Избранные произведения в одном томе

18 декабря 1970 г

В то утро с пяти часов вовсю лил дождь. «Погодка вполне соответствует», — подумал доктор Барретт и не сдержал улыбки. Он ощущал себя персонажем одного из современных готических романов. Тут тебе и проливной дождь, и холод, и двухчасовая поездка в длинном, с кожаной обивкой внутри лимузине, что послал за ним Дойч. А потом бесконечное ожидание в коридоре, пока какие-то мужчины и женщины, время от времени поглядывая на него, торопливо сновали в спальню Дойча и обратно.

Доктор Барретт достал из кармана куртки часы и открыл крышку. Он просидел здесь уже больше часа. Что нужно от него Дойчу? Наверняка это будет связано с парапсихологией. Во множестве газет и журналов, финансируемых стариком, вечно печатаются статейки на подобные темы: «Возвращение из могилы», «Девочка, которая никогда не умрет» — неизменно сенсационно, но редко основано на реальных фактах.

Сморщившись от усилия, доктор Барретт положил правую ногу на левую. Это был высокий грузноватый мужчина в середине шестого десятка, его редеющие светлые волосы сохранили свой цвет, хотя в подстриженной бороде проглядывала седина. Он выпрямился на стуле с высокой спинкой и взглянул на дверь в спальню Дойча Эдит внизу, наверное, уже беспокоится. Барретт жалел, что взял ее с собой. Но кто мог знать, что это займет столько времени.

Дверь спальни Дойча отворилась, и вышел его секретарь Хэнли.

— Доктор, — пригласил он.

Барретт потянулся за тростью и встал. Проковыляв через прихожую, он встал перед невысоким секретарем и подождал, пока тот заглянул в дверь и объявил:

— Доктор Барретт, сэр.

Барретт протиснулся мимо Хэнли и вошел, секретарь закрыл за ним дверь.

Обшитая темными панелями спальня казалась необъятной. «Святилище монарха», — подумал Барретт, двигаясь по ковру. Остановившись у массивной кровати, он посмотрел на сидящего в постели старика. Семидесятивосьмилетний Ролф Рудольф Дойч был лыс и скелетообразен, с пронзительным взглядом глубоко запавших темных глаз. Барретт улыбнулся.

— Добрый день, — вежливо произнес он, в который раз удивляясь тому, что такая развалина правит целой империей.

— Вы хромой, — просипел Дойч. — Мне не сказали об этом.

— Что, простите? — насторожился Барретт.

— Ладно, — оборвал его Дойч. — Полагаю, это не имеет решающего значения. Мои люди рекомендовали вас. Говорят, вы входите в пятерку лучших в своей области. — Он тяжело вздохнул. — Ваш гонорар составит сто тысяч долларов.

Барретт вздрогнул.

— Вам следует установить факты.

— Относительно чего? — спросил Барретт.

Дойч поколебался, прежде чем ответить, словно считая это ниже своего достоинства, но в конце концов сказал:

— Относительно загробной жизни.

— Вы хотите, чтобы я…

— …Чтобы вы сказали мне, соответствует это действительности или нет.

У Барретта упало сердце. Такая сумма способна преобразить для него весь мир, но все же как быть с совестью?

— Мне не нужна ложь, — продолжал Дойч. — Я покупаю любой ответ. Но правдивый и точный.

Барретт ощутил прилив отчаяния.

— Но как я смогу убедить вас в точности того или иного ответа? — вырвалось у него.

— Если предоставите мне факты, — раздраженно ответил Дойч.

— Где я их найду? Я физик. За двадцать лет изучения парапсихологии я так и не…

— Если они существуют, — перебил его Дойч, — вы найдете их в единственном известном мне на земле месте, где можно подтвердить или опровергнуть концепцию загробной жизни. В доме Беласко в Мэне.

— В Адском доме?

В глазах старика что-то блеснуло.

— В Адском доме, — подтвердил он.

Барретт затрепетал от возбуждения.

— Мне казалось, после того, что случилось, наследники Беласко опечатали его…

— Это было тридцать лет назад, — снова перебил его Дойч. — А теперь им понадобились деньги, и это место купил я. Вы можете быть там к понедельнику?

Барретт поколебался, но, увидев, что Дойч собирается нахмуриться, кивнул:

— Да.

Такой шанс упустить нельзя.

— С вами будут еще двое, — сказал Дойч.

— Могу я спросить кто?..

— Флоренс Таннер и Бенджамин Франклин Фишер.

Барретт постарался скрыть разочарование. Чрезмерно эмоциональная спирит-медиум и единственный выживший после катастрофы 1940 года. Он с трудом удержался от возражений. У него есть своя группа экстрасенсов, и вообще непонятно, как Флоренс Таннер или Фишер могут быть полезны в предстоящем деле. Фишер в детстве проявлял невероятные способности, но потом, после катастрофы, явно утратил свой дар, неоднократно попадался на мошенничестве и в конце концов совсем исчез из виду. Барретт вполуха слушал слова Дойча о том, что Флоренс Таннер полетит на север вместе с ним, а Фишер встретит их обоих в Мэне.

Старик заметил выражение его лица.

— Не беспокойтесь, руководить будете вы. Таннер едет туда лишь потому, что мои люди считают ее первоклассным медиумом…

— Но лишь ментальным медиумом, — вставил Барретт.

— …а я хочу использовать и этот подход, так же как и ваш, — продолжил Дойч, словно Барретт ничего не говорил. — Смысл присутствия Фишера очевиден.

Барретт кивнул. Ничего не поделаешь. Но когда проект будет запущен, придется привезти кого-то из своих людей.

— Касательно расходов… — начал он.

Старик отмахнулся.

— Оставим это Хэнли. В средствах вас никто не ограничивает.

— А время?

— А вот времени у вас почти нет. Ответ нужен мне через неделю.

Барретт побледнел.

— Соглашайтесь или не беритесь! — рявкнул старик, и в его голосе слышалась неприкрытая ярость.

Барретт понял, что нужно соглашаться, или он потеряет такую возможность — а шанс был, если он вовремя построит свой аппарат.

Он кивнул:

— Хорошо, через неделю.

— Что-то еще? — спросил Хэнли.

Барретт в уме еще раз пробежался по всем пунктам. Перечень всех необыкновенных явлений, зафиксированных в доме Беласко. Восстановление системы электроснабжения. Установка телефона. Плавательный бассейн и парилка. Он проигнорировал легкое недовольство на лице секретаря при упоминании четвертого пункта. Ежедневное плавание и парилка ему необходимы.

— Еще, — сказал он, стараясь говорить непринужденно, но понял, что выдал свое возбуждение. — Мне нужно соорудить специальный прибор. У меня в номере есть схема.

— Как скоро он вам понадобится? — спросил Хэнли.

— Чем скорее он будет закончен, тем лучше.

— Он большой?

«Двенадцать лет», — подумал Барретт и сказал:

— Довольно большой.

— И все?

— Все, что я могу придумать в данный момент. Конечно, я не упомянул условий проживания.

— Для вас будет отремонтировано просторное помещение. Готовить и доставлять пищу будет одна пара из Карибу-Фолс. — Хэнли как будто сдержал улыбку. — Они отказываются ночевать в этом доме.

Барретт встал.

— Что ж, оно и к лучшему. Они бы только мешали.

Хэнли проводил его до двери в библиотеку, но не успели они подойти, как дверь распахнул тучный человек и уставился на Барретта. Хотя и был лет на сорок младше и фунтов на сто тяжелее, Уильям Рейнхарт Дойч имел несомненное сходство с отцом.

— Предупреждаю сразу, — проговорил Уильям Дойч, захлопнув дверь, — я хочу воспрепятствовать этой затее.

Барретт уставился на него.

— Я серьезно, — сказал Дойч. — Это же пустая трата времени, верно? Заявите это письменно, и я тут же выпишу вам чек на тысячу долларов.

Барретт напрягся.

— Боюсь, что…

— Ведь ничего сверхъестественного не существует, верно?

У Дойча побагровела шея.

— Совершенно верно, — ответил Барретт, и на лице его собеседника появилась торжествующая улыбка. — Правильнее говорить «выходящего за границы нормального». Естественное не может быть чрезмерным…

— Какая, к черту, разница! — прервал его Дойч. — Все равно все это суеверия!

— Мне очень жаль, но это не так, — возразил Барретт. — А теперь, если позволите…

Дойч схватил его за руку.

— Берегитесь, вам лучше бросить это дело. Все равно вы никогда не получите этих денег…

Барретт высвободил руку.

— Делайте что хотите. Я буду этим заниматься, пока ваш отец не даст приказ остановиться.

Он закрыл дверь и пошел по коридору. «То немногое, что известно науке на сегодня, — мысленно ответил он Дойчу, — вполне доказывает, что всякий, считающий парапсихические феномены суевериями, просто не сознает, что происходит в мире. Не счесть научных документов, которые…»

Он остановился и прислонился к стене. Снова разболелась нога. Впервые он позволил себе признать, насколько трудным это может оказаться — провести неделю в доме Беласко.

А что, если ситуация там действительно так плоха, как утверждали два отчета?

«Роллс-ройс» мчался по шоссе к Манхэттену.

— Это же страшная куча денег!

Эдит все не могла поверить.

— Не для него, — ответил Барретт. — Особенно если считаешь, что платишь за гарантированное бессмертие.

— Но он должен знать, что ты не веришь…

— Уверен: знает, — перебил ее Барретт. Ему не хотелось думать, что, возможно, Дойчу не сказали. — Он не из тех, кто берется за что-то, не получив полной информации.

— Но сто тысяч долларов!

Барретт улыбнулся.

— Мне и самому не поверилось. Будь я похож на свою мать, я бы, несомненно, счел это божьим чудом. В жизни я не смог добиться двух вещей, и они связаны между собой — доказать мою теорию и обеспечить нашу старость. Поистине я не мог просить большего!

Эдит улыбнулась в ответ:

— Рада за тебя, Лайонел.

— Спасибо, дорогая.

Он потрепал ее по руке.

— К вечеру понедельника, — снова забеспокоилась Эдит. — У нас не так уж много времени.

— Мне кажется, что лучше поехать туда одному. Она уставилась на него.

— Ну, конечно, я буду не один, — объяснил Барретт — Будут еще двое.

— А как ты будешь там питаться?

— Все предусмотрено. Мне придется лишь работать..

— Но ведь я всегда тебе помогала.

— Знаю. Делоне в том…

— А в чем?

Он замялся.

— Может быть, на этот раз тебе лучше не быть рядом, вот и все.

— Почему, Лайонел? — Барретт не ответил, и она тревожно взглянула на него. — Дело во мне?

— Разумеется нет. — Он смущенно улыбнулся. — Все дело в этом доме.

— Разве это не еще один так называемый дом с привидениями? — спросила она, используя его же слова.

— Боюсь, что нет, — признал он. — Можно сказать, это Эверест среди домов с привидениями. Было две попытки исследовать его — в тысяча девятьсот тридцать первом году, а потом в сороковом. Обе закончились несчастьем. Восемь участников или были убиты, или сами покончили с собой, или сошли с ума. Выжил лишь один, и не знаю, насколько уцелел его рассудок. Это Бенджамин Фишер — один из тех двоих, что будут работать со мной.

— В общем-то, я боюсь не этого, — продолжил Барретт, попытавшись смягчить свои слова. — Я уверен в своих знаниях. Просто некоторые детали исследования могут оказаться, — он пожал плечами, — не слишком приятными.

— И при этом ты хочешь, чтобы я отпустила тебя одного?

— Дорогая…

— А что, если с тобой что-то случится?

— Ничего не случится.

— А если? Со мной в Нью-Йорке, а с тобой в Мэне?

— Эдит, ничего не случится.

— Тогда нет причин, почему бы мне не поехать. — Она попыталась улыбнуться. — Я не боюсь, Лайонел.

— Знаю.

— Я не буду тебе мешать.

Барретт вздохнул.

— Знаю, что я многого не понимаю в твоей работе, но всегда могу чем-то помочь. Упаковывать и распаковывать твое оборудование, например. Помогать ставить эксперименты. Допечатать твою рукопись — ты говорил, что хочешь закончить ее к началу года. И мне хочется быть с тобой, когда ты докажешь свою теорию.

Барретт кивнул.

— Позволь мне подумать.

— Я не буду мешать, — пообещала она. — И я знаю, что во многом могу помочь.

Он снова кивнул, пытаясь все обдумать. Ясно, она не хочет оставаться. Это похвально. Если не считать трех недель в Лондоне в 1962 году, они после женитьбы никогда не разлучались. Действительно, ведь никому не будет хуже оттого, что он возьмет ее с собой. На своем веку она достаточно встречалась с парапсихическими явлениями, чтобы привыкнуть к ним.

И все же было абсолютно неизвестно, что ждет их в этом доме. И Адским домом его прозвали совсем не случайно: там присутствовали какие-то силы, в результате действия которых физически или умственно оказались уничтожены восемь человек, причем трое из них, как и он, были учеными.

И если даже он не сомневается в собственной компетентности и знании природы этой силы, неужели он решится подвергнуть ее действию Эдит?

20 декабря 1970 г

Флоренс Таннер пересекла двор, отделявший ее небольшой домик от церкви, и вышла по переулку на улицу. Встав на тротуаре, она полюбовалась церковным зданием. Это был всего лишь перестроенный склад, но для нее в последние шесть лет церковь стала всем. Взглянув на надпись на свежевыкрашенном окне: «Храм душевной гармонии», — Флоренс улыбнулась. Вот уж действительно. Эти шесть лет были самыми душевно гармоничными в ее жизни.

Она подошла к двери, повернула ключ в замке и вошла внутрь. Ее встретила приятная теплота. Ощутив привычный трепет, Флоренс включила стенную лампу в вестибюле, и взгляд, как всякий раз, тут же упал на доску объявлений.

Обернувшись, она посмотрела на фотографию на стене и напечатанные над ней слова: «Преподобная Флоренс Таннер». На несколько мгновений она ощутила удовольствие от осознания собственной красоты. Никто не дал бы ей сорока трех, в длинных рыжих волосах ни намека на седину, высокая статная фигура почти так же стройна, как на третьем десятке. Она с улыбкой упрекнула себя: «Суета сует».

Флоренс прошла по застеленному ковром проходу между рядами и, поднявшись на помост, встала в привычной позе за кафедрой. Перед ней открылись ряды кресел с возвышением для пения псалмов в каждом третьем, и, взглянув на паству перед собой, она прошептала: «Дорогие мои».

Она говорила с ними на утренней и вечерней службе. Говорила им о своей необходимости на следующей неделе побыть вдали от них. Говорила об ответе на их молитвы — о предстоящем строительстве новой, настоящей церкви, которая станет их собственностью, и обо всей значительности этого события. И просила молиться за нее, когда она будет вдали.

Флоренс вцепилась в кафедру и закрыла глаза. Ее губы слегка шевелились, она молила Бога дать ей сил, чтобы очистить дом Беласко. История этого дома была жуткой, полной смертей, самоубийств и сумасшествия. Он был страшнейшим образом осквернен, и она молилась, чтобы положить конец висящему над ним проклятию.

Закончив молитву, Флоренс подняла голову и обвела взглядом церковь. Она любила ее всей душой. И все же, чтобы построить настоящую церковь для своей паствы, нужно иметь истинный дар небес. А к Рождеству… Она улыбнулась, а в глазах блеснули слезы.

Бог милостив.

Эдит закончила чистить зубы и посмотрела на себя в зеркало — на коротко остриженные золотисто-каштановые волосы, сильные, почти мужские черты. На лице читалась тревога. Обеспокоенная этим, она выключила свет в ванной и вернулась в спальню.

Лайонел спал. Эдит села на кровать и посмотрела на него, прислушиваясь к его тяжелому дыханию. «Бедняжка, — подумала она. — У него было столько работы». К десяти часам он совсем изнемог, и она заставила его лечь.

Эдит легла сбоку и продолжила смотреть на мужа. Никогда раньше она не видела его таким озабоченным. Лайонел взял с нее обещание, что она не отойдет от него ни на шаг, когда они прибудут в дом Беласко. Неужели там так опасно? Она бывала с ним в других домах с привидениями и никогда не боялась. Он всегда был спокоен и уверен; рядом с ним не приходило в голову чего-то бояться.

Да, дом Беласко настолько тревожил Лайонела, что он настаивал, чтобы она не отходила от него ни на шаг. Эдит поежилась. Неужели ее присутствие помешает ему? Неужели забота о ней потребует столько его и так не безграничных сил, что это отразится на работе? Она не хотела этого, зная, как много для него значит его работа.

И все же она должна ехать. И вынесет все, лишь бы не быть одной. Она не говорила Лайонелу, как близка была к психологическому срыву в те три месяца 1962 года, когда он уехал. Это бы только расстроило его, а для выполняемой работы ему требовалась полная сосредоточенность. И потому она лгала по телефону и прикидывалась веселой в те три раза, когда он звонил, а потом, в одиночестве, плакала и вся тряслась, принимала транквилизаторы, не могла спать и есть, потеряла в весе тринадцать фунтов и боролась с навязчивым желанием разом покончить со всеми переживаниями. Наконец, встретив его в аэропорту, бледная и улыбающаяся, она сказала, что перенесла грипп.

Эдит закрыла глаза и вытянула ноги. Она не перенесет этого снова. Самый страшный в мире дом с привидениями пугал ее меньше, чем одиночество.

Он не мог уснуть. Фишер открыл глаза и оглядел кабину личного самолета Дойча. «Странно сидеть в кресле в самолете», — подумалось ему. Вообще странно сидеть в самолете. Никогда в жизни он не летал.

Фишер потянулся к кофейнику и налил себе еще чашку. Он потер глаза и выбрал один из журналов, лежавших на кофейном столике перед ним. Журнал оказался из тех, что издавал Дойч. «Ну да, как же иначе?» — усмехнулся он.

Вскоре его взгляд затуманился, и буквы перед глазами стали сливаться. «Вот я и возвращаюсь», — подумал Фишер. Единственный из девяти выбрался оттуда живым, и вот — возвращается за продолжением.

В то сентябрьское утро 1940 года его нашли лежащим на крыльце дома. Голый, он свернулся в клубок, как эмбрион, и, весь дрожа, смотрел в пустоту. Когда его положили на носилки, он начал кричать и блевать кровью, все мышцы свело напряжением, они словно окаменели. Три месяца Фишер пролежал в коме в больнице Карибу-Фолс. Когда за месяц до своего шестнадцатилетия он открыл глаза, то выглядел изможденным человеком лет тридцати. А теперь ему исполнилось сорок пять, это был худой поседевший мужчина с темными глазами, и лицо его не покидала подозрительная настороженность.

Фишер вытянулся в кресле. «Ну и что, это было давным-давно», — подумал он. Ему уже не пятнадцать, и он больше не наивен и легковерен, не такая доверчивая жертва, какой был в 1940-м. На этот раз все будет иначе.

Никогда в самых диких фантазиях ему не представлялось, что доведется попасть в этот дом. После смерти матери он переехал на Западное побережье. Возможно, как он понял позже, ему просто хотелось оказаться как можно дальше от Мэна. В Лос-Анджелесе и Сан-Франциско он несколько раз неуклюже смошенничал, намеренно оттолкнув от себя как спиритов, так и ученых. А потом тридцать лет влачил жалкое существование — мыл посуду, работал на ферме, торговал вразнос, служил сторожем — делал все, чтобы зарабатывать на жизнь, не напрягая ума.

И все же каким-то образом он сохранил свою способность и пестовал ее. Она оставалась — может быть, не такая эффектная, как когда ему было пятнадцать, но по сути почти не изменилась, — и теперь она подкреплялась рассудительностью мужчины, а не самоубийственным высокомерием подростка. Он был готов напрячь расслабленные психические мускулы, поупражнять и укрепить их, чтобы использовать вновь. Против этого очага заразы в Мэне.

Против Адского дома.

21 декабря 1970 г

По дороге, петлявшей через густой лес, двигались два черных «кадиллака». В передней машине находился представитель Дойча, а доктор Барретт, Эдит, Флоренс Таннер и Фишер ехали во втором лимузине с шофером. Фишер сидел на откидном сиденье лицом к троим остальным.

Флоренс положила ладонь на руку Эдит.

— Надеюсь, я не показалась вам неприветливой, — сказала она. — Я лишь беспокоилась о вас. Поездка в этот дом…

— Я понимаю, — ответила Эдит и убрала руку.

— Я был бы благодарен, мисс Таннер, если бы вы не волновали мою жену раньше времени, — сказал Барретт.

— У меня нет такого намерения, доктор. Однако… — Чуть поколебавшись, Флоренс продолжила: — Я надеюсь, вы уже подготовили миссис Барретт.

— Моя жена предупреждена о том, что могут возникнуть… необычные явления.

Фишер хмыкнул.

— Можно сказать и так, — заметил он, и это были его первые слова за прошедший час.

Барретт повернулся к нему.

— Она также предупреждена, что эти явления никоим образом не будут означать присутствие умерших.

Фишер кивнул и достал пачку сигарет.

— Ничего, если я закурю?

Его взгляд пробежал по лицам, и он, не услышав возражений, закурил.

Флоренс хотела сказать Барретту что-то еще, но передумала.

— Странно, что подобный проект финансирует такой человек, как Дойч, — проговорила она — Никогда бы не подумала, что он интересуется подобными вещами.

— Он стар, — ответил Барретт, — думает о смерти и хочет верить, что это еще не конец.

— Конечно не конец.

Барретт улыбнулся.

— Ваше лицо кажется мне знакомым, — обратилась Эдит к Флоренс. — Почему бы это?

— Несколько лет назад я была актрисой. В основном работала на телевидении, в случайных фильмах, под псевдонимом Флоренс Майклс.

Эдит кивнула.

Флоренс посмотрела на Барретта, потом на Фишера.

— Что ж, будет интересно поработать с двумя такими титанами. Как этому дому устоять перед нами?

— А почему его называют Адским домом? — спросила Эдит.

— Потому что его владелец, Эмерик Беласко, создал там свой собственный ад, — ответил ей муж.

— И он — одно из привидений, якобы населяющих дом?

— Одно из многих, — сказала Флоренс. — Явления слишком сложны, чтобы быть работой одного неумершего духа. Очевидно, это случай множественной одержимости.

— Скажем просто: там что-то есть, — вмешался Барретт.

Флоренс улыбнулась:

— Согласна.

— И ты разделаешься с этим при помощи своего аппарата, — не спросила, а скорее пояснила для остальных Эдит.

Флоренс и Фишер посмотрели на Барретта.

— Скоро я все объясню, — ответил он.

Начался спуск, и все посмотрели в окно.

— Мы почти приехали, — сказал Барретт и взглянул на Эдит. — Дом находится в долине Матаваски.

Впереди в окружении гор открылась затянутая густым туманом долина. Фишер ткнул сигарету в пепельницу и выдохнул дым. Снова взглянув вперед, он вздрогнул:

— Въезжаем.

Автомобиль вдруг нырнул в зеленоватую мглу. Водитель снизил скорость, и все увидели, как он, наклонившись вперед, вглядывается сквозь лобовое стекло. Потом он включил противотуманные фары и дворники.

— Как кому-то могло прийти в голову построить дом в таком месте? — проговорила Флоренс.

— Для Беласко здесь сияло солнце, — заметил Фишер.

Все принялись вглядываться через окно в клубящийся туман. Казалось, что они на подводной лодке медленно пробираются по морю из простокваши. Время от времени по сторонам вырисовывались деревья, или кусты, или каменные глыбы, а потом исчезали. Единственным нарушавшим тишину звуком был шум мотора.

Наконец машина затормозила. Впереди стоял другой «кадиллак». Послышался приглушенный звук захлопнувшейся двери, потом из тумана возникла фигура представителя Дойча. Барретт отжал кнопку, и окно рядом с ним опустилось. Он сморщился от затхлого запаха тумана.

Представитель Дойча наклонился к окну.

— Мы на повороте, — сообщил он. — Ваш шофер поедет с нами в Карибу-Фолс, так что за руль придется сесть кому-то из вас, чтобы доехать до дома, — это совсем рядом.

Телефон подключен, электричество подано, ваши комнаты готовы. — Он посмотрел на пол машины. — Продукты в этой корзине будут приносить после полудня. Ужин будет доставляться в шесть. Есть какие-нибудь вопросы?

— Нам понадобится ключ от входной двери? — спросил Барретт.

— Нет, она не заперта.

— И все-таки возьмите, — посоветовал Фишер.

Барретт взглянул на него, а потом опять на человека Дойча.

— Возможно, так и правда будет лучше.

Представитель достал из кармана пальто связку ключей и, отцепив один, протянул Барретту.

— Что-нибудь еще?

— Если что, мы позвоним.

Он коротко улыбнулся.

— В таком случае, счастливого пути. — И отвернулся.

— Надеюсь, он сказал «до свидания», — заметила Эдит.

Барретт улыбнулся, поднимая стекло.

— Я поведу, — вызвался Фишер.

Он перелез через спинку на переднее сиденье, завел мотор и повернул налево по наезженной щебеночно-асфальтовой дороге.

Эдит вдруг глубоко вздохнула.

— Хотела бы я знать, чего ожидать.

— Чего угодно, — не оглядываясь, сказал Фишер.

В течение пяти минут Фишер с черепашьей скоростью вел «кадиллак» по узкой туманной дороге. Потом затормозил и выключил двигатель.

— Прибыли, — сказал он, открыл дверцу и, застегнув свой морской бушлат, нырнул наружу.

Эдит обернулась, услышав, как Лайонел открыл дверь рядом с собой. Подождав, пока он вылезет, она последовала за ним и поежилась.

— Холодно. Да еще этот запах!

— Наверное, где-то рядом болото.

К ним присоединилась Флоренс, и все четверо молча начали озираться.

— Туда, — наконец проговорил Фишер, глядя через капот автомобиля.

— Давайте осмотримся, — предложил Барретт. — Багаж мы можем принести позже. Вы нас проведете? — обратился он к Фишеру.

Тот двинулся вперед.

Пройдя всего несколько шагов, они наткнулись на каменный мост, и, проходя по нему, Эдит заглянула через перила. Если внизу и была вода, то ее скрывал туман. Эдит оглянулась. Лимузин тоже уже поглотило туманом.

— Не свалитесь в пруд, — донесся спереди голос Фишера.

Она повернулась и увидела впереди водную поверхность, а слева — изгибающуюся посыпанную гравием дорожку. Поверхность воды напоминала мутный желатин, забрызганный пятнами мелкого мусора, травы и листьев. Над всем этим витали миазмы гниения, а на берегу возвышались зеленые от скользкой тины камни.

— Теперь понятно, откуда этот запах. — Барретт покачал головой. — У Беласко, конечно, был пруд.

— Ублюдочная Топь, — сказал Фишер.

— Почему вы так его назвали?

Фишер промолчал, а потом ответил:

— Расскажу позже.

Теперь они шли молча, слышался лишь шорох гравия под ногами. От холода пробирала дрожь, клейкая сырость словно проникала до костей. Эдит подняла воротник пальто, взяла Лайонела под руку и смотрела себе под ноги. Сразу за ними шла Флоренс Таннер.

Когда Лайонел наконец остановился, Эдит быстро подняла голову.

Перед ними в тумане маячила громада дома.

— Отвратительный, — сказала Флоренс, чуть ли не со злобой.

Эдит взглянула на нее.

— Мы даже еще не вошли внутрь, мисс Таннер, — заметил Барретт.

— Мне не нужно заходить внутрь.

Флоренс повернулась к Фишеру, который рассматривал дом, и увидела, что он дрожит. Она взяла его за руку, и он так стиснул ее кисть, что Флоренс сморщилась.

Барретт и Эдит смотрели на укутанное туманом, как саваном, здание. Во мгле дом напоминал какой-то призрачный утес, преграждающий им путь. Внезапно Эдит наклонилась.

— У него нет окон, — тихо проговорила она.

— Он замуровал их, — сказал Барретт.

— Зачем?

— Не знаю. Возможно…

— Мы попусту теряем время, — прервал его Фишер и, отпустив руку Флоренс, поспешил вперед.

Они преодолели последние ярды по засыпанной гравием дорожке и по ступеням поднялись на крыльцо. Эдит заметила, что ступени все потрескались и из щелей растут поганки и пожелтевшая от мороза трава.

Они остановились перед массивной двустворчатой дверью.

— Если она откроется сама, я уеду домой, — попыталась пошутить Эдит.

Барретт схватился за ручку и потянул. Дверь не поддавалась. Он посмотрел на Фишера.

— Такое с вами случалось?

— Не раз.

— Хорошо, что у нас есть ключ.

Барретт достал его из кармана пальто и вставил в скважину. Но ключ не поворачивался. Барретт дергал его туда-сюда, стараясь расшатать замок.

И вдруг ключ повернулся, и тяжелая дверь распахнулась. Эдит вздрогнула.

— Что это? — прошептала она.

— Для тревоги нет причин, — поспешил успокоить ее Барретт.

— Это всего лишь противодействие, миссис Барретт, — объяснила Флоренс. — Ваш муж совершенно прав. Тревожиться не о чем.

Фишер пошарил по стене в поисках выключателя, а потом все услышали, как он щелкает им туда-сюда без всякого результата.

— Неплохо для только что восстановленной электропроводки, — сказал он.

— Очевидно, генератор слишком старый, — ответил Барретт.

— Генератор? — снова удивилась Эдит. — Тут нет электросети?

— В долине не так много домов, чтобы тянуть сеть.

— Тогда как же они установили телефон?

— Это полевой телефон, — объяснил Барретт и заглянул в дом. — Что ж, мистеру Дойчу придется обеспечить нам новый генератор, вот и все.

— Вы считаете, что это выход? — с сомнением проговорил Фишер.

— Конечно, — ответил Барретт. — Поломку старого генератора вряд ли можно квалифицировать как парапсихическое явление.

— И что мы будем делать? — спросила Эдит. — Останемся в Карибу-Фолс, пока не установят новый генератор?

— Это может занять несколько дней, — сказал Барретт. — Что ж, пока он не прибудет, придется жечь свечи.

— Свечи, — повторила Эдит.

Ее тон вызвал у Барретта улыбку.

— Всего день или около того.

Она кивнула, но ее ответная улыбка тут же погасла. Барретт заглянул внутрь дома.

— Остается вопрос, — сказал он, — как тут найти свечи? Полагаю, внутри должно быть сколько-нибудь… — Он замолк, увидев, как Фишер достал из кармана фонарик, а потом проговорил: — А-а-а.

Фишер включил фонарик, направил луч внутрь и, собравшись с духом, перешагнул порог.

Барретт двинулся за ним. Прислушиваясь, он прошел в дверной проем, а потом повернулся и протянул руку Эдит. Схватившись за нее, она вошла в дом и пожаловалась:

— Этот запах. Еще хуже, чем снаружи.

— Это очень старый дом без всякой вентиляции, — откликнулся Барретт. — Тут еще может быть печь, которой не пользовались больше двадцати девяти лет. Вы заходите, мисс Таннер?

Слабо улыбнувшись, Флоренс кивнула:

— Да.

Набрав в грудь воздуха, она выпрямилась и шагнула внутрь.

— Ну и атмосфера здесь…

Ее как будто тошнило.

— Атмосфера этого света, а не того, — сухо проговорил Барретт.

Фишер шарил лучом фонарика по темному и оттого кажущемуся бескрайним вестибюлю. Узкий пучок света судорожно прыгал с места на место, на мгновение замирая на неуклюжих предметах мебели, огромных картинах, гигантских, покрытых пылью гобеленах, широкой лестнице, изгибом уходящей в темноту. Коридор на втором этаже выходил к вестибюлю, а еще выше в тенях терялись панели безграничного потолка.

— Тут все довольно непритязательно, — заметил Барретт.

— Вовсе нет, — возразила Флоренс. — От всего этого разит высокомерием.

Барретт вздохнул.

— Что разит, это точно. — Он посмотрел направо. — Согласно планировке там должна быть кухня.

Эдит вместе с ним прошла через вестибюль, и звуки их шагов по паркету гулко разнеслись по сумрачному помещению.

Флоренс огляделась.

— Оно знает, что мы здесь, — проговорила она.

— Мисс Таннер… — нахмурился Барретт. — Пожалуйста, не сочтите, что я ограничиваю вашу…

— Извините, — сказала Флоренс. — Постараюсь держать свои наблюдения при себе.

Они добрались до коридора и двинулись по нему — впереди Фишер, за ним Барретт с Эдит, а позади всех Флоренс. Коридор заканчивался обитой металлом двустворчатой дверью. Фишер толкнул одну створку, шагнул в кухню и придержал дверь для остальных. Когда все вошли, он позволил двери закрыться и обернулся.

— Боже милостивый!

Глаза Эдит следовали за лучом фонарика, которым Фишер шарил по кухне.

Кухня казалась огромной, и все в ней поражало своими размерами: по периметру стояли стальные стойки, высокие стенные шкафы за темными панелями, длинная двойная раковина, гигантская плита с тремя духовками и массивный, выше человеческого роста, холодильник, в который можно было входить как в кладовку. В центре помещения, подобно гигантскому гробу со стальной крышкой, возвышался мармит[96].

— Должно быть, хозяин устраивал большие приемы, — заметила Эдит.

Фишер фонариком указал на электрические часы над плитой. Стрелки остановились на 7.31. «Утра или вечера и какого дня?» — подумал Барретт. Он проковылял вдоль стены вправо и стал выдвигать ящики. Эдит и Флоренс стояли рядом и наблюдали. Барретт открыл дверцу одного стенного шкафа и хмыкнул, когда Фишер посветил туда фонариком.

— Вот и духи, — сказал он, увидев на полках покрытые слоем пыли бутылки. — Возможно, мы воскресим кого-нибудь после ужина.

Фишер вытащил из одного ящика пожелтевшую картонку и посветил себе фонариком.

— Что это? — спросил Барретт.

— Их меню на двадцать седьмое марта тысяча девятьсот двадцать восьмого года. Суп из креветок. Сладкое мясо в собственном соусе. Тушеный каплун. Цветная капуста в сливках. На десерт миндальное суфле: молотые миндальные орехи, взбитые с яичными белками и густыми сливками.

— Все его гости, должно быть, страдали от изжоги, — усмехнулся Барретт.

— Они страдали от другого, — сказал Фишер, вынимая из ящика коробку со свечами.

Они снова пересекли вестибюль, каждый со свечой в подсвечнике. От колеблющегося при движении света их тени колыхались на стенах и потолке.

— Вон там должен быть большой зал, — сказал Барретт.

Они прошли под глубокую шестифутовую арку и остановились. Эдит и Флоренс почти одновременно вскрикнули, а Барретт, подняв свечу, чтобы было лучше видно, тихо присвистнул.

Зал длиной в девяносто пять и шириной в сорок семь футов занимал два этажа, и его стены на восьмифутовую высоту покрывали каштановые панели, а выше виднелись грубо обтесанные камни. В дальнем конце помещения возвышался огромный камин, облицованный резным камнем.

Вся мебель была древней, не считая разбросанных стульев и диванов, обитых по моде двадцатых годов. Там и сям на пьедесталах виднелись мраморные статуи. В дальнем углу стоял большой концертный рояль, а в центре зала — круглый стол диаметром более двадцати футов и вокруг него шестнадцать стульев с высокими спинками; над столом висела большая люстра. «Неплохое место, чтобы установить оборудование», — подумал Барретт. В зале, очевидно, к их приезду сделали уборку.

— Пойдемте поскорее, — сказал Барретт, опуская свечу.

Они покинули большой зал, еще раз прошли через вестибюль под нависающей лестницей и свернули направо, в другой коридор. Через несколько ярдов слева обнаружился ряд дверей из орехового дерева. Барретт толкнул одну и заглянул внутрь.

— Театр, — сообщил он.

Морщась от неприятного запаха, они вошли. Театр был рассчитан на сто человек, его стены покрывала старинная красная парча, а наклонный пол с тремя проходами — толстый ковер, тоже красного цвета. На сцене по бокам от экрана возвышались позолоченные колонны в ренессансном стиле, а вдоль стен — серебряные канделябры, в которых была скрыта электропроводка. Изготовленные на заказ кресла полыхали бархатом винного цвета.

— Этот Беласко был так богат? — спросила Эдит.

— Полагаю, перед тем как он умер, его состояние насчитывало свыше семи миллионов долларов, — ответил Барретт.

— Умер? — эхом отозвался Фишер.

Он придерживал одну из дверей, чтобы не закрылась.

— Если вы хотите что-то сообщить нам… — сказал Барретт, выходя в коридор.

— Что я могу сообщить? Этот дом пытался меня убить, и ему это почти удалось.

Барретт как будто что-то собрался сказать, но потом передумал и посмотрел вдоль коридора.

— Думаю, эта лестница ведет к бассейну и парилке, — сказал он. — Но пока нет электричества, идти туда не имеет смысла.

Он захромал по коридору и открыл тяжелую деревянную дверь.

— А это что? — спросила Эдит.

— Похоже на домашнюю церковь.

— Церковь? — Флоренс побледнела. Приближаясь к двери, она издала испуганный горловой звук, и Эдит с тревогой посмотрела на нее.

— Мисс Таннер? — окликнул ее Барретт.

Флоренс не ответила. Уже подойдя к двери, она вдруг отшатнулась.

— Лучше не надо, — посоветовал Фишер, но Флоренс покачала головой.

— Я должна.

Она попыталась войти, но со слабым непроизвольным вскриком опять отшатнулась. Эдит вздрогнула.

— Что там?

Флоренс была не в силах ответить. Она с шумом дышала и только трясла головой. Барретт положил руку на локоть Эдит. Взглянув на мужа, она увидела, как он проговорил одними губами:

— Все в порядке.

— Я должна войти, — словно бы извиняясь, повторила Флоренс. — Пусть не сейчас. — Она глотнула. — Эта атмосфера просто непереносима для меня.

— Мы на минутку, — сказал ей Барретт.

Она кивнула и отвернулась.

Войдя в церковь, Эдит собралась с духом, ожидая какого-то потрясения, но, ничего не ощутив, в замешательстве повернулась к Лайонелу и хотела было что-то сказать, потом решила подождать, пока они отойдут от Фишера.

— Почему она не смогла войти? — прошептала она.

— Ее система настроена на психическую энергию, — объяснил Барретт. — Очевидно, здесь очень сильные поля.

— Почему именно здесь?

— Возможно, дело в контрасте. Церковь в аду — что-то вроде этого.

Эдит кивнула и оглянулась на Фишера.

— А его почему это не беспокоит?

— Возможно, он лучше умеет защищаться.

Эдит снова кивнула и остановилась, ожидая, пока Лайонел закончит оглядывать помещение церкви с низким потолком. Здесь было пятьдесят скамеек для посетителей, перед ними стоял алтарь, а над ним, поблескивая в свете свечей, виднелась фигура распятого Иисуса в человеческий рост.

— Это лишь похоже на храм, — проговорила Эдит и в шоке отшатнулась, увидев, что фигура Иисуса голая и между ног у нее торчит кверху огромный фаллос.

Глядя на непристойное распятие, она не удержалась от возгласа отвращения. Воздух вокруг словно сгустился и свернулся клубком у нее в горле.

Только теперь Эдит заметила, что стены церкви покрыты порнографическими фресками. Глаз выхватил справа одну, изображавшую массовую оргию с полуодетыми монахинями и священнослужителями, их безумные лица искажала маниакальная похоть.

— Опошление святого, — сказал Барретт. — Древняя болезнь.

— Он действительно был больной, — прошептала Эдит.

— Да.

Барретт взял ее под руку, и, пока он вел ее по проходу, Эдит увидела, что Фишер уже ушел. Они нашли его в коридоре.

— Она ушла, — сказал он.

Эдит уставилась на него.

— Как она могла… — Она прервалась, озираясь.

— Уверен, ничего страшного, — успокаивающим тоном произнес Барретт.

— Вы уверены? — со злобой проговорил Фишер.

— Я уверен, что с ней все в порядке, — твердо сказал Барретт. — Мисс Таннер! — позвал он. — Пошли, дорогая. — Он двинулся по коридору. — Мисс Таннер!

Фишер молча следовал за ним.

— Лайонел, с чего бы ей…

— Не будем делать скоропалительных заключений, — прервал ее Барретт и позвал снова:

— Мисс Таннер!

— Я здесь!

Барретт улыбнулся Эдит и взглянул на Фишера. Напряжение на лице у того не исчезло.

Флоренс стояла в дальнем конце зала. Они поспешили к ней, и их шаги не в такт застучали по полу.

— Вы не должны были так поступать, мисс Таннер, — сказал Барретт. — Все встревожились из-за вас.

— Простите, — ответила Флоренс, но это было лишь формальное извинение. — Я услышала здесь чей-то голос.

Эдит вздрогнула.

Флоренс указала на испанский комод рядом с собой, в ореховое дерево был встроен граммофон. Нагнувшись к его диску, она сняла пластинку и показала им.

— Вот в чем дело.

— Но как он мог работать без электричества? — не поняла Эдит.

— Ты забыла: они пользовались заводными граммофонами.

Барретт поставил подсвечник на комод и взял у Флоренс пластинку.

— Самодельная, — сказал он.

— Беласко.

Барретт заинтригованно посмотрел на нее.

— Это был его голос?

Она кивнула, и он отвернулся, чтобы снова поставить пластинку. Флоренс посмотрела на Фишера, державшегося в нескольких ярдах поодаль и глядевшего на граммофон.

Барретт покрутил ручку, заводя пружину, тронул пальцем конец стальной иглы и поставил ее на край диска. Из раструба послышался треск, а потом голос.

— Добро пожаловать в мой дом, — сказал Эмерик Беласко. — Я счастлив, что вы смогли прийти.

Эдит прижала к груди руки; ее сотрясала дрожь.

— Уверен, за время вашего пребывания здесь вы многое узнаете.

Голос Беласко был тихим и мягким и тем не менее внушал ужас — голос тщательно контролирующего себя сумасшедшего.

— Печально, что я не могу быть с вами, — продолжал он, — но мне пришлось уйти до вашего прихода.

«Ублюдок», — подумал Фишер.

— Однако не тревожьтесь о моем физическом отсутствии. Считайте меня невидимым хозяином и верьте, что в течение вашего пребывания здесь душой я буду с вами.

Эдит отбивала зубами дробь. Этот голос.

— Я обеспечил все, что вам понадобится, — продолжал голос Беласко. — И ничего не упустил. Ходите куда хотите, делайте что хотите — это основополагающий закон моего дома. Чувствуйте себя свободными в любых действиях. Здесь нет никакой ответственности, никаких правил. Единственным правилом должно быть: «Каждый делает что хочет». И пусть каждый найдет ответ, которого ищет. Он здесь, уверяю вас. — Возникла пауза. — А теперь… auf Wiedersehen.

Игла на пластинке неприятно заскрипела. Барретт снял звукосниматель и выключил граммофон. В большом зале стало бесконечно тихо.

— Auf Wiedersehen, — повторила Флоренс. — До встречи.

— Лайонел…

— Запись не предназначалась для нас, — сказал он.

— Но…

— Это было записано добрых полвека назад. Посмотри на пластинку. — Барретт снял ее. — Это просто совпадение, что слова применимы к нам.

— В таком случае, что заставило граммофон звучать? — спросила Флоренс.

— Это другой вопрос, — ответил Барретт. — Сейчас мы обсуждаем запись. — Он посмотрел на Фишера. — В сороковом году он играл сам по себе? В отчетах ничего об этом не говорится.

Фишер покачал головой.

— Вам что-нибудь известно об этой записи?

Казалось, Фишер не собирается отвечать, но потом он проговорил:

— Бывало, приходили гости и обнаруживали, что его нет. И тогда для них проигрывалась эта запись. — Он помолчал. — Беласко устраивал такие шутки. Пока гости были в доме, он тайно следил за ними.

Барретт кивнул.

— Значит, опять же, он мог быть невидимым, — продолжал Фишер. — Он заявлял о такой своей способности. Говорил, что может приковать внимание группы людей к какому-либо предмету и двигаться меж ними незамеченным.

— Сомневаюсь, — заметил Барретт.

— Вот как? — Со странной улыбкой Фишер посмотрел на граммофон. — Несколько мгновений назад все наше внимание было приковано к нему. Откуда вы знаете, что он не проскользнул мимо, пока мы слушали?

Они поднимались по лестнице, когда ощутили ледяное дуновение, отчего язычки пламени на свечах задрожали. У Эдит свеча вообще погасла.

— Что это было? — прошептала она.

— Ветерок, — тут же ответил Барретт и наклонил свою свечу, чтобы зажечь фитиль на потухшей. — Обсудим это позже.

Эдит глотнула и взглянула на Флоренс. Барретт взял ее под руку, и они продолжили подниматься по лестнице.

— В течение недели будет много подобного, — сказал он. — Ты привыкнешь.

Эдит больше ничего не сказала. Под руку с Лайонелом она продолжала подниматься по лестнице, а Флоренс с Фишером переглянулись.

Они поднялись на второй этаж и, свернув направо, вышли на лоджию. Справа от них тянулась балюстрада. Слева, вдоль обшитой панелями стены, через равные промежутки виднелись двери в жилые комнаты. Барретт подошел к первой, заглянул и обернулся к Флоренс.

— Эта вам нравится?

Та шагнула в дверной проем и чуть погодя вернулась.

— Не так уж плохо. — Она улыбнулась Эдит. — Здесь будет удобнее отдыхать вам.

Барретт хотел прокомментировать ее слова, но смягчился.

— Прекрасно, — сказал он и жестом пригласил Эдит войти, а сам вошел следом и закрыл за собой дверь.

Эдит смотрела, как он, хромая, передвигается по спальне. Слева она увидела резные ореховые кровати в ренессансном стиле, между ними стоял столик с лампой, а на нем телефон во французском стиле. Посредине противоположной стены располагался камин, а перед ним стояло ореховое кресло-качалка. Тиковый пол почти целиком был закрыт синим персидским ковром тридцать на тридцать футов, в центре помещения располагался П-образный стол с обтянутым красной кожей креслом по соседству.

Барретт заглянул в ванную и обернулся к Эдит.

— Насчет ветерка, — сказал он. — Я не хотел вовлекать в разговор мисс Таннер — вот почему я замял это.

— Но это действительно было, верно?

— Конечно, — с улыбкой ответил он. — Проявление простой кинетики: неуправляемой, неразумной. Что бы ни думала мисс Таннер. Мне следовало упомянуть об этом до нашего отъезда.

— Упомянуть о чем?

— Что тебе надо привыкнуть к тому, что она будет говорить всю эту неделю. Она, как тебе известно, спирит. Бессмертие души и общение с так называемым бестелесным лежит в основании ее верований, которые я и хочу опровергнуть. А пока, — он улыбнулся, — приготовься выслушивать изложение ее взглядов. Не могу же я постоянно просить бедную женщину помолчать.

У правой стены размещались две кровати с причудливо вырезанными спинками, а между ними — большой комод с ящиками. На потолке над комодом висела большая серебряная итальянская лампа.

Прямо перед Флоренс у замурованного окна стоял испанский стол с таким же стулом. На столе — китайская лампа и телефон во французском стиле. Флоренс подошла и сняла трубку. Никакого гудка. «А чего я ожидала?» — удивленно подумала она. В любом случае им, несомненно, пользовались лишь для звонков внутри дома.

Она обернулась и оглядела комнату. Что-то в ней было. Но что? Индивидуальность? Остатки эмоций? Флоренс закрыла глаза и подождала. Несомненно, в воздухе что-то витало. Она ощущала, как что-то перемещается и вибрирует, наплывает на нее, а потом отступает, словно какой-то невидимый боязливый зверь.

Через несколько минут она открыла глаза. «Оно придет», — возникла мысль. Флоренс прошла к ванной и покосилась на белые кафельные стены, отражавшие огонек свечи. Поставив подсвечник на раковину, она открыла кран с горячей водой. Какое-то время ничего не происходило, а потом в раковину с шумом хлынула ржавая вода. Флоренс дождалась, пока вода немного стекла и стала чище, а потом подставила руки и вскрикнула от ледяного холода «Надеюсь, водогрей не сломался, как генератор», — подумала она и, нагнувшись, плеснула холодной водой себе в лицо.

«Мне следовало зайти в церковь, — промелькнуло в голове, — не надо было отступать перед первым же вызовом». Флоренс вздрогнула, вспомнив страшное головокружение, охватившее ее перед входом. Жуткое место. Но нужно было просто преодолеть себя и подойти, вот и все. Однако от такого усилия она могла упасть в обморок. «В ближайшее время войду», — пообещала себе Флоренс Бог даст сил, когда придет время.

Его комната была меньше, чем у других. Здесь стояла лишь одна кровать с балдахином. Фишер сел на пол рядом и стал рассматривать затейливый узор на ковре. Он ощущал дом вокруг себя как некое огромное существо. «Дом знает, что я здесь, — подумал он, — и Беласко знает, все они знают, что я здесь. Я — единственный их промах». Они наблюдали за ним, ожидая, что он предпримет.

Но он не собирался раньше времени что-либо предпринимать, это точно. Он не собирался ничего делать, пока не прощупает как следует это место.

Фишер со своим фонариком вошел в большой зал. Он переоделся в черный свитер с высоким воротником, черные вельветовые брюки и поношенные белые кроссовки и неслышными шагами подошел к огромному круглому столу, где сидел Барретт, а рядом стояла Эдит. Они открывали деревянные ящики и выгружали оборудование. В камине горел огонь.

Эдит вздрогнула, когда Фишер возник из полумрака.

— Помочь? — спросил он.

— Нет, все в порядке, — с улыбкой ответил Барретт. — Однако спасибо за предложение.

Фишер уселся на один из стульев. Его глаза не отрывались от высокого бородатого Барретта, пока тот вынимал из защитной стружки приборы, тщательно вытирал их тряпкой и выкладывал на стол. «Волнуется за свое оборудование», — подумал Фишер. Он достал из кармана пачку сигарет и закурил, глядя на прыгающую по стене тень Эдит, которая взяла другой ящик и подтащила к столу.

— По-прежнему преподаете физику? — поинтересовался Фишер.

— Насколько позволяет здоровье. — Барретт поколебался, но продолжил: — Когда мне было двенадцать, я перенес полиомиелит, и с тех пор у меня частично парализована нога.

Фишер молча смотрел на него. Барретт достал из ящика еще один прибор, вытер его и, положив на стол, взглянул на Фишера.

— Но это не повлияет на наш проект.

Тот кивнул.

— Вы назвали пруд ублюдочной Топью, — сказал Барретт, возвращаясь к своей работе. — Почему?

— Некоторые женщины, приходившие в гости к Беласко, забеременели, пока были здесь.

— И они в самом деле… — Он не договорил и посмотрел на Фишера.

— Тринадцать раз.

— Это отвратительно, — вырвалось у Эдит.

Фишер выдохнул дым.

— Здесь случалось много отвратительных вещей.

Барретт осмотрел выложенные на стол приборы: астатический гальванометр, зеркальный гальванометр, квадрантный электрометр, весы Крукса, фотоаппарат, сетчатый барабан, поглотитель дыма, манометр, платформу для взвешивания грузов, магнитофон. Осталось распаковать контактные часы, электроскоп, фонари (обычные и инфракрасные), максимальный и минимальный термометры, гигроскоп, стенометр, фосфоресцирующий сульфидный экран, электропечь, ящик с сосудами и пробирками, материалы для литья и кабинетное оборудование. «И самый важный прибор», — с удовлетворением подумал Барретт.

Он распаковывал стойку с красными, желтыми и белыми фонарями, когда Фишер спросил:

— Как вы собираетесь использовать все это, когда в доме нет электричества?

— Завтра будет, — ответил Барретт. — Я звонил в Карибу-Фолс. Кстати, телефон у входной двери. Утром установят новый генератор.

— Думаете, он будет работать?

Барретт подавил улыбку.

— Будет.

Фишер промолчал. На другом конце зала в камине треснуло полено, отчего Эдит, направлявшаяся к следующему ящику, вздрогнула.

— Не бери этот, он слишком тяжелый, — сказал ей Барретт.

— Я помогу. — Фишер встал со стула, подошел к Эдит и, наклонившись, поднял ящик. — Там что, наковальня? — спросил он, поставив тяжесть на стол.

Снимая верхние доски, Барретт заметил его любопытный взгляд.

— Помогите, пожалуйста, — попросил он, и Фишер вытащил громоздкий металлический прибор и поставил его на стол.

Это был покрашенный темно-синей краской куб с простым циферблатом на передней панели, пронумерованным от 0 до 900; тонкая красная стрелка указывала на ноль. На верхней крышке были по трафарету нанесены черные буквы: БАРРЕТТ — ЭМР.

— Что за ЭМР? — спросил Фишер.

— Объясню позже, — ответил Барретт.

— Это ваш аппарат?

Барретт покачал головой.

— Он еще не готов.

Услышав стук каблуков, они обернулись к арке. Со свечой в подсвечнике к ним шла Флоренс. Она переоделась в толстый зеленый джемпер на застежке, толстую твидовую юбку и надела туфли на низком каблуке.

— Привет! — весело сказала она и, увидев на столе строй приборов, улыбнулась. — Не хотите пройтись со мной? — спросила она Фишера.

— Почему бы и нет?

Когда они ушли, Эдит увидела на столе отпечатанный список и взяла его. Заголовок гласил: «Замеченные в доме Беласко парапсихические явления».

Ошеломленная Эдит положила список обратно. «Боже, — подумала она, — что за неделя нам предстоит?»

Гараж был построен в расчете на семь автомобилей. Сейчас он был пуст. При входе Фишер выключил свой фонарик, так как сквозь закопченные стекла в двери проникало достаточно света. Он посмотрел на зеленоватую мглу за стеклами.

— Может быть, аппарат лучше поставить сюда, — сказал он.

Флоренс не ответила. Озираясь по сторонам, она прошла по заляпанному маслом полу и, остановившись у полки, потрогала грязный, тронутый ржавчиной молоток.

— Что вы сказали?

— Может быть, аппарат лучше поставить сюда.

Флоренс покачала головой.

— Если что-то случилось с генератором, не будет действовать и аппарат.

Фишер смотрел, как женщина-медиум движется по гаражу. Когда она прошла вблизи, он ощутил запах ее духов.

— Почему вы отказываетесь от действий?

С мимолетной улыбкой Флоренс посмотрела на него.

— Это длинная история, Бен. Когда мы немного успокоимся, я расскажу. А сейчас мне хочется получше прочувствовать это место.

Она остановилась в пятне света и закрыла глаза.

Фишер смотрел на нее. В тусклом освещении женщина с белой как слоновая кость кожей и золотисто-рыжими волосами казалась похожей на фарфоровую куклу.

Спустя какое-то время она снова повернулась к Фишеру.

— Здесь я ничего особенного не ощущаю. Вы согласны?

— Как скажете.

Он включил фонарик, и они по лестнице поднялись в коридор.

— Куда теперь? — спросила Флоренс.

— Я не так хорошо знаю это место. Я пробыл здесь всего три дня.

— Что ж, исследуем. Нет нужды… — Она вдруг замолчала и остановилась, повернув голову вправо, словно услышала сзади какой-то звук. — Да. Печаль. Боль. — Флоренс нахмурилась и покачала головой. — Нет, нет. — Она протяжно вздохнула и посмотрела на Фишера. — Вы сами чувствуете.

Он не ответил. Флоренс улыбнулась и отвела взгляд.

— Что ж, посмотрим, что еще тут можно найти. Вы читали статью доктора Барретта, где он сравнивает экстрасенсов со счетчиком Гейгера? — спросила она, когда они шли по коридору.

— Нет.

— Неплохое сравнение. В некотором роде мы действительно похожи на счетчик Гейгера. Подставь нас под парапсихические эманации, и мы начнем тикать. Конечно, разница в том, что мы не только инструмент, но и судьи — мы не только получаем впечатления, но и оцениваем их.

— Угу, — пробурчал Фишер.

Флоренс взглянула на него, но ничего не добавила.

Они стали спускаться по лестнице от церкви, Фишер светил фонариком под ноги.

— Интересно, понадобится ли нам целая неделя, — снова заговорила Флоренс.

— И целый год было бы не слишком много.

Она постаралась, чтобы ее возражение звучало помягче:

— Я видела, как самые темные парапсихические вопросы решались в одну ночь. Мы не должны… — Флоренс замолчала, сжав рукой перила, потом с яростью пробормотала: — Чертова клоака. — Ее передернуло, и она покачала головой. — Ах, бедняга. Такая злоба. Такая разрушительная злоба. — Флоренс с трудом вздохнула. — Это очень враждебный человек. И неудивительно. Кто упрекнет его после заточения в этом доме? — Она посмотрела на Фишера.

Дойдя до нижнего коридора, они подошли к металлическим дверям с окошками наподобие иллюминаторов. Фишер толкнул створку и придержал ее для Флоренс. Они вошли, и их шаги резко застучали по плиткам на полу, отдаваясь под потолком.

Размерами бассейн был под стать олимпийскому. Фишер посветил фонариком в мрачную зеленую глубину, потом подошел к краю бассейна и опустился на колени на углу. Засучив рукав свитера, он опустил руку в воду и, поводив ею там, с удивлением проговорил:

— Не очень холодная. И прибывает. Наверное, в бассейне отдельный генератор.

Флоренс посмотрела на поблескивающую воду. По поверхности разошлась созданная Фишером рябь.

— Здесь что-то есть, — сказала женщина и не взглянула на Фишера за подтверждением.

Он подошел к ней.

— В другом конце парилка.

— Пойдемте посмотрим.

Гулкое эхо сопровождало их шаги, когда они шли вдоль края бассейна, так что создавалось впечатление, что следом идет еще кто-то. Флоренс взглянула через плечо и прошептала:

— Да.

Фишер открыл очередную тяжелую металлическую дверь и, держа ее раскрытой, посветил внутрь. Квадратная парилка протяженностью двенадцать футов вся была облицована кафелем. Вдоль стен тянулись встроенные деревянные скамьи, а на полу, как окаменевшая змея, изогнулся выцветший зеленый шланг, соединенный с краном.

Флоренс состроила гримасу.

— Извращение. Здесь… — Она глотнула, словно освобождая горло от горькой желчи. — Здесь. Но что здесь?

Фишер дал двери захлопнуться, и звук отдался громким эхом. Флоренс взглянула на него, а потом, когда он отвернулся и пошел дальше, догнала и пошла рядом.

— У доктора Барретта хорошее оборудование, не так ли? — проговорила она, стараясь казаться бодрой. — Странно, неужели он действительно верит, что одной наукой можно положить конец силам этого дома?

— А чем же?

— Любовью, — ответила Флоренс и сжала ему локоть. — Мы же знаем это, правда?

Фишер открыл перед ней дверь, и они вернулись обратно в коридор.

— А что там?

Флоренс прошла через вестибюль и открыла деревянную дверь. Фишер посветил внутрь. Там оказался винный погреб, но все его полки и стеллажи были пусты. Флоренс вздрогнула.

— Я вижу этот погреб заполненным бутылками. — Она отвернулась. — Давайте не будем входить.

Они снова поднялись по лестнице и пошли по коридору первого этажа. Проходя мимо двери в церковь, Флоренс поежилась.

— Это место хуже всех, — сказала она. — Хотя я и не видела всего дома, у меня такое чувство… — Ее голос становился все тише, и она прокашлялась. — Когда-нибудь я войду сюда.

Они свернули в прилегающий коридор. В двадцати ярдах впереди в правой стене виднелась арка.

— А что здесь? — Флоренс прошла под арку и затаила дыхание. — Этот дом, — проговорила она.

Бальный зал был необъятен, его покрытые парчой стены украшали красные бархатные портьеры. На высоком потолке через равные промежутки висели огромные люстры, а пол покрывал изысканный дубовый паркет. В дальнем конце помещения располагалась ниша для музыкантов.

— Театр — понятно, но это? — недоуменно произнесла Флоренс. — Неужели танцевальный зал может быть обиталищем зла?

— Зло пришло позже, — сказал Фишер.

Флоренс покачала головой.

— Сплошные противоречия. — Она посмотрела на Фишера. — Вы правы, это потребует времени. У меня такое чувство, будто я стою в центре лабиринта, такого запутанного, что перспектива выбраться из него… — Она осеклась. — И все же мы выберемся.

