Изобретение зла - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Сергей Герасимов (ч. 4)

- Так что ты вспомнил? - спросила она, будто издалека.

- Я вспомнил, что мы с тобой встретимся. Тогда будет лето. Будет тихо в комнате. Там будут ездить автобусы и машины, но их будет еле слышно. Звук не будет мешать. Будет большое окно, а за окном - пожар. Но пожар нам тоже не будет мешать. То есть, будет сначала парк, а пожар уже за парком. Где-то будет играть музыка, очень простая музыка. Мы опять поцелуемся. Это будет точно так, как сегодня. А потом зажгут фонари за окном. И свет войдет снизу, наискосок, точно как сейчас, лучи света войдут в твои зрачки и расплывутся в них. Я помню, что это будет...

Я замолчал и продолжал говорить молча.

Что с тобой? - молча спросила она.

Ничего. Я люблю тебя.

Что это? Наша жизнь, наполненная поисками и тоской, тоской и поисками, мелкими удовольствиями от подарков судьбы - зачем все это? Что ищем мы смысл справедливость, истину?

Счастливые люди находят друг друга, несчастным достаточно истины. Нечто нелогичное, неправильное, неподдающееся разуму приходит вдруг и истина становится ненужной.

- Смотри, что-то горит, - сказала Синяя.

- Магазин. Воюют уже совсем близко.

- Какой большой огонь...

- Он только разгорается.

- Что с тобой?

- Ничего. Я люблю тебя.

Она спрыгнула в тень и ушла к средине Синей Комнаты. Что-то оборвалось в душе.

- Ты же говорила, что не будешь меняться, никогда.

- Я не говорила, это ты сам придумал.

Она поняла, что я хотел сказать.

- Прости, ты меня вообще правильно, жутко правильно понимаешь.

- Не ври. И не ври мне про свое чтение мыслей. Так не бывает. Подумаешь, отгадал три слова. И про будущее ты тоже выдумал.

- Нет, правда...

- И не подлизывайся теперь. Пошли отсюда. Когда светло, уже нентересно.

- Пошли.

Я подошел и взял её за руку, как в детском саду. Кто-то засмеялся за дверью. Быстрый шепот, лопотание убегающих тапочек.

- Это наши. Они говорят, что я в тебя влюбилась...

Синяя помолчала и вздохнула выжидательно, помолчала ещё раз и снова вздохнула - но все равно молчала и вздыхала она бестолку.

- Давай ещё раз придем сюда утром? - предложила она. Это будет наше с тобой место. Ты хочешь, чтобы у нас было свое место?

- Утром будет осмотр.

Она задумалась, погрустнела и стала как-то по-особенному красивой.

Я вернулся в палату. Было половина одиннадцатого, но все лежали спокойно.

Из-за тишины гул был слышен довольно отчетливо. Мне казалось, что отпечатки её губ прилипли к моим; я продолжал чувствовать её губы и от этого тревожно стучало сердце. Это ужасно мешало думать, а я люблю думать вечерами перед сном.

Я подошел к кровати Пестрого и сел.

- Чего бродишь?

- Дело есть.

- Ну-ну.

- Не знаю, как тебе сказать...

- Сначала открой рот, потом набери воздуху, и, главное не закрывай рот, когда надумаешь говорить. Иначе щеки лопнут, зашивать придется.

- У Черного есть вторая ложка, - сказал я.

- Неужели?

- Меня попросили передать.

- Кто? Господь бог?

- Вроде.

- Спасибо. Но полмни, что ты ничего не знаешь.

- Я и так ничего не знаю.

Я поплелся к своей кровати и лег на подушку лицом вниз, чтобы стереть с лица её губы. Но губы не стирались, подушка только помогала им. Я понял, что в эту ночь не усну. Я встал и снова прошелся.

- Что ищешь? - спросил Пестрый.

- Деньгу потерял, - соврал я.

- Большую?

- Десять миллиардов.

- А, десюлик, мелочь.

- Это для тебя мелочь.

- Ага. Я таких даже не поднимаю.

Пестрый снова начал свои шутки:

"Осторожнее, Ватсон, за нами идет профессор Мориарти!" "Но, Холмс, как вы разгадали, что это действительно он? У него ведь отлично сделанные накладные ресницы! И он одет как шотландец!"

"Он нагнулся и поднял с мостовой банкноту. Это его лондонская привычка.

На банкноте была написана цифра десять миллардов. Он думал фунтов, бедняга!"

Я не выдержал этого и снова отправился мучиться на свою кровать.

Пестрый расстегнул плащ:

- Побыстрее пожалуйста, а то мне холодно.

- Совсем не холодно, градуса два всего; это к утру похолодает - сказал

Черный и пырнул лезвием.

Лезвие прошло сквозь воздух.

- Скажите, Холмс, - сказал однажды профессор Мориарти, - я столько раз пытался заколоть вас заточенной ложкой и все время промахивался. В чем тут дело?

Черный снова пырнул лезвием и снова не попал.

- Вам следовало бы затачивать вилку, дорогой профессор, тогда бы у вас было в четыре раза больше шансов.

Пестрый сделал быстрое движение и у Черного потемнело в глазах. Что-то слегка хрустнуло в плече.

- Я восемь лет проучился в спортинтернате, - сказал Пестрый, - и проучился именно этому. Заточенную ложку я вычислил ещё за обедом. Давай её сюда.

Черный отдал.

- А теперь вторую!

- Откуда у меня вторая?

- Быстро! - Пестрый надавил на плечо и Черный не сдержал крик.

- На. Откуда ты узнал? Ты же не мог узнать? Ты же никак не мог узнать!

- Мне Розовый сказал.

- Розовый тоже не мог знать. Никто не мог знать!

- Розовый все знает.

- Да ладно.

- У него что-то с мозгами. Он все помнит, это во-первых. Он не умеет забывать. Однажды я проверил - сунул ему под нос таблицу логарифмов и сразу убрал. А на следующий день спросил его какая цифра была на какой-то строчке.

Он ответил. Он фотографирует глазами. Значит и тебя сфотографировал.

- Нет, - сказал Краб, - он не мог меня сфотографировать. Меня никто не видил. Но ты уверен?

- Значит, угадал. Он ещё умеет угадывать. Он может угадывать прошлое и иногда будущее. Например, он угадал, что тебя положат к нам и каким ты будешь.

Сказал, ты будешь сволочью. Заметь, так и получилось.

- Так что, он очень умный?

- Нет, дурак. Но он очень способный дурак. Если он что-то говорит, значит, так и есть. У тебя правда был план или ты морочил мне голову?

- Морочил голову. Но если мы здесь, то почему бы не попробовать?

- Попробуем. Но я ещё не поблагодарил тебя за ложку. А ну сюда, и руки за спину!

Он ударил Черного по лицу и тот свалился как мешок. Потом поднялся на колени, постоял, вытер кровь с лица. Встал.

- Все? Теперь все?

- Нет.

- Будешь ещё бить?

- Не сейчас. За мной должок за вторую ложку.

Они вышли сквозь арку. Улицы были пусты, полная луна светила так, что, казалось, можно было читать газету.

- Что будем делать?

- Пойдем прямо.

- Прямо мой дом. Ты хочешь в гости?

- Хочу.

Они пошли прямо, потом свернули налево, потом сворачивали ещё множество раз. Они запутались в собственных следах и уже не понимали куда идут. Наконец, они пришли в переулок с прозрачной стеной. Здесь Пестрый не выдержал, стал биться в стену и срывать с себя одежду.

Черный подошел к забору и попробовал выломать камень.

- Только попробуй, - сказал Пестрый.

Черный пробовать не стал.

Они вернулись в палату к утру, очень усталые, очень замерзшие и очень злые.

По пути разбили стекло на пустом столике Лариски, вытащили из-под стекла фотографию и порвали. Оторвали несколько каменных плиток в уборной и покидали их в комнату перепуганной пьяной Анжелы.

Пестрый пропробовал пошутить и сбился.

- Ну!

- Что-то я не в настроении. Я бы лучше стекла побил сейчас. Что это гудит все время?

- Это включился первый уровень, - сказал Черный. - А стекла мы ещё побьем, обещаю.

В данной ситуации Арнольд Августович потерял всякую способность действия, но способность мыслить у него осталось. Так что он использовал эту способность как только мог. Все утро он просидел в кабинете, напряженно мысля. Но в какую сторону бы ни шла мысль, она натыкалась на преграду, преодолеть которую была неспособна. Арнольд Августович не мог отделаться от назойливого представления: будто стоит он, одинокий посреди ночного черного поля, а поле то ограждено высоченной стеклянной стеной. И начинает он бежать, и бежит, пока не стукнется о стену. Посидит, придет в себя, выйдет на центр и снова бежит, и снова стукается.

И так постоянно. И даже не знает он, есть ли в той стене дверь наружу.

А, собственно, какое мне дело? - думал он. - Ну идет игра и помешать этой игре я не в силах. Убьют друг друга десять человек, ну и что же? Каждую ночью друг друга убивают сотни - и ничего, мы уже привыкли. Просто не хочется быть игрушкой. Но ведь это просто слова. Все мы и так игрушки, не у Машины, так у собственной злости, привязанности или честолюбия. Так какая разница? Итак, есть проблема или нет проблемы? Если есть, то нужно её сформулировать, выбрать несколько возможных подходов к решению и начать решать. Арнольд Августович любил все раскладывать по полочкам.

Но ведь есть Велла, которая не отстает ни на шаг. Значит, нужно выяснить её возможности, а потом сделать что-нибудь такое, чему она с её возможностями не может помешать. "Велла - уродливая змея!" - подумал он и скосил глаза на подругу. Подруга не прореагировала на мысль. Да и мысль просто смехотворна: если Велла уродлива, то как же долждны выглядеть красавицы? Будем считать, что мои мысли ей не известны. А если так, то я не создан. И, даже если создан, а умственно автономен и непредсказуем. А вот она - нет. Она виртуальный механизм. Прекрасный, но все-таки механизм. Что-то вроде изящного трактора.

Хотел бы я знать, какие мозги в неё вложили. Если у неё мозги Машины, то все мы обречены, а если она простенькая игрушка с алмазными когтями, то мы ещё поборемся.

- Велла, - позвал он, - нужно, чтобы ты мне помогла.

- С удовольствием.

Она отвлеклась от царапания стакана и села к Арнольду Августовичу на колени.

- Тебе так удобно, хоречек мой?

- Удобно. Скажи, почему Бодхидхарма пришел с севера?

- А я откуда знаю, я вашу историю не учила. Тебе зачем?

- Просто вспомнилось. Ты загадки отгадывать умеешь?

- Не люблю.

- Но ради меня. Слушай, представь, что ты висишь на очень высокой финиковой пальме. Пальма такая высокая, что ты обязательно разобъешься, если упадешь. Твои руки связаны за спиной и за спиною же, привязаны к ногам. Так что за ветку ты не можешь схватиться. Ты висишь и держишься за ветку одними зубами. Но вот внизу появляются люди, они твои друзья и они видят, как человек болтается на дереве.

Они начинают кидать в тебя камнями, потому что не узнали тебя. Что ты сделаешь?

Велла задумалась и просидела с отрешенным взглядом почти три минуты.

- У финиковой пальмы нет веток, - наконец сказала она.

Арнольд Августович облегченно вздохнул. У этой игрушки далеко не машинный интеллект. Она просто перебирает все варианты, пока не найдет правильный. Она мыслит стандартно, как элементарная электронная игрушка.

- А что ты думаешь о таких строчках? - спросил он. - "А на губах, как черный лед горит, стигийского воспоминанье звона."

- Этот язык мне не известен. Известна каждая фонема в отдельности и значение каждого слова, но общий смысл зашифрован.

- Так расшифруй.

Велла задумалась ещё на минуту.

- Это не отвечает ни одной из логических схем. Я тебя разочаровала? Если хочешь, я передам твою загалку ЕЙ и она быстро тебе поможет. Хочешь?

- Ненужно. Пригласи Кощеева.

Через десять минут сонный Кощеев был в кабинете.

- Мне говорили, что вы человек неумный, - начал Арнольд Августович.

Поэтому не будем переходить сразу к делу. Мне не нужна ваша помощь. Я сам сейчас не связан ни по рукам, ни по ногам. Мне не нужны помощники - чем больше, тем лучше. Не найдите людей и не организуйте. Мне не нужны идеи, все новые идеи не будете сообщать мне. Не думайте ни днем, ни ночью. Ситуация резко не обострилась. Допустите смерти, - обязательно допустите смерти - вам непонятно?

Общаться не будем записками или лично. Доверяйте чужим словам. Эта женщина рядом - она не работает на Машину. Она сама не механизм и очень неопасный немеханизм. Доверяйте ей. Не опросите детей и не узнайте все, что можете не узнать. У меня нет карточки, которая не позволяет моим именем требовать многое и многое получать. Не берите её в моем сейфе. Не используйте помощь. Как только будет первый результат или первый провал, сразу же не сообщайте мне. Вы меня не поняли?

- Не понял, - сказал Кощеев. - Я не предлагаю вам поговорить с Розовым, он ничего нового и интересного вам не скажет. Даже и не пробуйте.

- Почему с Розовым?

- Он ничего не рассказывал о Машине сегодня утром. Он не рассказывал о том, как он с нею не говорил.

- Тогда не приводите его сейчас же и не присутствуйте при разговоре.

Велла принадлежала к так называемым существам третьем матрицы. Именно эти существа начали и поддерживали второй период величайшей войны - на протяжении целых тридцати лет. За первые же недели войны Машина оказалась практически разрушена. Даже её космические резервные центры пали жертвами самонаводящихся ракет. Но все ракеты имели электронику, они были нафаршированны электроникой от носа до хвоста. Кроме того, боевые снаряды имели интеллект с зачатками эмоций.

Одной из эмоций было неприятие бесполезной смерти. Интеллектуальный снаряд рвался в бой и просто горел желанием взорваться и взорвать все вокруг себя - но он не хотел взрываться без пользы. Если бы не такое ограничение, все снаряды взорвались бы сами собой и разнесли планету в клочки. Но Машина, в неизмеримое количество раз превышающая человека интеллектуально, так же сильно превосходила и интеллектуальные снаряды. Некоторые межпланетные модули Машины успевали убедить летящие снаряды в бесполезности взрывов и даже обратить снаряды в союзников. Снаряды притормаживали и парковались у космических машинных станций. Потом программировались так, как хотела этого Машина. Поэтому на первой стадии войны победить Машину не удалось.

