Изоляция

Глава 3 Невада

24 октября 2015 г., 03.15

2 года 4 месяца после эвакуации

Мы выкурили сначала по одной, потом еще и еще, закоптили комнату хоть топор вешай, а разговор все не шел. Ну как «разговор»? Женьке-то меня особо спрашивать было не о чем, тут все и так понятно: тягач есть тягач, мотивы ясны как божий день. А на мои попытки развязать ему язык он отвечал нехотя, с бесящей минутной задержкой и без капли конкретики в словах. То ли по натуре был неразговорчивый, то ли после замеса в павильоне никак отойти не мог, но, судя по его виду, кирпичи он бы таскал охотнее, чем языком чесать. Поэтому я, ощупав обволакивающую его невидимую и непробиваемую скорлупу, умолк и сам.

Доверял ли я ему, оказавшись в одной комнате? Нет. Ожидал ли от него западла? Да. Но все это скорее по привычке, чем из-за того, что он был из проклятого «псячьего» клана. Просто по-другому я не умел: последние прожитые годы, знаете ли, никоим образом не воскрешали прежнего чувства веры в людей. Какими бы добрыми качествами, навроде бескорыстного спасения из западни, ни обладали их поступки. Мне такие нравственные видятся как китайские машины. И вроде бы кондиционер тебе, и хромированные вставки на консоли, и набор опций как в дорогой иномарке, просто глаз радуется, а душою все равно понимаешь — дерьмо ведь. Насквозь дешевое дерьмо, завернутое лишь в блестящую упаковку. И все, что нужно этому дерьму, это то, чтоб ты купился на его кондиционер. Купился и бабло выложил, а что будет потом, эту жестянку не интересует.

Но Жека был вне данной категории людей. Я не доверял ему, но и обманкой он мне не казался, уж я-то знал в этом толк. Скорее он был похож на человека, который привел в дом помирающую с голоду дворнягу, накормил и разрешил лечь на коврике, но при этом совершенно не понимал, зачем сделал это. От великодушия своего аль с расчетом каким, чтоб дом охраняла?

Прикрывшись занавеской, он стоял у окна и, опершись плечом на стену, курил. Изредка потягивал из дородной дюралевой кружки кисло-приторную брагу собственного приготовления. Пряча сигарету в кулаке, абы с улицы никто случайно не заметил тлеющего уголька, он что-то высматривал. Может, прийти кто должен, и ему не хотелось пропустить торжественный миг встречи?

В безлунной темноте позднеоктябрьской ночи поблескивали только налитые легкой безуминкой его глаза.

Какое-то время я также стоял с другой стороны окна и таращился на улицу. Но поскольку смысла во всем этом так и не отыскал (ибо если он ожидал штурма бывших его сослуживцев, то почему решил, что они подойдут к дому с тыла), интерес к рассматриванию темных силуэтов быстро иссяк. Я уселся на диван и налил себе в стакан еще немного браги. От выпитого в голове как-то приятно потяжелело и ногам стало тепло. Пока опорожним полторашку, глядишь, я и вовсе расплывусь тут что сыр в микроволновке. И домой уже не тянет.

Рядом на диване лежит мой трофей. С полной обоймой, что не может не радовать. Мне не нравилась эта булл-паповская поделка, но в целом наличие нового оружия тешило. Оптика особенно. Упираю его прикладом в плечо, целюсь в окно. Блин, непривычно держать. Все равно, что сесть в машину, у которой руль и педали выведены к заднему ряду сидений. Управлять как бы можно, но без определенной подготовки явно не обойтись. Затем беру в руки свой «укорот», словно на весы кладу. Верный боевой товарищ, не раз жизнь спасал. Но, елки, старый же чертила, семьдесят девятый год — это тебе не вчера из ящика с соломой достали. А «тавор» даже на ощупь свеж, пахнет еще заводским маслом.

Не дурак я, сердцем понимаю, что лучше старое советское, чем новое украинское, а прагматичный мозг все равно вторит: «новье, новье». В принципе, с оружием особых проблем нет, а вот с патронами… С ними дело похуже обстоит. Они как мед, знаете? Если они есть, то — тррр! — и их сразу нет. Беречь надо.

Отсоединив рожок от «ксюхи», выщелкиваю на ладонь шесть патронов. Небогато наследие, думал, хотя б десяток останется. Прячу остаток тщательно в карман, как босота мелочь.

Привлеченный бряцанием, Жека поворачивается от окна.

— Определился? — спрашивает.

Это был первый заданный им вопрос.

— Угу. Покатаю эту хрень, — я похлопал «тавора» по раме, — вдруг понравится?

— Левону нравилось. Отстреливать вас. Закономерно, что ты его выбрал.

— Хм, — я проглотил остатки темной спиртонамекающей жидкости. — Не человек владеет оружием. Наоборот. Это оружие шепчет ему о том, какой он сильный и страшный, пока держит его в руках. Самой железяке по боку в кого стрелять. Сегодня в тебя, завтра в меня. Она не перебирает. И не чувствует при этом ни хрена.

— Интересная теория. — Он выпустил ноздрями дым и бросил окурок себе под ноги, растоптал. — Сам придумал?

— Неа, книжку умную прочел.

— Начитанный философствующий тягач, — Жека отвернулся к окну, вздохнул. — Надо же, как повезло.

— А то. Я еще и не такое рассказать могу. Но, может, лучше ты что-нибудь расскажешь? Например, из-за чего карусель на «Урожае» завертелась? Нет, за что нас хлеб-солюшкой встретили, ясно. А вот у тебя что за тёры со своими корешками набугрились?

— Все не можешь понять, отчего я тебе хребет не продырявил? Да, головоломка. Планеты так выстроились, устраивает ответ?

— Мм, «дог»-астролог, — зная, как вояки ненавидят, когда их называют «догами», все же сказал я. — Глядишь, и мне с тобой скучно не будет. А что еще тебе звезды подсказали? Допрет начальство, что ты своих торцанул, а?

Женька отреагировал не сразу. Я уж начал было думать, что он снова будет отвечать как знатоки в том интеллектуальном шоу, не ранее минуты, когда он отделился от стены, взял со стола бутылку и подошел ко мне. От него разило сигаретным дымом и брагой, но выразительней всего был его мерцающий во тьме колкий, холодный взгляд. В этот миг он был так похож на истинного «вована».

— Послушай, тягачок, — поставив ногу на диван, он возвысился надо мной гранитным утесом. — Во всей этой херне как-то растерялось главное, и я хотел бы, чтоб ты кое-что для себя уяснил. Да, я оставил тебя в живых, и сделал это намеренно. Но это ни хрена не делает нас закадычными дружбанами. Даже просто случайными попутчиками. Есть ты, и есть я, и существуем мы, философ, в разных плоскостях. Абсолютно разных. Неважно, что ты на моей квартире. У тебя нет права задавать тут какие-либо вопросы. А если тебе уж так интересно, то мне по херу, что там допрет мое начальство, оно уже не мое. Если я пошел против своих, значит, у меня были на то причины. И ты сильно ошибаешься, если считаешь, что я сейчас начну изливать перед тобой душу или объяснять что-нибудь. Лучше в церкви свечу поставь, что сам с маслиной в спине не валяешься, и не лезь, куда без вазелина не лезут. — Он отпил с горла, громко треснув пластиковой бутылкой. — Ты — мой должник, понял? Долг я непременно с тебя стребую. И если ты не гнида — а не стрельнул я в тебя только потому, что мне показалось, будто это не так, — то мое поручение ты выполнишь. Будем считать тогда, квиты. Расходимся и больше никогда не встречаемся. Вот и вся головоломка.

Его смердящая брагой речь много что для меня прояснила. Например, мне стало, наконец, понятно, почему он оставил меня в живых. Нет, не пожалел, и уж конечно не Провидение разлепило ему веки, мол, по что же в невинный люд стреляешь, ирод? Возможно, не оглянись я и не встреться с ним взглядами там, в павильоне, и меня бы здесь тоже не было. Но не в этом суть. Он рванул против своих и не собирался отмазываться. Теперь придется какое-то время не высовываться. А меня он потому и в живых оставил, чтоб я из сердцервущего чувства благодарности и долга выполнил его поручение.