Над головой что-то звякнуло. Фишер резко вздернул руку, направив фонарик на висящую в вышине тяжелую люстру. Хрустальные подвески отразили свет, и на потолке заиграли радужные отблески. Люстра была неподвижна.

— Вызов принят, — проговорила Флоренс.

— Не спешите признавать это, — предостерег Фишер.

Флоренс резко обернулась к нему.

— Вы заблокировались.

— Что?

— Вы заблокировались. Вот почему вы ничего не ощущаете.

На лице Фишера появилась холодная улыбка.

— Я не ощутил этого, потому что этого не было. Помните, я тоже был спиритом. И знаю, как вы находите что-то в каждом углу, если захотите.

— Бен, это неправда. — Флоренс как будто ранили его слова. — Это было. Вы бы тоже ощутили все это, если бы не противились…

— Я ничему не противлюсь, — оборвал ее он. — Я просто не кладу голову на плаху второй раз. Когда пришел сюда в сороковом году, я был в точности как вы — нет, хуже, гораздо хуже. Я действительно думал, будто что-то собой представляю. Что у меня божий дар к парапсихическим исследованиям.

— Вы были самым мощным парапсихическим медиумом, какого когда-либо знала эта страна, Бен.

— Не был, а есть, Флоренс. Просто теперь стал чуть осторожнее, вот и все. И предлагаю вам такой же подход. А то вы выглядите так, как будто у вас нервы обнажены. И когда действительно наткнетесь на что-то, оно растерзает вас и вывернет наизнанку. Вы же знаете, это место недаром называют Адским домом. Оно намеревается убить нас всех, так что чертовски лучше научиться ограждать себя, пока не будете готовы. А иначе просто станете очередной жертвой в списке.

Они долго молча смотрели друг на друга. Наконец она прикоснулась к его руке.

— Но тот, кто зарывает свой талант.

— О черт!

Он повернулся на каблуках и зашагал прочь.

Обеденный зал был шестидесяти футов в длину и такой же высокий, как и широкий, — двадцать семь футов в ширину и в высоту. Попасть в него можно было через арку из большого зала или через двери кухни.

Потолок делили на участки резные панели, известняковый пол был отполирован. Стены на высоту двенадцать футов закрывали деревянные панели, а выше виднелись каменные блоки. В середине западной стены располагался огромный камин, его готическая облицовка достигала потолка Через равные интервалы над сорокафутовым столом в центре помещения висели четыре огромных церковных светильника с подведенной электропроводкой. Вокруг стола стояло тридцать древних ореховых стульев с красной, как вино, бархатной обивкой.

Все четверо собрались у одного конца стола, Барретт сидел во главе. Невидимая пара из Карибу-Фолс в шесть часов принесла ужин и удалилась.

— Если нет возражений, я бы хотела попробовать вечером устроить сеанс, — сказала Флоренс.

Рука Барретта с ложкой на мгновение замерла, а потом зачерпнула вторую порцию брокколи.

— У меня нет возражений, — сказал он.

Флоренс посмотрела на Эдит, которая покачала головой, и перевела взгляд на Фишера.

— Прекрасно, — сказал он, протягивая руку к кофейнику.

Флоренс кивнула.

— Тогда после ужина.

Ее тарелка была пуста, и с тех пор, как все сели, она пила только воду.

— А вы не устроите сеанс утром, мистер Фишер? — спросил Барретт.

Тот покачал головой.

— Пока нет.

Барретт кивнул. «Тогда дело сделано», — подумал он. Он попросил и получил отказ. Поскольку его роль в проекте требовала помощи физического медиума, Дойч не мог возразить против посылки за одним из его людей. «Превосходно», — подумал Барретт. Утром все будет устроено.

— Ну что ж, — сказал он, — должен сказать, дом пока что не проявил себя достойным своей репутации.

Фишер оторвал взгляд от своей тарелки.

— Он еще не снял с нас мерку, — ответил он, и его губы на мгновение скривились в невеселой улыбке.

— Я думаю, было бы ошибкой рассматривать дом как темную силу, — сказала Флоренс. — Совершенно очевидно, беду создают по-прежнему живущие личности — кто бы это ни был. Единственный, в ком мы можем быть уверены, — это Беласко.

— Вы сегодня общались с ним, не так ли? — спросил Барретт.

Его голос звучал мягко, но Флоренс уловила в тоне подстрекающую нотку.

— Нет, — ответила она, — но мистер Фишер общался, когда был здесь в сороковом году. И присутствие Беласко было задокументировано.

— О нем сообщалось, — поправил Барретт.

Поколебавшись, Флоренс сказала:

— Я думаю, было бы правильно открыть карты, доктор Барретт. Мне кажется, вы по-прежнему убеждены, что таких вещей, как призраки, не существует.

— Если под призраками вы подразумеваете живущие после смерти личности, то тут вы совершенно правы.

— Невзирая на тот факт, что их видели на протяжении веков? Порой видели сразу несколько человек? Видели животные? И были сделаны фотоснимки? И переданные сведения были позже подтверждены? Что призраки прикасались к людям. Передвигали предметы. И даже были взвешены.

— Эти факты свидетельствуют о неких явлениях, мисс Таннер, а не доказывают существование призраков.

Флоренс устало улыбнулась.

— Даже не знаю, что на это ответить.

Барретт вернул ей улыбку и развел руками, словно говоря: «Мы в этом не придем к согласию, так почему бы не оставить все как есть?»

— Стало быть, вы не признаете жизни после смерти, — продолжала настаивать Флоренс.

— Это любопытная идея, — сказал Барретт. — У меня нет против нее никаких возражений, пока от меня не требуют поверить в концепцию общения с так называемыми «живущими после смерти».

Флоренс печально посмотрела на него.

— Вы говорите так, несмотря на то, что сами слышали на сеансах всхлипы радости?

— Я слышал подобные всхлипы и в психбольницах.

— В психбольницах?

Барретт вздохнул.

— Я никого не хотел обидеть. Но это ясно свидетельствует, что общение с умершими привело многих людей к сумасшествию, а не к успокоению души.

— Это неправда, — упрямствовала Флоренс. — Если бы это было так, все попытки общения с духами давно бы закончились. А они не закончились и продолжаются на протяжении веков.

Она пытливо посмотрела на Барретта, словно пытаясь понять его точку зрения.

— Вы называете это любопытной идеей, доктор. Но, конечно же, это нечто большее. А как же религии, принимающие идею о жизни после смерти? Разве не сказал апостол Павел: «Если мертвые не воскреснут, то и вера наша тщетна»?

Барретт не ответил.

— Но вы не согласны, — констатировала очевидное Флоренс.

— Не согласен.

— И можете предложить какую-то альтернативу?

— Да. — Барретт с вызовом встретил ее взгляд. — Альтернатива гораздо интереснее, хотя она сложнее и требовательней, а именно — подсознательная сущность, это обширное, скрытое пространство человеческой личности, которое, как айсберг, лежит ниже так называемого порога сознания. Вот где таится колдовство, мисс Таннер. Не в умозрительном царстве жизни после смерти, а здесь, сегодня, это вызов нам самим. Неоткрытые тайны человеческого многообразия, инфракрасные возможности нашего тела, ультрафиолетовые возможности нашего сознания. Вот альтернатива, которую я предлагаю: расширенные способности человеческого организма, которые еще не установлены. Способности, которые, я уверен, и становятся причиной всех этих парапсихических явлений.

Флоренс помолчала, а потом улыбнулась.

— Увидим, — сказала она.

Барретт кивнул.

— Да, увидим.

Эдит оглядела обеденный зал.

— Когда был построен этот дом? — спросила она.

Барретт посмотрел на Фишера.

— Вы не знаете?

— В тысяча девятьсот девятнадцатом, — ответил тот.

— Из некоторых сказанных вами сегодня слов у меня сложилось впечатление, что вы кое-что знаете о Беласко, — сказал Барретт. — Может, расскажете? Было бы не лишним, — он подавил улыбку, — знать нашего противника.

«Забавляешься? — подумал Фишер. — Тебе будет не до забав, когда Беласко и прочие примутся за дело».

— Что вы хотите узнать? — спросил он.

— Все, что вы можете рассказать, — ответил Барретт. — Общее описание его жизни может оказаться полезным.

Фишер налил себе еще чашку кофе, поставил кофейник на стол и, обхватив руками чашку, начал рассказ:

— Он родился в тысяча восемьсот семьдесят девятом году, незаконный сын Майрона Сандлера, американского изготовителя военного снаряжения, и Ноэль Беласко, английской актрисы.

— Почему он взял фамилию материй? — спросил Барретт.

— Сандлер был женат, — сказал Фишер и, помолчав, продолжил: — О его детстве ничего не известно, не считая отдельных эпизодов. В пять лет он повесил кошку, чтобы посмотреть, оживет ли она для второй из своих девяти жизней. Когда она не ожила, он рассердился, разрубил ее на куски и выбросил их из окна спальни. После этого мать прозвала его Порочным Эмериком.

— Я полагаю, он воспитывался в Англии, — вскользь заметил Барретт.

Фишер кивнул.

— Следующий подтвержденный эпизод — нападение с сексуальными намерениями на младшую сестру, — продолжил он.

Барретт нахмурился.

— И все будет в том же роде?

— Он прожил не образцовую жизнь, фактор, — язвительно проговорил Фишер.

Барретт поколебался.

— Ладно, — сказал он и посмотрел на Эдит. — Ты не возражаешь, дорогая?

Эдит покачала головой, и он взглянул на Флоренс.

— Мисс Таннер?

— Нет, если это поможет что-то понять, — сказала та.

Барретт сделал знак Фишеру, прося его продолжить.

— После этого нападения сестра два месяца пролежала в больнице, — сказал Фишер. — Не буду входить в детали. А Беласко отправили в частную школу — в то время ему было десять с половиной лет. Там его много лет обижали, особенно досаждал один учитель-гомосексуалист. Позже Беласко пригласил его на недельку в свой дом, и к концу этого срока уже ушедший на пенсию учитель вернулся домой и повесился.

— А как Беласко выглядел? — спросил Барретт, стараясь направлять рассказ Фишера.

Фишер погрузился в воспоминания и через некоторое время процитировал:

— «Зубы как клыки хищника. Когда он обнажает их в улыбке, создается впечатление рычащего зверя. Лицо белое, так как он ненавидит солнце и избегает выходить на улицу. Удивительно зеленые глаза, которые словно обладают каким-то внутренним светом. Лоб широкий, волосы и коротко подстриженная бородка черные как смоль. Несмотря на красоту, лицо его пугает — это лицо некоего демона, принявшего человеческий облик».

— Кому принадлежит это описание? — спросил Барретт.

— Его второй жене. Она покончила с собой в двадцать седьмом.

— Вы помните это описание дословно, — сказала Флоренс. — Наверное, перечитывали его много раз.

Фишер хмуро улыбнулся.

— Как сказал доктор, надо «знать противника».

— Он был высокий или нет? — спросил Барретт.

— Высокий. Шесть футов пять дюймов. Его прозвали Рычащим Гигантом.

Барретт кивнул.

— Образование?

— Нью-Йорк. Лондон. Берлин. Париж. Вена. Ни одного специализированного курса. Логика, этика, религия, философия.

— Мне представляется, достаточно, чтобы дать рационалистическое объяснение его действиям, — сказал Барретт. — Свои деньги он унаследовал от отца, не так ли?

— В основном Мать оставила ему несколько тысяч фунтов, а отец — десять с половиной миллионов долларов, свою долю от продаж винтовок и автоматов.

— Это могло вызвать у него чувство вины, — сказала Флоренс.

— Беласко в жизни не испытал ни тени угрызений совести.

— Что лишь убеждает в его умственных отклонениях.

— У него могли быть умственные отклонения и в то же время блестящий интеллект, — продолжил Фишер. — Он разбирался во всех предметах, которые изучал. Говорил и читал на дюжине языков. Интересовался натуральной и метафизической философией. Изучил все религии, каббалистику и доктрины розенкрейцеров, древние таинства. Его ум был кладовой сведений, энергетической станцией. — Он помолчал. — Склепом фантазий.

— Он кого-нибудь любил в своей жизни? — спросила Флоренс.

— Он не верил в любовь, — ответил Фишер. — Он верил в волю. «Эта редкая собственная кинетическая энергия, этот магнетизм, это самое таинственное и всеподавляющее наслаждение ума: влияние». Конец цитаты. Эмерик Беласко, тысяча девятьсот тринадцатый год.

— Что он понимал под «влиянием»? — спросил Барретт.

— Способность ума доминировать, — ответил Фишер. — Способность одной человеческой личности управлять другими. Он определенно обладал какой-то гипнотической силой, как Калиостро или Распутин. Цитата: «Никто никогда не приближался к нему слишком близко, чтобы его страшное присутствие не подавило и не поглотило их». Снова его вторая жена.

— У Беласко были дети? — спросила Флоренс.

— Говорят, был сын. Впрочем, точно никто не знает.

— Вы сказали, дом был построен в девятнадцатом году, — сказал Барретт. — И разложение началось сразу же?

— Нет, сначала дом славился своим гостеприимством. Haut monde[97], рауты. Широкие балы. Вечерние приемы. Люди съезжались со всей страны и со всего мира, чтобы провести здесь уик-энд. Беласко был превосходным хозяином — утонченным, обаятельным. Потом… — Фишер поднял правую руку, почти соединив большой и указательный пальцы. — В тысяча девятьсот двадцатом — «ип реи»[98], как он называл это, soupcon[99] деградации. Вхождение, шаг за шагом, в явную похоть — сначала в разговорах, потом в поступках. Сплетни. Придворные интриги. Аристократические махинации. Вино рекой и альковная возня. Все это порождалось Беласко и его влиянием.

Все, что он делал в этой фазе, было подражанием образу жизни европейского высшего общества восемнадцатого века. Как он все это делал, слишком долго объяснять. Однако все устраивалось весьма тонко, с огромным мастерством.

— Полагаю, результатом этого явилась прежде всего половая распущенность, — сказал Барретт.

Фишер кивнул.

— Беласко учредил клуб под названием «Les Aphrodites». Каждую ночь — а потом два и даже три раза в день — они устраивали собрание; Беласко называл это симпозиумом. Принимали всевозможные наркотики и возбуждающие средства, садились за стол в большом зале и говорили о сексе, пока все не доходили, по выражению Беласко, до» сладострастия». И тут начиналась оргия.

Однако это был не исключительно секс. Принцип излишества применялся здесь к каждой фазе жизни. Обеды превращались в обжорство, питье — в пьянство. Расцвела наркомания. И его гости извратились как в физическом смысле, так и в умственном.

— Как это? — спросил Барретт.

— Представьте двадцать или тридцать человек, которые мысленно подзадоривают друг друга — подталкивают делать друг с другом все, что хочется, никаких ограничений, кроме собственного воображения. И когда их мысли начали распускаться — или, если хотите, замыкаться на одном, — то же самое произошло со всеми аспектами их совместной жизни здесь. Люди стали задерживаться здесь на месяцы, потом на годы. Этот дом стал для них образом жизни. Образом жизни, который с каждым днем постепенно становился все более безумным. В отрыве от сравнения с нормальным обществом общество этого дома само стало считать себя нормой. Нормой стала полная вседозволенность. А вскоре стала нормой зверская жестокость и резня.

— Как же могла вся эта… вакханалия оставаться без последствий? — спросил Барретт. — Несомненно, кто-то должен был — как это говорят? — призвать Беласко к порядку.

— Дом стоит в отдалении, действительно в отдалении от всех. Здесь не было телефонной связи с внешним миром. И к тому же, и это не менее существенно, никто не отваживался вступить в противостояние с Беласко, все слишком боялись его. Иногда частные детективы могли сунуть нос, но никогда ничего не находили. Когда случалось расследование, все вели себя подобающим образом. Никогда никаких свидетелей. А если были, Беласко подкупал их.

— И все время люди приходили сюда? — недоверчиво спросил Барретт.

— Валили табунами, — подтвердил Фишер. — Через какое-то время Беласко так надоело принимать у себя в доме одних неисправимых грешников, что он начал путешествовать по миру, приглашая творческую молодежь посетить его «аристократическое уединение», чтобы написать стихи или картину, или сочинить музыку, или просто поразмышлять. А когда он заполучал их здесь, то, конечно… — Он сделал неопределенный жест. — «Влияние».

— Самое подлое из зол, — сказала Флоренс, — растление невинных. — Она почти что с мольбой посмотрела на Фишера. — Неужели в этом человеке не было хоть капли чего-то достойного?

— Ни капли, — ответил он. — Одним из его любимых занятий было губить женщин. Будучи таким высоким и импозантным, таким обворожительным, он с легкостью мог влюблять их в себя. А потом, когда они теряли от него голову, бросал их. Так он поступил с собственной сестрой — той самой, на которую когда-то напал. Она была его любовницей год. А потом он ее вышвырнул, она стала примадонной в его театральной труппе и наркоманкой. В тысяча девятьсот двадцать третьем году умерла от передозировки героина.

— А сам Беласко принимал наркотики? — спросил Барретт.

— Поначалу. Позже он стал отстраняться от участия в занятиях своих гостей. Ему пришла мысль взяться за изучение природы зла, и он решил, что не сможет этого сделать, если сам будет активным участником. Поэтому он начал удаляться от всего этого, сконцентрировав свою энергию на массовом растлении гостей.

Около тысяча девятьсот двадцать шестого года Беласко приступил к своей последней кампании. Он удвоил усилия, поощряя гостей на воображение всевозможных жестокостей, извращений и ужасов. Проводил соревнования, чтобы посмотреть, кто способен на самые жуткие идеи. Начал то, что сам назвал «Дни Растления» — дни круглосуточных безумств, непрерывного разврата. Он попытался буквально инсценировать «Сто двадцать дней Содома» маркиза де Сада. И начал ввозить для совокупления со своими гостями уродов со всего мира — горбунов, карликов, гермафродитов, всевозможных уродов.

Флоренс закрыла глаза и склонила голову, крепко прижав ко лбу сцепленные руки.

— Примерно в это время все и началось, — продолжал Фишер. — Не стало слуг, чтобы поддерживать дом в порядке, — к тому времени они уже ничем не отличались от гостей. Прачечная прекратила работу, и всем нужно было самим стирать свое белье — чего они, конечно, не делали. Не было поваров, и все готовили себе из чего попало — а попадало все меньше и меньше, потому что подвоз продуктов и спиртного почти прекратился за отсутствием слуг.

В тысяча девятьсот двадцать седьмом году дом поразила эпидемия гриппа. Поверив нескольким врачам среди своих гостей, что туман в долине Матаваски губителен для здоровья, Беласко замуровал окна. Примерно в это же время главный генератор, который больше никто не обслуживал, начал давать сбои, и всем пришлось по большей части пользоваться свечами. Зимой двадцать восьмого погасла печь, и никто не побеспокоился вновь растопить ее. В доме стало холодно, как в морозильнике. И тринадцать гостей умерли от воспаления легких.

Но никому до этого не было дела. К тому времени все зашло уже так далеко, что всех беспокоило лишь их «дневное меню распутства», как называл это Беласко. К тысяча девятьсот двадцать восьмому году они уже докатились до членовредительства, убийств, некрофилии и каннибализма.

Трое слушателей сидели безмолвно и неподвижно, Флоренс склонила голову, Барретт и Эдит уставились на Фишера, а тот негромко, без всякого выражения продолжал, словно рассказывал что-то очень обычное:

— В июне двадцать девятого года Беласко устроил в своем театре подобие римского цирка. Кульминацией было поедание девственницы голодным леопардом. В июле того же года группа врачей-наркоманов начала эксперименты на животных и людях, изучая порог боли, производя замену органов и создавая уродов.

К тому времени все, кроме Беласко, дошли до скотского состояния, они редко мылись, ходили в грязных лохмотьях, ели и пили все, что попадалось под руку, убивали друг друга из-за пищи и воды, спиртного, наркотиков, секса, крови, даже вкуса человечины, который к тому времени многим был уже знаком.

И среди них ходил Беласко, холодный, отстраненный, равнодушный. Беласко, новый Сатана, созерцал свой сброд. Гигантская, устрашающая фигура, смотрящая на созданный им воплощенный ад.

— И как все это закончилось? — спросил Барретт.

— Если бы это закончилось, разве мы были бы здесь?

— Это закончится теперь, — сказала Флоренс.

Барретт продолжил свои вопросы:

— И что стало с Беласко?

— Никто не знает, — ответил Фишер. — Когда в ноябре двадцать девятого года родственники некоторых его гостей ворвались в дом, все внутри были мертвы — двадцать семь трупов.

Беласко среди них не было.

Флоренс прошла в дальний конец огромного зала. Последние десять минут она сидела в углу, «подготавливая себя», как сказала остальным. И теперь была готова.

— Готова настолько, насколько это возможно в таком климате. Чрезмерная сырость всегда мешает, — улыбнулась она. — Займем свои места?

Все четверо уселись за огромный круглый стол — Фишер напротив Флоренс, Барретт через несколько стульев от нее, Эдит рядом с ним.

— Я догадалась, — заявила Флоренс, усевшись. — Зло в этом доме сконцентрировалось с такой интенсивностью, что может заманивать земных духов отовсюду. Другими словами, дом может служить гигантским магнитом для падших душ. Это объясняет его замысловатую структуру.

«Что можно на это сказать?» — подумал Барретт. Он посмотрел на Эдит и был вынужден подавить улыбку, увидев, как она уставилась на Флоренс.

— Вы уверены, что это оборудование вас не потревожит? — спросил он.

— Ничуть. Между прочим, было бы не лишним с вашей стороны включить магнитофон, когда Красное Облако начнет говорить. Он может сказать что-нибудь ценное.

Барретт уклончиво кивнул.

— Он ведь тоже работает на батарейках?

Барретт снова кивнул.

— Хорошо. — Флоренс улыбнулась. — Остальные приборы, конечно, мне не нужны. — Она взглянула на Эдит. — Ваш муж, конечно же, объяснил вам, что я не физический медиум. Я лишь вхожу в ментальный контакт с духами и допускаю их только в форме мыслей. — Она огляделась. — Вы не могли бы погасить свечи?

Эдит окаменела, когда Лайонел послюнил пальцы и окал фитиль свечи, а Фишер задул свою. Осталась только ее — крохотный пульсирующий ореол света в безбрежном пространстве зала: камин погас час назад. Эдит не могла заставить себя погасить свечу, и Барретт, протянув руку, сделал это за нее.

Чернота обрушилась на нее, как приливная волна, так что у нее захватило дыхание. Эдит нащупала руку Лайонела, и этот момент напомнил ей, как однажды она была в Карлсбадских пещерах. В одной из пещер гид выключил свет, и темнота стала такой непроницаемой, что Эдит ощутила, как она давит на глаза.

— О Дух Любви и Нежности! — начала Флоренс. — Мы собрались здесь этим вечером, чтобы достичь совершенного понимания законов нашего бытия.

Барретт ощутил, как похолодела рука Эдит, и сочувственно улыбнулся, хотя жена не могла этого видеть. Он понимал, каково ей, ведь сам он десятки раз проходил через это, когда только начинал работать. Правда, и она бывала вместе с ним на сеансах, но никогда в помещении такого жуткого размера и с такой жуткой историей.

— Дай нам, о Божественный Учитель, средство общения с потусторонними духами, особенно с теми, кто бродит по этому дому в беспокойных муках.

Фишер издал долгий неровный вздох. Ему вспомнилось, как он впервые устроил сеанс здесь в 1940 году — в этом же зале, за этим самым столом. Все предметы вокруг как будто кто-то расшвыривал, один «случайно» угодил в доктора Грэма. Воздух тогда наполнял зеленоватый светящийся туман. Фишер ощутил сухость в горле. «Я не должен устраивать здесь сеансы», — подумал он.

— Да будет наша работа по наведению моста через пропасть смерти успешно закончена, чтобы боль превратилась в радость, а печаль в умиротворение. Всего этого мы просим от имени нашего беспредельного Отца. Аминь.

На какое-то время воцарилась тишина. Потом Эдит вздрогнула, когда Флоренс тихим, мелодичным голосом запела:

— Мир ощутил учащенное дыхание с вечного берега небес. И души, поправшие смерть, снова вернулись на землю.

Эдит почувствовала, как вся покрылась мурашками от приглушенного пения Флоренс в темноте.

Когда гимн закончился, Флоренс тяжело задышала и стала делать пассы у лица. Через несколько минут она стала тереть ладонями плечи, провела ими по груди, животу и бедрам. Поглаживания были почти чувственными, ее губы приоткрылись, и на лице отразилось отстраненное оцепенение. Дыхание стало медленнее и громче и вскоре превратилось в свистящие хрипы и придыхания. Ладони теперь вяло лежали на коленях, а локти и плечи слегка подергивались. Постепенно ее голова запрокинулась и коснулась спинки стула. Флоренс издала долгий неровный вздох и замерла.

В огромном зале не слышалось ни звука. Барретт смотрел на место, где она сидела, хотя ничего не было видно. Эдит закрыла глаза, предпочитая собственную темноту той, что наполняла помещение. Фишер в напряжении сидел на стуле и ждал.

Кресло под Флоренс скрипнуло.

— Я — Красное Облако, — проговорила она звучным голосом. Ее лицо в темноте окаменело в высокомерном выражении. — Я — Красное Облако, — повторила она.

Барретт вздохнул.

— Добрый вечер.

Флоренс что-то проворчала и кивнула.

— Я приходить издалека. Принести привет вам из Вечного Места. Красное Облако рад видеть вас. Всегда рад видеть обитатели Земли собраться в круг веры. Мы всегда с вами, следить и оберегать. Смерть не конец дороги. Смерть только дверь в мир без конца. Это мы знаем.

— А не могли бы вы… — начал Барретт.

— Земные души в узилище, — перебила его Флоренс. — Закованы в темницу плоти.

— Да, да, — сказал Барретт. — А не могли бы вы…

— Смерть — прощение, освобождение. Оставьте то, что поэт зовет «грязными покровами гниения». Найдите свободу — свет — вечное наслаждение.

— Да, но не кажется ли вам…

Эдит закусила губу, чтобы не рассмеяться, когда Флоренс снова перебила:

— Женщина Таннер говорит включить машину, получить голос на ленте. Не знаю, что она имеет в виду. Вы знаете?

Барретт хмыкнул.

— Хорошо.

Протянув руку через стол, он нащупал магнитофон, включил его и пододвинул микрофон к Флоренс.

— А теперь, если позволите…

— Красное Облако ведет женщину Таннер. Ведет второй медиум на этой стороне. Говори с женщиной Таннер. Приведи ей другие духи.

Флоренс вдруг обернулась, оскалив зубы и сдвинув брови, и из ее горла вырвалось недовольное рычание.

— Плохой дом. Место болезни. Здесь зло. Плохое лекарство. — Она покачала головой и снова прорычала: — Плохое лекарство.

Она повернулась назад, удивленно ворча, как будто кто-то появился за спиной и привлек ее внимание.

— Здесь человек. Безобразный. Как пещерный человек. Длинные волосы. Грязь на лице. Царапины, нарывы. Желтые зубы. Человек наклонился, скрючился. Без одежды. Как зверь. Тяжело дышит. В муке. Очень больной. Говорит: «Дайте мне покой. Отпустите».

Эдит вцепилась в руку Лайонела, боясь открыть глаза, чтобы не увидеть описанную Флоренс фигуру.

Флоренс покачала головой, а потом медленно подняла руку и указала на вход в зал.

— Уходить. Покинуть дом. — Она уставилась в темноту и с ворчанием повернулась назад. — Нехорошо. Здесь слишком долго. Не слушай. Не понимай. — Она постучала по голове указательным пальцем. — Слишком много болит внутри.

Потом издала звук, словно ее что-то заинтересовало.

— Границы, — сказала она. — Нации. Пределы. Не знаю, что это значит. Крайности и границы. Пределы и крайности. — Она покачала головой. — Не знаю.

Она дернулась, как будто кто-то грубо схватил ее за плечо.

— Нет. Уходи, — пробормотала Флоренс. — Здесь молодой человек. Говорит, должен сказать — должен сказать. — Она снова что-то проворчала, и все стихло.

Все трое вздрогнули, когда Флоренс вскрикнула:

— Я вас не знаю! — Она в безумном волнении обвела глазами стол. — Почему вы здесь? Это нехорошо. Ничего не меняется. Ничего! Убирайтесь отсюда, а не то я вам покажу! Я не могу ничего поделать с собой! Сукины сыны! Пошли к черту!

Эдит плотно прижалась к спинке стула. Голос был совсем не похож на голос Флоренс — истерический, неуравновешенный, угрожающий.

— Как вы не видите, что я ничего не могу поделать! Я не хочу вредить вам, но я должен! — Флоренс вытянула вперед голову, закрыв глаза и оскалив зубы. — Предупреждаю, — сказала она горловым голосом. — Убирайтесь из этого дома, пока я не убил вас всех!

Эдит вскрикнула, услышав отрывистый стук по столу.

— Что это? — спросила она, но ее голос был заглушен серией диких ударов.

Казалось, какой-то вышедший из себя мужчина в ярости со всей силы стучит по столу молотком. Барретт сделал движение в сторону своих приборов, но вспомнил, что в доме нет электричества, и выругался про себя.

Удары вдруг прекратились. Флоренс застонала, и Эдит посмотрела в ее сторону. В ее ушах все еще раздавались удары, и тело онемело, словно вибрации омертвили его.

Она вздрогнула, когда Лайонел отпустил ее руку. Потом услышала шорох его одежды и снова вздрогнула, когда с его стороны вспыхнул маленький красный огонек. Барретт вынул из кармана маленький фонарик-ручку и посветил на Флоренс. В тусклом свете Эдит увидела, что ее голова откинулась на спинку, глаза закрыты, язык высунут.

Эдит с испугом ощутила распространяющийся из-под стола холод. Поежившись, она обхватила себя руками. Фишер сжал зубы, удерживая себя, чтобы не вскочить со стула.

Барретт дернул за провод микрофона, и от шороха по столу Эдит снова вздрогнула.

— Температура падает, — продиктовал Барретт в микрофон. — Это явно ощущается. Снятие показаний приборов невозможно. Физическому явлению предшествовала серия сильных сотрясений. — Он еще раз посветил на Флоренс. — Реакции мисс Таннер неоднородны. Остается в состоянии транса, но переменного. Возможное частичное затемнение сознания при начале непредвиденного физического явления. Вероятный фактор — отсутствие кабинета. Вкладываю в руку пробирку с раствором солей урана.

Эдит увидела, как красный луч фонарика шарит по столу, потом рука Лайонела взяла пробирку. От холода под столом ломило ноги. И все же она почувствовала себя лучше, невозмутимый тон Лайонела произвел успокаивающий эффект. Она увидела, как он вложил пробирку в руки Флоренс.

Та вдруг выпрямилась и открыла глаза.

Барретт досадливо нахмурился.

— Субъект вышел из транса.

Он выключил магнитофон и чиркнул спичкой. Флоренс отвернулась, когда зажглась свеча.

Фишер встал и двинулся вокруг стола к кувшину с водой. Когда он наливал воду в стакан, край кувшина стучал по стеклу. Барретт взглянул на него. Фишер протянул стакан Флоренс, которая осушила его одним глотком.

— Ну вот, — улыбнулась она Фишеру. — Спасибо. — Флоренс поставила стакан и поежилась. — Что случилось?

Когда Барретт рассказал ей, она в замешательстве уставилась на него.

— Не понимаю. Я не физический медиум.

— Только что были. Во всяком случае, зарождались как таковой.

Флоренс обеспокоилась.

— Это бессмыслица. С чего бы это мне через столько лет становиться физическим медиумом?

— Понятия не имею.

Флоренс посмотрела на него, потом неохотно кивнула.

— Да. Этот дом… — Она огляделась вокруг и вздохнула. — Божья воля, не моя. Если моя роль в очищении его состоит в изменении типа медиума, пусть так и будет. Важен только результат. — Взглянув на Фишера, она подумала: «С его плеч груз переместился на мои».

— Если вы в состоянии, мы можем теперь поработать вместе, — сказал Барретт.

— Да, конечно.

— Я позвоню человеку Дойча и попрошу завтра утром позаботиться о сооружении кабинета.

Барретт не был уверен, что все происшедшее указывает на способности Флоренс как физического медиума, достаточные для его целей, но определенно не лишним было проверить, не имеет ли она такой способности. Если так, работа с ней могла бы ускорить дело, во всяком случае это было бы лучше, чем ждать разрешения Дойча на привлечение собственного персонала Барретта.

Увидев на ее лице тревогу, он спросил:

— Вы действительно этого хотите?

— Да, да, — неуверенно улыбнулась Флоренс. — Просто… видите ли, мне трудно это понять. Все эти годы я была ментальным медиумом. — Она покачала головой. — И вот вам — Она насмешливо хмыкнула. — Поистине пути Господни неисповедимы.

— Как и пути этого дома, — заметил Фишер.

Флоренс удивленно взглянула на него.

— Вы думаете, дом имеет какое-то отношение к тому, что я…

— Просто будьте осторожны, — перебил ее он. — Господь может и не иметь большой власти в Адском доме.

— Лайонел?

Барретт оторвался от рукописи.

— Тебе помочь?

— Нет, я закончу через несколько минут.

Он посмотрел на сидящую на кровати Эдит. На ней была синяя пижама, а короткие волосы и хрупкая фигура придавали ей детский вид. Барретт улыбнулся жене.

— Ладно, это может подождать, — решительно сказал он, положил рукопись в ящик и взглянул на титульный лист: «Пределы человеческих возможностей. Автор: Лайонел Барретт, бакалавр естественных наук, магистр гуманитарных наук, доктор философии». Увиденное удовлетворило его. Все и правда шло чудесно. Есть возможность доказать свою теорию и пополнить пенсионный фонд, и к тому же книга почти готова. Возможно, он припишет эпилог о проведенной здесь неделе или даже сделает отдельное тоненькое приложение. С улыбкой Барретт потушил свечу на П-образном столе, встал и подошел к постели. На мгновение он представил себя эдаким бароном, идущим через дворцовые покои, чтобы пообщаться со своей леди. Это зрелище позабавило его, и он усмехнулся.

— Что? — спросила Эдит.

Он рассказал ей, и она улыбнулась:

— Это фантастический дом, правда? Музей сокровищ. Если бы им не владели темные силы…

Выражение лица Лайонела не дало ей договорить.

Барретт сел на ее постель и прислонил рядом трость.

— Ты тогда испугалась? — спросил он. — После того сеанса ты совсем притихла.

— Да, нервы расшатались. Особенно из-за холода. Никак не могу прийти в себя.

— Ты знаешь, что это. Организм медиума поглощает из воздуха тепло и преобразует в энергию.

— А что ты скажешь о ее словах?

Барретт пожал плечами.

— Не поддаются анализу. Чтобы проследить каждую ремарку и определить ее источник, могут понадобиться годы. А у нас всего неделя. Ответ лежит в физических эффектах.

Он замолк, когда Эдит, разинув рот, уставилась ему за спину. Обернувшись, Барретт увидел, как кресло-качалка пошевелилось.

— Что это? — прошептала Эдит.

Барретт встал и, хромая, пересек спальню. Встав рядом с качалкой, он смотрел, как она качается туда-сюда.

— Похоже, сквозняк, — сказал он.

— Она качается так, будто кто-то в ней сидит.

Эдит бессознательно прижалась спиной к подушкам.

— В ней никого нет, уверяю тебя, — успокоил ее Барретт. — Качалку легко раскачать. Вот почему такое явление часто видели в домах, одержимых темными силами. Достаточно небольшого давления.

— Но…

— Что прикладывает давление? — закончил за нее Барретт. — Остаточная энергия.

Эдит вся напряглась, когда он протянул руку, чтобы остановить качалку.

— Видишь? — Он убрал руку, и кресло осталось неподвижным. — Энергия рассеялась. — Он толкнул его, кресло несколько раз качнулось и остановилось. — Все исчезло.

Барретт вернулся к кровати и сел рядом с женой.

— Боюсь, я не очень хороший парапсихический материал, — сказала она.

Лайонел улыбнулся и потрепал ее по руке.

— А почему эта остаточная энергия вдруг раскачала кресло? — спросила Эдит.

— Никакой особой причины я выявить не могу. Хотя наше присутствие в комнате, несомненно, имеет к этому какое-то отношение. Это какая-то случайная механика, следующая по линии наименьшего сопротивления, — звуки и движения, часто случавшиеся в прошлом, устанавливают модель динамики: дуновения, хлопанье двери, стуки, шаги, покачивание кресла.

Она кивнула и потерла кончик носа.

— Тебе пора спать, Лайонел.

Барретт поцеловал ее в щеку, потом встал и перешел к другой кровати.

— Оставить свечку гореть? — спросил он.

— Ты не возражаешь?

— Нет. Пока мы здесь, будем пользоваться ночным светом. Это нам не повредит.

Они улеглись, и Эдит посмотрела на раковину, вырезанную на ореховых потолочных панелях.

— Лайонел, — позвала она.

— Что?

— Ты уверен, что никаких призраков не существует?

Барретт усмехнулся.

— Ни единого.

Горячая струя воды упала Флоренс на ключицы и хлынула между грудями. Флоренс стояла под душем, закинув голову, зажмурив глаза, и чувствовала, как вода стекает по животу и бедрам.

Она думала о магнитной записи, сделанной во время сеанса. Важным казалось одно: этот безумный дрожащий голос, велевший всем убираться под угрозой смерти. Там что-то было. Что-то аморфное, едва начинающееся, но неодолимое. «Разве вы не видите, что я ничего не могу поделать? — услышала она жалобный голос у себя в голове. — Я не хочу вам вредить, но я должен!»

Здесь могла таиться часть ответа.

Флоренс закрутила краны и, толкнув дверь в душ, ступила на коврик. Поежившись от холода, она схватила с вешалки полотенце и быстро вытерлась, потом надела фланелевую ночную рубашку и засунула руки в длинные рукава. Почистив зубы, она со свечой в руке прошла в спальню, поставила свечу на столик и легла на ближайшую к двери ванной кровать. Чтобы согреть простыни, она подрыгала ногами, потом до подбородка натянула одеяло. Через некоторое время дрожь прошла Флоренс послюнила два пальца и, протянув руку, сжала пальцами фитиль свечи.

В доме стояла гнетущая тишина. «Интересно, что делает Бен», — подумала Флоренс и вздохнула. Бедный, заблуждающийся человек. Она отогнала эти мысли. Лучше оставить их на завтра. А сейчас нужно подумать о своей роли в проекте. Этот голос. Чей он был? Под его угрозой крылось такое отчаяние, такая терзающая мука!

Флоренс повернула голову к открывшейся двери в коридор и посмотрела на нее через темную комнату. Дверь тихо закрылась.

Послышались шаги: к постели кто-то шел.

— Да? — проговорила Флоренс.

Приглушенные ковром шаги приближались. Она потянулась к свечке, но отдернула руку, поняв, что пришелец — не кто-то из остальных троих. «Ладно», — прошептала она.

Шедший остановился. Флоренс прислушалась. Рядом с кроватью слышалось чье-то дыхание.

— Кто здесь? — спросила она.

Только дыхание. Флоренс вгляделась в темноту, но темнота была непроницаемая. Снова закрыв глаза, она ровным, без тени страха голосом спросила:

— Будьте добры, кто здесь?

Дыхание продолжалось.

— Вы хотите поговорить со мной?

Дыхание.

— Это вы предостерегали нас, велели убираться?

Дыхание участилось.

— Да, — сказала она, — это вы, верно?

Дыхание еще больше участилось. Это было дыхание молодого человека. Флоренс чуть ли не видела, как он стоит у кровати в напряженной позе с мукой на лице.

— Вы должны что-то сказать или дать мне знак, — сказала она и подождала.

Никакого ответа.

— Я жду вас с Божьей любовью. Позвольте мне помочь вам обрести покой, которого, я знаю, вы жаждете.

Послышался… всхлип? Флоренс напряглась.

— Да, я слышу, я понимаю. Скажите мне, кто вы, и я помогу вам.

Вдруг в комнате стало тихо. Приставив руки к ушам, Флоренс прислушалась.

Дыхания больше не слышалось.

С разочарованным вздохом она нащупала на комоде коробок спичек, зажгла свечу и оглядела комнату. Здесь по-прежнему что-то было.

— Мне погасить свечу? — спросила Флоренс.

Тишина.

— Хорошо. — Флоренс улыбнулась. — Вы знаете, как меня найти. В любое время, когда захотите…

Она не договорила и замерла, разинув рот: покрывало поднялось в воздух и проплыло в футе над кроватью, потом замерло и, колышась, опустилось вниз.

Под ним виднелась какая-то фигура.

К Флоренс вернулась способность дышать.

— Да, теперь я вас вижу. Какой вы высокий. — Ей припомнились слова Фишера, отчего по телу прошла дрожь. Его прозвали Рычащий Гигант. Уставившись на фигуру, она увидела, как вздымается и опускается широкая грудь, как будто от дыхания.

«Нет, — решительно сказала себе Флоренс. — Это не Беласко». Она скинула простыню и, глядя на фигуру, начала вставать.

Свесив ноги с постели, женщина встала и подошла ближе. Голова фигуры повернулась, словно следя за ней.

— Ведь вы не Беласко, верно? Он не мог испытывать такого страдания. А я чувствую его в вас. Скажите мне, кто…

Покрывало вдруг упало, под ним никого не было. Флоренс какое-то время вглядывалась в темноту, потом наклонилась поднять его.

Она вскрикнула, ощутив, как чья-то рука гладит ее ягодицы, и в гневе обернулась. Послышался смешок — низкий, озорной. Флоренс с трудом набрала в грудь воздуха.

— Во всяком случае, вы выдали свой пол, — сказала она.

Хихиканье усилилось. Флоренс с жалостью покачала головой.

— Если вы такой умный, почему же оказались пленником этого дома?

Хихиканье прекратилось, и все три одеяла слетели с кровати, как будто кто-то сердито сдернул их. Следом полетели простыни, подушки, потом матрац. Через несколько секунд вся постель валялась кучей на ковре, рядом лежал матрац.

Флоренс подождала и, ничего не дождавшись, спросила:

— Теперь вам легче?

Улыбнувшись себе, она стала собирать постель, но что-то пыталось вырвать из рук одеяло. Она дернула.

— Хватит! Не смешно! — Флоренс отвернулась к кровати. — Уходите и не возвращайтесь, пока не научитесь вести себя прилично.

Когда она начала вновь стелить постель, дверь в коридор открылась, но Флоренс даже не обернулась посмотреть, как она закроется.

22 декабря 1970 г

— Боюсь, что нет. — Барретт вынул ногу из воды. — Возможно, завтра утром будет потеплее. — Он вытер ногу и, снова надев шлепанец, с виноватой улыбкой посмотрел на Эдит. — Я мог бы дать тебе выспаться.

— Ничего.

Барретт огляделся.

— Интересно, работает ли парилка.

Эдит толкнула тяжелую металлическую дверь и придержала для него. Барретт проковылял внутрь и обернулся посмотреть, идет ли жена за ним. Дверь с шумом захлопнулась. Барретт поднял выше свечу и осмотрелся, а потом, скосив глаза, наклонился.

— А!

Положив трость и поставив свечу, он опустился на колени, чтобы открутить вентиль пара.

Эдит села напротив и прислонилась к кафельной стене, но отпрянула, когда холод от стены проник сквозь халат. Она сонно наблюдала за Лайонелом. Колеблющееся пламя двух свечей и колышущиеся тени на стенах и потолке словно пульсировали у нее перед глазами. Она ненадолго закрыла их, а открыв снова, заметила, что начинает оценивать размеры нависшей над Лайонелом тени на потолке. Тень словно каким-то образом расширялась. Как это возможно? Воздух в помещении был недвижим, и свечи теперь горели ровно. На стенах и потолке виднелась лишь тень Барретта, возящегося с вентилем.

Эдит снова зажмурилась и покачала головой. Она могла поклясться, что края тени расползаются, как клякса. Она подвинулась на скамье. В помещении было тихо, слышалось лишь дыхание Барретта. «Ладно», — подумала Эдит и попыталась сказать это громко, но что-то удержало ее.

Она всмотрелась в тень. Ведь раньше она не доходила до угла? Надо убираться отсюда. Может быть, ничего страшного, но лучше уйти.

Эдит ощутила, как цепенеет. Она увидела, точно увидела, как участок освещенной стены темнеет.

— Лайонел!

Ее возглас был еле слышен, горло словно ослабло. Она с трудом глотнула.

— Лайонел!

Голос наконец прорвался, и Барретт, вздрогнув, резко обернулся.

— В чем дело?

Эдит захлопала глазами. Тень на потолке снова выглядела нормально.

— Эдит?

Она набрала в легкие воздуха.

— Пойдем отсюда!

— Нервы?

— Да, мне… видится что-то.

Она слабо улыбнулась. Ей не хотелось говорить ему. И все же надо было. Если это что-то значит, он должен знать.

— Мне показалось, что тень растет.

Барретт встал, взял трость и подсвечник и подошел к жене.

— Это возможно, но после бессонной ночи в этом необычном доме я склонен думать, что у тебя разыгралось воображение.

Они вышли из парилки и пошли вдоль бассейна. «Это воображение», — уверяла себя Эдит. Она даже улыбнулась. Слыханное ли дело — привидение в парилке?

Флоренс тихонько постучала в дверь комнаты Фишера. Не услышав ответа, она постучала снова.

— Бен!

Он сидел на кровати с закрытыми глазами, прислонившись головой к стене. На столе справа от него оплыла свеча. Флоренс двинулась через комнату, загородив ладонью пламя своей свечи. «Бедняга», — подумала она, остановившись у кровати. Лицо его осунулось и побледнело. Флоренс подумала, что он, наверное, почти не спал в эту ночь. Бенджамин Франклин Фишер — величайший американский медиум столетия. Его пребывание в доме профессора Гэлбрета в Марксовском колледже явилось самым невероятным проявлением парапсихических способностей со времен расцвета Хоума и Палладино[100]. Она с жалостью покачала головой. Теперь это эмоциональный калека, бывший Самсон, сам лишивший себя силы.

Флоренс вернулась в коридор и, как можно тише закрыв за собой дверь, посмотрела на дверь комнаты Беласко. Вчера они с Фишером ходили туда, но атмосфера там была на удивление спокойной, совсем не такой, как она ожидала.

Она пересекла коридор и снова вошла туда. Это были единственные двухкомнатные апартаменты в доме, гостиная и ванная располагались внизу, а к спальне на антресолях вела изогнутая лестница. Флоренс направилась туда и стала подниматься по ступеням.

Кровать была сделана еще в шестнадцатом веке, во французском стиле, с замысловатыми резными колоннами, толстыми, как телеграфные столбы, и вырезанными на спинке в изголовье инициалами «Э. Б.». Сев на нее, Флоренс закрыла глаза и отдалась впечатлениям, желая убедиться, что это не Беласко был ночью у нее в комнате. Она открыла свое сознание насколько возможно, не позволяя себе, однако, войти в транс.

И в голове начали тесниться образы. Ночь, комната, горят лампы. Кто-то лежит на кровати. Какая-то фигура усмехается. Календарь за 1921 год. Человек в черном. Чувствуется резкий запах ладана. На кровати мужчина и женщина. Картина. Слышны ругательства. У стены валяется бутылка из-под вина. Женщина с рыданиями бросается через перила балкона. В тиковый паркет впитывается кровь. Фотография. Детская кроватка. Нью-Йорк. Календарь за 1903 год. Беременная женщина.

Рождение ребенка. Мальчик.

Флоренс открыла глаза. «Да, — кивнула она. — Да».

Она спустилась по лестнице и вышла из комнаты, а через минуту уже входила в обеденный зал, где завтракали Барретт с женой.

— Вы уже встали? Хорошо, — сказал Барретт. — Завтрак только что принесли.

Флоренс села за стол и взяла себе маленькую порцию омлета и кусочек тоста; днем ей не удастся устроить сеанс, так как надо дождаться, пока установят кабинет. Она обменялась несколькими ремарками с миссис Барретт, ответила на вопросы самого Барретта, сказав, что, по ее ощущению, лучше дать Фишеру поспать и не будить его, а потом наконец проговорила:

— Кажется, я отчасти получила ответ, кто вселился в этот дом.

— Да ну?

Барретт посмотрел на нее с интересом, явно скорее вежливым, чем искренним.

— Тот голос, что предостерегал нас. Тот стук по столу. Личность, что ночью явилась мне в комнате. Молодой человек.

— И кто же это? — спросил Барретт.

— Сын Беласко.

Они молча посмотрели на нее.

— Помните, мистер Фишер говорил о нем.

— Но разве он не сказал, что сам не уверен, был у Беласко сын или нет?

Флоренс кивнула.

— Но он был. И теперь он здесь, мучается и страдает. Должно быть, он стал духом в ранние годы — мне ощущается, чуть за двадцать. Он очень молод и очень напуган — а поскольку напутан, то очень зол и враждебен. Я верю, что, если мы убедим его войти с нами в контакт, часть темных сил исчезнет.

Барретт кивнул. «Не верю ни слову», — подумал он и сказал:

— Это очень интересно.

«Я знаю, что он мне не верит, — подумала Флоренс, — но все равно лучше сказать ему, что я думаю».

Она уже хотела сменить тему, когда послышался громкий стук в дверь. Пившая кофе Эдит вздрогнула и облилась. Барретт улыбнулся ей.

— Наверное, привезли генератор. И надеюсь, плотника тоже.

Он встал, взял трость и подсвечник и двинулся к большому залу, потом остановился и оглянулся на Эдит.

— Полагаю, нет никакой опасности в том, чтобы оставить вас на время одних, пока я открою дверь, — помолчав, проговорил он.

Проковыляв через большой зал и вестибюль, Барретт открыл входную дверь и увидел на крыльце представителя Дойча с поднятым воротником и зонтиком в руке. Оказалось, что на улице дождь.

— Я доставил вам генератор и плотника, — сказал пришедший.

Барретт кивнул.

— А кошку?

— И кошку.

Барретт удовлетворенно улыбнулся. Тетерь можно начинать.

Зажегся свет, и все четверо в унисон издали радостный возглас.

— Будь я проклят, — сказал Фишер, и все не удержались от улыбки.

— Никогда не думала, что электрические лампы могут быть такими красивыми, — призналась Эдит.

Залитый светом, большой зал совершенно преобразился. Теперь его размеры казались не зловещими, а царственными. Больше не маячили черные тени, и он представлялся огромным музейным залом, а не населенной призраками пещерой. Эдит взглянула на Фишера. Он был очевидно обрадован: его осанка изменилась, настороженность в глазах исчезла. Она посмотрела на Флоренс, сидевшую с кошкой на коленях, и с улыбкой подумала: «Горит свет. Мирно сидит кошка. Теперь это совсем не похоже на дом с привидениями».

Вдруг лампы замерцали и погасли, и, хотя они тут же зажглись вновь, Эдит обмерла. «Только не это», — прошептала она.

— Спокойно, — проговорил Барретт. — С этим разберутся.

Через минуту лампы горели ровно и ярко. Когда ничего не изменилось и еще через минуту, он улыбнулся.

— Ну вот, видишь?

Эдит кивнула. Но облегчение не вернулось. После успокоения в нее снова вкрался страх, что вот-вот все снова может погрузиться в темноту.

Флоренс посмотрела на Фишера и, поймав его взгляд, улыбнулась. Он не улыбнулся в ответ. «Идиоты, — думал он. — Загорелось несколько лампочек, и все решили, что опасность миновала».

Кабинет соорудили в самом северном конце большого зала. В углу между стен там установили восьмифутовую круглую деревянную перекладину и на нее на кольцах повесили тяжелые шторы, так что образовалось треугольное отгороженное помещение в семь футов высотой, а внутрь поставили деревянное кресло с высокой спинкой.

Барретт раздвинул шторы, оставив посредине промежуток, чтобы поставить маленький деревянный столик, который попросил принести Фишера. Пододвинув столик ко входу, он положил на него тамбурин, маленькую гитару, колокольчик и кусок веревки и несколько мгновений оценивающе осматривал кабинет, а потом повернулся к остальным.

Все наблюдали, как Барретт роется в деревянном сундуке, откуда раньше достал веревку, колокольчик, гитару и тамбурин. Теперь он вынул пару черных колготок и черную блузу с длинными рукавами и протянул их Флоренс.

— Надеюсь, вам будет впору.

Флоренс уставилась на него.

— Вы не возражаете? — спросил Барретт.

— М-м-м…

— Вы же знаете, это стандартная процедура.

— Да, но… — Она поколебалась. — Как предосторожность против мошенничества.

— Главным образом.

Флоренс смущенно улыбнулась.

— Вы, конечно, не думаете, что я жульнически изменила тип своей способности медиума, о котором сама не знала до прошлой ночи.

— Я не имел этого в виду, мисс Таннер. Просто я должен соблюдать стандарт. Если я не буду соблюдать стандарт, результаты сеанса будут научно неприемлемы.

— Что ж, ладно, — в конце концов вздохнула она, взяла колготки и блузу, огляделась и вошла в кабинет, чтобы переодеться.

Барретт обернулся к Эдит.

— Ты не проверишь ее, дорогая?

Нагнувшись к ящику, он достал катушку черных ниток с иголкой и протянул ей.

Эдит в замешательстве двинулась к кабинету. Ей всегда была противна эта процедура, хотя она никогда не показывала этого Лайонелу. Остановившись рядом с кабинетом, Эдит кашлянула.

— Можно войти?

Возникла короткая пауза, прежде чем Флоренс ответила:

— Да.

Эдит проскользнула между штор и вошла в кабинет.

Флоренс сняла юбку и джемпер и наклонилась, снимая нижнюю юбку. Выпрямившись, она повесила ее на спинку кресла. Когда она стала расстегивать лифчик, Эдит подошла к ней.

— Извините, — прошептала она. — Понимаю, это…

— Не смущайтесь, — сказала Флоренс. — Ваш муж совершенно прав. Это стандартная процедура.

Эдит кивнула, не отрывая глаз от лица Флоренс. Та повесила лифчик на спинку кресла, а когда наклонилась, чтобы снять трусы, Эдит опустила глаза. Ее удивила полнота груди медиума, и она быстро отвела взгляд.

— Порядок, — сказала Флоренс, выпрямившись.

Эдит увидела, как на руках у нее появляется гусиная кожа.

— Мы быстро, чтобы вы могли снова одеться, — сказала она. — Ваш рот?

Флоренс открыла рот, и Эдит заглянула. Она чувствовала себя смешной.

— Ну, если у вас нет пустого зуба или чего-нибудь в этом роде…

Флоренс закрыла рот и улыбнулась.

— Это все техническая сторона дела. Ваш муж знает, что я ничего не скрываю.

Эдит кивнула.

— Ваши волосы?

Флоренс подняла руки, чтобы вынуть из волос шпильки. От этого движения ее груди дернулись, и затвердевшие сосцы коснулись свитера Эдит. Та отшатнулась, глядя на распущенные рыжие волосы, которые волной упали вниз и рассыпались по кремовым плечам Флоренс. Никогда еще она не осматривала такую красивую женщину.

— Готово, — сказала Флоренс.

Эдит пальцами проверила ее волосы. На ощупь они были мягкие и шелковистые, и на нее нахлынул исходящий от них аромат духов. «Баленсиага», — подумала Эдит и поглубже втянула в себя воздух. Она чувствовала, как груди Флоренс прижались к ее груди, и хотела отступить назад, но не могла. Она посмотрела в зеленые глаза медиума и тут же быстро опустила взгляд. Повернув голову Флоренс, Эдит заглянула ей в ухо. «В нос смотреть не буду», — подумала она и сказала:

— Под мышками?

Флоренс подняла руки, и ее груди снова подались вперед. Эдит отступила и, осмотрев выбритые подмышки, кивнула. Флоренс опустила руки, и Эдит ощутила сердцебиение. В кабинете было слишком тесно. Она с несчастным видом посмотрела на Флоренс. Казалось, для обеих остановилось время. Потом она заметила, что Флоренс смотрит вниз, и тоже опустила глаза. Увидев, что та ладонями подняла груди, Эдит вздрогнула. «Это смешно, — подумала она и кивнула, разрешая убрать руки. — Достаточно. Я просто скажу, что проделала и все остальное. Ясно, она не собирается мошенничать».

Флоренс села на кресло и, поежившись от холода, посмотрела на Эдит. «Я просто скажу, что проделала и остальное», — подумала та.

Наклонившись вперед, Флоренс раздвинула ноги.

Эдит сверху смотрела на тело медиума: на колыхание тяжелой, округлой груди, выпуклость живота, молочно-белые бедра и раздвоенный пучок лоснящихся волос между ними, и не могла оторваться. В животе возник тянущий жар.

Она так резко отвернулась, что ощутила боль в шее.

— В чем дело? — спросила Флоренс.

Эдит глотнула, взглянув вверх за деревянную перекладину. Там был лишь потолок. Она снова посмотрела на Флоренс.

— Что там? — спросила медиум.

Эдит покачала головой.

— Думаю, мы можем позволить себе… — Она прервалась и сделала дрожащей рукой неопределенный жест, а потом повернулась и выскочила из кабинета.

Кивнув Лайонелу, Эдит поспешила к камину. Она не сомневалась, что все заметили ее смущение, но надеялась, что никто не спросит, чем оно вызвано.

Эдит уставилась в огонь. В руке ее что-то было. Она взглянула и увидела, что это катушка ниток. Придется отнести ее назад. Эдит зажмурилась. Ее шея все еще болела от резкого рывка. Неужели она в самом деле увидела какое-то движение? Там ничего не было. И все же она могла поклясться, что кто-то заглядывал в кабинет.

Смотрел на нее.

— Не жмет? — спросил Барретт.

— Нет, все хорошо, — тихо ответила Флоренс.

Барретт затянул перчатки у нее на запястьях, и Флоренс оглянулась на Эдит, которая сидела за столом с оборудованием, на коленях у нее примостилась кошка.

— Приложите ладони к пластинам кресла, — велел Барретт.

Перчатки, что он затянул на руках Флоренс, имели металлические пластины на ладонях, и когда она приложила их к таким же пластинам, прибитым на подлокотниках кресла, на столе с оборудованием загорелись две крохотные лампочки.

— Пока вы держите руки на месте, лампочки будут гореть, — сказал ей Барретт. — А разорвете контакт… — Он поднял ее руки, и лампочки погасли.

Флоренс видела, как Барретт размотал провода и подвел их к пластинам на туфлях. Ее встревожило, что Эдит в кабинете так взглянула вверх, хотя сама она ничего не заметила.

— И пластины на ногах зажигают те же две лампочки? — спросила она.

— Другие.

— Не слишком ли много света?

— Совокупная мощность всех четырех меньше десяти ватт, — ответил Барретт, подключая ножные пластины.

— Меня заверили, что мы будем в темноте.

— Я не считаю темноту обязательным условием теста. — Он взглянул на нее. — Попробуйте ножные пластины.

Флоренс приложила прикрепленные к подошвам пластины к другим, которые Барретт установил на полу. На столе с оборудованием загорелись еще две лампочки. Он встал и поморщился.

— Не беспокойтесь, света будет в самый раз, чтобы наблюдать.

Флоренс кивнула, но слова Барретта не успокоили ее. «С чего это я так разволновалась?» — подумала она.

Фишер смотрел на медиума, ее роскошную фигуру подчеркивала плотно облегающая одежда. Этот вид, впрочем, не возбудил его. «Чертова черная униформа», — подумал он. Сколько раз ему приходилось надевать подобные костюмы? Воспоминания о годах детства, когда ему было чуть больше десяти и они с матерью переезжали на автобусе из города в город от одного испытания к другому, были полны подобных сеансов.

Он закурил новую сигарету и стал смотреть, как Барретт подводит провода к рукам и бедрам Флоренс, привязывает ее к креслу и накрывает усеянной колокольчиками противомоскитной сеткой. Встряхнув, Барретт прикрепил сетку к деревянному шесту, чтобы она свисала на пространство, не покрытое шторами, и пододвинул к себе столик. Теперь сетка заполнила весь промежуток между столом и Флоренс, и грузила на нижнем краю держали ее натянутой.