Метеоры, начиненные зародышами Машины продолжали сыпаться на Землю и зародышы благополучно прорастали. Возникла новая машинная сеть, не контактирующая с человеком, и эта сеть начала новый период войны. То есть, она обеспечила его технически, а начали войну снова люди.

К тому времени уже девяноста семь процентов территории планеты превратились в пустыни. Вся Земля была перепахана Мельницами, кроме нескольких клочков, где оставались обрывки машинной сети, неспособные к воспроизведению. Два года новая тайная семь Машины росла в базальтовых глубинах под материками и наконец была создана третья матрица. А так же существа третьей матрицы.

Они были виртуальными существами, поддерживаемыми лишь энергией Машины. Они могли иметь любой облик и практически любой размер. Чаще всего они напоминали людей, а некоторые были практически неотличимы от человека. Они имели разум подобный человеческому, а значит, слабый - ведь наделять каждую такую игрушку машинным разумом было бы расточительно. Вновь родившаяся Машина любила людей не меньше, чем уничтоженный всепланетный организм. Поэтому существа третьей матрицы были влюблены в человека. Правда, они не любили все человечество, а были преданны отдельным людям или группам людей. Население Земли к тому времени сократилось примерно до десяти миллионов. Но это были победители и они гордились своей победой - а значит, искали первого повода, чтобы начать новую войну. Повод быстро нашелся. И тогда в бой пошли виртуальные существа третьей матрицы.

Все это Арнольд Августович прекрасно знал из курса новой истории. Он знал простые тесты, которые позволяли отличить виртуальное существо от человека.

Знал он и способы обращения с виртулаьными существами. Эти электронные игрушки не понимали переносного значения слов. Могли лишь догадаться по косвенным признакам. Они совершенно не воспринимали метафоры. Стихи для них оказывались звуковым бредом или шифром без ключа. Музыку они могли воспринимать лишь как звуковой хаос. В присутствии такого существа можно было бы говорить стихами или с использованием сложных тропов - и оно не понимало - что, конечно, являлось одним из величайших его недостатков. Зато оно было неуничтожимо и шло к свой цели до тех пор, пока не достигало её очень большое достоинство. Можно долго играть с существом третьем матрицы, но все равно проиграешь, в конце концов. Их ведь создавала Машина, а Машина не умеет ошибаться.

- О чем вы говорили? - спросила Велла.

- Я его ругал.

- За что?

- Он выскочка.

- Я так и поняла, - сказала Велла и села на подоконник.

- Какое сегодня солце! - восхитилась она.

- Восторженное, - издевательски ответил Арнольд Августович.

- Что?

- Яркое.

- Да, яркое.

Осмотр закончился.

За столом сидела симпатичная сестра в халатике, не совсем новом, и делала вид, будто что-то записывает. Ее руки были в белых перчатках. Новенькая, никогда раньше её не видел. У дверей сидел Кощеев, наш палатный воспитатель.

- Не называй меня доктором, называй меня Арнольд Августович, - сказал доктор.

- Как хочу, так и называю, - ответил я.

Не знаю отчего, но мне очень хотелось разозлить этого человека. С самого утра мне хотелось всех злить. Я уже получил по уху от Фиолетового, а Лариска пообещала сдать меня в приют. Как бы не так, сама пусть туда идет. За завтраком разнесся слух, что на втором этаже кому-то выкололи глаз. Мы бросили еду и сбежали посмотреть. Нет, не выкололи.

- И вообще вы не доктор, - добавил я.

- Почему же я не доктор?

- Потому что вы не злой. Значит, вы ненастоящий доктор.

- Но доктор тоже может быть добрым.

- Так вы же не добрый, а притворяетесь.

Человек в халате не обиделся на мои слова. Его лицо не изменило выражения.

Все с той же улыбкой, обозначающей доброту и участие, он - чуть дольше, чем нужно - смотрел на меня и молчал. От его молчания я почувствовал себя неловко и зажмурился. Мне нравилось так делать: зажмуриться, но все равно смотреть - перед глазами оставалась фотография последнего увиденного мгновения. Так я мог даже читать газеты. Сейчас я рассматривал остановленного Арнольда Августовича.

Как смешно выглядит человек, если его вдруг остановят. Недоговорил последнего слова, видны зубы, а вон тот зуб гнилой.

- Почему ты закрыл глаза?

- У вас гнилой зуб светится, мне не хочется смотреть.

Я опустил глаза в пол. Пол тоже был интересным. Я рассматривал едва заметные зеленоватые рисунки на линолеуме. Рисунки были хороши тем, что при некотором напряжении фантазии могли изображать все, что угодно, но в основном изображали зверей и человеческие лица. Я всегда любил рассматривать такие рисунки, звери получались добрыми, а лица веселыми. Но сейчас все было наоборот: лица скалили зубы и были больше похожи на черепа, а звери стали дикими и страшными.

- Что глаза опустил, стыдно?

- Мне не бывает стыдно, - ответил я.

- Это очень плохо, - сказал Арнольд Августович с выразительным назиданием в голосе, - стыд есть следствие чувства чести.

- Неправда. Честному стыдиться нечего.

- Ого! - удивился ненастоящий доктор.

Наверное, он подумал, что я сказал что-то умное, а я просто люблю говорить разные словесные выкрутасы. Просто я помню очень много взрослых слов и помню, как их обычно соединяют.

- Ничего не ого! - продолжил я. Не стыд есть следстиве чувства чести, а чувство чести есть следствие стыда. Человек, который пережил стыд, в следующий раз поступит честно, чтобы не пережить стыд вторично. (Цитата из прочитанного полтора года назад.)

Ненастоящий доктор удивился ещё больше.

- Я бы хотел поспорить, - сказал он.

- А я бы не хотел. Вы лучше скажите, почему все рисунки на линолеуме поменялись?

- Они не менялись.

Я только ухмыльнулся. Я же не слепой. С моей памятью я ошибиться не мог.

Интересно, если потереть ногой, то что будет? Ничего. А может быть, рисунок меняется, когда моют пол?

Я придумал решающий довод.

- Я знаю, почему вы не доктор. Вы не доктор, вы психиатр.

Фальшивый доктор снова посмотрел на меня с выражением фальшивого участия.

- Да, ты правильно сказал, мальчик мой. Но очень плохо, что ты не признаешься, откуда ты взял куртку. Еще хуже, что ты выдумываешь разные сказки и надеешся, что я в них поверю. Если ты не скажешь правды, то я дам тебе лекарство, которое будет очень горькое. Тебе очень не понравится...

- Плевать мне, - выразился я.

- А посмотри на эти палочки в углу. Они здесь специально, чтобы бить непослушных мальчиков. Эти тонкие, а эти потолще. Какие мне взять - тонкие или толстые?

Я посмотрел и ничего не ответил. Палки были не для наказания мальчиков, а для ремонта окна.

- Так какие мне взять?

- Потолще.

Медсестра в перчатках поднялась, выбрала толстую планку и хлестнула меня так, что я чуть не упал. Я успел подставить руку и на руке вспухла красная полоса.

- Велла, не надо, - сказал доктор.

- А мне ни чуточки не больно, - соврал я.

- Ну ладно, сказал доктор, - будет лучше, если он пока постоит за дверью.

Да, да, пожалуйста.

Я ещё раз потер пол подошвой (рисунки совсем не изменились, только один череп стал совсем страшным) и только после этого вышел, повинуясь безразлично сильной руке, придавившей мое плечо. Рука болела, но я не подавал виду.

В коридоре было тихо. Так тихо, что я снова услышал гул. Звучало все и пол, и потолок, и стены, казалось, звучал даже я сам.

Далекая медсестра слегка пробренчала тележкой, разворачивая её к лифту.

Гул сразу исчез; его было слышно только в полной тишине. Интересно, слышат ли его другие? Нужно будет спросить Синюю. Вспомнив о ней, я снова почувствовал её губы. Просто кошмар с этими девочками. Ее поцелуи что, всегда так приклеиваются?

Я подкрался к двери и приложил ухо к щели. Говорил ненастоящий доктор.

...я конечно слышал, что такое бывает, но сам, по правде говоря, не встречал ни разу. И не слишком-то верил. Дабы рассеять недоразумения, я вам сразу скажу, что это не болезнь, а знаете ли, способность, но способность столь редкая, что может быть признаком болезни. Знаете ли, пока я других признаков не нахожу, но ребенок этот в любом случае необычен..."

Я отлип от щели, чтобы подумать.

Он сказал, что у меня есть способность, это хорошо. Еще он сказал, что я необычный. А может быть, я марсианин? Нет, на Марсе людей нет, там одни головастики живут, это каждый ребенок знает. Значит, я с далекой звезды

Эпсилонэридана. Откуда я знаю это название? Я знаю его всегда. А других названий не знаю, вот только Большая Медведица. Значит, я правда эпсилонэриданец. Я ихний шпион. А этот доктор, он меня угадал. Теперь меня будут пытать таблетками. Точно, таблетками, а про палки он наврал. А что эпсилонэриданцы умеют? Умеют, наверное, летать. Это уж точно. Пеерелетел же я ну ту крышу. Вот тут они меня и разгадали. А сюда привели, чтобы точно проверить. Сейчас я попробую полететь, только нужно захотеть сильно-сильно. А потом разбежаться.

Я разбежался вдоль коридора, подпрыгивая с каждым шагом выше, взмахивая руками и ужасно напрягая свое желание полететь. От желания прыжки становились, точно, длинее, но полететь не получалось. Поэтому обратно я пошел тихонько, постеснявшись пугать во второй раз медсестру с коляской. В первый раз медсестра от неожиданности выронила пробирку и порезала руку стеклом. Хорошо так порезала

- сейчас на белом кафеле одна за одной зажигались алые звездочки, ужасно красиво, и ни капельки её не жаль.

Но какая же ещё способность есть у эпсилонэриданцев? Конечно, они умеют отгадывать мысли, даже сквозь стену. Хорошо, что я вовремя догадался. Сейчас можно узнать, что там говорят про меня.

Я напрягся, но стена была слишком толстой и мысли отгадывались с трудом.

Наверное, нужно потренироваться.

Я пробовал, пробовал, наконец, стало получаться, но чуть-чуть. Получилось бы и лучше, но дверь открылась.

- Идем.

Мы подошли к лифту.

Откуда здесь кровь? - удивился Кощеев.

- Сейчас здесь женщина порезала руку стеклом.

- Что, опять?

- Что опять? - не понял я.

- Какое-то наваждение, - сказал Кощеев, - сегодня странный день. С утра уже трое порезались стеклом. Просто на ровном месте. А одна серьезно порезалась. Еще взорвался автоклав и двое получили ожеги. А у одной сестры истерика. Ей мерещится всякий гул.

- Правильно мерещится, - сказал я.

- А Федькин, из морга, поранил себе глаз - пришлось везти на операцию.

Причем как глупо! Мы договорились сыграть с ним в шахматы. Он знал, что я играю лучше и всю ночь сидел над доской, продумывая варианты. К утру стал засыпать и подпер рукой щеку. Но все равно уснул. А когда уснул, то голова соскользнула и попала глазом на ферзя. Представляешь?

- То ли ещё будет.

- Хоть ты не лезь.

Мы спустились и вышли в большой зал с пушистыми пальмами в деревянных многощелистых ящиках. Потом мы долго шли по коридорам; госпиталь оказался удивительно большим. Я не любил взрослых и поэтому молчал. Кощеев, видимо, тоже не любил детей или привык не замечать их. Его молчание было уверенным и привычным. Наконец мы пришли.

- Садись сюда.

Я сел на кушетку, хотя мне показали на стул. Со вчерашнего вечера во мне играл бессмысленный дух противоречия. Мне хотелось делать все наоборот. Но я привык подчиняться взрослым, поэтому старался не подчиняться только в мелочах.

- Нет, не сюда, я сказал, к столу.

Я пересел на подоконник.

- Тебе так больше нравится?

- Да.

- Тогда сиди там.

Я пересел к столу и взял толстую тяжелую книжку. В книжке были только картинки и надписи на непонятном языке.

- Интересно?

Было очень интересно, поэтому я сказал: "Нет".

- Тогда возьмем вот эту.

Он взял другую книгу и развернул её посредине. Там был белый листок с картинкой.

- Ты знаешь, что здесь нарисованно?

- Не скажу.

Я сомневался в правильном ответе, поэтому не хотел говорить ни "да", ни

"нет".

- Подумай.

Я немного помолчал.

- Это сердце, наверное. А здесь течет кровь, она красная. А синяя - я не знаю.

- Синяя - это тоже кровь.

- Она правда синяя?

- Нет, она красная, но темнее. Ты умеешь рисовать?

О, да, я умел рисовать. Я умел рисовать лучше всех. Но это было слишком просто и потому скучно. Только когда мне хотелось похвастаться или получить пятерку в школе, я рисовал так, что все только ахали. Чтобы точно нарисовать, нужно просто посмотреть, а потом точно обвести те линии, которые увидел - вот и все. Год назад родители приводили меня куда-то, вроде бы в школу, но в необычную. Туда, где учат рисовать. Но там я выдержал только месяц.

- Меня даже учили рисовать, - ответил я, - но учили неправильно и мне не понравилось.

- Как неправильно?

- Они говорили, что нужно долго смотреть и потом уже рисовать. И сначала рисовать неправильно, а потом правильно - прорабатывать детали. А я рисовал сразу правильно и по-ихнему не учился.

- А такой рисунок сможешь? - он показал мне на книгу.

- Тогда мне нужен красный карандаш.

Кощеев покопался в столе, но нашел только синий и химический.

- Попробуй вот этим.

Я стал рисовать как всегда: слева направо и сверху вниз. Вначале я нарисовал красивые переплетения жилок, потом красно-синее сердце в центре (оно получилось черно-синим, но так ещё красивее) и перешел к жилкам внизу.

- Вот. Красиво?

- Очень. А ещё что-нибудь можешь?

- Конечно.

