К Барьеру! (запрещённая Дуэль) №18 от 04.05.2010

ТВОРИЛ ЛИ СТАЛИН БЕЗЗАКОНИЯ?

Н.С. ХРУЩЕВ И ЕГО ПОСЛЕДОВАТЕЛИ – ДА

Г.Г. ЯГОДА – НЕТ

(Окончание. Начало в №30, 2009 г., №№4, 8, 10, 14)

Вопрос. Мы получили дополнительные данные о вашей антисоветской деятельности. Установлено, что многое вы еще скрываете. В частности, вы ничего не показали о своей преступной связи с врачом Левиным Л. Г. Что вы можете показать по этому вопросу?

Ответ. Я виновен в очень тяжелых преступлениях, о которых до сих пор ничего не показывал. Слишком велики эти преступления, и не хватило сил о них говорить. С именем Левина меня связывают, пожалуй, самые тяжелые мои преступления перед народом.

Вопрос. Когда и как возникла между вами и Левиным преступная связь?

Ответ. Левин был постоянно лечащим врачом Максима Горького. Бывая часто в доме у Горького, я, естественно, много раз сталкивался с Левиным. Первое время я интересовался им, хотя он, как врач, и бывал у меня дома - лечил членов моей семьи. Но вскоре Левин мне понадобился для осуществления моих личных преступных замыслов, поэтому я стал ближе к нему присматриваться, проявлять к нему некоторое внимание.

Вопрос. Для осуществления каких преступных ваших замыслов вам понадобился Левин?

Ответ. Я вынашивал в себе преступную мысль физического уничтожения сына Горького - Максима Алексеевича Пешкова. Тот человек мне мешал. Причины здесь глубоко личные и низменные, никаких политических целей не было, но факт остается фактом: я решил его убрать.

Вопрос. Вы все же скажите нам об этих "глубоко личных и низменных" причинах.

Ответ. Я прошу в протоколе не фиксировать моих объяснений по этому вопросу. Покажу о них отдельно.

Вопрос. Хорошо. Продолжайте свои показания.

Ответ. Решив уничтожить М. Пешкова, я все же понимал, что сделать это нужно с величайшей осторожностью. Я долго над этим вопросом думал, советовался даже с Погребинским. Он, как известно, был мною приближен к семье Горького и, как наиболее близкий человек, знал обо всех моих преступных планах.

Погребинский предложил мне свою помощь в этом деле. Его предложение заключалось в том, что, пригласив М. Пешкова к себе, в Уфу (он был нач. УНКВД Башкирской АССР), он организует нападение на него уголовников, которые убьют его.

Я согласился было с вариантом Погребинского, но впоследствии раздумал: это чревато было неприятностями для меня даже в случае удачи предприятия. Это было опасно потому также, что слишком большое количество людей надо было бы ввести в это дело. Поэтому я решил, что лучшим способом уничтожения Максима Пешкова явится "смерть от болезни".

Вопрос. Как это понимать?

Ответ. Очень просто: человек естественно заболевает. Некоторое время болеет. Окружающие привыкают к тому, что больной (что тоже естественно) или умирает, или выздоравливает. Врач, лечащий больного, может способствовать выздоровлению, но он может способствовать смерти больного. Таково главное содержание идеи "смерть от болезни". Ну, а все остальное - дело техническое. Пришел я к этому выводу в конце 1932 года и сразу же начал действовать.

Вопрос. Что и как вы делали?

Ответ. Определив, что Макс (так звали сына Горького) много пьет и часто болеет, я продвинул ему врача санотдела НКВД Виноградова. Это давало мне постоянную информацию о состоянии здоровья Макса. Затем, убедившись, что Левин является постоянным врачом семьи Горького, я начал приближать его к себе.

Затем, когда Левин был до некоторой степени приручен, я предложил изыскать ему наиболее удобный способ и вызвать преждевременную смерть М. Пешкова. Левин согласился, и в 1934 году, когда Макс заболел, он выполнил мое задание: М. Пешков умер потому, что Левин по моему поручению "залечил" его.

Вопрос. Непонятно, почему Левин пошел на это страшное преступление. У вас были низменные побуждения, а у него что?

