Изгнание

Глава V

I

Павел ехал на заднем сиденье, погрузившись в свои мысли. Мимо проносилась вангоговская синева ночи с желтыми звездами огней зимнего Парижа. Вдруг мотор остановился.

Водитель вышел и полез под капот, то и дело поглядывая на Великого Князя, который все не мог отделаться от тяжелых дум. Шло время, машина не двигалась.

– Павел, что там? Серьезная поломка? – крикнул молодому тезке-шоферу августейший пассажир.

Великому Князю нравился этот гайворонский паренек, который недавно пришел к нему наниматься и рассказал печальную историю о том, как вынужден был бежать от крестьянских беспорядков и перебрать за границу без паспорта ради заработка. Его говор и славянская физиономия грели сердце Павла.

– Починимся, Вашей Императорское Высочество! Я энту кобылку знаю…

Он продолжил возиться.

Прошло еще минут пятнадцать. Великий Князь начинал терять терпение. Он вылез из машины, запахнул пальто и подошел к водителю.

– Когда ж поедем? Долго еще?

– Починяю, барин… Ваше Императорское Высочество. – И забурчал себе под нос: – Скоро токма кошки родятся, а механизьм енто наука.

– Ты уж поторопись, братец!

– Нечто я не спешу, я ж со всем пониманием, – заверил парень и снова согнулся над капотом. – А правду говорят, Ваше Императорское Высочество, что Вы турок били?

– Нет, братец, я еще мал был. Перепутал ты, это мой брат Сергей воевал. К чему ты спрашиваешь?

– Грешен, Ваше Императорское Высочество, любопытствую. Как енто взять и убить людину, да кабы и нехристя, тяжко ведь поди?

Павел, который было уже занес ногу, чтобы снова сесть в машину, остановился. Парень ковырялся в моторе и лица его не было видно, поэтому Великий Князь не видел странного прищура, с которым тот секунду назад смотрел на него.

– Не знаю, Бог миловал, – задумчиво сказал он и уселся в машину. – Но то ж война была. A’la guerre comme a’la guerre, как говорится.

– А революция тоже «гер ля гер»? Я вот думаю, не все к душегубству годны. Не всякий сдюжит жизнь отнять.

– К чему это ты? – удивился Великий Князь. С чего это вдруг его водителя потянуло на философию. Лучше бы машину быстрее чинил.

Павел посмотрел внимательно на шофера. Тот копался в моторе и, казалось, болтовней пытался развлечь себя во время ремонта.

Вдруг рядом с их авто затормозила машина, из которой выскочила встревоженная Ольга Валериановна.

– Слава Богу! Господи, благодарю!

Она, забывая о манерах, бросилась к Павлу и крепко обняла его. По лицу графини текли слезы счастья.

– Что ты! Что ты! Все хорошо! – успокаивал Великий Князь жену.

– Но почему ты уехал, никому ничего не сказав? Что ты задумал?

– Да ничего, страшно разболелась голова, я хотел проветриться. Не думал, что ты меня так скоро хватишься. Я бы вернулся…

– Тогда зачем ты ехал в Ротонду?

– Хотел выпить бокальчик у «цинка», и сразу назад. – Великокняжеская чета старалась использовать язык обитателей Парижа, изо всех сил пытаясь сойти за своих. «У цинка» означало выпить у оцинкованной стойки Ротонды.

– С Савинковым? – холодно спросила Ольга и отстранилась. Ее задело, что Павел выкручивался так грубо, словно не считал ее достойной правды или хотя бы более искусной лжи, лжи для человека с интеллектом. Оправдание его звучало странно. Уехать с приема принцессы, где подают отличные, дорогие напитки, чтобы выпить в кафе.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты хотел его… – супруга не могла даже произнести это слово, будто от того, что она его выговорит, оно могло материализоваться.

– Нет.

Жена пристально посмотрела на него, все еще сомневаясь.

– Как ты можешь так обо мне думать? Да, я тысячу раз проигрывал это в своей голове, но как бы ни был мне мерзок этот эсер, это бесовское отродье, убийство – смертный грех! Я не взял бы его на душу! Сергей бы первый меня осудил! Тем более ты слышала, что сказал Сандро, – он не убил Мари и Дмитрия, ежели это правда.

– Так зачем же ты туда поехал?

– Хотел увидеть его… – сдался Павел. – Не спрашивай зачем. Я сам не знаю… Думал, ежели увижу его, пойму что-то. Ты права, глупо все это. Поедем домой!

Удивительно, как только прибыла Ольга Валериановна, машина чудным образом починилась и бодро зафырчала мотором, выплевывая в парижский воздух черную гарь.

II

Александр Пистолькорс все больше и больше завладевал мыслями Али, которая постепенно отделялась от своих театральных товарищей, теряя интерес к прежним увлечениям. Однако с Муней ее связывала слишком тесная дружба, чтобы прекратить общение. Кроме того, мадемуазель Головина была кузиной Александра, и Аля просила ее быть рядом в волнительный момент, когда молодой конногвардеец будет делать ей предложение.

В тот день она пришла поговорить об этом с Муней и застала у той всю дружную компанию молодых любителей Мельпомены.

– Мадмуазель Танеева, Вы нас совсем забыли, – с милой укоризной заметил ей Николай Юсупов. – Как же Вы сами нарушаете собственные призывы – забыть себя, оставить все ради служения театру? Лишили нас лирической героини! А гран кокет нынче в дефиците. Красивую и одновременно талантливую артистку не так легко сыскать. Все больше попадается либо одно, либо второе.

– Се ля ви, – шутливо ответила Аля. И все же щеки ее немного зарделись от комплиментов князя.

– Господа, вы не находите, что у девушек, готовящихся под венец, появляется особый взгляд. Они напускают на себя тумана, таинственности, точно как сейчас наша дорогая Александра! – звонко рассмеялся младший брат Николая.

– Феликс, Вы несносны! Жду не дождусь, когда Вы уже повзрослеете и научитесь манерам! – отмахнулась от неделикатного юноши Аля.

– Хорошо, ежели не хотите говорить о себе, расскажите нам о сестре. Она ведь, кажется, вышла замуж за некоего Вырубова? Это уже не секрет? – младший князь Юсупов терпеть не мог сестру Али, Анну, с детства, с тех самых детских танцевальных вечеров, когда ему иногда приходилось танцевать с пухлой девочкой. – Правду говорят, что на свадьбе среди почетных гостей были не только Царь с Царицей и Великие Княжны, но и дети Великого Князя Павла?

– Да, они там были.

– А жениха Вашего там не было? Он, ежели я не ошибаюсь, приходится им сводным братом? Я плохо знаком со всеми странными названиями родственников, – юный остряк вступил на тонкий лед, забыв, что находится в доме родственников молодого Пистолькорса.

– Давайте-ка пить чай! – прервала его Любовь Валериановна. Хозяйка дома всегда радушно принимала молодежь, не ограничивая их свобод, однако оскорблять членов семьи в собственном доме она позволять не собиралась, о чем ясно свидетельствовал ее строгий тон.

Феликс всегда ей нравился. Он умел пустить пыль в глаза, прикинувшись хорошим, воспитанным мальчиком. Его неожиданное вздорное поведение Любовь Валериановна списала на нервное расстройство или мигрень.

Младший Юсупов, поняв свою оплошность, тут же переменился и стал, как обычно, мил и весел.

Компания душевно общалась под тихое бренчанье Николая на гитаре, как вдруг в комнату быстро вошла, можно было бы даже сказать ворвалась, белокурая девица.

– Прошу прощения, – поднялась Любовь Валериановна. – Чем обязана? Вы к кому?

– К ним! – названая гостья махнула рукой на застывшую от изумления творческую компанию. – Я Марина Гейден. Мы играем вместе в спектакле!

– Вы одна прибыли? – еще больше удивлялась хозяйка дома.

– Нет, меня в парадной ждет жених, – на этих ее словах гитара Николая замолчала. – Я только хотела поднять со всеми бокал за наш будущий успех и станцевать один танец!

Она почти залпом выпила шампанского и усадила за рояль одного из артистов.

– Кто меня пригласит? – Марина без стеснения уставилась на Николая Юсупова, но тот избегал ее взгляда.

Муня поражалась нахальству, с которым вела себя гостья. Где она воспитывалась? Девушек традиционно учили быть скромными, стеснительными. Развязные барышни с дурными манерами заслуживали лишь презрения общества и достойных мужчин.

Однако Марину обескураженный вид собравшихся скорее забавлял, чем смущал. Она взяла за руку месье Бернатца и вытащила танцевать.

Мелодия закончилась, и незваная гостья удалилась так же внезапно, как появилась. Она действительно была помолвлена с красивым конногвардейцем, графом Мантейфелем. Его игриво закрученные, небольшие усики и идеально очерченная линия подбородка должны были бы задвинуть Николая с неправильными чертами далеко на задний план. Однако для Марины, свадьба которой уже была назначена на будущий год, золотого сечения лица графа для счастья было недостаточно. Душа ее беспокойно металась.

– Что за несносный человек! – бросил в воздух раздосадованный Николай.

Он было заиграл романс, но вдруг остановился и поднялся.

– Я не буду больше петь. Наши творческие вечера закончены. Она все испортила…

Князь излишне театрально раскланялся, пытаясь скрыть свои истинные чувства. Муня пошла проводить его.

– Не грустите, мой друг! Это лишь заноза, которую нужно вытащить, чтобы она не болела… – сказал ей Николя у двери совсем другим, искренним тоном, поцеловав руку.

– Вынимайте ее скорее! Занозы бывают очень болезненными, особенно ежели вонзились в самое сердце.

– Мы вытащим ее вместе! – и он улыбнулся ей своей замечательной, светлой улыбкой, которая тут же преобразила его лицо.

Гости разошлись, и Муня, наконец, освободилась для Али, которая взяла ее в оборот по своему делу. Подруга кивала, со всем соглашалась, но мысли и сердце ее были далеко, с несчастным и любимым князем. Как же это случилось? Когда он успел влюбиться в эту ветреницу?

III

Генерал Пистолькорс был рад выбору сына и просил свояченицу Любовь Валериановну подменить Ольгу, если той не позволят приехать к сватовству сына из Парижа. Госпожа Головина согласилась без уговоров.

Эрик старательно излучал оптимизм, но в глубине души не мог в полной мере насладиться чередой счастливых событий – предложением руки и сердца сына, беременностью старшей дочери и грядущим венчанием Марианны. Виной тому было убийство Саррочки, о котором не давал забыть длящийся по сей день судебный процесс.

Пистолькорсу приходилось встречаться со следователем, давать показания, хотя, по его мнению, что там было расследовать, ведь маклер-Отелло сразу во всем признался.

Наконец, настал день суда. Зеваки стекались послушать выступление виртуозно владеющего словом адвоката Андреевского, имя которого до сих пор было на слуху в связи с давним, но весьма резонансным делом Веры Засулич, покушавшейся на жизнь градоначальника Трепова и оправданной судом присяжных. Многие считали, что Андреевский внес свой вклад в уход от принципа неотвратимости наказания, что подстегнуло новые и новые волны убийств чиновников и политических деятелей.

Марианна, не сообщив отцу, инкогнито явилась в зал суда. Это было в ее стиле.

– Какое унижение! – позже, в Париже, делилась дочь с Ольгой, когда они возвращались из церкви, куда традиционно семья Великого Князя ходила по воскресеньям. – Эта вертихвостка крутила отцом, как хотела! Адвокат так и сказал, что и муж, и любовник, которым она морочила голову, жалки! Я готова была сквозь землю провалиться! Но как она ловка! Только вообрази, ведь это необразованное существо смогло просчитать, какая у отца болячка – что он мечтает залечить душевную рану, оказавшись на месте дяди Пали.

Дядей Палей Марианна называла отчима.

– Она даже замуж вышла за Андреева, чтобы ситуация еще больше напоминала вашу, – продолжала она. – Как же глупы мужчины! Все это так некстати. Весь Петербург только об этом и судачит. Интересно, что после такого оглушительного скандала будут думать обо мне родители Петра.

– У меня дежавю. По-моему, мы уже говорили об этом, когда твоя старшая дочь выходила замуж. Что подумает отец жениха я знаю, – улыбнулся Павел, когда Ольга передала ему переживания Марианны. – Во-первых, что для него честь породниться с Великим Князем. А во-вторых, он вспомнит о своей постыдной и не менее скандальной истории с дамой весьма легкого поведения, которую он, будучи женат, не мог поделить с испанским послом. Помнится, он даже отправил агентов вскрыть стол дипломата и достать письма своей мистрессы, чтобы уличить ее в измене. Некрасивый был сюжетец. Саша был в бешенстве, когда получил от посла жалобу. Так что кто без греха, путь первый бросит в Пистолькорса камень. Когда я беспокоился, я думал не о Крейцах да Дурново, а о царской чете. Ты знаешь, как они чувствительны к таким вещам. А из-за этих переживать не стоит…

– Да, я сразу успокоила ее. Тем более теперь уж все закончилось.

