Глава 11 ДВИЖИМАЯ ЦЕЛЬ – ДВИЖОК

Лейтенант Мудрецкий, навозившись с ремонтом сортира, умер вживую на одной из свободных коек прямо во взводе. Его поддержал весь личный состав. В результате стены сотрясали и могучий храп, и тихое посапывание, и посвистывание, и похрюкивание с нервным подрагиванием.

Сержант Батраков медленно поднялся со своей койки и вышел в проход. Он видел, куда залег лейтенант, и найти Мудрецкого даже в полной темноте не составило труда.

– Товарищ лейтенант, – Батраков говорил одними губами. – Мне надо с вами поговорить.

Юра, не будь дураком, смекнул, что просто так посреди ночи подчиненные командиров не будят.

Вышли в коридор.

– Пойдем в штаб роты?

– Нет, лучше в туалет.

Дневальный, стоящий на тумбочке, настолько отупел от желания поспать, что даже и не удивился, чего это так запросто офицер вместе с солдатом среди ночи по нужде пошли. Взглянув на парочку, он поднял молящие о пощаде глаза вверх, к часам. Без пятнадцати два. Еще чуть-чуть – и можно будить смену.

Горящая под потолком огромная люстра заставила химиков встряхнуться.

– Здорово получилось, – снова восхитился дед Женя. – Я даже и не верю, что в армии. Больше напоминает сортир богатого борделя, как в кино показывают.

– В парке все машины на ходу?

– Все. Я же с вечера доложил.

– Извини, забыл, – Мудрецкий еле стоял на ватных ногах. Ему хотелось завалиться сейчас на боковую суток на двое, и чтобы ни одна муха над ухом не жужжала. Завтра еще в шесть вечера наряд по столовой. И какого же черта его сейчас толкает Батраков?

Прошаркав тапочками по черному кафелю, они подошли к крайней розовой раковине у окна и закурили.

– Не тяни, выкладывай.

Женя отправил комок, сдавивший горло, вниз. То, что он сейчас собирался сделать, ни в одном коллективе не поощрялось.

– Вас интересует, кто поменял двигатель на законсервированном «уазике»?

До сего момента Мудрецкий вроде как спал.

Огромный вулкан проснулся глубоко внутри его сознания и, прорвав горную породу дремоты, стал извергать на поверхность горячую лаву.

– Что ты знаешь? – Губы вяло шевельнулись, пролился первый обжигающий розовый ручеек. Ничто еще не выдавало начавшийся душевный апокалипсис.

– Я надеюсь, вы никому не скажете, кто рассказал вам.

– Не скажу. Выкладывай, – испепеляющий поток расширился и ускорил движение. Цель его была одна – дед Женя.

– Я знал, что готовится замена двигателя.

– Не тяни меня за яйца! – Фраза заполнила весь туалет и на секунду повисла в воздухе. Командир взвода подошел к Батракову вплотную. Напряжение внутри его стало так велико, что он едва сдерживал себя. Еще немного – и он схватит этого стукача за уши и пару раз приложит отъевшуюся моську к собственному колену.

Сержант испугался громкого голоса.

– Может кто-нибудь услышать.

– Здесь никого, говори.

Глядя на стремительно слетающего с катушек лейтенанта, Батраков усомнился в правильности своих действий. Не исключено, что Мудацкий поднимет вой на всю казарму, и тогда ему придется отстаивать право на существование в драке. На него много никто не поставит. Здоровье может резко пошатнуться.

– Кикимор помогал Евздрихину.

Батраков с облегчением увидел, как кровь отливает от лица лейтенанта. Мудрецкий быстро успокоился, загнав дикую натуру за решетку интеллигентности.

– Почему ты мне рассказываешь об этом?

– Кикимор затрахал весь взвод.

Лейтенант только ухмыльнулся.

– Как только он дембельнется, кто займет его место?

Сержант молчал.

– Это будешь ты, не так ли?

– Не знаю.

– Простаков проснется, пусть сидит в казарме, не дай бог, комбату на глаза попадется. Завтрак принесите ему.