Барретт направил инфракрасные фонари так, чтобы они светили через пространство стола перед кабинетом. Включив эти невидимые огни, он провел рукой по столу в кабинете. Послышался щелчок — включились синхронизированные затворы двух фотокамер. Удовлетворенный, Барретт проверил динамометр и шар телекинетоскопа. Он выставил на стол модельную глину и быстро помешал расплавленный парафин в горшке на маленькой электроплитке, после чего проговорил:

— Готово.

Словно поняв его, кошка вдруг спрыгнула с коленей Эдит и прошла через помещение, направляясь в вестибюль.

— Разве не обнадеживает? — сказала Эдит.

— Это ничего не значит, — возразил Барретт.

Настроив красные и желтые фонари на минимум, он подошел к выключателю на стене и выключил лампы. Большой зал погрузился во тьму. Барретт занял свое место за столом и, включив магнитофон, проговорил в микрофон:

— Двадцать второе декабря тысяча девятьсот семидесятого года На сеансе присутствуют: доктор и миссис Лайонел Барретт, мистер Бенджамин Франклин Фишер. Медиум — мисс Флоренс Таннер. — Он быстро перечислил подробности, касающиеся подготовки и предосторожностей, и, откинувшись на спинку, сказал: — Приступим.

Трое сидели молча, а Флоренс произнесла призыв к Богу и запела гимн. Закончив, она глубоко задышала. Вскоре ее руки и ноги начали дергаться, словно ее подвергли серии электрических разрядов. Голова стала раскачиваться из стороны в сторону, лицо покраснело. В горле завибрировали низкие стоны.

— Нет, — пробормотала она, — нет, не сейчас.

Постепенно ее голос затих, потом она издала хриплый вздох и снова замолкла.

— Четырнадцать часов тридцать восемь минут; мисс Таннер, очевидно, в трансе, — продиктовал в микрофон Барретт. — Пульс восемьдесят пять. Дыхание: пятнадцать. Поддерживаются четыре электрических контакта. — Он проверил самопишущий термометр. — Изменения температуры не наблюдается — стоит на семидесяти трех и двух десятых по Фаренгейту. Показания динамометра — тысяча восемьсот семьдесят.

Через двадцать секунд он заговорил снова: — Показания динамометра снизились до тысячи восьмисот двадцати трех. Температура снижается, теперь она составляет шестьдесят шесть и шесть десятых по Фаренгейту. Частота пульса — девяносто пять с половиной и продолжает повышаться.

Эдит подтянула ноги и сжала их, ощутив холод под столом Фишер сидел неподвижно. Даже закрывшись, он ощущал собирающиеся вокруг силы.

Барретт снова проверил показания термометра.

— Температура упала до двенадцати и трех десятых по Фаренгейту. Показания манометра отрицательные. Электрические контакты поддерживаются. Дыхание учащается. Пятьдесят… пятьдесят семь… шестьдесят; возрастание ровное.

Эдит смотрела на Флоренс. В слабом свете видны были лишь лицо и руки; закрыв глаза, женщина прислонилась к спинке кресла. Эдит глотнула. В животе собрался холодный комок, и даже уверенный тон Лайонела не помогал успокоиться.

Она вздрогнула от щелчка фотокамеры.

— Инфракрасные лучи прервались, сработали камеры, — сказал Барретт. Он посмотрел на темно-синий прибор и в возбуждении напрягся. — Очевидно, начинается ЭМИ.

Фишер взглянул на него. Что еще за ЭМИ? Очевидно, для Барретта это было очень важно.

— Частота дыхания медиума — двести десять, — диктовал Барретт. — Динамометр — тысяча четыреста шестьдесят. Температура… — Он прервался, услышав вскрик Эдит, и продолжил: — В воздухе чувствуется присутствие озона.

«Замечательно», — подумалось ему.

Прошла минута, потом две; запах и холод постоянно усиливались. Вдруг Эдит зажмурилась, подождала, потом снова открыла глаза и посмотрела на руки Флоренс. Нет, не померещилось.

С кончиков пальцев сочилось белесое, вязкое вещество.

— Формируется телеплазма, — проговорил Барретт. — Отдельные нити соединяются в единую пленку. Воля старается вызвать проникновение материи. — Он подождал, пока ленты телеплазмы удлинятся, после чего велел Флоренс: — Поднимите колокольчик, — потом немного подождал и повторил свою команду.

Вязкие щупальца медленно, как змеи, начали загибаться вверх. Эдит откинулась на своем стуле, глядя, как они плывут в воздухе вперед, проникают сквозь сетку и тянутся к столу.

— Телеплазма проходит сквозь сетку и движется к столу, — проговорил Барретт. — Показания динамометра: тысяча триста сорок, быстрое падение. Электрические контакты по-прежнему поддерживаются.

Для Фишера его слова превратились в расплывчатые бессмысленные звуки, он смотрел, как влажные блестящие щупальца, словно огромный червь, дюйм за дюймом ползут по столу. В голове на мгновение вспыхнул фотоснимок: он сам, четырнадцатилетний, пребывает в глубоком трансе, и нечто схожее тянется у него изо рта. Он содрогнулся, когда поблескивающее щупальце обвилось вокруг ручки колокольчика и стало медленно утолщаться. Вдруг оно дотянулось до колокольчика, и ноги Фишера судорожно дернулись, когда колокольчик затрясся.

— Спасибо. Положите его, пожалуйста, — сказал Барретт.

Эдит смотрела на него, изумленная его непринужденным тоном. Ее взгляд вернулся к столу, а серая конечность положила колокольчик, разжав свои извивы вокруг ручки.

— Попытайтесь оставить образец, — сказал Лайонел. Он встал и поставил на стол в кабинете фарфоровую чашу, и при его приближении щупальце отдернулось, словно в испуге. — Оставьте часть его в чаше, пожалуйста, — сказал Барретт, возвращаясь на свое место.

Серый отросток начал раскачиваться взад-вперед, как стебель какого-то морского растения, колышущийся в водяном потоке.

— Оставьте часть его в чаше, — повторил Барретт.

Он посмотрел на самописец ЭМИ. Стрелка прошла отметку 300, и Барретт ощутил, как по телу теплом разлилось удовлетворение. Снова повернувшись к кабинету, он еще раз повторил свое указание.

Ему пришлось повторить его семь раз, прежде чем поблескивающее волокно начало двигаться. Оно медленно направилось к чаше. Эдит смотрела на него с отвращением и в то же время зачарованно. Оно напоминало безглазую змею в серой чешуе. Достигнув чаши, отросток переполз через край. Эдит вздрогнула, когда щупальце отдернулось. И снова оно потянулось в чашу, и в его движении ощущалась осторожность. И снова беззвучно отпрянуло.

На пятой попытке щупальце осталось на месте, медлительно извиваясь и скручиваясь в кольца, пока не заполнило чашу, а через тридцать секунд отступило обратно. Эдит смотрела, как оно исчезает из виду.

Барретт встал и перенес чашу на стол с оборудованием. Эдит взглянула на прозрачную жидкость в ней.

— Образец остался в чаше, — проговорил Барретт, заглянув. — Никакого запаха. Бесцветная и чуть мутная жидкость.

— Лайонел!

Услышав настойчивый шепот Эдит, он взглянул на нее.

На нижней половине лица Флоренс начала формироваться неясная масса.

— Телеплазменное вещество появляется на нижней части лица медиума, — проговорил Барретт. — Распространяется изо рта и ноздрей.

Он продолжал говорить в микрофон, описывая материализацию и отмечая всплеск в показаниях приборов, а Эдит смотрела на скопление перед лицом Флоренс. Теперь оно напоминало изодранный грязный носовой платок, нижняя часть которого лохмотьями свисала вниз, а верхняя начала подниматься. Оно расползалось, колышась, и сначала покрыло нос, потом глаза и наконец брови, так что окутало все лицо словно косматой вуалью, сквозь которую просвечивали бледные черты Флоренс.

— Начинает конденсироваться телеплазменная вуаль, — проговорил Барретт.

«Поистине замечательно», — подумал он. Для ментальною медиума произвести такую поразительную телеплазму на первом же физическом сеансе — почти беспрецедентное явление. Он наблюдал со все возрастающим интересом.

Текстура туманной вуали теперь как будто сгустилась — менее чем через минуту лицо Флоренс исчезло за ней. Вскоре ее голова и плечи скрылись под складками каких-то влажных серых лохмотьев. Нижняя часть этой грязной материи сползла к коленям, вытянувшись в сплошную ленту в несколько дюймов шириной, и начала окрашиваться.

— Отдельные волокна распространяются вниз, — проговорил Барретт. — Серый цвет поглощается красноватым. Вытянувшаяся ткань словно воспламеняется. Становится ярче… ярче. Теперь это цвет открытой раны.

Наблюдая за изменениями покровов вокруг головы и тела Флоренс, Фишер внезапно почувствовал онемение во всем теле. И вдруг его охватила паника. Он гибнет! Фишер вонзил ногти в ладони, чтобы боль перебила остальные ощущения.

Пелена на Флоренс становилась с каждым мгновением все более белесой и уже напоминала холст, который окунули в белую краску, кое-где просвечивающий, а местами сплошной. В других частях тела начали появляться напоминающие вуаль клочки — у правой руки и ноги, у правой груди, внизу живота. Казалось, какую-то сплошную простыню погрузили в радужную, переливающуюся жидкость, потом разорвали и куски в беспорядке разбросали, а самой большой частью накрыли голову и плечи.

Эдит, сама того не замечая, плотно прижалась к спинке стула. Она и раньше бывала свидетелем физических явлений, но никогда не видела ничего подобного. Ее лицо застыло как маска, когда она увидела, как телеплазменные сегменты начали срастаться. Отросток, снова побледнев, теперь смутно напоминал руку с запястьем.

— Возникшее нечто приобретает форму, — проговорил Барретт.

Через двадцать семь секунд перед кабинетом стояла белая фигура в бесформенной хламиде, бесполая, незавершенная, ее руки напоминали рудиментарные клешни. У нее не было рта, а вместо ноздрей виднелись две дыры, но два глаза словно смотрели на собравшихся. Эдит издала хриплый стон.

— Спокойно, — сказал Барретт. — Сформировалась телеплазменная фигура. Незавершенная…

Он недоговорил, услышав, как фигура хихикнула.

Эдит пораженно вскрикнула.

— Спокойно, — повторил Барретт.

Фигура рассмеялась — раскатистый смех, глубокий и гулкий, словно заполнил все пространство. Эдит ощутила, как волосы на голове зашевелились. Фигура обернулась к ней. И как будто придвинулась. В горле у Эдит застрял крик ужаса.

— Сохраняй спокойствие, — шепнул ей Барретт.

Вдруг фигура потянулась к ней, и Эдит закричала, закрыв лицо руками, но тут со звуком лопнувшей гигантской резиновой ленты фигура исчезла. Тут хрипло закричала Флоренс, отчего Эдит опять подскочила. Фишер с трудом поднялся на ноги.

— Погодите! — распорядился Барретт.

Фишер застыл у стола, а Барретт вытянул сетку и, посветив фонариком в лицо Флоренс, тут же обернулся, осматривая приборы.

— Мисс Таннер выходит из транса, — сказал он. — Преждевременное завершение, вызвавшее в организме шок.

Он посмотрел на Фишера.

— А теперь помогите ей.

Эдит вздрогнула и проснулась. Посмотрев на часы, она увидела, что проспала больше часа.

Лайонел сидел за письменным столом, заглядывая в микроскоп и делая записи. Эдит свесила ноги с постели и, засунув их в тапки, прошла по ковру. Барретт с улыбкой взглянул на нее.

— Тебе лучше?

Она кивнула.

— Прошу прощения за свое поведение.

— Ничего страшного.

Эдит выглядела виноватой.

— Ведь это из-за меня произошло преждевременное завершение?

— Не волнуйся, она это переживет. Я уверен, это не самое страшное, что случалось с ней на сеансах. — Барретт посмотрел на жену и спросил: — А что так взволновало тебя перед сеансом? Осмотр?

— Да, было несколько неловко, — подтвердила Эдит.

— Но ты же и раньше делала это.

— Да, конечно. — Она чувствовала, что ей трудно говорить. — Просто на этот раз мне было неловко.

— Ты должна рассказать мне. Может быть, тут есть моя вина.

— Рада сообщить, что нет. — Эдит выдавила улыбку. — Просто рядом с ней я выгляжу девчонкой.

Барретт насмешливо фыркнул.

— Как будто это имеет значение!

— И все-таки мне жаль, что из-за меня сеанс пошел насмарку. — Она сознательно сменила тему разговора.

— Вовсе нет. Я был вполне удовлетворен.

— А что ты делаешь?

Барретт жестом пригласил ее к микроскопу.

— Взгляни.

Эдит заглянула в окуляр и увидела на стекле микроскопа скопления бесформенных тел, овалов и многоугольников.

— Что это? — спросила она.

— Образцы той телеплазмы в воде. Ты видишь конгломераты связанных между собой пластинчатых тел, а также отдельные пластинки разной формы, напоминающие эпителий без ядер.

Эдит оторвалась от окуляра и с упреком посмотрела на мужа.

— Ты действительно думаешь, что я тебя понимаю?

Барретт улыбнулся.

— Я просто выпендриваюсь. Я хотел сказать, что образец состоит из клеточного детрита, клеток эпителия, пленок, пластинок, пленочных соединений, отдельных жировых вкраплений, слизи и так далее.

— И это означает…

— И это означает, что вещество, которое спириты называют эктоплазмой, почти целиком происходит из тела медиума, а остальное примешивается из воздуха и одежды медиума — остатки растительных волокон, споры бактерий, крупицы крахмала, частички пищи и пыли и тому подобное. Большая часть всего этого, однако, — органическое, живое вещество. Задумайся об этом, дорогая. Органическое воплощение мысли. Мысль переходит в материю — это предмет для научных наблюдений, измерений и анализа. — Он изумленно покачал головой. — Представление о призраках по сравнению с этим кажется скучным и прозаичным.

— Ты хочешь сказать, что мисс Таннер произвела ту фигуру из собственного тела?

— По сути дела, да.

— Но зачем?

— Чтобы доказать что-то. Та фигура, несомненно, должна была представлять собой сына Беласко — сына, которого, я уверен, никогда не существовало.

Кошка лениво улеглась рядом с ней, Флоренс погладила ее и услышала мурлыканье.

Поднявшись по лестнице, Флоренс нашла эту кошку за дверью и, несмотря на свое отвратительное состояние, подобрала ее и принесла внутрь. Она положила ее на колени и держала там, пока не унялась ее собственная дрожь, а потом перенесла кошку на кровать и приняла горячий душ. Теперь Флоренс лежала в халате, завернувшись в покрывало.

— Бедная киска, — тихо проговорила она. — В каком месте ты оказалась!

Она провела пальцем по шее кошки спереди, и та ленивым движением, не открывая зажмуренных глаз, подняла голову. Барретт говорил, что кошка нужна ему для дополнительного подтверждения «присутствия» в доме. Впрочем, это была лишь приблизительная мерка — просто чтобы получить хоть в какой-то степени научное подтверждение. Возможно, Флоренс могла бы отправить ее отсюда с престарелой парой, приносящей еду. Она просила Барретта сообщить ей, когда кошке предстоит сыграть свою роль.

Флоренс снова закрыла глаза. Хорошо бы уснуть, но мешали мысли. Это неестественное замешательство миссис Барретт — как она вдруг оглянулась, будто кто-то подглядывал; это чрезмерное рвение Барретта в предосторожностях против мошенничества; эта ее способность быть физическим медиумом и невозможность войти в церковь; ее озабоченность в отношении Фишера; ее страх, что она придает сыну Беласко больше значения, чем он того заслуживает. В конце концов…

Она дернулась и вскрикнула, когда кошка соскочила с кровати. Флоренс села на постели и увидела, как животное бросилось к двери и встало там, выгнув спину, со вздыбленной шерстью, зрачки кошки так расширились, что глаза казались черными. Флоренс поспешно поднялась и открыла дверь, кошка тут же метнулась в коридор и скрылась.

Что-то хлопнуло за спиной, Флоренс резко обернулась и увидела, что покрывало лежит на ковре.

Под простыней что-то было.

Флоренс уставилась на постель. Это была фигура мужчины. Флоренс двинулась к постели и вся напряглась, увидев, что мужчина голый. Она четко видела все контуры фигуры — от широкой груди до выпирающих гениталий. Флоренс ощутила тянущую пустоту внизу живота. «Нет, — сказала она себе, — ему нужно не это».

— Если вы здесь лишь для того, чтобы снова произвести на меня впечатление своим умом, то вы меня не заинтересовали, — сказала она.

Фигура не издала ни звука. Она неподвижно лежала под простыней, ее грудь поднималась и опускалась в совершенной имитации дыхания. Флоренс вгляделась в лицо.

— Вы сын Эмерика Беласко? — спросила она и двинулась вдоль края постели. — Если так, ведь это вы сказали, что ничего не изменяется. Однако с любовью все возможно. Такова правда жизни, в том числе и потусторонней. — Она наклонилась над ним, пытаясь рассмотреть лицо. — Скажите мне, кто вы.

— Бу! — выкрикнула фигура.

Флоренс вскрикнула и отпрянула. И тут же простыня опала — в постели никого не было. В воздухе снова прозвенел издевательский смех. Флоренс напряглась от негодования.

— Очень смешно, — проговорила она.

Смех стал визгливым, в нем послышались нотки безумия. Флоренс сцепила руки.

— Если вас интересуют лишь розыгрыши, не подходите ко мне! — велела она.

Почти двадцать секунд в комнате стояла гробовая тишина. Флоренс ощутила, как мышцы живота потихоньку напрягаются. И вдруг китайский светильник полетел на пол, лампочка разбилась, и теперь темноту нарушал лишь свет из ванной. Флоренс резко обернулась, услышав за спиной шаги по ковру. Дверь в коридор распахнулась с такой силой, что хлопнула по стене.

Флоренс подождала, а потом подошла к двери, чтобы закрыть. Включив верхний свет, она подошла к упавшей лампе и подняла ее. «Такая злоба!» — подумала она Но ей было ясно, что тут не одна лишь злоба.

Здесь была также и мольба.

Флоренс вошла в обеденный зал.

— Добрый вечер, — поздоровалась она.

Улыбка Фишера была неискренней. Флоренс села.

— Этой пары еще не было? — спросила она, мотнув головой в сторону накрытого к ужину стола.

— Нет.

Она улыбнулась.

— Было бы забавно, если бы ни одна пара не пришла.

Фишер не выказал признаков веселья, и Флоренс оглядела большой зал.

— Интересно, где же пропадают Барретты. — Она взглянула на него. — Ну а вы чем занимались?

— Разведкой.

Фишер поднял крышку на одном из блюд и, посмотрев на отбивные из молодого барашка, опустил обратно.

— Вам нужно поесть, — сказала Флоренс.

Он пододвинул блюдо ей.

— Может быть, нам лучше подождать, — сказала она.

— Начинайте.

Выждав несколько секунд, Флоренс проговорила:

— Я возьму немного салата. — Она положила себе и взглянула на Фишера.

Он покачал головой.

— Немножко?

Фишер снова покачал головой.

Флоренс поела салата, прежде чем заговорить вновь:

— Когда были здесь раньше, вы входили в контакт с сыном Беласко?

— Единственное, с чем я входил в контакт, — это оголенный провод.

Звук шагов заставил их обернуться.

— Добрый вечер, — вежливо поздоровался Барретт; Эдит просто кивнула. — Вам лучше? — спросил он.

Флоренс кивнула.

— Да, я чувствую себя прекрасно.

— Хорошо.

Барретт с женой сели, наполнили себе тарелки и стали есть.

— Мы говорили о сыне Беласко, — сказала Флоренс.

— Ах да, сын Беласко.

Что-то в его тоне рассердило Флоренс. Воспоминание о том, как он подверг ее унижению физического досмотра, вдруг вызвало обиду. Этот костюм, эти смехотворные предосторожности — веревки, сетки, инфракрасные лампы, подключенные к лампочкам ручные и ножные пластины, фотокамеры. Она пыталась подавить подкатившую злость, но не могла. Как он смел обращаться с ней таким образом? Ее роль в данном проекте так же важна и необходима, как и его.

— Это когда-нибудь кончится? — сказала Флоренс.

Остальные посмотрели на нее.

— Вы это мне? — спросил Барретт.

— Вам.

И снова она попыталась подавить злость, но снова в голове вспыхнула картина физического досмотра — костюм, нелепые предосторожности против мошенничества.

— Что кончится? — спросил он.

— Эти сомнения по отношению ко мне. Недоверие.

— Недоверие?

— Почему от медиумов ожидают, что они могут вступить в контакт с потусторонними силами только в условиях, продиктованных наукой? Мы не машины. Эти жесткие, непреклонные требования науки приносят парапсихологии больше вреда, чем пользы.

— Мисс Таннер… — Барретт с видимым замешательством посмотрел на нее. — Чем это вызвано? Или я…

— Знаете, я не из тех медиумов, над которыми можно смеяться, — перебила его Флоренс, и чем больше она говорила, тем больше входила в раж. — Часто это больно, и часто это неблагодарный труд.

— Вам не кажется…

— Просто так получается, и я верю, что в медиумах проявляется Божественное начало. — Она уже не могла остановиться. — «А когда Я буду говорить с тобою, — сердито процитировала она, — тогда открою уста твои, и ты будешь говорить им: «Так говорит Господь Бог!»»[101].

— Мисс Таннер…

— В Библии нет ничего, ни одного зафиксированного явления, которое бы не случалось сегодня, будь то видения или звуки, сотрясение дома или прохождение сквозь закрытую дверь: стремительный ветер, левитация, самописание или говорение на иных языках.

Повисло тяжелое молчание. Флоренс свирепо глядела на Барретта, сознавая, что Фишер и Эдит смотрят на нее. Где-то в глубине души ей послышался предостерегающий крик, но ярость заглушила его. Флоренс смотрела, как Барретт налил себе кофе. Он взглянул на нее.

— Мисс Таннер, не знаю, что вас беспокоит, но…

Он замолк, так как чашка в его руке взорвалась. Эдит, вскрикнув, откинулась назад. Барретт, окаменев, с разинутым ртом уставился на оставшуюся в руке ручку. Из пореза в большом пальце закапала кровь. Флоренс ощутила тяжелые удары в висках. Фишер испуганно озирался.

— Ради Бога, что здесь… — начал Барретт, но замолк, когда стакан рядом с его тарелкой тоже разлетелся и стол усыпали осколки.

Эдит всплеснула руками, увидев, что ее тарелка подскочила и быстро закувыркалась, разбрасывая по полу еду, а потом упала и разбилась. Она содрогнулась, когда верхняя часть стакана с треском отломилась и поскакала по столу к ее мужу. Барретт, вытащив носовой платок, уклонился в сторону. Верхняя часть стакана отскочила от его руки и опрокинулась на пол. Стакан Фишера взорвался, и сам он откинулся назад, заслонившись рукой.

Тарелка Флоренс сделала сальто, рассыпав салат по столу. Флоренс протянула руку, чтобы схватить ее, но отпрянула назад, увидев, как тарелка полетела через стол. Барретт отдернул голову в сторону. Тарелка пронеслась рядом с ухом, потом приземлилась, встала на край и быстро покатилась по полу, пока не разбилась, ударившись о стену. Эдит закричала, увидев, как большое блюдо заскользило по столу по направлению к мужу. Барретт вскочил, опрокинув стул. Он едва не упал и прислонился к столу. Блюдо соскользнуло с края стола и, рухнув на пол, заляпало ему туфли и отвороты брюк картофельным пюре.

Фишер уже вскочил на ноги. Он попытался вылезти из-за стола, но ткнулся в него, когда стул сзади наклонился и крепко ударил по ногам. Фишер увидел, как чашка соскочила со стола и облила Барретта кофе, ударив его в середину груди. Крик замер в горле у Эдит, когда тарелка Фишера, как из катапульты, вылетела со стола и пролетела прямо у нее над головой. Стул выехал из-под Фишера, и он, с потрясением на лице, упал на колени.

Пока Барретт пытался перевязать кровоточащий палец носовым платком, опрокинулся серебряный кофейник и покатился к нему, разливая кофе. Барретт дернулся в сторону, уклоняясь, поскользнулся на картофельном пюре, не удержался и рухнул на правый бок. Кофейник упал со стола и отскочил от его левой икры. Барретт закричал от ожога. Эдит попыталась встать и помочь ему, но ее стул качнулся, и она потеряла равновесие. Мимо щеки пролетели нож и вилка.

Флоренс сжалась на своем стуле, когда другое блюдо заскользило по столу, направляясь к Барретту. Он, еле дыша, отполз в сторону. Блюдо рухнуло рядом и краем крышки ударило его в подбородок. Эдит удалось встать на ноги.

— Под стол! — крикнул Фишер.

Флоренс соскользнула со стула и упала на колени. Фишер шмыгнул под стол. Над головой начала раскачиваться люстра, и амплитуда ее колебаний быстро возрастала.

Не успели они укрыться под столом, как ожили все предметы на монастырском столе у восточной стены. Тяжелое потертое серебряное блюдо пролетело через помещение и с оглушительным звоном ударилось об их стол. Эдит закричала. Барретт машинально обернулся к ней и вновь продолжил перевязывать палец. На них устремилась серебряная чаша, она ударилась о ножку стола и закружилась, как волчок. Флоренс посмотрела на Фишера. Он стоял на коленях, вытаращив глаза, лицо его застыло в маске страха. Флоренс хотела помочь ему, но была слишком ошарашена. В животе свернулся холод.

Все потрясенно смотрели, как туда-сюда начал раскачиваться обеденный стол. Упал серебряный сливочник, и сливки растеклись по полу пятном цвета слоновой кости. Рядом упала серебряная сахарница, а стол продолжал с возрастающей яростью раскачиваться, его ножки топали по полу, как конские копыта. Вдруг он сдвинулся, и Барретт едва успел отдернуть руку, которая была бы несомненно раздавлена. Стулья начали опрокидываться, ударяясь на полу друг о друга, их стук напоминал ружейные выстрелы.

И вдруг стол устремился прочь, скользя по натертому паркету. Он ударился о каминную решетку и согнул ее. Под потолком все люстры неистово раскачивались. Одна из них оторвалась и полетела в сторону, создав ливень искр, когда с силой ударилась о каменный камин и отскочила на стол. Серебряный канделябр пролетел через зал и опустился на пол рядом с Барреттом, ударив его в бок. Вскрикнув от боли, Барретт упал.

— Нет! — закричала Эдит.

И вдруг все движение прекратилось, не считая затухающих колебаний люстр. Эдит в тревоге склонилась над мужем.

— Лайонел! — Она дотронулась до его плеча, и он сумел кивнуть.

— Бен, вам нужно убраться из этого дома.

Удивленный ее словами Фишер повернулся к Флоренс.

— Такое не для вас, — сказала она ему.

— Что за чертовщину вы несете?

Флоренс обернулась за поддержкой к Барретту.

— Доктор, — начала она, но остановилась, заметив, как он смотрит на нее, в то время как Эдит помогала ему встать. — Вы в порядке?

Он не ответил и лишь застонал, прислонившись к столу. Эдит испуганно посмотрела на него.

— Лайонел?

— Все будет в порядке.

Он наконец обмотал палец носовым платком Порез был глубокий и болел. Все тело пронизывала боль — в руке, груди, подбородке, лодыжке, а особенно в боку. Нога болела ужасно.

Флоренс посмотрела на него. Почему он так уставился на нее? И вдруг ей показалось, что она поняла.

— Я сожалею, что говорила так злобно, — сказала она. — Но, пожалуйста, поддержите меня в одном. Я думаю, это важно, чтобы Бен… чтобы мистер Фишер покинул этот дом.

Барретт сжал зубы от боли.

— Теперь пытаетесь выжить нас обоих? — пробормотал он.

Флоренс удивленно взглянула на него.

— Помоги, пожалуйста, добраться до комнаты, — попросил Барретт жену.

Эдит с легким кивком протянула ему трость и взяла под руку.

Флоренс не поняла.

— Что вы имели в виду, доктор Барретт?

Он обвел взглядом разгромленный зал.

— Надо полагать, это очевидно.

В потрясенном молчании Флоренс смотрела им вслед, а когда они ушли, обернулась к Фишеру.

— Что он говорит? Будто бы это я…

Он отвернулся.

— Бен, это неправда!

Фишер побрел прочь и на ходу обернулся к ней.

— Это вам лучше покинуть этот дом, — сказал он. — Это вас используют, а не меня.

Барретт осторожно сел.

— Моя сумка, — прошептал он.

Эдит отпустила его руку и, поспешив к испанскому столику, вытащила маленькую черную сумку, где муж держал аптечку первой помощи. Быстро вернувшись к постели, она поставила сумку рядом с ним. Лайонел медленно и осторожно, сжав зубы от боли, разматывал носовой платок.

При виде глубокого кровоточащего пореза Эдит зацокала языком.

— Ничего страшного, — сказал ей Барретт. Порывшись в сумке, он достал аптечку и, открыв ее, вытащил пакет с сульфамидом и разорвал его. — Налей мне воды, пожалуйста.

Эдит зашла в ванную, а Барретт вынул из аптечки коробочку с бинтами и распечатал ее. Когда вернулась Эдит, он протянул коробочку ей.

— Перевяжешь?

Она кивнула и протянула ему стакан с водой. Взяв из черной сумки баночку с таблетками, он принял одну и запил водой.

Эдит, сморщившись, начала бинтовать.

— Нужно наложить швы, — сказала она.

— Не думаю, — сквозь зубы ответил Барретт и зажмурился. — Бинтуй потуже.

Когда с перевязкой было закончено, он поднял левую штанину. На икре виднелся темно-красный ожог. Эдит в ужасе осмотрела его.

— Нужно показаться врачу.

— Наложи бутезин-пикрат.

Она в нерешительности посмотрела на него, потом опустилась рядом на колени и намазала ожог желтой мазью. Барретт зашипел сквозь зубы и зажмурился.

— Ничего, все хорошо, — сказал он, зная, что жена смотрит на него.

Эдит перебинтовала ему ногу и помогла лечь. Барретт со стоном улегся на левый бок.

— Я весь — скопление синяков, — сказал он, пытаясь превратить это в шутку.

— Лайонел, поехали домой.

Он отпил еще воды и, протянув ей стакан, откинулся на подушки, которые Эдит подложила под спину.

— Со мной все в порядке.

— А что, если это повторится снова?

Барретт покачал головой.

— Не повторится. — Он взглянул на жену. — Впрочем ты можешь уехать.

— И бросить тебя здесь?

Он поднял правую руку, словно заявляя под присягой:

— Поверь мне, это не повторится.

— Тогда зачем мне уезжать?

— Просто я не хочу тебя ранить.

— Это ты ранен.

Барретт усмехнулся.

— Да, я. Конечно, так и должно было случиться. Это я разозлил ее.

— Ты говоришь… — Эдит поколебалась. — Что это она устроила все это?

— Используя энергию этого дома. Превратив ее в явление полтергейста и направив на меня.

Эдит вспомнила ярость, с которой все это происходило. Огромный стол, колыхавшийся туда-сюда, а потом помчавшийся по полу, как железнодорожный экспресс. Раскачивание этих массивных ламп на потолке.

— О Боже, — проговорила она.

— Я совершил ошибку, — сказал Барретт. — Я принял ее сердечное отношение ко мне за чистую монету, а такое недопустимо, когда имеешь дело с медиумом. Никогда не знаешь, что под этим кроется. Там может быть абсолютная враждебность, а в этом случае, — он вздохнул, — бессознательно используя свою способность, они могут нанести огромный ущерб. Особенно когда способность в сотни раз усиливается энергией, наполняющей этот дом. — Барретт мрачно улыбнулся. — Больше я не повторю эту ошибку.

— А нам так важно остаться здесь? — спросила Эдит.

— Ты же знаешь: для меня это все, — тихо ответил он.

Она кивнула, стараясь подавить панику. «Еще пять таких дней», — подумалось ей.

Не находя покоя, она шагала взад-вперед, в уме снова и снова кружилась одна и та же мысль. Неужели Барретт прав? Она не могла заставить себя поверить в это. И все же существовали свидетельства. Она на самом деле была зла на него, а явление полтергейста было направлено прежде всего против него. Ее тело действительно чувствовало изнеможение, как всегда бывало после парапсихических усилий.

Флоренс повернулась и снова прошла по комнате. «Да, я была зла на него, — думала она, — но я не пыталась нанести ему вред лишь оттого, что наши взгляды разошлись».

Нет. Она не может этого принять. Она уважает доктора Барретта; любит его как человека и друга, как дружественную душу. Она скорее умрет, чем причинит ему вред. Правда. Правда!

Чуть слышно всхлипнув, Флоренс опустилась на колени у кровати и положила голову на сцепленные руки. «Милосердный Боже, помоги мне! Укажи мне путь. Я твоя, веди меня. Посвящаю свое сердце и душу Твоим высоким делам. Милосердный Боже, молю у тебя ответа. Протяни Свою руку и подними мой дух, помоги мне идти в свете Твоем по Твоему благословенному пути».

Вдруг она подняла голову и, открыв глаза, несколько мгновений в нерешительности оставалась прикованной к месту. Потом на губах ее заиграла лучезарная улыбка, и, в нетерпении встав на ноги, Флоренс пересекла комнату и вышла в коридор. Она посмотрела на часы — никто еще не должен был спать. Пройдя по коридору к комнате Барретта, Флоренс быстро постучала четыре раза.

Дверь открыла Эдит. Через ее плечо Флоренс разглядела сидящего на кровати Барретта, он накрыл ноги одеялом.

— Можно с вами поговорить? — спросила она.

Барретт поколебался, на лице его отражалась боль.

— Всего одну минуту, — сказала Флоренс.

— Ладно.

Эдит отступила в сторону, и Флоренс подошла к постели Барретта.

— Теперь я поняла, что произошло, — сказала она. — Это не я. Это все сын Беласко.

Барретт посмотрел на нее и ничего не ответил.

— Как вы не видите? Он хочет разделить нас. Разобщенные, мы представляем для него гораздо меньшую опасность.

Барретт молчал.

— Пожалуйста, поверьте мне, — продолжала Флоренс. — Я знаю, что права. Он пытается натравить нас друг на друга. — Она полными тревоги глазами смотрела на него. — Если вы мне не поверите, его план сработает, как вы не видите?

Барретт вздохнул.

— Мисс Таннер…

— Завтра утром первым же делом я устрою для вас сеанс, — перебила она. — И вы сами увидите.

— Больше не будет никаких сеансов.

Флоренс, не веря, уставилась на него.

— Больше никаких сеансов?

— В них нет необходимости.

— Но мы же едва начали. Сейчас нельзя останавливаться. Нужно так много узнать.

— Я уже узнал все, что хотел.

Барретт старался сдерживаться, но от боли это было не так легко.

— Вы исключаете меня из-за того, что случилось, — не отступала Флоренс. — Но в том была не моя вина. Я вам уже сказала.

— Сказать и убедить — не одно и то же, — еле сдерживаясь, ответил Барретт. — А теперь, если не возражаете…

— Доктор, нам нельзя прекращать сеансы!

— Я их прекращаю, мисс Таннер.

— Вы думаете, это я…

— Не просто думаю, мисс Таннер, а знаю, — перебил он. — А теперь, пожалуйста, мне очень больно.

— Доктор, я не виновата! Это все сын Беласко!

— Мисс Таннер, такого человека не существует.

От резкости его тона Флоренс отшатнулась.

— Я знаю, что вам больно… — тихо проговорила она.

— Мисс Таннер, вы уйдете? — сквозь зубы процедил он.

— Мисс Таннер… — вмешалась Эдит.

Флоренс оглянулась на нее. Ей отчаянно хотелось убедить Барретта, но озабоченность на лице его жены остановила ее.

— Вы не правы, — проговорила Флоренс, повернулась и пошла к двери. — Извините, — прошептала она Эдит. — Как вы не видите? Вы же не правы. Вы не правы.

Эдит легла на спину и уставилась в потолок. Десять раз она закрывала глаза и тут же открывала снова. Уснуть не получалось. Это казалось невозможным.

Она повернула голову на подушке и посмотрела на Лайонела. Он глубоко спал. Неудивительно — после всего испытанного. Эдит была в ужасе, когда помогала ему раздеться и надеть пижаму. Все его тело расцвечивали синяки.

Она снова закрыла глаза, но внутри была ужасная тяжесть — тревога без каких-либо ясных причин. Вероятно, это дом вызывал такие эмоции. Ради Бога, о какой такой энергии говорил Лайонел? Что она присутствовала, невозможно отрицать. То, что произошло в обеденном зале, было страшным доказательством ее наличия. Но не давала покоя мысль, что именно мисс Таннер направила эту энергию против них.

Эдит села, накрыв спину одеялом. Она засунула ноги в шлепанцы и нахмурилась. Потом прошла по ковру и остановилась у письменного стола, глядя на ящик, в котором Лайонел держал свою рукопись. И вдруг повернулась и пересекла комнату. Подойдя к камину, Эдит заглянула внутрь. Там еле горел огонь, тлели угольки. Ей захотелось подбросить полено, сесть в кресло-качалку и посмотреть на огонь, пока не придет сон, но она с беспокойством взглянула на кресло. Что делать, если оно снова начнет само по себе качаться?

Эдит потерла лицо рукой. Под кожей ощущался пульс. Набрав в грудь воздуха, она оглянулась. Нужно взять книгу и почитать. Что-нибудь легкое, какой-нибудь детектив. А еще лучше что-нибудь юмористическое — это уж точно лучше всего. Что-нибудь из Гарри Аллена Смита[102] или Перелмана[103].

Она двинулась к шкафу справа от камина и открыла одну дверцу.

— О Боже!

Полки были уставлены кожаными переплетами без названия. Эдит взяла один том и открыла. Это оказалась монография «Способность к волевому движению и сила воли». Нахмурившись, она закрыла книгу, засунула обратно и вытащила другую. Эта оказалась на немецком «Прекрасно». Эдит вернула ее на место и вытащила третью. Та была посвящена военной тактике восемнадцатого века Эдит вымученно улыбнулась, поставила книгу обратно на полку и вытащила том побольше в синем кожаном переплете и с золотым обрезом.

Том оказался фальшивым — пустой внутри. Когда Эдит открыла обложку, на ковер высыпалась стопка фотографий, и она от неожиданности чуть не выронила книгу. А когда взглянула на выцветшие фотокарточки, ее сердце заколотилось.

Глотнув, Эдит нагнулась и подняла одну, и по всему телу прошла дрожь. На фотографии были две женщины в сладострастных объятиях. Все фотографии оказались порнографическими — мужчины и женщины в разнообразных позах. На некоторых они совокуплялись на круглом столе в большом зале, а другие мужчины и женщины сидели вокруг и жадно взирали.

Эдит, сжав губы, собрала все фотографии и сложила в стопку. «Что за мерзкий дом», — подумала она, сложила карточки в пустую книгу и задвинула ее на полку. А закрывая дверцу шкафа, увидела на верхней полке графин с бренди на серебряном подносе и две серебряные рюмки рядом.

Она снова подошла к постели и села. Ей было неловко и неспокойно. Зачем было заглядывать в шкаф? Почему из всех книг нужно было взять именно эту?

Она легла на бок и, согнув ноги, прижала руки к груди. Ее трясло. «Холодно», — подумалось ей. Эдит взглянула на Лайонела. Если бы лечь рядом с ним — не для секса, а просто чтобы ощутить его тепло.

Не для секса. Она закрыла глаза, осуждая себя. Хотела ли она когда-нибудь секса с ним? Эдит издала болезненный стон. А вышла бы она за него, если бы он не был на двадцать лет старше и не стал фактически импотентом от полиомиелита?

Эдит перекатилась на спину и уставилась в потолок. «Что это со мной сегодня? — подумала она. — Только оттого, что моя мать говорила мне, что секс — это порок и вырождение, я должна бояться его всю жизнь? Моя мать была злой женщиной, вышедшей замуж за алкоголика и распутника. А я вышла за совсем не такого человека. У меня нет причин для подобных чувств, совсем никаких причин».

Она вдруг села и в страхе огляделась. Снова возникло явственное ощущение, что за ней кто-то наблюдает. Волосы на затылке встали дыбом. Кожу на голове кололо словно ледяными иглами. «Кто-то наблюдает за мной и знает, о чем я думаю».

Эдит слезла с кровати, подошла к постели Лайонела и посмотрела на мужа. Не следует его будить, ему нужно отдохнуть. Поспешно повернувшись, она подошла к письменному столу и подтащила стул к постели Лайонела, потом села и осторожно, чтобы не разбудить, положила ладонь ему на руку. Привидений не бывает. Так сказал Лайонел, а он знает. Она закрыла глаза, повторяя про себя: «Привидений не бывает. Никто на меня не смотрит. Привидений не бывает. Боже милостивый, привидений не бывает».

Фишер распечатал бутылку, открутил пробку и, налив на два дюйма бурбона, круговыми движениями поболтал стакан. Уже много лет он не пил и теперь подумал, не будет ли ошибкой начать вновь. В свое время, начав, он не мог остановиться, и не хотелось снова так опускаться. Особенно здесь.

Он пригубил и поморщился, а потом закашлялся, на глазах выступили слезы, и он вытер их пальцем. Потом прислонился к буфету и стал мелкими глотками пить. Бурбон успокоительным теплом вливался в горло и оседал в животе.

«Лучше разбавить его», — подумал Фишер. Он обошел мармит и, подойдя к раковине, включил кран с холодной водой. Дав воде протечь, он подставил стакан под струю и добавил на дюйм воды. Так лучше. Теперь расслабление придет без риска напиться.

Стоя у раковины и осторожно отхлебывая из стакана, Фишер задумался об этом доме. Что он делает на сей раз? Несомненно, в его действиях есть какой-то план. В этом и заключается ужас этого места. Это не просто прибежище темных сил. У Адского дома есть свой метод, он действует против пришельцев по системе. А как он это делает, никто раскрыть не мог. До декабря 1970 года, когда Б. Ф. Фишер, также действуя по системе…

Дверь в коридор открылась, и он так дернул правой рукой, что расплескал свое питье по полу. В кухню вошла Флоренс, она казалась встревоженной и измученной.

— Почему вы не спите? — спросила она.

— А вы?

— Я ищу сына Беласко.

Он промолчал.

— Вы тоже думаете, что его не существует, да?

Фишер не нашел что ответить.

— Я разыщу его, — сказала Флоренс и пошла прочь.

Он посмотрел ей вслед, подумав, не присоединиться ли, но потом покачал головой. Вокруг нее постоянно что-то происходит, потому что она слишком открыта. А ему не хотелось сегодня новых приключений. Фишер смотрел, как она прошла в дверь и исчезла в обеденном зале. Ее шаги затихли, и снова не слышалось ни звука.

«Ладно, значит, дом и его план», — подумал он. Прошло два дня. Теперь у него уже появилось чувство этого места. Пора начать определять подход. Очевидно, он состоит не в совместной работе с Барреттом или Флоренс. Нужно действовать самостоятельно. Но как?

Фишер неподвижно сидел, глядя в пол и время от времени потягивая бурбон. Нужно придумать что-то умное, что-то необычное, чтобы перехитрить метод дома.

Он побарабанил пальцами левой руки по сушилке.

Умное. Необычное. Флоренс была права в своей идее о множественном присутствии, здесь он с ней согласен. В этом доме вместе с Беласко обитает уйма прочих духов. Как их перехитрить?

Через несколько минут Фишер поставил стакан и направился в вестибюль. «Надо обойти вокруг дома, — думал он, — и на этот раз без Флоренс Таннер, которая только сбивает с мысли». Она, видите ли, что-то «чувствует». Боже! С невеселой улыбкой на губах он покачал головой. Черт возьми, эти спириты много о себе мнят.

Он шел через вестибюль, когда вдруг замер на месте, сердце заколотилось. Вниз по лестнице плыла какая-то фигура. Фишер несколько раз моргнул и скосил глаза, пытаясь определить, кто это. На лестнице не было света.

Он вздрогнул, когда фигура дошла донизу и двинулась к входной двери. Это была Эдит в голубой пижаме, ее глаза смотрели прямо перед собой. Фишер стоял неподвижно, а она проплыла, как привидение, через вестибюль и открыла входную дверь.

Когда она вышла, Фишер бегом пересек вестибюль и, проскользнув через открытую дверь, разинул рот: Эдит исчезла в тумане. Он бросился через крыльцо, спустился по ступеням и, слыша хруст инея под кроссовками, побежал по дорожке. Впереди показалось какое-то пятно. «Это и правда она?» — подумалось ему во внезапном ужасе. Или с ним хитрят? Он замедлил шаги и отдышался. Фигура направлялась к…

— Нет!

Он бросился вперед и схватил ее. Результатом были сразу два чувства — облегчение, что рука ощутила живую плоть, и бурный восторг, что он сумел помешать воле дома. Фишер оттащил Эдит от края пруда. Она смотрела на него остекленевшим взглядом, не узнавая.

— Вернемся в дом, — сказал он.

Эдит одеревенело попятилась, ее лицо ничего не выражало.

— Пошли. Здесь холодно. — Он повернул ее в сторону дома. — Пошли.

Пока он вел ее, Эдит начало трясти. На несколько жутких мгновений ему показалось, что он потерял ориентацию и они идут в морозную ночь, чтобы умереть от холода. Но потом увидел сквозь клубящийся туман смутный прямоугольник входной двери и поспешил туда, одной рукой обнимая за плечи Эдит и держа ее рядом. Он ввел ее в дом, потом закрыл за собой дверь и как можно быстрее повел оцепеневшую женщину через вестибюль в большой зал. Поставив Эдит перед камином, Фишер наклонился и подбросил на угли полено, потом взял кочергу и пошевелил его, чтобы загорелось. Языки пламени с треском устремились вверх.

— Подойдем ближе, — проговорил Фишер и оглянулся на Эдит.

Она смотрела на камин с напряженным, непроницаемым выражением на лице. Он проследил за ее взглядом. На камине были высечены порнографические картины, которых он раньше не замечал.

Эдит издала стон с таким отвращением, что Фишер резко обернулся. Она дрожала. Он стащил с себя свитер и протянул ей. Она не взяла. Ее глаза не отрывались от его лица.

— Я не такая, — сказала Эдит.

Фишер окаменел, когда она начала снимать пижаму.

— Что вы делаете? — спросил он.

Его сердце заколотилось, когда она стянула через голову верхнюю часть пижамы и бросила на пол. Ее кожа покрылась пупырышками, но Эдит словно не замечала холода и начала стягивать пижамные штаны. Ее безразличное выражение внушало страх.

— Прекратите, — сказал Фишер.

Она как будто не слышала. Штаны соскользнули с ее ног, и Эдит шагнула к Фишеру.

— Нет, — пробормотал он, когда она приблизилась вплотную.

Эдит прижалась к нему и со стоном провела руками по его спине. Она прижалась к нему бедрами, и он вздрогнул, когда она поцеловала его в шею. Ее руки потянулись вниз, и Фишер отшатнулся. Глаза Эдит ничего не выражали. Он собрался с силами и с размаху ударил ее по щеке.

Она вскрикнула и, повернувшись, чуть не упала на пол. Фишер схватил ее за руку и удержал на ногах. Эдит потрясенно уставилась на него, а потом взглянула на себя и в ужасе вскрикнула. Она так неистово вырвалась от него, что чуть не опрокинулась назад. С трудом удержав равновесие, Эдит схватила с пола пижаму и прижала к себе.

— Вы ходили во сне, — сказал ей Фишер. — Я нашел вас за дверью, когда вы направлялись к пруду.

Она не отвечала. С расширившимися от страха глазами Эдит попятилась от него к арке.

— Миссис Барретт, это дом…

Он не договорил, так как она повернулась и выбежала из зала. Фишер пустился было за ней, но потом остановился и прислушался. Почти через минуту послышалось, как наверху закрылась дверь. Ссутулившись, он вернулся в зал и уставился в огонь.

Теперь дом взялся и за нее.

Что-то влекло ее в погреб. Флоренс спустилась по ступеням и толкнула металлическую дверь в плавательный бассейн. Вспомнилось вчерашнее ощущение в тот момент, когда они с Фишером заглянули в парилку, — ощущение чего-то извращенного, нездорового. Она не могла отделаться от мысли, что схожее чувство вызывает у нее сын Беласко. И все же нужно убедиться.

Она подошла к краю бассейна, ее шаги гулко раздавались в помещении и повторялись эхом. Флоренс моргнула. Глаза слипались, страшно хотелось спать. Но она не могла позволить себе предаваться сну в данных обстоятельствах. Прежде чем лечь спать, нужно доказать — по крайней метре себе, — что сын Беласко не плод ее воображения.

Она открыла дверь в парилку и заглянула внутрь. Вентиль был починен. Помещение наполнял пар. Флоренс посмотрела в его клубящиеся глубины. Здесь что-то присутствовало, несомненно, что-то страшное и злое. Но сын Беласко был не таким. Его злоба была защитной. Он отчаянно нуждался в помощи и страстно желал этой помощи, и в то же время в его душе было столько страшной тревоги, что он почти в самоубийственной манере сопротивлялся всякой помощи.

Она отвернулась от парилки и пошла назад вдоль бассейна. Надо бы предупредить доктора Барретта, чтобы не пользовался парилкой. Она оглянулась. Если сына Беласко здесь нет, откуда у нее появилась такая тяга спуститься в подвал? Здесь лишь бассейн и парилка. Нет, неправда — теперь она вспомнила. В другом конце коридора был винный погреб.

И как только она вспомнила это, в ней словно замкнулась электрическая цепь: теперь она все понимала. С возбужденной улыбкой на губах Флоренс поспешила к двери и толкнула ее. Пробежав по коридору, она открыла дверь в винный погреб и, нащупав на стене выключатель, зажгла свет. Свет был тусклый: лампочка под потолком покрылась слоем пыли и грязи.

Флоренс вошла и огляделась. Ощущение усилилось. Ее взгляд перебегал от стены к стене, по пустым стеллажам. И вдруг сконцентрировался на стене против двери. «Да», — подумала она и двинулась вперед.

Невидимые руки сжали ей горло, и она с криком вцепилась в эти руки, пытаясь оторвать их. Они были холодные и мокрые. Флоренс удалось освободиться, и она отшатнулась в сторону, а потом, восстановив ориентацию, бросилась к стене. Руки схватили ее за локоть и швырнули в сторону. Она покатилась по полу и ударилась о стеллаж.

— Не надо! — крикнула Флоренс. — Я пришла сюда, чтобы помочь!

Она оттолкнулась от стеллажа и снова бросилась к стене. И снова ощутила вцепившиеся в плечи руки. Они развернули ее и отбросили. Флоренс чуть не ударилась о дверь, прежде чем, перекрутившись, восстановила равновесие.

— Ты не остановишь меня!

Она медленно двинулась вперед, тихим, но решительным голосом шепча молитву. Руки снова схватили ее, но отцепились, когда она громко произнесла:

— Именем Отца, и Сына, и Святого Духа!

Флоренс бросилась к стене и прижалась к ней. Теперь ей стало все ясно.

— Да! — крикнула она.

В голове пронеслось видение: логово льва — и какой-то молодой человек с мольбой смотрит на нее. Она зарыдала от радости.

— Дэниэл!

Она нашла его!

— Дэниэл!

23 декабря 1970 г

Отдаленный крик ножом врезался в сон Эдит. Она дернулась и проснулась, в замешательстве глядя вверх. Какой-то шорох заставил ее вздрогнуть и оглянуться. Лайонел, опершись на локоть, смотрел на нее.

— Что это было? — спросила она.

Барретт покачал головой.

— Я хотела сказать: это было на самом деле?

Барретт не ответил.

От повторного крика Эдит замерла. Барретт затаил дыхание.

— Это мисс Таннер.

Он свесил ноги с постели и стал шарить в поисках шлепанцев. Эдит попыталась сесть и снова замерла, когда ноги Лайонела дернулись. Он упал на постель, зашипев от боли в раненом пальце.

— Ты в порядке? — спросила она.

Он кивнул и, снова поднявшись, схватился за трость. Эдит встала и, надев стеганый халат, поспешила вслед за Лайонелом к двери. Он распахнул ее, и они выскочили в коридор; Лайонел сильно хромал. Эдит, застегивая халат, пошла рядом. Она взглянула в сторону комнаты Фишера. Конечно же, он тоже слышал.

Барретт остановился у двери Флоренс Таннер и три раза быстро постучал. Не дождавшись ответа, он открыл дверь и вошел. В комнате было темно. Лайонел включил свет, и Эдит окаменела от предчувствия.

Флоренс Таннер лежала на спине, схватившись за грудь. Барретт проковылял к кровати, Эдит держалась сзади.

— Что случилось? — спросил он.

Флоренс уставилась на него прищуренными, полными боли глазами. Он наклонился, сморщившись от натяжения в задеревеневших мышцах.

— Мисс Таннер!

Она содрогнулась, прикусив нижнюю губу, чтобы сдержать крик, а потом медленно убрала руки, и Эдит вздрогнула, увидев, как Барретт стал расстегивать на ней ночную рубашку. На рубашке было два мокрых пятна, по одному над обеими грудями. Флоренс зажмурилась, когда Барретт раздвинул края рубашки. Эдит отшатнулась.

Вокруг сосков на груди у Флоренс виднелись глубокие следы зубов.

Она резко натянула на себя одеяло до подбородка. Помимо воли из горла у нее вырвались рыдания, она тщетно пыталась сдержать их.

— Не сдерживайтесь, — посоветовал ей Барретт.

Флоренс снова зарыдала, по щекам ее текли слезы.

Эдит смотрела на нее, не в силах сдвинуться с места. Впервые с момента их знакомства женщина-медиум казалась ранимой, и Эдит ощутила прилив сочувствия.

— Могу я что-нибудь сделать? — спросила она.

Флоренс замотала головой.

— Все будет хорошо.

Эдит оглянулась, когда в комнату вошел Фишер и тоже подошел к кровати.

— Что случилось? — спросил он.

Флоренс поколебалась, а потом ненадолго стянула одеяло. Эдит старалась не смотреть, но не удержалась, и у нее снова захватило дыхание, когда она увидела укусы на груди Флоренс Таннер.

— Он не жалеет меня, — сказала Флоренс.

На лице у Эдит отразилось смущение. Она взглянула на Лайонела, который без всякого выражения смотрел на медиума.

— Вчера вечером я нашла его, — сказала ему Флоренс. — Дэниэла Беласко.

Повисло тяжелое молчание. Барретт, казалось, испытывал замешательство. Флоренс удалось улыбнуться.

— Да, я не вообразила это. — Она приложила руку к груди. — Или это тоже мое воображение?

Барретт сделал неопределенный жест.

— Его тело находится в винном погребе.

Эдит видела, как неловко Лайонелу. Она понимала, что он хочет посочувствовать, но не знает, что сказать, чтобы не ранить бедняжку еще сильнее.

— Вы поможете эксгумировать тело? — спросила Флоренс.

— Я бы рад, но после вчерашнего, боюсь, я не пригоден для тяжелой работы.

Флоренс недоверчиво уставилась на него.

— Но, доктор, он же там. Разве это ничего для вас не значит?

— Мисс Таннер…

Флоренс повернулась к Фишеру.

— Тогда, может быть, вы мне поможете?

Фишер молча смотрел на нее. Он слышал ее крик, вдруг осознала Эдит, слышал, но побоялся прийти, пока не подоспел Лайонел. А теперь боится предложить помощь. И неудивительно. Каждый раз, когда происходит что-то страшное, рядом мисс Таннер.

Не дождавшись ответа, Флоренс сжала зубы, чтобы сдержать рыдания.

— Хорошо, я сделаю это сама.

На нее словно нахлынула боль, и она зажмурилась.

— Я помогу вам, — сказал Фишер.

Флоренс открыла глаза и попыталась улыбнуться.

— Спасибо.

Барретт положил ладонь на руку Эдит и собрался уйти.

— Вы так боитесь, что я могу оказаться права, доктор? — спросила Флоренс.

Он оценивающе посмотрел на нее и только потом кивнул.

— Ладно. Мы спустимся вместе с вами. Однако я не в состоянии копать, если вы этого от меня хотите.

— Мы с Беном справимся, — сказала Флоренс.

Эдит взглянула на Фишера. Он стоял у ножки кровати и без всякого выражения смотрел на Флоренс. И вдруг она ощутила, как по спине побежали мурашки.

Неужели в погребе действительно что-то есть?

Фишер загнал лом в щель и с усилием выломал еще кусок затвердевшего раствора. Ему потребовалось больше двадцати минут, чтобы продолбить отверстие размером с кулак. Его штаны и кроссовки запылились, руки тоже покрывал слой пыли. Пыль забилась в ноздри, и он чихнул. Отвернувшись, Фишер вытащил носовой платок и высморкался, потом взглянул на Флоренс, которая с тревогой в глазах следила за ним. Она выдавила улыбку.

— Я знаю, что это тяжело.

Фишер кивнул и тяжело вздохнул. Он чуть было не чихнул снова, но сдержался и, подняв лом, загнал его в расщелину. Когда он стал выковыривать новый кусок кирпича, лом соскользнул, и Фишер, потеряв равновесие, врезался в стену.

— Черт! — пробормотал он сквозь зубы и, выпрямившись, снова загнал орудие в пролом в стене.

По полу покатился еще один кусок кирпича, и Фишер взглянул на Флоренс.

— Это может занять весь день.

— Знаю, это тяжело, — снова сказала она.

Фишер разогнулся.

— Дайте и мне немного поработать, — предложила Флоренс, но он покачал головой и снова взялся за лом.

— Прежде чем продолжить… — начал Барретт.

Фишер обернулся.

— Поскольку это явно займет много времени, — продолжал Барретт, обращаясь к Флоренс, — не возражаете, если я поднимусь наверх и дам отдохнуть ноге? Она побаливает.

— Да, конечно, — ответила она. — Когда найдем его, мы вас позовем.

— Отлично.

Взяв под руку Эдит, он повернулся к двери. Флоренс переглянулась с Фишером, и тот снова взялся за лом.

Он уже хотел нанести удар, когда увидел.

— Погодите.

Барретт и Эдит оглянулись, а он достал фонарик и посветил в отверстие.

— Что это? — не смогла сдержать нетерпения Флоренс.

Фишер присмотрелся сквозь пыль. Он подул в дыру и, снова посветив туда фонариком, ответил:

— Похоже на веревку.

Флоренс подошла поближе, и Фишер передал фонарик ей.

— Светите туда.

Она кивнула, а Фишер засунул руку и, ухватившись за пыльную веревку, потянул, но она не поддавалась. Он потянул снова и ощутил, что веревка двинулась, но снова втянулась, когда он отпустил.

— Похоже, на другом конце груз, — сказал Фишер.

Флоренс затаила дыхание.

— Противовес.

Фишер схватил лом и начал колотить по краям дыры, расширяя ее, как только мог. Через минуту усиленной работы он бросил лом и, прежде чем затих звон эха, засунул обе руки в дыру и потянул за веревку. Но сопротивление было слишком сильным. Он собрал все силы и потянул снова, упершись лбом в стену, закрыв глаза и сжав зубы. «Давай тянись, зараза, тянись», — повторял он про себя.

Вдруг веревка поддалась, и его правая рука ударилась об острый край кирпича. Фишер отдернул ее и стал осматривать, но в этот момент в стене раздался грохот. Он в тревоге взглянул на стену.

Часть стены медленно поползла вправо, и Фишер собрался с духом, готовясь к тому, что они сейчас увидят — или не увидят. Он чувствовал напряжение стоявшей рядом Флоренс, пока стена со скрипом и сотрясениями отползала.

Эдит издала приглушенный возглас и отвернулась. Губы Фишера сложились в гримасу. Ему показалось странным, что Флоренс вздохнула как будто с облегчением.

В узком пространстве к стене были прикованы мумифицированные останки какого-то человека.

— Тени Эдгара По, — пробормотал Барретт.

— Я же говорила, что он здесь, — сказала Флоренс.

Фишер уставился на серое, как пергамент, лицо мертвеца. Его глаза напоминали темные затвердевшие ягоды, губы запали и застыли в беззвучном крике. Очевидно, он был замурован еще живым.

— Ну что, доктор? — спросила Флоренс.

Барретт в замешательстве вздохнул.

— Что? — сказал он. — Я вижу мумию. Откуда вы знаете, что это Дэниэл Беласко?

— Знаю, — ответила она.

— И никаких сомнений? Ни малейших?