– Что меня обескураживает, так это оправдательный вердикт. И это называется правосудием? Что же теперь, ежели какая-то особа имеет сомнительную репутацию, можно взять и зарезать ее вот так запросто? Хотя чему я удивляюсь. Скоро, похоже, за убийства, особенно за политические, награды давать начнут.

Ольга была согласна с супругом, хоть девица Эрика была ей крайне неприятна, тем не менее графиня не желала ее смерти и не могла оправдать смертоубийство, пусть даже совершенное в состоянии крайнего раздражения и запальчивости.

Столичное светское общество не могло обойти стороной разыгравшуюся шекспировскую драму. Столько пищи для сплетен и пересудов. Когда новость о суде докатилась до княгини Юсуповой, она лишь поморщилась. Ее не удивило, что Пистолькорс вляпался в подобную историю. Чего еще можно было ждать от человека недалекого, живущего лишь низменными инстинктами и чувственными удовольствиями?

IV

Павел в своем твидовом костюме с бриджами неспешно прогуливался с дочками по дорожкам весеннего Булонского леса, любуясь пышным цветом каштанов и раскланиваясь с редкими знакомыми, выползшими понежиться на майском полуденном солнце. Он мечтал лишь об одном, чтобы покой последних дней продлился подольше. Но у судьбы был иной взгляд на грядущие дни. Когда Великий Князь вернулся домой, ему передали неожиданную телеграмму от царственного племянника. Его Императорское Высочество сразу почувствовал что-то недоброе. В первые секунды он связал это с семьей Ольги, с пасынком или падчерицами, которые женились наперегонки, и какой-то из браков мог не найти поддержки у Царя, особенно в свете криминального происшествия, бросающего тень на имя их отца. Однако Великий Князь ошибся.

В телеграмме Государь сообщал о намерении выдать дочь Павла замуж за шведского принца, Вильгельма, и приглашал дядю на помолвку собственной дочери. Павел вышел из себя. Как можно было не посоветоваться, не узнать его мнения заблаговременно, а вот так поставить перед фактом? Несмотря на свое возмущение, решив, что упускать подходящий случай нельзя, нужно выторговать долгожданные уступки. Великий Князь заверил племянника, что готов будет приехать на церемонию с Ольгой.

В ответ Император сообщил, что они могут вернуться к этому вопросу после того, как Мари выйдет замуж, что значило, присутствовать на столь важном для семьи событии новая жена изгнанника не сможет. Дрожащей от гнева рукой Павел ответил Царю, что без супруги ноги его не будет ни на помолвке дочери, ни на ее свадьбе.

Его стали забрасывать письмами. Мари весьма сентиментально писала о том, что она без памяти влюблена в замечательного принца из Швеции. Она просила прощения за то, что дала жениху согласие, не посоветовавшись с отцом, но все произошло слишком стремительно. Вильям приехал в Москву сразу после Пасхи и, пробыв пару дней, сделал предложение. Пришло письмо и от самого Вильгаши, как его называла Мари, в котором тот просил у отца невесты благословения.

«Наглец! – думал про него Павел. – Сначала все обстряпал, а теперь просит благословения!»

Великий Князь, конечно, понимал, что вины юноши в сложившейся ситуации нет. Вряд ли он сам решил устроить все столь обидным для отца невесты образом, но ему необходимо было на ком-то выместить гнев. Павел резко ответил принцу, что его детей забрали под опеку, поэтому бесполезно спрашивать его позволения или благословения, ибо не он решает их судьбу.

Когда на пороге появился Алексей, Павел сразу понял, с чем пожаловал брат.

– Умеешь ты всех привести в возбуждение, – с примирительной улыбкой начал гость.

– Ты знаешь, я терпеливо выносил все наказания и лишения, но после пяти лет примерной семейной жизни я вправе ожидать иного к себе и моей жене отношения! Я не понимаю, почему она не может сопровождать меня? Ежели потому, что разорвала для меня узы первого брака, то недавняя женитьба Николаши на разведенной Стане, с Высочайшего, как ни странно, позволения, безвозвратно разрушила это правило, не так ли?

– Пиц, я понимаю твои горечь и обиду, но я не могу не согласиться и с аргументами Ники и Эллы. При всем моем уважении к Ольге Валериановне, она не имеет прямого отношения к твоей дочери от первого брака. Согласись, в таких случаях мачеха обычно нарочно держится в тени, поскольку находится в двусмысленном положении по отношению к детям и к семье первой жены. Подумай о кузине, о несчастной матери покойной Аликс, которая на помолвке внучки вынуждена будет видеть твою новую жену. Съезди один. Там у тебя будет возможность обговорить все с Ники. Ты же знаешь, он не откажет тебе, глядя в глаза, и позволит позже приезжать вместе.

– Ты не понимаешь, как унизительно, что над моими детьми установлена опека! В каком положении я буду на этой помолвке? Какой-то карикатурный свадебный генерал!

– Ладно, оставим эту болезненную тему. На юбилей Палестинского Общества не собираешься? – Алексей не хотел рассориться с братом.

– Нет, пока жене не позволят сопровождать меня, я в России не появлюсь!

Разговор закончился ничем.

– Что двадцать второго? – уходя, спросил старший брат про годовщину смерти матери.

– Закажем поминальную службу в храме на ру Дарю, – ответил Павел, имея в виду собор Александра Невского на улице Дарю.

На секунду память перенесла Павла в то время, когда они с Сергеем путешествовали в Палестину на первую годовщину смерти Императрицы Марии Александровны. Потом они ездили в Иерусалим втроем, с Эллой, перед тем, как Павел сделал предложение своей первой жене, юной Аликс… Как давно это было. Как давно не было матери и отца, которые не допустили бы всего, что теперь происходило.

Вечером Ольга пытала мужа о споре с братом. Павел передал ей суть в общих чертах.

– Ужели вы думаете, сказал я ему, что я оставлю жену, которую здесь все любят и ценят, у которой здесь положение, как дай Бог каждому, одну, а сам буду веселиться на торжествах? Ежели тебя не будет на том месте, полагающемуся тебе по браку со мной, то и меня там не будет! Это мое непоколебимое решение!

– Зачем же ты рубишь сплеча! – всплеснула руками Ольга, обескуражив Павла своей неожиданной реакцией. – Таким образом ты ничего не добьешься! Мало того, что твоя дочь останется без отца во время помолвки, так и мне не позволят поехать в Петербург к Ольге, когда ей придет срок рожать!

– Не для того я все ломал и всем жертвовал, чтобы теперь давать унижать и обижать тебя напрасно!

– Ежели б ты хотел, чтобы я была счастлива, ты бы сделал все, чтобы мне позволили приехать в Россию.

– Да разве я… – задохнулся Великий Князь возмущением. – Ты же видишь, как я бьюсь! Что же я могу поделать, ежели Ники такой упрямец?

– Ты бы мог забыть о своей гордости, прекратить ссориться с Государем и умолил бы его дать позволение. Настаивая на своем и капризничая, ты лишь делаешь мое положение хуже.

– Ну знаешь! – возмутился Павел. – От кого, от кого, а от тебя такой неблагодарности я не ожидал!

Он удалился из спальни, громко хлопнув дверью.

– Подумай, простишь ли ты себе, ежели пропустишь помолвку дочери! – бросила ему в спину Ольга. – И не возненавидишь ли меня за эту жертву, о которой, к слову, я тебя не просила!

Несколько дней супруги не разговаривали. Павел страдал, потеряв аппетит и сон, но, чувствуя себя незаслуженно обвиненным, оскорбленным в лучших чувствах, не мог сделать первый шаг.

Великий Князь пытался отвлечься политическими новостями из России, где ожидали новых волнений по поводу роспуска второй Государственной Думы, представляющей собой не что иное, как пылающий очаг революции. От тех самых избранных представителей, от которых после созыва, адресовав свое знаменитое «не запугаете!», Столыпин потребовал, чтобы они сами очистили свои ряды от пятидесяти пяти участников раскрытого заговора, имевшего целью насильственное ниспровержение государственного строя, и, после истечения срока ультиматума, распустил оппозиционно настроенный законодательный орган. Избирательный закон пришлось пересмотреть с целью уменьшить представительство тех групп населения, которые не расположены были трудиться на законотворческом поприще, а использовали место в Думе лишь для помех работе правительства, революционной агитации и раздувания костра классовой борьбы с новой силой.

Читая «Правительственный Вестник», Павел вдруг испытал чувство стыда, осознав, что вся суета с правами для его семейства совсем не кстати, что это отвлекает Императора от куда более важных государственных забот. Но он быстро заглушил голос совести. В конце концов, кто позаботится о его жене и детях, если не он? Волнения и недовольства, к несчастью, стали уже прозой жизни, ее неотъемлемым атрибутом, если из-за них откладывать жизнь, то отправишься к праотцам, так и не вкусив ее.

Как ни странно, роспуск второй Думы был воспринят обществом довольно спокойно. Периодически продолжали вспыхивать местечковые восстания, но подъема градуса противостояния не последовало. Чувствовалось значительное улучшение настроения.

Павел как раз читал об этом в прессе, когда к нему в кабинет вошла жена.

– Письмо от Любаши! Пишет, что о Сашиной помолке объявлено. Они принимали у себя Танеевых. Эрик очень рад этой партии и тоже закатил роскошный прием. Пригласил даже полковой оркестр. Кстати, на ужине в честь помолвки была сестра невесты, Анна, фрейлина Императрицы, – Ольга говорила легким, веселым тоном, будто между ними не было никакой ссоры. – Уговорились играть свадьбу на будущий год. Как только бедный Аксель выдержит. Мне кажется, была б его воля, он женился бы уже завтра.

Она протянула мужу письмо своей сестры. Павел взял его и стал читать, в душе ликуя, что размолвке конец.

– Жаль, что ты не можешь быть с ними сейчас, – сочувственно произнес он, зная, как супруга мечтала бы оказаться в Петербурге с детьми в столь важные для них моменты жизни.

– Да, и я не могу позволить тебе мучиться так же, – супруга подошла к сидящему Павлу, обняла его за плечи и, поцеловав в макушку, заворковала: – Поезжай на помолвку. Сделай это ради меня, ежели угодно. А мне вымоли поездку к дочери, чтобы помочь ей с родами.

Павел сдался и отправился к Алексею, просить его выступить парламентером.

V

Переговоры заняли какое-то время, но, в конце концов, заступничество Алексея достигло цели. Сыграло Павлу на руку и давление на Императора брата Владимира, который просил помиловать сына и признать его брак с Даки, ссылаясь на свое слабое здоровье и предчувствие близкого конца. Серьезным аргументом в пользу признания брака Кирилла стал переход его супруги в Православие. Проявив милость к одним изгнанникам, Государь не мог оставаться глух к мольбам Павла, поэтому приезд Ольги ухаживать за дочерью на сносях был разрешен.

Приезд Павла приурочили не только к знакомству с женихом Марии, но и к открытию отделения Палестинского Общества в Москве, где он произнес трогательную речь о брате, прежнем председателе, погибшем мученической смертью от рук убийцы-террориста. Елизавета Федоровна, которая после смерти супруга возглавила общество, активно пыталась вовлечь в его деятельность Дмитрия, поэтому сын в качестве почетного члена организации тоже присутствовал на церемонии, хотя в свои шестнадцать лет скорее скучал, чем отдавал дань торжественности момента.

Элла словами Павла о покойном муже была тронута. Они вместе помолились в его усыпальнице в Чудовом монастыре. Напряжение, которое существовало между ними, немного спало, и даже знакомство детей Павла с мачехой не казалось уже таким невозможным.

Затем Павел ненадолго вернулся в Париж и приехал уже с женой. Хотя графиню Гогенфельзен не принимали в домах императорской семьи, ей не могли запретить находиться во дворце мужа на Английской набережной. Когда-то он перестроил этот особняк для жизни со своей первой супругой, отчего новая хозяйка чувствовала себя в старых, заброшенных покоях, продуваемых ноябрьскими сквозняками, неуютно. Ольга бывала там и раньше, но тогда ее визиты были покрыты завесой тайны. Дом этот для любовницы Великого Князя был заманчивой, иногда казавшейся недостижимой мечтой. Только в самых смелых фантазиях она могла представить его своим. Теперь все изменилось, и дворец должен был быть обновлен.

