не говорил.

Омае. Как же не говорил, когда только что сказал?!

Эман. Да не говорил я этого! И пойми, Омае, кто-нибудь может услышать твой голос — и тогда я буду опозорен навеки. Уходи, пока не случилось беды.

Омае. Не бойся, не будет никакой беды. Девчонки задержат вашего Мошенника — ой, прости, я хотела сказать: Наставника, — пока я не вернусь обратно на берег.

Эман. Вот и возвращайся прямо сейчас. У меня есть дела поважней болтовни. (Идет к хижине.)

Омае бежит следом и протягивает руку, чтобы удержать его. Эман в ужасе отскакивает.

Омае. Что с тобой? Ты думаешь, я тебя съем?

Эман. Да ты же чуть-чуть было до меня не дотронулась!

Омае. Ну и что?

Эман. Тебе мало, что я тебя видел? Ты хотела осквернить меня еще и прикосновением? Ты что — совсем ничего не понимаешь?

Омае. A-а, ты об этом…

Эман (почти кричит). Вот именно, «об этом»! Ты думаешь, мы здесь поселились для удовольствия? Сейчас очень важное время в моей жизни. Посмотри на эти хижины — мы сами их построили. Мы постигаем здесь жизнь — ты можешь это понять? Мы думаем, размышляем… я по крайней мере. В первый раз у меня есть время для размышлений — ничего другого мне не надо делать. Я должен осознать себя как взрослый человек. Мне надо понять, зачем я живу. Тебя хоть раз тревожили подобные мысли?

Омае. Ты меня пугаешь, Эман.

Эман. Ну вот. Ничего другого ты не смогла придумать. Мужчина всегда идет своей дорогой — он должен осознать и проверить свои силы. Потому что когда-нибудь он останется один — лицом к лицу со своей судьбой. Ни о чем другом я не решаюсь сейчас думать. И не смей мне мешать, не воруй мое время.

Омае (на этот раз непритворно всхлипывая). Я всегда знала, что ты меня ненавидишь. Тебе всегда хотелось от меня избавиться.

Эман (нетерпеливо). Ненавижу — так ненавижу. А сейчас — иди.

Омае (всхлипывая, идет прочь; потом останавливается, вытирает глаза и говорит — уже с озорством). Эман!

Эман. Чего тебе?

Омае. Я хотела спросить… только пообещай, что ты мне ответишь.

Эман. Ну-ну, что еще?

Омае (хохоча). Это больно, Эман? (Поворачивается, чтобы убежать, — и видит Наставника.)

Наставник. Так-так. Кто же это нам попался? Какая маленькая веселая мышка залезла в гнездо к старой сове?

Омае барахтается в руках Наставника, потом, вырвавшись, отбегает в сторону; на ее лице — омерзение.

Ты пришла полакомиться фруктами, так? Ты ведь не разговаривала с моими учениками?

Омае. Да-да, я хотела обворовать твой сад!

Наставник. Так-так-так. Я понимаю, крошка, понимаю. А мой прилежный ученик хотел тебя прогнать. Так-так-так. Ведь ты ее прогонял, Эман?

Эман. Я с ней разговаривал.

Наставник. Так-так, разговаривал. А сейчас будь послушным и посиди в хижине, пока я придумываю тебе наказание.

Эман уходит.

Ну-ну, так-так. Не бойся меня, крошка.

Омае (с вызовом). А я и не боюсь.

Наставник. Так-так. Прекрасно. Я думаю, мы сможем с тобой подружиться. (Вкрадчиво.) И тебе совершенно нечего волноваться. Хотя, конечно же, если кто-нибудь узнает, что Эман нарушил такое строгое табу… если я не промолчу… ему не поздоровится. Тебе это было бы неприятно, ведь правда?

Омае. Конечно.

Наставник. Так-так. Прекрасно. Ты умненькая девочка. Ну, а стирать ты умеешь?

Омае. Умею.

Наставник. Прекрасно. Сейчас мы пойдем ко мне, и я тебе дам кое-что постирать, а потом мы забудем о том, что случилось.

Омае. Я не пойду к тебе. Принеси свои вещи сюда.

Наставник. Так-так. А почему? Не надо меня сердить. Ты ведь умненькая девочка и все понимаешь. Старших надо слушаться, да-да. Пойдем-ка! (Хватает ее за руку и тащит прочь.)