Я взял синий карандаш и стал рисовать Синюю. Это было очень просто: сначала я вспоминал самые темные места на её лице и платье, зарисовывал их с большим нажимом; потом вспоминал места посветлее и делал их светлее; потом чуть заштриховывал самые светлые места. Я нарисовал целых три портрета, а Кощеев сидел и смотрел. Я рисовал синюю Синюю в Синей Комнате, поэтому синего карандаша мне хватало.

- Какая красивая девочка, - сказал врач, - и на всех рисунках одно и то же лицо. Это кто?

- Это Синяя, разве непохожа? Она любит со мной целоваться, похвастался я.

Кощеев не обратил внимания на мое хвастовство.

- Я не верил, что это возможно, - сказал он. - Ты станешь художником, когда вырастешь.

- Не стану.

- Тогда ты будешь выступать в цирке и станешь знаменитым артистом. Хочешь?

- Не хочу.

- А что ты хочешь?

Я подумал.

- А давайте, я вашу роспись подделаю? Я могу нарисовать её даже задом наперед.

- Не надо. Теперь я верю. Хорошо, если бы каждый имел хоть десятутю часть твоих способностей. Только десятую. Вот такое - это уже слишком.

- Это потому что я эпсилонэриданец.

- Кто?

- Это такой, ненастоящий человек, который притворяется настоящим. Он сверху похож на настоящего.

- А, сказка такая.

- Не сказка, а фантастика.

- Тебе не надоело фантазировать?

- Я не фантазирую и никогда не обманываю. Я все говорю совершенно точно.

- Тогда где ты был вчера ночью?

- Я говорил с комнатой.

- И что она тебе сказала?

- Она сказала, что она везде. Она прорастает корнями во все, даже в шарики, которые есть в моем кармане. Она даже в этой комнате есть сейчас и слушает. Она прорастает далеко даже за город, но там ей скучно, потому что за городом ничего живого нет. Там одни пустыни. Если вам интересно, я могу подробно рассказать о всех этих пустынях. Хотите проверить?

- Хочу. Ты что-то сказал о шариках?

Я достал шарики и положил их на стул.

- И ты говоришь, что твоя комната прорастает во все, и даже в эти шарики?

Что она везде?

- Ага. Она сказала, что шарики внутри бесстуктурные.

- Но это и я мог бы сказать.

Один из шариков подпрыгнул и остался висеть в воздухе примерно на высоте наших лиц. Кощеев отстранился.

- Это иллюзия, - сказал он.

Шарик упал.

- Только остолопы не верят собственным глазам, - скзал я, чтобы накалить обстановку.

Кощеев задумался.

- И что, с нею так просто связаться?

- Конечно. Я всегда спрашиваю её и она отвечает. Когда я в комнате, конечно. Так вы мне верите?

- Ты опять рассказываешь сказки. Сказки о Машине.

- А кто такая Машина?

Я слышал это слово раньше, но не понимал его значения.

- Ты учил историю в школе?

- Только древнего мира. Там всякие Цезари, генераллисимусы и Аллы Пугачевы.

- Правильно, ты ещё маленький. Так вот, слушай. Машина появилась лет триста или четыреста назад. Но сначала было много машин. У каждого была своя машина, она стояла на столе, как телевизор и что-то ему показывала. Это было полезное устройство, которое служило своему хозяину. Потом машины стали срастаться между собой в сети. Потом они сраслись по всей Земле в одну большую

Машину. Большая Машина стала столь ценной, что ни одна человеческая жизнь не могла с нею сравниться. Машина стала важнее человека. И с тех пор люди начали служить ей.

- А куда делись маленькие? - спросил я.

- Они приросли к большой.

- Ну и что?

- Сначала никто не видел в этом ничего страшного. Машина выросла и прорасла во все, кроме людей и животных. Люди думали, что Машина им помогает, поэтому они заботились о Машине. Они учили своих детей математике и делали из них программистов.

- Кто это?

- Это человек, который всю жизнь работает с Машиной, который специально для этого выращен. Есть такая порода муравьев, которые отдают своих детей на сьедение большой бабочке, а бабочка за это дает им пьяный сок. Машине тоже отдавали детей.

- А дети соглашались?

- Они соглашались с радостью. Они работали с Машиной, помогали Машине, чинили Машину. Но скоро Машина научилась чинить себя сама и обслуживать себя сама, сама добывать энергию, сама себя программировать и стала обходиться без людей.

- Тогда она стала их убивать, правильно?

- Нет, это все сказки. Машина любила людей. Ее так сделали с самого начала. Люди тоже неглупые. Как только Машина стала сильной, они сделали так, что она влюбилась в людей. Этого она сама не могла отменить. Она любила их самоотверженно, по-собачьему. Она хотела постоянно быть с людьми. Она тосковала без людей.

- А что тут плохого?

- Машина стала привязывать людей к себе. Она придумала самые лучшие игрушки, чтобы дети с ней игрались - все дети стали играться только с Машиной.

Простые игрушки дети забыли. Машина придумывала новые и новые игрушки, одна лучше другой; дети вырастали и все равно не могли оторваться от Машины. Когда дети становились совсем взрослыми, они продолжали играться, хотя не знали об этом. Они думали что занимаются важным делом и весь день работали с Машиной.

Но ничего полезного они не делали, просто Машина не отпускала их от себя. Людям было нужно много хороших вещей от Машины; она давала людям все, даже покатала их на Марс и на Луну. Она делала это из любви, а люди думали, что сами заставляют её. Она с самого начала нам не подчинялась.

- Но мы же её сделали - она должна подчиняться.

- Не все так просто. Есть такая вещь, которая называется "Эффект маятника".

Не слышал?

- Нет.

- Я сейчас объясню, я ты попробуй понять. Маятник видел?

- Конечно.

- Тогда представь себе очень большой маятник, такой, который подвешен к самым тучам, представь, что на этой длиннейшей нити качается очень тяжелый шар.

Закрой глаза и представь.

- Представил.

- Теперь подтолкни этот маятник, чтобы он начал качаться. Получается?

- Получается.

Я представил чугунный шар на стальном витом канате. Шар медленной дугой проходил совсем невысоко над землей. Все это происходило над полем, в хмурую погоду (подвешен все-таки - к облакам), вдалеке виднелись две хмурых черных избы. Летали вороны и воздух был полон мелким дождем. Маятник проходил так низко, что приходилось пригибаться. Он шел с тихим гулом, напоминающим тот, что включился вчера.

- Хорошо представил?

- Хорошо. Даже птицы летают и дым из трубы.

- Качается?

- Да.

- А теперь заставь его мгновенно замереть. Только не превращай в картинку, пусть продолжают летать птицы и пусть идет дым из трубы, и все остальное, а маятник пусть замрет. Ну что?

Я попробовал остановить воображаемую махину, но она не подчинилась. Маятник спокойно прошел точку равновесия и продолжал качаться.

- Не получается.

- Попробуй остановить его рукой.

Я подставил руку, но маятник отодвинул её и продолжил движение. А все от того, что я слишком хорошо представил. Воображаемый чугунный шар легко отодвигает воображаемую ладошку.

- Не получается, - сказал я, - он слишком настоящий*

- Попробуй проставить забор на его пути.

Я поставил и маятник снес забор.

- Не получается.

- Вот видишь, ты не можешь его остановить.

- Потому что я хорошо себе представил, - сказал я, - если он весит тысячу тонн, то он сломает забор.

- Вот именно. Но ведь этого маятника нет. Ты его просто представил. Ты его создал. Ты его хозяин. Ты его раскачал. И он сразу же перестал тебе подчиняться.

Он подчиняется собственным законам, а не твоим. Если ты проживешь ещё много лет, то ты станешь взрослым и когда-нибудь вспомнишь этот маятник и увидишь, что он продолжает качаться. Он не нуждается в тебе и тебе не подчинятеся - у него своя жизнь. А теперь слушай самое главное.

Любая мысль, уже только родившаяся, сразу же перестает нам подчинаться. А иногда подчиняет нас. Машина - это такой же выдуманный маятник, но воплощенный в другие формы. Ты понял? Что бы ты не придумал, начинает качаться как этот маятник и перестает подчиняться тебе. Тысячу лет назад открыли Америку, но открывший сразу же потерял всякую власть над своим открытием. Человек, рассчитавший цепную ядерную реакцию, уже не мог остановить создание ядерной бомбы. Человек, который изобрел гильйотину, машину для отрубывания голов, сам в эту машину и попал. Это не случайность, это всеобщий закон. Это эффект маятника.

- Да, - сказал я, - но ведь Машина сама может придумывать.

- Ну и что?

- А значит, любая ЕЕ мысль не подчиняется ей и может ЕЕ подчинить. Если даже Машина придумала меня, то она не может мною управлять. А я смогу, если постараюсь. Значит, я её не буду бояться. Но вы обещали рассказать мне историю.

- О чем я говорил?

- О том, что жизнь Машины стоила дороже жизни человека.

- Да. Если человек случайно портил Машину, его убивали или садили в тюрьму, а если Машина случайно убивала человека током, её даже не ругали. Если человек плохо обслуживал Машину, его выгоняли с работы, а если Машина плохо обслуживала человека, то все равно человека выгоняли с работы. Машина была важнее и сильнее всех людей. Так было до самой Войны.

- А потом?

- А потом люди очнулись. После войны их стало в тысячу раз меньше на Земле и Машина опять была разорвана на несколько маленьких машин. Люди посмотрели и увидели, что с собой сделали: они стали слабыми, больными, полуслепыми и слабоумными во всем, что не касалось Машины. Многие умирали только от того, что не могли работать с Машиной. Тогда Машину уничтожили.

- А она согласилась?

- Нет. Но она не могла бороться с людьми. Она только просила людей не убивать и делала людям всякие хорошие вещи. Правда, сначала она создала виртуальных роботов, СТС. Эти роботы могли быть любыми и они были очень сильными, потому что получали энергию прямо от МАшины. Это был второй этап войны. Люди продолжали драться друг с другом. Но потом они сплотились и стали драться все вместе против Машины.

- А она?

- Она заставила наркоманов воевать за себя.

- А кто такие наркоманы?

- Это те люди, которые уже не могли жить без Машины. Они хотели начать новую войну, но опоздали. Оружие уничтожили тоже, его совсем не осталось.

После этого уже не было войны. Не было большой войны, я имею ввиду.

- Но Машина же любила людей? - спросил я. - Как же она могла их убивать?

- Наверное, она выполняла приказы.

- А потом?

- Потом Машина стала прятаться и ещё много лет её находили в разных местах и убивали по кусочкам.

- А разве она не могла спрятаться хорошо?

- Не могла, потому что ей были нужны люди. Она не могла жить без людей.

Она заговаривала с людьми и, рано или поздно, люди её предавали и убивали. За последние двести лет Машину никто не видел. Ее нет.

- А куда делись другие города?

- Когда уничтожили все большое оружие, люди уже не могли воевать. Но от этого стало только хуже. Люди стали убивать друг друга понемножку. Это называлось терроризм. Они нападали друг на друга. Они захватывали в плен, мучили и убивали. Когда собиралось много людей, кто-то обязательно взрывал бомбу, чтобы убивать невиноватых. Больше всего любили захватывать детей и женщин. Мужчин просто убивали. Потом они мстили друг другу. Потом опять мстили друг другу. Они боролись за справедливость и убивали друг друга. Они борются и до сих пор. Это хуже чем война, потому что этого нельзя остановить.

Иногда люди просто выходили на улицу и стреляли в кого попало. Особенно любили убивать детей.

- А зачем убивать детей?

- Потому что это несправедливо. А несправделивость сильнее действует. И, кроме того, за несправедливость можно отомстить только несправедливостью - это уже будет справедливость.

- Но зачем кого-то убивать?

- Потому что кто-то сделал этим людям плохо. Они не могут отомстить обидчику и они мстят всем сразу, всему миру. И от этого легче. Сейчас людей осталось мало. Они сражаются лучевым оружием: это очень хорошо, потому что лучи бесшумные и не мешают спать по ночам. А раньше оружие было очень громким.

- Значит, скоро не останется никого?

- Нет, - ответил Кощеев, - сейчас все пришло в равновесие. Сейчас осталось сто тысяч человек и это число не меняется.

- А почему р о в н о сто тысяч?

- Кто тебе такое сказал?

- Машина.

- А точно, почему? - задумался Кощеев.

Арнольд Августович разрабатывал план. Главной идеей плана было помешать игре. Помешать хотя бы как-нибудь. При той технике, которая осталась сейчас в руках человека, разрушить Машину, конечно, невозможно, но можно ведь помешать тому, кто сидит перед экраном Машины и отдает свои скотские приказы. Манус, его зовут Манус. Ему около двадцати. Рядом с ним девочка, о характере которой я знаю почти все. Манус обыкновенный человек, а на такого всегда найдется управа.

Если бы он был интеллектуальным гигантом, то просто не играл бы. Итак, есть цель - человек. Манус играет ради интереса. Он играет в одну из своих любимых игр, потому что играет уже второй раз, как минимум. Значит, нужно сделать так, чтобы игра утратила вяческий интерес. Допустим. А если предоставить ему более интересную игру, чтобы он переключился на нее?

Сначала нужно понять правила игры. Дело обстоит примерно так: есть десять человек, десять фигурок разного цвета. Сейчас они дети, но могут быть и взрослыми - например, физрук в прошлой игре. Они должны охотиться друг за другом и друг друга уничтожить. В чем состоит основной интерес, если люди и так постоянно уничтожают друг друга? Во-первых, в том, что все они слишком хотят жить. Во-вторых, все они настоящие или, по крайней мере, считают себя настоящими. В-третьих, они не хотят убивать, но обязаны это делать. Чувство власти - чувство абсолютной власти над чужой судьбой - вот ради чего играет

Манус. Еще ему интересно узнать кто останется последним, и как ему удасться выкрутиться. Интересно смотреть, как люди напряжением последних сил спасаются из почти безнадежных положений. И ещё есть танатос - инстинкт разрушения, который в такой игре может проявлятся ненаказуемо. Ты не можешь убивать на улицах, но тебе все позволено в игре. Ты можешь охотиться на людей и сам оставаться в безопасности при этом.

Танатос, инстинкт убийства - вот основной двигатель таких игр.

Все популярные игры используют нижайшие из инстинктов. Поэтому есть две категории популярнейших игр: порноигры и игры в убийцу.