В ответ мне хочется рассмеяться ему в лицо. Знаете, доверять тягачу — все равно, что положить деньги на депозит в сомнительном банке в разгар кризиса. Кому-кому, а «догу» рассчитывать на тягачевскую совесть как-то уж совсем по-пионерски, мол, я тебя выручил, теперь ты меня должен. Не потерялся ль ты часом, милок? Слышь, чего захотел? Может, еще расписочку кинуть, на случай если не выполню обязательств? Или мобильный телефон в залог оставить? Да любой другой тягач на моем месте сейчас бы только руки потер. А при случае вскрыл бы ему глотку от имени тягачевского всему вашему роду «дожьему», и всех делов. Ишь, в должники записал. Кредитор, ля.

Хотя… Разумеется, я не сука. За продленную жизнь могу и подсуетиться, если речь о чем-то реальном, что в моих силах. Но если он закажет Вертуна на «конфетке»[9] грохнуть, мне придется послать его нах (в уме, ясное дело) и списать долг на неточности перевода. Иначе овчинка выделки не стоит: не сдох от маслины на «Урожае», так вздернут на фонариках у драмтеатра.

Жека убрал ногу с дивана, выпрямился. Опять поражаюсь его храбрости: у меня ж «тавор» по-прежнему в руках, повернул на сорок пять градусов дуло и прощай, друг.

— Будешь? — спрашивает.

Я подставил ему стакан, и он налил до краев. Затем наполнил свою кружку, бросил пустую бутылку на ворсистый ковер и уселся в кресло напротив меня.

— И что за поручение? — любопытствую, сделав пару глотков и подождав, пока он сделает то же самое.

— Утром скажу. Можешь покемарить пару часиков, я тут подежурю. — И добавил потом тише: — Не ссы, не удавлю. Хотел бы, уже б давно уложил. Мародер Ахмет, блин.

— Да я и не ссу, — отвечаю, допив налитое большими глотками. Хотел сказать что-то еще, но слова сбились, перемешались и так и остались висеть на кончике языка. К тому же насчет подрыхнуть идея была неплоха, выпитый шмурдяк располагал к тому, чтобы протянуть на диване ноги. Поэтому я, не особо скромничая, влез с ботинками, заложил руки за голову и закрыл глаза. Автомат, как регалия, с которой пращуры хоронили воинов, остался лежать у меня на груди. Не особо мне на него рассчитывать, но так спокойнее.

Когда я проснулся, было уже светло. Все так же серо от затянувших небо бетонных клубков. Взглянул на часы. Десять. Ничего так сончик младенца. «Тавор» продолжал лежать на груди, Жеки в комнате не было.

Я сел на кровати, позевал, продрал глаза. Затем отсоединил рожок и проверил наличие патронов. На месте. Похмелья не ощущаю — много чести для этой браги, — зато привкуса во рту на все деньги. Будто водку под один огурчик целую ночь жрал, а потом еще и кошаки в рот нагадили.

Скрипнула входная дверь, и я, враз забывший о несвежести дыхания, вскочил на ноги и направил в коридор ствол штурмовой винтовки.

— Чего напрягся? — донесся из коридора спокойный голос. — Туалет у соседей напротив, если что. Или по диагонали. Или этажом ниже, — пауза. — Или выше. Здесь все открыто.

Это как раз кстати, поскольку еще одним эффектом действия мутновато-багровой закваски был переполненный пузырь, опорожнить который надо бы в первую очередь.

Выйдя в коридор и встретившись с Жекой лицом к лицу, я наконец-то смог его как следует разглядеть. При свете дня, без маскировочных полос ваксы и переодетый в черный спортивный костюм, он казался обычным парнем. Примерно мой ровесник, скуластый, темноволосый, с типичной армейской стрижкой. И если бы не шрам, двумя глубокими бороздами пересекший бровь и щеку, его внешность могла бы казаться незапоминающейся. Но шрам этот был таким же опознавательным знаком, как торчащий из рюкзака красный флаг на длинном древке. Появляться в городе, несомненно, стремно.

Между тем в его взгляде я не узрел прежней злобы. Что-то другое сквозило там, тщательно прикрытое влажной пеленой спокойствия и сосредоточенности, что-то искрящееся, тревожное, ожидающее беды.

Не глупый он ведь, Жека-то. Понимает ведь, что теперь будет. «Псы» на ушах все, задействуют и гражданских стукачей. Ведь ни хрена себе оказия, среди своих крыса объявилась! Тут не махнешь рукой, надо из-под земли изменщика достать и показать, что с такими делают. А то, глядишь, селяне и усомнятся в прочности своей крыши. Что тогда будет?

Нет, мы, свободные тягачи, тоже частенько патрулям взбучки задаем. И не раз весь отряд на тот свет спроваживали. Но то другое дело: солдат, павший в борьбе с тягачом, — неминуемый расход, нормальное явление. А вот саботаж, устроенный кем-то из личного состава, — это уже западло. Это может указать на недостаточность дисциплины и надежности бойцов. Попускать такое, конечно, нельзя.

Небось уже осведомили «псы» тех, что за небольшую плату их регулярно инфой подкармливают. Так что, при всей кажущейся простоте, не выявить себя даже в опустевшем на 75 % городе нужно иметь фарт. Особенно если имеются «особые приметы» на лице. Так или иначе, «дожье» командование держит руку на пульсе города. Сомнений нет: рано или поздно того, кто решил пырнуть под ребра своим, найдут и выставят на всеобщее обозрение кишками наружу.

— Ну так что за поручение? — спрашиваю, вернувшись из соседней квартиры.

Бывший «пес» стоял, как и ночью, опершись плечом на стену, и курил.

— Хавать будешь? — проигнорировав вопрос, спросил он, продолжая всматриваться в окно.

— Долг мой накручиваешь?

— За счет заведения. На кухне.

Предугадывая, что же меня ждет в самой востребованной комнате, я напряг обоняние. Впрочем, уловить какой-нибудь другой запах в пропитанной дымом комнате оказалось просто невозможным. А на завтрак у нас были два высушенных карася размером на ладошку, лежавшие на развернутой газете, и полстакана воды. Дождевой, разумеется. Недосоленная тарань, зеленоватая вода — вот он, завтрак тягача. Не кура гриль, жаль, но ничего, ушла рыбка как миленькая.

— Задача на пару часов работы, — Жека стоял под аркой кухни, в зубах у него прыгала незажженная сигарета. — Нужно будет человечка одного найти. Я бы тебя не просил, но сам понимаешь, зашхериться мне пока надо. Не смогу по городу гулять, — неопределенным движением руки он указал на лицо. — А времени в обрез. Никогда бы не подумал, что придется на тягача рассчитывать, — он будто бы сам только что подумал, о чем я недавно говорил. — Но жизнь забавная штука, верно? И если ты не полная с-с…

— Проходили на прошлой лекции, — перебил его я. Ну не в жилу мне было слушать очередной раз о том, на что он надеется.

— …то сделаешь то, о чем я тебя попрошу, — закончил он мысль.

— Валяй.

— Человека зовут Руно. Последний раз нам пришлось бежать в разные стороны, поэтому точку и время следующей стрелы согласовать, как понимаешь, не удалось. Человечка надо будет поискать. Не по всей области, не морщься. Кое-кто из каталовских может быть в курсе…

— Это чего, юмор такой, что ли? У отморозков о ком-то спрашивать? Да я только покажусь в районе тюряги, бошку свернуть могут.

— Да подожди ты, выслушай сначала. Беспонтовая она все равно, бошка твоя лысая, — отмахнулся Жека. — И незачем тебе к самим каталовским идти. Там чел один есть, дозорный, в башне сидит. Это наш человек. Значит, запоминай. По диагонали севернее, напротив тюрьмы, двухэтажка из белого кирпича — офисы, банк на первом этаже, нотариус, еще какая-то хрень. Запомнишь? Заберешься на крышу, там тарелка будет с черной точкой посередине. Развернешь ее в сторону тюряги. Только тихо там, чтоб не спалил тебя никто. Подождешь на первом этаже в кабинете управляющего. К тебе придет дозорный этот, Русланом зовут, погоняло Чирик. Объяснишь, что к чему, возможно, он чем-то поможет. Как найдешь, передашь вот это, — он вытащил из кармана ключ. Блестящий, серебристый, с длинным широким черенком и хитрой формой изломов. Явно не от квартиры, даже не от той, где деньги лежат. На пластмассовом держателе отпечатана цифра «2». — И еще. Если попросит — помоги, ладно?

