Изоляция

Глава 7 Руно

26 октября 2015 г., 00.20

2 года 4 месяца после эвакуации

Помню, что тащили. На горбу. Помню, как долбило в висках и каким глухим болезненным эхом отдавался каждый стук сердца. Обрывками помню — в промежутках между отключениями, пока боль, расходящаяся по всему телу огненным приливом, не вырубала меня, как скачок напряжения вырубает в счетчике пробки. Помню, что удивлялся: кто добрый такой? Никитин? Да кто ж, если не он. Или кто из парней? Помню, что было жарко — неимоверно. Лихорадило, будто «африканца» подхватил. Кто-то ходил рядом, шаркал подошвами. Затем желтый свет фонаря, направленный мне в живот, и тарахтение дизелька за головой. Помню боль от ковыряния в животе. Помню сосредоточенное лицо Валерьича, фармацевта, хирурга. Помню, как в его руке бренчит натянутая нить.

Потом — тишина и темень. Короткая и в одночасье едва ли не в жизнь длиной.

Очнулся. Мысль первая: похоронили, суки! Живьем закопали.

Махнул ладонью перед собой, будто испарину с окна стер. Ничего, темень и пустота. Тишина, как и во сне. Сердце, камнем упавшее в колодец, встало на место. Застучало резво, будто барабанным боем.

Нет, не похоронили.

Просто бросили. Как безнадежного. Подыхать.

«Холодно», — канула в темноту вторая мысль. По наитию рука проделала еще один взмах. Затем еще. Наклонись ко мне в эту минуту сама Смерть, я бы так поймал ее за глотку, тоньше Витаса бы спела. Но под руку не попало ничего, кроме пустоты.

Нужно встать.

Чччччерт! Молния влетела мне в бочину как пуля со смещенным центром — пронзила брюхо и вышла через височную часть. Как же это больно! Приложив ладонь к туго перевязанному торсу, скорчившись от боли и издавая при этом тошный скрип, я улегся обратно. Хорошо хоть боль оказалась дрессированной, утихла, едва я вновь принял горизонтальное положение. Убралась в свою обитель, но слишком четко обозначила — вернется по первому же зову.

— Что, браток, эт самое, отошел? — спросил кто-то тихим голосом. — Ты бы повалялся еще, штопали же только недавно. И это… Уж прости, должен буду, все сигареты твои извел.

Отняв голову от подушки и повернувшись на голос, я углядел размытый силуэт сидящего на кровати мужика. Разумеется, наличие живого человека в темно-сером пятне можно было предположить только благодаря прозвучавшему оттуда голосу, иначе я счел бы его за потек ржавчины по стене. Все же я не исключал, что и этот контур, и его голос — всего лишь глюк или часть сна, которая почему-то продолжала вполне автономное существование. Ну как, например, шапка царя в «Иване Васильевиче», после того как оказалось, что Шурик в отрубях все кино пролежал.

Что до меня, то я не мертв, не погребен заживо, залатан и не одинок, что уже само по себе неплохо. Как для необходимого минимума в начале следующей главы моей жизни.

— Доктор придет утром, — сказал человек. — Он каждое утро обход делает. По всей Виннице, никого навестить не забывает. Его могут разве что не дождаться, тут уж как повезет. Дома Валерьич теперь только траву от простуды выдать может. Пациентов держать опасно. «Дожье», эт самое, шнарит, ежедневно наглядывает. Ты-то сам, вообще, как, жить будешь?

Голос владел чудодейственным эффектом. По крайней мере мою сердечную амплитуду ему удалось выровнять лучше всякого кардиотоника. Я слушал бы его, даже если б он партию «Онегина» сейчас исполнять начал.

Ты только пой, Вася, пой — так и хотелось сказать.

— Еще не знаю, — ответил я, и мой голос напомнил голос дряблого старика, извиняющегося за то, что пернул в троллейбусе.

— Значит, будешь, — утверждающе сказал человек. — Тебя зовут Салман, верно? — Я почему-то предположил, что он закончит свое предположение словами: «тот самый Салман, что поднял на уши всю „дожью“ рать партизанской тру-диверсией на Малых Хуторах». Но он этого не сказал. Вместо этого все тем же тихим голосом объяснил: — Я слышал, док так тебя кликал. И еще один, тот, что приходил. Кажись, Призраком, эт самое, его зовут. Матерый он, говорят. Хорошо, видать, его знаешь?

— Где моя одежда? Ствол?

На самом деле это меня волновало теперь уже не особо, ибо главное, что не зарыли. Ну а мысль о заточении в «дожьей» темнице — не такая уж и безрассудная, если подумать, — мне тогда в голову не пришла. Гораздо более важным казалось другое — смогу ли я двигаться? И поэтому, вопреки предупреждающим маякам здравого смысла, я все же совершил этот дерзкий поступок. Медленно, не переставая ассоциировать себя с доходящим участником Первой мировой, спустил босые ноги на пол, ощутил ступнями его холод.

Живущий в неглубокой (всего-то сантиметров шесть) пещере зверь приблизился к выходному проему. Но наружу не показался. Обозначил свое присутствие короткой вспышкой, обжегшей все внутренности. Отреагировал я на нее сжиманием челюстей и сощуриванием глаз.

Обошлось. Первый барьер, можно сказать, взял.

— Ну ты и упертый. Швы, эт самое, разойдутся — док по новой латать же не будет! Не любит он, когда его предписания под хер кидают.

— Не разойдутся, — заверил его я. — Чего тут темно, как в заднице? И что за, м-мать, дыра?

— Да, эт самое, полтретьего ночи на дворе. Хотел, чтоб звезды было видно? В сауне мы, на Покрышкина. Осилишь встать, дверь направо. Шагов пять будет. Хотя твоих десять, наверное.

Чтобы подняться, пришлось напрячься существенней. И, несмотря на собачий холод в каменной (воображение нарисовало именно каменные стены) комнате отдыха, от усердий меня прошиб липкий пот. Зверь не только показал клыкастую морду, сомкнул, сволочь, челюсти. Хапнул в этот раз за бочок, мало не показалось. Я потащился к двери.

Нашел сразу. Толкнул. Воздух, куда холоднее пола, хлестнул по лицу. Противно на дворе. Как и почти всегда под конец октября, будто я об этом когда-нибудь забывал. Но на небе мерцают звезды, на поросшем травой дворике перевернутый деревянный столик и пара стульев, на боковом дворе приподнятая на одну сторону легковушка. Бензин сливали, знакомый почерк.

Обстановка прояснилась, дышать стало легче. Я осознал свое присутствие в реальном мире. И пусть за спиной меня ждал полный мрак с едва лишь немного выделяющимся контуром сидящего человека, я знал, что снаружи все же привычный мне мир, а не царство вечной глухой ночи.

Возвратившись к своему ложу, которое от входа виднелось как размытая, продолговатая клякса, я осторожно присел на край. В голове как обычно. Первые по важности задачи сменяются вторыми, третьими и так далее по нисходящей. Вот только убедился, что смогу ходить — что у нас тут теперь по важности ничуть не менее чем возможность видеть, — и мозг переключился на прием новой волны. Волны под названием «Да как же тебя угораздило, Салман?». Мысли-вопросы, мысли-догадки, мысли-кое-какие-соображения и мысли-осознавания огромными черными грузовиками и мелкими, наглыми легковушками заполонили главную автостраду, ведущую к моему думательному центру. Я выстроил у них на пути блокпост с большим мерцающим табло «Не сейчас!», но понимал, что надолго этого сооружения не хватит. Нужно отвлекаться на что-то другое, попридержать этот поток как можно на дольше.

— Сколько я здесь?

— Да вчера, эт самое, под утро притащили. Ты в беспамятке был, а потом док еще и наркоза не пожалел. А притащил тебя такой же доходяга, как ты. Валерьич над ним тоже корпел. Я ему говорил: зря, эт самое, стараешься, док. Трупы ведь шить, что китайскую игрушку ремонтировать. Один хрен выбросишь. Помотали ему кишки покруче, чем тебе. А тот все равно, значит — Призрак просил. Мужик околел, эт самое, как раз вечером вот.

«Никитин?» — подумав о майоре, хотел было спросить я. Но вовремя остановился — док же, стало быть, не назвал его, и Призрак не спалил. Значит, и обозначалово это ни к чему, мало ли что за пассажир этот мой собеседник.

— Пушка моя где?

— Да ты не мандражуй, не кинули тебя. На тумбочке все: и одежда, и автомат с патронами. Никто на твое зариться не будет. Протяни назад руку, нащупаешь.

Нащупал. Отсоединил рожок, нащупал оболочку патрона, выщелкнул пару штук на ладонь. Вообще уж теперь легко стало, словно подозрение на рак опроверглось. Зарядил обратно, поставил ствол у кровати.

— Сам-то давно тут?

— Да уж месяца два, может, больше.

— Болеешь или приткнуться некуда?

— Иронизируешь? — вроде как обиженно. — После тебя, думаешь, кто дерьмо выносил? Санитаром я у дока. Да и идти мне больше некуда. Натоптался, хватит.

Чувствуя, как слабеет блокпост внутри башки, я понял, что завести разговор нужно о чем-нибудь, только бы занять мозг в другом направлении.

— И где бывал?

