Изоляция

Глава 9 Побег

27 октября 2015 г., 21.00

2 года 4 месяца после эвакуации

Нас накрыли.

Выбрали, в общем-то, идеальный момент, молодчаги. Мы с Руно как раз стволы опустили и друг в друга всматривались, будто сто лет не виделись.

Потому я особо и дернуться не успел, когда через черный выход в банк, как спущенные с цепей питбули, ворвались трое. Оружие у плеча на девяносто градусов, фонари с-под муфты стволов бьют яркими, слепящими лучами, движения точные, умелые. Работают слаженно: один остается на прикрытии у входа, идет замыкающим, первый держит на прицеле того, кто к нему лицом — Руно, второй — меня. Никакой излишней тупотни, не размахивают стволами, не подставляют друг другу под прицелы спины.

— Стоять! Не дергаться! Руки бросил! Ствол на землю!

Голос выставленный. Дай угадаю — «доги»? Причем не исподворотное рванье, которое к ним на службу поступило (Гремучего банды вроде), а реальные вояки. Или у каталовских, может, заимелись спецы по вооруженному разбою? При любом раскладе не юли, Салман, делай чего говорят, быть может, дешевле обойдется.

— Чего стоим?! Рылом в пол, сказал! — рявкнул второй, и тут же последовал удар в спину, стегнули словно плетью по ногам.

Шов дал о себе знать, полыхнуло в боку, мать родная. Но мозг (надо сей запчасти все-таки отдать должное) быстро переключил внимание на более приоритетные вопросы. Боль подождет, если есть шанс схлопотать пулю в затылок, верно?

— Приглашения ждешь?! Упор, ля, лежа, сказал! — А это уже не ко мне, зато есть возможность сблизиться. Руно ложится рядом, лицом к лицу. Да, все-таки симпатичная кошечка, хоть и сразу заметно, что не ручная-домашняя. Коготки небось наостренные, и в глазах ни намека на страх, растерянность или подавленность. А еще от нее хорошо пахнет. Интересно, чем штыняет сегодня от меня?

— Кто такие?! Че здесь шаримся?

Пробили по карманам, стянули мой тощий рюкзак, забрали нож.

— Я — Руно! — сквозь зубы прошипела она. — Скажи этому уроду, пусть уберет ствол.

Ого. Вот тебе и коготки. Однако…

Заминка у меня за спиной была насыщена шуршанием форменной одежды. Перекидывались на мигах? Все, точно не каталовские ребята, уровень сто процентов не тот.

— Руно — это что? — спросил тот же грубый командирский голос, но заметно поубавивший в требовательности. — И не дерзи, ясно тебе? Уберут, когда скажу. Отвечай на вопрос.

Девушка вздохнула, поджала губы.

— Руно — это позывной. Еще вопросы?

— А это что за чертила? — спросили тем же грубым голосом, имея в виду, я так понял, меня. — Откуда он тут взялся?

— Сам спроси. Он говорящий.

Старшой недовольно процедил сквозь зубы что-то нелитературное. Тем не менее от нее отошли, ствол убрали. Девушка поднялась на ноги, отряхнула одежду — армейские штаны в черно-серых пятнах камуфляжа, черную утепленную кенгурушку, — подняла с пола свой АК. При свете фонарей («доги» стволы поопустили, но все ж опасливо держали направленными в ее сторону) могу сказать точно одно: все-таки красивая она, блин. Ухоженная, аккуратная. Челка по самые глаза, подстрижена на удивление ровно; волосы ниже плеч, резинкой сзади собраны. Да уж, повезло кому-то за этот каштановый хвост лошадку погнуздать.

— Кто такой? — переадресовали вопрос мне. — Откуда?

— Командир, стоя удобней говорить. Может, я…

— А по печени если? — обрезали. — Кто прислал, отвечай.

Епт, ну и скажи, мил-человек Салман, оно тебе надо было??? Кто теперь на чьей стороне? И что ответить? Сказать, Жека такой-то прислал? А в каких они с ним были терках, знаешь? Друзья? Или, может, сподручники воровского авторитета Вертуна, крышующего «конфетку»? Хотя… так если посмотреть, то на щелбанов вертуновских не похожи. Больше на вояк, причем очень даже неплохо натасканных. Так все-таки «доги»? Да, скорей всего.

— Висельник один прислал, — сообщаю.

— Откуда ты его знал?

Девушка вздохнула, губы дугой выгнула, всем своим видом будто бы сказав: «Ну и тупые вы, мужики, ну и тупые». И знаете, хоть не люблю я слишком суровых баб (из-за того, что становятся они похожи на мужиков), ей шла эдакая легкая сердитость. Сразу обозначала в ней женщину с характером, боевитую, дерзкую, самостоятельную. Возможно, в прошлом военнослужащую (раз у нее есть позывной), девушку в форме, умевшую навести толк как в вопросах обращения с оружием, так и со своей моральной устойчивостью. Редкое сочетание слабого пола, но я оценил.

— Ты чего, тупишь, что ли? Или вопрос повторить?

— На рынке в одной очереди стояли, — отвечаю. — Там и сконтарились. Он мне сказал, где дешевле.

Пауза. Снова вояки переглянулись между собой.

— Передал что-нибудь?

— В кармане. Я встану?

— Пробуй. Только ствол оставь и не глупи, тягачок. Если тебе верил Жека, это не значит, что я верю.

Скрипя от боли в боку — ощущение было таким, будто порвались не только нити на шве, но и все ткани вплоть до пяток, — я поднялся на ноги. Щурясь от направленного в лицо света, достал из нычки тот самый ключ. Отдавая, почему-то пожалел, что не имею в кармане «эфки». Надо бы, в качестве сдерживающего элемента. Так бы колечко в зубы — раз, и точно имеется шанс целым выйти. А так уж хрен знать, чем все закончится.

— Он сказал от чего это? — совсем уж спокойным голосом спросил старшой.

Я помотал головой. Возникла нехорошая пауза. Один из фонарей погас, ствол вниз опустили, но командирский по-прежнему продолжал слепить, вынуждая щуриться и прикрываться ладонью.

— Запутал ты меня, тягачок. Раз знал, что петлянули Жеку, то на кой хер пришел? Маяк выставил. Ты ж ему, по ходу, уже ниче и не должен был. Или какой-то свой интерес во всем этом есть? Только не начинай соплить типа совесть, то-се. Ладно?

Задницей почувствовал — от того, что я сейчас скажу, зависит жить мне или нет. Хотелось бы обдумать хорошенько, что и как ответить, кинуть на весы всю ту информационную ветошь, что накопилась в голове, и тщательно взвесить. Поразмыслить над тем, что отбросить, где приврать и о чем лучше не вспоминать вообще. Только кто ж мне даст столько времени-то? И где гарантия, что, даже если я выдумаю себе лучшую легенду, они в нее поверят?

Поэтому я отвел взгляд в сторону и вниз, дабы свет не так резал в глаза, и ответил:

— А хрен его знает, командир. Сопли это для тебя или нет, а я обещал — вот и пришел. Жека, если что, жизнь мне спас. А еще мы оба — десантники. Что ж мне, взападляну было сходить сюда ради «голубого берета», тарелкой повертеть, что ли? Ну просил разыскать Руно, тяжело, что ли? Найди — передай, я передал. Все, что дальше, меня не волнует. Своих забот хватает. В общем, если это у тебя ко мне все, то, может, я пойду?

Свет, казалось, стал еще ярче. Или то на дворе пуще стемнело? Я поймал себя на мысли, что давно такого не испытывал. Будто на экзамене в школе, когда плел все, что знал и не знал, и вот теперь жду, думаю, прокатило ли? Хотя, по правде говоря, я ведь не лгал. Так что, коль случится оказия, пойду в котел вариться с чистой совестью. Ну относительно, конечно.

— Дерзкий, говоришь? Это хорошо. Зовут-то тебя как?

— Кто знает, Салманом кличут, — отвечаю, отметив, что этот вопрос есть бонус в мою сторону. — Имя Глеб.

— Винницкий сам?

— С Киевской я. Был когда-то.

Командир подумал.

