Роман об аварии на атомной станции в мирное время, написанный ровно за 30 лет до аварии на Чернобыльской АЭС.
Назойливое дребезжание телефона нарушило утренний сон доктора Феррела. Чем плотнее он прижимал к ушам подушку, пытаясь заглушить этот трезвон в голове, тем сильнее и навязчивее он становился. В противоположной стороне комнаты Эмма беспокойно зашевелилась на кровати. В тусклом свете раннего утра он мог только угадывать силуэт ее тела под простынями.
Кому это взбрело в голову звонить в такой час? Сквозь последние обрывки сна поднималось негодование.
Он сел и стал на ощупь искать свой халат. Когда человеку уже шестьдесят, и седина в волосах, и излишняя полнота в районе талии красноречиво свидетельствуют об этом, ему необходимо дать поспать вволю. Но телефон продолжал настойчиво звонить. Подойдя к лестнице, Феррел вдруг испугался, что звон оборвется. Опоздать к телефону сейчас, когда он уже встал, было бы самым тяжелым ударом.
Шаркая и спотыкаясь, он спустился вниз по лестнице к аппарату.
— Феррел слушает.
В голосе человека на другом конце провода слышалось одновременно и облегчение, и сильная усталость: — Док, это Палмер. Я тебя не разбудил?
— Я как раз готовился ужинать, — едко ответил Феррел.
Палмер был управляющим атомной станции, где работал доктор, и его начальником, по крайней мере, номинально.
— В чем дело? У твоего внука разболелся живот, или эта станция наконец взлетела на воздух? И какое отношение это все имеет ко мне в такой час? И вообще, мне казалось, ты говорил, что на сегодня я могу забыть о работе.
Палмер только тихо вздохнул в ответ. Он знал, как доктор отреагирует на звонок, и был готов к этому.
— Я знаю. Я поэтому и звоню. Разумеется, если у вас уже есть какие-то планы на сегодня, и вы не хотите их менять, я не могу просить тебя об этом. Видит небо, ты заработал этот выходной, но…
Он не договорил. Феррел знал, что это была просто приманка. Если он покажет, что ему интересно, он попался. Он ждал, и в конце концов Палмер снова вздохнул.
— Ну ладно, док. Похоже, незачем было беспокоить тебя. Дело в том, что я не очень доверяю чувству такта доктора Блейка. Хотя, может быть, мне удастся убедить его в том, что его шуточки не будут иметь успеха у группы конгрессменов. Извини, что вытащил тебя из кровати.
— Подожди минутку, — доктор Феррел тряхнул головой.
Плохо, что он не успел даже глотнуть кофе, чтобы хоть немного прояснилось в голове.
— Я думал, что комиссия по расследованию должна приехать только на следующей неделе.
Как опытный рыбак, Палмер помедлил несколько секунд, и только потом сделал подсечку.
— Да, должна была приехать. Мне сообщили, что их планы изменились. Они будут здесь уже сегодня утром — со всеми своими экспертами и репортерами. Да еще этот проект в конгрессе… Ну, приятно вам провести день.
Феррел выругался про себя. Сейчас ему оставалось только повесить трубку. Управляться с комиссией было делом Палмера, ведь это его станцию зашвырнут на какой-нибудь жалкий клочок неугодий, если в конгрессе пройдет этот проклятый билль. Доктор нес ответственность только за здоровье и безопасность людей.
— Я должен обсудить это с Эммой, — буркнул он в трубку в конце концов. — Где тебя можно будет застать через несколько минут? Дома?
— Сейчас я на станции.
Док посмотрел на часы — еще только начало седьмого.
Если Палмер считал, что дела обстоят настолько серьезно…
В то же время, сегодня был последний день коротких каникул Дика, на которые он вырвался домой из медицинского колледжа, и они всю неделю ждали этого выходного, думали, как проведут его. Эмма так хотела, чтобы в этот день вся семья собралась вместе и все были бы счастливы.
С верхних ступенек донесся какой-то шум, и он поднял глаза: там стояла Эмма в хлопчатобумажной пижаме и старых стоптанных домашних тапочках. Ее волосы были распущены. Без макияжа она напоминала маленькую девочку, которая состарилась за одну ночь, но так до конца и не осознала этого. Со своего лица она начисто согнала какое бы то ни было выражение. Она научилась скрывать свои чувства еще в те времена, когда Феррел много практиковал как терапевт. Однако по тому, как были напряжены мышцы шеи, как нервно она стягивала пояс халата вокруг своей слишком стройной талии, было понятно, что она все слышала, и это ее совсем не обрадовало.
Она поежилась, кивнула ему, пытаясь улыбнуться, и пошла вниз по ступенькам, стараясь не особо нагружать свое больное бедро.
— Ожидание завтрака отнимет у тебя много времени, тихо сказала она. — Постарайся немного поспать. Я разбужу Дика и все ему объясню.
Она пошла на кухню, а Феррел снова взялся за трубку.
— Все в порядке, Палмер. Я приеду. В девять — нормально?
— Спасибо, док. Жду тебя в девять, — ответил Палмер.
Эмма уже начала варить кофе. Док было повернулся к ней, но остановился: она права, ему действительно нужно еще немного поспать.
Но сон не шел. Давно прошли годы юности, когда он ни при каких обстоятельствах не терял равновесия. Всю свою жизнь он придерживался здорового образа жизни, но сейчас, кажется, от этого не было никакого толку. Может, Блейк и прав, когда шутит над ним? Может, он и в самом деле стареет? Он поймал себя на странной мысли, которая пришла вдруг к нему в голову, когда он смотрел на мускулистую фигуру своего сына: он так похож на самого доктора в молодости! И как же он отличался от того, что теперь отражало зеркало!
Мысли о положении на станции червем точили его сознание. Он почти совсем упустил из виду, что вокруг атомных станций в последнее время нарастало серьезное напряжение страх перед ними после стольких лет затишья внезапно вспыхнул с новой силой. Гражданские митинги протеста, законопроекты в конгрессе, в соответствии с которыми многие из этих станций придется перенести далеко от населенных территорий.
Он относил все это к разряду шумихи, которую обычно поднимают определенные истерично настроенные группировки. И все-таки, если Палмер воспринимает ситуацию настолько серьезно, может быть, сам Феррел и не прав? Возможно, ситуация обострилась после того, как несколько месяцев назад произошла авария на атомной станции в Кротоне. На самом деле это был просто микровыброс, хотя в результате оказалось, что небольшими дозами радиации заражено несколько сотен квадратных миль земли. Виновные не отыскались, да, похоже, никто и не был виноват, однако в прессе разразился скандал, затянувшийся на девять недель, и он мог послужить линзой, которая сфокусировала в единый пучок все разрозненные предрассудки и страхи перед атомными станциями.
В конце концов Феррел оставил попытки уснуть и стал одеваться, удивляясь тому, сколько времени он пролежал.
Дом наполнил запах горячих бисквитов, и Феррел понял, что Эмма готовит угощение к их совместному завтраку в этот последний единственный выходной. В ванной, за бритьем, он услышал, как она будит Дика и объясняет ему, в чем дело.
По голосу сына можно было понять, что он гораздо меньше расстроен изменением планов, чем мать. Непонятно почему, но дети всегда гораздо спокойнее родителей относятся к такого рода недоразумениям. К тому времени, как доктор сошел вниз, Дик уже был за столом. Он с головой погрузился в изучение утреннего выпуска «Кимберли Репабликэн». Дик поднял глаза и передал отцу половину газеты:
— Привет, пап. Жаль, что сегодня так получилось, но мы с мамой решили, что я отвезу тебя на работу на своей машине, и она поедет с нами, так что мы проведем немного больше времени вместе. Похоже, этот шум, который подняли вокруг атомных станций, становится все серьезнее, да?
— Палмер просто волнуется, и ничего больше. Перестраховываться — это его работа.
В настоящий момент доктора больше интересовали мед и печенье. Дик покачал головой:
— Лучше взгляни на передовицу.
Хотя обычно Феррел оставлял без внимания эти анонимные штампованные, кочующие из газеты в газету передовицы, сейчас он посмотрел и увидел, что под статьей стояла чья-то подпись. В статье говорилось о законопроекте, по которому все предприятия, задействованные в атомной трансмутации или производстве изотопов, должны быть удалены от населенных пунктов с населением больше десяти тысяч человек как минимум на пятьдесят миль. На первый взгляд статья представляла собой беспристрастное изучение и критику проекта, но в ней на разные чаши весов угодили такие вещи, как благосостояние населения и государства, которое целиком и полностью зависит от промышленности, и здоровье детей, которому угрожали разве что редкие случайные радиоактивные выбросы. На уровне разумных доводов он доказывал, что заводы должны оставаться там, где они сейчас стоят, но на уровне эмоций в статье отстаивалось совершенно противоположное.
Несомненно, что большинство читателей этой газеты первым делом будут прислушиваться к своим чувствам.
На первой странице был помещен очерк о митинге по поводу проекта. Данные о количестве участников и список докладчиков производили сильное впечатление. Пока рядом с Кимберли не построили предприятия Национальной Атомной Производственной Компании, это был ничем не примечательный городок, каких в Миссури полно.
Теперь он превратился в город с почти стотысячным населением, и его благосостояние практически полностью зависело от деятельности Компании. В городе были и другие предприятия, но они не появились бы, не будь Компании.
Даже те из них, что не работали с искусственными изотопами, не могли обойтись без дешевой энергии, которая была почти что отходом производства. О чем бы ни вопили другие газеты Гильдена, и какие бы волнения ни происходили в других городах, казалось невероятным, что и здесь можно столкнуться с такой оппозицией.
С отвращением он отбросил газету, даже не посмотрев на результаты бейсбольных матчей, сердито взглянул на часы и сказал хмуро:
— Мне, наверное, уже пора бы двигаться.
Эмма подлила ему еще кофе и, хромая, стала подниматься вверх по лестнице, чтобы одеться. Феррел смотрел на нее и с грустью думал о том, как медленно она идет. Может, им следовало купить одноэтажный домик — один из тех, что снова входят в моду? Маленький эскалатор был бы еще лучше, но учеба Дика отнимала столько средств, что на это усовершенствование их уже не оставалось. Может, на следующий год, когда он закончит обучение.
— Пап, — голос Дика звучал теперь серьезно, и он старался говорить так, чтобы мать его не услышала. — Мы недавно говорили обо всем этом в школе. В конце концов медицинской промышленности нужны изотопы, которые производит Компания, так что это важно для всех нас. Мне не дает покоя одна вещь. Что, если тебя вызовут в Конгресс, чтобы ты выступил с докладом о потенциальной опасности атомных предприятий?
Феррел раньше никогда не задумывался об этом.
— Ну, предположим, меня вызовут…
А это вполне могло произойти: в Конгрессе его знали так же хорошо, как и любого другого, кто работал в этой сфере.
— Мне нечего скрывать. Мне несложно будет рассказать им всю правду.
Если это то, чего они действительно хотят. А что, если чиновник, который руководит всей компанией, вовсе не заинтересован в том, чтобы получить лестные отзывы в изданиях Гильдена? Возмущение Дика нарастало. Потом он посмотрел на лестницу и осекся. Эмма только-только начала спускаться вниз. Доктор одним глотком допил свой кофе и вслед за Диком пошел к его маленькому кабриолету с турбинным двигателем. Обычно он предпочитал несколько более медленный, но заслуживающий большего доверия автобус, но сегодня не мог противиться желаниям Эммы. Он забрался на заднее сиденье и недовольно пробормотал что-то, когда ветер ударил ему в лицо. Разговаривать было почти невозможно: все заглушали рев турбин и шум ветра, который со свистом и воем обдувал спортивного типа лобовое стекло.
Глушитель был укорочен наполовину, чтобы рев был громче, а машина казалась мощнее. Ну что ж, возможно, девушки в школе с возрастом и перестанут считать такие вещи привлекательными, во всяком случае, доктор надеялся на это, хотя его и мучили некоторые сомнения. А может, подумал он снова, он просто стал слишком стар.
Он смотрел, как постепенно изменялся характер застройки на протяжении их пятнадцатимильного пути: особняки сменились бесконечными рядами времянок. Целые поселения из таких хижин — собранных из чего попало похожих друг на друга коробок, размещенных на крошечных земельных участках. Внешний вид большинства из них свидетельствовал о том, что их предком был обычный грузовик, а с некоторых даже не были сняты колеса, на которых их сюда привезли. Последнее обстоятельство, возможно, показывало, насколько их владельцы не были уверены в долговременности своего трудоустройства и пребывания на этом месте.
Дорога была забита, и иногда им приходилось ползти с черепашьей скоростью. Доктор услышал несущиеся из соседней машины ругательства в адрес «тупых ядерных крыс».
Такое отношение до сих пор оставалось своеобразной визитной карточкой некоторых жителей Миссури. Проревел гудок, и из другой машины водитель закричал:
— Убирайтесь с дороги, проклятые мозгляки! Вы нам тут не нужны!
— Мозгляки! Еще три года назад, если ты был рабочим на атомном предприятии, ты мог рассчитывать на почет и уважение. Похоже, теперь пришли иные времена.
Чем ближе они подъезжали к заводу, тем заметнее становились признаки перемен и отнюдь не в лучшую сторону: на многих домах были объявления «Свободно». Раньше цена на участки вдоль шоссе была выше, чем в округе, но теперь из-за близости завода спрос на них упал.
Когда машина свернула с трассы на закрытую дорогу, ведущую к главным воротам, он испытал что-то вроде облегчения. Примерно в миле за шлагбаумом на территории в несколько акров бесформенным пятном раскинулись хозяйственные постройки, офисные здания, корпуса конвертеров.
Здесь не было зелени, да и человека встретить можно было нечасто. Специальные бригады, которые следили за территорией, заботились только о том, чтобы она не заросла сорной травой. По новым законам вокруг каждого завода должна была устроена зона безопасности, и Компании пришлось подчиниться. Это, однако, было ей не в тягость. За заводом лежал обширный участок такой же бесплодной земли. Он протянулся вдоль ручья, который больше напоминал сточную канаву, и дальним концом упирался в болото. Этому пустырю Компания хотя бы нашла применение: он служил свалкой для заводских отходов. По требованию того же закона пришлось от основной линии железной дороги на целых две мили протянуть подъездную ветку.
Раньше здесь была обычная атомная электростанция, одна из многих, которые снабжали энергией Сент-Луис. Ее прототипом была первая, успешно проработавшая долгое время атомная электростанция, построенная Дженерал Электрик. Она еще не успела состариться, когда двое молодых ученых, Линк и Хокусаи, открыли целое направление в атомной физике и прибыли сюда, чтобы проводить свои исследования. Было общеизвестно, что в принципе возможно получение элементов с атомным весом большим, чем у урана — таких, как плутоний и нептуний, но проблема была в том, что увеличение атомного веса приводило к существенному снижению стабильности таких элементов. Однако эти двое ученых обнаружили, что если продолжать наращивание веса элемента, в конце концов можно выйти на следующий уровень, на котором атомы снова станут стабильными. Оказалось, что многие из таких не существующих в природе сверхтяжелых элементов гораздо ценнее естественных форм. Исследование тяжелых изотопов позволило Компании расширить производство и приобрести небывалое могущество. Теперь электроэнергия стала всего лишь побочным продуктом, но, несмотря на это, электричества, которое вырабатывал завод, хватало на удовлетворение всех потребностей Кимберли.
Феррел заметил, как напряглась Эмма, когда машина подъехала к воротам. Она боялась заходить на заводскую территорию, и в этом ее страхе было что-то патологическое, порожденное необоснованной уверенностью в том, что ее второй ребенок родился мертвым из-за радиации. Ее самые жуткие ночные кошмары крутились именно вокруг завода. Дик помнил об этом и остановился, не доезжая до ворот. Доктор давно оставил любые попытки переубедить ее, а она свыклась с тем, что муж работает здесь, и от этого никуда не деться.
Он вылез из машины и немного смущенно пожал руку Дику. Дик и Эмма поспешно отъехали, и доктор проводил их взглядом. Он осмотрелся: все здесь было таким привычным и казалось незыблемым, и от его утренней угнетенности и тоски не осталось и следа. Завод — это целый мир, деятельный и очень плотно населенный. Нет ничего, что могло бы поколебать его. Он помахал рукой в ответ на улыбку охранника и прошел на территорию завода. Всем своим существом он впитывал звуки, запахи, сам вид предприятия.
Как обычно, в девять часов покрытые гравием дорожки были запружены толпами молодых здоровяков — заступавших на смену рабочих, и кафе компании было под завязку забито людьми, желавшими выпить последнюю перед работой чашечку кофе. Но перед ним, когда он шел в их плотной массе, рабочие добродушно расступались. Это было ему приятно, как всегда, но еще приятнее было то, что при его приближении они не обрывали свой шумный, иногда грубоватый разговор и не прекращали веселую толкотню, что сделали бы в присутствии любого другого. официального лица компании.
Для них он уже давно был просто «доком».
Он непринужденно кивнул им, протиснулся сквозь их поток и, не торопясь, направился по дорожке к лазарету: в его возрасте человек обычно убеждается в том, что его собственный покой и комфорт стоят того, чтобы оберегать их.
Кроме того, у него не было никаких причин суматошно бегать туда-сюда вместо того, чтобы спокойно усваивать такой замечательный завтрак. Он прошел через боковой вход. Хотя уже давно по его распоряжению были сняты запрещающие курить таблички в коридорах, по старой привычке он все-таки спрятал сигару в ладони и через приемный покой, в котором стояли шкафчики с лекарствами, прошел в свой кабинет — к двери с надписью «Роджер Т. Феррел, главный терапевт».
В комнате стоял тяжелый застарелый запах табачного дыма, тут и там валялся мусор. Его ассистент Блейк уже пришел и сейчас в поисках чего-то копался в рабочем столе доктора, по своему обыкновению, довольно бесцеремонно. Однако Феррел не имел ничего против этого. Он знал, что всегда и в любой ситуации может положиться на его уверенные руки и трезвый рассудок. Блейк поднял глаза и доверительно улыбнулся.
— Привет, док! Где у вас этот чертов бензин для зажигалки? А, ладно, нашел! Я думал, вы собирались взять отгул.
— Об этом можно забыть, — Феррел покачал головой, сунул сигару в рот и сел в старое кожаное кресло. — Палмер позвонил мне ни свет ни заря. У нас опять аврал.
— И все опять повесили на вас. Непонятно, зачем мы вообще ходим сюда — ничего серьезного все равно не происходит. Взять хотя бы вчера: ко мне пришло трое с дерматофитозом. Пускай лучше повесят напоминание в душевых, чтобы тщательнее проводили дезинфекцию. Потом был сопливый мальчишка-ипохондрик, и парень с занозой в пальце! Они приходят к нам со всем, кроме своих детей, а если бы могли, то и их приносили бы. Любое их заболевание вполне могло бы подождать неделю или месяц, — он щелкнул пальцами. — Да, чуть не забыл. Сегодня уже десять лет, как мы с Энн вместе. Вечером мы хотели бы отпраздновать, и, если вы свободны… Энн хочет видеть вас с Эммой у нас. А за конторой пусть присмотрит ребенок.
— Звучит заманчиво. Только прекратите называть Дженкинса ребенком.
Губы доктора изогнулись в натянутой улыбке: он вспомнил времена, когда и сам был так же чертовски серьезен, как этот новый врач. Он не пробыл на практике и недели, как понял, что не стоит думать, будто для спасения мира провидение выбрало именно его.
— Вчера к нему пришел первый настоящий больной, он все сделал сам, так что теперь он доктор Дженкинс, если вам так будет угодно.
Блейк, однако, вспомнил о своем опыте:
— Ну да! А как вы думаете, сколько времени ему понадобится, чтобы понять, что обо всем, что он делает «сам», он узнал от вас? И что же это было?
— Да все то же — несложные радиационные ожоги. Что бы мы там ни говорили всем поступающим на работу, большинство из них так и не понимают, почему нужно носить защитные костюмы с коэффициентом защиты девяносто пять процентов, если главный щит конвертера останавливает практически весь поток излучения, пропуская только десять процентов. С точки зрения математики, было очевидно, что суммарное действие трех слоев защитного костюма снизит поток радиации до одной девяностотысячной доли исходного потока, но убедить рабочих в том, что только суммарное действие слабых по отдельности слоев дает необходимый эффект, было невозможно.
— Он умудрился обойтись без двух внутренних вкладок и за шесть часов получил полугодовую дозу. Сейчас, наверное, лежит дома, потеет и надеется, что его из-за этого не уволят.
Это случилось на Первом Конвертере — том, с которого началось процветание Компании, позволившем ей взять под свой контроль все производство искусственных элементов — задолго до того, как Уэмрат в Калтехе нашел способ использовать некоторые сверхтяжелые изотопы для создания ультраэффективной радиационной защиты. У Первого Конвертера был лишь огромный старый бетонный щит, но конвертеры были дороги, и Компания не избавлялась от него, а продолжала использовать для сравнительно спокойных реакций. Если при работе с ним принимались все необходимые меры защиты, он не представлял никакой серьезной опасности.
Блейк насмешливо кашлянул:
— Док, вы стареете: раньше вы давали им повод попотеть! Ну, я, пожалуй, пойду и посмотрю за сотрудниками. Вдруг кто-нибудь опоздает на минуту. Что тогда с нами будет?
Феррел вышел за ним. По пути он заметил доктора Дженкинса: склонившись над какой-то книгой, тот сидел в своем кабинете. Молодой человек без улыбки кивнул ему в знак приветствия. Доктор также ответил поклоном и не стал отвлекать его расспросами о том, что тот читает. Дженкинс, по крайней мере, образован и любит трудиться. Неделя это слишком маленький срок, чтобы понять, достаточно ли он крепок, чтобы остаться и работать здесь, но, скорее всего, так и будет, если только у него выдержат нервы. Казалось, Дженкинс состоял из одних сухожилий, обернутых туго натянутой кожей, а из-под копны светлых волос на доктора смотрели глубоко посаженные глаза. Он больше походил на какого-нибудь прозябающего в мансардах полуголодного поэта, он всегда находился в каком-то нервном возбуждении, но его практическая подготовка была действительно отменно хороша.
На минуту доктор задумался, а не вернуться ли ему в кабинет и не вздремнуть ли в старом кресле. Со всей работой, которая была в лазарете, Блейк мог спокойно справиться сам. Все в конторе уже давно шло, как заведено, и устраивать какие бы то ни было проверки было незачем. У него еще оставалось несколько минут для сна до того, как Палмер позовет его. Он уже было повернул назад, но замешкался, увидев Дженкинса: при его теперешнем отношении к работе он мог и не понять сна на рабочем месте.
— Если я кому-то понадоблюсь, я в кабинете Палмера, — громко сказал он.
Дженкинс кивнул в ответ, и доктор вышел через боковую дверь и пошел по длинной дорожке по направлению к административному зданию. Над ним нависала уродливая громадина корпуса электрогенератора — старейшего строения на всей территории.
Все в кабинете Палмера, даже встроенный бар, было спроектировано так, чтобы обеспечить административному работнику все удобства, но при этом прямо посередине комнаты стоял старый чертежный стол, заменявший письменный. Он был весь завален схемами и таблицами, покрыт чернильными пятнами и захламлен какими-то настольными мелочами, стаканчиками для карандашей и скомканными листами бумаги. Один угол был сильно обструган: раньше Палмер отщипывал оттуда своеобразные зубочистки — до того, как перешел на комплексные обеды. Под стать кабинету был и его владелец: отлично выбритый и подстриженный, в дорогой безвкусной одежде, с умным выражением сурового лица; все говорило о том, что перед вами хороший администратор. Но сейчас он снял свой пиджак и бросил его на обитую кожей кушетку, сменив на старую потертую кожаную куртку. Его руки загрубели от тяжелой работы: вены выпирали из-под кожи, и костяшки пальцев распухли. Его хорошая физическая форма оставалась такой же хорошей, что и у простого инженера на стройке. Он кивком указал Феррелу на стул, но сам остался стоять.
— Спасибо, что пришел, док. Мы услышали об этом вчера поздно вечером. С ними едет даже инспектор АЕС, а он только и мечтает о том, как бы лишить нас лицензии, если мы не покажем себя пай-мальчиками. Но против него я ничего не имею: АЕС — единственные в правительстве, кто играет честно. Но вся остальная компания — репортеры Гильдена — им то не нужно ничего, кроме сенсаций и неприятностей. Сегодня мне здесь понадобится каждый стоящий человек.
— Но ведь это бессмыслица! — запротестовал доктор. Они уже не смогут обходиться без заводов. Если мы прекратим производство, все больницы страны не смогут нормально работать, да и не они одни. Нельзя же переносить завод туда, куда не доберется ни один рабочий.
— То же самое мы говорили о запрете, док: нельзя его вводить, но они это сделали, — устало вздохнул Палмер.
— Но ведь атомные станции совсем не так опасны!
— К сожалению, они могут стать очень опасными, — сказал Палмер. Он умирал от усталости, а его покрасневшие глаза свидетельствовали о том, что он, возможно, совсем не спал. Мы используем атомную энергию уже около четверти века. Это значит, что самые первые станции, которые мы строили, не до конца представляя себе, с чем именно имеем дело, — а я участвовал в строительстве некоторых из них, — возможно, находятся в очень плохом состоянии. Также это значит, что целое поколение рабочих и инженеров воспринимало атомную энергию как нечто само собой разумеющееся. Сейчас они потеряли бдительность. Проверки, которые проводились после происшествия в Кротоне, обнаружили, что местность вокруг полудюжины заводов загрязнена радиоактивными веществами. Их нужно специально охранять.
Он плюхнулся на кушетку, смахнул на пол стопки государственных бюллетеней и стал массировать виски.
— Я думаю, в этом мы чисты, док. Но ирония судьбы в том, что старик Гильден когда-то давно неправильно воспользовался одним из наших ранних препаратов и слегка отравился. Он объявил нам войну, и здесь направление его главного удара. Ну ладно, я вызвал тебя не для того, чтобы просто поплакаться. Я хочу, чтобы ты проверил возможного «звонаря».
На рассвете атомной промышленности многие компании буквально увязали в судебных тяжбах по заявлениям людей, будто бы пострадавших от радиоактивного облучения. Немногие из этих исков имели под собой реальную почву. Большинство из них было сфабриковано с целью выбить деньги под угрозой раздувания дела в суде. Тех, кто выставлял подобные иски, и называли звонарями.
— Кто-то с завода? — спросил доктор.
С ними было сложнее всего, так как за время работы на предприятии каждый получил какую-то дозу облучения.
— Служащая кондитерской в Кимберли. Я заезжал к ней вчера вечером. Мне показалось, она уверена в том, что сильно облучилась. Кто-то просто использует ее. У нее дорогой адвокат. Он ни за что не хотел говорить мне, кто ее лечащий врач. Но я заставил ее описать симптомы — она действительно выглядит больной.
Он передал доктору лист бумаги, исписанный его грубым угловатым почерком. Феррел внимательно вчитался в записи. Хоть и не без труда, он все же смог вычленить суть дела из нагромождения деталей, которые Палмер, как полный дилетант в медицине, считал важными фактами.
— Мне понадобится больше. Для начала как минимум побольше крови для анализа, — сказал он, отказываясь делать какие-нибудь выводы на месте.
— Я раздобыл и это. Под видом своей секретарши я взял с собой твою ассистентку Додд. Пока я отвлекал ее адвоката на улице, делая вид, что хочу все уладить по-тихому, она запугала женщину и заставила ее сдать кровь на анализ. Держи! — Он протянул пузырек, и доктор отметил про себя, что Додд постаралась на славу. Да и как могло быть иначе, если уж она умудрилась убедить женщину пойти на это.
— Я хочу, чтобы вы сообщили мне о результатах после того, как уляжется вся эта сутолока с проверкой. И все-таки, вы можете сказать что-нибудь уже сейчас?
Док ответил очень нехотя:
— Может быть, это и радиация. Мы же не можем установить наблюдение за каждой организацией, где используется наша продукция. По симптомам это похоже на лейкемию. Если она попадет в руки к разгильдяю-доктору, который не только перестал следить за техническим прогрессом, но и забыл о профессиональной этике, он может решить, что ему удастся обвести жюри вокруг пальца. Но на самом-то деле из этого ничего не выйдет.
— Мало того, этого нельзя допустить. Мы не можем позволить себе дать скандалу разразиться в суде в такой неподходящий момент. Общественное мнение обрушится на нас и сметет с лица земли, даже если позже выяснится, что мы здесь ни при чем. И мы не можем заплатить отступное, потому что тогда будем выглядеть виноватыми, — Палмер встал и зашагал по комнате. — В этом-то все и дело, док. Случись что-нибудь, пусть даже самая пустячная мелочь, и этого уже будет достаточно, чтобы заявить, что мы представляем собой угрозу. В то же время мы никак не можем доказать обратное, во всяком случае, преподнести это эффектно, так, чтобы об этом сразу заговорили в прессе. И я даже не могу поклясться, что от нас действительно нет никакой опасности! Лейкемия… Рак крови…
— Ну да, что-то вроде этого. Раньше процент смертности при ней доходил до ста. То же самое может случиться и с этой женщиной: если у нее действительно лейкемия, необходимо срочно начать лечение.
Палмер облегченно вздохнул:
— Уф! Значит, по крайней мере, есть какой-то шанс. Если у нее на самом деле лейкемия, мы найдем специалиста, который сможет убедить ее. Она наверняка променяет своего адвоката со всеми его советами на бесплатное лечение. Спасибо, док. Дайте мне знать, когда получите окончательные результаты.
Помрачнев, Феррел отправился обратно в лазарет. Если этой женщиной действительно пытается манипулировать какой-то потерявший стыд шарлатан, то необходимо узнать, кто это. Достаточно всего лишь несколько таких лекарей, чтобы подорвать так долго и тщательно созидаемое доверие к самой профессии врача. Он уже почти дошел до угла здания, когда увидел Дженкинса. Он стоял на улице и спорил о чем-то с Йоргенсоном — одним из главных инженеров производства. Это был огромный мужчина, телосложением напоминавший быка, и если то, что о нем рассказывали, являлось правдой — такой же сильный. Однако и его ум ни в чем не уступал его физическим возможностям.
Дженкинс очень быстро что-то говорил и тыкал пальцем в листок бумаги, который держал в руке, но Йоргенсон просто отвел его движением руки:
— А я говорю тебе, сынок: иди к черту, пока можешь. Иди в свой лазарет и пичкай всех подряд своими пилюлями.
Инженер круто развернулся и с гордым видом пошел по дорожке. Дженкинс некоторое время пристально смотрел ему вслед, а потом снова скрылся в лазарете. Доктор не понял, что произошло, но все равно ему это не понравилось. Если мальчишка будет мутить воду… Однако пока это его не касалось.
Еще ничего не известно, а значит, и волноваться не о чем. Когда Феррел вошел в помещение, Дженкинс уже успокоился и был, как всегда, сдержан и холоден. Он посмотрел на доктора:
— Я предупредил сестер, что они должны быть готовы к увеличению количества пациентов с незначительными травмами, — сказал он обычным ровным голосом. — Я думал, что после посещения мистера Палмера вы и сами отдадите такое распоряжение.
Феррел изучающе посмотрел на молодого врача:
— Почему это? Зачем, по-вашему, я ходил к мистеру Палмеру?
Непонятливость старика заставила Дженкинса нервничать, но он быстро справился с нетерпением, и его голос был по-прежнему преисполнен уважения:
— Конечно, по поводу проверки. По всему заводу уже ходят слухи. Об этом говорили еще когда я только-только пришел сюда. Не сложно догадаться, как они повлияют на уровень травматизма.
— Да, — доктор сам поразился своей недогадливости. — Хорошо придумано. Вы совершенно правильно сделали.
— Да, им грозил рост числа незначительных несчастных случаев. Это точно. В таких обстоятельствах, когда все дрожат в ожидании большой проверки, напряжение постоянно растет, а это самая благоприятная почва, на которой расцветают оплошности на работе. Если повезет, все обойдется какими-нибудь мелочами, не выходящими за обычные рамки.
Но нельзя было рассчитывать на простую удачу. Могло произойти все, что угодно.
Палмер сделал упор на то, что даже один несчастный случай может стать аргументом в пользу их противников, показать, что станции не так уж безопасны. Они определенно не могли допустить, чтобы в отчетных ведомостях комиссии появились неудовлетворительные отзывы. Но в таком сложном процессе, как производство сверхтяжелых изотопов, какая-нибудь неприятность да случится, особенно, когда нервы у всех натянуты до предела.
Надо было послать Палмера ко всем чертям и оставаться дома!
В диспансере Феррел застал Мейерс. Она была на своем дежурстве и с присущей ей скоростью и расторопностью разбиралась с обычными повседневными делами. В операционной Феррел предпочитал видеть суровую мрачную Додд, но с работой в приемной никто не мог справиться лучше Мейерс. Ей едва исполнилось тридцать, и она могла бы считаться хорошенькой, если бы не совершенно невыразительное лицо. Волосы, кожа и глаза — все было таким бесцветным, что никакое, даже самое большое количество макияжа не могло оживить их.
Когда Феррел вошел, она промывала глаз какому-то человеку. Закончив, сестра повернулась к доктору:
— Он случайно ткнул себе сигаретой в глаз, когда надевал защитные очки. Ничего серьезного. Это уже одиннадцатый за последние полчаса.
Доктор посмотрел на толстую пачку карточек на столе и еще раз подумал, что Дженкинс все-таки был прав: уровень травматизма возрос в три раза по сравнению с обычными днями. Но до сих пор не было ни одного серьезного происшествия.
— И то хорошо, что лодырей сегодня мало, — сказала она.
Обычно несколько рабочих просто притворялись больными, считая, что это лучший способ получить еще один выходной. Она еле слышно хихикнула:
— Доктор Дженкинс взялся за них, но, мне кажется, им не очень понравилось, что он всем выписывал слабительное. Даже телефонистка не приходила сегодня.
— Она только тогда говорит, что больна, когда ей становится скучно. Сегодня она, похоже, рассчитывает увидеть фейерверк, — заметил Феррел.
За годы у него уже вошло в привычку примерно раз в четыре недели давать этой девушке выходной, чтобы стимулировать ее воображение. Она единственная на всем заводе, когда хотела провести день в праздности, приходила с какими-то интересными симптомами.
— Вчера ее осматривал Дженкинс. Он определил, что у нее быстро прогрессирующая проказа, и дал ей что-то, от чего у нее несколько часов горели губы, — сообщила Мейерс.
Похоже, этот молодой человек ей очень нравился. Для Феррела это было первое свидетельство того, что и у доктора Дженкинса есть чувство юмора.
Он прошел обратно в главный корпус. Их лазарет был обеспечен медицинской техникой и сотрудниками так, как ни один другой заводской медпункт, где доктору приходилось работать. Иногда он даже стеснялся того, сколько все это стоило. Кроме Мейерс и Додд здесь работали еще три медсестры, двое подсобных рабочих, два водителя маленьких трехколесных тележек-носилок, регистратор и секретарь. В операционной находилось все, чего душа пожелает, были оборудованы даже небольшие палаты, где могли лежать пациенты, если бы в этом появилась необходимость.
Он прошел к аппарату крио- и гипотермической терапии, осмотрел его. Большая часть оборудования лазарета предписывалась законом, но приобретение этого аппарата было собственной идеей Палмера. Он предназначался для понижения температуры человеческого тела, или какой-то его части, до такого уровня, на котором тот уже не реагировал на боль.
Мысль о том, что холод может быть полезен, появилась в медицине довольно давно, и с тех пор для чего только его ни использовали — вплоть до лечения рака. В конце концов благодаря развитию техники появилась методика, которая позволяла действительно широко использовать холод. При срочных операциях он был гораздо эффективнее обычной анестезии.
Даже носилки были снабжены небольшими модулями, чтобы начинать заморозку тканей еще по пути в операционную.
Он не слишком беспокоился из-за проверки. Государственные законы в отношении атомных заводов постоянно ужесточались, и в соответствии с ними станциям предъявлялись такие суровые требования, которые АЕС никогда не выдвинула бы, а он меньше месяца назад с успехом прошел государственную проверку.
Вошел Блейк. Он улыбался от уха до уха и посмеивался.
Заметив доктора, он остановился.
— Док, инспекция уже здесь, — объявил он. — Но не репортеры! Старик Палмер оказался хитрецом. Он распорядился, чтобы на Первом Номере сегодня утром начали с какого-то заказа для армии. Этот заказ достаточно секретен, чтобы он смог объявить территорию завода закрытой, но не настолько, чтобы не допустить сюда конгрессменов. Теперь вся эта газетная братия носится вокруг завода, пытаясь проникнуть внутрь. Если им повезет, они все-таки осуществят свою затею, но к тому моменту, когда все уже закончится.
Доктор усмехнулся, но его сомнения все равно не рассеялись. Люди из команды Гильдена все равно напишут то, что захотят, а такое поведение Палмера могло расположить против компании даже благожелательно настроенных репортеров. Также это может отрицательно сказаться на отношениях с парой конгрессменов, которые затесались в комиссию только ради того, чтобы засветиться в газетах. Большинству же, далекому от всех интриг, просто покажется, что Компания пытается что-то скрыть от публики, и это вызовет подозрения.
Обычно Палмер знал, что делает, хотя доктор никогда до конца не понимал, какими мотивами он руководствуется.
Казалось, что на этот раз управляющий изо всех сил старается завоевать как можно больше врагов и потерять как можно больше друзей.
Но, как бы то ни было, Блейк занятно рассказал об этом, и, встретив в коридоре Додд, док заметил, что даже она улыбается. Внезапно, как бы интуитивно, Феррел вышел на улицу и отправился в кафетерий. Теперь там было немного людей, но в ожидании кофе доктор смог уловить обрывки их разговоров. Большинство из них вертелось, похоже, вокруг постигшей газетчиков злой участи. И в основном люди считали, что это лучший трюк Палмера за многие годы.
Взяв стаканчик кофе для Мейерс, которой он мог действительно пригодиться, Феррел отправился обратно. Пока всю работу в лазарете выполняла она одна. Он застал сестру в одиночестве.
— У вас, я вижу, затишье, — сказал он и протянул ей контейнер с кофе.
— Спасибо, доктор Феррел. Вы мой спаситель! — она насыпала столько сахару, что хватило бы сделать крепкий сироп, и начала размешивать горячую жижу, с благодарностью глядя на Феррела. — Похоже, моя популярность падает. За последние двадцать минут не было ни одного посетителя.
Феррел еще несколько минут послонялся по зданию и решил, что интуиция, которая погнала его в кафе, не подвела его. Палмер, как и Дженкинс, прекрасно знал о том, что весть об инспекции уже распространилась среди людей, и о рабочем настрое на сегодня можно было забыть. Он был готов к этому и сделал единственно правильный ход: дал людям повод посмеяться вместо того, чтобы трястись от страха. Сработает ли это, когда инспекция по-настоящему примется за работу — уже другой вопрос.
Додд сообщила свежие новости о проверке. Очевидно, группа проверяющих была больше, чем предполагал доктор. Пришли полдюжины конгрессменов и привели с собой некоторое количество «экспертов». Другие находились за пределами территории, делали выборочные замеры и пытались определить, заражены ли атмосфера и земля вокруг завода. Это, по крайней мере, было разумно, хотя их тесты просто дублировали периодические проверки, которые Компания проводила сама.
Они осмотрели уже два конвертера, и пока обошлось без неприятностей. Не было даже самого незначительного недочета, ничто не портило оценки комиссии. Пока не похоже было, что они собираются инспектировать больницу, хотя доктор считал, что сюда они заглянут в первую очередь. Он бросил взгляд на часы: уже полдень.
Он отправился на поиски Додд, чтобы узнать свежие новости о развитии событий, но она немногое смогла добавить к своему предыдущему рассказу. Теперь конгрессмены бесцельно ходили туда и сюда. Очевидно, сейчас они проверяли погрузочный комплекс. Окутанный клубами дыма, он посидел еще пятнадцать минут. Только посмотрев на обкусанный кончик сигары, он понял, что тоже волнуется. Он жевал и катал его во рту до тех пор, пока тот совсем не раскрошился.
Ворча про себя, Феррел стал сплевывать крупинки табака.
Он знал, что от тех, кого сейчас проверяли, или кого уже проверили, можно было не ждать никаких неприятностей.
Выше всего риск ошибки был среди работников, еще только ожидавших своей очереди в полном неведении, когда она подойдет. Самому Феррелу бояться было нечего, и все-таки он начинал нервничать.
Феррел подумал, а вдруг кто-нибудь знает, что еще запланировано на сегодня, и отправился в главный офис. Было бы только логично, что регистратор или секретарь поддерживают приятельские отношения с кем-нибудь из администрации, а Феррел был так хорошо знаком с ними, что ему было достаточно простого намека, чтобы все узнать… Едва он вошел, как уличная дверь открылась, и в комнате появился маленький жилистый человечек. Он направился к регистратору, на ходу снимая свою фетровую шляпу «Хомбург» и приглаживая тонкие усы. Когда он поднял глаза, Феррел сразу узнал его.
— Привет, Феррел, — вскричал человечек.
— Бузони! Что ты здесь делаешь? — спросил доктор, хотя и сам догадывался, что.
Ответ не обманул его ожиданий:
— Я здесь в качестве эксперта — буду тебя инспектировать С тех пор, как я увидел твою фамилию в списке, у меня так и чешутся руки прищучить тебя на чем-нибудь. Как твоя резня?
— Лучше, чем общая практика, во всяком случае, так было, пока не появился ты, костолом.
В медицинском колледже они с Бузони были в одном классе. Тот специализировался на переломах. В дальнейшем он даже заслужил определенную репутацию, работая со старыми, плохо сросшимися переломами: он ломал их и лечил заново. Потом о Бузони опять заговорили, когда он нашел способ выводить из организма соединившиеся с костным кальцием радиоактивные ионы так, чтобы это не приводило к вымыванию самого кальция. Однажды доктор даже отправил к нему своего пациента, которому не помогало обычное переливание крови, и лечение препаратами динатриевой соли.
Доктор придержал дверь, и Бузони вошел в кабинет. Он походил вокруг, осмотрел оборудование, ознакомился с общей компоновкой помещения и направился к раздевалке медсестер. Там он тщательно все осмотрел, покивал головой и стал делать какие-то записи в своей ведомости.
— Зачет. Я ставлю хорошую отметку любому мужчине, который может заставить женщин соблюдать порядок в их гардеробной.
Сказав это, он улыбнулся, но доктор не до конца понял, что тот имел в виду. На этом Бузони закончил со своими записями, резко захлопнул папку и расслабился.
— Я не очень-то мучил тебя, Роджер. Я сказал им, что мы знакомы, и они решили, что ты больше выболтаешь мне, чем кому-либо другому. Я-то лучше знаю, да только зачем разубеждать их? Но, мне кажется, на этот завод постараются насесть как следует. В комиссии по большей части вполне честные люди, но их напичкали разными грязными слухами о Палмере. Как, по-твоему, у него действительно рыльце в пушку, или ему стоит дать шанс?
— Ты видишь, что я здесь, — сказал Феррел. — Я здесь, хотя вполне мог бы взять отгул.
— Пусть это будет твоим ответом, — улыбнулся Бузони. Но не думаю, что смогу убедить остальных. Палмер допустил грубую ошибку, не пустив репортеров на порог. О, я могу понять, почему. Парочка людей в комиссии настроены очень недоброжелательно, и…
С улицы донесся протяжный вой электрической сирены.
Он постоянно нарастал, пока не превратился в пронзительный вопль, который проникал сквозь стены и врезался в уши.
Тревога! К обычному сигналу стали примешиваться переливы.
Значит, произошел крупный разлив высокорадиоактивного расплава.
— Доктор Феррел! — донеся громкий голос из аппарата внутренней связи. — К телефону!
Он схватил трубку: — Феррел!
— Объект двадцать! — Палмер выпалил эти слова и бросил трубку. Но и этой информации было достаточно: «объект двадцать» — это был реактор, который давал им всю энергию. Больше всего доктор боялся аварии именно здесь.