— Та «где-где»? Где все, кто хотел жить в нормальных условиях. На границу, эт самое, ходил. Да и за ней, пожалуй, тоже счастье искал.

— А чего, под колючкой прополз? — спрашиваю. — Или русские, может, таможню открыли?

Пару секунд в комнате было совершенно тихо.

— Да кто ж ее откроет-то?

— В смысле? Как кто? Те, кто поля вдоль границы минами засеяли. Или и мины уже убрали?

— Так ты что, эт самое, не в курсе, что ли?

Разумеется, видеть его я не мог, но чувствовал: смотрит он на меня как на партизана из землянки, интересующегося нет ли в селе немцев. Году эдак в восьмидесятом.

— Русские сдвинули карантинный рубеж почти до Москвы. Неужто не слыхивал? Пару ближайших областей в этот, как его… конгломерат отделили, особый режим ввели. Все как у нас: чрезвычайное положение, облавы, комендантское время, конвойный медосмотр, эт самое, патрули — хер из дома выйдешь. Только солдатня вся на месте, никто по домам не побег. Полноценный, эт самое, военный режим. В кулаке гражданских держат, по нам видят, чем халатность обернуться может. А только хрен это помогает. Ни режим, ни маски, ни живая «изгородь» на кордоне конгломерата. И там выкос пошел. Миллиона, эт самое, два инфицированных за периметр депортировали. Даже тех, кто просто носом шмыгал. Давно уже. Еще в прошлом году там весь этот шухер начался. В Ростове я, эт самое, лично был — то же, что у нас в Виннице. Только оружия у людей на руках больше осталось, мочат друг друга, не считая патроны. Вот так-то. А ты говоришь, поля.

Мне не пришлось заботиться о своем блокпосте. На дороге перед ним возникла пропасть, в которую одним махом скатились все мысли-грузовики вперемежку с мыслями-легковушками и мыслями-рикшами. На фоне услышанного собственные проблемы временно сместились на добрую сотню пунктов вниз.

— Ну помнишь, эт самое, поначалу самолеты еще даже летали? — расширяя границы моего невежества, продолжил человек. — Гуманитарку добрые соседи сбрасывали. Винницу, правда, почему-то тогда обошло дело. Решили, видать, что только в миллионниках люди остались. А сейчас же тихо в небе. Не замечал? И знаешь почему? Потому что везде та же беда: Польшу, Германию, Чехию — в один котел с нами бросили. И эвакуации никакой не было. Никаких автобусов, как у нас тут. Так что… хана всему, Салман. Эпидемию остановить невозможно. Я вот читал русскую газету — пишут то же самое, что у нас три года назад. Веришь, эт самое, за три года совсем ничего не поменялось. Вакцин не хватает, да и те, что есть, помогают лишь на начальной стадии. Кто профукал симптомы или не успел завакцинироваться — сами, мол, лучше валите из города, не ждете, пока вас выбросят санитары. На самосознание давят, типа уйди, не распространяй заразу. Можно подумать, мы не знаем, что и на начальной стадии та вакцина как дохлому припарка. Нам ведь тоже такую дезу запускали. У меня родственничек дорогой, зятем называется, двух детей бросивший, два бутыля пробил мочи этой, эт самое, вакцины. Вогнал сразу, когда еще даже лихорадка у него не начиналась. И хрен угадал! Зарыли его со всеми остальными. А там на такую байку еще ведутся. В Ростове за ампулу по-прежнему семьи вырезают. Знаешь, Салман, ведь все думали, что ад — это где-то там, в другой плоскости, а он вот, под ногами у тебя, эт самое… Под ногами…

Мой невидимый собеседник умолк, дав мне возможность в полной мере погрузиться в эту информационную пучину. До утра я так и не заснул и тишины не нарушил. Пробка перед блокпостом не возобновилась, голова была забита другим.

Африканская зараза… Как-то в последние годы уже о ней и не думалось. Дальше вытянутой руки и смотреть смысла не было, тут бы себя из виду не потерять. Не говоря уже о том, чтобы из-за бугра сводки собирать. А оно вот как, значит, мир нагнуло. Нет, не такая уж и ошарашивающая сия новость, дураку ведь было понятно, что с тех пор, как весной тринадцатого в Крыму объявили карантин, «африканец» мог свободно шествовать куда угодно: в Россию, Европу. Это уже потом, когда спецы из центра по контролю за лихорадками, или как там эта их богадельня называлась, вылетели из Киева с округленными глазами и озабоченно открытыми ртами, начали приниматься превентивные меры. А до того — куда хочу, туда и лечу. «Африканец», которому природой назначалось жить во влажных тропиках, мутировал и приспособился к нашему холодному климату.

В переполненных трамваях и маршрутках, в просторных залах здания горсовета и пахнущих парафином церквях, под потолками шумных вокзалов и промеж деревьев в тихих городских скверах, застыв между рядами супермаркетов и осевши на посуде в ресторанах, порхая над креслами в кинотеатрах и разворачиваясь вместе с бутербродами в школе…

Он был везде.

Головокружение, одышка, резь в горле, повышенная температура, тошнота… Вы неплохой, должно быть, человек, вам просто не повезло. Мы вам сочувствуем, но вы подхватили новую, совсем неизученную форму мутации африканского вируса. У него длинный инкубационный период, который невозможно остановить. Вы заболели на прошлой неделе, а может, и на позапрошлой. Но, скорее всего, недельки три назад. И все это время вы совсем не чувствовали признаков проклятой лихорадки. Вспомните, с кем вы общались на протяжении этого периода. С мамой, папой, сестрой, бабушкой, новорожденной племянницей. С кем еще? Соседом по площадке, коллегами, кондуктором, симпатичной кассиршей в «Макдоналдсе». Не зная этого, вы подписали их на смерть. Когда вы умрете, их еще будет лихорадить. Они будут кашлять кровью. Сгустками крови. Кусочками легких. Они будут просить легкой смерти, но обретут ее далеко не все…

Валерьич мотал головой все время, что меня осматривал. Недовольный, он таким был всегда. Разве что до того, как семью потерять, вроде бы, говорят, улыбаться умел. Впрочем, знающим его он таким даже не представляется.

— В рубашке родился ты, Салман. Нож меж органами прошел, в «воротнике» запутался, в брыжейке твоей. Крови разве немного потерял, но это чепуха по сравнению с тем, если б тебе печень задели или селезенку. Вряд ли я чем помог бы. Ну а пока жить будешь.

— Запутался? — недоверчиво повторяю я. — А чего ж меня так скопытило быстро?

Док посмотрел на меня, громко выпустил ноздрями воздух, опустил голову. Так обычно ведут себя, когда приходится вскрывать порочную тайну перед тем, чьи бы нервы стоило поберечь. Навроде как сказать беременной малолетке, что ее парень встал на лыжи.

— Спецназовцы часто подобное практикуют. Достаточно только порез сделать, необязательно убивать. Штык, которым тебя пырнули, в тетрадотоксине вымочен был. О рыбке фугу слыхал?

— Типа карась в японской кухне? — говорю, шмыгнув носом.

— Да, только, если б яд был из желчного пузыря этого «карася», мне бы некого было зашивать. То, что использовал армеец, — просто кислый борщ по сравнению с нейропаралитом фугу, кустарные выжимки из анальгетиков. Потому и эффект таким был.

— Штабисты… — вдумчиво произнес я, вспоминая на каком именно этапе я понял, что это не обычные канцелярские жопоседы.

— Да какие там, к черту, штабисты?! — искоса стрельнул в меня раздраженным взглядом док. — Все четверо на войне были, в штаб по инвалидности уже попали. Контуженые они, кто больше, кто меньше.

— Кто меня притащил? — подумав, что раз мы уже не стесняемся «путешественника», спросил напрямую я.

— Дьяк, царствие ему небесное. Майору Игнатьев в хребет стрельнул, а с Дьяком драка завязалась. В ней ножом и получил. Гораздо менее фартово, чем ты. Но тебя донес. Майор жить будет, а вот, когда поднимется, и поднимется ли вообще — неизвестно. Да то уже не твоя забота. Ты, как в той песне, ковыляй потихонечку, на перевязки сюда приходи, примерно в это же время. Через день, чтоб сепсиса не было. Ну а о том, чтобы не бегать и тяжелее лука в руках ничего не держать, думаю, объяснять не надо.

— Должен что?

— Потом, — Валерьич поставил себе на колени кожаную вализку, эргономично оборудованную под набор хирурга, аккуратно сложил в нее медикаменты, бинты. — Я скажу тебе, когда сможешь быть полезен.

То ли Валерьич забывал, то ли специально так говорил, но намерение это я слышал уже раз десять. Может, по мелочовке не снимает — сразу весь банк стребует; иль не знает, послать меня по что, — на него ведь шуршат некоторые тягачики, которые смыслят в этих медицинских делах, искать знают что и где. А меня так, на черновую работу разве припахать можно.

Впрочем, нет так нет. Напрашиваться не буду.

— Поешь вон сядь, — кивнул док на «путешественника». — Отощал совсем.

Мужичок средних лет, низкий, щуплый, с заросшими щеками и черным клоком волос, сидел на разложенном кресле и уплетал принесенный Валерьичем завтрак. Увидев, что я на него смотрю, он перестал жевать и взмахом вилки предложил составить ему компанию.