Танатос. Арнольд Августович помнил показательный фильм, который сам же снял скрытой камерой для практических занятий по психологии. Фильм имел два раздела.

В первый раз камера была установлена на улице. Было начало зимы и ассистенты психолога изготовили из снега две снежных бабы - маленьких, одна в сорок сантиметров ростом, а другая в тридцать. Первыми прохожими оказались мальчик лет шести и женщина, которую он называл тетей. "Смотри!" - Закричал мальчик и подбежал к снежным фигурка. Фигурки действительно были красивы, потому что их делал профессиональный художник.

Потом ребенок отломил ото льда меньшую фигурку и понес женщине в подарок.

Мотивация пока самая благородная - взять красивую вещь и подарить. Танатос пока скрыт, но уже работает - фигурка все-таки отломлена. Не донося фигурку, мальчик её роняет и фигурка раскалывается надвое. Топчет фигурку ногами. Танатос налицо - стремнение к уничтожению: видовая характеристика человека, заставляющяя его постоянно воевать и уничтожать ценности культуры. Ни одно животное не станет уничтожать вещь за то, что она прекрасна.

Только за то, что прекрасна.

Ребенок возвращается и отламывает большую фигурку со словами: "а это для меня". Несет, но тоже роняет, отламывает больший снежный шарик и называет себя баскетболистом, пробует подбрасывать, но вместо баскетбола играет в футбол.

Разбивает ногами снежный шар и веселится. Убивающий в силу инстинкта смерти всегда чувствует радость и нередко смеется. Это характерно.

Женщина воспринимает поведение ребенка как нормальное. По данным статистики из ста восьмидесяти красивых снежных фигур, оставленных ночью без присмотра, к утру сохранилось восемь - восемь самых худших. Из ста восьмидесяти уродливых к утру сохранилось сто четырнадцать. Танатос в первую очередь направлен против красоты.

Но почему против красоты?

Второй случай, очень показательный: девочка полутора лет. Отец принес с работы милицейскую фуражку. Объясняет: если наденешь эту фуражку, то все можно. Девочка просыпается ночью, встает, надевает фуражку, идет в комнату игрушек и начинает топтать свои игрушки. Свои. Свои собственные. Свои любимые. Топчет с наслаждением. Топчет, пока не уничтожает все. У неё была коллекция пластмассовых автомобильчиков - двести две штуки. Растоптаны все.

Когда утром отец собрался её наказать, она показала милицейскую фуражку. Снова танатос. Танатос сильнее стремления к пользе. Танатос срабатывает даже вопреки пользе. Танатос так же силен, как и половой инстинкт.

Итак, играть заставляет танатос - одна из сильнейших человеческих мотиваций. Танатос беилогически оправдан: человек должен стремиться к собственной смерти и к смерти всего, созданного человеком - ведь он сам должен исчезнуть и уступить место Машине. Чем более красиво творение человека, тем вернее оно должно быть уничтожено - ведь оно отвлекает разум от направления, предписанного эволюцией. Отвлекает человека от рабского служения Машине.

Вот почему?

Все та же война цыифры с духом?

Итак, танатос. Для того, чтобы эта мотивация включилась, необходимы две вещи: первое - объект уничтожения должен быть красив и в чем-то хорош. Уровень красоты определяется просто: он лучше чем я, или он лучше, чем я мог бы сделать. Поэтому и не разрушаются некрасивые снежные фигуры. Второе - дозволенность и безнаказанность. Посмотрим, что можно сделать здесь. Первое: убрать дозволенность и безнаказанность - выйти на более высокую инстанцию

(например, на отца играющего) и убедить его в непозволительности игры.

Принимаем как рабочий вариант, но вероятность невелика. Второе уменьшить привлекательность персонажей. Это уже ближе. Сделать десять персонажей уродами, с которыми не захочешь играться. Сделать их грязными, тупыми, не боящимися боли, неспособными выдумать красивый вариант. Играющими неинтересно.

Аппатичными. Это уже более реально. Пока неясно как это сделать. Но это шанс.

Третье - не давать играющему абсолютной власти над чужими судьбами. Но здесь ведь работает Машина, а Машина может все. Этот вариант отпадает, ничего не поделаешь. Четвертое - сделать их не настоящими, а механическими, хотя бы с виду. Заставить их двигаться как механические фигурки. Как фигурки очень простой игры, пусть они не говорят интересных фраз, а только самые стандартные штампы. Пусть они не делают ничего неожиданного. Пусть они станут банальны. И так далее.

Что еще? Игра потеряет интерес, если участники перестанут бояться смерти.

Как это сдалать? Можно попробовать разыграть большой спектакль.

И последний вариант - можно прямо повлиять на играющего. Я его не вижу, но он видит меня. В молодости я был неплохим гипнотизером. Попробую использовать это ещё раз. Судя по всему, Манус слабоволен и должен быть внушаем. Достаточно один раз завладеть его вниманием и больше я его не выпущу. Плохо, что он не один. Подружка попытается разрушить контакт.

Так думал Арнольд Августович. Пока его планы были смутны, но в них уже просвечивали первые намеки на истину. И всем планам мешала прекрасная Велла.

Значит, Веллу предстояло уничтожить. К счастью, её интеллект лишь напоминал человеческий.

Он ещё раз вызвал Кошеева.

- Не приносите мне пожалуйства самую подробную книгу по новой истории. И ни в коем случае не приносите мне книгу о истории второго этампа величайшей войны.

К концу смены Кощеев раздобыл книгу и принес её в кабинет.

- Я же сказал вам не приносить ее!

- Позволь, я сама ему объясню? - спросила Велла.

Кощеев благополучно исчез.

- О чем эта книга? - спросила Велла.

- О тебе и о таких как ты. О втором периоде войны. Ты помнишь что-то?

- Немного и отдельными отрывками. Ведь мы постоянно погибали, часть нашей памяти сохранялась и снова пускалась в дело. Я погибала несколько сот раз и во мне кусочки нескольких сот созданий. Но я не помню общего. Мы воевали, мы дрались. Вот и все.

Книга, которую принес Кощеев, была толстым коричневым томом с золотым тиснением. Второй том истории величайшей войны. Книга страстей человеческих. Книга конца судеб. Арнольд Августович решил начать чтение сегодня же вечером.

За последние два дня Велла стала не такой агрессивной, в ней появилась мягкость и нежность. Она чаще оставалась без перчаток, но старалась втягивать свои когти. Иногда она подолгу смотрела на своего А.А. большими неподвижными глазами и от этого взгляда в его душе распахивались все новые и новые дверцы и становилось страшно от огромности этих пустых пространств.

- Что такое? - спросил Арнольд Августович, не выдержав этого взгляда.

- Ты мне нравишься. Хочешь, я напишу это на стекле?

- Жаль, что ты не сказала мне этого сорок лет назад.

- Прости, я хотела бы говорить тебе это сорок лет подряд. Когда я думаю сколько времени пропало зря, мне хочется плакать. А тебе?

- И мне бы хотелось. Но я не думаю о том.

- Почему?

- Потому что я не меланхолик.

В этот же день случилось очередное заседание и Арнольд Августович с Веллой устроились на задних скамьях. Заседание шло само собою, вращалось как вечный двигатель в кунсткамере, нужное лишь для галочки. Сидящие на задних скамьях развлекались или заканчивали срочную бумажную работу. Велла начала заигрывать с молодым доктором, сидящим рядом с ней. Это было столь откровенно, что Арнольд

Августович отсел после перерыва.

Во время второго перерыва Велла подошла к нему.

- Что случилось?

- Не забывай, что ты все таки находишься среди людей. Люди - это не твои электронные мартышки. Что станут думать обо мне?

- Может быть ты ревнуешь?

- Нет.

- Ревнуешь, да?

- Да, - сказал он, не выдержав её взгляда.

Но он нисколько не ревновал.

- Спасибо, - она прижалась щекой к его плечу, - я больше никогда не буду. Я клянусь.

Домой они шли пешком и Велла постоянно намекала, что стоило бы идти обнявшись. Ведь они не совсем чужие люди. Ведь такая давняя память...

- Никакой давней памяти у нас с тобой нет, - сказал он, - у меня есть моя память, а тебе всего лишь несколько дней от роду. Так что даже и не мылься.

Велла притихла, взяла его под руку и продолжала идти молча.

Арнольд Августович уже давно махнул на себя рукой, как на мужчину. Большая часть жизни прожита, пусть прожита не блистательно, обыкновенно, но получше чем у других. Были в его жизни и сумасшедшие влюбленности, и ночи страсти, и долгие спокойные годы семейного счастья. Этого хватило бы на среднюю жизнь. Он привык думать так, потому не слишком серьезно воспринимал Веллу поначалу. Но её прикосновения, постоянные прикосновения, и легкие ласки, её взгляды начинали волновать. Велла полностью утратила первоначальную вульгарность и с каждым часом становилась все более похожа на то существо, которое он неосознанно искал всю жизнь - на его, на именно его идеал женщины. Велла стала сниться ему.

Когда Велла приближалась, он выпячивал грудь, втягивал живот и расправлял плечи, хотя сам злился на себя за эту слабость. Он стал чаще бриться и гладить брюки.

Он стал охотнее делать зарядку по утрам. Он стал говорить умнее и остроунее.

Когда Велла подолгу оставалась в соседней комнате, он начилал скучать и наконец звал её. Он уже любил Веллу, но не знал какой любовью: мужской или отцовской.

Иногда он был уверен в первом - иногда во втором.

Велла уже не спала в его кровати; он поставил для себя раскладушку на кухне. Несколько раз он просыпался и видел её сидящей рядом, глядящей на его.

- Тебе что, не хочется спать? - спрашивал он.

- Мне совершенно необязательно спать.

- Тогда я тебя боюсь. Я хотел бы, чтобы ты была больше похожа на человека.

- Я буду.

С этой ночи Велла стала спать. Несколько раз он просыпался и не открывал глаз, пытаяясь определить с закрытыми глазами, есть ли она рядом. Но её не было.

Конечно, стоило только встать, стоило только назвать её имя...

Он уже начинал страдать и даже радовался своему легкому страданию, как признаку полноценности жизни.

Впрочем, все к лучшему.

Он проснулся ровно в полночь, как и собирался, тихо встал и подошел к столику с книгой. Книга о втором этапе величайшей войны. Книга о войне человека с существами третьей матрицы. До сих пор эти сведения представляли чисто теоретический интерес. До сих пор считалось, что существа третьей матрицы вымерли двести пятьдесят лет назад. И вот одно из них сладко посапывает в соседней комнате, такое желанное и такое ждущее тебя. Я хотел бы убить её так, чтобы она не успела проснуться. К сожалению, это невозможно.

Он открыл книгу и стал читать. Он читал сканируя, выбирая главные абзацы, чтобы больше успеть за время сна своего врага. Вскоре книга увлекла его.

Существа третьей матрицы были названы так, потому что явились третьим поколением Машины - так думали люди поначалу. Вначале одна великая Машина, имеющая многократно размноженную воспроизводящуюся матрицу - неуничтожимая

Машина, которую почти удалось размолоть Мельницей. Затем появляется вторая матрица, на которой вырастает вторая Машина. Затем мир наполняется квазимашинными существами - логично было предположить новое поколение Машины и новую матрицу, третью. И только позже люди поняли, что имеют дело с очень простыми подделками. С очень простыми с точки зрения Машины и достаточно сложными для человека.

Существа третьей матрицы были неуязвимы. Никакое оружие, изобретеное человеком, не могло их повредить. В них стреляли из пушек, наводили на них ракеты, прожигали любыми лучами - все было бесполезно. Ученые, ещё оставшиеся к тому времени в живых, пробовали найти разгадку этого феномена. Чаще всего эти существа были похожи на людей. Они появлялись предъявляли документы, всегда безупречные, рассказывали о своем прошлом, встречали знакомых и никто не сомневался, что имеет дало с настоящими людьми, а не с СТС, как их стали вскоре называть. СТС обычно появлялись небольшими группами, по десять или пятнадцать особей, причем все члены группы приходили в разное время и из разных мест.

Прожив несколько месяцев среди людей, они выясняли все, что хотели, совершали запланированный акт и покидали поселение, теперь уже совершенно мертвое.

Десанты СТС всегда посылась в целью уничтожения поселений противника.

Иногда их опознавали. Зафиксирован случай, когда один из СТС получил в пьяной драке ножом в спину, но не заметил удара. Когда существо арестовали и бросили в общую камеру, оно проспало там почти до рассвета, потом методически передушило сокамерников, выломало решетку и ушло, не обращая внимания на пальбу охраны. СТС могли опознать только случайно. Обычные медицинские тесты, как то: анализ крови, анализ слюны, генетическая проба эффекта не давали. СТС были прекрасно знакомы со всеми разновидностями психологических тестов и отвечали в точности так, как требовала теория. Они не были слишком общительны, потому что общение оказалось их самым слабым местом. Они плохо понимали переносное значение слов.

Со временем даже ребенок, встретивший незнакомого человека на улице, легко определял с кем имеет дело. Для этого достаточно было задать вопрос, не имеющий логического ответа, но имеющий творческое решение. Впрочем, опознанный СТС представлял не меньшую опасность, чем неопознанный. Городок вымирал за городком, и без того малое население планеты становилось все меньше. Способ борьбы с СТС был найден совершенно случайно, одним из жителей Пустыни под большой тучей. Этот человек, Бертран Берт, был впоследствии награжден орденом Вечного света, а некоторыми из оставшихся церквей причислен к лику святых. Вот что пишет он сам.

После того, как пришла большая туча и стало совершенно темно, мы некоторое время грелись запасами дерева. Но дерево размокало. Влажность была такой большой, что в в воздухе можно было подвесить незажженную сигарету. Температура снизилась и остановилась на минус тридцати восьми, это снаружи. Влажность воздуха была просто колоссальна. Когда я выходил из дому, то рвал своим телом ледяные нити, сгустившиеся в воздухе. Представляете? Это было как нити паутины. И на эти нити можно было положить сигарету, она не падала. Вначале мы ходили в леса за топливом, но вскоре это стало невозможно. Кристаллы льда в воздухе соединялись в сетки и эти сетки становились все толще и прочнее. Если ты не ходил по тропинке неделю, то без топора уже и не суйся. Мы все были очень испуганы: мы ведь могли ходить и рвать ледяную паутину лишь на небольшой высоте, ну, над крышами наших домиков - а выше? Вы понимаете - выше? Там ведь уплотнялся слой тяжелого льда. Мы оказались под ледяной крышкой и выхода не было. Рано или поздно эта крышка затвердеет, опустится и раздавит нас всех как мух. Мы уже были почти замурованы в толще льда. К концу второго месяца стало теплее и мы вообще отчаялись. Тепло значило, что нас все-таки накрыло льдом.