Перед визитом Великой Княгини и детей Павла Ольга не могла заснуть. Графиня легко сходилась с разными членами императорской фамилии, дружила с Михен и Владимиром. Вот и кузен Павла, Константин Константинович, с которым они случайно столкнулись на вокзале, повел себя вполне дружелюбно, и даже нанес им визит с супругой. Жаль, Лёли не было дома. Она была у дочери. Вообще, не было ни одного человека, которого она не смогла бы расположить к себе, будь то дядя Царя или нищий художник. Но сестра Государыни была особенным случаем. Впрочем, как и царская чета. Весь вечер Ольга терзала мужа расспросами, как лучше себя вести, что надеть, что подать к чаю, чтобы завоевать сердце Елизаветы Федоровны. Великий Князь оказался не очень полезен. Он не знал теперешней Эллы. После смерти Сергея она стала другой. Единственное, что Павел смог поведать супруге, это про уход Елизаветы Федоровны от светской суеты, посвящение себя благим делам и жизни духовной.

Бледная из-за бессонной ночи, Ольга скромно и молчаливо встретила гостей в кабинете мужа. На столе, кроме портретов детей, стояло несколько больших фотографий покойной Аликс в изумительных золотых рамах. Не убрав их, Мама Лёля нарочито подчеркивала отсутствие намерения занять место матери в сердцах великокняжеских отпрысков. Пока Павел с Эллой вели беседу на общие, нейтральные темы, хозяйка бесшумно разливала чай, стараясь оставаться как можно менее заметной. Однако это удавалось ей с трудом. Мария и Дмитрий не сводили глаз с прекрасной, загадочной дамы, похитившей сердце их отца.

Дочь Павла с восхищением рассматривала отделанное старинным кружевом темно-лиловое бархатное платье мачехи, оттеняющее белизну ее кожи. Цвет наряда отражался в глазах Ольги, придавая им невероятный темно-фиалковый оттенок.

Взгляд Дмитрия был несколько более настороженным. В отличие от сестры, он предпочел бы встретиться с отцом без его новой жены. Тем не менее и ему было любопытно, что же это за особа, которая имела такую власть над папá, что он предпочел ее им, родным детям.

После чая перешли в большую гостиную в английском стиле, где на бильярдном столе были разложены вещи усопшей Аликс. Павел хотел поделить меха, кружева и драгоценности между Марией и Дмитрием до замужества дочери.

Пока Мари и Ольга обсуждали планы реанимации в Париже пропахших нафталином мехов, Великая Княгиня поделилась с Павлом своей сокровенной тайной. Их общие горькие воспоминания напомнили ей о былых добрых отношениях. В ее глазах блестели слезы, когда она брала в руки пыльные футляры с драгоценными украшениями своей подруги. Если бы Аликс не ушла так рано, жизнь всех присутствующих в тот момент в гостиной, возможно, сложилась бы иначе.

– Хочу, чтобы ты узнал от меня, я продала свои украшения, кое-что подкопила и в мае купила усадьбу на Большой Ордынке. Собираюсь устроить там христианскую обитель милосердия…

– Женский монастырь?

– В определённом смысле, но без всегдашнего отречения от жизни мирской, только на время пребывания в обители. Ежели потом девушка решит, допустим, вернуться в мир, выйти замуж, препятствий не будет. Дети выросли, и я могу больше времени посвятить нуждающимся. – Великая Княгиня быстро закрыла тему, словно боясь услышать возражения Павла.

– Выросли… Дмитрий так вытянулся!

– И как сложен! Бимбо после какого-то выхода сказал, что его будто ювелир изваял, – не без гордости вспомнила Елизавета Федоровна. – А что дочь твоей жены, графиня Крейц, ежели не ошибаюсь, счастливо разрешилась?

– Да, Слава Богу, настоящий богатырь, и мама чувствует себя хорошо! Ольга страшно переживала. Но сейчас все страхи и волнения позади. Крестили Александром. – Великий Князь улыбнулся и тихонько шепнул Элле: – Я теперь женат на анмамá. Только ш-ш-ш-ш, она еще не привыкла к новому статусу.

Елизавета Федоровна улыбнулась.

– Я погорячился летом, – Великий Князь решил, что это подходящая минута сгладить все шероховатости между ним и вдовой брата. – Ты, может быть, думаешь, что Ольга не хотела, чтобы я ехал на помолвку. Это не так. Напротив, мой отказ был причиной нашей первой серьёзной размолвки. Она была в отчаянии!

Павлу действительно было теперь неловко за свое поведение. Он сожалел, что не сдержался и наговорил всем грубостей сгоряча. Объяснившись с Эллой, он почувствовал, как гора упала с плеч.

– Вот видишь! Она была права… – ответила ему Елизавета Федоровна, взгляд которой на Павла стал мягче и теплее. Великая Княгиня увидела в его словах попытку обелить супругу, поэтому не могла сказать ничего другого. Но в Ольге Валериановне она все же чувствовала какую-то ненатуральность. В том, как жена Павла тихо говорила, всеми силами излучая скромность и застенчивость, чувствовалась некоторая неестественность.

При прощании Ольга Валериановна предложила Марии выбрать какую-нибудь ее вещицу на память. Падчерица захотела аметистовое колье, которое украшало белую шею графини. Ольга упаковала украшение и тем же вечером отправила его Марии.

Все прошло даже лучше, чем Павел ожидал. Дети от посещения отца остались в восторге, о чем не замедлили сообщить Государю.

Не успели редкие гости Петербурга оглянуться, как зима заковала Неву в лед. Закружила по озябшей земле поземка. Застонал в нежилых коридорах дворца ветер. Или это Аликс оплакивала свое забвение и будущее Павла.

– Поедем домой, в Париж, – сказала мужу уставшая от напряжения и волнений Ольга, глядя в окно на унылый пейзаж.

VI

Свадьбу Марии назначили на конец апреля, после достижения ею восемнадцати лет.

Неожиданно для родственников в начале января Великой Княгине Елизавете Федоровне сделали полостную операцию – удалили доброкачественную опухоль, обнаруженную в левом боку несколько лет назад. Последнее время новообразование начало расти, поэтому решено было убрать его. Оперировал Елизавету Федоровну известный профессор Рейн в лазарете, который Ее Императорское Высочество устроила в усадьбе на Большой Ордынке. Сложная хирургическая манипуляция прошла успешно, однако после нее больной требовались стерильная среда и полный покой. Царская чета страшно переживала за здоровье августейшей больной, требуя от докторов ежедневного отчета о ее состоянии.

Оставшись без тетиного внимания, Мария вдруг начала паниковать. Она захотела разорвать помолвку со шведским принцем, о чем сообщила сестре Елизаветы Федоровны, принцессе Прусской Ирэне, приехавшей ухаживать за Великой Княгиней. Та уговорила девушку не беспокоить тетю, которой в послеоперационный период запрещены были любые волнения. Принцесса как могла пыталась сама вразумить Марию и усомнилась, можно ли вообще было на том этапе, когда подготовка зашла слишком далеко, разорвать помолвку, не вызвав этим грандиозного скандала. После этого разговора невеста получила полное любви письмо от Вильяма, который уговаривал ее не разрушать его жизнь своим отказом. Девушка сдалась, но ее продолжали мучить сомнения и страхи.

Все вокруг были убеждены, что Великая Княжна выходит замуж по любви, и жутко удивились бы, узнав, что невеста, оказывается, страдает. Невозможно было разглядеть и тени страданий в барышне, которая отплясывала на балу, данному в ее честь графиней Клейнмихель.

И все же, когда Павел приехал на свадьбу, дочь разрыдалась у него на плече.

– Что стряслось? Вы поссорились? – растерялся отец.

– Нет, я… я… я не хочу замуж…

– Милая, но почему же ты не сказала сразу! Тебя заставили?

– Нет… я просто не хотела никого расстраивать…

– Хочешь, чтобы я остановил свадьбу? – Великий Князь не очень представлял, как бы он мог это сделать, когда съехались все гости, в том числе отец жениха, король Швеции, который воспринял бы такой неожиданный поворот оскорблением, что, несомненно, сказалось бы на отношении двух стран. Но Павлу не привыкать было идти против всех, и теперь, ради дочери, он готов был вновь ринуться в бой, чего бы это ему и России ни стоило.

– Я понимаю, что уже слишком поздно… Быть может, я позже все-таки смогу полюбить принца… Ведь так бывает?

У Великого Князя клокотало все внутри. Он дождался Елизавету Федоровну, которая приехала за Марией, и позвал ее в кабинет для объяснения.

– Не могу поверить, что ты стала такой черствой, Элла! – набросился он на вдову брата. – Я не узнаю тебя! Как можно выдавать девочку замуж против ее воли! Ведь ты сама когда-то говорила, что брак без любви – это грех!

– Против воли? – Элла была шокирована неожиданностью и несправедливостью обвинений Павла. – Ежели бы ты не предпочитал детям личные удовольствия, а проводил с ними больше времени, ты бы видел, как Мари ворковала с Вильямом. Все умилялись их влюбленности. Спроси у Кости, ежели не веришь мне! Разве могла бы вести себя так девушка, которая не испытывает к молодому человеку чувств?

– Она запуталась! Она же еще ребенок! – отец растерялся. Положа руку на сердце, когда он в конце прошлого года приезжал на помолвку, ему тоже показалось, что молодые неплохо ладят.

– Ее мать вышла за тебя замуж в этом же возрасте, – Великая Княгиня взяла себя в руки и говорила спокойно, отчего ее аргументы звучали еще более убедительно.

– Можно было не спешить и не распоряжаться судьбой моей дочери с такой легкостью!

– Твоей дочери! В тебе говорит исключительно твой эгоизм! Ты не можешь смириться, что о браке было договорено без тебя? В этом проблема? Марии, для ее же блага, лучше было выйти замуж до того, как ты с твоей новой женой вернетесь в Россию. Отсюда и спешка, чтобы имя твоей юной дочери не было связано с этой дамой… Но даже ради ее же счастья никто бы не неволил ее. Как ты мог даже подумать об этом! Она много раз могла отказаться. – Елизавета Федоровна интонацией особенно выделяла «твоей». – Разве был бы ты счастлив, если бы Мария осталась одна и страдала от того, что на ее руку и сердце нет претендентов? Вспомни, как непросто выдавали замуж дочь Владимира, а наш случай сложнее… несравнимо сложнее.

– Это лишь твои предположения!

– К несчастью, это правда, которую ты не хочешь замечать. Мы аккуратно, чтобы не навредить девочке, выяснили настроения, царящие во владетельных домах… Или ты и для нее уготовал морганатический брак?

Павел молчал. Мысль, что его дочери могут быть не рады в каких-то королевских семьях, казалась ему дикой.

– Я даже не упоминаю о государственных и династических интересах, про долг членов императорской семьи. Тебя, как видно, эти вещи давно не интересуют! – Элла направилась к двери и, остановившись, добавила: – Ты хоть понимаешь, сколько боли ты принес Сергею, который любил тебя больше всех на свете? Когда же ты повзрослеешь и начнешь думать не только о себе?

– В тот самый момент, когда вы начнете считаться с моими чувствами и поймете, что вы тоже делаете мне больно! – огрызнулся Пиц, словно подросток. Но этот брошенный в пылу спора упрек достиг сердца Эллы.

– Прости меня! – вдруг ответила Великая Княгиня с искренними слезами в глазах. – И Господь, надеюсь, тебя простит. Я молюсь за тебя!

Елизавета Федоровна ушла, оставив Павла с неприятным ощущением вины и сомнениями в собственной правоте.

VII

Настал день свадьбы.

Отец благословил невесту иконой. Затем Марию осенила крестом тетя. Павел и Елизавета Федоровна примирительно пожали дуг другу руки и поцеловались, отодвигая перед торжественным моментом свои личные эмоции и недопонимание на задний план. Елизавета Федоровна, которая еще носила траур, не собиралась на свадебный ужин, но должна была помогать невесте на церемонии в церкви.

Когда Мария увидела царские украшения, которые, как и остальные Великие Княжны, она должна была надеть на бракосочетание, она немного оживилась. Диадема императрицы Екатерины с великолепным розовым бриллиантом в центре, небольшая, малинового бархата корона, усыпанная сверкающими бриллиантами, ожерелье из крупных, чистейших бриллиантов, браслеты и серьги в форме вишен не могли бы оставить равнодушной ни одну августейшую невесту. На голову Марии накинули кружевную вуаль, приколов среди складок цветы флердоранжа. В последнюю очередь на плечи Великой Княжны возложили малиновую бархатную мантию, отделанную мехом горностая. Когда жених увидел Марию, он потерял дар речи от ее величественной красоты.

В свадебном облачении Мария невероятно походила на мать! У Павла сжалось сердце.

Воспользовавшись моментом, Великий Князь рассматривал жениха. Вильям был юн и очень высок. Вероятно, стесняясь своего выдающегося роста, он немного сутулился. Юноша никак не производил впечатление злого или непорядочного человека. Отец вздохнул с некоторым облегчением. Была надежда, что Мария сможет полюбить мужа, разглядев в нем достоинства, которых у него не может не быть, и обретет счастье. Великий Князь знал массу примеров, когда, женившись без вспыхнувшей с первого взгляда симпатии, люди проживали долгую, счастливую семейную жизнь.