— Да.

Ей как будто самой не верилось.

Барретт улыбнулся.

— Я думаю, требуется больше доказательств.

Флоренс посмотрела на него.

— Вы правы, — резко проговорила она и, повернувшись к дыре, протянула руку к левой руке прикованной фигуры. Фишер увидел, как она сняла кольцо. — Вот. — Флоренс протянула кольцо Барретту.

Тот поколебался, прежде чем взять его. Фишер взглянул на Эдит. Она с опаской смотрела на мужа. Он перевел взгляд на Барретта. Физик с деланной улыбкой на губах вернул кольцо назад.

— Очень хорошо, — сказал он.

— Теперь вы мне верите?

— Я подумаю над этим.

— Подумаете? — Флоренс уставилась на него. — Вы хотите сказать, что…

— Я ничего не хочу сказать, — перебил ее Барретт. — Я лишь говорю, что нужно время, чтобы переварить эту информацию и интерпретировать ее. Однако не советую вам считать, что один труп с кольцом может перевернуть научные убеждения, сформированные за всю жизнь.

— Доктор, я не пытаюсь перевернуть ваши убеждения. Я прошу лишь о совместной работе. Как вы не поймете, что мы оба можем быть правы?

Барретт покачал головой.

— Простите, нет. Этого я не могу понять и никогда не пойму. — Он резко повернулся и похромал в коридор. — Дорогая, — позвал он.

Эдит все еще смотрела на Флоренс. Потом повернулась и поспешила за мужем. Фишер взял у Флоренс кольцо. Оно было золотое с овальной печаткой.

На овале, словно выведенные на свитке, виднелись инициалы: «Д. Б.».

Они завтракали в молчании уже почти двадцать минут. Барретт отодвинул свою тарелку и поставил перед собой чашку кофе. Он смотрел через стол на индикатор ЭМИ. Получилось неловко, что пришлось есть за тем же столом, на котором расставлено оборудование. Но тут уж ничего не поделаешь: в обеденном зале полный бедлам.

Барретт взглянул на Эдит. Она сидела неподвижно, обхватив обеими руками чашку с кофе, словно согревая пальцы, и напоминала испуганного ребенка.

Он отбросил мысли о проблеме.

— Эдит!

Она взглянула на него, и Барретт улыбнулся.

— Тебя что-то беспокоит?

— А тебя нет?

Он покачал головой.

— Ничуть. Ты думаешь, потому я молчу?

Эдит как будто поколебалась, словно опасаясь задать вопросы, на которые он не сможет ответить.

— Ведь фигура была, — тихо сказала она.

— И весьма отвратительная.

Эдит смущенно посмотрела на него.

— Однако не обязательно это была та фигура, — продолжил он.

— Но кольцо!

— «Д. Б.» не обязательно означает «Дэниэл Беласко».

Ее это как будто не убедило.

— Буквы могут означать «Дэвид Барт» или «Дональд Баскомб». — Он улыбнулся. — Или «Доктор Барретт».

— Но…

— А с другой стороны, это действительно может быть Дэниэл Беласко — если предположить, что такой человек вообще существовал.

— Но разве это не подтверждает ее рассказ?

— Как будто подтверждает.

— Тогда я не понимаю.

— Важно не само свидетельство или то, что оно подтверждает, а кто нашел это свидетельство.

Эдит по-прежнему смотрела озадаченно. Барретт улыбнулся.

— Дорогая, мисс Таннер — весьма способный экстрасенс. И добавь к этому остаточные мощные силы в этом доме, к которым она, как медиум, имеет доступ. Результат — насыщенная парапсихическая ситуация, в которой она способна создавать любые эффекты для обоснования своих взглядов. Это мисс Таннер устроила направленный против меня «полтергейст» вчера вечером, а потом заявила, что его источник — Дэниэл Беласко. Затем появляется «знание» о его трупе и «обнаружение» его сегодня утром в подтверждение ее версии. То, что это могут быть действительно останки Дэниэла Беласко, не имеет существенного значения. Главное — мисс Таннер манипулирует своей энергией и энергией дома, чтобы выстроить доказательства в свою пользу.

Эдит с беспокойством посмотрела на него. Барретт понимал, что ей хочется верить ему, но случившееся все еще удерживает ее.

— А как же тогда следы зубов? — сказал он.

Она вздрогнула.

— Ты ведь подумала об этом, верно?

Эдит едва заметно улыбнулась.

— Ты, наверное, тоже экстрасенс.

Барретт усмехнулся.

— Вовсе нет. Это единственный пункт, насчет которого у тебя остаются сомнения.

— Разве это не доказательство?

— Для нее — да.

— Но ведь зубы были.

— Казалось, что были.

— Лайонел… — Казалось, Эдит в замешательстве. — Ты хочешь сказать, что это были не следы зубов?

— Следы действительно могли быть. Я лишь говорю, что, скорее всего, они были оставлены не Дэниэлом Беласко.

Эдит состроила гримасу.

— Что же, она сама себя укусила?

— Возможно, не впрямую, хотя я не могу исключить и этой возможности. Впрочем, более вероятно, они подпадают под категорию стигматов.

Эдит лишь молча покачала головой, не находя слов.

— Случались и более странные вещи. — Барретт поколебался, но продолжил: — Я никогда не рассказывал тебе, что случилось с Мартином Ратером. Если припомнишь, я лишь говорил, что на одном сеансе он получил травму. А случилось вот что: ему чуть было не отсекло детородный орган. Он сделал это сам в момент истерии. Однако до сих пор пребывает в убеждении, что его пытались кастрировать «потусторонние силы». — Он угрюмо улыбнулся. — Не сравнить с несколькими небольшими укусами на женской груди — хотя, не сомневаюсь, она действительно испытала сильную боль.

— Но ты, — Эдит сделала слабый неопределенный жест, — не веришь ни во что такое.

— Ни во что.

Она вздохнула, словно сдаваясь.

— Тогда что же происходит?

— Что должно произойти — сегодня утром должен прибыть мой аппарат, и к завтрашнему дню я закончу, если можно так выразиться, курс лечения Адского дома чисто научными средствами.

Они оглянулись, заслышав шаги: в зал вошел Фишер, облаченный в свой обычный бушлат, но на сей раз заляпанный грязью. Ничего не сказав, он сел за стол, налил себе кофе и закурил.

— Дело сделано? — спросил Барретт с еле уловимой насмешкой в голосе.

Фишер посмотрел на него, потом поднял серебряную крышку с блюда с ветчиной и яйцами, осмотрел содержимое и положил крышку на место.

— А мисс Таннер что, не завтракает? — поинтересовался Барретт.

Фишер покачал головой и отхлебнул кофе. Барретт наблюдал за ним. Этого человека явно что-то тяготило. Он никогда серьезно не задумывался об этом, но ведь Фишеру, для того чтобы вернуться в этот дом после всего случившегося, наверняка потребовалось огромное усилие воли.

— Мистер Фишер, — окликнул его Барретт.

Тот поднял глаза.

— Вчера вечером я не ответил мисс Таннер, потому что испытывал боль и… Ну, говоря честно, и злился на нее. Но думаю, она была права, когда предложила вам уехать.

Фишер холодно посмотрел на него.

— Пожалуйста, не сочтите это обидным. Я просто думаю, что для вашего же блага вам было бы разумно уехать.

Фишер горько улыбнулся.

— Спасибо.

Барретт положил на стол салфетку.

— Что ж, я выразил свое мнение. Разумеется, решать вам. — Он вынул из кармана часы и поднял крышку. Засунув их обратно, он заметил, что Эдит не смотрит на Фишера. — Может быть, следовало бы отнести мисс Таннер что-нибудь поесть.

— Сейчас она хочет побыть одна, — сказал Фишер.

Барретт кивнул и встал, вздрогнув, когда оперся на обожженную ногу.

— Дорогая, — позвал он.

Эдит кивнула и со слабой улыбкой тоже встала.

— Сегодня он, кажется, как-то особенно напряжен, — заметил Барретт, идя через зал.

— М-м-м.

Он посмотрел на нее.

— И ты тоже.

— Это все дом.

— Конечно. — Барретт улыбнулся. — Подождем до завтра. Ты увидишь, как все переменится.

Раздался стук в дверь, и он с веселой улыбкой оглянулся.

— А вот и мой аппарат.

«И вот это разбитое тело избавилось от духа, который уже никогда не вернется в него. Это тело выполнило свое предназначение и больше не может служить своей цели. Земля земле, прах праху, пыль пыли. Аминь».

Она уже трижды произнесла слова заупокойной молитвы — первый раз, когда Фишер положил тело Дэниэла Беласко для упокоения, и еще два раза, вернувшись к себе в комнату. Теперь его душа сможет обрести покой.

Снаружи стоял злой мороз, земля затвердела, как железо, и Фишеру пришлось отказаться от попыток вырыть яму. Они обследовали область вокруг дома и, найдя углубление в земле, положили тело туда и завалили листьями и камнями. Потом Флоренс прочла заупокойную молитву, и вдвоем они постояли у этого подобия могилы, склонив голову и закрыв глаза.

Флоренс улыбнулась. Она позаботилась, чтобы Дэниэла как можно скорее похоронили подобающим образом. Теперь важно, чтобы он покинул этот дом.

Она вынула из кармана джемпера кольцо Дэниэла и, сжав пальцами, подержала его на ладони.

Тут же возникли образы. Она увидела его: черноволосый, красивый, с властными манерами, однако под внешним высокомерием беззащитный, как ребенок. Она увидела, как он смеется за столом в обеденном зале, потом кружится в вальсе с красивой молодой женщиной. И в его улыбке она могла разглядеть лишь нежность.

Видение померкло, сменившись новым. Дэниэл в театре смотрит представление, его лицо напряжено, глаза блестят. Флоренс напряглась. Это не то, чего он хочет, но он молод и впечатлителен. Все растлевающее доступно. Она увидела, как он, качаясь, идет по коридору под руку с пьяной женщиной. Увидела его в этой самой комнате, как он, невзирая ни на что, пытается найти смысл красоты в половом акте.

Разложение усугублялось. Пьянство. Безысходность. Недолгий побег, потом бессильное возвращение в Адский дом, чтобы уже никогда отсюда не вырваться. Флоренс поморщилась. Она увидела его в большом зале, как он голый сидит за огромным круглым столом и жадно взирает на происходящее вокруг. Увидела, как он загоняет в руку иглу, как он изливает половое влечение, и от этого затрепетала в темноте. И все же всегда за маской — лицом, сотворенным Адским домом, — скрывался мальчик, желающий убежать, но не способный это сделать, жаждущий любви, но находящий только разнузданный разврат.

Она затаила дыхание, увидев, как он подходит к отцу. Лица Эмерика Беласко было не рассмотреть, его фигура стояла в тени, огромная, угрожающая. Флоренс зашевелила губами в молитве, крепко сжав в руке кольцо. Тени начали сжиматься, и через мгновение она увидела его. Что-то холодное начало наполнять ее грудь, и видение поблекло. Флоренс застонала. Нельзя терять его! Усилием воли она погрузилась глубже. Если бы только рассмотреть его отца, понять его. На лбу ее выступил пот. Она ощутила, как в животе зашевелилась змея, холодная и мокрая.

— Нет, — прошептала Флоренс. Нельзя сдаваться. Здесь кроется смысл, какой-то ответ.

Она закричала, когда тело сотряслось от неистового удара. Рука разжалась, и кольцо выскользнуло. Послышался звук, как будто оно упало на ковер, где-то далеко внизу. Флоренс ощутила, будто лежит в какой-то огромной пещере, раненая. Она не ощущала стен и потолка — во всех направлениях была лишь тьма и пустота; попыталась открыть глаза, но не смогла. На сознание, заслоняя все, медленными струйками наползла чернота. «Темные силы, — подумала Флоренс. — Боже милостивый, темные силы». Она начала сползать по стене в огромную яму, в темноту, чернее которой не видела. Она попыталась остановиться, но не смогла. Ощущение было совершенно реальным — ее тело скользило все глубже и глубже, стены ямы были липкие и не давали упасть, но не позволяли остановить неумолимое движение вниз, в темноту. Ожидавшая ее темнота имела характер, личность. «Это он, — подумала Флоренс. — Он ждет меня».

«О Боже, он ждет меня!»

Она боролась с этим, молясь своим наставникам, своим духовным врачам, всем тем, кто помогал ей в прошлом. «Удержите меня от падения, — умоляла она их, — возьмите за руку и поднимите наверх. Прошу об этом именем нашего вечного Бога. Помогите мне, помогите!»

И вдруг она оказалась в комнате, яма и пещера исчезли. Она спала и в то же время не спала. Понимала, что лежит на кровати без сознания, и в то же время понимала, что пребывает в сознании. Слышала, как открывается и закрывается дверь. Дверь в ее комнату или какая-то воображаемая дверь? Она лишь знала, что глаза ее крепко зажмурены и что она спит и в то же время не спит. И вдруг услышала приближающиеся шаги.

А потом увидела фигуру. С закрытыми глазами Флоренс видела, как она приближается, подобно вырезанному из черной бумаги силуэту. Или ей это чудится? Фигура в самом деле в комнате или в ее воображении?

Она подошла к кровати и села; Флоренс видела, как под ней прогнулся матрац. И вдруг поняла, что это Дэниэл, и у нее вырвался стон. Реальный стон, исходящий с ее губ, или мысленный звук, выражающий ее потрясение? Это не может быть он. Он упокоился. Они с Фишером положили тело в освященную могилу. Он не может вернуться, это невозможно. Во сне — наяву — она видела, как он сидит рядом с ней на кровати, фигура в черном. И смотрит на нее? Есть ли глаза на этой черной голове?

— Это ты? — спросила Флоренс и услышала свой голос, но не могла определить, мысленный он или реальный.

— Да.

— Почему? — спросила или подумала она. — Ты должен уйти.

— Я не могу.

Она попыталась проснуться, не в силах выносить эту неопределенность частичного сознания.

— Ты должен уйти. Тебе дано освобождение.

— Это не то освобождение, которого я ищу.

— А какое же тебе нужно?

Она еще реальнее ощутила борьбу за свое пробуждение. Нужно вырваться, пока не поздно.

— Ты знаешь какое, — сказал он.

И вдруг она поняла, и это понимание холодным ветром пронеслось в ее сердце.

— Ты должен уйти, — сказала Флоренс.

— Ты знаешь, что я должен сделать, — ответил он.

— Нет.

— Мне нужно это, иначе я не смогу уйти.

— Нет! — крикнула она и подумала: «Проснуться!»

— Тогда мне придется убить тебя, Флоренс, — проговорил Дэниэл.

Ледяные руки сжали ей горло. Она закричала во сне, вцепилась в эти руки и вдруг проснулась. Руки исчезли. Флоренс стала вставать и вдруг потрясенно застыла с неистово колотящимся сердцем.

Рядом с кроватью слышался ужасный, жуткий звук, полуживотный-получеловеческий, то ли вой, то ли плач. Она не могла пошевельнуться. Что это? Очень медленно Флоренс перевела глаза. Дверь в ванную была приоткрыта, и в комнату проникало слабое освещение.

Кошка.

Флоренс увидела, что кошка уставилась на нее. Кошачьи глаза горели безумием, а из горла исходили неестественные вибрирующие звуки. Флоренс попыталась поднять руку.

— Именем Господа, — прошептала она.

С диким воем кошка бросилась ей в лицо. Флоренс отшатнулась, размахивая перед собой руками. Кошка стала терзать ее, острые когти глубоко вонзились в руки. Флоренс закричала, ощутив, как в голову впиваются зубы. Она попыталась стряхнуть страшную тварь, но не могла, та прижалась к лицу, забив своим горячим мехом рот и глаза. Зубы проникли глубже, передние лапы царапали руки, а в горле продолжал клокотать хриплый, безумный звук. Флоренс вырвала левую руку и запустила пальцы в шерсть, пытаясь оттянуть кошачью голову от лица. Зубы немного разжались. И вдруг голова кошки неистово метнулась к ее горлу. Флоренс загородилась правой рукой, и кошачьи зубы снова вонзились в ее плоть. Она закричала от боли и попыталась оторвать кошачью голову от руки. Кошка начала царапаться задними лапами. Флоренс схватила ее за горло и сдавила. Та издала булькающий звук и стала сучить задними лапами, царапая ей грудь и живот сквозь джемпер. И вдруг зубы разжались… Флоренс швырнула зверя на пол.

Она быстро села, переводя дыхание. В тусклом свете из ванной она видела, как кошка перевернулась и встала на лапы. Соскочив с кровати, Флоренс бросилась в ванную. Кошка метнулась к ее ногам и вонзила зубы и когти ей в икры. Флоренс закричала и чуть не упала. Стараясь удержать равновесие, она опрокинулась на испанский стол и рукой ударилась о телефон. Схватив трубку, Флоренс замахнулась ею на кошку. Но первый удар пришелся по собственному колену. Рыдая, она замахнулась снова и ударила кошку по голове, а потом еще и еще, пока наконец зубы не разжались. Пинком отшвырнув обезумевшую тварь, Флоренс повернулась и бросилась в ванную. Кошка, скребя когтями пол, метнулась следом. Прошмыгнув в дверь, Флоренс захлопнула ее за собой и прислонилась к ней спиной. Было слышно, как кошка бьется снаружи, а потом эта тварь начала царапать дерево когтями.

Шатаясь, Флоренс добралась до раковины и, посмотрев в зеркало на свое отражение, потрясенно вскрикнула: на лбу виднелись две глубокие раны, и из них сочилась кровь. Рванув на себе джемпер, она стянула его через голову и застонала, увидев, что грудь и живот исполосованы кровоточащими ранами, а разорванный лифчик покрыт пятнами крови.

Она посмотрела на свои руки и сморщилась: их покрывали глубокие следы кошачьих зубов. Флоренс пустила холодную воду и, сняв с вешалки махровую мочалку, подержала ее под краном, пока та не промокла, а потом стала прикладывать к царапинам и укусам. Закусив нижнюю губу, она заплакала, и горячие слезы затуманили ее взор.

Промывая раны, Флоренс слышала, как за дверью продолжает скрестись кошка, издавая горлом страшные звуки.

— Большой, — сказала Эдит.

Барретт хмыкнул, выдирая конец доски с той стороны контейнера, где была надпись «ПЕРЕД». Его движения были нервными и торопливыми.

— Смотри не переусердствуй.

Он кивнул, налегая на другой конец доски. Эдит уже много лет не видела его таким взволнованным.

— Могу я тебе помочь?

Барретт покачал головой.

Эдит с беспокойством смотрела, как он, наклонившись в своем кресле, отдирает доски. Несколько досок треснули, и Лайонел левой рукой вытаскивал щепки и бросал их на пол.

— Хорошо они все упаковали, — пробормотал он, и Эдит не поняла, доволен он этим или раздражен.

Контейнер занимал площадь восемь на десять футов, а в высоту был на фут выше Барретта. «Что же там внутри? — подумала Эдит. — Конечно, его аппарат, но как он будет изгонять из дома темные силы?»

— Проклятье!

Эдит дернулась, когда Барретт выругался и уронил лом, зашипев от боли и схватившись за перевязанный большой палец.

— Лайонел, пожалуйста, поосторожнее.

— Ладно, ладно, — нетерпеливо сказал он и, снова взяв лом, вернулся к контейнеру.

— Почему ты не попросишь Фишера помочь?

— Сам справлюсь, — проворчал муж.

Эдит заволновалась, когда он вставил лом в щель меж двух досок и начал отдирать одну.

— Лайонел, полегче. У тебя такой вид, будто ты готов растерзать этот контейнер зубами.

Барретт остановился и взглянул на нее, его грудь тяжело вздымалась, на лбу выступил пот.

— Это просто — ну, кульминация всех лет моей работы в парапсихологии, — сказал он. — Можешь понять мои чувства.

— А ты можешь понять мою озабоченность.

Он кивнул.

— Я сдержусь. Полагаю, после двадцати лет я могу подождать еще несколько минут.

Эдит с облегчением откинулась на спинку кресла. Может быть, если отвлекать его разговорами, он не переутомится.

— Лайонел!

— Что?

— Нам нужно заявить о том трупе в полицию.

— Заявим, когда неделя закончится, — ответил он.

Эдит кивнула и задумалась, что еще сказать.

— А Фишер в самом деле был выдающимся медиумом? — спросила она, сама не зная, почему в голову пришел этот вопрос.

— В свое время все признавали, что он не уступает Хоуму и Палладино.

— А что он сделал?

— О! — Барретт отодрал еще одну доску с передней стороны контейнера и отставил ее в сторону, открыв ряд застекленных циферблатов. — Как обычно: левитация, потусторонние голоса, биологические явления, отпечатки, сотрясения, материализация — все такое. На одном сеансе стол весом почти в сто фунтов при полном освещении поднялся к самому потолку вместе с ним, и шесть человек не могли опустить его вниз.

Потом, когда в проверочной комнате погасили свет — но при полном контроле, — через комнату проплыли семь полностью сформированных лиц. На одного из проверяющих — доктора Уэллса, знаменитого гарвардского химика, — одно лицо дунуло, а другое пыталось его поцеловать. Дотого вечера он, по-моему, довольно скептически относился ко всему этому.

— А что еще? — подтолкнула мужа Эдит, когда он снова замолк.

— О… по проверочной комнате прошла темная тень с очертаниями человека, и от ее шагов сотрясалось все помещение. Вокруг стола, как необычно крупные бабочки, запорхали зеленые фосфоресцентные огни и сели в волосы одному участнику сеанса. У потолка проплыла мандолина, играя «My Bonny is over the Ocean». Профессор Малвани из Питтсбургской парапсихологической ассоциации минут десять держал полностью материализованную руку и описывал ее кости, кожу, волосы, ногти и теплоту. А потом менее чем за секунду она растворилась в воздухе.

— И наконец, изо рта у Фишера вытекла масса телеплазмы и образовала фигуру китайского мандарина семи футов ростом, завершенного до мельчайших деталей. Он говорил с группой двадцать минут, а потом втянулся обратно в тело Фишера. — Барретт поставил в сторону еще одну доску. — В то время Фишеру было всего тринадцать лет.

— Значит, он был настоящий экстрасенс.

— О да, самый настоящий. — Барретт взялся за последнюю доску. — К сожалению, это было давно. Видишь ли, это как мускулы. Не пользуешься ими, и они атрофируются. — Он отставил в сторону последнюю доску и встал, опираясь на трость. — Вот.

Эдит тоже поднялась и подошла к нему. Он отдирал большой конверт, клейкой лентой прилепленный к передней панели аппарата. Пока Барретт открывал его и вынимал свои схемы, Эдит смотрела на панель управления с множеством переключателей, циферблатов и кнопок.

— Сколько стоило все это сделать? — спросила она.

— По моим подсчетам, ушло более семидесяти тысяч долларов.

— Боже мой! — Эдит окинула взглядом циферблаты. — ЭМР, — шепотом прочла она надпись на металлической табличке под самым большим циферблатом. На нем были числа от нуля до ста двадцати тысяч.

— Что такое ЭМР, Лайонел?

— Объясню позже, дорогая, — рассеянно ответил он. — Я расскажу тебе в подробностях, для чего был сконструирован реверсор.

— Реверсор, — повторила Эдит.

Барретт кивнул, глядя на схему. Вынув из кармана фонарик, он посветил слабым лучиком в напоминавший духовку проем в боку конструкции, потом, нахмурившись, похромал к столу, положил схему и взял отвертку, наконец вернулся к аппарату и стал отвинчивать панель.

Эдит подошла к камину и протянула руки к огню. «Я уже стояла на этом самом месте», — вдруг подумала она. Но больше ничего вспомнить не удавалось — только как проснулась от пощечины и обнаружила, что стоит голая перед Фишером. Эдит содрогнулась и постаралась отогнать неприятные мысли.

Она двинулась назад к Лайонелу, но тут вдруг в зал ворвался Фишер. Эдит вздрогнула от его крика:

— Доктор!

Барретт обернулся.

— Мисс Таннер! — крикнул Фишер.

Эдит обмерла. «Боже, что еще стряслось?» — подумала она.

— Она опять ранена!

Барретт кивнул и, проковыляв к столу, схватил свою черную сумку.

— Где? — спросил он.

— У себя в комнате.

Все трое поспешили через зал, Барретт ковылял изо всех сил.

— Насколько тяжело? — спросил он.

— Она исцарапана — истерзана — избита.

— Как это произошло?

— Не знаю. Думаю, это все кошка.

— Кошка?

— Я принес мисс Таннер поесть, а когда она не откликнулась на стук, открыл дверь. И первое, что увидел, — как кошка метнулась прочь и исчезла.

— А мисс Таннер?

— Она была в ванной. И сначала не хотела выходить. А когда вышла… — Он замолчал и состроил гримасу.

Когда они вошли, Флоренс лежала на кровати. Приблизившись, они увидели, как она открыла глаза и повернула голову. Эдит потрясенно вскрикнула. Кожа медиума была бледной, как воск, на голове виднелись глубокие борозды, покрытые запекшейся кровью, а лицо и шея были все изранены.

Барретт поставил сумку у кровати и сел рядом на стул.

— Вы продезинфицировали раны? — спросил он, посмотрев на укусы на голове.

Она покачала головой. Барретт открыл сумку и, достав маленький коричневый пузырек и коробочку с ватой, посмотрел на джемпер Флоренс.

— И тело тоже?

Она кивнула, глаза ее наполняли слезы.

— Вам лучше снять джемпер.

— Я помылась.

— Этого недостаточно. Могла попасть инфекция.

Флоренс посмотрела на Фишера. Он без слов отвернулся и, отойдя к другой кровати, сел спиной к остальным. Флоренс начала снимать джемпер.

— Поможешь ей, Эдит? — попросил Барретт.

Эдит подошла и сморщилась, увидев, как исполосованы грудь и живот Флоренс, как искусаны и истерзаны руки. Она протянула руку, чтобы расстегнуть на женщине лифчик, и отступила, когда Флоренс сняла его. Грудь под лифчиком была так же исцарапана.

Барретт отвинтил пробку на пузырьке.

— Будет больно, — предупредил он. — Не хотите принять кодеин?

Флоренс слабо покачала головой. Барретт обмакнул тампон и начал протирать раны у нее на лбу. Флоренс стиснула зубы и зажмурилась, из-под век показались слезы. Не в силах смотреть, Эдит отвернулась и взглянула на Фишера. Он уставился в стену.

Прошло несколько минут, и Флоренс только шипела и иногда шепотом извинялась. Когда Барретт закончил, она натянула на грудь одеяло.

— Спасибо, — поблагодарила она Барретта, и Эдит обернулась. — На меня напала кошка. В нее вселился Дэниэл Беласко.

Эдит взглянула на мужа. На его лице не читалось ничего.

Флоренс попыталась улыбнуться.

— Знаю, вы думаете…

— Не так уж важно, что я думаю, мисс Таннер, — не дал ей договорить Барретт. — Важно то, что вы искалечены.

— Я поправлюсь.

— Не знаю, не знаю. Я подумал, что, быть может, разумнее было бы уехать вам, а не мистеру Фишеру.

Эдит заметила, что Фишер поворачивается к ним.

— Нет, доктор. — Флоренс покачала головой. — Не думаю, что это было бы разумно.

Барретт несколько мгновений смотрел на медиума, потом проговорил:

— Нужно сообщить мистеру Дойчу. Флоренс в замешательстве посмотрела на него.

— Я хочу сказать… — Барретт поколебался. — Вы и так внесли в проект большую лепту, чем предполагалось.

— И вы проследите, чтобы со мной расплатились, так?

— Я лишь стараюсь помочь вам, мисс Таннер. Флоренс хотела что-то ответить, но сдержалась. Она отвела глаза, а потом снова посмотрела на Барретта.

— Хорошо. С этим я согласна. Но никуда не уеду.

Барретт кивнул.

— Прекрасно. Конечно, решать вам. — Он помолчал и добавил: — Но я несу ответственность за вас и потому настоятельно прошу — нет, требую, — чтобы вы покинули этот дом, пока еще в состоянии сделать это. — Он снова помолчал. — Более того, если увижу, что ваша жизнь в опасности, я могу принять меры к тому, чтобы вы уехали.

Флоренс пришла в смятение.

— Я не собираюсь стоять в стороне, зная, что вы станете еще одной жертвой Адского дома, и потворствовать этому, — сказал Барретт и захлопнул свою сумку. — Дорогая, — позвал он и, с трудом поднявшись, направился к двери.

Эдит повернулась на правый бок и посмотрела на соседнюю кровать. Лайонел спал. Не надо было давать ему распаковывать контейнер. Нужно было попросить Фишера.

Она задумалась о том, что сказал Лайонел перед сном: якобы Флоренс Таннер все больше беспокоится, как бы доказать свою правоту, и ради этого жертвует своим физическим здоровьем.

«В основе феномена медиумов, — сказал он тогда, — лежит умственный распад, приводящий к изменению личности. Не знаю, существовал Дэниэл Беласко в действительности или нет, но индивидуальность мисс Таннер требует контакта с чем-то большим, чем просто с собственной раздвоившейся личностью».

Эдит тяжело вздохнула и повернулась на спину. Если бы и ей понять все это, как понимает Лайонел! А так у нее из головы не выходят ужасные следы зубов вокруг сосков Флоренс Таннер, царапины и укусы, нанесенные, по ее словам, кошкой. Как она могла сама все это сделать, даже бессознательно?

Эдит свесила ноги с постели и села. Несколько минут она смотрела на свои тапки, прежде чем надеть их, потом встала и, подойдя к письменному столу, взглянула на рукопись. Провела пальцем по титульному листу. Нежели выпивать действительно так вредно? Смешно испытывать такой почти бессознательный страх перед алкоголем. Лишь оттого, что пьянство отца испоганило ей детство, нет причины ненавидеть само спиртное. Ей пришла в голову мысль немного выпить, чтобы успокоиться.

Она подошла к шкафу и открыла дверцу. Взяв графин и одну из серебряных стопок, Эдит отнесла их на стол. Потом вытащила из кошелька тряпочку и протерла стопку, прежде чем налить себе бренди. «А что, если оно отравлено?» — вдруг подумала она. Было бы страшно вот так покончить со всем.

Она опустила в бренди палец и попробовала на язык. Как понять, отравлено оно или нет? Язык обожгло, и Эдит нервно глотнула. Горло нежно обволокло теплом. Она взяла серебряную стопку и поднесла к носу. Аромат был приятный. Как оно может быть отравлено? Конечно, кто-нибудь уже пробовал его.

Она сделала маленький глоточек и зажмурилась, когда бренди прошло через горло. Рот и горло согрелись. Эдит замычала от удовольствия, когда алкоголь достиг желудка и оттуда стало распространяться тепло. «Именно то, что нужно, — подумала она, сделав еще глоток. — Если выпить чуть-чуть бренди, это не приведет к пьянству». Потом подошла к креслу-качалке и, поколебавшись, села. Откинувшись назад, Эдит закрыла глаза и стала маленькими глоточками осторожно потягивать ароматный напиток.

Когда стопка опустела, она открыла глаза и посмотрела на стол. «Нет, — сказала себе Эдит. — Хватит одной». Теперь она успокоилась, а только это и было ей нужно. Она поднесла стопку к глазам, рассматривая сложный узор. Может быть, взять ее домой как сувенир, когда неделя закончится? Эдит улыбнулась. Вот, теперь лучше. Она уже строит планы на будущее.

Эдит задумалась о Фишере. Действительно, нужно извиниться перед ним за то, что она так грубо избегала его утром. Нужно его поблагодарить — ведь он спас ей жизнь. Эдит поежилась, представив застоявшуюся воду в пруду, и, чуть покачиваясь, пересекла комнату. Она открыла дверь и, выйдя в коридор, как можно тише закрыла ее за собой.

Осознав, что впервые оказалась одна с тех пор, как они вошли в этот дом, Эдит ощутила волну страха. Но потом посмеялась над собственной трусостью. Глупости. Лайонел же рядом, в комнате. А Флоренс, наверное, в своей, а Фишер в своей. Она двинулась по коридору к его двери.

Не стоит этого делать? «Нет, — подумала она, — я же должна перед ним извиниться и поблагодарить его».

Постучав в дверь, Эдит подождала. Изнутри не донеслось ни звука. Она постучала вновь, но ответа не последовало. Эдит повернула ручку и, толкнув дверь, подумала: «Что я делаю?» — но не могла остановиться. Дверь открылась, и она заглянула внутрь.

Комната была значительно меньше, чем у них с Лайонелом, здесь стояла лишь одна массивная кровать с высоким прямоугольным балдахином. Справа находился столик с телефоном и пепельницей. Эдит увидела, что пепельница полна смятых окурков. «Он слишком много курит», — подумалось ей.

Она осторожно подошла к креслу у столика. Там стояла большая сумка Фишера с расстегнутой молнией. Эдит заглянула внутрь и увидела несколько футболок и начатый блок сигарет. Сглотнув, она протянула руку к сумке.

И вдруг, вскрикнув, обернулась.

В дверях стоял Фишер и смотрел на нее.

Бесконечно, ужасно долго, как ей показалось, они смотрели друг на друга. Сердце Эдит неистово колотилось, лицо горело.

— В чем дело, миссис Барретт?

Она попыталась взять себя в руки. Что он должен подумать, обнаружив ее таким образом?

— Я пришла поблагодарить вас, — выдавила она.

— Поблагодарить меня?

— За то, что спасли мне жизнь вчера ночью.

Когда Фишер сделал шаг к ней, Эдит машинально попятилась.

— Вам не следует отходить от вашего мужа.

Она не знала, что сказать.

— С вами все в порядке?

— Конечно.

Фишер присмотрелся к ней.

— Думаю, вам лучше пойти к себе. — Он отодвинулся, когда она направилась по ковру к двери. — Попытайтесь привязать себя за руку к кровати.

Эдит кивнула, а он проводил ее в коридор и довел до комнаты. Она обернулась.

— Спасибо вам.

— Больше не отходите от своего мужа, — сказал Фишер. — Никогда не… — Он прервался и вдруг наклонился к ней, словно собираясь поцеловать, и Эдит отшатнулась. — Вы выпили? — спросил Фишер.

Она напряглась.

— А что?

— А то, что пить здесь небезопасно. Небезопасно терять контроль над собой.

— Я не теряю контроль, — холодно ответила Эдит, повернулась и зашла в комнату.

Флоренс вздрогнула от стука в дверь.

— Войдите.

Вошел Фишер.

— Бен! — Она попыталась встать.

— Не вставайте, не вставайте. — Он двинулся к постели. — Я хотел поговорить с вами.

— Конечно. — Она подвинулась. — Садитесь рядом.

Фишер примостился на краю постели.

— Мне очень жаль, что с вами такое случилось.

— Это пройдет.

Он кивнул, не уверенный в этом, и молча смотрел на нее, пока Флоренс не улыбнулась.

— Что? — спросила она.

Фишер набрался духу, предчувствуя ее реакцию, и проговорил:

— Я согласен с доктором Барреттом. Думаю, вам лучше уехать.

— Бен!

— Вас разорвет на куски, Флоренс.

— Уж не думаете ли вы, что я делаю все это сама?

— Нет, не думаю. Но и не знаю, кто это делает. Вы говорите, это Дэниэл Беласко. А что, если вы ошибаетесь? Что, если вас дурачат?

— Дурачат?

— В сороковом году здесь тоже была женщина-медиум, Грейс Лотер. Она была убеждена, что в дом вселились две сестры. И построила весьма убедительную теорию. Беда лишь в том, что она заблуждалась. На третий день пребывания здесь она перерезала себе горло.

— Но Дэниэл Беласко существует. Мы нашли его тело и кольцо с инициалами.

— Мы также упокоили его душу. Тогда почему же она не упокоилась?

Флоренс пожала плечами.

— Не знаю, — в нерешительности проговорила она. — Просто не знаю.

— Извините. — Он похлопал ее по руке. — Я не пытаюсь придираться к вам. Просто беспокоюсь, вот и все.

— Спасибо, Бен. — Чуть погодя, она улыбнулась ему и проговорила: — Бенджамин Франклин Фишер — кто дал вам такое имя?

— Мой отец. Он был без ума от Бенджамина Франклина.

— Расскажите мне о нем.

— Тут нечего рассказывать. Он бросил мою мать, когда мне было два года. И я не упрекаю его. Она, наверное, просто его довела.

Улыбка Флоренс погасла.

— Она была фанатичка, — сказал Фишер. — Когда в девять лет я стал проявлять способности медиума, она посвятила этому все свое существование. — Он грустно улыбнулся. — И мое тоже.

— Вы жалеете об этом?

— Жалею.

— Правда, Бен?

Флоренс озабоченно посмотрела на него, и Фишер внезапно улыбнулся.

— Вы говорили, что, когда все это уляжется, расскажете мне про Голливуд. — Улыбка у него вышла кривой. — Не то чтобы все уже улеглось…

— Это долгая история, Бен.

— У нас есть время.

Она молча посмотрела на него и в конце концов сказала:

— Хорошо. Я вкратце расскажу.

Фишер ждал, глядя на нее.

— Вы могли читать об этом, — начала Флоренс. — Колонки со сплетнями в то время много места посвящали этому. «Конфиденшл» даже напечатала статью о собрании спиритов, устроенном у меня дома. Конечно, они это назвали по-другому.

Но это было не что-то иное, Бен, а именно так, как я сказала. Что касается историй о том, что я никогда не выйду замуж, так как хочу оставаться «полевым игроком», как они это называли, — это тоже неправда Я не вышла замуж потому, что не встретила человека, за которого хотела бы выйти.

— А как вы стали актрисой?

— Я любила играть. В детстве я устраивала маленькие спектакли для родителей и родственников. Позже ходила в школьный драмкружок, в местную театральную труппу, специализировалась на драматическом искусстве в колледже. И делала заметные успехи — иногда это бывает. Бог дал мне внешность, к тому же везло. — Она с некоторой грустью улыбнулась. — Но я не многого добилась на этом поприще. Недостаточно отдавалась этому. Но в моей жизни не было и ничего сомнительного. Ни темного прошлого, ни зарубцевавшихся ран детства. У меня было чудесное детство. Родители меня любили, а я любила их. Они были спиритами, и я стала спиритом.

— Вы были единственным ребенком?

— У меня был брат, Дэвид. Он умер в семнадцать лет — от спинномозгового менингита. — Она задумалась, вспоминая. — Это было единственное настоящее горе в моей жизни.

Флоренс снова улыбнулась.

— Говорят, «закат» моей карьеры и заставил меня бежать из Голливуда и обратиться к религии для утешения. Они всегда забывали упомянуть, что я всю жизнь была спиритом. На самом деле я благодарила Бога за окончание моей карьеры — ведь это дало мне возможность заняться тем, чем, как всегда знала, я должна заниматься — посвятить себя всецело общению с потусторонним миром.

Я не боялась Голливуда и не сбежала оттуда. В нем нет ничего страшного. Это место и предприятие — не более того. То, что делают со своей жизнью попавшие туда, — это их собственный выбор. Так называемое «тлетворное влияние» там не больше, чем схожие влияния в любой другой сфере деятельности. Важно не само занятие, а склонность к разложению тех, кто им занимается.

Не то чтобы я не осознавала морального вакуума, обычно окружавшего меня. В многолюдных компаниях, на вечерних приемах меня всегда поражала атмосфера нездоровой скованности. — Она улыбнулась своим воспоминаниям. — Однажды вечером, ложась спать, я, как всегда, прочитала молитву. И вдруг осознала, что произнесла: «Отче наш, иже еси на небесах, Голливуд да будет имя Твое»[104]. — Флоренс с улыбкой покачала головой. — Через месяц я уехала и поселилась на востоке.

Фишер начал было говорить, но замер, откуда-то издалека услышав еле слышный кошачий крик. «Вот и кончилась передышка», — подумал он.

На лице Флоренс появилось страдальческое выражение.

— Гадкая тварь, — сказала она и хотела встать, но Фишер придавил ее к подушкам.

— Я посмотрю.

— Но…

— Отдыхайте, — сказал он и встал.

— Прежде чем уйти, не дадите мне мой кошелек?

Фишер прошел через комнату и принес ей его. Флоренс вынула оттуда медальон и протянула ему. Фишер взял его и прочел единственное выгравированное слово: «ВЕРЬ».

— Если веришь, все в тебе, — сказала она.

Он хотел вернуть медальон, но Флоренс сказала:

— Нет, оставьте у себя. Вам от меня с любовью.

Фишер выдавил улыбку.

— Спасибо. — Он положил медальон в карман. — Однако со мной действительно все в порядке. Беспокойтесь о себе, а не обо мне.

— Вы не по ассистируете мне на сеансе, когда я отдохну? — попросила Флоренс. — Я в контакте с Дэниэлом Беласко, транс — кратчайший путь. Но я не хочу быть одна.

— Так вы не думаете об отъезде?

— Я не могу, Бен, и вы это знаете. — Она помолчала. — Так вы мне по ассистируете?

Фишер смущенно посмотрел на нее и в конце концов кивнул:

— Ладно.

Он ушел, не сказав больше ни слова.

Было приятно ощутить на лице холодную воду. Кожу на обожженной икре стянуло, отчего двигать ногой было больно, но он не мог остановиться. Каждый раз, когда он вынимал из воды правую руку, боль в большом пальце усиливалась. «Мне это нужно», — думал он. Ведь он не плавал уже почти неделю.

Барретт доплыл до мелкого конца бассейна и остановился, схватившись левой рукой за ограждение. Эдит сидела на деревянной скамеечке у двери в парилку.

— Не переусердствуй, — попросила она.

— Не беспокойся. Еще два заплыва, и все.

Повернувшись, он поплыл снова и, закрыв глаза, прислушался к всплескам, производимым руками и ногами.

Барретт не знал, насколько атмосфера дома влияет на Эдит. Проснувшись, он попытался встать, не беспокоя ее, но как только пошевелился, она открыла глаза. В ее дыхании чувствовался запах бренди, и, встав, Барретт увидел на столе графин, а рядом серебряную стопку. Он поставил графин обратно в шкаф и сказал Эдит, что, наливая себе что попало, она подвергает себя серьезному риску. Она пообещала больше не прикасаться.

Барретт дотронулся до стенки в дальнем конце бассейна, развернулся и поплыл назад. «К завтрашнему вечеру нас здесь не будет», — подумал он. Если удастся без задержки запустить реверсор, определенно к вечеру можно будет уехать. Он улыбнулся про себя, подумав, имеет ли Эдит хоть какое-то представление, как реверсор переменит атмосферу в доме.

Он доплыл до мелкого конца бассейна и встал на дно, передернувшись от холодного воздуха. Эдит помогла ему подняться по ступенькам и накинула на плечи полотенце.

— Можешь побыть несколько минут в парилке? — спросил Барретт.

Она кивнула, протягивая ему трость.

— Думаю, это пойдет мне на пользу.

— Да. Заходи.

Эдит открыла тяжелую дверь.

— Тебе лучше снять верхнюю одежду, — сказал он.

— Хорошо.

Барретт бросил на деревянную скамью полотенце и, хромая, вошел в парилку, а Эдит с глухим стуком захлопнула дверь. Он застонал от удовольствия, ощутив на теле горячий пар, и, дыша сквозь зубы, нащупал обжигающе горячую скамью. Тогда Барретт тростью стал шарить вокруг, пока не нашел шланг, и, проведя рукой вдоль него до стены, повернул кран. Обдав скамью водой, он сел, поставил трость рядом и, наклонившись, стянул плавки.

Барретт посмотрел в сторону двери. Что-то Эдит долго возится. Он нахмурился. Снова вставать не хотелось. И все же не следует оставлять ее одну дольше чем на несколько секунд.

Он уже было встал, когда дверь открылась, и Барретт увидел очертания ее фигуры. Он удивился, увидев, что она сняла всю одежду.

— Сюда, — сказал он, когда дверь захлопнулась.

Надо не забыть ввинтить лампочку поярче. Та, что наверху, или слишком слабая, или вся покрылась грязью, или и то и другое.

Эдит осторожно пробиралась через заполненное паром помещение и тихо вскрикнула, наткнувшись на струю холодной воды. Барретт подтянул шланг и полил скамью рядом с собой, морщась, когда вода попадала на ногу. Он отбросил шланг, и Эдит села рядом. Барретт слышал, как осторожно она дышит, чтобы горячий воздух не попал в горло.

— Все в порядке? — спросил он.

Она закашлялась.

— Никак не привыкну дышать в парилке.

— Попробуй плеснуть в лицо водой и это время вдохнуть.

— Ничего, уже хорошо.

Барретт закрыл глаза и ощутил, как влажный жар просачивается в тело. Он вздрогнул, когда Эдит наступила ему на ногу. А через несколько мгновений она прижалась к нему и поцеловала в щеку.

— Я люблю тебя, — сказала она.

Барретт обнял ее рукой за плечи и откликнулся:

— Я тоже тебя люблю.

Она снова поцеловала его в щеку, а потом в уголок рта. Он ощутил возбуждение, когда она прижалась к нему губами. Барретт открыл глаза, ощутив, как ее рука потянулась к низу живота. «Что с ней?» — подумал он.

Через несколько мгновений она развернулась и, не отрываясь от его губ, раздвинула ему колени.

— Тверже, — прошептала она ему в ухо.

Ее голос звучал почти свирепо. У Барретта захватило дыхание, когда она схватила его за раненую руку и прижала к своей груди. Он отдернул ее, и запястье пронзило болью.

— Не убирай! — велела Эдит, схватив ее снова.

— Мой палец! — закричал Барретт.

Боль была такой сильной, что у него поплыли круги перед глазами. Он задыхался, легкие боролись с обжигающим воздухом. Эдит как будто не слышала. Она ухватилась за его член и так громко застонала, что у Барретта заколотилось сердце.

— Ради Бога, сделай его тверже! — крикнула она и снова припала к его губам.

Барретт задыхался. Давясь, он отдернул голову и, ударившись затылком о кафельную стену, скривился и закричал от новой боли. Эдит навалилась на него, с шумом дыша. Барретт пытался перевести дух.

— Эдит, — с трудом выговорил он.

Она вскочила на ноги и пошла прочь.

— Не уходи, — пробормотал он, протянув руку.

Почувствовалось дуновение холодного воздуха, когда Эдит открыла дверь, и Барретт смутно увидел силуэт жены. Потом дверь снова захлопнулась.

Сморщившись, он наклонился, чтобы нащупать шланг, и, втянув воздух сквозь сжатые зубы, обдал лицо холодной водой. Господи, что такое на нее нашло? Он понимал, что ограниченность их половой жизни должна была произвести на нее угнетающий эффект, но Эдит никогда не проявляла такого желания, как сейчас. Ошеломленно встав и опершись на трость, Барретт медленно двинулся через заполненное паром помещение, морщась от жара. Лампочка на потолке почти скрылась из виду, превратившись в бледное пятнышко. Барретт добрался до двери и нащупал ручку. Он потянул дверь, но она не поддавалась. Он потянул сильнее. Дверь не шелохнулась. У него перехватило дыхание. Вцепившись в ручку изо всех сил, он дернул снова.

Дверь отказывалась открываться.

Ему стало плохо, но усилием воли он отогнал дурноту.

— Эдит! — позвал Барретт и постучал по двери ладонью левой руки. — Эдит, дверь заело!

Никакого ответа. «Боже, она же не поднялась наверх!» — подумал он с внезапным испугом и дернул дверь снова. Ее заклинило в раме. «Жар и влажность, — сказал он себе, — дверь покоробилась и разбухла».

— Эдит! — крикнул Барретт и заколотил в дверь кулаком.

— В чем дело? — послышался слабый голос.

— Дверь заклинило! Попытайся открыть с той стороны!

Он подождал. Послышались удары в дверь, и она как будто поддалась. Он снова схватился за ручку и дернул со всей силы, а Эдит навалилась с другой стороны.

Дверь не открывалась.

— Что делать? — послышался голос Эдит.

Она казалась напуганной.

Воспользоваться скамейкой как тараном, чтобы выбить дверь? Нет, она слишком тяжелая. Барретт заскулил. Жар как будто становился все злее. Лучше прикрутить вентиль.

— Лайонел!

— Со мной все в порядке!

Он осторожно опустился на левое колено, чтобы оказаться пониже, где не такой жар. Что ж, другого выхода нет. Он не может оставаться здесь.

— Лучше найди Фишера! — крикнул Барретт.

— Что?

Он не понял, то ли она не расслышала, то ли пришла в ужас от его слов.

— Лучше-найди-Фишера!

Молчание. Барретт понимал, что мысль о том, чтобы одной пройти через дом, вызывает у нее ужас.

— Это единственный выход! — крикнул он.

Эдит долго не отвечала. Потом послышался ее голос:

— Хорошо! Я сейчас вернусь!

Барретт какое-то время оставался недвижим и надеялся на Бога, что она не столкнется ни с чем необычным. В ее душевном состоянии это стало бы катастрофой. Он нахмурился. «Не могу же я просто вот так стоять, лучше пойду выключу этот пар».

И вдруг оглянулся: справа ему послышался какой-то звук. Но там не было ничего, кроме клубящегося пара. Барретт прищурился. Пар клубился, густой и белый, принимая разные формы. Человек с испорченным воображением может увидеть в нем что угодно.

Барретт с шипением втянул в себя воздух. Смешно! Он встал и начал пробираться по полу, пока не ударился подбородком о деревянную скамью. Снова опустившись на колено, он засунул руку под скамью к вентилю, а не найдя его, пополз вдоль скамьи, нащупывая.

И вдруг замер. На этот раз явно раздался какой-то звук, как будто что-то… ползло? Несмотря на жар, по спине пробежала дрожь. «Смешно!» — пробормотал Барретт и пополз дальше. Неудивительно, что за этим домом числится столько жертв: его атмосфера невероятно благоприятна для обмана чувств. Услышанный звук, вероятно, исходил от того самого вентиля, который он ищет, — наверное, выброс пара от избыточного давления. Здесь становится жутко жарко.

Он ощутил облегчение, когда его рука наконец нащупала вентиль. Барретт попытался повернуть его, но безрезультатно. Постаравшись отогнать предчувствия, он сжал зубы от боли в ноге и вцепился обеими руками в маховик вентиля.

— Заклинило, — произнес он вслух, словно убеждая кого-то в помещении, что проблема из ряда нормальных, и напряг все мышцы рук и спины в попытке повернуть вентиль.

Но тот не сдвигался.

— О, только не это!

Барретт глотнул и вздрогнул от жгучего воздуха в горле и груди. Вот попал так попал! И все же это физическая проблема: дверь разбухла в раме, паровой вентиль заклинило — этого следовало ожидать в старом доме. Сейчас вернется Эдит с Фишером. В самом худшем случае он может лечь на пол и поливать лицо водой, пока…

Он рывком обернулся. Снова тот же звук, слишком отчетливый, чтобы приписать его воображению. Действительно, как будто что-то ползло, будто змея лениво шевелилась на полу. Лицо у Барретта окаменело. «Ну же, не впадай в детство», — сказал он себе и медленно повернулся, прислонившись спиной к скамье и вглядываясь в клубы пара. Если это в самом деле какое-то явление, нужно просто не терять голову. В доме нет ничего такого, что могло бы причинить вред, если не впадать в панику.

Он прислушался, поморщившись от боли в большом пальце. Прошла, наверное, минута или больше, и звук раздался снова — плавный скользящий шорох. Барретту представилась лава, тихо текущая по угольному желобу в чан, расплескиваясь, как дымящаяся каша. Его передернуло. «Прекрати, — велел он себе. — Что-то ты стал легковерным, как мисс Таннер».

Снова раздался тот же звук, но на этот раз Барретт не придал ему значения. «Обилие психических феноменов в царстве доверчивости» — всплыла в уме фраза. Вот именно. Он машинально вдохнул и застонал от огня в горле и груди. Где же этот чертов шланг? От кафельного пола уже начали болеть колени.

Нащупав струю воды, Барретт издал удовлетворенный хрип и стал шарить рукой по полу.

И вдруг вскрикнул и отдернул руку. Она прикоснулась к какой-то горячей слизи. Барретт поднес руку к лицу и посмотрел на нее. Было темно, и ему пришлось прищуриться. Сердце его замерло. К ладони и пальцам пристала какая-то темная тина. С приглушенным вскриком он быстро нагнулся и потер ладонью об пол. Что это, Господи помилуй? Расплавился раствор между плитками? Или что-то…

Он так резко обернулся, что ощутил боль в шее, и с колотящимся сердцем вгляделся в мутный пар. Звук послышался вновь, теперь громче, он приближался. Барретт бессознательно попятился, пытаясь что-то разглядеть. Машинально проведя рукой по глазам, он размазал слизь по лицу и с возгласом отвращения стер ее левой рукой. У слизи был смутно знакомый запах. «Куда, черт возьми, запропастилась Эдит?» — вдруг подумал Барретт и на мгновение ощутил панику, представив, что она никому ничего не сказала и оставила его здесь взаперти из-за того, что произошло между ними.

— Нет, — пробормотал он. Это нелепо. Она вот-вот вернется. Лучше добраться до двери и подождать.

Он кое-как поднялся на ноги и похромал прочь от звука, мысленно представляя огромную медузу, волочащую по полу свое прозрачное трясущееся тело к нему. «Хватит», — оборвал он сам себя. Нужно добраться до двери. Барретт вгляделся в клубы пара, но не смог определить, где дверь. Звуки продолжались — вялые волочащиеся шорохи. По спине пробежали холодные мурашки. Нужно собраться. Главное не впадать в панику.

Барретт вскрикнул, когда нога погрузилась в горячую, вязкую слизь. Он отскочил назад, поскользнулся и, ударившись локтем об пол, снова закричал от острой боли, пронзившей руку до плеча. И скорчился на полу.

Вдруг он ощутил, как слизь, словно разогретый желатин, толкнула его в бок. Барретт отшатнулся, и на него нахлынул запах. Это был запах гниения — запах пруда! «Он пробрался внутрь», — в ужасе кричал его ум. Барретт скорее поднялся на колени. Дверь, где дверь? Догадавшись, он кое-как поднялся на ноги и заковылял туда.

Но что-то преградило ему путь — что-то у пола, нечто телесное, имеющее размеры, нечто живое. С криком ужаса Барретт споткнулся об него. Оно бегало и толкнуло его в спину, горячее и трясущееся, как желе, распространяющее затхлый дух. Барретт закричал, когда оно шлепнуло его по ногам. Он бешено ударил его левой ногой и ощутил, как она погрузилась в вязкую слизь, а потом ударил нечто, на ощупь напоминающее кожицу вареного гриба.

И вдруг оно оказалось у него перед глазами, круглое, темное, блестящее.

— Нет! — закричал Барретт и, пнув его еще раз, попятился назад, пока спина с силой не ударилась о дверь.

Он ощутил, как липкая форма начинает обволакивать его ноги. С губ сорвался крик ужаса. Все вокруг начало кружиться и темнеть. Он не мог сбросить этот вязкий груз и чувствовал, как жар этой слизи всасывается в его плоть.

И вдруг дверь за спиной дернулась и толкнула его прямо в желатиновую форму. Барретт упал лицом в нее, и раскрытый в крике рот наполнился распухшим желе. Бок омыло холодом. Он ощутил, как чьи-то руки скользнули ему под мышки, и ему послышался крик Эдит. Кто-то поволок его по полу. Открыв глаза, Барретт увидел над собой лицо Фишера, бледное и нечеткое. Прежде чем потерять сознание, он увидел свое тело. На нем ничего не было.

Держа чашку обеими руками, Фишер отхлебнул кофе. Пара из Карибу-Фолс снова невидимо появилась и исчезла.

Фишер искал в театре кошку, когда услышал крик миссис Барретт. Бросившись в вестибюль, он наткнулся на нее, и она испуганно сказала ему, что ее муж оказался запертым в парилке.

«Там, внутри» — вдруг вспомнились ему слова Флоренс. Не говоря ни слова, Фишер бросился вниз по лестнице, протолкнулся через двери и пробежал вдоль бассейна; быстрый топот его ног в кроссовках эхом отдавался от стен и потолка.

Еще не добежав до двери в парилку, он услышал вопли Барретта и затормозил, но едва успел повернуться, как вбежала миссис Барретт. Увидев ее панику, он не мог отступить. Повернувшись, Фишер бросился к парилке и всем весом навалился на дверь, но безрезультатно. Сзади подбежала миссис Барретт, неестественно визгливым голосом умоляя спасти ее мужа.

Схватив за один конец стоявшую у стены деревянную скамейку, он подтащил ее к двери в парилку и как тараном ударил. Дверь тут же поддалась, и, бросив скамейку, Фишер толкнул ее. Вопли Барретта внутри вдруг замолкли. Навалившись всем весом, Фишер ворвался внутрь, схватил доктора и, напрягая все мышцы, с трудом выволок наружу. Жена Барретта неудержимо тряслась, ее лицо посерело. Кое-как вдвоем они сумели отнести ее мужа наверх и уложить на постель. Фишер предложил свою помощь, чтобы надеть на него пижаму, но миссис Барретт сдавленным, едва слышным голосом сказала, что справится сама. Фишер тут же вышел и спустился вниз.

Он поставил чашку и левой рукой закрыл глаза, мысли путались. Отпертая дверь, которая оказалась заперта, когда они прибыли в дом Восстановленная электросеть, которая по их приезде тем не менее не работала. Невозможность для Флоренс войти в церковь. Сама собой заигравшая запись. Холодное дуновение на лестнице. Звякающие люстры. Звуки ударов во время сеанса. Внезапное, необъяснимое превращение Флоренс в физического медиума. Появление фигуры на сеансе, ее истерические предупреждения. Полтергейст. Миссис Барретт, направившаяся во сне к пруду, сняв при этом пижаму, и так странно ведшая себя утром. Укусы на груди у Флоренс. Труп в стене, кольцо. Нападение кошки на Флоренс. А теперь нападение на Барретта в парилке.

Фишер откинулся на спинку кресла. Ничего не складывается. Ничто не дополняет друг друга. В своих поисках они неизвестно где. Но Флоренс истерзана физически и психически. Миссис Барретт утратила контроль над собой. Барретт дважды пострадал от нападения. А что касается его самого…

Мысли отскочили назад, к воспоминаниям. Перед глазами возникли лица: Грейс Лотер, доктор Грэм, профессор Рэнд и профессор Финли. Грейс Лотер работала самостоятельно, убежденная, что сможет в одиночку раскрыть тайну Адского дома; она даже не разговаривала с остальными. Его работа с доктором Грэмом и профессором Рэндом, которые поочередно отказались работать с профессором Финли, поскольку он был спирит, а не «человек науки».

Три угнетающих дня, прежде чем все это закончилось. Грейс Лотер собственной рукой перерезала себе горло. Доктор Грэм, мертвецки пьяный, вышел из дома и пропал в лесу; профессор Рэнд умер от кровоизлияния в мозг после какого-то происшествия в бальном зале, которое он не смог перед смертью описать. Профессор Финли, бесповоротно лишившийся рассудка, по-прежнему пребывает в психиатрической клинике. Самого же Фишера нашли голым перед крыльцом, обезумевшего от ужаса, преждевременно постаревшего.

— И вот я вернулся, — прошептал экстрасенс дрожащим голосом. — Я вернулся.

Он закрыл глаза и не смог унять дрожи. «Как? — подумал он. — Я не боюсь, я могу попытаться, но с чего начать?» Внезапно он ощутил такую безысходность, что даже заныло сердце. Схватив чашку, Фишер запустил ею через комнату. «Это все чертовски сложно!» — кричал его ум.

Она заморгала, просыпаясь. Лайонел уже не спал. Она накрыла ладонью его руку.

— Ты в порядке?

Он кивнул, без улыбки. Эдит сделала усилие, чтобы контролировать свой голос.

— Я упакую вещи, — сказала она. И подождала.

Лайонел смотрел на нее без всякого выражения.

— Сегодня мы уезжаем, — сказала Эдит.

— Я хочу, чтобы ты уехала.

Она уставилась на него.

— Мы уедем оба, Лайонел.

— Нет, пока все тут не закончу, я никуда не поеду.

Она не могла поверить, хотя и предвидела его ответ. Ее губы скривились, в голове колотились невысказанные слова.

— Ты поедешь в Карибу-Фолс, — сказал Барретт. — А я приеду к тебе завтра.

— Лайонел, я хочу, чтобы мы уехали вместе.