— Помочь? — Я взял в руки железку. — Чем именно?

— На месте, если что, сориентируешься. А от меня просто передай ключ. Только не теряй голову и не тычь его во все двери, поверь мне на слово: ни хавки, ни патронов он тебе не даст. И хорошо бы его не потерять. Есть потайной карман?

У любого тягача должна быть нычка в одежде. На всякий случай, чтоб при обыске не нашли, например, запасной патрон. У меня такая была под изгибом воротника, и пятый патрон пришлось заменить на ключ.

«Дог» оценил нычку, хмыкнул, кивнул. Сойдет, типа.

Впервые обнаруживаю себя в таком положении за последние годы. Как в старые добрые времена, когда было начальство и приходилось выполнять возложенные обязательства. Даже чувствую, как осознанная ответственность начинает выстраивать планы в голове, просчитывать боковые варианты и выискивать возможные пути отхода с Тяжилова.[10] И все это только ради того, чтобы не подвести «дога»?.. Он, часом, в эту брагу ничего мне не подмешал, чтоб совесть мою пробудить?

Жека чиркнул спичкой и изучающе смотрел на меня, пока сигаретный дым не начал щекотать ему глаза. За это время его шрамы, казалось, стали еще явней и глубже. А затем спросил:

— Как кликать-то тебя?

— Глеб, — ответил я.

— Меня Евгений. И это… — он затушил спичку, бросил под ноги, — не со зла я ночью. Накипело просто. Хочешь знать, кто я? Старлей, служил в Хмельницком, в десантуре. Служил, пока вся эта хрень с «африканцем» не началась. Родители мои сразу, — он затянулся и вытащил изо рта сигарету, отвел глаза в сторону. — Жена чуть позже. Когда вышел «пятьсот десятый», о мобилизации, я вернулся на службу. Иначе сам бы пулю себе в лоб. С Хмельницкого в Винницу перебросили, тут гарнизон развернули. Ну а что потом, ты уже, наверное, знаешь… Зэки, абреки, х*еки, всякий сброд к нам наемниками потащился, за хлеба кусок и крышу авторитетную. Гашев, полковник, командир наш, сразу было обрадовался, мясо, мол, можно их руками черные дела воротить. Да только хером в стену он попал. Зэки поначалу для блезира подчинялись, а потом на службу забили. И на Гашева заодно. Жлобье всякое теперь у руля внутренних войск, Глеб. Понимаешь? Я бы их, сука, как мышей передавил бы всех. Да только задрался я с ними поодиночке разбираться. Вот здесь они уже все! — Он пару раз ударил себя ребром ладони по шее. — И тюфяки эти в погонах тоже. На базе ничего не решают, так, текущие задачки выполняют, как я вона прошлой ночью. Гашев изображать пытается, будто все под его контролем. А за ним сходка бл*дская сидит, кукловоды гребаные, как решат, так он и скажет. Ни за что, черти, нас не держат. Прикрываются только, открыто еще не заявляют, что боссы теперь они. Гашева не свергнут, чтобы солдаты не разбежались. Кто ж черновую работу тогда выполнять-то будет? Ненавижу сучар. Жаль, что они не отправили больше народу вам на засаду. Я бы их всех! — Он шлепнул кулаком в стену. — Но ничего, недолго им осталось.

Вставив сигарету обратно в зубы, Жека обернулся и пошел прочь из кухни.

Решил все-таки объясниться, открыть душу. В принципе, оно и так понятно было. Военный, которому не в жилу под бычарскую дудку плясать, не такое уж и редкое явление. Но кого винишь? Раз допустил, чтобы мразь всякая в командирские кресла уселась, — сам виноват. Чего ж ты, коль ретивый такой, сразу не просек, что под тебя роют? Однополчан не организовал, чтоб вовремя наемникам на место возле параши указать? Иль, на крайняк, командованию не доложил? Капитан должен знать, чем дышит его команда. А если капитан сам лошок, у которого из-под носа корабль уводят, то получается, что команду винить не в чем. Правда-матушка там, где сила. И большинство.

В целом, конечно, я разделял его позицию. Понятно же, он ведь не «дог», он — военный, от волос своих русых до подошв ботинок. Человек наверняка правильных устоев, закаленный, смелый, решительный. Ничего общего с тем быдлом, что встречается на пути и имеет «конфеточную» прописку. Возможно, будь такие, как он, у руля, и жилось бы всем нам спокойнее. Глядишь, и порядок какой-то был бы. Даже в наших каменных джунглях, где закона, в общем понимании, совсем нет.

С другой стороны, я ведь и сам в десантуре полтора года отслужил, старшину на дембель дали. Так что… душой я на стороне Жеки, хоть мозг и продолжает твердить о соблюдении независимости и неподчиняемости.

Он продолжал выглядывать в окно, пока я надевал бушлат поверх автомата — для скрытого ношения, как мы делаем это обычно в дневную пору.

— И сколько у тебя прыжков? — спрашиваю.

— Тридцать два. — Жека оглянулся, казалось удивленный моим вопросом.

— А поднимали чем?

— Да на всяком: и на «мишках» восьмых, и на «илюше» восемьдесят шестом. Даже старичка один раз беспокоили, Ан-два который. А ты чего, тоже прыгал? — В его глазах заискрило скупое, но все ж неподдельное любопытство. Кажется, я нащупал близкую для него тему. Ночью бы так.

— В Кировоградской дэшэбэ срочку тянул, — говорю. — Восемь прыжков.

— Десантник, — грустно улыбнулся Евгений. — Сколько полос на тельняшке?

— Да ну брось ты, нашел тоже салабона. Еще спроси, сколько строп у парашюта. Две полоски на тельняшке.

— Теперь я понимаю, почему не подстрелил тебя на торжке. Не ошибся, знать. Какие планы на следующее второе августа, дембелек?

Он протянул мне руку. Диковинный это жест — рукопожатие, но я ответил на него с охотой.

— Как всегда: нажраться, настучать «махре» по роже и купаться в фонтанах. — Мы оба тихо поржали, смехом как у беженцев с психушки. Лицевые мышцы просто отвыкли изображать нечто подобное. — День десантника, ема. А вообще… дожить бы.

— Да. К сожалению, — глаза у старлея потускнели. Все, прошла сиюминутная расслабленность. Отпустил мою руку.

На миг во мне проклюнулось даже нечто похожее на желание к соучастию. Братство десантников, чем плохо? Собрать исключительно толковых парней, сколотить свою банду и…

Нет, желание испарилось слишком быстро. Я — одиночка, и все на этом. Не смогу я быть под чьим-то началом, даже если он будет обладать свойствами истинного полководца. Человеком, похожим на Евгения.

Нет. Увы.

Незаметно покинув унылую двухэтажку, я двинулся к своему дому.

Уж как знаешь, Жека, а кое-что я сделать просто обязан. Окольными тропами, заросшими дворами, держась у стен домов, убыстренным шагом и по привычке втянув голову — если приходилось пересекать открытые пространства, — я добрался до своей Пирогова-стрит примерно за полчаса. По пути слышал, как в одном из частных домов плачет дитя, а улюлюкающим пением его успокаивает мать. Рыжий, длинноносый мужик, похожий на небезызвестного Печкина не только внешностью, но и наличием светло-коричневого плаща, вынырнул под моросящий дождь из подъезда и, не обратив на меня внимания, быстро удалился в попутном направлении. Пышнотелая средних лет хозяйка вывешивала белье во дворе стариковской двухэтажки. Она посмотрела на меня с презрением, будто я ее дочь осеменил, и немым вопросом, мол, ну и чего ты тут шастаешь? Затем, когда до дома оставалось не больше сотни шагов, встретились двое мужиков. Не знаю кто, но местные. Выдали свое предопределение посредством «кравчучек» за плечами и неровно прилегающих к спинам бушлатов. Верняк, аксушки прячут. Разминулись без слов, только выжгли друг друга глазами, вычисляя возможные намерения. Расходимся как обычно на своем районе: дав понять, что лучше проходи мимо. Тем более что и они, и я тащились порожняком. К чему петушиться?