– Комбат сказал, чтобы на губу его до дальнейшего разбирательства.

– Я помню.

– Где это он так напился? Второй день болеет.

Лейтенант не собирался докладывать. И оставил вопрос без ответа.

– Иди в койку. Через полчаса придешь сюда снова.

– А вы?

– Я покурю.

У Евздрихина «УАЗ» есть. Это точно. Через пару лет ему на пенсию. Понятное дело, надо нести не только в руках, но и в ногах. Как в том анекдоте про новую форму для прапорщиков – пальцы прорезали в ботинках, чтоб удобнее и ногами хапать было. А офицерам новые портупеи выдали, крепкие, широкие, крест-накрест во всю грудь, чтоб от зависти не лопнули, наблюдая, как прапорщики прут себе домой все, что плохо и хорошо лежит.

Завтра сразу после обеда генерал поедет в парк. Если только выяснится, что на «УАЗе» не родной движок, подполковник автоматически его вложит, сообщив, что ведется расследование, а двигатель подменили во время дежурства лейтенанта Мудрецкого. Потом столовая – здесь снова все хреново. Повара выше копчика не прыгнут. Картошка будет на ужин, понятное дело. Пюре. Чуть больше половины от объема – бульба, тридцать процентов воды плюс двадцать процентов той же воды, но с фрагментами сухого молока. Еще дадут «котлету» – смесь жилок, сухарей и лука. Генерал попробует, поплюется. Стойлохрякова превратят в майора, а он поедет на Северный Кавказ. Весело.

Мудрецкий с солдатской кормежкой успел познакомиться. Пару раз по столовой заступал, да и так видел, что из столовки приносят солдатам в парк. Вроде не голодные времена-то. И прав тот солдатик, что пожаловался.

Что же делать с двигателем? Впереди у него вся ночь.

Они вышли из казармы вдвоем. Лейтенант, одетый по форме, и Резинкин.

Мудрецкий пока не объяснял солдату, что от него требуется. Просто скомандовал подъем и повел за собой следом в поселок.

Чернодырье спало крепким сном. На небе светились звездочки, дул приятный тихий ветерок. Время от времени над ушами военных пролетали голодные перепончатокрылые самки, с визгом выпуская воздух из задних проходов и мечтая проткнуть тонкую человеческую кожу, дабы напиться теплой крови.

Шли молча, в колонне. Солдат за офицером. Где-то по поселку ходят два патруля из батальона, мечтая отловить своих же, кто мог пуститься в самоход за водкой или наркотиками. Магазины работают круглые сутки. Наркодилеры тоже.

Витек не знал, куда они топают, но отметил, что по центральной улице поселка, прозванной в народе «Ильич-стрит», они не пошли. Там и фонари горят аж через один, а не через пять, как на второстепенных улочках, там и две с половиной полосы для автомобилей, двухэтажные полудома-полубараки хрущевских времен. Трехэтажный универсам, выросший во времена Брежнева, и зияющие дыры канализационных колодцев – люки, отлитые при Сталине, уперли года два назад и сдали в чермет местные «синяки», очень уважающие последний рубль, когда его не хватает на настойку боярышника. Все это проявление роскоши и достатка они обходили стороной. Да и через КПП часть не покидали, а пошли кругом. Вначале Витек подумал, что в парк идут, ан нет. Крюк дали и вошли в поселок по козьей тропке.

На окраинах скотину в каждом доме держат. Вот товарищ лейтенант быстро идет. Надо ему куда-то, он и не замечает, что левая нога у него в коровьем навозе первой стадии свежести. Ветер в лицо, запах уносится назад, и Витя может наслаждаться ароматами свободы за спиной красного командира.

Сказать? А надо ли? Пусть потопчет. Нечего среди ночи дергать.