Ответ. Разговор с Левиным я начал с абстрактного вопроса о том, может ли врач способствовать смерти пациента. Получив утвердительный ответ, я спросил, понимает ли он, что бывают условия, когда больной является помехой для окружающих, и что смерть такого больного была бы встречена с радостью. Левин говорил мне, что вопрос этот дискуссионный, что он лично придерживается той точки зрения, что врач не имеет права сократить жизнь человеку, даже больному. Я спорил с ним, доказывал ему, что он отсталый человек, что "мы" (надо было понимать под этим - современные люди) придерживаемся другой точки зрения. На эту тему было у меня с Левиным несколько разговоров.

Однажды я пригласил его к себе в кабинет и в самой категорической форме предложил ему принять меры к тому, чтобы М. А. Пешков умер. Я заявил ему, что это является политической директивой, и он не имеет права отказаться от выполнения ее. Старик, конечно, был огорошен. Я пытался доказать ему, что Макс никчемный, плохо влияющий на М. Горького человек, что он алкоголик и все равно скоро умрет. Левин согласился и сделал свое дело.

Вопрос. Вы выше показали, что к этому делу был привлечен и врач санчасти НКВД Виноградов. Как это было организовано?

Ответ. Виноградов также был привлечен к соучастию в убийстве М. Пешкова, как врач НКВД Виноградов часто сталкивался с Булановым и им был привлечен к выполнению различных преступных поручений. О них, вероятно, расскажет Буланов. После того, как я Левину дал поручение убить М. Пешкова, я решил, что дело будет надежнее, если привлечь еще и Виноградова. Зная от Буланова, что Виноградов грязная личность (антисоветчик, связан с заграницей), я сказал Буланову, чтобы он предложил ему принять участие в убийстве М. Пешкова, для чего действовал заодно с Левиным. Не помню точно, но, кажется, при одной из встреч с Виноградовым в доме у Горького я лично подтвердил ему задание, переданное ему Булановым.

Вопрос. Значит, и Буланов был в курсе этого чудовищного, преступного замысла?

Ответ. Да, Буланов вообще знал обо всем, что я делаю. Если я ему прямо и не говорил, он обо всем догадывался. Я должен сказать, что в этом преступном деле принимали участие еще два человека: профессор Плетнев и секретарь М. Горького Крючков Петр Петрович.

Вопрос. Они были вами привлечены?

Ответ. Да.

Вопрос. При каких обстоятельствах?

Ответ. С Крючковым дело обстояло очень просто. Я уже показывал, что в доме Горького Крючков являлся моим человеком с давних пор. Он служил мне простым информатором. Он сообщал мне абсолютно все, что происходило в доме. Человек он авантюристический, нечистоплотный, присосавшийся случайно к Горькому, и поэтому мне нетрудно было прибрать его к рукам. Когда у меня возникла мысль избавиться от Макса, я начал осторожную подготовку к этому делу Крючкова. А он, как я полагал, не должен был возражать против этого.

Вопрос. Почему?

Ответ. Крючков неоднократно высказывал мне свои опасения о смерти Горького. "Что будет со мною?" - говорил он. Его тревожила мысль, что Горький оставит литературным наследником не его, а сына Макса. Я, в свою очередь, подогревал в нем эти настроения. Я убеждал его в том, что Макс может отстранить Крючкова от участия в издании литературного наследства Горького.

Постепенно я привил Крючкову мысль, что для него было бы лучше, если Макса вообще не будет. А затем уже прямо с ним договорился. Я сообщил Крючкову, что подготовил убийство Макса, рассказал ему о том, кто и как это будет делать. На него, поскольку он ближе всех к Максу, я возложил задачу принять меры к тому, чтобы спаивать Макса и довести его до болезненного состояния. Мне важно было, чтобы Макс заболел, а все остальное доделают врачи. Крючков согласился.

Вопрос. И что он делал?

Ответ. Он делал все, что мог: спаивал Макса, возил его пьяного за город, приучал его к быстрой езде на открытом автомобиле (сама эта езда грозила катастрофой), словом, он делал все, чтобы Макс заболел. Кажется, в 1932 году Макс заболел. Я направил к нему Виноградова, но он так и не сумел ничего сделать. Но то, что не удалось в 1932 году, было совершено в мае 1934 года при содействии Крючкова: Макс заболел воспалением легких, а врачи Левин, Виноградов и Плетнев залечили его до смерти.

Вопрос. О Плетневе. Как и где он был привлечен к этому убийству?