Омае. Не пойду я к тебе. Отпусти меня! Отпусти. Все равно я не пойду к тебе, бессовестный старикашка.

Наставник. Ты хочешь опозорить всю семью Эмана? Да и свою тоже? Так-так. Прекрасно.

Снова появляется Эман. В руках у него небольшой узелок.

Эман. А ну-ка отпусти ее. Пойдем, Омае.

Наставник. Так-так. И куда же вы собираетесь отправиться?

Эман. Домой.

Наставник. Так-так. Очень, значит, просто. Ты думаешь, что можешь уйти от Наставника, когда тебе захочется? Так-так, так-так. А ну, марш в свою хижину, щенок!

Эман, взяв Омае за руку, идет прочь.

Вернись сейчас же!

Бежит за Эманом и пытается ударить его палкой. Эман вырывает ее и отшвыривает.

Омае. Убей, убей его! Исколоти до смерти!

Наставник. На помощь! Убивают!

Встревоженный Эман зажимает ему рот.

Эман. Старик, я не хочу причинять тебе вреда, но и ты остерегись быть зловредной змеей. (Отпускает Наставника.)

Наставник. Ты думаешь, тебе простят твой проступок? Не надейся — я извещу о нем старейшин раньше, чем ты успеешь дойти до деревни.

Эман. Ты боишься, что я расскажу о тебе, о твоем поведении? Не бойся, старик. Если ты промолчишь — промолчу и я. Да мне и незачем идти в деревню. Передай им, что я ушел, и все. Но если ты попытаешься меня опозорить, я вернусь, где б я ни был, — и тогда берегись!

Наставник. Ты пытаешься учить меня, как мне поступать? Но не надейся вернуться даже через год — все равно я вышвырну тебя из деревни. Ни тебе, ни твоим детям здесь больше не жить. (Уходит.)

Эман. Я сюда не вернусь.

Омае. Старый стервятник! Но он сказал, что не даст тебе вернуться и через год. Что же ты будешь делать, Эман?

Эман. Посмотрим. Мало ли что можно делать в больших городах.

Омае. Я думала, на этот раз ему здорово достанется. Почему ты не разгладил — его же собственной палкой — морщины на его вонючей коже?

Эман. Послушай, Омае, я ухожу…

Омае. Пойдем, ты расскажешь мне обо всем по дороге.

Эман. Я ухожу — я не вернусь в деревню, Омае.

Омае. Ты не хочешь возвращаться из-за этого старикашки? Но тебе ведь надо поговорить с отцом.

Эман. Передай ему, что я ухожу — на время. Он поймет.

Омае. А как же…

Эман. Подожди, я не кончил. До моего возвращения ты поживешь у него, мы говорили с ним об этом. Присматривай за ним.

Омае. Но куда ты уходишь? И когда вернешься?

Эман. Я и сам еще не знаю. Но время настало. Сейчас меня ничто не привязывает к деревне.

Омае. А я, Эман? Ты хочешь меня бросить?

Эман. Слушай, Омае, — и постарайся запомнить. Я ухожу — и не знаю, когда вернусь. Живи в доме моего отца, пока тебе не надоест меня ждать. Понимаешь? Устанешь ждать — поступай как хочешь. Жди меня, пока тебе хочется ждать, а потом, повторяю, поступай как хочешь.

Омае. Но я ничего не понимаю, Эман. Куда ты уходишь? Почему? Надолго ли? А вдруг ты и вовсе не вернешься в деревню? Не уходи, Эман, не бросай меня одну!

Эман. Я должен. А теперь давай попрощаемся.

Омае. Я пойду с тобой.

Эман. Пойдешь со мной? А кто о тебе будет заботиться? Я? Пойми — ты будешь мне страшной обузой. Свяжешь меня по рукам и ногам, и я просто брошу тебя на чужбине. Нет, отправляйся домой, Омае. Присматривай за моим отцом, а он позаботится о тебе. (Хочет уйти, но Омае не отпускает его.)

Омае. Останься хотя бы до утра, Эман. Ты заблудишься в темноте. А твой отец? Что мне сказать твоему отцу? Я не помню, что ему надо передать… Я боюсь идти одна, Эман! Эман…

Эман пытается вырваться — Омае теряет равновесие, падает и обеими руками обхватывает его ногу, но Эман неумолимо идет вперед, волоча Омае по земле.