— Значит, послушай меня, Глеб. Вариантов у нас тут с тобой не шибко много. По-хорошему, сам понимаешь, шлепнуть бы тебя не мешало, чтоб не балаболил лишнего. Нам бы тогда спокойнее жилось, да и тебе лишняя инфа в черепок не жала бы. С другой стороны, Жека был нашим другом. Если тебя в живых оставил и ключ доверил, хм… — командир качнул головой. — Хрен знает, может, и в натуре ты такой ответственный. По мне, так тоже на сволочь не похож. Ствол рабочий?

Я посмотрел на лежащего у ног «галиля».

— Дык чего ж не рабочий? А что, на службу зовешь, что ли?

— Да какая там служба? Просто, если тебя сейчас не грохнуть, то вариант только за собой тащить. Чтоб на виду был. По крайней мере пока мы тут дельце одно не закончим.

— Ты че, комбат? — удивился один из подчиненных.

— Отставить, — вполтона, но достаточно монолитным голосом велел тот и затем вновь переключился на меня. — Ну и поможешь заодно, лишний ствол не помешает. Да только учти, Глеб, я наемникам, даже таким покладистым как ты, доверяю не больше, чем самодельной гранате. Затылок твой у меня на прицеле, так что дурить не советую. Короче, если ты с нами, то подымай пушку и пошли, если нет — можешь попробовать свинтить. Может, и получится.

— Просто излучаешь оптимизм, — говорю, ощущая, что слова явно опережают мысли. — Насчет варианта — я оценил шикарный выбор между пулей в затылок и пулей в лоб. Только не говори, что это не так. Раз ты готов грохнуть меня только за то, что я принес сюда ключ, то нешто не грохнешь по завершении этого самого «дельца»? Свидетели тебе, что сейчас, что потом — один хрен не нужны. Так что если думаешь взять на понт батрака, чтоб отстреливался за мать родную, а потом отнулить его, чтоб не балаболил лишнего, то ничего не выйдет. Стал я тебе поперек горла — решай, чего мулю травить?

Да. Как бы дико это ни звучало, я был готов к исходу. И сердце мое ребра не прорывает, наоборот — спокойно, как море в штиль. Варяг… стало быть, и вправду недолго ждать нашей следующей встречи. Кажется, ты сказал: «Свидимся»? Наверное, в воду глядел. Вот только шанс помереть не как трус или западло, считаю, я, в отличие от тебя, заслужил.

— Аплодирую твоей храбрости, — без каких либо эмоций в голосе сказал командир. Ствол медленно, словно шлагбаум, поднялся и уперся мне чуть повыше кадыка. — Стойче, чем кажешься. Ладно. В порядке исключения, объясняю тебе, Глеб. Когда мы закончим «дело», будет все равно, что ты знаешь. Будь ты хоть трижды свидетелем-соучастником. Секешь? Нужны гарантии — мое слово и есть гарантия. Не веришь, упрашивать не стану. А вообще… — Он помолчал, заметно, что взвешивал весомое решение. — Можешь валить отсюда ко всем е*еням! Оставляешь все свое барахло здесь — и катись. Даже разбалаболишь если, то, сри черт те в душу, уже ничего не изменишь.

Он опустил ствол, и я, наконец, сквозь пузырящиеся перед глазами пятна, смог кое-как разглядеть его лицо. Суровое, с парой-тройкой шрамов, как и мое, в глубоко посаженных глазах мерцает холодный огонек, губы поджаты, крылатые брови в позиции сосредоточенности, на лбу взбугрилась толстая складка. Ему было под сорок, и он оказался ниже меня ростом. Зато с таким же лысым черепом, в отличие от чубатых подчиненных. Странно ли это, но в глазах его я прочел то же самое, что у Жеки в тот момент, когда впервые его увидел. Готовность совершить нечто такое, на что он не был запрограммирован. Что-то похожее на немой призыв к восстанию. Предупреждение о безвозвратности и масштабности грядущих действий и влекомых ими волнообразных последствий.

Значится, не в одиночках Жека диверсии проворачивал? Вояки с «конфетки», стало быть, огрызаться начали, свое вернуть хотят? Похвально, похвально. Только вот мне-то какая разница? Хотя подумать если… Армейцы — если речь, конечно, о людях вроде Жеки — народ, вызывающий у простолюдинов несравненно больше уважения, чем то отребье, что рулит делами на «конфетке» ныне. Особенно если в структуре поддерживается определенный режим, существуют четкие правила и вектор внешней политики не направлен на уничтожение всякого несогласного или непокорного. Например, как это успешно демонстрирует генерал Шушкин делами своего бастиона. И уважуха у него от тягача есть, и людей, желающих в ряды влиться, хватает. Если бы что-нибудь подобное случилось с «конфеткой», не проще ли бы нам всем тогда стало? Даже такой эгоист, как я, иногда способен думать об обществе — ведь внутрях иногда так же хочется перестать видеть в каждом случайном прохожем врага… А потому, пожалуй, не стоит так категорично насчет «разницы». Если чутье меня не обманывает, то она таки есть.

— Комба-ат… — растерянно протянул тот самый из подчиненных. В голосе бренчит образумление: мол, че делаешь, зачем маяка в живых оставляешь?

Но комбат никак не отреагировал. Он, как рентген, просвечивал в этот миг меня насквозь. И хоть ему пришлось смотреть на меня снизу вверх, сила его взгляда была таковой, что придавливала меня к земле подобно прессу.

«Вали, если надумал. Только не окажись бля*ью», — говорила за него образовавшаяся тишина.

— Может, уже хватит там любоваться друг другом?

Девушка, по жизни наверняка активная и энергичная, сдалась первой. Для нее эта затянувшаяся пауза, потеря драгоценного времени на такую ерунду, как убалтывание меня к содействию, казалась сущей пыткой. Возможно, она на месте кэпа не стала бы рассусоливать. Бах! — и готово. Или наоборот — послала бы к чертям, едва у нее оказался бы ключ. Или…

Свет был слишком ярким, но я увидел ее темный силуэт. Чертыхнувшись, она двинулась к черному ходу, дерзко взмахнув на прощание своим конским хвостом. Черт бы меня! Я ведь не пацанчик со скамьи школьной, чтоб за цыпами да на корточках. А сама мысль, что эта девушка сейчас раз и навсегда исчезнет с моего радара, — словно игла в задницу!

Кто такая? Зачем ей этот ключ? И вообще — что, твою мать, со мной такое???

— Я подниму? — спрашиваю, вопросительно поглядев на комбата. — Чего ему валяться?

Командир отступил на шаг назад.

— Только не забывай, Глеб, доверие на дороге не валяется. А поможешь ежели, в долгу не останемся. За это ручаюсь.

Нож вернули. Осмотрительными, недоверчивыми взглядами подчиненные угостили. Но в состав диверсионной группы все ж приняли. Комбат пропустил меня вперед, как и обещал — держа мой затылок под контролем.

Все это было бы терпимо — мы часто друг за другом приглядываем, когда соображаем дело на двоих или троих. Если бы только в этом заключались наши проблемы…

С улицы донесся приглушенный женский крик. Повернулись мы на звук как один. Комбат поднял согнутую в локте руку, кулак сжал.

— Тихо, не двигаться! — шепнул своим. — Трофим.

Боец обернулся на свое имя, комбат жестом указал ему в коридор. Другой рукой меня — рванувшего было за ним к выходу — за рукав поймал. Палец приложил к губам, в глазах — предельная настороженность.

— Подожди.

Названный Трофимом солдат выскользнул в проход, второй встал в дверном проеме, готовясь прикрывать сослуживца. Комбат меня за рукав вниз тянет, пригнись, мол, окна. Я послушался, но удержать себя на месте мне стоило больших усилий. Вся эта спецурская тактика мне показалась медлительной и излишне перестраховочной. Я бы так точно не делал бы. Тем временем комбат беззвучно переметнулся к стене, в окно украдкой выглянул.

Вернулся Трофим.