Собачки, почуяв солдатский дух, пару раз принимались гавкать, но волна не пошла. Часто бывает, одной псине не спится, так она воет на луну и тявкает на все, что движется, сидя на цепи. Будит соседнего кобеля, тот начинает брехать не из-за того, что ему чего-то чудится за высоким забором, а так, для порядку. И вот они уже в две глотки стараются, растравливая душу тем лохматым, кто сторожит дома напротив и по соседству. Чужие уж ушли давно, а псы не успокаиваются, тогда выходит кто-нибудь из хозяев, чтобы цыкнуть на свою, остальные слышат человеческий голос и заливаются еще сильнее, до хрипоты. И так минут десять, а то и больше. Не ночь, а дурдом. Правда, говорят, люди спят спокойно и в тех домах, что рядом с аэропортами стоят. Ничего, привыкают.

Старый пес лежал на молодой траве и в полудреме втягивал ноздрями аромат обновившейся после долгих студеных дней земли. Ему не спалось. Болело сердце. Он доживал свой недолгий собачий век за высоким зеленым забором, сваренным из стальных листов. Он много видел, на пару человечьих жизней хватит точно. Афганистан... В годовалом возрасте он уже вынюхивал мины на пыльных дорогах. Потом Север, когда он своим теплом пару раз спасал хозяину жизнь. Почему-то глохли урчащие машины во время пурги, и они вдвоем оставались похороненными внутри железного чрева на долгие дни с несколькими вкусными бутербродиками с кусочками колбасы и сыра, залитыми взбитыми с молоком яйцами и зажаренными на сливочном маргарине, что делала хозяйка. Их находили полуживыми, откапывали. Отправляли в отпуск, на юг. Солнце жаркое там. Воздух мягкий. И невообразимое количество соленой воды, которую пить не будешь. Море, в общем.

Потом сытая Германия. Славное время. И предки его оттуда, порода его так и называется – немецкая овчарка. А какие там женщины! Вы бы знали – век бы не уснули.

Потом они приехали сюда. На Родину. Он даже смог осчастливить здесь одну леди той же породы, что и сам, проживающую через дом. Говорят, у нее трое. Все пацаны. Все в него. Им уж год. Наверняка обрели новых хозяев.

Пес навострил уши. Странно, похоже, напротив дома, метрах в двадцати от него, остановилось двое солдат, уж запах ваксы он не забыл, а вместе с ними немытая корова. Тогда почему он не слышал копыт? Старость? Ветер? Встав, черный «немец» медленно потянулся и лениво пошел к калитке. Цепь не гремела. Его просто никогда не сажали на нее. Да и куда он денется в свои семнадцать лет.

Если бы он мог улыбаться. Вакса и коровье дерьмо вперемешку. Только люди могут вляпаться в чужое. Животные на такое не способны. Носа, что ли, нет?

– Вот дом Евздрихина, – зашептал лейтенант, указывая на высокую и развесистую телевизионную антенну на крыше. Они стояли вдвоем за толстым дубом. Ствол, неимоверно разросшийся вширь, без труда скрывал обоих от дороги, через которую стоял высокий особнячок из белого кирпича с мансардой. Очень неплохое зданьице по местным меркам.

– Прапорщика? – Витек хотел закурить, но лейтенант не позволил.

– Ты в машинах разбираешься, я знаю. «Уазик» видишь?

– Нет.

– Правильно. Он за забором. Стоит под дикой яблоней прямо перед окнами.

Витек про себя отметил, что угнать «УАЗ» для него так же просто, как монаху «Отче наш» прочитать. Но не сбрендил ли летеха?

– Про комиссию из округа, естественно, знаешь?

– Знаю.

– А то, что двигатель с «УАЗа», стоящего на хранении, Евздрихин поставил себе на машину, знаешь?

– Круто. За пять минут такие вещи не делаются. А свой на его место всунул, да?

– Именно. Комбат считает, что случилось это в мое дежурство. Сегодня днем комиссия поедет в парк. Надо, чтобы по дороге машина прапорщика заглохла.

– Генерал на «Мерседесе» ездит.

– Не твоя забота.

– А Стойлохряков на служебной.

– Не твоя забота.

– А прапорщик вообще может не поехать.

– Ты сделаешь или нет?

– За рулем кто будет, я?