Он сорвал со стены свою сумку с набором для оказания первой помощи и направился к заднему выходу. Додд вышла с ним. Она несла его рабочий халат. Феррел отрицательно покачал головой, но она еще сильнее прижала к себе одежду, а мрачное выражение ее лица говорило о том, что она не отступится. В заднем приемном покое Билл уже установил на маленькую моторную тележку двое носилок и теперь заводил мотор. Он подождал, пока Феррел и Додд не ухватятся за поручни, и рванул с места, а второй водитель еще ждал Блейка и вторую медсестру. Доктор бегло просмотрел, какое оборудование было взято, и согласно кивнул головой. Джонс еще раньше доказал, что в качестве подсобного рабочего он превосходен, и до сих пор все, что он делал, было безукоризненно.
И только сейчас до Феррела дошло, что Бузони едет на одной тележке с ним.
— Там радиоактивный расплав! — предупредил его доктор, пытаясь перекричать завывание сирены. Но он и сам был рад тому, что в такой момент рядом будет еще один врач.
Несмотря на риск, к конвертеру стекались толпы народа, движимые стремлением поглазеть на аварию своими глазами. Их присутствие могло бы усложнить проведение спасательной операции, но охрана была на своем месте и оттесняла толпу назад. Мимо на предельной скорости пронеслась машина, похожая на старомодный пожарный автомобиль с выдвижной лестницей. Сложная конструкция напоминала объемные ванты, на каждом конце которых ехал человек в тяжелом защитном костюме, чтобы управлять ими.
Машина остановилась рядом с боковым входом в огромное здание, в котором размещался реактор. В свое время это был самый большой в мире промышленный атомный реактор, и он все еще не сдавал своих позиций. В нем осуществлялась реакция расщепления ядер урана-235, а осколками ядер потом бомбардировали более распространенный уран-238, который при этом превращался в плутоний, обеспечивающий почти весь выход энергии реактора. В отличие от реакторов на некоторых заводах старой постройки, только вырабатывавших энергию, этот можно было использовать также для расширенного воспроизводства ядерного топлива, что делало его полезным при получении небольших объемов обычных радиоактивных элементов.
Выделяющееся в результате тепло отводилось сначала посредством жидкого натрия, потом передавалось пару, направляемому в две огромные турбины, вращавшие генераторы, которые и выдавали все те тысячи киловатт, что были необходимы для работы завода снабжения Кимберли, а также служили вспомогательным источником энергии для нескольких других участков. Но сейчас над реактором были вывешены красные флаги, а это означало, что все стержни замедлителя были полностью введены, а выработка энергии прекращена, чтобы дать людям возможность добраться до выходов.
Однако около одной из дверей произошла какая-то заминка. Когда тележка, на которой прибыл Феррел, остановилась, туда пыталась задом заехать замысловатая машина с захватом на одном конце. Помимо своей собственной защиты, она был нагружена защитными приспособлениями для людей, все еще находившихся внутри. Агрегату предстояло проникнуть в здание, а потом еще приноровиться к изгибам прохода. Как и во всех реакторах, эвакуационные туннели были построены так, что имели несколько правых поворотов.
Это было сделано, исходя из того, что вышедшее из-под контроля излучение распространяется прямолинейно, а значит, только небольшая часть его будет отражаться от стен, в то время как человек будет двигаться зигзагом, оказываясь после каждого поворота во все более безопасной зоне.
Вдруг аппарат резко затормозил и начал двигаться обратно с максимальной скоростью, на которой водитель успевал отслеживать повороты прохода. Охрана конвертера в защитных костюмах стала оттеснять толпу любопытствующих еще дальше, и один из секьюрити подошел к доктору с большим тяжелым скафандром в руках. Он поморщился, но начал с трудом облачаться в него.
— Что случилось?
— Я всего не знаю, — ответил охранник. — Похоже, они отмеривали порцию калия для больницы Кимберли. Кто-то из них упустил захват, и расплав разлился по полу или что-то в этом роде. Один рабочий не смог выбраться.
Доктор увидел, что остальные уже надели свои костюмы, и резко закрыл шлем своего скафандра. Машина, наконец, выбралась из здания. В обитых мягким материалом захватах безвольно покачивалось тело человека. Аппарат развернулся и опустил человека в защитный короб, также обитый мягким материалом. Феррел направился туда, и Бузони не отставал от него. Билл тоже успел надеть скафандр и сейчас разворачивал тележку и доставал все необходимое оборудование.
— Сколько он пробыл там? — спросил Феррел.
Ему ответил Мервин — суперинтендант реактора. Его голос глухо доносился через диафрагму шлема:
— Шесть минут. Тревогу почему-то объявили не сразу. Все, что мне удалось узнать, так это то, что он увидел, как падает контейнер с расплавом, и поймал его руками; швырнул в ящик с отходами, захлопнул крышку и побежал закрыть порты регенератора. Под воздействием облучения он находился примерно полминуты.
Доктор почувствовал себя нехорошо. Полминуты! Для него было бы лучше умереть прямо в камере.
Теперь трое работали вместе — доктор, Бузони и Бил. Рабочий был без сознания, и они готовили все необходимое, чтобы на месте начать переливание крови. Нужно было полностью заменить его зараженную кровь свежей. Группа крови рабочего была вытатуирована на его запястье. Феррел раздел пострадавшего, и на защищенный бокс установили опрыскиватели, чтобы смыть с тела радиоактивную пыль и грязь, если она попала на него. Доктор на минуту задержался и внимательно посмотрел на человека: это был Клем Мервин, сын суперинтенданта! За щитком шлема почти нельзя было разглядеть лица самого Мервина, но он медленно кивнул в ответ на быстрый вопрошающий взгляд доктора, и тот понял, что суперинтендант с самого начала знал об этом.
— Мы спасем его, — пообещал Феррел.
Если говорить только о его жизни, это была чистая правда. Теперь человека можно спасти даже после того, как он получит огромную дозу. Но мало было просто остаться в живых: у молодого человека впереди был как минимум целый год адских мучений, без всяких сомнений, он не сможет иметь детей, а его рассудок будет непоправимо поврежден.
Скрывать это от Мервина не было никакого толку: он и сам прекрасно знал об этом. В проход заехала крошечная машина, похожая на танк, за которой тянулись пожарные рукава. Она должна была тщательно вымыть помещение изнутри. Наконец она выехала, и красный флаг на здании реактора стал опускаться. Похоже, уровень радиации внутри опустился до безопасной величины — благодаря той жертве, которую принес Клем Мервин. То, что он закрыл контейнер с ценным, но смертельно опасным составом в герметичном боксе для отходов и захлопнул порты реактора, предотвратило слишком сильное повышение уровня радиации. Мервин, похоже, уже взял себя в руки:
— Док, что бы там ни было, делайте все, что можете. Я должен спасти оставшийся калий и отправить его в больницу, пока там никто не умер, не дождавшись его.
Он отошел, собирая по пути своих людей. Неподалеку уже стояла машина скорой помощи из городской больницы. Феррел дал рабочим знак, и они стали грузить в нее похожий на гроб бокс с так и не пришедшим в сознание человеком. Сам доктор и его спутники в это время снимали защитные комбинезоны. С этим случаем лучше всего справятся в больнице Кимберли — в отделении для пациентов с радиоактивным поражением. Оно было меньше, чем в заводской больнице, но для долгого и медленного процесса поддержания жизни в человеке оборудование там подходило лучше.
Доктор начал забираться в машину скорой помощи, но Блейк остановил его: — Возвращайтесь назад, док. Я сам займусь этим.
Что ж, и это было неплохо. Доктор отступил назад и проводил взглядом машину, которая отъехала под завывание сирен. Потом время от времени он будет заходить в больницу к Клему, но сейчас он не мог сделать для него большего.
Потребуются месяцы напряженного лечения, чтобы восстановились сильно поврежденные ткани.
Он направился к тележке. Сохраняя молчание, Бузони пошел рядом с ним. Дорогу им преградила группа примерно из полудюжины мужчин. Один из них сделал шаг вперед:
— Значит, вот как вы обычно лечите ваших пациентов, доктор, — резко сказал он. — Успокаиваете их пустыми обещаниями, спихиваете на кого-нибудь другого и думаете, что ваша работа сделана?
Остальные открыли рты от удивления и собрались одернуть говорившего, но Бузони опередил их:
— Заткнитесь же, черт побери! — грубо сказал он.
По сравнению с этим высоким человеком с тяжелой челюстью Бузони казался совсем маленьким, но он просто толкнул его и отодвинул с дороги, давая Феррелу пройти. Вместе с доктором он забрался на тележку, в то время как остальные члены комиссии конгресса оторопело смотрели ему вслед.
Потом они повернулись к мужчине, кричавшему на доктора, но Феррелу было уже все равно, что они скажут или сделают.
— Еще некоторое время он будет жаждать моей крови, но Морган успокоит его, Роджер, — сказал Бузони и криво усмехнулся. — Завтра мы оба извинимся друг перед другом и пожмем руки. И, что забавно, на этом все, скорее всего, и закончится. В этом кругу так обычно и происходит. У меня никаких неприятностей не будет, так что забудь об этом. Скажи еще спасибо, что большинство в комиссии не такие, как он. Они согласятся со мной, когда я скажу, что ты все сделал совершенно правильно. И, возможно, они проследят за тем, чтобы молодому Мервину дали медаль.
Доктор устало кивнул головой: это не имело значения. Он совершенно не беспокоился о том, какие отзывы о его работе появятся в отчете по этому происшествию. С технической точки зрения этот случай не представлял собой ничего из ряда вон выходящего, и с ним справились быстро и правильно. Он знал это. Также он знал, что его сотрудники просто не в состоянии были совершить чудо, чтобы на месте гарантировать, что молодой человек будет жив, а главное — здоров, хотя он, безусловно, заслужил право на то и на другое. При современном состоянии медицинской науки это невозможно сделать. И до тех пор, пока такие чудеса невозможны, он не сможет получать полное удовлетворение от своей работы.
Потом он отвлекся от раздумий над этим случаем, похоронил его вместе с воспоминаниями о других трагедиях, лежавшими глубоко в его памяти. Однажды их накопится столько, что он будет больше не в состоянии терпеть их боль, и это будет значить, что он состарился. Но пока он еще мог нести их груз. Когда тележка остановилась, он пожал Бузони руку, обменялся парой ничего не значащих фраз о том, что надо бы встретиться на следующей медицинской конференции. Но, скорее всего, они там не встретятся, слишком уж большой была разница между практикующим врачом — Феррелом и оставившим практику Бузони. Он особо проследил за тем, чтобы инструменты, которые касались Мервина, были помещены в дезактивационную камеру, и только потом направился к зданию администрации для доклада Палмеру. Наверно, управляющему уже в общих чертах доложили о происшествии, но он непременно захочет подробнее узнать, какие шансы есть у молодого рабочего, и что для него можно сделать.
И возможно, ему нужно будет, чтобы рядом находился человек, которого он хорошо знает. Человек, который сможет поддержать его, когда он поймет: произошла та самая случайность, которая одна могла положить конец всем надеждам на то, что завод оставят в покое. Для самого завода это было обычное происшествие, но для того, кто никогда не был свидетелем несчастного случая на атомном производстве, оно могло служить окончательным и неопровержимым доказательством того, что все относящееся к атомным станциям опасно, и что их близость к населенным пунктам таит в себе угрозу. Доктор подумал, как Эмма отнесется к переезду — если только весь завод может переехать.
Аллан Палмер давно твердо усвоил, что управляющий должен находиться на своем рабочем месте — в кабинете.
Он шел к этому знанию долго, и это был дорогой урок, но в результате ему пришлось смириться с этой участью. За своим рабочим столом он делал ту работу, которую, кроме него, никто не мог выполнить: он управлял. Если бы он покинул свое место и отправился совершать подвиги, требующие отчаянного мужества, рабочие, возможно, полюбили бы его за это, но сами же и пострадали бы, потому что кто бы тогда занимался его делом?
Это был его секрет, его тайное знание, и оно позволило ему вознестись по служебной лестнице от простого инженера на стройплощадке, работавшего под началом седьмого младшего помощника, до поста главы собственной компании по строительству атомных реакторов, а потом и принять дело из рук никудышного прежнего руководства Компании, которое почти развалило все производство. Сидя именно за этим столом, он убедил Линка и Хокусаи развернуть их исследования по производству сверхтяжелых элементов на его предприятии и добыл огромные суммы, необходимые им для постройки первого конвертера. Сидя именно за этим столом, он рассчитывал однажды увидеть изобретенное Хокусаи топливо, которое позволит человеку долететь до Луны и вернуться на Землю.
Теперь он не перебивая слушал рассказ Феррела о происшедшем, борясь со знакомым желанием срочно бежать туда, отдавать указания в последней отчаянной попытке доказать таки еще не успевшей уехать комиссии, что завод безопасен.
Он заметил признаки напряжения на лице Феррела и, зная этого человека уже очень долго, достаточно долго, чтобы угадать, что он чувствует, понял, что тот переживает за него.
Доктор еще не до конца осознал, какие неприятные перемены это происшествие сулило и ему, и всем остальным.
Палмер откинулся в кресле, посмотрел в окно на Кимберли. Если сторонники закрытия заводов победят, за пять лет этот городок превратится в город-призрак. Без дешевой энергии, без атомного завода, от которого зависело все производство, он просто никому здесь не нужен. Что тогда доктор сможет выручить за свой дом? На те гроши, которые он как врач общей практики будет получать в умирающем городе, он не сможет оплатить весь курс обучения своего сына в колледже. А каково будет хромой жене доктора жить в том захолустье, которое останется здесь, если все ограничения, предполагаемые законом о заводах, войдут в силу? Доктор и сам не избежит дегтя и перьев. Если позволить им победить, каждый, чье имя ассоциируется с атомной промышленностью, станет неприкасаемым. Док еще не стар и мог бы вернуться в больницу, но с таким клеймом работать ему будет слишком тяжело. А на всем заводе было больше тысячи людей, которых ожидала подобная судьба. Они думали, что это его забота, но он-то единственный из всех был в безопасности. Он мог бы сдаться, оставить борьбу, распродать все оборудование, хоть даже и за гроши, а потом уехать в Европу или уйти на покой. Его личным сбережениям ничто не угрожало.
И позволить этим проклятым глупцам, которые все говорят о перемещении атомных станций, попробовать перенести хотя бы один реактор, который проработал на этом месте уже двадцать пять лет, увеличивая свою радиоактивность каждую секунду?! Или оставить реакторы ржаветь и гнить без присмотра, пока заключенный в них ад не вырвется наружу, и люди не получат возможность потрогать радиацию своими собственными руками?!
— Док, — наконец проговорил он. — Ты со мной, по меньшей мере, двадцать лет. За все это время я хоть раз солгал тебе?
Губы доктора тронула улыбка, но Палмер и без этого знал ответ. Всегда говорить правду, говорить всю правду, как бы горька она ни была — вот еще один урок, который Палмер усвоил очень давно. Теперь, откинувшись назад в кресле, он старался придать своему лицу выражение спокойствия, которого на самом деле не было и в помине:
— Ну что ж, хорошо. Только, ради бога, не думай, что я приготовился сдаваться. Когда мы проиграем, я так об этом и скажу тебе. Возможно, из-за этого происшествия нас смогут на некоторое время загнать в угол, и скорее всего, с этим ничего не поделаешь. Но я знал, что что-то должно произойти — в таких обстоятельствах не могло не случиться какой-нибудь неприятности. Все, на что мы могли надеяться, что никто не пострадает, или что жертв будет не слишком много. Может, это обойдется несколько дороже, чем мы можем себе позволить, но не настолько, чтобы я с этим не справился. Они ведь еще не сдвинули нас с места, и пока я жив, им это не удастся! Это я обещаю. А теперь отправляйся домой и отдохни, или оставайся здесь, но все равно отдохни, и прекрати забивать свою голову моими заботами.
Он смотрел, как Феррел направился по дорожке к больнице, медленно кивая головой в ответ на свои собственные мысли.
Если даже он и солгал сейчас — впервые за эти двадцать лет, это была ложь во благо. Уходя, док выглядел на двадцать лет моложе того уставшего, сломленного человека, который принес ему известие о несчастном случае. И возможно, это была не ложь. Может, ему еще и удастся как-нибудь справиться с неожиданно свалившейся на него напастью. А если нет…
Он встал и подошел к висящей на стене таблице, на которой были отмечены все их потребители и объемы их заказов.
В верхних строках списка были больницы, однако они опережали остальных не по объемам потребления, а потому, что их заказы всегда выполнялись в первую очередь. Ниже шли военные организации, коммунальные службы, космические конструкторские бюро, которые использовали сверхтяжелые элементы для наружного покрытия корпусов ракет — другие материалы попросту не выдерживали экстремально высоких температур, с какими там имели дело. И дальше — практически все крупнейшие промышленные предприятия мира. За последние двадцать пять лет сверхтяжелые изотопы стали неотъемлемой частью всех областей деятельности человека. А теперь они хотят вырвать их с корнем — как будто все крупные промышленные объекты можно отодвинуть от всех городов с населением больше десяти тысяч. Через шесть месяцев после такого переноса рядом с ним возникнет город с населением в три раза больше прежнего. По-другому быть просто не может: должны же где-то жить строители и мясники, булочники и сапожники, без которых не обойтись тем же самым строителям! И это без учета всех остальных предприятий, которые нужны Компании, чтобы она могла нормально работать!
Из аппарата внутренней связи раздался мягкий голос секретаря:
— Мистер Палмер, пришел представитель комиссии Морган и хочет встретиться с вами.
— Телма, скажите ему, пусть войдет, — ответил он.
В этой комиссии Морган был лучше всех — единственный, кто был способен смотреть в лицо фактам. Однако сейчас Палмер смог сосредоточиться только на седой шевелюре Моргана: отбеливает он волосы, чтобы добиться такой поразительной белизны, или нет.
Но великолепная седина этого человека была не единственным, что производило сильное впечатление. Однажды порывшись в старых досье, Палмер вытащил на свет божий давно забытую страницу из жизни Моргана. Оказывается, он несколько лет под другим именем провел на подмостках, играя главные роли, и только после этого ушел в политику.
Он и до сих пор превосходно играл, когда хотел, а его публичные выступления всегда были настоящим событием. Однако сейчас он старался быть настолько откровенным, насколько мог. У него был очень усталый вид, и в том, как он протянул руку для пожатия, не было его обычной нарочитой сердечности и расположения.
— Я полагаю, все остальные уже разъехались? — сказал Палмер.
— Они уехали пятнадцать минут назад, — кивнул Морган. — Они увидели то, за чем приезжали. О, большинство из них вполне искренни, Аллан. Даже Шенклер верит в ту белиберду, которую несет. Но, используя этот несчастный случай, они легче найдут язык с теми избирателями в своих штатах, которые ратуют за принятие законопроекта. Это была серьезная неудача.
— Возможно. По крайней мере, в газетах Гильдена не появятся снимки с места происшествия. В этом я оказался на высоте, — ответил Палмер. — Можешь называть это обдуманным риском. Когда ты сказал мне вчера вечером, что грядет инспекция, я не мог решить для себя, когда ей было бы лучше прийти: сейчас, или когда-нибудь потом. Я и до сих пор не знаю ответа, но теперь уже поздно менять решения. Бурбон?
Морган кивнул, и он налил два стакана. В свой он добавил немного красителя, чтобы напиток казался крепче, чем в действительности.
— Чем планируешь заниматься, Фил?
Морган рассмеялся своим теплым густым смехом, о котором его недоброжелатели говорили, что слишком уж долго он репетировал, чтобы сделать его таким приятным. На этот раз он рассмеялся так легко, что не было никаких сомнений в его искренности. Этот смех очень подходил к его мягкому голосу и ненавязчивому тягучему южному говору, который мог превращаться в сильно выраженный акцент, когда Морган проводил избирательные кампании в «черных округах».
— Буду снова участвовать в предвыборной грызне, — с легкостью признался он. — И бороться с компанией наших противников-дуралеев за место под солнцем. В последнее время они сильно активизировались. Аллан, что будет, если законопроект не будет утвержден и задержится в Комитете?
Палмер знал, что это убьет законопроект. События в Кротоне и обнаружение радиоактивного загрязнения в других местах были на руку относительно небольшой группе законченных фанатиков. За два года вокруг заводов можно организовать охрану и наблюдение, люди снова почувствуют себя в безопасности, и движение угаснет само собою, как большинство массовых психозов. Конечно, в своем роде это тоже было решением. Такое скрытое медленное противодействие.
Уже не раз это спасало страну от опасности впасть в ту или иную крайность, несмотря на то, что газеты во весь голос ругали недостатки системы, которая делала это возможным.
Морган был главой комиссии, которая должна будет послать в конгресс сам законопроект и рекомендации к нему.
— Я слушаю тебя, — сказал Палмер. — Но ты уверен, что сможешь это сделать?
Морган внимательно изучал свой стакан, закрутив его так, что виски образовало маленький смерч, а пузырьки в нем заиграли на солнце. Потом медленно покачал головой:
— Фил, ты можешь не верить этому, но для меня благосостояние моей страны важнее меня самого. Если из-за того, что я приостановлю работу над законопроектом, он канет в Лету, я так и сделаю. Но для этого нужно, чтобы меня переизбрали на выборах через четыре месяца. В этом случае мы выиграем еще два года. В некотором смысле мне повезло: Миссисипи до сих пор в большой степени сельскохозяйственный штат, и у нас там еще не понастроили столько атомных станций. И если избиратели поддержат меня, я не буду особенно беспокоиться о том, чтобы слушания по проекту все-таки состоялись.
Он отхлебнул еще виски и вздохнул то ли от удовольствия, то ли в ответ на собственные мысли.
— Это возможно! Но ничего еще нельзя сказать наверняка. Если только я не покажу им, что много для них делаю, ничего не получится. Есть множество вещей, которые имеют большее значение, чем какой-то там старый законопроект вроде этого. И здесь на сцену выходишь ты.
— Как это?
— Заметь, я не гарантирую, что смогу провернуть все это. Если их действительно припечет, они могут настоять на слушаниях по проекту, и тогда все мои усилия окажутся бесполезными! Все, что я могу пообещать, это постараться не допустить голосования по нему.
— Все это понятно, — согласился Палмер. Он делал свои замечания как что-то само собой разумеющееся.
— У тебя есть экземпляр этой вашей многотиражки, которую вам рассылают?
Палмер взял газету со стола и протянул ее Моргану. Интересно, зачем она понадобилась политику — ведь «эта их многотиражка» была ведущим научным печатным изданием в этой области. Но когда Палмер увидел, какая статья заинтересовала Моргана, он хитро прищурился: или Морган разбирается в математике и производстве гораздо лучше, чем это можно было предположить, или на него работает кто-то с головой.
— У нас столько времени уходит на борьбу с долгоносиком! — сказал Морган. — Здесь говорится, что есть способ покончить с ним за четыре месяца. И через четыре месяца, когда я приведу фермеров на землю, свободную от этой заразы, землю, которую снова можно обрабатывать и использовать, они проголосуют за меня, даже если я на их глазах плюну на портрет Ли, или они узнают, что я стал атеистом. О деньгах не беспокойся, на это они у меня есть. Я могу выбить на испытания сто тысяч акров. Все, что мне нужно, это достаточное количество этого вещества, чтобы обработать такую территорию, и я заверну проект.
Управляющий внимательно посмотрел на карту, которую дал ему Морган, оценил примерные объемы. Чтобы выполнить заказ, потребуются нагрузить на полную мощность один конвертер, или два, чтобы уж наверняка.
— Но его еще не производят, — возразил он. — Йоргенсон провел испытания и разработал технологическую карту этого процесса. И это все. Мы не можем гарантировать высокую производительность, или…
— Для начала дайте мне хотя бы четверть этого количества. Мы справимся, если потом вы сможете изготовить остальное.
Палмер еще раз всмотрелся в карту. Нужно было бы поговорить с Хокусаи, спросить еще несколько человек. Но на это уже не было времени. Чтобы как-то повлиять на результаты выборов Моргана, нужно было прямо сейчас начинать загрузку реакторов.
— Давай, я позову Йоргенсона, и мы еще раз это обсудим, — предложил Палмер. — Если он скажет, что мы, в принципе, сможем сделать это, я прикажу незамедлительно перевести конвертеры на новый процесс и введу сегодня дополнительную смену. Хорошо?
— Все, что мне было нужно, это твое слово, — Морган встал, допил свой виски и протянул руку для прощания. А теперь мне надо показаться перед своими коллегами, пока они не заподозрили неладное.
Палмер посмотрел ему вслед и снова углубился в газету.
В конце концов он пожал плечами и попросил Телму установить, где находится Йоргенсон, и прислать его в кабинет. Он недостаточно хорошо разбирался в тонкостях современной конвертерной техники, чтобы понять математические выкладки в статье. В этом ему придется положиться на главного инженера. Кто-нибудь другой потратил бы часы на то, чтобы взвесить все за и против, составить свое собственное мнение, но у него этих часов не было.
Он выругался и в сотый раз пожалел, что Келлара больше не было в живых. Это был его главный конкурент, и все шло к тому, что он не останется просто конкурентом, а обойдет его. Но при этом он был гений, единственный, в ком талант инженера сочетался с присущей настоящим ученым способностью мыслить чистыми математическими категориями. Причем, и то и другое он делал почти инстинктивно. Палмер дорого дал бы за возможность позвать сейчас Келлара и быстро прикинуть, что к чему. Но Келлар был мертв, а единственным человеком, который когда-либо работал под его руководством, был Йоргенсон.
Йоргенсон пришел почти сразу, и, когда он вошел, комната сразу показалась очень маленькой. Палмер обрисовал сложившуюся ситуацию. Йоргенсон внимательно выслушал его и медленно сказал:
— Это будет непросто сделать. Понадобится серьезно изменить настройки конвертера, а для этого мне придется потратить несколько часов, чтобы проинструктировать своих бригадиров. Какие конвертеры будут задействованы?
— Выберите сами. Они все свободны, кроме Первого и Шестого.
— Тогда пусть будут Третий и Четвертый. Довольно сложно запускать в работу над новым проектом сразу оба, но, думаю, я справлюсь. Хотя мне будут нужны новые материалы, а некоторые из них очень дороги.
Палмер криво улыбнулся. Новые материалы всегда влетали в копеечку, а если предоставить инженерам свободу действий, ни один новый проект не окупился бы и за десять лет. Но сейчас цена не имела значения. Сколько бы Йоргенсон ни потратил, в случае успеха все его расходы покроются с лихвой.
— Забудьте о цене. Делайте все необходимое, а потом уж мы учтем все это в какой-нибудь статье расходов.
И после паузы: — Если вы возьметесь за это.
Огромный инженер сердито посмотрел на него:
— Конечно, я возьмусь за это. Почему бы и нет?
— Потому что вам придется работать с людьми, которым сегодня уже довелось быть свидетелями одного несчастного случая. Они будут утомлены переживаниями, тем, что уже выстояли одну смену, и неопределенностью, постоянными раздумьями о том, что с ними будет, когда отчет комиссии пойдет по инстанциям. Это уже не полноценные рабочие, не забывайте об этом. Я могу дать вам вдвое больше людей, если это облегчит вашу задачу, но я не могу дать вам свежих, способных сосредоточиться работников. Вы все еще хотите взяться за это?
— Я справлюсь.
Йоргенсон задумался в нерешительности. В конце концов, пожав могучими плечами, он заговорил:
— Послушайте, Палмер, я уже сто раз анализировал эти выкладки, и три раза запускал опытную партию. Мне не к чему придраться. Но, если уж на то пошло, я думаю, нелишне будет сказать, что однажды был приведен один довод против этого процесса. Один человек… Никто, кроме него, и не подумал об этом. Но мне кажется, вам следует об этом знать.
— Да, мне нужно об этом знать, — согласился Палмер. Так кто это был?
— Это непрофессионал. Похоже, атомная физика это для него просто хобби, но он заявил, что в результате мы можем получить изотоп R.
Палмер почувствовал, что кожа на его спине начала покрываться мурашками. Даже чисто теоретическая возможность существования изотопа R сама по себе должна была привести к тому, что все поголовно и каждый конкретный житель этой страны, и даже Морган, встанут на защиту законопроекта. Временами ему даже снились кошмары, в которых сведения об этом изотопе проникали на страницы гильденовских газет, но до сих пор среди тех немногих, кто знал о нем, не было человека, через которого эта информация могла бы просочиться в прессу.
— Любитель, и вдруг знает об этом изотопе? — резко спросил он.
— Его отец работал на станциях, — ответил Йоргенсон. Он снова нахмурился и опять пожал плечами. — Послушайте, с тех пор, как он объявился, я несколько раз проверял его расчеты. Если бы мне показалось, что есть хотя бы один шанс из миллиарда, что мы получим изотоп R, ни за какие деньги вы не заставили бы меня взяться за это. Это уже не первый раз, когда мы сталкиваемся с ним.
В этом Йоргенсон был совершенно прав. Однажды Палмер уже упустил возможность осуществить очень выгодный процесс только потому, что какой-то профессор просто в порядке предположения взял да вывел цепочку реакций, которая могла в итоге привести к этому наводящему ужас изотопу.
Маленькие заводы, которые делали слабые попытки составить конкуренцию заводам Компании, без каких-либо сложностей осуществили эту реакцию и теперь использовали ее в качестве основы своего бизнеса.
Он снова посмотрел на таблицу с показателями производительности, потом бросил взгляд на завод. Если бы дело было только в потере прибыли, он настаивал бы на отсрочке до тех пор, пока все цифры и вычисления не перепроверят по двадцать раз. Но теперь на одной чаше весов были неясные, возможно, неоправданные и глупые опасения человека, который не был даже профессионалом, а на другой — судьба всех станций, а возможно, и всего цивилизованного мира на ближайшее десятилетие.
— Хорошо, — в конце концов сказал он. — Начинайте.
Но, не успел Йоргенсон дойти до двери, как Палмер уже взялся за телефонную трубку.
— Соедините меня с Феррелом, — сказал он оператору.
Конечно, не было никаких оснований просить его задержаться на ночную смену, и Палмер понимал это, но все равно позвонил. В его поведении не было никакой логики, только инстинктивный порыв, но Палмер привык следовать своим инстинктам. Особенно, когда они настолько обострялись.
В конце концов, людям будет спокойнее работать, если они будут знать, что доктор рядом. Они привыкли полностью доверяться ему. А как раз сейчас нужно было сделать все возможное, чтобы вселить в них уверенность.
Феррел только-только успел закончить ужин и направился к своему офису, когда прозвучал свисток, отмечающий конец смены. В кафе начиналась обычная для пяти часов суматоха, только сейчас там было еще беспокойнее и многолюднее, так как к обычным посетителям добавились те, кто должен был остаться на ночную смену. Среди них нетрудно было узнать семейных рабочих: они оживленно обсуждали, сколько они получат за сверхурочные, в то время как холостяки ворчали и ругались из-за расстроенных планов и сорвавшихся свиданий. Казалось, что тревоги и усталость прошедшего дня совсем не сказались на них, однако это совсем не значило, что так оно и было на самом деле.
Через боковую дверь Феррел вошел в офис. Блейк сидел на краю своего стола и просматривал немногочисленные служебные записки, полученные за день.
Он мрачно покачал головой и прищелкнул языком:
— Вы стареете, док. Пить кофе в такое время! И вы забыли об этом приказе о дезинфекции в душевых кабинах. Если так пойдет и дальше, там наверху решат, что в лазарете нужен кто-нибудь посвежее и помоложе.
Затем он встал и улыбнулся: — Давайте, док, взбодритесь. Нам ведь еще надо отметить нашу годовщину.
— Извините, Блейк. Сегодня никак не получится, — он совсем забыл о том, что Блейк пригласил его на праздник, но сейчас было уже слишком поздно отказываться от обещания, которое он дал Палмеру. — Завод сегодня будет работать сверхурочно, и меня попросили остаться в ночную смену. Там какой-то срочный заказ на Третьем и Четвертом.
Блейк помрачнел: — Разве Дженкинс не может управиться здесь один? Энн рассчитывала на вас с Эммой.
— Такая уж у меня работа. И, если уж на то пошло, Дженкинс тоже остается со мной.
— Энн будет разочарована. Хорошо хоть ей не придется долго объяснять, она знает, что значит работать врачом. Если вы освободитесь пораньше, зайдите с Эммой ненадолго к нам. Ничего, если это будет и после полуночи. Ну, ладно, не расстраивайтесь.
— Спокойной ночи.
Благодушно улыбаясь, Феррел смотрел Блейку вслед, пока тот не ушел. Когда-нибудь и его Дик закончит медицинский колледж и начнет работать под началом Блейка. С таким начальником хорошо начинать путь наверх. Сначала на него будет давить мысль о своей миссии, долге перед человечеством, он будет во всем не уверен. Но потом, так или иначе, все пойдет по накатанной колее: сначала — до уровня Блейка, а затем — выше и, может быть, он доберется даже до таких же высот, как и сам Феррел, где все старые как мир проблемы уже разрешены таким же старым как мир способом, а рутинное течение жизни лишь изредка нарушается каким-нибудь неудачным днем, вроде этого.
Конечно, он жил не такой уж и скучной жизнью, хотя в ней не было убийств, похищений или таких невероятных происшествий, как в том фильме, что он недавно видел по телевизору. Там хромированные конвертеры, сплошь опутанные трубами, в которых заманчиво светился неон, каждые два дня по неизвестной причине взлетали на воздух, и в кадре мелькали охваченные голубыми языками пламени рабочие, но их тут же лечили, и они вновь бросались в самое пекло, чтобы снова голыми руками воевать с огнем.
На минуту он задумался о том, что, возможно, такие фильмы отчасти порождают живущий в сердце рядового человека страх перед атомной промышленностью, а может быть, просто отражают его. Наверное, всего по чуть-чуть, решил он и плюхнулся в кресло.
Он слышал, как в операционной Дженкинс быстрыми нервными движениями расставляет все по своим местам. Нельзя было допустить, чтобы юноша увидел, как Феррел здесь предается ничегонеделанию, когда всем ясно, что судьба всего мира, возможно, зависит от быстроты его реакции, его готовности. Каждый молодой врач преисполнен иллюзий, и если позволить им рухнуть в одночасье, в первую очередь пострадает работа. Новичков нужно постепенно возвращать с неба на землю. Нервозность Дженкинса забавляла и умиляла его, и в то же время, глядя на тонкое лицо молодого человека, его расправленные плечи и плоский живот, он не мог не завидовать ему. Возможно, Блейк был прав: а что, если он действительно стареет?
Дженкинс придирчиво осмотрел свой костюм, быстрым движением расправил складку на белой куртке и заглянул в кабинет Феррела.
— Доктор Феррел, я все приготовил в операционной. Там хоть сейчас можно работать. Здесь остались только Додд и один рабочий. Это — минимум, который необходим по закону, но не считаете ли вы, что этого недостаточно? Может, нам стоит взять еще кого-нибудь?
— Додд и одна может заменить целый штат сотрудников, — сказал Феррел. — А вы думаете, что сегодня ночью у нас будет больше работы?
— Нет, сэр. Это не совсем так. Однако вы знаете, чем сегодня будут заниматься на заводе?
— Нет, — Феррел и не спрашивал Палмера об этом. Давным-давно он понял, что атомная промышленность развивается слишком быстро, и оставил всякие попытки угнаться за ней. — Что-нибудь новенькое для армии?
— Хуже! Они приступают к производству первой промышленной партии изотопа 713, да еще сразу в двух конвертерах — Третьем и Четвертом.
— Ну и что? Мне кажется, я что-то о нем слышал. Это не связано с борьбой с хлопковым долгоносиком, нет?
Феррел смутно представлял себе весь этот процесс: сначала по кольцу вокруг зараженной вредителем территории в землю заделывают радиоактивную пыль, чтобы предотвратить распространение насекомых. Потом начинают обрабатывать площадь по направлению к центру. Если принять все необходимые меры предосторожности, то все насекомые на этой территории погибают, а общая занимаемая ими площадь сокращается вдвое.
На лице Дженкинса отразилось разочарование, удивление и легкое превосходство.
— Доктор Феррел, в последнем выпуске еженедельника Компании была статья как раз на эту тему. Вы, возможно, знаете, что до последнего времени применялся изотоп 544, а его главный недостаток — то, что период его полураспада составляет больше четырех месяцев. Поэтому землю, обработанную в этом году, можно использовать только через год, так что обработка велась достаточно медленно, маленькими участками. У И-713 период полураспада меньше недели, а уровень радиации достигает безопасного примерно за четыре месяца. С этим изотопом можно будет зимой изолировать целые полосы земли длиной в сотни миль, а к весне на них уже можно будет сеять. Полевые испытания опытной партии прошли чрезвычайно успешно, и только что наш завод получил срочный государственный заказ на изготовление огромной партии этого изотопа.
— И это после того, как законники там наверху целых полгода спорили о том, использовать его или нет, — Феррел ничего не знал об этом, но у него был уже большой опыт, и этим замечанием он наверняка попал бы в точку. — Гм… Звучит заманчиво, конечно, если потом удастся заселить почву достаточным количеством земляных червей, чтобы снова привести ее в нормальное состояние. Но из-за чего же вы так волнуетесь?
Дженкинс возмущенно встряхнул головой:
— Я не волнуюсь. Я просто думаю, что нам необходимо принять все меры предосторожности и быть готовыми к чему угодно. В конце концов запускается новый проект, а период полураспада в неделю что-нибудь да значит! Или вы так не думаете? Кроме того, я просмотрел таблицы реакций, приведенные в статье, и… Что это было?
Откуда-то слева снаружи послышался приглушенный рев, и по земле пробежала дрожь. Затем до них донеслось шипение, которое все никак не прекращалось, хотя из-за толстых стен здания оно было едва слышно. Феррел на минуту прислушался и пожал плечами.
— Нет никаких причин для беспокойства. Дженкинс. С тех самых пор, как я начал здесь работать, Хокусаи все не унимается и ищет формулу атомного ракетного топлива. Он не доволен тем, как идут дела на космической станции: ему не терпится поскорее запустить ракету с полной полезной нагрузкой. Вот увидите: в один прекрасный день он окажется здесь — без головы, а пока что он не смог подобрать топливо с подходящими стартовыми характеристиками, с которым ему было бы под силу справиться. Ну, так что же там с этим И-713?
— Пока, я полагаю, ничего определенного, — Дженкинс нехотя отвлекся от все еще доносившегося шипения. Его лицо по-прежнему было мрачно. — Я знаю, что в случае небольших партий все проходило нормально, но есть одна промежуточная ступень, которая вызывает у меня серьезные сомнения. Мне показалось, что я правильно определил… я попробовал поговорить с Йоргенсоном, но вы и сами можете догадаться, что из этого вышло. Он ни за что не станет обсуждать это со мной.
Юноша с силой сжал зубы. Феррел заметил, как побледнело от напряжения его лицо, и сдержал улыбку, только медленно кивнул. Если вспышка гнева Йоргенсона, которой он был свидетелем, была вызвана именно этим, то все было достаточно ясно. Но в целом картина не складывалась. Конечно, самолюбие Дженкинса должно было пострадать, но ведь нельзя же было принимать это так близко к сердцу! За всем этим что-то скрывалось: что именно — когда-нибудь Феррел должен будет выяснить, а пока лучше было оставить этот разговор.
Ход его мыслей был прерван раздавшимся из аппарата внутренней связи нарочито четким голосом девушки-диспетчера:
«Доктор Феррел! Доктора Феррела — к телефону. Доктор Феррел, подойдите, пожалуйста, к телефону!»
Дженкинс побледнел еще больше. Его лицо стало совсем белым. Взгляд молодого человека резко обратился на шефа.
Доктор промычал что-то невнятное:
— Наверное, Палмеру стало скучно, и он решил поделиться со мной тем, как ему удалось уладить все с профсоюзами. Или поговорить о своем внуке. Он уже знает несколько слов, и Палмер считает, что он просто гений.
Но, подойдя к переговорному устройству, он обнаружил, что прежде чем ответить на вызов, придется стереть пот с ладоней. Похоже, беспокойство и скрытый страх Дженкинса передались и ему. К тому же выражение лица Палмера, которое Феррел видел на маленьком экране переговорного устройства, не предвещало ничего хорошего. На нем маской застыла вымученная улыбка. Феррел подумал, что, наверное, в кабинете был еще кто-то, недоступный объективу передатчика.
— Феррел, привет, — в голосе Палмера также сквозило напускное радушие и веселость, а обращение по фамилии было явным признаком того, что случилась какая-то неприятность. — Мне сообщили, что на одном из конвертеров только что произошло мелкое недоразумение. К вам в лазарет сейчас везут на лечение несколько пострадавших. Хотя, скорее всего, они прибудут не прямо сейчас. Блейк уже ушел?
— Вот уже полчаса, как его нет. Думаешь, дело настолько серьезно, что надо снова вызывать его, или достаточно будет и нас с Дженкинсом?
— Дженкинсом? А, это новый врач… — Палмер замешкался, движения его плеч выдавали, что он нервно чирикал что-то на листке бумаги перед ним за пределами экрана. — Нет, разумеется, нет никакой необходимости вызывать его. Во всяком случае, пока. Мне так кажется. Если кто-нибудь увидит, как он возвращается, это только вызовет лишнее беспокойство. Вы и сами со всем справитесь.
— Что же случилось? Радиоактивный ожог или обычная травма?
— По большей части, похоже, радиация, но, может, и в сочетании с травмой. Кто-то опять потерял осторожность. Тебе не надо объяснять, что это значит. Ты же видел, что происходит, когда прорывает трубопровод высокого давления.
Да, с таким Феррел уже сталкивался, но что же произошло сейчас? Это действительно прорыв?
— Конечно, Палмер, мы справимся с этим. Но мне казалось, что ты не собираешься использовать Первый конвертер до тех пор, пока он не пройдет капитальный ремонт. А как же так вышло, что там не установили аварийные клапаны? Я думал, все было сделано еще полгода назад.
— Я не говорил, что авария на Первом конвертере или что прорвало трубопровод. Я просто выбрал для примера похожую ситуацию, с которой ты уже сталкивался. Для работы с новыми материалами приходится устанавливать новое оборудование.
Подозрения доктора подтвердились. Прежде чем снова взглянуть на экран, он сделал какое-то легкое движение рукой.
— Док. Сейчас я не могу вдаваться в подробности. Эта авария уже выбила нас из графика — все так навалилось на меня. Мы можем обсудить все позже. Сейчас тебе, наверно, нужно отдать несколько распоряжений. Если что-нибудь понадобится, звони мне.
Экран переговорного устройства потемнел, а в микрофоне раздался резкий звук, как будто человека оборвали на полуслове. Говорил не Палмер. Феррел подтянул живот, снова вытер пот с ладоней и вышел в операционную, постаравшись придать лицу беззаботное выражение. Черт бы побрал этого Палмера! Почему нельзя было сказать достаточно для того, чтобы можно было сделать необходимые приготовления? Он точно знал, что работали только Третий и Четвертый, а они были абсолютно надежны. Что же тогда случилось?
Как только он вошел в операционную, навстречу ему с кушетки вскочил Дженкинс. Мускулы его лица были напряжены до предела, в глазах плескался страх. Рядом с тем местом, где он сидел, Феррел увидел экземпляр еженедельника Компании, раскрытый на странице с таблицами символов, которые ровным счетом ничего не говорили Феррелу.
Уравнение одной из реакций было подчеркнуто карандашом.
Молодой человек поднял его и положил обратно на стол.
— Ничего особенного.
Феррел пытался говорить как можно более естественно и ругал сам себя за то, каких усилий ему это стоило. Он заметил, что руки Дженкинса не дрожали, когда он клал на стол газету. Это было хорошо: если будет необходимо делать операцию, можно рассчитывать на его помощь. Конечно, Палмер не сказал, что это может понадобиться, но ведь он вообще почти ничего не сказал.
— Судя по тому, что говорит Палмер, к нам везут несколько пациентов с лучевым поражением. Все готово?
Дженкинс напряженно кивнул головой: — Да, сэр. Если можно полностью подготовиться к авариям на Третьем и Четвертом! Изотоп R… простите меня, доктор Феррел. Со мной все в порядке. Не стоит ли нам послать за доктором Блейком и другими сестрами и рабочими?