— Да не, спасибо, — отвечаю. — Ноги волка еще прокормят.

От жрачки я б не отказался, конечно, но на шею садиться не хотелось. Доку чего, с неба каша вареная падает? Надо ж хоть какую-то совесть иметь.

Не без скрипа в боку закидываю за спину ствол, надеваю бушлат. Нащупываю нож — на месте. Поблагодарив и попрощавшись, выхожу из полумрака предбанника.

Холодно. Светает, но где-то там, далеко. У нас тут только чуть светлее, чем ночью. День, по ходу, обещает быть холодным.

Я остановился.

Человек стоял ко мне спиной, в полупрофиль. В черных джинсах, черной кожаной куртке с выправленным воротником а-ля времена популярности «Кино» и «Наутилуса». Расхаживать в таком нетипичном (читай: непрактичном) прикиде мог только один человек. Да, тот, кто, должно быть, едва не помер от сердечного приступа, когда я поминал его незлым тихим словом. Я ведь его вспоминал, и, черт дери, не раз!

Опершись локтями на крышу покрытой толстым слоем пыли легковушки, Призрак стоял ко мне в полупрофиль. Сосредоточенно всматривался в зареющее на востоке небо, курил и выглядел озадаченным куда более масштабными проблемами, чем разбирательство с попавшим на нож тягачом.

— Говоришь, тщательней надо подходить к отбору нахлебников?

Я встал подле него, по наитию пробил себя по нагрудным карманам (знал же, что сигарет там нет), шмыгнул носом.

— Эксцесс, Салман, — объяснил, будто речь шла об отсыревшем патроне. — Иногда такое случается. Извини, — он выдавил совсем уж несвойственную ему эмоциональную отрыжку. — Не определилась гниль по наруже.

— Не определилась, говоришь? А ты хоть пробовал ее определить-то, а?

Я сгреб на плече его куртку в охапку, рванул на себя, повернул Призрака к себе лицом. Как и предполагал — на невозмутимом, бесстрастном лице не проскользнула и складочка возмущения или непонимания. Будто в расписании, с которым он тщательно ознакомился, все уже было предопределено: в семь тридцать одну Салман перестанет себя сдерживать, в семь тридцать две — схватит за рукав…

— Или с умыслом толкнул меня в медвежью яму — кто выйдет, тот и чемпион? А? Только не катай мне тут по мозгам, типа не знал, то-се. Целку не корчь. Ты же дел с непроверенными не ведешь. Хочешь сказать, лоханулся? Не знал, может, что краем е*анутые они после контузии?

— Не дури, Глеб, — выпустив в сторону дым, сказал он. — Хотел бы я твоей смерти — давно б отпели. Я ж не такой. Как у «Дельфина» — я люблю людей. Так что… остынь и не наваливайся на меня. Опасно для твоей и без того изрядно попорченной жизни.

— Угрожаешь? — Я только сильнее скрутил ему воротник. — А я ведь могу и забыть о твоей неприкосновенности. Не думаешь об этом?

Нож привычно появился у меня в руке, лезвие коснулось шеи Призрака.

Ат, блин! Реально непробиваемый, чертила. Вздохнул только, будто снова нарвался в ЖЭКе на очередное объявление о невыдаче справок. Нож у шеи, ох, как муха села, сейчас прогоним.

— Не хочу показаться хвастуном, но… — он поднял согнутую в локте руку. Как прилежный ученик, уверенный в зазубренных формулах. — Ты не сможешь, Салман. Не успеешь забыть о моей неприкосновенности. Смотри.

Я взглянул на руку, в которой он держал подожженную сигарету. Сигареты там не было, ее снес почти беззвучный и совсем неощутимый поток ветра, словно сплюнул кто.

— Видишь, Окуляр никогда не промахивается.

Окуляр… Окуляр, Окуляр… Хрена мать! Да это ж снайпер из той кучки еще одних контуженых, что засели на Пятничанах. Наслышан-наслышан. Своего рода такая же легендарная личность, как сам Призрак. Ходили слухи, будто на международных соревнованиях снайперских пар подразделений специального назначения Окуляр так отжег, что его закадрили какие-то забугорные спецслужбы. По крайней мере такие слухи ходили. Пропадал Окуляр года два, затем вернулся родственников наведать, а отсюда уже не выпустили — карантин. Так и остался, на нашу же голову.

— Да не ищи ты его, — сказал Призрак, видя как я шастаю очами по крышам высоток. — Это не снайпер, если ты его видишь. Верно, Салман? Убери нож, спишу эту выходку на рецидив твоей интоксикации. — Выдохнул. — Ну ладно, если хочешь, будем считать, тебе удалось меня застремать.

Я отпустил его, убрал нож. С Окуляром шутить, конечно, глупость, но ведь и не собирался же я в реале калечить Призрака. Думается, он и вправду просчитался. Но о том, что хватился за нож, я не жалел. Пусть знает, что мы тут перед ним терпилой мычать не будем. Если что, и по роже стукнем, не посмотрим, что знаменитость. Поди и сам поймет, что заслуженно.

С другой стороны, не могло не тешить другое: передо мной словно раскрылись таинства секретного рецепта чудо-щей — теперь я понимал, почему информатора, с его-то рискованным родом деятельности, никак не грохнут. Знач, прав был Калмык — под снайперами Призрак ходит. Симбиоз у них. И осветил эту часть своей секретной, темной жизни, надо заметить, он без малейшей заминки. Не опасаясь, что я в «Неваде» по пьяни смогу поделить эту инфу с Калмыком и Варягом. Или еще с кем.

Неужто грохнет после всего? Впору бы призадуматься над сим вопросом собственного бытия. Но вовремя понимаю, что тут бояться — по нужде из дома не выходить. От снайпера, который тебя наметил, нет спасения, не так ли? Хотел бы — уже грохнул, в этом Призрак прав. А раз не хочет, то и напрягаться особо смысла нет.

— Ты, кажется, вот это потерял.

Он протянул мне раскрытую ладонь, на которой лежал злосчастный ключ. На золотистом черенке засохла красная капля. Я спустил воздух ноздрями, поджал губы. От одного лишь вида ключа у меня ковырнуло в боку. Будто Пернат снова ножом своим.

— Это из-за него меня пырнули, — объясняю, не спеша прикасаться к чертовой отмычке.

— Знаю, — ответил Призрак, причмокнул. — Хотя на самом деле это вторичная причина. Игнатьев и Пернат вас с Никитиным заранее проиграли. Дьяк до последнего сомневался, потом все ж за командира стал. Ключ твой для Перната был дополнительным стимулом.

— В нем в натуре какая-то ценность для «догов»? — Я нехотя беру ключ, прячу его обратно в нычку под воротником. — Пернат обещал в патронах купаться. Хоть ты-то скажешь, от какой он, херова мать, двери?

Призрак вытащил из полупустой пачки «Мальборо» две сигареты, одну из них протянул мне, чиркнул зажигалкой.

— Все дело в вере, Салман. В том, во что и кому ты веришь. Ты ведь поверил Жеке, верно? Потому что он показался тебе правильным человеком. Достойным того, чтоб отплатить ему за сохраненную жизнь. Ты поверил в то, что этот кусок железа не даст тебе пищи и боеприпасов. Ты поверил в то, что начатое Жекой дело — справедливо, не так ли? И это верно, чутье не подвело тебя. Ты ни в чем не ошибся. Только этот ключ для тебя, он как… картина в стиле сюрреализма. Вроде бы у всех глаза одинаковые, но лишь ценитель в цветной мазне увидит шедевр. — Пыхтя дорогие сигареты, мы укутали себя сизым дымом. — Если я даже скажу тебе от чего он, ты все равно не сможешь использовать его. «Догам» разве что толкнешь, но… — Призрак сощурился от скользящей по глазам едкой струи дыма. — Я потому и дела с тобой все еще веду, что не полностью ты душу свою просрал. Что-то осталось в тебе, что помнит о чести. Да и сам себя презирать станешь, если «догам» отдашь его за пригоршню патронов. Разве не так?

Я сбил пепел, затянулся.

— Да я бы этим сволочам хлеба кусень не подал бы, если б от голода дохли, — говорю, вспомнив лицо Гремучего. — Пусть и за весь их хваленый арсенал.

— Воодушевляет, — ответил Призрак. — А чтобы открыть дверь, тебе понадобится найти ценителя искусства. И тут уж, Глеб, поступай как знаешь. Считаешь нужным — ищи, нет — выбрось этот ключ к чертовой матери и живи своей жизнью. Долг этот самый скостить тебе все равно некому, так что судья тебе собственная совесть. Вот только если «догам» сдашь, надеть мантию может кто-то другой… Надеюсь, ты меня правильно понимаешь.

Странно было ощущать себя под прицелом Окуляра. Стало быть, каждый раз, что я общался с Призраком, остаток моей жизни зависел от положения пальца на спусковом крючке. Правда, сейчас я думал совершенно о другом.

— Ну а ты что подскажешь? — спрашиваю.

— А что я? Моя позиция в этом вопросе нейтральна, меня устраивает тот порядок вещей, что существует. Будет другой, я приму другой. Жека хотел перемен, как пел Цой, он искал способ и нашел его. Закономерно, что кто-то, вроде Перната, выкупил на этом малину. Если «догам» нормально преподнести расклад, то реально можно неплохо заработать. Так что, решай сам, Глеб, к какому берегу тебе плыть. Или же забей и оставайся на своей глубине.