— Комбат… — В его глазах было нарисовано нечто неоднозначное между «у нас серьезная проблема» и «я же вам говорил!». — Она у них…

Чиста-пацанский говор снаружи выдал принадлежность «гостей» к казенным стенам:

— Э-э, петушочки на курятничке! Шо вы там, в очко гуляете? Хорош говномесить. Ну-ка, выходим по одному и пушонки свои ржавые на землю складываем. Цыпа ваша ствол мой жует. Посчитаю до трех: не выйдете — спущу ей в ротик. Дыра на затылке будет, прическа попортится.

Остальные засмеялись хором, поддержали оратора.

— Сколько их там? — шепотом спросил комбат.

— Десяток, — ответил Трофим. — Можно попробовать, — утвердительно кивнул на предполагающийся вопрос о возможности вступить в бой. — Но девка в зоне риска.

Комбат потратил всего несколько мгновений на обдумывание и принятие решения.

— Мы выходим, — громко сказал он, проигнорировав вопросительные взгляды подчиненных. Трофим громко выпустил пар ноздрями. — Не вздумайте чудить там чего. Слышите?

Полукругом рыл десять стояло, что называется на расстреле, прямо на площадке летнего кафе. Комбатовские, ясное дело, без фонарей, зато нас засветили, как медведей в цирке.

Вот что значит пожлобиться выставить караульного. Хотя если в отряде всего три человека…

Думается, что мы бы могли затеять с ними другой разговор, чай, комбат не призывник, шрамы не от бритья получил. Да и оружие мы исправно у плеча держим. Но… у них был козырь, который сразу бросался в глаза. Девушку с позывным Руно держали перед импровизированным строем: один — заломив ей руки за спину, второй — всунув ей в рот пистолет. Она не казалась испуганной, но уверенности нам это никак не прибавляло. Скорее злости.

Попалась, блин?! А не надо было фордыбениться, доказывать, что бабские нервы прочней капроновой нити. Вот и получилось!

— Назовись, кто говорит, — сказал комбат.

— Типа понятия чтешь? Шпыра говорит. Только в базар не уводи, исполняй шо сказано. Скажи шоб петушата стволы приземлили, если мозг курицы в цене.

— Послушай меня, Шпыра. — Комбат держался достаточно хладнокровно. — Ты прежде, чем пасть разевать, узнал бы на кого наехал? Может, с «конфетки» по казематам твоим с миномета шарахнуть, чтоб вежливости научился? Что скажешь? Или пусть сам Вертун на чифирок заглянет? Девушку отпусти, поговорим как мужчины.

— Да чо ты мне мажешь, служивый? — Судя по тону, не пробило Шпыру на измену. И это реально уже плохо. — За кого принимаешь? Этого вона, в «пятнах», — он кивнул на меня, имея в виду, наверное, камуфляж, — за ким лёвом хомутал? Я не подслухивал, но и ты не особо шептал, верно? Мутишь ты, мутишь чой-то, а? Вертуном прикрываешься? А пахан-то твой как, в нюхах, шо ты тут движуешь? Сдается мне, шо ни хрена. Так шо давай, не чепушись, ствол на землю, и отошел назад. И петушки твои за тобой.

— Выполняй, — тихим голосом сказал комбат и первым положил «калаш» на асфальт.

Эх, родные казематики. Всегда вы меня в гости звали, и я вот пришел. Уныло у вас здесь как-то, правда, скучно. Всех так встречали аль только меня?

Все же три часа отсиживания в холодной камере не прошли даром. Старлей Трофимов — тот самый, что забирал у меня нож, — несмотря на изначальное недоверие, многое прояснил. Даром что шепотом и при обилии отборного мата. Зато доходчиво.

Оказалось, комбата звали Юрий Коробов, раньше служил в учебном корпусе, в Десне, носил звание капитана и, соответственно, командовал отдельным специальным батальоном. Короб готовил салабонов для миротворческих миссий, в которых участвовала Украина. А когда потянул «африканец» и начались массовые беспорядки, его, как одного из немногих оставшихся на службе офицеров, прикомандировали в Винницу. С целью проведения отбора среди добровольцев из числа гражданских и их последующего обучения (стало быть, есть кого винить за набор в ряды «догов» черни беспризорной и зэчья, не пожелавшего под крышу к Каталову идти). Во что это все потом вылилось, хорошо известно.

Со слов Трофимова, Жека долгое время искал способ сбросить неправильных «догов» со счетов. Так чтоб раз и навсегда. Да только довериться было некому — вояки на базе уже ничем от гопоты беспринципной не отличаются. Превращаются в конченое быдло: убивать, грабить, трахать. И чем дальше, тем больше на гнойник бывший личный состав «конфетки» становился похож.

Сам Короб, старший летеха Трофимов, сержант Бакун, Жека и еще десятка два человек, что остались на «конфетке», — из числа несогласных. Тех, что в слив не пошли и с воровской отребью не слизались. Со слов Трофимова, Жека делился мыслями только с комбатом, остальные лишь догадывались — слишком высока ставка. Была и есть. Да и сейчас, от чего ключ, они так и не знают, а о роли в Жекином задуме девушки ни сном ни духом, как говорится. Просто Коробову верят — и они, и те несогласные, что остались на базе. Комбат для них всех в авторитете, служили вместе в Десне, где-то в миссии за бугром бывали. Потому и доверяют.

Любопытно, конечно, что за цацка эта Руно и что за дельце. Но, как оказалось, может, это и к лучшему, что Жека скрытничал. Парней-то допрашивать наверняка станут, вона Короба более полутора часов держат. Мало ли что они выдать могут, не зря же вели отдельно от комбата?

Одним словом, к чему-то мы идем. А вот к чему именно…

Девушку бросили к нам минут через сорок. Взбудораженную, разъяренную, похожую на медведицу, у которой похитили медвежат. Если б не связанные за спиной руки, казалось, она набросилась бы на приведшего ее быка-конвоира. Став посреди камеры, наискось разделенной полоской света, она будто бы выбирала кому из нас троих первому врезать берцем по зубам. Ее лицо накрывала тень, но, тем не менее, предчувствие было таким, будто целится она именно в мою небритую харю.

— Петушочки, на выход, — приказали гнусавым, прокуренным басом.

К числу обозначенной категории людей мы себя, естественно, не относили, а потому команда конвоира оставалась без выполнения. Какое-то время.

— Ошибся дверью, урка, — ответил сержант Бакун, и мне почему-то показалось, что зря это он. Не хочешь считаться петухом — не отзывайся, но хамить человеку с оружием, для которого грохнуть тебя, что мимо писсуара сходить… Ну хрен знает, ежели честно.

Громадина с ментовской дубинкой в руке второй раз не повторял. Вломившись в камеру, он отбросил девушку на стену и, замахнувшись, ударил сержанта по голове. Тот только и успел, что выпростать в защитном рефлексе руки. Конечно, это была тщетная попытка. Все равно, что выставить на пути поезда знак «стоп» и надеяться, что он его остановит. Лейтенант вскочил на ноги, попробовал оттолкнуть здоровяка, но этим лишь переключил его внимание на себя. Твердый резиновый жезл опустился ему на спину раз пять, затем еще два удара пришлось по спине Бакуна. Остановил здоровяка лишь его кореш, когда он вознамерился хлобыстнуть сержанта по лицу еще раз.

— Хорош, не переусердствуй. А вы — бегом, сказал! — рявкнул он.

Мы поднялись, Трофимов помог тяжело дышавшему сослуживцу удержаться на ногах. Две кровавые струйки сбежали вниз по лицу, в глазах возникла размытость, как бывает от легкой стадии опьянения.

— Ты оставайся, — здоровяк ткнул в меня ментовской дубинкой. — Хуле с тебя толку.

Когда лязгнула массивная металлическая дверь, в камере снова стало темно. Через щель в неплотно прикрытой «кормушке» внутрь камеры проникало лишь тусклое оранжевое мерцание, достаточное чтобы отличать предметы от серых стен.

— Цела? — спрашиваю.

— Целей не была. Развяжи.

Приблизившись к ней сзади, я не мог не почувствовать, как дернулось у меня в штанах. Тут бы хоть по заднице ладонью хлопнуть, все ж сдачи не даст. Но, вовремя вспомнив выражение ее глаз, почему-то вызвавшее ассоциацию с разъяренной медведицей, решил пока не рисковать. Тем более узел на руках у нее затянут туго, вязали будто действительно боялись, что глаза выдерет.

