Изгнание

Глава II

I

Весна дурманила благоуханием садового цвета, раздавая многообещающие солнечные авансы.

Ольга совершенно восстановилась после рождения сына и готова была вновь покорять свет, теперь уже в статусе матери ребенка Великого Князя. Гордо подняв голову, она старалась не обращать внимания на шепот и брошенные в спину злобные смешки, уверенная, что осуждают ее завистницы, которые сами мечтали бы оказаться на ее месте. Расстраивали ее лишь постоянные отлучки Павла. Он часто уезжал к брату в Москву либо встречался с родственниками в Царском Селе или Петербурге. Она не смела выказывать ему недовольство и боялась требовать больше внимания. Прежде чем взбираться выше, нужно было твердо закрепиться на достигнутом уровне.

Зато ее дружба с Михен крепла день ото дня. Как-то, пока Павла не было в городе, Великая Княгиня позвала Маму Лёлю поехать с ними на балет. В Мариинском театре давали «Лебединое озеро», которое десять лет назад с треском провалилось в московском Большом театре. Жаль, Чайковский умер, не застав громкого, заслуженного триумфа своего детища в хореографии Петипа на берегах Невы.

Госпожа Пистолькорс с удовольствием приняла приглашение августейшей подруги. Она нарядилась в новое платье от модной московской портнихи, Надежды Ламановой, которая тогда еще не удостоилась статуса поставщика двора Ее Императорского Высочества Елизаветы Федоровны, жены московского генерал-губернатора, но уже была весьма популярна. Мария Павловна не могла позволить Маме Лёле перещеголять ее и облачилась в умопомрачительный туалет, недавно привезенный из Парижа. Гонка нарядов доставляла модницам огромное удовольствие. А своими бриллиантовыми парюрами дамы, похоже, собирались ослепить всю театральную публику и сопровождающего их Владимира Александровича, который, как истинный эстет, наслаждался компанией роскошных красавиц.

Неожиданно тем вечером царская чета тоже оказалась в Мариинке. Великая Княгиня предложила зайти в антракте в императорскую ложу, поприветствовать Ники. Мама Лёля уже встречалась с Государем, в его бытность Цесаревичем. Они несколько раз танцевали на офицерских балах, и Павел даже как-то пригласил племянника к ней в дом, на один из ее знаменитых приемов. Ольга не могла упустить посланный судьбой шанс. Она решила, что нужно хватать такую удачу за хвост и непременно напомнить Императору о себе. Пусть привыкает! В конце концов, ее сын, хоть и официально не признанный Великим Князем, по отцу приходился Николаю II двоюродным братом.

Появившись в антракте в царской ложе, Владимир с дамами застали императорскую чету врасплох. Ольга улыбалась Государю своей самой обворожительной улыбкой, но он упорно не смотрел в ее сторону. Ее Императорское Величество, по которой еще не было заметно, что она ждет второго ребенка, тоже была холодна. Вскоре монаршая чета покинула театр, не отведав закусок, поданных им в перерыве. Дядя Императора, зная о положении Аликс, списал скорый уход на естественное недомогание. Не заподозрив ничего дурного, он с удовольствием остался со своими спутницами досматривать балет в ложе Царей, угощаясь нетронутыми яствами.

Вскоре Великий Князь получил гневное письмо от Государя, где тот выговаривал, что они с супругой считают случай в театре неприличным, и требовал, чтобы подобное в будущем не повторялось. Ники находил обидным, что при Александре III дядя не посмел бы без разрешения Царя привести кого-то в его ложу. Николай II рассчитывал, что, как старший из братьев отца, Владимир будет не нарушать приличия, а, напротив, будет стоять на их страже.

Михен, возмущению которой не было предела, тут же передала содержание записки Ольге. Госпожа Пистолькорс обладала быстрым умом и моментально сообразила, что послание предназначалось не только Великому Князю. Таким образом, и ей четко указали на место. Императорская чета не желала принимать ее в семью.

– Прошу тебя впредь воздержаться от подобных эскапад! – в ответ на жалобы Ольги строго потребовал вернувшийся из Москвы Павел. – Это действительно была неуместная выходка. Удивляюсь Владимиру. Что за глупое ребячество?

– Пойми, никто эту встречу не планировал… Все вышло совершенно спонтанно! Но мне, право, обидно, что Государь, который, как ты прекрасно знаешь, со мною знаком, с такой брезгливостью меня сторонился, будто я какая-то жабья бородавка.

– В ложу Царя без приглашения даже не все члены императорской семьи могут входить. Вам еще повезло, что Ники деликатен сверх всякой меры. Если б жив был Саша, он бы не промолчал, выставил бы вас с треском.

– Ты как будто рад тому, что нас с твоим сыном унизили…

– Что за вздор! Единственное, о чем я прошу, – дай всем время. В таком деликатном вопросе никак нельзя лезть напролом.

– Ты же знаешь, как тяжело мне дается бездействие. Это совершенно не в моем характере. – Голос Ольги звучал скорее капризно, чем настойчиво. В душе она уже смирилась, понимая, что рычагов давления на Павла у нее пока не много.

– Потерпи, все устроится.

– Все же я не понимаю, почему, ежели Эрик готов дать развод, мы не можем жениться, чтобы все сразу поняли…

– Это исключено, – перебил ее Павел. – Ты обещала не изводить меня этим вопросом.

– Но ведь Александр II…

Павел встал и, не удостоив ее ответа, ушел в свой кабинет. Мама Лёля покорно поспешила за ним. В тот раз ей пришлось замолчать. Но Павел плохо знал эту женщину, если думал, что она сдалась или отступила навсегда. Скорее затаилась перед новым броском.

II

В июне Сергей Александрович с Елизаветой Федоровной ездили в Англию, представлять Романовых на праздновании шестидесятилетия правления королевы Виктории. Российская монаршая чета поехать на юбилей бабушки Аликс не могла, поскольку Государыня недавно разрешилась от бремени премилой девочкой, которую назвали Татьяной.

Возвращаясь с Туманного Альбиона, московский генерал-губернатор с женой заскочили в Петергоф повидаться с родней и поделиться впечатлениями.

После обеда пили чай на балконе в узком кругу.

– Королева держится молодцом! Ходит тяжело, но оставалась до конца приемов, когда мы уже падали от изнеможения, – Сергей был искренне восхищен выносливостью старой женщины. До чего же качественно раньше были сделаны некоторые человеческие индивидуумы. Действительно, на фоне многих современников Виктория казалась бессмертной. Законсервированный в английских политических льдах мамонт.

– Бабушка все такая же, непотопляемая! Праздник был грандиозный! Зала гала-спектакля утопала в цветах, от райка до партера. Больше полумиллиона живых роз, не меньше! Ложи были обрамлены белыми орхидеями. Невероятное зрелище! Помните, на вашей коронации что-то подобное соорудили в Архангельском? Сам парад был великолепный, и торжественная служба на открытом воздухе перед собором Святого Павла тоже, но очень уж долго. Мы изжарились! – Элле хотелось передать побольше деталей торжеств, чтобы Аликс представила все как наяву, но вдруг она резко переключилась на другую тему. – Пока не забыла… Вообразите, на нашем корабле в Англию ехала Сара Бернар! Мы потом, уже перед отъездом, смотрели ее в «Магда». Это было восхитительно!

– Как Эрни с Даки? – поинтересовалась Аликс.

Государыня впервые вышла к общему обеду после родов и выглядела уже вполне окрепшей, с румянцем на щеках. Свои душевные терзания по поводу пола ребенка она никому не показывала. Родственники также тщательно прятали свое разочарование за улыбками. Но прячь не прячь, было очевидно, что все ждали наследника. Нынешний Цесаревич, брат Императора Георгий, был безнадежно болен, а младший Миша – слишком юн и находился под абсолютным влиянием матери. Для упрочения положения и общей стабильности Государю нужен был сын. Тем не менее новорожденная была настолько прелестна, что невольно заставляла забыть, что ей предпочли бы мальчика.

– Передают вам горячие приветы и поздравления! Маленькая Элла становится все краше, очень похожа на Даки. Вы знаете, какой Эрни сумасшедший отец, только что в зубах ее не носит! Я не могу без смеха вспоминать, как они красили детскую комнату. Помните?

– Да-да, нам стоит повторить этот трюк со своими девочками, – рассмеялся Ники. – Я не помню, как она давала ему понять, какой цвет ей нравится? Ей же было несколько месяцев отроду. Протягивала к нему ручку?

– Смеялась или радостно взвизгивала… – пыталась припомнить молодая мама с теплой улыбкой.

– Я раньше переживала, что Даки ведет себя слишком независимо, но, с другой стороны, она всегда такая была, – продолжила Элла. Сестры тревожились из-за вдруг распространившихся слухов, что брак брата трещит по швам. – Эрни старается во всем ей угождать. Надеюсь, злые языки лгут про их разлад. Мы, в общем, ничего страшного не заметили, наслаждались их компанией, гуляли в Гайд-парке, Сережа ездил с ними в салон живописи…

– В этот раз мало было хороших вещей, – пожаловался Великий Князь. – Буквально две-три достойные работы. Кстати, Кирилла тоже видели. Пили с ним чай у Мари в саду. Наш моряк сам на себя не похож. Очень конфузится и удивительно молчалив.

Павел тут же вспомнил, как краснел племянник при виде Даки во время коронационных торжеств. Уж не он ли был причиной семейных неурядиц гессенской четы? Но Пиц решил помалкивать. В таких делах, как на весеннем льду Финского залива, каждое неловкое движение может оказаться фатальным.

– Любопытно, в кого это он вырос такой стеснительный? – улыбнулся Ники.

Павлу почудилось, что Царь намекал на недавнюю бесцеремонность родителей Кирилла, Владимира и Михен, в театре. Пиц сделал вид, что понятия не имеет о том случае. И о госпоже Пистолькорс вдовец молчал, старательно изображая, что совершенно охладел к той давней истории.

– Кто из адъютантов с вами ездил? – живо поинтересоваться он, чтобы предотвратить развитие темы с театром.

– Сумароков с женой, – даже Сергей не уловил хитрого хода младшего брата.

– Кстати, с Зинаидой Николаевной произошел курьезный случай. Ее шикарные драгоценности потеряли, и она в первый вечер была на обеде без единого украшения, – вспомнила Элла про историю, приключившуюся с княгиней Юсуповой.

– Представьте, какого ей было сопровождать мою жену, на которой слепила глаза наша фамильная тиара с мамиными изумрудами.

– Та самая? Твой свадебный подарок? – уточнила Аликс.

Сергей утвердительно кивнул.

– Да, она моя любимая. Ежели княгиня сказала бы раньше, я бы одолжила ей любой гарнитур! Но выяснилось все только на приеме. Надо сказать, несмотря на ситуацию, держалась Зинаида Николаевна вполне уверенно. Такой красоте дополнительный декор не требуется. – Элла гордилась тем, с каким спокойным достоинством подруга приняла случившееся.

– К счастью, на следующий день сак с украшениями сыскался. Его случайно положили в другой багаж, – успокоил Сергей Императрицу, которая с ужасом представляла, какой это был бы ущерб для Юсуповых. Двор ее родителей был скромен, и Аликс знала вещам цену. Что касалось частной жизни, они и теперь с Ники жили просто, без расточительств, чего не могли понять ни Владимир, ни Михен. – Тут уж Зинаида компенсировала все с лихвой. Ее бриллианты рассматривали, что тех индийских принцев, открыв рот!

– А что Джунковский? Я полагаю, теперь, когда греко-турецкая война окончена, ваш отряд вернется? – не успокаивался Павел. Если не хочешь, чтобы обсуждались неудобные тебе темы, сам направляй беседу в нужное русло.

– Да, ждем их в середине июля, – подтвердила Елизавета Федоровна. – Они работали в тяжелейших условиях. Кругом тиф, лихорадка. Почти все в отряде переболели.

Елизавета Федоровна не сгущала краски. Позже старший врач санитарного отряда Иверской общины, доктор медицины Ланг, заразившийся в Турции тифом, умрет, вернувшись на Родину.

– Я бы поговорил с Джунковским, когда он вернется. Интересно, как реально обстоят дела с кавалерией у турков и греков.

– Вряд ли ты узнаешь что-то новое, но я отправлю его к тебе. А лучше ты к нам приезжай!

– Я попрошу Минни, как главу Общества Красного Креста, с ним встретиться! Мне кажется, он был бы рад такому признанию! – поделилась Елизавета Федоровна своими идеями.

– Пусть наш герой и ко мне заглянет! – предложил Государь.

– Ники, для него это была бы огромная честь!

– Жаль, что вы не можете с нами дольше побыть, – грустно заметила Аликс, которая уже начала скучать по сестре, хоть та еще не уехала. Среди фальши и лицемерия, окружающего царскую чету, родные люди особенно грели душу.

– Мы бы и сами с радостью задержались, но что ж поделать, нужно устроить достойную встречу королю Сиама в Первопрестольной, – посетовал Сергей.

– Зато почти сразу после него приедет дорогая Стефания! – Элла с нетерпением ждала свою давнюю подругу, вдову австрийского кронпринца Рудольфа, который много лет назад застрелился в Майерлинге со своей семнадцатилетней любовницей, Марией Вечерой.