— Эдит…

— Нет. Больше не хочу слышать ни слова. Ты уже не можешь убедить меня — сам видишь, что происходит. Не подоспей Фишер, ты был бы уже мертв. Тебя бы убило это… что? Что убило бы тебя? Надо убираться, пока этот дом не погубил нас всех. Сейчас же, Лайонел, сейчас же.

— Послушай меня. Я знаю, для тебя это стало слишком тяжело. Но для меня — нет. Я не собираюсь упустить то, что так напугало меня. Я ждал этого двадцать лет. Двадцать долгих лет работы и поисков, и я не собираюсь бросать все это из-за… чего-то там в парилке.

Эдит уставилась на него, ощущая биение пульса в висках.

— Это было потрясение, — сказал он. — Признаю. Страшное потрясение. За всю жизнь я не испытывал ничего хоть отдаленно схожего с этим. Но это была не смерть. Слышишь, Эдит? Это была не смерть. — Он закрыл глаза. — Пожалуйста. Езжай в Карибу-Фолс. Фишер отвезет тебя. Я приеду к тебе завтра.

Чуть погодя Барретт открыл глаза и посмотрел на нее.

— Завтра, Эдит. После двадцати лет остался всего один день, чтобы подтвердить мою теорию. Еще один день. Я не могу отступить, когда подошел так близко. Да, происшедшее было страшно, но я не могу отказаться от своего плана и не дам никому прогнать меня. — Он крепко сжал ее руку. — Я скорее умру, чем уеду.

В комнате стояла тишина. Эдит ощущала биение сердца, как случайные удары барабана в груди.

— Завтра, — сказала она.

— Клянусь тебе, до завтра я успею положить конец царству страха в этом доме.

Она посмотрела на него, чувствуя себя брошенной и беспомощной. У нее не оставалось веры в собственную жизнь. Она могла лишь цепляться за мужа и черпать силы в его убежденности. «Да поможет нам Бог, если ты ошибаешься», — подумала она.

— Дух Бессмертной Истины, — начала Флоренс, — помоги нам в этот день подняться над сомнениями и страхами жизни. Открой наше естество могучим откровениям. Дай нашим глазам видеть, а ушам слышать. Благослови нас в наших усилиях приподнять мрак над миром.

Из ванной на место, где они сидели, падал тусклый свет. Флоренс сидела в кресле у стола, закрыв глаза, положив руки на плотно сжатые колени и сдвинув ступни. Фишер, в другом кресле, наблюдал за ней с расстояния четырех футов.

— Сладчайшее выражение духовной жизни — это служение, — говорила Флоренс. — Мы отдаем себя на служение духам. Да найдут они нас готовыми, и да будут они, дабы ничто не препятствовало нашему свободному изъявлению, едины с нами в этот день и явят нам свой свет. А более всего, да наделят они нас своей властью общаться с той терзаемой муками душой, что все еще витает здесь, неудовлетворенная, заточенная, — с Дэниэлом Беласко. — Она обратила лицо вверх. — Снизойдите до нас, ангелы-служители. Помогите нам в наших усилиях снять бремя с этой души. Всего этого мы просим именем Вечного и Бессмертного Духа. Аминь.

Какое-то время висела тишина. Потом Флоренс запела: — Сладчайшие души вокруг нас, продолжайте следить за нами. Придвиньтесь ближе к нам. В наши мысли, в наши молитвы вплывите нежными струями.

Когда пение закончилось, Флоренс глубоко задышала, судорожно втягивая воздух в легкие сквозь сжатые зубы, и стала обеими руками тереть тело. Вскоре ее рот открылся, голова откинулась назад. Судорожные вдохи продолжались. Флоренс ссутулилась в кресле и стала раскачивать головой из стороны в сторону. И наконец замерла.

Прошло несколько минут. Фишера пробрала дрожь. В комнате стал концентрироваться холод, медленно поднимаясь, как ледяная вода, пока Фишер не ощутил, будто по пояс погрузился в него.

Он вздрогнул, когда перед Флоренс стали появляться пятнышки света. «Фокусы конденсации», — мелькнула мысль. Они начали увеличиваться в размере и в числе, паря перед Флоренс, как галактика бледных миниатюрных солнц. Его ноги почти совсем онемели. «Скоро», — подумал Фишер. Его пальцы впились в подлокотники: из ноздрей медиума начала сочиться телеплазма. Вязкие нити напоминали двух серых змей, вылезающих из ее носа. Фишер наблюдал с пересохшим горлом, а они соединились в более толстое кольцо, которое начало распутываться, а потом поднялось и покрыло лицо Флоренс. Фишер опустил глаза, а услышав нечто вроде шуршания бумаги, и вовсе закрыл их.

В его ноздри проник запах озона, как в слишком сильно хлорированном плавательном бассейне.

Не удержавшись, он открыл глаза и вздрогнул: телеплазма покрыла всю голову Флоренс, как мокрый кисейный мешок. Присмотревшись, Фишер увидел, что он принимает какую-то форму, словно под рукой невидимого скульптора: вот появились глазницы, переносица, ноздри, уши, линия рта. Не прошло и минуты, как все было готово — печальное лицо молодого человека, черноволосого, красивого.

Фишер прокашлялся. Сердце забилось от ощущения чего-то нереального.

— У тебя есть голос? — спросил он.

Послышался неестественный булькающий звук, как предсмертный хрип. Фишер ощутил бегущие по коже мурашки. Через полминуты звук прекратился, и снова повисла тишина.

— Теперь ты можешь говорить? — спросил Фишер.

— Могу.

Голос был, несомненно, мужской.

Фишер поколебался, потом набрал в грудь воздуха.

— Кто ты?

— Дэниэл Беласко.

Губы фигуры не двигались, но голос исходил из бледного лица молодого человека.

— Это твое тело мы нашли утром за стеной в винном погребе?

— Мое.

— Мы должным образом погребли тебя за стенами дома. Почему ты по-прежнему тут?

— Я не могу уйти.

— Почему?

Ответа не последовало. Фишер сцепил руки на животе.

— Ты имеешь отношение к нападению на доктора Барретта в парилке?

— Нет.

— Тогда кто же это сделал?

Опять никакого ответа.

— Это ты напал на доктора Барретта в обеденном зале вчера вечером? — спросил Фишер.

— Нет.

— А кто?

Молчание.

— Ты искусал мисс Таннер сегодня утром?

— Не я.

— А кто?

Молчание.

— Ты вселился в кошку, чтобы напасть на мисс Таннер?

— Не я.

— Тогда кто же?

Молчание.

— Тогда кто же? — настаивал Фишер. — Кто напал на доктора Барретта? Кто искусал мисс Таннер? Кто вселился в кошку?

Молчание.

— Кто? — потребовал ответа Фишер.

— Не могу сказать.

— Почему?

— Не могу.

— Почему?

Молчание.

— Ты должен сказать мне. Кто напал на доктора Барретта в обеденном зале и в парилке? Кто искусал мисс Таннер? Кто вселился в кошку?

Послышалось учащенное дыхание.

— Кто? — потребовал ответа Фишер.

— Не могу…

— Ты должен сказать мне.

— Не могу… — жалобно проговорил голос.

— Кто? — спросил Фишер.

— Не могу сказать…

— Кто?

— Пожалуйста…

— Кто?

Послышалось что-то вроде всхлипа.

— Он, — сказал голос.

— Кто?

— Он.

— Кто?

— Он. Он!

— Кто?

— Он! — выкрикнул голос. — Гигант! Он! Отец, отец!

Фишер сидел в суровом молчании, а лицо утратило форму, телеплазма покрылась рябью. И вдруг стала втягиваться в ноздри Флоренс. Когда все исчезло, Фишер услышал мучительный стон женщины. Менее чем через семь секунд он прекратился.

Прежде чем встать, Фишер еще почти минуту сидел неподвижно. На негнущихся ногах он прошел в ванную, налил в стакан воды, отнес его в спальню и неподвижно встал рядом с креслом Флоренс. Так он стоял, пока она не открыла глаза.

Когда Флоренс одним долгим глотком выпила воду, Фишер подошел к стене и включил лампу над ее кроватью, а потом тяжело опустился в кресло напротив медиума.

— Он признался? — спросила Флоренс.

Когда он все рассказал, лицо ее выразило глубокое волнение.

— Беласко, — проговорила она. — Ну конечно! Конечно. Мы должны были догадаться.

Фишер не ответил.

— Дэниэл никогда не причинил бы мне вреда. Или доктору Барретту. Я знала, что это не может быть он, несмотря на все свидетельства, — просто чувствовалось, что это не так. Он такая же жертва дома, как и прочие. — Флоренс посмотрела на скептическое лицо Фишера. — Как вы не видите? Его держит здесь его отец.

Он молча смотрел на нее, желая поверить тому, что она сказала, но боясь стать рабом чужого мнения.

— Как вы не видите? — нетерпеливо повторила она. — Они враждуют, Дэниэл пытается сбежать из Адского дома, а отец делает все возможное, чтобы не допустить этого, и пытается настроить меня против Дэниэла, заставить меня поверить, что Дэниэл желает мне зла. А он не желает зла, он просто хочет…

Она так резко замолкла, что Фишер прищурился.

— Чего?

— Чтобы я помогла ему.

— Вы хотели сказать не это.

— Нет, это. Я единственная, кто может ему помочь. Только мне он доверяет. Как вы не видите?

Фишер осторожно посмотрел на нее.

— Надеюсь, что вижу, — сказал он.

Эдит села и свесила ноги с кровати. Взяв со столика часы Лайонела, она открыла крышку. Около четырех. Как он сумеет до завтра подготовить свой аппарат?

Она посмотрела на спящего Барретта и с беспокойством подумала о том, что муж уже не так уверен в себе, как заявляет. Не то чтобы он показывал это, даже ей. Когда дело касалось его работы, это был человек непоколебимой самоуверенности, так было всегда.

Резко встав, Эдит подошла к книжному шкафу и открыла дверцу. Да, и муж, и Фишер ее предостерегали. Но ведь ничего не случилось, верно? Бренди просто дает ей расслабиться, вот и все. Если она собирается остаться в этом доме до завтра, то должна, черт возьми, предпринять шаги, чтобы это пребывание было терпимым.

Она отнесла графин и серебряную стопку на стол, налила себе бренди и выпила одним глотком. Алкоголь обжег горло, и она, откинув голову, закрыв глаза и широко раскрыв рот, втянула в себя воздух. Как будто горячий сироп пролился ей в грудь и живот, и тепло распространилось по телу, пульсируя в жилах.

Эдит налила еще стопку, пригубила и присела на стол, отодвинув ящик с рукописью Лайонела. Потом еще пригубила бренди, а потом, снова запрокинув голову и закрыв глаза, с выражением наслаждения на лице опрокинула всю стопку.

Ей вспомнилась ситуация в парилке, но она постаралась отогнать тягостные мысли о том, что на определенном этапе ее взбесила его импотенция, как будто причиной тому были не последствия болезни, а его эгоизм. Эдит встревожилась при мысли, что он хочет отправить ее в Карибу-Фолс лишь потому, что она раздражает его своими приставаниями.

Она моргнула. Было страшно думать о Лайонеле. Конечно, если бы мог, он бы занялся с ней любовью.

«Занялся бы?» — возник в голове вопрос. А вообще когда-нибудь его заботил секс с ней?

Она импульсивно потянулась к графину и уронила ящик с рукописью на пол, листы разлетелись по ковру. Эдит хотела собрать их, но потом, нахмурившись, передумала. Пусть валяются. Можно собрать потом. Закрыв глаза, она опрокинула в рот еще стопку.

Слезая со стола, она чуть не упала. «Я напилась», — мелькнула в голове мысль, и возникло чувство вины. «Мама была права: я такая же, как он, — подумала Эдит, но прогнала эту мысль и ответила невидимой матери: — Нет, не такая! Я хорошая девочка. Черт! — помрачнела она. — Какая же я девочка — я женщина, и у меня есть естественные желания. Он должен это понимать. Не такой уж он и старый. И не такой уж импотент. Это все его религиозная мамаша, а не полиомиелит. Это…»

Эдит снова прогнала неприятные мысли и, покачиваясь, прошла через спальню к книжному шкафу. В руках и ногах ощущалось тепло, а голову охватило приятное отупение. И Лайонел, и Фишер ошибаются: напиться — вот единственный ответ. Ей подумалось о буфете со спиртным на кухне. Может быть, она возьмет оттуда бутылочку бурбона — или две. Может быть, стоит напиться до беспамятства и так дождаться утра.

Она вытащила пустую книгу так быстро, что та выскользнула из рук и с шумом упала на ковер, фотографии рассыпались по полу. Эдит опустилась на колени и стала рассматривать одну за одной, машинально облизывая верхнюю губу. На глаза попалась фотография двух женщин, лежащих на столе в большом зале и занимающихся оральным сексом. В комнате словно становилось все жарче и жарче.

И вдруг Эдит отшвырнула фотографии, как будто они обожгли пальцы. «Нет», — испуганно пробормотала она и вздрогнула, оглянувшись на заворочавшегося Лайонела, потом неуклюже встала и огляделась, как загнанный зверь.

Эдит быстро вышла в коридор и закрыла за собой дверь, вздрогнув от хлопка, — ей хотелось выйти потише. Помотав головой, чтобы прояснить мысли, она направилась к комнате Фишера.

Его у себя не было. Эдит заглянула в комнату, не зная, что делать. Закрыв дверь, она повернулась и отправилась назад по коридору, забирая вправо, пока не коснулась перил, и, схватившись за них, чтобы удержать равновесие, двинулась к лестнице. По какой-то странной причине дом уже не казался страшным. «Еще одно доказательство, что алкоголь — не такая плохая штука», — подумалось ей.

Эдит спустилась по лестнице с ощущением, что летит по воздуху. Смутно вспомнился какой-то фильм про Юг, который показывали на одном из религиозных бдений. Врезалось в память лишь то, как какая-то женщина в кринолине скользит вниз по лестнице, словно скатывается с горки. И она чувствовала себя так же, сама не понимая, откуда в ней взялась эта уверенность.

Мерцание, слабое, слишком мимолетное, чтобы заметить. Эдит моргнула и замерла. Ничего. Она продолжила спуск. Наверное, он в большом зале. Он всегда там, где кофе. Эдит не помнила, чтобы он что-то ел. Не удивительно, что такой худой.

Пройдя через вестибюль, Эдит услышала треск чего-то деревянного и остановилась, но, поколебавшись, снова двинулась вперед. «Конечно», — подумала она и улыбнулась. Никогда в жизни ей не было так легко и весело. Она закрыла глаза. «Я лечу, — пронеслось в голове. — Отец и дочь — вечные пьяницы».

Эдит остановилась под аркой и прислонилась к стене, хлопая глазами. Взгляд с трудом сфокусировался на стоящем спиной к ней Фишере. Он ломом отдирал доски контейнера. «Очень мило», — подумалось ей.

Она вздрогнула, когда Фишер обернулся и замахнулся ломом, как будто собираясь ударить врага. Он так быстро повернулся, что сигарета выпала из губ и дугой полетела на пол.

— Kamerad[105], — сказала Эдит и подняла руки, словно сдаваясь.

Фишер смотрел на нее в молчании. Она видела, как взволнованно вздымается его грудь.

— Вы рассердились? — начала было Эдит, но он перебил ее:

— Какого черта вы тут делаете?

— Никакого.

Она оттолкнулась от стены и, покачиваясь, направилась к нему.

— Вы пьяны? — ошеломленно проговорил он.

— Немного выпила, если вас это касается.

Фишер положил лом на стол и двинулся к ней.

— Лайонел будет рад, что вы… — Она беззаботно махнула рукой в сторону машины.

Фишер подошел и взял ее за локоть.

— Пойдемте.

Она оттолкнула его.

— Идите сами. — И пошатнулась, но поймала равновесие и повернулась к машине.

— Миссис Барретт…

— Эдит.

Фишер снова взял ее за локоть.

— Пойдемте. Вам не следует отходить от мужа.

— С ним все в порядке. Он спит.

Фишер попытался повернуть ее, но она сопротивлялась и с тихим смешком снова его оттолкнула.

— Ради Бога! — раздраженно рявкнул он.

Ее губы растянулись в дразнящей улыбке.

— Нет, не ради него.

Фишер в замешательстве посмотрел на нее.

Когда она двинулась к столу, все вокруг расплывалось у нее в глазах, и смутно казалось, что за пределами видимости в зале полно народу. «Это лишь кажется, — говорил рассудок. — Все здесь — лишь бессмысленная энергия».

Эдит приблизилась к столу и провела пальцем по поверхности. Фишер подошел к ней.

— Вам надо наверх.

— Не пойду.

Она схватила его за руку, но Фишер вырвался. Эдит с улыбкой снова провела пальцем по столу.

— Вот здесь они встречались, — сказала она.

— Кто?

— «Les Aphrodites». Здесь. Вокруг этого стола.

Фишер снова взял ее за запястье, и Эдит дернула руку так, что его рука прижалась к ее груди.

— Здесь. Вокруг этого стола, — повторила она.

— Вы сами не знаете, что говорите.

Фишер высвободил руку.

— Я прекрасно знаю, что говорю. Мистер Фишер. — Эдит хихикнула. — Мистер Б. Ф. Фишер.

— Эдит…

Он окаменел, когда она прижалась к нему и обхватила руками.

— Я совсем тебе не нравлюсь? — спросила она. — Конечно, я не такая красивая, как Флоренс, но я…

— Эдит, мы в этом доме. Это он заставляет вас…

— Этот дом ничего не делает, — перебила она. — Это я сама.

Он попытался высвободиться из ее объятий, но она прижалась еще крепче и дразнящим тоном проговорила:

— Ты что, тоже импотент?

Фишер вырвался и, отодвинув ее в сторону, крикнул:

— Проснитесь!

В ней взорвалась злоба.

— Не говори мне этого! Сам проснись, бесполый ублюдок!

Эдит упала на стол, потом залезла на него и, издеваясь, задрала юбку.

— В чем дело, мальчик? Никогда не имел женщину?

Схватившись обеими руками за джемпер, она рванула его на груди, отрывая пуговицы. Раздвинув края, она расстегнула крючок лифчика и, трясущимися руками взявшись за груди, со злобной насмешкой на лице подняла их.

— В чем дело, мальчик? — повторяла она. — Никогда сиську не видел? Пощупай! Это бесподобно!

Она соскользнула со стола и, выставив грудь, бросилась на Фишера.

— Пососи, — дрожащим от злости голосом выговорила Эдит, ее лицо исказилось от внезапной ярости. — Пососи, пидор, или я найду женщину, которая это сделает!

Он резко повернул голову. Эдит заметила его движение, и вдруг на нее обрушилась какая-то тяжесть.

В проходе стоял Лайонел.

На Эдит накатился темный вал. Ноги подогнулись, она стала падать. Фишер подскочил, чтобы поддержать ее.

— Нет! — завизжала она, вывернулась и, упав на мраморную статую на пьедестале, схватилась за нее.

Холодный камень коснулся ее груди. Казалось, каменное лицо с вожделением смотрит на нее, и Эдит закричала, когда статуя выскользнула из ее рук и, опрокинувшись, упала на пол и разбилась. Эдит приземлилась на колени и упала ничком.

Ее поглотила тьма.

Где-то играла музыка, тихо, нежно — вальс. Она танцевала под музыку, скользя через какой-то туман. В бальном зале? Она не была уверена. Лицо партнера виделось неотчетливо, но она не сомневалась, что это Дэниэл. Флоренс ощущала его правую руку у себя на талии, а ее правая рука лежала в его левой ладони. В воздухе стоял аромат цветов — роз, решила она. Летние танцы. Играл маленький струнный оркестр. Флоренс томно кружилась со своим партнером.

— Ты счастлива? — спросил он.

— Да, — прошептала она. — Очень.

Она на балу? Это был бал? Или съемки фильма? Флоренс пыталась вспомнить, но не могла. Но как это может быть фильмом? Ведь все так реально, никаких камер, юпитеров, открытой четвертой стены, съемочной группы, звукооператора за пультом. Нет, это настоящий бальный зал. Флоренс снова постаралась рассмотреть лицо своего партнера, но не могла сфокусировать взгляд.

— Дэниэл? — прошептала она.

— Что, моя дорогая?

— Это ты.

И тут Флоренс увидела его, его красивое печальное, очень нежное лицо. Его рука плотно охватывала ее талию.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— И я люблю тебя.

— И никогда меня не оставишь? Всегда будешь со мной?

— Да, мой любимый, всегда. Всегда.

Она закрыла глаза. Музыка заиграла быстрее, и Флоренс ощутила, как ее несет по паркету. Слышался шорох сотен юбок, зал наполнился танцующими влюбленными. И она тоже любила, любила Дэниэла. Он крепко держал ее, и они танцевали. Флоренс почти не чувствовала своих ног, она как будто плыла.

Лицо ощутило душистое дуновение, и она снова улыбнулась. Он в танце провел ее на широкую веранду. Небо над головой было усыпано звездами, словно бриллиантовые капельки разбрызгались по черному бархату, и Флоренс не было необходимости смотреть наверх, чтобы знать об их присутствии на небе, как и о полной бледно-серебряной луне, льющей свой мягкий свет на раскинувшийся внизу сад. Ей не было необходимости смотреть на все это, она и так все знала. Напилась вина? Чувствовалось опьянение. Нет, это было опьянение души. Это была радость любви. В отдалении играла прелестная музыка, и Флоренс танцевала со своим возлюбленным Дэниэлом, кружась, кружась, медленно направляясь к…

— Нет! — закричала она.

У нее захватило дыхание, ужас наполнил душу. Рядом во мгле стоял Дэниэл с бледным лицом, испуганный; он жестами останавливал ее. От ледяной воды под ногами немели ступни и лодыжки, холодный ветер резко дул в лицо, ноздри наполнял запах гниения. Вскрикнув, она отшатнулась и упала. Что-то за спиной шевельнулось и метнулось прочь. Флоренс оглянулась и заметила, как кто-то очень высокий в черном исчез во мгле.

Ее охватила дрожь, холод пробирал до костей. Она лежала рядом с прудом.

Секунду назад она вошла в него.

Со слабым испуганным вскриком Флоренс встала и побежала в дом. Ее туфли и чулки промокли. Вся дрожа, она бросилась по засыпанной гравием дорожке к фасаду дома, маячившему в тумане вдали. Поднявшись по ступеням к зиявшему дверному проему, Флоренс вбежала внутрь, захлопнула дверь и навалилась на нее.

Ее колотило от холода и страха, она не могла унять дрожь. Она чуть не вошла в пруд. Эта мысль ужасала.

Флоренс дернулась, когда из кухни в вестибюль поспешила какая-то фигура. Но это был Фишер со стаканом в руке. Увидев Флоренс, он замер, а потом двинулся дальше.

— Что случилось? — спросил он.

— Это виски?

Фишер кивнул.

— Дайте мне глотнуть.

Он протянул ей стакан. Флоренс выпила, закашлявшись, когда алкоголь обжег горло, и протянула стакан обратно.

— Что случилось? — спросил Фишер.

— Он пытался убить меня.

— Кто?

— Беласко, — ответила Флоренс и сжала его руку. — Я видела его, Бен. Я действительно заметила его, когда он оставил меня у пруда.

Она рассказала Фишеру, что произошло, как Беласко внушил ей, что она танцует с Дэниэлом в бальном зале, а сам вел к пруду, чтобы утопить. И как Дэниэл предостерег ее, когда она уже собралась войти.

— Но как Беласко мог получить власть над вами? — спросил Фишер.

— Должно быть, я задремала. Я устала после сеанса, после всего сегодняшнего.

Фишеру как будто стало плохо.

— Если он может завладеть вами во сне…

— Нет, — покачала она головой. — Больше ему это не удастся. Теперь я предупреждена. Я сохраню свою силу. — Флоренс поежилась. — Может быть, пойдем к огню?

Усевшись перед камином, она сняла туфли и чулки и положила ноги на табурет. В огне потрескивало новое полено, и Флоренс сказала:

— Кажется, я узнала тайну Адского дома, Бен.

Почти полминуты Фишер молчал, потом проговорил:

— Вот как?

— Это Беласко.

— Что Беласко?

— Он оберегает населяющие дом темные силы, подкрепляя их. Выступает в качестве скрытой поддержки остальным темным силам.

Фишер ничего не ответил, и она поняла по блеску в его глазах, что ей удалось пробудить в нем интерес. Он медленно сел и посмотрел ей в глаза.

— Подумайте только, Бен, — сказала Флоренс. — Управляемое множественное наваждение. Нечто совершенно уникальное в населенных призраками домах: неумершая воля, столь мощная, что может доминировать над всеми прочими неупокоенными душами.

— Вы думаете, другие знают об этом? — спросил он.

— Насчет других не уверена. Знаю лишь, что его сыну это известно. Иначе он бы не смог спасти мне жизнь.

Все сходится, Бен. Это с самого начала был Беласко. Это он не пускал меня в церковь. Он пытался не дать мне найти тело Дэниэла прошлой ночью. Он сделал так, будто Дэниэл искусал меня и вселился в кошку. Он устроил полтергейст, чтобы навредить доктору Барретту, он пытается натравить нас друг на друга. Это он держит душу Дэниэла заключенной здесь.

Подумайте только, Бен, какой фантастической мощью он обладает! Он способен удержать другую душу от упокоения, несмотря на похороны по христианскому обряду. Может быть, это связано с тем, что Дэниэл — его сын, но все равно это невероятно.

Откинувшись на спинку кресла, она уставилась в огонь.

— Он словно генерал во главе армии. Никогда сам не вступает в бой, но управляет войском.

— Тогда как же до него добраться? Генералов на войне не убивают.

— Мы доберемся до него, уменьшая его войско, пока он не останется один, тогда ему придется воевать самому. — В ее глазах блеснул вызов. — Генерал без армии — ничто.

— Но у нас слишком мало времени — лишь до воскресенья.

Флоренс покачала головой.

— Я останусь здесь, пока работа не будет завершена.

Она закрыла дверь и сразу подошла к постели. Опустившись на колени рядом с кроватью, Флоренс произнесла благодарственную молитву за ниспосланное ей просветление и высказала мольбу укрепить ее и дать сил справиться с тем, что она открыла.

Закончив молитвы, она встала и пошла в ванную, чтобы вымыть ноги — от них все еще пахло тиной. Вымыв и вытерев их, Флоренс подумала о предстоящем ей грандиозном деле: высвободить привязанных к земле духов из этого дома против воли Эмерика Беласко. Это казалось почти неосуществимым.

— Но я сделаю это, — вслух произнесла Флоренс, словно Беласко слушал ее.

Впрочем, нужно быть начеку. Бен был прав. «Вас уже однажды одурачили, — сказал он. — Смотрите, как бы снова не оказаться в дураках». «Я буду осторожна», — ответила тогда она.

И будет. Она признала резон в его словах. Как здорово ее одурачили вчера вечером, вынудив поверить, что, возможно, это она виновна в полтергейсте. А как ее одурачили сегодня утром, заставив подумать, что это Дэниэл виновен в укусах и в нападении на нее кошки. Нельзя позволить одурачить себя снова. Дэниэл ни в чем не виноват. Он сам жертва, а не мучитель.

Флоренс закрыла глаза, сцепив перед собой руки. «Дэниэл, слушай меня, — прошептала она про себя. — Благодарю тебя от всего сердца за то, что спас мне жизнь. Но понимаешь ли ты, что это значит? Если ты таким образом можешь пойти против воли отца, то можешь так же и покинуть этот дом. Ты не должен больше оставаться здесь. Ты волен уйти, если только поверишь в это. У твоего отца нет власти держать тебя здесь узником. Попроси помощи у высших сил, и они помогут тебе. Ты можешь покинуть этот дом. Можешь!»

Флоренс быстро открыла глаза. Подойдя к испанскому столику, она открыла сумочку, вынула оттуда блокнот и карандаш, положила блокнот на стол, взяла карандаш и приставила грифель к бумаге. И он тут же стал двигаться. Она закрыла глаза и ощутила, как он пишет сам собой, двигая ее рукой. Через несколько секунд карандаш остановился, и чувство, что кто-то водит рукой, исчезло. Флоренс взглянула на блокнот.

— Нет! — Она вырвала лист и, скомкав его, бросила на пол. — Нет, Дэниэл! Нет!

Стоя у стола, она вся дрожала, глядя на листок. Слова запечатлелись у нее в памяти:

— Способ один.

Фишер стоял у края пруда и светил фонариком на мутную поверхность воды. «Уже дважды», — подумал он. Сначала Эдит, потом Флоренс. Морщась от смрада, он провел лучом по воде. Однажды, когда он работал в больнице, один старик умер от гангренозных ран на спине — и запах в его палате стоял примерно такой же.

Фишер огляделся. Сквозь туман приближались шаги. И вдруг он выключил фонарик и обернулся. Кто это? Флоренс? Она, конечно, не вернулась бы сюда после случившегося. Барретт или его жена? Но тоже не верилось, что они выйдут сюда. Кто же тогда? Шаги послышались ближе, и Фишер насторожился. Он не мог во мгле определить их природу и потому ждал, замерев, с колотящимся сердцем.

И вдруг они приблизились вплотную. Увидев свет лампы, Фишер включил свой фонарик. Послышался сдавленный вскрик, и Фишер в замешательстве уставился на два лица в свете своего фонаря.

— Кто здесь? — дрожащим голосом спросил старик.

Фишер перевел дух и опустил луч фонаря.

— Извините, — проговорил он. — Я один из четырех приехавших.

Старушка облегченно вздохнула, и ее вздох прозвучал как стон.

— Господи, — прошептала она.

— Простите, я сам испугался, — извинился Фишер. — Я не знал, который час.

— Вы перепугали нас до смерти, — обиженно проговорил старик.

— Простите.

Фишер повернулся и пошел к дому.

Старики, что-то невнятно бормоча, пошли следом. Он придержал для них дверь, и, когда они, тревожно озираясь, поспешили через вестибюль, вошел сам. Старики были в теплых пальто, на голове у женщины — шерстяной шарф, а у старика — видавшая виды серая фетровая шляпа.

— Что слышно в мире? — спросил Фишер.

— М-м-м, — промычал старик, а старушка неодобрительно хмыкнула.

— А впрочем, не важно, — сказал Фишер. — У нас здесь свой мир.

Он двинулся вслед за ними в большой зал, а они стали выкладывать на стол накрытые крышками блюда. Фишер видел, как старики посмотрели на машину Барретта и переглянулись. Быстро собрав посуду, они направились обратно в вестибюль. Фишер следил за их уходом, едва сдерживаясь, чтобы не гаркнуть: «Бу!» — и посмотреть, что будет. Если свет фонарика так напугал их, что, по их мнению, происходило в доме с понедельника?

— Спасибо! — крикнул он, когда они проходили под аркой.

Старик мрачно хмыкнул, и Фишер увидел, как они снова переглянулись.

Когда входная дверь захлопнулась, он подошел к столу и стал поднимать крышки на блюдах. Отбивные из барашка, горох с морковью, картошка, бисквиты, пирог и кофе. «Королевская трапеза, — подумал он и невесело улыбнулся. — Или это «Последний ужин»[106]?»

Сняв куртку, Фишер швырнул ее на стул и положил сверху фонарик, потом положил себе на тарелку отбивную, добавил немного гороха с морковью и налил чашку кофе. «Похоже, с общими застольями покончено», — подумал он, усаживаясь за стол, а выпив кофе и принявшись за еду, вспомнил про Флоренс: «Потом надо отнести поесть и ей».

Его мысли занимали ее слова, он постоянно думал о них, стараясь найти изъян. Пока что ничего отыскать не удалось — все казалось разумным, и от этого было никуда не деться.

На этот раз Флоренс, похоже, на правильном пути.

Он ощущал какую-то странную, не вполне нравившуюся ему самому уверенность. Они — во всяком случае, он и Флоренс — и так знали, что за всем этим стоит Беласко, но это знание никак не использовалось, по крайней мере с его стороны. Что они столкнутся с самим Беласко, никогда не доходило до его сознания. Правда, он входил с ним в контакт в 1940 году, но эта связь была мимолетной и никак не повлияла на состояние Адского дома.

А теперь здесь проявилось нечто большее. Эта ткань оказалась неотъемлемой частью дома. Фишер десятками способов пытался рассечь ее, но безуспешно. Все получалось слишком логично. Пользуясь аномальными средствами, Беласко мог действовать в любой области, не выдавая своего присутствия. Он мог создать любое непостижимое полотно эффектов, манипулируя всеми сущностями в доме, переселяясь из одной в другую и всегда оставаясь на заднем плане, — как выразилась Флоренс, «генерал со своей армией».

И вдруг вспомнилась граммофонная запись. Это никакое не совпадение. Это Беласко приветствовал их при входе в свой дом — на своем поле боя. И в голове снова прозвучал жуткий, насмешливый голос: «Добро пожаловать в мой дом. Я счастлив, что вы смогли прийти».

Фишер обернулся и увидел хромающего через зал Барретта, бледного и серьезного. «Заговорит ли он сейчас?»

После случившегося недавно исследователь еще ничего не сказал, очевидно, чувствуя себя виноватым оттого, что не смог сам отвести Эдит наверх.

Фишер подождал. Барретт остановился и с озадаченным выражением уставился на свою машину. Потом взглянул на Фишера.

— Это вы сделали? — спросил он подавленно.

Фишер кивнул.

С едва заметной дрожью уголки рта Барретта приподнялись.

— Спасибо, — проговорил он.

— Не за что.

Барретт подковылял к столу и стал левой рукой накладывать пищу на две тарелки. Фишер взглянул на правую и заметил, как неловко он держит большой палец.

— Я не поблагодарил вас за то, что вы сделали сегодня, — сказал Барретт и поспешно добавил: — В парилке.

— Доктор…

Барретт взглянул на него.

— Что случилось там до того?..

— С вашего позволения, я бы предпочел не обсуждать это.

— Я лишь стараюсь помочь, — счел своим долгом проговорить Фишер.

— Благодарю вас, но…

— Доктор, — перебил его Фишер, — что-то в этом доме воздействует на вашу жену. Ее поведение в парилке…

— Мистер Фишер…

— …это были не ее действия.

— С вашего позволения, мистер Фишер…

— Доктор Барретт, я говорю о вопросе жизни и смерти. Вам известно, что прошлой ночью она чуть было не зашла в пруд?

Барретт вздрогнул, потрясенный.

— Когда? — спросил он.

— Около полуночи. Она ходила во сне. — Фишер сделал паузу, чтобы подчеркнуть это. — Во сне.

— Она ходила во сне? — в ужасе переспросил Барретт.

— Если бы я не увидел, как она вышла из дома…

— Вам следовало сказать мне об этом раньше.

— Ей следовало сказать вам. И если она этого не сделала… — Он спохватился, увидев оскорбленное лицо Барретта. — Доктор, не знаю, что, по вашему мнению, происходит в этом доме, но…

— Мое мнение по данному вопросу не имеет отношения к нашему разговору, мистер Фишер, — чопорно проговорил Барретт.

— Не имеет отношения? — удивился Фишер. — Что, черт возьми, вы хотите сказать этим «не имеет отношения»? Все происходящее здесь влияет на вашу жену. Оно повлияло на Флоренс и на вас. Или, может быть, вы не заметили?

Барретт молча, с суровым выражением лица, посмотрел на него.

— Я многое заметил, мистер Фишер, — наконец проговорил он. — И в частности, что мистер Дойч впустую тратит примерно треть своих денег.

Взяв тарелки с едой и две вилки, он повернулся и ушел.

Долгое время после его ухода Фишер сидел без движения, глядя через зал.

— Черта с два! — в конце концов пробормотал он.

Ради Бога, чего ожидает от него Барретт? Чтобы он, как Флоренс, снова пошел навстречу собственной смерти? Если он действует не так, как надо, почему же получилось, что пока он единственный не потерпел урона?

Правда так внезапно обрушилась на него, что захватило дыхание.

— Нет, — сердито пробормотал Фишер.

Это неправда. Просто он понимает, что происходит. Из всех троих он единственный, кто…

Спасительная мысль разлетелась вдребезги. Фишер ощутил прилив тошноты. Барретт был прав. И Флоренс была права.

Эти тридцать лет были всего лишь иллюзией.

Он встал и, приглушенно выругавшись, подошел к камину. Нет, невозможно. Он не мог до такой степени обманывать себя. Пожав плечами, Фишер вспомнил все, что делал с понедельника. Он ведь знал, что дверь окажется заперта, так? Ум отказывался признавать это. Ладно, но он спас Эдит. «Только потому, что не мог уснуть и случайно спустился вниз», — явился ответ. Ну а спасение Барретта? «Ерунда», — откликнулся рассудок. Просто оказался под рукой, вот и все, — да и то мог убежать, если бы не присутствие миссис Барретт. Что же остается? Выдрал доски из контейнера «Очень мило! — подумал Фишер в приливе злобы. — За сто тысяч долларов Дойч нанял разнорабочего!»

— Боже, — пробормотал он, а потом крикнул: — Боже!

В 1940 году он был самым одаренным физическим медиумом в Соединенных Штатах, и было ему тогда всего пятнадцать. Пятнадцать! А теперь, в сорок пять, он стал поганым самообольщающимся паразитом, симулянтом, стремящимся протянуть неделю, чтобы получить сто тысяч долларов. Он! Тот, кто должен сделать больше всех!

Фишер шагал туда-сюда перед камином. Чувство было почти невыносимым, его обуревали стыд, ощущение вины и ярости. Никогда он не чувствовал себя таким никчемным. Пройти через Адский дом, как черепаха, втянувшая голову в панцирь, чтобы ничего не видеть, ничего не узнать, ничего не делать, ожидая, что другие выполнят вместо него всю работу. Ведь он хотел вернуться сюда, не так ли? Ну так вот — вернулся! Что-то — Бог знает что — сочло уместным дать ему еще один шанс.

И он собирается упустить его?

Фишер остановился и в ярости оглядел зал. Кто такой, черт возьми, этот Беласко? Кто такие, черт возьми, все эти поганые мертвецы, кишащие в этом доме, как черви в трупе? И он позволит им запугивать его до самой смерти? Им не удалось убить его в сороковом году, ведь так? Он был ребенком, самоуверенным олухом — и даже при всем этом им не удалось его уничтожить. Они уничтожили Грейс Лотер — одного из самых почитаемых медиумов того времени. Уничтожили доктора Грэма — трезвомыслящего, неустрашимого физика. Уничтожили профессора Рэнда — одного из самых известных в стране преподавателей химии, заведующего кафедрой в Хейлском университете. Уничтожили профессора Финли — проницательного, опытного спирита, преодолевшего десятки психических ловушек.

И только он один остался в живых и сохранил рассудок — доверчивый пятнадцатилетний мальчишка. Несмотря на то что он фактически сам просил о собственном уничтожении, дом не смог ничего, кроме как вышвырнуть его, оставить на крыльце, чтобы он умер от холода Дом не смог убить его. Почему он никогда не думал об этом подобным образом? Несмотря на прекрасную возможность, дом не смог его убить.

Фишер подошел к одному из кресел и поспешно сел. Закрыв глаза, он стал глубоко дышать, отпирая ворота сознания, прежде чем получит возможность изменить его. Его ум и тело заполнила уверенность. Теперь он уже не мальчик, а мыслящий взрослый человек, не настолько самонадеянный, чтобы сделаться легкой добычей. Он будет открываться осторожно, постепенно, чтобы впечатления не подавили его, как Флоренс. Медленно, осторожно, контролируя каждый шаг своим взрослым разумом, полагаясь только на себя, не позволяя другим управлять его восприятием.

Он прекратил глубокие вздохи и настороженно, внимательно выждал. Нет еще. Внутри вялость и пустота. Он подождал еще, выставив антенну чувств в атмосферу. Ничего. Он снова глубоко вдохнул, открывая ворота чуть пошире, снова остановился и выждал.

Ничего. Фишер ощутил, как в голове мелькнул неосознанный страх. Не слишком ли долго он ждал? Не атрофировался ли его дар? Его губы плотно сжались и побелели. Нет. Он по-прежнему обладает этой способностью. Фишер глубоко вдохнул. Почувствовалось покалывание в кончиках пальцев, лицо словно заволокло паутиной, солнечное сплетение втянулось внутрь. Он не занимался этим много лет: слишком долго. Ощущение забылось — это резкое возрастание осознания, когда все чувства расширяют свой диапазон. Все звуки теперь слышались преувеличенно: потрескивание огня, скрип кресла, шелест вдохов и выдохов. Запах дома усилился. Текстура одежды грубо ощущалась на коже. Согревал нежный поток тепла от огня.

Он нахмурился. Но ничего более. В чем дело? Он ничего не ощущал. А этот дом должен быть переполнен впечатлениями. В понедельник, как только вошел, он ощутил их как некое облако влияний, готовых напасть, воспользовавшись малейшей трещинкой, малейшей оплошностью в оценке.

И вдруг его осенило: ловушка!

Он тут же дал задний ход, но на него уже неслось нечто темное и огромное, нечто проницательное, разрушительное, стремящееся наброситься и сокрушить. Фишер, затаив дыхание, изо всех сил прижался к спинке кресла, отчаянно сворачивая свое сознание.

Но не успел. Прежде чем он выставил барьер, темная сила налетела на него и проникла в его организм через все еще открытую щель в броне. Он громко закричал, когда она ворвалась в жизненно важные органы, выкручивая, терзая их, угрожая выпотрошить его, разметать в клочья мозг. Выпученными глазами Фишер в ужасе уставился перед собой. Потом сложился пополам и схватился руками за живот. Что-то ударило его по затылку и выдрало из кресла. Он ударился о край стола и сдавленно крикнул, а сила швырнула его обратно. Зал начал кружиться, атмосфера превратилась в вихрь варварской силы. Фишер рухнул на колени, скрестив перед собой руки в попытке захлопнуться от свирепой энергии, а она пыталась оторвать и развести его руки. Он боролся, сжав зубы, его лицо превратилось в каменную маску мучительного сопротивления, в горле клокотало. «Не выйдет! — думал он. — Не возьмешь! Не возьмешь!»

И вдруг темная сила исчезла, всосалась обратно в воздух. Фишер зашатался на коленях с застывшим на лице выражением человека, получившего удар штыком в живот. Он попытался выпрямиться, но не смог и со сдавленным хрипом упал на бок и подтянул к животу ноги, скрючившись в позе эмбриона, с закрытыми глазами, неудержимо дрожа. Под щекой ощущался ковер. Рядом слышались хлопки и треск огня. Фишеру показалось, что над ним кто-то стоит и смотрит на него с холодным садистским наслаждением, любуясь его опустошением, беспомощным параличом воли.

И лениво размышляя, когда и как именно разделаться с ним.

Барретт, стоя у кровати, смотрел на Эдит и размышлял, будить ее или нет. Пища стыла, но в чем жена больше нуждалась — в пище или в покое?

Он подошел к своей постели и сел, невольно застонав от резкой боли при движении. Закинув левую ногу на правую, Барретт осторожно пощупал ожог. Травмированный большой палец на руке не действовал. На порез следовало бы наложить швы. Бог знает, сколько инфекции попало в рану. Барретт боялся снять повязку и посмотреть.

Как же он будет работать вечером с аппаратом? Малейшее усилие влекло за собой боль в ноге и нижней части спины; даже подняться или спуститься по лестнице было непросто. Поморщившись, Барретт снял левую туфлю. Ноги распухли. Нужно до завтра со всем этим покончить. Он не был уверен, что выдержит дольше.

Осознание этого еще больше ослабило его уверенность в себе.

Тогда его разбудил шум — как будто что-то упало на ковер. Медленно всплыв из свинцово-тяжелого сна, Барретт подумал, что где-то хлопнула дверь.

А когда открыл глаза, увидел, что Эдит нет.

Ошарашенный, он подумал, что она, наверное, в ванной, а потом краем глаза заметил что-то на полу и сел, уставившись на разбросанные по ковру листы рукописи. Его взгляд переместился к шкафу. Рядом валялись фотографии и раскрытая книга.

В душе Барретта зашевелилась тревога. Схватив трость, он встал, и тут его внимание привлек графин на столе и серебряная стопка. Подойдя к шкафу, он взглянул на фотографии и обмер, увидев, что на них. Потом повернулся к ванной.

— Эдит! Эдит, ты там? — Барретт проковылял к двери и постучал. — Эдит!

Ответа не последовало. Он подождал немного, потом повернул ручку; дверь была не заперта.

Эдит ушла.

Барретт в ужасе обернулся и, как мог, поспешил к двери, стараясь не поддаваться панике, но все говорило о беде: валяющаяся на полу рукопись, эти фотографии, снова стоящий на столе графин, и более всего — отсутствие Эдит.

Он устремился в коридор и постучал в комнату Флоренс Таннер. Потом несколько секунд подождал и постучал снова. Не дождавшись ответа, Барретт открыл дверь и увидел, что мисс Таннер спокойно спит на кровати. Он закрыл дверь и двинулся к комнате Фишера.

Там никого не было, и им снова овладела паника. Барретт пересек коридор и выглянул в вестибюль, откуда как будто послышались голоса. Нахмурившись, он проковылял к лестнице и стал поспешно спускаться, сжав зубы от боли в ноге. Говорил же он ей не делать этого! Что с ней стряслось?

Пересекая вестибюль, Барретт услышал ее голос — неестественным тоном Эдит проговорила:

— Бесподобно!

С усилившейся тревогой он ускорил шаги.

И, дойдя до арки, замер, уставившись в большой зал, не в силах вымолвить ни слова: Эдит в распахнутом джемпере и расстегнутом лифчике наступала на Фишера, держа в руках груди и веля ему…

Барретт закрыл глаза и прижал к ним руку. За всю совместную жизнь он ни разу не слышал от нее подобных выражений, не видел ни намека на подобное поведение, даже по отношению к себе, не говоря уж о других мужчинах. Что она, вероятно, неудовлетворена, он знал всегда: их сексуальная жизнь из-за его болезни была весьма ограниченной. Но это…

Он опустил руку и взглянул снова. Боль вернулась, а с ней сомнения, гнев и желание как-то отомстить. Он боролся с этим желанием. Хотелось поверить, что это дом вынудил ее на подобное, но не удавалось исключить вкрадчивого подозрения, что истинная причина случившегося таилась где-то в глубине ее самой. Чем, конечно, и объяснялась, признал он, его внезапная враждебность к словам Фишера.

Усилием воли отогнав тягостные воспоминания, он придвинулся к жене. Им нужно поговорить, он больше не мог выносить этих сомнений. Барретт коснулся плеча Эдит.

Она вскрикнула и очнулась, распахнув глаза. Барретт попытался улыбнуться, но не смог.

— Я принес тебе ужин, — сказал он.

— Ужин. — Эдит произнесла это слово так, будто никогда в жизни его не слышала.

Барретт кивнул.

— Почему бы тебе не помыться?

Она оглядела комнату. «Пытается понять, куда я положил фотографии?» — предположил он.

Эдит села и оглядела себя, и Барретт отодвинулся. Он позаботился застегнуть на ней лифчик и запахнуть джемпер с оставшимися пуговицами, и теперь ее правая рука лишь на секунду задержалась перед грудью, потом Эдит встала и прошла в ванную.

Барретт, хромая, подошел к письменному столу, взял коробку с рукописью и положил на журнальный столик у стены. С огромным усилием он передвинул стул от кровати жены к столу и сел. Поглядев на отбивную и овощи на тарелке, Барретт вздохнул. Не следовало брать Эдит в этот дом. Это была страшная ошибка.

Дверь в ванную открылась, и он обернулся. Эдит с посвежевшим лицом и причесанными волосами подошла к столу и села. Она не взяла вилку, а сидела сгорбившись, отводя глаза, как наказанная девочка. Барретт прокашлялся.

— Все остыло, — сказал он, — но… тебе нужно чего-нибудь поесть.

Он увидел, как у нее задрожала нижняя губа и она закусила ее. Чуть погодя Эдит ответила:

— Можешь не стараться быть вежливым.

Барретт вдруг ощутил потребность закричать на нее, но сдержался.

— Тебе больше не следует пить это бренди, — сказал он. — Я проверил его, и, если не ошибаюсь, в нем содержится более пятидесяти процентов абсента.

Эдит вопросительно посмотрела на него.

— Это сексуальный возбудитель.

Она молча смотрела на него.

— Что касается остального, — услышал Барретт свои слова, — в этом доме мощная энергия. Думаю, она начинает сказываться на тебе.

«Почему я это говорю? — подумал он. — Почему оправдываю ее?»

Снова взгляд. Барретт ощутил неприятный спазм в желудке.

— И это все? — наконец проговорила Эдит.

— Все?

— Ты… решил проблему?

В ее тоне слышалось возмущение и разочарование.

Барретт напрягся.

— Я стараюсь вести себя разумно.

— Понятно, — прошептала она.

— Ты бы предпочла, чтобы я произносил напыщенные слова? Осыпал тебя оскорблениями? — Он выпрямился. — В данный момент я стараюсь отнести это на счет внешних сил.

Эдит ничего не сказала.

— Знаю, я не сумел дать тебе достаточно… физической любви, — с затруднением выговорил Барретт. — Последствия полиомиелита, но, полагаю, дело не только в этом. Возможно, влияние моей матери или моя полная поглощенность работой, моя неспособность…

— Не надо.

— Я виню в этом дом, — решительно проговорил он. — Себя и дом. — На лбу у него лоснился пот, и Барретт вытер его носовым платком. — Будь добра, позволь мне думать так. Если же тут замешаны другие факторы… мы займемся этим после. Когда покинем этот дом.

Он подождал. Эдит сумела кивнуть.

— Ты должна была рассказать мне, что случилось вчера ночью.

Она быстро взглянула на него.

— Ты чуть не зашла в пруд.

Жена посмотрела на него так, будто собиралась что-то сказать, но, когда он замолчал, передумала.

— Я не хотела тебя волновать.

— Понятно. — Он встал, снова не сдержав стона. — Думаю, мне надо дать ноге отдых, прежде чем спускаться по лестнице.

— Тебе нужно сегодня поработать?

— Нужно закончить все до завтра.

Она проводила его до постели и помогла лечь, с усилием приподняв его правую ногу. Барретт видел, что жена старается не показывать своей реакции на его распухшие лодыжки.

— Это пройдет, — сказал он.

Эдит встала у постели, озабоченно глядя на мужа, и наконец проговорила:

— Хочешь, чтобы я уехала, Лайонел?

Он помолчал, прежде чем ответить.

— Нет, если с этого момента ты не отойдешь от меня ни на шаг.

— Хорошо. — Она поколебалась, а потом порывисто села рядом. — Знаю, сейчас ты не можешь меня простить. Я и не жду этого — нет, пожалуйста, ничего не говори. Я понимаю, что совершила. И отдала бы двадцать лет жизни, чтобы этого не было.

Ее голова упала на грудь.

— Не знаю, почему я так напилась, разве что от нервов, от страха. Не знаю, зачем спустилась вниз. Я сознавала, что делаю, и тем не менее в то же время…

Она со слезами на глазах взглянула на мужа.

— Я не прошу прощения. Просто попытайся не слишком на меня сердиться. Ты мне нужен, Лайонел. Я люблю тебя. И не знаю, что со мной происходит. — Она понурилась. — Просто не знаю, что со мной.

— Дорогая моя. — Несмотря на боль, Барретт сел и обнял ее, прижавшись к ее щеке. — Все хорошо, все хорошо. Все пройдет, когда мы покинем этот дом. — Он повернулся, чтобы поцеловать ее волосы. — Я тоже люблю тебя. Впрочем, ты и так это знаешь, правда?

Эдит, рыдая, прижалась к нему. «Все будет хорошо, — говорила она себе. — Это был дом. Когда мы его покинем, все уладится».

Флоренс со стоном потянулась и, опершись локтем на край постели, встала. Сколько времени? Наклонив голову, она взяла часы и в ужасе подумала: «Так поздно!»

А он все еще здесь.

Устало вздохнув, она поплелась в ванную и плеснула в лицо холодной водой, а вытершись, посмотрелась в зеркало. Вид измученный.

Более двух часов она молилась за освобождение Дэниэла. Опустившись на колени у кровати и крепко сцепив руки, она взывала к тем душам в потустороннем мире, которые помогали ей в прошлом, просила их помочь Дэниэлу разорвать узы, удерживающие его в Адском доме.

Это ничего не дало. После долгих молитв, когда она закрыла свое восприятие, Дэниэл по-прежнему был рядом.

И ждал.

Флоренс повесила полотенце и вышла из ванной. Она направилась по коридору к лестнице. Все больше и больше ее волновало собственное усиливающееся участие в судьбе Дэниэла. «Я должна сделать больше», — подумала она. Ведь так много других душ, тоже нуждающихся в упокоении. Не может же она оставаться в Адском доме, пока не спасет и их? Без света, тепла и пищи как здесь жить? Ведь, очевидно, после воскресенья Дойч решит закрыть дом.

А как же другие, с кем она входила в контакт с понедельника? И она не сомневалась, что это лишь малая часть общего числа духов. Когда она стала спускаться по лестнице, на нее нахлынули воспоминания. «Нечто» у нее в комнате — это мог быть и не Дэниэл. Чувство боли и печали, нахлынувшее на нее, когда она выходила в понедельник из гаража. Злобное существо на лестнице в подвал, назвавшее этот дом «чертовой клоакой». Извращенное зло в парилке. Она все еще чувствовала вину за то, что не сумела предостеречь доктора Барретта. Дух Красного Облака изобразил кого-то в виде покрытого язвами пещерного человека. И что-то не дало ей войти в церковь — это мог быть и не Беласко. Фигура на сеансе, тянувшаяся к миссис Барретт. «Их так много», — подумала Флоренс, покачав головой. Несчастные души наполняют этот дом, куда ни пойдешь. Даже теперь она чувствовала, что если откроет сознание, то наткнется на многих из них. Они повсюду. В театре, в бальном зале, в обеденном зале, в большом зале — везде. Хватит ли года, чтобы войти в контакт со всеми?

Она с болью подумала о списке доктора Барретта. Аутоскопия, биологические явления… Возникновения… Гиперамнезия… Идеоплазм… Ксеноглоссия… Моторный автоматизм… В нем, наверное, больше сотни пунктов. И вряд ли они хотя бы поверхностно затрагивают сущность Адского дома. На Флоренс навалилось пугающее чувство беспомощности. Она попыталась перебороть его, но это оказалось невозможно. Одно дело — говорить о постепенном решении загадки шаг за шагом, если иметь неограниченное время, но неделя… Да нет, уже меньше. Осталось чуть меньше четырех дней.

Усилием воли Флоренс расправила плечи и выпрямилась. «Я делаю все, что в моих силах, — сказала она себе. — Большего я не могу». Если за неделю удастся дать покой лишь Дэниэлу — этого уже достаточно. Она решительно вошла в большой зал. Нужно поесть. Больше никаких сеансов. В оставшиеся дни нужно постараться хорошо питаться. Подойдя к столу, Флоренс начала наполнять себе тарелку.

Она уже хотела сесть, когда увидела его. Он сидел перед камином и глядел в затухающее пламя. И даже не обернулся к ней.

— Я вас не заметила, — сказала Флоренс и принесла ему тарелку с едой. — Можно посидеть с вами?

Он посмотрел на нее как на кого-то незнакомого. Она села в другое кресло и приступила к еде.

— Что-то не так, Бен? — спросила Флоренс, так и не дождавшись никакого признака, что он не возражает против ее компании.

— Ничего.

Поколебавшись, она продолжила:

— Что-то случилось?

Фишер не ответил.

— Раньше, когда мы разговаривали, вы казались полным надежд.

Он опять промолчал.

— Что случилось, Бен?

— Ничего.

Флоренс вздрогнула от злости, прозвучавшей в его голосе.

— Я что-то сделала не так?

Он вздохнул и ничего не сказал.

— Мне казалось, мы доверяем друг другу, Бен.

— Я не доверяю никому и ничему. А всякий, кто доверяет чему-либо в этом доме, — глупец.

— Явно что-то случилось.

— Случилось многое, — рявкнул Фишер.

— Ничего такого, с чем бы мы не могли справиться.

— Нет. — Он повернулся к ней, его темные глаза были полны злобы — и кроме того, Флоренс увидела в них страх. — Ни с чем в этом доме мы не можем справиться. Да никто даже не думает об этом.

— Неправда, Бен. Мы здорово продвинулись.

— К чему? К нашим могилам?

— Нет, — покачала головой она. — Мы многое узнали. Дэниэла, например, и поняли, как действует Беласко.

— Дэниэла, — презрительно проговорил Фишер. — Откуда вам известно, что Дэниэл существует? Барретт считает, что вы создали его из головы. Как знать, может быть, он прав?

— Бен, найденное тело, кольцо…

— Какое-то тело, какое-то кольцо, — перебил он. — Это ваши доказательства? Ваша логика, за которую положите голову на плаху?

Флоренс вновь поразила злоба в его голосе. Что с ним произошло?

— Откуда вы знаете, что не обманывали себя с первого же момента, как вошли в этот дом? — спросил он. — Откуда знаете, что Дэниэл Беласко — не игра вашего воображения? Откуда знаете, что его личность не от начала до конца ваша выдумка и его проблемы в точности те, какими вы их вообразили? Откуда вы знаете?

Он вскочил с кресла и посмотрел на нее.

— Вы правы. Я заблокировался, захлопнулся. И собираюсь пребывать в таком состоянии до окончания недели. А потом возьму свои сто тысяч долларов и больше на тысячу миль не приближусь к этому чертову дому. И вам советую.

Повернувшись на каблуках, Фишер сердито зашагал прочь.

— Бен!.. — позвала Флоренс.

Он не обернулся. Она попыталась встать, чтобы пойти за ним, но не хватило сил. Флоренс сгорбилась в кресле, глядя в сторону вестибюля. А через какое-то время отодвинула тарелку в сторону. Его слова слишком сильно подействовали на нее. Она попыталась заглушить их, но они продолжали звучать в голове. Все сомнения вернулись. Всегда она была ментальным медиумом. И с чего это вдруг стала физическим? Это непонятно, беспрецедентно.

Это может перевернуть все ее убеждения.

— Нет, — покачала она головой. Это неправда. Дэниэл существует. Она должна верить в это. Он спас ей жизнь. Он говорил с ней, просил ее о помощи.

Просил. Говорил. Спас ей жизнь.

«Откуда вы знаете, что Дэниэл Беласко — не игра вашего воображения?»

Она попыталась найти опровержение этой идее, но не могла. Все мысли были о том, что он действительно был продуктом ее воображения, что он спас ей жизнь именно так, как она бы вообразила себе. В трансе она подошла к пруду, чтобы доказать намерение Беласко убить ее, а потом очнулась, чтобы доказать существование Дэниэла и его желание спасти ее, и даже создала видение, как он стоит перед ней, загораживая путь, и видение, как скрывается Беласко.

— Нет. — Она снова покачала головой. Это неправда. Дэниэл существует. Существует.

«Ты счастлива?» — неожиданно всплыли его слова. «Да. Очень». Слова, которыми они обменялись с Дэниэлом, когда она танцевала с ним — или думала, что танцует с ним. «Ты счастлива?» «Да. Очень. А ты счастлив?» — «Да. Очень».

— О Боже! — прошептала Флоренс.

Эти слова она когда-то произносила в телевизионной постановке.

Ее ум отчаянно напрягался, сопротивляясь наплыву сомнений, — но теперь дамбу сопротивления прорвало, и темные воды хлынули внутрь. «Я люблю тебя». — «И я люблю тебя».

— Нет! — прошептала она, и из глаз потекли слезы.

«Ты никогда меня не оставишь? Всегда будешь со мной?» — «Да, мой любимый, всегда. Всегда».

Она увидела, как он выглядел в тот вечер в больнице, бледный, осунувшийся, с лихорадочно блестевшими глазами, в которых как будто светился отблеск надвигающейся смерти — ее любимый Дэвид. Воспоминание вызвало озноб. Он тогда шептал ей про Лору — девушку, которую любил. Он так и не испытал близости с ней, а теперь умирал, и было слишком поздно.

Он тогда до боли сжал ей руку, и его лицо казалось сморщенной серой маской, губы побелели, когда он произнес ей эти слова: «Я люблю тебя». Она прошептала в ответ: «И я люблю тебя». Сознавал ли он тогда, кто с ним в комнате? Может быть, умирая, он принял ее за Лору? «Ты никогда меня не оставишь? — прошептал он тогда. — Всегда будешь со мной?»