— Слышь, а кто такой Чирик? — спрашиваю, на ощупь пытаясь отыскать концы веревки. — По ходу, он здешний. Должен был сказать мне, где тебя искать.

Честно говоря, я потому и спокойный такой до сих пор, что где-то в душе надеюсь на халяву вопрос решить.

— Меня не надо искать, — ответила она. — Я сама нахожу кого нужно. Не заметил?

— Послушай, — я оставил узел, повернул девушку к себе лицом, — вообще-то я по-нормальному с тобой говорить пытаюсь. Чего бухтишь?

— Бухтишь… Он брат мой двоюродный. А по совместительству «договской» информатор, его Жека с Коробовым здесь стукачом поставили. Он и маякнул Коробу, что кто-то сигнал подает. А мне о том, что ты тарелкой вертел, один наш общий знакомый шепнул. Надеюсь, понимаешь, о ком речь?

Призрак.

— Все, узнал, чего хотел? Развяжи теперь.

Она повернулась ко мне спиной, и я снова поймал тот же импульс снизу. Да, давненько не попадалась мне такая бойкая и притязательная. Шлюхи из «Дома на углу», которым заведовал сутенер по прозвищу Кот, невзирая на стаж, не обладали и долей шарма, которым магнитила к себе эта девушка. Кстати…

— Зовут-то тебя хоть как?

Она ответила не сразу. Выдержала, как это им — феминам — подобает, интригующую, или как там ее еще назвать, паузу. В какой-нибудь иной ситуации, возможно, предложила бы угадать с трех попыток. Типа, у меня тогда появился бы шанс сыграть в Нострадамуса.

— Ольга. А что?

— Приятно, — я умышленно кашлянул. — Познакомиться. Меня Глеб, если что.

— Это я уже слышала. Скажи лучше, за ким чертом ты ввязался в эту историю? Надо было уходить, пока такая возможность была.

— А чего за «ким»? Может, за «кой»? Надеюсь, у тебя вакантно? — напрямую спросил я.

Веревки упали на пол, и она тут же повернулась ко мне лицом. Слегка наклонив набок голову, будто бы сомневаясь, что правильно расслышала, она свела брови к переносице и уставилась на меня. Шпилила пристальным взглядом, будто я спросил ее невесть о чем.

— А это тебе еще для чего? — Ее брови подскочили, на губах появилась кривая ложная улыбка. — К себе, может, пригласить хочешь? Носки стирать некому, что ли? Или в батарею совать надоело?

— Да не. Просто мы тут в камере двое. Мало ли что может случиться. Чтоб муж ревнивый потом за мной не сбегался.

— Оу. Так вот за что ты боишься. «Случиться», значит? Ладно, я не буду мешать тебе фантазировать. Ты же привык делать это наедине, верно? Я отвернусь, если что.

— Ну отвернись. Руки на стену и попу ко мне. Так тоже пойдет.

— Мм, так ты типа умелец со всех сторон? А справишься, тягачок?

— Да вот. Как раз и убедишься.

— У-у, а это было уже страшно. Красная шапочка вся дрожит при виде волка. Что ж он с ней сделает?

Как я уже упоминал при раскладе примерно сходном, есть момент, при наступлении которого нужно действовать. Не отвечать дерзостью в ответ, а именно действовать. Если не пораженно отползать с поджатым хвостом, то хотя бы встать на ноги. Ага, как тот заяц, по которому волк в небезызвестном мультфильме начал шахматными фигурами шпулять. Продемонстрируй намерение, подымись и будь готов к дальнейшим действиям, иначе с высоты еще больнее падать.

Я вдавил ее собой в стену. Вроде как машину при краш-тесте. От неожиданности или боли Оля сдавленно вскрикнула. Ее каштановый хвост враз оказался намотанным на мою руку. Издав утробный гул, прошедший через ноздри, я оттянул ее голову назад и вниз. Не давая высвободиться, наклонился к ней и впился в ее пухлые губы. К маниакально-страстному ощущению, возникшему от прикосновения к ее устам, добавился солоноватый привкус крови. В одночасье щеку и шею обожгло — как тигр лапой провел. Удар коленом, что должен был расшибить во мне мужское начало, пришелся по внутренней части бедра. Спасло, лишь что не оказалось места для размаха. Хвост ее ни на секунду из руки не выпустил.

Она отбивалась достойно, колошматила меня кулаками по спине, пару раз угодила по лицу. Странная вещь, обычно, когда попадаешь в аварию, мозг просто отключает записывающую функцию — не помнишь потом ничего, из глубин памяти в хаотическом порядке выныривают лишь обрывистые фрагменты разной продолжительности. Когда творишь что-нибудь под адреналином — происходит то же самое. Но в сей раз я превратился в некое устройство, которое улавливало абсолютно все: от шорохов под подошвами моих «мартенсов», минуя частое и громкое Ольгино дыхание, разнобойный стук сердец и заканчивая хохотом каталовских отморозков где-то на другом конце вселенной. Я увидел, заметил и проанализировал все до мельчайших подробностей, но в основном ее глаза. Как меняется их выражение с крайне возмущенного, окунутого в темный соус злобы и отвращения, в… мстительный? Отвечающий той же монетой.

Спустя всего пару секунд потребность в насильном ее удержании отпала. Напрасные попытки отбиться обессилели, пружинный стержень в ней перестал стремиться встать в исходное положение. И язык ее, наконец проникший ко мне в рот, оживал там, становился смелей, обретал игривость и азарт.

Дышала она громко, часто, ее упругая грудь под моей рукой вскакивала и опускалась с четко определенной частотой, будто изнутри ее толкала мощная помпа. Она втягивала мои губы в себя с такой силой, что мне стало до умопомрачения любопытно, что же она вытворяет с кой-чем другим. Хотелось этого уже прямо здесь. Сейчас. Почему бы и нет? Поставить ее на колени и — как следует, не сматывая с руки ее ухоженные каштановые волосы! А затем уложить и прямо на этом бетонном полу, до онемения конечностей…

Мне показалось, будто бы она этого хотела сама. Возможно, даже больше, чем я.

Но металлический скрежет сзади сработал как вой сирены посреди тихой ночи. Вмиг расцепившись, мы, должно быть, выглядели так, будто нас на самом горячем месте застукал ее отец.

Кто-то приоткрыл «кормушку» и заглянул внутрь. На захудалом, морщинистом лице сквознуло непонимание и даже (хотя с какого это перепугу?) гадливость. Будто он застукал за этим делом скрипящих костями стариков. Уж не знаю насчет себя, может, во мне больше искрился гнев за неуместное вмешательство, но на лице Ольги было написано: «Отрицаю! Ничего не было!» Стандарт для девок, правда? Или, может, энергетика стен на нее так повлияла?

— Олька, блин, — возмущенно прошипел смотритель. — Вы чего там творите? Делать больше нечего, что ли? Нашли время.

— Руслан, — она оттолкнула меня с пути, рывком приблизилась к двери. — Ты сможешь нас вытащить?

— Да вы офонарели вообще, — он с опаской посмотрел сначала в один конец коридора, затем в другой. — Какого гоблина вы начали там с капитаном мазами равняться? Ништяковей места не было?

— «Мы», да, — раздосадованно кивнула Ольга. — Это Коробову, которого ты поспешил осведомить, захотелось в штурмовика поиграть. Допрос затеял, потом добровольцев нанимал. — Она облизнула прокушенную губу, положила обе руки на дверь, наклонилась к «кормушке»: — Ну так что, братец? Вытащить сможешь?

— Вытащить. Каталов сейчас бойцов этих допрашивает, хрен знает, что они ему начешут! Тут сам на измене весь, не знаешь, что дальше будет. Сдадут — писец мне.

— Не сдадут, — заверила Ольга. — Не совсем идиоты же.

— Да ладно. Они чо, именем Ленина поклялись, может? Пальцы отрезать будут — всех засветят.

Чирик помялся с ноги на ногу, почесал затылок.