Докурили мы молча, каждый думая о чем-то своем. Или об общем, что больше походило на правду.

— Ладно, — стрельнув окурком, сказал Призрак, — пошли, разберемся с твоим стукачом.

— А он это… точно еще никому не слился? Сутки прошли.

— Салманыч, епта, за кого ты меня принимаешь? Его пасут спецом для тебя, как бычка. А ты мне тут заряжаешь: «слился, сх*ился». Я же и обидеться могу.

— Ладно-ладно, обидчивый ты наш, — изобразить улыбку после всего, что со мной приключилось, было непросто.

— Пошли, безбожник.

Шагать тротуарами с Призраком плечо к плечу не вышло. С ним ведь под открытым небом обычно не больше одной минуты палишься. Потом у него таймер срабатывает. Как для вампира восход солнца. Он просто уходит, а преследовать Призрака дело нелепое и, как открылось, весьма рисковое.

Он остановил меня у лежащего на боку «ЛАЗа» с развороченной передней частью — фугасный снаряд угодил точно в водительское место.

— Встретимся на территории пожарки, возле ЦУМа, в пятнадцать тридцать. Заначься там где-нибудь. И не опаздывай.

Эк, ненавижу я его за эти шифровки! Но не выбирать. Развернувшись, я двинул по направлению улицы Палиев Яр, а Призрак, по собственной традиции, свернул в совершенно ином направлении. Куда? Да кто ж его знает? Кто может просчитать Призрака?

Умение чувствовать приближение напасти приходит с опытом. Поначалу ты просто не обращаешь на некоторые детали никакого внимания. Ну, подумаешь, увязался сзади парниша? И что? Нас же тут, в Виннице, до хрена таких, шнырей. Мало ли кому с тобой по пути. Не обратил внимания, а если и обратил, то не придал должного значения. Потом — раз, попутчик исчез. Думаешь, вот и ладненько, спокойнее теперь будет. Не догоняешь просто, что пасут тебя, пробивают на осторожность. Не свернул с пути, когда за тобой хвост тащился, значит, либо глупый, либо наивный. На силы свои рассчитываешь. А потом — бац! — за поворотом тебя уже человек десять, в шеренгу выстроившись, ждут. Со стволами, цепями, битами. Лошок пожаловал, что он нам принес? Даже если у тебя нет патронов и оружия, жопа у тебя всегда при себе. Мужикам, которые давно баб не видели, как раз будет впору.

Попадая в такие вещи, ты учишься обращать внимание на самые безобидные мелочи. Никогда не ходишь прямыми путями, держишься подальше от тупиковых кварталов, избегаешь открытых мест и сворачиваешь с нужной тебе дороги, как только чуешь за собой след. И анализируешь абсолютно все явления, что происходят вокруг тебя. Блики солнца, мелькания теней, рождение звуков. Оно не происходит само по себе. Что-то заставляет их возникнуть. Ветер, птица, кошка… или человек?

Бойся человека. Иначе не выжить.

Худощавого паренька лет семнадцати от роду я засек как только прошел мост и свернул на Свердлова. В серых джинсах, шерстяном свитере, черной болониевой куртке. Он не шел за мной, он пересек улицу перпендикулярно и скрылся за бетонной громадиной цокольного этажа бывшего транспортного управления. Можно бы допустить, что он появился второй раз у меня за спиной случайно (его выдал случайный шарк подошвы по асфальту — он слегка прихрамывал), но в нашем деле случайностей не бывает.

Я очередной раз, что называется, колоду срезал. Сдвинулся вглубь жилого массива, немного забирая назад, будто бы собираясь возвращаться, и снова продолжил путь вдоль Свердловской. Пацанчик если один, то отстанет, наверняка поймет, что, коль третий раз увижу, смогу и пулю меж глаз влепить. Тут уж вообще ни о какой случайности речи идти не будет. А если их несколько, то наверняка засветятся при перемещениях.

Ну вот, о чем я говорил? Топотом себя выдают. Перебежками. Молодые, человек шесть. Знают, что я с оружием, поэтому открыто нападать не хотят, ищут подходящее местечко.

Что ж, кружите меня, кружите.

Ускорив шаг, метров через пятьдесят я вышел обратно на Свердловскую. Огляделся, остановился между ржавой автобусной остановкой и поваленной на проезжую часть громадной липой. Дряхлый скелет в женской одежде на канализационном стоке, лицом вниз, черные лаковые туфельки на каблучках.

А вот и мой козырь из рукава. Лысоватый коротконогий мужичок с аккуратным аквариумным брюшком и рюкзаком за плечами выгулькнул из-за рядов небольшого продовольственного рыночка с той стороны улицы. При этом сделал вид, будто бы я ему совершенно неинтересен. Равнодушно глянул на меня глазами девицы из высшего общества, поспешным шагом прошел к перевернутой будке ремонта обуви и скрылся за углом разгромленного мародерами магазина.

Как я и думал, на лоха силки расставлены. На жадность тягачевскую рассчитано. Мужичок полный, значит, не голодает. Вещмешок не порожний при себе. А на поясе всего-то «макар» болтается. Для рецидивиста вроде меня задачка на пять минут работы. Как же тут не повестись?

И я хаваю наживку. Пусть так думают те, кто ее подослал. Пересекаю дорогу, сворачиваю за угол, куда ушел пузатый. Прямо — дворик небольшого склада, огражденный высоким бетонным забором. Ворота широко распахнуты, возле рампы застыли на вечную погрузку два грузовика. Справа «спринтер» зеленый стоит, стекол нет. Стекол в нем нет, потому что внутри наверняка засада. Идеальное место для подлова недалекоглядных тягачей.

Пацаны уже близко. Они и не шифруются особо, становится слышна даже их негромкая перекличка. Просто отлично. Я их даже начинаю любить. Хотят пострелять? Устроим.

Я делаю вид, будто иду за толстяком на территорию склада. Даже нож вытягиваю и вроде как за спину прячу. Если же играть, то на все сто, верно? Не спускаю алчных глаз с толстозадой подсадной утки, которая огибает грузовик и поднимается по ступеням на подъездную рампу…

— Господи, храни меня…

Как только равняюсь с воротами, изо всех сил срываюсь в бег. Внезапность — мой второй козырь. Те, кто устроил засаду, скорее всего, ждут от меня другого поведения. Они думают, что моя цель — их приманка. Но, вломившись во дворик, я бегу не к складу, а мимо него. К сложенным в углу территории ящикам. Сзади слышу недовольные возгласы, клацанье оружия.

Не ждали? Суматоха сыграла мне на руку. Они даже выстрелить не успели, когда я с разгону взбежал по ящикам на стену и спрыгнул с той стороны ограды. Дурачок, наверное, подумали. А мне-то что?

Шов на боку напомнил о себе, перед глазами потемнело, но я обуздал боль, сжав челюсти. Вбежав на детскую площадку возле трехэтажного дома, я едва не распластался на песочнице, перепрыгивая через укопанные до половины скаты. Чуть нож не потерял.

Тем не менее мне было радостно на душе от другого. Преследовавшие меня пацаны конечно же — ну конечно же! — ворвались на территорию склада. Куда бы я еще мог побежать? И естественно, ломанулись к рампе, думая, что именно внутри широкого складского помещения я от них и скрылся.

Таким образом одни разводилы попали под горячую руку другим разводилам, обозленным еще и оттого, что лысый «пассажир», за счет которого они намеревались разжиться боеприпасами, тупо их оболванил.

— Я не понял, вы че тут шастаете, суки?! — проревел кто-то.

Тут же разорвал тишину треск «калашей», бас-гитарой застучал ручной пулемет, закричали в один голос сразу несколько парней.

— Скормил я вас, мрази, — говорю, сплевывая с зубов песок.

А спустя всего несколько секунд там снова все было тихо. Три контрольных «бабах!», и все, тишина.

Я выдохнул, поднялся, стряхнул с себя песок. Тот же хриплый бас заматерился внутри склада, в ответ ему недовольно визжала, судя по голосу, пузатая приманка. Двое с оружием взошли по ящикам к краю плиты, оттуда высматривали меня, как мышь орлы. Поняли, что их руками хвост свой обрубил, замахали руками, мол, сюда ходи, хитрожопый. Да уж, никто не любит, чтоб их уделывали. Но неужели все так плохо? Наверняка ведь будет чего снять с «конкурентов».

Всяко я не стал испытывать их терпение. Перетащил «галиль» свою на грудь и быстренько слился с кустарниками, растущими вдоль трехэтажки. Свернул за угол и дал деру. Все равно круто я отделался за счет профсоюза. Всегда бы так.

Похавать бы чего. Кстати, тут недалече мой корешок живет. Может, наведаться, все равно до стрелы с Призраком времени еще хватает.

К дому, занятому Варягом, я добрался минут за тридцать и, к счастью, без особых проблем. Так, пару стервятничков повстречал, что на звуки выстрелов вспорхнули. На меня они не велись. Слишком жирным куском сочли. Может, узнали?