Не уходи, Эман! Эман, не бросай меня… Не бросай свою Омае… Не уходи, Эман!..

Эман-Уносчик делает непроизвольное движение, как бы собираясь бежать зa скрывшейся во мраке парой. Однако он остается на месте и только смотрит туда, где только что видел их. Через несколько мгновений оттуда появляется Девочка — пристально глядя на Эмана, она подходит ближе, но так, чтобы Эман не мог ее схватить.

Девочка. Ты Уносчик?

Эман. Да.

Девочка. А зачем ты прячешься?

Эман. Меня мучит жажда… глоток воды… Скажи, кто-нибудь охраняет мой дом?

Девочка. Никого там нет.

Эман. Но может, внутри… Ты не слышала голосов?

Девочка. Да нет там никого.

Эман. Ну ладно. Спасибо. (Хочет идти, но потом вдруг останавливается.) А может быть, ты… там на столе чашка… Может быть, ты принесешь мне воды?

Девочка уходит. Она открывает дверь и, внимательно глядя на Эмана, проскальзывает за дом, а потом убегает.

(Садясь на землю.) Возможно, они уже разошлись по домам. Это было бы замечательно, я так устал. (Вздрагивает и напряженно прислушивается: в отдалении раздаются приближающиеся голоса.) Неужели она не успеет? (Осторожно крадется к дому.) Девочка, скорей! (Заглядывает в окно.) Где ты там? Куда она могла убежать? (Внезапно догадавшись, печально и поспешно отступает в темноту.)

Появляются Ороге и Ягуна — их ведет Девочка.

Девочка. Он был вон там.

Ягуна. Был да сплыл. Нет, наш друг, он не из дураков. Но все равно ему от нас не уйти.

Ороге. Что он делал, когда ты его увидела?

Девочка. Он попросил меня принести ему чашку воды.

Ягуна и Ороге (в один голос). Ага! (Глядят друг на друга.)

Ороге. Об этом-то мы и позабыли!

Ягуна. Все. Теперь ему пришел конец. Как же мы раньше-то про это не вспомнили?

Ороге. Мы успеем. До полуночи еще целый час.

Ягуна. Надо оповестить всех наших людей. И выбрать верное место для засады.

Ороге. Пусть объявят всем: Уносчика — не задерживать.

Ягуна. Теперь-то он обязательно попадется в западню. Я думаю, это помощь предков, Ороге. Ты помнишь, куда ему придется пойти, чтоб добраться до реки?

Ороге. В священную рощу.

Ягуна. Я же говорю — это помощь предков.

Священная роща близ деревни. Эман-Уносчик бредет меж деревьями — явно без всякой цели — и даже не старается прятаться. Неожиданно перед его глазами — на осветившемся месте — возникает группа людей, сгрудившихся вокруг небольшого холмика. В некотором отдалении от всех стоит еще один человек, Старик. Когда Эман замечает эту группу, люди как раз начинают расходиться — они не видят Эмана-Уносчика. Вскоре около холмика остаются трое: Эман — он стоит спиной к Эману-Уносчику, Священник и Старик.

Священник. Пойдем, Эман.

Эман. Да-да, сейчас. Мне хочется немного побыть здесь одному.

Священник. С этим необходимо примириться, Эман.

Пауза.

Эман. Она ждала меня двенадцать лет. А я-то считал ее легкомысленной девчонкой. Двенадцать лет я странствовал по свету в надежде отыскать истину на чужбине. Каким же я оказался слепцом!

Священник. Мы все оказались слепцами, Эман.

Эман. Но к чему? К чему все эти годы ожидания, если она была обречена на гибель? (Пауза.) Уходя, я не понимал, чего же я хочу, за какой истиной отправляюсь. Больше того, возвращаясь, я не знал, нашел ли я что-нибудь там, на чужбине. И только дома, встретившись с нею, увидел, что скитался совершенно напрасно. Все, что мне было нужно, я нашел дома. И тогда я вышвырнул приобретенный опыт. Убил в себе чужака. И обрел родину.

Священник. Так и должно было случиться, Эман.

Эман. Но потом жестокая мимолетность ее счастья снова — и навеки — все убила во мне.