— Да? Ну, наверно, мы уже не сможем дозвониться до Блейка, да и Палмер считает, что можно обойтись и без него. Возможно, вам стоит попросить Додд найти Мейерс. Насколько я знаю остальных, они все уже давно разошлись по свиданиям. Додд и Мейерс будет достаточно, ведь здесь еще и Джонс, а вместе они справятся лучше, чем целая толпа помощников.
Изотоп R? Феррел припомнил само название, но, кроме названия, в голове ничего не брезжило. Однажды главный инженер обронил о нем пару слов, но по какому поводу, Феррел не помнил. Или это Хокусаи говорил о нем? Он проследил взглядом за Дженкинсом и, когда тот ушел, под действием внезапного порыва быстро прошел в свой кабинет, где никто не помешал бы ему сделать телефонный звонок.
— Позовите Мацууру Хокусаи.
Стоя в ожидании перед темным экраном, он нетерпеливо барабанил пальцами по краю стола. Потом экран засветился, и на нем показалось лицо маленького японца.
— Хок, ты знаешь, что они там проворачивают на Третьем и Четвертом?
Ученый медленно кивнул. Его сморщенное лицо было таким же невыразительным, как и его высокий голос, которым он изъяснялся на ломанном английском.
— Да-а. Они заняты И-713 — для долгоносиков. Почему ты спрашиваешь?
— Да так, просто интересно. До меня дошли слухи об этом изотопе, и я подумал, нет ли здесь какой-нибудь связи… Похоже, там у них произошла небольшая неприятность, а я хочу быть готовым к любым неожиданностям.
На долю секунды показалось, что тяжелые веки Хокусаи дрогнули, но когда он ответил, его голос остался таким же невыразительным, разве только он говорил немного быстрее:
— Здесь нет никакой связи, доктор Феррел. Они не делают изотоп R, сильно уверяю вас. Лучше забудьте о нем. Извините, доктор Феррел, мне нужно пойти и посмотреть, что случилось. Спасибо за звонок, до свидания.
Экран снова опустел, как и мысли Феррела.
Дженкинс стоял у дверей. Он или ничего не слышал, или просто не знал, о чем речь.
— Сестра Мейерс уже едет сюда, — сообщил он. — Мне подготовить инъекции кураре?
— Что ж, это хорошая мысль.
Феррел нисколько не удивился и не стал долго раздумывать, чем вызвано предложение Дженкинса. Яд кураре, самый смертоносный из тех, которыми дикие племена Южной Америки пользовались на протяжении столетий, сейчас научились синтезировать в больших количествах, но прибегали к нему лишь в крайних случаях сильного радиационного поражения, когда другие средства уже совсем не помогали.
В лазарете тоже был обширный запас кураре, но за все время работы Феррела к нему обращались только в двух случаях, и воспоминания об обоих нельзя было назвать приятными.
Одно из двух: или Дженкинс до смерти перепугался, или просто слишком сильно хотел помочь — если только он не знал больше, чем ему полагалось.
— Что-то они задерживаются. Должно быть, происшествие действительно серьезное, иначе их уже привезли бы.
— Возможно, — Дженкинс был занят своим делом и не взглянул на доктора: он разводил сухой порошок плазмы в дистиллированной деаэрированной воде. В нее он добавил специальные компоненты для предотвращения плутониевой анемии и перерождения печени. — Слышите сирену: их уже подвозят. Вам лучше пойти вымыться, а я пока позабочусь о пациентах.
Док прислушался. Звук сирены слабо доносился снаружи, напоминая ненавязчивое жужжание. Он усмехнулся:
— Наверное, это Билл. Только он будет ездить с включенной сиреной, когда все дорожки свободны. В любом случае, если вы прислушаетесь, вы заметите, что звук удаляется.
Бил вернется как минимум через пять минут.
Однако он прошел в душевую и стал энергично тереть руки крепким мылом.
— Черт бы побрал этого Дженкинса. С чего это он стал готовиться к операции еще до того, как появились какие-то основания предполагать, что она понадобится. Да еще так тщательно, как будто уже знал что-то, недоступное Феррелу.
Может, так оно и было, или он просто одержим обычными страхами перед всем, что связано с атомной промышленностью, которые так мучают престарелых домохозяек. Однако не похоже, что это так. — Когда Дженкинс вошел, Феррел сполоснул руки, подержал их под струей горячего воздуха из сушилки и нажал на кнопку рядом со штангой, по которой на маленьких держателях выезжали резиновые перчатки.
— Дженкинс, а что там за шум подняли вокруг изотопа R? Я где-то слышал о нем, может быть, от Хокусаи, но сейчас уже не припомню ничего определенного.
— А никто и не знает о нем ничего определенного. В этом-то все и дело.
Прежде чем снова посмотреть на Феррела, молодой человек тщательно и долго чистил ногти. Феррел как раз надевал свой белый хирургический халат, который, как и перчатки, выехал на вешалке из стенного шкафа, и Дженкинс подождал, пока он закончит.
— Этот изотоп — еще одна проблема в атомной физике, по поводу которой нельзя ничего сказать наверняка, только «может быть» и «вероятно». Он существует чисто теоретически, и никто еще не смог получить его. Это или абсолютно невозможно, или не получается в маленькой порции материала, реакциями в которой можно легко управлять. В этом-то и заключается главная сложность, как я уже сказал. О нем неизвестно ничего, кроме того, что даже если он реально существует, за очень короткое время он распадается до изотопа Малера. Вы слышали о нем? Да, док слышал о нем. Даже дважды. Первый раз — когда сам Малер и половина его лаборатории взлетела на воздух, наделав много шума. Малер пытался получить сравнительно небольшую порцию нового вещества, которое служило бы инициатором для других реакций. Его ассистент, Майцевич, взял совсем немного этого вещества, и только поэтому на мелкие частички, в пыль, разнесло всего лишь два кабинета лаборатории и троих исследователей. Пять или шесть лет спустя атомная физика достигла той стадии развития, когда любому студенту стало понятно, почему такой сравнительно безопасный материал вдруг решил за миллиардную долю секунды превратиться в чистый гелий, да еще с колоссальным выходом энергии.
— За короткое время — это за сколько?
— На этот счет есть полдюжины теорий, и ни одна из них не правдоподобна.
Они вышли из умывальни, полностью одетые для операции, только без масок. Дженкинс локтем надавил на выключатель ультрафиолетового освещения, чтобы продезинфицировать операционную, и осмотрелся.
— Как насчет ультразвука?
Феррел включил ультразвук и сразу почувствовал, как по всему телу пробежала дрожь от низкого гула, который сопровождал работу генераторов. В свое время техники дважды пытались отладить оборудование и сделали, что смогли, но этот гул все равно остался. Несмотря на это, Феррел не мог пожаловаться на плохое оснащение лазарета. С тех пор, как произошла последняя крупная авария, конгресс штата разработал положение, по которому каждый медпункт должен быть напичкан таким количеством аппаратуры, что ее хватило бы на несколько небольших больниц. Предполагалось, что ультразвук проходит сквозь твердые материалы и проникает в такие закутки, куда ультрафиолету не добраться. Свист, издаваемый генератором, напомнил ему о чем-то, что уже несколько минут еле заметно копошилось на задворках его сознания.
— А ведь аварийного гудка не было, Дженкинс. Они обязательно дали бы сигнал, случись что-нибудь серьезное.
Дженкинс скептически хмыкнул:
— Палмер знает, что все были бы рады задвинуть атомные станции куда-нибудь в середину Моджавской пустыни, и что на конгресс сейчас очень нажимают. Так что с его стороны было бы глупостью во всеуслышание сообщать о том, что у нас произошла очередная авария.
— Вон еще сирена.
Джонс, подсобный рабочий, тоже услышал ее и, взяв новые сменные носилки для тележки, побежал с ними во второй приемный покой. Через полминуты туда въехал Бил.
— Двое, — объявил он. — Будут и еще, как только до них смогут добраться.
Вся простыня была залита кровью, а при более детальном осмотре становилось понятно, что она лилась из разорванной вены. Сейчас ее края были в несколько проколов соединены английской булавкой, вокруг которой образовался сгусток запекшейся крови, и кровотечение прекратилось.
Док с облегчением выключил ультразвук и показал на горло пострадавшего: — Почему меня не позвали туда вместо того, чтобы везти его ко мне?
— Помилуйте, док. Палмер сказал везти их, и я повез, а почему, я не знаю. Кто-то воткнул в него булавку, и они решили, что у него еще есть время. А что, не надо было?
Феррел поморщился.
— Если нужно остановить кровотечение из яремной вены, все средства хороши, традиционные или нет. Что там случилось, и сколько еще будет пострадавших?
— Бог его знает, док. Мое дело возить их, а не задавать вопросы. До встречи.
Он затолкал свежие носилки на тележку, развернулся и выехал. Снаружи его ждал маленький двухколесный тягач, который и возил эти передвижные носилки. Феррел укротил свое любопытство и направился к больному. Поправив маску, Додд присоединилась к нему. Джонс быстро раздел пострадавших, наспех обтер и повез к столам посреди операционной.
— Плазму!
Док быстро осмотрел первого пострадавшего, не обнаружил больше никаких повреждений, и сделал инъекцию плазмы. Очевидно, рабочий просто потерял сознание от шока, вызванного потерей крови, и по мере того, как опустошенные сосуды наполнялись плазмой, его дыхание и сердцебиение приходили в норму. Как обычно, Феррел обработал рану антибиотиком, тщательно подчистил и продезинфицировал края вены, осторожно наложил зажимы, убрал булавку и стал сшивать сосуд с помощью сложной механической иглы. Это был один из немногих приборов в его арсенале, который казался ему действительно полезным. Наружу просочилось еще несколько небольших капель крови, но в конце концов рана была окончательно зашита.
— Додд, сохраните эту булавку — пойдет в нашу коллекцию. С этим все, а как там второй, Дженкинс?
Дженкинс показал на затылок рабочего. Оттуда торчал какой-то маленький синеватый предмет.
— Кусочек стали. Угодил прямо в продолговатый мозг. Потери крови нет, но он умер, как только эта штука впилась ему в голову. Убрать ее?
— В этом нет необходимости. Патологоанатомы сами сделают это, если посчитают нужным. Если все остальные — такие же, как эти двое, то, похоже, это обычный несчастный случай на производстве, и не имеет отношения к радиации.
— Вы еще увидите, что имеет, док.
Первый пациент уже пришел в себя и мог говорить. Очевидно, он был в полном порядке, только очень бледен.
— Мы не заходили в здание конвертера. Да ну! Со мной все в порядке. Я буду…
Выражение изумления на лице парня заставило Феррела улыбнуться.
— А ты думал, ты уже умер? Конечно, с тобой все будет нормально, если ты расслабишься. Успокойся и дай сестре ввести тебе снотворное, а когда проснешься, даже и не вспомнишь о том, что с тобой приключилось.
— Боже мой! Эта дрянь полетела из воздухозаборника прямо как пули из пулемета! Я сначала подумал, что меня просто царапнуло, а потом смотрю: Джейк ревет во все горло, как ребенок, и требует булавку. Еще везде была кровь, и вот я здесь — как заново родился.
— Ну, довольно, — Додд уже везла его в палату. Ее мрачное лицо под маской расплылось в полунасмешливую улыбку. — Доктор сказал же тебе успокоиться, разве не так? Ну вот и хорошо.
Как только Додд ушла, Дженкинс сел и снял колпак с головы. Там, где большие защитные очки и маска закрывали лицо не полностью, на коже блестели бисеринки пота.
— Эта дрянь полетела из воздухозаборника как пули из пулемета, — медленно повторил он. — Доктор Феррел, эти два пострадавших даже не были внутри конвертера. Их травмы — это сопутствующее явление. Внутри…
— Да, — Феррел и сам уже представил, что было внутри, и картина получилась совсем не радостная. Если уж металл и все остальное вынесло наружу через вентиляционные шахты, то внутри… Он не стал продолжать. — Я вызову Блейка. Скорее всего, он нам понадобится.
Ругаясь, придавленный к земле непомерной тяжестью скафандра системы Томлина, Мэл Йоргенсон еле-еле продвигался вперед. Человек меньшего роста уже давно умер бы под массой нагроможденных друг на друга экранирующих щитков, запутался бы в немыслимо сложной встроенной системе воздуховодов, так что гиганту Йоргенсону пришлось стать подопытным кроликом. К тому же в скафандре большое тело Йоргенсона стало еще больше, и он с трудом протискивался в ответвления главного коридора, где привык ходить совершенно свободно. Он еще раз выругался. Будь проклята эта раса пигмеев, которая породила его. Раса, чьи мозги были еще меньше и слабее, чем те глупые вещи, которые они по недоразумению называли своими телами.
Он втиснулся в верхний замерный шурф Третьего Номера и постарался продвинуться как можно дальше, чтобы закрепить датчик давления в нужном месте. Когда здесь устанавливали измерительные приборы, не хватило времени на то, чтобы полностью оснастить шахту оборудованием. То они готовы ждать неделями, пока он не опробует свой процесс, а то вдруг срочно понадобилось сделать все за ночь!
В конце концов, прибегнув к чистой математике, он определил, куда нужно приспособить прибор, и провел измерения. Естественно, что результаты полностью соответствовали тем, каких он ожидал. Все это мероприятие сулило свои небольшие радости: Палмер еще пожалеет о том, что сомневался в нем. Йоргенсон припас пару слов специально для их следующей встречи.
Когда Йоргенсон начал пробираться обратно, его плечо заклинило в узком проходе. Он снова выругался, не заботясь о том, что вмонтированное в шлем переговорное устройство работало на полную громкость, и его могли услышать. Черт возьми! Зачем Палмеру понадобилось заставлять всех носить эти скафандры? Это только затрудняло работу и показывало, что управляющий не вполне доверяет своим рабочим. Как он сам же и сказал, эти измерения были стандартной процедурой на начальном этапе работы с новым материалом. Но ведь на этот раз Йоргенсона не предупредили заранее и поэтому могли бы допустить определенные послабления.
Он начал спускаться, разогреваемый собственной злостью.
У него был свой личный повод злиться — он жил в мире, где ничто не подходило ему по размеру, путешествия становились пыткой и даже одежду приходилось шить на заказ, отдавая за это большую часть своего дохода, полностью лишаясь тем самым какой-нибудь надежды на будущее. А женщины…
Он хотел было плюнуть, но вовремя вспомнил о лицевом щитке шлема перед глазами. Около двери южной аварийной камеры конвертера в окружении своих людей стоял Бриггс.
Огромное тело конвертера находилось внутри еще одного, большего здания. Оно было выстроено из прочного бетона, а вдоль внешней стены располагалось несколько аварийных камер, в которых можно было укрыться в случае возникновения нештатной ситуации. Они никогда не проектировались как место для собраний, и тем не менее эти глупцы все столпились там, как будто не верили ему.
— Давай, Бриггс! Пусть твои коротышки принимаются за работу! — приказал он. — И чтобы я больше не видел, как они тут торчат таким стадом! Да, черт возьми! У нас же здесь новый процесс. А что, если мне придется менять настройки, или показания датчиков начнут повышаться? Мне нужно, чтобы все были на своих местах и там, где они смогут свободно передвигаться. Ты раньше уже работал со мной. Ты знаешь, чего я добиваюсь.
— Когда-нибудь ты добьешься того, что однажды темной ночью тебе выпустят кишки, — тихо сказал Бриггс ледяным тоном. — Командуй своими проклятыми реакциями, командовать людьми предоставь мне. Палмер приказал мне держать их в безопасном месте до тех пор, пока это будет возможным.
С этим Йоргенсон уже ничего не мог поделать. Если сейчас же вышибить из этого нахала все его тупые мозги, то вся шайка карликов набросится на него, защищая одного из своих. Йоргенсон не впервые столкнулся с подобной ситуацией, хотя раньше дело никогда не заходило так далеко. Если бы Палмер встал на его сторону… Но это вряд ли. Даже с Келларом было чертовски трудно работать. Надо же: так глупо распоряжаться людскими ресурсами!
Он неуклюже двинулся дальше по направлению к массивной неповоротливой двери в стене внутреннего ангара, за которой скрывался Четвертый Номер. В замерной шахте наверху было негде развернуться, и он непозволительно долго провозился с приборами: теперь уже было поздно делать какие-то замеры в самом конвертере. С хорошим помощником было бы гораздо легче, но Йоргенсон так и не нашел человека, на которого можно полностью положиться. Теперь, задыхаясь от жары и злясь на все, он стоял перед медленно отползающими в сторону дверьми, и ждал, пока проход не расширится настолько, что он сможет пройти.
Внутри Четвертого Номера его встретил бригадир Гриссом — этот, по крайней мере, немного лучше Бриггса. Поначалу он было заартачился, но сейчас все его люди были расставлены по своим местам. Было видно, что им немного страшно, но это даже хорошо: чуть-чуть адреналина в крови заставит их двигаться побыстрее.
— Кто устанавливал этот дозатор? Он совсем разболтался, — сказал он Гриссому.
Чтобы все знали, что работают не задаром, перед началом смены он обещал им большую премию, и все равно кто-то плохо закрепил дозатор: тот почти отвалился и тяжело бил в стену конвертера в такт колебаниям давления внутри. При проектировке конвертеров вместо того, чтобы открыть агрегаты для свободного доступа со всех сторон, инженеры настояли на том, что их необходимо укрыть в прочных ангарах. Как они сами утверждали, с целью уменьшить возможное вредное воздействие в случае аварии. Естественно, что после этого стало попросту невозможно делать все одинаково хорошо.
Он с трудом добрался до измерительной шахты и проделал те же операции: замысловато извернувшись, протиснулся далеко в глубь канала, автоматически скользнул взглядом по шкале прибора, а потом снова, теперь уже пристально, посмотрел на него.
Стрелка не стояла на месте!
Она металась из стороны в сторону, совершая неравномерные беспорядочные движения. Это движение вверх и вниз о чем-то напомнило ему. Он стал судорожно рыться в глубинах своей памяти.
Точно! Стрелка колебалась с тем же периодом, что и разболтавшийся дозатор.
Да, давление внутри конвертера было непостоянным, но этого он и ожидал. Это не должно как-то отразиться на показаниях других приборов. И все-таки флуктуации были налицо. Со скоростью автоматического табло на вокзале он мысленно снова перелистал все свои записи и расчеты и не нашел в них ничего, что могло бы объяснить такое поведение приборов. Это можно было отнести только на счет совершенно другой, посторонней реакции.
Он быстро прикинул уравнение реакции, которая могла бы вызвать такой эффект. В сложившихся обстоятельствах приходилось думать очень быстро. Он не любил этого: потом часами будет раскалываться голова, а решениям, принятым в спешке, он так и не привык доверять. Однако на этот раз что-то в глубине его сознания громко кричало, что эти на скорую руку составленные уравнения абсолютно справедливы.
Дженкинс! Этот самонадеянный мальчишка говорил ему именно об этом уравнении! Он осмелился указать Йоргенсону на возможность, которую тот просто упустил из виду. Теперь сама судьба заодно с этими пигмеями. Теперь все говорит о том, что они были правы, а человек, который разработал этот процесс — Йоргенсон, — ошибался!
Он закричал в шлемофон, пытаясь привлечь внимание оставшихся внизу. Еще было время что-то спасти, если они все сделают правильно. Катастрофа приближалась, но она не была неотвратима.
Гриссом уставился на него, как кролик на удава. Люди внизу непонимающими глазами также следили за движениями Йоргенсона.
— Давайте, шевелитесь! — теперь Йоргенсон включил микрофон на максимальное усиление, не думая о том, что сядут батареи, и орал, что было мочи. — Вытягивайте балластные магниты! Совсем вынимайте! Увеличьте ток в первичных обмотках! Да шевелитесь же, черт возьми! Вы что, хотите, чтобы вся эта чертова штуковина разлетелась в куски у вас на глазах? Через тридцать секунд вам придется иметь дело с изотопом R!
Услышав это, Гриссом побежал. Но не туда.
С диким криком он метнулся к северной аварийной камере. Недолго думая, остальные бросили всю работу и присоединились к нему в его безумной гонке. Теперь пытаться что-нибудь спасти было поздно. Йоргенсон увидел, как стала закрываться дверь камеры. Он знал, что у них еще было предостаточно времени спастись. Также он понимал, что и сам мог бы успеть добежать туда прежде, чем дверь совсем закроется, — даже неся на себе непомерную тяжесть скафандра. И он приказал своим ногам бежать.
И они откликнулись, но не так, как он хотел. Они понесли его прочь от внутренней стены, вокруг тела конвертера, туда, где стояли другие рабочие. Он бежал тяжело, из последних сил. Люди были довольно далеко и не слышали, что он кричал сверху. Они все еще стояли на своих местах, но были сильно напуганы, потому что видели, как разбегались остальные.
— Быстро в камеру! — завопил он. Передатчик слишком долго работал на максимуме, и батареи почти совсем сели. В камеру!
Когда люди поняли, что он кричит, они превратились в стадо беспомощных овец. Эти бесхребетные глупцы ничего не могли сделать сами: даже спасти свои шкуры. Они ждали, пока кто-то лучший, превосходящий их всех не принесет себя в жертву.
Наконец, они понеслись по направлению к камере, но теперь было почти поздно, и Йоргенсон знал это. В нем вскипела накопившаяся злость, гнев забурлил в венах. Он пришел в такую ярость, что больше не чувствовал тяжести скафандра. Он схватил одного из толпы этих неповоротливых увальней и швырнул его так, что тот буквально пролетел остававшиеся до аварийной камеры три метра. Но спасать всех остальных уже не было времени. Теперь они сами стояли у него на пути. Если кто-нибудь из них застрянет в двери, когда она будет закрываться, у всех остальных не останется ни одного шанса на спасение. Дверь должна закрыться плотно, а это невозможно, ее заклинит чье-нибудь тело. Было видно, что и сам он едва ли пройдет в узкую щель. Если прыгнуть, смести с пути тех двоих или троих, которые закрывают проход, еще, может быть, есть надежда успеть.
Но он не прыгнул. Вместо этого он размахнулся своими большими руками, впихнул одного из копошащихся у двери внутрь, а у другого никаких шансов уже не было. Продержаться здесь, снаружи, в обычном легком костюме хотя бы несколько минут было невозможно. Человек отчаянно цеплялся за дверь, пытался просунуть внутрь руку, но она закрылась уже слишком плотно. Для него внутри места уже не было.
Йоргенсона обуяла вся ненависть и злоба, за долгие годы накопившаяся в его душе. Он с силой опустил тяжелый кулак на голову несчастного, и шлем рабочего превратился в сплетение перекрученных металлических полос. Этим же движением Йоргенсон отшвырнул мертвое тело с пути медленно продвигающейся вперед двери.
Обезумевшие от страха люди в камере кричали и показывали на него, но он не удостоил их никаким ответом. Он узнал эту минуту так, как если бы всю жизнь четко представлял ее себе.
Это была его последняя упущенная минута. В его мозгу не осталось больше никаких мыслей — только сознание последнего озарения. В это же мгновение где-то над головой он услышал оглушительный, разрывающий барабанные перепонки, проникающий даже сквозь толстую тяжелую броню, треск. Он даже не поднял голову посмотреть, что это было. Дверь уже почти закрылась. Йоргенсон надавил на нее плечом, собрался с силами и нажал вперед. Она немного подалась и под двойным напором мотора и его мускулов стала двигаться чуть быстрее. В конце концов один из рабочих внутри немного пришел в себя от страха и стал помогать Йоргенсону толкать дверь, присоединяя свои силенки к силе могучих мускулов Йоргенсона.
Конвертер разлетелся в куски, и его содержимое разбрызгалось вокруг! Йоргенсон видел, как мимо пролетают сгустки вещества, сквозь не до конца закрытую дверь проникают внутрь камеры. Ударной волной его отбросило в сторону, свет в ангаре погас, но в сиянии расплава это было совсем не важно. Брызги магмы на лицевом щитке шлема срослись в сплошную непрозрачную пленку, и Йоргенсон перестал что-либо видеть. Вслепую, преодолевая сопротивление магмы, он пополз по полу, шаря по стене, пока не нащупал дверь. Он нашел новую точку опоры и снова принялся толкать, изо всех сил стараясь закрыть створку. И наконец зазор исчез.
Большего он сделать не мог. Выживут эти идиоты внутри или погибнут — теперь это было не его заботой.
Он расслабился и с удивлением обратил внимание на рев и шипение вокруг. Что-то кольнуло его тело в районе одного из сочленений скафандра. В веществе вокруг него постоянно происходили небольшие взрывы, энергии которых, однако, хватило бы пробить всю его броню.
Он почти агонизировал. Страшная боль пронизала все его тело, мышцы сводили судороги, но он снова встал на ноги, отказываясь реагировать на них. Теперь только ярость гнала его вперед. Он знал, что погибнет, но это не волновало его.
Это его процесс, и он здесь хозяин! Он не сдастся!
Йоргенсон двинулся вперед. Его било и бросало из стороны в сторону, все силы ада бушевали вокруг, подчас накрывал его с головой, но он продвигался вперед. В голове он держал четкую картину самого конвертера, ангара и всего, что было внутри. Он помнил даже, где и как лежали инструменты, в панике брошенные рабочими. Вот труп человека, которого он убил лишь для того, чтобы дать другим шанс спастись, хотя они и не заслуживали этого. И вот наконец он у цели. Он добрался до большого свинцового бокса, в который планировали поместить образец из первой партии для анализов и сертификации.
Голова раскалывалась, но он напрягся до предела, пытаясь вспомнить как можно больше деталей сразу и построить еще более подробную трехмерную картину всего, что его окружало.
Чтобы сориентироваться, ему приходилось представлять свои движения со стороны, сопоставлять их с бешеной скоростью водоворота вещества вокруг. Самое трудное было определить положение ящика. Его не могло отнести далеко в сторону, но и силы Йоргенсона были на исходе. Еще несколько секунд, и он будет уже не в состоянии искать его.
Затем картинка стала четче, и Йоргенсон ясно представил себе, где находится он и где — бокс. Он смог даже предположить, с какой стороны там расположена крышка. Вытянув руки, он направился к нему и в конце концов нащупал ящик.
Но и сейчас, так же, как и на протяжении всей его жизни, судьба сыграла с ним злую шутку. Он правильно определил положение ящика, но крышка была несколько под другим углом, не там, где он представлял. Осознав свою беспомощность, он закричал и громко выругался: даже на предельном напряжении ума он не смог построить совершенно точной картины окружающего. Его пальцы стали похожи на живущих сами по себе маленьких зверюшек. Они ощупывали коробку, нажимали на нее тут и там и сообщали мозгу о результатах обследования. Наконец крышка найдена. К счастью, она оказалась наверху, и ящик не пришлось переворачивать. Последние оставшиеся силы Йоргенсон потратил на то, чтобы откинуть крышку, провалился внутрь, автоматически выбирая наиболее выгодное положение тела, и как можно плотнее закрыл люк. Чувствовалось, что ящик не стоит на месте, а постоянно двигается под действием недремлющих сил, скрытых в каком-то новом веществе, сплошь разлитом снаружи, но Йоргенсон был уже не в силах задумываться об этом.
Его сознание затуманилось.
Он очутился в аду. Воздух внутри скафандра был густой и горячий, пот бил из всех пор, и все внутренности казались иссушенными. Ящик, в котором он лежал, едва ощутимо раскачивался, как на волнах, как будто бился обо что-то. Он был в шоке, но это был шок не от осознания того, через что ему пришлось пройти за последние секунды, и не от мысли о том, где он находился, и что ждало его впереди. Боль, судороги и неизбежность смерти сейчас очень мало значили для него.
Все поглотила мысль о том, что всю свою жизнь он был безумен. Он впился в эту мысль… и смирился с ней. Он начал сходить с ума еще в детстве и окончательно лишился рассудка задолго до окончания колледжа. Он жил в несуществующем мире, где единственной имеющей значение вещью было полное совершенство, в мире, в котором он сам отказался принять возможность совершенства как такового даже в отношении себя! Он ненавидел недостижимость совершенства и возвел эту ненависть, которая всю жизнь разъедала его душу и тело, в ранг главной движущей силы самого существования.
Он был неистов! Его обуревала ярость, холодная, давящая, которую он, однако, научился скрывать, когда это было необходимо. Он загнал ее внутрь, полностью спрятал от тех, кто стоял выше него, а при тех, над кем он возвышался сам, позволял ей проявляться лишь в таких пределах, которые те были готовы терпеть. Для него никогда не было равных. Всю накопившуюся в нем дикую необузданную ярость он изливал только на самого себя.
А теперь, перед лицом смерти, от его злости не осталось и следа, она полностью выгорела, не выдержала огромной нагрузки нескольких последних секунд борьбы там, снаружи.
Его мозг был опустошен, но сознание оставалось ясным, как никогда прежде. Его совершенная зрительная память еще была с ним. Он все так же мог вспомнить любую страницу, которую когда-либо читал. Не лишился он и способности к умственному построению совершенно новых пространственных схем.
Эти способности определили всю его жизнь. Без них он ничто. И оказалось, что, раскрыв их, он получит только два шанса: стать отверженным, или превратиться в маленький винтик в производственной машине, он и сошел с ума.
Сейчас же они перестали быть самоценными вещами, превратились в средство, стали тем даром, талантом, который позволял, помогал ему думать, они перестали быть мыслями сами по себе. Превращение яростного, мечущегося, опутанного цепями бога в простого человека было болезненным, но он принял и это.
Йоргенсон снова задумался над своим теперешним положением, и ему стало немного страшно. Он отогнал это чувство так же, как отгонял от себя невыносимую боль, которая пыталась достучаться до его сознания. Он в ящике, все еще наплаву, выше бурлящего снаружи вещества, под защитой толстых прочных стенок со свинцовыми прослойками. До тех пор, пока он сохраняет такое положение, и расплав не попадает внутрь, он в относительной безопасности. Он умрет, когда кончится воздух, или когда обильное потоотделение вызовет окончательное обезвоживание организма, или жара, в конце концов, доконает его. В любом случае, ждать осталось недолго.
Он подумал о рабочих. Он не знал ни одного из них и не испытывал к ним никакого сочувствия. Просто было интересно, удалось ли ему за те несколько минут невероятного напряжения выполнить свое намерение. Неважно, в каком состоянии: в приступе безумия или нет, но ведь он пытался спасти их. Сделав это, он справился со своим безумием, но тем самым лишил себя шанса проявить какое-либо здравомыслие в будущем.
Ящик под Йоргенсоном качнулся сильнее, и он задержал дыхание, боясь пошевелиться. Однако в этом не было необходимости: ящик был такой тяжелый, что, как бы Йоргенсон ни шевелился в нем, это не имело никакого значения.
Изотоп R, подумал он. Вот, оказывается, в чем дело. Изотоп в чистом виде, или смесь с высоким содержанием его.
Йоргенсон мог бы напрячься и вспомнить точную формулу, но в этом не было необходимости. Интересно, что из всего этого выйдет, если они действительно получили изотоп R? Он с криком отвергал единственный ответ, который приходил к нему, но другого варианта не было.
Да, должно быть, там за стенками ящика действительно И-R. И если это так, то уже не имело значения, умрет он сейчас или каким-то чудом его спасут, и он доживет до момента, когда процесс распада закончится во всем объеме вещества.
На этой мысли он задержался. Если каким-то чудом его спасут, и спасут вовремя, находясь в здравом рассудке, он сможет прийти к каким-то выводам и найти решение. Найти ответ на вопрос: «Как положить конец угрозе, исходящей от изотопа R?» Но никто, кроме него, ни один человек там, за стенами конвертера, не сможет найти решение вовремя. Оно должно быть порождением его собственного разума, а он неизбежно погибнет, когда ящик утонет и внутрь всесокрушающей волной хлынет плещущийся снаружи расплав.
Ящик уже начал крениться. Казалось, что он поворачивается и скользит с волны на волну. Что-то подалось снизу, немного посопротивлялось и снова подалось. Ему стало интересно, сколько это может продлиться. Через несколько секунд Йоргенсон уже определил ритм, и почти обрадовался, когда ящик скользнул вниз как раз тогда, когда он и ожидал. Он тонул, и Йоргенсон смутно отдавал себе отчет в том, что в этот момент магма начинает просачиваться через зазоры вокруг крышки, но открывать глаза и смотреть на это ему совершенно не хотелось. Даже если бы расплав и давал достаточно света, чтобы можно было что-то рассмотреть.
Усилием воли он отключил сначала один уголок своего сознания, затем другой, потом следующий — до тех пор, пока лишь одна маленькая искорка не осталась мерцать во тьме. Наконец и она погасла.
Йоргенсон потерял сознание.
— Квартиру доктора Блейка, Мейпл 2337, - быстро произнес Феррел в телефонную трубку. Сначала оператор автоматическим движением вытащила штекер, чтобы переключить линии, но на полпути вдруг остановилась.
— Я сказал, Мейпл 2337.
— Мне очень жаль, доктор Феррел, но я не могу дать вам выход на городскую линию. Все магистральные линии вышли из строя.
Из микрофона доносился непрекращающийся гул, но на панели телефона не работали ни красные индикаторы, отражавшие действие внутренних линий, ни ответственные за магистральные линии белые.
— Но это экстренный случай. Мне необходимо связаться с Блейком!
— Извините, доктор Ферррел. Все магистральные линии вышли из строя, — оператор уж приготовилась отключиться, но Феррел остановил ее.
— Тогда соедините меня с Палмером. Если его телефон занят, прервите разговор. Ответственность я беру на себя.
— Хорошо, — она щелкнула переключателями. — Прошу прощения. Экстренный вызов от доктора Феррела. Оставайтесь на линии, соединяю.
Теперь на экране появилось лицо Палмера. На этот раз он уже не пытался скрыть свое беспокойство.
— Что там, Феррел?
— Мне нужен Блейк. Без него здесь не обойтись. Оператор говорит…
— Да, — Палмер сдержанно кивнул в знак понимания. — Я и сам пытался связаться с ним, но у него никто не подходит. Есть какие-нибудь предположения, где его можно найти?
— Можно позвонить в «Синюю птицу» или в любой из ночных клубов поблизости.
Черт побери! Надо ж так случиться, что как раз сегодня Блейк отмечает свой юбилей. И не сказал, где его можно будет найти в это время. Палмер снова заговорил:
— Я обзвонил все рестораны и клубы. Сейчас мы пытаемся пробиться в кино и театры… Нет, и там его нет. Феррел, его никак не найти.
— Почему бы не дать открытый вызов по радио?
— Я… я бы давно это сделал, но это невозможно, — прежде чем ответить, управляющий колебался долю секунды, но его голос был тверд. — Кстати, мы предупредим твою жену, что сегодня ты домой не придешь. Оператор! Вы еще здесь? Хорошо. Соедините меня с губернатором!
Спорить с черным экраном было бессмысленно. Если Палмер решил не выпускать внешние телефонные звонки, он их и не выпустит. Один раз так уже было. «Все магистральные линии не работают… мы сообщим твоей жене… соедините меня с губернатором!» Они даже не позаботились о маскировке! Дженкинс невесело ухмыльнулся.
— Что ж. Мы отрезаны от внешнего мира. Я уже знаю об этом. Мейерс только что вернулась. У нее есть что рассказать.
Он кивком указал на медсестру. Она вышла из раздевалки и разглаживала форму. На ее почти красивом лице отражалось скорее недоумение, нежели тревога.
— Доктор Феррел, я как раз уходила, когда меня вызвали по громкой связи. Но мне пришлось долго прождать, прежде чем они впустили меня обратно. Нас здесь попросту заперли! У всех ворот дежурят охранники с револьверами. Без всяких объяснений они отправляют обратно всякого, кто пытается покинуть территорию. Они просто говорят, что никто не имеет права уйти или проникнуть внутрь, пока мистер Палмер не даст своего разрешения. Теперь здесь как в тюрьме. У вас есть какие-нибудь предположения? Из-за чего весь этот шум?
— Я знаю немногим больше вас, Мейерс, хотя Палмер и говорил что-то о неприятностях на Третьем или Четвертом, сказал Феррел. — Наверное, это просто меры предосторожности. Я бы подождал беспокоиться.
— Да, доктор Феррел.
Она кивнула и вышла в приемную, хотя по ее лицу было видно, что Феррел ее совсем не убедил. Док понимал, что ни он, ни Дженкинс не были сейчас образцом спокойствия и уверенности в себе.
— Дженкинс, — сказал он, когда сестра ушла. — Если вам известно что-нибудь, чего не знаю я, ради Майка, расскажите мне все. Я никогда не видел, чтобы здесь творилось что-либо подобное.
Казалось, Дженкинс не решается ответить. Потом он встряхнулся и впервые за все время работы обратился к Феррелу по прозвищу:
— Док, я не… я знаю только, у нас есть меньше оснований для самоуверенности, чем вы думаете. И я схожу с ума от страха.
— Давайте посмотрим, что у вас с руками.
Руки были своеобразным пунктиком Феррела. Он знал об этом и в то же время считал, что такое внимание к рукам никогда не будет лишним. Дженкинс с готовностью вытянул руки вперед. Они ничуть не дрожали. Он поднял руки вверх так, что свободные рукава халата скользнули ниже локтей, и Феррел с удовлетворением заметил, что из его подмышек не текло лишнего пота, свидетельствующего о том, что молодой человек испуган больше, чем можно судить по его лицу.
— Нормально. Мне все равно, насколько вы напуганы, мне и самому страшно не меньше вашего, но пока Блейка нет, а все медсестры и ассистенты разошлись, от вас мне понадобится все, на что вы способны.
— Док?
— Ну?
— Если вы доверяете мне в этом, я приведу еще одну медсестру, к тому же хорошую. Она сейчас не работает — наша работа не из спокойных, а я никогда не настаивал, но она семь шкур с меня спустит, если узнает, что мы попали в такую переделку и не вспомнили о ней. Позвать ее?
— Вы забыли, что звонков в город больше нет?
В первый раз за все время он видел на лице юноши неподдельный энтузиазм. Да и не важно было, хорошая она или плохая, если ее присутствие воодушевит Дженкинса.
— Давайте, если, конечно, вы сможете связаться с ней. Сейчас нам подойдет любая. Это ваша девушка?
— Жена.
Дженкинс пошел из офиса.
— И чтобы позвать ее, мне не нужна городская линия. Когда я позвонил ей, чтобы сказать, что мы остаемся на ночную смену, она сказала, что будет ждать. Так что сейчас она сидит на наружной автостоянке.
— Долго же ей пришлось ждать, — сухо заметил ему Феррел.
Дженкинс коротко улыбнулся, и на минуту его лицо стало почти мальчишеским.
— Ей положено ждать. А если вас беспокоит ее квалификация, должен вам сказать, что она ассистировала при операциях Бэйарда и Мэйо. Только благодаря ей я и закончил медицинский колледж!
Дженкинс вернулся одновременно с очередным сигналом сирены. У его губ по-прежнему лежали напряженные морщинки, но он выпрямился и ободряюще кивнул:
— Я обо всем договорился с Палмером, и он без лишних вопросов разрешил ей пройти на территорию. Похоже, оператор на коммутаторе получила от него указание наши звонки пропускать в первую очередь.
Док кивнул. Напрягая слух, он следил за гудением сирены; приближаясь, звук становился все громче, пока не оборвался на мрачной сипящей ноте. Феррел увидел, что Дженкинс направился к заднему крыльцу, и с облегчением вздохнул. Работать, даже под давлением экстремальных обстоятельств, всегда лучше, чем сидеть сложа руки и ждать, пока неприятности сами не обрушатся на голову. В приемный покой вкатили двое носилок. На каждых было по двое пострадавших. Феррел заметил, что Бил возбужденно говорит о чем-то с одним из подсобных рабочих. От обычной флегматичности водителя не осталось и следа.
— Все, с меня хватит! С завтрашнего дня я увольняюсь. Я больше не могу смотреть, как они выносят оттуда один труп за другим. Нет, ни за что! Мне там больше нечего делать. Там обойдутся и без нас. Если даже они и пройдут еще дальше, что толку? С этого дня я вожу только грузовик!
Феррел видел, что водитель находится на грани истерики, и оставил его в покое. Нельзя было терять времени: под лицевым щитком одного из скафандров он увидел кровавокрасное обнаженное мясо.
— Дженкинс, режьте и снимайте с него все, что сможете, — приказал он. — По крайней мере, снимите с них эти тяжелые скафандры. Дубильная кислота готова?
— Готова, — откликнулась Мейерс.
Дженкинс в это время помогал Джонсу снимать с людей тяжелые бронированные комбинезоны и шлемы.
Док снова включил ультразвук — пусть скафандры пока обеззараживаются. Сейчас было не время слишком привередничать в отношении дезинфекции, так что пускай за это принимаются ультрафиолетовые и ультразвуковые излучатели. В конце концов именно для того они здесь и стоят, и Феррелу пришлось положиться на них, несмотря на всю его нелюбовь к технике. Дженкинс покончил с первым этапом работы, полностью подготовив людей к операции, едва макнул руки в антисептик, сполоснул их и быстро вышел в душевую за свежими перчатками. Додд последовала за ним, а в это время Джонс подкатил троих раненых к столам посреди операционной. Четвертый умер еще по пути в лазарет.
Было понятно, что им предстояла грязная работа. Там, где металл скафандров касался кожи или приблизился слишком сильно, плоть обгорела, почти поджарилась — с корочкой.
Но это было только начало: на теле пострадавших имелись совершенно отчетливые признаки радиоактивного поражения. Причем, скорее всего, дело не ограничивалось поверхностными ожогами. Также были поражены кости и жизненно важные внутренние органы. Док вопросительно взглянул на Джонса, и тот вытащил из личного нагрудного значка пострадавшего отрезок фотопленки. Она совершенно почернела: безопасный порог облучения был существенно превышен.
И, что было еще хуже, спазматические сокращения мышц говорили о том, что радиоактивное вещество проникло прямо в плоть и непосредственно действовало на нервные окончания, контролирующие мышечную деятельность. Дженкинс бегло осмотрел дергающееся в конвульсиях тело своего пациента, и его и без того бледное лицо приобрело какой-то желтоватый оттенок. Он или впервые столкнулся с такими серьезными проявлениями радиоактивного поражения, или смог прочитать за этим нечто большее.
— Сначала он получил большую дозу гамма-облучения, а теперь он сам — источник бета-излучения. Это очевидно! — сказал он слабым голосом. Казалось, он совсем не удивлен.
Дженкинс сжал кулаки и бросил непроизвольный взгляд в сторону конвертеров. Потом он овладел собой.
— Кураре, — приказал он в конце концов.
Мейерс подала ему шприц для подкожных инъекций, и он уверенно ввел иглу. Руки Дженкинса ничуть не дрожали. Он был в таком состоянии, когда стресс, вызванный чрезвычайной ситуацией, заставляет человека двигаться и работать спокойнее и собраннее, чем обычно. Феррел отвлекся от наблюдений за Дженкинсом и обратился к человеку, лежащему на столе перед ним, испытывая странное чувство: одновременно и облегчение, и беспокойство. Дженкинс точно знал, что им понадобится кураре, и это было больше, чем просто совпадение.
Пострадавшие все еще бились в сильных конвульсиях, и причина могла быть только одна: каким-то образом радиоактивное вещество проникло внутрь не только через дыхательные отверстия скафандров, но пробилось через практически герметичные сочленения костюмов и въелось в самую плоть людей.
Существовало очень немного сверхтяжелых изотопов, которые были способны вызвать такое интенсивное бета-излучение — поток электронов с очень высокими энергиями, — и в этом случае Феррел столкнулся с одним из них. Сконцентрированные в различных участках тела атомы посылали по нервам свои электрические сигналы, полностью блокируя естественные импульсы спинного и головного мозга, наполняя нервные каналы беспорядочным потоком квантов, заставляя все мышцы сокращаться и расслабляться в противофазе без всякой четкой разумной схемы, нарушая всю деятельность человеческого тела. Казалось, что все обычно отрицательные нервные обратные связи стали вдруг положительными. Больше всего это было похоже на шоковую реакцию при метрозол-терапии шизофрении или на крайнюю степень отравления стрихнином.