А все-таки удачное местечко метатель молота выбрал: на возвышении, в стороне от дороги, бывший хозяин (наверняка не бедный человек) выкупил даже соседние участки, чтоб соседи не шастали под его каменным забором. Закатал жалкие домишки под асфальт, окружив себя квадратами свободного пространства. Незамеченным не подберешься.

Я знал, где Варяг расставил растяжки, где в земле прикопаны капканы и где лучше не перелазить через забор, чтоб не нарваться на пулю от самого хозяина. Впрочем, последнего дома не было — я помаячил минут пять перед створками ворот с хитреной ковкой и острыми окончаниями. Был бы тягач дома, конечно же меня заметил бы.

Проникнуть в этот дом для меня не проблема. В гостях здесь я был не один раз, к тому же добряк Варяжский особо не пытался скрыть от меня место, где прячет запасной ключ. Впрочем, я бы и сам его нашел, было б время и желание.

На кухне у Варяга особо не прокормишься, но тут ведь понятно: как и я, он не держит схрон у себя дома. Никто из более-менее опытных тягачей так не делает. Ну мне особо-то и не надо. Обойдусь малым. Я разрезал булку домашнего черного хлеба напополам, смочил водой из ведра, обильно присыпал сверху сахаром. От это я понимаю, вкус, узнаваемый с детства. Хрустит сахар под зубами, на языке тает, и ржаной хлеб вкуснее всяких там круассанов. Хоть и челюсти ноют от усилий, а все равно — вкуснотища же! У Варяга еще и мясо вяленое на леске висит, но на деликатес я уж зариться не буду, вообще сволочь, подумает.

Хлебца оказалось враз. И с тем пока управился, вспотел.

На фотографии в коридоре он улыбается вместе с Машей, женой своей. Счастливые были тогда еще. В коридоре я нахожу ручку, квитанцию за свет.

«Голодный приходил, хлеб одолжил. Верну. Салман», — накарябал с обратной стороны.

До городского универмага шагалось веселее. В кишках уютно урчало, во рту все еще ощущался сладкий привкус «белой смерти», а чего нам еще надо-то? Так и топать удобнее, даже дырень в боку ныть перестала.

Проникши в один из классов музыкальной школы, где во время эвакуации был развернут мобильный госпиталь, я поднялся на второй этаж. Обогнув ряды стоящих в коридоре брошенных наспех каталок с желтыми простынями, я зашел в самый дальний класс. Пыль, грязные матрасы на полу, горы пустых ампул, кучи битого стекла, подставки под капельницы, портреты великих композиторов и оперных певцов на стенах. Мебели нет вообще никакой: ни парт, ни шкафов, местами и пол сорван: две зимы ведь миновало, все бесхозные строения неизбежно подверглись разграблению. Музыкальная школа из-за наличия в ней древесины, конечно, занимала в этом рейтинге первое место.

Пройдя к окну, я присел на краешек ржавой каталки и аккуратно оглянул скверик, ранее разделивший улицу на два транспортных потока. Пригляделся к пожарке с противоположной стороны улицы. Чисто вроде как. Тут, правда, недалеко бордель Кота, где народец никогда не иссякает, но они, как правило, активируются ближе к ночи. Сейчас же около двух, так что особого разброда и шатаний можно избежать.

— Ну что, боевая тревога? — спрашиваю сам себя, выскальзывая из музшколы.

Втянув голову, перемещаюсь к сужению дорог. К нагромождению из мешков, где тремя годами ранее пулеметный расчет заседал. Засохшие багровые пятна на мешках, на асфальте черный след от взрыва осколочной гранаты. Оглядевшись, перебегаю дальше, к армейскому «Уралу» со спущенными колесами и продырявленной пулями кабиной. Под колесами россыпь гильз, несмываемая дождем сухая лужа крови.

Еще один бросок — и я в боксе с ярко-красным сто тридцатым «ЗИЛом». Перетащил автомат на грудь, скрылся в темном коридоре, остановился, прислушался. Спалился? Привлек чье внимание? Райончик-то не из тихих, мало ли. Нет, будь спок, все спокойно.

Занял сектор для отдыха на втором этаже. Не только потому, что здесь были кровати, но и потому, что с обоих открытых окон в случай чего можно было смело прыгать — под одним стояла белая «семерка», а под вторым высыпана горка отсева. Удачные отходные пути на случай визита неприятеля.

Но стоило мне прилечь на железную койку и начать погружение в паутину сновидений, как снизу послышались шаги. Мягко идет, ну оно и ясно: кожаные туфли — это тебе не «мартенсы» на танкетке.

Призрак просто знал, где я. Он не замялся ни на секунду, сразу же свернул в нужное крыло. Гребаный Окуляр, неужто нигде не скрыться от его всевидящего глаза?

— Ай-яй, Салман, я ж тебя только на минутку оставил, — заговорил он, еще шагая по коридору. — А ты уже малолеток на решетилово Лымарю бросил. Нехороший человек.

— Слышь, — говорю ему, ставшему в дверях. — Ты еще скажи, что я и за них кому-то должен буду. Может, они тоже без дурных намерений увязались?

— Да не, кто ж за такую шушваль спрашивает? «Их называют „сволочи“, контингент из беспризорников…» Ну чего разлегся, Глебушек? Пошли давай. А то самое интересное пропустим.

— И куда мы с Пятачком? — Я с трудом поднялся, держась за бок. Взял свой автомат.

— Большой-большой секрет, — подыграл мне Призрак. — Рядышком здесь. В парк прогуляемся, в тире постреляем.

М-де, засаду в комнате кривых зеркал среди городского луна-парка еще не доводилось устраивать. Как и шариться тут вообще. Место херовое. Гиблое в прямом смысле слова. Три года назад санитары свозили сюда трупы с близлежащих к центру районов Винницы. Свозили в спешке, не всегда даже брезентом накрывали. В несколько рядов раскладывали. Зрелище, признаюсь, было не для слабых нервов. Соборная со своими «гирляндами» из непоминовенных даже близко не стояла. Хрен знает какому мудаку пришла в голову идея в главном парке устроить могильник под открытым небом (может, даже стихийно вышло?), но обглоданные временем кости лежат тут до сих пор. Кто ж их теперь вывезет? В яру, метров за сто от нас, уже травой поросли, снегом к земле придавило, их там тысяч пятнадцать или того больше.

Тягачи же в большинстве своем хоть и бездушные ублюдки, но подобных скоплений сморенного люда стараются избегать. На суеверия, глядишь, пробивает, не хочется беспокоить души неупокоенных. Да и как было креститься не начать? Первый год тут столько призраков ходило, меж деревьев, среди каруселей и разваленных кафешек, в яру, своих выискивали — вдовы, дочери и матери, — что от одного вида этих бродящих в тумане теней мурашки по спине кросс бегали.

Не доведи Господи, как говорится…

Тем не менее Призрак, который по традиции пошел первым, обустроил дозорную точку именно тут. В подсобке комнаты смеха. Присев у ржавого рукомойника, он поскоблил ножичком по дощатой стене и отковырнул щепку размером со школьную линейку. Посмотрел на наручные часы, махнул мне, присядь, мол. Зараза, блин. Для меня присесть сейчас, что хромому пробежаться.

— Скоро появятся, — сказал.

Рассматривая разноцветные карусели с отвалившимися или отслоившимися толстыми слоями краски, я вспоминал те солнечные дни, когда приходил сюда с друганами. Давно это было. Ох, как давно.

— А чего он тут делать будет?

— Как «чего»? Тебя сливать. Вон, видишь?

Я пригляделся в том направлении, куда он указывал. Из-за цепной карусели выглянул долговязый парень в черной форме. «Дог». Повертел башкой с едва держащейся на макушке черной шапочкой, будто поссать собирался и свидетелей опасался. Остановился возле железной будки с буквами «асса» наверху. Поправил висящий на шее автомат, подбил ногой кусок деревяшки у бордюра. Чувствовал он себя достаточно спокойно, излишне не напрягался. И, разумеется, все эти суеверия насчет уважения к мертвым и прочую «галиматью» он на вертеле вертел. Молодой еще, считает, что, раз с «конфетки», обходить все сторонушкой будут: живые и мертвые. Жаль, мы тут другим занимаемся, я бы ему уже в бошню пулю всадил, суке.

— Что за черт, знаешь его? — спрашиваю шепотом.

— Че ж не знать? Шептала «договской», у него почти везде свои люди есть. Он, как док, периодически обход делает, со стукачиками своими инфой обменивается. Баркас погоняло.

— А, понял. Так он типа конкурент типа твой.

Призрак покосился на меня.

— Шутник, что ли? Я таких конкурентов на завтрак хаваю. Мой конкурент тот, о ком я не знаю. И нарыскать не могу.

— Оу. Есть даже такие? — непритворно удивляюсь.

— Есть. У снайперов на днях кто-то хазу накрыл, — Призрак в задумчивости поскреб ногтями по зубам, зыркнул на меня влажными глазами. — Ловишь масштаб? У снайперов.

— Может, удачливый просто?

— Ага, удачливый. Видел, сколькими удачливыми их квартал на Пятничанах обложен? Нет, толковый волчатник попался, сразу не дается отследить. Ну эт ненадолго. Надеюсь.