Священник (подняв глаза и увидев Старика). Взгляни, Эман, — там твой отец.

Эман. Я знал, что он придет. И ребенок с ним?

Священник. Да.

Эман. Старикам утешение нужнее, Священник. Иди к нему. Он по-отцовски относился к Омае, да и Омае любила его, как родная дочь. Да, воистину мы сильный род. Постарайся утешить его, Священник.

Старик все так же недвижимо стоит в отдалении. Его лицо печально, но спокойно. Взгляд устремлен на могилу. Священник подходит к нему, но, поняв, что слова утешения тут не помогут, молча удаляется. Эман-Уносчик подходит к могильному холму и, став на колени, посыпает себе голову пеплом.

Затемнение.

Появляются Ягуна и Ороге.

Ороге. Полночь приближается.

Ягуна. Он должен прийти. Все источники и колодцы надежно охраняются. Жажда погонит его к реке.

Ороге. А ты уверен, что ловушка сработает?

Ягуна. Когда Ягуна устраивает ловушку, даже слону не удается из нее вырваться. (Оба уходят.)

Через некоторое время на сцене появляется Эман-Уносчик. Он осматривается и замечает в отдалении одинокую фигуру. Это Старик с миниатюрной лодкой на голове.

Эман (радостно). Отец!

Старик не оборачивается.

Это я, Эман! (Подходит ближе.) Отец!

Старик. Не приближайся. Ты видишь, что у меня на голове?

Эман. Но я же твой сын!

Старик. Тем более не приближайся.

Эман. Я хотел только спросить, куда ты идешь?

Старик. Ты видишь эту лодку? Разумеется, к реке.

Эман (облегченно). Я хотел увериться. Меня измучила жажда. Я всю ночь не могу добраться до реки.

Старик. Нам не по пути.

Эман. Но ты же сказал…

Старик. Мой путь долог, ты сам это знаешь. Тебе надо искать свою собственную дорогу.

Эман. Я боюсь заблудиться. Не гони меня, отец.

Старик. Нет, мой сын. Ты должен вернуться.

Эман. Но почему?

Старик. Так надо. Возвращайся.

Эман. Отец!..

Эман протягивает к Старику руки, но тот вдруг пускается бежать. Эман, мгновение поколебавшись, бежит следом, но его силы явно на исходе.

Подожди меня, отец! Отец!.. Отец!..

Старик и вслед за ним Эман скрываются, и через секунду слышится треск ломающихся сучьев — ловушка сработала.

Домик Эмана, на ближайшем к нему дереве висит кукла. Появляется Сунма, ее поддерживает Ифада. Увидев куклу, Сунма на мгновение застывает в полной неподвижности, а потом, словно потеряв последние силы, опускается на землю и сидит, опершись на стенку домика. Ифада, как безумный, бросается к дереву и стаскивает куклу на землю. Ни Ифада, ни Сунма не замечают стоящую в отдалении Девочку — она бесстрастно наблюдает за ними. Вскоре из лесу начинают выходить жители деревни, у них испуганные и виноватые лица. Они стараются не приближаться к домику; никто не произносит ни слова. Самыми последними из лесу выходят Ягуна и Ороге. Увидев Сунму, Ягуна останавливается и пятится назад.

Ороге (очень тихо, почти шепотом). Кто там?

Ягуна. Тс-с! Она. Гадюка.

Ороге с тревогой смотрит на Сунму.

Ороге. По-моему, она тебя не видела.

Ягуна. Ты уверен? Мне вовсе не хочется с ней разговаривать.

Ороге. Все ведь уже кончено, Ягуна.

Ягуна. Да. Но как мерзко видеть человеческую трусость.

Ороге. Ничего не поделаешь. Таковы люди.

Ягуна. И ведь мы старались для них. Трусы! Никто не вымолвил ни единого слова.

Ороге. Зрелище было не из приятных, Ягуна.

Ягуна. Ты подумай — разбежались, как побитые собачонки. Ни один не произнес проклятия. Ни один!

Ороге. А теперь они и нас сторонятся — ты заметил?

Ягуна. Они еще заплатят за эту ночь!

Ороге. A-а, пойдем-ка по домам, Ягуна.

Уходят. На сцене остаются три неподвижные фигуры: Сунма, Ифада и Девочка. Свет постепенно меркнет.

Конец