– А у меня начнутся нескончаемые смотры и инспекции полков, – вздохнул Сергей. Вздох этот был скорее кокетством, поскольку военное дело он любил и командование округом изначально давалось ему легче, чем первые годы гражданского генерал-губернаторства.

– Будем ждать Степаниду в Питере, – дразнил Павел Эллу. Он обожал давать знакомым забавные прозвища.

Его Императорское Высочество мог сколь угодно веселиться, но, похоже, эрцгерцогиня Стефания ехала в Россию не только навестить старую подругу. Сергей просил брата оказать гостье радушный прием в Санкт-Петербурге, куда она собиралась отправиться после Москвы. Он велел Пицу взять Стефанию под свое крыло и развлекать до упаду, рассчитывая, видимо, что между двумя вдовцами вдруг вспыхнет искра, которая начисто выжжет дух Пистолькорши, этой питерской Цирцеи, из сердца младшего брата. Павел поручение Сергея выполнил, с эрцгерцогиней безудержно флиртовал, объяснив Маме Лёле, что делается это для усыпления бдительности родственников.

Ольга пытку Степанидой вынесла с трудом. В салонах только и болтали об ухаживаниях августейшего генерал-адъютанта за снохой австрийской императрицы Сиси. Договорились уж до того, что едва их не женили.

Когда Великий Князь сообщил, что после всех забот, осенью он поедет отдыхать во Францию с детьми, Ольга совсем сникла. Но Павел быстро возродил ее к жизни, предложив ехать с ними. Вот так качели! То лед, то пламень. То серая безысходность, то радость надежды. То безудержное кокетство с эрцгерцогиней, то смелый, если не безрассудный шаг навстречу Лёле. Ольга восприняла отдых с детьми Павла как достойное вознаграждение за терпение, которое давалось ей нелегко.

III

Сбежав от детей, их воспитательницы и свиты, они сидели в кафе на французской набережной, жмурясь в лучах заката. Сытое, круглое солнце грузно опускалось за горизонт. Было в его ярком пурпуре и золоте что-то немного пошлое, мещанское.

Ольга не могла отвести взгляда от Павла, от отражавшейся в его печальных глазах бирюзы моря. Его тонкий профиль вне дворцовых стен смотрелся чересчур изящным. Великий Князь представлялся ей изысканной гончей, случайно оказавшейся в окружении кривоногих коротышек-бульдогов. Все эти толстопузые господа и вульгарные французские дамочки, отдыхающие за соседними столиками, не тянули на достойные декорации для ее принца! Его Императорское Высочество выглядел таким ранимым, незащищенным. У Лёли замирало сердце от любви и желания спасти его от всех мыслимых и немыслимых опасностей мира, закрыть от невзгод своей грудью.

Ольга опекала Павла как могла, в меру своих сил и бурной фантазии. Однако, несмотря на всю ее заботу, у Великого Князя на шее образовалось розовое, зудящее пятно. Человеку честному невозможно жить во лжи. Совесть непременно даст о себе знать какой-нибудь болячкой. Лгун или подлец чувствовал бы себя как рыба в воде, но порядочный человек обязательно расплатится за игры с собственными моральными убеждениями здоровьем, а то и жизнью.

– Меланхолия? – неправильно расценил Павел встревоженный взгляд Ольги, перенося на нее собственные переживания.

– Отнюдь! Просто задумалась… Будь добр, попроси камердинера срочно найти медный таз.

Ольга вспомнила, как когда-то в детстве мать ставила начищенный медный таз с водой под кровать брату, чтобы вылечить его от назойливой кожной болезни.

– Это еще зачем? – рассмеялся Павел неожиданному экстравагантному запросу.

– Ничего не спрашивай, просто доверься мне!

Пиц с сомнением посмотрел на свою любимую, в ее позолоченные закатным солнцем глаза цвета темного янтаря, но возражать не стал. Как мог он не доверять женщине, которая, презрев стыд, страх и осуждение света, родила ему сына?

– Признайся, ты думаешь о Боде? – допытывался Пиц, который воображал, что Ольге тяжело видеть, как его дети наслаждаются пляжем и морем, пока ее чада и их общий мальчик ждут мать в дождливом Петербурге.

– Я думаю о нем каждую секунду… – Лёля не лукавила. Мысли о детях всегда были у нее в голове. А уж младший сын представлял собой ее самую большую ценность. Он был ее гордостью и счастьем. Она обожала Володю со всей материнской страстью. Он был доказательством главной любви ее жизни. Кроме того, мальчик был невероятно похож на мать, только выполнен в мужском варианте. Как же она могла не думать о нем? Уловив нотки угрызений совести в голосе Павла, госпожа Пистолькорс не могла не воспользоваться моментом, уверенная, что делает это для его же пользы. – Как жаль, что он не может быть здесь с нами… Бедный мальчик, найдем ли мы нужные слова, чтобы объяснить ему все, когда он подрастет… Бог со мной, с моим добрым именем, я не ропщу. Вероятно, я заслужила. По грехам дается нам… Но за что страдает невинное дитя?

Ее слова попали точно в цель, в самую сердцевину раны. Они вошли в полный резонанс с бродившими в Павле мыслями, разъедавшими его изнутри. Решение зрело. Нужно было набраться смелости и сделать первый шаг – открыться Сергею. В конце концов, брат принял любовницу Алексея и его незаконнорожденного сына. Почему он должен отвергнуть Ольгу и ребенка Павла?

Два спокойных года в жизни России, напоминающие эпоху Александра III, были, пожалуй, идеальным временем для обсуждения личных вопросов с московским генерал-губернатором. Тот пребывал в отличном расположении духа от блестящего хода с бескровным присоединением китайского Порт-Артура, незамерзающего порта Ляодунского полуострова, в ответ на занятие немцами Циндао. Молодому Государю пришлось выдержать напор министра финансов Витте, который требовал отказаться от этой авантюры, предложенной министром иностранных дел Муравьевым. Однако главный аргумент, который для Императора перевесил все предостережения, заключался в том, что, если Порт-Артур не присоединит Россия, его захватят англичане, чьи корабли уже с самым алчным видом курсировали недалеко от полуострова. Это был не слишком дружественный жест в отношении Китая от страны, которая дала обещание его защищать, но отчего-то более всех по поводу судьбы Порт-Артура возбудились не китайцы, а Япония и Англия, которым, очевидно, самим хотелось заполучить этот лакомый кусок.

Но, несмотря на благоприятную атмосферу, страх объяснения с братом переборол в Павле чувство стыда и стремление души к правде и покою. Пиц не решился открыться Сергею ни в этом, ни в следующем году, все сильнее страдая от мук совести и от своего кожного недуга.

Тем временем госпожа Пистолькорс, используя болезнь как предлог, все больше и больше проникала в жизнь Пица. Осенью она ездила с ним в санаторий под Берлином, где Его Императорское Высочество принимал ванны, которые давали ему временную ремиссию. Они шокировали местный бомонд, открыто появляясь вместе на публике, слухи о чем быстро достигли России. И вот уже питерские сплетницы взахлеб обсуждали разнузданные нравы царской семьи.

IV

Осень золотом фонарей отражалась в зеркале мокрых бульваров. Петербуржцы, озябшие в своих загородных имениях и на крымских дачах, косяками потянулись в столицу.

По субботам в уютный дом Танеевых на шумные танцевальные вечера свозили отпрысков уважаемых семей – детей княгини Юсуповой, министра юстиции Муравьева, графини Сумароковой-Эльстон, сестры адъютанта московского генерал-губернатора.

Под аккомпанемент хозяина особняка, Александра Сергеевича, который был не только обер-гофмейстером двора, но и довольно знаменитым композитором, нескладные подростки имели возможность продемонстрировать разученные с господином Троицким па. Учитель танцев, несмотря на свой утонченный и напомаженный вид, был весьма требователен и строг с юными танцорами. К счастью, его к Танеевым не звали, и дети могли весело кружиться под музыку, без окриков и замечаний. Девочки обыкновенно старались, а мальчикам изящные движения быстро надоедали. Они начинали шалить, отвлекая баловством и юных партнерш. Самым несносным из всех непосед был Феликс Юсупов. Он сам не был в состоянии долго оставаться сосредоточенным и другим не давал.

Больше всего от него доставалось старшей дочери хозяев, Анне. Она была несколько полновата, и лицо ее с наивными голубыми глазами было слишком простым для наследницы аристократического рода. По внешним достоинствам Аня сильно уступала своей младшей сестре, Але, которая была похожа на хорошенькую фарфоровую куклу. Если б лица можно было сравнить с тканью, то Анино было бы дешевым ситцем, в то время как у сестры был бы белый атлас с перламутровым отливом.

Найти кавалера для Анны было настоящей проблемой. Никто не желал с ней танцевать. Взрослым часто приходилось вмешиваться и в приказном порядке назначать Ане партнера на вальс или мазурку. Если эта незавидная участь постигала Феликса, он выполнял обязанности с нескрываемым раздражением, стараясь как можно сильнее отдавить девочке ноги в ее новых атласных туфельках, чтобы в будущем она сторонилась его, как чумного. Заканчивалось все, как правило, скандалом и горькими слезами пострадавшей. Сложно было сказать, что было главной причиной ее рыданий – боль физическая, которую Феликс причинял с бравурным садизмом, или душевная обида. Бедный ребенок, который вырос в родительской любви, не готов был к открытому неприятию других людей. Анна никак не могла понять, чем же заслужила такую резкую неприязнь этого мальчика, похожего на юркого, бледного крысенка. Было обидно вдруг осознать свою внешнюю посредственность и отсутствие шарма, который часто важнее идеальных черт.

Анна еще, может быть, смирилась, если бы ее отвергал старший брат мучителя, Николай, который с презрением взирал на всех несуразных подростков из-под своих густых, черных бровей. Его мясистые губы всегда были изогнуты брезгливым изломом. Девочек страшно интересовало, улыбался ли молодой человек хоть кому-нибудь.

Старший сын Юсуповых терпеть детские балы не мог и появлялся там только из-под палки. Зинаида Николаевна не злоупотребляла своей родительской властью, поэтому Николай баловал Танеевых своим присутствием редко. Мать все прощала своему любимцу, который внешне был похож на отца, Феликса Феликсовича, но тонкой натурой и талантами весь пошел в нее. Николая тянуло в театр, в искусство, что совершенно выводило приземленного отца из себя.

Княгиня осуждать сына за изящные увлечения не могла. В ней самой открылся настоящий сценический дар. Елизавета Федоровна придумала устроить спектакль, который поставили знаменитые режиссеры, Станиславский и Немирович-Данченко, в котором играли аристократы-любители. Задумка удалась. Зинаида Николаевна стала настоящей звездой постановки. По крайней мере, публика, генерал-губернатор и Станиславский были от нее в полном восторге.

V

Февральские студенческие волнения студеным дыханием последнего зимнего месяца внесли новое охлаждение в медленно налаживающиеся отношения двух лагерей, на которые разделилась императорская семья после Ходынской катастрофы. Первая группа августейших родственников во главе с небезызвестным кланом Михайловичей радела за реформы и к любым бунтам относилась снисходительно, с некоторой даже симпатией, потому как волнения лишний раз доказывали, что не все ладно в государстве Российском. Их острые языки не знали удержу в критике всего и вся. Не имея важных ответственных постов, не отвечая ни за что, они рассуждали на любую тему, вид имея самый важный, как если б равных им знатоков вопроса не было во всем свете. Послушать их, так будь они во главе государственных институтов, вот уж тут-то бы и расцвела Россия. Они-то знали, как должно править страной. Их популистские лозунги нашли горячую поддержку в рядах светского бомонда, неожиданно оказавшегося весьма прогрессивным, в особенности после бокала-другого шипучего напитка. Да что там, сливки общества зачастую оказывались более либеральными, чем те сословия, о правах которых они пеклись. И ведь как пеклись! Как разбирались в чаяниях народных! Пусть представления о том, как живут люди по ту сторону дворцовых стен, были у них весьма смутные. Да разве это важно? Главное – свобода! Это магическое слово-шифр, код ко всем замкам, ключ к любым сердцам. Вряд ли аристократы понимали, что действительно нужно рабочим или студентам, если полагали, что хаос и анархия – это то, что пойдет народу или стране на пользу. Но сама мысль о некоей абстрактной свободе, которую каждый понимал по-своему, была настолько добродетельна и героически прекрасна, что облагораживала демагогию любого болтуна и фрондера, пусть даже он нес самые наивную утопическую чушь.

Тому, что к этому лагерю прибился сердобольный Константин Константинович, никто не удивился. Он был один из немногих, кто искренне жалел разогнанных студентов. Его тонкая натура не могла смириться с любыми суровыми мерами, и он, ни секунды не колеблясь, поддержал требование о расследовании репрессий против студентов.

Группе кузенов-либералов противостояли братья покойного Государя. Их посыл был прост – поскольку твердый стиль правления Александра III на практике доказал свою эффективность, обеспечив стране мир и спокойствие на многие годы, этого направления и следовало придерживаться. Им было с чем сравнивать. Это их отца, Императора Александра II, разорвала бомба террориста. Сыновья убитого Царя-реформатора знали, что с бунтарями нельзя заигрывать. Стоило только пойти на поводу у разбушевавшейся толпы, и пиши пропало. Мятежники будут повышать ставки. Вновь начнутся убийства чиновников, а там и до покушений на Государя недалеко.