— За тебя, если что, попробую потереть, а остальные, — он кинул в меня все тем же презренным взглядом, — нехай сами думают. Гопота, блин, попались, что сурки.

— Да не надо за меня тереть, — качнула она подбородком. — Дверь открыть можешь?

Чирик снова метнул шальной взгляд в оба конца коридора, затем раз пять в приступе слепого бешенства ударил себя двумя пальцами (как крестящийся католик) в висок.

— Ты смыслишь вообще, о чем гудишь, сестренка?! — С вытаращенными глазами он напоминал мне Рябу, когда тот нервничал. Причем у этого так же само: один становился размером больше и более выпучивался. — Два десятка х*ёв на вахте! И одно окно отсюда. Тут загребут если — черепа вскроют. И тогда уже никто не отмажет…

— Дверь открыть сможешь? — не церемонясь, вмешался в семейные разборки я. — Остальное — не твоя забота…

Трофимова с Бакуном привели минут через десять. Бросили, как два мешка, прямо у входа. Ногами перевернули, чтоб лежали лицом вверх, здоровяк-конвоир сплюнул лейтенанту на грудь, оглядел нас с Олей презрительным оком.

— Шо, жаришь ее тут? — Блеснув крупными желтыми зубами, он задержал взгляд на выглядевшей действительно будто ее только что отымели Ольге, почесал мотню. — Поделишься, если шо, а? — Хохотнул, лязгая дверью, и добавил, уже будучи с той стороны: — Да куда денешься, поделишься.

Мы помогли парням подняться и сесть. Да уж, отметелили их что надо. Бакун выглядел как с креста снятый, кровью харкал, потроха, верняк, не на месте. Лейтенант выглядел поцелее. Ему, естественно, тоже досталось, но, видать, больше кололи Бакуна. У зэков на это чутье развито — они лучше всякого мента определяют слабое звено и бьют именно по нему, чтоб разорвать цепь. Тут дело даже не в том, что Бакун имел низшее звание, он выглядел как обычный доморощенный парниша. Нет, не шалопут, не вконтактный задрот, по телосложению не слизень — крепкий, кряжистый, но… В лице есть что-то доброе. Такой поднимет котенка и найдет для него место за пазухой, в то время как Трофимов пройдет мимо, а кто-нибудь вроде меня — поднимет с ноги на воздух. И именно по этому критерию его определили в идеальные «языки». Небось рассказал что-то? А ведь хорошо, что Короб своих подчиненных на дистанции держал. Вот и пригодилось. Наверное, сам рад, что в курс их не ввел. Все ж теперь спокойнее дышится.

Когда сержант, наконец, отрубился, оттащенный нами в дальний конец камеры, мы с лейтенантом присели у той же стены, закурили — на диво, каталовские не отобрали у него сигареты. Ольга стояла чуть поодаль, опершись спиной на стену и скрестив руки на груди.

— Как он там? — спрашиваю. — Не зазвенел?

— Не-ет, — качнул головой Трофимов. — Антоха, даже если б знал чего — хрен бы выложил. У него с этим тварьем личное. Он скорее подохнет, чем им прислужится.

«Ну это дело такое, — думаю. — Подохнет-то, может, и подохнет. А сунут ржавый гвоздь в головку, расскажет, где у мамки родинка. Сейчас ведь только антракт, отпускать-то они нас хренушки собираются. Еще раз на допрос потянут под утро, как раз когда организм пребывает на пике расслабленности. По себе зэчье знает, многие годами проходили через это. А коль вояки еще не заговорят, то на измор возьмут. Неслучайно Ольгу здесь оставили — с целью предел ее психологической устойчивости приблизить и нервные струны подрезать. Когда три дня парашу не вынесут, она сама к ним попросится. А мы тут, наверное, к тому времени уже глотки друг другу перегрызем».

Ну это при худшем раскладе. У нас ведь имелся козырь в рукаве, который если не ссыканет в кеды и сдвинет засов, то кто знает?..

— Уйти он сможет?

— В каком смысле «уйти»? — повернул ко мне голову Трофимов.

— В прямом. Если бежать придется. Короба где держат?

— На нарика этого рассчитываешь? — поняв о чем речь, грустно улыбнулся лейтенант. — Не в обиду, сестренка, — поглядел на оставшуюся неподвижно стоять Ольгу. — Забудь, Салман. Даже если он и откроет, то бежать отсюда нереально. Узкие коридоры, решетки на замках, лязгают что проклятые, по тихой не откроешь. Акустика тут будь здоров. Если ты в курсе, мы в позапрошлом году их пробовали взять, обурели они тогда до предела. Мы сюда пару «бэшек» подтянули, пулеметчиков взяли. Думали, хули тут у них: «макаровы» да эскаэсы, броников один на десять рыл. Думаешь, взяли? В этих коридорах три отряда по восемь человек полегло. И если б только наемники. Кадровые офицеры, командиры отделений, опытные, обученные. Их почти голыми руками тут уделали, заточками порезали.

— Послушай, как тебя зовут? — чувствуя, что еще немного, и его слова убьют во мне всякий оптимизм, спрашиваю я.

— Серегой зовут.

— Послушай вот, Серега. Я когда говорил «уйти», уже об этом всем подумал. Отряды-то отряды. Дело в другом. У вас там, в «догах», в основном…

— Мы не «доги», — покосился на меня Трофимов, кровь у него на лбу засохла и стала напоминать потрескавшуюся штукатурку. — Я в разведполку спецназа замкомандира роты был. И ни о каких «догах» никогда не слышал.

— Да не о том я. У вас там, в «д…», — чуть не сорвалось вновь. — В основном — кто? «Вованы», пехтура, сверчки из нацгвардии, рядовой состав? Это если не считать наемный сброд. А тебя же Короб, говоришь, готовил? Так к чему готовил, Серега? Из блиндажа гранатами кидаться? Или, может, с плена уходить и комбата, если что, вытащить? Знаешь, что эти уроды с пленными делают? Слыхивал, чтоб отпускали кого-нибудь? Ваши на фонарях вешают, а эти — гирлянды из черепов вдоль казематных стен растягивают. Думаешь, тебя отпустят? Даже если кто из ваших, с «конфетки», замечется, Каталов им сразу выложит, за что вас взял. Я-то такое дело, меня даже, как видишь, на допрос не берут, а вот с вами что будет… Подумай, Серега, подумай. Отпускать нас не будут. Надо пробовать свалить.

— Знать бы хоть цену всей этой мутки, — с оттенком сожаления в голосе сказал лейтенант. — Может, прояснишь что? — поднял он глаза на девушку.

Я также посмотрел на Ольгу. Задержал на ней взгляд дольше, чем это было необходимо, чтоб понять, что она не ответит. Проигнорировала, всем своим видом показала, как достали ее подобного рода вопросы.

— Не скажет, — констатировал, махнув рукой, Сергей. — Уж если нам Короб не рассказал, значит, что-то действительно охренеть какое секретное.

— Намекни хоть, оно того стоит? — не переставая пялиться на нее, спросил я.

— Для него — да, — всматриваясь в определенную точку перед собой, ответила она. — Для тебя — не знаю. Но ты ведь не ради того же, что и они, согласился, ага? — Поймала меня хитрым и одновременно каким-то демонически-обольщающим взглядом. — Так что, если я правильно все поняла, то для тебя тоже. Имеет смысл.

— Что ж ты такого умеешь-то, а? — Лейтенант поднялся на ноги, подошел к Ольге. — Может, ты ведьма какая-то? Порчу на все это шобло навести можешь? Или гипнозом владеешь? Прикажешь им со стен прыгнуть? Чего ради с тобой возиться, как с цацкой? Это же из-за тебя нас сюда заперли! — Опа. А это уже звучало не совсем дружелюбно. Похоже, лейтенант нашел-таки виновного. — Если б психи свои не показывала, в лапы бы к этим гориллам не попала!

— Что…

— А Короб тоже: выполняй. Какого хера выполнять? Валить их надо было. Убили б — хрен с ним. Так нет же — куда ж тут стрелять? Куколку нашу могло задеть!