И она ответила: «Да, мой любимый, всегда. Всегда».

Она чуть не зарыдала от ужаса. Нет, неправда! Рыдания прорвались. Нет, правда. Она сама создала Дэниэла Беласко у себя в голове. Никакого Дэниэла Беласко не было. Были лишь воспоминания о брате и о том, как он умирал, о чувстве утраты и о несчастной любви, которую он унес в могилу.

— Нет, нет, нет, нет, нет.

Ее руки вцепились в подлокотники кресла, голова с дрожью упала на грудь, из глаз текли слезы. Она словно не могла дышать и хватала ртом воздух, как будто у нее разрывались легкие. Нет, неправда! Она не могла быть такой слепой, так заблуждаться или обманывать себя! Должен быть какой-то способ доказать это! Должен быть!

Она вздернула голову и, вскрикнув, уставилась сквозь вязкие слезы в огонь. Кто-то словно прошептал ей в ухо одно слово:

— Церковь.

На ее дрожащие губы вернулась улыбка. Флоренс вскочила и, вытирая слезы, бросилась в вестибюль. В церкви таился ответ — она всегда это знала. Теперь вдруг стало ясно, что это и есть нужный ей ответ, доказательство и подтверждение.

На этот раз она войдет.

Она старалась не бежать, но не могла сдержать себя и пронеслась через вестибюль и мимо лестницы, шурша юбками и стуча туфлями по полу. Свернув за угол, она со всех ног пустилась по боковому коридору.

Флоренс добралась до двери в церковь и уперлась в нее ладонями. Вдруг всю ее обдало холодом сопротивления, к горлу подступила тошнота. Она прижала ладони к двери и стала молиться. Теперь ничто ни в этом, ни в том мире ее не остановит.

Сила внутри церкви как будто поколебалась. Флоренс всем весом навалилась на дверь.

— Именем Отца, и Сына, и Святого Духа! — громким, чистым голосом проговорила она, и сила начала отступать и втягиваться внутрь, сжиматься. Губы Флоренс быстро шевелились в молитве: — Ты не сможешь не пустить меня, потому что со мною Бог! Теперь мы войдем, вместе! Открывай! Ты больше не можешь прогнать меня. Открывай!

И вдруг таинственная сила исчезла. Флоренс толкнула дверь, вошла и зажгла свет. Прислонившись спиной к двери, она закрыла глаза и проговорила:

— Благодарю тебя, Господи, что дал мне силы.

Потом открыла глаза и огляделась. Тусклое освещение от фонарей на стенах еле разгоняло мрак. Она стояла в тени, только на лицо падал свет. Тишина казалась густой, и Флоренс чувствовала, как безмолвие давит на барабанные перепонки.

Резко двинувшись вперед, она прошла по центральному проходу, отводя взгляд от распятия над алтарем. Так было правильно — она безошибочно это чувствовала. Невидимые нити тянули ее.

Флоренс дошла до подножия алтаря и взглянула на него. На нем лежала массивная церковная книга с металлическими застежками. «Библия в этом отвратительном месте», — с содроганием подумала Флоренс. Ее взгляд скользнул по стене. Что-то с неодолимой силой тянуло ее, будто невидимыми нитями, к… к чему? К стене? К алтарю? Конечно, не к распятию. Флоренс чувствовала, как ее тянет вперед, вперед…

Она чуть не вскрикнула и замерла, когда обложка церковной книги с силой распахнулась. Флоренс посмотрела на нее, и страницы начали переворачиваться с такой быстротой, что замелькали перед глазами. В висках стучало. И вдруг движение замерло, и, наклонившись, она взглянула на раскрытую страницу.

— Да! — радостно прошептала Флоренс. — О да!

Там виднелся заголовок: «РОЖДЕНИЯ», — а под ним единственная выцветшая запись: «Дэниэл Майрон Беласко, родился в 2 ч. 00 мин. 4 ноября 1903 года».

— Наверняка чем-то я могу помочь, — сказала она.

Барретт отвернулся от аппарата, где копался в путанице проводов и транзисторов, то и дело сверяясь со схемой.

Эдит в беспокойном молчании наблюдала за ним уже двадцать минут, отметив его утомленный вид. В конце концов ей пришлось это сказать.

— Прости, ничем, — ответил он. — Это все слишком сложно. Если что-то понадобится, будет в десять раз дольше объяснять тебе, чем сделать самому.

— Понимаю, и все же… — Эдит беспокойно замолкла. — Сколько еще это продлится?

— Трудно сказать. Мне нужно убедиться, что все сделано в соответствии со спецификацией. Иначе будут сбои, и все мои труды пропадут даром. Я не могу этого допустить. — Он попытался улыбнуться, но улыбка больше напомнила гримасу боли. — Постараюсь закончить как можно скорее.

Эдит неуверенно кивнула и посмотрела на лежащие на столе часы Лайонела. Он работал уже больше часа и не закончил проверку даже первого узла А реверсор был огромным. В таком темпе проверка может занять всю ночь, и у него просто не хватит сил для этого. Она бы позвонила доктору Вагману, если бы видела в этом какую-то пользу, но Эдит знала, что теперь Лайонел не остановится, пока не свалится замертво.

Когда она смотрела, как он работает, у нее возникало чувство, что в животе давит вниз какая-то холодная тяжесть. В муже уже не было той уверенности, как раньше. Он пытался скрывать это от нее, но она видела, что после случая в парилке его убежденность сильно поколебалась. И сама она чувствовала свою ранимость после того, что совершила.

Несмотря на внешнюю уверенность, Лайонел, видимо, ощущал то же.

— И что твой аппарат сделает? — спросила Эдит.

Он оглянулся через плечо.

— Я бы предпочел не объяснять это сейчас, дорогая.

Это довольно сложно.

— Разве нельзя сказать хоть что-нибудь?

— Ну, вкратце, я собираюсь протянуть отвод для всей темной энергии в этом доме. — Барретт сухо кашлянул и обернулся, чтобы выпить воды. — Подробнее объясню завтра. — Он наполнил стакан. — Достаточно сказать, что любую форму энергии можно рассеять — что я и собираюсь сделать.

Эдит заметила, что водой он запил пилюлю кодеина, после чего неровно вздохнул и улыбнулся.

— Понимаю, в данный момент такое объяснение не может тебя удовлетворить, но ты сама увидишь. — Он поставил стакан. — Завтра к этому времени Адский дом будет очищен, лишен энергии, так сказать, обесточен.

Они резко обернулись, услышав приглушенные аплодисменты. Под аркой стоял Фишер с бутылкой под мышкой и смотрел на них.

— Браво, — сказал он.

Эдит отвернулась, густо покраснев.

— Вы выпили, мистер Фишер? — спросил Барретт.

— Выпил и выпью еще, — ответил тот. — Не так, чтобы потерять контроль над собой, — отсек он замечания Барретта, — а в самый раз, чтобы притупить чувства. Ничто в этом доме не проделает во мне еще одну брешь. У меня это уже было. У меня это уже было.

— Мне очень жаль, — чуть помолчав, сказал Барретт. Он некоторым образом чувствовал ответственность за мрачное состояние Фишера.

— Не жалейте. Пожалейте себя. — Фишер указал на реверсор. — Эта чертова куча хлама ни черта не сделает, кроме шума… если вообще заработает. Вы думаете, дом поддастся оттого, что вы заиграете на этой долбаной шарманке? Черта с два! Беласко рассмеется вам в лицо. Они все посмеются над вами — как смеялись все эти годы над всяким идиотом, кто пытался прийти сюда и… очистить этот дом, «обесточить». «Обесточить», — прошипел он. — Обесточьте мою задницу. — Фишер посмотрел на Барретта и кивнул в сторону Эдит. — Уведите ее отсюда. И уходите сами. У вас нет шансов.

— А у вас? — спросил Барретт.

— Со мной все в порядке. Я знаю, что к чему. Не борешься с этим местом — и оно тебя не трогает. Не даешь ему забраться тебе в душу — и с тобой все прекрасно. Адский дом не против принять несколько гостей. Всякий может здесь пожить, если ему не претят здешние шутки и забавы. А чего дом не любит — это когда на него нападают. Беласко такое не нравится. И весь его народ тоже этого не любит, они борются с этим и убивают вас. Он же генерал, вы не знали? Генерал со своей армией. Он их направляет! — Фишер сделал напыщенный жест. — Направляет их, как чертову вооруженную орду! Без него никто не сделает ни шагу — ни его сын, ни кто-либо другой.

Фишер ткнул пальцем в Барретта, и на лице его вдруг отразилось бешенство.

— Говорю вам. Я вам говорю! — выкрикнул он. — Сворачивайте это свое барахло. Не трогайте эту чертову машину, забудьте о ней! Проведите эту неделю, хорошо питаясь, отдыхая, ничем не занимаясь. А потом, когда наступит воскресенье, скажите старику Дойчу то, что он хочет услышать, и загребите свои денежки. Вы слышите, Барретт? Попробуйте что-нибудь еще — и вы мертвец, покойник. — Он посмотрел на Эдит. — Рядом с мертвой женой.

Фишер рывком обернулся.

— Черт, что толку стараться? Никто не слушает. Флоренс не слушает. Вы не слушаете. Никто не слушает. Что ж, умрите. Умрите! — Он запнулся. — Я единственный, кто выбрался отсюда живым в сороковом году, и я единственный выйду отсюда в семидесятом. — Покачиваясь, он двинулся через вестибюль. — Ты слышишь меня, Беласко, сукин ты сын! Я захлопнулся. Попытайся добраться доменя! Ничего у тебя не выйдет! Ты слышишь меня?

Эдит сидела, уставившись на мужа. Тот с тревожным видом посмотрел вслед Фишеру.

А потом взглянул на нее.

— Бедняга. Этот дом действительно сломал его.

«И он прав», — услышала она у себя в голове слова, но у нее не хватило мужества произнести их вслух.

Барретт, хромая, подошел, пододвинул стул и сел рядом с женой. Помолчав, он со вздохом проговорил:

— Он не прав.

— Ты так думаешь? — тихим голосом спросила Эдит.

Барретт кивнул.

— То, что он называет кучей хлама, — он улыбнулся этим словам, — ни больше ни меньше как ключ к Адскому дому. — Он поднял руку. — Ладно, признаю: кое-что из происшедшего мне не совсем понятно — хотя, будь у меня время, я смог бы это объяснить. — Барретт потер глаза. — Однако это не так важно. Человек управляет электричеством, не понимая его истинной природы. Конкретные свойства энергии, заключенной в этом доме, не так важны, как то, что я, — он указал на прибор, — что этот аппарат… может влиять на жизнь и смерть в нем.

Барретт встал.

— И это так. Я с самого начала говорил тебе, что мисс Таннер заблуждается в своих верованиях. И теперь говорю, что Фишер также ошибается. А завтра докажу свою правоту, не оставив ни малейшего сомнения.

Он повернулся и поковылял обратно к реверсору. Эдит посмотрела ему вслед. Ей хотелось верить мужу, но слова Фишера поселили в ней такой глубокий страх, что она ощущала его в крови, — холодный и едкий, пожирающий ее.

«…Дэниэл, пожалуйста. Ты должен понять. Ты просишь немыслимого. И сам знаешь это. Не то чтобы я не сочувствовала, я сочувствую. Я полностью открыла перед тобой свое сердце. Я верю в тебя и доверяю тебе. Ты спас мне жизнь. А теперь позволь мне спасти твою душу.

Ты больше не должен оставаться в этом доме. Помощь дарят, только если попросишь о ней. Поверь мне, Дэниэл. Есть люди, которые тебя любят и помогут тебе, если попросишь. У твоего отца нет власти остановить тебя, если ты разыщешь этих людей и примешь от них руку помощи. Дай им помочь тебе. Если бы ты только знал, какая красота тебя ожидает, Дэниэл! Если бы ты знал, как прекрасен мир за пределами этого дома! Разве ты хочешь сидеть в заключении в тоскливой клетке, когда снаружи тебя ждет вся красота вселенной? Подумай! Согласись! Не закрывайся от тех, кто рад помочь тебе. Попробуй, хотя бы попробуй. Они ждут тебя с распростертыми объятиями. Они помогут тебе, дадут утешение. Не оставайся в этих безрадостных стенах. Ты можешь освободиться. Поверь в это, Дэниэл. Поверь в это, и это сбудется. Прошу тебя. Поверь мне. Выпусти себя. Выпусти себя».

Она едва смогла встать. Еле дойдя до ванной, Флоренс умылась и неуверенными движениями сменила ночную рубашку. Руки и ноги были словно чугунные. Никогда в жизни она не испытывала такого нервного истощения.

Дэниэл не слушал. Он просто не слушал.

Флоренс вернулась в спальню и легла в постель. «Ладно, завтра», — сказала она себе. Рано или поздно он выслушает. Утром она возьмется снова. Флоренс упала на подушку и поморщилась от острой боли в ране на груди. Она лежала на спине, слипающимися глазами глядя в потолок, и думала: «Завтра».

И вдруг повернула голову.

У двери стояла какая-то фигура. Флоренс без тревоги посмотрела на нее. В фигуре не было никакой угрозы.

— Дэниэл?

Фигура приблизилась. В слабом свете из ванной Флоренс ясно увидела лицо: молодое, красивое, печальное, глаза полны отчаяния.

— Ты можешь говорить? — спросила она.

— Да.

Его голос звучал мягко, и в нем слышалось страдание.

— Почему ты не уйдешь?

— Я не могу.

— Но ты должен.

— Нет, без…

— Нет, Дэниэл.

Он отвернулся.

— Дэниэл…

— Я люблю тебя, — сказал он. — Ты единственная женщина, которой я говорил такие слова. Я не встречал таких, как ты. Ты так добра… так добра… добрее всех, кого я знал.

Он снова повернулся к ней, темные глаза внимательно смотрели на нее.

— Мне нужно… — Он прервался и, обернувшись к двери, испуганно проговорил: — Я поговорю с ней! И ты меня не остановишь! — Дэниэл снова повернулся к Флоренс. — Я не могу долго задерживаться, он не дает мне. Прошу тебя, пожалуйста, дай мне то, чего я прошу. Если меня выгонят из этого дома, а я не выполню…

— Выгонят? — насторожилась Флоренс.

— Ваш доктор Барретт имеет средство для этого.

Она ошеломленно уставилась на него.

— Ему известен механизм моего существования в этом доме, и он может меня изгнать, — сказал Дэниэл, — Но это и все, что он знает. А обо всем остальном — о моем сердце, моей душе, моих мыслях — он не знает, и ему нет дела до всего этого. Он собирается изгнать меня из одного ада в другой, как ты не видишь? Только ты можешь мне помочь. И если поможешь, сегодня ночью я покину этот дом. Пожалуйста. — Его голос стал затихать. — Если тебе хоть немного есть до меня дело, пожалей меня. Пожалуйста, пожалей…

— Дэниэл…

Несколько мгновений она слышала его жалобные рыдания, а потом в комнате все стихло. Флоренс смотрела на место, где он стоял.

— Ты же знаешь, я не могу, — проговорила она. — Пожалуйста, Дэниэл. Ты же знаешь. Ты знаешь, что я не могу.

Барретт, прищурившись, медленно взбирался по лестнице, его рука лежала на плечах Эдит. Он пытался не слишком опираться на жену и не стонать от боли. Эдит сегодня и так досталось, и в конце концов боль пройдет. Еще таблетка, хорошо выспаться ночью, и к утру он более или менее придет в себя. Можно потерпеть еще денек. Реверсор почти готов. Еще час работы завтра, и можно будет доказать собственную теорию. «После стольких лет, — подумал он, — окончательное доказательство. Что такое небольшая боль по сравнению с этим?»

Они поднялись наверх, и Барретт попытался идти сам, несмотря на пульсирующую боль в ноге и спине. Кое-как ковыляя, он хотел иронично выразить удивление, но получился болезненный стон.

— Когда вернемся домой, я возьму месячный отпуск. Допишу последние страницы книги. Отдохну. Проведу время с тобой.

— Хорошо бы, — проговорила Эдит, но ее голос звучал неуверенно, и Барретт похлопал ее по плечу.

— Все будет хорошо, — сказал он.

Эдит открыла дверь и помогла мужу дойти до кровати. Ее встревожило видимое усилие, с которым он опустился на матрац.

— Ляг на спину, — сказала она и сложила подушки у спинки кровати.

Барретт прислонился к ним, и Эдит подняла его ноги на постель.

— Ox! — откинувшись, выговорил он и попытался улыбнуться. — Что ж, никто не скажет, что мы не заработали наши деньги.

— Ты заработал.

Эдит с дрожью сняла с него туфли, они были тесноваты. Сняв носки, она стала массировать ему ступни и лодыжки. Барретт видел, что жена старается не выдавать своей тревоги, глядя на его распухшие ноги.

— Пожалуй, приму еще кодеина, — сказал он.

Эдит встала и подошла к его сумке. Барретт попытался устроиться поудобнее и зашипел от боли. Он казался себе тяжелым, как статуя. Конечно, он не сказал этого Эдит, но после возвращения домой было бы неплохо на время лечь в стационар.

Лайонел заводил часы, когда Эдит вернулась с таблеткой и стаканом воды. Он положил часы на столик у кровати и запил таблетку. Эдит начала расстегивать ему рубашку.

— Не надо, — сказал Барретт. — Этой ночью я посплю в одежде. Так будет проще.

— Хорошо. — Кивнув, она расстегнула ему ремень и ослабила пояс брюк. — Я тоже буду спать в одежде.

— Как хочешь.

Эдит села рядом на постель и, наклонившись, прижалась к нему. От дополнительной тяжести на груди Барретту стало трудно дышать, но он ничего не сказал.

— Только бы сегодня ничего не случилось! — прошептала она.

— У нас может получиться. — Барретт погладил ее по спине, придумывая, как побудить ее встать, не обидев. — Ты бы не достала мой галстук? — спросил он чуть погодя.

Эдит села, удивленно взглянув на мужа.

— Он висит в шкафу.

Она встала, взяла галстук и протянула ему.

— Хочешь умыться и почистить зубы перед сном? — спросил он.

— Хорошо.

Барретт полулежал в постели, слушая плеск воды из ванной. «Домашняя симфония», — подумалось ему.

В аду.

Он осмотрел комнату. Не верилось, что они пробыли здесь всего три дня. Барретт взглянул на кресло-качалку. Два дня назад оно само собой раскачивалось. При всем своем чувстве времени сейчас он вполне мог поверить, что с тех пор прошло две недели — или два месяца.

Его взгляд медленно скользил по комнате. Какая нелепость! Эта комната могла бы служить выставочным залом в каком-нибудь музее — дом был кладезем произведений искусства. Тысячи и тысячи предметов, задуманных и произведенных во имя красоты, — и надо всем этим сам дом, воплощение безобразия.

Барретт моргнул и, отбросив задумчивость, посмотрел на Эдит, снова вернувшуюся в комнату.

— Ты вытерпишь одну ночь рядом со мной в этой крохотной кроватке? — спросил он.

— С удовольствием.

Когда она легла рядом под одеяло, Барретт начал привязывать конец галстука к ее запястью.

— Это чтобы ты не гуляла во сне. — Он привязал другой конец к одному из столбиков в изголовье. — Так у тебя будет достаточно свободы движения.

Эдит кивнула, а когда Барретт обнял ее рукой, прижалась к нему, примостив голову в ложбинку между его рукой и грудью.

— Теперь я чувствую себя в безопасности, — со вздохом сказала она.

«Если бы заснуть, — подумала она и слабо улыбнулась. — Вот он — человеческий ум».

Днем ей хотелось не спать дотех пор, пока не подойдет к концу их пребывание в Адском доме. А теперь она ничего так не желала, как погрузиться в забвение, чтобы уменьшить срок пребывания здесь на восемь-девять часов.

Она снова закрыла глаза. Сколько раз она уже закрывала и открывала их? Сорок, пятьдесят, сто? Эдит издала долгий медленный вздох. Этот запах, этот постоянный смрад.

Адский дом нужно сжечь до основания.

Она открыла глаза и посмотрела на Лайонела. Он глубоко спал. Пошевелив правой рукой, Эдит дернула привязанный к запястью галстук. Он действительно привязал ее потому, что прошлой ночью она гуляла во сне? Или беспокоится о Фишере? Неужели он боится, что она снова пойдет к Фишеру? Эдит не могла понять, что толкнуло ее к нему в первый раз. Неужто и правда что-то в этом доме? Или в ней самой? Никогда раньше она не испытывала такого явного сексуального желания — даже к Лайонелу, не говоря уж о других мужчинах. Или женщинах. Ее покоробило от этой мысли. Эдит была напугана и ужасалась тому, что делала и говорила тогда.

Она сжала губы. Это не просто что-то в ней, несомненно, здесь что-то еще. Что-то вторглось в нее, какой-то разлагающий вирус, который, даже когда она лежит здесь, распространяет свое тлетворное влияние на душу и тело. Она никогда не поверит, что все дело только в ней самой, что в ее душе начинает прорастать какой-то неожиданный порок. Это наверняка дом. Раньше он действовал на других, и она тоже не может рассчитывать на иммунитет.

Эдит вздернула подбородок и посмотрела через комнату.

Кресло-качалка закачалось.

— Лайонел, — прошептала она.

Нет. Ему нужно поспать. «Это просто энергия», — сказала себе Эдит. Неуправляемая, неразумная кинетика, двигающаяся по линии наименьшего сопротивления — хлопающие двери, дуновения, шаги, качающиеся кресла.

Она хотела закрыть глаза, но поняла, что, даже если сделает это, будет слышать ритмическое поскрипывание качалки. Эдит уставилась на нее. «Динамика. Энергия. Остаточные явления», — снова и снова повторяла она про себя.

И в то же время она знала, по-настоящему всегда знала, что в качалке кто-то сидит — кто-то невидимый. Кто-то жестокий, безжалостный, ждущий момента, чтобы уничтожить ее, уничтожить их всех. «Беласко?» — в ужасе подумала Эдит. А что, если он вдруг появится, огромный, устрашающий, и улыбнется ей, качаясь в кресле? «Здесь никого нет! — крикнула она мысленно. — Никого-никого!»

А кресло медленно раскачивалось. Вперед-назад. Вперед-назад.

В комнате стало жарко. Флоренс со стоном стянула с себя одеяло и бросила на пол. Повернувшись на бок, она снова закрыла глаза и велела себе: «Спать. А завтра мы снова вернемся к этому».

Пять минут спустя она перевернулась на спину и снова уставилась в потолок. «Бесполезно, — подумалось ей. — Этой ночью все равно уже не заснуть».

Слова Дэниэла ошеломили ее. Она всегда считала, что сотрудничает с доктором Барреттом, но никогда не осознавала абсолютной необходимости такого союза.

Она чуть было не пошла к нему сказать, что проблему Дэниэла Беласко нужно решать совместно, но потом поняла, что впустую потратит время. Для доктора Барретта не существовало никакого Дэниэла Беласко, это был продукт ее собственного подсознания. Что толку говорить ему? Его не убедило даже тело с кольцом. С какой стати записи в церковной книге изменят его отношение?

Флоренс беспокойно сбросила простыню и села. Что предпринять? Она не может просто стоять в стороне и позволить доктору Барретту прогнать Дэниэла из дома, не обеспечив ему упокоения. Эта мысль ужаснула ее. Обречь его отчаявшуюся душу на скитания будет преступлением перед Богом.

Но как избежать этого? Но о том, чего просил Дэниэл, не следует и думать. Она не должна.

Со скорбным вздохом Флоренс встала и прошла в ванную, где налила себе стакан воды. «Каким может быть другой выход?» — не давал покоя ум. С утра она постоянно молилась, умоляла, упрашивала — и никакого толку.

А к завтрашнему дню доктор Барретт будет готов пустить в ход свой аппарат.

На мгновение Флоренс испытала почти неудержимый порыв броситься вниз и сломать прибор, но отбросила эту мысль, рассердившись на себя за то, что такое вообще пришло в голову. Она не имеет права становиться на пути доктора Барретта. Это честный, добросовестный человек, посвятивший всю жизнь своему делу. И невероятно, насколько он приблизился к истине. Не его вина, что найденный им ответ не может быть исчерпывающим. Он ведь даже не верит в существование Дэниэла Беласко и, очевидно, не чувствует ответственности за то, что преследует его.

Флоренс поставила стакан и отвернулась от раковины. Должен быть какой-то выход, должен быть. Она бросилась обратно в комнату.

И вдруг замерла и уставилась на стол.

Там звонил телефон.

«Не может быть, — подумала Флоренс, — ведь уже больше тридцати лет он не работает».

Не надо брать трубку. Она поняла, что это.

А телефон все звонил, его резкие звуки били по барабанным перепонкам, проникали в мозг.

Не надо брать трубку. И она не возьмет.

А телефон все звонил.

— Нет, — сказала Флоренс.

Звонок. Звонок. Звонок. Звонок.

Заплакав, она бросилась через комнату и, схватив трубку, швырнула ее на стол, а потом, вдруг ослабев, прислонилась к краю стола и прижала ладони к его поверхности.

Было трудно дышать. Полубессознательно пришла мысль, что сейчас она упадет в обморок.

Из трубки послышался еле различимый голос. Флоренс не расслышала, что он говорил, — повторялось одно и то же слово, — но она поняла, что это голос Дэниэла.

— Нет, — прошептала она.

Голос продолжал повторять все то же слово, снова и снова. Флоренс схватила трубку и в отчаянии сказала в микрофон:

— Нет!

— Пожалуйста, — повторил Дэниэл.

Флоренс закрыла глаза.

— Нет, — прошептала она.

— Пожалуйста, — жалобно повторил голос.

— Нет, Дэниэл.

— Пожалуйста.

— Нет, нет.

— Пожалуйста.

Никогда она не слышала в голосе такой муки.

— Пожалуйста.

— Нет, — еле выговорила она.

По щекам текли слезы, горло сжало.

— Пожалуйста, — умолял он.

— Нет, — шептала она. — Нет, нет.

— Пожалуйста. — Голос умолял о самом своем существовании. — Пожалуйста.

Она была его единственной надеждой.

— Пожалуйста.

Завтра доктор Барретт расправится с ним.

— Пожалуйста.

Остается лишь один способ.

— Пожалуйста.

Флоренс заплакала.

— Пожалуйста. Пожалуйста.

Мир исчез. Остались лишь они двое.

— Пожалуйста.

Она должна ему помочь.

— Пожалуйста, — рыдал он. — Пожалуйста!

Боже милостивый, ее сердце сейчас разорвется!

— Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста!

Она вдруг повесила трубку, все ее тело содрогнулось. Ладно! Это единственный выход. Ее проводники-духи помогут ей и защитят ее, Бог поможет и защитит ее. Это единственный выход, единственный выход. Она верит в Дэниэла, верит в себя. Есть лишь один выход, и теперь она видит его со всей ясностью.

На дрожащих ногах подойдя к постели, Флоренс опустилась на колени, склонила голову и крепко сцепила руки. Закрыв глаза, она начала молитву:

— Боже милостивый, протяни свою руку и дай мне защиту. Помоги мне в эту ночь донести твою заботу до терзаемой души Дэниэла Беласко.

Пять минут она безостановочно молилась, а потом медленно встала и, сняв халат, положила его на вторую кровать. Стягивая через голову фланелевую ночную рубашку, Флоренс поежилась. Она посмотрела на свое тело и подумала: «Пусть оно будет храмом».

Откинув простыни, она легла на спину. В комнате стояла почти полная темнота, дверь в ванную была прикрыта. Флоренс закрыла глаза и начала глубоко дышать.

«Дэниэл, — позвала она в уме. — Я дарю тебе любовь, которой ты никогда не знал. Я делаю это по доброй воле, чтобы ты получил силу покинуть этот дом. С Божьей и моей любовью этой ночью ты обретешь покой в раю».

Она открыла глаза и сказала вслух:

— Дэниэл, твоя невеста ждет тебя.

У двери возникло какое-то шевеление. Чья-то фигура двинулась к ней.

— Дэниэл?

— Да, любовь моя.

Она раскрыла объятия.

Он пересек комнату, и Флоренс при его приближении ощутила томление во всем теле. Она лишь смогла различить его лицо — нежное, испуганное, полное нужды в ней. Он лег рядом на кровать, и она повернула к нему голову. Флоренс ощутила его дыхание и, придвинувшись ближе, подставила губы.

Его поцелуй был долгим и нежным.

— Я люблю тебя, — прошептал Дэниэл.

— И я люблю тебя.

Она закрыла глаза и снова легла на спину, ощущая, как его вес перемещается на нее.

— С любовью, — прошептала Флоренс. — Пожалуйста, с любовью.

Она открыла глаза и на мгновение окаменела с колотящимся сердцем, не в силах сделать вдох при виде того, что лежало на ней.

Это была фигура трупа с разлагающимся лицом. Синевато-серая слоистая плоть осыпалась с костей, на прогнивших губах змеилась плотоядная улыбка, открывая бесцветные искрошившиеся гнилые зубы. Только косящие желтые глаза оставались живыми и смотрели на нее с демоническим весельем. Все тело мертвеца обволакивал свинцовый синеватый свет, и вокруг пузырились гнилостные газы.

Крик ужаса вырвался из горла Флоренс, когда разлагающаяся плоть проникла в нее.

Фишер дернулся и вскрикнул, услышав вопль из соседней комнаты.

Несколько мгновений он сидел неподвижно, скованный страхом. Потом как будто кто-то вздернул его на ноги и провел через комнату. Распахнув дверь, он бросился в коридор, повернул ручку двери в комнату Флоренс и толкнул.

Дверь была заперта.

— О Боже!

Он в панике огляделся, безумные вопли Флоренс выкачали из него все силы. Фишер взглянул на дверь в комнату Барретта. Она вдруг открылась, и выглянула Эдит с напряженным и тревожным выражением на лице.

Бросившись по коридору, Фишер приволок тяжелое деревянное кресло и начал колотить им в дверь. Вопли прекратились. Он продолжал колотить креслом в дверь. Одна ножка подломилась.

— Черт!

Как сумасшедший колотя в дверь, он краем глаза увидел, что Барретт и Эдит спешат к нему.

И вдруг косяк отлетел и дверь распахнулась. Отбросив сломанное кресло, Фишер включил свет и ворвался внутрь.

При виде Флоренс он потерял дар речи. Эдит упала в обморок.

— Боже мой, — пробормотал Барретт.

Она голая, раскинув ноги, лежала на спине с широко раскрытыми глазами, уставившись в потолок в совершенном потрясении.

Ее тело было все в синяках, исцарапано, истерзано и кровоточило.

Фишер снова взглянул ей в лицо — лицо женщины, только что сошедшей с ума. Ее губы слабо шевелились. Он заставил себя нагнуться и прислушаться. Сначала слышалось лишь горловое хрипение, а потом она прошептала:

— Заполнена.

Флоренс уставилась на него широко раскрытыми немигающими глазами.

— Заполнена.

— Чем? — не удержался от вопроса Фишер.

И с ужасающей неожиданностью она заулыбалась.

24 декабря 1970 г

Фишер сгорбился в кресле, глядя на Флоренс. Он всю ночь не сомкнул глаз. Когда таблетки Барретта наконец усыпили ее, он подтащил к ее кровати тяжелое кресло, а Барретт и Эдит удалились в свою комнату — Барретт обещал через несколько часов вернуться, чтобы осмотреть Флоренс, но так и не пришел. Фишер и не ожидал его возвращения, зная, насколько Барретт измучился, физически и душевно, за два дня пребывания в Адском доме.

Поежившись от озноба, он выпрямился, потер глаза и зевнул. Интересно, сколько сейчас времени? Хорошо бы выпить кофе. С усилием встав на ноги, Фишер побрел в ванную, открыл кран с холодной водой и подставил правую ладонь под ледяную струю. Нагнувшись, он плеснул водой в лицо и поморщился от жгучего холода, потом выпрямился и посмотрел на свое отражение в зеркале на шкафу. С подбородка капала вода. Фишер подул на зеркало, оставив на нем туманное пятно, потом снял с вешалки полотенце и прижал к лицу.

Он вернулся в спальню и, встав у кровати, посмотрел на Флоренс. Она казалась спокойной — красивая спящая женщина. Всю ночь было не так. Несмотря на снотворное, она спала неспокойно, дергаясь, постанывая, словно от боли, содрогаясь от внезапных припадков. Ему хотелось разбудить ее, вывести из одолевавших ее кошмаров. Но оказалось, что в этом нет нужды. Через неожиданные интервалы она просыпалась сама, выпучив глаза, с искаженным от страха лицом. Каждый раз он брал ее за руку, стараясь не морщиться, когда она до боли сжимала ему руку побелевшими, как кости, пальцами. Флоренс ничего не говорила, а спустя какое-то время закрывала глаза и через несколько секунд снова засыпала.

Фишер моргнул и вышел из задумчивости. Флоренс проснулась и смотрела на него. Ее лицо ничего не выражало, как будто никогда раньше она его не видела.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Фишер.

Она не ответила, неподвижно уставившись на него остекленевшими, как у куклы, глазами.

— Флоренс!

Она издала горловой звук и глотнула. Фишер встал и принес из ванной стакан воды.

— Возьмите.

Он протянул ей стакан.

Флоренс не пошевелилась. Фишер подержал стакан, потом поставил на столик у кровати. Взгляд Флоренс переместился туда же, потом перескочил на лицо Фишера.

— Вы можете говорить? — спросил он.

— Вы были здесь всю ночь? — наконец с трудом произнесла она.

Фишер кивнул.

Ее взгляд переместился на кресло, потом она снова испытующе посмотрела ему в глаза.

— Там?

— Да.

Она презрительно хмыкнула:

— Болван, — и оценивающе осмотрела свое тело. — Мог бы переспать со мной.

Фишер настороженно ждал.

Она сбросила одеяло с груди.

— Кто надел на меня ночную рубашку?

— Я.

Флоренс презрительно улыбнулась.

— Шутите? — спросила она.

— После того, как мы вас вымыли.

Что-то вспыхнуло в ее глазах — взрыв осознания. Ее тело сотрясли конвульсии.

— О Боже! — прошептала Флоренс, и глаза ее наполнились слезами. — Он во мне.

Она протянула к нему дрожащую руку.

Фишер взял ее руку в ладони и сел рядом на кровати.

— Мы разделаемся с ним.

Флоренс покачала головой.

— Разделаемся. — Он сжал ей руку.

Флоренс так быстро вырвала ее, что он не смог удержать, и начала расстегивать рубашку на груди.

— Что вы делаете?

Она пропустила его слова мимо ушей и, тяжело дыша, распахнула края рубашки, показывая грудь. Фишер поморщился от увиденного. Следы зубов вокруг сосков побагровели и казались воспаленными. Флоренс взялась руками за груди и сдавила, чтобы соски выпрямились и затвердели.

— Посмотрите, — сказала она.

Фишер схватил ее за руки и отвел их в стороны. Через мгновение Флоренс утратила жесткость и со слабым стоном положила голову на подушку. Фишер укрыл ее до подбородка одеялом.

— Сегодня утром я увезу вас отсюда.

— Он солгал мне, — едва слышно выговорила она. — Сказал, что это единственный выход.

Фишеру стало плохо.

— Вы по-прежнему верите, что Дэниэл…

— Да! — Она вдруг отвернулась. — Я знаю, что он существует. Я нашла в церковной книге запись о нем. — Флоренс заметила его испуганный взгляд. — Он привел меня туда, чтобы доказать, что существует. Это он всегда не пускал меня туда. Он разузнал про моего брата, взял его из моего сознания — как вы и говорили. Он знал, что я поверю ему, поскольку память о смерти брата заставит меня поверить. — Она снова вцепилась в руку Фишера. — О Боже, он во мне, Бен! Я не могу от него избавиться. Даже разговаривая с вами, я чувствую, что он там и ждет момента, чтобы взять власть надо мной.

Флоренс так затряслась, что Фишер заставил ее сесть и обнял.

— Ш-ш-ш. Все будет хорошо. Сегодня утром я увезу вас.

— Он не выпустит меня.

— Он не может остановить вас.

— Может. Может.

— Он не сможет помешать мне.

Флоренс вырвалась из его рук и упала назад, ударившись затылком об изголовье кровати.

— Кем ты себя, черт возьми, вообразил? — прорычала она. — Может быть, в двенадцать лет ты и был большой шишкой, но сейчас ты дерьмо. Слышишь? Дерьмо!

Фишер молча смотрел на нее.

Мерцание в ее глазах выдавало перемену, как мимолетный свет на затененном облаками ландшафте. И тут же она стала собой снова, но не выплыла из амнезии. Это было внезапное жестокое всплывание на поверхность себя, с полной памятью обо всех гнусностях, которые пришлось перенести.

— О Боже! Бен, помогите мне.

Фишер прижал ее к себе, чувствуя, что ее тело и ум переполнены смятением. Если бы он сам мог проникнуть в нее, как какой-нибудь хирург, вырвать раковую опухоль и выбросить прочь. Но он не мог, у него не было на это власти и воли.

Он сам был такой же жертвой дома, как и она.

Фишер отодвинулся.

— Оденьтесь. Мы уезжаем.

Флоренс уставилась на него.

— Сейчас же.

Она кивнула, но это казалось движением марионетки под действием нити, которую дернул кукловод. Стянув одеяло, Флоренс встала и подошла к комоду. Фишер смотрел, как она достала из ящика какую-то одежду и направилась в ванную.

— Флоренс…

Она обернулась к нему. Фишер взял себя в руки.

— Вам лучше одеться здесь.

На ее скулах натянулась кожа.

— Мне нужно в туалет. Можно?

— Прекратите! — крикнул Фишер.

Флоренс так дернулась, что выронила одежду, и смущенно уставилась на него.

— Прекратите, — спокойно повторил он.

Она выглядела болезненно смущенной.

— Но мне нужно… — И не смогла договорить.

Фишер печально смотрел на нее. А что, если ею овладеет что-то в ванной и она причинит себе вред?

Он вздохнул.

— Не запирайте дверь.

Флоренс кивнула и отвернулась, потом вошла в ванную и закрыла за собой дверь. Фишер боялся услышать звук запирающейся задвижки, но, к своему облегчению, не услышал. Он встал и подобрал с пола выпавшую у нее из рук одежду.

Открылась дверь, и Флоренс вышла; Фишер облегченно обернулся. Не сказав ни слова, он протянул ей одежду и сел на постель спиной к ней.

— Говорите что-нибудь, пока одеваетесь.

— Хорошо.

Послышался шорох ночной рубашки, когда она снимала ее. Фишер закрыл глаза и зевнул.

— Вы хоть немного поспали? — спросила Флоренс.

— Посплю, когда вас здесь не будет.

— А вы разве не уезжаете?

— Не уверен. Думаю, я неуязвим, пока захлопнулся от этого дома и не борюсь с ним. Я могу остаться. И не испытаю никаких угрызений совести, получив сотню тысяч с банковского счета старика Дойча. Он не обеднеет. — Фишер помолчал. — Половину я отдам вам.

Флоренс ничего не сказала.

— Говорите, — сказал он.

— Зачем?

Ее тон заставил его обернуться. Она стояла у комода голая и улыбалась ему.

— Разденься тоже, — сказала Флоренс.

Фишер резко встал.

— Боритесь с этим.

— С чем? — спросила она. — С моей любовью к члену?

— Флоренс…

— Раздевайся. Я хочу насладиться. — Она злобно бросилась к нему. — Раздевайся, ублюдок! Ты же всю неделю хотел меня оттрахать, так сделай это!

Ей показалось, что его движение к ней выдало его интерес, и она набросилась на него. Фишер схватил ее за запястья и остановил.

— Боритесь с этим, Флоренс.

— С чем? С моим…

— Боритесь.

— Отпусти меня, черт!

— Боритесь!

Фишер так сжал ее запястья, что она вскрикнула от боли и ярости.

— Я хочу трахаться! — кричала она.

— Боритесь, Флоренс!

— Хочу трахаться, хочу трахаться!

Отпустив ее левую руку, Фишер со всей силы ударил Флоренс по лицу. Ее голова дернулась в сторону, и на лице отразилось потрясенное удивление.

Когда голова снова выпрямилась, он увидел, что Флоренс снова пришла в себя. Несколько мгновений она стояла, охваченная дрожью, и, разинув рот, смотрела на него. Потом опустила взгляд и, увидев свое обнаженное тело, пристыженно попросила:

— Не смотрите.

Фишер отпустил вторую руку и отвернулся.

— Оденьтесь, — сказал он. — Оставьте ваши сумки, я принесу их позже. Уйдем отсюда.

— Хорошо.

«Боже, надеюсь, все прошло», — подумал Фишер.

Его передернуло. А что, если ему не дадут вывести ее из дома?

— Еще кофе?

Лайонел вздрогнул, и Эдит поняла, что он, несмотря на открытые глаза, не до конца проснулся.

— Извини, я тебя напугала?

— Нет, нет.

Он пододвинул стул и, поморщившись, потянулся к чашке правой рукой, а потом левой.

— Прежде всего нужно показать кому-то твой большой палец.

— Я покажу.

В большом зале снова не слышалось ни звука. Эдит все это казалось нереальным. Произнесенные слова звучали фальшиво. «Яйцо?» — «Нет, спасибо». — «Ветчины?» — «Нет». — «Холодно?» — «Да. С радостью покину этот дом». — «Да, я тоже». Как будто диалог из какой-то самодеятельной театральной постановки.

Или все дело в напряжении, оставшемся между ними после прошлой ночи?

Эдит внимательно посмотрела на мужа Он снова витал где-то далеко отсюда, глаза его были пусты и взгляд устремлен в никуда. До завтрака он больше часа без остановки работал над реверсором, пока она дремала в кресле рядом. Теперь, по его словам, реверсор был почти готов. Эдит обернулась и посмотрела на аппарат через зал. Несмотря на внушительные размеры, было невозможно представить, что эта штуковина способна одолеть Адский дом.

Она снова повернулась к столу. Все сегодня утром словно сговорилось, чтобы вызвать у нее чувство нереальности, как у персонажа, вынужденного исполнять какую-то необъяснимую роль. Спустившись по лестнице, они с Лайонелом увидели бегущую по коридору к церкви кошку — бесшумную, быструю тень. Потом, когда Лайонел работал с реверсором, Эдит услышала какой-то звук и, очнувшись, увидела, как через зал идет престарелая пара с кофейником и накрытым подносом. Полусонная, Эдит молча уставилась на стариков, приняв их за призраков. Даже когда они поставили поднос на стол и начали расставлять тарелки, она не поняла, кто это такие. Потом вдруг до нее дошло, и, улыбнувшись собственному замешательству, она сказала:

— Доброе утро.

Старик хмыкнул, а старуха кивнула и что-то невнятно пробормотала. Через мгновение они ушли. Все еще в отупении после сна, Эдит задумалась, приходили ли эти старики в действительности. Она снова отплыла в дремоту и со вскриком проснулась, когда до плеча дотронулся Лайонел.

Она прокашлялась, и Лайонел снова вздрогнул.

— Во сколько мы уедем отсюда? — спросила Эдит.

Барретт за цепочку вытащил часы и, открыв крышку, взглянул на циферблат.

— Я бы сказал, вскоре после полудня.

— Как ты себя чувствуешь?

— Совсем окоченел. — Он устало улыбнулся. — Но это пройдет.

Они оглянулись, когда в зале появились Фишер и Флоренс, одетые для улицы. Они подошли к столу, и Барретт вопросительно посмотрел на них. Эдит взглянула на Флоренс. Та была бледна и отводила глаза.

— Ключи от машины у вас? — спросил Фишер.

Барретт постарался не выказать удивления.

— Наверху.

— Вы бы не могли дать их мне?

Барретт поморщился.

— А вы бы не могли сходить сами? Я не одолею снова эту лестницу.

— Где они?

— В кармане пальто.

Фишер огляделся.

— Вам лучше пойти со мной, — сказал он Флоренс.

— Со мной ничего не случится.

— Почему бы вам не присоединиться к нам, мисс Таннер? Хотите кофе? — предложил Барретт.

Она хотела что-то сказать, но передумала и, кивнув, села. Эдит налила кофе и передала через стол чашку.

— Спасибо, — приняв ее, прошептала Флоренс.

У Фишера был озабоченный вид.

— Может быть, вам лучше пойти со мной?

— Мы присмотрим за ней, — успокоил его Барретт, но Фишер продолжал колебаться.

— Бен не хочет вам говорить, — сказала Флоренс, — что ночью мною овладел Дэниэл Беласко и я могу в любой момент потерять контроль над собой.

Барретт и Эдит уставились на нее. Фишер видел, что Барретт ей не верит, и это разозлило его.

— Она говорит правду, — сказал он. — Я, пожалуй, не оставлю ее с вами.

Барретт какое-то время молча смотрел на Фишера, потом повернулся к Флоренс.

— Тогда вам в самом деле лучше пойти с ним.

— Можно мне сначала выпить чашку кофе? — умоляющим тоном спросила она.

Фишер подозрительно прищурился.

— Если что-то случится, просто выведите меня отсюда.

— Я куплю вам кофе в городе.

— Это так не скоро, Бен.

— Флоренс…

— Пожалуйста. — Она закрыла глаза. — Все будет хорошо. Обещаю. — Она говорила так, будто вот-вот заплачет.

Фишер посмотрел на нее, не зная, на что решиться.

Барретт заговорил, чтобы прервать мучительное молчание.

— В самом деле, нет нужды оставаться, — сказал он Флоренс. — Все равно к полудню дом будет очищен.

Она быстро вскинула глаза.

— Как это?

Барретт неловко улыбнулся.

— Я намеревался вам объяснить, но в данных обстоятельствах…

— Пожалуйста. Я хочу узнать, прежде чем уйду.

— У нас нет времени, — вмешался Фишер.

— Бен, мне нужно знать! — Флоренс в отчаянии посмотрела на него. — Я не могу уйти, пока не узнаю.

— Черт с ним…

— Если начну терять контроль, просто выведите меня. — Она обратила умоляющий взгляд на Барретта.

— Ну… — сомневающимся тоном проговорил тот, — это довольно сложно.

— Мне нужно знать, — снова проговорила она.

Фишер нетерпеливо присел рядом с ней. «Зачем я это делаю?» — подумал он. Он не верил, что аппарат Барретта окажет хоть малейшее воздействие на Адский дом. Почему просто не выволочь Флоренс отсюда? Это ее единственный шанс.

— Начнем с основ, — сказал Барретт. — Все феномены — это явления природы, и хотя законы ее шире, чем представляет современная наука, тем не менее это природа. А так называемые психические явления или парапсихологические сущности фактически представляют собой не что иное, как продолжение биологии.

Фишер не отрывал глаз от Флоренс, контролируя ее состояние.

— И паранормальная биология, — продолжил Барретт, — продвигает вперед способности, которых у человека в избытке и которые, как утверждает доктор Карел, являются чем-то большим, чем сам организм, где они обитают. Проще говоря, человеческое тело испускает особый род энергии — психические флюиды, если хотите. Эта энергия окружает тело невидимым ореолом, который называют «аурой». Энергию можно вытеснить за пределы этой ауры, где она может производить механические, химические и физические эффекты: стуки, запахи, перемещение внешних предметов и тому подобное — что мы не раз видели в последние дни. Полагаю, что когда Беласко говорил о «влияниях», он подразумевал эту энергию.

Фишер посмотрел на Барретта, и на него нахлынули противоречивые чувства. Ученый говорил так уверенно. Неужели верования всей его, Фишера, жизни можно низвести к чему-то, что поддается проверке в лаборатории?

— На протяжении всех веков, — продолжал Барретт, — поступали свидетельства, доказывающие эти способности, и на каждом новом уровне человеческого развития появлялись особые подтверждения. В средние века, например, существовали верования в так называемых демонов и ведьм. Несомненно, эти явления возникали благодаря все той же психической энергии, невидимым флюидам, «влияниям».

— Медиумы всегда производили феномены, порожденные их верованиями. — Фишер в очередной раз взглянул на Флоренс и заметил, как она напряглась при этих словах. — Такова, определенно, природа спиритизма. Медиумы, приверженные этим убеждениям, создают собственный частный феномен — так называемое общение с духами.

— Не «так называемое», доктор, — сдавленным голосом проговорила Флоренс.

— Позвольте мне продолжить, мисс Таннер, — оборвал ее Барретт. — Можете опровергнуть меня позже, если хотите. Согласно записям, случаи, когда религиозное изгнание дьявола действовало на одержимый темными силами дом, происходили только тогда, когда медиум, занимавшийся этим, был религиозен и потому глубоко прочувствовал изгнание. Гораздо чаще — включая и этот дом — галлоны святой воды и многочасовые ритуалы изгнания бесов не приводили ни к чему — или оттого, что вовлеченный в это медиум не был религиозен, или свой вклад в эффект вносили более одного медиума.

Фишер взглянул на Флоренс. Ее лицо было бледно, губы плотно сжаты.

— Другой пример такого биологического механизма, — говорил Барретт, — животный магнетизм, влекущий психические феномены столь же эффектные, как и в случае спиритизма, но совершенно лишенные всяких религиозных черт.

Но как действует этот механизм? Каково его происхождение? Райхенбах, австрийский химик, в годы между тысяча восемьсот сорок пятым и шестьдесят восьмым установил существование некоего физиологического излучения. Сначала в его экспериментах участвовали экстрасенсы, наблюдающие за магнитами. Они увидели свечение на полюсах, как языки пламени неравной длины, короче у плюса. Наблюдение за электромагнитами привело к тем же результатам, что и наблюдение за кристаллами. В конце концов тот же феномен наблюдался и на человеческом теле.

Полковник де Роша продолжил эксперименты Райхенбаха и открыл, что эти эманации голубые у положительного полюса и красные у отрицательного. В тысяча девятьсот двенадцатом году доктор Килнер, член Лондонского Королевского медицинского колледжа, опубликовал результаты четырехлетних экспериментов, во время которых, используя «дицианистый» экран, сделал так называемую человеческую ауру видимой для всех. Когда к ауре подносили полюс магнита, появлялся луч, соединяющий полюс магнита с ближайшей точкой тела. Далее, когда субъект помещался в электростатическое поле, аура постоянно исчезала и возвращалась, когда заряд рассеивался.

Я, конечно, слишком упростил последовательность открытых фактов, но окончательный результат неопровержим: психическая эманация, которую разряжают все живые существа, — это излучение электромагнитного поля. Барретт оглядел стол, разочарованный безразличием на лицах. Неужели они не поняли, что он сказал?

Он заставил себя улыбнуться. Они не могут понять важность его слов, пока он не докажет их.

— Электромагнитное излучение — ЭМИ — и является ответом. Все живые организмы испускают эту энергию, генерируют дух. Электромагнитное поле вокруг человеческого тела ведет себя в точности так же, как все подобные поля, — спирали вокруг центра силы, электрические и магнитные импульсы, действующие под прямым углом друг к другу, и так далее. Такое поле должно натыкаться на окружение. В крайних проявлениях чувств поле становится сильнее и давит на окружение с большей силой — силой, которая, если ее сдержать, сохраняется в этом окружении, не разряжается, пропитывает его, тревожит чувствительные к нему организмы: экстрасенсов, собак, кошек — короче говоря, устанавливает атмосферу «одержимости темными силами».

Удивительно ли в таком случае, что Адский дом является тем, чем является? Подумайте о годах страшно эмоциональных, разрушительных — порочных, если хотите, — излучений, оплодотворивших его нутро. Подумайте, каким хранилищем пагубной энергии стал этот дом. По сути, Адский дом является гигантской батареей, отравляющая энергия которой должна быть с неизбежностью поймана всяким, кто входит в него — преднамеренно или невольно. Вами, мисс Таннер. Вами, мистер Фишер. Моей женой. Мною самим. Все мы стали жертвами этих скоплений ядовитой энергии — и вы больше всех, мисс Таннер, потому что вы активно разыскивали их, бессознательно стараясь воспользоваться ею, чтобы доказать собственную интерпретацию темной силы.

— Это неправда.

— Это правда, — возразил Барретт. — Это было правдой и в отношении тех, кто входил сюда в тысяча девятьсот тридцать первом и сороковом годах. И правда в отношении вас.

— А как насчет вас? — спросил Фишер. — Откуда вы знаете, что ваше толкование не ошибочно?

— Ответ прост, — сказал Барретт. — Вкратце: мой реверсор охватит дом мощным встречным электромагнитным излучением. Это встречное излучение будет противостоять полярности здешней атмосферы и разрядит ее. Так же как световое излучение сводит на нет спиритические феномены, излучение моего реверсора сведет на нет феномен Адского дома.

Барретт откинулся на спинку кресла; до сих пор он сам не замечал, что подался вперед. Флоренс сидела в пораженном молчании. Эдит ощутила прилив жалости к ней. Разве после сказанного Лайонелом могут остаться сомнения в его правоте?

— Один вопрос, — сказал Фишер.

Барретт посмотрел на него.

— Если аура может восстанавливаться после того, как выключить электромагнитный заряд, почему не вернется и сила этого дома?

— Потому что человеческое излучение имеет живой источник. Излучение в этом доме всего лишь остаточное. Однажды рассеявшись, оно уже не вернется.

— Доктор, — произнесла Флоренс.

— Слушаю вас.

Она как будто собралась с духом.

— Ничто из сказанного вами не противоречит моим верованиям.

Барретт изумленно посмотрел на нее.

— Вы это серьезно?

— Серьезно. Конечно, излучение существует — и, конечно, сохраняется. Потому что его обладатель живет после смерти. Ваше излучение — это дух, переживший тело.

— Здесь мы с вами расходимся, мисс Таннер, — возразил Барретт. — Остаточное излучение, о котором я говорю, не имеет ничего общего с продолжением жизни личности. Дух Эмерика Беласко не рыскает по этому дому. Так же как и дух его сына или так называемых существ, в которых вы верите и с которыми якобы входили в контакт. В этом доме есть лишь неразумная, ненаправленная энергия.

— О, — спокойным голосом сказала Флоренс. — Тогда не остается ничего другого, верно?

Ее поведение застало всех врасплох. Плавным винтовым движением она встала на ноги и бросилась к реверсору. Все трое на мгновение замерли. Потом одновременно Барретт вскрикнул, а Фишер вскочил с кресла, в спешке опрокинув его, и метнулся от стола вслед за Флоренс.

Но не пробежал он и полпути, как она схватила лом и, размахнувшись, со всей силы ударила по циферблату реверсора. Барретт закричал, поднимаясь на ноги, его лицо смертельно побледнело. Он дернулся от звона стали о сталь и, отпрянув, словно удар пришелся по нему самому, завопил:

— Нет!

Флоренс снова замахнулась и ударила по лицевой панели агрегата. От удара разлетелось стекло на циферблате. Барретт с ужасом на лице рванулся из-за стола. Его правая нога подогнулась, и он с испуганным вскриком упал. Эдит вскочила.

— Лайонел!

Фишер уже догнал Флоренс. Схватив за плечо, он дернул ее назад, подальше от реверсора. Она повернулась и с выражением безумной ярости опустила лом ему на голову. Фишер увернулся, и лом прошел в дюйме от его уха. Сделав выпад, он схватил Флоренс за правую руку, стараясь завладеть ломом. Она метнулась назад, рыча, как бешеный зверь, а когда рванула руки вверх, освобождаясь от его захвата, Фишера как молния пронзила мысль: она слишком сильна!

Не видя ничего, кроме угрозы своему реверсору, Барретт даже не взглянул на Эдит, помогшую ему подняться на ноги. Оттолкнув жену, он без трости быстро заковылял к аппарату с криком:

— Остановите ее!

Фишер снова обхватил Флоренс, прижимая ее руки к туловищу. Она бросилась назад, и оба ударились о лицевую панель прибора. Фишер ощущал на щеке ее дыхание, изо рта у нее капала пена. Флоренс вырвала правую руку и замахнулась на него. Фишер нырнул, и лом ударил по металлической поверхности. Фишер снова попытался схватить ее за руку, но она двигалась слишком быстро. Он поднял руки и закричал от боли, когда Флоренс ударила его по запястью. Жгучая боль пронзила руку до плеча. Он видел приближающийся лом, но ничего не мог поделать. Следующий удар пришелся по черепу, и в голове вспыхнула ослепляющая боль. Выпучив глаза, Фишер упал на колени, а Флоренс подняла лом для следующего удара.

Барретт был уже рядом, бешенство придало силы его рукам, и одним движением он вырвал лом у нее из рук. Флоренс обернулась. Лицо Барретта вдруг побледнело. Разинув рот, он отшатнулся, схватившись правой рукой за поясницу. Эдит с криком бросилась вперед, а лом выпал из руки Барретта на ковер. Сам Барретт тоже начал падать.

Внезапное быстрое движение Флоренс заставило Эдит замереть на месте. Флоренс схватила лом. Но вместо того чтобы снова повернуться к реверсору, двинулась к Эдит.

— А теперь ты, — сказала она, — лесбийская сучка.

Эдит только разинула рот, столь же потрясенная словами, как и видом наступающей на нее с ломом в руках Флоренс.

— Сейчас я размозжу твой чертов череп, — сказала та. — Я превращу его в месиво.

Эдит попятилась, мотая головой, и в отчаянии посмотрела на Лайонела. Он на полу корчился от боли. Она бросилась к нему, но отскочила назад, снова взглянув на Флоренс, которая со свирепым воем бросилась на нее, размахивая ломом. У Эдит перехватило дыхание. Она повернулась и, ничего не соображая, в панике бросилась в вестибюль. Сзади слышался топот ног, и Эдит оглянулась. Флоренс почти догнала ее! Увидев это, Эдит с испуганным криком метнулась через вестибюль и бросилась вверх по лестнице.

Достигнув площадки, она поняла, что в комнату не попадет, так как краем глаза заметила, что Флоренс всего в нескольких ярдах позади. Импульсивно Эдит помчалась по коридору к комнате Флоренс и, нырнув внутрь, захлопнула и заперла дверь за собой. Но тут же издала стон ужаса: замок был сломан. Слишком поздно. Ее ударило дверью. Она попятилась, споткнулась и упала.

Флоренс с улыбкой, тяжело дыша, стояла в нескольких шагах.

— Чего ты испугалась? — проговорила она и беспечно отбросила лом. — Я не причиню тебе вреда.

Эдит сидела на полу, уставившись на нее.

— Я не причиню тебе вреда, детка.

Эдит ощутила спазм в животе. Голос Флоренс звучал слащаво, она чуть ли не мурлыкала.

Флоренс стала снимать пальто. Эдит напряглась, когда оно упало на пол, а она стала расстегивать джемпер. Эдит замотала головой.

— Не мотай головой, — сказала Флоренс. — Мы с тобой прелестно проведем время.

— Нет.

Эдит стала отползать назад.

— Да.

Флоренс сняла джемпер и бросила на пол. Шагнув вперед, она потянулась к крючку лифчика.

«О Боже, нет, пожалуйста!» Эдит все мотала головой, а Флоренс надвигалась на нее. Лифчика на ней уже не было. Она расстегнула молнию на юбке, и с губ ее не сходила улыбка. Эдит наткнулась на кровать и судорожно вдохнула. Дальше отползать было некуда. Похолодев и обессилев, она смотрела, как Флоренс сняла юбку и наклонилась, снимая трусы. Эдит замерла.

— О нет, — взмолилась она.

Флоренс опустилась на колени и села верхом Эдит на колени. Подняв ладонями свои груди, она поднесла их к лицу Эдит, и та вздрогнула, увидев на них багровые следы зубов.

— Разве они не прелестны? — сказала Флоренс. — Не аппетитны? Не хочется попробовать?

Ее слова копьями ужаса проникали в сердце Эдит. Застыв, она смотрела, как Флоренс ласкает свои груди перед ней.

— На, попробуй, — сказала та.

Она отпустила левую грудь и, взяв руку Эдит, поднесла ее к себе.

Осязание теплой, упругой плоти прорвало дамбу в груди Эдит. Ее сотрясли рыдания.

«Нет, я не такая!» — закричала она про себя.

— Конечно же такая, — сказала Флоренс, будто Эдит произнесла это вслух. — Мы обе такие, и всегда были такими. Мужчины безобразны, грубы и жестоки. Только на женщину можно положиться. Только женщину можно полюбить. Ведь твой собственный отец пытался изнасиловать тебя, не так ли?