– Нет, скорее всего, сам Евздрихин.

– Это сложнее.

– Было бы просто, я бы с тобой не консультировался.

– Почему со мной?

– А с кем? Не пойду же я к Паркину. По угонам ты у нас спец.

– Можно грязи в бензобак добавить, тогда карбюратор забьется. Но время, когда движок начнет лихорадить, угадать невозможно. А если у него топливный фильтр, тогда вообще ничего не выйдет.

– А свечи? – с надеждой произнес Мудрецкий.

– С места не тронется. Мне надо подумать.

Тут молодому офицеру, бывшему аспиранту университета, пришлось себе признаться, что выпускники ПТУ тоже могут соображать и для поиска ответа им нужно время.

– Сейчас три часа. В четыре поселок начнет просыпаться. Станет светлее. Если комиссия обнаружит сегодня в парке подмену двигателя, я влечу в дерьмо по горло.

– Может, самое простое номера перебить на двигателе?

– И ты можешь это сделать?

– Нет, но я слышал, что так делают. Правда, в любом случае фигня выходит. Может, прикуривать его постоянно?

– Чего?

Витек подошел к забору и, подтянувшись, сунул нос за ограду. С другой стороны на него флегматично смотрели большие, блестящие в темноте глаза. Полумрак помешал оценить размеры пса, а разглядывать его долго не представлялось возможным. Собачка начала потихоньку выходить из себя. Злобное рычание не обещало радушного приема, если он решится все же лезть во двор.

Пес вяло вильнул хвостом и умолк. «И чего это не спится людям? Голодные, что ли? Еду ищут? Ну это я могу понять. Все одно, если уж полезет, вцеплюсь, где помягче, старыми истертыми клыками. Извиняйте, если чего не так выйдет. Ушел, похоже. Даже не интересно. Сердечко разыгралось опять. Ох уж эти люди! Чем старше становлюсь, тем яснее понимаю, что вреда от них больше, чем пользы».

– Чего там? – нервно спросил Мудрецкий, доставая «Родопи».

– Курить нельзя, демаскируете подразделение.

– Ах да, черт, – лейтенант выкинул сигарету в траву.

Резинкин тут же наклонился и подобрал ее, засунул себе за ухо.

– Потом покурю.

– Вам что, сигарет не дают?

– Дают, но не хватает же.

Мудрецкий отдал солдату всю пачку.

– Чего видел?

– Псина там огромная. Похоже, цепи на шее нет. Сидит прямо у забора. Я даже испугался от неожиданности.

Мудрецкий вздохнул.

«Чем я занимаюсь тут, господи! Надо было держать язык за зубами на кафедре. Идиот».

– Сиди тут, за дубом. Я через полчаса приду, – лейтенант нащупал в кармане наличность.

– Вы куда?

– Надо же с собачкой разобраться.

– Отравить хотите?

– Зачем так грубо?

– Надо бы фонарик, маленький, чтобы во рту держать можно было, и отвертку помощнее.

– Хорошо.

Пес глядел на луну и молил собачьего бога послать ему кусочек колбаски. Ну хочется ему, старику, в последние дни побаловать себя, пока еще аппетит не пропал.

Случилось чудо. С неба, шлепнув его по морде, свалился кусок вареной, высшего сорта. Пес долго обнюхивал свалившийся на его голову подарок, потом взглянул на луну, вильнул хвостом в знак благодарности и в мгновение ока слопал лакомство.

Так быстро. Больше не будет?

На удивление, дело не кончилось одной подачкой. Чем же он так понравился тем, кто на небе?

После третьей порции его стало клонить в сон. Ничего удивительного, сытый и под утро. Облизнувшись и убедившись, что больше ничего не будет, пес пошел в будку да и заснул на полпути к своему домику, завалившись на бок.

– Не сдох? – забеспокоился Резинкин.

– Какая на фиг разница. Давай лезь.

Звездочки не на погонах, на небе. Маленькие, а светят. Месяц помогает – тоску разгоняет.