Меж тем «дожок», запустив руки в карманы штанов, насвистывал какую-то знакомую мелодию. Не забывая оглядываться по сторонам, неторопливым шагом приблизился к нашему дому кривых зеркал, посмотрел в небо. Гадал, будет ли сегодня снова дождь?

Завидев подходящего человека, он надвинул на лицо маску суровости. Сразу заметно — в роль входит. Вродь как подчиненного собирается отчитывать или сынулю воспитывать. Ремня еще только в руке не хватает, а позу так точно подходящую занял.

— Вот он, стукачок твой, — кивнул Призрак, и я наклонился ближе к щели.

Разглядев лицо подошедшего человека, невольно прильнул к щели еще ближе. Ошибся, может?!

— Да ну на хрен, Призрак… — Вспомнился хлебец, смоченный водой и посыпанный сахаром. Знакомый с детства привкус. — Это не то, — прошептал я. — Это не может быть он.

Но Призрак не ответил. Он будто бы привел меня в лабораторию, где выводят динозавров юрского периода. «Что толку рассказывать? — говорили его глаза. — Сейчас сам все увидишь».

— Ну чего так долго, Варяг? Я задубел тут уже ждать тебя.

— Да с пацанами Маркуса шел. Пришлось круг давать, чтоб не выпалили мой вектор.

Как же так-то? С маркусовскими шел. Не убланы какие-нибудь, славные пацаны, одна из ударных бригад шушкинских «сыновей». А даже не догадывались, что с ними долбящая птица… Не верю… Блин, не верю…

— И что? Отслоились? — шмыгнул носом «дог».

— Да вроде бы, — кивнул Варяг. — У них свои движки, не до меня им.

— Я тебя вообще-то еще вчера ждал. Ты чего, Варяг, забиваешь на меня, что ли? Было же договорено: через два дня на третий.

— Чего сразу наезжаешь? — Варяжский сконфузился, обиженно захлопал ресницами. — Тормознули меня вчера, не мог выйти. Тягачок один привязался, из шушкинских. Отшить не мог, генерала какой-то там родич. — При этом Призрак в меня очами стрельнул — понял, мол, чья заслуга? — А в чем проблема-то?

— Проблема, — ерничая, повторил «дог». — Проблема в том, что Гремучего нашли вчера дохлым, с порванной глоткой. Пацанов его до сих пор найти не можем. А мы и на полх*я не ведаем, что он там нарыл. Или ты нарыл, — нажал Баркас. — Кто его так, а? Может, ты вздумал свои игры водить у нас за спиной? Может, совесть беспокоить начала? Шепнул кому из своих, чтоб Гремучего завалили? А?

Да-а, Варяжский, дожился ты. Чем же тебе платит этот урод, что ты позволяешь ему так с собой разговаривать? Кто он и кто ты? Ты же просто Голиаф по сравнению с этим чмырем. Возьми его за шею да брось об асфальт, чтоб мозги брызнули. А нет, стоишь, что лошара разводной, слушаешь тут. Меня бы точно для такой службы надолго не хватило бы.

— Не, я ни при чем, — искренне округлил глаза он, когда услышал подозрения в свой адрес. — Я из «Невады» два дня и не выходил-то. И никому об этом…

— А у нас товарняк с мукой жопенью накрылся! — в лоб выпалил Баркас. — Слыхал, наверное, да? Так вот Вертун считает, что это дело рук тех тягачей, что с «Урожая» сквозанули. Типа, за чмо это, Жеку, мстят. Ладно, — махнул рукой Баркас, успокоился, — тебе оно все равно на хер не надо. Так кого там, говоришь, Гремучий вел?

Я замер. В статую превратился. Все мое естество протестовало. Будь я каким чародеем, на паузу нажал бы. И никогда б ее не отключал.

— Салмана. Слыхал о таком?

Внутри у меня как камнепад случился. Призрак медленно, что тот робот, повернул ко мне голову. Его лицо по-прежнему не выражало никаких эмоций, но в глазах читался вопрос: теперь ты мне веришь?

— Знакомое поганяло. В лицо, может, и знаю. Так это что, точно он на «Урожае» был?

— Да точно, точно, — потупил взор Варяг. — Он, когда спал на стойке у Калмыка, проболтался. Я его спросил, не слыхал ли он, кто там был? Он и ответил: «Я не слыхал, я видал». А перед этим шесть патронов из кармана выложил.

— Значит, сука, он и на железке участвовал, — додумал Баркас. — Ну, мудила, жопа ему. Над моей дверью висеть будет, как, сука, эта китайская балямба. Где живет, имя, с кем контактует?

— На Пироговской живет, внизу там. Глебом зовут. А контактирует… Ну со мной контактировал, с Калмыком. В «Неваде» иногда зависает.

«Ахренеть, — думаю. — Ах-ре-неть».

— Ладно, — прошептал Призрак, вложив в ухо крохотную черную ракушку. — Пора с этим завязывать. Окуляр, давай первого.

Влажный шлепок — в голове у Баркаса будто сработала микробомба. Из пробитого глаза брызнула кровь, округлое лицо стоявшего в полуметре Варяга оросило мелкими каплями. Он дернулся синхронно с «догом», и я изначально подумал, что пуля достала его тоже. Визуально выражение их лиц было схоже, с той лишь разницей, что Баркас уже был мертв. Хотя и продолжал стоять на ногах.

Тягач дернулся к кобуре и уже было собрался сместиться с открытого пространства, как его окликнул Призрак:

— Не спеши подохнуть, Варяг.

Тот замер, покосился на деревянный домик, пригляделся к щели. Он все понял. Когда мы вышли с другой стороны, по его лицу скоростным поездом пробежал целый ряд эмоций. От искреннего удивления, минуя попытку изобразить радость — ну как если бы мы повстречались тут случайно, — до крайней степени взволнованности и выражения глаз, с которым обычно говорят «я тебе сейчас все объясню». Вроде как мы его тут с любовником застукали.

— Салман… А вы что, следили, да? Молодцы, хорошая работа, — он кивнул на шмякнувшийся к его ногам труп Баркаса. — Призрак, ну конечно… Снайпер с тобой работает, Калмык был прав?

— Оружие на землю брось, — тихо попросил Призрак. — Только не глупи, а то без руки останешься.

Я на всякий случай держал палец на спусковом крючке «галиля», хоть и понимал, что вряд ли Варяг попытается использовать свой «тэтэшник». Он осторожно вытянул пистолет из кобуры и положил возле своего связного. Наполняющаяся лужа крови тут же овладела стволом.

— А я только вот тебя навещал. Еще и часа не прошло… — Я стал метрах в двух от здоровяка, посмотрел в забрызганное кровью, ранее казавшееся мне таким добрым и открытым лицо. — Как же так, Варяг? За что ты меня, а?

Призрак остался у меня за спиной. Он всегда соблюдал нейтралитет в вопросах, которые его не касались.

— А что ты хотел, Глеб? — Лицо у Варяжского переменилось, колючий холод забрался в некогда добрые глаза душевного громилы. — Или ты, может, считаешь себя каким-то особенным? Заговоренным? В режиме бога? А помнишь, мы с тобой однажды жрали водку в «Неваде» и я спросил: Салман, мы с тобой друзья? Напомнить, что ты ответил? Напомнить? Ты сказал, что у тебя больше никогда не будет друзей. Тогда в чем проблема? Чего ты меня на душу пробиваешь? Если ты мне не друг, то кто ты мне? И кой хрен ты тут задаешь эти вопросы? «Как же так, как же так»… Вот так. Один хрен снайпер завалит, чего мне тут перед тобой исповедоваться?

— Да так-то оно так, Паша. Только вот знаешь, чего ты не понял? — Я отвел взгляд в сторону, поднял глаза к голым верхушкам деревьев. — Я могу назвать кого угодно «другом». Нет в этом никакой проблемы. Да хоть братом. Хоть кем хочешь. Но если мне это будет нужно, — наши взгляды встретились, — я без угрызений совести выстрелю ему в затылок и заберу его взяток. Помнишь, когда мы зимой отбивали хату у Качуринских? Ты взял то, что было в мешках, а я — в банках. Помнишь? Так вот я ни хрена домой не донес. По пути шпана обсела, пришлось сбросить. Ты хавал макароны, а я до марта слюнями давился. Я не считал тебя своим другом и, тем не менее, не тронул тебя. А приходил за этим дважды. Помнишь, в январе? — Он наверняка помнил. Я тогда был похож на обтянутый целлофаном скелет, та зима давалась нелегко. — Варяг, я давно отвык пользоваться ярлыками вроде «друг», «недруг» или еще там чего. Для меня это пустые слова. Для меня существуют люди, которых я уважаю и которых нет. Ты был в числе первых, пока не стал стукачом. Все остальное — просто ненужный треп.

Варяг блеснул влажными зубами, выкривил губы. Его глаза ехидно сверкнули под косматыми бровями.

— Стукачей, говоришь, презираешь? А за твоей спиной кто, как думаешь? Как называется то, что он делает? Если он сливает тебе, где что можно прихватить и у кого что можно забрать, то он — кто? Не стукач? Или считаешь, что те, кого он тебе сдал, того стоили? Они заслуживали, чтоб Салман врывался к ним посреди ночи и вскрывал им глотки? А? Тем не менее ты ведь его не презираешь. Не сторонишься, не собираешься пустить ему пулю под темя. Что ж так? Что ж за выборочное презрение к стукачам? Да и… неужели ты и вправду думаешь, что он никогда и никому тебя не сбросит? Твой отсчет пошел, и рано или поздно он сдаст тебя точно так же, как до этого сдавал тебе других.