— Что?! — Ольга отпрянула от стены, руки как-то по-пацанячьи назад отвела. — Из-за меня?! Тогда какого хера вы там свое гребаное шоу устроили? Ты же первый орал так, что тебя на Вишенке было слышно. Я потому и ушла, что на твой ор мог набежать кто угодно! Разведчик, ля! Тебе в песочнице в разведку ходить!

— Что ты сказала? — Старлей положил руку ей на плечо, сгреб ткань в кулак.

— Серега. — Я попытался втесаться между ними и был готов блокировать его на тот случай, если он вздумает ее стукнуть (а это ведь в наше время запросто, я же сам был на пределе совсем недавно). — Хорош. Успокойся.

— А у тебя что, со слухом проблемы, коммандос? — продолжала язвить Ольга. — Понятно тогда, почему ты так орал. Не зря петушком назвали.

«Ударит, — мелькнуло в голове. — Теперь точно ударит».

— Серег…

Хук полетел справа. Свободная его рука мелькнула у меня над головой. Оттолкнул я старлея как раз в тот момент, когда его кулак должен был достичь цели. Он встал посреди камеры: натужно сопит, ноздри раздуты, глаза вытаращены, голова вперед наклонена, руки дугами — словно букву «Ф» изображал. Бывалым объяснять не надо, что это не просто стойка, это как удар в гонг, означающий начало боя. Остановить человека в таком состоянии может разве что разверзнувшаяся под ногами земля.

— Успокойся, — я протянул к нему пятерню, хоть особо на позитивный исход не рассчитывал. — Не надо все усложнять. Слышишь?

Он сделал шаг и оказался со мной лицом к лицу, между лбами не всякая муха пролетела бы. Наклонил голову, так чтоб видеть Олю.

— Еще один звук, сука, — он направил в девушку за моей спиной указательный палец, — обоих тут загашу. Понятно? — выровнял голову, заглянул мне в глаза. — А ты еще раз попробуй такое повторить, защитничек, ля! Будь ее воля, она бы пришила тебя еще там, сразу. Адвокат тут нашелся.

Видать, наверху наши ангелы-хранители дрались, что нас тут миновало. Я не то чтобы особо стреманулся, но, положа руку на сердце, все ж не хотелось, имея залатанный бок, затевать драку со спецназовцем. Равно как и обретать в этом каменном аквариуме еще одного врага. Пусть остынет немного, поуспокоится, поговорим тогда.

Убедившись, что Трофимов отошел на безопасное расстояние и принял окончательное решение не причинять нам телесных повреждений, я повернулся к Ольге. Порази меня двести двадцать, если выглядела она хоть чуть обеспокоенно или хоть мелькнуло в глазах сожаление о содеянном. Ее будто бы насмешило то, что только что произошло. Как если бы ее от внешнего мира ограждало пуленепробиваемое стекло. И попытка Трофимова ее ударить закончилась бы поломанной кистью разведчика. Иначе я совсем ее не понимал. Может, она не совсем дружит с головой?

— Зачем ты так? — спрашиваю так же, шепотом.

Она наклоняется ко мне, прикасается губами к моему надорванному в давних драках уху.

— Ну ты ведь защитил бы меня, а, Глебушек? — Ее язык скользнул по внешнему ободку ушной раковины.

Теперь намек на улыбку возник на моем лице. Ах ты ж, блин… Испытывать меня? Ну ладно. Ла-а-адно.

Сержант Бакун пришел в себя где-то около часа ночи. До состояния идеальной бойцовской формы ему еще было далеко, но и на сдувшегося тюфяка он не был похож. Еще повоюет, несмотря на то что отделали его кирзачами нещадно.

Засов на дверях скрипнул в час тридцать. Вот он какой, Чирик. Худой, как щепка, ссутуленный, горбатый, на темном лице грубые складки — вокруг рта сложены ровно как парные кавычки, — вытянутая огурцеобразная голова, казалось, с трудом удерживалась на тонкой шее. На вид так старше Ольги минимум лет на десять, а то и больше. Жизнью небось побитый по самое не хочу.

По его лицу было легко прочесть, что решение далось ему с трудом. Скорее, не далось бы вообще, не подумай он в последний момент о сестре.

— Минут сорок есть, в полвторого смена постов, по любасу кто-то подкатит сканернуть вас, — сообщил он.

— Чего это вы тут мутите, пацаны? — морщась, держа ладонь на лбу, спросил сержант.

— Валим, Антоха, — Сергей первым выскользнул из камеры, обернулся на Чирика. — Где капитан?

— В лазарете держат, — Ольгин брат посмотрел на Трофимова с вопросом. — А тебе чо, надо типа?

— Надо. Без него не пойдем.

— Да ну нах? — делано округлил глаза сиделец. — Так валяй, я покажу где это. Сходишь, освободишь Морфеуса. Ты же у нас Нео, да? Умеешь от пуль уклоняться?

— Покажи, — проглотив сарказм, сказал Трофимов. А сам размял шею, будто в спарринг готовился. Затем оглянулся, скептически замерял меня, словно бы говоря: кто? этот? да этот сейчас во все дыры ломиться будет, дабы побыстрее свалить отсюда.

Хотя повода я ему не давал. Коль уж зарядился в обойму, куда же мне теперь?

Девушку старлей обошел вниманием, будто и не было ее тут вообще. Может, сам знал, что она рискнет? А может, и все равно уже было.

Чирик повозился с дверью, расковырял замок, имитируя картину самостоятельного побега. Типа мы через приоткрытую «кормушку» при помощи каких-то двух ржавых железок открыли камеру. А вдруг проканает? Главное, чтоб раньше времени никто не решил навестить нас, проверить, как мы тут обустроились в новых апартаментах. Дверь он прикрыл плотненько, чтоб сразу в глаза не бросалось, и повел нас в западную часть «зверинца», как здесь называли главный корпус комплекса.

Шли крадучись, по натертым до блеска бетонным полам, скользя вдоль глухой стены. Свет «летучей мыши», оставшейся висеть у нашей камеры, недалеко сопровождал нас желтым, нервозным мерцанием. Буквально метрах в пяти стало темно до непроглядности, а серые бугристые стены, и без того никогда не излучавшие тепла, стали еще холодней.

Специфическая энергетика в таких местечках долго хранится. Неважно, что происходит за стенами, тут все равно запах смерти, одиночества и безумия слышен в разы отчетливее. Годами поглощаемая каменными стенами аура угнетения, подавленности и насилия воздействует на всех, кто нарушает ее покой.

Двустворчатая дверь, имеющая квадратное зарешеченное окошко, встретила нас в конце блока. Она не была заперта на замок, но открыть ее так, чтоб и случайный (который запросто мог стать смертельным) лязг и скрип не вырвался из старых пружинных щеколд, оказалось задачей непростой. По крайней мере абориген Чирик возился с замками минут десять. За это время дважды кто-то поднимался-спускался по ступеням, что по ту сторону дверей, отчего мы в немой панике занимали позиции для внезапной атаки. Еще раз кто-то пьяную девку волок, хохотали, будто из кабака освежиться вышли.

«Хоть бы не стал ее тут пыжить», — подумалось. И, судя по реакции остальных, они подумали то же самое. Миновало, к счастью.

Ступени, едва-едва освещаемые мерцающей где-то на первом этаже свечой, с одной стороны просторного квадратного тамбура уводили вниз, с другой — вверх, рядом переход в другое крыло. Все обложено решетками, решетчатыми дверями, по полу лестничной клети тянулась неширокая желтая полоса — идти заключенным ранее надо было строго по ней; красные пунктирные полосы по бокам и надписи «Не переступать!» свидетельствовали о суровых внутренних правилах. Тут же, в тамбуре, на стене имелась надпись «Выход во двор» и стрелка, указывающая вниз, «Корпус № 2» — над переходом в соседнее крыло. И «Лазарет» — с указанием на третий этаж.

— Вам туды, коль чего, — прошептал Чирик. С издевательской усмешкой на губах указал Трофимову на надпись. — А кому на свободу хочется — пошли за мной.

Интересный расклад. Уже который раз за последние сутки. Ольга, по всей видимости, собралась за Трофимовым, будто ей кровь из носа нужно было рисковать жизнью и освободить Коробова. Сержант как-то неуверенно держался на распутье — и да и нет, видать, в свои силы не верил. После «допроса» еще не полностью очухался. А я-то вообще стою как на дамбе — прыгну, а там куда течение вынесет.