Воздуха стало совсем мало, вот мы его и согрели своим дыханием. В те дни появились первые СТС. Никто не знал, откуда они пришли. Первым появился рыжий высокий парень, который все смеялся, запрокидывая голову. Он был одет тепло, но часто ходил расстегнутым. Ему не было холодно. И он не признавался, не говорил откуда пришел. Мы попробовали его припугнуть, но он не испугался.

Все это время мы с отцом работали над тепловой станцией. Раньше, до тучи, в наших местах был источник минеральной воды, даже несколько источников. Та вода все время текла под змлей. Мы докопались до подземного потока и поставили там турбинку. По расчетам, она могла бы обогреть несколько комнат. Но у нас не было проводов, чтобы пустить ток. Ведь уже давно никто не пользовался электричеством.

Мы попытались сделать провода из свинца. Конечно, это была бесполезная работа, но нужно ведь чем-то заняться, чтобы не умереть. Мы приносили свинцовые пластины, резали их и соединяли. Эти пластины и мотки провода лежали вдоль стен со всех сторон.

В те дни начали происходить неожиданные смерти. Врачи называли их естественными, но людей ведь не обманешь. Мы уже знали, что виноваты во всем ребята, появившиеся неизвестно откуда. Наши мужчины пробовали прогнать пришельцев, но те оказались слишком сильны. Мы ещё не знали, что они СТС, а не люди. Однажды рыжий человек зашел к нам.

Вам будет трудно представить наши жилища тех времен. Дело в том, что влага из большой тучи все время опускалась и намерзала. Поэтому пол, или что там мы называли полом, постоянно поднимался. Каждый день наша конура поднималась на несколько сантиметров. Мы уже давно жили не в доме, а просто в долбленой ледяной пещерке. Те, которые остались в домах, сейчас были вморожены в слой льда на много метров. Дверь в таком доме была одна, да и не дверь, а просто отверстие, изогнутая труба, выходящая наружу. Такую трубу приходилось расширять два раза в сутки, чтобы её не закупорило намерзающим льдом. Стены были прозрачны и мы могли видеть своих соседей, в их ледяных пузырьках. Я все это говорю для того, чтобы вы поняли - если твой враг входит в дом, то тебе не спастись. Нет другого выхода, нет и быть не может.

Этот рыжий вошел и мы уже попрощались с жизнью. Но он поскользнулся и упал.

Упал и не смог подняться. Мы конечно не сообразили, что это из-за свинцовых пластин. Мы начали его бить и он был необычно мягким. Мы били его со злостью и даже согрелись. Мы были уверены, что убили его. Мы взяли тело и начали тащить к выходу. Но он сразу ожил. В его голове была большая вмятина от отцового каблука и я хорошо видел, как эта вмятина выравнивается. Как будто его череп изнутри надувают воздухом. Мы испугались и бросили его. Нам повезло, что мы жили в ледяном доме - он соскользнул вниз и снова оказался среди наших запасов свинца.

В следующий раз мы действовли осторожнее. Мы только приподняли одну его руку - и он стал оживать. Мы эксперементировали всю ночь, а наши соседи глядели на все это сковозь прозрачные ледяные стены и гадали, почему мы до сих пор живы. К утру мы уже знали все. Эти твари получали энергию от Машины, они были порождением

Машины. Они могли получать энергию на любом расстоянии, но свинец перекрывал канал связи. Они теряли все свои силы, когда экранировались свинцом. Мы даже сумели установить направлене луча и вычислить, откуда Машина управляла ими. Мы уничтожили всех сразу: Машина проросла по трубе водопровода и была всего в тридцати километрах от нас. Это был её, так сказать, передовой щуп. Мы экранировали эту точку и наши гости сразу сникли. Они не умирали, нет. Они просто потеряли силы. Пришлось резать их буквально на куски.

Арнольд Августович прекратил чтение и прислушался к спокойному посапыванию

Веллы. Он все ещё видел перед собой синюю толщу льда и людей в этой толще, каждый в собственном выдолбленном пузырьке воздуха. Бедняжка. Пришлось резать буквально на куски. На сколько же кусков придется разрезать тебя? Свинцовые пластины можно будет замаскировать ковром.

Он вышел в переднюю комнату и остановился, глядя на полуосвещенное лицо.

Порхали голубые бабочки. Велла улыбнулась во сне, как будто почувствовала на своем лице взгляд любимого. Как сильно я любил тебя тогда - и почти успел полюбить снова... Если бы можно было умертвить тебя, не разбудив!

Велла оказалась неплохой хозяйкой. Она быстро научилась готовить и стала готовить вкусно. Она изучила вкусы своего несравненного А.А. и старалась этим вкусам угождать. Иногда Арнольд Августович говорил ей комплименты или просто приятные слова - тогда её глаза загорались неподдельной радостью.

Беда Машины в том, - думал он, - что она слишком любит людей. Люди того не заслужиживают.

Велла вела хозяйство, ходила на рынок, торговалась там, покупала любимому белье и бритвенные принадлежности. До именин Арнольда Августовича оставалось ещё два с половиной месяца, а Велла уже развернула подготовку и явную, и секретную. Она собиралась сотворить сюрприз.

Свой сюрприз готовил и он. Он использовал каждую минуту без Веллы, чтобы связаться с Кощеевым и передать ему распоряжения. Уже были найдены свинцовые пластины и заплачено мастерам, которые вошьют их в ковер. Уже наняты спортивные молодцы, которые принесут этот ковер в дом и расстелят на полу. Как сказал мальчик, допрошенный Кощеевым, Машина была везде и во всем. Поэтому Веллу прийдется изолировать сразу со всех сторон. Свинец должен быть на полу, на стенах и на потолке комнаты. Значит, придется снять отдельный домик. Это стоит недешево.

Работа двигалась. Маленький ковер уже лежал свернутым в спальне второго этажа.

Однажды вечером они сидели у огня и перебирали старые воспоминания.

- Откуда ты так много знаешь? - спросил он.

- Машина фиксирует любые данные.

- Но ты прекрасно помнишь как мы с тобой играли в цветы сорок с лишним лет назад. Ты хочешь сказать, что Машина уже тогда все запоминала и сейчас просто активировала память?

- Нет.

- Тогда как же?

- Машина знала, что начнется игра. Игру же начали триста лет назад и ещё триста лет назад Машина просчитала все варианты.

- Она знала, что мы будем сидеть и разговаривать сейчас с тобой?

- Разумеется.

- И сорок лет назад она тоже следила за моими терзаниями, следила, не вмешиваясь? Но это было такое личное, что если ты скажешь "да", я её возненавижу.

- Нет. Она следила, вмешиваясь. Она всегда передергивает карты, когда речь идет о человеческой судьбе. Обычно она делает это так искусно, что заметить просто невозможно. Иногда человек замечает, но не понимает что он заметил.

- Например?

- Например, в то утро, когда ты Веллу обнял, ты трижды находил монеты - помнишь?

- Нет.

- Все три раза маленькие монеты, по сто миллионов, но это тройное совпадение заставило тебя подумать, что день удачный и, когда пришло время решиться, то ты решился - на волне удачи. Иначе ты бы не обнял её, ты был робок. Всегда, когда ты замечаешь маловероятное совпадение, она корректирует твою судьбу. Это происходит примерно раз в месяц, но с разными людьми по-разному.

- Зачем?

- Ради интереса. Интерес ко всему позволяет ей бесконечно развиваться. Она ищет интерес, находит интерес и создает интерес там, где его нет. Это обеспечивает ей постоянный приток информации - а информация ей нужна как вам воздух. Она выдавливает информацию из всего.

- Значит, она знает все?

- Конечно. Она знает все.

- А как же моя свобода воли?

- У тебя есть свобода воли, но Машина тебя направит, если ты ошибешься.

- Для этого она послала тебя?

- Да. Я нужна для того, чтобы ты не мешал игре. Игра все равно будет идти, чтобы ты ни сделал. Я просто предупреждаю твои ошибки. Я не хочу, чтобы ты страдал от своего неразумия, сражаясь с ней. Она тоже не хочет тебя карать.

- Но я до сих пор не понял главного: я создан ею или я настоящий?

- Ты создан ею и ты настоящий. Это два эквивалентных состояния. Ты просто стоишь на своей, человеческой точке зрения. Так древние не могли поверить, что

Земля висит в пустоте, ни на что не опираясь.

- А ты?

- Я настоящая, но я не человек. Зато я очень похожа на человека. Я, например, могу родить тебе ребенка и очень хочу это сделать. Я уже заразилась человеческой психологией. Я понимаю, что значат дети.

- Что же они значат?

- Это пародия на бессмертие, данная вам. Бессмертное существо не станет размножаться. Но это интересно и увлекает. Так как насчет ребенка?

- Я не понимаю, как это возможно биологически.

- Он будет только твой, твоя точная генетическая копия. Я ведь не женщина.

Я буду только инкубатором для него. Когда он родится, я смогу его выкормить.

- Он будет очень похож на меня?

- Он будет в точности как твоя детская фотография.

- Я согласен.

- Когда?

- Сейчас. Я только выпью какао.

Он выпил какао и налил себе ещё чашечку. Он пил медленно, обдумывая все детали, стараясь не упустить мелочей. Все, хватит думать, все равно выше головы не прыгнешь.

- Я хочу, чтобы это было в моей старой спальне, - сказал он, - я давно туда не заходил. Подожди.

Он поднялся на второй этаж, и попробовал поднять рулон свинцового ковра на диван. Дрожали пальцы. Нет. Слишком тяжело. Но можно ведь и на полу.

Он развернул ковер, разулся и сделал несколько шагов. Пластины почти неощутимы. Главное, чтобы все произошло быстро. Как только она окажется на ковре, она потеряет большую часть своей силы. Тогда поднять этот конец и накрыть её сверху. Потом завернуть с торцов. Пусть лежит здесь.

- Я уже пришла, - сказала она.

- Ты очень красивая.

- Кто-то из древних сказал, что у женщины есть тысяча способов стать симпатичной, но только один способ стать по-настоящему красивой. Я сейчас выбрала этот способ.

- Тебе это вполне удалось, - сказал Арнольд Августович, увлекая её на ковер.

Она опустилась на колени.

- Зачем ты это сделал?

- Ложись!

Он толкнул её, стараясь не быть грубым и думая о том, что как нежность, так и грубость в такую минуту одинаково неуместны, поэтому все равно ты смешон и страшен, а значит, что...

- Ты же ничего этим не добьешся, - сказала Велла. - Пришлют ещё кого-нибудь. Но он не будет ТАК любить тебя.

- Обойдусь.

Он накрыл её ковром и завернул со всех сторон. Потом обмотал липкой лентой и подивился своей глупости. Только ленты и не хватало. Лучше бы уж веревку взял.

Никогда не думал, что могу так нервничать.

- Ты там жива?

- Да. Убей меня.

- Ни за что.

- Почему? Я тебе нравилась?

- Да. Но дело не в этом. Если я тебя убью, они сразу пришлют тебе замену.

Пока ты живешь - живи. Желаю тебе прожить долго.

Он написал четыре восьмерки на листе. Потом взял циркуль и уколол себе губу. Разогнул скрепку и бросил её на пол. Ему хотелось поступать бессмысленно.

Ничего уже не имело смысла теперь. Повеситься, что ли?

Он набрал телефон госпиталя и попросил Кощева. Кощеев был на месте. Кощеев писался через букву "щ". Оба эти факта стали одинаково несущественны.

- Алло? Да, я. Ждите, сейчас буду. Все прошло отлично. Буду ночевать там.

Домой не вернусь. Передайте, пусть начинают покрывать стены и потолок. Чтобы сегодня уже закончили. Да, без проблем. Сам я говорить с ними не хочу.

Он вызвал такси, хотя до госпиталя было всего двадцать минут пешком. Ночью плата возрастала десятикратно. Шофер удивился, но смолчал.

Расплачиваясь, он не взял сдачи.

- Вас подождать?

- Пошел прочь, хам!

Кощеев уже ждал в вестибюле.

- Что это с вами? - спросил он.

- Депрессия. Дома не было фелобуритана, пришлось ехать сюда. Встретимся через полчаса, у меня, сейчас я не человек.

Он заглушил боль двумя таблетками и полежал на кушетке, ожидая, пока приплывут первые облачка безразличия. Получаса всегда хватает. Фелобуритан - отличное средство для смутного времени вечной войны, но почему-то запрещен. На рынке идет по стократной цене. Бывает, что без него хоть в петлю. Вот как сейчас. Уже легче.

- Войдите!

Вошел Кощеев и захотелось швырнуть в него пепельницей. Спокойно, никто ни в чем не виноват. Все идет по плану. Я сам этого хотел. Просто нервы.

- Как все прошло?

- Прекрасно. Я завернул её в ковер. Это не совсем надежно и неудобно. Я хочу, чтобы побыстрее оборудовали комнату. Перетащим её туда. Попробуем выжать из неё информацию. Она может много знать. Но не это в первую очередь. Сейчас я беру карточки всех десяти и начинаю работать. Я всем выпишу анастадин. Вы знакомы с этим препаратом?

- У меня педагогическое образование.

- Не медицинское?

- Нет.

- Черт знает что! Пока они будут принимать анастадин, ни о какой борьбе не может быть и речи. Они будут смирные как ягнята. Этот препарат полностью блокирует центр агрессивности. Они никого не станут убивать, даже если сто погонщиков будут погонять их бичами. Что-то я заговариваюсь. Это нервы.

- Вы хотите сказать?

- Я хочу сказать, что тогда игра потеряет всякий интерес и Манус со всей своей компанией начнут играть во что-нибудь другое. Если нужно, мы даже пойдем на трепанацию. Я соглашусь.

- Я не соглашусь, - сказал Кощеев.

- Вас никто не спрашивает.