Док осторожно ввел кураре, тщательно взвесив дозу, стараясь учитывать все факторы. Дженкинс торопился и, когда док закончил только с первой инъекцией, он уже делал вторую. Несмотря на быстрое распространение лекарства по крови, конвульсии еще продолжались.
— Кураре, — повторил Дженкинс.
Док внутренне напрягся: за все время работы он так и не пришел к каким-то выводам о том, насколько опасна передозировка препарата. Но он почувствовал некоторое облегчение от того, что кто-то берет на себя ответственность за применение яда, и не отдал противоположного указания. Дженкинс продолжал вводить кураре, пока не достиг предельной дозы и даже чуть превысил ее. Один из пострадавших начал было прерывисто и сухо с надрывом кашлять, так как была нарушена работа мышц грудной клетки и голосовых связок, но под действием препарата быстро успокоился и теперь лежал тихо. Его слабое дыхание было очень поверхностным, как всегда бывает при кураре-терапии. Остальные слегка двигались, но теперь жестокие, крушащие кости конвульсии сменились легкой дрожью, как будто им было просто холодно.
— Да будет благословен человек, который изобрел синтетический кураре, — тихо сказал Дженкинс и начал зачищать открытые раны.
Док мог только присоединиться к этим словам. Раньше, когда использовали натуральный яд, было почти невозможно как-то его сертифицировать, а о точной дозировке вообще можно было позабыть. Введешь чуть больше, и исход, скорее всего, будет летальный: за несколько минут человек умирает от «истощения» мускулов грудной клетки. А маленькие дозы не давали никакого эффекта. Теперь, когда не нужно было опасаться автолиза или смертельного истощения мышц груди при передозировке, можно было уделять больше внимания таким сравнительно малозначащим вещам, как обезболивание. Кураре практически не действовал на нервные сенсорные окончания. Феррел ввел неогероин и принялся за обожженные участки, зачищая их и проводя обычную обработку раствором дубильной кислоты и антибиотиками, чтобы предотвратить последующее заражение, время от времени поглядывая на Дженкинса.
Тот вел себя безупречно. Он был неестественно спокоен и холоден и работал с такой скоростью, что Феррел даже и не пытался угнаться за ним.
Знаком он показал, что ему нужен дозиметр, и Додд тотчас же подала его. Феррел стал дюйм за дюймом обследовать поверхность тела своего пациента, чтобы определить места скопления радиоактивного вещества и сразу удалить если не все, то хотя бы самые крупные гнезда. Обнаружить все вещество не было никакой надежды.
Потом уже медсестры могут заняться долгим процессом вымывания остатков радиоактивного вещества с помощью динатриевой соли, и переливанием крови, что совершенно необходимо, так как ее клетки безусловно были поражены.
К счастью, к этому времени основные методы лечения больных с тяжелым лучевым поражением были известны уже долгие годы. Также им повезло еще и в том, что большую часть излучения составляли бета-частицы, а не более коварные и опасные нейтроны.
— Дженкинс, — сказал Феррел. — Что там с химическими свойствами И-713? Он ядовитый?
— Нет. Кроме радиоактивности, он совершенно безопасен. Внешние электронные орбиты заполнены. Это инертное вещество.
Ну, хоть с этим повезло. Излучение само по себе неприятно, а в сочетании с отравлением тяжелыми металлами, как в случае радия или ртути, оно становилось еще опаснее. Инертный элемент же, скорее всего, не будет усваиваться различными тканями организма или оседать в костном кальции.
Наверно, динатриевая терапия позволит вымыть большую его часть из организма, а при таком коротком периоде полураспада срок госпитализации можно будет сократить, и пациенты не будут страдать слишком сильно.
Когда док принялся за последнего пострадавшего, на смену Додд пришел Дженкинс и стал ассистировать Феррелу. Тот предпочел бы, чтобы за столом осталась сестра, которая уже привыкла к еле заметным сигналам-приказам Феррела, но ничего не сказал, так как сразу удивился, как споро у них вдвоем пошла работа.
— А что с продуктами распада? — снова спросил он.
— У И-713? По больше части они вполне безвредны, а те из них, что представляют серьезную угрозу, не образуют скоплений, из-за которых стоило бы беспокоиться. Но все это так, если у нас действительно И-713. В ином случае…
В ином случае, про себя продолжил Феррел, Дженкинс хочет сказать, что отравление никому не грозит. Изотоп R с неопределенным временем вырождения переходит в изотоп Малера, который полностью распадается за миллиардную долю секунды. Перед его глазами промелькнуло видение: переполненные адским изотопом люди вдруг с неописуемой силой разлетаются в клочья. Наверно, Дженкинс думал о том же. Несколько секунд они стояли молча и смотрели друг на друга. Ни один из них не решался заговорить первым. Потом док взялся за зонд, Дженкинс пожал плечами, и они снова принялись за работу — каждый наедине со своими мыслями.
То, что им, возможно, предстояло увидеть, было картиной, недоступной воображению. Если это произойдет, нельзя предсказать, что станет с лазаретом. Его будущее в этом случае представлялось неопределенным. Никто точно не знал, с каким количеством вещества работал Майцевич. Знали только, что он взял наименьшее достаточное для анализа количество, так что в данном случае было невозможно даже приблизительно оценить последствия взрыва. Тела на столах, частички плоти, вынутые из ран, и содержащие микроскопические дозы вещества, даже инструменты, которые прикасались к телам, — все они были бомбами замедленного действия. Все это находилось здесь и ждало только подходящего момента, чтобы взорваться. Феррел перестал гадать, что может случиться, и переключился на решение сиюминутных задач. И сразу же его рукам передалась холодная уверенность и твердость рук Дженкинса.
Неизвестно, сколько времени прошло — минуты или часы, — когда, наконец, была наложена последняя повязка и вставлена на место последняя из трех сломанных костей самого тяжелого пациента. Джонс, Мейерс и Додд заботливо размещали пострадавших по маленьким палатам, а два хирурга в полном молчании, избегая смотреть друг другу в глаза, напряженно ждали чего-то, не имея четкого представления, чего именно им следует ждать.
Снаружи до них донеслось назойливое пыхтение и скрежет, как будто что-то тяжелое ползло по дорожке. Повинуясь одному импульсу, они скользнули к боковой двери и выглянули на улицу. По дорожке от них удалялось несколько электротанков. Ночь уже давно опустилась на землю, но весь завод до мельчайших деталей был залит светом прожекторов с высоких башен, расположенных по периметру территории. Феррел и Дженкинс провожали танк взглядом, пока тот не скрылся за углом соседнего здания. От главных ворот послышалось высокая трель свистка и говор множества голосов, хотя слов из-за расстояния было не разобрать. Потом раздались резкие скрежещущие звуки, и Дженкинс кивнул в ответ своим мыслям.
— Из десяти получим сотню, — начал он. — Готов… А впрочем, нет смысла спорить, раз так оно и есть.
Из-за угла быстрым шагом вышел отряд мужчин в форме милиции штата. Они были вооружены винтовками с примкнутыми штыками. Быстро и четко выполняя приказы сержанта, они рассыпались по двору, каждый при этом занимал свое место у одной из дверей окружающих зданий. Один солдат направился туда, где стояли Феррел и Дженкинс.
— Так вот, оказывается, о чем Палмер говорил с губернатором, — пробормотал Феррел. — Задавать им какие-либо вопросы бессмысленно. Они знают еще меньше нашего. Давайте зайдем внутрь, присядем и отдохнем. Интересно, зачем он вызвал милицию, какой от нее здесь прок? Или Палмер боится, что кто-то из рабочих сорвется и наломает дров?
Дженкинс прошел в офис вслед за доктором, машинальным движением взял предложенную сигарету и безвольно раскинулся в кресле. До доктора только сейчас стало доходить, как это хорошо — расслабиться, дать своим мускулам и нервам отдых. Оказалось, что, судя по часам, они пробыли в операционной гораздо дольше, чем он думал.
— Хотите выпить?
— А разве это не повредит нам, док? Нас в любую минуту могут снова вызвать в операционную.
Феррел усмехнулся и кивнул.
— Нет, нам это не повредит. Мы и так на пределе и невероятно устали, так что спиртное сгорит как топливо, еще не дойдя до наших нервов. Держите.
Он налил Дженкинсу и себе по приличному глотку бурбона — как раз достаточно, чтобы по телу прошла теплая волна, а перенапряженные нервы немного успокоились.
— Что-то Била давно не было видно.
— Танк, который мы видели, возможно, послужит объяснением: там стало слишком припекать, и люди больше не могут работать просто в скафандрах. Наверно, они начали пробираться внутрь конвертеров с помощью танков. Он же электрический, на аккумуляторах? Значит, там такое сильное излучение, что машины на атомных движителях работать уже не могут. Так что, чем бы они там ни занимались, это очень тяжело и надолго. В любом случае остановить реакцию сейчас важнее, чем вытаскивать оттуда людей, если они, конечно, понимают это… Сью!
Феррел повернул голову и увидел, что рядом стоит девушка невысокого роста, уже одетая в медицинский халат и готовая ассистировать при операции. Он был еще не так стар, чтобы не заметить, что она была очень хороша собой. Неудивительно, что Дженкинс даже просиял. Несмотря на небольшой рост, в ее фигуре не было ничего, что обычно ассоциируется с маленькими женщинами — она не была ни пышкой, ни миниатюрным ребенком, а выражение серьезной сосредоточенности на лице не могло скрыть миловидности. Было видно, что она на несколько лет старше Дженкинса, но, когда он встал навстречу, ее лицо потеплело и помолодело.
— Вы доктор Феррел? — сказала она, обращаясь к нему. Боюсь, я немного задержалась. Для начала, они не могли решить, пускать меня или нет. Так что я заранее переоделась, прежде чем идти сюда. А чтобы рассеять ваши сомнения по поводу моей квалификации, я захватила рекомендации.
Из простой сумки толстой кожи она вытащила бумаги и положила их на стол. Феррел вскользь просмотрел документы: они оказались даже лучше, чем он ожидал. Формально она была совсем не медсестра, а доктор медицины, так называемый патронажный врач. В течение многих лет здравоохранение испытывало недостаток в специалистах, сочетающих профессиональные навыки и медсестры, и врача. Однако в университете курс подготовки таких специалистов читали только последние десять лет, и выпускники все еще были нарасхват.
Феррел удовлетворенно кивнул и отдал девушке бумаги.
— Да, вы нам подходите, доктор..?
— Доктор Браун, если официально, но я больше привыкла, когда ко мне обращаются «сестра Браун».
Обмен формальностями прервал Дженкинс:
— Сью, ты слышала, что снаружи говорят обо всем происходящем?
— Не больше, чем слухи, но самые невероятные. Я слышала не так уж много. В основном — из разговоров охранников на стоянке. Мне известно только то, что они говорят об эвакуации из города и всех населенных пунктов в радиусе пятидесяти миль. Один охранник сказал, что сюда собираются прислать войска и ввести военное положение на территории всего района. Но по радио никаких сообщений не было, все это совершенно неофициальные сведения.
Затем Дженкинс провел ее по помещениям лазарета и познакомил с Джонсом и двумя другими медсестрами. Феррел сел и стал с напряжением ждать звука сирены, пытаясь представить себе, что происходило за стенами лазарета на территории завода. Он попробовал разобраться в газетной статьей, но попытки оказались бесплодными, и он сдался. С тех пор, как в медицинском колледже он прочитал пару книг по атомной физике, наука шагнула далеко вперед, и символы в формулах из газеты ничего не говорили ему. Поведение обычных нормальных атомов и расщепление урана он еще мог бы худо-бедно объяснить, но от любых попыток уяснить, как отдельные атомы соединяются, чтобы породить новые сложные изотопы, только вызывали головную боль. Похоже, ему не оставалось ничего, кроме как положиться на Дженкинса.
Но почему же так долго нет Била? Феррел уже давно должен был услышать вой сирены его грузовичка.
Повозка так и не пришла, зато в лазарете появились несколько рабочих. Двое на носилках несли неподвижное тело, а еще один на ходу поддерживал другого пострадавшего.
Дженкинс вместе с Браун взялись за лежачего: этот случай был во многом похож на предыдущие, только без термических ожогов от контакта с раскаленным металлом. Феррел обратился к остальным:
— Где Бил и его грузовик?
Он начал осматривать ногу рабочего, которого поддерживали за плечи, и одновременно разговаривал с его товарищами.
Не кладя пострадавшего на стол, доктор стал обрабатывать его рану. Было ясно, что пониже бедра под кожу на глубину примерно в полдюйма проник кусочек радиоактивного материала величиной с горошину, а перелом кости был вызван страшными судорогами его собственных мышц в результате сильного излучения. Зрелище было не из приятных. Однако сейчас казалось, что от действия радиации ближайшие к ране нервы выгорели, а нога потеряла всякую чувствительность и была неподвижна.
Рабочий в полубессознательном состоянии безвольно раскинулся на кушетке. На его лице маской застыло страдальческое выражение, но когда Феррел стал прочищать рану, он даже не вздрогнул. Во время работы доктора прикрывал небольшой свинцовый щиток, на его руках были перчатки со свинцовыми прослойками, а ошметки плоти с частичками изотопа он бросал в коробку, также сделанную из свинца.
— Била больше нет с нами, док, — сказал один из рабочих, когда наконец смог оторвать взгляд от рук доктора. Он не выдержал и в некотором смысле повредился рассудком. Не мог смотреть, как мы оттуда мертвецов вытаскиваем. Он разбился на своей тележке еще по пути к конвертерам. А нам-то ведь и не по одному разу приходится туда ходить. И при этом нечем даже горло промочить!
Феррел бросил на говорившего быстрый взгляд и заметил, что Дженкинс сделал то же самое.
— То есть вы только выносили их оттуда. Значит, вы не были внутри, когда это все произошло?
— Слава богу, нет, док. Неужели мы так плохо выглядим? Эти двое поранились, когда в расплаве произошел какой-то всплеск, и на них попали капли этой дряни. Скафандры проело насквозь. Что касается меня, так я не особо пострадал. Получил пару неслабых ожогов, но я не жалуюсь. На мертвецов я там насмотрелся… Ладно, хоть сам живой выбрался.
Поначалу Феррел не обратил внимания на тех, кто добрался до госпиталя самостоятельно, но теперь осмотрел их пристальнее и заметил, что у всех были достаточно серьезные радиационные и термические ожоги. Свежие раны пока не причиняли слишком сильных страданий, а может, просто еще чересчур яркими были впечатления от того, через что им пришлось совсем недавно пройти, и это на время притупило их болевые ощущения, совсем как у солдата в бою: его может ранить, но в горячке сражения он так ничего и не почувствует.
— Так это было или нет, но рабочие атомных станций никогда не были неженками.
— Там в кабинете на столе стоит почти целая кварта, — сказал док. — Пойдите отхлебните по глотку, но не больше. Потом отправляйтесь в приемный покой, там сестра Браун обработает ваши ожоги, и все будет как нельзя лучше.
Наложить мазь на раны и ввести сыворотку, чтобы приостановить воздействие радиации, сестра Браун могла не хуже врача, а ему было необходимо переложить на кого-то хотя бы часть работы.
— Есть какая-нибудь вероятность того, что в ангаре конвертера найдут еще выживших?
— Могут и найти. Кто-то сказал, что за полминуты до того, как конвертер разлетелся в куски, слышали громкий рев, так что у большинства были шансы укрыться в двух аварийных камерах. Думаю, нам пора возвращаться — будем собственными руками толкать танки вперед… если только вы не скажете нам остаться. Еще полчаса, и мы взломаем камеры. Тогда все и выяснится.
— Хорошо, а пока нет смысла посылать сюда каждого, с малейшим ожогом, а то мы не справимся с таким наплывом. Они могут подождать подольше. В скором времени, похоже, у нас тут будет предостаточно и более тяжелых пострадавших. Доктору Браун придется отправиться туда с этими людьми. Пусть кто-нибудь из них поведет запасную тележку. Джонс покажет вам, где она. Будете обрабатывать ожоги и делать инъекции. Самых тяжелых освобождайте от работы. Сюда будете посылать только с судорогами. Мой набор первой помощи возьмите в кабинете. У конвертеров должен быть кто-то, чтобы разбирать их по степени тяжести поражений и оказывать первую помощь. Мы не можем привести сюда весь завод.
— Хорошо, доктор Феррел.
Она поручила Мейерс ассистировать Дженкинсу вместо себя и быстро сходила за сумкой Феррела.
— Пойдемте со мной, — сказала она рабочим. — Я поеду с вами на тележке и по пути обработаю ваши ожоги. Вы, мистер, сядете за руль. Нужно было сообщить об этом Биле раньше. Сейчас новая тележка уже была бы готова.
Рабочий, который все время говорил за остальных, наполнил стакан, одним движением опрокинул в горло его содержимое, с удовольствием крякнул и обратился с улыбкой к Браун.
— Отлично, доктор, только учтите, что там у вас не будет времени на раздумья. Действовать нужно будет незамедлительно. Спасибо за выпивку, док. Мы скажем Хоку, что это вы направили ее туда.
Джонс отправился выводить вторую тележку, Браун тоже вышла из кабинета, а за ней гуськом проследовали рабочие.
Феррел закончил с раной на ноге оставшегося пациента и стал накладывать на место перелома быстроотвердевающий пластиковый заменитель гипса. Жаль, что в штате не было патронажных врачей. Надо будет поговорить об этом с Палмером, когда закончится этот переполох, если только они все еще будут здесь — он и Палмер. Удастся ли спастись тем, кто укрылся в аварийных камерах? Феррел совершенно забыл о них. В ангаре любого конвертера было две таких камеры. Они предназначались специально для защиты рабочих в случае аварии, и считалось, что эти камеры могут выдержать все что угодно. Если люди успели добежать до них, значит, с ними все будет в порядке, хотя за это нельзя было поручиться.
Закончив свою работу, он слегка поежился и пошел помочь Дженкинсу.
Молодой человек кивком головы показал на неподвижно лежащее на столе тело. Раны по большей части были уже вычищены.
— Слишком много вещества проникло сквозь скафандр, сказал он. — Из того, что рассказали эти люди, у меня складывается ясная картина того ада, который там сейчас творится. Изотоп 713 не способен на это!
— Гм… — док был совсем не в настроении продолжать эту игру: недоговаривать, ходить вокруг да около.
Он поймал себя на том, что избегает подолгу смотреть в бокс, куда они сбрасывали грязь и радиоактивное вещество из ран. Каждый раз, когда крышку открывали, внутри было видно свечение. Дженкинс вообще туда не смотрел.
Если это был изотоп Малера, его количества уже было достаточно, чтобы весь лазарет взлетел на воздух.
На столе Палмера тихо щелкнуло реле аппарата связи.
— Это снова мэр Уолкер, — предупредила его Телма.
Палмер ругнулся: этот звонок мэра уже третий с тех пор, как тот уехал с завода и отправился обратно в Кимберли.
Палмер очень устал и не мог думать еще и о грозившей городу опасности. Он проглотил последний кусок безвкусного бутерброда и ответил Телме:
— Скажите ему, пусть перезвонит через десять минут. Почему? Придумайте что-нибудь. Сейчас я не могу с ним разговаривать.
Да, он с самого начала допустил ошибку. Во-первых, зря он пригласил сюда Уолкера. Эта петиция о закрытии автобусного движения в районе завода не стоила теперешних неприятностей. Если бы мэра здесь не было, когда все это только началось, многое можно было бы сделать иначе. Но, пока Палмер пытался выяснить, что же все-таки случилось, мэр уже добрался до одного из телефонов, и прежде, чем что-то еще можно было исправить, Палмеру уже пришлось объясняться с губернатором. Теперь вместо того, чтобы решать только собственные трудности на заводе, он должен был терять время и успокаивать представителей города и штата.
Он смотрел из окна вниз на переплетение дорожек. Конвертеры располагались с другой стороны здания, так что там, куда смотрел Палмер, ничего не происходило, и не было никого, кроме одного человека в форме милиционера. Неуклюже ухватив свою винтовку, он прохаживался туда и сюда в тусклом свете фонарей. Палмер знал, что вся территория завода охраняется милицией штата, а за воротами станции было еще больше охраны. Там они и в самом деле могут пригодиться, если в среде протестующих верх возьмут воинственные настроения, чего, надо думать, так опасается Уолкер. Но здесь они только мешали.
Палмер бросил взгляд на часы и с удивлением отметил, сколько прошло времени. Петерс давно уже должен был сообщить последние новости с места аварии. Он протянул руку и щелкнул переключателем аппарата связи.
— Телма, позвоните туда и узнайте, что происходит.
— Да, сэр, а сейчас с вами хочет говорить Бриггс.
По ее голосу можно было сказать, что она тоже волнуется.
Наверно, как и Палмер, она непрестанно посматривала на часы.
Палмер посмотрел на аппарат. Некрасивое усталое лицо Бриггса целиком заполнило экран. Он кивнул Палмеру.
— Мы остановили работу. Теперь остается только достать то, что получилось, и провести анализы.
С Третьим Номером не было никаких проблем. Процесс шел в полном соответствии со схемой Йоргенсона, и Палмер решил, что лучше будет дать ему завершиться, тем более что никто не знал, как поведет себя вещество, если остановить реакцию распада до ее естественного завершения.
— Вы правильно поступили, Бриггс, — сказал Палмер. — Как вы думаете, вы сможете сами довести дело до конца?
Бриггс еще раз кивнул и отключился. Если в дальнейшем возникнут какие-нибудь сложности, документы с результатами анализа, которые получит Бриггс, будут мало что значить, так как у него не было ученой степени, которая добавила бы веса его заключениям. Но это надо было сделать. Он знал и умел достаточно, и ему можно было доверять. Впервые он пришел в Компанию практикантом из колледжа. Тогда атомным станциям только-только разрешили присваивать ученые степени, но ему так понравилось быть бригадиром, что он отказался от дальнейшего продвижения и по службе, и в науке.
Палмер вышел из своего кабинета в приемную. Ему захотелось поговорить с живым человеком, а не с аппаратом.
— Какие новости с места аварии? Что вам ответили на ваш звонок? — спросил он девушку.
— Они даже не сняли трубку!
Он воспринял это сообщение почти с облегчением. Было очень утомительно сидеть в офисе, считать минуты и ждать неизвестно чего, пытаясь из разрозненных невнятных сообщений составить полную картину случившегося. Лучше было находиться в самой гуще событий, но им там у конвертеров тоже не повредило бы запастись убедительными объяснениями, почему оттуда не поступает практически никаких новых сведений.
— Хорошо, — Палмер принял решение. — Я иду туда. Если кто-нибудь позвонит, объяснитесь с ним сами, как сможете. В крайнем случае, пошлите за мной курьера.
Не дожидаясь лифта, он сбежал по лестнице. Внизу около здания его заметил охранник. Он подозрительно оглядел Палмера и сделал несколько быстрых шагов в его направлении, но потом, узнав начальника, снова принялся бесцельно прохаживаться туда и сюда. Палмер направился к конвертерам.
Оттуда, смешиваясь с ревом работающей техники, доносился неразборчивый гул людских голосов. Прислушиваясь на ходу, Палмер пытался угадать, что там происходит. И вот наконец он подошел так близко, что мог охватить взглядом все место аварии целиком.
Находящаяся внутри конвертера магма через маленькую дверь прорвалась наружу и залила пристройку, в которой находился пункт управления энергоснабжением. Именно оттуда сейчас и выносили раненых. Теперь блок представлял собой груду развалин. Он не работал, и только машины пробивали себе дорогу среди обломков рухнувших стен. Когда подошел Палмер, они штурмовали главный вход, который перекрывала оплавленная створка огромной двери, а рабочие копошились около тех участков внешних стен, за которыми лежали аварийные камеры.
Вместо организованной работы, которую ожидал увидеть Палмер, его взору предстал полный хаос. Были задействованы все доступные источники света. В их ярком сиянии люди и машины бестолково копошились в обломках, пробиваясь навстречу друг другу, но из этого не выходило ничего хорошего. Ситуация только ухудшалась. Уже четверть часа назад надо было расчистить главный вход, пустить в ход все имеющееся оборудование, придумать что угодно, но обуздать расплав. Однако казалось, что два бульдозера, которые работали там, не продвинулись ни на йоту.
В толпе он заметил знакомое лицо какого-то рабочего, который помогал неизвестной рыжеволосой женщине управляться с чем-то вроде импровизированного полевого госпиталя. Палмер прорвался к нему, схватил его за руку и вывел из толпы.
— Где Петерс? Кто здесь руководит? И почему, черт побери, мне не сообщают о ходе работ?
— Минут двадцать назад Петерс сам угодил в расплав, — рабочий кивнул в сторону лазарета: там на носилки клали безвольно обвисшее тело. Вся голова пострадавшего была забинтована.
— За главного теперь Хок.
Палмер застонал: одна неприятность за другой. Хокусаи был одним из лучших теоретиков в своей области, но как руководитель он был совершенно беспомощен и мог принести только вред, хотя сам не понимал этого, что было еще хуже.
Бегом Палмер отправился к Третьему Номеру. Он увидел, что красные лампы на ангаре были погашены, значит, работы закончились, и выгрузка завершена. Палмер нажал на рычаг у ворот, подождал, пока тяжелая створка не поднимется на достаточную высоту, и проскользнул под ней. Внутри Бриггс и остальные рабочие сгрудились у испытательного стенда вокруг тяжелого контейнера.
— И-713, - доложил ему бригадир. — Анализы полностью подтверждают это.
По крайней мере, хоть одна хорошая новость. Если им суждено как-нибудь выбраться из этой передряги, Компании понадобится, чтобы Морган использовал все свои связи, а может быть, и больше этого. Несколько часов назад члены комиссии конгресса объявили, что решили пока не возвращаться в Вашингтон. Двойная авария на станции, несомненно, уронила в их глазах престиж атомной промышленности, но Палмер подозревал, что на изменение их планов большее влияние оказали телеграммы с требованиями активных действий.
В Третьем Номере они получили достаточно И-713, чтобы Морган мог начать свою борьбу за голоса избирателей и почувствовал уверенность в перспективах сотрудничества с Компанией. Теперь главной проблемой было вывезти полученное вещество. Выслушав Бриггса, Палмер только кивнул в знак одобрения и благодарности.
— Петерс вышел из игры, — сказал он Бриггсу. — Оставьте здесь все, как есть, и идите туда! Теперь спасательной операцией руководит Хокусаи.
— Боже мой!
На лице Бриггса было ясно написано, что он представляет, какое безобразие творится сейчас у Четвертого Номера.
Не оборачиваясь, он отдал несколько распоряжений группе своих людей, подозвал остальных и выбежал из ангара. Палмер с легким сердцем послал Бриггса руководить спасательными работами, ведь управлять людьми было его обычной обязанностью. Было бы гораздо дольше спорить с Хоком, чем просто найти ему замену.
К тому времени, как Палмер вышел из ангара, Бриггс уже забрался на верхушку импровизированной наблюдательной вышки и пронзительно выкрикивал в мегафон распоряжения.
Дорожки перед ангаром постепенно освобождали от лишней техники и людей, бульдозеры отошли от главного входа. От места происшествия отъехал грузовик и с такой скоростью понесся к складским блокам, что казалось, будто все силы ада гонятся за ним по пятам.
— Всем отойти! — кричал Бриггс. — Через три минуты мы выжжем эту дверь. Эй вы, с отбойниками! Дайте пройти газорезчикам. И разгребите этот свинцовый хлам! Быстрее! Там в аварийных камерах люди, может, уже умирают!
Он отдавал еще приказы, но Палмер уже успокоился, во всяком случае, настолько, насколько это было возможно в его положении, и принялся наблюдать за попытками спасти людей. Стоило только как-то организовать работу, как она сразу же стала приносить плоды. Рабочие начали сантиметр за сантиметром пробивать себе дорогу в толстых железобетонных стенах. Если даже первым взломают главный вход, вероятно, будет невозможно вывести людей из камер через внутренние помещения, поэтому оставалась только одна надежда — на то, что до них удастся добраться сквозь бреши в стенах.
Глядя на это, Палмер ругал себя. Как и все остальные аварийные системы, камеры проектировались для того, чтобы уберечь людей от ядовитых испарений и протечек опасного вещества. При этом предполагали, что спасательные команды смогут очистить помещения от того и другого. Строить их с двумя выходами — внутрь и наружу — было слишком сложной инженерной задачей. Два прохода существенно снизили бы прочность несущих конструкций здания. В будущем надо будет найти какое-то решение!
С помощью отбойных молотков и электрических резаков рабочие медленно, но верно вгрызались в массив стены. Через равные промежутки времени Бриггс посылала туда следующую смену. Послышался предупреждающий крик: «Всем отвернуться!» Рабочие из команды, работающей около главной двери, быстро закрепляли на ее створке множество небольших цилиндрических, похожих на консервные банки коробочек, доставая их из подошедшего грузовика. Закончив, они опрометью побежали прочь от ангара. Один из них тянул за собой провод. Палмер отвернулся в последний момент. Он стоял слишком далеко, чтобы яркая горячая вспышка супертермита причинила ему какой-нибудь вред, но рисковать не захотел. Его надо было использовать, как только стало понятно, что дверь не просто заклинило, а что она приварилась.
Послышался резкий глухой удар, и земля слегка дрогнула.
Палмер обернулся и увидел, что дверь раскалилась добела, металл стекал по ней ручейками и собирался в лужицы на земле. Затем вся она подалась назад и упала внутрь здания.
Машины сразу же пришли в движение, а рабочие стали подбираться к лежащей двери, чтобы зацепить ее тросом и с помощью лебедки оттащить в сторону.
С первого же взгляда внутрь стало понятно, что вытащить запертых в камерах рабочих этим путем не удастся. Конвертер исчез. На его месте в окружении бурлящей магмы теперь высилась гора оплавленных обломков и шлака. Когда дверь тронулась с места, густой тягучий расплав стал выливаться наружу. По распоряжению Бриггса остатки двери развернули лебедкой так, что она образовала барьер на пути смертельно опасной жижи. Остальные рабочие отправились за бетонными блоками, из которых решили построить эстакаду, чтобы машины смогли попасть внутрь, пройдя над расплавом.
Палмер смотрел, как бурлит и брызгает расплав. Такого он не видел никогда в жизни. То, что было сейчас перед его глазами, не было естественным продуктом вышедшей из-под контроля реакции. Должно быть, это изотоп R, предшественник изотопа Малера — самого смертоносного вещества из всех, что может создать человек!
К нему подошел Хок и тоже стал смотреть на страшную картину разрушений. На его морщинистом лице застыло выражение недоверчивого изумления.
— Плохо, — сказал он. — Очень плохо. Мы должны попытаться, но я думаю, у нас беда.
Он отвернулся, глотая воздух и держась рукой за живот.
Палмер пристально посмотрел на него, но японец выпрямился и слабо улыбнулся.
— Это ничего. Ничего, я думаю. Просто немного нехорошо с животом и все.
Палмер чувствовал себя не лучше. Черт бы побрал этого Йоргенсона! Главный инженер завода был одним из лучших специалистов во всей атомной индустрии. У него было больше патентов, чем у кого-нибудь еще, и все-таки из-за его непомерного самомнения Палмер никогда не мог полностью доверять ему. Наверно, пересчитывая все уравнения реакций процесса в последний раз, он делал это для того, чтобы еще раз убедиться в том, что они верны, а не для того, чтобы найти в них ошибку. Сознание несправедливости своих собственных суждений заставило Палмера поморщиться. Может, он и недолюбливал Йоргенсона, но от этого главный инженер не становился менее честным работником. Он заранее предупредил Палмера, и управляющий принял груз ответственности на свои плечи, настояв на том, чтобы Йоргенсон в спешке запускал новый процесс. Теперь Йоргенсон или в одной из камер, или… Он не стал додумывать. Конечно, он в одной из камер. И чем скорее до него доберутся, тем лучше.
Чтобы справиться с этим веществом, понадобятся все знания и все мастерство, которыми он располагает. К тому же в практической области Йоргенсон был сильнее Хокусаи.
Танки начали продвигаться в глубь залитой магмой территории, и Хокусаи стал облачаться в скафандр. Все свое внимание Палмер сосредоточил на группе рабочих, которые трудились у стены в районе северной аварийной камеры и теперь почти добрались до помещения. Чтобы ничего не пропустить, Палмер подошел поближе. Он знал, что здесь ему больше нечего было делать. Его место было в офисе, но он не мог уйти, не узнав итогов этого этапа операции.
Проделав в стене достаточно большую брешь, рабочие уступили место мощному механическому захвату. С его помощью рассчитывали вырвать оставшуюся часть стены. Пока машина работала, рядом с ней наготове стояли рабочие в защитных скафандрах, чтобы войти в камеру, когда это станет возможно. Но в этом не было необходимости. Как только захват отошел, изнутри один за другим стали выходить люди. Они хромали, спотыкались, качались на слабых ногах, некоторые поддерживали на ходу других, но все они выходили самостоятельно.
Йоргенсона среди них не было. Его было бы нетрудно заметить. Будь он среди них, его голова заметно возвышалась бы над остальными, а если уж все могли передвигаться самостоятельно, то он-то в своем мудреном скафандре точно сохранил бы достаточно сил, чтобы идти. Палмер направился к импровизированному госпиталю, но потом подумал, что у женщины, которая суетилась там, и без его вопросов было достаточно хлопот.
Его сомнения разрешил Бриггс. К возвышению, на котором он стоял, отдавая распоряжения, из медицинского пункта прибежал курьер и что-то прокричал ему. Бриггс кивнул и взялся за микрофон аппарата громкой связи.
— Доктор Браун сообщает, что люди пострадали от ожогов, перегрева и шока, но с ними все будет в порядке.
Рабочие приветственно закричали, но когда они увидели, что творилось во второй аварийной камере, их радость быстро угасла. Палмер пошел с ними посмотреть. По каким-то причинам стену здесь вскрывали несколько дольше, но наконец, почти проникли внутрь. Захват стоял рядом наготове — стоило только отдать приказ. Палмер продвигался в толпе рабочих, пока ему не стало достаточно хорошо видно, что происходило вокруг разрушенного участка.
Минуту спустя механическим захватом удалили преграждающую путь часть стены, но на этот раз оттуда никто не вышел. Сквозь пролом была видна струйка просочившейся внутрь магмы. В проникавшем в камеру свете было видно, что дверь заперта плотно, но человеческие тела на полу были неподвижны. Спасаясь от смертельного расплава, они забирались на что только было можно, даже на тела своих погибших товарищей, а теперь застыли повсюду в неуклюжих позах.
Рабочие в защитных скафандрах начали осторожно входить в помещение, стараясь расчистить дорогу тем, кто пойдет вслед за ними с носилками. Часть рабочих снова принялись за стену, расширяя отверстие настолько, чтобы в него смог пройти один из небольших танков. Но Палмер не остался посмотреть, кого спасатели вынесут оттуда. Если даже там были выжившие, Палмеру это все равно не помогло бы. Никто из находившихся в этой камере не состоянии был сразу взяться за такую тяжелую работу и остановить бесконтрольную реакцию. Все они еще долго будут беспомощны и ни на что не способны. Йоргенсона он из своего списка вычеркнул, а взглянув на расплав в камере, мысленно порвал и этот список, оставив на его месте знак вопроса и немую мольбу.
Феррел и Дженкинс уже почти закончили перевязку последнего пострадавшего, когда девушка на коммутаторе сообщила, что поступил вызов по внутренней связи. Они наложили еще несколько бинтов и, только покончив с этим, вместе вышли в приемную и направились к аппарату. На связи была Браун. Ее раскрасневшееся лицо было покрыто темными разводами пыли. Откидывая со лба прядь своих темно-рыжих волос, она провела по лицу тыльной стороной ладони, оставив еще один темный след.
— Доктор Феррел, здесь только что взломали аварийные камеры конвертеров. Северная выдержала. Там все отделались только перегревом и незначительными ожогами, но в другой что-то произошло. Я думаю, во всем виноват клапан подачи кислорода. Большинство из тех, кто был там, живы, но находятся без сознания. Должно быть, магма прорвалась через дверь: около полутора десятков бьются в конвульсиях, человек десять уже погибли. Другим понадобится госпитализация. Здесь я ничего не могу для них сделать. Я сказала Хокусаи выделить несколько рабочих, чтобы они несли тех, для кого носилок не хватило. Все они направляются к вам и сейчас должны уже прибыть.
Феррел кивнул.
— Не так уж и плохо. Думаю, могло быть и хуже. Смотрите, Браун, осторожнее там.
— Вы тоже.
Она отправила Дженкинсу воздушный поцелуй и выключила аппарат. Точно в этот момент в лазарете послышалось завывание сирены: приближалась повозка с ранеными.
— Джонс, снимайте с них костюмы. Найдите кого-нибудь себе в помощь. Додд, держите кураре наготове. Будете мне его подавать. Все остальное — потом, после того, как мы с Дженкинсом разберемся с этими.
Очевидно, то, чем им предстояло сейчас заниматься, было сродни конвейерному производству, только не ради повышения производительности и эффективности, а по воле сложных обстоятельств. Они принялись за работу. Дженкинс снова работал за двоих: пока Феррел обрабатывал одного, Дженкинс успевал справиться с двумя. Он снова вошел в странное состояние напряженной холодной сосредоточенности. Его лицо побледнело, но неутомимые руки двигались спокойно, без остановки. Уже глубокой ночью Дженкинс взглянул на Мейерс и отстранил ее от операционного стола.
— Идите поспите немного, сестра. Мы с доктором Феррелом работаем рядом, и мисс Додд справится здесь одна. Вы совсем на пределе, и вам нужно отдохнуть. Додд, через два часа позовите ее обратно и отправляйтесь отдыхать сами.
— А как же вы?
— Я? — он криво усмехнулся одним уголком рта. — У меня уже слишком разыгралось воображение, и я все равно не усну. К тому же сейчас я нужен здесь.
Феррелу показалось, что эта фраза прозвучала несколько фальшиво, и он бросил на Дженкинса внимательный взгляд.
Тот заметил это.
— Не беспокойтесь, док. Я скажу вам, когда сломаюсь. Я правильно сделал, что отослал Мейерс?
— Вы стояли ближе к ней, чем я. Вам виднее.
В принципе, медсестры напрямую подчинялись только ему, но такие формальности здесь уже давно никто не соблюдал. Феррел почесал поясницу и снова взялся за скальпель.
Перевязка последнего пострадавшего из аварийных камер закончилась только тогда, когда небо на востоке начало теплиться тусклым серым светом. К этому времени грань между палатами и приемным покоем стерлась. Раненые были повсюду. За ночь в конвертере произошло еще несколько всплесков.
Пару раз расплав даже пробил броню одного из танков, но больше пострадавших на лечение не поступало. Врачи получили короткую передышку. Феррел послал Джонса в кафетерий за завтраком, а сам направился в свой кабинет, где в старом кожаном кресле спал Дженкинс. Во сне он уже почти свалился на пол. Молодой человек был крайне истощен. Его свалила двойная усталость: от тяжелой ночной работы, его собственных подавляемых страхов и напряженного ожидания худшего. Почувствовав укол иглы, он с легким изумлением посмотрел на Феррела. Феррел сделал укол и себе и только потом объяснил:
— Ну, разумеется, это морфин. Что еще нам остается? Без этого через пару часов от нас не будет никакого проку. Когда я был в вашем возрасте еще не существовало вакцины, устраняющей эффект зависимости. Да, еще пять лет назад, как раз перед тем, как ее изобрели, если даже ты принимал его только в случае крайней необходимости, ты расплачивался за это сполна — попадал прямо в ад. Конечно, самое лучшее в нашей ситуации — это сон. Хоть бы они там, в Гарварде, поскорее закончили свои исследования по заменителям сна. У бензедрина слишком ограниченное действие. Вот, поешьте.
С гримасой отвращения Дженкинс посмотрел на пакеты с завтраком, которые Джонс разложил перед ними на столе.
Однако он не хуже Феррела знал, что поесть было совершенно необходимо, и придвинул тарелку к себе.
— Док, если б вы знали, сколько бы я отдал не за заменитель, а за полчаса обыкновенного старомодного сна. Да только, черт возьми, если бы я и знал, что у меня есть эти полчаса, я все равно не смог бы уснуть. Невозможно спать, когда у тебя под боком бурлит целое озеро И-R.
Доктор не успел ничего ответить: в разговор вклинился сигнал внутренней связи.
— Доктора Феррела к телефону! Срочный вызов! Доктор Браун вызывает доктора Феррела!
— Феррел слушает! Что случилось?
Лицо телефонистки исчезло с экрана, и на его месте возникла Браун. Было видно, что она очень устала.
— Проблемы у этого японца, Хокусаи, который все бегал тут и распоряжался. Я везу его к вам. У него острый приступ аппендицита. Приготовьте операционную!
Дженкинс подавился кофе, который пил в этот момент.
Судорожно хватая ртом воздух и перемежая истеричный смех возгласами негодования, он прокашлял:
— Док, аппендицит! О боже, что же будет дальше?
Браун привезла японца. Дела с ним обстояли не так плохо, как могли бы. На тележке был небольшая криогенная установка, и температуру вокруг воспаленного места удалось понизить. Таким образом, Хокусаи одновременно и подготовили к операции, и остановили процесс распространения инфекции.
Когда его ввезли в операционную, аппендикс был еще цел.
Его изрезанное морщинами лицо приобрело сероватый оттенок, но он все-таки изобразил слабую улыбку:
— Очень извиняюсь, доктор Феррел. Очень неудобно беспокоить вас. Пожалуйста, сами…
— Оставьте, Хок. Раз уж вас так сюда привезли, мы используем гипотермию. Дженкинс, вы можете снова прилечь.
Браун вымылась и снова появилась в операционной, на этот раз полностью готовая ассистировать Феррелу.
— Нам чуть-чуть не пришлось его связать и привезти сюда силой. Он говорил, что ему нужно только немного вазелинового масла и мяты, и желудок пройдет сам! И почему, интересно, именно образованные люди так легкомысленно относятся к своему здоровью?
Для Феррела это тоже было загадкой, но, похоже, сейчас перед ними находился очередной пример. Пока запускали стационарную криогенную установку, Феррел измерил температуру около больного участка, нашел, что она уже достаточно понизилась, и приступил к операции. Когда скальпель коснулся тела японца, его веки дрогнули, но затем, не почувствовав сколько-нибудь сильной боли, он открыл глаза и с изумлением посмотрел на Феррела. Одним из главных преимуществ криохирургии было то, что нервы в замороженном участке тела полностью теряли чувствительность к хирургическому вмешательству. Операция проходила совершенно незаметно, и пациенты были избавлены от послеоперационного шока. Феррел сделал крошечный надрез, раздвинул плоть, добрался до аппендикса и быстрым движением удалил его.
Затем из обширного набора хитроумных инструментов на лотке перед собой выбрал механическую иглу, наложил несколько швов и отошел от стола.
— Все готово, Хок. Твое счастье, что он не лопнул. Перитонит — это не шутка, хотя сейчас мы можем заглушить его антибиотиками. Палаты у нас переполнены. В приемном покое тоже все занято, так что тебе придется провести несколько часов на операционном столе, пока мы не подыщем для тебя местечко. На симпатичных медсестер тоже не рассчитывай. Во всяком случае, до утра — пока не придет следующая смена.
Что делать с новыми пациентами — ума не приложу.
— Но доктор Феррел, я слышать, что сейчас больные… Я уже должен ходить. Мне надо делать моя работа.
— Ты слышал, что после аппендэктомии пациентов не госпитализируют? Что ж, отчасти это так. Еще Джон Хопкинс начал практиковать это, и довольно давно. Но в течение следующего часа тебе все равно придется лежать спокойно — пока температура не придет в норму. А потом можешь походить немного где-нибудь поблизости, если захочешь, но о том, чтобы возвращаться к конвертерам, и речи быть не может. Небольшая нагрузка принесет больше пользы, чем вреда, но чрезмерное напряжение недопустимо.
— Но ведь опасность…
— Спокойно, Хок. Сейчас ты им ничем не поможешь, и пройдет еще много времени, прежде чем ты будешь на что-нибудь годен. Пока нити в швах полностью не рассосутся, тебе придется несколько отойти от дел. Это может занять недели две или около того.