Резинкин на раз-два метнулся через забор. Самое простое – разрядить аккумулятор. Если прапора припрет выехать сегодня утром, будет с ручного стартера трогаться.

Сворачивать замок на дверце не пришлось. Он и так уже раскурочен был. Давно, похоже. Сев в машину, Витек включил все фары. Дальним светом посадил два белых пятна на стену сарая, находящуюся всего в метре от капота, и быстренько покинул двор.

Песик, развалившийся около переднего колеса, даже не шелохнулся. Лейтенант умный. Недаром в университете учился. Интересно, с чем колбаска-то была?

В расположении третьего взвода третьей роты на первом из трех этажей казармы спокойно спал-почивал на коечке всеми нелюбимый сержант Олег Витько – личный водитель комбата. Осмеливался делать замечания этому сержантику только начальник штаба Холодец. Остальные шакалы, то есть офицеры, мальчишку не трогали, так как знали, что комбат будет недоволен, узнав о притеснениях его личного водителя, который однажды на самом деле спас жизнь и себе, и подполковнику. Но было то в городе Самаре, и, кроме самого Стойлохрякова, расщедрившегося на отпуск для Витько аж на плюс пятнадцать суток к положенному, никто ничего рассказать об этом геройском подвиге не мог. Правда, слов комбата всем хватило. Увернулся, мол, ловко от дорогого «БМВ». Тот на тротуар выскочил, а они дальше поехали. Подробности до сих пор неизвестны.

– Э-э-э, э-э-э, – Батраков потряс за плечо водителя за десять минут до подъема.

– Чего надо, химия? – зашипели побеспокоенные местные дедушки. – Вали отсюда.

– Олег, Олег, пошли выйдем.

– Женек, чего надо? – Маленький, крепенький Витько хотел сна.

– Дело срочное.

Все произошло опять же в туалете. Все главные события происходят в армии в туалете. Это единственное место, где не очень действует устав. Зато дедовщина действует везде и всюду, а потому здесь самое место внушать не столь старослужащему и не столь крепкому сержанту Витько, что у него сегодня неожиданно, как и положено для данного заболевания, скрутило живот и он рулить может, только разве сидя на нежно-розовом унитазе.

– Женек, ты сдурел. Комиссия не уехала. Хряк меня загрызет.

– Давай ключи. Сегодня я за тебя кручусь.

– Зачем? Не дам. Иди ты на хрен со своими приблудами.

– Кто тебе, мальчик, машину вылизывает?

Олег в двигателях понимал не больше обычного автолюбителя. А комбат любил слышать размеренный рев движка. Ему частенько казалось, будто машина много жрет, или слишком медленно трогается с места, или коробка передач не втыкается как положено, или просто не тянет, потому как они не могут на трассе обойти какую-то там «Ауди».

Приходилось идти к деду Жене, первыми игрушками которого в детстве были, по его собственному признанию, прожженные поршневые кольца от «ГАЗ-53».

– Я не могу, – Олег не надеялся отвязаться от Батракова, но просто так сдаться он не мог.

– Давай, – сержант взял водителя за грудки и припер к стене, украшенной голубой плиточкой с розовыми узорчиками.

– Зачем?

Батраков сам залез в карман штанов к водителю. Достал ключи на зеленом шнурке, другой конец которого для страховки был привязан к ременной петле на штанах. Ухватившись за связку, он подтянул оппонента к умывальнику, где уже до официального подъема умывался один из солдат. Бесцеремонно взяв лежащую на раковине бритву, он отсек ключи от шнурка.

– Ну, – потянул умывающийся, но быстро успокоился, когда ему вернули его имущество.

– Иди болей, – Батраков, довольный, помотал ключами в воздухе. – И не вздумай сказать кому-нибудь, что ты здоров.

Утро выдалось теплым. На ладонях еще остались ощущения штатной проверки жинкиных прелестей. Все в порядке, все на месте. Стойлохряков посмотрел на вставшее солнце. Хорошо дом стоит, утром свет в окна. Вставать легко.

Подойдя к служебной машине, комбат нахмурился.