В апреле произошло еще одно событие, которое уверенно конкурировало по произведённому эффекту со свадьбой Мари. Михен, которая вопреки желанию супруга долгое время оставалась лютеранкой, вдруг тоже приняла Православие, чем до глубины души поразила все императорское семейство без исключения. Мало кто верил в искренность ее поступка, но факт оставался фактом. Очевидно Мария Павловна ожидала от Императора поощрений за свой поступок, рассчитывая, видимо, на прощение Кирилла.

Тем временем Павел отбыл в Париж. Мария и Дмитрий обещали его там в мае.

VIII

Весенний театральный сезон пробудившегося от зимней дремы Парижа ознаменовался грандиозной русской оперой «Борис Годунов», которую во французскую столицу привез успешный питерский импресарио Дягилев. Бархатный шаляпинский бас покорил взыскательную публику Пятой республики, избалованную первыми мировыми талантами.

Великий Князь с супругой оказывали поддержку «Русским сезонам», видя в этом не только привычную миссию меценатов искусства, но и свою роль в повышении за рубежом престижа России, который немного пошатнулся после войны с Японией. Августейшая чета с удовольствием принимала у себя русскую труппу, давая ей возможность выступить перед сливками французской аристократии, которая могла бы быть им полезна и связями, и кошельками.

В честь оглушительного успеха русской оперы и к приезду детей Павла Ольга дала великолепный прием, пригласив на него все самые значимые фигуры высшего света и парижской богемной жизни.

– С кем это ты там говорил? – в конце вечера поинтересовалась она у Павла про молодого собеседника, который довольно длительное время не отпускал Великого Князя от себя, что-то оживленно ему повествуя.

– Старший сын Юсуповых. Я последний раз видел его еще мальчиком, признаться, даже не сразу узнал…

– Николай? Тот, про которого Муня рассказывала? Разве он женился? Я видела его в Гранд-опера с какой-то вертлявой блондинкой.

Тогда никто еще не догадывался, какая страшная опасность нависла над внуком бывшей хозяйки особняка в Булонь-сюр-Сен. Князь Юсупов приехал в Париж за Мариной Гейден, которая, как ни упрашивала родителей переменить решение, все же была в апреле выдана замуж за графа Арвида Мантейфеля. На берегах Сены проходил их горький медовый месяц. Разочаровавшись в браке еще до венчания, новобрачная выписала Николая и свою мать во Францию, поселив их в одной гостинице. Попросив у мужа развода, она переехала к матушке и с того момента стала открыто появляться в обществе Юсупова. Родители князя не знали, чем занят их отпрыск в самом романтичном городе мира, ведь он заверил их, что едет туда исключительно услаждать слух талантом Шаляпина.

– Нас это не касается. Пусть сами разбираются. Нам и своих забот хватает.

– Графинюшка, позвольте поблагодарить за шикарный прием и расцеловать Ваши ручки! – густо пробасил Шаляпин. – Ваши божественные перепела в вине с раками, устрицами, зеленым горошком и пармским сыром завладели моим сердцем и желудком. Я буду просить изобразить нечто подобное своего повара! И икра у вас правильного посолу. Я, уж поверьте, знаю в этом толк. Сам могу солить. А какое собрание! Кажется, весь свет перебрался к Вам в гостиную!

Ольга, как было ею заведено еще в Санкт-Петербурге, большое внимание уделяла кухне. Моря людей голодом, центром светской жизни не станешь. Голодные художники, писатели и музыканты, которые только входили в зенит своей славы, готовы были драться за приглашение на вечер в Булонь-сюр-Сен. Правда, к Шаляпину это уже не имело отношения. Он давно ярко блистал на русском творческом небосклоне.

На следующий день за завтраком семейство рассматривало карикатуры Боди, который был допущен на прием, чтобы познакомиться с русскими гениями. Мальчик удивительно точно схватывал характерные черты персонажей. Дягилев был изображен с его знаменитой седой прядью, напоминая шиншиллу, Шаляпин с огромной, как растянутые меха, грудной клеткой, Робер Монтескью был похож на длинного, черного, блестящего таракана. Павел с Ольгой не могли удержаться смеха.

IX

Май выдался на редкость жарким. Дмитрий ждал сестру, как было уговорено, в парижской гостинице. Она уже несколько часов как должна была приехать. Но ее все не было. Чтобы не изнывать от скуки, духоты и возрастающего беспокойства, Великий Князь отправился к отцу.

Вечером брат вернулся в отель, Мари уже была там. Она бросилась Дмитрию на шею, чем привела в замешательство и его, и своего молодого супруга, который пытался не подать вида, что преувеличенные эмоции жены к брату на фоне ровного отношения к нему его расстраивают.

– У нас одна за другой лопнули пять шин! Можешь вообразить? – затарахтела сестра.

Было поздно, и скоро пришлось разойтись по номерам. Дмитрий уже спал, когда услышал стук в дверь. Это была сестра. Она вызвала его поговорить без мужа, который, к счастью, измученный долгой дорогой, быстро уснул. Ей хотелось посекретничать с братом о своей взрослой жизни и о его первой влюбленности.

– Как прошел твой медовый месяц? – спросил ее Дмитрий.

Они сидели на лестнице и говорили шепотом, чтобы не разбудить принца и остальных постояльцев.

– Сначала мы поехали в Карлсруэ, к моей свекрови. Там все жутко чопорные. За обедом я рассмеялась шутке соседа, и меня едва не прожгли взглядами осуждения. У нас в России личные отношения гораздо проще. Этикет существует только для церемоний. А там к этому относятся слишком серьезно. Вильгаше было, наверное, стыдно за меня.

– Ничего, привыкнешь. Потом поехали в Венецию?

– Да, мы там были одни! Но Венеция меня разочаровала. Я так мечтала побывать в этом сказочном месте! А там – сырость, вонь и невкусная еда. Не понимаю, что могло так очаровать отца и дядю с тетей…

– Странно… Неужели так все плохо?

– Да, сплошные обманутые ожидания… Потом мы поехали в Ниццу, где пересели на мотор, чтобы на нем объехать Францию. В Марселе принц слег.

– Что-то серьезное?

– Нет, легкая простуда. И немудрено, в кабриолете-то. Видел бы ты меня с прической набекрень и шляпой, примотанной густой вуалью, которая сразу же забивалась дорожной пылью, – рассмеялась Мари. – Затем Биарриц. Там мы встретились с кузиной Ксенией и ее детьми. У них дом на берегу. Сандро не видели. Потом поехали в Тур, а после него – в долину Луары, смотреть замки. К этому времени мне уже все порядком надоело. Я хотела побыстрее к тебе и отцу!

– А что принц? Он тебе не противен? – Дмитрий переживал за сестру, которая перед свадьбой казалась несчастной.

– Он неплохой, даже милый, – щеки Мари немного порозовели. – Я думаю, он меня любит.

– Конечно, любит!

– А как отец? Ты же у них был? Видел ее?

– Да, у них уютно, по-домашнему. Как у дяди Ники с тетей Аликс, только еще дом тихий, простой. Похоже, что они счастливы.

Дмитрий очень скомкано поведал сестре о своих первых чувствах, которые нахлынули на него во время его поездки по Европе. Сестру удивил предмет его воздыханий, поскольку это была их замужняя кузина, которая была старше брата в два раза. Мари она казалась старухой. В очередной раз Великая Княжна подумала про себя, что мужчины странные. Волноваться за Дмитрия она не стала, поскольку решила, что блажь его не может иметь продолжения и скоро пройдет сама собой.

На следующий день Мария и Дмитрий поехали к отцу. Ольга была радушной хозяйкой, старалась угодить, и гости к ней прониклись.

– Не скучаешь по Петербургу? – спросил отец дочь.

– Немного… В России нет связывающего тебя по рукам и ногам этикета, как в Швеции или Германии. У нас церемонии были только для официальных приемов, у них они и в повседневной рутине. С дядей Ники и тетей Аликс вне торжеств было тепло, по-семейному, у шведов все слишком сухо…

– Я рад, что Государь заменил вам отца, – в голосе Павла слышались ревность и обида.

Мария растерялась. Она не хотела обидеть отца. Просто они почти всю жизнь жили без родителей и не очень понимали, что может его задеть.

– Папá, ты думаешь, мне передались какие-нибудь болезни от мамá? – взволнованно поинтересовалась Мария, когда они с Павлом ненадолго уединились.

– Нет, не волнуйся! Дядя с тетей тщательно следили за вашим здоровьем. Вас наблюдали лучшие доктора. Береги себя и не волнуйся, у тебя все будет хорошо!

Отец понимал, о чем переживала Мари, мать которой умерла после родов.

– Так жаль маленького Алексея! Ты же знаешь о его болезни? Это такие мучения! Бедная тетя Аликс! На нее с дядей страшно смотреть, когда наследник болен.

– Да, Владимир мне говорил, – Павел сочувствовал племяннику. Так все радовались рождению Цесаревича и вдруг такое несчастье. Гемофилия, которая через Аликс передалась от бабки, королевы Англии, Виктории, Алексею, унесла не одну жизнь членов королевских семей Европы. – Печально! Но у тебя все будет хорошо!

Вскоре Дмитрий уехал в Россию, а Мария еще на несколько дней задержалась в Париже. Ей хотелось пробежаться по магазинам. Мировая столица моды вскружила новоиспеченной шведской принцессе голову, в торговых галереях разбегались глаза.

Как-то Павел застал дочь и Ольгу смеющимися до слез. Мария показывала свою покупку.

– Что это? – брезгливо поинтересовался Павел, увидев пучок волос, чем еще больше рассмешил женщин.

– Парикмахер назвал это «накладной челкой», – хохотала Мария.

– В просторечии «крыса», – утирала слезы Ольга. – Сейчас мы попробуем ее пристроить! Мари, садись к зеркалу!

Она попыталась помочь падчерице прикрепить купленную прядь волос, но выходило жутко нелепо, что вызывало у дам новый приступ хохота.

Павел обратил внимание, что Ольга и Мария обращаются друг к другу по-дружески, на «ты» и по имени, что доставляло ему несказанное удовольствие.

Когда Мари с мужем после медового месяца торжественно въезжали в Швецию, среди встречающих лиц она увидела Дмитрия, который отправился в Стокгольм сюрпризом, чтобы поддержать в первое время свою сестру. Мари была тронута до слез.

Х

Начало лета рассыпало по Петербургу изумруд листвы. В отсутствие зимнего мрака ночи все казалось легким, радостным и полным надежды.

Николай Юсупов вернулся из Парижа домой. Родители вздохнули с облегчением. Однако вскоре Феликс получил от Марины тревожное письмо, в котором она умоляла не дать брату приехать в столицу или увезти его подальше от ее мужа, которого однополчане подстрекали вызвать князя на дуэль. Граф Мантейфель узнал все – о ее ужине с Николаем накануне их свадьбы, о встречах с ним в Париже, когда она съехала в гостиницу.

Феликс показал послание матери. Встревоженная Зинаида Николаевна вызвала к себе старшего сына. Тот заверил ее, что беспокоиться не о чем, никакой дуэли не будет. Все уже решено. Граф считает виновной свою супругу и будет требовать развода.

– Ты же не думаешь жениться на ней? – строго спросила Николая княгиня. – Имей в виду, что мы с отцом не дадим своего благословения!

– Не волнуйся! Мои мысли сейчас заняты другим, – честно ответил сын и, поцеловав матушку в щеку, ушел.

Сердце матери успокоилось.

Утром мертвого Николая принесли на носилках. Княгиня едва не лишилась рассудка. Сквозь пелену боли она видела каких-то людей, приходивших принести соболезнования, к ней подводили какую-то молоденькую девушку, которая вроде играла с Николаем в театре. Но разве может кто-то найти слова, способные утешить мать, потерявшую сына?

Марина умоляла Феликса позволить ей проститься с возлюбленным в часовне хотя бы ночью, понимая, что днем вход ей воспрещен, поскольку родители винили ее в гибели сына, пожалуй, больше, чем непосредственно стрелявшего в Николая Мантейфеля. Младший брат Николая на ее мольбы не отозвался.

Тягостные траурные церемонии сменяли одна другую. Родные, друзья и те, кто едва знали князя, приходили проститься с юношей, жизнь которого так неожиданно и трагично оборвалась. Николай, губы которого, казалось, тронуты легкой улыбкой, укрытый в гробу ромашками, выглядел особенно молодым, разбивая вдребезги сердца всем за него скорбящим.

В конце концов, тело Николая увезли в Архангельское, где должно было состояться погребение в фамильном склепе, в котором покоилась младшая сестра Зинаиды Николаевны, Татьяна.

Великая Княгиня Елизавета Федоровна, недавно вернувшаяся после лечения в Гапсале, где восстанавливалась после операции вопреки уговорам родни отправиться на реабилитацию за границу, встретила семью подруги на вокзале в Москве и сопроводила в Архангельское. Она оставалась с Юсуповыми некоторое время и после погребения, чтобы поддержать их в страшном горе.