Хокусаи неохотно согласился.
— Тогда мне сейчас лучше поспать. Будет лучше, если вы сейчас же позвоните мистеру Палмеру. Он должен знать, что меня нет на месте.
Услышав еще одну из череды неприятных новостей, которые сегодня так и сыпались на его голову, Палмер стал бранить Феррела и Хокусаи. Это было несправедливо, но вполне объяснимо.
— Проклятие, док. Я думал, он как-нибудь управится там. Я практически пообещал губернатору, что Хок все уладит на месте. У него голова варит лучше, чем у всех в нашем деле. А тут еще и это! Теперь от него никакой помощи не дождешься. Конечно, он сейчас ни на что не способен, даже если он и в сознании. Одна надежда, что, может, Йоргенсон понимает в этом достаточно, чтобы руководить бригадирами хотя бы из инвалидного кресла. Как он там? Приходит в себя? Его уже можно вывезти на площадку, чтобы он мог командовать людьми?
— Постой минутку, — Феррел быстро оборвал его. — Йоргенсона здесь нет, У нас тут лежит тридцать один человек, но Йоргенсона среди них нет, а если бы он был среди семнадцати погибших, тебе сразу сообщили бы об этом. Я даже не знал, что он был там.
— Конечно, он был там! Где же ему еще быть, ведь это его процесс! Слушай, Феррел, мне ясно сказали, что его повезли к вам. Бригадир сам погрузил его на носилки и немедленно доложил мне. Проверьте-ка еще раз, и побыстрее. Если Хокусаи в таком состоянии, без Йоргенсона мне никак не обойтись!
— Я знаю Йоргенсона. Его здесь нет. Должно быть, бригадир спутал его еще с одним здоровяком из южной камеры, но у того под шлемом черные волосы. Вы искали среди тех, кого вытащили без сознания? А может, стоит поискать среди еще полутора тысяч людей, которые были у конвертера, когда все это случилось?
Палмер нервно сжал зубы.
— Сам Йоргенсон уже давно объявился бы, или мне сообщили бы о нем. Все на заводе знают, что я его разыскиваю.
Он должен быть в вашем заведении.
— Говорю же тебе, его здесь нет! А вот как насчет того, чтобы пару парней перевезти отсюда в городскую больницу?
— Я пробовал договориться, но кто-то уже предупредил их, что у наших пострадавших в теле радиоактивный материал. Они отказываются принимать от нас кого бы то ни было.
Все это Палмер проговорил автоматически, погруженный в свои собственные мысли. Да, его положение было не из легких.
— Сначала Йоргенсон, теперь вот Хокусаи, да еще Келлар, тот вообще уже несколько лет как умер. Во всей стране не осталось больше ни одного человека, который достаточно хорошо разбирался бы в ситуации, чтобы выдвинуть хотя бы разумное предположение. Я и сам дальше шестой страницы ничего не понимаю. Феррел, как ты думаешь, может человек в скафандре Томлина за двадцать секунд добежать до аварийной камеры, ну скажем, от корпуса конвертера?
Феррел наскоро прикинул время и расстояние. Скафандр Томлина весил около двухсот килограммов, а Йоргенсон, хоть и был гигантского телосложения, все-таки оставался не больше чем человеком.
— В таких чрезвычайных обстоятельствах, под воздействием стресса человек может совершать невероятные поступки, но мне не представить, что за такое короткое время можно преодолеть хотя бы половину этого расстояния.
— Гм… Я тоже думал над этим. Возможно ли тогда, что он выжил там, если предположить, что его сразу не убило взрывом? Эти скафандры практически полностью защищают от радиации. У них замкнутая система подачи воздуха, и ее ресурса хватает на двадцать четыре часа. Ты же знаешь, углекислый газ закачивается в баллоны высокого давления, влага тоже конденсируется. Они полностью герметичны. Из-за этого их и используют для работы при испытаниях прямо внутри конвертера.
— Один шанс из тысячи. Но говорю еще раз, чертовски трудно предугадать, что в такой ситуации произойдет на самом деле. Чудеса совершаются и в наше время. Хочешь сам попробовать?
— А что мне остается? Других вариантов нет. Встретимся у Четвертого Номера, как только ты сможешь подойти туда. И захвати с собой все, что нужно, чтобы немедленно начать работать. Счет может идти на секунды!
Изображение на экране расплылось. Палмер потянулся к аппарату и в сторону, чтобы отключиться. Феррел тоже выключил приемник.
По всей логике, шансы были нулевыми. Даже в Томлиновском скафандре. Но пока ничего не было достоверно известно, нужно было хотя бы попытаться. Очень сложный процесс полностью вышел из-под контроля, рисковать было нельзя, тем более что сейчас все были уверены, что столкнулись с И-R. Палмер ничего не скрывал, хотя и не говорил ничего прямо. И очевидно, что если Хокусаи не сможет приняться за работу, ни один из рабочих в других отделениях Национальной Атомной, или на других, меньших, частично зависимых от компании заводах и станциях, даже с замиранием сердца не рискнет сунуться в это дело. Тогда вся надежда на Йоргенсона. А Йоргенсон сейчас барахтается где-то в раскаленном кипящем аду, где брызги расплава насквозь прошивают броню танков и заставляют человеческие мышцы сокращаться так бешено и беспорядочно, что люди попадают на операционный стол с переломанными руками и ногами.
Судя по тому, с какой настороженностью Дженкинс следил за Феррелом, все эти мысли ясно читались на его лице.
— Йоргенсон все еще где-то там, — быстро сказал он.
— Йоргенсон! Это же именно он… О боже!
— Точно. Оставайтесь здесь и позаботьтесь о прибывающих пострадавших с судорогами. Браун, вы снова понадобитесь мне у конвертера. Берите все переносное оборудование, которое у нас есть. Вдруг мы не сможем доставить его сюда достаточно быстро. Возьмите грузовик, загрузите его и тотчас выезжайте. И сделайте это так быстро, как еще ничего никогда не делали. Я поеду на тележке с носилками.
Он взял у Браун чемоданчик с набором для оказания первой помощи и побежал к носилкам.
— К Четвертому Номеру, и побыстрее.
Палмер и Феррел подъехали к конвертеру практически одновременно. Когда Феррел обогнул ангар Четвертого Номера и проехал вдоль временного ограждения из веревки, натянутой на приличном расстоянии вокруг здания, Палмер только-только слезал со своего скутера. Он увидел доктора и направился к нему сквозь толпу рабочих, на ходу отдавая приказы направо и налево. Он достиг тележки с носилками еще до того, как она остановилась.
— Так, Феррел, иди туда и быстро одевай скафандр. Мы проникнем внутрь на танке, неважно, можно это сделать или нельзя. Плевать, что там еще не подавили реакцию. Бриггс, отзовите оттуда эти штуки, расчистите дорогу, уберите с нее все лишнее. Снова подгоните кран-балку. Нам понадобятся все ваши люди в защитных костюмах. Дайте им по стальному штырю — будут использовать как зонды. Пусть ищут все достаточно большое, или маленькое, что сошло бы за человеческое тело. Пять минут на смену. Столько они должны выдержать. Я сейчас вернусь.
Док отметил про себя, какое большое количество всевозможной техники разных типов и размеров собралось в беспорядочную кучу под стенами конвертера, или, скорее, вокруг того, что от них осталось. Они копошились в руинах, сгребая груду обломков в одну сторону и освобождая тот участок, где раньше находился главный вход в ангар, а теперь зияла дыра, сквозь которую было видно, что внутри работает башенный кран. С его помощью надеялись удалить самые большие обломки, которые серьезно затрудняли передвижение внутри здания. Очевидно, предпринималась очередная попытка каким-то образом погасить реакцию, но каким именно, — Феррел слишком слабо разбирался в атомной физике, чтобы строить какие-либо предположения на этот счет. Кран оттащили танками в сторону, не разбирая, и в огороженную натянутой веревкой зону устремились люди: кто-то уже в полном защитном облачении, другие — на ходу натягивая тяжелые скафандры. Воспользовавшись помощью одного из рабочих, Феррел тоже влез в защитный костюм, недоумевая, чем он, упакованный в такой саркофаг, сможет быть полезен, если ему придется действовать. Однако Палмер уже успел надеть скафандр и ждал Феррела около одного из танков. Это была приземистая, непропорционально широкая машина, с толстой броней, оснащенная одновременно и ковшом, как у экскаватора, и захватом. Оба приспособления свешивались с подвижных выносных балок на передней части танка.
— Сюда, док.
Вслед за Палмером Феррел пролез внутрь. Палмер уселся на место водителя, ухватился за рычаги, надел наушники коротковолнового приемника, чтобы можно было руководить действиями водителей других танков, которые тяжело ползли на своих широких гусеницах. Палмер продолжал кричать в микрофон, когда с глухим воем заработали моторы, и их машина с грохотом и лязгом двинулась вперед.
— Семь лет рычагов в руки не брал, с того спектакля, который устроил на пикнике, — пожаловался он, сильнее надавив на рукоятки управления, выравнивая машину, которая начала ощутимо крениться налево. — Хотя, когда я был простым инженером, я вполне мог поработать и своими руками. Это чертово статическое электричество почти полностью глушит радио, но я думаю, что-то все-таки прорывается. Скорее всего, когда все это началось, Йоргенсон должен был быть около главного щита управления. И он побежал к южной аварийной камере. Полпути, да?
— Возможно, вероятнее же, что немного меньше.
— Да. А потом его, наверное, носило расплавом туда и сюда. Но мы все равно должны попробовать попасть туда.
Он снова заорал в микрофон:
— Бриггс, пусть рабочие в скафандрах подойдут настолько близко, насколько это вообще можно, и пусть они прощупают все на расстоянии десяти метров налево от той колонны, которая еще держится. Они могут подойти еще ближе?
Ответ прозвучал в наушниках неразборчиво, речь постоянно прерывалась, но основной смысл был и так понятен.
Лицо Палмера помрачнело.
— Ладно, если туда им не добраться, не надо. Отведите их туда, где они будут вне досягаемости для расплава, и держите их наготове. В любой момент может понадобиться войти туда… Нет! О безопасности можете забыть. Переключите меня на громкую связь.
Он подождал, пока Бриггс переключит его, и заговорил, подавшись вперед, как будто желая забраться в микрофон.
— Мне нужны добровольцы! Йоргенсон где-то здесь, в этом бедламе. Он — наша единственная надежда, и мы должны его найти. Мне нужны отчаянные парни, готовые рисковать и сунуться сюда на пять минут. Женатые или одинокие, мне все равно! Любой из вас… Осторожнее же, тупица!
Последние слова относились к одному из группы рабочих, вырвавшихся чуть-чуть вперед и оторвавшихся от остальных. Идущий впереди пробирался к чему-то, на чем, как казалось, можно было стоять, но поверхность выскользнула у него из-под ног. Рабочий ухитрился оттолкнуться и перепрыгнуть на соседнее возвышение, где надежно встал и принялся прощупывать густую массу вокруг.
— Эй, ты, на кране, передвинься туда, откуда ты сможешь подхватить любого из работающих рядом с тобой, если до этого дойдет. Хорошо! Док, я не хуже тебя знаю, что нельзя посылать туда людей, даже и на пять минут, но я готов послать туда еще сотню, если это поможет найти Йоргенсона.
Доктор ничего не ответил. Он знал, что найдется еще не одна сотня глупцов, кто захочет рискнуть и отправиться туда. Также он знал, что без них не обойтись. Танки не могли работать так близко друг к другу, как люди, а без этого невозможно было сколько-нибудь тщательно обследовать нагромождение искореженной техники, обрушенных строительных конструкций, железного лома и радиоактивного расплава. Кроме того, танки двигались слишком медленно, только вооруженные длинными металлическими шестами рабочие могли достаточно быстро и тщательно обследовать все закутки в здании. Пока док наблюдал за людьми, в магме произошел очередной взрыв; один из рабочих выронил свой шест, его подбросило в воздух, и, дважды перевернувшись на лету, он упал в расплав. Оператор крана резко развернул стрелу своей машины, попытался подхватить рабочего, но промахнулся. Со второй попытки он захватил тело пострадавшего за одну руку, поднял его и, откатившись по своим рельсам к выходу из ангара, развернулся и опустил его на землю уже где-то снаружи, Феррелу не было видно, где.
Даже в танке чувствовалось, что снаружи стояла страшная жара. Скафандр, и тот не спасал от потоков раскаленного воздуха, которые проникали внутрь, а в тех местах, где толщина скафандра была наименьшей, кожа начала чесаться, что было первым признаком ожога, пока еще не очень опасного. Он не имел ни малейшего желания задумываться о том, что чувствовали люди, которые делали непрекращающиеся попытки проникнуть в самое сердце разбушевавшейся стихии, не защищенные ничем, кроме скафандров. Он даже не смотрел в их сторону. Палмер все пытался продвинуть машину еще хотя бы на несколько сантиметров вперед, но гусеницы вязли в жидкой магме и едва шевелились. Дважды было слышно, как в корпус танка ударяли крупные сгустки расплава, но, к счастью, они не смогли проникнуть в кабину.
— Пять минут вышли, — Феррел напомнил Палмеру. — Сейчас им надо идти прямиком к Браун. Она уже должна была подъехать со своим грузовиком. У нее все готово для первой помощи.
Палмер кивнул и передал по радио соответствующие указания.
— Вытаскивайте краном всех, кого сможете, и выносите их наружу! Пошлите сюда новую партию, Бриггс. Черт возьми, док, это может растянуться на целый день. Еще час уйдет на то, чтобы разобраться только здесь, а ведь он может быть где угодно. Вещество здесь тоже начинает вести себя все хуже и хуже, судя по тому, что мне докладывали раньше. Интересно, сможем ли мы взобраться на эту стальную плиту.
Он надавил на сцепление, передавая гусеницам мощь мотора, и умудрился, каким-то маневром подобраться к плите.
Сначала гусеницы проскальзывали, потом сцепление с поверхностью установилось, и нос танка подался вперед. Под напором машины плита, до этого торчавшая немного наклонно, без видимого сопротивления ушла под поверхность магмы, танк взревел, заворчал, медленно вскарабкался на нее и следующие двадцать метров до края плиты проехал беспрепятственно. Массивная плита медленно начала оседать под тяжестью танка, но потом наткнулась на что-то и остановилась.
Палмер выдвинул вперед стрелу с захватом, чтобы убрать с дороги обломок кладки. Несколько рабочих вышли почти на передний край и начали безуспешно зондировать магму перед собой. Затем на смену им пришла еще одна группа рабочих, потом другая.
Снова сквозь помехи из наушников раздался голос Бриггса.
— Палмер, у меня тут один сумасшедший говорит, что мог бы забраться на самый конец вашей стрелы, если вы развернетесь так, что его туда посадят краном.
— Пусть идет!
Палмер снова начал дергать за рычаги, и снова танк стал крениться вперед и вбок, подавался назад, его разворачивало, а потом все начиналось заново, пока, наконец, плита не упала с громким хлюпаньем обратно в расплав и не стала опасно крениться на своем ненадежном основании.
У доктора перехватило дыхание, и он начал молиться про себя. С каждым новым толчком и броском он все больше проникался уважением к людям, которые работали по колено в расплаве, а заодно и к выносливости и ловкости Палмера.
Стрела крана стремительно выдвинулась по направлению к ним и чуть-чуть не достала захватом до танка. Их машина была гораздо легче и мобильнее громоздкого крана, но Палмер и так уже выдвинул ее до предела, так что она нависала над краем плиты. И все равно нужно было продвинуться еще на метр.
— Проклятье!
Сильным толчком Палмер открыл дверь нараспашку и выскочил на гусеницу, быстро осмотрел пространство перед танком и заскочил обратно.
— Ближе никак не подобраться! Смотри-ка! Нет, эти парни отрабатывают свои деньги!
Несмотря на сложность ситуации, у крановщика в запасе было несколько приемов, и сейчас он стал медленно поднимать и опускать массивную стрелу своей большой машины.
При этом захват на тросе принялся раскачиваться подобно огромному маятнику, приближаясь к танку с каждым качанием. Человек, висящий на нем, вытянул вперед руку и в конце концов сумел ухватиться за стрелу танка. Одновременно с тем, как его рука ухватилась за конструкцию на танке, он стремительным движением высвободился из большого захвата и повис на стреле. Несколько секунд он раскачивался, пытаясь найти наиболее выгодное положение, потом как-то изогнулся и обхватил стрелу ногами. Док с силой выдохнул, а Палмер осторожно вернул танк на позицию, которую они оставили, чтобы принять рабочего. Теперь тот мог обследовать своим шестом гораздо большую площадь, и он стал быстро зондировать магму.
— Неважно, найдем мы сейчас что-нибудь, или нет, но этот парень получит за это все, что пожелает, — пробормотал Палмер.
— О!
Шест наткнулся на что-то. Рабочий ощупал им свою находку, чтобы установить ее размеры. Затем он посмотрел на сидящих в танке и стал оживленно жестикулировать. Док прыжком прижался к окну, а Палмер выдвинул штангу с захватом и опустил его в густую массу прямо под шестом.
Поначалу магма сопротивлялась, но потом сомкнутые лапы захвата все-таки проникли вглубь и что-то ухватили. Неизвестный предмет был так тяжел, что его не сразу удалось вытащить. Палмер внимательно и аккуратно двигал рычаги, потягивая захват в разные стороны, пока не почувствовал, что предмет на дне подается и медленно выходит на поверхность. Когда их находка поднялась настолько, что ясно обозначилась ее форма, все были разочарованы: это был совсем не томлиновский скафандр!
— Свинцовый бокс! Черт возьми! Хотя стой… Йоргенсон был не такой уж дурак. Когда он увидел, что до камер ему уже не добраться, он мог… Это возможно.
Палмер с шумом опустил захват на бокс и попытался поддеть крышку, но лапа была слишком толстая. Тогда рабочий, который все еще оставался там, понял, в чем суть действий Палмера, он соскользнул в бокс и ухватился за крышку люка руками в тяжелых перчатках. Затем приподнял крышку так, что Палмер смог просунуть под нее лапу захвата и откинуть ее полностью. Рабочий опустил руки, но потом снова резко взмахнул ими.
Палмер заметил это движение, перевернул бокс на бок и подтянул его ближе к машине. Изнутри лилась магма, но там промелькнуло и еще что-то.
— Ну, док, молись.
Палмер подвинул бокс вплотную к танку и снова выскочил на гусеницу, оставив дверь открытой, а внутренности танка доступными беспощадной жаре и радиации.
Но Феррела это сейчас не волновало. Он тоже вышел наружу и поспешил к боксу, чтобы помочь двоим другим вытащить оттуда огромное бесчувственное тело человека в пятислойном скафандре Томлина. Каким-то непостижимым образом они выудили из глубины ящика почти трехсоткилограммовый груз и положили его на гусеницу, а потом доволокли до двери кабины и еле втиснулись туда все вчетвером. Рабочий перевалился через порог, захлопнул дверь и без сознания повалился на пол лицом вниз.
— Оставь его, сначала надо проверить Йоргенсона.
Голос Палмера звучал глухо и тяжело, он еще не отдышался после такого напряжения, но сразу развернул танк и на полной скорости помчался к выходу, не думая о том, что это могло быть рискованно. Однако танк почти встал на дыбы и помчался, рассекая магму, с большей легкостью, чем когда они осторожно и медленно продвигались по расчищенной зоне.
Феррел со всей скоростью, на какую был способен, откручивал винты, крепившие передний щиток скафандра Йоргенсона. Он торопился, хотя уже знал, что тот, может быть чудом, но выжил: трупы не бьются в конвульсиях, таких сильных, что двухсоткилограммовый скафандр заметно шевелится. Когда танк выехал за пределы ангара конвертера, краем глаза Феррел заметил, что рабочие уже начали устанавливать новое оборудование для того, чтобы предпринять еще одну попытку погасить реакцию. Наконец броневая пластина отошла, и внимание Феррела полностью переключилось, так что он не успел заметить никаких подробностей. Он вырезал кусок одежды и сделал все неотложные уколы: сначала кураре, потом плазму, аминокислоты, неогероин, и снова кураре, хотя так и не решился ввести всю необходимую дозу яда. До тех пор, пока пострадавшего не освободят от его тяжелого скафандра, большего для него было нельзя сделать.
Доктор повернулся к рабочему: тот уже пришел в себя и сидел, прислонившись к спинке водительского сиденья.
— Ничего серьезного, док, — выдавил из себя парень. Никаких конвульсий, всего лишь пара ожогов и эта проклятая жара. Как Йоргенсон?
— По крайней мере, он жив, — с облегчением ответил Палмер.
Танк остановился, и Феррел увидел, что из-за грузовика появилась Браун и побежала к ним.
— Снимайте ваш скафандр, идите, пусть вам обработают ожоги, а после всего зайдите ко мне в офис. Может, организуем вам месяц оплачиваемого отпуска на Гавайях, или что-нибудь в этом роде.
На лице рабочего отразились недоверие и удивление. Потом он ухмыльнулся и покачал головой.
— Если вы действительно так настроены, босс, так по мне лучше получить рассрочку на покупку достаточно большого дома, чтобы переехать туда со всеми моими ребятишками.
— Ну так выбери себе дом, и он твой задаром и без всяких условий. Ты его заработал. Может, мы подкинем еще и медальку или бутылку скотча. Эй, парни, помогите-ка.
С помощью Браун Феррел избавился от тяжелого костюма и после короткой передышки, во время которой он только и успел, что глотнуть свежего прохладного воздуха, направился к грузовику. При его приближении оттуда выглянул Дженкинс. Он приказал группе рабочих поставить груженые носилки на тележку и резко кивнул Феррелу.
— Мы со Сью решили выехать сюда на полностью оснащенном грузовике и обрабатывать раненых на месте так, чтобы все остальное сделать, когда у нас будет больше времени. Сейчас все наше внимание мы можем уделить Йоргенсону. Он все еще жив!
— Это чудо. Браун, оставайтесь здесь, пока не закончите со всеми, кто побывал внутри, а потом, может, вам удастся отдохнуть.
Три здоровенных парня принесли Йоргенсона, положили его на стол и принялись поливать громоздкий скафандр раствором динатриевой соли, прежде чем снять его. Когда они закончили, грузовик тронулся с места. Стерилизатор выдал пару свежих перчаток, и Феррел с Дженкинсом сразу взялись за работу. В первую очередь они обрабатывали наиболее серьезно обожженные участки кожи и пытались найти и немедленно удалить самые большие скопления радиоактивного вещества.
— Бесполезно, — сказал Феррел, отступив назад и покачав головой. — Он весь в этой гадости. Возможно, местами она проникла до кости. Нам придется пропустить его через фильтр, чтобы избавиться от всего этого.
Палмер смотрел на выставленное напоказ мясо. Как любому человеку, непривычному к такому зрелищу, ему было совсем нехорошо.
— Его можно поставить на ноги, Феррел?
— Мы можем попробовать, но обещать ничего нельзя. То, что он до сих пор жив, я могу объяснить только одним: должно быть, этот бокс достаточно долгое время провел наплаву и погрузился незадолго до того, как мы его нашли, буквально за несколько минут, а до этого времени вещество внутрь не проникало. Очевидно, его организм практически обезвожен, но даже сильное потоотделение не могло спасти его от перегревания, если он пробыл там хотя бы час, неважно, хорошо изолирован его костюм или плохо.
Док с восторгом посмотрел на гигантскую фигуру на столе.
— А он силен. Будь это не так, он уже умер бы от истощения, даже в скафандре и этом боксе — от судорог. В любом случае, такая вероятность еще сохраняется. Пока мы не найдем какого-нибудь способа вывести всю эту гадость из его организма, мы не можем рисковать и прекращать кураретерапию, что само по себе очень длительный процесс. Сделайте-ка лучше ему еще одну инъекцию глюкозы, Дженкинс. Да и потом, если даже и получится поставить его на ноги, я полагаю, что у нас шансы пятьдесят ка пятьдесят, что он не сошел с ума в таких чудовищных условиях.
Грузовик остановился, мужчины подняли носилки и отнесли их в здание лазарета. Дженкинс на ходу делал последние уколы. Он прошел вперед, а Феррел задержался на входе и, взяв у Палмера его сигарету, глубоко затянулся. Они отстали.
— Да, это бодрит!
Палмер зажег очередную сигарету от окурка. Сделав еще несколько затяжек, он — расслабился, плечи его опустились.
— Я все пытаюсь придумать, кто мог бы быть нам полезен в этой переделке. И знаешь, док, похоже, таких людей нет. Я посмотрел, как работает Хок, и теперь понимаю, что от него толку ждать нечего. Будь Келлар жив, он взглянул бы на это дело пару раз и выдал бы ответ. У него был талант, да он был просто гений. Это был лучший человек в ядерном бизнесе, даже несмотря на его выкрутасы, которые могли привести к тому, что мы потеряли бы наше место и шли бы по его стопам. Ну, ладно, теперь-то у нас Йоргенсон, и он или выберется, или…
Док слушал вполуха, но согласно кивнул. Сигарета немного помогала, но сколько бы он отдал сейчас за чашку хорошего кофе или крепкого чая, какой заваривает Эмма!
Эмма…
Вдруг до него донесся безумный вопль Дженкинса:
— Док! Йоргенсон умер! Он больше не дышит!
Эмма Феррел всю ночь напролет просидела перед телевизором и радиоприемником, закутавшись в халат, включая попеременно то один, то другой. Только один раз, почувствовав, что засыпает, она встала, чтобы заварить себе чаю покрепче.
Но никаких новостей не передавали. Некоторое время назад до нее доходили какие-то невероятные слухи и даже сообщения о беспорядках на заводе, которые и заставили губернатора вызвать милицию штата. Теперь каждый час крутили одну и ту же запись, в которой мэр Уолкер заверял всех, что сам ездил на завод и что нет никаких поводов для беспокойства. Также звучали обычные призывы к сохранению спокойствия, и Эмма смогла узнать только, что магистральная дорога мимо станции была закрыта «для проведения ремонтных работ» и что в больнице возникла серьезная нехватка крови. Эмма знала, что именно кровь была самой необходимой вещью при лечении пострадавших с сильным лучевым поражением.
Она заснула совсем ненадолго, проснулась оттого, что по радио сказали что-то о Блейке, но что именно, она никак не могла вспомнить. Эмма нахмурилась: слова были где-то рядом, на поверхности, а в одно целое никак не складывались.
Она знала очень мало, только вечером позвонил Роджер и предупредил, что останется на ночную смену, а потом позвонил еще кто-то и сказал, что из-за срочной операции ее муж задержится еще дольше. Все эти люди на заводе что-то скрывали, и ей это ни капли не нравилось. Она была наслышана о таинственных осколках атомов, которые разлетаются в разные стороны, проникают в беззащитную плоть и калечат ее — невидимые и смертоносные. Иногда она представляла их себе в виде маленьких «рентгеновских червячков» с огромными острыми зубами, хотя и знала, что это такое на самом деле.
Они унесли ее второго ребенка еще до его рождения. Она знала это, что бы там Роджер ни говорил. А теперь они хотят лишить ее мужа.
Она снова попыталась дозвониться на завод. После долгого молчания оператор очень вежливо сообщил ей, что линия неисправна. Исключительно по привычке она пошла поставить на огонь воду для следующей порции чая. Теперь чай стал для нее единственным источником энергии. Она заварила целый чайник и выпила его весь, только в самом конце вспомнив, что не налила молока. Почему не принесли газеты?
Давно бы уже пора. На экране телевизора показалось лицо ее любимого репортера с местной студии, и она прибавила звук.
Однако его сегодняшнее сообщение только повторяло то, что она уже услышала за ночь. Он прочитал заранее приготовленный текст, в котором еще раз говорилось, что нет никаких поводов для беспокойства, и не сообщил ничего нового.
Эмма вспомнила, что однажды в детстве уже слышала, как такие же слова произносили таким же тоном. Маленькой девочкой она с семьей жила на ферме на берегу Миссури. Она сидела на коньке крыши и смотрела, как вода вперемешку с грязью смывает с лица земли все, что у них было, а из переносного радиоприемника в это время неслись оптимистичные сообщения о том, что ситуация находится под контролем, наступление реки остановлено, а спасатели на лодках своевременно приходят на помощь попавшим в беду людям.
Ее мать умерла потом от воспаления легких и шока, который пережила в то время, когда «ситуация была под контролем».
Эмма выключила радио. Звуки, доносящиеся с улицы, вызывали в ней смутное беспокойство. Поток автотранспорта иссяк, а те редкие машины, которые все-таки проезжали, звучали как-то странно. Она подошла к двери, посмотреть, не пришла ли почта. Нет, ничего не было, однако, выглянув на улицу, она поняла, отчего было так тихо: дворы и тротуары, где обычно играло множество детей, теперь опустели. На улице было практически пусто, только две женщины торопились куда-то с тяжелыми продуктовыми пакетами, да еще плотного телосложения мужчина шел за ними, непрестанно оглядываясь через плечо. Голоса женщин долетали до нее, и она задержалась у открытой двери и прислушалась. Говорила старшая.
— …ее мужа и близко не подпустили к заводу. Они там выставили охрану, вот в чем дело. С автоматами, чтобы всех отгоняли оттуда. Он сказал, что там находится его сын, но они даже слушать не захотели. Естественно, как Пол говорит, так ему и надо: с самого начала нельзя было отпускать туда мальчишку.
Вторая хотела что-то сказать, но мужчина перебил ее.
— Если так продлится еще хоть немного, я тоже начну соглашаться с теми, кто призывает всех собраться вместе, пойти туда и прикрыть эту лавочку прежде, чем однажды утром мы не перемрем в своих постелях непонятно от чего. Кто его знает, чем они там занимаются. Как тот парень сказал на митинге…
— Им бы только в канализации копаться, — вставила свое слово младшая. — Если бы эти болваны знали законы и не совались не в свое дело…
Эмма захлопнула дверь. Она пыталась найти какое-то рациональное зерно в том, что услышала, делая поправку на ненависть, руководившую людьми. Из этих обрывочных фраз она смогла уяснить для себя больше, чем из всех радиосообщений. Завод был блокирован какой-то вооруженной охраной, которая никого не пропускала на территорию. Одно из двух: или к заводу опасно приближаться, или рабочих хотят оградить от нападок людей вроде этой женщины и ее мужа, кто бы они ни были. Также это значило, что станция все еще работает. Вдруг до нее дошло, какая именно фраза вырвала ее из сна. «Доктор Блейк срочно требуется на своем рабочем месте!» И ничего больше, но в их городке было не так уж много врачей по фамилии Блейк, и еще меньше могли в такой час потребоваться «на своем рабочем месте». У них были свои практики, они ходили в больницы или по вызовам, но никак не «на работу». Это могло означать только одно: Блейк куда-то пропал!
Она снова потянулась к телефону. В трубке опять была долгая тишина, и только потом раздался сигнал. Несколько минут она слушала длинные гудки, но трубку никто не снял.
Значит, или Блейк уже уехал, или Роджер так и останется единственным врачом на целый завод. Потом она вспомнила о годовщине, которую справлял Блейк. В семье Блейков не было принято отмечать праздники слишком скромно, и, возможно, ночью они попали в какую-нибудь переделку, или просто были не в состоянии отвечать на звонки. В праздники от них можно было ожидать чего угодно.
Прихрамывая, она прошла в кухню и задумчиво посмотрела в гараж. Раньше она водила машину — до того, как ей сделали операцию на бедре. Может, она ездила и не очень хорошо, но в аварию ни разу не попадала, а несколько раз даже возила Роджера, и он не говорил, что она что-то делает не так. У нее были права, которые она продлевала каждый год. Это помогало ей чувствовать себя на что-то способной. И, похоже, Роджер еще не завел себе одного из этих турбинных монстров. Что ж, может, она и не очень умелый водитель, но при таком слабом движении должна справиться.
Окончательно решившись, она направилась к лестнице, по пути поставив кофе. Она не хотела пить, но вспомнила чей-то совет: перед тем, как сесть за руль, полезно выпить чашечку кофе. Может, и чай сошел бы, он она не знала наверняка. Она поспешила на второй этаж, схватила первую попавшуюся под руку юбку и блузу, достала тяжелые сандалии. Тратить время на макияж и чулки она не стала. Наскоро провела расческой по волосам, скрутила их в неопрятный пучок и торопливо закрепила его шпильками.
Когда она спустилась, кофе уже давно кипел, но она остудила его и проглотила, не чувствуя вкуса.
Затем она зря потратила несколько минут, безуспешно пытаясь найти запасные ключи, но потом обнаружила, что Роджер оставил в двери свои. В последнее время это часто с ним случалось. Она проверила машину: зажигание работало нормально, и все переключатели были на своем месте. Вот только счетчик бензина показывал, что бак почти пуст. Очень осторожно она подала назад, беспокоясь, как бы не помять крылья. Справиться с педалью тормоза, конечно же, будет трудно из-за ноги, но у нее всегда есть запасной вариант — ручной тормоз, который можно использовать для всяких внезапных остановок. Так же медленно она выехала из гаража на улицу и повернула за угол. Для нее было неожиданностью и даже шоком, что в продуктовом магазине толпился народ, и все, похоже, покупали только консервы. Кроме того, косметический салон и парикмахерская были закрыты, а на магазине скобяных изделий висел большой свежий плакат, сообщавший о том, что здесь можно купить огнестрельное оружие.
Заправочная станция работала, но там не было никого, кроме хозяина. Он залил ей бак, но отказался записать это на ее счет.
— Сегодня только за наличные, — покачал он головой. — Слишком много людей собирают свои пожитки и уезжают. Человек тридцать уже отчалили.
Пока она отсчитывала мелочь, он наклонился к ней:
— Хотите газету? Сегодняшняя.
Он вытащил газету из-под полы и специально указал ей на дату.
— Всего бакс, по дешевке отдаю. Эти солдаты, или кто там еще, изъяли почти все, что доставили сегодня утром.
— Я… мне ничего не принесли.
Краем глаза она заметила заголовок, но прочитать не успела. Доллар было слишком дорого, но…
— Может, вам и принесли газету, да говорят, что кое-где они подбирали их прямо с порогов. У меня есть приятель — он работает в «Республиканце» — так он переслал мне парочку. Берете?
Она кивнула и разложила газету на сиденье, недоумевая, зачем вообще было разрешать разносить газеты, если их все равно сразу же изымали. Прочитав заголовок, она уже больше ни о чем не могла думать:
«ВЗРЫВ НА АТОМНОЙ СТАНЦИИ! Здания сметены, рабочих силой удерживают на заводе! По слухам во всем замешан мэр!»
Ниже помещалась сделанная с самолета очень плохая фотография завода. Было такое ощущение, что ее снимали ранним утром, и стрелкой на ней было указано нечто, похожее на разрушенное здание. Замирая от страха, она быстро прочитала статью, но потом испуг сменился злостью: это были всего лишь пустые домыслы, и ничего, кроме домыслов! Те, кто писал это, знали не больше ее! Нет ничего странного в том, что солдаты изъяли все газеты. Все! С этого дня она больше газет не читает! Раньше она покупала эту газету только ради постоянных обзоров, но с тех пор, как редакция присоединилась к кампании травли, против которой всегда восставал Роджер, публикации становились все хуже и хуже.
Она запустила мотор и поехала по улице, на первом же углу швырнув газету в урну, но потом пожалела, что не сожгла ее или не уничтожила еще как-нибудь: к урне сразу же подбежал какой-то мальчишка и выудил оттуда газету, а вокруг него моментально собралась толпа.
Машин на дороге почти не было. В барах было довольно оживленно, но все другие заведения и магазины или пустовали, или были вообще закрыты. Детей все так же было очень немного, да и те не слишком приличного вида, а редкие взрослые, выходя из домов, сбивались в плотные группы.
Центральный проспект напоминал дорогу в городе призраков. На обыкновенно оживленном перекрестке отсутствовал даже постовой.
Эмма миновала улицу, перегороженную на скорую руку сооруженной баррикадой. Около заграждения волновалась толпа, и кто-то злым голосом кричал в мегафон. Как следовало из надписи на плакате рядом с митингующими, это было акция «Гражданского протеста».
Когда она выбралась из делового района, вокруг стало спокойнее. Мимо проехало несколько машин, и две из них были доверху нагружены всяким скарбом. На них ехали целыми семьями. Также реже стали попадаться грубо намалеванные плакаты с надписями «Убирайтесь к себе домой, ядерные крысы!». Как будто рабочие со станции не были у себя дома здесь, в Кимберли.
По дороге она поравнялась с девушкой, которая громко плача, бежала по проезжей части и тащила за собой двух маленьких детей. Ее заплаканное лицо совсем покраснело. Эмма осторожно затормозила и, высунувшись из окна, спросила:
— Подвезти?
Девушка забралась в машину, затащила ребятишек, буркнула адрес и мрачно уставилась в окно.
— У меня муж работает на заводе, — в конце концов вызывающе произнесла она.
— Все в порядке, у меня тоже там муж. Он врач.
Похоже, такой ответ вполне удовлетворил девушку, и она принялась успокаивать детей. Ей даже удалось изобразить некое подобие улыбки, когда Эмма высадила ее около большого многоэтажного дома. Перед тем, как войти в парадное, молодая женщина осмотрелась по сторонам: не видит ли ее кто-нибудь. На улице не было ни души.
Эмма вздохнула, но это больше ее не беспокоило. Что-то похожее уже происходило раньше, когда ей было восемь. Она уже забыла, что случилось, но почему-то белые вдруг стали разъезжать повсюду в простынях и каких-то колпаках, а черные просто стояли и ждали непонятно чего. Происходило что-то нехорошее, и, прежде, чем это прекратилось, прошло довольно много времени. Она не могла припомнить каких-либо подробностей, но до сих пор чувствовала страх. Не тот страх, который ты можешь побороть в себе, нет, это была боязнь чего-то неизвестного. И теперь она испытывала то же самое. Страх неизвестности туманом окутал все вокруг.
Эмма увидела дом Блейка и вздохнула с облегчением. Их машина была припаркована прямо напротив здания, и ей пришлось повозиться, чтобы как-то пристроить и свою. Она оставила машину и направилась к дому, надеясь, что дорожный патруль не оштрафует ее за парковку слишком близко к центру дороги. И вот она уже звонит в дверь, или, во всяком случае, пытается это сделать, потому что звонка не было слышно. Она постучалась, но и на этот раз ей никто не ответил. Попытка проникнуть через кухню тоже оказалась безрезультатной, хотя ей и удалось заглянуть внутрь через незадернутое окно: по всей кухне валялись пустые бутылки и битое стекло, а на огне стояла давно выкипевшая обугленная кастрюля.
Эмма вернулась на парадное крыльцо и, сняв сандалию, с силой заколотила по двери. Несмотря на страшный грохот, который она производила, из дома никто не вышел.
Неожиданно в доме напротив открылось окно, и оттуда раздался грубый мужской голос:
— Эй ты, там! Убирайся отсюда! Нам тут не нужны неприятности! Я вооружен и буду стрелять! Слышишь, ты!
Еще в нескольких домах распахнулись окна. Эмма почувствовала, что заливается краской, сошла с крыльца и, прихрамывая, направилась обратно к машине. Надо же! Они подумали, что она хочет неприятностей!
Затем она немного успокоилась и решила, что на самом деле люди поступали совершенно правильно. Здесь действительно могли появиться хулиганы. Она забралась в машину и поехала прочь немного быстрее, чем сама хотела бы. Изо всех окон ее провожали подозрительные взгляды. В доме Блейков не слышалось никаких признаков жизни.
Почти не раздумывая, она свернула на главное шоссе, включила радио, но тут же с отвращением включила. Машин на дороге было немного. В основном грузовики. Все они были забиты вооруженными людьми в военной форме. Немного дальше стоял запрещающий знак, но Эмма пристроилась за одним из грузовиков и проехала не останавливаясь. Никто не попытался воспрепятствовать ей. Она уже давно знала, что если едешь на машине с медицинским удостоверением на лобовом стекле, можно избежать многих досадных задержек в пути. Главное вести себя естественно.
И вот вдалеке уже показался высокий заводской флагшток и бьющийся на ветру вымпел. По крайней мере, они были на своем месте.
Теперь ей на ум снова пришла картинка про рентгеновских червячков с лязгающими зубами. Она попробовала притвориться, как будто все они вдруг обеззубели и не могли больше рвать и кусать ее тело, но так и не смогла полностью убедить себя. Она почувствовала, как ладони постепенно начали покрываться испариной. Это всегда происходило с ней, когда она приближалась к заводу. Но она все ехала вперед, пока не достигла развилки, где начиналась дорога на заводскую территорию. Все, ей оставалось только свернуть и отдаться на растерзание этим страшным червям. Может, через некоторое время они перестанут беспокоить ее. Роджера-то они, похоже, не трогали. Она была готова к встрече с охраной при въезде на территорию и поняла, что попасть можно только одним единственным способом, который мог и не сработать, если ее все-таки остановят; поэтому она как можно плотнее пристроилась позади грузовика с военными и опустила боковое стекло передней двери.
— Феррел, неотложная помощь! — кричала она на ходу, показывая рукой на табличку на лобовом стекле.
Людей с завода на посту не было. По большей части там были вооруженные милиционеры, возможно, ничего и не знавшие о Ферреле — мужчина это или женщина.
Они еще не успели прийти в себя от неожиданности и не сделали никакой попытки остановить ее, а она уже миновала въезд и неслась дальше по дороге. Опасаясь преследования, она посмотрела в зеркало заднего вида, чтобы узнать, что предпримут солдаты на посту, но они остались на месте.
Грузовик перед ней быстро свернул в сторону и запрыгал вверх по травянистому склону, и она увидела, что у главных ворот завода в конце участка дороги, по которому она ехала, был еще один пост. Здесь ее уловка уже не сработает. На этом рубеже точно есть кто-нибудь из местных. Нечего было даже пытаться обмануть их. Оставалось только ждать и действовать по ситуации. Она заметила, что вышедший ей навстречу охранник был в форме Компании. Эмма отвела взгляд от завода, где все вроде оставалось на своих местах. Все здания выглядели как обычно, за исключением огромной уродливой конструкции, которая давно уже ей не нравилась. Она уже чувствовала, что прямо за забором ее ждут страшные радиоактивные червячки, но старалась держаться как ни в чем не бывало. Охранник приближался.
— Миссис Феррел, дальше вам нельзя. У меня есть совершенно категоричные приказы на этот счет. Как вы забрались так далеко, ума не приложу.
— Что с моим мужем? — спросила она.
Эмма смотрела на рабочего и изо всех сил старалась вспомнить его имя. Как-то раз Роджер говорил ей. Вот оно, есть.
— Мерфи, с ним все в порядке?
Охранник нервно почесал голову под кепкой и посмотрел на милиционеров, занятых чем-то на вершине холма.
— А кто здесь вообще в порядке, миссис Феррел? Я не знаю. Он где-то там, да хранит его бог. А вам туда нельзя.
— Хорошо, — согласилась она. — Только обратно я не поеду. Если вы отошлете меня, на обратном пути я обязательно врежусь в дерево. Как дела у вашей дочери? Как ее дети?
Теперь она окончательно определилась с тем, кто из cотрудников завода, пользовавшихся бесплатной помощью, стоял перед ней.
Мерфи долго смотрел на нее. Принять решение было непросто. В конце концов он кивнул.
— Не будь вы женой дока, я уже давно вышвырнул бы вас отсюда обратно в Кимберли, — мрачно сказал он. — Но теперь вы заехали слишком далеко и видели слишком много, так что вы останетесь здесь. Только не ругайте меня, когда здесь станет слишком жарко. Эти парни из милиции так напуганы, что с большим удовольствием отправились бы прямиком на гауптвахту за дезертирство, лишь бы смыться отсюда. Что ж, вы сами этого хотели. Только оставайтесь в машине, иначе я не смогу поручиться за то, что с вами будет.
Он повернулся и обратился к другому охраннику.
— Билл, припаркуй ее машину на стоянке там. Если, конечно, сможешь втиснуться туда.
— Лицом к выходу, — попросила она. — Я хочу быть там, откуда смогу быстро проехать на завод, как только ворота снова откроют.