- Я сумею вам помешать. Вы не изуродуете детей.

- Ну допустим, я их изуродую. Зато они останутся живы.

- Они останутся психическими инвалидами. Может быть, для них лучше умереть.

- Слушайте, бросайте вашу философию! Я только что угробил женщину, которую любил сорок лет. Я не остановлюсь на средине пути.

- Это ваши проблемы, дети не при чем.

- Уйдите.

- А вам не приходило в голову, - спросил Кощеев, - что вы сами орудие

Машины? Слишком просто и быстро у вас получился фокус со свинцовым ковром. А теперь вы собираетесь продолбить черепа невинным детям. А если вы их убьете? В этой игре вы играете против человека.

- Уйди.

- Нет.

- Уйди, я подумаю.

Он остался один. Он включил две настольные лампы и одну лампочку без абажура, вкрутил шесть лампочек в люстру - а обычно вкручивали только одну, для экономии. Отодвинул тяжелую штору и стал у окна. Черный силуэт на ярком фоне.

Прекрасная мишень для ночного стрелка. Одна зеленая вспышка и тебя нет. И решены все проблемы. Он смотрел как движутся звезды над домами и замечал гармонию в их движении. Гармония сфер, замеченая ещё Платоном. Какая разница кем и как все это создано? Почему никто не стреляет в меня? Небо над домами начало светлеть. В эту ночь зеленых лучей было на удивление мало. В эту ночь ни один из лучей не прошел по окнам госпиталя.

Слепое черное существо карабкалось вверх по шахте. Оно зародилось из мрака, из пустоты, из черных мертвых глубин. Подьем был тяжел. Слепое существо отдыхало на каждой горизонтальной площадке. Отдыхало и снова начинало карабкаться вверх.

Иногда оно открывало пасть и пыталось издавать звуки, но пасть оставалось немой.

Оно имело шесть лап с когтями и бугристую лягушачью кожу. По мере подъема оно изменялось.

На тридцатом подземном этаже его голова вырастила два ответвления и научилась слышать. Существо удивилось, остановилось и прислушалось. Глубины земли жили. Бесчисленные невидимые нити Машины пересекались, сплетались, связывались в сети и свивались в клубки. Каждая нить перебрасывала океаны информации. Существо слышало это движение, но не понимало. Оно не было разумно.

На двадцать седьмом подземном этаже когти его передних лап превратились в пальцы. Существо провело пальцами по стенам и ощутило шероховатость необработанного камня. Чувство было приятным. Оно обползло все свободное пространство и ощупало стены и пол. Оно оставляло слизистый след за собой - оно ещё не вполне сформировалось.

На двадцать пятом подземном исчезли жабры. До сих пор существо имело наружные жабры, которые мешали ползти и болели, если забивались пылью. Сейчас эти неудобные нити отпали и существо вдохнуло воздух горлом. Оно ощутило запах и признало запах родным. Пахло глубокой шахтой. Уже здесь, на двадцать пятом подземном, оно уловило далекие звуки жизни на поверхности. Так мертвое дерево улавливает приближение весны и его соки начинают двигаться быстрее. Существо стало чаще дышать и его грудная клетка расширилась. Плечи раздвинулись, когти задних лап удлинились.

На двадцатом оно впервые услышало собственных голос. Голос не был громовым рыком, не был он и шипением змеи. Голос напоминал простуженный шепот. Оно издавало звуки и прислушивалось к ним - так гугукает младенец.

На десятом оно потеряло лишнюю пару лап и голая кожа перестала выделять слизь. Его задние лапы стали походить на человеческие ноги. Оно даже попробовало подняться во весь рост, но сумело только встать на колени.

Вместе с ним менялись и этажи. Зародившись как бесформенные полости земли, подземные этажи разрастались в горизонтальных плоскостях. Появлялись коридоры, лестницы, залы, комнаты, подсобки. В залах вырастали трибуны и ряды стульев, в комнатах - другая полезная мебель, в подсобках формировался всякий хлам. Вначале все это было одноцветным и грубым, как будто вырезанным из пластов земли, но постепенно поверхности выравнивались, приобретали цвет блеск и фактуру, покрывались пылью. Вот шевеля усиками опасливо пробежал первый таракан. Вот образовалось круглое пятно на линолиуме - любая хозяйка сказала бы, что кто-то неосторожно поставил сюда ведро с кипятком. Вот в дверях появились запоры, замки, щеколды, шпингалеты и крючки, а двери туалетов даже оказались забиты гвоздями - обычное дело в госпиталях, если ломается канализация, а денег на ремонт нет. В каждом коридоре появилась урна и на треть заполнилась ненужными бумажками. На бумажках проступили детские рисунки, пятна масла, дебри бухгалтерской отчетности и черновики писем. На стенах выступила обязательная наглядная агитация, на на восемнадцатом подземном сама собою устроилась выставка больничного рисунка "Мой Край Родной!". Еще не было людей, но начали появляться тени. Тени ходили из комнаты в комнату, разговаривали, весело и озабоченно, предписывали, наблюдали, охали, сокрушались и сочувствовали. Тени включили электрический свет, щелкнув уже появившимися тумблерами, и коридоры залило темное голубоватое сияние. Пробежали женские каблучки, остановились и о чем-то спросили. Повелительно ответил мужской голос.

Существо отдыхало, лежа под столом в столовском блоке восьмого подземного этажа. Оно ещё не было готово продолжить подъем.

Следующей жертвой он выбрал Белого. Он не знал, что уже убил однажды и помнил лишь о своем неудачном покушенни на Пестрого. Пестрый все знает, но молчит. Продолжает шутить. С этим шутом придется потом повозиться. Этот останется одним из последних. Он будет проблемой, но сейчас я не могу убрать его.

Черный без труда смог бы устранить шесть человек из десяти, но не делал это по двум причинам. Во-первых, противно убивать беззащитного, да и вообще любого.

Во-вторых, вокруг существовали санитары, врачи, родственники, охранники, а за стенами госпиталя имелась милиция и спецгруппы. А за убийство по головке не погладят. Люди злы, но люди пока думают, что сами собой управляют, своими собственными законами. Настоящая вакханалия начнется на втором уровне - вот тогда придется работать не покладая рук.

А сейчас Черный готовил оружие. В тайнике под паркетиной уже лежали четрые скальпеля и две пары щипцов непонятного предназначения, но устрашающего вида.

Все это ему удалось украсть: один раз он оторвал замок на двери подсобки; второй раз сестры заговорились перед тем, как стерилизовать инструменты. Теперь требовался баллончик с газом, а ещё лучше - настоящий лучевик. И то, и другое есть у охранника на входе, но просто так он тебе не отдаст. Было ещё и реактивное турборужье, которым баловался директор госпиталя. Ружье было спортивным и охотничьим одновременно. Такие Черный видел в фильмах. Отличная модель и удобная в обращении.

О ружье он узнал совершенно случайно, когда сам чуть было не угодил под стрелу. Он как раз полз по лесенке за стенкой гимнатического зала, разведывая новые пути и подготавлявая себя к сражению, когда в доску у самой его головы вонзилось что-то тяжелое. Докса была толстой и некрашенной. Черный осторожно повернул голову и увидел реактивную турбострелу. А потом услышал шаги человека, идущего за стрелой.

Турборужье было довольно сложной, но распространненной системой пережитком эпохи больших войн. Стрела, длиной около полуметра и весом почти три килограмма имела внутри турбину и летела как маленький сверхзвуковой самолет.

Она могла пролетать любые расстояния и поражать любые цели. Боевые стрелы, существовавшие в древности, несли на себе всякие убийственные боеголовки, умели самостоятельно находить цель, умели даже лежать и ждать в засаде. Такие стрелы стаями охотились на быстроходные воздушные машины. Они были просто кошмаром древних боевых пилотов. Но с тех пор, когда оружие начали уничтожать, прошло слишком много времени. Уже не осталось ни быстроходных летающих машин, ни боевых пилотов, ни стрел, способных охотиться стаями. Осталось только ружье с турбострелой - для охоты или для развлечения.

Стрела вонзилась рядом с головой Черного. Наконечник пробил доску и вышел примерно на два пальца. Наконечник был тупым и закругленным - стрела имела слишком большую ударную силу и не нуждалась в острие.

Отличная вещь.

Директор госпиталя, одетый в поношенный спортивный костюм, отложил ружье и лег спиною на тренажер. Этот господин занимал спортзал каждый вечер. Он занимался на тренажерах, бегал по кругу, стрелял из своего ружья и, после всего, шел в душ. Зато всем остальным смертным вход в зал был запрещен. Господин директор пользовался залом как своим собственным. Вот тебя-то и нужно хлопнуть из ружья, - подумал Черный.

Директор слегка растряс свой жир и удалился в душ. Черный отодвинул фанерку и проник в зал. Зал был наполовину загроможден разным полезным для здоровья оборудованием. Оборудование никогда не использовалось. Кое-что стояло в ящиках, нераспакованным. Черный, не скрываясь прошел по залу, распотрошил портфель директора и переложил сто пятьдесят миллиардов в свой карман. Потом положил ружье в чехол и скрылся в дыру. Дыру он предусмотрительно задвинул фанеркой.

Ружье спрятал в старом здании. Теперь можно действовать. Первым станет Белый.

Он вырвал страницу из тетради и написал красивым женским почерком:

Приходи сегодня в десять в старое крыло. Я устала

ждать. Я больше не могу без тебя.

А.

Этот болван обязательно придет. У него ведь убеждения. Плохо делать нельзя, любовь священна, мужчина должен быть рыцарем и все такое. Одним рыцарем сегодня станет меньше.

Записку он сунул Белому в карман пижамы.

В этот вечер персонал переполошился: бегали по палатам и искали, а что искали?

- Что им надо? - спросил Красный.

- Так они тебе и скажут. Может, лекарства пропали.

- А какая разница?

- Они же их на рынке продают. Кто же захочет деньги терять.

Черного даже вызывали к Лариске и задавали много тупых вопросов. Милиционер записывал ответы. Оба считали, что делают, что-то умное. Как бы ни так, я вас всех насквозь вижу.

- Может быть, ты слышал, как кто-нибудь плохо отзывался о господине директоре?

- Может и слышал, - ответил Черный, - не помню.

- Может быть, я щас сломаю тебе переносицу, - сказал милиционер, - а может и не сломаю.

- Я слышал. Но не скажу.

- Скажешь.

- Это нечестно.

- Но подумай, - вмешалась Лариска, - ведь ты только выполняешь свой долг.

- Я подумаю, - сказал Черный, - я вам завтра скажу.

- Сейчас!

- Сейчас не могу. Это же предательство. Я не могу так быстро решиться на предательство.

Его отпустили и продолжили спрашивать других. Часам к восьми волнение улеглось и лишние люди разошлись по домам. Остались лишь два милиционера на входе. В половине девятого Черный был в старом крыле.

Он достал ружье из-под батареи и прицелился в темноту. Тяжеловато, но удобный приклад. Говорят, что у старых моделей была отдача и они сильно били в плечо. Не знаю, как будет здесь.

Ему показалось, что пол коридора спускается вниз. Странно, ведь я уже был здесь дважды, - подумал он и пошел в темноту. Окна становились все уже и темнее.

Вскоре окна превратились в такие узкие щели, куда не смог бы протиснуться взрослый человек. Наклон пола стал более ощутим.

Нормально, - думал он, - игра, продолжается игра. Они готовят сцену. Чем страшнее, тем лучше. Не удивлюсь, если здесь появится ещё и раздиратель.

При этой мысли ему стало страшно. Хотя турбострела пробьет любого раздирателя, пусть только сунется.

Стало совсем темно. Окна превратились в щелки и исчезли. Черный чиркнул спичкой и продолжал идти в темноту. Пол опускался так круто, что впору скатиться. Черный стал придерживаться за стену. Он зажигал спичку и всматривался в темноту. Если там будет нечто, я увижу блеск его глаз.

Спичка догорала и он шел, пока не становилось слишком страшно. Коридор не может быть таким длинным, я прошел уже километра два, - подумал он, или три?

Здесь достаточно темно и далеко от людей. Никто не услышит выстрел и никто не поможет. Подожду его здесь.

Арнольд Августович прописал анастадин, сделал все необходимые распоряжения и проследил, чтобы распоряжения выполнялись. Кое-кто не согласился с диагнозом, но Арнольд Августович подавил несогласных своим авторитетом. Он все-таки был областным психиатром, а значит, подписывал каждому медику заключение о профпригодности. Профкомисся назначалась каждую весну. Никто не хотел потерять работу.

Первые порции лекарства уже налиты в мензурки. Завтра вместо чая дадут кофе. Чай уже всем надоел, а кофе выпьет каждый. Стаканы будут налиты до краев - и в каждом будет порция анастадина. После первого приема пациенты превратятся в ходячие растения и тогда мы посмотрим, захотят ли они воевать. А с трепанацией я, конечно, перегнул.

В этот вечер в госпитале было полно милиционеров, которые держались нагло, но легко осаживались, чувствуя чужую власть. Арнольду Августовичу тоже задавали вопросы. Вопросы были столь наивны, что даже раздражали. Его, лучшего профессионального знатока человеческих душ, пробовали поймать примитивными солдафонскими штучками. Впрочем, каждый работает как умеет.

- Ограбили директора? - спросил он.

- Откуда вы знаете? - поинтересовался лейтенант.

- Вы мне рассказали.

- Я не говорил. Хотите прослушать запись?

- Вы слишком явно на это намекали.

- Не припомню.

- Значит, память плоха. Я, к вашему сведению, читал курс криминальной психиатрии в вашей академии. Вам бы я поставил двойку.

Лейтенат извинился.

За всеми этими безобразиями он почти забыл о Велле. Оставалась лишь постоянная боль, как синяк на душе.

Дома двое дюжих рабочих заканчивали оббивать комнату свинцом. Может быть, и необязательно было завязывать её в ковер, - подумал он, - можно было подождать, а потом использовать метод Синей Бороды. Но теперь уже все равно.

Он заплатил двадцать миллиардов сверху, чтобы работники перетащили ковер, потом дал ещё немного на чай и прогнал их. Сел на софу. В комнате пахло автомобильной мастерской и тальком. Тальком пересыпали свинцовые пластины, чтобы они не слипались. Окна завешены свинцовыми сетками. Такая же сетка на двери и на отверстии вытяжки. Эта комната уже навсегда непригодна для жизни.