Женщины часто сидели на скамейке за храмом, слушая убаюкивающее журчание реки, как когда-то после смерти Татьяны.

– Хорошо здесь… умиротворенно… будто они ближе к нам, – заметила Елизавета Федоровна, имея в виду не только сестру и сына княгини, но и своего супруга, который часто бывал в Архангельском и любил его.

– Думаю, Николай теперь с Таньком… Она так его любила. Мы писали ей от него письма, когда он был еще карапузом. Какой это был славный малыш! В Ялте он обожал, когда я сама утром приносила ему молоко, любил гулять с нами и собирать мне цветы. Помню, я катала его на плечах по коридору и напевала какую-нибудь веселую французскую песенку, а он хохотал. А вечером, после ванны, я надевала на наго рубашечку и целовала его ручонки, ежели они показывались из рукавов, и Низёчек себе их тоже целовал… Мой Низёчек! – рыдания прервали воспоминания несчастной матери.

– Душенька моя, – Великая Княгиня взяла руку подруги и попыталась найти простые слова, чтобы достучаться до нее. – Ваше горе несравнимо с моим, ведь Вы страдаете и за себя, и видя, как мучаются оба Ваших Феликса. А я была одна. Кроме того, Сергей прожил полную жизнь, а Николай был так молод, в самом начале своего пути… но я все же думаю, что и Вы, и я, мы неразлучны с нашими усопшими, наши души сливаются в едином желании, чтобы Бог простил наши грехи и вознес к Себе. Те, кто уходит, подготавливают для нас дорогу, а наши здешние молитвы помогают им расчистить путь, по которому нам предстоит пройти. Хотите, помолимся вместе у мощей Святителя Алексия? Молитвы у его мощей принесли мне мир и душевный покой в те страшные дни.

Зинаида Николаевна слушала голос Великой Княгини, не очень вникая, что она говорит. Но сам звук немного успокаивал ее.

– Нужно довериться Святому Угоднику, который Вас защитит и поведет, и у Вас появятся силы и телесные, и душевные, и полнота совершенного покоя.

– Проклятье все-таки сбылось… – вдруг вспомнила княгиня старинное семейное придание, по которому только один отпрыск из поколения Юсуповых может дожить до двадцати шести лет. По резанувшим словам Елизавета Федоровна поняла, что подруга ее не слушает. – Танёк, теперь Николай…

Зинаида Николаевна, вспомнив что-то, пришла вдруг в крайнее возбуждение.

– Я страшно боюсь за Феликса! Он совершенно не приспособлен к жизни – горяч, легкомыслен, сумасброден, ходит по лезвию ножа… Ежели и с ним что-то случится, я не переживу!

– Он гораздо приспособленнее и разумнее, чем Вы думаете! Нужно за него молиться, и все будет хорошо…

– Что, ежели он вынашивает план мести? Он может вызвать убийцу на дуэль, а тот хладнокровно застрелит и моего последнего мальчика! Боже мой, я этого не вынесу!

Открытый поединок вряд ли был в характере Феликса, однако он вполне мог найти для мщения исполнителя, рискуя понести за это серьезное наказание. Такой вариант тоже княгиню устраивать не мог.

– Умоляю, помогите ему! Пусть он хоть какое-то время побудет под Вашим крылом! Возьмите его заниматься делами благотворительности, всем чем угодно, только бы отвлечь его от страшных мыслей! Успокойте, вразумите его! Прошу, спасите моего сына!

– Конечно, непременно, я поговорю с ним… Сделаю все, что в моих силах. С Божией помощью мы наставим его на путь истинный.

Великая Княгиня взяла с Феликса слово, что он приедет к ней в Москву, как только матери станет немного лучше, чтобы обсудить его будущее.

ХI

Летнее солнце улыбалось влюбленным, но скрывалось за густой траурной вуалью от тех, кто горевал по погибшему Николаю.

Узнав, что гроб закрывают и перевозят в юсуповское имение под Москвой, мадмуазель Головина хотела ехать за ним.

Пока тело молодого князя оставалось в Петербурге, она ежедневно ходила в часовню на молебны. Иногда Феликс приводил барышню в их с братом кабинет. Туда заглядывал и его отец, граф Сумароков-Эльстон, чтобы перекинуться с Муней парой слов, узнать ее мнение о надгробии для сына. Девушка ощущала себя желанной невестой, практически вдовой Николая, по крайней мере, для мужской части его семьи, вырвав эту печальную роль у проклинаемой всеми Марины.

Душа ее стремилась в Москву, поближе к могиле Николая, но Аля просила не оставлять ее перед самым важным и волнительным днем в жизни. Муня не могла подвести подругу. Отъезд пришлось отложить. Радостные хлопоты не приносили страдалице удовольствия, но немного отвлекали от жуткой тоски, отравляющей каждую клеточку ее организма.

В день свадьбы Александра Пистолькорса и Александры Танеевой Муня помогла собраться невесте, однако на торжество, извинившись, не осталась. Дом Али слишком напоминал о счастливых временах, когда Николай был жив и репетировал роль ее мужа. Не пошла она и на праздничный прием генерала Пистолькорса, но никто не смел упрекнуть ее. Траур есть траур. Напротив, все семейство Танеевых и, безусловно, родственники сочувствовали ее горю.

Ольга Валериановна разбирала ворох поздравлений, полученных по случаю свадьбы сына, в котором среди прочих было и послание от сестры.

– Любаша поздравляет… – грустно вздохнув, показала она Павлу письмо старшей сестры. – Слава Богу, Саша не влюбился в какую-нибудь ветреницу, а выбрал достойную девушку из приличной семьи. Княгиню Юсупову жаль до слез! Я тебе говорила, что видела ее сына в Париже с этой девицей? Несчастный мальчик!

– Кто мог подумать, что все так закончится…

– Все тревожатся за Муню. Она сама не своя, слишком болезненно принимает эту смерть, словно жених ее умер.

– Что же тут удивительного, первая любовь – и сразу такая потеря!

– Погрузилась с головой в спиритизм. Никак не может отпустить мальчика.

– Это никуда не годится! – Павел нахмурился. Мода на медиумов, чревовещателей, предсказателей будущего и прочих шарлатанов и не собиралась ослабевать, а, напротив, набирала все новую силу. Едва ли не в каждом светском салоне сеансы столоверчения были непременной частью времяпрепровождения. Повсеместное маловерие, вылезшее наружу уродливой угревой сыпью общества, озадачивало и расстраивало Великого Князя.

– Только бы не заморила себя до чахотки! Любаша думает, куда бы ее отвезти, чтобы она отвлеклась немного…

– Пусть приезжают к нам.

– Я предложу. Но в Париже она уже была, и, положа руку на сердце, этот город слишком весел и беспечен для того, кто переживает утрату.

– Я после смерти мамá и Аликс ездил в Рим. На фоне его величия и многовековой истории, полной грандиозных драм и трагедий, своя жизнь и горести кажутся ничтожными песчинками.

Оказалось, что Муня и сама всегда мечтала побывать в Риме, поэтому тем летом мать повезла ее в Вечный Город.

ХII

Римские церкви, полные христианский реликвий, роскошные картинные галереи с мировыми шедеврами искусства, улицы, которые помнили жителей древней империи, помогли душевным ранам Маруси Головиной затянуться, но не могли исцелить их полностью.

Душа звала ее в Архангельское.

На обратном пути они с матерью заехали в Москву. Феликс приехал на автомобиле к гостинице, где они остановились, и отвез Муню в родительское имение. Там она смогла побыть на могиле своего покойного героя.

– Знаете, я решила, что больше не буду играть ни в одном спектакле. Все это теперь не имеет смысла. Театр умер вместе с Николаем, – говорила девушка Феликсу, когда он вез ее назад.

– Чем же Вы станете заниматься? Как будете справляться со скукой?

– Не знаю… но жизнь уже не может быть прежней. Если б знать, как найти покой!

– Замуж выйдете?

– Что Вы?! Как Вы можете так говорить?! Я даже думать об этом не могу. Для меня Ваш брат жив всегда, везде, всякую минуту! Как бы я могла быть с кем-то другим, принимать ухаживания, улыбаться? Это решительно невозможно!

– К слову, Вы еще бываете у Чинского? – поинтересовался Феликс про знакомого оккультиста.

– Собиралась к нему по приезде… – Муня всегда интересовалась потусторонним миром, и визиты к разным шарлатанам не были для нее новостью, однако к Чинскому ее привели именно братья Юсуповы.

– Будьте осторожны! Он оказался настоящим мошенником и злодеем! Из бумаг Николая я понял, что Чинский всячески поощрял его страсть к Марине, внушал ему, что это некая кармическая связь! Меня и родителей выставлял врагами. И как же хитро все устроил, что мы не делились друг с другом ничем, что он нам вещал. Мерзавец!

– Какой ужас! Как же так? Он ведь так точно предсказал катастрофу…

– О, это не составило ему труда, ведь он буквально сотворил ее собственными руками!

– Каков подлец! Но Вы уже нашли кого-то, кто заслуживает доверия? Мне все-таки необходимо поговорить с Николаем… так много вопросов осталось без ответа…

Феликс на несколько секунд замялся.

– Видите ли… Мамá поручила меня Великой Княгине, которая, Вы знаете, очень набожная. В данный момент я пробую посмотреть в эту сторону. Соответственно, никакого спиритизма и прочих богомерзких увлечений. Займусь благотворительностью. Великая Княгиня недавно открыла больницу для женщин, страдающих туберкулезом, и предложила мне посетить обездоленных, живущих в трущобах, многие из которых заражены этой болезнью. Знаете, там есть места, где совсем не бывает солнечных лучей, кто-то спит прямо на земле, в холоде, сырости и грязи!

– Какой же Вы необыкновенный человек! Вы так же добры и благородны, как Ваш покойный брат! Я бы тоже мечтала заняться чем-то подобным! – всякий раз видя искреннее восхищение в наивных, чистых глазах Муни, Феликс чувствовал неловкость. Она ни в ком не видела подвоха или грязи.

– Не все так радужно, были и разочарования. К примеру, значительная сумма, вырученная с продажи кое-каких личных вещей, испарилась за несколько дней. А еще я заметил, что некоторые эксплуатируют мою наивность или платят неблагодарностью. Знаете, что я понял? Всякая денежная помощь должна оказываться с умом! И желательно, чтобы она сопровождалась сердечностью и беззаветностью, как это делает Великая Княгиня, однако это, надо признать, самое сложное и, по-моему, просто не всем дано!

– Не могу ли я быть чем-то полезна? Правда, собственных средств у меня немного…

– Ежели появится что-то, я дам Вам знать. Великая Княгиня сейчас занята созданием обители милосердия, может быть, там что-то будет.

Они подъехали к гостинице, где уже не находила себе места Любовь Валериановна.

– Как жаль, что я не могу остаться здесь, у его могилы, чтобы каждый день приносить ромашки и говорить с ним… – вздохнув, сказала Муня. – Хотя, знаете, все-таки нельзя вполне осознать, что это его могила. Я скорее поверила бы в исчезновение всего мира, всего видимого и примирилась бы с этим, чем с тем, что его нет!

ХIII

От гнетущей тоски осени Юсуповы перебрались в солнечный Крым. Великая Княгиня, видя свой долг в том, чтобы поддержать подругу, оставила на время дела обустройства обители на помощников и составила Зинаиде Николаевне компанию. Она просила Дмитрия присоединиться к ним, чтобы у Феликса, за которого она теперь тоже чувствовала ответственность, была компания его возраста.

Дмитрий знал Феликса с детства, поскольку дядя с тетей давно дружили с его родителями. Юношу всегда занимали рассказы о проделках соседского сорвиголовы. Где-то в душе он завидовал, что не может позволить себе такой свободы в шалостях, не может стать героем забавных, иногда постыдных историй, ведь он кузен Императора. Теперь сердце Великого Князя наполнилось сочувствием к младшему Юсупову из-за потери брата. Он тоже переживал расставание с сестрой. Она, конечно, лишь вышла замуж и уехала за границу, но для Дмитрия, оставшегося в России без самого близкого человека, это было почти одно и то же.

– Я не могу заменить Вам Николая, но Вы всегда можете рассчитывать на мою дружбу, – немного смущаясь, обратился Дмитрий к Феликсу, когда они возвращались с корта к чаю.

Феликс, в отличие от своего кузена Михаила Сумарокова-Эльстона, отвратительно играл в теннис, слабыми руками посылая мячи как Бог на душу положит. Дмитрия неловкость князя, который, казалось, больше манерно кривлялся и паясничал, веселила. Своим позёрством и хорошо подвешенным языком Феликс напоминал Великому Князю Робера Монтескью, с которым он познакомился в Париже на приеме, куда его брал отец.

– Тронут! И благодарю за предложение, мне как раз безумно недоставало настоящего приятеля! Если честно, мамá с Великой Княгиней порядком утомили меня спасением моей души, – улыбнулся Феликс и пожал протянутую ему руку.