Ответ. Плетнева пришлось привлечь к этому делу потому, что по установившейся традиции он являлся постоянным и наиболее авторитетным членом всех консилиумов при заболевании кого-либо из членов семьи Горького. Не помню точно когда, но спустя некоторое время после привлечения мною Левина, он явился ко мне с заявлением, что ему самому вряд ли что удастся сделать и что необходимо привлечь для этого дела еще кого-либо из врачей. Он прямо назвал Плетнева и заявил, что, если я не буду возражать, он сам попытается переговорить с ним. Я не возражал, но наряду с этим я дал задание аппарату ОГПУ подобрать мне компрометирующие Плетнева материалы. Оказалось, что их довольно много. Оказалось, что Плетнев был участником какой-то антисоветской группы врачей и вообще являлся человеком антисоветским. Я вызвал Плетнева к себе, спросил его, говорил ли с ним Левин. Плетнев начал было "рассуждать". Я положил на стол папку с материалами, погрозил ему, и он согласился слушаться меня.

Вопрос. Как же все-таки был убит сын Горького - М.А. Пешков?

Ответ. Детали я сейчас описать не могу. Я знаю, что он заболел (Крючков этому содействовал), для его лечения были направлены Виноградов и Левин. Был там и Плетнев. Они не допускали к Максу других врачей, неправильным применением лечения организм его был ослаблен, и он умер. Я полагаю, что врачи (Левин, Виноградов и Плетнев) расскажут об этом подробнее.

Вопрос. Только ли в результате неправильного лечения умер М.А. Пешков?

Ответ. Да, только в этом.

Вопрос. А не было ли здесь отравления?

Ответ. Нет, не было.

Вопрос. Вы это категорически утверждаете?

Ответ. Совершенно категорически.

Вопрос. Хорошо, оставим этот вопрос открытым с тем, чтобы к нему еще вернуться. Но ваши преступления в этой области не ограничиваются умерщвлением только М.А. Пешкова. Мы предупреждаем вас, что располагаем уже показаниями Виноградова, Плетнева, Левина, Крючкова и других. Вы сами понимаете, что в таком положении вам ничего уже скрыть не удастся.

Ответ. Я и не собираюсь этого делать.

Вопрос. Не знаем, собираетесь ли вы или нет, но то, что вы скрывали это в процессе всего следствия по вашему делу, это же факт.

Ответ. Да, скрывал. Но теперь мне скрывать нечего. Я заявляю, что, кроме Макса, тем же путем по моему заданию были умерщвлены В.Р. Менжинский, В.В. Куйбышев и А.М. Горький. Я хочу записать, что если в смерти Менжинского виноват только я, то смерть В.В. Куйбышева и А.М. Горького была организована по прямому постановлению объединенного центра правотроцкистской организации, которое (постановление) было мне лично передано членом этого центра А.С. Енукидзе.

Вопрос. Давайте запишем ваши показания об обстоятельствах умертвления каждого из названных вами лиц. Рассказывайте.

Ответ. Начну с Менжинского. Известно, что последние годы Менжинский больше болел, чем работал. Руководил работой я. Было ясно, что с его смертью председателем ОГПУ буду я. С этой мыслью я свыкся и ждал смерти Менжинского. А он не умирал. Когда я дал задание Левину, я подумал: "Почему то же самое не сделать с Менжинским?" В одном из разговоров с Левиным я ему об этом прямо сказал. Он уже был связан со мной подготовкой к преступлению и не мог мне отказать. Но он заявил, что не имеет доступа к Менжинскому, что постоянным лечащим врачом является доктор Казаков и что без него здесь не обойдется. Я поручил Левину привлечь к этому делу Казакова. Он это сделал. Не обошлось и без моего личного вмешательства в это дело. Левин сообщил мне, что Казаков в хороших отношениях с Менжинским, и у него (Левина) имеются сомнения, не обманет ли он. Я вызвал Казакова к себе, подтвердил ему мое распоряжение, наговорил ему кучу угроз, и он сделал свое дело - Менжинский умер.

Вопрос. А что конкретно сделал Казаков? Как он добился смерти В.Р. Менжинского?

Ответ. Этого я не знаю. Казаков "лечил" Менжинского по ему одному известному методу. Как и что он делает, в это он меня не посвящал. Мне важны были результаты, они были положительными, и меня это устраивало. Правда, помню, что в день предсмертной болезни Менжинского я говорил с Казаковым. Он заверил меня, что "все в порядке".

Вопрос. А Левин, Плетнев, Виноградов - они принимали участие в убийстве

В.Р. Менжинского?