Как бы непримиримы ни были противоречия по студенческому вопросу, они, ко всеобщему приятному удивлению, не испортили гуляний на масленицу. Петербуржцы отчаянно веселились на многочисленных балах, которых, по ощущениям, в тот год давали больше, чем когда-либо.

Воспользовавшись атмосферой праздника, Павел тоже устроил у себя оживленный вечер, зазвав на него множество молодых девиц. Пиц сразу уговорился с Мамой Лёлей, что пригласит на прием своего бывшего воспитателя, Дмитрия Сергеевича Арсеньева, поэтому им придется соблюдать дистанцию и держаться друг с другом холодно, в рамках формальных приличий. Старик непременно поделится своими наблюдениями с Сергеем. Павел рассчитывал, что, если близкие поверят в их с Ольгой разрыв, их на какое-то время оставят в покое. Пиц строго следовал легенде – с Лёлей не танцевал, за обедом сидел между Михен и Зинаидой Богарне и не бросил в сторону своей любимой ни единого взгляда. Ольга, в свою очередь, разместилась за другим столом и благосклонно принимала ухаживания пожилого соседа. В конце вечера Арсеньев откланялся довольный. Похоже, парочке удалось ввести его в заблуждение.

Острую политическую тему, напротив, как Павел ни старался, полностью обойти не удалось.

– Университетские непорядки истекают из политической пропаганды. Ежели не принять самых строгих мер, можно дождаться покушений на жизнь Государя, – довольно резко ответил Павел кузену Мите, младшему брату Константина Константиновича, который не нашел более подходящего времени, чтобы поинтересоваться его мнением.

Великие Князья были добрыми друзьями. Оба обожали лошадей и ценили кавалерию превыше любого другого рода войск, что снабжало их бесконечными темами для обсуждений. Кроме того, Митя тоже имел сценический талант. Кузены с удовольствием разделяли и это увлечение, участвуя в веселых семейных постановках. Младший брат Константина Константиновича, как и Павел, не рвался к власти, не грезил о головокружительной карьере крупного государственного деятеля или политика, он находил радость в простых вещах, в командовании конногвардейским полком. Единственное, чего не понимал Митя, это увлечение Павла госпожой Пистолькорс. Он вообще к женщинам относился с некоторым недоверием и в свои без малого сорок никогда не был женат.

– Все же имело бы смысл разобраться, что послужило толчком к этим волнениям. Что страшного в расследовании Ванновского?

– Да полно! Что же там непонятного? Студентам, видите ли, не понравилось обращение к ним ректора, который требовал соблюдения порядка. Ах, Боже мой, как он посмел призывать их к порядку! – язвительно заметил Пиц. – Не было бы обращения ректора, они прицепились бы к чему-то еще. Это был лишь повод, чтобы начать непорядки. Сергей говорит, что в московские университеты тут же отправились эмиссары этих смутьянов. У зачинщиков обнаружили брошюры Каутского и Маркса. Просто смешно, когда говорят, что эти протесты не носят политического характера! Тут еще Витте подлил масла в огонь своей запиской Императору, где указывал на некорректные, по его мнению, действия министров. Складывается впечатление, что он хочет насолить Горемыкину и невзлюбил министра народного просвещения, поэтому делает все, чтобы Боголепова отправили в отставку. Иначе зачем он эту записку придал огласке? Зачем вообще министру финансов лезть в это? Набирает политические очки дешевым популизмом?

– Костя недавно имел с ним длинную беседу и узнал ужасные вещи. Витте утверждает, что Горемыкин посылает в толпу учащихся своих сыщиков, сеющих там волнения, и, когда эти меры приводят к смятению и беспорядкам, наушничает Государю, что студенты – враги Отечества и самодержавия. Витте осуждает высылки и аресты, применяемые без разбору, а кто из порядочных людей может это поощрять?

Двое младших братьев, словно два аватара, пикировались точками зрения Сергея и Константина.

– Ежели ты спросишь меня, кому верю я – Витте или Боголепову с Горемыкиным, – полагаю, мой ответ тебе известен. Бедный Ники! Как тяжело ему приходится в этой атмосфере лицемерия и интриг. Мы хотя бы должны быть едины, чтобы быть ему опорой, – закончил Пиц формулой примирения, вспомнив о своей роли хозяина. – Пойдем-ка, Митя, к гостям! Дурно надолго оставлять их без внимания.

До Павла доходили слухи, что на место министра народного образования прочили Костю. Царь же, прислушавшись к рекомендации Сергея, назначил Боголепова. Может быть, помимо возвышенного гражданского возмущения и жажды справедливости, в кузене говорили ревность и обида, что его не принимают всерьез и для важного поста предпочли ему другого.

Государю, который вначале прислушивался к Сандро и Косте, в конце концов, пришлось принять строгие меры, поскольку никакие уступки уже не могли успокоить почувствовавших безнаказанность смутьянов. Наконец, порядок был водворен, однако беспорядки отвлекали внимание от других важных событий, происходящих в тот год. Они затмили Гаагскую мирную конференцию, основанную по инициативе Российской империи. А ведь именно на этой конференции были заложены основы международного гуманитарного права. Важное событие мирового масштаба, но не для петербургской великосветской общественности. Что за скучища! То ли дело натравливать студентов на преподавателей и на полицейских казаков! Вот это перформанс!

VI

Павла разбудил тревожный стук в дверь. Камердинер решился разбудить недавно уснувшего Великого Князя, только принимая во внимание срочную и печальную суть послания, которое принес адъютант Его Императорского Высочества Алексея Александровича.

Чтобы прочесть записку, Павел попросил Волкова открыть тяжелые портьеры, оберегающие его спальню от света белых ночей. Несмотря на поздний час, ночь была мертвецки бледна.

Полное отчаяния и паники послание старшего брата гласило: «Срочно приходи. Зины больше нет!»

Уже какое-то время было известно о ее болезни. Полнота Зинаиды Богарне несколько лет как приобрела болезненный вид. Она больше не выглядела той знойной сердцеедкой, которая пышностью своей приводила молодое поколение Романовых в состояние волнительной дрожи, а скорее напоминала мумию, забальзамированную в толстом слое желтого свечного воска. Но все же никто не ждал такого скорого конца. Еще в марте она веселилась у Павла на приеме, не обнаруживая никакого знака приближающейся смерти.

Пиц застал брата, одиноко горюющим в своем кабинете. Он походил на огромного, взъерошенного медведя, не находящего себе места в опустевшей берлоге.

– Я хотел тебя видеть, потому что только ты можешь меня понять! – Павел впервые видел слезы Алексея. Сердце заныло от жалости к брату и не только. На Павла вдруг снова нахлынули страшные воспоминания, словно и не прошло почти десять лет со дня смерти его жены. Он молчал, потому что боялся, что, если откроет рот, оттуда вместо слов вырвутся рыдания. Алексей и не ждал ответа.

– Не дай Бог кому-нибудь пережить то, через что я вынужден был пройти в последнее время. Не пожелаю этого и врагу своему!

– Не дай Господь никому! – Пиц не узнал свой голос, настолько его связки были сдавлены горькими воспоминаниями.

– Я зачем тебя позвал, – Алексей, налив из стоящего на столе хрустального графина водки, встал и подал рюмку младшему брату. – Женись на ней!

После неожиданного призыва Алексей быстро опрокинул стопку, ни капли не поморщившись. Горе, видимо, начисто отключило вкусовые рецепторы. Его лицо было мокрым от слез. Несмотря на то, что брат, как и его скончавшаяся подруга, был весьма грузным мужчиной, черты его сохранили привлекательность. Они четверо, усопший Александр III, Владимир, Алексей и сестра Мария, были похожи на отца, Александра II. Большие круглые глаза, курносый нос, аппетитные щеки и плотное телосложение – родство было налицо. Стройные, с тонкими, изящными кистями рук и вытянутой формой лица Сергей с Павлом, как и старший брат Николай, умерший в Ницце много лет тому назад, пошли в мать либо в деда, Николая I.

– На ком? – почему-то спросил Павел, хотя прекрасно понимал, что Алексей имеет в виду Маму Лёлю.

– На Ольге! Женись! Или будешь потом жалеть всю жизнь, как я!

– Неужто ты думаешь, Ники даст на то разрешение? Тебе же родители не позволили жениться на Жуковской.

– Не позволили, – шумно вздохнул огромной грудью Алексей. – Как я был одинок тогда! Я мало был с родителями, у меня никогда не было друга, я никому не мог излить души своей… Вам с Сергеем повезло, вы с детства неразлучны. А я был одинок! И вот, после стольких лет пустоты, я встретил ее. Зине я мог поведать задушевные мысли и чувства! Но и ее теперь нет…

Язык у Великого Князя немного заплетался, что было нехарактерно для Алексея. Он мог бы выпить бочку вина и не захмелеть, однако в минуту несчастья весь организм работает по-иному. Брат хотел было разлить еще горькой, но Павел остановил его.

– Прости, Алеша, не могу больше. Завтра опять позировать Серову для портрета. Ежели стану пить, не проснусь ко времени. Да и не хочется остаться в веках с отекшей физиономией. Вы же сами меня на смех поднимете.

– Серов, поди, не глуп, чтоб быть настолько реалистичным, – грустно улыбнулся брат. – Правда хорошо, а красота-то лучше!

– Ну что ты! Он принципиальный, категорически не терпит замечаний. Признаться, я его немного побаиваюсь…

– Видишь, и тебе твой портрет важнее меня! Только Зине я и был нужен… – обиделся Алексей.

Устыдившись своего решения уйти, бросив брата наедине с горем, Павел остался. Они просидели несколько часов кряду. Алексей изливал душу, Пиц слушал. Через некоторое время в коридоре раздались шаги, и с утренними лучами не ложившегося спать солнца в кабинет вошел любимый племянник Алексея, Кирилл. Павел передал ему вахту поддержки и утешения командующего флотом, а сам, осоловелый от печальной бессонной ночи, отправился домой по залитым солнцем улицам.

Через десять дней у Государя родилась третья дочь, Мария, а в конце месяца умер от чахотки его брат, Цесаревич Георгий.

Алексей подошел к Павлу после панихиды по племяннику и шепнул ему на ухо:

– Забудь, что я тебе присоветовал. Ничего хорошего из этого не выйдет.

То, что Алексей в принципе помнил, что наговорил ему в тот день, на пике личного горя, удивило Пица. Он кивнул брату в знак согласия, но мысль о женитьбе поселилась в его голове и то затухала, то вновь обострялась, как зудящее красно пятно экземы на шее. Павел не хотел обманывать себя, понимая, что брак этот невозможен. К чему же эти бесплотные мечты? Однако мысль проявила завидную живучесть и не истреблялась никакими доводами разума, как и экзема, при которой не помогали никакие примочки или мази.

VII

Ольга Павлу не перечила, о браке заикалась лишь изредка, когда совсем уж не могла сдержаться. Великий Князь, несмотря на проникшую в него идею, разговоров с Мамой Лёлей на матримониальную тему избегал. Ему не хотелось давать ей ложные надежды. На пустых фантазиях можно было протянуть некоторое время, но разочарование от крушения мечты было бы слишком болезненным. Правда, пусть и неприглядная, выглядела более безопасной в этом случае.

– Что же, так все и будет продолжаться? Так и будете давать повод говорить о вас в свете? – строго потребовала объяснений мать Ольги, когда после одного зимнего обеда они остались втроем с дочерями. – Слава Богу, отец не дожил до этого шкандаля!

– Мамá, Вы говорите таким тоном, будто я намеренно сохраняю текущее положение дел. Вам, как никому, известно, что я более всех страдаю от этого. Но что я могу поделать? Не под поезд же мне бросаться, в самом деле… – довольно дерзко ответила Лёля. Обычно они с Любашей были чрезвычайно почтительны с матерью, но сейчас Ольга Васильевна слишком неделикатно обошлась с больной темой. – Великий Князь не может вот так взять и жениться, на ком хочет!

– А хочет ли он? – подлила масла в огонь Любовь Валериановна.

– Без сомнения! Ведь он любит меня!

– Святая наивность! – всплеснула руками старшая сестра. – Четвертый десяток, а она все верит мужским побасенкам…

Любовь Валериановна не узнавала Лёлю, которая всегда крутила мужчинами как хотела, заставляя их исполнять любые ее прихоти и самые немыслимые капризы. Старшая сестра не раз осуждала главную кокетку семейства Карнович за потребительское отношение к сильному полу, но эта вдруг будто бы поглупевшая и безвольная, как казалось Любаше, особа нравилась ей еще меньше. Неужели она принимает за чистую монету все сказки, что ей сочиняет августейший любовник?

– Коли он тебя так обожает, отчего же он постоянно появляется то с одной дамой, то с другой? Говорят, он женится на Стефании Австрийской, – продолжала мать. – По твоей милости над нами потешается весь Петербург! Я слыхала, затеивается некий дамский клуб. Будете и этим бездельницам давать пищу для сплетен? Будто бы мало нам яхт-клуба!

– Принцесса Стефания, как и все остальные, лишь для отвода глаз. Его брат страшно против, Павел не хочет его сердить. Нужно время, чтобы семья привыкла. Я уже не раз Вам объясняла!

– Пять лет уж! Сколько им еще нужно? Бодя вон уже книжки читает…

– Никак не возьму в толк, зачем вы мучаете меня этими вопросами? Неужто боль моя забавляет вас? Ведь вы знаете, что у меня нет ответа и я не имею возможности повлиять…

– Так уж и не имеешь? – Ольга Васильевна, похоже, была настроена решительно. – Отлучи его от своей спальни, и посмотришь, как быстро он изыщет возможность узаконить твой статус.