– Кому Вы говорите! Перед Вами одна из первых ее жертв!

– В таком случае нам нужно перейти на «ты». Названым братьям ненатурально говорить друг другу «Вы», – и, не дождавшись ответа, будто у Дмитрия и не могло быть возражений, продолжил: – А знаешь, что я почувствовал после смерти брата?

– Что? – Дмитрий предвкушал услышать о планах поквитаться с убийцей или что-то подобное.

– Вначале, естественно, шок, растерянность, горе, ненависть и так далее. А потом я вдруг понял, что все огромное состояние нашей семьи достанется мне одному! Понимаешь? Только мне! Все несметное богатство будет моим! С одной стороны, мне, естественно, стало стыдно за эти мысли, не без этого, а с другой… Так, вероятно, чувствует себя второй сын Царя, когда узнает о смерти наследника – Цесаревича. Ты не думал об этом? – Феликс говорил, а сам испытующе наблюдал за реакцией нового приятеля. Он решил, что если увидит в его глазах хоть каплю презрения или осуждения, то не станет с ним сближаться, будет держать на расстоянии.

– Нет, я где-то в конце цепочки престолонаследия, – беззаботно усмехнулся Дмитрий. Не совсем то, что ожидал Феликс, но без неприятия, осуждения и нравоучений. – Да я и не хотел бы быть Царем. Это утомительно и вовсе не так весело, как кажется со стороны. С тех пор, как мы стали жить рядом с семьей Государя, я это знаю наверняка.

Великий Князь был восхищен яркой жизнью Юсупова, кипящими в ней страстями, не понимая, что тот калейдоскоп эмоций, который описал Феликс, был редкостью. Чаще всего отпрыск старинного рода был охвачен смертельной скукой, которая верблюжьей колючкой каталась по черствой пустыне его пустой души. Скука была настоящим бичом молодежи. Чтобы хоть как-то заглушить ее, они бросались в самые рисковые предприятия, от любовных до смертельно опасных, включая игру в русскую рулетку или революционный террор. Дмитрий был полон жажды жизни, мечтал испытать все, о чем до сих пор ему даже запрещалось думать, и был уверен, что в лице молодого князя нашел отличную компанию, чтобы убивать скуку.

– Вообще, я хочу побыстрее сбежать отсюда. Матушка с твоей тетей, похоже, вознамерились женить меня. Я ведь теперь единственный наследник и продолжатель рода, – смеялся Феликс. – Как они не понимают, что я совершенно не создан для брака!

– В таком случае берегись! Тетя недавно выдала замуж мою сестру, и это при том, что отец, кажется, был этому не особенно рад.

– Ты был у него в Париже? Как тебе понравился дом в Булонь-сюр-Сен? Ты знал, что раньше он принадлежал моей бабке?

Болтая, они не заметили, как оказались в гостиной, где уже накрыли к чаю и где шла не менее оживленная беседа между Великой Княгиней и Зинаидой Николаевной. Княгиня, здоровье которой вначале подкосилось на фоне вереницы посетителей, желающих принести соболезнования, наконец, стала вставать.

– Что Вы, Вам не нужно бояться потерять меня! Ни душа, ни дверь моя не будут закрыты для моих друзей и подруг, – уверяла ее Елизавета Федоровна.

– Но разве Вам обязательно переезжать из дворца?

– Во дворце существует определенный этикет, который людям боязно нарушить. Я поселюсь ближе к миру и стану доступнее нуждающимся.

Великая Княгиня неожиданно столкнулась с непониманием, а иногда и откровенным неприятием ее идеи создать и возглавить обитель милосердия. Ей пришлось обращаться к Государю, чтобы он помог ей утвердить Устав и поддержал перед Синодом.

Даже княгиня Юсупова, при все своей любви, считала, что августейшая подруга впадает в крайности.

– Добрые дела можно творить, не покидая света. А с Вашим положением… О, вот и мальчики пришли! Как Вы поиграли?

Спустился и отец семейства, который весь день провел за рыбной ловлей. Не успели все расположиться за столом, принесли корреспонденцию и письмо от Императрицы, которая волновалась, что от княгини давно не было вестей, и справлялась о ее здоровье.

– Как трогательно! Такое участие! Вы меня извините, я после чая сразу же сяду за ответ…

– Она очень за Вас переживает, – подтвердила Великая Княгиня, зная, как близко к сердцу приняла сестра утрату Зинаиды Николаевны.

ХIV

Нет месяца более унылого, чем ноябрь, который понур и меланхоличен как в России, так и в Париже. Но жизнь не останавливается даже в хмурую погоду. В первый ноябрьский день Марианна подарила матери второго внука, Кирилла, названного, как шутливо замечал Павел, в честь его племянника-изгнанника. В тот же день в Париже скончался Великий Князь Алексей Александрович, отказавшись пережить безнадежно серый месяц и грядущую зиму.

Смерть брата, безусловно, была для Павла трагедией, но, глядя на то, как активно взялся за дела наследства Владимир, он решил не отставать. Ни к чему было ложное кокетство, семья расширялась, и деньги были не лишними. Кроме того, Ольга Валериановна жила на широкую ногу, вероятно, не уступая в тратах Михен. Несмотря на то, что Алексей не раз выражал желание оставить все, что имел, своему незаконнорожденному сыну князю Белевскому, поскольку покойный не оставил завещания, законными наследниками стали братья усопшего.

– Да простят меня Алеша и его сын, но я не могу отказаться от наследства. Выяснилось, что мы в весьма затруднительном денежном положении, – шепнул Владимир Александрович Павлу, когда они шли с Николаевского вокзала за черным бархатным катафалком, на который был установлен гроб с телом брата. В печальной церемонии участвовала вся императорская семья. По обычаю, над гробом был установлен золотой четырехугольный балдахин с орлами по углам, а над серединой балдахина высилась золотая великокняжеская корона. – Жена обращалась к Фредериксу, чтобы он решил вопрос с ее счетами за ежегодные поездки за границу, но ничего не сделано, и долг в полтора миллиона очень меня беспокоит. А ты что думаешь?

– Не буду лукавить, мне эти деньги тоже нужны. Содержать дом и семью в Париже – недешевое удовольствие. Про наследство Сергея ты знаешь, оно, по большей части, отходит к старшим детям. Хотелось бы отказаться в пользу Белевского, но я не могу позволить себе такую роскошь.

Всякое напоминание о незаконнорождённом сыне Алексея вскрывало в сердце Павла раны давней обиды на Сергея. Почему, при всем трепетном и заботливом отношении брата к Белевскому, он был так холоден к детям Павла от Ольги? Изгнанник вспоминал, как Сергей увещевал его вернуть деньги, вывезенные из России, в пользу Марии и Дмитрия. Тогда брата не волновало, как будет жить маленький Бодя, почему же теперь Павел должен волноваться о взрослом Белевском? В конце концов, он не возьмет ничего сверх того, что полагается ему по закону. Павел был уверен, что поступает справедливо, но отчего-то на душе скребли кошки.

– Надо бы положить Белевскому ежегодный пансион, – предложил он.

– Хорошая мысль! Тысяч в пятьдесят марок, – согласился Владимир. – Приличная сумма, на мой взгляд.

– Вполне…

– А все эти Алешины дамочки – Балетта и прочие – и так уже на нем поживились сполна…

Помимо дел наследства Павел узнал о том, что старший брат в очередной раз хлопотал у Государя за Кирилла и его жену. Сам он тоже не уставал требовать для Ольги того положения, которого она заслуживала как морганатическая супруга Великого Князя. Однако, несмотря на то, что брак, в конце концов, был признан, в августейшую семью графиню Гогенфельзен не принимали. Вот и сейчас, если на траурной церемонии в Париже Ольга могла сопровождать Великого Князя, то в Петербурге ей не позволено было занять место рядом с остальными женами Великих Князей.

В отношении Государя к Владимиру наметилось потепление. Скоро старик наслаждался охотой в имении венценосного племянника под Варшавой, куда ему разрешено было приехать, взяв даже гостей.

Однако Владимир недолго наслаждался царским расположением. Это была последняя улыбка судьбы. В феврале, в день четвертой годовщины гибели Сергея, Великий Князь Владимир Александрович ушел в мир иной, оставив Павла единственным живым дядей Императора.

ХV

В апреле, под бравурное пение птиц и журчание ручьев, прощенные и восстановленные в правах Кирилл и Даки вернулись на Родину.

Павел, возвращению которого тоже не существовало более препятствий, перед тем, как собраться в дорогу, решил четко сформулировать свои условия. Все они касались Ольги, которая в этом году в очередной раз стала бабушкой. Старший сын подарил ей внучку Татьяну.

Прежде всего Павел настаивал на княжеском титуле для супруги и их общих детей, о чем должен был быть издан и официально опубликован указ, редакцию которого надлежало заранее согласовать с Великим Князем. Это было главным требованием. Затем он просил разрешения жене и дочерям проходить за членами семьи в выходные и по другим официальным поводам. Представлять жену членам семейства он хотел сам, без посредничества гофмейстрин. Просил позволения жене не расписываться у Великих Княгинь, а оставлять карточки, и, кроме сего прочего, желал иметь в театрах ложу рядом с императорской. Ольга, которая, естественно, принимала самое живейшее участие в составлении списка требований, припомнила все случаи унижений, которые ей пришлось пережить, особенно в свою бытность метрессой Великого Князя. Сформулированные по пунктам притязания были направлены Царю.

Ответ пришел в виде их же запроса с резолюцией Государя. Пункты, касающиеся княжеского титула и ложи в театре, были вычеркнуты. Выходы предлагались совершать, как полагается жене генерал-адъютанта. Таким образом, из всего списка полностью приняты были лишь два пункта. Негусто.

Павел, в свете последних событий в семье с Николашей и Кириллом ожидавший получить то, что просил, был снова взбешен.

– Да что такое нашло на Ники? Он всегда был милым, добрым мальчиком! Но это просто невыносимо!

– Не может это быть влияние Императрицы? – предположила Ольга, которая была уверена, что у Николая II, любящего своего дядю, не было причин продолжать так сурово его наказывать.

– Да, скорее всего, не обошлось без Эллы и ее сестрицы.

– Знаешь, мне и в Париже неплохо. Я за эти годы отвыкла от России, и, прости, мне не хочется возвращаться в твой дворец. Он какой-то холодный, чужой… Мне кажется, там до сих пор витает дух твоей первой жены.

– Умоляю, оставь эту ересь!

– Я имею в виду метафорически, – начала оправдываться Ольга, хотя ей в самом деле в доме Павла было не по себе и мерещились разные тени.

– Ты отпустишь Бодю в Россию одного?

– Бодю? В Россию?

– Да, он должен учиться в Пажеском корпусе.

– Но ведь он плохо говорит по-русски… и вообще, он такой тонкий, чувствительный, какой из него офицер? – расстроилась мать. – Нет ли другого поприща для мальчика, учитывая его таланты?

– Какого, к примеру? Артистического? Сын Великого Князя не может служить в театре. Его место в армии. А русский язык есть время подтянуть. Он же не сейчас поступает. Это не обсуждается, – Павел вдруг зазвучал категорично, неумышленно вымещая злость на венценосного племянника на жене. – Пажеский корпус – единственный выход, иначе ты окончательно его избалуешь!

– Хорошо, но тогда дом необходимо реконструировать, сделать его пригодным для жизни, приветливым, если угодно. – Ольга вроде и не перечила, но тут же выставила такие условия, что супругу его требование могло дорого обойтись. – Или, может быть, стоит построить новый?

– Это довольно большие траты…

– Где-нибудь в Царском Селе, – графиня молниеносно увлеклась идеей, не обращая внимания на сомнения супруга. В ее темных глазах вспыхнул подзабытый на какое-то время огонь. – Что, ежели отстроить дворец по образу версальского Малого Трианона, в стиле Людовика XVI? Пусть он будет роскошнее и элегантнее Александровского. Да, только вообрази, дворец графини Гогенфельзен шикарнее царского особняка!

Не откладывая в долгий ящик, Ольга связалась с Михен и, получив у той всю необходимую информацию, в частном порядке приобрела у наследников Половцова землю в Царском Селе, как раз напротив дворца Великой Княгини. Ольга всегда добивалась всего, чего хотела. Скоро началась грандиозная стройка.

Павел получил приличную сумму с уделов. Великий Князь рассудил так: раз Государь не пожелал пойти навстречу с титулом для жены, пусть компенсирует унижение материально.