Ответ. Мне трудно на этот вопрос ответить. Не знаю, вернее, не помню. Левин-то был в курсе дела, но принимал ли он непосредственное участие в этом деле, не знаю.

Вопрос. Значит, можно констатировать, что В.Р. Менжинский и М.А. Пешков умерщвлены по вашему прямому заданию, притом руководствовались вы в обоих случаях личными низменными соображениями?

Ответ. Да, это так. Я признаю себя виновным в этом. Я хочу рассказать об обстоятельствах, при которых я был поставлен перед необходимостью пойти на более чудовищное преступление, на организацию умерщвления таких людей, как В.В. Куйбышев и А.М. Горький.

Вопрос. Рассказывайте.

Ответ. На одном из допросов я рассказал о том, как объединенный центр правотроцкистской организации вынес свое решение об убийстве С.М. Кирова. Я рассказывал также и о том, что в принятии этого решения участия не принимал. Больше того, когда Енукидзе сообщил мне об этом, я возражал. И вам, конечно, ясно почему. Я боялся прямых террористических актов, потому что отвечал за охрану членов правительства.

В протоколах предыдущих моих допросов записано, что я вынужден был предупредить Запорожца (в Ленинграде), чтобы он не препятствовал террористическому акту над С.М. Кировым. Это вы уже знаете из моих показаний, но я тогда не договорил. О чем я умолчал? Я не рассказал о том, что, когда Енукидзе поставил меня в известность летом 1934 года о решении организовать террористический акт над С.М. Кировым, я предложил ему свой вариант убийства Кирова путем "смерти от болезни".

Я тогда же сообщил ему, что этот способ уже проверен мною на практике (М.А. Пешков и В.Р. Менжинский) и что он безопасен и для меня, как зампреда ОГПУ, отвечающего за охрану. Енукидзе отверг мое предложение в отношении С.М. Кирова. Он мотивировал это тем, что террористический акт над Кировым организовывали непосредственно зиновьевцы и троцкисты и что наше дело не мешать им и только. "Смерть от болезни" не даст должного резонанса в стране. "Надо проверить, как страна откликнется на выстрел в Кирова", - заявил мне Енукидзе.

Но вместе с тем Енукидзе ухватился и за предложенный мною метод. Он заставил меня подробно проинформировать его о том, как технически и кто конкретно осуществляет. Я ему рассказал. Через некоторое время Енукидзе меня вновь просил заехать к нему. Он заявил мне, что довел до сведения центра о моем методе и что решено немедленно приступить к его применению.

Вопрос. На ком применить?

Ответ. Было ясно, что речь идет об организации таким методом убийства руководителей Советской власти, членов Политбюро ЦК ВКП(б).

Вопрос. А конкретные фамилии были названы?

Ответ. Нет, в этом разговоре конкретные фамилии названы не были. Но Енукидзе предложил мне направить к нему Левина, предварительно подготовив его к предстоящему разговору.

Вопрос. И вы это сделали?

Ответ. Да, сделал. Я вызвал к себе Левина, заявил ему, что на очереди новые задачи, и предложил ему зайти к Енукидзе для подробного разговора. Помню, что и на сей раз пришлось пустить в ход угрозы, так как Левин пытался возражать. Во всяком случае, у Енукидзе Левин был и с ним беседовал уже о конкретных делах.

Вопрос. Откуда вам это известно?

Ответ. Мне об этом говорили и Левин, и Енукидзе. Левин явился ко мне на следующий день после своего разговора с Енукидзе с заявлением, что теперь ему все ясно, что он просит меня еще раз вызвать Плетнева, чтобы избавить его от лишних разговоров с ним. Енукидзе сообщил мне об этом разговоре следующее: он спросил Левина, кого он лечит и кто из членов Политбюро болен. Выяснилось, что Левин наблюдает за здоровьем Куйбышева. Енукидзе предложил Левину приступить к подготовке смерти Куйбышева.

Кроме того, тогда же Енукидзе сообщил мне, что центр организации считает необходимым подготовить таким же образом смерть А.М. Горького и что задание в отношении его Левину также дано. Я должен в интересах правдивости сказать, что это заявление Енукидзе меня огорошило. "При чем тут Горький?" - спросил я.