Парадокс ношения тягачами оружия был налицо. С одной стороны, без него не обойтись: и аргументировать требования легче, и как сдерживающий фактор лучше не найти. С другой — ходить с ним открыто, типа держись-ка от меня подальше, вишь какая у меня пушка, — по меньшей мере глупо, ибо оружие (или, что еще важнее, патроны) тоже товар, причем довольно-таки дорогой. Демонстрировать его — все равно что гулять в бандитских кварталах с гайками брюликов на пальцах или золотым тросом на шее. Ну а в-третьих, быстро достать хреновину с деревянным прикладом из-за спины во время назревающего конфликта — реальная чертова проблема! Очень часто не хватает злополучных нескольких секунд. Вывод: оружие нужно носить за пазухой и доставать заранее, если появляется дурное предчувствие. В этом ракурсе выгодным кажется короткоствол, но, блин, патроны к «макарову» вообще дефицит, по сравнению с автоматной «пятерочкой». Так что нигде нет совершенства.

То, что приходили гости, я понимаю, как только хватаюсь за задвижку калитки. Я не педант по натуре, и аккуратность отнюдь не моя отличительная особенность. Тем не менее мне достаточно взглянуть на свой двор, чтобы понять: болотные следы кирзачей принадлежат не мне и не моим мертвым ночным сообщникам. Здесь топтался кто-то другой. «Доги»? Вполне возможно. Года два назад они частенько по дворам ходили, отмечали места, где тягачики осели. Правда, забросили этот сизифов труд быстро: последние вели бомжацкий образ жизни и очень часто ночевали там, где хозяева оставили чего пожрать.

Знали ли «доги» где живу я сейчас? Конечно, знали, «договский» смотрящий по Вишенке, авторитетный вор по прозвищу Нанай, не раз в гости наведывался. За жизнь болтали, водку пили. Правда, это ни хрена бы не значило, если б он поймал меня вчера на «Урожае», ну или сегодня на хате у «предателя».

Дома засады не было. Нюхом чую. Обошел на всяк случай хибару. Окна целы, решетки на месте, дверь никто не выламывал. Видать, заходил кто-то утром, да, так и не достучавшись, ушел.

На чердаке сарая у меня ловушка для птиц. Сын прежнего хозяина голубей разводил, вот я и продолжил его занятие. Правда, не развлечения ради. Сегодня мне повезло, сразу две вороны попались на тухлое мясцо их предыдущей любопытной родственницы. Обеих, порядком подуставших от бесполезного битья о клеть, несу на казнь. Разделанные, они будут стоить дороже.

Дома я пробыл пару часов. Не раздеваясь, валялся на диване, передумал о чем попало, только не о порученном задании. А около трех часов начал собираться. Выпил чая, сваренного на утлом костерике, бросил в рюкзак обезглавленных, стекших птиц и привычными путями двинулся к «Неваде».

Несмотря на малопривлекательный вид, создающийся благодаря обрисованным граффити стенам, грязным, мутным стеклам и изъеденной ржавчиной вывеске, «Невада» — не просто забегаловка, спрятанная в уютненьком пятачке на околицах областного военкомата. Она — основная точка пересечения тягачевских траекторий, роза ветров, в которой лихо уместились и бар, и место купли-продажи оружия, и даже в некотором роде центр занятости, в котором работодатель искал своего наемника, а наемник — работу. Но главное, зачем тягачи топтали тропинки к «Неваде», — это информация. Последние новости, сплетни, слухи, что рождались в Виннице, — лучше Калмыка, бармена и владельца забегаловки, всем этим информационным винегретом не владел никто.

«Неваду» неоднократно пытались грабить и поджигать, но барменский бог всегда был на стороне Калмыка, как и помповый «ремингтон» под прилавком. А вообще лафа началась, когда где-то с середины прошлого года вольные тягачики начали активно в своры сбиваться. Вот наличие бара для «семейства» Шушкиных и сыграло ключевую роль. Заняли по кругу все здания, оборудовали их под огневые точки, а пространство между зданиями всяким годящимся для заградки металлоломом — вот тебе и так называемый Шушкинский бастион. Бар с тех пор тут по важности не менее значимый, чем штаб. Ведь только дурачок думает, что «Невада» — это место, куда челы идут водку пить и борщ хавать.

Нанай, естественно, дерзости Шушкина не терпел, а потому поначалу принимал самые отчаянные попытки задавить развивающийся бизнес в подконтрольном районе. Да только без толку. Шушкин — натуральный боевой офицер, в Югославии полком командовал, о войне в городских условиях не понаслышке знал. Да и «сыновья» его — все отборные парни, все срочную служили, причем не в стройбате и даже не в связи. Со всей области, говорят, сборная у него: пехтура, десант, спецназ.

Вот и получалось, что Нанай бэтээр пригонит — бэтээра лишится. Танки пригонит — и танкам хана, даже до места расположения бастиона не доберутся. «Сыновья» все подступы к бастиону самодельными противотанковыми ежами обставили, а местами и рвами отделили — хрен технике добраться. Шушкин вообще молодец — как только все это с «африканцем» началось, минами разного типа обзавелся, а потом и парней взрывчатку изготовлять научил.

Раз-второй Нанай попробовал понты погонять, потери понес, смириться пришлось. И даже дипломатию с Шушкиным наметить. Типа, мы больше не пытаемся вас танками с землей сровнять (лукавил смотрящий, у него уже реальные напряги с солярой были), а вы нас к себе погреться пускаете и парням нашим содействуете, коли возможность будет. Нагловато, конечно, но Калмык с «отцом большого семейства» все ж решили, что худой мир получше хорошей войны, а потому согласились.

Пройдя через подъезд бывшей жилищной конторы и коротко поприветствовав стоявших на входе угрюмых караульных, я оказался внутри высоко огражденного пятачка. Уже который раз сюда прихожу, а впечатление все равно такое, будто попадаю во дворик больницы. Тихо и спокойно здесь, свистит ветер в щелях заграды, прыгают по крышам птицы, тихо переговариваются редкие «пациенты». Ну тебе реальная психушка закрытого типа. Двухэтажка справа, когда-то один из старых учебных корпусов военкомата, ныне использовалась как казарма. Оттуда слышались голоса и топот «сыновей», как сам генерал Шушкин называл своих бойцов. Справа, в одноэтажной приземистой хатинке с заколоченными окнами, оружейка. Что в других постройках, я никогда не знал, там всегда стража наряд тянула, не дай бог было к которой приблизиться хоть на шаг. Так называемый «путь гостя» исключительно вдоль вот этих бетонных плит с надписью и указателями «Невада». Начнешь шастать по территории, в лучшем случае просто выбросят за пределы. В худшем — отправят на тот свет. Разговор тут короток.

А так, глянешь, не сразу и поймешь, что тут обустроилась провоенная организация. Разве что опаленные бэтээры по ту сторону заграждения и танки с порванными траками и раскроенными стволами предупреждают: не зли этих парней.

Браво, генерал Шушкин. Вот что значит вовремя стать лидером для трех десятков тщательно отобранных парней и иметь капельку удачи.

В баре в это время шумновато, но немноголюдно. Два столика заняты «сыновьями», отличавшимися от остальных посетителей черными нашивками в виде черепа с ирокезом на рукаве и груди камуфляжных бушлатов. Еще два заняли внеклановые труженики вроде меня, как всегда об оборзевших «догах» беседу заведшие. Школота в дальнем углу уже на рогах, спорят на повышенных тонах, чем и привлекают к себе внимание шушкинских бойцов.

Обычно все.

— «Мертвый нацист», — заявляю, усевшись на скрипучий круглый стул у барной стойки.