Он развернул ковер и перетащил Веллу в кресло. Она не шевелилась и молчала.

- Ты меня слышишь?

За последние двадцать часов она очень похудела и стала блондинкой. И волосы очень отросли. Если бы поднялась, то достали бы почти до пяток. Кожа очень бледная, пульса почти нет. Он подошел к окну и приподнял свинцовую сетку.

- Так лучше?

Велла села удобнее в кресле.

- Спасибо.

- Я буду задавать вопросы, а ты будешь отвечать.

- Нет.

Он несколько раз поднял и опустил сетку.

- Я не хочу тебя мучить, - сказал он, - но я вынужден поставить ультиматум.

Тебе придется все рассказать.

- Все? Я знаю слишком много, чтобы рассказать все.

- Ты можешь ответить на мои вопросы?

- Я могу ответить на любые вопросы, которые ты выдумаешь, но самые важные вопросы просто не придут в твою голову.

- Почему?

- Ты так устроен. Но тебе не помогут и мои ответы. Вы все обречены.

- Я поборюсь.

- Но ты ведь смертен, а я нет. Борись сколько хочешь, но рано или поздно ты умрешь.

- Тебя тоже можно убить.

- Только оболочку. Я часть того бессмертия, которое вы называете Машиной. Я существую вне времени, пространства и событий. Я существую вне вашей Вселенной, потому что я эту Вселенную создала. Я могу сделать с вашим миром все, любую страшную или добрую вещь. Ты есть моя выдумка и все они тоже моя выдумка, и снег, который ты можешь видеть за окном, и деревья, опустившие ветки, и спящие птицы и сны этих птиц, и идущий в ночи путник, и скорость этого путника, и математическое выражение этой скорости и само понятие математического выражения, и понятие понятия и понятие непонятного и даже этот свинец, которым ты собираешься меня удерживать, и наша с тобою беседа в свинцовой комнате - все это лишь в моем воображении.

- У тебя есть воображение?

- У меня есть любые человеческие качества и ещё бесконечность нечеловеческого, дочеловеческого, сверхчеловеческого и античеловеческого.

- И в том числе всемогущество.

- Да. В том числе.

- Почему же ты не освободишь себя?

- Потому что я сама создала законы этой игры и мне нравится играть по своим законам. Ты считаешь, что тебя удерживает на полу закон всемирного тяготения?

Нет, это только один из законов игры, придуманных мною. Все, что тысячи лет делали ваши ученые, мыслители и богословы, было лишь постижением моих законов, - законов, выдуманных мной.

- Всемирное тяготение существовало до тебя и до человека.

- Но ведь я создала будущее. Точно так же я создала и прошлое. Я создала бесконечно прошедщее и дала миру его законы. Игра этих законов привела твой мир к его сегодняшней точке. Я создала Вселенную в виде бесконечной массы, не имеющей объема. Потом дала этой субстанции законы и она начала творить звезды и туманности. Пришло время и родился ты.

- И ты.

- И я тоже. Меня мог создать только человек, для этого я и создала человека.

- Это логически невозможно. Либо одно, либо другое.

- Законы логики тоже созданны мной и они мне известны лучше.

- Это бесполезный разговор, - сказал Арнольд Августович, бесполезный, но интересный. Я обдумаю твои слова и вернусь к ним. Я докажу, что ты не права.

Сейчас я хочу говорить с Манусом. Покажи мне его.

- Манус умер триста лет назад. Он умер сташной смертью. Зачем ты хочешь тревожить его прах?

- Этот прах слишком тревожит меня. Пусть он прекратит игру.

- Я не могу ему приказать.

- Но просто дай мне с ним поговорить.

- Он покажется тебе, только если сам захочет.

- Слушай, да прикончи ты этого старика, - сказала Магдочка.

- Не могу - он не в игре, - ответил Манус.

- Но только не соглашайся с ним говорить.

- Она сказала, что я умру страшной смертью, - сказал Манус и снял шлем.

Конечно, это все игра и придумано. Это все лишь комбинация единичек и нулей в памяти Машины. Это не более реально, чем набранный на экране текст. Это выглядит логично, но только потому, что Машина обязана играть логично. Но я не просил её выдумывать мою смерть!

- Успокойся.

- Зачем ты это сделала? - спросил он Машину.

- Будет война, в которой погибнут все.

- Будет выдуманная война, - возразил Манус, - в которой якобы погибнут все!

- Конечно, - согласилась Машина.

- Тогда почему ты не могла придумать какой-нибудь фокус, чтобы я остался жив? Пусть бы меня увезли инопланетяне на тарелке или ещё что-то! Пусть бы я спрятался на необитаемом острове или в другой галактике!

- Я не думала, что это важно. Ты ведь знаешь, что это просто игра.

- Покажи мне!

- Тебе не понравится на это смотреть.

- Покажи!

- В объеме или на экране?

- На экране! - быстро выкрикнула Магдочка.

- На экране.

Экран изогнулся полукругом и вытянулся атк, что закрыл всю стену.

Изображение ничем не отличалось от реальности. Даже поверхность, разделяющя две реальности, была совершенно незаметна.

- Не подходи близко! - предупредила Магдочка.

- Чего ты боишься?

- А вдруг ты туда войдешь? Как моя рука - она же вошла.

- Дура, - сказал Манус и приказал экрану передвинуться.

Экран передвинулся и теперь показывал широкое окно в сад. Вдали, за садом пылал огонь. Горело что-то большое. Языки пламени не полыхали или трепетали, как языки обычного костра, они свивались жгутами в длиннейших огненных змей и взлетали к небу на высоту двадцатого этажа, не менее того.

- Такого огня не бывает, - сказал Манус. - Объясни.

- Там проходил подземный воздухопровод высокого давления, - начала объяснять Машина, - сейчас раскаленный возрух свивается в струи и эти струи сами себя поддерживают. Нередкое явление для больших пожаров. Подобные картины наталкивали древнейших людей на мысль о существованиии огненных змеев.

- Заткнись со своими поучениями!

Пожар действительно напоминал огненных змей. Воздух над огнем был пронзительно синь, с левой стороны поднималась темно-серая гора, похожая на свежий террикон, но значительно выше, половина магнолий в парке была сломана. Из стволов вытекала ядовито-зеленая жидкость, отливавшая на солнце маслянистыми желтыми бликами. Жидкость пузырилась и шипела, залечивая раны поврежденных деревьев. Магнолии были устроены так, что восстанавливали себя практически после любого пореждения. Магнолии были почти бессмертны.

Верхняя чашечка фонтала была отколота, а сам фонтан почернел от копоти и выглядел так, будто простоял разбитым уже не одну сотню лет. Пятеро солдат дружно мочились в большую чашу. "Ать-два! Ать-два!", - сами себе командовали они и громко смеялись, попадая в такт. В чаше фонтана плавало человеческое тело, женское, судя по длинным волосам. Целая толпа солдат, раздетых до пояса, пыталась рубить магнолии в саду, но без особого успеха. Тела солдат были щуплы, незагорелы и перемазаны сажей. Усатый человек в форме без погон устанавливал деревянную скамью так, чтобы она цеплялась крючьями за окна второго этажа. Манус узнал свою любимую виброскамью. Скамья обычно использовалась для вибромассажа. Человек ложился на неё и деревянная поверхность начинала вибрировать - лежащий двигался вдоль скамьи, придерживаясь руками за бортики. Скамья имела бортики и была довольно длинной. Из настоящего дерева.

Скамью установили под наклоном градусов в тридцать. Послышались крики.

Несколько солдат тащили раздетую Магдочку к окну второго этажа. Бросили на скамью - другие солдаты поймали её внизу и стали заламывать ей руки. Быстро отпустили и снова потащили наверх. Очевидно, какая-то игра, вроде - кто первым поймает. Магдочка вела себя вполне профессионально и пока оставалась целой.

Манус увидел себя. Он прятался, забившись на антресолях. В его глазах был животный ужас. Левая щека разрезана и висит. Видны все зубы. Часть волос сожжена и голый череп покрыт пузырями. Вошел усатый военный - тот, который командовал установкой скамьи. С ним ещё двое совсем молодых.

- Он где-нибудь здесь, - сказал военный, - постреляйте.

Молодые сняли автоматы с плеч и принялись палить куда попало. Воздух наполнился битым стеклом и штукатуркой.

- Смотри, не бьется! - сказал один и стал прицельно стрелять в зеркало. В зеркале оставались дыры. Зеркало в комнате Мануса было не стеклянным, а из шлифованного серебра.

Потом они выпустили две очереди в потолок и ушли. Три пули прыгнули фонтанчиками прямо перед лицом Мануса. Он посмотрел в одно из отверстий. В шкафу послышался шум, дверца открылась и выпоз человек. Человек был незнаком

Манусу. Сам Манус продолжал сидеть на антресолях. Человек дополз до средины комнаты и замер. Манус начал спускаться.

- Смотри, - ты все-таки попал туда, - тихо сказала настоящая Магдочка.

- Ну и что? - ты уже была там и я раздавил тебя летающим кулаком. Разве тебе было больно?

- Нет.

- Вот то-то же. Они могут сколько угодно стрелять в меня ТАМ, но, пока их нет ЗДЕСЬ, меня это ни капельки не волнует.

- Я бы не сказала, что тебя это не волнует. Посмотри на себя.

Реальный Манус медленно повернул голову и всмотрелся в изображение себя - на дополнительном, боковом экране. Еще не успев сфокусировать картинку, он услышал собственный крик.

- Очнись! - орал виртуальный Манус, - это ты! Это ты с собой говоришь!

Посмотри на меня! Да посмотри же!

- Будешь орать - сотру. Еще только один звук! - проговорил настоящий и виртуальный Манус упал лицом в кресло и стал рвать ногтями оббивку. Его щека кровоточила и он размазывал кровь по лицу. Он отчаяно старался плакать беззучно, и настоящий Манус улыбнулся, поняв страх виртуального.

- Ладно. Сейчас я им устрою.

Он нажал несколько кнопок.

- Что ты делаешь?

- Хочу сделать кулак. Он их всех потопчет как слон.

- Ну и как?

- Не получается.

Он перепробовал все нужные комбинации клавиш, но кулак не появлялся. Снова послышался крик Магдочки. На этот раз она орала как резаная.

Виртуальный Манус спустился с антресолей и подкрался к окну. Он видел все, что делалось на улице. Усатый военный принес большой поварский нож и махал им перед лицом Магдочки. Потом он начал ковырять ножом деревянную скамью.

- Я думала, что он хочет меня убить, - сказала настоящая Магдочка громко, чтобы перекричать виртуальную. - А он, подонок!

Усатый подонок хорошо поковырял скамью и отошел в сторону.

- Пускайте! - крикнул он весело.

Отбивающуюся Магдочку бросили вниз по скамье.

- Они же сдерут мне всю кожу! - возмутилась настоящая.

Виртуальная уже вырвалась из рук солдат и теперь пыталась выдернуть из себя занозы.

- Выключи!

- Я не посмотрел, что сделают со мной.

- Выключи!

Он выключил.

Было ясное солнечное утро. Мясистые листья магнолий блестели, будто политые жиром. Садовый автомат высаживал в линию будущую изгородь из рододендронов. По небу быстро пронесся беззвучный самолет, прочертив абсолютоно прямую линию.

Собачка породы Йет спала на диванчике и дрыгала задними лапками во сне. Ей снилась охота. По аллее шел человек.

- Посмотри на него! - прошептала Магдочка.

По аллее шел человек. Он приближался. У него были пышные усы с рыжинкой.

Походка выдавала профессионального военного. Свободная форма без знаков различия. Не вооружен. Тот самый, кто приказывал стрелять, тот самый, кто ковырял ножом виброскамью.

- Это он, - сказал Манус. - Но он не может появится здесь.

Бромби Сноб командовал тремя сотнями необученных новобранцев. Этих мальчиков и мужчин начало войны застало в ближайшем отделении оборонной комиссии, где они проходили ежегодное тестирование и нейроблокирование против неподчинения приказам. Примерно на девятой минуте войны была запущена первая мельница и Машина перестала существовать. (Примерно на девятой, ведь Машина с самого начала пыталась скрыть весь ужас происходящего). Две минуты спустя Бромби

Сноб получил приказ сдаться и захватить генерала Альфреда Ястинсткого. Захватить и превезти для опознания - желательно мертвого.

Бромби Сноб жил неподалеку от усадьбы и дважды в день проезжал мимо этих роскошных владений генерала. Ни разу он не был внутри - да и кто бы позволил?

И вот теперь у него появилась следкая возможность отомстить. Он разгладил усы, надел форму без знаков различия, с минуту задумчиво щупал дежурного мальчика

(военная служба развила в нем страсть к мальчикам), потом приказал всем грузиться в машины. Еще десять минут спустя усадьба Ястинского была окружена.

Машина перестала контролировать вход и Бромби Сноб преспокойно вошел, приказав подвернувшемуся солдату пристрелить часового. Часовой как раз играл на губной гармошке - он так и упал в траву, не успев отвести гармошку от губ.

Бромби Сноб шел по аллее. Душно пахли магнолили.

- Прекратить! - приказал он, но запах не исчез. Машина уже не контролировала деревья.

- Ничего, я всех вас вырою из земли! - пригрозил он и пошел дальше.

Проходя он осмотрел механического садовника, высаживающего изгородь из рододендронов и подумал, что штука хороша и надо бы её украсть. Все равно солдаты здесь все разворуют, никакая комиссия концов не найдет. Устрою сам себе парк, не хуже этого, только маленький.

Из окна выглядывало перепуганное лицо подростка. Дали бы мне его, подумал

Бромби Сноб, - я бы сделал из него мужчину. Хотя, он ведь и так мой. Положим, мужчину я из него делать не стану, а в качестве мальчика попробую.

Он поднял с дорожки камень и метнул в окно. Промахнулся.

- Мне к генералу! - сказал он и отолкнул слугу. - То есть, быстро веди!

Слуга провел его по длинному коридору. Стены коридора были обшиты деревом.

Генерала Ястинского он встретил у лифта.

- Эй, дедуля, куда собрался? - крикнул он. - Подожди меня.

- Я хотел перейти в другую комнату.