– Или действительно найдет мне замену и женится на какой-нибудь принцессе!

– О какой же любви в таком случае идет речь? Блуд это, самый что ни на есть неприкрытый блуд… А ежели Его Императорское Высочество тебя, наконец, оставит, бросишься в ноги Эрику. Повинную голову меч не сечет. Он, в конце концов, муж твой законный и, к слову, показал себя самым достойным образом. Думаю, он тебя и назад примет. Его ангельскому терпению можно только дивиться. Другой бы застрелил уже всех из револьвера!

– Мамá, ну полно! – не вытерпела Любаша. Воспитание воспитанием, но разговоров о смертоубийствах она не одобряла.

– Полно? Замолчать мне прикажете? Я пока еще хозяйка в собственном доме! – мать метнула в дочерей гневный взгляд. – А тебе, Лёля, я так скажу, окрутить мужчину много ума не надо, а вот под венец его препроводить – это другое дело. Не обессудь, но, пока беззаконие ваше не прекратится, ноги моей не будет в твоем доме!

Люба и Лёля слушали главу семейства, потупив глаза. Однако маска покорной девочки моментально слетела с Ольги, как только она переступила порог родительского дома. Госпожа Пистолькорс шла к экипажу, возмущаясь себе под нос и гневно вбивая каблучки ботильонов в снежную коросту.

VIII

За окном белой юбкой солнце-клеш кружила вьюга. Казалось, это она и принесла Ольгу в неурочный час в кабинет Павла, где он, почитав детям перед сном исторический роман «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году», изучал доклад об англо-бурской войне, которая шла в Южной Африке. Ездящая пехота и артиллерия буров представляли собой интересный феномен. Но госпожа Пистолькорс моментально перетянула одеяло с конной гвардии на себя.

Едва за Лёлей закрылась дверь, она упала в кресло рядом с Павлом и дала волю слезам.

– Что случилось? – испугался Пиц, не понимая, что и предположить, какой беды ждать. Истерика совершенно не вязалась с обычно жизнерадостной, прекрасно владеющей собой Ольгой.

– Это невыносимо! Выше моих сил! – пересказав любимому разговор с матерью, подытожила дрожащим голосом Ольга. – Меня уже родная мать проклясть готова, а ты даже говорить о браке не желаешь! Ты прекрасно знаешь, что в теперешнем статусе я оказываюсь в наиболее уязвимом положении. Ты в любом случае остаешься героем, а я – падшей женщиной!

– Мы столько раз об этом говорили…

– Я терпела пять лет, но меня не принимают даже как Зину Богарне.

– Ты ведь бываешь у Владимира и Михен.

– Да, но на официальных приемах я должна появляться не с тобой, а с Эриком. Алексей не стыдился Зины. Она была хозяйкой в его доме. А я появляюсь у тебя только под покровом ночи!

– К чему ты ведешь?

– К тому, что ты меня не любишь!

– Ты несправедлива, – однако Павел уже понял, что увещеваниями дело не решится, от него потребуют каких-то действий, поэтому решил перейти сразу к делу. – Скажи, что может тебя успокоить, кроме брака?

– Не знаю! Ничего!

– Ты хочешь оставить меня? – слова Павла прозвучали с едва заметным холодом. Лёля испугалась.

– Нет! – разрыдалась с новой силой она. – Мамá права, ты не любишь меня, раз позволяешь свету относиться ко мне, как к уличной девке!

– Я не понимаю, о чем ты! Кто к тебе так относится?

– Во всех салонах смеются надо мной! Ты не слышал, какие пакостные стишки про нас распространяют? «Нет судьбы на свете горше, чем у Павла с Пистолькоршей!»

– Твои горькие слезы из-за этих глупейших рифм? Не стоит обращать внимание на сплетников. Они всегда к чему-то да прицепятся. Ты меня удивляешь! Я даже подумать не мог, что мнение общества так важно для тебя. Ведь ты всегда была смелой, независимой женщиной! Что случилось? Почему вдруг людская молва приобрела для тебя такое значение?

– Ты недооцениваешь опасность. Ты слишком благороден, слишком великодушен! Тебе кажется, слова – это только слова. Главное – суть. Мнение одного человека, может быть, и неважно, но когда сплетня многократно повторяется, она становится чем-то осязаемым, живучим и заразным. Никому не будет важно, какая я, что я чувствую и что делаю на самом деле. Когда они вымесят слухи как следует, они слепят из этой грязи мой образ, который и будет жить в их головах вместо меня. Все будут видеть во мне только опозоренную, падшую женщину! Любого можно оклеветать так, что весь мир отвернется от него. Ты возразишь, что Господь все видит. Конечно! Но люди будут верить в то, что расскажут в салонах генеральш и что понесут потом из дома в дом как истину. Сплетня – оружие пострашнее царь-пушки.

– Скажи еще, что слухами, сплетнями и прочей пустой болтовней можно выигрывать войны или устраивать революции, – рассмеялся Павел.

– Положим, кроме этого нужно еще кое-что. Однако разве не стараются противники всячески обмануть друг друга, ввести в заблуждение? Вы называете это дезинформацией, а что это, как не самая настоящая, намеренно распущенная сплетня?

– Ты сейчас драматизируешь, точно как Сергей. Вы, случайно, не ведете с ним тайную корреспонденцию? – рассуждения Лёли забавляли Пица, и он решил перевести все на шуточные рельсы.

– Подумай о Боде! Несчастный мой мальчик, все будут презирать его мать, плевать ей в спину! За что же такие муки нашему ангелу?

Павел обожал Володю. Представив, как его сын страдает, услышав дурные слова про свою матушку, Его Императорское Высочество побледнел. Если убрать словесную шелуху, Ольга была права. Великий Князь не мог отдать их на поругание толпе. Пиц подошел к Лёле, сидящей на краю кресла, и опустился перед ней на колени.

– Поверь, ни тебя, ни сына я в обиду не дам! – он целовал ей руки, и с каждым касанием его губ она становилась спокойнее. – Хочешь, уедем за границу? Там, по крайней мере, мы можем жить, не прячась.

– Да, хочу! – всхлипнула Лёля.

О, это была победа! Может быть, не во всей войне, но в бою точно. Все-таки женские слезы – одно из самых сильных оружий. Куда там кавалерии буров!

IX

Чудесная трехнедельная поездка в Москву Государя с супругой на празднование Пасхи полностью перекрыла горечь Ходынской трагедии и прошлогодних студенческих волнений. Народ, ликуя, наблюдал царскую чету на богослужениях. Это был момент единения народа и Самодержца. Простой люд особенно был впечатлен случаем с каким-то кучером, от свечи которого Император, проходя мимо, поджег свою потухшую свечу. Ники был мил и прост, чем совершенно всех обезоруживал.

Павел радовался, что, наконец, старания старшего брата и его жены были оценены по заслугам. Сергей получил замечательный рескрипт, который довел его до сентиментальных слез. Ники превозносил генерал-губернаторские способности дяди Сергея и отмечал, как Москва расцвела при нем. Тот удачный визит не смели критиковать даже самые закадычные враги Сергея.

Москва еще долго гудела в радостном возбуждении, оставаясь под обаянием царской четы. Пиц приезжал к брату на день его рождения и был счастлив, что тот продолжал пребывать в эйфории, вновь и вновь вспоминая новые чудесные подробности посещения Белокаменной Императором, вместо того чтобы просвечивать его рентгеном своих проницательных глаз. Они так до сих пор и не поговорили об Ольге, о сыне, и тема эта стеклянной, прозрачной, но не пропускающей ни звука стеной стояла между ними. Раньше у братьев не было друг от друга секретов. Как же так сложилось, что Пицу проще было сознаться в рождении Боди Владимиру и Алексею, а не самому близкому человеку?

Летом у Сергея и Эллы гостили любимые племянники, Мари и Дмитрий. Сам Павел тоже приезжал на недельку.

Затем братья встретились осенью в Париже. Генерал-губернатор с супругой ездили на Всемирную выставку.

– Видел твой портрет Серова. Он очень хорош! Только вот глаза малы, – выдал свое заключение Сергей, когда они втроем сидели в небольшом, уютном кафе и поглощали бургундских эскарго под зеленым сливочным маслом с базиликом.

– Сережа прав! – согласилась с мужем Елизавета Федоровна. – Глаза – это самое главное, определяющее в твоем лице. Как бы тебя, к примеру, описывал незнакомец? Уверена, что даже самый невнимательный человек составил бы следующий портрет – высокий, худощавый человек с огромными голубыми глазами. Как же художник мог это не уловить?

– Милая Элла, ты слишком добра ко мне! Ты забыла добавить «лысеющий», – рассмеялся Пиц, ловко подхватив щипцами улитку.

К слову, хоть портрет Великого Князя Павла Александровича и получил Гран-при на Всемирной выставке в Париже, его много критиковали. Говорили, что лошадь удалась художнику лучше Павла, который на фоне обаятельного животного выглядел истуканом. Некоторые даже увидели в этом намеренный умысел и гражданскую позицию Серова, мол, он таким образом уже тогда клеймил представителя знати.

– Мне очень понравился его портрет Ники в серой тужурке. Вот там Серов смог передать всю красоту и глубину глаз нашего Государя. Там и доброта, и обаяние, и осознание всего груза ответственности, лежащей на его плечах… Невероятная работа! Юсуповы тоже хотят заказать Серову свои портреты.

Сергей Александрович не мог тогда знать, что художнику удалось запечатлеть в глазах русского Царя больше, чем то, что он чувствовал в ту минуту. Там, в серо-голубой глубине, уже видятся грозные события будущего, олово грядущих войн и страшная жертва, которую принесет Государь. Будто Николай II тогда уже знал все о своей судьбе.

– Они здесь? С Вами?

– Да, разве я тебе не рассказал? У них опять младший сын отличился. Ему, видимо, напекло голову на выставке, он схватил пожарный шланг и облил из него толпу посетителей. Видел бы ты зеленую физиономию Феликса Феликсовича, когда их с Зинаидой Николаевной препроводили в отделение полиции, – Сергей хохотал до слез. – Это не ребенок! Сущий пират! Флибустьер!

– Бедная Зинаида, – улыбнулась Элла. – Феликс доставляет столько хлопот! Другого такого шалуна я не знаю.

– Нелегка родительская ноша, – на правах единственного родителя в компании заметил Павел.

– Не гневи Бога! Тебе с твоими ангелами грех жаловаться! – бросился на защиту племянников старший брат. – Дмитрий – само очарование. Никто не в силах устоять! При этом он самый настоящий мальчик, в нем нет никакой женственности! Удивительный ребенок!

– Однако Беби начинает показывать характер, – Елизавета Федоровна была немного раздосадована сложностями воспитательного процесса. Она считала, что барышня императорского круга должна быть скромна, сдержанна, должна уметь не показывать эмоции на людях и при любых обстоятельствах сохранять невозмутимость. Сама она являлась великолепным образчиком дамы с изысканными манерами, но донести это до Мари оказалось не так просто. Элла подозревала, что племянница, возможно, видится с той жуткой женщиной, что окрутила Пица, и берет пример с нее. Но Великая Княгиня не озвучивала свои опасения даже супругу, боясь спровоцировать ссору братьев.

– Я ей недавно сказал, что ее никто не поведет под венец, потому что она «большая чесалка». А она при всех за завтраком заявила, что ее избранник не узнает об этом, пока не женится на ней, потому что чешется она только ночью. Беби очень много о себе думает, это чрезвычайно забавно, – Сергей не мог не улыбаться, вспоминая выходки девочки, а потом вдруг переключился на серьезный лад. – Ты правильно делаешь, что занимаешься их духовным развитием. Меня радует, сколько молитв они уже знают. Прошу, не останавливайся. Ответственность за это лежит на тебе. Ведь мы своим духовным воспитанием обязаны нашей мамá! А у твоих детей из родителей остался только ты… Ну, не хочу начинать сызнова, мы с тобой уж много раз говорили об этом.

Павел уговаривал себя не раздражаться. Советы и нотации старшего брата с некоторых пор вызывали у него отторжение. После его нравоучений Пиц чувствовал себя отвратительно. Если раньше его съедали тоска и одиночество, теперь он мучился от чувства вины и стыда. Причем виноват он был перед всеми – и перед живыми, и перед мертвыми.

– Их мамочка, милый ангел, помогает вам с неба, – тихо добавила Элла.

– Да, несомненно, – слова Пица прозвучали немного фальшиво. Хотелось ли ему, чтобы его маленькая жена, юная Аликс, наблюдала за ним с небес? Чтобы она сказала про мадам Пистолькорс? Усопшая была доброй, сердечной девушкой, но вряд ли она одобрила бы его роман с замужней дамой.

– Я бы хотел, чтобы Дмитрий вырос настоящим русским Великим Князем, а не космополитом каким-нибудь, – вдруг заметил московский генерал-губернатор, особенно выделив «русским».

Как он это делал? Стоило Павлу задуматься, что им с Ольгой нужно перебраться в Европу, старший брат будто почувствовал это. Пиц, который уже было открыл рот, чтобы спросить, не продают ли Юсуповы особняк, который пустовал после смерти бабки, графини де Шово, в свете сказанных Сергеем слов передумал заикаться на эту тему.