— Значится, герои? — хитро, по-зэковски осклабился Чирик, посмотрев каждому из нас в лицо. — Сестренка? Ну-ну. Ладно, если что, я тут, внизу буду.

— Ствол долгани, — попросил Трофимов.

— Больше ниче? Если вас перехерачат, чтоб сразу усекли, кто дверь открыл? У меня ствол паленый, так что звиняйте, пацаны.

— Руслан, дай ствол, — с нажимом сказала Ольга (будто это она была у него старшей сестрой) и протянула к нему раскрытую ладонь.

— Ни хрена, сестренка.

— Тогда хоть перо, — говорю я.

Чирик глаз прищурил, голову наклонил, посмотрел на меня так, словно я ему предложил деньги в разведение бройлеров вложить.

— А не потеряешь?

Пустая трата времени, один хрен не даст этот зэк свою заточку. У них — сидельцев — вообще насчет этого тумблер в крайнем положении заклинил, глупо надеяться, что Чирик поступится принципом. Такой свою заточку не даст даже колбасы нарезать.

Чувствуя суховатую горечь во рту от прилива адреналина, я шагнул вслед за Трофимовым на ступени к третьему этажу. Ну все, я в деле, хочется того или нет.

Пригнувшись, дабы не мелькнуть в окнах, прошли по соединительному перегону между двумя зданиями.

Блин, ощущения что по молодости. Уровень опасности болтается на нолевой отметке. Стремно, и не более того. Как на американских горках. Будто бы уверил кто, что нет, не пристрелят. Или что патроны у всех каталовских холостые.

«Лечебный корпус» — значилось на прямоугольном плафоне лампы дневного света над входом.

— Трое, — шепнул Трофимов, заглянув в забранный решеткой квадратный иллюминатор. — Оружия вродь как нет, две бабы с ними… Вижу херово… А-а, работают, — ухмыльнулся старлей. Оглянулся на нас. — Ну чего, пацаны, вечеринка в стиле хеви-метал или ботан-пати? Ты как, Антох?

— Да в норме я, в норме, — проведя руками по лицу, шепнул Бакун.

— Ну тогда, летс рок, — Трофимов втянул воздух через ноздри, нарочито громко выдохнул и сомкнул указательные пальцы с большими. — Дзен…

Затем, не посвящая нас в свои планы, мол, не дети, сориентируетесь по ходу дела, постучал кулаком по двери.

— Да че вы там мутите, безответные фраера? Отковыривай дверь давай. Быренько.

Я остолбенел. Конечно, это было круто. Так точно репродуцировать акцент давешнего сидельца. Не будь я с этой стороны, и сам повелся б. Но если в действительности старлей не владел кунг-фу на уровне сэнсэя (а, судя по тому, каким он пришел с допроса, это не так), то тогда эта выходка — просто всплеск глупости и экстрима. А хотя всякое бывает.

— Не понял… — Один из бойцов, подтянув штаны и отстранив девку, пошел к запертой изнутри двери. — Ты там еще кто такой, а? Кому это не спится? Спрашиваю!

— Че ты бакланишь там? Ковыль сюды, — не теряя нужной тональности, подчеркивающей особую харизму здешнего говора, обрезал Трофимов.

— Гуляш, ты, что ли? Чо борзишь там, ля?

— Да я, я, открывай давай.

Я нервно сглотнул ершистый ком, застрявший где-то на основании языка, когда стражник выглянул в окно. Мы с Ольгой и Бакуном стояли в темном углу, где нас, в принципе, не должно было быть видно, но если у него есть фонарь… то нам жопа.

Скрипнул замок, тяжелая дверь со скрежетом отползла на ржавых петлях, открыв неширокий проем. Нет, фонаря у него нет, или батарейки пожалел (что, в принципе, оправданно, ведь кто же может еще шнарить по казематам ночью, кроме своих?).

Впрочем, наманалово он распознал сразу. Во-первых, в черной «дожьей» форме мог быть только «дог» — местным западло было бы носить мусорские мундиры. А во-вторых, наметанный глаз распознал, что силуэтов тут несколько. Впрочем, воспользоваться плодами внимательности он все равно не успел. Трофимов коротко ткнул кулаком ему в незащищенное горло. Глаза конвоира выкатились, он наклонился вперед, будто собирался блевануть, и тут же угодил лейтенанту в руки. Обвив ему шею правой рукой, Трофимов прижал бедолагу к себе и резко рванул на себя, вродь как хотел на воздух поднять. Послышался глухой хруст, тело конвоира обмякло, руки провисли.

На все ушло не больше двух секунд. М-мать. Ни лишнего движения, ни звука. А хорошо, что я не раздразнил его в камере, да?

Тихо клацнула дверь. Я хотел было не дать ей захлопнуться, но старлей поймал меня за руку.

— Оставь, — шепнул.

— Э, Баянист! — донеслось оттуда. — Чего там?

Двое других, оттолкнув качающихся в алкогольном угаре женщин, встопорщились, замерли посредь коридора как два чучела. Прислушиваются. У одного тускло сверкнул в руке матовый короткоствол.

— Слышь? Баяни-и-ст! Чего задела? Гуляш?

Из ближайшей к ним палаты появились еще двое. Взлохмаченные, на ходу одеваются, спали небось.

— Чо орем? — недовольно спросил один из них, видать, старше по масти.

— Да что-то там колотится… Баянист, ля!

Бакун проверил карманы лежащего лицом вниз на ступенях Баяниста, вытащил из-за голенища нож, посмотрел на нас, покачал головой. Больше ничего нет.

Ничего, и этого хватит.

В тот же миг дверь скрипнула вновь. Тут уже не до тихой, надо врубаться на полную катушку. Будем надеяться, их в лазарете всего четверо.

Первого Трофимов с коротким «Н-на!» ударил ногой в грудную клетку. Держась руками за дверную рукоять и косяк, вложил в удар максимум мощности. Взмахнув конечностями, тот громко хыкнул и полетел спиной на своего напарника. Сбил его как кеглю, вместе свалились на пол.

— Чо за нах?! — Те двое, заспанные, рванули к нам.

Прыгнув на лежащих, Трофимов выхватил у того, что был сверху, из руки ствол. Ударил им же в область виска. Второй как раз приподнял голову, намереваясь встать на ноги. Старлей словно на лету по мячу ударил. Что-то нехорошо под его берцем хрустнуло. Наверное, я бы не стал удивляться, если б бошка урки покатилась в дальний конец коридора.

Бакун, ворвавшись в лазарет сразу после напарника, метнул изъятой заточкой в бегущего. Поймав лезвие в ямку меж ключиц, тот резко остановился, отклонился назад, на ногах пошатнулся.

Бежавший вместе с ним сначала было к нему ринулся, но, увидев торчащую из шеи заточку, отстранился. Понял, что ничем не поможет дружбану. А затем развернулся и дал деру в противоположный конец лечебного корпуса.

— Салман! — метнул в меня тревожным взглядом Трофимов.

Да я и без него знал. Беглец — мой, я рванул за ним, словно у него была кнопка, а у меня — взрывчатка на шее. Бабы, стоявшие досель на полусогнутых и с приоткрытыми на четверть глазами, похоже, наконец, врубились, что происходит. Одна из них завизжала, когда я пробегал мимо.

— Епа-а-а…ть, сука-а-а!! — да так до костного мозга пронзительно, что я не мог на нее не отвлечься. Тем более удирающий подарил мне лишних пару секунд форы — зацепился за оттопырившийся край линолеума и распластался на полу. Швырнув к ней свое тело, я схватил матерящуюся бабу за лицо и резко приложил затылком о стену.

Вторая стояла в охренении, выкатив на меня глаза. Спущенные штаны у нее болтались ниже колен, черный мохнатый треугольник контрастировал на светлом теле. Никакой реакции у меня это не вызвало. От обоих штыняло давно не мытым телом. На подоконнике у них за спинами все еще дымился водный бульбик,[17] запах горелой травы в жутком коктейле смешался с замшелой телесной вонью.