Из ответа Енукидзе я понял следующее: объединенный центр правотроцкистской организации в течение долгого времени пытался обработать Горького и оторвать его от близости к Сталину. В этих целях к Горькому были приставлены и Каменев, и Томский, и ряд других. Но реальных результатов это не дало. Горький по-прежнему близок к Сталину и является горячим сторонником и защитником его линии. При серьезной постановке [вопроса] о свержении сталинского руководства и захвате власти правотроцкистами, центр не может не учитывать исключительного влияния Горького в стране, его авторитет за границей. Если Горький будет жить, то он подымет свой голос протеста против нас. Мы не можем этого допустить. Поэтому объединенный центр, убедившись в невозможности отрыва Горького от Сталина, вынужден был вынести решение о ликвидации Горького. Выполнение этого решения поручено было мне через врачей, лечащих Горького. Мои попытки возразить не возымели своих результатов: Енукидзе предложил принять к исполнению решение центра. Через несколько дней я вызвал к себе Левина и вновь подтвердил ему то, что до меня было сказано ему Енукидзе.

Вопрос. Речь, таким образом, шла о двух жертвах, которые были намечены объединенным центром правотроцкистской организации, - о товарищах В. В. Куйбышеве и А. М. Горьком?

Ответ. Да, только о них.

Вопрос. Почему только о них?

Ответ. Я уже рассказал, как и почему возник вопрос об умерщвлении А.М. Горького. А о Куйбышеве встал вопрос потому, что это технически наиболее легко было осуществить: он болел часто и лечили его Левин с Плетневым.

Вопрос. Нам известно, что в деле организации убийства тов. В.В. Куйбышева принимало участие еще одно лицо. Почему вы об этом не говорите?

Ответ. Я этого не знаю.

Вопрос. А помощника тов. Куйбышева Максимова вы разве не знаете?

Ответ. Я лично его мало знаю. Но Енукидзе говорил мне, что он правый и что с ним есть договоренность о том, что он будет помогать Левину.

Вопрос. Это не точно. Мы располагаем данными, что вы присутствовали при разговоре об этом Енукидзе с Максимовым.

Ответ. Я этого не помню.

Вопрос. А вот Максимов утверждает, что так именно это было.

Ответ. Может быть, но я этого не помню. Я не могу ни отрицать, ни подтверждать этого.

Вопрос. Переходите к изложению того, как были выполнены эти чудовищные, преступные дела ваши.

Ответ. С Куйбышевым дело обстояло проще: осенью 1934 года он уехал в Среднюю Азию в длительную командировку. Уезжал он, как мне говорил Левин, совершенно больной. Но Левин и Плетнев заявили ему (оба смотрели его перед самым отъездом), что он в хорошем состоянии, и разрешили ехать. С собой в дорогу ему дали лекарство, прием которого пагубно действовал на его здоровье. Енукидзе говорил мне, что он уверен в том, что Куйбышев не вернется живым из этой командировки. Но он вернулся и вскоре умер от сердечного припадка, вызванного вмешательством "лечения" Левина и Плетнева.

Енукидзе был очень доволен обстоятельствами смерти Куйбышева, но помню, что однажды он с тревогой заявил мне, что в кругах членов Политбюро обстоятельства смерти Куйбышева вызывают сомнения. Откуда он это знал, мне неизвестно, но мы договорились о необходимости еще большей конспирации и временного прекращения вмешательства в здоровье Горького.

Вопрос. Вы договорились отсрочить смерть тов. А.М. Горького, потому что испугались подозрений?

Ответ. Пожалуй, так. Но это не надо понимать в таком смысле, что мы принимали какие-либо специальные меры к отмене нашего решения. Нет, мы просто не торопили врачей, и этим объясняется, что Горький прожил до лета 1936 года.

Вопрос. А как было организовано убийство тов. А.М. Горького?

Ответ. Я уже говорил об этом. За здоровьем Горького наблюдали Левин и Плетнев. Оба они были мною привлечены к делу умерщвления Горького и получили соответствующие задания.

Вопрос. Выше вы говорили, что Левин, получив задание умертвить Горького, просил вас еще раз переговорить с Плетневым. Этот разговор ваш с Плетневым состоялся?

Ответ. Да, состоялся.