Пиц снова довольно фальшиво согласился. Да куда же, когда нужно, девались актерские таланты? Сергей уловил нотку неискренности. А Павел заметил, что старший брат раскусил его притворство. Как это все было ему неприятно!

Чтобы не ругаться, оба, не сговариваясь, попытались перевести тему на более устойчивую и безопасную почву – о дальнейших планах путешествия.

У Павла вновь жутко раззуделась покрасневшая экзема. Двуличная жизнь уничтожала его.

X

Земля уходила из-под ног Михен. В прошлом году умер брат, потом близкая подруга Зина Богарне, затем племянник Георгий. В дополнение ко всему младший сын Андрюша, которому исполнился двадцать один год, похоже, спутался с Кшесинской, которая открыто жила с Великим Князем Сергеем Михайловичем. Во всяком случае, такие поползли по столице слухи. Ну и, видимо, чтобы совсем добить мать, дочь Елена влюбилась в греческого принца Ники, брата усопшей жены Павла. Что это за жених? Ни состояния, ни монарших перспектив! Небо карало Великую Княгиню, но она не понимала за что.

– Елена последнее время ходит как в воду опущенная. Она здорова? – участливо поинтересовалась Ольга, заметив потухшие глаза дочери подруги. А что это были за глаза! Огромные, чистые, редкого небесного цвета. Елена по праву считалась обладательницей самых красивых глаз во всей империи.

– Ничего, погрустит и перестанет! От этой болезни умирают только безмозглые барышни и изнеженные гимназисты! – в белом пеньюаре с черной опушкой Мария Павловна особенно драматично смотрелась на фоне темно-красного ковра на полу своего будуара.

– Это не про Вашу дочь!

– Не желаю даже слышать про этого греческого Ники! И что только она в нем нашла? С ее внешностью и родословной она могла бы заполучить любого европейского наследника, сделать любую партию!

– Безусловно! – поддакнула Ольга, а про себя подумала, что, как и любая красавица, Елена была не в меру строптива, что отпугивало многих достойных женихов. В силу возраста ей недоставало материной мудрости, чтоб, когда нужно, поумерить свою заносчивость. Зато капризов и самолюбования хватало с лихвой. К прекрасным глазам прилагался еще и сложный характер. Не все кавалеры готовы были с этим мириться.

– Все словно сговорились играть на моих нервах!

– Нынче, видно, время такое. В наших делах тоже все идёт вкривь и вкось.

– Про балерину все уже знают?

– Про какую?

– Кшесинскую? – Михен невольно бросила взгляд на портрет младшего сына, который висел на стене справа от нее.

– А что с ней? – слукавила Ольга. Она, конечно, знала про закрутившийся роман Андрея и Матильды, но ей не хотелось расстраивать свою покровительницу.

– Ничего особенного, – Михен быстро передумала обсуждать неприятную тему. – Тут еще вдруг Эрни и Даки сообщили, что хотят приехать ко мне на Рождество…

– Это же замечательно, не так ли?

– Замечательно… – неуверенно повторила Мария Павловна. – Аликс с Эллой будут в бешенстве. Как это их любимый братец не к ним приедет, а ко мне!

– А как у Вас в целом отношения с Императрицей? Налаживаются?

– Ах если бы! – Великая Княгиня с отчаянием махнула рукой. – А теперь она еще больше взъестся. Неблагодарная! Ежели бы не я, она, может быть, за Ники замуж и не вышла бы. Это я ей правильный совет дала на свадьбе Эрни. До тех пор она слушать никого не хотела! Все твердила, что смена религии – это грех. И какую же награду я получила в ответ? Приехав в Россию, она отвергла протянутую мною руку помощи. Дружбу отвергла! Замкнулись с Ники, как анахореты, в своей семье. А царедворцев без пригляда оставлять нельзя. Их нужно постоянно держать в поле зрения. Она полагает, балы – это пустое развлечение? Нет, это важная часть управления двором! Этому улыбнулась, с тем потанцевала, тому слово доброе сказала, они на седьмом небе от счастья, что ты снизошла, и готовы служить тебе вечно! А ежели держаться от всех на расстоянии, так и не полюбят тебя никогда. Останешься чужой навеки! И это ее вечно несчастное выражение лица…

– Его Императорское Высочество Сергей Александрович рассказывал Павлу, что на Пасху в Москве она была совсем другая – улыбалась счастливо и уезжала со слезами на глазах!

– Да, но нужно же и в столице народ к себе располагать! Радует одно, что с Минни у нее тоже не ладится. Страшно подумать, что было бы, ежели б они нашли общий язык и стали союзницами. Сжили бы нас со свету! Страшная была бы сила, ежели б не амбиции Минни и не замкнутость Аликс.

Критиковать и выдавать остроты на тему семьи Самодержца не дозволялось даже тетке Царя. Но госпожа Пистолькорс, несмотря на свой немного легкомысленный образ, не раз доказала Марии Павловне, что умеет держать язык за зубами. Поэтому Мария Павловна позволяла себе с ней некоторые вольности.

XI

В январе отправилась к праотцам бабушка Аликс и Эллы, королева Виктория. На мгновение миру показалось, что Земля пошатнулась, лишившись одной из старых черепах, на которых опиралась. Казалось, Виктория была всегда. Пока она восседала на троне более шести десятков лет, кто-то успел родиться, вырасти и даже скончаться, начинались и заканчивались войны, чередой сменялись правители других стран. Что ни говори, а это длительное правление обеспечило Англии определенную стабильность.

Аликс, которая жила при английском дворе после смерти матери и была близка с бабушкой, горевала, но ей не разрешили поехать на похороны. Она носила под сердцем ребенка. Ей пришлось остаться. Она могла не вынести дальней дороги и морской качки. Родные молились, только бы это оказался мальчик, наследник!

Элла и Даки получили из Лондона просьбу не приезжать, поскольку не было мест. Выглядело это довольно странно, но что было поделать. Сергей в таком случае тоже решил не ехать. В конце концов, это же не его бабушка почила.

Последнюю декаду января московский генерал-губернатор и Елизавета Федоровна провели в Царском Селе. Много общались с Павлом. Как обычно, не касаясь главного. Теперь это стало их нормой.

Сергей ненадолго уезжал в Москву на свадьбу сына Льва Николаевича Толстого и скоро вернулся назад.

– Молодые венчались в церкви Спаса Преображения, затем поздравляли их у Глебовых на Большой Молчановке. Было премило. Толстого не было, – дал Сергей краткий отчет о свадьбе Элле и Пицу.

– Лев Николаевич не присутствовал на венчании сына? – поразилась Элла.

– Отчего-то меня это не удивляет, – заметил Павел.

– Из уморительного – все пребывание в Златоглавой успокаивал Джунковского, – улыбнулся московский генерал-губернатор. – Танцуя на балу и неудачно зацепившись шпорой, он упал сам и увлек за собою партнершу. Быстро вскочить не удалось, и он несколько секунд, которые показались ему вечностью, возился на девице. С того дня он, бедняжка, мучился, что, возможно, этим наиглупейшим происшествием барышню скомпрометировал и теперь обязан на ней жениться.

Все трое живо представили сцену, как адъютант Великого Князя, словно майский жук, перевернутый на спину, не может встать, и не могли удержаться от смеха. Договорились не вспоминать это при Джунковском, чтобы не смущать его. Павел отметил про себя, что брата желание адъютанта жениться на условно скомпрометированной девушке умиляет. Возможно, Сергей и поймет его, если дело дойдет до женитьбы.

– А магазин на Тверской открыли? – поинтересовалось Элла. Последнее время в Москве было много разговоров о том, что же скрывается за строительными лесами на одной из центральных улиц. Выдвигались различные, даже самые абсурдные версии, которые разжигали любопытство москвичей.

– Да, мы с Джунком заскочили туда. Я под впечатлением! Елисеев устроил роскошный дворец яств. Получилось в своем роде произведение искусства! Однако все эти воспоминания разжигают зверский аппетит.

Очень вовремя подали обед.

Через несколько дней, в начале февраля, Алексей устраивал у себя небольшой вечер, похоже, с целью представить родственникам свою новую пассию – французскую актрису Элизу Балетта. Замена Зине нашлась довольно быстро. Алексей не терпел одиночества.

Артисты дали два коротких забавных фарса. Зрители смеялись, только Ольга Валериановна, которая неожиданно для многих тоже оказалась приглашена, как ни старалась, не могла скрыть грусть и досаду, отпечатавшиеся на ее симпатичном лице. Павлу тоже было обидно видеть, как Сергей с Эллой демонстративно игнорировали госпожу Пистолькорс. В глубине души он считал, что у брата с его супругой было предостаточно времени, чтобы смириться и принять его выбор.

После ужина Лёля снова рыдала у Павла. Чтобы утешить любимую, Его Императорское Высочество преподнес ей великолепную бриллиантовую брошь в виде банта, которую он выкупил у сына Алексея. Это царское украшение изначально принадлежало бабушке Павла, Императрице Александре Федоровне, и досталась брату Алексею в наследство. Теперь хозяйкой шикарной фамильной драгоценности императорской семьи стала госпожа Пистолькорс. Кто бы мог подумать, что летом из-за этой сногсшибательной броши разгорится грандиозный скандал.

XII

В июле на прием, устроенный в честь свадьбы родной сестры Императора, Ольга надела подаренную ей Павлом брошь. Она сочла, что царская драгоценность соответствует празднику августейшей особы, как никакое другое украшение. В конце концов, как бы ни открещивались от нее родственники из императорской семьи, через их с Павлом сына она уже стала их частью, нравится им это или нет. Мать сына Великого Князя имеет право носить царские бриллианты.

Однако Ольга и предположить не могла, в какое возбуждение придет женская часть семейства, заметив ослепительный бант на ее груди. Императрица и Великие Княгини выступили единым фронтом, потребовав от своих супругов исключить чету Пистолькорс из списка приглашенных на свадебный бал и вообще отказать этой паре от домов. Мужчины смогли как-то сгладить волну негодования, и Пистолькорсы все же оказались в числе приглашенных на торжество. Однако Великий Князь Владимир Александрович, учитывая напряженную обстановку, взялся дать своему адъютанту добрый совет на балу не показываться.

После разговора с Его Императорским Высочеством Эрик вернулся домой бледный и велел уже нарядившейся супруге разоблачаться. Ольга начала было сопротивляться, ругая супруга на чем свет стоит, но в этот момент ей доставили записку от Павла, который тоже умолял ее, дабы избежать скандала в благородном семействе и не омрачать племяннице ее праздник, на бал не приходить.

– Я более свое имя трепать не позволю! – заявил Пистолькорс глухим голосом. Он был сам на себя не похож. Ольга не видела такой едва сдерживаемой ярости, даже когда он узнал о ее измене. – Ежели он не женится, продадим здесь дом и уедем с детьми в финляндское имение.

Впервые Ольга испугалась его. В ту секунду она поняла, что муж доведен до крайности и готов к любым, самым безрассудным поступкам. Да и сама она потеряла всякую надежду.

На следующий день Ольга объявила Павлу решение супруга. Она не рыдала, не кричала, не заламывала руки в мольбе, напротив, она была спокойна и грустна. Лучше бы истерика, чем те безысходность и глубочайшее разочарование в собственной персоне, что теперь Пиц видел в глазах Ольги.

Страх потерять любимую женщину засосал под ложечкой. Его Императорскому Высочеству пришлось сесть, чтобы Лёля не заметила дрожь в ногах. Он закрыл одной ладонью глаза, будто задумался, а сам судорожно прокручивал в голове варианты, как ее остановить.

– Я даю тебе свое слово – мы обвенчаемся! – довольно уверенно для своего состояния заявил он. Другого выхода не было. Никакие другие обещание не остановили бы Пистолькорсов от решительного шага.

Ольга стояла у окна, глядя на реку невидящим взглядом. Она молчала.

– Ты веришь мне? Ты можешь считать меня легкомысленным или нерешительным человеком, но ты, полагаю, не сомневаешься в моем слове?

Лёля повернулась и посмотрела на него, будто впервые увидела. Ее черные глаза гипнотизировали его. Он не мог отвести взгляд.

– Я не смогу без тебя, без Боди! Я умру, – бормотал он.

Она молчала.

– Скажи, что ты веришь мне! Потому что ежели нет, мне ничего не останется, как… – Павел вовремя остановился. Это уже напоминало текст какой-то мелодраматической пьески, которую они когда-то играли в домашнем театре.

Она подошла и положила свою ладонь на его. Но он никак не мог понять, что она думает. Это согласие не покидать его или утешение перед расставанием?

– Знаю, я слишком долго испытывал твое терпение. Трудно хранить надежду столько лет… Дай мне последний шанс! Я все устрою!

– Как? – каким-то низким, не своим голосом обреченно спросила Ольга.

– Я буду тверд! Вам с Пистолькорсом нужно развестись! Немедленно! Я обращусь к обер-прокурору Святейшего Синода. Он знает меня с детства и, надеюсь, не откажет. Уговорю Ники. Он, как Монарх и глава императорского дома, должен сохранять суровый вид, но он слишком добр и искренне любит меня, чтобы обречь на бесчестье и вечное одиночество.

Он прижал Ольгу к себе и еще долго не мог выпустить из объятий. Лёля, конечно, поверила.