Кроме буля там имелась недопитая бутылка водки с парой граненых стаканов и разложенная на газете нехитрая закусь. Типа, на выбор, кто чем расслабляться привык.

Я еще только думал, что предпринять, когда черная тень мелькнула справа. Чьи-то руки легли на голову той бабы, что молчала. Резкий поворот, хруст костей, напомнивший хруст разминаемых костяшек. Тело сложилось, словно манекен, из которого стержень вытащили.

Трофимов? Нет, давай, еще одна попытка.

— Лови его! — Ольга пробуравила меня взглядом, указала на поднявшегося бегуна.

Ни хрена себе скрытые таланты. Лихо, однако.

Я бросился за везунчиком. Невзирая на боль в боку и то, что громыхали мы оба копытами как сбежавшие из зоопарка антилопы, нагнал я его быстро. Он успел крикнуть «Шух!..», когда я поймал его за куртку и потянул на себя. Ударил по ногам ниже колен, швырнул на сторону. Он влепился руками в стену, перекатился, толкнул спиной дверь операционной и ввалился внутрь.

Тут все еще пахло медициной: запах резины, въевшийся в стены запах спирта, привкус хлора и йода. Невзирая на то что шкафчики с медпрепаратами давно обчищены, в операционной — насколько позволяла видеть и делать выводы лунная ночь — соблюдался первозданный порядок. Видать, не обжили (читай: не засрали) зэки, не устроили тут гадючник как везде, куда ступает их лиходейная нога.

Вскочив на ноги, зэк понял, что у него есть единый вариант выбраться из операционной: убить меня. В руке у него блеснул нож. А я же второй раз за одну неделю лишился своего верного дружка.

— Ну чо, хмырек? — хитро блеснул зубами здешний, подманил меня свободной рукой. — Валяй, чего буксуешь? Смелее. Подходи, — он стал повторять движения обезьяны, раскачивая головой. — Галстук самый матерый подберу. Ну, бивень, ля.

Я пошарил глазами в поисках чего бы использовать, но, как назло, ничего подходящего не разглядел. У меня была возможность отступить назад, выйти из операционной. А там бы хоть и Трофимова аукнуть — зачем в героя играть?

Но, е-мое, как же? Чего я, малолетний мандражуй какой-нибудь, что ли? Не справлюсь с сухопарым синим, что ли?

Уйдя от парочки запугивающих атак, я перемещаюсь так, чтобы операционный стол с подвешенным к потолку хирургическим светильником оказался между нами. На белой тележке все еще расстелен марлевый отрез, валяется поржавелая местами белая ванночка с тампонами, но, блин, ни одного инструмента на поблескивающей хромированной подставке. Как так?! Где хоть зажим, не говоря уже о скальпеле?!

— Салман, — негромко позвали из коридора. Издали кто-то, вродь как Бакуна голос.

И шум возни оттуда. Скрипнули ржавые петли.

Зэк отвлекся, блеснул глазами в черный дверной проем. В тот же миг я швырнул в него ванночкой. Не особо надеясь, что попаду. Но иногда мне все же везет — тяжеловатая металлическая посудина отлетела, ударившись ему прямиком в центр лобешника. Это как в той варгеймовской пошаговой стратегии, когда после удачного хода дается еще один ход. У меня появилась еще секунда для действий. Схватив ту самую хромированную плоскую подставку под хирургические инструменты, я наклонился и ударил ею зэка по руке. Лезвие зазвенело по щербатому кафельному полу. Сам синий отдернул ушибленную конечность, будто я брызнул на нее кислотой.

Образовавшаяся заминка дарит мне еще одну возможность. Я прыгаю через операционный стол, валю сидельца с ног.

Сука, как же жжет зашитая рана!

На! На! Злость заставляет меня сдавливать зубы с такой силой, что начинают неметь челюсти. Кулак правой руки опустился раз десять подряд, нос сидельца перекосило набок, в кровавом месиве проглянула белая кость. Но, гребаный мудак, он и не собирался сдаваться. Вцепился руками мне в голову, нащупал большими пальцами глазные ямы. Я ударил его еще раз, на всякий случай головой мотнул, прежде чем понял, что придется отступить. Если глазки дороги. Резко дернулся назад, не помогло — с-су-ка, гребаный клещ! — приподнялся, скосил, наконец, его руки. И тут же ощутил удар ногой в грудь. Потеряв равновесие, я отлетел на операционный стол.

Жжет! Как же грызет зверь в боку!

А зэк явно не вчерашний. Мордельник, видать, привыкший к подобной профилактике. И по хрен, что нос налево смотрит, на общей мобильности это никак не отражается. Вскочив, как подожженный, он не стал тратить время на поиски заточки (на что я так рассчитывал), а сразу бросился в атаку.

Я хотел было встретить его с маваши, но, япона мать, опоздал. Он нырнул мне под ногу, принял ее на плечо и, навалившись всем телом, толкнул вперед. Я перелетел через операционный стол, шмякнулся спиной на пол. Ожидаемой свободы это мне не подарило — зэк не перелетел вместе со мной, а продолжал цепко меня удерживать за ногу, прижав ее к груди. Попытка выдернуть ее силой не увенчалась успехом. Как и попытка отбиться свободной ногой.

Зато изобретательность зэкана поразила. Свободной рукой он дотянулся до провисшего над операционным столом светильника, похожего на упитанную летающую тарелку, и рванул его вниз. Знал, видимо, что-то. Тяжелая хрень, вырвавшись из потолка, что называется, «с мясом», рухнула на меня. Удар не шибко болезненный получился, так, разбилась на макушке пара ламп. Кусок бетонного перекрытия обрушился рядом — вот это уже повезло. Пыли известняковой лишь во все легкие втянул. А, ерунда.

В следующий миг сиделец уже был рядом. Перепрыгнул через операционный стол, что твоя обезьяна. Что-то там прошипел в лютости, захватил в клещи мое горло, сдавил. Вжал большими пальцами кадык вглубь шеи. Выигрышная позиция, однако. Могла бы быть. Почему «могла бы»? Потому что, если бы он был умнее, понял бы, что я сам позволил ему так сделать.

Выбрав удачный момент, я ткнул острый длинный осколок ему прямо в глаз. Попал с первого раза, хоть бил просто наудачу.

Зэк коротко верескнул, подорвался. Сантиметра три инородного тела вошли в череп. Если ему от этого будет легче, у меня тоже кадык встал на место не сразу, поэтому и дышать на полные легкие я начал с опозданием. Впрочем, на общем положении дел ни это временное неудобство, ни боль в ране не сыгрались. Я воспрянул как тот игрушечный футболист на пружине в настольной игре далеких советских детей.

Одноглазый крутнулся было на месте, должно быть, выход искал. Но сделал лишний поворот и вместо выхода повернулся на меня. Мне ничего не стоило вогнать другой кусок стекла ему в шею. Сбоку, как желобок в мартовскую березу.

Матюгнулся, на колени рухнул, затряс растопыренной ладонью у осколка, будто боясь к нему прикоснуться.

— С-сучара! — прошипел.

— Да ну брось.

Ногой я прочно загоняю торчащий кусок внутрь. От удара зэк сваливается на бок, в лошадином галопе стучит ботинками по полу, обеими руками пытается нащупать край стекла. Влажный хрип лишь отдаленно напоминает знакомые слова.

Даром. Не старайся. Крикнуть ты уже не сможешь.

Я оставляю его в операционной, закрыв за собой дверь. А сам пулей в конец коридора.

Да только… Где же вы, пацаны? Вспомнился приглушенный оклик Бакуна: «Салман!» Вспомнилась возня, скрип петель. Топот…

Лужи крови на затертом линолеуме, валяющиеся на полу трупы зэков — у одного ступня с определенной ритмикой пошаркивает по полу — и двух воняющих застоенным болотом баб…

Пусто. За дверь, на ступени — никого.

Пригнувшись, возвращаюсь через тоннель. Ема, от беглецов и след простыл. В темноте не разобрать даже, в какую сторону ушли. Кинули.

Твою мать… Твою мать! Твою мать!!!