Вопрос. Перед Плетневым мне пришлось до некоторой степени раскрыть завесы политического смысла этих актов. Дело в том, что Плетнев в давние годы принимал участие в политической работе, он, кажется, примыкал к какой-то партии. Из материалов ОГПУ-НКВД мне было известно, что он не прекратил политической борьбы и вел активную антисоветскую деятельность. Кроме того, он имел довольно широкие связи в мире интеллигенции и пользовался популярностью и за границей. Поэтому я счел возможным заявить ему, что мы тоже ведем борьбу с Советской властью, и буржуазно-демократическая республика, которая придет на смену Советской власти, несомненно, во всех смыслах будет приемлема для него, Плетнева, больше, нежели ныне существующий строй. Я заявил ему, что акты в отношении Куйбышева и Горького - это звенья цепи нашей борьбы против сталинского руководства, поэтому он не смеет отказаться от участия в этом деле. Он не возражал.

Вопрос. Значит, Плетнев пошел на убийство лучших людей Страны Советов по политическим соображениям?

Ответ. На этот вопрос вернее было бы ответить: "И по политическим соображениям". Потому что, как я думаю, тут действовали, несомненно, и угрозы разоблачения, аресты и т.п., которыми (угрозами) я, признаю, пользовался.

Вопрос. А Крючков был вами привлечен к делу убийства тов. А.М. Горького?

Ответ. Как же, был привлечен и сыграл в этом деле серьезную роль. После дела с Максом Крючков был уже связан со мной узами совместного участия в преступлении. Я с ним не церемонился. Я ему рассказал обо всем. Я сообщил ему, что имею поручение умертвить Горького, и предложил повторить над Горьким все, что он раньше совершил над Максом.

Вопрос. Вы сообщили ему, от кого исходит это поручение?

Ответ. Да, я сказал ему, что речь идет об организации, которая ведет борьбу против сталинского руководства и которая идет к власти. Кажется, больше я ему ничего не говорил, но он, надо думать, многое знал от Буланова. Во всяком случае, Крючков получил от меня задание устроить так, чтобы Горький заболел, и он это сделал.

Вопрос. Остановитесь на этом вопросе подробнее.

Ответ. Не знаю, сумею ли я вспомнить все детали, но дело было так. Осенние и зимние месяцы Горький обычно проводил на своей даче в Крыму. Там с ним бывал и Крючков. Так было и в 1935 году. Перед отъездом мы условились с Крючковым, что там, в Крыму, Горький "заболеет" и он его, больного, привезет в Москву "лечиться" у Плетнева.

Так и было. Весной 1936 года Крючков мне неоднократно звонил из Крыма, что состояние здоровья Горького плохое и что, если его в таком состоянии везти в Москву, он, несомненно, приедет больным. Я не возражал, и Горький, приехав в Москву, сразу заболел. Тут же в ход были пущены Левин и Плетнев, и Горький был умерщвлен.

Вопрос. Они применяли какие-нибудь особые средства к умерщвлению Горького?

Ответ. Нет, во всяком случае мне об этом неизвестно. Ко мне они не обращались, может быть, они сами что-нибудь делали и мне не говорили.

Вопрос. Вы говорите явную чепуху, без вашей санкции Левин и Плетнев не пошли бы на такое дело.

Ответ. Это верно. Я утверждаю, что мне не известно, применяли ли Левин и Плетнев какие-либо особые средства к умерщвлению Горького. Я полагаю, что Горький умер от того, что при содействии Крючкова он заболел, а врачи Левин и Плетнев "залечили" его так, как они это до этого сделали с Максом и Куйбышевым.

Вопрос. Резюмируем эту часть ваших показаний: 1) Убийство т.т. Куйбышева и Горького произведено по решению объединенного центра правотроцкистской организации?

Ответ. Да.

Вопрос. 2) Об этом решении вам стало известно от члена этого центра Енукидзе А.С.?

Ответ. Да.

Вопрос. 3) Организация и подготовка этих чудовищных убийств была проведена вами и Енукидзе?

Ответ. Да.

Вопрос. 4) К убийству т.т. Куйбышева и А.М. Горького были вами и Енукидзе привлечены Левин Л.Г., Плетнев Д.Д., Крючков П.П. и Максимов В.А.?

Ответ. Да.

Вопрос. 5) По прямым вашим и Енукидзе заданиям намеченные центром правотроцкистской организации убийства были осуществлены?

Ответ. Да.

Записано с моих слов верно, мною прочитано.

Генрих ЯГОДА

ЦА ФСБ. Ф. Н-13614. Т. 2. Л. 186-207

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ЯГОДЫ

Граждане судьи! Я хочу рассказать советскому суду, советскому народу о том, как человек, пробывший 30 лет в партии, много работавший, свихнулся, пал и очутился в рядах шпионов и провокаторов.