Он выждал паузу, которую я, впрочем, ничем не заполнил. У меня имелись соображения относительно деятельности Призрака и своего к этому отношения, но озвучивать их сейчас было бы неуместно.

— Я не собираюсь себя отмазывать, Глеб, — продолжил Варяг. — У меня были причины для содействия «догам», и я всегда знал, на что шел. У них есть люди везде. Скоро они подомнут всю Винницу, Глеб. И хочешь ты этого или нет, тебе придется батрачить на них.

Я молча оглянулся на Призрака. Он курил, на его невозмутимом лице появились признаки скукотищи. «Да это ж целая драма, — было написано в его слегка помутненных глазах. — Попкорну не хватает».

— Если пробило на слезу, можно вовлечь незаинтересованное лицо, — сказал он, повернув голову вбок. На серую пятиэтажку, возвышающуюся по ту сторону заросшего футбольного поля и небольшого садика с запущенными фруктовыми деревьями. Значит, именно оттуда за нами наблюдает наш бессловесный друг Окуляр.

— Нет, Варяг, — говорю, — ни хрена ты меня не знаешь. Когда «доги» подомнут Винницу… я уже буду отсюда далеко, — мечтательно поднимаю взор к небу. — Там, где шумит прибой.

Я щелкнул переключателем, перевел автомат в режим одиночной стрельбы. Бородатый обладатель золотой медали, чемпион Европы по толканию ядра Варяжский воспринял это спокойно. Не намеревался сбежать или поднять с земли ствол. Держался стойко. И даже когда я резко вскинул автомат к плечу и без раздумий выстрелил, лицо у него не изменилось. Он вздрогнул, когда пуля пробила сердце. Одежда на груди начала напитываться кровью, он приложил раскрытую ладонь ко входному отверстию, с напряженным удивлением посмотрел на окровавленные, дрожащие пальцы. Затем взглянул на меня, в его подернутых туманом глазах сверкнуло избавление.

— Свидимся… Салман… — слетело с его губ, и он рухнул на землю.

Суеверен ли я? Понимал ли я, что совершил убийство в парке, где упокоены пятнадцать тысяч винничан? Да, понимал. Но мне было все равно. Если умершие не поймут моего поступка, то, значит, не поймет никто. Образовавшееся во мне внутреннее опустошение было хуже, чем нарушение их покоя.

Я убил Варяга.

— Будем считать, сделка состоялась, — сказал Призрак, вытащив меня из глубины какого-то невидимого колодца. — Три мешка белой на твоем схроне в Ленинском пенсионном. Там же найдешь свой «укорот», пару рожков и бронь — это лично от меня. Долю Игнатьева я отдал Иванычу за алабая. У Дьяка остались жена и двое детей, так что его долю и долю Перната я отправлю им.

— А остальное?

— Ну, док нам ведь тоже нужен, верно? Не всегда ж платить ему «спасибами». А что останется после — забираю я. Надеюсь, — он выдержал многозначительную паузу, — возражений не будет?

— Да не будет, скромный ты наш.

День шел на спад. На закате полыхали молнии, оттуда же доносилось эхо раскатов грома. Непогода. Снова будет дождь. Всю неделю так. Слякоть, серость, туман.

Я шел, сам не понимая, что мною движет. Откуда топливо для моего внутреннего двигателя. Возможно, Призрак и моя совесть были правы? И я просто обязан был выполнить просьбу человека, который пошел на эшафот, но не сдал меня?

Вот уж верно утверждение о том, что все познается в сравнении. Вот, к примеру, Варяг, которого я знал задолго до начала изоляции. И Жека, с которым свела судьба всего пару дней назад. Разве нет разницы в этих людях? Разве я могу не чувствовать на себе долг? Даже если моего займодателя уже нет в живых?

Брел я по улицам почти без маскировки. Тихими дворами, но не короткими перебежками, прислушиваясь, принюхиваясь и присматриваясь к каждой мелькнувшей тени. Кого-то встречал, обычных тягачей, посчастливилось, что не зарились на мой скарб. Кого-то грубо толкнул на углу дома, что-то вякнул обиженный, но ствол не достал.

И правильно — лучше побереги нервы и зубы, обойди меня стороной.

Передумав хрен только знает о чем, я сделал по городу громаднейший крюк. Так уж устроен наш областной центр, что река разделила его точняк пополам, а «доги» обустроились в удобнейшем месте стыковки — «конфетка», супермаркет, отель, автовокзал — все расположилось возле главного моста, соединяющего оба берега Южного Буга. Так вот, если хочешь по-быстрому пройти с одного на другой берег, придется проходить через «дожью» территорию. Есть тягачи, которые с ними там на мази, они проходят. Мне же, понятное дело, путь заказан. Приходится обходить либо через Старый город — по мосту на Козицкого, либо по Чорновила. Последний — мост, который контролируется известными нам уже снайперами. Не то чтобы они валили каждого, кто решил пройти по нему, но, кто знает, что у них в головах?

Поэтому вернулся я в Старый город тем же путем, которым добирался до пожарки, протащился вдоль Глеба Успенского и свернул на Островского — одну из главных городских артерий, когда-то уводящих бесконечный поток машин прочь от города.

Сейчас проезжая часть пустовала. Все потускневшее, поржавевшее, покрывшееся пылью железное хламье раком-боком стояло у обочин. Сразу видно, какой стезей в город входили танки. Шедшая этой дорогой бронетехника хорошо прочистила себе путь. Что утюгом прошлась.

Чем ближе я становился к казенному дому, тем легче становилось ранее твердое ощущение обязанности. Тут грызлом не щелкай — стрелки у Каталова только и высматривают, кому бы пулю всадить. А сами неумелые, криворукие и косоглазые, в снайперском деле ни черта не шарящие. Это тебе не Окуляр, который окурок с пальцев выбьет, эти палить начнут — шухеру только, нагонят, чтоб остальным обозначать, куда зверь загнался.

Так что осмотрительнее, Салман, осмотрительнее.

Забравшись на руины «Планеты секонд-хенд» (не, ну дурачье, а? кто ж так магазин называет? ты бы хотел жить на планете, где только гребаные обноски?), протараненный троллейбусом, я затаился и пригляделся.

Сквозь мутное, загаженное птицами окно на втором этаже я увидел троих возле админкорпуса тюрьмы. Курят, бошками вертят. В жестах, повадках, ну тебе настоящие приматы, с тем лишь отличием, что в «чисто крутяцкие» шмотки облаченные. О нормальном общении и не гадай, даже если правильно к ним подвалишь, быковать начнут. О понятиях лучше не заикайся — в их беспредельной хате они свои. Вопросами сначала забомбят, типа «кто такой?», «чо здесь шаришься?», а затем, если пробьют, что без важных подвязов, просто отметелят и снарягу заберут. Видел, слышал, знаю.

Так у них, у каталовских, заведено. Сидельцы там, да правильных только нет. Отморозки одни остались, шнырье, более важной масти не водится. А по части беспредела «дожьи» сорвиголовы рядом с этими — просто цыплята в сите.

Вспоминая, какого черта я сюда притащился, не могу не обозвать себя дураком. Вот реально — какого?! Долг перед восставшим против режима «догом» замучил? Или банальное любопытство покоя не дает? Что за ключ и куда его сунуть? Да выбросил бы и забыл давно, разве нечем больше заняться? Так нет же, потянуло, епт. И это с каких-то пор я начал чувствовать что-то подобное? Совесть цепи порвала, бегает, лает теперь? Заскрипело патриотически-идеологическое, вынырнувшее из слота памяти о героях Гайдара: я ведь обещал! Я должен!

Дурак. Пулю в лобешник, если что, получу заслуженно.

— Мало еще проблем на ж-жопу, — выдавливаю я сквозь стиснутые зубы.

Никогда не любил играть в контрстрайк. Бессмысленная игра. В тебя стреляют, а ты бежишь дальше. В жизни такого нет. Неуклюжими кособокими перебежками, полуприсядью, мирясь с жжением в боку, я добрался до обусловленного Жекой двухэтажного дома из белого кирпича. Он разместился по диагонали к главному корпусу тюряги, метрах в семидесяти.

«НадраБанк. Они стараются для меня» — было написано на проржавелом в уголках штендере. Одной ногой он стоял на тротуаре, другой на дороге, и я почему-то удивился как так, что его до сих пор никто не повалил. У нас же обычно так делают, просто мимо ж пройти — кайфа лишиться.

Название банка объемными, когда-то подсвечиваемыми изнутри буквами нависало и над входом. В ранее стеклянных дверях не было стекла. Переступив через осколки, я проник внутрь, остановился в коротком предбаннике. Прислушался — не бегут каталовские гамадрилы? Тихо ли внутри?

Похоже, тихо.

Денег на полу — кафеля не видать, ковром усеяно. Порванные мешки здесь же. Бурые сухие пятна на полу. Ведут к металлической двери направо, в отделение «Надр». Слева юридическая контора, специалисты по операциям с недвижимостью и защите права собственности, ежели верить рекламе. Дальше дверь агентства недвижимости — ну разумеется!