«Она не может этого знать!» — в ужасе подумала Эдит.

Она крепко прижала руки к груди и зажмурилась.

С животным криком Флоренс упала на нее. Эдит пыталась ее оттолкнуть, но та была слишком тяжела. Эдит чувствовала, как ее руки давят на затылок, поднимая голову. Внезапно губы Флоренс прижались к ее губам, и язык просунулся в ее рот. Эдит пыталась сопротивляться, но Флоренс была сильнее. Комната начала вращаться, ее наполнило жаром. Тяжелый покров упал на тело Эдит. Она чувствовала онемение, отрешенность и не могла сжать губы, а язык Флоренс проник глубоко и нежно лизал нёбо. Волны чувственности прошли по ее телу. Она ощутила, как Флоренс снова прижала ее пальцы к своей груди, и она не могла оторвать руку. В ушах звенело от ударов. Ее охватил жар.

Но сквозь шум проник голос Лайонела. Эдит рывком повернула голову, пытаясь посмотреть. Горячая пелена спала. По телу пробежал озноб. Она открыла глаза и увидела над собой перекошенное лицо Флоренс. Лайонел снова позвал ее.

— Сюда! — крикнула Эдит.

Флоренс отпрянула от нее и, словно очнувшись, посмотрела на себя, потом вскочила на ноги и бросилась в ванную. Эдит с трудом поднялась и кое-как двинулась к двери.

Когда вбежал Лайонел, она упала ему на грудь и, закрыв глаза, прижалась к нему лицом. Ей было не сдержать бессильных рыданий.

— Все будет хорошо. — Барретт похлопал Фишера по плечу. — Надо только полежать в постели и не двигаться.

— А как она? — пробормотал Фишер.

— Спит. Я дал ей таблеток.

Фишер попытался сесть, но упал, задыхаясь от боли.

— Не двигайтесь, — велел ему Барретт. — Вам изрядно досталось.

— Нужно увезти ее отсюда.

— Я позабочусь об этом.

Фишер с сомнением посмотрел на него.

— Обещаю, — сказал Барретт. — А пока отдыхайте.

Эдит стояла у двери. Барретт взял ее под руку и вывел в коридор.

— Как он? — спросила она.

— Если у него не более серьезное сотрясение, чем мне представляется, то поправится.

— А ты сам?

— Еще несколько часов, — сказал Лайонел.

Эдит видела, что он держит руку перед собой, будто она сломана. Повязка на большом пальце окрасилась кровью. Края раны, наверное, разошлись, когда он вырвал из рук Флоренс лом. Эдит хотела сказать об этом, но передумала; ее охватило полное безразличие.

Лайонел открыл дверь в комнату Флоренс, и они подошли к ее постели. Мисс Таннер без движения лежала под одеялом. До того Лайонел долго говорил с ней, прежде чем она вышла из ванной, завернувшись в полотенце. Флоренс ничего не отвечала и отводила глаза. Потупившись, как раскаявшийся ребенок, она приняла три таблетки и скользнула под одеяло, а через мгновение закрыла глаза и уснула.

Барретт поднял ей одно веко и заглянул в глаз. Эдит отвернулась. Потом Лайонел снова взял ее под руку, и они пошли к себе.

— Ты не дашь мне немного воды? — попросил он.

Эдит пошла в ванную и налила в стакан холодной воды. Когда она вернулась, Лайонел сидел в постели, прислонившись к деревянной спинке кровати.

— Спасибо, — пробормотал он, когда жена протянула ему стакан.

На ладони у него лежали две таблетки кодеина. Он запил их водой.

— Я собираюсь позвонить людям Дойча, чтобы вызвали «скорую помощь», — сказал Барретт, и у Эдит на мгновение мелькнула надежда. — Чтобы Фишера и мисс Таннер отвезли в ближайшую больницу.

Надежда погасла. Эдит без всякого выражения посмотрела на мужа.

— Я бы хотел, чтобы и ты отправилась с ними.

— Я не уеду без тебя.

— От этого мне стало бы легче.

Эдит покачала головой.

— Без тебя я не уеду.

Он вздохнул.

— Ладно. К полудню все будет кончено.

— Будет ли?

— Эдит, — Барретт удивленно посмотрел на нее, — ты уже не веришь в меня?

— А как же?..

— …Все то, что случилось раньше? — Он судорожно вдохнул. — Как ты не понимаешь? Это в точности доказывает мое утверждение.

— Как это?

— Ее нападение на мой реверсор было последним недостающим звеном. Она поняла, что я прав. И не оставалось ничего другого — ее собственные слова, если помнишь, — как уничтожить мои верования, прежде чем они уничтожат ее веру.

Барретт протянул левую руку и привлек жену к себе.

— Она не одержима Дэниэлом Беласко. Никто ею не овладел — разве что ее внутренняя сущность, ее истинная сущность, ее подавленная сущность.

«Как и мною вчера», — подумала Эдит. Она уныло посмотрела на Лайонела. Хотелось верить ему, но веры больше не было.

— Медиум — самая нестабильная личность, — сказал Барретт. — Ни один физик, достойный такого имени, не может быть истеричкой или сомнамбулой, жертвой разделенного сознания. Параллель между трансом медиума и сомнамбулизмом совершенно очевидна. Личности сменяются, а способы выражения остаются одни и те же, как и психологические структуры, амнезия после пробуждения и искусственная природа второй личности.

— То, свидетелями чего мы стали сегодня утром, было частью личности мисс Таннер, которую она всегда скрывала даже от самой себя, — ее терпение перешло в злобу, сдержанность — в ярость. — Он помолчал. — А целомудрие — в разнузданную сексуальность.

Эдит склонила голову, не в силах смотреть на него. «Как у меня», — подумала она.

— Это ничего, — утешил ее Барретт.

— Нет, — покачала она головой.

— Если нам что-то надо обсудить, мы обсудим это дома.

«Дома», — подумала Эдит. Никогда подобное слово не вызывало чувства чего-то невозможного.

— Ладно, — произнесла она с каким-то скрытым подтекстом.

— Хорошо, — сказал Барретт. — Значит, эта неделя была для нас ценной в том смысле, что помогла узнать нечто новое о самих себе. — Он улыбнулся жене. — Наберись мужества, дорогая. Все у нас получится.

Барретт открыл глаза. Перед ним было лицо спящей Эдит. Он ощутил приступ беспокойства. Не нужно было ему спать.

Взяв трость, Барретт свесил ноги с кровати и, поморщившись от боли, встал. Он снова поморщился, когда засунул ноги в туфли. Сев на другую кровать, он положил левую ногу на правую и пальцами левой руки вытащил из туфли шнурок.

Потом поставил ступню на пол. Так стало легче. То же самое он проделал с правой туфлей и вынул часы. Было около десяти. Барретт еще больше заволновался. Конечно, десяти утра? В этом чертовом корпусе без окон никогда нельзя быть уверенным.

Ему не хотелось будить Эдит. На этой неделе ей пришлось спать слишком мало. Но посмеет ли он оставить ее? Барретт стоял в нерешительности, глядя на жену. С ними всеми что-то происходит во сне? Это одно из проявлений ЭМИ, которое он изучал, но казалось, что подвергнуться его влиянию можно, только оставаясь в сознании. Нет, неправда — она ходила во сне.

Он решил оставить дверь открытой, поскорее спуститься по лестнице, позвонить и вернуться обратно. Если что-то случится, он услышит.

Сжав зубы от боли в большом пальце, Барретт проковылял в коридор. Несмотря на принятый кодеин, палец все равно неумолимо пульсировал болью. Бог знает, как он теперь выглядит, но смотреть не хотелось. Несомненно, когда все закончится, придется проделать небольшую хирургическую операцию, а то палец может частично потерять работоспособность. Ну да ладно. Цена приемлема.

Барретт открыл дверь в комнату Фишера и заглянул внутрь. Фишер не пошевелился. Барретт надеялся, что он не проснется, когда его будут выносить на носилках. Нечего ему тут делать, и раньше было нечего делать. Но, по крайней мере, второй раз спасется.

Неловко повернувшись, он поковылял к комнате мисс Таннер и заглянул туда. Флоренс лежала неподвижно. Барретт с сочувствием посмотрел на нее. Бедная женщина, ей со многим предстоит столкнуться, когда она выберется отсюда. Каково будет увидеть лживость своего прошлого существования? Готова ли она к этому? Скорее всего, она соскользнет обратно в притворство — это проще всего.

Он повернулся и похромал к лестнице. Что ж, в конечном итоге неделя была насыщенной. Барретт невольно улыбнулся. Несомненно, он недооценивал свою жизнь. И все же все прошло хорошо. Слава Богу, мисс Таннер ослепила ее ярость. Несколько точных ударов, и ему бы потребовалось несколько дней, а то и недель, чтобы привести реверсор в рабочее состояние. И тогда бы все пропало. Барретт поежился от этой мысли.

«А что все они будут делать, когда покинут этот дом?» — подумал он, спускаясь по лестнице. Левой рукой он держался за перила и то и дело останавливался. Вернется ли мисс Таннер в церковь? Сможет ли вернуться, после того как заглянула в себя и увидела жуткое зрелище? А Фишер? Что будет делать он? Ну, с сотней тысяч долларов он сможет многое. Что касается Эдит и его самого, для них будущее вырисовывалось довольно ясно. Но пока Барретт решил не думать об их личных проблемах. Их решение лучше отложить на потом.

По крайней мере, все они выберутся из Адского дома. Как неофициальный руководитель группы, он испытывал гордость, хотя, возможно, это было нелепо. И все же в 1931 и 1940 годах группы фактически были уничтожены, а на этот раз четверо вошли в дом и четверо сегодня вечером вернутся.

Барретт задумался, что после этого делать с реверсором. Доставить в лабораторию в колледже? Это казалось наиболее вероятным. Он представил себе, как торжественна будет эта доставка — наподобие транспортировки отделяемой кабины, в которой приземлился первый космонавт.

Возможно, когда-нибудь реверсор займет почетное место в Смитсоновском институте. Барретт сардонически усмехнулся. А возможно, и нет. Он не очень обольщался мыслью, что мировая наука преклонится перед его достижением. Нет, пройдут годы, прежде чем парапсихология займет свое законное место среди естественных наук.

Он двинулся к входной двери и открыл ее. Дневной свет. Барретт захлопнул дверь и, подковыляв к телефону, взял трубку.

Никакого ответа. Барретт постучал по рычагу. Прекрасное время для обрыва связи. Он подождал и снова постучал по рычагу. Ну же, давай! Вряд ли он сможет вывезти Фишера и мисс Таннер без посторонней помощи.

Он уже собирался повесить трубку, когда на другом конце послышался голос кого-то из людей Дойча:

— Да?

Барретт с облегчением громко вздохнул.

— Вы заставили меня поволноваться. Это Барретт. Нам нужна медицинская помощь.

Молчание.

— Вы меня слышите?

— Да.

— Так вы вышлете помощь прямо сейчас? Мистер Фишер и мисс Таннер нуждаются в срочной госпитализации.

Никакого ответа.

— Вы поняли?

— Да.

Молчание на линии.

— Что-то не так? — спросил Барретт.

Человек на другом конце вдруг выдохнул и сердито проговорил:

— Черт возьми, это нечестно с вашей стороны!

— Что нечестно?

Человек Дойча поколебался.

— Что нечестно?

Снова колебание. Потом голос быстро проговорил:

— Старик Дойч сегодня утром умер.

— Умер?

— У него был неизлечимый рак. Он принял слишком много таблеток, чтобы заглушить боль. И случайно сам себя убил.

Барретт ощутил отупляющее давление на череп. «Какая разница?» — услышал он в голове вопрос, но сам знал какая.

— Почему вы нам не сообщили? — спросил он.

— Было велено не говорить.

«Сын велел», — подумал Барретт.

— Что ж… — слабым голосом проговорил Барретт. — А как…

— Мне велено просто… бросить вас там.

— А деньги? — спросил Барретт, хотя уже знал ответ.

— Об этом мне ничего не известно, но в данных обстоятельствах… — Говорящий вздохнул. — Где-нибудь это записано?

Барретт закрыл глаза.

— Нет.

— Понятно, — безразлично проговорил собеседник. — Тогда этот его ублюдок-сын, несомненно… — Он не договорил. — Послушайте, я прошу прощения, что не позвонил вам, но у меня связаны руки. Мне прямо сейчас нужно возвращаться в Нью-Йорк. У вас есть машина. Предлагаю вам уехать. В Карибу-Фолс есть больница, вы доберетесь туда. Я сделаю, что могу… — Голос затих, потом раздался раздосадованный возглас. — Черт, меня самого, наверное, уволят. Терпеть не могу этого типа. И отец-то был не подарок, но этот…

Барретт повесил трубку, на него нахлынула волна черной меланхолии. Ни денег, ни попечения об Эдит, ни выхода на пенсию, ни возможности отдохнуть. Прижавшись лбом к стене, он прошептал:

— О нет!

Пруд.

Барретт резко повернулся и осмотрел вестибюль. Слова скакали в голове, не связываясь. «Нет», — подумал он и крепко сжал зубы. «Нет», — сказал он дому и нарочно покачал головой.

— Ты не победил, — сказал Барретт, идя в большой зал. — Пусть я не получу этих денег, но ты меня не одолеешь, нет. Я понял твою тайну, и я тебя сокрушу.

Никогда в жизни он не чувствовал такой злобы. Дойдя до арки, Барретт торжествующе посмотрел на реверсор.

— Вот! — крикнул он. — Вот он стоит! Твой сокрушитель!

Он чувствовал опустошение, его преследовала боль, и ему пришлось прислониться к стене. «Это не важно», — сказал Барретт сам себе. Всякая боль теперь отошла на второй план. О Фишере и мисс Таннер он позаботится позже, а потом об Эдит и о себе. В данный момент важно лишь одно — сокрушение Адского дома и триумф его предприятия.

Она как будто всплыла из темноты. Голос Дэниэла упрашивал ее: «Ты не должна спать». Она словно чувствовала, как вены и артерии сдавливаются, ткани сжимаются, тело вырывается из темноты. В мочевом пузыре чувствовалось неприятное давление. Она пыталась сдержать его, но не могла. Давление все нарастало. «Давай, — говорил ей Дэниэл, — не терпи». Флоренс застонала и не смогла удержаться. Ощутив струю на ляжках, она вслух закричала от стыда.

И вдруг проснулась. Скинув одеяло, она встала и ошалело посмотрела на мокрую простыню. Он так глубоко укоренился в ней, что теперь контролировал всю работу организма.

— Флоренс.

Она рывком повернула голову и увидела проекцию его лица на висящей серебряной лампе.

— Пожалуйста, — сказал он.

Флоренс уставилась на него. Он улыбнулся.

— Пожалуйста, — насмешливым тоном повторил Дэниэл.

— Прекрати.

— Пожалуйста, — сказал он.

— Прекрати.

— Пожалуйста. — Он в презрительной усмешке обнажил зубы. — Пожалуйста.

— Прекрати, Дэниэл!

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Флоренс повернулась и бросилась в ванную, но холодная рука схватила ее за лодыжку и повалила на пол. Ледяной призрак Дэниэла охватил ее всю, его демонический голос выл в ушах:

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Она не могла выдавить ни звука, его призрак словно высосал дыхание.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Он захохотал в диком садистском восторге.

«Господи, помоги мне!» — в муке подумала Флоренс.

— Господи, помоги мне! — жалобно повторил его голос.

— Отпусти меня! — взмолилась она.

— Отпусти меня, отпусти меня! — передразнил его голос.

Флоренс зажала руками уши и закричала:

— Господи, помоги мне!

Дэниэл исчез. Флоренс судорожно хватала ртом воздух и, с трудом поднявшись на ноги, пошла в ванную.

— Уходишь? — раздался его голос.

Она настроила ум против его уговоров. Ввалившись в ванную, Флоренс включила холодную воду и плеснула себе в лицо.

Выпрямившись, она посмотрела в зеркало. Бледное лицо покрывали царапины и выцветшие синяки. Шея и верхняя часть груди, насколько было видно, тоже сильно пострадали. Наклонившись, Флоренс увидела, что груди как будто воспалились, а следы зубов почернели.

Она окаменела, когда дверь распахнулась и в зеркале на двери отразилось все ее тело. Флоренс пыталась сопротивляться, но холод змеей полз вверх по спине. Она разинула рот и выпучила глаза.

Через мгновение она уже улыбалась и, прикрыв глаза, откинулась назад. Сзади стоял Дэниэл. Она чувствовала, как его затвердевший член входит в прямую кишку. Его руки обхватили ее груди и мяли их. Флоренс прислонилась к нему, и тут в ванную проскользнула Эдит и, упав на колени, просунула язык ей во влагалище. Флоренс высунула язык. Она страстно терлась о Дэниэла. Именно этого она и хотела, именно такой и была.

Она дернулась, словно по телу прошел электрический ток. И вдруг увидела себя — полуприсевшей у зеркала, с лицом, расплывшимся в бездумной разнузданности, и с запущенными в тело пальцами правой руки. С криком отвращения она вынула пальцы. Позади раздался хриплый смех, и она обернулась. Ванная была пуста. «Я смотрел», — прозвучал в голове его голос.

Флоренс распахнула дверь и бросилась в спальню, ее преследовал смех Дэниэла. Она наклонилась, чтобы взять ночную рубашку, но что-то вырвало ее из рук и отбросило прочь. Флоренс метнулась за ней. Рубашка продолжала улетать. Флоренс остановилась. «Бесполезно», — подумала она.

— Бесполезно, — передразнил его голос.

Рубашка взлетела и упала ей на голову. Флоренс сдернула ее и, натянув на себя, стала торопливо застегивать. «Он играет со мной, — подумала она, — заставляет делать все, что мне отвратительнее всего».

— …Мне отвратительнее всего, — как попугай, повторил его голос дразнящим фальцетом и по-девчачьи хихикнул. — Мне отвратительнее всею, мне отвратительнее всего.

Флоренс упала на колени у кровати и прижалась лбом к крепко сцепленным рукам на краю постели.

— Милостивый Боже, пожалуйста, помоги мне; Красное Облако, помоги мне; духи-целители, помогите мне; я одержима. Дайте огню Святого Духа выжечь эту болезнь из моего ума и тела. Пусть сила Божья пройдет через меня, пусть его мощь наполнит меня силой сопротивляться.

— Пусть его божественный член опустится мне в рот, — сказала она, — чтобы я выпила его святую жгучую сперму. Пусть…

Мучительный вопль сорвался с ее губ. Она сжала кулак и укусила себя за костяшки, так что боль заполнила сознание. Дэниэл исчез. Чуть погодя она вынула руку и посмотрела на нее. Зубы прокусили кожу, и на тыльной стороне ладони выступила кровь.

Флоренс в нерешительности осмотрелась. Боль как будто прояснила ей ум, прогнала Дэниэла. Опершись на постель, Флоренс встала А теперь в церковь — там лежит ответ.

Она распахнула дверь и, выбежав в зал, свернула к лестнице. «Я доберусь туда, — кружились в голове мысли. — Он не может владеть мною все время. Если не останавливаться, что бы ни случилось, я доберусь туда».

Флоренс с колотящимся сердцем остановилась. Какая-то фигура преградила ей путь — тощий мужчина в изодранной, грязной одежде; сквозь кожу просвечивали кости; его длинные волосы свисали космами, лицо исказила болезнь; крохотные горящие глаза глубоко запали в темные глазницы, в приоткрытом рту виднелись кривые почерневшие зубы. Флоренс уставилась на него. «Одна из жертв Беласко, — поняла она. — Он выглядел так перед смертью».

Фигура исчезла. Флоренс пустилась вниз по лестнице. По спине снова стал подниматься едкий холод. Она ощутила, что в ней снова просыпаются грязные инстинкты, и снова укусила руку, чтобы боль прогнала помрачение. Боль была ответом! Каждый раз, когда Дэниэл будет пытаться получить власть над ней, она будет прогонять его болью, так как та не оставляет для него места, заполняя все сознание!

Флоренс остановилась и отшатнулась. На ступенях внизу растянулись две фигуры — мужчина и женщина. Мужчина тыкал ножом в горло женщине. Сначала он пропорол рваную рану, и кровь хлынула на его перекошенное восторженное лицо, и теперь отрезал женщине голову. Флоренс сунула в рот руку и укусила, окаменев от резкой боли. Мужчина и женщина исчезли. Она спустилась ниже, гадая, куда делись остальные — Фишер, Эдит, Барретт. Но это было не важно: они не могли помочь.

Пробегая через вестибюль, Флоренс заметила в большом зале Барретта, он возился со своим прибором. «Дурак, — подумала она. — Аппарат не заработает. Дерьмовый тупица…»

Нет! Она снова вгрызлась в свою руку, широко раскрыв глаза. Лучше искусать пальцы до кости, чем снова поддаться влиянию Дэниэла. Жаль, что у нее нет ножа — она бы воткнула его в себя, чтобы поддерживать постоянную боль. Это был ответ — боль не пускала его зараженную душу в ее. Флоренс бросилась по коридору. Мужчина с диким взглядом сгорбился за спиной у голой женщины. Она была мертва, оконный шнур обвивал ее шею, лицо побагровело, глаза выкатились из орбит. Флоренс сжала зубами руку. По губам ее уже текла кровь и попадала в горло. Фигуры исчезли, и она добралась до двери церкви. Перед ней на корточках стоял какой-то человек. Он держал у рта отрезанную человеческую руку и обсасывал палец. Флоренс снова укусила себя за руку. Фигура исчезла. Толчок — и дверь распахнулась.

Качаясь, Флоренс стояла в начале среднего прохода. Воздух наполнился вихрем энергии. Это было ядро, сердцевина. Флоренс пустилась по проходу, но с криком отпрянула, увидев лежащую в луже крови кошку. Она была разрезана пополам.

Флоренс покачала головой. Нельзя останавливаться. Ответ почти найден. Она победила Дэниэла, а теперь победит дом. Флоренс перешагнула кошку и подошла к алтарю. Боже, здесь энергия была невероятной! Она пронизывала ее, пульсируя и увлекая. Голову начал заволакивать мрак. Флоренс снова поднесла ко рту окровавленную руку и укусила. Мрак немного рассеялся, и она двинулась против энергии. Перед ней словно встала живая стена. Флоренс подошла почти к самому алтарю. Ее глаза напряженно смотрели вперед. Она еще выиграет эту битву. С Божьей помощью она…

И вдруг силы иссякли, все ее члены онемели, и она тяжело рухнула на алтарь. Энергия была слишком сильна! Флоренс безмолвно уставилась на распятие. Оно как будто пошевелилось. Она в ужасе смотрела на него. Распятие двигалось к ней. «Нет», — подумала она и попыталась отползти, но не могла двинуться, прикованная к месту словно гигантским магнитом. Нет! Распятие стало падать. Сейчас оно ее раздавит!

Флоренс закричала, когда оно ударило ее по голове и груди и отбросило назад. Она ударилась о пол, а массивный крест с фигурой обрушился на нее, лишив дыхания. Змеиный холод поднялся по спине. Флоренс хотела крикнуть, но не смогла. Ее наполнил мрак.

Одержимость закончилась мгновенно.

Флоренс вытаращила глаза, ее лицо исказилось мукой. Боль была такой, что не давала вздохнуть. Она пыталась столкнуть распятие, но оно не двигалось. От усилия нахлынула такая боль, что у Флоренс перехватило дыхание. Она лежала неподвижно и стонала от проходящих по телу бесконечных волн боли. Снова она попыталась сдвинуть распятие. Оно немного поддалось, но от усилий Флоренс чуть не потеряла сознание. Ее лицо посерело и покрылось холодным потом.

На это ушло пятнадцать минут. Семь раз она чуть не падала в обморок, пока ей не удалось сдвинуть тяжелое распятие, удерживая сознание только невероятным напряжением воли. Наконец она попыталась сесть, тяжело дыша от боли и напряжения. Пепельные губы медленно сомкнулись, и она с трудом поднялась на колени. По бедрам текла кровь.

От вида фаллоса ее стошнило. Согнувшись, она извергла содержимое желудка на пол, глаза остекленели от муки. Он перехитрил се. Здесь не было ответа. Он лишь хотел последнего надругательства над ее умом и телом. Флоренс потерла полупарализованной рукой губы. «Все», — подумала она и огляделась. Сзади из распятия торчал огромный гвоздь — его выдрало из стены. Она поползла по полу, пока не добралась до этого гвоздя. Склонившись над ним, Флоренс, шипя от боли, стала пилить острием себе запястья. Ее сотрясали рыдания.

— Все, — сказала она. — Все, — и упала навзничь.

Кровь текла из запястий, как вода. Флоренс закрыла глаза. «Больше он ничего не сможет мне сделать, — думала она. — Даже если моя душа будет прикована к этому дому навеки, я больше не буду его живой игрушкой».

Она ощущала, как жизнь утекает из нее. Но она вырвалась. Теперь Дэниэл ничего не сможет ей сделать. Чувства начали покидать ее, боль утихла. Бог простит ей самоубийство. Она должна была это сделать. Ее губы растянулись в признающей поражение улыбке.

Он поймет.

И вдруг ее глаза распахнулись. Послышались шаги? Флоренс попыталась повернуть голову, но не смогла. Пол как будто задрожал. Она попыталась посмотреть. Что это за фигура стоит рядом, глядя на нее? Она не могла сфокусировать взгляд.

И вдруг до нее дошло. В ужасе она попыталась привстать, но сил не было. Нужно дать им знать! Флоренс изо всех сил попыталась встать. Ее обволакивали облака мрака. Все тело онемело. Она повернула голову и увидела, как по паркету течет ее кровь. «Помоги мне, Боже! — взмолилась она. — Нужно сообщить им!»

Медленно, в муках, она протянула руку, чтобы придать алым лентам форму.

Фишер кое-как поднялся и с колотящимся сердцем в страхе огляделся. В голове ужасно стучало. Хотелось упасть обратно на подушку, но что-то его удержало.

Он свесил ноги с постели и встал. Голова закружилась, он обеими руками схватился за нее и закрыл глаза, его тело раскачивалось взад-вперед. Фишер застонал, вспомнив, что Барретт дал ему таблетки. Чертов болван! Сколько времени он провалялся тут без сознания?

Как пьяный, стараясь сохранять равновесие, Фишер двинулся к двери и, кое-как выбравшись в коридор, направился к комнате Флоренс. А войдя туда, замер. Ее не было в постели. Его взгляд перескочил к ванной. Дверь туда была открыта, но там тоже никого не было. Фишер повернулся и поковылял обратно в коридор. И все-таки что за чертовщина случилась с Барреттом? Фишер пытался двигаться быстрее, но в голове слишком сильно пульсировала боль. Он остановился и прислонился к стене, чувствуя тошноту, потом зажмурился и помотал головой. Боль усилилась. К черту все! Фишер усилием воли двинулся вперед. Нужно найти Флоренс и вывезти отсюда.

Проходя мимо комнаты Барреттов, Фишер остановился. Он зашел туда и, не веря глазам, огляделся. Барретта не было, он оставил жену одну! Фишер яростно сжал зубы. Что за чертовщина? Он двинулся по комнате как мог скорее и положил руку на плечо Эдит.

Дернувшись от его прикосновения, она открыла глаза и испуганно уставилась на него.

— Где ваш муж? — спросил Фишер.

Эдит потрясенно огляделась.

— Его здесь нет?

Он в оцепенении смотрел, как она встает с постели. С первого взгляда на ее лицо Фишер понял, что она ошарашена его появлением.

— Не важно, — пробормотал он и направился в коридор.

Эдит молчала. Она протиснулась мимо Фишера и позвала:

— Лайонел!

Эдит уже спустилась до половины лестницы, пока он добрался до площадки.

— Не ходите одна! — крикнул он ей.

Она не обратила внимания. Фишер попытался поспешить, но зашатался и остановился, схватившись за перила; боль гвоздями пронзила череп. Дрожа, Фишер прислонился к ограждению.

— Лайонел! — услышал он голос Эдит, бежавшей через вестибюль.

Услышав отклик Барретта из зала, Фишер открыл глаза «Где же еще?» — с горечью подумал он. Барретт так стремился доказать свою точку зрения, что бросил жену одну и наплевал на Флоренс. Чертов болван!

Фишер поковылял вниз по лестнице и, сжав зубы от пульсирующей боли, пересек вестибюль. Войдя в большой зал, он увидел у реверсора Барретта и Эдит.

— Где она? — спросил Фишер.

Барретт бессмысленно посмотрел на него.

— Ну?

— А что, у себя ее нет?

— Если бы была, я бы спрашивал? — прорычал Фишер.

Барретт, поддерживаемый женой, похромал к нему. По выражению лица Эдит Фишер понял, что она озадачена так же, как и муж.

— Но я прислушивался, — сказал Барретт. — Я недавно к вам заглядывал. И таблетки, что я ей дал…

— К черту ваши таблетки! — перебил его Фишер. — Думаете, одержимость можно остановить таблетками?

— Я не верю…

— Плевать, во что вы верите! — Голова у Фишера так пульсировала болью, что он почти ничего не видел. — Она исчезла, а остальное не важно!

— Мы разыщем ее, — сказал Барретт, но в его голосе не было уверенности. Он беспокойно огляделся. — Сначала проверим погреб. Она могла…

Он замолк, так как Фишер схватился за голову и его лицо исказилось.

— Вам лучше сесть, — сказал Барретт.

— Заткнитесь! — хрипло выкрикнул Фишер.

Он скорчился в спазмах тошноты.

— Бенджамин… — бросился к нему Барретт.

Тот наткнулся на стул и тяжело опустился на него. Барретт, как мог, поспешил к нему, сзади следовала Эдит. Они остановились, когда Фишер уронил руки и в потрясении посмотрел на них.

— Что? — спросил Барретт.

Фишера охватила дрожь.

— В чем дело? — бессознательно повысил голос Барретт.

Фишер мрачно взглянул на него.

— Церковь.

Пронзив воздух воплем ужаса, Эдит отвернулась и привалилась к стене.

— Боже милостивый! — пробормотал Барретт.

Фишер нетвердо подошел к телу и уставился на него. Ее глаза были открыты и смотрели вверх, лицо стало белым как мел. Его взгляд скользнул по ее гениталиям. Их внешние ткани были разорваны, на них запеклась кровь.

Он вздрогнул, когда подошел Барретт.

— Что с ней стряслось? — прошептал старик.

— Ее убили, — злобно проговорил Фишер. — Убил этот дом. — Он напрягся, ожидая от Барретта возражений, но их не последовало. Тот лишь виноватым тоном пробормотал:

— Не понимаю, как она смогла встать, выпив столько снотворного.

Он видел, как Фишер перевел взгляд на лежащее рядом распятие, и тоже посмотрел туда. Увидев кровь на деревянном фаллосе, Барретт ощутил спазм в желудке.

— Боже, — прошептал он.

— Его здесь нет, — пробормотал Фишер и вдруг закричал, словно обезумев: — В этом чертовом доме нет Бога!

Эдит у дальней стены обернулась и испуганно посмотрела на него. Барретт хотел было что-то сказать, но сдержался и лишь вздохнул, превозмогая дрожь. В церкви пахло кровью.

— Нам лучше убрать ее отсюда.

— Я сделаю это, — сказал Фишер.

— Вам понадобится помощь.

— Я сделаю это.

Взглянув ему в лицо, Барретт содрогнулся.

— Хорошо.

Фишер присел рядом с телом на корточки. Перед глазами пульсировал мрак, и, чтобы не упасть, ему пришлось опереться обеими руками на пол, при этом он почувствовал, что опустил их в кровь. Немного позже зрение прояснилось, и Фишер посмотрел Флоренс в лицо. «Она так старалась», — подумал он и рукой, как можно нежнее, закрыл ей глаза.

— Что это? — воскликнул Барретт.

Фишер поднял голову и поморщился от боли, вызванной этим движением. Барретт смотрел на пол рядом с Флоренс. Фишер тоже посмотрел туда. Но было слишком темно. Он услышал, как Барретт порылся в карманах и чиркнул спичкой по коробку. От вспышки зрачки болезненно сжались.

Опустив палец в кровь, она успела начертить на полу знак. Это был грубо очерченный круг с какими-то каракулями внутри. Фишер всмотрелся в него, пытаясь расшифровать, и в это мгновение Барретт произнес:

— Похоже на букву «Б».

Они стояли в дверном проеме, глядя, как фигура Фишера медленно исчезает во мгле. Потом Барретт повернулся.

— Все в порядке, — сказал он.

Эдит последовала за ним в большой зал. Барретт быстро подковылял к реверсору, и она остановилась, глядя на него и стараясь не думать о Флоренс. Барретт произвел последний осмотр и обернулся к жене.

— Все готово.

Ради мужа ей хотелось тоже испытать те чувства, которые, несомненно, охватили его, и она проговорила:

— Я понимаю, как важен для тебя этот момент.

— Важен для науки.

Он повернулся к реверсору, включил его таймер, повернул несколько рычажков и, чуть поколебавшись, щелкнул рубильником.

Несколько секунд Эдит казалось, что ничего не происходит. Потом она услышала, как в огромном сооружении возрастает гул, и ощутила сотрясение пола.

Она посмотрела на реверсор. Звук становился выше и громче, вибрация пола усилилась, и Эдит ощутила, как эта вибрация бежит по ногам внутрь тела. «Энергия, — подумала она, — единственное, что может противостоять этому дому». Эдит не понимала этого, но чувствовала тяжелое биение энергии у себя в теле, ее гремящие в ушах раскаты, и почти поверила.

Она вздрогнула, когда за решеткой реверсора ярким фосфоресцирующим светом вспыхнули какие-то трубки. Барретт медленно попятился. Когда он достал из кармана часы, его пальцы дрожали. Ровно полдень. «Удивительная пунктуальность», — подумалось ему. Он сунул часы обратно в карман и повернулся к жене.

— Нам нужно уйти.

Их пальто лежали на столе у входной двери, Барретт принес их заранее. Он торопливо подал пальто Эдит и, когда она помогла ему одеться, окинул взглядом большой зал. Теперь звук реверсора оглушал даже здесь. Эдит чувствовала, как пол пульсирует под ногами, слышала дребезг вазы, стоящей неподалеку.

— Быстрее, — сказал Барретт.

Через мгновение они вышли из дома и поспешили по дорожке вокруг пруда, гул реверсора затих за спиной. Когда они перешли мост, Эдит увидела стоящий во мгле «кадиллак» и сжалась при мысли, что там лежит Флоренс.

Барретт открыл заднюю дверь и отшатнулся, увидев, что Фишер усадил укрытое одеялом тело на сиденье рядом с собой и, обняв, баюкает его.

— Нельзя ли нам… — начал было Барретт, но замолк, когда Фишер посмотрел на него.

Поколебавшись, он захлопнул дверь. Нет смысла раздражать Фишера. Он и так на грани срыва.

— Она внутри с ним? — прошептала Эдит.

— Да.

Эдит стало плохо.

— Я не смогу сидеть там с… — Она не закончила фразу.

— Мы сядем впереди.

— А нельзя вернуться в дом? — спросила она, мимолетно осознав странность своей просьбы — вернуться в Адский дом.

— Ни в коем случае. Излучение нас убьет.

Эдит внимательно посмотрела на мужа, но в конце концов сказала:

— Ладно.

Когда они сели на переднее сиденье, Барретт закрыл дверь и взглянул в зеркало заднего вида. Фишер склонился над телом Флоренс, словно баюкая умершую. «Насколько повлияла на него ее смерть?» — подумалось Барретту.

Вспомнив новость, он повернулся к Эдит и сказал:

— Дойч умер.

Она ничего не ответила, но потом кивнула:

— Это не важно.

И вдруг Барретт ощутил прилив злобы. Как же не важно? Он отвернулся. Впрочем, что толку думать об этом? Он сделал все, что мог, чтобы обеспечить ей спокойную жизнь. А если ей до этого нет дела…

Барретт подавил в себе гнев. Что еще она могла сказать? Он выпрямился, поморщившись от боли в большом пальце.

— Фишер!

Ответа не последовало. Барретт оглянулся.

— Дойч умер. А его сын отказывается нам платить.

— Какая разница? — пробормотал Фишер, и Барретт увидел, что его пальцы сжали плечо Флоренс Таннер.

Барретт снова повернулся вперед и вытащил из кармана связку ключей. Перебрав их, он нашел ключ зажигания, вставил в замок и повернул, чтобы оживить приборы, но не заводить двигатель. Горючего в баке не хватило бы на сорок минут работы двигателя, чтобы согреть салон. «Черт!» — подумал Барретт. Надо было захватить из дома побольше одеял и немного бренди.

Он откинул голову на спинку и закрыл глаза. Что ж, придется потерпеть, вот и все. Лично ему было все равно… Этот момент был слишком захватывающим, чтобы что-либо в мире могло омрачить его.

В нескольких сотнях ярдов за этими стенами без окон умирал Адский дом.

Барретт со щелчком захлопнул крышку часов.

— Дело сделано.

На лице Эдит ничего не отразилось. Барретт поначалу был раздосадован этим отсутствием реакций, но потом понял: она просто не может постичь того, что случилось в доме. Протянув руку через сиденье, он потрепал ее по руке, потом повернулся назад.

— Фишер?

Тот все еще склонялся над Флоренс, прижимая к себе ее тело. Он медленно поднял голову.

— Вы возвращаетесь с нами?

Фишер не ответил.

— Дом чист.

— Вот как?

Барретт хотел улыбнуться. Конечно, он не мог упрекнуть этого человека. После всего, что произошло за неделю, его притязания звучали нелепо.

— Мне нужно, чтобы вы были рядом, — сказал он.

— Зачем?

— Подтвердить, что дом чист.

— А что, если нет?

— Я вам гарантирую. — Барретт подождал решения Фишера и, не дождавшись, сказал: — Это займет лишь несколько минут.

Фишер молча уставился на него, потом отодвинулся от тела Флоренс и, встав на колени на пол, осторожно уложил ее на сиденье. Несколько мгновений он смотрел на нее, потом убрал руки и повернулся к двери.

Они вместе встали перед машиной. «Дежа вю», — подумала Эдит. Как будто время пошло вспять и они собираются впервые войти в Адский дом. Только отсутствие Флоренс не давало иллюзии сделаться полной. Эдит поежилась и подняла воротник пальто. Она окоченела от холода. Пока они ждали, Барретт изредка ненадолго включал двигатель и обогреватель, но через несколько минут после выключения холод возвращался.

Дорога к дому жутко напоминала их прибытие в понедельник: стук туфель по бетонному мосту, теряющийся во мгле за спиной лимузин, утомительный путь в обход пруда, его отвратительный запах в ноздрях, хруст гравия под ногами, пронизывающий до костей холод, и ее чувства при виде маячащего впереди массивного дома. Бесполезно. Ей не верилось в правоту Лайонела. И это означало, что они идут в ловушку. Каким-то образом им удалось оттуда выбраться — во всяком случае, троим. А теперь невероятным образом они возвращаются туда. Даже понимая, что Лайонел должен знать результаты действия реверсора, было невозможно постичь самоубийственную глупость их возвращения.

Последние ярды по засыпанной гравием дорожке. Подъем по широким ступеням на крыльцо, снова стук туфель по бетону. Двустворчатые двери впереди. Эдит передернуло. «Нет, — подумала она, — я не войду внутрь».

Но тут Барретт открыл перед ней дверь, и без единого слова она снова вошла в Адский дом.

Они остановились, и Барретт закрыл дверь. Эдит увидела, что ваза упала на пол и разбилась.

Барретт вопросительно посмотрел на Фишера.

— Не знаю, — сказал тот.

Барретт напрягся.

— Вы должны раскрыться.

Возможно ли, что Фишер утратил экстрасенсорные способности? Его ужаснула мысль, что для выяснения результатов придется привезти в Мэн другого экстрасенса.

Фишер отошел от них и беспокойно огляделся. Действительно, что-то изменилось. Впрочем, это могла быть хитрость. Его дурачили и раньше, и он не позволит себе снова подставиться.

Барретт нетерпеливо следил за ним. Эдит взглянула на мужа и заметила его состояние.

— Попытайтесь, мистер Фишер, — настойчиво проговорил он. — Я вам гарантирую, что ничего не случится.

Фишер, не оглядываясь, прошел через вестибюль. Как ни удивительно, атмосфера действительно изменилась. Даже не раскрываясь, он чувствовал это. И все же насколько она изменилась? Насколько можно верить Барретту? Его теория звучала неплохо, но Барретт не просто просил его поверить в свою теорию. Он просил поставить на нее жизнь.

Фишер продолжал двигаться вперед. Он уже прошел через арку в большой зал и слышал за собой шаги Барретта. Войдя в зал, экстрасенс остановился и огляделся. Пол здесь был усеян разбитыми предметами. Гобелен на стене напротив покосился. Что же сделал реверсор? Фишеру очень хотелось узнать, но он боялся что-либо предпринять, чтобы выяснить это.

— Ну? — спросил Барретт.

Экстрасенс отмахнулся от него. «Сделаю, когда буду готов», — сердито подумал он.

Фишер неподвижно стоял и, прислушиваясь, ждал.

А потом, повинуясь порыву, сбросил барьеры. Закрыл глаза, раскинул руки и растопырил пальцы, втягивая все, что могло витать в атмосфере.

Его глаза распахнулись, и он растерянно огляделся.

Здесь ничего не было.

Вернулось недоверие. Фишер развернулся и бросился мимо Барретта с женой. Эдит встревоженно посмотрела на него, но Лайонел схватил ее за руку, удерживая от паники.

— Он встревожился, потому что нечего ловить, — сказал он ей.

Фишер выбежал в вестибюль. Ничего. Он пробежал по коридору в церковь и распахнул дверь. Ничего. Он вернулся и прыжками спустился по лестнице, не обращая внимания на боль в голове. Проскочив через двери бассейна, он понесся в парилку, распахнул дверь туда и остановился.

Ничего.

Фишер в трепете вернулся.

— Не могу поверить.

Он снова бросился вдоль бассейна в коридор и спустился в винный погреб. Ничего. Потом, хватая ртом воздух, метнулся назад, вверх по лестнице. Театр. Ничего. Бальный зал. Ничего. Бильярдная. Ничего. Кухня. Ничего. Обеденный зал. Ничего. Он пронесся по большому залу и вернулся в вестибюль. Барретт и Эдит все еще стояли там. Фишер, тяжело дыша и шатаясь, встал перед ними. Он начал было что-то говорить, но замолк и бросился к лестнице. Барретт ощутил прилив торжества.

— Дело сделано, — сказал он. — Сделано, Эдит. Сделано!

Он обхватил ее руками и прижал к себе. Ее сердце колотилось. Ей все еще не верилось. Однако Фишер был вне себя. Она смотрела, как он перепрыгивает через две ступеньки.

Экстрасенс пробежал по коридору в комнату Барретта и нырнул внутрь. Ничего! Повернувшись с ошеломленным криком, он снова бросился в коридор, в комнату Флоренс. Ничего! По коридору в свою комнату. Ничего! Через апартаменты Беласко. Ничего! Всемогущий Боже! Ничего! В голове его раздавались удары, но он не обращал внимания. Фишер пронесся по коридору, распахивая двери в свободные комнаты. Ничего! Куда бы он ни пошел — ничего, абсолютно ничего! В нем вскипело ликование. Барретт сделал это!

Адский дом чист!

Ему было нужно сесть. Шатаясь, он подошел к ближайшему креслу и, сгорбившись, упал в него. Адский дом чист. Это невероятно. Он отодвинул в сторону мысль, что придется отказаться от всего, во что он верил. Это было не важно. Адский дом очищен, темные силы изгнаны отсюда этим фантастическим — чем? — стоящим вон там Из горла вырвался хриплый смех. А он-то назвал это кучей хлама! Господи Иисусе, кучей хлама! Почему Барретт не двинул ему в зубы?

Фишер сгорбился в кресле, закрыв глаза и пытаясь отдышаться.

Внезапно наступила реакция. Если бы Флоренс протянула еще час. Всего час! И вдруг он ощутил злобу на Барретта, что тот оставил ее одну.

Эта злоба пройдет. Ее заслонит трепетное восхищение перед физиком. Терпеливо и упрямо Барретт делал свое дело, зная, что никто не верит в его правоту. А он все время был прав. Фишер изумленно покачал головой. Это чудо. Он глубоко вздохнул и не сдержал улыбки.

В воздухе по-прежнему стояла вонь.

Но не смрад смерти.

«Кадиллак» въехал в очередной сгусток непроницаемого тумана, и Фишер немного притормозил. Он решил оставить машину себе и продать ее, если получится, а деньгами поделиться с Барреттом. Не получится — он утопит чертову штуковину в озере, но Дойч ее больше не увидит. Фишер надеялся, что Барретт найдет способ вытащить реверсор из Адского дома, прежде чем Дойч наложит на аппарат лапу. Такой прибор должен стоить небольшого состояния.

Фишер включил дворники, и его глаза сосредоточились на дороге, идущей через темный лес. Он постарался связать в уме обрывки мыслей.

Прежде всего Барретт оказался прав. Энергия дома была мощным остаточным явлением после электромагнитного излучения. Барретт нейтрализовал его, и она исчезла. И куда же делись верования Флоренс? Теперь они оказались полностью несостоятельны? Стало быть, она, как заявлял Барретт, сама создала свою одержимость, бессознательно манипулируя энергией дома, чтобы доказать свою точку зрения? Похоже, все сходится. Это также потрясло и его верования, но все сходится.

И все же почему ее бессознательная воля решила вызвать явления, которые она никогда не вызывала в жизни? Ответ пришел на ум немедленно: чтобы убедить Барретта, для которого физические явления были единственным осмысленным доводом.

«Хорошо, — подумал он, — Дэниэл Беласко действительно существовал. Кто-то его замуровал живьем в стену — вероятно, отец. Это Флоренс обнаружила физически, прочитав энергию дома, как память компьютера. Стало быть, этот Дэниэл Беласко и был той темной силой, ее ошибочной интерпретацией фактов».

Но почему она довела ее до таких самоубийственных крайностей? Вопрос озадачил его. Прожив целую жизнь разумным медиумом, почему она буквально убила себя ради доказательства своей правоты? Разве такой личностью была она на самом деле? Неужели ее внешнее поведение было совершенным обманом? Это представлялось невозможным. Много лет она выступала экстрасенсом, не причиняя никому вреда и ни на кого не навлекая зла, как, очевидно, навлекла на Барретта. Или энергия Адского дома оказалась столь подавляющей, что Флоренс просто не справилась с ней? Барретт, несомненно, сказал бы «да», и это было правдой, учитывая, что в тот единственный раз, вчера, его чуть не погубила ее сокрушительная сила. И все же…

Фишер закурил и выпустил струю дыма. Придется заставить себя вернуться к неопровержимому факту, что теперь дом чист. Барретт был прав, это нельзя отрицать. Его теория имеет смысл: бесформенной энергии в доме для того, чтобы действовать, требуется сосредоточение вторгающихся потоков. На что же дом был похож между 1940 годом и прошлым понедельником? Он молчал? Спал? Ожидал, когда придет кто-то разумный? Несомненно — если Барретт был прав.

Прав.

Фишер постарался побороть закрадывающиеся сомнения. К черту! Он же был в этом доме. Бегал из комнаты в комнату, совершенно раскрывшись. Там ничего не было. Адский дом был чист. Почему же тогда его осаждают эти дурацкие сомнения?

И вдруг до него дошло: потому что все это слишком просто.

А как же катастрофы в 1931 и 1940 годах? Он был одним из участников и знал, как невероятно запутанно развивались события. Фишер подумал о списке Барретта. Там должно быть записано более сотни различных явлений. На этой неделе происшествия поразительно различались между собой. Невозможно представить, что стоило лишь выключить излучение как лампу. Правда, в возвращении к опасениям не было никакой логики, но он не мог рассеять их. В прошлом было так много «окончательных ответов», и люди каждый раз клялись, что поняли тайну Адского дома. Флоренс сама поверила в это и попалась на приманку, на эту веру, что и привело ее в конечном итоге к самоубийству. А теперь Барретт считает, что он нашел окончательный ответ. Полагая, что полностью подтвердил свою теорию. А что, если он тем не менее ошибается? Если у дома существует рецидивный метод, и, когда человек думает, что нашел окончательный ответ, дом наносит решительный удар?

Фишер покачал головой. Не хотелось верить в это. Логически он не мог поверить. Барретт прав. Дом очищен.

И вдруг он вспомнил кровавый круг на полу церкви с буквой «Б» внутри. Очевидно, Беласко. Зачем Флоренс начертила это? Или ее мысли помрачились от неминуемости смерти? Или, наоборот, прояснились?

Нет. Это не мог быть Беласко. Дом чист. Ради Бога, он же сам почувствовал это! Барретт абсолютно прав. Ответом было электромагнитное излучение.

Но тогда почему нога все сильнее и сильнее жмет на акселератор? Почему так заколотилось сердце? Откуда это ледяное покалывание в затылке? Откуда этот все возрастающий страх и неотступная мысль, что нужно, пока не поздно, вернуться в дом?

Барретт в халате и шлепанцах вышел из ванной. Он подковылял к кровати Эдит и сел на край постели. Эдит лежала, натянув на себя стеганое одеяло.

— Тебе лучше? — спросила она.

— Мне чудесно.

— Как палец?

— Надо будет осмотреть его, как только окажемся дома.

Он не сказал, что пытался снять повязку в душе, но пришлось остановиться, так как чуть не потерял сознание от боли.

— Дома. — Эдит удивленно улыбнулась. — Кажется, я все еще не могу поверить, что мы действительно снова будем дома.

— Мы будем там завтра. — Барретт состроил гримасу. — Мы бы оказались там сегодня вечером, если бы Дойч-младший не был таким…

— Сукиным сыном, — договорила она.

Барретт улыбнулся.

— Мягко выражаясь. — Его улыбка погасла. — Боюсь, наша обеспеченность так и останется мечтой, дорогая.

— Ты и есть моя обеспеченность. Покинуть этот дом вместе с тобой для меня стоит миллиона долларов. — Она взяла его за левую руку. — Это действительно закончилось, Лайонел? Все это?

Он кивнул.

— Все закончилось.

— Так трудно поверить.

— Понимаю. — Он сжал ее руку. — Не возражаешь, если я скажу, что предупреждал тебя?

— Зная, что все закончилось, я не возражаю ни против чего.

— Все закончилось.

— Как жаль, что она умерла, когда ответ был так близок.

— Жаль. Мне следовало вывезти ее.

Эдит положила вторую ладонь на его руку и ободряюще прижала.

— Ты сделал все, что мог.

— Я не должен был оставлять ее одну.

— Откуда ты мог знать, что она проснется?

— Не мог. Это было невероятно. Ее подсознание было так направлено на доказательство ее заблуждения, что организм действительно отторгнул снотворное.

— Бедняжка, — сказала Эдит.

— Бедная, сама себя обманывавшая женщина. До последнего момента — этот кровавый круг с буквой «Б» внутри. Даже умирая, она верила в свою правоту — что ее убил Беласко, не знаю который, отец или сын. Она не могла позволить себе поверить, что это делает ее собственное сознание. — Он содрогнулся. — Какой печальный конец — преследуемая болью, в ужасе…

Увидев выражение лица жены, он не договорил.

— Извини.

— Ничего.

Барретт выдавил улыбку.

— Ну, через часик должен вернуться Фишер, и мы сможем уехать. — Он нахмурился. — Если только его не задержали в полиции, когда он привез тело.

— Не выразить, как я тоскую по нашему старому дому, — чуть погодя проговорила Эдит.

Барретт тихо рассмеялся.

— И я тоже. Хотя, — он на мгновение задумался, — это место моего — как это назвать? — триумфа.

— Да, — кивнула она, — это действительно триумф. Я до конца не понимаю, что ты такое сделал, но чувствую, как это важно.

— Ну, я бы сказал, что это откроет парапсихологии путь в приличное общество.

Эдит улыбнулась.

— Потому что это наука, — продолжал он, — а не мумбо-юмбо. Критикам не к чему придраться — хотя уверен, они попытаются. Не то чтобы я возражал против придирок — это обычный подход к психическим явлениям. Их негодование на ауру тривиального надувательства, покрывающую большинство явлений и их адвокатов, вполне объяснимо. В общем и целом парапсихология не имеет респектабельного вида. И потому критики высмеивают ее, опасаясь самим оказаться посмешищем, если исследовать ее всерьез. К сожалению, априори это так — стопроцентная антинаучность. Боюсь, они и дальше будут смотреть свысока на важность парапсихологии, пока не смогут — как сказал Гексли — «усесться перед фактами, как маленькие дети, и быть готовыми отказаться от всех предрассудков, покорно следуя за природой, в какие бы бездны она ни привела».

Он смущенно усмехнулся.

— Конец лекции. — И, нагнувшись, нежно поцеловал жену в щеку. — Краснобай любит тебя.

— О Лайонел. — Она погладила его по спине. — Я тоже тебя люблю. И так горжусь тобой.

Теперь она спала. Барретт осторожно высвободил свою руку и с улыбкой встал. Эдит заслужила этот сон. С тех пор как они вошли в Адский дом, у нее не было настоящего ночного отдыха.

Его улыбка стала еще шире, когда он отвернулся от постели. Теперь этот дом не был Адским домом. Отныне это просто дом Беласко. Он должен стать храмом науки. Впрочем, Дойч наверняка продаст его тому, кто предложит лучшую цену. Барретт хмыкнул. Трудно представить, что кто-то захочет владеть этим домом.

Он причесался, глядя в зеркало на стене. Его взгляд привлекло кресло-качалка у дальней стены, и он снова улыбнулся. Теперь все закончилось, все эти бесконечные пугающие проявления бессмысленной кинетики. Больше никаких дуновений и запахов, никаких сотрясений — ничего.

Барретт вышел в коридор и направился к лестнице. Его порадовало, что Фишер настоял отвезти тело мисс Таннер в город немедленно. Он знал, что экстрасенс не положил бы тело в багажник, а Эдит было бы мучительно ехать в Карибу-Фолс с трупом на заднем сиденье. Барретт надеялся, что Фишер не слишком задержится в городе. Впервые на этой неделе у него проснулся аппетит. «Праздничный обед», — подумал он. Бедный старик Дойч, смерть внезапно настигла его, и теперь он не узнает. А возможно, так оно и лучше для него, незнание стало для него своего рода милостью. Хотя нельзя сказать, чтобы Дойч хотел — или заслуживал — милости. Барретт медленно спустился по лестнице и оглядел огромный вестибюль. «Музей», — подумалось ему. Действительно, теперь, когда ужас изгнан из него, с этим домом надо что-то делать.

Он проковылял через вестибюль. После душа перед большим зеркалом в ванной Барретт осмотрел все свое тело, представляя его телом победителя после особенно сурового поединка — все покрытое черно-лиловыми синяками. Ожог на икре все еще стягивал кожу, и это чувствовалось при движениях. Ссадина на подбородке тоже болела, так же как нога и большой палец. «К Олимпийским играм я не готов», — с улыбкой подумал физик.

Пройдя через большой зал, Барретт подошел к реверсору и снова в трепете посмотрел на главную шкалу: 14 780. Он никогда не думал, что показания будут столь высоки. Не удивительно, что это место стало Эверестом среди одержимых темными силами домов. Барретт чуть ли не в восхищении покачал головой. Дом вполне оправдывал свое название.

Он повернулся и похромал к столу, нахмурившись при виде расставленного оборудования, которое придется упаковать. Правда, в конечном итоге, может быть, и не стоит его упаковывать. Если постелить в багажник одеяла, аппаратуру можно просто завернуть в полотенца или во что-нибудь еще. «Возможно, стоит прихватить также кое-что из objets d'art», — подавив улыбку, подумал он. Дойч никогда не хватится. Барретт провел пальцем по крышке регистратора ЭМИ.

Стрелка пошевелилась.

Барретт вздрогнул и уставился на стрелку. Она снова замерла. «Странно», — подумал он. Прикосновение к регистратору, должно быть, активизировало стрелку статическим электричеством. Больше этого не произойдет.

Стрелка скакнула по шкале и снова упала на ноль.

Барретт ощутил тик в правой щеке. В чем дело? Регистратор не может срабатывать сам по себе. ЭМИ преобразуется в измеряемую энергию только в присутствии психической энергии. Он выдавил из себя сухой смех. «Вот будет номер, если через столько лет я открыл в себе способности медиума», — пришла мысль. Барретт усмехнулся. Это абсурд. Да и никакого излучения в доме не осталось. Он уничтожил его.

Стрелка пришла в движение. Она не скакнула и не задрожала, а поползла по шкале, словно фиксируя возрастающее излучение.

— Нет, — раздраженно сказал Барретт.

Это просто смешно.

Стрелка продолжала ползти. Барретт видел, как она преодолела отметку 100, потом 150. Он покачал головой. Это абсурд. Прибор не может записывать сам по себе. Да и нечего в доме записывать.

— Нет, — снова сказал он, и в голосе его звучал не столько ужас, сколько злоба. Этого просто не могло быть.

Вдруг его голова дернулась, так что в шее отдалась боль. Он увидел, как стрелка динамометра тоже поползла по шкале. Это невозможно. Его взгляд перескочил на шкалу термометра. Термометр начал фиксировать падение температуры.

— Нет, — сказал Барретт, побледнев от злобы. Это было полной чушью, совершенно не поддавалось никакой логике.

У него захватило дыхание, когда щелкнул фотоаппарат. Разинув рот, Барретт услышал, как внутри перемоталась пленка и затвор снова щелкнул. Он задохнулся и судорожно дернулся, когда ряд разноцветных лампочек включился, выключился и включился вновь.

— Нет.

Физик упрямо качал головой. Этого не может быть, это какая-то хитрость, какой-то обман.

Он дернулся, когда одна из пробирок переломилась пополам и с шумом упала со стеллажа на стол. «Этого не может быть!» — услышал Барретт в голове протестующий вопль. И вдруг ему вспомнился единственный вопрос Фишера.

— Нет! — рявкнул Барретт и отвернулся от стола.

Это совершенно невозможно. Однажды рассеявшись, излучение не может восстановиться вновь.

Он закричал, когда лампочки быстро замигали.

— Нет! — разъярился Барретт.

Он не поверит в это! Стрелки его приборов не ползут по шкалам. Термометр не фиксирует постоянного падения температуры. Электропечь не начала разогреваться. Гальванометры не включились сами по себе. Камера не снимает. Пробирки и колбы не лопаются одна за другой. Стрелка регистратора ЭМИ не прошла за отметку 700. Все это обман. Помрачение ума. Этого не может быть.

— Неправда! — закричал он с перекошенным от ярости лицом. — Неправда, неправда, неправда!

У него отвисла челюсть, когда регистратор ЭМИ стал раздуваться. Он в ужасе уставился на расширяющийся, словно резиновый, корпус. Нет. Он замотал головой, отказываясь признавать это. Просто он сходит с ума. Это невозможно. Он не признает этого. Он не…

Барретт закричал, когда регистратор вдруг взорвался, и снова закричал, когда металлические осколки полетели ему в лицо и в глаза. Он уронил трость и прижал руки к лицу. Что-то пронеслось через стол, и Барретт отпрянул, когда фотокамера ударила его по ногам. Он потерял равновесие и, упав, услышал, как на пол падает оборудование, словно кто-то его швыряет. Он попытался посмотреть, но никак не мог встать на ноги.

Его снова повалило — сокрушительная ледяная сила сбила его с ног, как куклу. У него вырвался потрясенный вопль, а ледяная сила подняла его в воздух и шмякнула о переднюю панель реверсора. Барретт ощутил, как сломалась левая рука, и с болезненным визгом упал на пол.

И снова невидимая сила схватила его и поволокла через зал. Он не мог вырваться. Тщетно пытаясь позвать на помощь, он кувыркался и скользил по полу. Путь преградил массивный стол. Увидев его, Барретт вскинул правую руку, врезался в край, и его перевязанный большой палец оттянуло к запястью. Раскрыв рот, Барретт издал сдавленный вопль. Из руки хлынула кровь. Перекатившись через стол и снова шлепнувшись на пол, он увидел, что большой палец с торчащими костями свисает с руки на лоскутьях кожи.