XIII

Ольга успокоила супруга и мать, заверив их, что вопрос с браком решен и Великий Князь настроен твердо. Павел даже сделал деловой визит к Пистолькорсам для обсуждения с Эриком некоторых материальных деталей. Разошлись мужчины полюбовно, если не сказать по-дружески, без скандалов и эксцессов.

Как-то, вернувшись домой, Лёля застала Эрика, винтившего с друзьями. Среди них был Александр Мосолов, давний приятель их семьи, который был шафером на их свадьбе. Теперь в доме Пистолькорсов старый друг бывал редко – год назад он стал большим человеком, занял ответственный пост начальника Канцелярии Министерства императорского двора.

– Оленька! Сколько лет, сколько зим! – вскочил Александр и бросился целовать руки очаровательной хозяйке. – Ах, хороша! Ничего-то с тобой не делается! С годами только краше становишься!

– Саша, как я рада тебя видеть! Думала, уж не свидимся!

– Как это не свидимся? – удивился Мосолов. – Куда ж мы денемся?

– Всякое бывает, – загадочно улыбнулась Мама Лёля, которую так и распирало рассказать давнему другу о своей удаче.

– Можешь не таиться. Здесь все свои. Мне в любом случае нужны будут два свидетеля моих непотребств для развода, – Эрик кивнул в сторону двух сидящих товарищей. – Все присутствующие уже в курсе дела. Кроме Саши. Но он по должности своей скоро и так все узнает…

– Да о чем вы говорите? – Мосолову не терпелось понять, что происходит.

– Я, господин начальник царской канцелярии, жену свою замуж за Великого Князя Павла Александровича выдаю! – не без бахвальства заявил Эрик, румяный от выпитого вина.

– Как это? – у Мосолова глаза полезли на лоб. Он обернулся на Лёлю. Та с улыбкой кивнула.

Остальные товарищи отложили карты в сторону. Они хоть и знали основную канву происходящего, не могли пропустить разговор, который обещал быть увлекательным.

– Мы разведемся. Вину, естественно, как благородный человек, я возьму на себя. А там дело за малым… – полковник вальяжно развалился в кресле, словно он уже не первую жену замуж за члена императорской семьи выдает.

– Так уж и за малым? – недоверчиво повторил гость, а затем уточнил у Ольги Валериановны: – Будет официальная церемония?

– Ну а как же! – удивилась вопросу Лёля.

– Разве вы не знаете, какие будут последствия?

– Ты на своей новой должности совсем скучным стал, Саша! Ну что? Не в Сибирь же нас сошлют.

– Да тут и гадать нечего. Нужно только вспомнить наказание Великого Князя Михаила Михайловича – изгнание, отчисление от всех должностей, лишение мундира, роспуск двора и прочее, и прочее. – Мосолов ежедневно общался с царской семьей и прекрасно понимал положение вещей.

– Ты не забывай, что это было при покойном Императоре. Нынешний Государь мягкий и, кроме того, слишком привязан к Павлу, чтобы сломать ему жизнь. Да и из-за чего? Из-за того, что он хочет поступить как честный, достойный человек? Хочет узаконить то, о чем всем известно? – упиралась Ольга.

– Нет ничего более раздражающего, чем советы, которых не просили, но на правах старого друга позволь все же дать тебе один – отговори Его Императорское Высочество от официального брака. В конце концов, вам никто не мешает быть вместе, зачем же дразнить Императора? Вы его поставите в такое положение, что у него не будет выбора и при всей своей симпатии к дяде ему придется Его Императорское Высочество покарать, поскольку он Глава императорского дома и стоит на страже порядка в семье…

– Ты решительно стал занудой! Спасибо за совет, но, я думаю, Его Императорское Высочество сам разберется со своим племянником, – отрезала Ольга.

– Саша, в самом деле, прекрати ее отговаривать! – встрял Эрик. – Обо мне подумай! Я тоже надеюсь обрести счастье с какой-нибудь молодой красавицей!

В последующие дни Александр еще несколько раз делал заходы, чтобы убедить Ольгу отказаться от своих матримониальных амбиций, но все было тщетно.

XIV

Как только Пиц принял решение жениться, с его сердца свалился огромный груз. Обычному человеку тяжело пребывать в состоянии двойственной неопределенности, жить в бесконечной лжи. Единственное, на что Павел до сих пор не мог решиться, – поговорить с Сергеем. Он просил Владимира написать в Москву и спросить, как генерал-губернатор смотрит на планы Павла. Сергей ответил, что его позволения не просили перед тем как вступить в отношения с известной особой, так почему же интересуются его мнением теперь? Естественно, он был категорически против развода госпожи Пистолькорс и еще больше против женитьбы Павла на этой питерской Цирцее. Реакция брата Пица не удивила. Что ж, рассчитывать на его помощь не приходилось. Нужно было говорить с Ники самому. Тем более что почва была подготовлена. Той осенью расползлись слухи о разводе Даки и Эрни, которые решили расстаться, едва бабушка, королева Англии, запрещавшая подобные фортели в семье, испустила дух. Вот вам и свежий прецедент, а то морганатический брак Миш Миша был в другом веке. Если уж великий герцог Гессенский разводится, почему бы и полковнику Пистолькорсу не освободиться от тесных уз брака?

Павел с детьми часто бывал в Зимнем дворце. В конце ноября, когда закоченевшая земля укуталась в белый пуховый платок, на горе шла веселая возня с царскими дочками и младшими ребятишками кузена Константина Константиновича. Потом все вместе румяные от мороза пили в кабинете Императрицы чай, который подавали ровно в пять.

В тот день, как обычно, внесли круглый стол, на который по заведенной традиции поставили серебряную спиртовую машинку, серебряный чайник и несколько тарелок с печеньем. Государю подали горячий калач и длинную витую булку. Он пил чай из стакана в серебряном подстаканнике. Дети рассматривали фотографии в больших зеленых альбомах с золотой монограммой Государыни, потом играли на ковре с игрушками. У Мари, хоть она и была старше других девочек, замирало сердце от одной куклы в мягком футляре, которую Царевне Ольге подарил президент Франции, когда они впервые были в его стране с визитом. Кукла была с полным приданым. Там были шикарные платья, туфли, белье и шляпки. И это еще не все! Ко всему богатству прилагался отлично выполненный, совсем как настоящий набор для туалетного столика. Да любая взрослая женщина не могла бы остаться равнодушной к такому чуду, что уж говорить о девочке.

Императрица брала младшую дочь и сажала с собой в шезлонг. Аликс болтала с гостями и играла с малышкой. О делах в будуаре Александры Федоровны не говорили. Таков был установленный порядок. В ее комнатах, драпированных хлопчатобумажной тканью в цветочек и обставленных лимонного дерева мебелью, было удивительно уютно. Дети Павла, которые росли без матери, в доме, где уже чувствовалось отсутствие женской руки, ощущали на половине Государыни настоящее домашнее тепло.

Павел решил воспользоваться всеобщим умиротворением и поговорить с племянником наедине о волнующем его вопросе. Для начала он хотел просить содействия в разводе госпожи Пистолькорс. О браке решил пока не заикаться, не все сразу. Пиц позвал племянника сыграть партию в бильярд и поделился с ним, как несчастен в теперешнем положении, умоляя даровать свободу любимой.

– Поверь, мне тебя сердечно жаль, но я не могу дать разрешения на этот развод, – с прищуренным глазом, прицеливаясь кием в шар, медленно проговорил Ники.

– Но почему? Так всем было бы лучше!

– Ты так легко об этом говоришь… Развод – это грех, это позор! Это хуже, чем смерть!

– Что ж, это наш позор…

– Но и я, если дам согласие, буду в ответе…

– Ники, я возьму весь грех на себя! В полной мере.

– Да уж… – пробормотал Государь и сделал еще один меткий удар по шару. Тот прокатился по столу, задиристо щелкнул товарища, лениво привалившегося к стене, и, удирая от возмездия, нырнул в лузу.

– Теперь это сплошное мучение. Я чужой человек своему сыну, который растет в семье Пистолькорса. Ольга истерзана. Я страдаю. Ты не представляешь, каково это день за днем чувствовать себя подлецом! Да и муж ее мог бы уже устроить свою судьбу…

– Пистолькорс согласен на развод?

– Он хочет решения этого дела не меньше, чем мы. И его можно понять, в такой ситуации можно запросто сойти с ума. Уж лучше развод.

– Но ты ему что-то за это ассигнуешь?

– Да, мы уговорились о небольшой компенсации моральных издержек. Умоляю, Ники, ежели ты не хочешь мой смерти от какой-нибудь чахотки, которой я непременно заболею в таких чудовищных условиях и душевных терзаниях, в постоянном одиночестве, унынии и тоске, позволь им развестись!

Ники молчал. Император действительно любил младшего брата отца. Павел являл собой более ладную, мягкую копию дяди Сергея, со сглаженными углами характера и внешности. Более спокойный, легкий, более готовый к компромиссам и, возможно, как многие говорили, вследствие этого чуть более поверхностный, он находился посередине между шумным, веселым, иногда ленивым Владимиром и суровым, правильным, порою занудным Сергеем. Ну почему именно с ним должна была произойти эта скандальная неприятность?

– Только представь, каково это – потерять любимую жену и, уже попрощавшись со счастьем навеки, вдруг полюбить вновь! Я знаю, ты не хотел бы, чтобы я умер в одиночестве, со стоном смертельной тоски на устах, – продолжал давить на жалость Пиц.

– Ты не одинок. У тебя есть мы, дети… Но я понимаю, о чем ты. Допустим, я бы рассмотрел возможность дать этому бракоразводному делу ход, ежели б ты пообещал мне, что не станешь искать ее руки. Мне нужно твое слово.

Павел вертел в руках кий, не поднимая на Государя глаз.

– Я не могу этого обещать, – тихо проговорил он наконец. Он уже связал себя словом, данным Ольге.

– Чего же ты от меня хочешь в таком случае?

Царь пожал плечами, положил кий и вернулся в кабинет к супруге и остальным гостям.

Когда за Ники закрылась дверь, раздосадованный Павел одним движением отправил единственный оставшийся на зеленом сукне шар в лузу.

XV

Приехали Сергей с Эллой. Братья остались наедине. Избегать больного разговора более было невозможно. Старший брат заговорил первым.

– Меня страшно удручает все, что происходит теперь. Невыносимо больно, что ты мне не доверяешь и делишься своими делами с кем угодно, только не со мной.

– Это не из-за недоверия… Мы оба знаем, что ты не можешь принять мой выбор…

– Тогда зачем же ты спрашивал через Владимира?

– Потому что на старшего брата ты не обрушишь свой гнев. В конце концов, это не его вина…

– Как на это посмотреть. Не они ли всячески потакали вашей связи? – несмотря на остроту темы и боль, которой она отзывалась в его сердце, Сергей каким-то образом сохранял спокойствие. Он все же надеялся переубедить Павла. Резкостью добиться этого было бы невозможно, поэтому приходилось держать себя в руках.

– Не вини их. Я не хочу быть причиной вашего разлада. Это мое решение и только мне нести за него ответ.

– Да-да, Пиц, это все очень достойно. Но то, ради чего ты ломаешь копья, не находит в моей душе никакого сочувствия. Душа любого христианина содрогается…

– Не слишком ли ты строг ко мне? Неужели лучше было бы мучиться всю жизнь, как Алексей? Да и его образ жизни ты совсем не одобряешь.

– Наверное, дело в том, что я слишком высоко вознес твои душевные качества…

– Пойми, я не хочу жить подлецом, бросив жену с ребенком.

– Ты уже женой ее зовешь… – ужаснулся старший брат. – А как же твой долг перед Императором? Ты же присягал ему!

– Пусть он даст свое позволение, тогда никому не придется его ослушаться. Умоляю, уговори его!

– Как ты себе это представляешь, Пиц? Как Ники может дать свое позволение на развод, когда ты тут же женишься на этой авантюристке? Ты забыл, что Саша говорил о морганатических браках? «Сегодня Великие Князья женятся на графинях, а завтра на дочерях любого гоффурьера». Как в воду глядел! А твоя Мама Лёля даже не графиня, не так ли? Неужели ты не понимаешь, что такие браки подрывают монархические устои? Никто не станет трепетать в благоговении перед императорской семьей, которая наполнится сомнительными дамочками! Нет, я не могу и не буду просить Государя о какой-то мерзавке, окрутившей тебя!

– Не смей так говорить про нее! – Павел сверкнул глазами и вскочил, готовый прекратить разговор.

– Ладно, прости! Я… погорячился, – примирительно заговорил Сергей, жестом показывая, чтобы брат сел. Он не мог отпустить его сейчас, когда они впервые говорили об этом деле откровенно.

– Это и есть одна из причин. Все ее осуждают. От ее репутации не осталось камня на камне…

– Но что ж она хотела, Пиц?

– Да разве это лишь ее вина, что так все сложилось?

– Что правда, то правда. Все хороши!

– Почему же она одна должна расплачиваться?

– И все эти жертвы лишь из благородства?

– Я считаю, так было бы правильно.

– Милый мой, хоть меня и трогает твоя порядочность, но правильно было бы ставить долг перед Царем и Отечеством выше своих личных интересов…

– Я дал ей слово!

– Ты как будто намеренно повторяешь ошибки отца… Вспомни, как мы себя чувствовали тогда. Как были разбиты наши сердца! Неужели ты хочешь того же для Беби и Дмитрия?