С полотенцем на плече, стоя к посетителю вполоборота, Калмык смотрит на меня как человек, которому высыпали на голову ведро конфетти, а потом заявили, что обознались. Его влажные губы вздрогнули, будто подбирали аналог помягче посыла на.

— Шнапсу не завезли, — с едва-едва заметным восточным акцентом ответил он. — Заходи в следующей жизни, оболваненный.

— Твою ж то дивизию, — выражаю я свое удивление. — Даже в говенном «МакЛауде» знают, что для этой адской смеси нужен ликер, а не шнапс. Где книга жалоб? Пусть тебя отошлют на курсы барменов, лузер.

— Не шуми. Книга жалоб у меня под прилавком, — он положили руку, я был в этом уверен, на цевье помповика. — Но боюсь, твой мозг не выдержит веса ее страниц.

— Мой мозг выдерживает бред клоуна в барменском фартуке. Наравне с этим, толщина твоей книги просто пердеж невинной старушки на окраине скотобойни.

— Это потому, что толщина моей книги соответствует толщине твоего узкого лба, бритоголовый неандерталец. Наверное, там просто не осталось места для мозжечка, который и без того не больше крысиного, потому ты такой храбрый. Связываешь, что я говорю, или это сложно для тебя? Может, по слогам разложить?

— Да ты не завидуй моей храбрости, черномазый. Если рискнешь когда-нибудь во двор выйти и перестанешь под стойкой в бутылки ссать, тоже похрабреешь. Да только подсказывает мне что-то, что быстрее я стану мэром Винницы, чем ты подтянешь свою тощую задницу к порогу этой хибары.

— Что я слышу? — театрально округлил карие глаза Калмык. — Это слова того самого смельчака, у которого путь между трамвайными остановками измеряется часами? Того самого, что не выходит из дома зимой, потому что на кустах, за которыми он обычно ныкается, опадает листва? И того, что будет ждать ночи, чтоб перейти дорогу, если где-то рядом тявкают «псы»? Мы говорим об одном и том же герое?

— Ну, если речь о том смельчаке, что я думаю, то я дам тебе бесплатный совет. Если когда-нибудь выпадет случай с ним идти, то делай это на голодный желудок. Потому как палево в виде дорожки «кабачковой икры», которую ты будешь за собой оставлять, ему ни к чему. Разозлит, со всеми для тебя вытекающими, выбивающими и отхаркивающими последствиями.

— Да что ты? А его самого разве не вычисляют за километры только по вони, которая от него исходит? — Калмык сделал вид, будто принюхивается ко мне. — Вах, да наш герой, увлекшись совершением подвигов, малость забыл, что изредка нужно пользоваться мылом! Так что, если тебе когда-нибудь выпадет случай с ним общаться, передай ему, пожалуйста, что я купаю своего Абдулу по четвергам. После него вода почти чистая, хоть умывайся. Блохи разве могут перепрыгнуть, но героевым не привыкать к чужакам. Верно говорю?

— А вот это уже оскорбление. Теперь уж точно давай свою книгу жалоб, я отмечу, что неславянское лицо за барной стойкой, не умея говорить по-русски…

— Может, книга предложений подойдет? — спросили сзади. — Здесь всего семь страниц, как раз осилишь.

В затылок ткнулось что-то холодное и твердое. По лицу Калмыка пробежалась довольная усмешка.

— Что, скин однажды, скин навсегда? — спросили оттуда же. — Или как там звучат ваши дебилоидные слоганы?

Внутри бара враз стало тихо, только слышно как потрескивает дровяная плита на кухне. Даже шпана в углу притихла, вперили пацаны полуоткрытые глаза на фигуру у меня за спиной. Рты раскрыли.

— Скин никогда не зайдет в бар, где водку разливает хачик, — отвечаю я. — Ты меня с кем-то путаешь.

— Мужики, у вас все нормально? — наклонившись над столом, спросил один из «сыновей».

— Да, — поднял руку Калмык, заулыбался, — у нас все отлично. Гражданин ошибся дверью, он уже уходит.

— Хрен ты угадал. Клиент всегда прав, так что наливай давай. Мне и этому гамадрилу с «тэтэшкой» без патронов, — киваю себе за спину. — Ну и себе, если по-прежнему газолинишь на рабочем месте.

Калмык снова усмехнулся. Мол, чего не сделаешь, чтоб смягчить агонию проигравшего?

Ствол от затылка убрали, и я повернулся к стоящему позади человеку лицом.

— Обижаешь, Салманыч, с патронами я, — сказал заросший пышной черной щетиной здоровяк, выставив напоказ черные прорехи в обоих рядах зубов.

Варяг. Вольный тягач из Замостья,[11] в начале миллениума чемпион Европы по толканию ядра. Громадина под два метра ростом, заменившая шею трапецией, и с торсом таким, что хрен обхватишь. Злой гном и добрый верзила в одной упаковке. Нелюд ко врагу и щедрая душа для тех, с кем поддерживает дружеские отношения. Мы с ним не были друзьями в прежнем понимании мной этого термина, в теперешних условиях я даже не знаю, кого можно так назвать (ибо друг равно доверие, а где оно?), но, когда он вот так обнимает тебя за плечи и добродушно хлопает по спине, забывая что там пушка, ну друзья мы, и все тут. В эту минуту настолько возвращаешься к прежней жизни, что даже забываешь, где ты и что ты пережил. Становишься обычным «закадычным другом», как говорил Жека, готовым захмелеть в компании с этими людьми и поделиться с ними любыми своими бедами.

Но миг этот угасает так же быстро, как выкресанная из пустой зажигалки искра. Чиркнула — и погасла. Как только он прекращает тебя хлопать по спине своими ладонями-сковордками, так и прекращается благолепный порыв. Желание поделиться бедами отделяется от озвучивания толстым слоем глухих стен, и вскоре ты уже понимаешь, что это было бы крайней глупостью. И благодарствуешь внутреннему стопору за сдержанность.

В баре восстановился прежний «рабочий» шум, зазвенели вилки, застучали гранчаки, возобновились прерванные диалоги.

— Всегда так приветствуете друг друга? — Усевшись на стул рядом, Варяг убрал ТТ в кобуру на поясе и метнул бесхитростный взгляд на бармена.

— С лет восемнадцати, — ответил Калмык, поставил на зацарапанную стойку три рюмки, налил из двухлитровой бутыли по полной. — Ты не смотри, что он выглядит на тридцать, уровень развития у него навсегда завис на отметке восемнадцать. Хорошо созрел, чтобы водку пить.

— О, это заявление человека, который настолько продвинулся в развитии, что до тридцати так и продолжает тереть стаканы и убирать за клиентами блевотину, — отвечаю я. — Мне так, конечно, не жить.

— Харе вам, пацаны, — вскинул косматыми бровями Варяг. — Завязывайте.

— Не поддавайся, — посоветовал ему один из шедших к выходу «сыновей», — они так до вечера могут. За*бешься встрявать.

— За встречу, — Калмык первым поднял рюмаху.

Почокались, выпили. Ух, это не жеманный Жекин шмурдяк. Пошла по кишкам огненная вода, по мозгам что боксерской перчаткой ударила. И все равно, памятуя о древней традиции, Калмык не стал выжидать приглашения, чтоб налить снова. Бахнули без слов. А потом еще. Вот после третьей состояние уже стабилизировалось. Теперь можно и расслабиться.

— Чего слышно в вашем датском королевстве, Калмык? — спрашиваю, поставив рюмку.

— О пальбе на «Урожае» слыхал? Ночью было.

— Хм, — чтобы изобразить удивление, пришлось постараться. — А что, кто-то на «договский» торжок разинул роток?

— Говорят, «старогородские» парни, муки отщипнуть захотели, а в павильоне засада была, — постукивая донышком рюмки по столу, сказал Варяг. — Жопа бы им там, но «дог» один был подсадной. Боевых товарищей с «конфетки» вскрыл. Муки только х*й взяли, — громила злорадствующе хмыкнул, показал прорехи в частоколе зубов. — Песок в мешках был. На понт лохов бездарных приманили.