Он пытался бороться с силой, которая грубо тащила его через вестибюль, но он был беспомощен в ее захвате, как игрушка в челюстях какого-то невидимого чудовища. Глаза вытаращились, ничего не видя, лицо превратилось в окровавленную маску ужаса, и его тащило по коридору вперед ногами. Грудь наполняла невыносимая боль, будто чьи-то руки сжали сердце. Он не мог вздохнуть. Его руки и ноги онемели. Лицо потемнело, покраснело, а потом побагровело. Жилы на шее вздулись, глаза начали выкатываться из орбит. Рот раскрылся, тщетно хватая воздух, в то время как свирепая сила проволокла его по лестнице и швырнула избитое тело в двери. Промчавшись по половым плиткам, он взлетел в воздух.

Вокруг сомкнулась ледяная вода, и неумолимая сила потащила его ко дну. Вода вливалась в горло. Барретт закашлялся, изо всех сил борясь. Эта сила не отпустит его. Вода хлынула в легкие. Он скорчился и, задыхаясь, посмотрел на дно. Все заволокло кровью из пальца. Сила медленно повернула его, и он сквозь красноватую пелену уставился вверх. Кто-то стоял у края бассейна и смотрел на него.

Звук его бессильного барахтанья затих. Фигура расплылась и стала исчезать в тени. Барретт опустился на дно, глаза снова ничего не видели. Где-то в глубоких пещерах сознания еще теплилась искра разума, в муке выкрикнувшая:

— Эдит!

Потом все поглотила чернота, она окутала его саваном, и он погрузился во мрак.

Левая рука Эдит вдруг дернулась. Ее обручальное кольцо распалось пополам и упало на постель. Она резко открыла глаза. В комнате было темно.

— Лайонел?

Дверь была открыта. В коридоре тоже стояла темнота. Кто-то вошел.

— Лайонел? — снова позвала Эдит.

Она резко села.

— Что случилось?

— Ничего такого, чтобы стоило беспокоиться. Просто отключился генератор.

— О, только не это.

Она пыталась присмотреться, но было слишком темно.

— Это не важно, — сказал Лайонел.

Эдит слышала, как он прошел по комнате, и ощутила его вес на краю постели. Она боязливо протянула руку и нащупала его кисть.

— Ты уверен, что ничего страшного?

— Конечно. — Рука стала гладить ее по голове. — Не бойся. Давай воспользуемся этим.

— Что?

Она хотела нащупать его в темноте, но он оказался дальше, чем ей представлялось.

— Мы долго не были вместе. — Рука Лайонела опустилась ей на щеку. — А тебе это нужно.

Она издала вопрошающий звук. Его рука опустилась ей на левую грудь и стала мять ее.

— Лайонел, не надо, — сказала Эдит.

— Почему? — спросил он. — Или я недостаточно хорош для тебя?

— Что ты?..

— Фишер для тебя хорош, — перебил Лайонел. — Даже Флоренс Таннер была хороша. — Его рука на ее груди сжалась, причиняя боль. — А что, если теперь немножко потрахаться со стариком?

Чувствуя сердцебиение, Эдит попыталась оттолкнуть его руку.

— Не надо, — прошептала она.

— Надо, — сказал он, и рука резко задрала ей рубашку и скользнула промеж ног. — Надо, лесбийская сучка.

Свет погас.

Эдит закричала. Рука отпустила ее и убралась. Это была оторванная кисть, теперь она летала около ее груди, металась у пораженного лица, и на месте запястья болтались обрывки жил. Эдит прижалась к спинке кровати. Рука снова упала ей на грудь и сжала двумя пальцами сосок. Эдит пронзительно закричала, пытаясь сбить ее. Рука прыгнула вперед, как покрытый чешуйками паук, и полезла вверх на лицо, холодная, пахнущая могилой. Эдит издала безумный вопль, и серая рука отлетела. Эдит подняла ногу и стала неистово пинать ею руку. Рука подскочила и стала жестикулировать в воздухе, ее пальцы дико извивались.

И вдруг она бросилась вниз, исчезла в простынях, и стеганое одеяло начало быстро раздуваться, превращаясь в шар. Затаив дыхание, Эдит бросилась с постели и вскочила на ноги. Она метнулась за угол кровати, к двери. Одеяло взлетело, и через мгновение на Эдит налетела туча мотыльков. Отмахиваясь от волны насекомых, она слепо заметалась по комнате. Мотыльки покрыли ее всю, серые крылышки хлопали по лицу, путались в волосах. Эдит пыталась закричать, но мотыльки забили рот. В ужасе и отвращении она стала отплевываться и сжала губы, но мотыльки полезли в уши. Их покрытые пыльцой крылышки как бешеные хлопали по глазам. Закрыв обеими руками лицо, Эдит наткнулась на письменный стол и больно ударилась.

Не успела она добраться до двери, как мотыльки исчезли. Она упала на пол и оцарапала колени. Стол упал рядом, и перед Эдит по ковру рассыпались страницы Лайонеловой рукописи. Они взлетели в воздух, и она в панике бросилась их ловить, но они у нее перед глазами рассыпались в клочки. Эти клочки кружились в воздухе, как огромные снежинки. Эдит попятилась от них, опираясь на руки и ступни. Кто-то захохотал. Она в страхе оглянулась.

— Лайонел, — пробормотала она, — Лайонел, — и услышала, как ее голос повторяется, как на магнитофоне. — Нет, — взмолилась Эдит.

— Нет, — повторил ее голос.

Она взвыла и услышала вой. Она зарыдала и услышала рыдания. Отчаянным усилием Эдит встала на ноги и бросилась из комнаты. Она рванула дверь и со сдавленным криком отскочила.

В дверном проеме стояла Флоренс, голая, и смотрела на нее; по ее бедрам текла черная кровь. Эдит завизжала. Ее обволокла темнота, и она стала падать.

Но вдруг дернулась и выпрямилась, словно по телу прошел электрический ток. Темнота исчезла, и сама она была в полном сознании и понимала, пробегая через пустой дверной проем, что ей не позволено падать в обморок. Эдит бросилась по коридору к лестнице. В воздухе стоял густой туман и запах пруда. Какая-то фигура преградила ей путь, и Эдит резко остановилась. Это была женщина в белой рубашке. Она была вся мокрая, черные волосы прилипли к серому лицу, и она что-то держала в руках. Эдит с отвращением посмотрела на это что-то, оно было уродливое, наполовину оформившееся. «Ублюдочная Топь!» — раздался в голове вопль. Она попятилась, издав безумный стон.

Под действием какой-то силы она закрутилась волчком, и ей, чтобы удержаться на ногах, пришлось побежать. Но она бежала не к лестнице! Эдит попыталась остановиться и развернуться, но не владела своим телом. И тут на нее бросилась Флоренс. Эдит почувствовала, как ее сжимают холодные руки, и ее крик замолк, когда мертвые губы прижались к ее рту. Она подняла руки, не имея возможности кричать, обезумев от ужаса, и попыталась оттолкнуть мертвую голову.

Флоренс исчезла, а Эдит от рывка упала на колени.

— Лайонел! — кричала она.

— Лайонел! — проревел в ответ издевательский голос.

Холодный ветер обрушился на нее, трепля одежду и волосы. Она попыталась встать, но тут что-то ледяное ударило ее по шее. Эдит закричала, когда в ее тело впились зубы. Она взмахнула руками, но ощутила, что рядом никого нет, по крайней мере никого материального. А по коже потекли зловонные слюни. Эдит чувствовала следы зубов.

— Лайонел! — кричала она в муке.

— Я здесь! — ответил он.

Эдит вскинула голову. Он по коридору бежал к ней! Она кое-как поднялась и бросилась к нему, в его объятия. И вдруг отпрянула, уставившись на державшего ее мужчину. Это был ее отец, его красные глаза смотрели на нее с тупой радостью, с бессмысленным выражением дебила на лице он разинул рот и высунул язык. Отец прижал ее к себе, в его груди урчало животное удовольствие. Он был голый, обрюзгший. Эдит вырвалась от него и попыталась бежать, но что-то ударило ее в бок. Она потеряла равновесие, упала на перила над вестибюлем и закричала от боли, ударившись о них. Отец бросился на нее, двумя руками держа свой огромный пенис. Эдит стала перелезать через перила, чтобы броситься вниз, разбиться насмерть и избавиться от этого ужаса.

Но сильные руки схватили ее. Эдит в ужасе вырвалась. Ее держал Лайонел. Она уставилась на него, не веря своим глазам.

— Эдит! Это я!

От звука знакомого голоса Эдит, рыдая, упала мужу на грудь.

— Уведи меня отсюда, — взмолилась она.

— Сейчас, — ответил он и, обхватив левой рукой за плечи, потащил к лестнице.

Она смотрела на него. У него не было трости, и он не хромал.

— Нет, — простонала Эдит.

— Ничего, ничего, — сказал он, увлекая ее к лестнице.

Эдит пыталась высвободиться.

— Это я, — повторил он.

Она зарыдала. Он не выпустит ее. В воздухе раздался глухой смех. Эдит огляделась и увидела собравшихся внизу людей, которые в восторге следили за ними. Она обернулась к Лайонелу, но это уже был не Лайонел, это была чудовищная карикатура на него — все черты выглядели грубыми, преувеличенными, и его голос прозвучал злобной издевкой, когда он сказал:

— Это я. Это я.

— Нет! — закричала Эдит.

Она беспомощно боролась. Его хватка оказалась слишком сильна. Он даже не смотрел вперед, а на бегу не сводил с нее глаз, и на лице его была издевательская усмешка. Эдит закрыла глаза и взмолилась: «Пусть это будет быстро!»

Вестибюль, коридор. Она чувствовала, как ее тянут по полу, и не могла издать ни звука. Дверь в театр распахнулась, и ее швырнули внутрь. Открыв глаза, Эдит увидела толпу голых людей на бархатных креслах, они завопили от радости, увидев ее состояние. Ее полуволоком подняли по лестнице, и жирная пародия на Лайонела привязала ее к столбу. Эдит оглянулась на присутствующих. Они взвыли от предвкушения. Эдит кричала, когда с нее срывали одежду. Люди веселились. Их гогот казался приглушенным, как из другого мира. По сцене, припадая к земле, прошел леопард. Эдит пыталась кричать, но из горла не выходило ни звука. Толпа вопила. Эдит закрыла глаза. Леопард прыгнул. Она ощутила, как его клыки вошли ей в голову, его горячее дыхание, пропахшее прокисшей кровью, обдало ей лицо. Его задние лапы начали безумно терзать ее, и когти пропороли живот. Ее пронзила невыносимая боль, и Эдит с криком упала навзничь.

Она скорчилась на пыльной сцене, потом с колотящимся сердцем села. Театр был пуст. Нет. Здесь кто-то был, кто-то в черном сидел в темноте в последнем ряду. Ей послышался низкий голос, эхом раздавшийся в мозгу:

— Добро пожаловать в мой дом.

Эдит попыталась встать, но ноги подкосились, и она упала на стену. Шатаясь, она направилась к лестнице. Перед ней стоял Лайонел.

— Это я, — сказал он.

Эдит в ужасе закричала, а публика разразилась хохотом. Она доковыляла до двери и распахнула ее. В коридоре стоял Лайонел.

— Это я, — сказал он.

Эдит попыталась выйти в вестибюль, но не могла, ее повернуло в сторону. На площадке лестницы в винный погреб стоял Лайонел.

— Это я! — крикнул он.

Перед ней зиял лестничный пролет. Внизу, ухмыляясь, стоял Лайонел.

— Это я! — крикнул он.

Эдит завыла, схватившись за перила, и сползла вниз. У металлических дверей стоял Лайонел.

— Это я! — крикнул он.

Двери распахнулись и ударились о стены внутри. У бассейна стоял Лайонел.

— Это я! — крикнул он.

Эдит швырнуло к нему, и, остановившись у бассейна, она уставилась на кровавую воду.

Лайонел плавал у самой поверхности и снизу смотрел на нее.

Эдит охватило безумие. Она попятилась и, крича и спотыкаясь, ринулась в коридор. С лестницы метнулась какая-то фигура и схватила ее за плечи. Эдит с отчаянной силой пыталась освободиться, из горла вырывались безумные крики. Державший ее что-то кричал, но она слышала лишь собственный голос. Потом ее ударили в челюсть, и вдруг она почувствовала, как с бесконечным криком падает, погружается в бездну.

Эдит снова пошевелилась и резко открыла глаза. Несколько мгновений она смотрела на капот автомобиля, потом в замешательстве повернулась и, вздрогнув, увидела его. Она посмотрела на него с молчаливым вопросом.

— Извините, что пришлось вас ударить, — сказал он.

— Это были вы?

Он кивнул.

Эдит быстро огляделась.

— А Лайонел?

— Его тело в багажнике.

Она было двинулась к двери машины, но Фишер удержал ее.

— Вам лучше не смотреть на него.

Эдит продолжала вырываться.

— Не надо, — сказал он.

Эдит отступила, отворачивая лицо. Фишер молча сел, слушая ее рыдания.

Она резко повернулась к нему.

— Уедем отсюда.

Он не пошевелился.

— В чем дело?

— Я остаюсь.

Эдит не поняла.

— Я войду внутрь.

— Внутрь? — ужаснулась она. — Вы не знаете, что это похоже.

— Я должен…

— Вы не знаете, на что это похоже! — перебила Эдит. — Он убил моего мужа! Убил Флоренс Таннер! И убил бы меня, если бы вы не вернулись! Там ни у кого нет ни малейшего шанса!

Фишер не стал спорить.

— Не хватит ли двух смертей? Вы тоже хотите умереть?

— Смерть не входит в мои планы.

Она сжала его руку.

— Не оставляйте меня, пожалуйста.

— Я должен.

— Нет.

— Должен.

— Пожалуйста, не надо!

— Эдит, я должен.

— Нет! Не надо! Не надо! Нет никакого смысла входить туда!

— Эдит. — Фишер взял ее руку в обе ладони и подождал, пока ее крик утихнет. — Послушайте.

Закрыв глаза, она замотала головой.

— Я должен. Ради Флоренс. Ради вашего мужа.

— Они бы не захотели, чтобы вы…

— Я хочу этого, — прервал ее Фишер. — Мне это нужно. Если сейчас я покину Адский дом, то, возможно, тоже заползу в могилу и умру. За всю неделю я ничего не сделал. Пока Флоренс и ваш муж изо всех сил старались решить задачу…

— Но они не смогли решить ее! Ее не решить!

— Может быть, и не решить. — Он помолчал. — И все же я попробую.

Эдит быстро взглянула на него и ничего не сказала, остановленная его взглядом.

— Я попробую, — сказал он.

Они помолчали, потом Фишер спросил:

— Вы водите машину, правда?

Он увидел искру надежды у нее в глазах, хотя она ответила:

— Нет.

Он мягко улыбнулся.

— Водите.

Эдит уронила подбородок на грудь.

— Вы умрете, — сказала она. — Как Лайонел. Как Флоренс.

Фишер медленно вздохнул.

— Значит, умру.

Фишер перешел мост и устало направился по дорожке вокруг пруда. Теперь он был один. На несколько мгновений осознание этого наполнило его таким страхом, что он чуть не повернул и не побежал назад.

Эдит, уезжая, плакала и тщетно пыталась сдержаться. Слезы текли у нее по щекам, когда она развернула «кадиллак» и поехала в туман. Теперь Фишеру в любом случае придется войти в дом. По такому холоду он не сможет пешком добраться до Карибу-Фолс.

Под подошвами его кроссовок хрустел гравий. «Что я собираюсь делать?» — думал Фишер. В голове не было ни малейшей идеи. Добилась ли Флоренс чего-нибудь? А Барретт? Он не мог узнать этого. Может быть, ему придется снова начать все сначала.

Его охватила дрожь, и он напряг мышцы спины, чтобы совладать с ней. Не важно, что предстоит сделать. Он здесь и что-то делает. Эдит будет привозить ему еду и оставлять на крыльце. И так же не важно, как долго это продлится. В данный момент важно лишь одно.

Шагая вперед, он ощутил, как на грудь давит медальон, подаренный ему Флоренс. Он сказал Эдит, что собирается сделать это и ради Барретта, но на самом деле делал это ради Флоренс. Это ей он мог помочь, должен был помочь.

Впереди во мгле вздымался дом. Фишер остановился и посмотрел на него. Этот дом мог стоять здесь тысячу лет. Может быть, в этом таилась разгадка овладевших им темных сил? Фишер не знал. Но если он не сможет найти ответа, то и никто не сможет — в этом он был уверен.

Он молча поднялся по ступеням и подошел к двери. Она все еще была открыта с тех пор, как он вынес из дома тело Барретта. Фишер долго колебался, чувствуя, что вход в Адский дом окончательно и бесповоротно решит его судьбу.

К черту! Все равно, что за судьба у него сейчас?

Он вошел и захлопнул дверь. Потом подошел к телефону и снял трубку. Молчание. Связи не было. «А ты чего ожидал?» — спросил он себя и положил трубку на стол.

Теперь он совершенно отрезан от мира. Фишер повернулся и огляделся.

Он шел через вестибюль с таким чувством, будто дом глотает его заживо.

В большом зале за огромным круглым столом Фишер ел бутерброд и прихлебывал кофе — Эдит привезла два мешка еды и снова уехала, не сказав ни слова. «Это безумие», — думал Фишер. Эта мысль не покидала его последний час.

Атмосфера в Адском доме была совершенно спокойной.

Ему даже не пришлось раскрываться, чтобы понять это. Осознание этого быстро окрепло, когда он прошел по дому — сначала по второму этажу, по всем жилым комнатам, свободным и тем, где недавно жили. Он ощутил бы любое, самое незначительное присутствие темных сил. Но ничего не было. Какой-то абсурд! Что же тогда с такой свирепостью убило Барретта? Что чуть не погубило Эдит? Он явно ощущал это присутствие, когда бежал по лестнице в погреб. А теперь оно исчезло — дом казался пустым, очищенным, как после работы реверсора. Но это не было и какой-то хитростью, Фишер не сомневался в этом. Когда вчера он впервые раскрылся, то ощутил, как в доме что-то затаилось. Он недооценил силу и коварство этого чего-то, но знал, что оно здесь.

А теперь его не было.

Фишер уставился в пол. У ног лежал один из гальванометров Барретта, корпус его треснул, и из щели, как полированные кишки, торчали пружины и катушки. Его взгляд переместился на другое разбитое оборудование, валявшееся на ковре, потом на реверсор и задержался на огромной вмятине на передней панели. Нечто опустошительное поразило этот зал, оборудование и самого Барретта.

И куда же оно делось?

Он вздохнул и, упершись подошвами кроссовок в край стола, откинулся на спинку кресла. Что дальше? Он вернулся сюда, полный твердой решимости, готовый сражаться. И что же? Он не продвинулся ни на дюйм. Здесь даже нечего было делать.

Фишер прошел по всем помещениям первого этажа, задержался почти на двадцать минут в обеденном зале, глядя на тамошние разрушения — массивный стол, забитый в камин, огромную разбитую люстру на полу, перевернутые кресла, осколки фаянса и стекла, кофейник и блюдо, разбросанные вилки и ножи, засохшую пищу, кофейное пятно, желтоватые кляксы сахара и сливок. Глядя на все это, Фишер пытался вычислить, что здесь произошло. Кто из двоих был прав? Действительно ли причиной того нападения была Флоренс, как утверждал Барретт? Или нападал Дэниэл Беласко, как утверждала Флоренс?

Этого не узнать. Фишер миновал кухню и через западный выход прошел в бальный зал. Что заставило двигаться люстру? Электромагнитное излучение или мертвец?

Он зашел в гараж, в театр, в погреб, прошел вдоль бассейна, заглянул в парилку. Что напало на Барретта там? Бессмысленная энергия или Беласко?

Винный погреб. Фишер простоял там несколько минут, глядя на открытую нишу в стене. И там ничего, пустота.

Где же энергия?

Фишер поднял с пола магнитофон и поставил на стол. Отыскав шнур питания, он воткнул его в сеть и удивился, что магнитофон работает. Перемотав ленту, Фишер поставил магнитофон на воспроизведение.

«Погодите!» — громко сказал голос Барретта, потом послышалось какое-то шарканье. Фишер услышал чье-то тяжелое дыхание — его? Потом Барретт сказал: «Мисс Таннер выходит из транса. Преждевременное сокращение, вызвавшее в организме шок». Несколько мгновений тишины, и магнитофон был выключен.

Фишер отмотал ленту назад и снова включил воспроизведение. «Начинает конденсироваться телеплазменная вуаль», — проговорил голос Барретта Молчание. Фишер вспомнил туманную материю, что влажной пеленой покрыла голову и плечи Флоренс. Почему Флоренс породила физические явления? Этот вопрос все еще тревожил его. «Отдельные нити соединяются в единую пленку», — прозвучал голос Барретта. Фишер снова отмотал ленту и пустил воспроизведение. Послышалось: «Частота дыхания медиума — двести десять. Динамометр — тысяча четыреста шестьдесят. Температура…» Голос прервался от чьего-то вскрика. «Эдит», — вспомнил Фишер. Кратковременное молчание, потом голос Барретта произнес: «В воздухе чувствуется присутствие озона».

Фишер остановил ленту, перемотал ее и снова пустил магнитофон на воспроизведение. Что можно надеяться узнать, воспроизводя эти мгновения? Они не добавили ничего, лишь подтвердили Флоренс то, во что верила она, а Барретту — во что верил он. Фишер остановил катушку и включил воспроизведение. «На сеансе присутствуют доктор и миссис Лайонел Барретт, мистер Бенджамин…» Фишер остановил ленту и отмотал подальше.

Остановив ее и запустив воспроизведение, он услышал, как истерический голос — явно принадлежавший Флоренс, хотя и не слишком похожий, — выкрикнул: «Я не хочу вредить вам, но я должен! Должен!» После недолгой паузы голос, чуть ли не задыхаясь от злобы, произнес: «Предупреждаю. Убирайтесь из этого дома, пока я не убил вас всех!»

Внезапный стук. Испуганный вскрик Эдит: «Что это?» Фишер остановил ленту, отмотал назад и снова прослушал угрозу. Это был голос Дэниэла Беласко? Он прослушал его пять раз, но это ему ничего не дало. Наверное, Барретт был прав: подсознание Флоренс могло создать голос, персонажа и угрозу.

Тихо выругавшись, он снова отмотал ленту назад и прослушал тот же кусок. «Покинуть дом», — властно произнес голос Красного Облака. Было ли действительно такое существо, или это тоже часть личности Флоренс? Фишер покачал головой. Послышалось какое-то ворчание. «Нехорошо. — Голос явно принадлежал Флоренс, старавшейся говорить на низких тонах. — Здесь слишком долго. Не слушай. Не понимай. Слишком много болит внутри». Фишер не сдержал улыбки, хотя слова вызвали боль. Это было такое грубое подражание голосу индейца «Границы. Нации. Пределы. Не знаю, что это значит. Крайности и границы. Пределы и крайности. — Пауза. — Не знаю».

— Дерьмо, — сказал Фишер и нажал на кнопку, чтобы остановить протяжку.

Он отмотал ленту еще больше назад и включил воспроизведение. Молчание. Потом послышался голос Барретта: «А теперь, если позволите…» — «Красное Облако ведет женщину Таннер, — перебил его заниженный голос Флоренс. — Ведет второй медиум на этой стороне. Говори с женщиной Таннер. Приведи ей другие духи».

Фишер прослушал весь сеанс: обращение Флоренс к духам и гимн, ее погружение в транс — низкие вибрирующие стоны, хриплые вздохи, беспристрастный голос Барретта, фиксирующий показания приборов, его описание материализации, раскатистый хохот, вскрик Эдит.

Дальше лента моталась беззвучно. Фишер выключил магнитофон. «Ноль», — подумал он. Кого он дразнил, вернувшись сюда, как Дон Кихот? Какой смех.

Он встал. Нет, он не покинет дом. Пока что-нибудь не случится. Пока не начнут связываться нити. Где-то здесь таится ответ. Ладно, он снова обойдет дом. Обшарит каждый закоулок, пока не найдет хотя бы маленькое пятнышко догадки, которую ищет. Дом казался пустым, но где-то здесь жило что-то достаточно сильное, чтобы убить.

Фишер найдет его, даже если на это потребуется год.

Двинувшись через зал, он начал раскрываться. Теперь это казалось безопасным Впрочем, в этом не виделось смысла. И все же ему хотелось что-то сделать.

И только он сбросил последнюю защиту, что-то толкнуло его. Он входил в вестибюль и от неожиданного толчка чуть не упал. Покачнувшись, Фишер машинально поднял перед собой руки и приготовился к защите.

Но больше ничего не было. Фишер сердито осмотрелся. Он понимал, что должен снова раскрыться. Наконец-то появилось что-то осязаемое. Если не считать, что оно застало его врасплох. Он не посмел выставиться так же, как накануне.

Фишер стоял в нерешительности, чувствуя, как что-то витает вокруг, и ему хотелось встретиться с этим лицом к лицу, но в то же время было страшно.

Разозлившись на свою слабость, он раскрылся.

И тут же что-то схватило его за руку и потянуло к южному коридору. Фишер запнулся и остановился. Он опустил руки, которые на мгновение прикрыли солнечное сплетение. Ему пришлось приостановить раскрытие и захлопнуться, как жалкая испуганная устрица.

Он приоткрыл дверь в себя и ощутил, как нечто просачивается в него. И снова его повлекло в коридор. Словно невидимые руки вцепились ему в одежду, схватили за руки, сжали локоть. Он двинулся за этой силой, удивляясь мягкости этого существа. Это была не темная разрушительная сила, а словно невидимая незамужняя тетушка вела его на кухню, чтобы дать молока с булочкой. Фишер чуть не улыбнулся от этого чувства — да, настойчивого, требовательного, но совершенно лишенного угрозы. И чуть не вскрикнул от внезапной догадки: Флоренс! Она клялась, что ответ таится в церкви! На него нахлынул прилив радости. Флоренс помогает ему! Он распахнул тяжелые двери и вошел.

В церкви стояла гнетущая тишина. Фишер огляделся, словно ожидая увидеть Флоренс. Но ничего не увидел.

Алтарь.

Это слово вспыхнуло в голове с такой ясностью, будто кто-то произнес его вслух. Фишер быстро двинулся по проходу, поморщившись, когда перешагнул кошку, потом поваленное распятие. Он подошел к алтарю и посмотрел на раскрытую церковную книгу. На открытой странице виднелся заголовок: «РОЖДЕНИЯ». «Дэниэл Майрон Беласко, родился в 2 ч. 00 мин. 4 ноября 1903 года». Фишер ощутил холодок разочарования. Не то, это не могло быть разгадкой.

Он вздрогнул, когда страницы начали перелистываться. Потом они так замелькали, что он ощутил дуновение на лице. Но вот листание прекратилось, и, взглянув, он увидел то, что требовалось. Фишер ощутил, как его рука поднялась, и дал ей двинуться по странице. Указательный палец остановился на одной из строчек, и Фишер, наклонившись, прочел:

«Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его»[107].

Он уставился на слова. Казалось, что Флоренс стоит рядом в беспокойстве и нетерпении, но он не понимал. Слова не имели для него никакого смысла.

— Флоренс… — сказал Фишер.

От звука рвущейся бумаги за алтарем он резко поднял голову. Со стены свисал кусок обоев, открылась оштукатуренная стена.

Фишер вскрикнул, когда медальон обжег ему грудь. Засунув руку под рубашку, он сорвал его и бросил на пол. Медальон разлетелся на куски, и Фишер уставился на него в недоумении. Части сложились в клин, словно стрелка, и она как будто указывала на…

Внезапно он понял… И одновременно ощутил животный ужас. Как туземец, парализованный безумным страхом от рева приближающейся приливной волны, Фишер тупо посмотрел вверх.

И тут же на него неистово обрушилась сила, толкая назад. Он в ужасе закричал, а она повалила его на пол и обволокла давящей чернотой. Ей было невозможно противостоять. Он беспомощно лежал, а она текла в него, наполняя жилы темной заразой. «Час настал!» — торжествующе провыл голос у него в голове. И вдруг Фишер понял ответ, так же как Флоренс Таннер в свое время и Барретт, и еще он понял, что ему открыли этот ответ потому, что он сейчас умрет.

Он долго не двигался. Его глаза не моргали. Он напоминал растянувшийся на полу труп.

Потом медленно-медленно, с ничего не выражающим лицом, Фишер встал и двинулся к двери. Он открыл дверь, вышел в коридор и направился к вестибюлю. Потом открыл входную дверь и вышел на улицу. Пройдя по крыльцу, он спустился по широким ступеням на засыпанную гравием дорожку и пошел по ней. Потом, глядя прямо перед собой, подошел к пруду и шагнул в вязкий ил. Вода поднялась выше колен.

Издали как будто донесся крик. Фишер моргнул, продолжая двигаться. Что-то бросилось за ним в воду и, схватив за свитер, рвануло назад. Все тело пронизало едким жжением, и он, вскрикнув от боли, попытался войти глубже в воду. А что-то пыталось вытащить его на берег. Фишер застонал и задергался туда-сюда. Холодные руки схватили его за шею. Он с рычанием попытался вырваться. Мышцы живота свело судорогой, он согнулся пополам и упал на колени. Ледяная вода плеснула в лицо. Мотая головой, он попытался встать и снова двинулся в пруд. Руки продолжали его тянуть. Подняв голову, Фишер словно сквозь желатин увидел белое перекошенное лицо. Губы на нем шевелились, но не было слышно ни звука. Фишер потрясенно уставился перед собой. Он должен умереть. Он ясно понял это.

Так сказал ему Беласко.

Последние полчаса Фишер сидел, забившись в угол, с белым как мел лицом, стуча зубами, прижав руки к животу, минутами не моргая и глядя ничего не видящими глазами перед собой. От дрожи одеяло то и дело падало с плеч, и Эдит приходилось натягивать его снова. Фишер никак не реагировал на ее внимание. Возможно, он даже не видел ее.

Ей потребовалась целая вечность, чтобы не дать ему войти в пруд. Хотя его усилия все слабели, очевидное намерение утопиться не уходило. Как сомнамбула, он упрямо вырывался от нее. И никакие ее слова не помогали. Он ничего не говорил, обуреваемый единственной мыслью — покончить с собой. Вцепившись ему в одежду, хватая за руки и волосы, хлеща его по щекам, Эдит снова и снова препятствовала его попыткам. И когда его попытки наконец прекратились, она вся промокла и дрожала так же, как и он.

Эдит посмотрела на уровень бензина на датчике. Как только ей удалось усадить Фишера в машину, она завела мотор и включила обогреватель, и в «кадиллаке» стало тепло. Увидев, что остается еще больше половины бака, она отвернулась. Температура как будто не оказывала на Фишера никакого влияния. Его дрожь не ослабевала. Но Эдит знала, что причина не только в холоде. Она посмотрела на его дергающееся лицо и не могла удержаться от мысли: «Круг замкнулся».

И в 1970 году очередная попытка раскрыть тайну Адского дома пополнила список неудач.

Фишер судорожно дернулся и закрыл глаза. Зубы перестали стучать, дрожь прекратилась. Эдит в тревожном молчании увидела, как мало-помалу к его щекам возвращается цвет.

Через несколько минут Фишер открыл глаза и посмотрел на нее. Он с хриплым звуком глотнул и протянул к ней руку. Рука была ледяная.

— Спасибо, — прошептал он.

Эдит не могла вымолвить ни слова.

— Который час?

Посмотрев на часы, она увидела, что они стоят, и обернулась к приборному щитку.

— Начало девятого.

Фишер со слабым стоном откинулся на спинку.

— Как вы затащили меня сюда?

Выслушав ее рассказ, он спросил:

— Но зачем вы вернулись?

— Я подумала, что не надо оставлять вас одного.

— Несмотря на то, что случилось с вами раньше?

— Я хотела попытаться.

Его пальцы сжали ее руку.

— Что произошло? — спросила Эдит.

— Меня заманили в ловушку.

— Что заманило?

— Не что, а кто.

Она ждала.

— Флоренс говорила нам, — сказал Фишер, — говорила, но у меня не хватило мозгов понять.

— Понять что?

— «Б» в круге, — ответил Фишер. — Беласко. Единственный.

— Единственный? — не поняла Эдит.

— Это он все создал.

— Откуда вы это знаете?

— Он сам мне сказал. Он сказал мне, потому что я должен был умереть.

Неудивительно, что тайну не удавалось раскрыть. Ничего подобного не было в истории домов с привидениями: чтобы одна личность оказалась столь могущественной, что смогла создать иллюзию множественного присутствия; одно существо представлялось десятками других, поражая входящих в дом бесконечными физическими и психическими эффектами — используя свою силу, как некий солист, играющий на гигантском дьявольском пианино.

Двигатель был выключен. Теперь надо было доехать до города, но, сидя в темноте, потрясенная и подавленная, Эдит не могла пошевелиться, а Фишер монотонно продолжал:

— Думаю, он знал с той самой секунды, как мы вошли, что нужно сосредоточиться на Флоренс. Она была самым слабым звеном — не потому, что не обладала силой, а потому, что с такой готовностью поддавалась ему.

Когда в понедельник вечером она устроила сеанс, он, видимо, напичкал ее различными впечатлениями, высматривая, на какое она откликнется. И она «клюнула» на молодого человека — которого идентифицировала как Дэниэла Беласко.

В то же время, чтобы настроить ее против вашего мужа, Беласко заставил ее проявить способности физического медиума. Это служило многим целям. Во-первых, подтвердило верования вашего мужа. Во-вторых, явилось первым ударом по уверенности Флоренс: она считала себя психическим медиумом и, хотя убеждала себя, что такова Божья воля, это по-прежнему смущало ее. Она понимала, что тут что-то не так. Мы оба понимали.

А в-третьих, это не позволило вашему мужу привести в дом третьего экстрасенса, когда я отказался устроить для него сеанс. — Его взгляд окаменел. — Беласко поддерживал количество участников на приемлемом для него уровне.

А потом, — продолжил Фишер, — он начал нагнетать враждебность между Флоренс и вашим мужем. Беласко знал, что они расходятся в своих верованиях, он понял это подсознательно. Флоренс обижали настоятельные требования вашего мужа проводить физические проверки, его намеки — как бы вежливы они ни были — на возможность с ее стороны жульничества, пусть даже невольного. Беласко играл на этой обиде, на различии их верований, подпитывал их, потом устроил в обеденном зале полтергейст, используя силу Флоренс, но по большей части свою собственную. И снова добился множественного эффекта. Во-первых, это ослабило Флоренс, заставило ее засомневаться в своих мотивах. Во-вторых, усилило враждебность между ней и вашим мужем. В-третьих, еще больше укрепило вашего мужа в его убеждениях. А в-четвертых, ранило его и немного напугало.

— Он не испугался, — сказала Эдит, но в ее голосе не было уверенности.

— Беласко продолжал давить на Флоренс, — продолжал Фишер, не обращая внимания на ее слова. — Он опустошал ее физически и морально: укусы, нападение кошки — с одной стороны, это подтачивало ее силы, а с другой — развивало ее заблуждение насчет Дэниэла. Когда после бесед с вашим мужем ее уверенность ослабла, Беласко подсунул ей тело — и даже для пущей убедительности сымитировал явное сопротивление его обнаружению.

И так он убедил ее, что это Дэниэл Беласко вселился в дом. Да еще отвел ее во сне к пруду, дал «Дэниэлу» спасти ее и даже послал ей видение самого себя, убегающего от пруда. И тогда она отбросила сомнения. Флоренс пришла ко мне и рассказала свою версию — якобы Беласко управляет домом, манипулируя всеми прочими населяющими его призраками. Как близка была она к разгадке! Боже мой! Даже на каждом шагу попадаясь в его ловушки, она чуть не разгадала тайну. Вот почему она была так уверена — потому что все то, что она говорила, отделяла от правды лишь тонкая стенка. Если бы я помог ей, она могла бы проломить эту стенку, могла бы…

Фишер вдруг замолчал и долго смотрел в окно, после чего продолжил:

— Это было делом времени. Беласко должен был понять, что рано или поздно Флоренс найдет правильный ответ. И потому сосредоточился на ней еще сильнее, играя на ее воспоминаниях о смерти брата, и связал это с ее навязчивой идеей о Дэниэле Беласко. Скорбь о брате стала скорбью о Дэниэле, нужды брата, — Фишер сжал зубы, — стали нуждами Дэниэла.

Его лицо исказилось от злобы.

— Он окончательно укрепил ее в своем заблуждении, когда в конце концов привел ее в церковь. Допустив на то самое место, где она наверняка разгадала тайну Адского дома. Это была его последняя стратагема — показать запись в церковной книге, сделанную после рождения его сына. Беласко знал, что Флоренс поверит, так как это было именно то, чего она искала, — окончательное подтверждение. И после этого в ее уме не оставалось места сомнениям. Дэниэл Беласко должен был быть, и его душа нуждалась в помощи. Объединив факты существования своего сына с остающейся печалью после смерти брата, Беласко убедил ее.

Фишер вдруг ударил кулаком по ладони, и Эдит вздрогнула.

— А я чувствовал, что это будет за помощь. Внутренне я знал это! — Он отвернулся. — И ничего не предпринял. Позволил ей сделать то, чего не следовало делать, дал ей убить себя.

И с тех пор она пропала, — с горечью продолжил он. — И никаким образом я не мог удалить ее из дома, с моей стороны было глупо верить, что смогу. Она была… куклой в его руках, чтобы играть и мучить. — И снова в его голосе прозвучало презрение к себе. — Когда ваш муж объяснял нам свою теорию, а я сидел за столом, зная, что она одержима им, то даже не спросил себя, почему — вдруг, вопреки всякой логике — она стала такой спокойной и внимательной, так хорошо себя ведет. А потому, что это вовсе не она слушала вашего мужа, а Беласко. Он хотел услышать подробности.

— Так, значит, это он пытался сломать реверсор?

— Зачем бы ему ломать аппарат? Он знал, что реверсор не представляет для него никакой опасности.

— Но вы же сами сказали, что после того, как Лайонел пустил его в ход, дом очистился.

— Еще одна хитрость Беласко.

— Не могу поверить…

— И он все еще в этом доме, Эдит, — перебил ее Фишер, указывая на мрачное здание. — Он убил вашего мужа, убил Флоренс, чуть не убил вас и меня… — Он засмеялся холодным смехом побежденного. — Его последний жест. Даже теперь, действительно зная его тайну, мы ни черта не можем с ним сделать.

Когда они подошли к дому, Фишер отстал. Эдит обернулась к нему. Он смотрел на двери.

— В чем дело? — спросила она.

— Не знаю, смогу ли я снова сюда войти.

Поколебавшись, Эдит сказала:

— Мне нужно забрать его вещи, Бен.

Фишер не ответил.

— Вы же говорили, что, когда закроетесь, Беласко не может до вас добраться.

— На этой неделе я много чего говорил. И по большей части все оказалось неверно.

— Так мне пойти самой?

Он молчал.

— Мне пойти самой?

Подойдя к дверям, Фишер открыл правую половину и заглянул внутрь, после чего обернулся к Эдит:

— Постараюсь вернуться быстро.

Он вошел в дом и несколько минут стоял неподвижно, полный предчувствий, а когда ничего не произошло, бросился через вестибюль к лестнице. Снова атмосфера была спокойной, но на этот раз это не усмирило его страхи. Быстро поднимаясь по лестнице, Фишер гадал, где сейчас Беласко — все еще в церкви или блуждает по дому, — и надеялся, что для защиты достаточно захлопнуться. Даже в этом он не был теперь уверен. Войдя в комнату Барретта, он бросил на кровать чемоданы и открыл их.

«Что больше всего нервирует, — подумал Фишер, начиная паковать вещи, — это осознание, что Барретт ошибался. Он казался таким уверенным, и его слова представлялись такими логичными. Но что значит вся логика против факта, что он ошибался?»

Фишер быстро двигался между кроватью, шкафом и бюро, хватая одежду и прочие личные вещи и бросая их в чемоданы. «Беласко, видимо, с самого начала решил не показываться. Если никто его не увидит, никто и не подумает, что он является важной частью населенного призраками дома. А если, наоборот, увидят ряд фантастических явлений, явно не связанных между собой, то займутся их отдельными элементами, не поняв, что причиной их всех является он. Ублюдок», — подумал Фишер. Его лицо посуровело, и он со злобой стал запихивать вещи в чемоданы, чтобы закрыть крышку.

Одно оставалось непонятно: почему Беласко, проявивший такую дьявольскую изобретательность в замысле и организации убийства Флоренс и Барретта, избрал столь неэффективный способ, чтобы прикончить его, Фишера. В данных обстоятельствах послать его из дома к пруду было рискованно. А если власть Беласко безгранична, почему же он выбрал такой неподходящий способ?

И вдруг он замер, прекратив паковать чемоданы.

А что, если эта власть больше не безгранична?

Возможно ли это? В церкви он определенно был во власти Беласко. Если когда-то было время сокрушить его, то именно тогда. И все же, несмотря на это, Беласко смог лишь отправить его утопиться в пруду. Почему? Или Флоренс была права насчет него тоже? Что его собственная сила столь велика? Фишер покачал головой. Это бессмыслица. Конечно, льстит самолюбию, но неубедительно. Может быть, в детстве сила и была, но не сейчас. Более приемлема версия, что у Беласко иссякли силы после уничтожения Барретта и Флоренс.

И все же почему? С такой силой, какую он проявлял всю неделю, с чего бы ему теперь ослабеть? Неужели же сработал реверсор? А если так, Беласко бы исчез.

Так в чем же дело?

Эдит топталась на крыльце, ожидая возвращения Фишера. Накинутое на плечи одеяло не спасало от холода; все еще промокшая, она снова стала мерзнуть. Очень ли опасно сделать несколько шагов внутрь и спрятаться от холода?

В конце концов она так и поступила. Войдя, Эдит закрыла дверь и встала, глядя на лестницу.

Казалось, что они входили в этот дом в другой жизни. Понедельник казался далеким, как библейские времена. И это была одна из причин вернуться. Теперь, со смертью Лайонела, ничто уже не казалось важным.

Она задумалась о том, сколько пройдет времени, прежде чем к ней придет полное и страшное осознание его смерти. Возможно, когда она снова увидит его тело.

Эдит отогнала эту мысль. Неужели только вчера она спускалась по этой лестнице к Фишеру? Она поежилась. Она была такой легкой добычей Беласко.

Когда она осматривала Флоренс, это Беласко заглянул внутрь и заметил ее смущение. Это Беласко показал ей фотографии, заставил выпить бренди, обратил ее страхи перед лесбиянскими тенденциями в бездумное вытеснение их влечением к Фишеру. Эдит вздрогнула при этих воспоминаниях. Как она слаба, и с какой легкостью Беласко манипулировал ею.

Эдит отогнала и эти мысли. Всякая мысль о Беласко была оскорблением памяти о Лайонеле. Она уже почти жалела, что вернулась и узнала, что он заблуждался почти во всех своих словах и поступках.

Эдит поморщилась с чувством вины и упрека себе. Неужели весь его труд был ни к чему? Она ощутила злобу на Фишера за разрушение ее веры в Лайонела. Какое право он имел на это?

Прилив внезапной тоски и душевной муки побудил ее пройти через вестибюль, подняться по лестнице и направиться по коридору. У их комнаты стояли два чемодана. Эдит оглянулась и, услышав звуки из комнаты Фишера, поспешила туда.

Он вздрогнул, когда она вошла.

— Я же велел вам…

— Я знаю, что вы мне велели, — перебила Эдит, и ей пришлось сдержаться, прежде чем она заговорила вновь: — Я хочу узнать, почему вы так уверены, что мой муж заблуждался.

— Я не уверен.

Зарождающийся гнев не дал ей услышать ответа, и она было продолжила обвинения, но спохватилась:

— Что?

— Я думаю, не был ли он отчасти прав.

— Я не…

— Помните, что сказала Флоренс?

— Что?

— Она сказала: «Разве вы не видите, что мы оба можем быть правы?»

— Не понимаю.

— Я думаю, не является ли сила Беласко электромагнитным излучением, — сказал Фишер. — И не ослабла ли она от работы реверсора.

Он нахмурился.

— Но с чего бы ему дать себе ослабнуть? Это не имеет смысла. Особенно когда у него была возможность сломать реверсор.

Эдит не слушала его возражений. Стремясь восстановить осмысленность трудов Лайонела, она сказала:

— Может быть, он все-таки ослаб. Вы сказали, что он заманил вас в церковь. Если бы он был по-прежнему силен, зачем бы ему это делать? Почему бы не напасть на вас там, где вы находились?

Фишера, похоже, не убедили ее слова. Он стал шагать туда-сюда.

— Этим можно объяснить, зачем он заманил меня сюда. Если после того, как реверсор ослабил его, он израсходовал большую часть оставшейся энергии для уничтожения вашего мужа и нападения на вас… — Фишер сердито прервался. — Нет. Не складывается. Если реверсор вообще сработал, он бы рассеял всю его энергию, а не только часть.

— Может быть, у него не хватило мощности. Может быть, Беласко был настолько силен, что даже реверсор не смог полностью его уничтожить.

— Сомневаюсь, — сказал Фишер. — И по-прежнему это не объясняет, почему он вообще позволил запустить реверсор, когда мог уничтожить его еще до запуска.

— Но Лайонел верил в реверсор, — настаивала Эдит. — Если бы Беласко уничтожил его до запуска, разве это не стало бы для Лайонела признанием своей правоты?

Фишер посмотрел ей в лицо. Что-то кольнуло его внутри — пожалуй, то же возбуждающее чувство правоты, которое он ощущал, когда Флоренс излагала ему свою теорию насчет Беласко. Увидев выражение его лица, Эдит заговорила быстрее, отчаянно желая убедить его в правоте Лайонела, хотя бы частичной.

— Разве Беласко не получил бы большего удовлетворения, убив Лайонела после того, как тот запустил свой реверсор? Чтобы Лайонел, умирая, убедился в своей неправоте. Не мог ли Беласко хотеть этого?

Чувство неуклонно нарастало. Фишер пытался в уме собрать части воедино. Мог ли Беласко действительно так настроиться уничтожить Барретта, что намеренно дал ему ослабить себя? Только совершенно самовлюбленный человек мог бы…

Словно из глубины его души вырвался стон.

— Что? — в тревоге спросила Эдит.

— Эгоизм, — сказал Фишер и, не сознавая этого, ткнул пальцем в Эдит. — Себялюбие.

— Что вы хотите сказать?

— Вот почему он так поступил. Вы правы — иначе его бы это не удовлетворило. Но дать вашему мужу пустить в ход реверсор, будто бы рассеять энергию — и когда ваш муж будет на пике удовлетворения от исполнения задачи своей жизни, расправиться с ним. — Он кивнул. — Только это могло удовлетворить его себялюбие.

Ему нужно было дать Флоренс знать, что это был он один. И нужно было сказать это вашему мужу. Себялюбие. И он дал вам понять это в театре. Себялюбие. И потом мне. Себялюбие. Ему мало было заманить нас на гибель, он должен был сказать нам в последний момент, когда лишил нас сил, что это был он один. И кроме того, когда он добрался до меня, большая часть его энергии была уже исчерпана и он не смог меня уничтожить. А лишь подтолкнул меня, чтобы я сам покончил с собой.

Фишер вдруг возбудился.

— А что, если теперь он не может выйти из церкви?

— Но вы сказали, что он заставил вас прийти туда.

— А что, если не он? Что, если это она? Что, если она знала, что он попался там?

— Но зачем ей было вести вас на гибель?

Фишера как будто смутили ее слова.

— Она бы не привела меня на гибель. Зачем ей делать это? Здесь должна быть причина.

У него захватило дыхание.

— Запись в церковной книге. — Его охватило волнение, какого он не испытывал с детства. — «Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его». — Он безостановочно шагал взад-вперед, чувствуя себя на краю пропасти, перед ним как будто расступилась мгла и вот-вот появится истина. — «Если правый глаз твой соблазняет тебя…»

Ничего не приходило на ум, и он решил подумать о другом. Что еще произошло в церкви? Оторванный кусок обоев. Медальон — разлетевшись на части, он сложился в нечто вроде наконечника копья, указывающего на алтарь. А на алтаре лежала раскрытая книга.

— Боже! — Его голос дрожал от нетерпения. Он был так близко, так близко. «Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его». «Себялюбие», — снова всплыло в уме. «Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его». Себялюбие. Он замер, но его чувства воспряли от осознания: он почти у цели. Что-то тут есть, но что? «Если правый глаз твой…»

— Лента! — вскричал Фишер.

Он повернулся и кинулся к двери. Эдит бросилась следом, но, когда она выбежала на лестничную площадку, он был уже на полпути и несся вниз огромными прыжками. Эдит, как могла скорее, спустилась и побежала через вестибюль.

Фишер был уже за столом в большом зале и слушал магнитофон. Эдит невольно закусила губу, услышав голос Лайонела: «…вызвавшее в организме шок». Фишер что-то проворчал и, покачав головой, нажал на кнопку перемотки, чтобы отмотать ленту назад, а потом снова пустил воспроизведение. «Динамометр — тысяча четыреста шестьдесят», — проговорил голос Лайонела. Фишер с нетерпеливым возгласом отмотал еще назад и снова нажал на кнопку воспроизведения, «убирайтесь из этого дома, пока я не убил вас всех!» Фишер с рычанием снова отмотал назад и снова пустил воспроизведение. «Здесь слишком долго, — проговорила Флоренс, якобы голосом своего индейского проводника. — Не слушай. Не понимай. Слишком много болит внутри». Дальше последовала пауза. Фишер, сам того не сознавая, наклонился над столом и напрягся. «Границы. Нации. Крайности. Не знаю, что это значит. Крайности и границы. Пределы и крайности».

Эдит вздрогнула от его дикого радостного вопля. Фишер отмотал ленту назад и снова запустил воспроизведение. «Крайности и границы. Пределы и крайности». Фишер схватил магнитофон и торжествующе поднял его над головой.

— Она знала! — вскричал он. — Она знала! Знала! — И швырнул его через зал.

Не успел магнитофон упасть на пол, а Фишер уже с криком «Ну, держись!» бежал в вестибюль.

Он пронесся через вестибюль и коридор, за ним мчалась Эдит. С воем идущего в атаку индейца он распахнул двери в церковь и ворвался внутрь.

— Беласко! — проревел Фишер. — Я снова здесь! Убей меня, если можешь! — Следом вбежала Эдит. — Мы оба здесь! Прикончи нас! Не бросай дело на половине!

Повисло тяжелое молчание, и Эдит услышала, как странно Фишер дышит.

— Давай, — пробормотал он себе под нос.

И вдруг закричал:

— Давай же, вшивый ублюдок!

Взгляд Эдит перескочил на алтарь. На мгновение она не поверила собственным ушам. Потом звук стал громче, яснее, отчетливее.

Это был звук приближающихся шагов.

Она машинально попятилась, не отрывая глаз от алтаря, и не заметила, как рука Фишера удерживает ее. Затаив дыхание, Эдит смотрела на алтарь. Звуки становились с каждой секундой громче. Пол затрясся, как будто приближался невидимый гигант.

Эдит заскулила, вырываясь от Фишера. Грохот шагов уже почти оглушал. Она попыталась зажать уши руками, но смогла поднять лишь одну руку. Вся церковь дрожала от звука шагов, которые все приближались и приближались. Эдит рванулась назад, и ее панический крик заглушили звуки грохочущих шагов великана. Все ближе, ближе. «Сейчас мы умрем», — подумала она.

— Сейчас мы умрем!

Она выкрикнула это и невольно зажмурилась, когда церковь сотряслась от взрыва.

Но от мертвенной тишины тут же открыла глаза.

Разинув рот, Эдит отпрянула назад, но Фишер удержал ее.

— Не бойтесь. — Его голос дрожал от возбуждения. — Это особый момент, Эдит. Раньше никто никогда не видел его рыла, разве что перед смертью. Приглядитесь хорошенько, Эдит. Познакомьтесь с Эмериком Беласко, Рычащим Гигантом.

Эдит с замиранием сердца посмотрела на фигуру перед собой.

Весь в черном, с широким белым лицом, обрамленным черной как смоль бородой, Беласко был огромен. Его зубы, обнажившиеся в дикой улыбке, были клыками зверя, а зеленые глаза светились дьявольским светом. Никогда в жизни Эдит не видела такого злобного лица. Поглощенная мертвенным страхом, она не понимала, почему их еще не убили.

— Скажи-ка мне кое-что, Беласко, — сказал Фишер, и Эдит не поняла, что ощутила от его наглого, оскорбительного тона — облегчение или страх. — Почему ты никогда не выходишь отсюда? Почему ты, по твоему собственному выражению, «избегаешь солнечного света»? Тебе все равно? Или лучше прятаться в тени?

Фигура двинулась к ним. Эдит быстро попятилась, но с ужасом увидела, как Фишер шагнул вперед.

— Ты ходишь неестественной походкой, Беласко, — сказал он. — Тебе тяжело двигаться, верно? — И вдруг резко, пронзительно крикнул: — Верно, Беласко?

Эдит разинула рот.

Беласко остановился. Его лицо пылало гневом, и это почему-то казалось яростью крушения.

— Посмотри на свои губы, Беласко, — все наступая, сказал Фишер. — Их свело судорогой. Посмотри на свои руки. Судорогой их прижало к бокам. Что это, Беласко? Это потому что ты жулик? — В церкви прозвенел его насмешливый гогот. — Рычащий Гигант! Ты? Не смеши меня! Ты хреновый артист! Да ты просто недомерок!

У Эдит захватило дыхание. Беласко попятился! Трясущимися руками она протерла глаза. Но это была правда. Он действительно казался меньше.

— Порочный? — сказал Фишер. Он непрестанно надвигался на Беласко с неумолимой враждебностью на лице. — Ты, смешной маленький ублюдок?

Он окаменел, когда из губ сжимающейся фигуры в черном вырвался крик. Какое-то мгновение Фишер никак на это не реагировал, но потом на его лицо вернулась издевательская улыбка.

— О нет, — сказал он и покачал головой. — Нет, ты не можешь быть таким маленьким.

Фишер снова двинулся вперед.

— Ублюдок! Это тебя так взволновало? О Беласко. Какой ты действительно малыш. Просто смешной ползучий клоп, а не призрак. Ты не был гением. Ты был психом, подонком, извращенцем, недотепой, неудачником. И в придачу ублюдком, незаконнорожденным недомерком. БЕЛАСКО! — взревел Фишер. — Твоя мать была шлюхой, потаскухой, сучкой! А ты был ублюдком, Эмерик! Маленьким, смешным высушенным ублюдком! Ты слышишь меня, порочный Эмерик? Ублюдком, ублюдком, УБЛЮДКОМ!

Эдит зажала уши, чтобы не слышать отвратительного вопля, потрясшего воздух.

Фишер вдруг остановился, звук стер с его лица ярость. Он уставился на смутную фигуру за алтарем — съежившуюся, с крысиной мордой, побитую, — и ему послышался голос Флоренс, шепчущий в голове: «Совершенная любовь изгоняет страх». И вдруг, несмотря ни на что, ему стало до боли жалко стоящую перед ним фигуру.

— Бог тебе в помощь, Беласко, — сказал Фишер.

И фигура исчезла. Еще долго слышался ее крик, как будто кто-то падал в бездонную пропасть, он медленно затихал, пока в церкви не воцарилось молчание.

Фишер прошел за алтарь и посмотрел на стену за оторванными обоями.

Он улыбнулся. Ведь она показала ему это — если бы он только догадался!

Наклонившись, Фишер надавил на стену. Со скрипом и грохотом она открылась.

Вниз уходила короткая лестница. Он обернулся к Эдит и протянул руку. Ничего не сказав, она прошла через церковь, обогнула алтарь и взяла его руку.

Они спустились вниз. Там была тяжелая дверь. Фишер толкнул ее плечом, и она открылась.

Стоя у входа, они посмотрели на мумифицированную фигуру, прямо сидевшую в большом деревянном кресле.

— Его так и не нашли, потому что он был здесь, — сказал Фишер.

Они вошли в маленькую сумрачную комнатку и подошли к креслу. Несмотря на чувство, что все закончилось, Эдит не могла удержаться от содрогания при виде темных глаз Эмерика Беласко, глядящих на них из царства смерти.

— Смотрите. — Фишер поднял кувшин.

— Что это?

— Не знаю точно, но… — Экстрасенс провел ладонями по его поверхности, и тут же пришел образ. — Беласко поставил его рядом с собой и заставил себя умереть от жажды, — сказал он Эдит. — Это было последнее деяние его воли. То есть при жизни.

Отвернувшись, чтобы не видеть мертвых глаз, Эдит взглянула вниз и вдруг наклонилась. В комнате было так темно, что она не заметила этого раньше.

— Его ноги.

Фишер ничего не сказал. Он поставил кувшин и опустился на колени рядом с трупом Беласко. Эдит увидела, как в темноте двигаются его руки, и потрясенно вскрикнула, когда Фишер встал, держа в руках ноги мертвеца.

— «Если правый глаз твой соблазняет тебя», — проговорил он. — Конечности. Видите, она давала нам ответ. — Он провел рукой по искусственной ноге. — Он так презирал свои короткие ноги, что хирургически удалил их и вместо них носил вот эти, чтобы стать выше. Почему и предпочел умереть здесь — чтобы никто не узнал. Он хотел быть или Рычащим Гигантом, или никем. Но не имел достаточных внутренних качеств, чтобы компенсировать свою коротконогость — как и свое незаконное рождение.

Фишер резко обернулся и огляделся, потом поставил протез на пол и приложил руки к стене.

— Боже мой!

— Что такое? — спросила Эдит.

— В конечном итоге он, наверное, все-таки был гением. — Фишер прошел по комнате, прикасаясь к стенам, проверяя потолок и дверь. — Последняя тайна раскрыта. Дело не в том, что его сила была столь велика, что он смог противостоять реверсору. — В тоне его слышался чуть ли не почтительный трепет. — Должно быть, он знал, еще сорок лет назад, о связи между электромагнитным излучением и жизнью после смерти.

Стены, дверь и потолок здесь обшиты свинцом.

Вдвоем они медленно спустились по лестнице; Эдит несла свой чемодан, Фишер — чемодан Барретта и его туристскую сумку.

— Как это ощущается? — спросила Эдит.

— Что?

— Быть человеком, победившим Адский дом?

— Его победил не я. Тут потребовались все мы. Эдит постаралась подавить улыбку. Она и сама это знала, но хотелось услышать от него.

— Усилия вашего мужа ослабили могущество Беласко. Усилия Флоренс привели нас к окончательному ответу. Я только отшлифовал все это, вот и все, — но даже это было бы невозможно, если бы вы не спасли мне жизнь.

Наверное, так и должно было быть. Помог рациональный склад ума вашего мужа, но одного этого было недостаточно. Помогла и одухотворенность Флоренс, но и ее одной было мало. Потребовался еще один элемент, который привнес я, — стремление встретиться с Беласко на его условиях, победить его за счет его же собственной слабости.

Фишер насмешливо хмыкнул.

— И кроме того, Беласко мог сам устроить себе погибель — думаю, и без этого не обошлось. В конце концов, он более тридцати лет ждал новых гостей. Возможно, ему так не терпелось снова проявить свою силу, что он переоценил свои возможности и совершил первые ошибки за время пребывания в этом доме.

Он остановился в дверях, и оба обернулись. И долго стояли молча. Эдит думала о возвращении в Манхэттен и жизни без Лайонела. Она не могла представить себе это, но теперь ее охватило какое-то необъяснимое спокойствие. У нее осталась его рукопись, и она позаботится о ее публикации, чтобы люди его круга поняли, чего он добился. А потом можно подумать и о себе.

Фишер огляделся и распустил щупальца подсознательных мыслей. При этом он сознательно задумался о ждущей его судьбе. Но дело было не в ней. Как бы она ни сложилась, теперь он способен встретить ее. Странно, что в этом доме, где и зародился его ужас, теперь он ощутил пробуждение уверенности в себе.

Фишер обернулся и улыбнулся Эдит.

— Ее там нет, — сказал он. — Она оставалась там, только чтобы помочь.

Они бросили на дом последний взгляд, а потом, ничего не говоря, повернулись и двинулись в туман. Фишер хмыкнул и что-то пробормотал.

— Что? — не расслышав, спросила Эдит.

— С Рождеством, — тихо повторил он.