– Нет, но я также не хочу, чтобы страдал Бодя, который может услышать что-то гнусное о своей матери. Попробуй поставить себя на его место и представить, что бы чувствовал ты, если б о нашей матери кто-то посмел сказать плохо…

– Ну это уж святотатство какое-то! Как ты можешь? Ты сравниваешь нашу святую мать с этой интриганкой?

Теперь не сдержался Сергей. Он встал и в крайней степени возмущения вышел из комнаты. В дверях он остановился и, обернувшись, заявил:

– Надеюсь, Ники никогда не разрешит этого небогоугодного развода! Одумайся! Ты еще можешь сохранить свою честь и исполнить долг! – секунду помолчав, добавил. – Загубили мне тебя, загубили…

– У нас разное понимание чести! – почти крикнул ему в спину Павел.

В тот год, вопреки многолетней традиции братья встречали Рождество порознь. Сергей с Эллой уехали в Дармштадт развеяться и поддержать Эрни, который болезненно переживал развод. Супруги остались там и на празднование Нового года.

XVI

Павел не мог думать ни о чем другом, кроме развода Ольги, открывающего путь к официальному признанию их союза. Эта мысль пульсировала в висках, ныла тупой зубной болью, тянула в груди. Разговор с Сергеем только разозлил его, если не сказать, раззадорил. Советы брата, который всю жизнь жил с Эллой как у Христа за пазухой, выводили его из себя. Откуда советчику было знать, каково это, рыдать над гробом юной супруги, каково остаться одному с двумя крошечными детьми на руках? Да, он всегда был рядом, но это не то же самое! Алексей еще мог его понять, но везунчик Сергей, самые страшные испытания которого были сплетни родни да студенческие волнения, увольте! Павел был сердит на брата и принялся за дело с еще большим рвением, словно назло тому.

От навязчивой идеи его не отвлекли ни новая волна молодежных беспорядков, ни произошедшее в феврале покушение, к счастью, неудачное, на московского обер-полицмейстера Трепова, которого Пиц знал лично. Это преступление продолжило череду террористических актов, возобновившихся прошлой весной убийством министра народного образования Боголепова. Великого Князя все больше тревожила опасность, грозящая Сергею, раздражающего революционеров и либералов всех мастей своими твердыми монархическими взглядами, но, несмотря на переживания, ни подачи искового прошения о разводе Ольги Пистолькорс в консисторию, ни разговора с обер-прокурором Святейшего Синода по поводу этого дела Его Императорское Высочество не отложил.

За пару недель до визита к Победоносцеву Павел еще раз встречался с Ники и вновь просил его сжалиться над своей несчастной долей. Император, выслушав все те же доводы и вновь выказав сочувствие, еще раз отказал. В заключение он на всякий случай напомнил, какое наказание полагается члену императорской семьи за морганатический брак. Вообще, обмен уже не раз озвученными доводами начинал Царю докучать. Лучше бы Павел занялся делом. Столько вокруг областей, куда хорошо бы применить свои старания, а он мается какой-то чепухой. Ладно бы только сам сделался героем кафешантанного водевиля, так он и всех туда пытается затянуть. Все это так глупо и не вовремя. Сейчас, во время новой волны беспорядков, семья должна была бы сплотиться, показать единство и незыблемость императорского дома, но нет, любимому дяде взбрело в голову раскачивать устои изнутри.

Приблизительно такого же мнения был и старик Победоносцев. Николай Петрович и сам, как человек верующий, многие годы занимающий должность обер-прокурора Святейшего Синода, не мог одобрить поведение Великого Князя, так еще и получил от Императора четкое указание развода Пистолькорсам не давать. Похоже, только Павел не догадывался о бессмысленности прошений и безысходности всего этого сомнительного предприятия.

– Такие дела ведутся тихо и скромно, а ведь Ваша связь была въявь перед всеми, а в последнее время происходила совсем открыто. Дело велось крайне неблагоразумно. Ведь знаете ли Вы, что нынче осенью Пистолькорс являлся к друзьям своим с сияющим лицом, что, к радости его, жена его выходит за Вас и будет развод? Об этом все говорили – и извозчики, и лакеи в Царском Селе, – аргументировал свой отказ Победоносцев.

– Не может быть! – Павел не подозревал, сколько внимания было привлечено к его скоромной персоне. Больше всего его раздосадовал Пистолькорс. Он оказался еще глупее, чем думал Пиц. Или же он делал это намеренно? Церковь освобождала от уз брака только обманутого супруга, изменщик же обрекался за прелюбодеяние на всегдашнее безбрачие. При такой огласке Ольга никак не могла получить развода. Положа руку на сердце, вина в том была не только ее болтливого мужа. Великий Князь и сам не особенно усердствовал, скрывая свой роман, сначала потому, что не считал это увлечение чем-то серьезным, а потом было уж поздно.

– Про дом в окрестностях Берлина, где вы с нею открыто проживали, немало шокируя немецкую публику, в салоне известной генеральши болтали весь сезон. А затем Ольга Пистолькорс, вернувшись из-за границы, начала наносить визит тем дамам, к кому раньше являться не смела. И самое главное, правду ли говорят, что Володя – Ваш сын?

– Да, это правда, – подтвердил Павел с видом кающегося грешника.

Победоносцев только развел руками, одним жестом показывая и свою крайнюю фрустрацию, и обреченность всего дела.

– Зачем же она так его выставляла, наряжая в Ваши цвета?

– Но что же теперь делать? От меня все отвернулись! Все, даже брат…

– Это оттого, что он сильно Вас любит и переживает. Вы так много напоказ делали, но брату ни слова о том не говорили до последнего времени. Разве не так?

– И это правда, – грустно согласился Павел.

– Когда меду близкими людьми встает ложь, она искажает все чувства… И как бы Ваш брат мог Вам помочь, если Вы не желали посвящать его в свои дела?

– Неужели нет никакого луча надежды?

– Хорошо ли было бы, когда б Вам сейчас эту надежду дали? Правильно ли? Ваше Императорское Высочество, а дети Ваши?! Каково им было бы узнать теперь? Конечно, никто им не скажет, но они ведь очень чутки, особливо Мария Павловна – все примечает, и думает, и чует что-то недоброе, а ведь как они вас любят…

– Как же мне жить без надежды? – Пиц был в отчаянии, которое несколько насторожило обер-прокурора. Еще не хватало, чтоб Великий Князь выкинул что-то от упадка духа.

– Дайте времени сделать свое дело, – смягчился Победоносцев. – Пусть затихнут басни, которые о Вас рассказывают… Поверьте, все Вас любят, жалеют, но никто не станет теперь ходатайствовать за такое дело…

– Да, я понимаю, Императрица Мария Федоровна обещала замолвить слово перед сыном, но так и не сподобилась…

– Никто сейчас не решится на это. Вы бы лучше поехали за границу, отдохнули, восстановили силы.

– У меня как раз отпуск, до апреля.

Обер-прокурор подумал, что это слишком короткий срок. До того дня мадам Пистолькорс будет выставлять себя опозоренной, и Великий Князь вновь явится к нему с той же просьбой через полтора месяца.

– Может быть, стоило бы уволиться со службы вовсе…

– Боюсь, посчитают, что это из-за озлобления.

– Не думаю. Вам действительно нужно восстановить нервы после всех волнений.

– Что ж, возможно, Вы и правы. Если надумаю, буду просить Вашего содействия.

Расстроенный разговором с Победоносцевым, Павел пытался найти за границей того, кто обвенчает их с Ольгой без ее развода. Но такого священника не сыскалось.

XVII

Возвратившись из Дармштадта в кусающуюся зимними морозами Москву, генерал-губернатор погрузился в дела. Он давно хотел отправиться на Хитровку. Великий Князь просил своего адъютанта Джунковского, который по его поручению занимался там устройством учреждений общества трезвости, отвезти в это воспетое многочисленными беллетристами злачное место, где обитал самый бедный люд Москвы – нищие, бездомные и преступники всех мастей. Сергей остался невероятно доволен осмотром чайной, конторы по найму и столовой, организованных попечительством под руководством Джунковского. Он был приятно удивлен царящими там чистотой и порядком, несмотря на то что народу было не протолкнуться. Генерал-губернатор обошел все столы, получив бурные овации от впечатленных его неожиданным появлением хитровцев. Поразил Сергей Александрович обитателей опасного места немало. Обычно аристократы брезговали убогими и нищими, а этот ничего, не морщился. Не побоялся заявиться в преступную клоаку, из которой не все возвращались живыми. Хотя и здешним обитателям был присущ определенный кодекс чести. Среди служащих попечительства было немало женщин. После заката, когда чайная и столовая закрывались, даже мужчине-здоровяку было боязно идти по рынку. Кассирш и буфетчиц всегда провожали телохранители из местных. Не было ни единого случая, чтобы на служащих учреждений общества трезвости кто-то напал на Хитровке. Благородство души не зависит от толщины кошелька. У иного аристократа или богача чести меньше, чем у разбойника с дороги.

Несмотря на разыгравшиеся с новой силой студенческие беспорядки и покушение на Трепова, Сергей Александрович дал разрешение рабочим устроить мирную демонстрацию в годовщину отмены крепостного права. Более того, Великий Князь приказал объявить этот день выходным. Его пытались отговорить, запугать последствиями и риском для жизни, но он настоял на своем.

К памятнику Александра II в Кремле стекались толпы трудящихся. Московский генерал-губернатор вышел к ним, не моргнув глазом. Отслужили панихиду, затем рабочие возложили венки. Сергей обратился к собравшимся с речью, которую периодически заглушало громовое «ура». В воздух взмывали шапки. В глазах Сергея блеснули слезы, то ли от ветра, то ли от того, насколько трогателен был момент.

В Москву из Лондона приезжала журналистка Эдит Селлерс, которая изучала деятельность московского генерал-губернатора и потом опубликовала об этом статью в одной из английских газет. Она отмечала прогрессивные подходы Сергея Александровича, разрешившего рабочим создавать союзы на фабриках и избирать комитеты для представительства интересов в переговорах с владельцами. Не осталось незамеченным и стремление Великого Князя к справедливости. С одной стороны, он требовал от фабрикантов разумных уступок рабочим, с другой – убеждал трудящихся, что для них выгоднее успокоиться и продолжать работы, чем устраивать бунты и забастовки.

Жаль, не все в России знали об этой стороне московского генерал-губернатора. Его представляли зашоренным реакционером, ратующим исключительно за жесткие меры. Хотя именно своим умением наладить отношения с простым людом он и нажил себе смертельных врагов. Великий Князь одинаково мешал и промышленникам, которые из-за него несли убытки и были вынуждены удовлетворять требования рабочих, и идейным революционерам, которые не могли допустить единения народа и власти. О какой революции может идти речь, если налицо стремление к справедливости?

В апреле убили министра внутренних дел Сипягина. Убийца был студентом, как и в случае с Боголеповым. Молодежи легче всего заморочить голову. В них еще нет ни опыта, ни мудрости, ни жалости. Зато много энергии, неудовлетворенности и высокомерия по отношению к глупому, закостенелому старшему поколению. Они еще не понимают ценности жизни и с удовольствием готовы приносить в жертву и свою, и чужую. Пассионарностью этой и пользовались революционные главари. Дети считали, что они творили историю, а на самом деле их цинично, не щадя, использовали. Герои внешне, по сути, оказывались стадом, которое вели на закланье.

В то время студенческие беспорядки захлестнули почти все страны Европы. Однако существовала разница. Сергей, который с любопытством просматривал прессу на эту тему, наткнулся на любопытную статью в английской газете, где сравнивали учащихся первых университетов Санкт-Петербурга и Москвы с молодыми людьми, обучающимися в Оксфорде и Кембридже. Выяснилось, что между ними – пропасть. Русские студенты отнюдь не принадлежали к тем высшим классам, к которым относились дети, обучающиеся в главных английских университетах. Родись наши студенты в Англии, путь в Оксфорд или Кембридж был бы им заказан. Максимум, что их ждало бы там, – образование средних учебных заведений. Но, как видно, наши молодые мятежники не слишком ценили возможности, которые дарила им Родина, надменно называемая ими исключительно в связке с эпитетом «отсталая». Скорее даже наоборот, похоже, несоответствие уровня университета и собственного статуса порождало ощущение ущербности, злило и раздражало их. Русские персонажи статьи словно сошли со страниц романа Достоевского. Пугало, что они вдруг ожили в громадных масштабах.

Павел, хоть был и обижен на брата, все же не мог не волноваться за него. Ники передал дяде, как Сергей отозвался о смерти Сипягина: «Возмутительное убийство, но какая чудесная христианская кончина!» Это высказывание задело Пица. Он пока не мог разобраться, было ли это каким-то предчувствием надвигающейся катастрофы или злостью за то, что брат, как всегда, желал спасти весь мир, пусть даже ценою своей жизни, и лишь ему в его сердечном деле помочь не хотел. В его голове бродили бесформенные, непонятные мысли, не дававшие покоя. Он предпочитал пестовать в себе злость и обиду, иначе он мог растаять и еще, чего доброго, позволил бы Сергею переубедить себя.

Теперь братья встретились в мае. Павел только вернулся из-за границы. Он ничем не выдал своего беспокойства за Сергея, напротив, был с ним сух и холоден.