Действуя тише оседающей пыли, заглядываю в открытые на треть двери банковского отделения. Четыре высохших трупа. Один с мешком в окостенелых пальцах возле самого входа, лежит лицом вниз. Куртка на спине продырявлена, кровавое пятно под ним растрескалось, словно тоненькая прослоечка высохшего болотца. Другой в маске сидел в углу, околел, держа руку на груди. Продырявили легкое. Два мента валялись посреди помещения, один под опрокинутым набок столом, положив руку так, будто собрался подняться, опираясь на него. Напарник чуть ближе ко мне, широко раскинув ноги и руки, словно перед смертью гимнастическое кольцо выполнил. Вокруг него мелкой квадратной крошкой было рассыпано витринное стекло, с ресепшен-стойки свисала на спиральном шнуре телефонная трубка. В стене дыры, на полу женская туфля и кровавый след, ведущий за стойку. Значит, трупов здесь, по меньшей мере, пять. Не добрались санитары тогда на вычистку, видать. Или не захотели. А каталовским, как и предполагалось, все пох, им тела не мешают.

Вспоминается голос, который возвещает о победе террористов в «страйке». Потому что, если в игре погибают оба отряда, победа все равно почему-то засчитывается «террорам».

«Они стараются для меня»… Стараются они. Этот слоган здесь повсюду!

Оставив немую сцену, я вернулся в коридорчик и последовал к проходу, над которым был изображен поднимающийся по ступеням человек.

Антенн на крыше всего было пять или шесть, и смотрели они кто куда, но нужную я заприметил сразу — прямо передо мной, в каких-то двух метрах. «Черной точкой» Жека называл эмблему то ли изготовителя тарелки, то ли провайдера, но черная клякса на тарелке явно служила отличительным знаком.

Встав почти на четвереньки, я внимательно осмотрелся, уделив особое внимание крайней каменной башне старой тюрьмы. Конечно, заметят, если будут сюда смотреть, шухер поднимут. Но и до вечера я торчать тут тоже не намерен. Нужно действовать сейчас. Выдохнув, я погуськовал к первой из двух металлических полусфер, вокруг которых торчали «лопухи» спутниковых антенн. Без особых усилий и даже почти беззвучно провернул «меченую» в нужном направлении. А сам рывком назад, на ступени, будто бомбу на крыше заложил.

Тихо снаружи. Непохоже будто заметили. А если заметили, и не Жекин корешок, то либо проигнорируют, либо патруль пришлют проверить.

Покинув двухэтажку черным ходом, я вышел на квадратную площадку с выцветшими зонтами и поломанными пластиковыми стульями, где раньше было летнее кафе. Бывал тут или нет? Не помню.

Продвигаюсь дальше. Проникши в соседствующий с банком и кафешкой продуктовый магазин, останавливаюсь и прислушиваюсь к звукам города. Далеко где-то кто-то орет, поблизости же лишь сквозняки свистят да оконная рама погрюкивает.

Одноэтажный, небольшой, в отличие от банка в нем не осталось ни одного целого стекла. Как и вообще чего-либо целого внутри. Разбиты холодильники, опрокинуты витрины, разбросаны по всему магазину стеллажи. А кровавых пятен здесь куда больше, чем от перестрелки у ментов с бандитами. Сразу видно — обычные граждане хлеб делили. Правда, трупов не видать, вынесли, наверное.

Свое место я нахожу в кладовой. Отсюда два выхода и небольшое зарешеченное окошко, смотрящее ровно в четвертый кабинет, где должен был сидеть управляющий делами банковского отделения. Здесь подожду до вечера, ждать-то уже почти ничего. Если Жеке фартит и после смерти, корешок заметит маяк, если нет, пусть не злится десантник на том свете, я сделал что мог. На крайняк, оставлю этот чертов ключ в этом же кабинете. Смысл, думается, поймет лишь посвященный, кто не поймет — даже не заметит этой железяки. И тогда уж точно в расчете.

Впрочем, сказать проще, чем сделать. Во-первых, я реально уже что-нибудь прихавал бы — голод никогда не цацкается, коль уж приходит, жди только ухудшения. А во-вторых, перспектива просидеть за столиком кладовщика пару часов еще как раздразнит зверя под повязкой. Нужно бы прилечь, а негде. На полу не растянешься же. Поэтому я решил: если не придет за двадцать минут, ухожу.

На самом деле я прождал почти час. И вполне закономерно, что к двум насущным проблемам добавилась ничуть не лучшая третья. На город свалилась ночь, и стало так холодно, что невольно я начал выдавать себя цокотом зубов. Не помогал ни поднятый воротник, ни затянутый потуже пояс. Походить бы хоть, размяться, дык спалиться беспонтово неохота.

Проклиная себя совестного — за необыкновенно распухшее чувство сраного долга, Жеку — за дурацкое поручение, кореша этого, Руслана, — за то, что его либо нет, либо он близорукий остолоп, я уже собрался было вываливать из магазина… когда в окне банка заметил черную тень.

Опа-на, есть контакт!

Подхватив лежавшего на столе «галиля», я шустренько покинул выпотрошенный магазин и тихо, дабы не скрипнули двери черного выхода, проник в банк. Человек, в непонятке топтавшийся посредь кабинета управляющего, судя по всему, был один. Это уже тешило, поскольку если этот Руслан — гендерный каталовский быч, то хорошо, что с ним нет эскорта. С одним, пожалуй, еще справлюсь.

Услышав шорохи, черная тень сразу же оглянулась. Вперили мы стволы друг в друга в одночасье. Сердце, конечно, бахнуло — интуитивно, но я был уверен, что стрелять он не станет. Раз ищет тут чего, значит, я ему все-таки нужен.

— Я от человека одного тебе привет передать пришел, — говорю. — Назовись, чтобы я понял, что обратился по адресу.

Он молчал, и это меня уже напрягло. В этом месте уже должен быть поток бранных слов, из которых непосвященный поймет не больше одной четверти. Но парень молчал.

— Если тебя зовут Руслан, ты понимаешь от кого я. Правильно?

Молчок. Та ну не ептвою?!

— Ты чего, глухой, что ли? Мукни хотя бы, чтоб я понял, что ты меня слышишь.

Пауза не привела ни к чему.

«Нет, дело тут мутное», — думаю. Чего-то наш Чирик в неадеквате малость, как бы мне не прогадать насчет его замыслов. Может, я не так тарелку повернул? Может, Жека мне забыл сказать о чем-то? Типа, что у них система обозначений была: если не под тем углом черная точка, то, знать, их вскрыли и пришедший человек — враг?

Ай-яй, не подумал раньше, да, Салман? Хотя, будь так, чего бы не завалить сразу? К чему эта игра в молчанку?

— Мне сказали, ты можешь знать, где искать одного человечка. Знаешь, о ком я говорю?

На самом деле, это был не только последний козырь, но и последний миротворческий ход. Если он окажется ущербным, бабушкой-чистой-арийкой клянусь, я шмальну ему промеж глаз.

А когда ответ прозвучал, я не то чтобы удивился его смыслу — мало ли кто как шифруется и под какими погонялами ходит (да и, может, сам Жека чего не знал?), — меня удивило другое. Несмотря на то что это был совсем не нежный, трепетный голосок, а как раз больше напоминающий сухой, жестяный голос Дианы Арбениной, он все же принадлежал женщине.

— Я — Руно, — сказал явно теперь уже не Руслан. — Давай, что принес.

— Твою, блин!.. — совсем без скидок на вежливость в общении с дамой сплевываю я. — Ты — баба! Какого хрена?!

— Давай ключ, — отняв руку от цевья, протянула мне ладонь девушка.

— Едрен-батон, только не говори, что этот ключ все это время был от коморы с прокладками.

— Хотелось, чтоб с надувными бабами? Сочувствую.

— А ты типа дерзкая, — хмыкнул я.

— А ты благовоспитанный мальчик? Или, может, за живое зацепило?

— Да, мой мальчик прошел кое-какую школу. Проверишь? Возьмешь зачетку прямо тут?

Презрительно хмыкнула, вернув руку под цевье.

— Неужто вправду имеется чем гордиться? Смотри, чтоб не пришлось краснеть, красавчик.

— Перед бабой с овечьим поганялом мне не придется краснеть. Руно — это ведь шерсть овцы. Надеюсь, ты об этом знала, когда называлась так? Или другие за что прозвали?

— Прости, не узнала в темноте. Петросян?

— Ага, Степаненко. Будем дальше юморить?

— Может, лучше опустим стволы? А то нечаянно еще пораним кого-то. Так и грозить потом нечем будет.

— Только после вас, мэм, — криво улыбнулся я. — Не хотелось бы вам портить прическу лишней дырой в голове.

— Ох, как вы галантны. Небось посещали школу благородных девиц? И я, вообще-то, не мэм, ясно? — сказала она и первой убрала оружие.

«Руно… — в уме пожевал я непривычный ник, опустив ствол. — Руно. Вот я тебя и нашел. Только предчувствие такое… Будто бы я зря не оставил этот злосчастный ключ в столе».

Да, надо было оставить — чутье редко подводит тягача.

Ладно, коль уж провернул рулетку — чего теперь думать? Надо делать ставки, господа.