ХVI

Несколько месяцев Муня не могла забыть слова Феликса о Марфо-Мариинской Обители Милосердия. Девушка начала узнавать, и чем больше она погружалась в предмет, тем настойчивее становилась мысль оставить мирскую жизнь и посвятить себя служению Богу и обездоленным. Она уже видела себя, облаченную в скромное жемчужно-серое платье, с покрывающей голову белой косынкой, помогающей страждущим. Периодически в эти идеалистические мечты вклинивались переживания о матери, которой тяжело далось бы расставание с дочерью. Любовь Валериановна будто чувствовала, что Муня что-то замышляет, и загодя начала болеть. Но даже страх за мать не остановил девушку, и, в конце концов, она решилась просить помощи у Феликса, который был близок к Великой Княгине и мог замолвить о давней приятельнице словечко.

Молодой князь искренне хотел помочь мадмуазель Головиной, которая так трепетно относилась к его брату и которая слишком тяжело переживала смерть Николая. Правильнее сказать, никак не могла пережить.

Воспользовавшись удобным моментом, когда Великая Княгиня навещала мать в Петербурге, он передал ей просьбу Муни, описав в паре слов суть проблемы.

– И как давно она приняла решение оставить все мирское? Взвешенное ли это решение или сиюминутные порыв?

– Насколько я знаю, она до сих пор колеблется, хотя все больше и больше склоняется к выбору духовной стези.

– Сколько же ей лет?

– Что-то около двадцати!

– По-моему, лет семнадцать-восемнадцать, – уточнила Зинаида Николаевна. Эта идея ей явно была не по душе.

– Она слишком юна, чтобы разумно оценить все, чем ей придется пожертвовать…

– Не думаю, что она вообще понимает, что значит уйти в монастырь. Может быть, я не права, но все это отдает нервной экзальтацией, попыткой привлечь к себе внимание: «Смотрите все, как я страдаю!» – Муня начала раздражать княгиню бесконечными обращениями к Феликсу, будто он пожизненно обязан был о ней заботиться. Она вела себя, как будто была невестой Николая, хотя тот явно отдавал предпочтение другой. Конечно, лучше бы он любил Муню и остался жив. Но, к несчастью, это было не так, поэтому у мадмуазель Головиной не было никаких оснований требовать к себе больше внимания, чем у любой другой девушки из их театральной труппы.

– А что ее родители? – продолжала расспрашивать Великая Княгиня.

– Отец умер несколько лет назад.

– А мать что по этому поводу думает?

– Не знаю. Я не уверен, в курсе ли она уже. Возможно, Мария не хочет ее расстраивать пока нет ответа…

– Кстати, она же племянница жены Павла, если я не ошибаюсь, – вспомнила вдруг Зинаида Николаевна.

Елизавета Федорова окончательно расстроилась.

Складывалось ощущение, что никуда невозможно было деться от этой семьи. Любимая фрейлина Аликс, Анна Вырубова, – сестра жены пасынка Павла. Теперь племянница его жены желает поселиться непосредственно у нее в обители. У Великой Княгини не было паранойи, но засилье родственников этой дамы с подмоченной репутацией вызывало непроизвольное желание от них дистанцироваться. И все же, если бы она понимала, что это был бы правильный, богоугодный выбор, она смогла бы смириться.

– Феликс, милый, объясни, пожалуйста, своей приятельнице, что ей нужно еще подумать. Самое плохое, что может произойти, это ежели кто-то не попадет в обитель, потому что место занято человеком случайным. Вообрази, что через полгода девушка поймет, что жизнь затворническая слишком тяжела, что она погорячилась и решение приняла под влиянием чувств, а кто-то за это время может погибнуть, потому что для него выхода другого, кроме обители, не было… Пусть она пока займется благотворительностью в миру, пусть молится, и Господь непременно наставит ее на пусть истинный. Через какое-то время можно вернуться к этому разговору, ежели все еще будет стремление. Но я думаю, она найдет утешение в помощи ближним и порадует мать, выйдя замуж… Первая и главная ее обязанность – забота о матери. Ежели ее уход принесет боль самому близкому, дорогому человеку, разве угодно было бы это Господу? Ты, кстати, тоже не забывай, что должен быть рядом с мамá, пока она не поправится.

– Я неотступно рядом с мамá! – Феликс не лгал. Он много времени проводил с матерью, которая еще не оправилась после жуткого потрясения и была в трауре, поэтому в свет не выходила. Вечерами отец пропадал в клубе, и мать с сыном проводили время тихо вдвоем. Молодой человек изнывал от скуки, пытаясь придумать, чем наполнить свою жизнь.

Феликс отписался Муне, которую отказ поверг в полнейший шок. Если бы к тому моменту она не выплакала все слезы, она разразилась бы самыми горькими рыданиями. Не было душе ее покоя.

ХVII

В том году парижский сезон «Русского балета» Дягилев открыл триумфальной постановкой «Павильон Армиды». В главной партии блистала молодая танцовщица яркой восточной красоты Вера Каралли. Дмитрий, который сидел в ложе театра Шатле рядом с отцом и мачехой, был совершенно заворожен ею. В конце представления, следуя примеру экспрессивных французов, он вскочил и аплодировал, что было мочи. Павел и Ольга тихонько посмеивались такому неожиданно пылкому выражению любви к искусству.

– Я узнала у Дягилева. Эта Каралли, оказывается, солистка Большого. Ты не видел ее раньше, Дмитрий?

– Нет, я как-то больше любил оперу… но теперь, пожалуй, я стану поклонником балета! А нельзя ли мне еще раз попасть на «Павильон»?

– Будь аккуратен, – весело заметил Павел. – Ты можешь дать почву для пересудов. За тобой внимательно наблюдают и могут решить, что тебя очаровала какая-нибудь балерина… Однако ежели ты обещаешь вести себя благоразумно, мы можем еще раз посмотреть этот балет, скажем, дня через три-четыре. Я постараюсь освободить какой-нибудь вечер.

Павел, как и обещал, пришел с сыном на «Павильон Армиды» через несколько дней, но, к огромному разочарованию Дмитрия, в составе произошла замена и вместо Каралли танцевала тонкая, хрупкая Анна Павлова, которая хоть и была невообразимо хороша, если уж совсем откровенно, она была более талантлива и технична, чем предыдущая балерина, на гостя из России такого магического впечатления не произвела.

Мария в этот раз приехать к отцу не могла. В мае у нее родился мальчик Леннарт.

Судя по словам Дмитрия, ее письмам и сведениям, долетавшим до Павла из Швеции, Мария не грустила. Тревоги о том, что девушка будет страдать в браке без любви, не материализовались. Казалось, дочь была весьма довольна жизнью. Даже чересчур.

Постепенно слухи об образе жизни дочери стали принимать настораживающий характер. Когда в очередной раз Мария приехала погостить в Париж, Павел решил вразумить ее, но все никак не мог начать разговор. Мария облегчила его задачу, сама подведя к непростой теме.

– Мне ни на что не хватает денег! – возмущенно заявила дочь, вернувшись после многочасового шатания по магазинам. – Я не могу позволить себе заказать одежду у модных кутюрье, приходится, как простолюдинке, покупать готовое платье!

– Быть может, у тебя много трат? Посмотри на свои расходы. Отчего-то имеет смысл отказаться?

– Не в этом дело! Просто тетя, желая побыстрее выдать меня замуж, не вникла в финансовые детали…

– О тете поговорим позже. Пока мне хотелось бы обсудить твою жизнь… До меня доходят очень неприятные разговоры…

– О Господи! Ты же не веришь всяким сплетням!

– Разубеди меня, что это не так! Я первый хочу, чтобы вся эта болтовня оказалась ложью и наговором.

– Так что говорят?

– Говорят об изобилии вина, о бесконечных приемах и вечерах, которые ты закатываешь, и о твоем странном поведении. Например, о том, что ты вынарядилась старухой и напугала тестя, бросившись к нему с букетом увядших цветов. Король потерял дар речи, когда ты в этом образе упала на пол вагона и безумно хохотала, пока тебя пыталась поднять стража…

– Папá, это была шутка! Безобидный розыгрыш!

– Мария, тебе необходимо взяться за ум! Ты же знаешь, что благодаря положению все наши действия рассматриваются под лупой! Любой самый невинный проступок раздувается до вселенских масштабов, а уж такое! Тем более, что это не единственный неприглядный случай…

– Я надеялась, что, хотя бы когда выйду замуж, смогу жить, как хочу!

– Да, конечно. Но без ущерба для своей репутации и доброму имени!

– Хорошо, пусть я сорвиголова, что в этом такого ужасного?

– То, что ты считаешь милыми шалостями, другие называют безалаберной жизнью без всяких принципов и основ! И это, поверь, самое безобидное, что я слышал. Не заставляй меня повторять те мерзости, мне и без этого наш разговор дается нелегко. Поэтому, возвращаясь к тому, что можно сделать, подумай о более скромном образе жизни. Уверен, кроме всего прочего, он принесет тебе еще и значительную экономию.

Дочь, едва сдерживая слезы, удалилась в комнату, а Павел еще долго удивлялся, в кого она такая выросла. Мать ее была девушкой веселой, даже бойкой, но прекрасно знала рамки приличий. Про него самого и говорить нечего. «Да, Бодю непременно нужно отправить в Пажеский корпус», – окончательно утвердился Павел в своем решении.

ХVIII

Муня страдала. Она уже привыкла думать, что в обители все ее проблемы решатся, и душевная боль уйдет или хотя бы притупится, но теперь она вновь оказалась на исходной точке.

Девушка маялась в поисках покоя, искала утешений, но ничто не помогало. Однажды Аля упомянула о старце по фамилии Распутин, которого принимали во дворце. Ее с ним познакомила сестра, Анна, и он произвел на молодую даму неизгладимое впечатление. Григорий Ефимович якобы мог своей молитвой исцелять людей и даже остановил кровотечение Цесаревича, когда у того был приступ страшной наследственной болезни.

Мадмуазель Головина напросилась к Але и двоюродному брату в дом, когда этот загадочный персонаж должен был навестить их. Старец явился в окружении почитателей. В такой обстановке девушка не могла открыть перед ним душу и задать нужные вопросы. Поговорить не получилось. Но было что-то во взгляде его пронзительных стальных глаз, легко пронизывающих собеседника, как острый хирургический скальпель, что ей непременно хотелось получить его совет. Неудовлетворенная первой поверхностной встречей, Муня стала искать новой встречи со старцем.

Удача, которая, казалось, покинула ее безвозвратно, вдруг улыбнулась ей. Она застала Распутина в Казанском соборе и, отбросив приличия и стеснение, обратилась к нему:

– Григорий Ефимович, Вы меня не помните?

Мужчина сразу узнал ее и, отправив свою свиту, пошел провожать Муню до дома, чтобы познакомиться с ее матерью.

Она не успела ничего рассказать о себе, как Распутин начал говорить.

– Пообещай никогда больше не посещать сеансы, на которых вызывают мертвых, и не писать под влиянием духов. Это опасно. Это великий грех!

Девушку поразило, как этот человек узнал про ее увлечение мистицизмом. Ей не пришло в голову, что он мог расспросить о ней у Али или что он просто сделал предположение, учитывая распространенность этого пагубного явления. В девяти из десяти случаев, говоря о страдающей столичной барышне, он оказался бы прав. Муня заверила, что забудет о сеансах, и поведала Григорию Ефимовичу о своей печали, что ее не приняли в Марфо-Мариинскую обитель.

– Путь к Господу лежит не только через монастырь… Он в ежедневном исполнении его заповедей, в радости жизни, в любви, в прославлении Бога и в том, чтобы иметь сердце открытым для добрых дел, добрых слов для каждого. Раз не сложилось с обителью, значит, Господь уготовал тебе другой путь.

Он не сказал ей ничего нового, чего бы она не слышала раньше. Но ему она поверила.

С той минуты жизнь ее круто развернулась.

Любовь Валериановна сначала недоверчиво приглядывалась к старцу, но не могла не заметить его положительного влияния на дочь, которая, наконец, обрела покой и смысл своего существования.

XIX

Жизнь в Булонь-сюр-Сен текла своим чередом. Один размеренный день сменял другой. За чаем, который подавали с ровно в пять, часов до семи вечера Ольга принимала посетителей. Затем они с мужем собирались на очередной бал, театральную премьеру или модную выставку. Если вечер проводили дома, Павел читал семейству вслух. С некоторого времени Великий Князь стал предпочитать уютные домашние вечера любым шумным мероприятиям, однако видя неиссякаемую страсть Ольги к светской жизни, он послушно следовал за ней, принося в жертву свои желания и интересы, как когда-то он делал для Сергея.

Графиня отмечала, что муж стал задумчив и тосклив. Она догадывалась, что ему наскучил яркий, необузданный Париж вместе с его высшим светом. Павел неохотно принимал приглашения и по возможности пытался манкировать вечера и ассамблеи, особенно если Ольга не выказывала явного желания их посетить.

Что он старался никогда не пропускать, так это богослужения по выходным. Каждое воскресное утро всей семьей они ходили в православный храм на улице Дарю, где Великий Князь за молитвой мог отдохнуть душой и восстановить моральное равновесие.