Прокурор не прав, когда говорит, что я никогда не был большевиком, - я бы не останавливался на своей жизни, если бы не это замечание.

Вот в двух словах моя жизнь: я с 14-ти лет работал в подпольной типографии наборщиком. Это была первая подпольная типография в г. Нижнем Новгороде. Нас было три брата. Один убит в Сормове во время восстания, другой расстрелян за восстание в полку во время войны. Я могу только позавидовать их смерти. 15-ти лет я был в боевой дружине во время Сормовского восстания. 16-17-ти лет я вступил в партию, об этом знает нижегородская организация. В 1911 году я был арестован и послан в ссылку. В 1913-1914 году вернулся в Ленинград, работал на Путиловском заводе в больничной кассе по вопросам страхования вместе с Крестинским. Потом фронт, где я был ранен. Революция 1917 года застает меня в Ленинграде, где я принимаю активное участие, являюсь членом военной организации, формирую отряды Красной гвардии. 1918 год - Южный и Восточный фронты. 1919 год - ЧК.

Все же, независимо от того, что тяжки мои преступления перед народом, перед партией, я осмеливаюсь заявить, что даже в годы моего пребывания в контрреволюционной организации я испытывал мучительную раздвоенность. И понятно, почему. Мне, бывшему руководителю советской разведки, державшему руку на пульсе всей страны, больше чем кому-либо из сидящих на скамье подсудимых была ясно видна вся беспомощность, вся безнадежность каких-либо попыток с нашей стороны свергнуть Советскую власть. Больше всех я знал, что многомиллионный советский народ никому и никогда не даст себя запрячь в ярмо капитализма. Больше чем кто-либо я знал, что никакая интервенция, с чьей бы стороны она ни исходила, не может сломить тяги советского народа к коммунизму. Я, как начальник советской разведки, прекрасно знал врагов Советского Союза, я знал действительные силы германского и японского фашизма. Но я также хорошо знал мощь Советской страны. Именно поэтому я не мог никогда рассчитывать на успех наших контрреволюционных дел. Вот откуда моя реплика относительно болтунов. У меня не хватило большевистской смелости окончательно порвать с правыми, с этой проклятой контрреволюцией, и выдать ее целиком. Были такие попытки с моей стороны? Да, были, но до конца я их никогда не доводил. Я приведу один факт, не для смягчения моей участи, да и не нужно этого, а чтобы показать свою раздвоенность в моей жизни. История с Енукидзе в 1935 году. Я разоблачил его, но далеко не полностью. Я должен был его арестовать, я этого не сделал, потому что был сам заговорщиком. Повторяю, я не в свою защиту привел этот пример и не в свою заслугу ставлю его, а как иллюстрацию своей раздвоенности. Есть и другие факты, останавливаться на них я не буду. Все это половинчато и преступно. Я отлично понимал и понимаю, что нужно было сделать. Конечно, лучше всего было бы, если бы я пришел в Центральный Комитет, выдал себя и всю организацию. Может быть, результат был бы другой. О своих тягчайших преступлениях я рассказал, останавливаться на них второй раз не буду.

Опозоренный, повергнутый в прах, уходя из жизни, я хочу рассказать мой печальный, трагический путь, который послужил бы уроком для всех тех, кто колеблется, кто не до конца предан делу партии Ленина - Сталина. Я тоже начал с колебаний. Это было в 1929 году. Я ошибочно тогда думал, что права не партия, а правы Бухарин и Рыков.

Мое падение началось с того момента, когда Рыков, узнав о моем сочувствии правым, предложил мне скрывать от партии мои правые взгляды. И я пошел на это. Я стал двурушником. Началась раздвоенность. К сожалению, не нашлось у меня большевистского мужества противостать мастерам двурушничества.

Это мое преступление отразилось на всей дальнейшей жизни и работе. Стало 2 человека. Был один Ягода - член партии, общавшийся ежедневно с величайшими людьми нашей эпохи, и другой Ягода - изменник родины, заговорщик. Первый Ягода видел гигантский рост страны, расцвет ее под руководством Сталинского ЦК; он же видел всю мерзость и грязь право-троцкистского подполья; а второй Ягода был прикован к этому самому подполью, как колодник к тачке, творя те чудовищные преступления, которые здесь разобраны со всей ясностью.

Вот куда приводят попытки однажды пойти против партии. Вот куда приводит тех, кто поднимет руку против партии. Вот жизнь, вот логика падения.