– Где Витько? – ездить с другим водителем он не любил.

– Живот у него разболелся, товарищ подполковник, – Батраков честно и преданно смотрел на комбата. – Новый туалет интенсивно обкатывает.

– Давай в штаб.

* * *

С утра пораньше Евздрихин вышел из дому с миской каши в руках и свистнул пса. Собака не прибежала на зов, чего никогда не случалось. Спустившись к будке, прапорщик огляделся и увидел овчарку, дрыхнувшую рядом с колесами машины. Только лишь когда он снова свистнул над самым ухом, пес проснулся, виновато посмотрел на хозяина и завилял хвостом.

– Старый, старый стал, – Евздрихин трепал лохматый загривок. – Иди ешь, – он понес миску к месту кормежки. «Немец» лениво потянулся, оттягивая задние лапы и немного прогибая спину, зевнул и пошел трапезничать.

Но до того как коснуться каши, пес выслушал ненормированную прозу в исполнении хозяина. Человек распекал сам себя за распиз...ство, нажимая на какие-то кнопки в машине.

Лейтенанта растолкал Резинкин, после того как притопал с завтрака.

– Товарищ лейтенант, вы просили разбудить.

Не успел Мудрецкий свесить с койки белы ноженьки в черных вонючих носочках, как дневальный на тумбочке гаркнул: «Смирно!» По тяжеленным шагам Юра безошибочно определил поступь комбата. Сюда идет. Завязать шнурки на берцах он не успел. Так вскочил.

– Мудрецкий! – Толстопузый здоровый командир батальона загородил собой белый свет, нависнув над лейтенантом, спешно примастрячившим очки на носу. Даже дышать тяжко стало. Взводный почувствовал боль в коленках от того, как он, сам того не желая, вытягивается в струнку.

– Я, – пискнул Юра.

– Чего бледный такой, мастурбировал всю ночь? – В казарме никого не было. Будивший Резинкин, понятное дело, резко исчез, а тет-а-тет Стойлохряков позволял себе достаточно. Но и зрителей любил, концерт мог дать перед строем, с народом задора больше и фантазия на языке вертится.

Измотанный службой лейтенант молчал.

– Пойдем, вместе полюбуемся на евротолчок.

Вошли. Встали посредине.

– И где ж ты, дорогой товарищ, взял материал?

Юра сморгнул, сглотнул и поджал губы. Надо что-то отвечать или не надо?

– Я выполнял приказ.

– Чей, чей приказ?!

Солдатики, почуяв настроение комбата, мигом шуганулись прочь, кто недописавши, кто недокакавши.

– Ваш.

– Хамишь?! Что-то я не помню, чтобы я приказывал моим личным кафелем и выписанными из города унитазами для офицеров оформлять ротное отхожее место!

Мудрецкий молчал.

В туалет, хватая ртом воздух, вбежал ефрейтор Петрушевский.

– Товарищ подполковник, майор Холодец велел передать, что генерал встал и завтракает.

Стойлохряков взглянул на часы.

– Оклемался с опережением графика, ох уж мне эти десантные войска, пидрилы крылатые, мать их, – вобрав в себя побольше воздуха через нос, так, чтоб прошибло, он хотел было сплюнуть под ноги, но сдержался и дошел до унитаза. – Не трясись, Мудрецкий, все путем. Только люстру сними и со всеми висюльками в штаб ее, ко мне в кабинет. Смотри, чтоб ни одну детальку не просрали.

На выходе из казармы подполковника поджидал Батраков.

– Товарищ подполковник, два баллона спустили.

– Что?! Нормально ж доехали?

– Где-то стекло поймали. Запаски нет.

– Евздрихина сюда, чтоб через десять минут он стоял у штаба под парами. Не хватало мне в такой день обосраться.

Генерала Веретенко вместе с сопровождающими разместили прямо в штабе. Две комнаты, зная о приезде комиссии, загодя облизали. В поселке размещать гостей, век бы их не видеть, просто негде.

Постучав и услышав «да», подполковник вошел к генералу ВДВ, изобразив на лице бодрость.