Он примирительно поднял руки и кивнул.
Страшно ругаясь, охранник все-таки пристроил ее машину на стоянке, и она откинулась на сиденье. Отсюда ей был виден только краешек больничного корпуса, и она стала смотреть туда. В конечном итоге, пробраться на территорию было не так уж сложно. Для этого потребовалось всего лишь немного смелости и настойчивости при переговорах с Мерфи.
Когда Феррел подбежал к столу, Додд уже запускала аппарат искусственной вентиляции легких, а Дженкинс приспосабливал маску к лицу Йоргенсона. Док быстрым движением взял инженера за руку, чтобы определить пульс. Когда Йоргенсона вывозили из конвертера в танке, его сердце и так еле трепыхалось, а сейчас оно несколько раз дернулось — в три раза медленнее, чем положено — еле ощутимо шевельнулось еще раз и совсем встало.
— Адреналин!
— Уже два укола всадил, док. Прямо в сердце! И кордиамин тоже!
По голосу молодого человека было ясно, что он находится на грани истерики. Палмер, очевидно, уже перешел эту грань.
— Док, нам нужно…
— Убирайся отсюда к черту! — заорал Феррел.
Казалось, руки дока начали самостоятельное, обособленное от него существование. Они схватились за инструменты, сорвали бинты с груди человека на столе… Время работало против людей и к тому же взяло большую фору. То, что сейчас делал Феррел, не было хирургической операцией. Даже мясник вряд ли назвал бы это хорошей работой: Феррел ожесточенно рассекал скальпелем кожу и мышцы, беспощадно разрубал и выкручивал кости грудной клетки, совсем не задумываясь о том, что в дальнейшем они не смогут нормально срастись. Сейчас не было времени заботиться о таких мелочах.
Он отбросил в сторону лоскут плоти и вывернул наружу сломанные ребра.
— Дженкинс, остановите кровотечение!
Молодой человек и медсестра обрабатывали края раны, но Феррел как-то смог протиснуть между их руками еще и свои.
Он глубоко погрузил их в грудную клетку. Насколько нежными и невероятно чувствительными вдруг стали они! Он нащупал сердце и начал массировать его выверенными движениями человека, который знал в своем деле толк, досконально изучил все функции каждой части этого важнейшего органа. Надавить здесь, потом в другом месте, еще раз…
Осторожнее! Не надо торопить события. Нервы дока были напряжены, он хотел, чтобы сердце забилось прямо сейчас, но было бы опасно заставлять его работать так быстро. В легкие поступал чистый кислород, и сердце вполне могло работать с меньшей нагрузкой. Равномерно. Один удар в секунду… шестьдесят в минуту.
После остановки сердца прошло, наверное, полминуты, когда с помощью массажа Феррел вновь заставил свежую кровь побежать по сосудам. Можно было не опасаться, что за такое короткое время будет поврежден мозг — орган, в первую очередь страдающий от нарушения циркуляции крови.
Теперь, если они смогут сделать так, что сердце начнет работать самостоятельно, и на это уйдет не слишком много времени, и, смерть в очередной раз удастся перехитрить. Не слишком много времени… Сколько? Феррел и сам не знал, В колледже их учили, что десять минут — это предел, но был случай, что человека вытащили и через двадцать минут, а когда Феррел был интерном, предел отодвинулся до рекордной отметки немногим более часа, и до сих пор этот рекорд не побит. Но это, конечно, исключение. Слава богу, Йоргенсон был вполне здоровым и жизнеспособным экземпляром, к тому же он находился в превосходной физической форме.
Однако, если принять во внимание ту пытку, которой он подвергался в течение долгих часов, проведенных в боксе, радиацию, действие кураре и наркотиков, было ясно, что спасти его могло только чудо. Все работало против них.
Нажать, сместить, отпустить… Не торопиться. Есть! В какой-то момент пальцы Феррела ощутили слабое биение, потом еще толчок, потом… ничего. И все-таки, пока сердце было способно на такую демонстрацию жизни, оставалась какая-то надежда. Даже несмотря на то, что руки доктора слишком устали, и он не мог продолжать и остановился, быть может, за мгновение до того, как сердце можно было спокойно предоставить самому себе.
— Дженкинс!
— Да, сэр.
— Когда-нибудь делали массаж сердца?
— Только в школе на муляже, в жизни — никогда. Еще, пять минут массировал сердце собаки — тоже на практике. Я… мне кажется, лучше бы вам не поручать это мне, док.
— Возможно, мне придется это сделать. Если вы проделывали это целых пять минут с собакой, справитесь и с человеком. Наверно… Вы знаете, что от этого зависит?
Дженкинс кивнул так же, как и раньше — немного натянуто.
— Да, знаю, и именно поэтому нельзя поручать это мне. Я говорил вам, что скажу, когда начну сдавать. Ну так вот, я уже почти сдал!
Может ли человек объективно судить о своих силах, если они уже на пределе? Док не знал этого. Он подозревал, что молодой человек слишком внимательно прислушивался к своему состоянию, своим ощущениям, и это приблизило его к срыву. Однако в случае с Дженкинсом все было не так ясно.
Снаружи он весь был как тугой клубок натянутых нервов, но внутри было такое спокойствие, с которым могли потягаться лишь немногие из его старших коллег. Если придется прибегнуть к его помощи, Феррел, не задумываясь, сделает это.
Другого варианта не было. Док почувствовал, что шевелить пальцами становится все труднее. Он еще не совсем обессилел, но все шло к этому. Еще несколько минут, и ему придется остановиться. Он почувствовал еще один слабый толчок. Раз, два, три… потом сердце снова замерло. Должно же быть еще какое-то решение! Не было никакой возможности продолжать это в течение необходимого времени, даже если бы они с Дженкинсом сменяли друг друга. Это было под силу только Мишелю из лаборатории Мэйо. Мэйо!
Если только получится доставить его сюда вовремя… Этот аппарат, который он видел на последней медицинской конференции. Это возможный вариант.
— Дженкинс, звоните в лабораторию Мэйо. Придется согласовывать это с Палмером, но ничего. Пусть позовут к аппарату Кубелика, и возьмите удлинитель, чтобы я мог разговаривать отсюда.
Дженкинс ушел к телефону, и до Феррела донесся его голос. Сначала он говорил спокойно, но затем послышались такие выражения, которых док ни за что не мог бы ожидать от молодого человека. Додд быстро взглянула на него, не отрываясь от прибора искусственной вентиляции легких, и мрачно усмехнулась. Ничто не могло вогнать ее в краску, хотя такие слова и должны были бы это сделать.
Дженкинс влетел обратно в палату.
— Ничего не выходит, док! Палмера им не найти, а это полудохлое недоразумение на коммутаторе не хочет ничего слушать!
В наступившей тишине Феррел прислушался к ощущениям в пальцах, подумал… Нет, если сейчас отослать Дженкинса, все будет безнадежно. Сам он не выдержит.
— Хорошо, Дженкинс. Тогда вам придется заменить меня здесь. Главное, все делать плавно и непрерывно. Положите свои пальцы поверх моих. Уловили движение? Легче, легче, не гоните так. Вы выдержите. Должны выдержать. Вы и так сделали сегодня ночью больше, чем я был вправе требовать от вас. Не недооценивайте себя. Ну, все. Поняли, как?
— Да, понял, док. Но ради святого Петра, что бы вы там ни задумали, возвращайтесь как можно скорее! Насчет срыва я ведь серьезно говорил! Пусть лучше Мейерс заменит Додд, а Сью придет сюда. Она мое лучшее успокаивающее.
— Додд, позовите ее, — сказал Феррел.
Он взял обычный шприц, быстро наполнил его водой.
Примешал к ней несколько капель йода — для цвета, и со всей скоростью, с которой он мог заставить передвигаться свои старые ноги, выбежал в боковую дверь и потрусил к зданию коммутатора. Может быть, оператор и была упряма, но ведь с людьми всегда можно как-то договориться. Однако встретить охрану вокруг здания он не рассчитывал.
— Стой!
— Это вопрос жизни и смерти, я хирург!
— Здесь это не имеет значения. У меня есть свои приказы.
Если пригрозить штыком недостаточно, что ж: вот уже приклад винтовки взлетает к плечу солдата, подбородок выдвинут вперед, на лице печать упрямства — упрямства ничтожества, уверенного в непреложности полученных приказов.
— Больных здесь нет. Телефонов повсюду полно. Убирайтесь, и побыстрее.
Док сделал шаг вперед, послышался негромкий щелчок, как будто винтовку сняли с предохранителя. Чертов глупец действительно готов на все. Док пожал плечами и отступил.
Неторопливым движением, так, чтобы не привлекать внимания охранника, он поднял руку так, что игла шприца оказалась на одной линии с его лицом.
— Видел как-нибудь, как змеи плюются кураре? Струя достанет тебя прежде, чем ты успеешь выстрелить.
Взгляд солдата застыл на острие иглы. В его моргающих глазах читалось недоверие.
— Это то, чем мажут стрелы?
— Да, это он. Яд как у кобры, так-то вот. Стоит одной капле попасть на кожу, и через десять секунд ты покойник.
И то и другое была наглая ложь, но док рассчитывал на суеверный страх, который испытывает перед ядами обычный, не слишком образованный человек.
— Из этого маленького отверстия тебя очень даже хорошо польет. Может, это будет и быстрая смерть, но уж точно смерть не из легких. Как насчет того, чтобы опустить винтовку?
Военный, скорее всего, выстрелил бы, но этот, гражданский, из милиции, решил не рисковать понапрасну. Не сводя глаз с иглы, он медленно опустил винтовку и, повинуясь безмолвному приказу доктора, отбросил ее в сторону. Феррел подошел к солдату, постоянно держа шприц наготове. Милиционер попятился, и, проходя мимо, док подобрал его винтовку, чтобы обезопасить себя от возможного нападения сзади. Он потерял много времени, но, по крайней мере, хорошо знал все коридоры в этом маленьком здании, и сразу направился к щитку коммутатора, за которым сидела девушка.
— Встать!
Она услышала его голос прямо за спиной и обернулась.
В одной руке Феррел держал винтовку, а в другой — шприц, и игла почти касалась ее горла.
— Здесь у меня кураре, смертельный яд. Звонок за пределы завода сейчас значит слишком много, чтобы я обременял себя соблюдением клятвы Гиппократа. Так что давайте, девушка: встать! Ничего не трогать! Хорошо. Теперь идите вон туда. Лицом вниз! Скрестите руки за спиной и схватите себя за лодыжки. Вот так. Теперь слушайте: если вы шевельнетесь, долго вы не проживете!
Да, вот и пригодились все те гангстерские фильмы, что он смотрел от нечего делать. Девушка была до смерти напугана и повиновалась каждому его слову, но полагаться на нее не стоило: она могла намеренно или испортить аппарат, или дать не ту линию. Феррелу самому пришлось разбираться с этим. Черт побери! Горели красные индикаторы — значит, есть выход на магистральную линию, но где же нужный разъем? Попробовать тот, который ближе к центру? Это было логичнее… Феррел не раз видел, как оператор делает это, но не мог вспомнить ничего конкретного. Так, теперь нажать один из этих переключателей… ага… в другую сторону. Послышался сигнал — он все сделал правильно. Феррел быстро набрал номер. Его мысли крутились вокруг Дженкинса и того, сколько времени потрачено, а сколько еще осталось.
— Оператор, срочный звонок. Я Уолнат-7654. Мне нужен междугородный разговор — с Рочестером, штат Миннесота. Я хочу поговорить с доктором Кубеликом из больницы Мэйо. Если его нет на месте, соедините меня с кем угодно, кто подойдет к аппарату в его отделе. Главное быстрее!
— Хорошо, сэр.
Операторы междугородной телефонной службы обычно работали быстро и без лишних вопросов. Пока его соединяли, из аппарата слышались шипение, писк и щелканье реле… Сначала его соединили с коммутатором больницы — потеряно еще несколько минут. Потом на экране появилось лицо, но это был не Кубелик. К аппарату подошел кто-то гораздо младше него. Феррел не стал тратить времени на долгие предисловия.
— У меня крайне тяжелый пациент. От его жизни или смерти зависит очень многое, а его не спасти без аппарата доктора Кубелика. Я доктор Феррел, он знает меня. Мы встречались с ним на медицинской конференции, и я еще попросил его показать, как эта машина работает.
— Доктор Феррел, Кубелик еще не пришел. Я его ассистент. Если вы имеете в виду легочно-сердечный стимулятор, то должен вам сказать, что этим утром мы отправляем его в Гарвард. Он уже упакован. У них там что-то срочное, и стимулятор может понадобиться.
— Мне он нужен больше.
— Мне нужно позвонить. Подождите минутку… доктор Феррел! Теперь я, кажется, вспомнил вас. Вы не из Национальной Атомной?
Док кивнул: — Точно. А теперь — о машине: если вы отбросите формальности…
Молодой человек на экране кивнул. За решимостью, которая отразилась на его лице, явно было что-то еще.
— Мы тотчас же отправим аппарат к вам. У вас есть поле, где приземлиться самолету?
— Не ближе, чем в трех милях. Я сделаю так, что туда пошлют грузовик. Сколько времени это займет?
— Нет, грузовиком будет слишком долго. Если аппарат действительно так вам нужен, я договорюсь, и аппарат перегрузят на вертолет, и вы получите его, где захотите. По времени… дайте подумать… Погрузить его в самолет, пара сотен миль перелета, перевалка на вертолет… Полчаса это минимум, в который мы можем уложиться.
— Пусть вертолет садится на грунтовую площадку к югу от больницы. Она отмечена крестом. Его видно с воздуха. Спасибо.
— Доктор Феррел, подождите, — молодой человек остановил Феррела, который уже потянулся к аппарату, чтобы отключиться. — Вы управитесь с прибором, когда получите его? Это довольно сложно.
— Кубелик достаточно подробно объяснил мне, что с ним делать, а к сложностям я привык. Придется рискнуть — ничего другого не остается. Поднимать самого Кубелика уже слишком поздно. Да?
— Возможно… У меня тут сообщение из транспортного отдела: они уже начали погрузку. Желаю вам удачи!
Феррел кивнул в знак благодарности. Он несколько недоумевал, и было почему: приятно видеть, как быстро другие готовы прийти к тебе на помощь, но, если вдуматься, это должно вселять определенное беспокойство. Неужели простое упоминание Национальной Атомной способно вызвать такую резкую перемену в поведении? Похоже, какие-то слухи все-таки просочились наружу и быстро распространяются, несмотря на все старания Палмера. Боже мой! Что же на самом деле происходит? Феррел был слишком занят делами лазарета, чтобы серьезно задумываться над этим. Что ж, это помогло ему достать стимулятор — и то хорошо.
Он соединился с кабинетом Палмера в надежде, что застанет его на месте. На этот раз ему повезло, и Палмер без лишних слов дал добро на прибытие вертолета.
Когда Феррел вышел из здания, охранник, которого он обезоружил, только-только нерешительно направился за подкреплением, и док понял, что казавшийся ему бесконечным разговор, должно быть, занял всего несколько секунд. Он зашвырнул винтовку туда, где до нее будет нелегко добраться, и бегом направился обратно к лазарету, беспокоясь о том, как там Дженкинс — выдержал ли? Должен был!
Войдя в операционную, он увидел, что Дженкинса нет за столом: вместо него над телом Йоргенсона склонилась Браун.
Ее глаза были влажны, лицо измучено, а раздутые ноздри побелели от напряжения. Она подняла на Феррела глаза. Он метнулся к столу, чтобы заменить ее, но она отрицательно покачала головой и продолжила массаж.
— Почему не Дженкинс? Он что, сдал?
— Чепуха! Это женская работа, доктор Феррел. Я просто сменила его, и все. Вы, мужчины, всю жизнь стараетесь все взять грубой силой, а потом удивляетесь, как это женщина вдвое превосходит вас там, где нужна тонкая работа, а ваши сильные мышцы только мешают. Я прогнала его и сама взялась за дело, вот и все.
Но, говоря это, она осеклась, а Мейерс слишком уж усердно смотрела вниз, сосредоточенно наблюдая за работой аппарата искусственной вентиляции.
— Привет, док! — голос Блейка вклинился в разговор. — Ну-ка отойдите оттуда! Когда нашему доктору Браун понадобится помощь, я первый тут как тут. Я как последний дурак проспал всю ночь с четырех и до утра. Похоже, мы действительно как следует набрались. Мы решили зачем-то обрезать шнур дверного звонка и запихнули телефон под подушку. Так что я ни черта не слышал, пока не приперлась какая-то идиотка и не стала ломиться в дом, да соседи проснулись и выгнали ее взашей. Идите отдохните.
Феррел облегченно вздохнул: когда Блейк пришел ночью домой, он был, наверное, мертвецки пьян, что объясняет его манипуляции с телефоном, но таков уж он был от природы, что жизненная энергия переполняла его, и теперь на его лице не было никаких следов бурной ночи. Он вел себя, как обычно, только исчезла обыкновенная нахальная ухмылка, и когда он подошел к Браун, чтобы посмотреть, как там Йоргенсон, он был абсолютно серьезен.
— Слава богу, Блейк, вы здесь. Что с Йоргенсоном?
Браун медленно заговорила ровным голосом, произнося слова в такт движениям пальцев:
— Время от времени сердце подает признаки жизни, но ненадолго. По крайней мере, ему не становится хуже.
— Хорошо. Если мы продержимся еще полчаса, потом все это можно будет поручить машине. Где Дженкинс?
— А… машина. Стимулятор Кубелика, конечно. Он как раз его разрабатывал, когда я была там. Что бы ни случилось, мы будем поддерживать в Йоргенсоне жизнь.
— Где Дженкинс? — резко повторил Феррел, когда Браун закончила говорить.
Блейк указал на офис доктора Феррела. Дверь туда была закрыта.
— Он там. Но вы не наседайте на него, док. Я все видел: он сам ужасно переживет из-за этого. Он хороший парень, но он еще почти ребенок, а в том аду, что здесь творился, любой из нас мог сломаться.
— Я все это знаю.
Док направился к своему офису, и по его походке нельзя было понять, с какими чувствами он шел: точно так же он мог идти туда, чтобы просто покурить. По пути он еще раз взглянул на Блейка — в этом море усталости и нервозности его отдохнувшее лицо было как остров уверенности и спокойствия.
— Не волнуйтесь, Браун. Я не собираюсь устраивать ему разнос, так что вам незачем защищать своего мужа. Я сам виноват, что не послушал его.
Браун кротко подняла на него трогательно благодарные глаза. Док смягчился, и тому раздражению, с которым он поначалу воспринял отсутствие Дженкинса, пришел конец.
Еще чуть-чуть, и все они были бы в гораздо худшей форме, чем молодой человек, который теперь совершенно неподвижно сидел спиной к двери, положив руки и голову на стол, и не обернулся, когда вошел Феррел. Его обмякшая фигура не пошевелилась, и он не поднял голову, даже когда Феррел положил руку ему на плечо. Когда он заговорил, его приглушенный голос доносился как бы издалека.
— Я сломался, док. С треском и напополам. Я больше не мог этого вынести! Стоишь у стола и думаешь, что Йоргенсон в любой момент может умереть, потому что я не смогу контролировать себя; он умрет, и весь завод взлетит на воздух — и все по моей вине. Я все говорил себе, что все в порядке, что я еще могу работать, а потом — все… потом я сломался. Расплакался, как мальчишка! Я — доктор Дженкинс, специалист по нервам!
— Да… Вот, сами выпьете это, или мне надо зажать ваш дурацкий нос и влить это вам в горло?
Как психологический прием, сработано было грубо, но подействовало. Док передал ему стакан, подождал, пока тот не опорожнит его, и протянул ему сигарету, а потом опустился в свое кресло.
— Вы предупреждали меня, Дженкинс, а я все равно рискнул оставить вас здесь — под свою ответственность, так что винить некого. Но я хотел бы задать вам пару вопросов.
— Давайте, теперь уже все равно.
Очевидно, Дженкинс уже немного пришел в себя — судя по вызывающим ноткам, которые закрались в его ответ.
— Вы знали, что Браун умеет делать массаж сердца? И еще: вы отняли свои руки до или после того, как она начала работать сама?
— Она сказала, что умеет, хотя раньше я и не знал, а об остальных я и сейчас ничего не знаю. Мне кажется… да, док, она положила свои руки на мои, но…
Феррел кивнул — ответ подтверждал его собственные предположения.
— Я так и думал. Вы держались до последнего и не сломались, как вы говорите, до тех пор, пока не поняли, что без риска можете передать работу кому-то другому. Если на то пошло, то я тоже сдаю. Посудите сами: я сижу здесь, курю, разговариваю с вами, а там, за дверью, человеку нужна помощь. Тот факт, что ему уже помогают, помогают двое, и один из них еще совсем свеж, а второй, по меньшей мере, в лучшей форме, чем мы оба, — не имеет к этому никакого отношения. Нет?
— Нет, все было не так, док. И не надо меня утешать.
— А никто и не утешает вас. Вы расплакались, ну и что из этого? Никому ведь не стало хуже. Я накричал на Браун, когда пришел сейчас, точно по той же причине: нервное истощение и перенапряжение. Если бы мне сказали, что я немедленно должен идти туда и сменить их за работой, я бы тоже расплакался и в отчаянии начал кусать локти. Нервному напряжению нужно давать выход. В физическом отношении от этого нет никакой пользы, но психическая разрядка просто необходима.
Феррел видел, что его слова не убедили молодого человека. Док откинулся в кресле и, задумавшись, стал внимательно рассматривать Дженкинса.
— Вы когда-нибудь задавались вопросом, почему я здесь работаю?
— Нет, сэр.
— Что ж, может, и нет… Двадцать семь лет назад, когда мне было столько же, сколько вам сейчас, во всей стране, да что, в стране, — во всем мире не было хирурга с такой репутацией, как моя. Я занимался всем: обычная хирургия, операции на мозге, да что угодно. Некоторые из моих разработок до сих пор в ходу. Да… Я думал, вы вспомните об этом, услышав мое имя. Тогда я был женат в первый раз, и моя жена ждала ребенка. У нее обнаружили опухоль мозга, и делать операцию должен был я — никто, кроме меня, не мог этого сделать. И я ее сделал. Каким-то образом я нашел в себе силы сделать это, но когда я вышел из операционной, я был как в тумане. Она умерла, а мне об этом сказали только через три дня. Это случилось не по моей вине, теперь я знаю об этом, но тогда это не укладывалось у меня в голове. И вот я попробовал устроиться терапевтом. Все! Больше никаких операций! Я был хорошим диагностом, что так редко встречается среди хирургов, так что на жизнь вполне мог заработать. Потом, когда возникла эта Национальная Атомная, я попытался устроиться сюда, и меня взяли. У меня все еще была какая-никакая, а репутация. Работать пришлось в совершенно новой области, и понадобился весь мой опыт, хирурга и терапевта, — чтобы во всем разобраться. Многому нужно было учиться заново, и на меня свалилось достаточно работы, чтобы на время забыть о своем страхе перед операционным столом. По сравнению со мной вы даже не знаете, что на самом деле значит «нервы» и «сломался». Этот небольшой срыв — просто мелочи.
Дженкинс ничего не ответил, а только зажег сигарету, которую держал в руке во время рассказа дока. Феррел расслабленно откинулся еще глубже в кресло. Он знал, что если его помощь понадобится, его обязательно позовут, а пока он был рад хоть немного отвлечься и не думать о Йоргенсоне.
— На эту работу сложно найти человека, Дженкинс. От него требуется быть слишком хорошим специалистом в слишком многих областях медицины, хоть здесь и платят вполне прилично. Прежде чем остановить выбор на вас, мы перебрали множество претендентов, но в конце концов выбор сделан, и я не жалею о нем. В сущности, вы гораздо больше подходите для этой работы, чем Блейк, когда он только начинал здесь. Ваша анкета выглядела так, будто вы сознательно хотели работать именно на атомной станции. Да?
— Да, так оно и было.
— Гм, — пробормотал Феррел. Меньше всего он ожидал услышать такой ответ. Насколько он знал, сразу после колледжа по собственному убеждению в Национальную Атомную никто не пойдет работать. Молодые врачи приходили устраиваться сюда, отработав год или два на другом месте и сравнив свой заработок с тем, что платила Компания.
— Так значит, вы знали, на что идете, и все равно выбрали это место со всеми его минусами. Можно спросить, почему?
Дженкинс пожал плечами.
— Конечно, почему бы и нет? Откровенность за откровенность — это будет справедливо. Целиком это долгая и запутанная история, но суть можно изложить кратко. Мой старик, то есть отчим… у него было свое ядерное производство, и к тому же очень и очень неплохое. Да, док, даже если и не такое большое, как Национальная Атомная. Когда мне было пятнадцать, я стал работать на нем — инженером. Однако медицина, все, связанное с исследованием воздействия радиации, было нашим слабым местом, поэтому он настоял на том, чтобы в университете я изучал медицину. Там-то я и встретил Сью — она училась на последнем курсе. У меня было достаточно денег, чтобы ухаживать за ней, хотя через год она ушла оттуда. Она уже работала в клинике Мэйо, а я все еще должен был зубрить свой урок. Ну ладно… Мой старик получил крупный заказ, и мы рассчитали процесс под него. Нужно было немного изменить оборудование завода, но он нашел деньги и на это и принялся за работу. Я могу только догадываться, но, по-моему, какая-то настройка сбилась из-за дефекта конструкции… С самим процессом все было в порядке! Мы слишком часто еще и еще раз просчитывали все уравнения, чтобы не знать, к каким результатам он может привести. Но когда после аварии завод, или то, что от него осталось, снесли, мне пришлось все свое время посвятить медицине. Мы жили на деньги Сью, и у нее были достаточно хорошие связи, чтобы устроить меня в интернатуру при клинике Мэйо. Это не было связано с атомными станциями, но мне казалось, что те знания, которые я получу там, пригодятся мне в дальнейшем. А потом вы взяли меня.
— Компания имеет право присваивать научные степени в атомной физике, — напомнил Феррел молодому человеку.
Эта область исследований была слишком новой, и ее еще не включили в число обязательных университетских курсов, а лучших учителей, чем Палмер, Хокусаи или Йоргенсон, найти было невозможно.
— Тебе еще и платят, пока ты учишься, — добавил он.
— На это уйдет десять лет, а зарплаты хватает только на одного. Нет, я женился, на Сью с намерением избавить ее от необходимости когда-нибудь работать. Ну, она работала, пока я не закончил интернатуру, но я знал, что, получив работу здесь, смогу содержать ее. Перспективы гораздо лучше, чем если начинать простым рабочим и потихоньку продвигаться до инженера. У нас есть кое-какие сбережения, и когда-нибудь я, возможно, оставлю должность… док, к чему все это? Вы что, убаюкиваете меня, как расплакавшегося ребенка?
Феррел посмотрел на него и усмехнулся:
— Конечно, что же мне еще делать? Хотя, мне действительно было интересно. А ведь сработало! Получше себя чувствуете, да?
— Почти. Мне не дает покоя мысль о том, что сейчас происходит на месте аварии. Я слишком хорошо все рассмотрел, когда мы ехали туда в грузовике. О, я бы не прочь поспать сейчас, но в остальном я в полном порядке.
— Хорошо.
Этот отвлекающий разговор произвел на Феррела почти такое же сильное успокаивающее действие, как и на Дженкинса. Во всяком случае, это было лучше, чем очередной раз пережевывать собственные мысли.
— Что скажете, если мы пойдем и посмотрим, что они там делают с Йоргенсоном? И, кстати, как себя чувствует Хокусаи?
— Хок? Он сейчас в моем кабинете — с карандашом и бумагой — пытается здесь прикинуть, что к чему, раз уж мы не выпускаем его обратно. Я тут подумал…
— Вы говорили, что занимались атомной физикой? Почему бы вам тогда не зайти и не поговорить с ним? Он хороший человек и не отошьет вас, как Йоргенсон. Похоже, никто, кроме вас, и не подумал, что у нас может получиться изотоп R, а вы, возможно, натолкнете его на какую-нибудь свежую мысль. В лазарете — Блейк, сестры и я, в конвертере больше никого нет — только танки… От вас больше пользы будет у Хокусаи, чем в операционной.
Феррел смотрел вслед молодому человеку, который, пройдя через операционную, отправился в свой кабинет, и впервые за время, прошедшее с утреннего звонка Палмера, почувствовал себя в ладах с внешним миром. Даже тревожный взгляд Браун, которым она проводила Дженкинса, а потом быстро обратила на Феррела, не испортил этого ощущения.
Эта девушка одним взглядом может сказать больше, чем другие женщины целым потоком слов! Он подошел к операционному столу. Сейчас Йоргенсоном занимался Блейк, а новая медсестра помогала ему с искусственным дыханием, бросая тоскливые взгляды на аппарат «искусственное легкое». Использовать его сейчас было невозможно, так как грудь Йоргенсона должна была быть доступна для массажа сердца.
Блейк поднял на доктора глаза. Он был обеспокоен:
— С ним все не так уж хорошо, док. Я как раз хотел вас позвать. Последние несколько минут мы его теряем. Я…
Последние слова потонули в оглушительном реве, который обрушился на них сверху. По звуку сразу было ясно, что это тяжелый грузовой вертолет конструкции Сикорского: только на них ставили специальные усовершенствованные лопасти, позволявшие увеличить подъемную силу. В ответ на вопроси тельный взгляд Браун Феррел кивнул, но кричать не стал, так как в этот момент как раз принимал смену от Блейка и осторожно положил свои пальцы поверх его, чтобы плавно продолжить тонкую работу по стимуляции естественной деятельности сердца. Рев прекратился, Блейк отошел от стола, и Феррел движением головы отослал его наружу.
— Вам лучше пойти туда к ним и проследить за переноской аппарата. По пути захватите всех, кого увидите — пусть поработают грузчиками, или пошлите за ними Джонса. Этот аппарат — опытная модель, и довольно громоздкая. Весит килограммов сто пятьдесят-двести.
— Людей я сам найду. Джонс спит.
Сердце Йоргенсона под пальцами Феррела не подавало никаких признаков жизни, хоть он использовал все навыки, все знания, которыми обладал.
— Сколько времени прошло с тех пор, как сердце билось в последний раз?
— Около четырех минут. Док, у нас еще есть шанс?
— Трудно сказать. Доставьте сюда аппарат, и будем надеяться, что он поможет.
Но сердце по-прежнему ни на что не реагировало, хотя массаж обеспечивал необходимый ток крови, и это, по крайней мере, должно было устранить опасность кислородного голодания или асфиксии клеток. Внимательно, осторожно, весь свой разум вкладывая в каждое движение пальцев, он сжимал сердце нежно, как любимую, надеясь добиться в ответ хотя бы слабого трепетания. Один раз это, возможно, получилось, но нельзя было сказать наверняка. Теперь все зависело от того, насколько быстро они смогут запустить аппарат, и как долго человек может продержаться только на искусственной стимуляции сердца. Этот вопрос все еще оставался открытым.
И все же было что-то, не подлежащее сомнению: искра жизни еще теплилась где-то в глубине тела Йоргенсона, в то время как в рукотворном аду за стенами лазарета истекали, быть может, последние минуты до появления изотопа Малера.
Феррел считал себя агностиком, но сейчас из глубин памяти всплыла простая детская вера, и он услышал, как Браун шепотом повторяет ту же молитву, которая слетела с его губ.
Минутная стрелка на часах сделала один оборот, потом еще и еще… вот, наконец, за задней дверью раздались шаги множества ног, а сердце под его пальцами все не подавало никаких ощутимых признаков жизни. Ему предстояло в первый раз делать очень сложную операцию: сколько у него еще осталось времени? И есть ли оно вообще?
Боковым зрением он отметил огромное количество торчащих из аппарата платиновых нитей толщиной с волос, которые он должен будет присоединить к нервным окончаниям, управляющим работой сердца и легких. Все нити были тщательно помечены, но все равно их обилие было способно навести ужас. Если он с первого раза не сделает все как надо, на вторую попытку времени уже не будет. Если его пальцы дрогнут, а усталые глаза затуманятся в неподходящий момент, Йоргенсон уже не сможет никому помочь. Йоргенсон умрет.
— Браун, примите массаж, — приказал он. — И продолжайте, что бы ни случилось. Хорошо. Додд, будете мне ассистировать. Следите за моими сигналами. Если все получится, позже мы все сможем отдохнуть.
Он повернулся к машине, быстро взглянув на нее и, заметив, что техники уже подключили ее к сети, бесцеремонно отогнал их и сразу включил обе системы стерилизации — звуковую и ультрафиолетовую, иначе за стерильность операционной невозможно было бы поручиться.
— Доктор Феррел, подождите!
Один из тех, кто доставил аппарат, попытался что-то объяснить Феррелу, но у того не было времени на формальные инструкции. С недовольным видом он направился обратно к столу, на котором лежал Йоргенсон, но по пути обратился к Джонсу: — Уберите отсюда всех, чтоб не мешались под ногами. А потом приготовьте кровь для переливания.
В каком-то далеком, темном, отстраненном от всего происходящего, уголке сознания Феррела засела странная мысль: сможет ли он сейчас подтвердить свою репутацию лучшего в мире хирурга, как недавно он хвастался Дженкинсу? Когда-то действительно было так, и, он мог утверждать это без ложной скромности, но с тех пор прошло столько лет, а сейчас его ожидала дьявольски сложная работа. Когда Феррел принимал решение использовать стимулятор, он находился под действием воспоминаний о том, как легко и гладко прошла демонстрация этого прибора на собаке, устроенная Кубеликом на конференции. Феррел и сейчас помнил все самые мелкие подробности, в своих руках он был уверен, но чтобы быть великим хирургом, нужно обладать еще кое-чем. Сохранился ли еще у него этот дар? Феррел не мог ответить наверняка.
Потом, уже принявшись за работу, когда его пальцы стали совершать необходимые микроскопические движения, а Додд превратилась во вторую пару послушных любому его приказу рук, он перестал сомневаться. Чем бы это ни было, он чувствовал в венах его ток, оно переполняло его чистой радостью — где-то над и позади окружающей лихорадочной спешки. Наверно, это последний раз, когда ему суждено испытать это чувство, и если операция пройдет успешно, именно его он положит в копилку к тем сладостным ощущениям, которые хранились в сознании со времен прошлых триумфов. Человек на столе был уже не Йоргенсон, заставленная сверх всякой меры приборами операционная лазарета превратилась в главную лабораторию клиники Мэйо — той, которая дала жизнь этому странному аппарату и откуда пришла Браун, — а его пальцы снова стали пальцами Великого Феррела, волшебного открытия Мэйо, который, встав с утра, еще до завтрака дважды успевал совершить невозможное, не пошевелив и пальцем.
Сам аппарат тоже занимал его мысли. Он был такой большой и уродливый, с торчавшими в разные стороны всевозможными деталями, и, скорее, напоминал орудие пыток из подвалов инквизиции, а не последнее достижение научной мысли. Однако он работал: Феррел сам видел, как он действует. В глубине, среди беспорядочно нагроможденных друг на друга узлов и деталей, возникали микротоки, потом они модулировались и поступали к сердцу и легким, где заменяли естественные сигналы, которые не могли дойти от мозга, либо сам мозг больше не посылал их, чтобы обеспечить нормальное биение сердца или сокращение мышц грудной клетки. Это было дитя союза медицинского и электронного гениев, но как бы замечателен ни был сам аппарат, он был вторичен по отношению к разработанной Кубеликом методике, позволившей определять и соединять только соответственные нервные окончания и пучки, то есть расширить границы медицинской практики, выйти за пределы, за которыми раньше лежало невозможное.
— Доктор Феррел, сердце чуть пошевелилось.
Браун потревожила ход его мыслей. То, что она вообще решилась заговорить во время такой сложной операции, показывало, с каким напряжением ей приходилось бороться.
Феррел кивнул. Разговор за операционным столом, обычно раздражающий большинство хирургов, нисколько ему не мешал. Среди его помощников это было принято, и он всегда умудрялся слушать вполуха, реагируя на слова только частью сознания, оставляя другую полностью занятой работой.
— Хорошо. Значит, у нас времени вдвое больше, чем я рассчитывал, — ответил он.
Руки, не останавливаясь, продолжали работу — сначала надо было закончить с сердцем: оно вызывало наибольшие опасения. Заработает ли аппарат, будет ли от него толк? — Феррел не переставал задаваться вопросами. Кураре и частицы изотопа пытались подавить друг друга в организме, и это была странная смесь. Однако аппарат действовал на нервы в непосредственной близости от жизненно важного органа. Он посылал сильные импульсы прямо в мышцы, чего мозг сделать не мог из-за парализующего действия кураре, который блокировал весь нервный канал — от мозга до органа; но сможет ли искусственный сигнал пробить этот блок, пускай даже на небольшом расстоянии? Возможно, ведь уровнем сигнала можно было управлять. Был только один способ проверить это: попробовать.
Браун отняла свои руки и уставилась вниз непонимающими глазами:
— Оно бьется, доктор Феррел! Само! Оно само бьется!
Он снова кивнул и улыбнулся, хоть из-за маски никто не мог видеть его улыбки. Его техника все так же была на высоте, и он все сделал совершенно правильно, хотя видел демонстрацию только однажды — на собаке! Он все еще Великий Феррел! Наконец его «Я» вновь сократилось до нормальных размеров, однако душевный подъем все еще сохранялся, а новые силы, которые придал ему этот успех, он направил на решение ставшей первоочередной проблемы: как окончательно вытащить Йоргенсона с того света. А потом, когда и легкие смогли работать самостоятельно, сестра отошла от аппарата искусственной вентиляции, Феррел стал не только надеяться, но и рассчитывать на это. Вскоре со всеми оставшимися деталями было покончено, Феррел отступил от стола, откинул с лица маску и стянул с рук перчатки.
— Мои поздравления, доктор Феррел! — раздался незнакомый голос. — Вот уж действительно великолепная операция. Вы великий хирург. Я было почти остановил вас, но теперь рад, что не сделал этого. Наблюдение за вами доставило мне огромное удовольствие.
В недоумении Феррел поднял глаза: перед ним, улыбаясь, стоял какой-то бородач — тот, что пытался остановить его перед началом операции. И вдруг Феррел понял, что перед ним стоит… сам Кубелик! Он попытался выжать из себя какие-то невнятные объяснения, почему не узнал его раньше, но Кубелику не нужны были никакие извинения: он схватил руку Феррела своей огромной лапой и сердечно пожал ее.
— Я сам прилетел. Видите ли, я не решился доверить аппарат кому-нибудь другому и, к счастью, успел на самолет. А потом, когда вы просто смели меня с дороги еще до того, как я смог предложить свою помощь, я видел, что не было времени на препирательства. А вы были так уверены в себе… я стоял рядом в сторонке и проклинал себя. Теперь я могу возвращаться, раз моя помощь вам больше не нужна — о вас заботятся какие-то высшие силы. Нет… не говорите ни слова! Ни слова, сэр. Словами вы испортите все чудо. Меня ждет вертолет. Я улетаю, но я всегда буду восхищаться вами!
Феррел остался стоять, глядя на свои опущенные руки.
Где-то на улице взревел вертолет, уносящий Кубелика. Наконец Феррел посмотрел на тело на столе: Йоргенсон дышал самостоятельно, артерия на его шее пульсировала, не сбиваясь с ритма. Это все, чего только можно было пожелать.
К тому же теперь им восхищается сам Кубелик, а уж он-то считал всех хирургов, кроме себя, поголовно тупицами и простофилями. Секунду, не более, он упивался этой мыслью, а потом стряхнул ее как шелуху.
— Итак, — начал он, обращаясь к остальным.
Теперь все беды завода снова свалились на его плечи.
— Нам остается только надеяться, что мозг Йоргенсона не успел сильно пострадать при аварии или за то время, что он провел на операционном столе, и пока еще не поздно, постараться привести его в такое состояние, чтобы он мог говорить. По воле божьей у нас еще есть время! Блейк, вы не хуже меня знаете, как ухаживать за пострадавшими с такими ранениями, и заниматься одной работой вдвоем мы сейчас не можем. Возьмите в помощники новую медсестру и позаботьтесь о раненых, рассредоточенных по палатам и в приемной. Больше никто не поступил?
— Нет, за последнее время никого не привозили. Я думаю, они там, наконец, достигли этапа, на котором люди могут безопасно работать, — ответила Браун.
— Надеюсь, что это так. Тогда мы последуем примеру Дженкинса и где-нибудь приляжем. Мейерс и Додд, вас это тоже касается. Блейк, дайте нам три часа, а затем разбудите нас. За это время не должно произойти ничего нового, а в конечном итоге, отдохнув, мы сэкономим довольно много времени. За Йоргенсоном присматривать в первую очередь!
Старое кожаное кресло в кабинете врача вполне сошло за импровизированную кровать, но трех часов сна, конечно, было мало, чтобы полностью восстановиться. Несмотря на страшную усталость, Феррел практически силой заставлял себя уснуть. В голове медленно ворочались мысли. Интересно, что подумает Палмер о своих охранниках, когда узнает, что Кубелик смог спокойно попасть на территорию завода и покинуть ее. Но это было неважно. Вряд ли кто-нибудь еще захочет подобраться к заводу, не говоря уже о том, чтобы проникнуть внутрь.
Относительно этого он, очевидно, ошибался. Прошло гораздо меньше трех часов, когда сквозь сон снаружи до него донесся рев вертолета. Но дремота окутала его сознание слишком плотным туманом, и он не пошел полюбопытствовать, что произошло, а медленно провалился обратно в сон. Потом раздался другой звук, который окончательно выдернул его из забытья: со стороны ворот донесся сухой треск автоматной очереди… пауза, и еще одна очередь. Из водоворота воспоминаний, пробившихся сквозь завесу сна, всплыло понимание того, что стрельба началась уже после приземления вертолета, так что стреляли не по нему. Очередные неприятности… и хотя его это не касалось, снова заснуть он не смог. Он встал и прошел в операционную, куда как раз в этот момент через черный ход заскочил какой-то человечек гномьего роста.
Человечек бросил короткий взгляд на Блейка и метнулся к Феррелу. Слова потоком полились из него. Когда он говорил, можно было подумать, что он слишком переоценивает собственную значимость, но под поверхностным пафосом чувствовался искренний порыв, и его речь не производила неприятного впечатления.
— Доктор Феррел? Э-э… доктор Кубелик, ну вы знаете, из клиники Мэйо… он сказал, что вам не хватает рук, что вам некуда класть больных. Мы вызвались на помощь — я, еще четыре врача и девять сестер. Наверно, нам следовало сначала согласовать это с вами, но мы не могли прозвониться и взяли на себя смелость сами прибыть сюда как можно быстрее, как только удалось растолкать наших вертолетчиков.
Феррел оглянулся: на площадке перед лазаретом стояли целых три машины, а не одна, как он думал раньше. Вокруг них, выгружая оборудование, суетилось множество людей.
Он мысленно отругал себя за то, что не догадался попросить о помощи, когда звонил по поводу стимулятора, но он так долго проработал в окружении своего малочисленного персонала, что почти успел забыть, как быстро его коллеги привыкли отзываться на чужую беду.
— Вы знали, что рискуете, прилетая сюда? В таком случае я благодарен вам и Кубелику. У нас здесь около сорока пострадавших, и все они нуждаются в повышенном внимании, хотя, честно говоря, я сомневаюсь, что у нас достаточно места, чтобы вы могли спокойно работать.
— Об этом не беспокойтесь. Если Кубелик что-то организует, он предусматривает все. Мы привезли все необходимое оборудование — это практически полностью оборудованный медпункт, хотя, возможно, нам придется расположиться на улице. Но у нас есть шатер для разворачивания полевого госпиталя и переносные ширмы для каждого больного. Вам помочь здесь, или нам лучше развернуть палатку на улице и перенести часть больных туда, а вас оставить здесь? Еще Кубелик передает вам привет. На него это совсем не похоже!
У Кубелика были собственные четкие представления об уважении, каким бы оригинальным способом он его ни выражал. Если уж он послал им на помощь группу волонтеров, никто бы не удивился, увидев, что с неба опускается весь штат и оборудование его клиники.