Я хочу уточнить и возразить Прокурору в части тех обвинений, которые он выдвинул. Они не имеют значения для решения моей участи, но не прав Прокурор, когда меня считает членом центра блока. Я не член центра блока. Для меня это важно лично, может быть, что я не принимал участия в решениях блока. Я не принимал участия в этом и я не принимал участия в решении о террористических актах. Меня ставили в известность постфактум и предлагали исполнять решения. Это во всех случаях выносилось без меня. Это не смягчает мою вину, но блок состоял из определенных лиц, эти лица выносили решения. Рыков был членом центра блока, он принимал решения.

Второй момент-Прокурор безапелляционно считает доказанным, что я был шпионом. Это неверно. Я - не шпион и не был им. Я думаю, что в определении, что такое шпион или шпионаж, мы не разойдемся. Но факт есть факт. У меня не было связей непосредственно с заграницей, нет фактов непосредственной передачи мною каких-либо сведений. И я не шутя говорю, что если бы я был шпионом, то десятки стран могли бы закрыть свои разведки - им незачем было бы держать в Союзе такую массу шпионов, которая сейчас переловлена.

Неверно не только то, что я являюсь организатором, но неверно и то, что я являюсь соучастником убийства Кирова. Я совершил тягчайшее служебное преступление - это да. Я отвечаю за него в равной мере, но я - не соучастник. Соучастие, гражданин Прокурор, вы так же хорошо знаете, как и я, - что это такое. Всеми материалами судебного следствия, предварительного следствия не доказано, что я соучастник этого злодейского убийства.

Мои возражения по этим моментам не являются попыткой ослабить значение моих преступлений. Моя защита и не имела бы здесь никакого практического значения, ибо за каждую миллионную часть моих преступлений, как говорит Прокурор, он требует моей головы. Свою голову я положил и отдаю, но я хочу уменьшить свою огромную задолженность перед Прокурором. Я знаю свой приговор, я его жду целый год. В последние часы или дни своей жизни я не хочу лицемерить и заявлять, что хочу смерти. Неверно это. Я совершил тягчайшие преступления. Я это сознаю. Тяжко жить после таких преступлений, тяжко сидеть десятки лет в тюрьме. Но страшно умереть с таким клеймом. Хочется, хотя бы из-за решетки тюрьмы, видеть, как будет дальше расцветать страна, которой я изменил.

Граждане судьи! Я был руководителем величайших строек-каналов. Сейчас эти каналы являются украшением нашей эпохи. Я не смею просить пойти работать туда хотя бы в качестве исполняющего самые тяжелые работы. Граждане судьи! Наши законы, наш суд резко отличаются от законов и суда всех буржуазных стран. Я вспоминаю, как министр юстиции Германии Фрик на одном из заседаний судей заявил: «Законы фашистских стран - это законы мщения, а не исправления». Наши законы построены на другом принципе, наш суд является другим судом. Советский суд отличается от буржуазных судов тем, что он, суд, рассматривая преступления, опирается на законы не как на догму, а руководствуется революционной целесообразностью. Страна наша могуча, сильна как никогда, очищена от шпионов, диверсантов, террористов и другой нечисти, и я прошу вас, граждане судьи, при вынесении мне приговора учесть, есть ли революционная целесообразность в моей казни теперь. Я бы не смел просить о пощаде, если бы не знал, что данный процесс является апофеозом разгрома контрреволюции, что страна уничтожила все очаги контрреволюции и Советская страна выиграла, разбила контрреволюцию наголову. То, что я и мои сопроцессники сидим здесь на скамье подсудимых и держим ответ, является триумфом, победой советского народа над контрреволюцией. Я обращаюсь к суду с просьбой - если можете, простите.

От редакции. И в последнем слове, как и его подельники, Ягода остался верен своей измене: он знал, что неразоблачёнными остаются ещё многие заговорщики, поэтому борьба с Советской властью будет продолжена. Ягода лишь стремился усыпить бдительность.

Всех, к сожалению, мы до сих пор не знаем. Вскоре разоблачили Н.И. Ежова и его группу. Сумел выполнить установку Троцкого на поражение Красной Армии в войне командующий войсками Западного Особого военного округа генерал армии Д.Г. Павлов, измена которого поставила страну в тяжелейшие условия и стоила миллионов жертв. Делом доказал свою невыявленную принадлежность к заговорщикам Н.С. Хрущёв.

Люди, будьте бдительны!