М-де. Еще и лохом обозвали, думаю. А инфа, однако, распространяется быстро. И заметь, ни телефона нет, ни газет, ни телевизора, а по хрен — все в курсах. Конечно, неточность инфы возрастает пропорционально скорости, и не исключено, что до вечера к этой сводке добавится еще парочка пикантных подробностей. Но, в целом, это мне даже на руку. Чем отдаленнее будут слухи от правды, которую знали только я и бывший «дог», тем спокойнее я себя стану чувствовать. Вот уже и «старогородскими» нас назвали (благодаря Рябе, который долгое время скитался по Старому городу, где и примелькался). Чем дальше они станут искать нас от Вишенки, тем лучше.

Да только по глазам этим раскосым и губам небрежно выгнутым вижу, что владеет Калмык более интересной, точной и существенной информацией, чем Варяг. Знаем-с, подождать лишь надо, пока натешится он своим положением Калмыка Всеведающего и убедится, что наша осведомленность на уровне пятиклассника, изучающего женскую анатомию по учебнику. Сам расскажет, не выдержит такой пытки.

— Никакие они не старогородские, — наконец поведал он. — Здешние и старик, и Гунар, — «водила», в уме отметил я, — и Ряба. Этот пару дней назад у меня был, патроны под «макара» долгануть хотел. Говорил, может рассчитаться товаром. Я бы сыпанул ему щепоть, да у самого тогда не было. А «пес» этот, что ты говоришь, подмазали ему, — Калмык снизу вверх посмотрел на Варяга, хитро осклабился — реальный падла, еханый бабай.

— Чего это? — пытаясь казаться как можно невозмутимее, спросил я.

— Ну потому что, Салман. Нанай хер к носу прикинул, промотал чего-то в башке своей и понял, что в последнее время, если западляч этот с группой шел, возвращался один. Типа, повезло, бежал. А на базе корчил из себя мученика, слюни пускал. Вот его и брали, как пробника, понимаешь? Чтоб не жалко было, если тягачье порежет. Падла? Падла. Но я бы руку ему пожал, — и посмотрел на меня так, будто я знал его лично, эдакую звезду шансона Жеку Пятничанского.

Рентген херов. Впрочем, наверняка он ничего знать не может, так что пусть не купается у меня в глазах, не на свидании.

— Наливай, чего втыкаешь? — говорю, а сам вспоминаю, как к Жеке обращались ночью в павильоне Левон с пулеметчиком. Обещали устроить драянье очек. Так, будто бы они часто ему такое устраивали.

Проанализировав все, я с легкостью представил себе, что на «конфетке» Жека мог вести себя совсем иначе, чем прошлой ночью. Знаю я таких людей: чтоб не выдать своих намерений, он может и тюфяком прикинуться. И терпилой какое-то время побыть. Недооценил я, оказывается, кредитора своего. Диверсант, стало быть. Так вот что он имел в виду, когда говорил, что «по одиночке» надоело ему?

Интересно тогда, от чего же этот чертов ключ?

Я хотел бы сказать, чтоб Калмык попридержал язык насчет вишенской родословной налетчиков, потому как тема эта еще добрую неделю будет мусолиться в этих стенах, но по понятной причине не стал. Нельзя дать понять, что я каким-либо макаром заинтересован в этом движении. Даже Варягу, с которым я был повязан общими делишками еще задолго до буйства и с которым я до сих пор поддерживаю — ну давайте рискнем назвать их все же дружескими — отношения (хотя понимаю, что дружеские они пока мы порознь дела решаем). Никто ничего не должен знать.

— Можешь подсказать еще одну темку? — обращаюсь к Калмыку.

— Ну, ежели ответ знаю, чего б не подсказать? Правда, не забесплатно, Салман, — опершись локтями на стойку и приблизившись ко мне лоб в лоб, хитро ухмыльнулся бармен. — У тебя звенит что-то на карманах, а?

Я стаскиваю с плеч рюкзак и, порывшись в нем одной рукой, достаю ощипанные тушки ворон в целлофановой обертке, кладу на стойку.

— За меня и того парня, — киваю на Варяга, который хохочет и похлопывает меня по плечу.

— Не рождественский гусь, — поведя подбородком, сморщил лоб Калмык.

Тем не менее сверток исчез по ту сторону стойки так же быстро, как появился с этой. Отвернувшись, бармен окликнул на родном языке помощника. А когда тот показал из кухни свой орлиный нос, несмело поприветствовав нас с Варягом, передал ему мою плату.

— Ну так что тебя интересует?

— Тебе что-нибудь говорит клика Руно?

Калмык призадумался, отведя черные маслянистые зрачки в сторону.

— Вряд ли, Глебка, — он мотнул головой, — тут однозначно такого не было. Мож, из проходящих кто?

— Да вот и я думаю, что за зверь такой? Руно.

— Должен что?

— Да не, должников своих я всех знаю.

— А что ж тогда?

— Да так, от человечка одного пару слов передать надо.

— Ясно. Ну, как говорится, прости. Не слыхал.

Замяли тему. Выпили, о чем-то другом Варяг разговор завел, но я лишь делал вид, что слушал. Предчувствие было дурное.

Может, зря я спалился с этим Руно? Может, вообще не надо было в бар идти?

Пацанье за угловым столом уже вообще понесло. Один из них дернул второго за воротник, тот вскочил со стола, встопорщился, как петух, графин с водкой на пол грохнулся. «Сыновья» рванули к ним как пожарные на вызов. Одному руки за спиной заломили, грызлом в пол, второго оттянули, бросили в угол, третий, потрезвей оказавшись, сам отскочил. С криками и пинками погнали хлопцев из бара. Мы с Варягом сидели не оборачиваясь, навиделись, хватит, лишь Калмык проводил их недовольным взглядом.

— Ба, какие люди, и не в драке! — раздалось со стороны входных дверей.

Я не спешил оборачиваться, но по переменившемуся выражению лица Калмыка понял, что ничего хорошего от автора этой реплики ждать не придется. К тому же каждым волоском на спине своей я ощущал, что относилась она именно ко мне. Не к бармену, не к толкателю ядер варяжскому и не к кому-либо из посетителей «Невады». Именно ко мне.

Голос знакомый. Предчувствие не обмануло, хоть Руно тут оказался ни при чем. Я лениво оборачиваюсь, будто не понимая с чего бы какому-то мурлу здесь со мной фамильярничать.

И вот она, загадка, друзья. Черная спецурная форма, черная «пидорка», скатанная так, чтоб накрывать лишь темечко, скрипучие новой кожей берцы, открыто автоматы поверх одежды. Стоят, волчьими глазами зыркают, на зубах желтый налет, влажные губы в ехидной полуулыбке играют. Кто это у нас? Правильно, давайте поприветствуем гостей — это «доги». А кто вот этот, что ближе остальных, широко расставив ноги? Гремучий, сука, правая рука Наная. Без смотрящего пожаловал, с двумя шакаленышами чуть постарше тех, кого только что «сыновья» вывели.

Что ж, эта встреча должна была когда-нибудь произойти. Хоть я и всячески ее избегал. Гремучему было за что на меня обидки держать, и вполне возможно, сейчас он попытается отыграться.

Так уж я привык по жизни, знаете ли, что если ко мне кто решать вопросы какие приходил, то решали мы их непосредственно с тем, кто был в деле. Братки, кто там с первого класса вместе, или еще какая бригадная свита обычно топтались по ту сторону двери. Те, кто впрягались за кого-то там что-то решать, уходили от меня ни с чем, я с представителями дел не вел. Так вышло, что, когда Нанай впервые постучал мне в дверь, я пригласил внутрь только его. Гремучий с пацанами из балета остался на улице. После этого он как-то при встрече пробовал мне объяснить свое видение отношений между «нами» и «вами», но в следующий раз ко мне точно так же зашел один лишь Нанай. Остальные паслись на снегу во дворе. И Гремучий в том числе. Он, несомненно, попытался бы вправить мне мозги, но Нанай эту заколупину моего характера уважал, а потому попридерживал узду товарища.

Теперь же он был без Наная.

— Привет, Калмык, — став от меня по другую сторону, Гремучий похлопал ладонями по поверхности стойки. — Ну че тут у вас? Водовку попиваете? Повод, может, есть?