— Да, лучше оставьте здесь все, как есть, — решил Феррел. — Тем, кто сейчас в палатах, будет лучше на улице в вашем полевом госпитале, да и тем, что приемном покое — тоже. Наш лазарет прекрасно приспособлен для срочных операций, но не для выхаживания больных, так что им здесь не очень хорошо. Доктор Блейк все вам покажет и объяснит, что к чему, чтобы вы сразу включились в работу. Он также найдет людей, чтобы вам помогли с установкой палатки. Кстати, вы не знаете, из-за чего там поднялась суматоха у ворот?
— Да, мы все видели и слышали. Какие-то люди в чем-то вроде военной формы открыли огонь из пулемета. Правда, они стреляли в землю — чтобы напугать осаждавших ворота. Те разбежались… нам показалось, что они размахивали кулаками. Мы ожидали увидеть здесь что-то в этом роде, но нас они не заметили.
Блейк фыркнул:
— Вы тоже получили бы свое, не забудь наш управляющий отдать приказ о пресечении попыток проникнуть на завод с воздуха. Они, наверно, подумали, что этот полет согласован с начальством. Голубушка, расскажите доктору о том, чего мы добились, — сказал он Браун, дал маленькому доктору знак следовать за ним и вышел.
Феррел сразу забыл о своих новых помощниках и переключил свое внимание на Йоргенсона.
— Что с ним? Плохо?
Браун ничего не ответила. Она взяла небольшой свинцовый щиток, положила его на грудную клетку Йоргенсона, чтобы перекрыть поток излучения от нижней части тела, и приложила к его горлу датчик излучения. Док бросил на него короткий взгляд. Второго не потребовалось: очевидно, Блейк сделал все, что было в его силах, чтобы удалить частицы радиоактивного вещества, засевшие в органах речи, — в надежде, что им удастся локализовать оставшиеся или блокировать их действие местной анестезией. При этом ослабнет и действие кураре, что даст возможность получить от Йоргенсона всю необходимую информацию. И точно так же очевидно было, что старания Блейка ни к чему не привели. Все попытки снять блокировку нервных каналов ядом кураре были бессмысленны, если, сделав это, он не избавится от действия того радиоактивного вещества, которое все еще оставалось в организме. Оно слишком равномерно распределилось по всем органам, и его нельзя было удалить хирургическим путем. Что теперь? Он не знал.
Подошел Дженкинс и протянул к счетчику свою сухую руку. Взяв прибор, он посмотрел на его показания, и лицо врача помрачнело. Феррел с легким удивлением поднял на молодого человека глаза, но выражение лица Дженкинса не изменилось. Он медленно кивнул.
— Да, я тоже думал об этом. Ваша операция — это было великолепно. Я наблюдал за вами из-за двери, и вы… то, как вы работали, почти смогло убедить меня, что с Йоргенсоном все будет в порядке. Но… что ж, теперь нам придется как-то выкручиваться без него. Палмер и Хок не смогли предложить ни одного путного варианта, который стоило бы испробовать. Давайте пройдем в мой кабинет, док. Здесь нам уже нечего делать.
Феррел проследовал за ним в его маленький кабинет с выходом в приемный покой, где сейчас уже никого не было.
Похоже, врачи из полевого госпиталя здесь уже поработали, и поработали быстро.
— Итак, вы, как я понимаю, не спали. Где теперь Хокусаи?
— Там — с Палмером на месте аварии. Он обещал вести себя хорошо, если это вас успокоит. Он хороший парень. Я уже и забыл, каково это: разговаривать с инженером-атомщиком так, чтобы он не смеялся над тобой. Да и Палмер тоже. Жаль… — лицо молодого человека на секунду осветилось внутренним светом, и доктор впервые заметил на нем выражение естественной человеческой гордости. Потом он пожал плечами, и его лицо снова приняло обычное выражение… впалые щеки и покрасневшие глаза. — Мы там состряпали на первый взгляд самый дикий план, но он не так уж и неосуществим.
От двери послышался голос Хока, маленький ученый вошел в кабинет и осторожно устроился на одном из трех стульев.
— Не так уж и неосуществим? Он уже почти провалился. Что с Йоргенсоном?
— На него можно больше не рассчитывать. Что там случилось?
Хок развел руками и почти закрыл глаза:
— Ничего. Мы с самого начала знали, что это не сработает, не так ли? Мистер Палмер… он скоро будет приходить сюда, и мы снова будем строить новые планы. Я думаю, самое лучшее нам уезжать отсюда. Палмер, я — мы в большей степени теоретики и, простите меня, вы, доктор, тоже. Йоргенсон был человеком дела, практиком. Нет Йоргенсона, нет… ничего не выгорит!
Мысленно Феррел готов был согласиться с тем, что отсюда пора уходить, и побыстрее! Но он также знал, что на это скажет Палмер: сдаваться и опускать руки было не в его правилах. И, кроме того, этот взрыв, раз уж он произошел, да при этом еще был причинен серьезный ущерб, будет лишним, и превосходным поводом для враждебно настроенных организаций усилить свое давление. Возможно, им даже удастся убедить комитет конгресса пойти дальше в ужесточении мер, предусмотренных обсуждающимся законопроектом, и заставить все станции переместиться в такие медвежьи углы, куда ни одного рабочего силком не затянешь. Или, что еще хуже, шайка полусумасшедших «активистов», которые все время кричат, что пора прекратить любые манипуляции с радиоактивными веществами, сможет взять производство под свой контроль. Если, благодаря какому-то счастливому повороту судьбы, Палмеру удастся спасти завод и при этом больше никто не погибнет, а имуществу не будет нанесен еще больший ущерб, более трезвомыслящие силы в правительстве получат еще один довод в пользу того, что атомная промышленность может быть безопасной, если все делать как надо, а прибыль и просто польза, которую приносит продукция Национальной Атомной Компании, перевесит все возможные риски. Но…
— Просто скажите мне, что случится, если все это взорвется, — сказал он.
Дженкинс пожал плечами и, закусив нижнюю губу, принялся перекладывать у себя на столе листки, испещренные физическими символами.
— Об этом можно только догадываться. Представьте себе, что три тонны новейшей армейской взрывчатки взрываются за миллиардную долю секунды. В обычных условиях она горит медленно и спокойно — как обычный костер. Все образовавшиеся газы свободно выходят наружу, и у них на это есть достаточно времени, так что все происходит тихо и мирно. А теперь представьте себе, что вдруг все вещество вспыхнуло в одночасье. Тогда здесь будет такая воронка, а попросту — дыра в земле от Гудзонова залива до Мексиканского, а на том месте, где сейчас Средний Запад, будет плескаться море. А если рассчитать это с других позиций, то всего-то и будет дел, что в радиусе пятидесяти миль погибнет все живое. Возможны и промежуточные варианты, но все это дело случая, на который мы и полагаемся. Это все-таки не водородная бомба.
Дока передернуло. Он-то представлял себе, как завод взлетает на воздух и рассыпается на мелкие кусочки… ну, может быть, еще пара зданий в округе. Но о том, что сейчас сказал Дженкинс, он даже не думал. В его представлении все, что происходило на заводе, имело значение только для близлежащих территорий. Теперь ему стали понятны страхи, которые постоянно подавлял в себе Дженкинс. Они были не плодом разыгравшегося воображения, а результатом взвешенных расчетов, в которых он исходил из своего знания предмета. Феррел посмотрел на их фигуры, склоненные над листками с вычислениями, на напряженные лица людей, занятых очередной проверкой своих собственных выкладок — цифра за цифрой, знак за знаком, — в поисках какой-нибудь лазейки, которую они просмотрели. Док решил оставить их.
Потеряв Йоргенсона, они потеряют последний шанс, а за Йоргенсона отвечал он. Ответственность за будущее завода целиком и полностью лежала на плечах главного хирурга, на его, Феррела, плечах. Но никаких решений к нему не приходило. Если это поможет, он готов установить прямую нервную связь между мозгом и органами речи, изолировать все остальное тело и блокировать все нервные каналы ниже шеи, использовать искусственную гортань, чтобы заменить естественный ток воздуха сквозь голосовые связки. Однако, посмотрев на показания датчика излучения, Феррел понял всю тщетность этих мыслей: при таком количестве радиоактивного вещества, что скопилось в его теле, нервные импульсы просто не смогут пробиться от мозга — излучение будет отбрасывать их назад, даже если допустить, что мозг Йоргенсона не поврежден, а это само по себе было сомнительно.
К счастью для него, вещество было очень равномерно распределено по всей голове и нигде не образовало скоплений, что неизбежно привело бы к непоправимым повреждениям головного мозга. Но то, что можно назвать удачным стечением обстоятельств, может одновременно быть и бедой: так как вещество равномерно распространилось в тканях организма, его нельзя было удалить никакими известными медицинской науке средствами. Не было надежды, что сработает такой старый и простой прием, как давать ему читать написанные на листе бумаги вопросы и заставлять диктовать ответы, моргая глазами «да» — «нет» и выбирая буквы из алфавита, который будут держать перед ним.
Нервы! Нервы Йоргенсона были блокированы, но разве нельзя то же самое сказать и про остальных? — думал Феррел. Возможно, решение существует, и оно где-то рядом — стоит только протянуть руку, — но никто не замечает его… не замечает, потому что нервы у всех на заводе сведены страхом и напряжением ожидания, и это не дает им думать.
Дженкинс, Палмер, Хокусаи: если бы точно такая же задача встала перед ними в теории, любой из них, возможно, нашел бы решение, но сознание того, что это решение жизненно важно, только мешало. То же самое можно было сказать и о Ферреле, о его попытках отыскать правильный подход к лечению Йоргенсона. Какие бы усилия он ни принимал для того, чтобы расслабиться и спокойно систематизировать в своем сознании на первый взгляд разобщенные сведения и ни с чем не связанные обрывки информации, он раз за разом возвращался к мысли о том, что надо что-то предпринять, и предпринять немедленно! За спиной Феррела послышались усталые шаги, и он обернулся: в операционную зашел Палмер. Ему нельзя было находиться здесь, но о рутинных правилах все уже позабыли за долгие часы, проведенные этой ночью у операционного стола.
— Как Йоргенсон? — этот вопрос уже воспринимался как дежурная фраза для начала разговора, и Палмер задал его обычным тоном.
Взглянув на лицо Феррела, он сразу же прочитал на нем ответ, и понял, что не произошло ничего нового.
— Хок и Дженкинс еще здесь?
Док кивнул и тяжело направился в сторону кабинета Дженкинса. Там от него не было никакой пользы, но его преследовала мысль о том, что, если переключить внимание на что-то другое, на поверхность всплывет нечто, упущенное раньше.
Кроме того, ему было просто интересно, и хотелось знать, что происходит. Он плюхнулся в последнее свободное кресло, а Палмер пристроился на краю стола.
— У вас есть знакомый спиритуалист, Дженкинс? — спросил Палмер. — Если да, то я уже почти готов к тому, что нам придется вызывать дух Келлара. Это был просто Штайнмец от атомной физики, и надо ж случиться так, что он умер еще до того, как открыли И-R, и теперь мы не можем даже предположить, сколько времени нам отведено на решение этой головоломки. Эй, что с вами?
Лицо Дженкинса вдруг приобрело странное напряженное выражение, углы губ передернула судорога, а сам он неловко откинулся назад в своем кресле. На вопрос Палмера он только отрицательно покачал головой:
— Ничего. Похоже, это просто нервы. Хотя мы с Хоком только что напали на одно выражение, которое дает представление о том, сколько это может продолжаться. Однако все равно ничего нельзя сказать наверняка. Судя по тому, что мы видели, и тому, как это соотносится с теорией, у нас остается от шести до тридцати часов, самая вероятная цифра — десять.
— Дольше точно не продержаться! К расплаву уже сейчас не подойти! Даже танки не могут пройти туда, где от них был бы какой-то толк, а все рабочие укрываются за щитами, которые мы расставили вокруг Третьего Номера. Через полчаса им, возможно, придется сдать и эти позиции. Все счетчики уже зашкаливает, как ни настраивай, а всплески расплава происходят постоянно. Жара страшная. Температура поднялась почти до трехсот градусов и не спадает. Как бы и Третий не перегрелся.
— Третий Номер? — поднял глаза док.
Там пока все нормально: с тем, что в него загрузили, ничего страшного не произошло. Вся партия успешно прошла цикл реакций и превратилась в И-713 — уже несколько часов назад.
Палмер потянулся к столу и взял пачку сигарет, но потом понял, что уже держит одну сигарету в зубах, и швырнул пачку обратно.
— Док, мы получили важные сведения. Еще немного, и мы сможем сказать, что вызвало изменения в Четвертом Номере. Если у нас еще есть время! Хок, вы можете выжать что-нибудь из этих переменных показателей?
Хокусаи только покачал головой, и снова за него ответил Дженкинс:
— На это можно и не надеяться. Конечно, чисто теоретически, у нашего изотопа период распада должен колебаться в пределах от двенадцати до шестидесяти часов, а потом он превращается в изотоп Малера. Все зависит от того, через какие цепочки реакций проходит расплав. Все они друг друга стоят, и в данной ситуации реализоваться может любая из них — в зависимости от того, насколько материалы, окружающие расплав, способны поглощать нейтроны, или они позволяют им свободно распространяться. Также здесь свою роль играют концентрация изотопа и температура. Они тоже как-то влияют на поведение вещества. Сейчас там, несомненно, идет одна из возможных цепочек реакций.
— Всплески подтверждают это, — добавил Хокусаи. — Точно. Но все факторы тесно связаны друг с другом, и мы не можем полностью разобраться в этом, чтобы снизить активность вещества хотя бы до такого уровня, на котором выбросы энергии будут не такие сильные. В то же мгновение, как один атом нашего изотопа превратится в атом изотопа Малера, он разлетится вдребезги, а энергии его осколков хватит на то, чтобы соседние атомы преодолели энергетический барьер и превратились в точно такой же изотоп Малера. За этими атомами преобразуются следующие, потом еще и еще — процесс пойдет со скоростью света. Если бы нам удалось исхитриться и сделать так, что сначала процесс распада пройдет в одной области, потом, немного позже, — в другой, и так далее, то есть замедлить реакцию… Здесь, правда, есть одна загвоздка: для этого нам нужно разбить весь объем расплава на «капли» не больше одной десятой грамма и надежно изолировать их друг от друга. А если мы начнем разбивать всю массу вещества на достаточно небольшие области, возникает опасность, что в любой момент реакция пойдет по кратчайшему пути и… По чистой случайности мы сейчас имеем дело с концентрацией вещества, которая исключает возможность реализации коротких цепочек, но в то же время мы не можем начать разбивать весь объем на все более мелкие участки. Это слишком рискованно!
Феррел смутно представлял себе, что существуют такие штуки, как элементы с переменными характеристиками, но стоявшая за этим теория была для него слишком нова и слишком сложна. То немногое, что он знал в области атомной физики, касалось простых радиоактивных элементов: таких, как, например, радий, который превращался в свинец за определенное время с постоянным периодом полураспада.
Все, что касалось новых сверхтяжелых элементов, с которыми только и имели сейчас дело, оставалось для него загадкой.
Как это могут два атома одного и того же элемента совершенно разными путями, пройдя через абсолютно непохожие последовательности реакций, в конечном итоге превратиться в один и тот же элемент? Когда-то он попросил, чтобы ему объяснили, в чем же дело, но понять, что такое дополнительные электронные оболочки, было совсем нелегко, а тут еще нужно было опираться на представления о заполненных электронных орбитах; инженеры толковали что-то о двойных ядрах и последовательностях мезонов, о целой куче других вещей, а потом резко виляли в сторону, отказывались от своих слов и говорили, что имели в виду совсем другое. Однажды ему показалось, что он начинает что-то понимать, — когда речь зашла о фракционных связях, но потом обнаружил, что каждая связь, какой бы она ни была, описывалась в квантовых терминах и следовательно, была неразрывной. Хок и Дженкинс умудрились повернуть дело так, что весь их разговор стал напоминать Феррелу бессмысленный лепет малышей в детском саду.
Это было для него уже слишком, и он начал выбираться из кресла, чтобы выйти в операционную взглянуть на Йоргенсона, но остановился, услышав слова Палмера:
— Конечно, я думал об этом, но все надеялся, что ошибаюсь. Что ж, тогда мы эвакуируемся. Больше незачем заниматься самообманом. Я свяжусь с губернатором и попытаюсь убедить его очистить окрестности. Хок, можете сказать рабочим, чтобы уносили отсюда ноги. Мы всегда держались надеждой на изотоп-ингибитор, и его всегда не хватало. Теперь оказывается, что мы напрасно производили И-631 в таких огромных количествах.
Он уже протянул руку к телефону, но Феррел остановил его:
— А что будет с людьми в палатах? Они буквально напичканы изотопом, и в большинстве из них его гораздо больше одного грамма, и он равномерно распределен по всему телу. Они так же опасны, как и конвертер, но ведь мы не можем сами уехать отсюда, а их оставить!
В кабинете на некоторое время повисла тишина, но ее разорвал приглушенный шепот Дженкинса:
— О боже! Какие же мы глупцы! Мы часами говорим об И-631, а эту возможность я не заметил. Вот сейчас вы двое прямо сказали об этом, а я все равно почти пропустил это мимо ушей.
— И-631? Но его мало. Может быть, фунтов двадцать пять, может, и того меньше. На то, чтобы получить еще партию, уйдет три с половиной дня. То количество, которым мы располагаем, это капля в море, доктор Дженкинс. От него не будет никакого проку. Поэтому мы совсем забыли о нем.
Хок поднес к листку бумаги зажженную спичку, капнул на лист немного чернил, и смотрел на пламя, пока оно не погасло.
— Вы хотите потушить лесной пожар каплей воды? Ничего не выйдет!
— Нет, Хок, не угадали. Я хочу этой каплей воды закоротить переключатель, который, возможно, откроет дорогу целому потоку. Смотрите, док, И-631 вступает в ядерную реакцию с R. Это мы уже проверили. Он просто смешивается с нашим изотопом, и вместе они дают несколько нерадиоактивных элементов с выделением небольшого количества тепла, подобно огромному большинству других реакций с той лишь разницей, что эта протекает совершенно спокойно. Они обмениваются частицами и распадаются на простые стабильные атомы. У нас под рукой всего несколько фунтов этого изотопа, и нет времени сделать достаточно, чтобы утихомирить Четвертый Номер, но того, что у нас есть, хватит, чтобы спасти всех людей в лазарете. Включая Йоргенсона!
— А сколько тепла при этом выделяется? — Док резко вышел из своего летаргического состояния и снова стал думать, как первоклассный хирург. — Физик-атомщик, может, и скажет «немного», но как на это прореагирует человеческое тело?
Хокусаи и Палмер принялись ожесточенно водить карандашами по бумаге, а Дженкинс думал вслух:
— Ну, скажем, в Йоргенсоне засело граммов пять изотопа. Будем считать с запасом, чтобы уж наверняка. В остальных — меньше. Реакция пройдет за… здесь нужно учитывать, сколько всего выделиться тепла, и время, которое займет реакция. Этот изотоп растворим в воде, во всяком случае, его хлорид, а у нас именно он, так что с тем, как ввести его, не будет никаких сложностей. Ну, что у вас получилось, док?
— По приблизительным оценкам, температура поднимется на пятнадцать, восемнадцать градусов.
— Это слишком много. Йоргенсон сейчас не выдержит и десяти.
Нахмурившись, Дженкинс опустил голову и еще раз стал проверять свои вычисления, нервно постукивая пальцами.
Док покачал головой:
— Нет, это не так уж и много. Сначала мы можем понизить общую температуру его тела в гипотермической ванне градусов до восьмидесяти, а потом позволить ей повыситься до ста. В этом нет никакого риска. Оборудования у нас, слава богу, достаточно. Если забрать холодильные камеры из столовой и изобразить из них ванну, мы сможем заняться Йоргенсоном, а остальных поручить нашим добровольцам на улице. Таким образом, мы, по крайней мере, вывезем всех людей, если уж спасти завод невозможно.
Палмер поначалу смотрел на дока непонимающим взглядом, но потом его лицо приобрело выражение решительности.
— Холодильные камеры, добровольцы, полевой госпиталь… хорошо, док, что еще вам требуется?
Управляющий протянул руку и взялся за телефонную трубку. Позвонив, он распорядился, чтобы в лазарет доставили весь имеющийся в наличии И-631 и все холодильные камеры из столовой, в общем, чтобы Феррелу беспрепятственно предоставлялось все, в чем у него возникнет потребность. Дженкинс ушел на улицу проинструктировать добровольцев из клиники Кубелика, но почти сразу вернулся в операционную. Вскоре туда же пришел Феррел, а Палмер и Хокусаи следовали за ним по пятам.
— Там всем распоряжается Блейк, — сообщил Дженкинс. Он говорит, что если вам понадобятся Додд, Мейерс или Сью, то они спят.
— Нет, пока они не нужны. Если вам так уж хочется посмотреть, отойдите туда и не путайтесь под ногами, — отогнал Феррел Палмера и Хокусаи, которые остались посмотреть, как он и Дженкинс возились с холодильными модулями и гипотермической ванной, приспосабливая их рядом с громоздким аппаратом сердечной стимуляции. — Дженкинс, приготовьте ему кровь для переливания. Надо охладить ее так сильно, насколько это еще возможно без риска для жизни. Нам придется тщательно следить за падением температуры и соответствующим образом регулировать дыхание и пульс. Сейчас его организм не в состоянии самостоятельно управлять своими функциями.
— Да, следить и молиться, — добавил Дженкинс.
В двери показался посыльный. Он принес маленькую металлическую коробочку с изотопом. Не дожидаясь, пока человек войдет в операционную, Дженкинс выхватил ее и тотчас же принялся осторожно отмерять беловатый порошок и разбавлять его также тщательно выверенными порциями воды. Он работал аккуратно, но быстро — с тем автоматизмом, что передавался его рукам, когда он действовал под давлением чрезвычайных обстоятельств.
— Док, если из этого ничего не выйдет, — если окажется, что Йоргенсон будет не в своем уме, или еще что-нибудь, кроме него у вас будет еще один пациент с душевным расстройством. Еще одна неудача просто прикончит меня.
— Нет, не один — четыре! Мы ведь все в одной лодке. Температура падает очень хорошо. Я немного форсирую, но пока это вполне безопасно. Еще ниже — до девяноста шести.
Во рту Йоргенсона закрепили специальный термометр. Он был предназначен для измерения температуры при криотерапии и, в отличие от обычных градусников, обладал очень высоким быстродействием. Медленно, как бы нехотя, маленькая тонкая стрелка на круговой шкале прибора сползла вниз до девяноста, а потом и дальше. Взгляд Феррела был прикован к ней. Он постепенно снижал пульс и дыхание до соответствующей частоты. Палмер все пытался подвинуться поближе и посмотреть, и Феррелу приходилось отгонять его несчетное количество раз, но в конце концов он сдался.
В минуты ожидания он задумался о том, как справляются с работой врачи в полевом госпитале на улице, которым он поручил остальных. У них в запасе было около десяти часов.
Этого достаточно, чтобы наладить работу холодильных установок и начать обрабатывать пострадавших посменно целыми группами. Сама по себе гипотермия была обычным делом и не должна была вызвать трудностей. Главной головной болью теперь был Йоргенсон. Феррелу казалось, что температура совсем и не думает падать, хотя по обычным меркам она понижалась довольно быстро. В конце концов они достигли отметки семьдесят восемь градусов.
— Дженкинс, готово! Вводите раствор… этого достаточно?
— Нет. По моим расчетам нужно будет ввести еще немного, но нам нельзя торопиться, мы и так действуем почти на пределе безопасности. Слишком большое количество противоядия может быть так же плохо, что и слишком маленькое. Что там на градуснике? Температура повышается?
Да, температура повышалась, и даже гораздо быстрее, чем хотелось бы Феррелу. Когда введенный изотоп разошелся по всем кровеносным сосудам и достиг самых отдаленных микроскопических скоплений радиоактивного вещества, игла на шкале прибора быстро поползла вверх: мимо цифры восемьдесят, к девяноста и выше. Дойдя до девяноста четырех, стрелка остановилась, а затем медленно начала опускаться.
Йоргенсона не зря положили в ванну с гипотермическим раствором: клетки тела начали отдавать излишнее тепло. Датчик излучения продолжал показывать присутствие в теле Йоргенсона изотопа R, но уже в гораздо меньшем количестве.
Следующая доза, которую ввел Дженкинс, была меньше, чем первая, а третья — еще меньше.
— Достаточно, — сказал Феррел. — Еще один укол будет уже лишним.
Они вводили раствор постепенно, чтобы избежать слишком резких скачков температуры — вроде того, который произошел после первого укола, но не слишком преуспели в этом.
В результате, когда последняя капля раствора И-631 проникла в вены Йоргенсона и сделала свое дело, Феррел довольно кивнул головой:
— Все, признаков радиоактивности больше нет. Температура достигла девяноста пяти, и я отключил охлаждение. В ближайшие минуты она еще немного повысится, но к тому времени, когда мы сможем приступить к нейтрализации кураре, он будет в полном порядке. На это уйдет около получаса. Вы слышите, Палмер?
Управляющий кивнул. Он следил за тем, как они разбирали все гипотермическое оборудование и приступили к стандартной процедуре очищения организма от кураре. Это всегда занимало больше времени, чем сама кураретерапия, но в данном случае сам организм уже проделал половину работы, и врачам осталось проделать только простые стандартные манипуляции. К счастью, к этому времени почти весь неогероин будет выведен из организма, а иначе его присутствие создаст новую проблему, справиться с которой будет гораздо труднее.
— Мистера Палмера к телефону. Вызывают мистера Палмера. Пусть мистер Палмер подойдет к телефону, — в голосе оператора больше не было обычной искусственной четкости, и теперь она монотонно бубнила в микрофон. О ней нельзя было сказать, что она обременена излишне развитым воображением, однако и на ней начали сказываться неприятности последних суток. — Мистера Палмера к телефону.
— Палмер слушает, — управляющий схватил трубку первого попавшегося аппарата, который был под рукой. Он не был оборудован экраном, и со стороны нельзя было понять, кто звонит, но по выражению лица Палмера Феррел догадался, что даже та слабая надежда, которую все возлагали на спасение Йоргенсона, еще чуть-чуть и умрет. — Подождите! Выбирайтесь оттуда и приготовьтесь к эвакуации, но не поднимайте слишком много шума, пока не получите дальнейших указаний. Скажите людям, что Йоргенсона уже почти вытащили. Пусть у них будет о чем поговорить.
Он снова обратился к коллегам в операционной:
— Все напрасно, док. Мы уже почти опоздали. Расплав снова активизировался, и из Третьего Номера всем пришлось уйти. Я еще зайду, когда Йоргенсон очнется, но даже если с ним все будет в порядке и он действительно будет знать, что делать, нам это, скорее всего, уже не поможет.
Быстрым шагом Палмер направился к команде рабочих, которые под началом Бриггса работали у Четвертого Номера, но, проходя мимо здания администрации, вдруг остановился. Если он просто так встанет перед ними и не скажет им ничего нового, это только ухудшит их состояние. Что бы там ни было, а в этой ситуации Бриггс и сам может сделать все, что нужно. Даже с такого большого расстояния было видно, что делать-то больше и нечего — рабочим оставалось только вовремя убраться от конвертера, чтобы уберечься от расплава. Люди оставили все попытки приблизиться к нему.
От любого плана действий, до которого они могли додуматься — с помощью Йоргенсона, или самостоятельно, — не будет никакого толка, если только его нельзя будет осуществить силами тяжелых танков, не приближаясь к магме.
Конечно, будь у них достаточно И-631, его можно было бы распылить над поверхностью магмы, но И-631 не хватало…
Нехотя повернул он назад, миновав по пути группу рабочих, которые волочили дополнительные щиты, чтобы усилить защиту легких танков и тракторов. В конце концов их тоже начало серьезно припекать. До сих пор они были готовы воспринимать все происходящее как своеобразное испытание, оставляя Палмеру искать способ выкрутиться. А теперь они начали сдавать. Палмеру уже сообщили о том, что одна группа рабочих пыталась прорваться с территории завода через грузовой двор, и что еще одна группа, очевидно, собиралась предпринять попытку атаковать главные ворота. Впрочем, пока у охранников не было каких-либо серьезных неприятностей. Однако если бы рабочие действительно так сильно хотели вырваться отсюда, одного танка было бы достаточно, чтобы за несколько минут полностью расчистить путь. В этом случае, пожелай кто-нибудь поддержать группу зачинщиков, неизбежно вспыхнули бы массовые беспорядки.
Палмер чувствовал, что его собственные нервы начинают сдавать. Одним из доказательств было то, что в голову ему приходили все более фантастические варианты действий, и он всерьез их обдумывал. Рациональной частью своего сознания он понимал: почти всегда лучшим бывает самое простое, а отнюдь не самое сложное решение. Проблема трансмутации атомов была решена не с помощью магического заклинания, а только благодаря знаниям и стечению обстоятельств, благодаря которому в нужном месте скопилось нужное количество нужных элементов. В конвертерах действовали гораздо более простые механизмы, чем в старых циклотронах, однако и здесь с помощью ловушек можно было гасить нейтронные и мезонные потоки почти любой интенсивности.
Палмер направился к своему кабинету, рассчитывая между делом быстро принять душ. Если позволить себе немного расслабиться, он, может быть, и потеряет несколько минут, но зато потом, приободрившись, будет в состоянии больше помочь остальным. Войдя в приемную и оценив выражение лица Телмы, он сразу же понял, какую допустил ошибку: все поступившие к этому времени звонки не рассосались сами по себе, а только ждали своего часа, пока Телма пыталась как-то успокоить звонивших.
— Ну что там еще? — спросил Палмер голосом обреченного.
— Сейчас — мэр Уолкер, — ответила секретарь. — Он самый несносный.
Палмер перевел звонок в свой кабинет и, подойдя к столу, одной рукой потянулся к трубке, а другой — к бутылке, которая стояла под столом. Это, конечно, был не душ, но ему было необходимо хоть что-то, чтобы поддержать силы.
— Итак, Уолкер, — начал он. — Вы первый, но за вами еще огромная очередь. Что там?
Он продолжал проклинать судьбу за то, что она привела мэра в его кабинет как раз в самом начале всей этой заварушки. Но тот, по крайней мере, изо всех сил старался войти в его положение и, описывая сложившуюся ситуацию, был как можно более краток.
А ситуация в городе в конце концов начала выходить из-под контроля. У Палмера были все основания полагать, что Гильден и его издательство не имели никакого отношения к наглой откровенной лжи сегодняшних газет и к тайной доставке новых номеров после того, как пришедшие с утренней почтой экземпляры были изъяты согласно экстренному распоряжению мэра. Здесь уже попахивало настоящим фанатизмом, а Гильден не мог зайти настолько далеко, чтобы нарушить определенные издательские правила. Но это уже не играло роли.
Изъятие утренней почты лишь убедило доверчивых и недальновидных обывателей, что в статье была напечатана правда, а отсутствие в ней действительных подробностей происшествия, еще больше разогревало их желание вычитывать в запретных листовках только то, что им хотелось там прочитать. Неорганизованные сборища на улицах довершили дело. Пока не было зарегистрировано вспышек насилия, но страх разросся до таких размеров, что еще немного, и паника захлестнет и накроет все вокруг, хотя, конечно, в первую очередь пострадает завод. Палмер оборвал Уолкера на полуслове:
— Я ничем не могу вам помочь, Уолкер. А, возможно, уже завтра нам с вами будет ровным счетом наплевать на все. Мы уже готовы остановить работы и все бросить!
Лицо его собеседника побледнело. Казалось, ему сейчас станет плохо, но Уолкер пришел в себя, глубоко вздохнул, понимающе кивнул и произнес твердым голосом:
— Я полагаю, мы узнаем об этом первыми. Ну, в таком случае, вас наверно уже действительно не волнует, что происходит в городе. Палмер?..
— Не знаю. У нас все-таки есть небольшой шанс, и нам надо дать возможность попытаться им воспользоваться.
— Хорошо.
Уолкер снова обрел контроль над своими чувствами и окончательно пришел в себя.
— В таком случае мы постараемся как-нибудь сдержать их. Дайте мне знать, если мы сможем что-нибудь для вас сделать.
Он повесил трубку.
Звонок мэра только подтвердил то, в чем Палмер был уверен всегда: если человеку со всей откровенностью описать сложившуюся ситуацию, он сможет вынести практически все, но когда опасность приходит из темноты, неизвестно откуда, и нет ни малейшего представления о том, с чем ему предстоит сражаться, он теряет над собой контроль и лишается рассудка.
Скрытность и политика неразглашательства, на которой настаивал мэр, были изначально ошибочны. Будь авария мелкой, такое поведение, возможно, было бы оправданным и принесло бы свои плоды, — чиновники всегда поступали именно так. Но только не в случае подобной катастрофы!
Однако в случившемся была вина не только чиновников и политиков. Так уж повелось с тех самых пор, когда только появились первые станции. Их проектировщики и строители не делали ничего, чтобы объяснить людям, как все это действует. Конечно, им пришлось бы рассказывать о трудных для понимания вещах, выходящих за рамки кругозора обычного человека, вещах, о которых невозможно говорить, не прибегая к таинственному языку высшей математики. Но главное — никто не хотел признать, что всегда можно найти какой-то способ сделать непонятное понятным, лишь бы было достаточно времени. И вместо того, чтобы заставить лучшие умы страны искать этот способ, они делали свое знание все более тайным, чуть ли не эзотерическим учением. А теперь, когда пришла беда, им, чтобы скрыть это, против своей воли пришлось прибегать к всевозможным сомнительным уловкам. Если предложение Моргана окажется удачным, это, возможно, даст им отсрочку, но не снимет проблему окончательно. В конечном счете, был единственный способ отвратить исходящую от пресловутого законопроекта угрозу: рассказать все как есть, без утайки — всю правду.
Подумав об этом, Палмер горько усмехнулся. Он выложил Уолкеру всю правду, но сам пока не был готов принять ее, а продолжал в глубине души рассчитывать на чудо, которое спасло бы их всех.
— Звонит конгрессмен Морган, — сообщила Телма.
Палмер даже подскочил от неожиданности. Зачем он звонит? Ему-то волноваться не о чем. Предназначенная для него партия изотопа была отправлена вовремя. Палмер как-то исхитрился и нашел способ вывезти с завода все вещество под охраной милиции. Ему даже не пришлось много врать о получателе и назначении груза. К этому времени изотоп уже должен быть готов к использованию.
Но Морган об этом и словом не обмолвился.
— Палмер, — начал он не тратя времени на длинные вступления. — Что бы случилось, сбрось сейчас кто-нибудь на завод водородную бомбу?
— Было бы много трупов, — ответил Палмер.
Он внимательно всматривался в лицо на экране, пытаясь прочитать по нему мысли Моргана. Тот, похоже, был совершенно серьезен.
— Я не имею в виду рабочих. Положим, что у них было достаточно времени эвакуироваться, — поправился Морган.
— Так ведь и я не имею в виду рабочих. Я имею в виду половину Соединенных Штатов! Конечно, последствия имели бы именно такой масштаб. Как только на всю массу И-R при взрыве бомбы обрушится огромная энергия синтеза водорода, атомы во всем объеме вещества перескочат энергетический барьер, и весь расплав в мгновение ока превратиться в изотоп Малера. Если мощности взрыва на первых порах не хватит на всю массу, дальше свою лепту внесет энергия, выделяющаяся при распаде первых атомов изотопа, и в этом случае точно так же вместо огромного количества расплава они за миллиардные доли секунды получат неуправляемый поток энергии и всевозможных осколков атомов.
Морган что-то пробормотал.
— Так я и думал. Я не слишком хорошо разбираюсь во всем этом, но того, что я знаю, достаточно, чтобы напугать меня до смерти. У меня не было времени прямо сейчас посоветоваться со знающими людьми. Вы уверены, что все так и будет?
— Хок уже давно все рассчитал и предупредил меня… Мацуура Хокусаи — вы уже слышали о нем, — объяснил Палмер. — Энергетический порог для реакций, которые могут идти в образовавшемся расплаве, в десять раз ниже, чем для реакции синтеза водорода., а выход энергии при равной массе в шесть раз выше! Однако самая серьезная опасность заключается в скорости реакции: по сравнению с нашим веществом водород просто медленно тлеет. А почему это вас заинтересовало?
Морган ответил не сразу. Сначала влажным носовым платком он вытер пот, который струился по его лицу так, как будто он только что пробежал марафон.
— Потому что здесь только что поступило одно блестящее предложение, и президента уже почти уговорили пойти на это, — он остановился, будто пытаясь сам поверить в то, о чем ему приходилось говорить. — Они хотят дать вам время до завтрашнего утра для эвакуации всех рабочих, а потом небольшими водородными зарядами разнесут завод ко всем чертям. Они там что-то рассчитали и говорят, что Кимберли при этом не пострадает, А я не могу переубедить их. Во время обсуждений меня только терпят и все. Если они узнают, что я проболтался об этом вам, мне просто надерут уши и вышвырнут оттуда. Вариант, который сейчас обсуждали в конгрессе, был типичным предложением людей, привыкших иметь дело с обычными материалами, где можно что-то решить методом грубой силы. Просто смести завод с лица земли — и больше с ним проблем не будет. Засыпьте всю комнату ДДТ, и вы избавитесь от клопов, а уж как избавиться от яда в смертельно опасной концентрации, можно подумать и попозже — вот стандартный ход рассуждений этих людей. Они не учли одного: в данном случае они столкнулись с веществом, которое не терпит таких быстрых решений. Здесь приходилось балансировать на тонкой грани между материей и энергий в чистом виде, и схемы, применимые к материи, в данной ситуации не работали. С И-R они, таким образом, разберутся, но при этом поблизости не останется ни одного живого существа, — во всяком случае, настолько близко, чтобы его волновала проблема устранения последствий такого решения.
— Чем я могу вам помочь? — спросил Палмер.
— Назовите мне имя самого лучшего специалиста, которого можно было бы пригласить сюда, чтобы он поговорил с ними и объяснил, чем это грозит.
— Моргенштерн из Эм-Ай-Ти, — ответил Палмер. — Или, если вам нужно раздобыть такого человека еще быстрее, возьмите Хейзелтона из Эй-И-Си. Он должен убедить их.
Конгрессмен фыркнул в трубку:
— Вы ничего не понимаете, Палмер. Вы думаете, что, приведя точные сведения о чем-то, можно убедить в своей правоте всех вокруг? Вы ошибаетесь. Они просто откажутся поверить, что их самая блестящая, самая оригинальная идея ни на что не годна. И нельзя же за полчаса втолковать им азы науки так, чтобы они поняли и все остальное. Они до сих пор строят умозаключения по механизму аналогии: огонь побеждают огнем, атомы — атомами. Да черт возьми! Хейзелтон уже годами спорит с ними по поводу всего, что связано с атомной промышленностью, и еще ни разу ему не удалось их в чем-то убедить. Я позвоню ему, но не слишком надейтесь, что он преуспеет на этот раз.
Палмер посчитал, что разговор окончен, и отвернулся к окну. Сейчас Морган и не думал играть. Это было совершенно ясно. Он рисковал всем, чего успел достичь, всем, что значило для него так же много, как завод для Палмера. А в своей области — политике — он был таким же специалистом, что и Хокусаи — в теоретической атомной физике. Палмер снова обернулся к экрану, уже приняв окончательное решение.
Он уже нарушил почти все правила, по которым жил до этого момента. Пришло время нарушить и последнее.
— Ладно, — начал он. — Скажите им, пусть успокоятся. Бомбы им не понадобятся, так как мы уже нашли способ погасить реакцию. Йоргенсон, человек, что разработал процесс… когда все произошло, он как раз был там. В ту самую секунду, когда конвертер взорвался, он производил очередную регулировку. Он выжил, и все это время находился внутри в скафандре Томлина, пока мы не добрались до него и не вытащили наружу. Теперь он вполне пришел в себя и набросал план, как прервать реакцию; в данный момент мои люди претворяют его в действие. Это сойдет?
— Может, и сойдет. Особенно эта чушь про то, как он там выжил внутри после взрыва и продержался посреди расплава до вашего прихода. До такой лжи сам я ни за что не додумался бы, но это вполне отвечает их представлениям о том, как должно вести себя это вещество. Они проглотят наживку. По крайней мере, вы получите отсрочку. Но если они когда-нибудь узнают, что мы их провели… да поможет нам бог!
Он повесил трубку, а Палмер поспешил к двери, чтобы очередной звонок не застал его у аппарата. После двух таких разговоров он почти с нетерпением ждал встречи с Хоком и был готов выслушать любую новость, которую тот сообщит ему, какой бы плохой она ни была, — а в последнем Палмер был совершенно уверен.
— Заживать и срастаться они будут долго и трудно, но это, по крайней мере, лучше серебряных ребер. Хотя, конечно, флюорография у него будет уже не такая симпатичная. Ну да ладно, это не имеет никакого значения, лишь бы он был в здравом уме.
Док стоял над Йоргенсоном с инструментами в руках и смотрел на зияющую в его груди рану. Все тонкие платиновые нити, соединявшие сердце и легкие Йоргенсона со стимулятором, уже были удалены, и органы подчинялись естественным нервным импульсам человеческого тела. Хотя теперь сердце работало не так уверенно и ровно, как при искусственной стимуляции, не было никаких тревожных сигналов. Дженкинс наблюдал, как Феррел начал сшивать края разреза, но потом перевел взгляд со стола за окно — к конвертеру.
— Док, он должен быть в здравом уме! Это единственное, на что нам остается надеяться, если Палмер и Хок посчитают, что все сказанное им, разумно. Какое-то решение должно быть, но без помощи Йоргенсона нам его не найти.
— Сдается мне, молодой человек, что вы и сами понимаете в этом достаточно, чтобы выдвигать собственные предложения. До сих пор вы ни разу не ошиблись, и если Йоргенсон выкарабкается…
Феррел выключил автоматическую иглу, наложил бинты и откинулся на скамейку. Теперь им оставалось только сидеть и ждать, пока лекарства не сделают свое дело и не приведут Йоргенсона в норму. Стоило ему только немного ослабить контроль над собой, как на него сразу же со всей силой навалилась усталость. Непослушными пальцами он стянул перчатки.
— Что бы там ни было, минут через пять мы все узнаем.
— Да поможет нам господь, док, вот что я скажу. У меня всегда было особое чутье во всем, что связано с атомной физикой. Я вырос вместе с ней. Но он человек с производства. Он работал здесь всю жизнь, неделя за неделей, да и нельзя забывать, что в первую очередь это его процесс… А, вот и они! Можно им войти, док?
Но Палмер и Хокусаи не стали дожидаться разрешения.
В этот момент главным нервным центром завода был Йоргенсон. Он притягивал к себе, не отпускал. Они нерешительно приблизились к столу и посмотрели на его неподвижное тело, а затем отошли и сели так, чтобы хорошо видеть операционный стол и не пропустить ни малейшего признака возвращения Йоргенсона к жизни. Обращаясь одновременно к Хокусаи и Дженкинсу, Палмер продолжил разговор с того места, где оборвал его перед дверьми операционной.
— Черт бы побрал этот постулат Линка-Стивенса! Раз за разом он не срабатывает, и так до тех пор, пока ты не начинаешь сомневаться, что за ним вообще что-нибудь стоит, а потом на тебе! Это какая-то черная магия, а не наука. Если мне суждено пережить это приключение, я найду какого-нибудь умника, у которого больше задора, чем мозгов, чтобы он выяснил, почему это так. Хок, вы уверены в вашей тета-последовательности? Вы же знаете, что вероятность осуществления такой реакции один к десяти тысячам. Этот элемент нестабилен, реакцию трудно запустить, да еще он имеет тенденцию распадаться до простейших атомов при первом же удобном случае.
Хокусаи развел руками, из-под тяжелых век одним глазом вопросительно посмотрел на Дженкинса и кивнул ему.