– Заходи, Петр Валерьевич, – пригласил инспектор. – Встречаешь хорошо, – на столе перед гостем стояла огромная порция яичницы с салом, с которой он еще не разобрался, и стопка водки, наполненная до краев. – Садись, выпьем.

Подполковник был готов пить с ним сутки напролет, лишь бы только они никуда из штаба не выходили.

Не вышло.

Евздрихин прилетел через девять пятьдесят девять после звонка по полевому телефону. Вот не у каждого ротного телефон стоит, а у него, у прапорщика, есть. А все потому, что он, Евздрихин, может в нужную минуту понадобиться. Приятно.

Только не сегодня. Усатый человечек нарезал круги вокруг своей машины, двигатель которой продолжал работать, пожирая ценный, украденный, а от этого его ценность еще больше, бензин. Когда он в последний раз покупал горючку? А насрать, вспоминать некогда. Тут такое!

Как мог он не выключить фары? Вчера ведь даже ни капли, бля, ни единой. Аккумулятор недавно заряжал. Какое горе! Надо же, как все плохо, это надо же!!! Если машина по дороге заглохнет, придется заводить кривым стартером. Позориться перед начальством. Колеса переставить с его на комбатовскую они не успевают. В любой момент может выйти генерал. Еще Мудрецкий с толку сбивает, крутится здесь, зудит над ухом:

– «Мерс» по дороге в парк не пройдет, на брюхо сядет. И «Волгам» там делать нечего. Придется вам, Петр Петрович, всех везти на своем «УАЗе».

Евздрихин вставлял в рот цигарки одну за другой, продолжая натаптывать вокруг авто.

– Юр, ну как же я свет-то не выключил? Я ж старый воин. Готовился. Э! А ну давай аккумулятор со служебной, – прапорщик осекся.

– А? – притворился не въехавшим в ситуацию лейтенант.

– Нет, ничего. Дурная мысль.

«Ну да, ну да, придется капот открывать. А номерок-то двигателя я помню. Наизусть выучил. Теперь он мне снится вперемешку с девичьими упругими титьками».

– Всякое бывает, – сочувственно отвечал лейтенант. – А генеральские машины-то для разбитых дорог совсем непригодны. К нам надо на джипе приезжать.

Генерал, подполковник и «шестерки» небольшим стадцем вышли на крыльцо.

– Поехали технику смотреть! – громко объявил Веретенко. – Показывайте, где тут у вас парк.

Стойлохряков корректно объяснил, что парк далеко, что пешком долго, что надо на машине.

Генерал направился к своему «Мерседесу».

– Не пройдет, товарищ генерал, – ляпнул Евздрихин.

– Почему? – удивился инспектор.

Прапорщик посмотрел на Мудрецкого – нажужжал все ж над ухом. Сам и не заметил, как сказал. Даже если прав, при высоком начальстве лучше языку воли не давать.

– Там дороги никакой нет.

Стойлохряков поспешил подтвердить:

– Прапорщик прав.

– Чего тут у тебя? «Козел» под парами. Ладно, оставайтесь все здесь, капитан со мной.

Стойлохряков улыбнулся. В парке все должно быть на мази. Паркину, командиру третьей роты, уже отзвонили, что они собрались раньше. Сейчас в ближайшем палисадничке должны начать затеваться шашлыки. Чтоб сразу после поверхностного осмотра по сто пятьдесят и баиньки, а вечерочком домой – в град Самару.

Как только «УАЗ» с генералом, подполковником, адъютантом и Евздрихиным завернул за штаб, Мудрецкий со всех ног бросился через вылизанную клумбу по прямой к разогретому «ГАЗ-66».

– Гони! – крикнул он Резинкину, запрыгивая в кабину. – Выгорит дело – к отпуску пять дней добавлю!

Витя рванул с места, представляя, как он в пьяном угаре лежит на Аленке лишние пять дней и ночей, и опрометчиво вылетел из-за казармы на дорогу прямо перед «уазиком» с инспектором. Поворачивая, он едва не снес передний бампер с офицерами. Хорошо, Евздрихин успел притормозить. Иначе ЧП.