— Может, и есть, — ответил Калмык и выгнул дугой губы, — а может, и нет. Бармен вопросов не задает, бармен наливает. Налить?

— Ну налей. — Гремучий влез на стул, повернул голову ко мне. — Может, кое-кто не станет воротить мордой в этот раз? Как считаешь, Салман? — Блестя влажными зубами, он продолжал сверлить мне висок. — Или, как и раньше, только со смотрящими пьешь?

— Вот незадача-то, а? — причмокнув, с мнимой грустью развожу руками. — В завязи я, Гремучий. Буквально только что вот завязал. Если б знал, конечно, что ты придешь…

— Чо, на умняк пробивается? Ну-ну.

Варяжский прокашлялся, поверх меня глянул на помощника вишенского смотрящего. Не хотел он допустить конфликта, по глазам вижу. Но чует мое сердце — спокойняком не кончится, изобрази я из себя хоть девственного пай-мальчика.

— А тебя каким ветром сюда занесло? Давненько не было в здешних краях.

— Да дела, Варяг, дела, — «дог», наконец, отвел от меня взгляд, проследил, как Калмык наполняет рюмки. — Не всем же рынки ночами мишулить, а днем в кабаках отсиживаться. Кое-кому и батрачить надо.

Ясненько. Меня ищут. Интересно, какими исходными данными владеют? Мои сообщники им вряд ли что подсказали. Как и Левон с пулеметчиком. Не-ет, владели бы «доги» конкретной инфой, никакого бы водкораспития здесь не было. Брали бы меня с ходу, и ни Калмык, ни Варяг не помешали бы. Скорее, парни с «конфетки» слышали звон, вот теперь ходят, ищут, откуда он.

Моя стопка осталась стоять наполненной, когда бармен, Варяг и Гремучий, подняв свои, выпили. Не одновременно и не чокаясь, ясное дело. Двое шакаленышей, что пришли с Гремучим, переминались у него за спиной. Воровато зыркали по сторонам, приглядывались к посетителям бара. Им выпить никто не предлагал, а начальник их вдоволь насыщался положением главенствования. Мол, поиграйте пока в стороне, как это делаю я, когда чертов Нанай дела ведет.

— Вот думаю, Варяг, корешка твоего поспрашать. Салманыч, а? Может, слыхал, кто ночью на затарку ходил? — занюхав рукавом, спросил меня «дог».

Я пожал плечами, качнул подбородком.

— Понятия не имею. А что, мне предъявляешь?

Гремучий растянул губы в подобии улыбки. Наверное, если б объявить конкурс на лучшую улыбку акулы, изображенную человеком, он мог бы выиграть.

— Я ж не фраер, чтоб каждого тягача на предъяву брать. Мне интерес прагматичный. Ты обитаешь недалеко от нашего Торжка, вдруг чего видал-слыхал?

— Ага, понял. В стукачи пригласить хочешь. — Отвечаю ему таким же оскалом. — Не выйдет. Не гражданин начальник ты мне, и я не принятый торчок. Спрашивай вона, — я кивнул головой на дверь, откуда доносились вопли выведенных на свежий воздух мальцов, — может, подскажут чего. Они много что видели и слышали.

Его оскал не изменился, глаза лишь потемнели и словно бы еще глубже внутрь черепа ушли. Заискрили оттуда, как два черных кварца. Зацепил я за живое, еще один канат обрезал, что сдерживал его. Чувствую, еще разок — и реально до чего-то договорюсь.

— Думаешь, в баре я тебя не трону? — понизив голос, спросил он. — А? Типа потому, что ты с Калмыком на мази? Так я эту мазь сейчас тебе на лоб намажу, понял? Сильно до х*я ты на себя берешь, тягачок. Не понесешь — раздавит. Сечешь?

— Эй, мужики…

Варяг только слез со своего стула, но те двое шакаленышей, что пришли с Гремучим, как из ларца — раз! — и уже своего начальника прикрыли, автоматы перед собой выставили. Тоже полукровки родом с оружейного нашего, «Форта», — подобия родных «калашей», только под тот же чертов импортный патрон. «Галилями» они, кажись, называются. Или «еврейчиками», ежели по-простому. Так вот один мне в голову ствол направил, другой — Варягу в грудь.

— Назад! Руки! — резким голосом закричал один из них.

Сидящие за ближайшим столиком двое «сыновей», опрокидывая стулья, тут же вскочили на ноги, свои автоматы (а они, понятно, не носили их под одеждой у себя дома) похватали, затворами шкворнули. Даже Калмык, оставив бутылку, с отработанной годами быстротой извлек «ремингтона», направил его в грудь одному из салаг. А вот обедавшие тягачи, почуяв запах оружия, спехом оставили все, что было на столах, и быстренько так из «Невады» ретировались. Будто вот-вот на воздух она должна была взлететь.

— Слышьте, э! — подал голос один из «сыновей». — Вы бы решали свои вопросы где-нибудь за пределами бара? Сейчас наши сбегутся, много мяса будет.

— Ну чего, теперь и поговорим, — проигнорировав предупреждение, сказал Гремучий, — в непринужденной обстановке.

Он подкурил, прокрутился на круглом стуле, визуально оценив характер ситуации, подмигнул мне. Я же продолжал сидеть как и раньше, спиной к залу. Головой лишь медленно повертел, чтобы убедиться, что положение мое, как и прежде, — на лезвии бритвы: одна нога скользнет — распилит пополам.

— Мужики, да хорош вам, — снова заговорил Варяг, застыв с поднятыми руками и таким лицом, будто он нечаянно огни на посадочной полосе погасил, как раз когда садился самолет.

— Хорош тебе, бородатый, мужиком меня обзывать, — посерьезнел Гремучий. — У нас «мужики» свиней в «Петроцентре» разводят. Будешь рот не по теме открывать, присоединишься к ним.

— Э, я к кому обращаюсь? — Тот самый «сын» сделал шаг вперед. — Суки лагерные, оглохли, что ли?! Ну-ка быстро железо опустили и на хер отсюда съе*лись!

На стороне хозяев было явное преимущество: три ствола против двоих, причем те, в кого целились «псята», были целями низкой важности. Другими словами говоря, «сыновья» могли запросто открыть огонь да хоть сейчас, и, даже если салабоны с «галилями» в нас с Варягом успеют выстрелить, на общем положении дел Шушкиных это никак не обозначится. Трупы в баре — плата за общедоступность и известность. К слову, не единожды введенное требование сдавать оружие на входе всегда приводило к потере клиента: большинство посетителей никому не доверяли свои пушки и не соглашались расставаться с ними ни под каким предлогом.

Тем не менее Гремучий не чувствовал притеснения. Наоборот, он смотрел на «сыновей» так, будто был уверен, что они никогда в него не выстрелят. Будто был уверен, что они не станут портить отношения с Нанаем и «военным» руководством в целом из-за каких-то там малоизвестных тягачей. И, разумеется, такой расклад имел все основания для реализации.

— Ты за базаром-то следи, юный шушкиновец, — ткнул в сторону «сына» дымящей сигаретой «дог». — А то ж я и запомнить тебя могу. При случае, кто знает, как обернется?

Скрипнула дверь, в бар вошел человек. Лет пятидесяти, но все еще крепыш на вид. Голова в серебристой седине, на обветренном, сухом лице шрам, стянувший щеку и не позволявший левому глазу открыться больше чем наполовину. На плечи накинута утепленная армейская куртка, никакого оружия при себе. Это был сам генерал Шушкин. Окинув взглядом, он быстро оценил ситуацию, упер руки в бока, вопросительно посмотрел на Гремучего.

— Иван Семеныч, — выпустив изо рта кольцо дыма, Гремучий в извиняющемся жесте приложил ладонь с зажатой меж пальцами сигаретой к сердцу, — клянусь, не собирался тут вам устраивать дебош. Вы же, наверное, в курсе, что было ночью? Так вот я по поручению Вертуна… Ищем, так сказать, виновных, а посетители у вас крайне несговорчивы. Мне б то всего пару вопросов поставить, но мирный диалог чего-то не прокатил. Пришлось вот так. А тут еще и ваши оскорблять берутся. Вы бы успокоили парней, скажите им, что мой друг Салманов сейчас расскажет кое-что, и я уйду. Уверяю, мои пацаны не начнут шмалять первыми.