XVIII

Вернувшись на Родину, не найдя за рубежом никого, кто бы взялся за венчание без развода, Павел загрустил. Его энтузиазм по поводу женитьбы начал улетучиваться, как аромат легкого парфюма, от которого за считаные минуты остается едва уловимый шлейф, а к концу дня уж и не вспомнишь, каков был запах. Не добавляла оптимизма и перемена в отношении к нему августейшего племянника. Вняв советам Победоносцева, Великий Князь пытался уговорить Ники уволить его от командования Гвардейским корпусом, чтобы он мог уехать и остаться надолго за границей. Император, который понимал, что стояло за этой просьбой, отреагировал на нее неожиданно жестко. Павел никогда раньше не видел Государя таким резким. Царь потребовал, чтобы Его Императорское Высочество помнил свой долг и действительно командовал войсками в лагере, иначе ему, как Монарху и главе семьи, придется прибегнуть к крутым мерам.

Кто знает, как бы закончилась любовная драма Павла, если бы не энергичность Мамы Лёли. Она не собиралась сдаваться. Ей таких трудов стоило подвести Великого Князя к желанию официально оформить их союз, что теперь она не собиралась сидеть сложа руки и наблюдать, как гаснут его глаза. Не бывать этому!

Она убедила Павла, что нужно готовиться к бегству. Если им не удастся получить развод и венчаться в России, значит, они будут жить вместе в какой-то другой стране, в Европе. Не теряя надежды поделиться небольшой порцией веры в лучшее со своим любимым, она обивала пороги, прося помощи у всех, кто был близок Царю. Она в очередной раз умолила Павла обраться за помощью к старшему брату, Владимиру.

Михен в те дни находилась в крайней степени раздражения. Все ее радужные планы летели в тартарары. Елена в скором времени выходила замуж за греческого Ники, с чем Марии Павловне было чрезвычайно сложно смириться. Но это было еще полбеды. На днях Кшесинская родила от младшего сына, Андрея, мальчика, которого назвали в честь августейшего деда Владимиром. Великая Княгиня скрежетала зубами. В довершение всего старший сын Кирилл, похоже, был замешан в разводе Даки и Эрни. Оставалось дождаться сюрприза от среднего, Бориса, тогда можно было бы подумать, что все ее дети вступили в заговор, целью которого являлось свести ее в могилу, доведя до пика нервного истощения. Михен было так плохо, что невольно хотелось, чтобы все вокруг тоже страдали. Счастье Павла и Ольги – вот что могло заставить публику отвлечься от злоключений ее детей. Хотя бы на время.

– Владимир, протяни, наконец, брату руку помощи! – потребовала она после ухода Павла, который снова плакался о безысходности и мрачной своей судьбе.

– Ежели ты настаиваешь… – повеление супруги несколько удивило Великого Князя, который никак не мог сообразить, зачем ей это. Но разве существует хоть один мужчина на Земле, который понимает все до единого капризы своей жены? Иногда лучше не вникать. – Но что же я могу поделать? Он ведь сам не дает слова Ники, что не женится на Ольге…

В последнее время Владимир Александрович заметно сдал. Он потерял несколько зубов и в один момент превратился в старика с подшамкивающим ртом.

– Поручись ты за него! – удивила Михен супруга неожиданным предложением. Она будто хотела наказать мужа за то, что он потакал этой пронырливой балерине, окрутившей их мальчика.

– Как? – не понял муж. – Ты просишь меня обмануть Ники? Солгать Императору?

– На Павла страшно смотреть! Не приведи Господь, случится какая-нибудь беда от отчаяния, не совестно вам будет, что, прикрываясь честью, отвернулись от него, не помогли ему, когда он умолял?

– Да что ты такое говоришь! Что с ним может случиться?

– Ты разве его не видел сегодня? Бледный, нервный, взгляд отчаянный!

– Неужели все настолько плачевно? – засомневался Владимир. Иногда он доверял супруге больше, чем собственным глазам.

– Ежели ты не хочешь этого замечать, я умываю руки! В конце концов, это твой брат, – на лице Михен мелькнула тень презрения. – Я бы за своего брата, ежели он был бы жив, сражалась.

– Даже ежели б я и хотел поручиться, как это сделать?

– Пусть он тебе даст слово…

– А ну как он все равно женится?

– Как же он женится, ежели ты за него поручишься? – усмехнулась Мария Павловна, думая про себя: «Женится, конечно! Без сомнения, женится!»

– Как бы оба мы не вышли лжецами…

– Как посмотреть… Никто из вас не обманет Императора в любом случае! Ежели он что и выкинет, ты сможешь даже оскорбиться, потому как окажешься обманутым.

– Однако вся эта комбинация с душком…

– Тогда забудь и наблюдай, как погибает твой младший брат! Хороши же вы с Сергеем!

– И зачем Ники так категоричен! – нервно заворчал самый старший из оставшихся братьев Павла. – Я еще Саше говорил про Миш Миша, что морганатические браки неизбежны. И вуаля! Я прав, как, впрочем, и всегда!

Михен бросила на него суровый взгляд. К чему это он клонит? Какая еще неизбежность? Не намекает ли он еще и на Кшесинскую? Ну уж нет, эта вертихвостка войдет к ним в семью только через ее труп!

XIX

Июльская жара утомляла. Плавящиеся на булыжных мостовых петербуржцы пытались как можно быстрее преодолеть открытое пространство и укрыться в тени садов, а еще лучше подставить себя едва заметному ветерку с залива. Казалось, еще немного – и помутневшая вода в каналах закипит и из нее полезут крокодилы. К счастью или к несчастью, жара в Петербурге не бывает долгой. Несколько дней – и в город вернулась обычная прохлада.

Владимир Александрович постепенно проникся планом Михен. Возможно, он испытывал перед супругой чувство вины за то, что не предотвратил роман сына со скандальной балериной. Слава Богу, вовремя сообразил отказаться от участия в крестинах сына Кшесинской, иначе супруга прокляла бы его на веки вечные. В любом случае, Великий Князь активно взялся за хлопоты о разводе Пистолькорсов. Он уговаривал Ники разрешить расторгнуть брак, обещая, что Павел не женится, ручаясь своею головою за честь брата. Под неожиданным напором племянник сдался. Великий Князь радостно сообщил о достижении супруге, Павлу и Ольге.

Шло время, но дело о разводе все не рассматривалось в консистории. Тогда Владимир Александрович, перехватив у входа во дворец Победоносцева, обратился напрямую к нему. Тот сослался на некоторую неопределенность ситуации. Императрица, мол, за обедом заметила, что обещание дано через третье лицо. Аликс тонко чувствовала людей. Она безошибочно вычисляла лжецов и предателей.

– Вздор! Спросите у Государя! – возмутился Великий Князь.

– Неужели Вам не жалко Павла Александровича? – вдруг спросил его обер-прокурор.

Владимир стал что-то быстро говорить о том, что, наверное, госпожа Пистолькорс надоест брату, что это, конечно, не та партия, которую бы он одобрил, но, раз уж так все вышло, нужно уже как-то выйти из сложившейся неприятной ситуации, сохранив лицо…

На следующий же день Ольга была в консистории и хлопотала, чтоб развод непременно успел к двенадцатому августа, ссылаясь на то, что дело улажено, что Великий Князь Владимир Александрович обо всем договорился с обер-прокурором.

Затем эстафету приняла мать Ольги, которая простила дочь, как только та сообщила о твердом намерении Его Императорского Высочества сочетаться с ней узами брака. В середине августа Ольга Васильевна нашла Победоносцева гуляющим в саду и со слезами передала ему письменное прошение дочери, где та умоляла ускорить дело, мол, ей срочно нужно ехать к Павлу в Италию.

В какой-то момент стало казаться, что брак Пистолькорсов не будет расторгнут никогда. Павел с Ольгой решились бежать за границу, независимо от решения Синода. Ведь даже если ей и дадут развод, венчаться им никто не позволит. Видано ли, член императорской семьи женится на неравнородной, да еще и разведенной даме с подмоченной репутацией. Великий Князь не отдавал себе отчета, но выглядел он настоящим революционером и бунтарем. Августейший Робеспьер.

Ольга храбрилась, не показывая ни тени сомнения, но в душе страдала и колебалась. Как ей было расстаться с детьми? Позволят ли ей забрать их с собой? Хотя бы Бодю удалось вывезти. Она смотрела все эти дни на заводную, ни в чем не знавшую меры Марианну, которая с одинаковой легкостью и страстью устраивала и домашний концерт, и скандал с гувернанткой, на спокойную Олю, на вытянувшегося, взрослого Сашу, как две капли похожего на Эрика в молодости, и ее сердце обливалось кровью. Она рыдала каждую ночь, а утром, улыбаясь, выходила к завтраку. Дети не должны были ни о чем догадаться.

XX

Те же чувства, глядя на своих детей, испытывал Павел.

Последние дни Великий Князь старался чаще бывать с сыном и дочерью. Они приезжали к нему в Красное село, где был расквартирован дивизион, которым он командовал. Военный лагерь совершенно очаровал отпрысков, и Дмитрий всякий раз уезжал оттуда со слезами на глазах.

В Царском Селе из-за подготовки к бракосочетанию Елены жизнь тоже оживилась. Мари готовилась к свадьбе, словно она сама была невестой. Это был первый раз, когда она должна была надеть бальное платье. Девочка страшно волновалась. Подойдет ли фасон, как она в нем будет смотреться? После долгих раздумий остановились на коротком платье из голубого атласа в русском стиле. Отец одобрил выбор. Мари оно чрезвычайно нравилось, и она не могла дождаться праздничной церемонии.

На свадьбу съезжались гости. Родители жениха, королева и король эллинов, приходились Мари и Дмитрию бабушкой с дедушкой. Греческий Ники был родным братом их покойной матери. Если бабушку они периодически видели в России, то дедушка впервые приехал сюда после смерти дочери.

Прибыли на праздник и Сергей с Эллой. Они поселились в Царском и обедали у Пица.

За хлопотами никто не обращал внимания на странное поведение Павла. Не заметили, что он привел в порядок бумаги и приказал управляющему своего двора привезти ему в поезд сразу после свадьбы три миллиона рублей, ровно половину от всех его сбережений.

Воздух, наполненный запахом липового цвета, не привнес спокойствия. Если во время подготовки к торжеству родственникам удавалось обходить друг друга, то за праздничным обедом все напряжение разом выплеснулось наружу. Король эллинов, Георг, избегал смотреть в сторону Павла, тот раздраженно отвечал Сергею, а Михен весь вечер шипела на вдову своего брата, которая явилась на свадьбу беременная от собственного секретаря. Выпирающий живот Анастасия Михайловна объясняла опухолью. Но Марию Павловну было не провести. Как мать невесты, она всячески изображала, что довольна браком дочери и самой свадьбой, но гости чувствовали кипящее в ней негодование, как ни старалась она его скрыть.

– Что за спешка такая? Подождал бы немного, поехали бы в Германию вместе, – Сергей будто что-то знал или предчувствовал. Пиц постоянно ловил на себе его пронизывающий взгляд.

– Разве у тебя тоже экзема? Я еду лечиться, – отрезал Павел. Вышло довольно грубо. Он не хотел, чтобы брат трогал его. Нервы были на пределе.

– Мне известно о твоей болезни, – произнесено это было так, что невозможно было не заметить двусмысленность выражения. Во всяком случае, Пиц был уверен, что Сергей под болезнью имел в виду его любовь к Ольге. Неужели он все же о чем-то догадывался? Что, если кто-то донес?

– Тебе всегда обо всем известно, – из уст Павла это уж вовсе звучало непростительно резко. Еще пара фраз, и дошло бы до простонародного: «Не суй нос не в свои дела».

– Ты просто в очень дурном расположении духа, – положил конец препираниям старший брат. – Тебе действительно следует больше заботиться о себе

Сидящие рядом с ними гости, став невольными свидетелями перебранки братьев, потупили глаза. Элла молчала, но бросала беспокойные взгляды на детей, которые тоже слышали пикировку отца и дяди. Мари с любопытством подростка попыталась выяснить, почему папá в таком нервном настроении. Гувернантка, которую она терзала вопросами, выкрутилась, предположив, что, вероятно, на него нахлынули больные воспоминания из-за встречи с греческими родственниками.

В этой компании обиженных друг на друга родных лишь молодые были счастливы. Голубоглазая невеста в бриллиантовом кокошнике и с ослепительным корсажным бантом на груди была умопомрачительна. Рядом с ней светился от любви и радости жених.

На следующий день Павел отбывал за границу. Для непосвященных это был обычный очередной отпуск Великого Князя, однако все домочадцы ощущали какое-то необъяснимое напряжение. Мари и Дмитрий поехали провожать отца на чугунку. Когда поезд тронулся и фигурки детей стали удаляться, у Павла возникло резкое желание соскочить на ходу. Он не мог вынести мысли, что, возможно, не увидится с ними никогда. Порыв этот длился секунду, но, если б не присутствие в вагоне Мамы Лёли, наверное, он бы так и сделал. Растерянный и испуганный, он опустился на диван рядом с любимой. Все кончено. Перед ним плясали рыжие языки пламени, пожиравшего мост между прошлой и будущей жизнью. Мама Лёля взяла его за руку. Он посмотрел в ее темные с оранжевыми всполохами глаза и нашел там отражение собственной боли.