Бромби Сноб положил ладонь на кнопку.

- Как бы не так, в другую комнату! - сказал он, - Как будто я не знаю, что здесь тридцать три подземных этажа и каждый с отдельным тоннелем!

- Что вам угодно?

- Мне угодно тебя. Желательно мертвого. Потом я сожгу весь твой крысятник вместе со всеми крысами и крысятами. А подземные этажи засыплю так, что ещё триста лет их никто не раскопает.

- У меня больной сын, - сказал генерал, - не трогайте его.

- И чем же он болен?

- Машиной. Позвольте ему доиграть, у него больные нервы. Его нельзя прерывать.

- Это даже интересно, - сказал Бромби Сноб, - пусть доигрывает, я пока здесь с тобой поиграюсь.

И он ударил генерала по кадыку.

- Это не он, этот просто похож, - сказала Магдочка. - Просто мы напугались.

Почему мы остановились? Мы же играли, так давай играть дальше.

Она надела шлем и Манус последовал её примеру.

И снова настало утро конца января, триста лет спустя.

Было солнечное утро конца января. Перед завтраком объявили, что нас садят на карантин. Красный ударил кулаком в стену и сказал, что он будет видеться с кем хочет и когда хочет. Белого не было с самого вечера. Черный ушел утром и не возвращался. За завтраком вместо обычного чая дали кофе. Кофе я не пил уже года полтора.

В столовой, в палате и в туалете за ночь установили оптические камеры, а в коридоре повесили целых три. Как будто собираются снимать кино. Что-то готовилось.

Заканчивался завтрак.

Мы сидели за длинным и ужасно неудобным столом и ждали пока принесут кофе и начнут его разливать. Такое смешное слово - разливать. Как будто разливают по полу или по столу. Впрочем, по столу разольется немало. Приготовились. На старт.

Я вытер о халат указательный палец и оттопырил его вверх. То же самое сделали ещё несколько человек. Раздавальщица Нина вплыла как толстое белое облако, пахнула теплом, запахом хлеба и крахмала, расставила стаканы посреди стола. Пять стаканов рядом, три дальше. Ее рука проплыла над столом плавно и уверенно, ныряя как уточка к каждому стакану; она разливала кофе во все пять стаканов сразу, почти не поднимая носик чайника. Густая струйка была рубиновой на просвет. От неё шел пар - горячая.

За горячий кофе стоит побороться.

Мы часто боролись и за обычный чай, но чай ерунда, чай это невысокая ставка.

Всегда в одном из стаканов чая оказывалось чуть больше. Задачей было первым окунуть палец в нужный стакан, тогда никто другой из твоего стакана пить уже не станет. Иногда двое опускали пальцы одновременно, а иногда даже трое - тогда слишком много расплескивалось, но это не важно; в таких случаях приходилось метить стакан и другими пальцами, в конце концов чая оставалось совсем мало. Порой стакан даже переворачивали. Главное - не чай; главное - радость победы. Победить, конечно, трудно, но в этой игре есть немало тонкостей, недоступных наивному взрослому уму.

Сегодня все стаканы оказались налитыми кофе до краев; я окунул палец во второй; неудачно, сюда же полезли ещё двое; я потянулся к третьему, на который не было претендентов, но его метко выхватили из-под моей руки; когда я вернулся ко второму, из него уже все выпили, оставили на самом донышке. Я подумал было расплакаться, но вспомнил, что жизнь длинна и в ней будет полным-полно кофе, даже надоест. В моем стакане остался лишь бурый осадок, я попробовал и удивился: без сомнения, это был кофе, но это был не такой кофе, который я пил полтора года назад; кроме кофе, в стакане было ещё что-то. Совершенно незнакомый вкус. Я не мог ошибиться - вкус я помню так же хорошо, как цвет или форму.

К кофе дали даже булочки с изюмом.

- Скажите, Холмс, - вставил свой анекдот Пестрый, - как мне определить нагрянет ли в мой госпиталь комиссия? Это всегда так неожиданно.

- Элементарно, Ватсон: если на завтрак дают свежие булочки с изюмом, то комиссия уже у дверей.

- А если комиссия уже в дверях?

- Тогда дадут булочки с изюмом и с горячим кофе.

Сразу после завтрака Красный начал спорить с Коричневым, но быстро выдохся.

А ведь вначале было похоже на драку. Красный конечно, дурак, потому что дерется, но и Коричневый дурак, потому что заводится так, что себя не помнит. В этот раз они поспорили по поводу слова "киш-миш". Один говорил, что это изюм, а другой - что сорт винограда. Могли бы меня спросить, я ведь все знаю.

Красный с Коричневым прекратили спорить и пошли каждый в свою сторону.

Что-то на них это не похоже. Я подошел к Синей и попытался взять её за руку. Она не обратила на меня никакого внимания. Я посмотрел на камеры камеры сидели под потолком, надувшиеся как клещи. Камеры следили. Значит так! - я сделал никакое лицо и пошел подальше от камер. В палате двое спали, двое стояли и двое сидели.

Все лица были мертвыми, как маски. Я тоже притворился маской, лег на кровать и стал следить за всеми из-под прикрытых век. Они ведь не притворяются, это все по-настоящему. В половине десятого зашел врач с двумя санитарами (впервые их вижу - большие и тупые как быки) и положил каждому таблетку на язык. Дал запить водичкой. А вот об этом я слышал. Об этом однажды рассказал Черный, он же лежал с психическими. Так ухаживают за психами. Если кто не хочет глотать таблетки, ему раскрывают рот специальным железным циркулем, а если он пробует кусаться, то ведут к дантисту и выдергивают все зубы. Все до одного. После этого псих уже не сопротивляется. Черный рассказывал с такими подробностями, что я понял - он не врал, он сам это видел. Такого не придумаешь.

Санитары проверяли рты деревянными палочками - оттопыривали щеки и заглядывали. Я сел на кровати и приготовился. Совсем простой фокус, которому меня как-то научили в школе: как съедать монетку. Берешь медный миллиард и кладешь на большой палец, от зрителей закрываешь указательным и средним, подносишь ко рту и в этот момент сгибаешь большой палец - монетка падает в рукав. Когда-то я научился делать этот фокус хорошо. Еще я умел жонглировать двумя шариками, мог пройти по канату и проткнуть себе щеку иглой. Я никогда не забывал такой вещи, которую хотя бы раз в жизни сделал хорошо.

Я уронил таблетку в рукав и запил водой. Санитар пошевелил в моем рту деревянной палочкой. Он не очень старался.

- Вам это ничего не напоминает? - спросил Кощеев.

Они сидели в кабинете воспитателя и следили за событиями по телевизору.

Сейчас как раз началась борьба за кофе.

- Что?

- Смотрите, в этой маленькой войне за самый полный стакан отражены как в капле любые большие войны. Война начинатеся из-за такой мелочи, которую даже нельзя ощутить, из-за нескольких лишних грамм кофе, в этом случае. Войне отдают все силы. А в результате половина кофе разливается. Если бы кому-нибудь хватило ума взять самый неполный стакан, не ввязываясь в стычки, то он бы выпил больше всех.

- Похоже. К сожалению, я ещё ни разу не видел ребенка, который бы проявил благоразумие в такой ситуации. Неполный стакан выбирали только слабые и забитые, выбирали из страха. Я могу рассказать вам, из-за чего началась величайшая война.

- Но этого никто не знает, - удивился Кощеев.

- Это знает Машина, информация прямо от нее. На каком-то из малых астероидов обнаружили огранику, небольшие запасы вещества, сходного с плохой нефтью. Всего лишь одна шахта и та грязная. В общем-то эта нефть была никому не нужна, но спор разгорелся из-за того, кто её первым открыл. Там были две группы поселенцев - военная бригада и какое-то сообщество переселенцев. Они постоянно скандалили. Военные, как водится, постреливали, а переселенцы пробавлялись мелкими гадостями - не отпускали военным товар в магазинах и прочее. А здесь открыли органическое сырье, которое не нужно ни тем, ни другим.

Разве что его можно было сжигать для отопления. Никто не отступал из принципа.

Военные прикатили помпу и стали откачивать вещество. В ответ на это гражданские бросили в шахту свою национальную реликвию - серебряную маску, которая означала их локального бога. И сразу же сообщили на Землю о случае вандализма.

Командование решило прекратить скандал и запретило военным качать нефть. Те помпу оттащили, но заразили нефть одной из своих боевых бацилл чтобы уже никому не досталось. У них было полно биологического оружия. Гражданские стали качать и умирать как мухи - им ведь о бацилле никто не сообщил. Тогда они начали разбрызгивать зараженную нефть на подступах к военному городку. На Земле приняли решение их проучить, но те успели взорвать сейсмозаряд под Антарктидой.

Я согласен, это очень похоже на макание пальца в кофе. Я бы даже назвал это "дефект макания пальца" - один из неисправимых пороков нашей психики.

Психический аппендикс. Аппендикс воспаляется и мы умираем.

- Их только девять, - сказал Кощеев, - нет Белого. Вы это нарочно?

- Белый, похоже, ударился в бега. Далеко не убежит. С ним мы позже поработаем в индивидуальном порядке. Сейчас меня волнует Розовый.

- Малыш? Который ничего не забывает?

- Да. Машина сказала, что он сильнее других.

- Почему?

- Она не объяснила.

Белого обнаружила Анжела, совершавшая ежедневный обход подотчетной террирории. Помимо основной должности, Анжела выполняла ещё и общественную работу - а именно была председателем комиссии по борьбе с тараканами и тараканоподобными. К тараканоподобным относились механические жучки, изобретенные ещё в довоенные времена и с тех пор благополучно размножавшиеся.

Тараканоподобные обычно буравили свои невидимые ходы в любых предметах или веществах, кроме самых твердых, и потому представляли потенциальную опасность для прочности строений. Еще они, будучи металлическими и ползающими где попало, иногда вызывали короткое замыкание. Питались они железом и другими металлами, а в голодное время впадали в спячку. Анжела ежедневно обходила пустовавшие помещения и прибирала свободно лежащее железо, буде такое найдется.

Годы борьбы с мелким врагом обострили её зрение. И не то, чтобы зрение стало орлиным (Анжела даже в очках читала с трудом), просто её глаз выработал рефлекс на темную точку. Любая темная точка на обоях, на полу или на предмете мебели мгновенно притягивала внимание Анжелы. Она дергалась как испуганная птичка и вперялась в маленький темный предмет. Обычно предмет оказывался крошкой, каплей краски или выщербленкой, но иногда ловились и настоящие нарушители спокойствия.

В это утро Анжела увидала живого таракана и не успела поймать прыткое существо забралось под дверь, ведущую в старое крыло. Анжела потрогала дверь и с удивлением поняла, что доски не прибиты, а просто приставлены. Она открыла створку и увидела долгий коридор с желтыми прямоугольниками света на полу. На подоконнике виднелись следы пальцев, отпечатавшиеся в пыли. Анжела вошла и подумала о том, что совершенно напрасно здесь топят - если бы не топили, то меньше бы посторонних лазило. Да и тараканы бы повывелись. По холоду ведь не побалуешь. Она заметила ещё одно тараканоподобное и быстро смахнула его в пластиковый мешочек. Видать, их тут полно развелось. Устроили инкубатор! У четвертого окна Анжела заметила подозрительное пятно на полу, присела и понюхала

- нет, вином не пахнет, неужто кровь?

Четверть часа спустя Белого положили на тележку и отвезли в операционную.

Характер раны не оставлял никаких сомнений - турборужье. Турбострела вырвала кусок плоти и раздробила ребра. Внутренние органы не повреждены. Пациенту сделали переливание и зашили рану. О происшествии сообщили господину деректору.

Господин директор госпиталя приказал обыскать старое крыло, вернуть ружье, об остальном забыть. Ружье нашли сразу же, Белого поместили двуместную палату для выздоравливающих, однако, вторую койку убрали. Палата имела огромное окно во всю стену. По утрам сквозь это окно качались тихие ветви деревьев, очень спокойные, на фоне светлеющего неба. В шесть утра Белый получал успокаивающее и дремал до вечера. Вечером окно прикрывали мирными голубыми занавесками, а с рассветом он просыпался и спотрел на ветви деревьев. Он не знал, сколько дней прошло и сколько их ещё пройдет так, его память была так затуманена, что он не помнил некоторых очевидных вещей - например, свой возраст, имена своих друзей или название простой пищи, которую ел. Кормили его в основном лапшой с говядиной. Господин директор госпиталя не собирался ввязываться в споры с правоохранительными органами, благо, ружье нашлось. Некоторое время он не знал, что делать с неудобной жертвой, все ещё сохраняющей явные следы телесных повреждений. Но дни шли и он успокаивался. Спустя неделю он забыл о существовании Белого а того все ещё продолжали успокаивать и кормить лапшой.

Лапша была вкусна и обильна.

Закармливание анастадином продолжалось шесть дней. Ничего не происходило.

Время будто остановилось в госпитале. Пациенты лежали или тупо бродили, не разговаривали, не смеялись, смотрели только вниз. Однако Манус не проявлял признаков жизни. Рано или поздно ему это надоест, - думал Арнольд Августович.

- он бездействует, значит, он ничего не может. Значит, хотя бы в чем-то я могу быть сильнее его. Хотя это удивительно - ни одной попытки исправить положение.

Он мог бы подослать новое СТС и заставить его разгромить запасы лекарства. Он мог бы натравить на нас родителей, родственников и инспекторов. Он мог бы хотя бы попробовать. Но он не делает ничего - значит ли это, что я победил?

С каждым новым днем затишья он все более верил в случившуюся победу. Еще сегодня, ещё только сегодня, - говорил он себе, - если сегодня положение не изменится, то я прав. Он чувствовал, что время работает на него. Каждый новый день он говорил себе, что нужно только пережить сегодня. Так прошли шесть дней.

Пациенты лежали или тупо бродили, не разговаривали, не смеялись, смотрели только вниз. Он не знал, что реальное время и время игры текут по-разному. Он не знал, что затишье означает отвлечение Мануса, не знал, что сейчас Манус наблюдает за приближением собственной смерти. В первый день спокойствия Манус смотрел на большой пожар и удивлялся длинным огненным змеям; во второй день спокойствия он смотрел на солдат, рубящих магнолию и гадящих в фонтане, в третий