Шушкин перевел взгляд на меня. Затем снова на Гремучего.

— Вы нарушили правило, — он поднял руку и указал пальцем на большой щит над барной стойкой. Во вполне классической формулировке на круглой деревяшке был изображен перечеркнутый пистолет. — Мы разрешаем носить оружие на территории нашей базы, но его использование посетителями запрещено. Всеми посетителями. Так что для начала пусть твои бойцы опустят стволы. А потом решим, что делать дальше.

— Да это не базар. Пацаны, пушки, — спокойно приказал Гремучий.

Двое в черной форме неуверенно опустили оружие, непрестанно метая шалым взглядом то на своего босса, то на «сыновей», то на меня с Варягом. Уверенный голос Гремучего не помог подчиненным полностью избавиться от напряжения, они по-прежнему были готовы в мгновение ока открыть огонь. Расслабились, лишь когда, повинуясь взгляду генерала, «сыновья» опустили свои «калаши».

Положил на прилавок помповое ружье и Калмык, правда, ствол по-прежнему был направлен в одного из салаг.

— Парень, — обратился ко мне, сидящему к входу вполоборота, генерал, — я не знаю, кто ты и почему эти люди хотят с тобой говорить, но я знаю одно: это не тот случай, когда ты можешь выбирать. Я могу приказать, и вас четверых выведут за пределы нашей базы. Но подумай, не выгодней ли тебе решить эту проблему здесь и сейчас. Надеюсь, ты меня понимаешь правильно.

Я кивнул.

— Ну вот и отлично, — выдохнув дым вверх, вперил в меня свои черные зрачки Гремучий. — Тогда, может, ты расскажешь нам, как провел последнюю ночь?

— Это допрос? — спрашиваю. — Тогда я имею право на адвоката.

Гремучий посмотрел на Шушкина, тихо, приглушенно засмеялся. Как пират Сильвер, которого в небезызвестном моему поколению «Острове сокровищ» озвучивал Джигарханян. В акульем взгляде «дога» сквозил упрек: вот видишь, генерал, эта сволочь понимает только один язык — язык стали и свинца.

Прекратив смеяться, он раздавил окурок в пепельнице и встал на ноги. Подойдя ко мне вплотную, Гремучий навалился на стойку локтями. Оказалось, никогда ранее я не видел его со столь близкого расстояния, не замечал эту угристую сыпь, слегка выщербленные передние зубы и рубцы на щеке и шее.

— Да не поможет тебе адвокат, Глебушка, — сказал он. — Знаю я, где эта мразь засела. В угловой пятиэтажке на Скалецкого. Ребята Наная уже там. И если ты хоть каким-то макаром к этому причастен… — Он облизнул губы, причмокнул. — Потому что тот, кому наш Жека подсобил, по описанию очень на тебя похож. Вылитой ты, Салманов. И ежели так, то лоханулся ты как маленький пингвинчик. Братанов для дела подыскал самых говеных. Знаешь почему? Дедулька-то проболтался дома. Поделился с дорогой внучкой своими планами, вот та поутру и примчала кормильца оплакивать. А когда ей ко лбу волыну приставили, поведала интереснейшую историю о неком тягачке, на которого его дедушка очень сильно рассчитывал. Рассчитывал, потому что у него были патроны, как он сам сказал, примерно полрожка. «Пятых» гильз в павильоне я насчитал десять штук. Значит, осталось у нашего везунчика пять-шесть патронов. А еще у командира отделения, Левоном звали, автомат пропал. Прикидываешь? «Форт» двести двадцать первый, копия этого… как его, «тавора» с оптикой, редкое унылое говно, но для тягача вроде тебя — просто мед. И пропал этот мед вместе с полным рожком. Я знаю, что, если Жеку возьмут, и он назовет имя, уже будет по херу, что там у тебя за спиной и сколько в нем патронов. Но пока что у меня своя работа, так что будь любезен, продемонстрируй здесь находящимся свою пушку.

Было странное ощущение. Мозг окаменел. Не способный ни думать, ни анализировать, ни подавать нервные импульсы остальным органам. На какое-то время я весь вымер изнутри, превратился в муляж, чучело.

На самом деле мысли не пропали, они просто рванули со всех направлений и застряли в узком дверном проходе. Это стопор потерпевшего, которого едва ли не насмерть сбили на пешеходном переходе, а в суде признали нарушившим правила дорожного движения.

Но когда мысли пошли, я увидел все. И Жеку, которому сдирают ногти, допрашивая обо мне. И карие зрачки Калмыка, увидевшего злое*учий «тавор». «Ты?!» — спрашивает он. И мгновенную реакцию Гремучего со своими пацанами увидел. У меня не будет шанса. Я даже не успею нож выхватить — тот самый подарок Калмыка, — уже не говоря о том, чтобы в ход «тавора» пустить. Гремучий хоть и не кэмээс по боксу, но парень верткий, с такого расстояния не обведешь. И взгляд Шушкина, не осуждающий, но и без капли сострадания или понимания. И фонарный столб со свисающей веревкой. И даже услышал треск ломающихся шейных позвонков…

Что там мне цыганка нагадала, не помните? Что не от пули смерть моя, да? Еще бы, конечно не от пули. Пуля там и рядом не валялась.

На лице чувствую улыбку. Она появилась сама по себе, я же говорил — мой мозг не отдавал никаких команд. Тем не менее зубы обнажились по своему хотению, а пальцы принялись расстегивать пуговицы бушлата. Думая о том, что делать после, я решаю, что, наверное, попытаюсь бежать по дороге на их базу. И пусть подавится цыганка своим предречением, я даже петлять не буду. Нехай стреляют даже от бедра, не промахнутся.

Гремучий не спускал с меня глаз. Он понимал, что я могу положить палец на крючок и попытаться его угрохать, понимали это и его двое парней, а потому напоминали надрессированных овчарок, которые только и дожидались, чтоб при малейшем неправильном движении вцепиться мне в глотку.

Отведя руку назад, я нащупываю теплый металл. Неудачный эксперимент украинских инженеров, олицетворение моей жадности, которая известно, что делает с фраерами, был на месте. Поймав его за сложенный приклад, перетягиваю на грудь.

Мой взгляд не мерцает, я ни на миг не переставал смотреть Гремучему в глаза. Заученным движением отсоединяю и протягиваю «догу» магазин. Ожидаю увидеть перемену на его лице, он уже, должно быть, узнал оружие своего однокорытника. Но лицо его остается прежним.

Шмыгнув носом, он неудовлетворенно раздул ноздри, поелозил губами по зубам, выпрямился.

— Пошли, — кинул своим и сам направился к выходу.

Миновав Шушкина, он изобразил на лице мину в стиле оскорбленного, но обязующегося разобраться со всем этим беспределом бандюка. Как в славных девяностых. Мол, разрешили тут на свою голову свою территорию заиметь, так они уже ни в хер нас не ставят. Надо бы рассказать Вертуну…

Доходить до меня начинает, когда за ним закрывается дверь. В руке я по-прежнему держу рожок. Он пуст, как кабинка лифта. Я ничего не понимаю: куда девались тридцать патронов? Меня облохматили? Украли? Да нет же, тупица. Посмотри, что у тебя на ремне.

Я смотрю, и глупая улыбка становится еще шире. Только теперь мне реально хочется хохотать во весь голос. Спасибо Гремучему, что ушел, иначе он несомненно понял бы, в чем причина моего приступа.

Старый товарищ оказался родней для руки, поэтому я даже не понял, когда вместо трофейного булл-папа закинул за спину свой старый «укорот»…

— Налей-ка, — сказал я Калмыку, присоединив пустой магазин обратно, — а то аж в горле пересохло.

Бармен наполнил три рюмки, и мы выпили. Я был готов заспорить, что ни один из тех, кто сейчас находился в «Неваде», ни хрена так и не понял.