Молодой человек заговорил глухо, почти монотонно:
— Это как раз то, о чем я и думал с самого начала, Палмер. На этой стадии ни при какой другой цепочке не выделяется столько энергии, как об этом можно судить из вашего рассказа о поведении расплава. Возможно, последние меры, которые мы предпринимали, чтобы погасить реакцию, привели к изменению концентрации изотопа, и создались подходящие условия для течения именно такой реакции. Мы рассчитывали, что у нас есть, самое меньшее, десять часов, а реакция взяла и пошла по короткой шестичасовой последовательности.
— Да…
Палмер снова принялся нервно расхаживать взад и вперед по операционной, но куда бы он ни шел, он не спускал глаз с Йоргенсона.
— Через шесть часов всех должны будут отсюда эвакуировать, но сделают они это, или нет, мы в любом случае обязаны попытаться рискнуть. Док, теперь я не могу больше дожидаться, когда Йоргенсон придет в себя. Я должен срочно позвонить губернатору!
— Известно, что случаи линчевания наблюдались до самого последнего времени, — мрачно напомнил ему Феррел.
Когда у него была частная практика, он видел однажды, что бывает, когда толпой овладевает жажда насилия. Также он знал, что сколько бы ни прошло лет, люди в основном останутся прежними: они согласятся уйти, но прежде потребуют жертвы.
— Лучше бы сначала эвакуировать всех рабочих. И разреши мне дать тебе совет, Палмер: спрячься лучше и сам куда-нибудь подальше. Я слышал, что у ворот уже были стычки, но это ничто по сравнению с тем, как они отреагируют на приказ об эвакуации.
Палмер усмехнулся.
— Док, можешь не верить мне, но мне совершенно все равно, что случится со мной или моим заводом прямо сейчас.
— А с рабочими? Если здесь окажется разъяренная толпа, они непременно встанут на твою защиту. Они же знают, что в случившемся нет твоей вины, и они видели, как ты сам работал в конвертере и рисковал собственной жизнью. В то же время, когда толпа заводится, ей уже все равно, на кого выплеснуть свою ярость, и здесь начнется самое настоящее смертоубийство. Кроме того, Йоргенсон уже почти готов.
Несколько минут проволочки ничем не могли повредить эвакуации, а док просто не мог представить себе, что будет с Эммой, его женой. Скорее всего, она откажется ехать куда-нибудь без него. Его взгляд упал на небольшую коробку, которую Дженкинс нервно вертел в руках, и на мгновение Феррел задумался.
— Насколько я помню, вы говорили, что разбивать объем расплава на маленькие области рискованно, но ведь в этой коробке лежат куски вещества самого разного размера, включая один довольно большой кусок, который мы вытащили, да еще и загрязненные инструменты. Почему они не взорвались?
Как будто обжегшись, Дженкинс отдернул руку от коробки и отступил на два шага назад, но потом взял себя в руки.
Он метнулся через всю комнату к контейнеру с И-631, вернулся и неистово принялся засыпать содержимое коробки белым порошком. Хокусаи тоже вышел из своего обычного спокойного состояния и стал широкой струей лить в коробку воду, чтобы заполнить пустоты и обеспечить контакт между И-631 и всем содержимым контейнера. Несмотря на относительно небольшой выход энергии, оттуда почти сразу же вырвалось густое облако пара, образовавшееся так быстро, что кондиционер не смог с ним справиться; но скоро туман осел и исчез.
Хокусаи медленно вытер пот со лба.
— Что со скафандрами?
— Я уже давно отправил их обратно и приказал затопить в расплаве внутри конвертера. Так будет безопаснее, — ответил Дженкинс. — Но я совсем забыл об этой коробке! Какой же я глупец. Уф! Нас спас только случай, или выброшенное в результате всплесков вещество распадается по какой-то длинной последовательности, которую я просмотрел или недооценил…
Со стороны операционного стола послышалось неразборчивое бормотание.
— Йоргенсон!
Все как один бросились к нему через всю комнату, но Дженкинс достиг стола первым. Глаза Йоргенсона были открыты, и он беспорядочно водил ими из стороны в сторону.
Руками он неуверенно шарил вокруг себя. Молодой человек низко склонился над больным. Его лицо, казалось, светилось изнутри от напряжения.
— Йоргенсон, вы слышите меня? Вы понимаете, что я говорю?
— О…
Глаза Йоргенсона перестали блуждать и остановились на Дженкинсе. Одной рукой он схватился за горло, опираясь на другую, попробовал приподняться на столе, но безуспешно.
Похоже, что одним из последствий всего перенесенного был частичный паралич.
Все это время Феррел едва смел надеяться на то, что Йоргенсон сможет адекватно воспринимать окружающее, и теперь к облегчению, которое он испытывал при виде пришедшего в себя пациента, примешивалось сомнение. Он не дал Палмеру подойти слишком близко и удержал его на расстоянии:
— Нет, стой. Пусть он сам разберется с этим. Он достаточно хорошо подготовлен, и его расспросы не вызовут у Йоргенсона шок, а ты — нет. На него сейчас нельзя особо наседать.
— Я… э-э… Дженкинс младший… Это ты? Ты был прав. Я ошибался во всем… с самого начала!
Где-то в глубинах могучего организма Йоргенсона забил новый ключ жизненной энергии, и он силой заставил себя сесть. Он не сводил с Дженкинса глаз, а одной рукой все так же держался за непослушное горло, которое отказывалось нормально служить. Слова комкались, голос дрожал, но его целеустремленность и воля преодолевали эти препятствия, и можно было понять, что он говорил.
— Твой отец говорил мне…
— Мой отец мертв, Йоргенсон. Сейчас…
— Точно. И я тоже повзрослел. Тебе было лет двенадцать тогда… Что с заводом?!
— Спокойнее, Йоргенсон, — Дженкинс пытался и сам говорить как можно более спокойным голосом, но кисти его сцепленных под столом рук побелели от напряжения. — Послушайте меня и не пытайтесь говорить, пока я не закончу. Завод пока стоит на месте, но нам потребуется ваша помощь. Вот — что произошло…
Из дальнейшего разговора Феррел мало что смог понять.
Для него это было скорее какой-то тарабарщиной, хотя он и понял, что Дженкинс объяснялся с помощью своеобразной устной машинописи, понятной только физикам. Судя по тому, что во время разговора Хокусаи одобрительно кивал головой, Дженкинс обрисовал ситуацию кратко, но в полном объеме.
Пока молодой человек говорил, Йоргенсон неподвижно сидел на столе и не сводил с него глаз.
— Черт побери! Надо было предвидеть это…
Он попытался лечь снова, и Дженкинсу пришлось помочь ему. Врач с тревогой вглядывался в лицо больного, напряженно ловя каждое судорожное изменение его выражения.
— Вы все поняли?
— Угу…
Сказано было, несомненно, с утвердительной интонацией, но то, как он хватался руками за горло, говорило совершенно о другом. Временный прилив сил быстро прошел, для дальнейшего разговора ему уже не хватало сил. Он теперь просто лежал, тяжело дыша, все мускулы были напряжены. Несколько раз он шепотом пытался еще что-то сказать, но слова получались совсем неразборчивые, и в конце концов он безвольно расслабился. Палмер схватил Феррела за рукав:
— Док, вы можете что-нибудь сделать?
— Мы можем попробовать…
Он тщательно отмерил почти микроскопическую дозу лекарства, поколебался немного, измерил пульс Йоргенсона и уменьшил дозу вдвое.
— Особо надеяться не на что. Этому человеку пришлось пройти сквозь ад, и ему не пошло на пользу, что с первых же минут, как он очнулся, от него требуют какой-то план действий. Если продолжать в том же духе, он начнет бредить, если, конечно, вообще будет в состоянии говорить. Что бы там ни было, я подозреваю, что у него поражены как органы речи, так и речевые центры мозга.
Но затем у Йоргенсона внезапно наступило очередное прояснение, и напряжением воли он снова собрался — для последнего усилия. Накопившиеся в его горле слова полились потоком. Голос был резким и хриплым, Йоргенсон нарочито четко выговаривал отдельные слова, но никак не связывал их друг с другом.
— Сначала… переменные… в двенадцать… вода… остановить…
Его глаза, которые он так и не отрывал от лица Дженкинса, закрылись, и, больше не в силах бороться со слабостью, он потерял сознание.
Хокусаи, Палмер и Дженкинс, ничего не поняв из сбивчивых объяснений Йоргенсона, вопросительно уставились друг на друга. Маленький японец отрицательно покачал головой, помрачнел и почти одновременно с Палмером произнес: «Это горячечный бред!»
— Все это время мы надеялись попусту, — сказал Дженкинс. Его плечи опустились, и кровь отлила от лица, превратив его в мертвенно-бледную маску усталости и отчаяния. — Да черт возьми, док, перестаньте пялиться на меня! Я не фокусник, чтобы прямо так из ничего сотворить чудо!
Док и не заметил, что все это время пристально смотрел на Дженкинса, но когда тот взорвался, Феррел даже и не подумал отвести взгляд.
— Может быть, вы и не фокусник, но так уж получилось, что из всех присутствующих у вас самое живое воображение, только больше не используйте его не по назначению. Перестаньте запугивать сами себя. Вы на своем рабочем месте, и я не перестаю рассчитывать на вас. Хок, не хотите побиться об заклад? — обратился Феррел к японцу и энергично подмигнул ему.
Это было чертовски глупо, и Феррел отдавал себе в этом отчет, но в какой-то момент из долгих последних часов, проведенных за одним столом с Дженкинсом, он начал испытывать к молодому человеку особое чувство, почти уважение.
Феррела в нем привлекала способность преображаться под давлением обстоятельств, его напряженность, причиной которой был отнюдь не страх. Такое состояние больше напоминало нервное возбуждение, которое на финишной прямой испытывает породистая лошадь. Хок был слишком медлителен и педантичен. Палмер слишком много думал о посторонних вещах и никогда не мог полностью сосредоточиться на решении какой-то одной задачи, требующей внимания в первую очередь. Надеяться оставалось только на Дженкинса, а тому мешал недостаток уверенности в себе.
Хок ничем не показал, что понял Феррела, а только слегка приподнял брови.
— Нет, я думаю, я не стану биться об заклад, доктор Дженкинс, я в вашем распоряжении.
Палмер коротко взглянул на молодого человека, на лице которого было ясно написано крайнее смущение. Поскольку Палмер в отличие от Феррела хорошо разбирался в атомной физике и не был таким фаталистом, как Хокусаи, он, бросив последний взгляд на бессознательное тело Йоргенсона на столе, быстро зашагал к телефону в противоположном конце комнаты.
— Вы можете продолжать играть в игрушки, если вам это так нравится, а я немедленно отдаю распоряжение об эвакуации.
— Подождите! — Дженкинс приободрился — как душевно, так и физически. — Постойте, Палмер! Док, спасибо. Вы выбили меня из накатанной колеи и заставили вспомнить то, что уже долго валялось на задворках моей памяти, а я и думать забыл об этом. Я думаю, это наш шанс, это решение должно сработать. На данной стадии только оно и может нам помочь, и больше ничто.
— Оператор, соедините меня с губернатором, — Палмер слышал, что говорил Дженкинс, но не стал менять своего решения относительно эвакуации. — Сейчас не время действовать по наитию и доверять самым невероятным подсказкам интуиции, молодой человек. Сначала надо эвакуировать всех отсюда. Я признаю, что вы чертовски сообразительный непрофессионал, но все-таки вы непрофессионал.
— Потом будет уже поздно. Если мы всех вывезем, кто же тогда будет делать работу? — Дженкинс стремительно протянул руку вперед и выхватил у Палмера микрофон. — Оператор, отмените вызов. Палмер, в нем уже не будет необходимости, только выслушайте меня. Вы должны выслушать меня! Вы же все равно не сможете эвакуировать всех жителей центральной части континента, а рассчитывать на то, что взрыв ни с того ни с сего вдруг затронет меньшую территорию, вы не имеете права. Вы ведете игру и ставите на случай, подвергая опасности жизни пятидесяти миллионов человек, а в то же время заботитесь о спасении какой-то сотни тысяч жителей Кимберли. Дайте мне шанс!
— Дженкинс, у вас есть ровно одна минута, чтобы убедить меня, и дай бог, чтобы вам это удалось! Может, взрыв еще и не выйдет за границы пятидесятимильной зоны.
— Может быть. За одну минуту ничего нельзя объяснить, — молодой человек напряженно нахмурил брови. — Хорошо, я постараюсь. Вот вы тут все горевали, что человек по имени Келлар мертв. Будь он здесь, вы рискнули бы довериться ему? Или доверились бы человеку, который работал вместе с ним над всеми его проектами?
— Да, уверен в этом, но вы-то не Келлар, а я знаю, что он был одиночкой. Он никогда не приглашал инженеров со стороны после того, как поссорился с Йоргенсоном и тот перешел работать сюда, — Палмер снова потянулся к телефону. — Вы не убедили меня, Дженкинс.
Дженкинс опять схватил аппарат и буквально отнял его у Палмера.
— Я не был человеком со стороны. Когда Йоргенсон, испугавшись, отказался запускать очередной процесс и уволился, мне было двенадцать. Три года спустя дела у моего отчима пошли совсем худо, он больше не мог управиться со всем один, но был уверен, его разработки должны оставаться этаким фамильным секретом, так что он стал привлекать к работе меня. Я приемный сын Келлара!
Отдельные кусочки мозаики встали на свое место в голове Феррела, и он мысленно отругал себя за то, что с самого начала не увидел очевидного.
— Так вот откуда Йоргенсон знает вас! То-то мне это показалось странным. Да, Палмер, все сходится. Он говорит правду.
Управляющий колебался долю секунды, а потом принял решение.
— Ладно. Я, наверно, поступаю неразумно, доверяясь вам, но уже поздно пробовать что-то еще. Я всегда помнил о том, что, пытаясь спасти окрестности, ставлю под угрозу судьбу половины континента. Что вам потребуется?
— Рабочие. В основном, строители и несколько добровольцев на самую грязную работу. Мне нужно, чтобы с трех остальных конвертеров сняли все вентиляторы, все вытяжное оборудование и все трубы подчистую. Все вентиляторы надо собрать как можно ближе к Четвертому Номеру. Соберите их так, чтобы всю конструкцию можно было краном внести внутрь и подвесить над магмой. Как это будет сделано, уже не моя забота: монтажники знают об этом больше моего. У вас за заводом протекает какое-то жалкое подобие реки. Пускай все, кто живет в радиусе пяти миль от нее, убираются подальше, а вам надо подвести к ней трубопровод от выходных отверстий вентиляторов. Куда она ведет, в какое-нибудь болото?
— Да, примерно в двух милях ниже по течению. Мы не особо беспокоились об осушении, так как не собирались там ничего строить, а отходы с таким же успехом можно сбрасывать и в болото.
Когда завод только-только начал использовать маленькую речушку в качестве свалки для своих отходов, владельцы прилежащих земельных участков подняли такой шум, что Компании пришлось купить всю эту землю, да еще изрядно раскошелиться, чтобы успокоить местных жителей, которых путало радиоактивное загрязнение. С тех самых пор эта земля поросла бурьяном, а жили там только кролики.
— Там и так никого нет в радиусе нескольких миль. Кроме, пожалуй, нескольких рыбаков, да каких-нибудь бродяг, которые не знают, для чего мы ее используем. Я распоряжусь послать к речке отряд милиционеров, чтобы их вытолкали оттуда.
— Хорошо. На самом деле это идеальный вариант, так как вещество дольше задержится там, где течение слабее — в болоте. Так, следующее… Что там со все тем супертермитом, что вы производили в прошлом году? Осталось еще что-нибудь?
— На заводе нет ничего. Однако на складе его просто тонны. Это был заказ для армии, и мы все ждем, когда его заберут. Должен вас предупредить, что с ним надо обращаться очень осторожно. Вы знаете что-нибудь о нем?
— Немного, но мне нужно знать больше.
Дженкинс указал на экземпляр «Уикли Рэй», который до сих пор лежал на рабочем столе, и Феррел вспомнил, что читал что-то о нем — в части, которая не слишком изобиловала техническими подробностями. Супертермит представлял собой бинарный заряд: два сверхтяжелых элемента, хранившихся в отдельных контейнерах. Каждый из них в отдельности не был особенно активным и не мог найти какого-либо применения, но стоило им соединиться, как между ними происходила ядерная реакция с выделением огромного количества тепла, побочного излучения было очень мало.
— Разогревается примерно до двадцати тысяч градусов, да? В каком виде он хранится?
— В десятифунтовых жестянках с хрупкими перегородками внутри. Стоит ударить коробку, как начинается реакция. Хок объяснит лучше: это его детище, — Палмер потянулся к телефону. — Еще что-нибудь? Тогда идите на место и приступайте к работе. Когда вы доберетесь до конвертера, рабочие уже будут готовы. Я присоединюсь к вам, как только раздам все ваши распоряжения.
Док проследил, как Дженкинс вышел с Хокусаи, а спустя несколько минут за ними последовал и Палмер, оставив Феррела в лазарете наедине с Йоргенсоном и собственными мыслями. Они были совсем не радостными. Расстояние, отделявшее Феррела от тесного круга посвященных, было слишком велико, чтобы он мог до конца разобраться в происходящем, и в то же время он знал достаточно, чтобы понимать, какая опасность им грозила. Теперь можно было и поработать, чтобы хоть немного отвлечься.
Досадуя на самого себя, доктор взялся за образцы крови женщины-«звонаря», о которой говорил с Палмером вчера утром. Подготовить препарат и поместить его под объектив микроскопа не составило особого труда. Он начал внимательно изучать клетки крови. Ничего особенного в этом образце не было. Избыток лейкоцитов и слишком большое количество молодых эритроцитов было обычным симптомом. Все указывало на миелогенную лейкемию. Если этой женщине срочно не оказать медицинскую помощь, не позже чем через год она умрет.
Это значило, что Палмеру волноваться в этой связи не о чем, а также то, что доку снова было нечего делать. Он изогнулся в кожаном кресле и попробовал заставить себя уснуть, но напрасно. Его напряженный слух следил за любыми звуками, доносящимися снаружи. С улицы слышались рев и гудение кранов и танковых моторов, крики, поспешно отдаваемые приказы и перекрывающий все звуки — раздражающий мерный стук отбойных молотков по металлу. Эти звуки могли значить что угодно и не говорили ему ни о чем. «Декамерон» казался скучным, виски был резким и противным на вкус, а раскладывать пасьянс и при этом не жульничать было тяжело.
В конце концов он сдался и направился к палатке полевого госпиталя у дверей медпункта. Йоргенсону будет лучше, если за ним будет присматривать кто-нибудь из персонала клиники Мэйо, а там, может быть, его помощь тоже окажется нелишней. Выходя через заднюю дверь, он услышал гул приближающихся вертолетов. Тяжело груженные транспортные машины начали садиться где-то за ближайшими зданиями. Мимо него в сторону посадочной площадки пробежала группа рабочих и скрылась из виду. Феррел подумал, что любой из них может в самом ближайшем времени оказаться у него на столе буквально напичканный изотопом. Однако так как теперь они нашли способ избавляться от него, не прибегая к хирургическому вмешательству, это не имело такого уж большого значения.
У входа в палатку госпиталя его встретил Блейк. И по всему было видно, что он вполне доволен своим теперешним положением, когда может руководить и распекать других.
— Проваливай, док. Мы здесь и сами справимся, а тебе нужно отдохнуть. Я не хочу, чтобы ты попал в число пострадавших. Какие последние новости с фронта? К чему вы там пришли?
— От Йоргенсона мы так ничего и не добились, но у нашего малыша появилась идея, и теперь они все отправились к конвертеру проверять ее, — док постарался говорить как можно более обнадеживающе, хотя сам уже мало на что надеялся. — Я тут подумал, а не перенести ли сюда и Йоргенсона. Он до сих пор без сознания, но ему, похоже, больше ничего не угрожает. Где Браун? Ей, возможно, захочется узнать, что происходит. Если только она не спит…
— Она — спит? Это когда наш малыш на ногах? Ого, ну вы и сказали! Ее же мучает комплекс матери. Она должна все время беспокоиться о нем, — сказал Блейк с усмешкой. Заметив, как они с Хоком выходили из лазарета, она пристроилась за ними, так что теперь уже на месте событий и сама все знает. Хотел бы я, чтобы Энн хоть однажды так же побежала за мной. О, Дженкинс — чудо-ребенок! Ну да ладно, все это уже не мое дело. Я не собираюсь начинать волноваться, пока не отдадут соответствующего приказа. Хорошо, док, я распоряжусь, чтобы Йоргенсона перенесли из операционной, и через пару минут он будет здесь, а вы пока найдите себе где-нибудь койку да вздремните немного.
Док ответил что-то невнятное и стал пристально рассматривать великолепное современное оборудование госпиталя.
— Я только что прописал то же самое, но пациент не может принимать это лекарство. Лучше попробую выловить Браун, так что если я вам понадоблюсь, дайте вызов по громкой связи.
Он направился к Четвертому Номеру. Феррел поймал себя на мысли, что его все время тянуло к конвертеру, но он боялся быть лишь досадной помехой. Что ж, если Браун можно отправиться туда, почему бы и ему не сделать этого?
Он прошел мимо машинного цеха, отметив про себя, что там вовсю кипит работа, и направился дальше — мимо Третьего Номера, вокруг которого суетилось множество рабочих. Они снимали с корпуса длинные секции тяжелых трубопроводов и другое оборудование. Путь ему преградило веревочное ограждение, натянутое вокруг Третьего Номера, и Феррел пошел вдоль него, выискивая в толпе Браун или Палмера.
Первой его заметила Браун.
— Эй, доктор Феррел, лезьте сюда, в грузовик. Я думала, вы придете раньше. Отсюда все можно увидеть поверх голов, а нас самих при этом не затопчут.
Свесившись из кузова, она протянула ему руку, чтобы помочь забраться внутрь. Он отверг ее помощь, и она слегка улыбнулась, когда он проворно поднялся наверх. Ему пришлось сделать это несколько энергичнее, чем можно было позволить себе, но ведь не настолько же он стар, чтобы девушка помогала ему!
— Ну и что здесь происходит? — спросил он, усаживаясь на скамейку, поставленную поперек кузова.
С нее был виден и конвертер, и суетящиеся вокруг него рабочие. Казалось, что работа кипит сразу в дюжине мест, силовые линии деятельности пересекались, и складывалось впечатление, что вся масса людей движется совершенно беспорядочно.
— Я знаю не больше вашего. До сих пор я не видела своего мужа, хотя Палмер и нашел достаточно времени, чтобы выставить меня оттуда.
Феррел переключил свое внимание на вертолеты: непрерывно подлетали все новые и новые машины, разгружались и улетали, а на их место прибывали другие. Док догадался, что в коробках, которые из них выгружали, были маленькие супертермитные заряды. Из всего происходящего ему была понятна только эта, самая неинтересная, деталь. Другие рабочие были заняты сборкой больших секций трубопроводов, которые он уже видел. Они присоединяли одну трубу к другой, и так до бесконечности, а танки подцепляли этих огромных змей и тащили их в сторону маленькой речушки, что бежала позади завода.
— Это, должно быть, вытяжные вентиляторы, — сказал он Браун, показывая на них. — Хотя я и не знаю, какие еще инструменты они натащили сюда.
— Я знаю. Однажды я была на заводе отца Боба, — она вопросительно приподняла бровь и посмотрела на Феррел а.
Он понимающе кивнул, и она продолжила. — Трубы предназначены для отвода продуктов сгорания, а те квадратные штуки — это моторы и вентиляторы. Их вставляют в трубу через каждые пятьсот метров или около того. То, чем они обматывают трубу, должно быть, нагревательные элементы — для того, чтобы газы были все время горячими. Неужели он собираются выкачать весь расплав?
Доктор не мог ответить уверенно, хотя все, что он видел, говорило в пользу этого предположения. Он не представлял, как они смогут настолько приблизиться к магме, чтобы из этой затеи что-то вышло.
— Я слышал, что ваш муж распорядился доставить несколько термобомб, так что они, возможно, попытаются распылить магму, а потом перекачать ее и сбросить в реку.
Пока она объясняла, что происходит, Феррел заметил, что где-то сбоку началось интенсивное движение, и быстро перевел взгляд туда. Там тяжело разворачивался один из кранов, пытаясь удержать на своей длинной ажурной стреле большую секцию трубопровода с конической насадкой на конце.
Он двигался медленно и с трудом сохранял равновесие, несмотря на то, что на нем со всех сторон закрепили дополнительные противовесы. Однако, дюйм за дюймом, он приподнял свой нелегкий груз и начал продвигаться с ним вперед, держа наконечник трубы довольно высоко впереди себя.
Под главной отводной трубой располагалась еще одна, меньшая. Когда вся конструкция приблизилась к опасной зоне, из маленькой трубы вывалился какой-то небольшой предмет, ударился о землю, и тотчас же на этом месте образовалось раскаленное облако бело-голубого света. Глаз не мог воспринимать его таким, каким оно было на самом деле: слишком уж яркой была вспышка. Док машинально поднял руку, чтобы защитить глаза, и в этот момент в его руку вложили какой-то предмет.
— Наденьте их. Палмер говорит, что они имеют актиническую реакцию на свет.
Он услышал, как рядом что-то взволнованно говорит Браун, а потом в глазах снова прояснилось, и теперь уже сквозь защитные очки он увидел, как над магмой поднялось светящееся облако, расползлось, как туман, над землей. Затем над ним образовался небольшой смерч, его начало затягивать в трубу, и оно полностью исчезло. Из маленькой трубы выскользнула еще одна бомба и так же с ослепительной вспышкой разорвалась. Феррел быстро взглянул в сторону: там приводили в действие второй кран, и около него суетилась еще одна группа рабочих. Они во что-то заворачивали небольшие термитные бомбы. Доктор решил, что это были промасленные тряпки. Похоже, они не подходили по диаметру ни к одной трубе, и приходилось оборачивать их, чтобы потом можно было передвигать по трубе с помощью сжатого воздуха. Еще три заряда вывалились из трубы один за другим, снова загудели и застонали вентиляторы, затягивая поднявшееся облако расплава и перекачивая его дальше по направлению к реке.
Кран постепенно подался из пролома, и, пока он медленно двигался, рабочие отсоединили его участок трубы от основной магистрали, и его место приготовился занять второй кран. Должно быть, температура была слишком высока, и механизмы не могли при ней долго работать, так как трубы начинали плавиться, во всяком случае, так решил док. Однако, должен же был в кабине крана работать человек, а раз люди выдерживали это, хоть бы и укрывшись за многослойной защитой кабины, то и металл должен был выдержать.
Наконец запасной кран был полностью готов и принялся за работу в другом месте. Дело наладилось, и теперь, заезжая внутрь и выползая наружу, сменяли друг друга краны, рабочие заряжали бомбами меньшие трубопроводы, присоединяли и отсоединяли секции труб, сменяли своих товарищей, отработавших смену в кабинах машин. Док стал чувствовать себя, как профан, попавший на теннисный турнир: что толку следить за полетом мяча, если не знаешь правил.
Браун, похоже, чувствовала то же самое. Она поймала Феррела за руку и спросила, указывая на небольшой кожаный футляр, который вытащила из своей сумочки: — Док, вы играете в шахматы? Говорят, это хорошо успокаивает нервы.
Он с благодарностью ухватился за эту идею и сел за игру, не предупредив ее, что три года подряд был чемпионом города. Феррел играл без особого напора. Он спокойно следил за тем, как играет Браун, то тут, то там намеренно позволяя ей забрать свою ладью, слона или коня, чтобы уравнять шансы и сделать игру интересной для девушки.
— …ну, предположим, они выкачают всю магму и сбросят ее в реку. Чем это поможет им справиться с расплавом? Ничем. Они избавятся от проблемы на заводе, но она все равно останется. И причем гораздо ближе того минимума в пятьдесят миль, что необходим для обеспечения безопасности.
— Шах, — объявила Браун.
Феррел рокировался и снова переключил свое внимание на полдюжины кранов, которые теперь работали одновременно.
— Еще шах! Шах и мат!
Он поспешно перевел взгляд обратно на доску: ее ферзь перерезал все возможные пути к отступлению, а король Феррела находился под ударом слона Браун. Но Феррел не торопился сдаваться. Он внимательно осмотрел всю доску.
— Гм… А вы знаете, что вы под шахом уже десятка полтора ходов? Нет? Это потому, что я вам не сказал.
Она нахмурилась, покачала головой и стала заново расставлять фигуры. Феррел сделала стандартный ход Е2 — Е4, посмотрел, чем занимаются рабочие, и следующим ходом подставил своего слона под удар королевской пешки Браун, чем она тотчас же воспользовалась. Он не заметил, как она выдвинула ее вперед, и рассчитывал на то, что ее будут блокировать соседние фигуры. Все складывалось так, что он должен был уделять игре, которая разворачивалась на маленькой карманной доске, больше внимания. Рабочие в конвертере не останавливаясь продвигались вперед, и очищенное от расплава пространство постепенно росло, но, по мере их продвижения, земля позади покрывалась глубокими воронками от разрывов термитных зарядов, и, несмотря на то, что их применяли очень осмотрительно, передвигаться внутри ангара стало гораздо опаснее. Время стремительно истекало.
— Шах и мат!
Он посмотрел на доску, понял, что его загнали в угол, и уже был готов кивнуть, признавая поражение, как Браун остановила его:
— Простите, доктор Феррел, я ходила королем так, как будто это ферзь. Давайте попробуем еще: может быть, мы сможем хоть одну партию сыграть как положено.
Но, едва доиграв до половины, оба они поняли, что из этого ничего не выйдет. Ни Феррел, ни Браун не могли достаточно внимательно следить за игрой, и фигуры на доске с пугающей самостоятельностью вытворяли поразительные вещи. Кони, например, не видели ничего странного в том, чтобы за один ход перескакивать на целых шесть клеток, вместо того, чтобы ограничиваться своим обычным «Г». Они прервали партию как раз в тот момент, когда один из кранов все-таки потерял свое неустойчивое равновесие и наклонился вперед, клюнув длинной трубой на стреле бурлящую массу под собой. Сразу же внутрь направились танки. Они принялись оттягивать всю конструкцию назад, это сыграло свою роль только тогда, когда труба с глухим хлопком лопнула от жары, и из нее вытек лишний расплав. Тогда кран выпрямился и смог сам выехать из ангара, а на его место тотчас же встал другой. Водитель, по чистой случайности оставшийся в живых, прихрамывая, выбрался из кабины и помахал закованной в броню рукой, чтобы показать, что с ним все в порядке. Все снова вошло в ставшую уже привычной колею: напряженная работа и нервное возбуждение. Казалось, этому не будет конца, хотя секунды быстро следовали одна за другой, сливаясь в минуты, которые грозили слишком скоро превратиться в часы.
— Ой! — вскрикнула Браун и прижала ладонь к губам.
Некоторое время она следила за работами, а потом к ней пришла какая-то мысль. Она топнула ногами и резко вскочила. — Доктор, я вот что подумала: ведь все, что они делают сейчас… это все напрасно!
— Почему? — она, конечно, ни в чем не разбиралась, и Феррел был уверен в этом, но он почувствовал, как рухнула даже та слабая надежда, которая еще теплилась в его сердце.
Его чувства притупились, но были готовы снова ожить при малейшем сигнале.
— Это вещество, которое они делали, — сверхтяжелый элемент. Значит, как только оно попадет в воду, оно сразу же утонет, и там образуется такое же скопление этого вещества. Его не будет уносить течением!
Это очевидно, подумал Феррел. Может быть, именно поэтому никто — ни Палмер, ни Дженкинс, ни кто-нибудь еще — не подумал об этом. Он собрался уже было куда-то бежать и вскочил со скамейки, но в этот момент в грузовик поднялся Палмер и, положив руку ему на плечо, заставил сесть снова.
— Полегче, док. Ничего страшного не происходит. Вот что оказывается… Теперь и женщинам преподают какие-то азы науки. Да, миссис Дженкинс… Сью… доктор Браун, или как там к вам обращаться? Как бы то ни было, волноваться не из-за чего. Старое доброе Броуновское движение не дает коллоидным растворам оседать и постоянно поддерживает движение частиц, конечно, если они достаточно мелкие, чтобы их раствор можно было назвать настоящим коллоидом, Выкачивая расплав и транспортируя его по трубопроводу, мы поддерживаем в НЕМ достаточно высокую температуру до тех пор, пока он не соприкоснется с водой, а тогда он охлаждается настолько быстро, что просто не успевает образовать достаточно большие скопления, чтобы они утонули. Ведь многие частички пыли, что летают в воздухе вокруг нас, тоже тяжелее воды. С вашего позволения я присоединюсь к вам и превращусь в стороннего наблюдателя. Работа наладилась, люди знают, что делать, а если случится что-нибудь непредвиденное, отсюда мне будет даже лучше видно.
Короткий приступ отчаяния сменился у Феррела душевным подъемом и уверенностью в будущем, что в их положении было несколько неоправданно. Он подвинулся, освобождая для Палмера местечко на скамье.
— Что же не дает магме взорваться? — спросил он, когда Палмер уселся рядом с ним.
— Ничего! Спички есть?
Палмер глубоко затянулся сигаретой и расслабился, насколько это было возможно в таких обстоятельствах.
— Игра зашла так далеко, что обманывать тебя нет никакого смысла. Да, мы ведем игру, и, должен сказать, шансы у обеих сторон равны. Дженкинс думает, что шансы девяносто против десяти в его пользу, но так ему и положено думать. Самую серьезную угрозу представляют большие скопления вещества, а значит, нам надо распылить весь расплав, разбить его на микроскопические частички, превратить в газ. Охладив его в воде, мы получим коллоидный раствор, критическая масса вещества не будет превышена ни в одной области его объема, и цепная реакция будет невозможна. Здесь есть свои трудности: нам надо вычистить весь расплав так, чтобы его не осталось ни капли, а иначе того, что останется, хватит и на нас, и на соседний город. По крайней мере, после завершения последней промежуточной реакции в магме прекратились всплески, так что теперь рабочим нужно опасаться только ожогов.
— Какие нам грозят разрушения, если все вещество не взорвется одновременно?
— Возможно, что и никакие. Единственная неприятность это небольшое повышение радиоактивного фона воздуха. От миллиона тонн динамита будет не больше вреда, чем от такого же количества дров, если только заставить его гореть медленно, но стоит взорваться только одной тротиловой шашке, как вам конец. Конечно, даже если все это и не взорвется разом, еще несколько месяцев болото будет смертельно опасным: так, как если бы там сидела сама смерть, но нас это уже не касается. И почему, черт возьми, Дженкинс не сказал мне, что хочет работать на производстве? Для этой работы нам подошел бы любой человек, хотя бы чуть-чуть работавший с Келларом. Сейчас так трудно найти хорошего специалиста!
Услышав это, Браун оживилась и, забыв на время о неприятностях, с энтузиазмом подключилась к разговору и рассказала всю историю Дженкинса, включая даже такие подробности, как, например, условия, не позволившие ему продолжить изучение атомной физики, но Феррел слушал вполуха. Он видел, что объем магмы в ангаре неуклонно уменьшается, но часы на его руке неумолимо отсчитывали минуты, и времени оставалось все меньше и меньше. До этого момента он и не представлял, сколько уже сидит здесь. Теперь три крана в ангаре почти соприкасались насадками, склонившись над магмой, а повсюду вокруг них простиралась выжженная земля, и ничто не говорило о том, что на этом месте когда-то стоял конвертер. Все — каменная кладка, металлические конструкции — без разбору было превращено в пыль взрывами термических бомб.
— Палмер, — на груди управляющего внезапно ожил маленький УКВ-приемник. — Эй, Палмер, этих вентиляторов надолго не хватит, трубы уже почти расплавились. Мы делаем все, что в наших силах, но ничего исправить уже нельзя. Расплав разъедает их быстрее, чем мы заменяем отработавшие секции. Еще пятнадцать минут, и они не выдержат.
— Подождите, Бриггс. Сделайте, что угодно, но они должны работать.
Палмер щелкнул переключателем и посмотрел в сторону одного из танков, который стоял недалеко от кранов.
— Дженкинс, вы слышали? — произнес он в микрофон.
— Да. Удивительно, что они продержались даже столько. Сколько у нас времени до критической точки? — Дженкинс произнес эти слова без всякого выражения. Это был голос опустошенного усталостью человека, человека на пределе человеческих сил.
Палмер взглянул на часы и присвистнул:
— Двадцать минут — если отталкиваться от минимального срока, определенного Хокусаи. Сколько вам еще осталось?
— Теперь мы просто выжигаем все вокруг: надо удостовериться, что ни в одном закутке не осталось ни малейшей капли расплава. По моим расчетам, мы обработали всю территорию, но поручиться не могу. Все, что мы еще можем сделать, это пропустить по трубопроводу весь И-631, который есть у вас в запасе. Надо обезвредить весь изотоп, осевший на стенках. Вы свалили сюда все, что контактировало с И-R? Все инструменты и конструкции?
— Вы расплавили все подчистую, а сами краны не входили с изотопом в прямой контакт. Да, в эту трубу вы спустили приличную сумму денег: конвертер, оборудование — все!
Дженкинс издал звук, которым хотел выразить сочувствие Палмеру по этому поводу.
— Я сейчас отправляюсь в ангар, и мы начнем очистку трубопровода. А ради чего тогда вы платили страховку?
— Платил, и при этом бешеные деньги! Но я же не рассчитывал на то, что нам придется сражаться с изотопом Малера, так что мне, похоже, придется поторговаться. Ладно, давайте, молодой человек, за работу. Если вас это интересует, и если мы выберемся отсюда, в любой момент к степени доктора медицины вы можете прибавить ученую степень в атомной физике от Национальной Атомной. Ваша жена представила нам ваши рекомендации, и я думаю, мы можем считать, что итоговую аттестацию вы уже успешно прошли, и теперь вы штатный инженер Компании с соответствующим документом об образовании.
У Браун перехватило дыхание, ее глаза заблестели, — это было видно даже сквозь толстые стекла защитных очков. Однако голос Дженкинса остался таким же невыразительным.
— Хорошо. Я так и думал, что вы предложите мне это, если мы не взлетим на воздух, но вам придется поговорить с Феррелом. У меня контракт, по которому я должен работать с ним. Я скоро подойду к вам.
Из двадцати минут, остававшихся по расчетам до взрыва, прошло всего девять, когда, вытирая обильно струящийся по лицу пот, в кузов грузовика вскарабкался Дженкинс. Палмер крепко сжимал часы в руке. Мучительно медленно проползло еще несколько минут. Все звуки на площадке замерли. Все рабочие неподвижно стояли вокруг грузовика и молча смотрели в сторону реки или на тот провал, который еще недавно был Четвертым Номером. Тишина. Дженкинс поежился и неуверенно откашлялся.
— Палмер, хочу сказать вам, когда и где я узнал об этом способе. Йоргенсон пытался напомнить мне о нем в лазарете, — это был не бред. Только я ничего не понял тогда, пока док не заставил меня встряхнуться. Как мой отчим говорил Йоргенсону, это был последний шанс в случае, если то, над чем они тогда работали, выйдет из-под контроля. Это был первый изотоп с переменными характеристиками, с которым ему пришлось иметь дело. Мне тогда было двенадцать. Он утверждал, что вода остановит все реакции в веществе, и это устранит угрозу. Однако, как он потом признавался мне, он сам до конца не верил, что это сработает.
Глядя на часы, Палмер вздрогнул и выругался.
— Самое подходящее время сказать мне об этом!
— У него же не было ваших термических бомб, чтобы достаточно разогреть его, — спокойно возразил Дженкинс. Почему бы вам не оторваться от циферблата и не взглянуть хоть на минутку на реку?
Док поднял глаза, и только тут заметил, что вся толпа рабочих на площадке перед ними зашлась в радостном крике. На юге — там, где должна быть река, огромной темной массой поднялось облако пара и стало разрастаться в стороны и вверх. До них донесся сначала слабый, все усиливающийся шорох. И вот уже Палмер обнимает Дженкинса, тискает изо всех сил… потом Браун оттесняет его…
— Это же пар! Пар, а не брызги от взрыва! Три мили реки, да еще прилегающие болота, док! — Палмер что есть мочи орал на ухо Феррелу. — Теперь так будет до тех пор, пока последний атом не примет участие в реакции и все не кончится. У нас получилось запустить тета-последовательность, хоть она и нестабильная. Цепной реакции не будет! Река высохнет, а ложе хорошенько прожарится, но не больше!
Док все никак не мог прийти в себя. Его чувства не могли найти подходящего выхода. Ему хотелось то лечь на пол грузовика и заплакать, то бежать к рабочим и кричать, кричать, забыв обо всем. Вместо этого он остался сидеть на скамейке, обессиленно опустив плечи, и, не отрываясь, смотрел на поднимающееся облако пара.
— Придется мне расстаться с моим лучшим ассистентом. Дженкинс, я не буду вас удерживать. Делайте все, что Палмер ни захочет от вас.
— Хок хочет, чтобы он работал с R, теперь ему есть от чего отталкиваться в его поисках ракетного топлива! — сказал Палмер, зачарованно хлопая в ладоши, как ребенок, который впервые увидел паровой экскаватор. — Док, возьми себе кого-нибудь на время, а в следующем году из колледжа выйдет Дик. Тебе нужно было, чтобы он получил возможность поработать здесь, ну так вот она. Сейчас я готов дать тебе все, что ни попросишь! Теперь даже всем газетчикам Гильдена не удастся ничего переврать! Им придется рассказать правду!
— Надо сделать все возможное, чтобы отправить в больницу всех пострадавших и позаботиться о раненых в палатке полевого госпиталя за нашим лазаретом. Думаю, что вместо Дженкинса я возьму Браун, но с условием, что до конца года я буду иметь право привлекать его для экстренных операций.
— Заметано!
Браун подмигнула Палмеру, и управляющий хлопнул Дженкинса по плечу, не давая ему времени возразить:
— Ваша жена любит работать, молодой человек. Она сама сказала мне об этом. Кроме того, здесь уже работает много женщин. Так они могут чаще видеться со своими мужьями. Моя тоже работает здесь. Док, ты и эта парочка отправляйтесь-ка по домам, да я и сам поеду туда же. И не вздумайте возвращаться, пока не отдохнете и не придете в себя, и пусть на этот раз ничто не потревожит ваш сон.
Док тяжело вывалился из грузовика и направился прочь.
Дженкинс и Браун следовали за ним сквозь толпу обезумевших от радости, что есть мочи вопящих людей. Сами они до предела устали и не могли найти в себе сил присоединиться к этому всеобщему взрыву эмоций, но все равно чувствовали огромное облегчение. Рабочие, охранники, милиционеры толпой валили от ворот, чтобы смешаться с беснующейся, опьяненной счастьем толпой. Кто-то даже смог въехать на машинах, и теперь несколько автомобилей медленно пробиралось сквозь плотные ряды людей. Когда один из них почти поравнялся с Феррелом, его дверь раскрылась настежь, и из салона стала неловко выбираться женщина с изможденным, осунувшимся лицом. Полным слез голосом она громко звала дока по имени. Он остановился и, не веря собственным глазам, смотрел, как, прихрамывая, она устремилась к нему.
— Эмма!
Она коротко обняла его и покраснела, заметив, что на нее смотрят Дженкинс и Браун. У нее перехватило дыхание, она не могла произнести ни слова, а только показывала руками на машину, но ничего и не нужно было говорить. Сейчас это не имело значения. С объяснениями можно было и подождать.
Феррел сел за руль, одной рукой сжимая ладонь жены.
В конце концов, подумал он, жизнь не такая уж плохая штука, и она станет еще лучше, когда они выберутся из толпы и направятся к дому. Затем он закашлялся, вспомнив что-то, и выбрался из машины.
— Познакомьтесь пока друг с другом, а мне надо ненадолго отлучиться. Если я уеду, не оставив приказа о дополнительной дезинфекции в душевых кабинах, Блейк будет совершенно уверен в том, что я постарел и стал рассеянным. Этого я допустить не могу!
Постарел? Ну, может, немного устал, но ведь ему приходилось уставать и раньше, и если повезет, еще предстоит в будущем. Это его не беспокоило. Его нервов хватит еще лет на двадцать, и еще на полсотни аварий, а Блейку к этому времени, наверно, уже будет нужен капитальный ремонт.