Единственное, что помимо посещения церковной службы доставляло ему удовольствие, это прогулки с дочерями по Булонскому лесу. Они рассматривали резные тени листьев на дорожках, угадывая, какие образы прячутся за темными пятнами. Отец рассказывал девочкам о России, об Ильинском, о розовом отблеске от цветущих вишневых садов на облаках, о праздничном перезвоне колоколов, о запахе земляники. Такую душистую землянику во Франции, да и вообще в Европе, не найти. Есть какая-то, но разве это земляника?

Он никак не мог представить Ильинское без Сергея, не мог представить Россию без братьев.

Стройка в Царском Селе шла к завершению. Перед ее началом архитектора Шмидта привозили во Францию, где он изучил столичные и загородные дворцы, чтобы перенять все лучшее для проекта семейного гнезда Павла и Ольги.

В апреле Бодя должен был выдержать корпусные экзамены и остаться в России.

Дети были главной отдушиной Павла. Особенную нежность он испытывал к своим белокурым ангелам. Младшая, Натали, обезоруживала своей милой шкодливостью, старшая, Ирина, была вдумчива и рассудительна не по годам.

Вечером перед приемом Ольга по обычаю заглянула к дочкам в комнату, поцеловать их перед сном.

– Мамочка, ежели Боженька велел бы тебе отдать все свои драгоценности, ты отдала бы? – вдруг спросила Ирина, разглядывая роскошные изумруды, зеленой мамбой скользящие по белоснежному декольте матери.

– Что за странные фантазии? – удивилась Ольга. – Ты же знаешь, Господь беспокоится о душе, а не о материальных ценностях. Главное, помогать ближним! Мы с папой занимаемся благотворительностью…

– А ты вообрази, что Он повелел все-все украшения отдать!

– Засыпай, милая! – велела мать, поправляя одеяло дочери. Вопрос Ирины ковырнул что-то неприятное в душе, и она ответила, только чтобы поскорее закрыть тему. – Конечно, отдала бы…

Ирина, удовлетворившись, закрыла глаза и устроилась поудобнее.

У Натали тоже был животрепещущий вопрос, требующий немедленного ответа.

– Мамá, что значит «хлопотать»? Ты говорила, папá «нужно похлопотать о Боде»!

«Хлопотать» для плохо говорящей по-русски девочки было созвучно с хлопать или шлепать. Наташа переживала, что любимому брату грозит серьезная взбучка. Ольга Валериановна действительно просила мужа организовать проживание Боди не в Пажеском корпусе, а у одного из командиров рот, который держал пансион для приходящих пажей. Полковник Фену, к счастью, согласился взять на себя и роль воспитателя Владимира.

– Это значит, устраивать что-то… позаботиться о чем-то…

– А-а-а-а, заботы… это к Ирине, – зевнула одновременно успокоенная и разочарованная смыслом нового слова малышка. – А можно, чтобы Бодя не уезжал?

– Ему нужно учиться. Но мы все вместе поедем в Петербург, чтобы быть к нему ближе, – прошептала Ольга.

– Когда? Когда мы поедем? – Натали готова была вскочить и выезжать прямо в ту же секунду.

– Не теперь. Позже. А пока засыпай! Бери пример с сестры, она уже десятый сон видит!

Ольга поцеловала младшую дочь, погладила ее шелковые локоны и вышла, шурша юбками.

На приеме был весь аристократический цвет, включая королей Испании и Болгарии и русских Великих Князей.

– А что с Павлом? Почему он такой смурной? – поинтересовался у Ольги Великий Князь Николай Михайлович, когда Павел Александрович отошел к Альфонсо VIII.

– Разве? Ничего серьезного, небольшой весенний сплин.

– Или ностальгия? Это лишь мое сугубо личное мнение, и я, безусловно, могу ошибаться, но мужчина без какой-либо существенной деятельности чахнет. Необходимо какое-то дело, занятие, хорошо бы на государственном поприще. Приемы, балы и всякая меценатская дребедень не в счет. Я в свое время нашему Мише тоже самое говорил.

– Для этого нужно вернуться в Россию.

– Павел разве этого не хочет?

– Видите ли, не все так безоблачно… Вы же знаете отношение Государя к нашему союзу…

– Милая Ольга Валериановна, по-моему, Вам нужно брать все в свои нежные, белые ручки. Ники брак признал. Павел – последний из братьев его отца, для Государя это важно. В России Вам легче будет добиться желаемых привилегий. Никто не может устоять перед Вашим обаянием, сдастся, в конце концов, и царская чета.

– Ваши бы слова – да Богу в уши!

Ольга никогда в себе не сомневалась. Мнение со стороны лишь подтвердило, что мыслит она в нужном направлении.

– Нет-нет, как же мы здесь без вас? – немного переигрывая, запротестовала принцесса Эдмон Полиньяк, которая, подходя, услышала последние фразы Бимбо и графини Гогенфельзен. – Я только на днях видела в «Фигаро» заметку о том, что Великий Князь Павел, без сомнения, самый утонченный из парижан и что графиня де Гогенфельзен – одна из самых прекрасных женщин Парижа. «Эта благородная дама, и по происхождению, и по свойствам ума и щедрого сердца, любезна со всеми и всеми обожаема!» Каково? Может быть, не дословно, но весьма близко к тексту. И Вы хотите лишить нас удовольствия лицезреть Вашу красоту и элегантность? Не дайте Парижу погибнуть в собственной вульгарности!

Хотя большая часть светских комплиментов была чистым лицемерием, все же их обилие редко кого могло оставить равнодушным. Сердце Ольги дрогнуло.

XX

Наконец, дворец был готов.

На новоселье пригласили всех детей, взрослых с их семьями, мать, брата и сестру Ольги с племянницами. Прекрасный, устроенный со вкусом царскосельский дом ожил, наполнившись радостной суетой и смехом.

Хозяйка с удовольствием показывала гостям свою новую резиденцию. Первое, что бросалось в глаза, это многочисленные портреты отца Его Императорского Высочества, Александра II, вероятно, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, какая кровь течет в жилах теперешних владельцев дома. Император, казалось, не без удовольствия взирал с портретов на развешанное по стенам собрание французской живописи, которая превращала особняк в настоящий, пусть небольшой, музей французского искусства, эдакий уютный мини-Лувр. Кроме живописи, Ольга гордилась роскошной коллекцией фарфора, а Павел – потрясающей и по масштабу, и по наполнению подборкой книг, которые размещались как в библиотеке, так и в его кабинете, отделанном деревом и бордовой тканью. На втором этаже были спальни и жилые комнаты. Гости, все как один, приходили в восторг от уборной Великого Князя, в которой он отдыхал после завтрака. Вероятно, из-за умывальника, помещающегося в нише красного дерева.

Подали обед. Некоторая первичная натянутость между сводными братьями и сестрами быстро прошла, и гостиная загудела оживленным разговорами. Дмитрий взял на себя заботу развлекать сидящую рядом Марианну, Володя болтал с Ольгой, которую любил с самых ранних своих лет. Ее супруг, граф Крейц, был занят на службе.

– Правда ли, юная барышня, что Вы не хотите выходить замуж, – шутливым тоном, чтобы придать вопросу легкости, спросил Павел Муню, когда подали кофе.

– Да, я хотела бы посвятить себя служению Богу и нуждающимся.

– Поверь мне, нет большего счастья, чем когда рядом с тобой твои дети, – Великий Князь обвел глазами своих отпрысков, задержавшись чуть дольше на Дмитрии, и погладил белокурую головку Натали, которая ластилась к отцу, прижимаясь к его руке. – Но ежели ты тверда и непреклонна в своем решении, ты могла бы стать настоятельницей в женском монастыре. Это нелегко, нужно не только любить монахинь, но и руководить ими, управлять хозяйством, однако я уверен, ты бы справилась.

Павел знал от Ольги, что у племянницы не сложилось с Марфо-Мариинской обителью, и хотел поддержать девушку. Муня его словами была растрогана.

После обеда Бодя объявил, что он с младшими сестрами подготовил выступление. Однако возникло неожиданное препятствие. Пропал ключ от клавесина. Начался переполох, горничные и няня девочек бросились на поиски.

– Натали, ты не брала ключ? – строго спросила Ольга, вспомнив, что младшая дочка недавно крутилась около инструмента.

– Нет! – Натали наивно хлопала незабудковыми глазами, но чуть более наигранно, чем требовалось для внушения доверия.

– Ты же знаешь, что брать без спроса вещи родителей нельзя? – по хитрой мордашке дочери мать поняла, что без нее пропажа ключа не обошлась.

– А что будет? Арестуют?

– Непременно! – рассмеялся Бодя. – Что там? Слышишь? Городовой уже стучит в дверь!

– Будет стыдно! – нравоучительно ответила Ольга.

– А-а-а-а, стыдно! – угроза муками совести не произвела на ребенка должного впечатления.

Гостей детская непосредственность Натали ужасно рассмешила.

Натали пошла к клавесину, где горничные и Бодя прочесывали сантиметр за сантиметром пестрого персидского ковра, и скоро ключ был чудесным образом найден, завалившимся за его край.

Выступление состоялось.

После длинного дня Ольга разбирала прическу перед зеркалом в спальне.

– Неужели это Натали спрятала ключ? – улыбнулся Павел, вспомнив неловкий казус.

– Не сомневаюсь, что это ее рук дело.

– Вероятно, ей не хотелось выступать… быть может, она робела? Сегодня для нее было непривычно много зрителей, – отец пытался найти оправдания своей любимице.

– По-моему, дочь просто тебя ревнует! Она весь день от тебя не отходила, а ты уделил внимание всем, кроме нее и Ирины… – заметила жена, легкими, ловкими движениями расчесывая свои каштановые кудри.

– Ничего, она постепенно привыкнет ко всем братьям и сестрам. Ей не будет казаться, что меня у нее отнимут. Но детям нужно понять, что вниманием родителей необходимо делиться.

– А ты привыкнешь? – вдруг спросила жена.

Павел удивленно взбросил бровь.

– Здесь, в России привыкнешь? Ты кажешься потерянным…

– Приятно видеть всю семью вместе. Это, несомненно, огромное удовольствие. Но ты знаешь причину, почему я не могу чувствовать себя полностью счастливым. У вас нет того статуса, который принадлежит вам по праву. Это все омрачает. Это оскорбительно, в конце концов! Я злюсь на Ники, и еще больше на Аликс! Чего они добиваются? Моего покаяния? – он замолчал, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями, и через секунду взял себя в руки. – Ежели твое положение кажется тебе унизительным, давай вернемся в Париж! Мы можем бывать здесь время от времени, навещая старших детей и Бодю.

Ольга встала, подошла к мужу и обняла его.

– Теперь это наш дом! Я обожаю Париж и с удовольствием буду туда наезжать, но жить, мой дорогой, мы будем здесь. И можешь мне поверить, в один прекрасный день я стану княгиней!

Павел не сомневался. Эта женщина привыкла добиваться всего, чего пожелает! Именно ее дерзкую смелость, жизнелюбие, умение не сдаваться, не терять надежду, не опускать руки в самые сложные моменты он ценил больше ее милого лица и глаз цвета горячего шоколада.

– Я уверена, этот дом принесет нам огромное счастье!

– Да будет так!

Великий Князь стоял у окна и задумчиво смотрел в фиалковую ночь. Он вспомнил, как раньше, до женитьбы, он часто ждал Ольгу или гонца от нее. Теперь жена и дети были рядом, но отчего-то горло перекрыл горький комок, и на глаза наворачивались слезы.

Без малого десять лет в изгнании. Его Императорское Высочество так и не понял, почему брат и племянник были к нему так строги. Они словно говорили на разных языках. Павел низводил свою историю до банального, бытового уровня, а Сергей и Николай II мыслили категориями государственными, интересами монархии и Отечества. В недавних браках семейства, которые заключались без согласия Государя, Великий Князь видел естественное развитие событий, влияние современного мира и подтверждение собственной позиции, не понимая, что многим нарушителям порядка именно он подал пример.

Теперь, вернувшись в Россию, Павлу хотелось бы забыть о всех дрязгах, но пока он не добился для жены княжеский титул, он не мог успокоиться. Да и огромный ворох нажитых обид никак не давал вздохнуть легко и свободно.

Каждый день в Париже Великий Князь мечтал вновь оказаться в Царском Селе, с которым было связано множество счастливых минут, но теперь оно было другим, опустевшим без братьев. Всем известно, что ход времени невозможно повернуть вспять, но каждому из нас, хотя бы раз в жизни, хотелось оказаться в прошлом.

К удивлению Великого Князя, Государю и Столыпину удалось обуздать толпу, навести порядок и поставить страну на рельсы стремительного развития, но, несмотря на все многообещающие изменения, для Павла Россия была уже не та. Его часто охватывала необъяснимая тревога, он будто чувствовал, что его семья скоро окажется в эпицентре чудовищного урагана, который сметет все вокруг и унесет жизни многих дорогих ему людей.