– Ваша машина? – с ехидной улыбочкой спросил Веретенко.

Ну не мог Стойлохряков ответить, что американская.

– Надеюсь, местные лихачи под зад нам по дороге не наподдают.

Прапорщик принял слова на свой адрес и погнал за грузовиком следом. А то из слов генерала вытекает, что за рулем плохой водитель.

– Очень хорошо. Держись за ним. Если грузовик в парк, обязательно с водителем побеседую.

Будь у Стойлохрякова сейчас в руках стальной прут, он бы вязал из него кружева.

Витек смотрел то на слегка подсохшую дорогу, то в зеркало заднего вида. Лейтенант сидел рядом и теребил верхнюю пуговицу «афганки». Успеют или не успеют, успеют или не успеют...

Плохо заточенный топор весело затюкал по толстому сосновому стволу. Леха Простаков еще не успел толком проснуться после экстренного подъема, а тут надо рубить, валить. Место для засады нашли быстро. Высоченная сосна сама напрашивалась быть снесенной под корень, да и от дороги она близко.

– По нужде надо! – выл Алексей, подрубая дерево и тяжело отдуваясь.

– Потерпи немного, – умолял маленький Фрол, бегая вокруг великана. – С минуты на минуту покажутся.

– Перестань мельтешить и отойди за спину. Да подальше.

– Что, уже срубил?

– Нет еще. Топор хреновый.

Удары становились все реже и все сильнее. Дерево гудело, стонало под остервенелым натиском, но не сдавалось. Топор со свистом рассекал воздух и врезался в ствол. У Фрола дух захватывало. Вот это машет!

Двухметровая машина молотила по дереву без остановок. На канадском традиционном конкурсе лесорубов акселерат из Сибири был бы вне конкуренции.

Фрол задирал иногда голову вверх и смотрел на верхушку. Вот ее повело в сторону. Простаков отбросил в сторону топор и, уперевшись в ствол, стал медленно валить дерево в гущу молодняка. Сосна пошла к земле, с треском ломая жиденькие осинки и молодняк ели.

Отбежав в сторону, чтобы не получить от играющего после падения ствола, Леха с блаженством на лице отлил.

– Надо на дорогу тащить!

– Без тебя знаю, – прорвалось между частыми вздохами.

– Хорошо, хорошо. Дыши, дыши.

Огромное дерево дрогнуло. Валетов смотрел на все происходящее широко раскрытыми глазами. Сколько же он тащит? Ствол у основания с полметра толщиной. Мама родная!

Лейтенант и Резинкин увидели сосновый ствол поперек дороги одновременно. «УАЗ» от них не отставал. Стало быть, никуда Евздрихин не денется, заглушит движок. Оседлав ствол, Валетов потихоньку топориком тюкал сучки.

– Приказание выполнено, товарищ лейтенант.

– Молоток. Где Простаков?

– В кустах.

Лехе светиться никак нельзя. Генерал наверняка запомнил со вчерашнего вечера пьяного здоровяка в казарме, а Стойлохряков считает, что солдат наказан и находится под арестом.

Евздрихин долго не ждал. Загудел, остановившись позади «шишига».

– Что там такое? – Генерал не скрывал раздражения.

Стойлохряков метнулся лично.

– Сейчас разберемся.

Валетов плавно оторвал посадочное место от коры и встал с топором в руках. Ремня на поясе у него не было. Кепка висела на одной из веточек. Работает боец.

– Товарищ подполковник, рядовой Валетов производит заготовку дров для парка.

Стойлохряков вяло улыбался лейтенанту.

– Мудрецкий, ваш боец?

– Мой.

– Ваш, – подполковник пнул ногой массивный ствол и посмотрел на Фрола. Потом поискал глазами свежий пень. Да не росло у дороги в парк таких сосен. Из леска приволокли. – Это что тут, на хрен, за партизанская война!

– Дрова готовлю, – мямлил Фрол.

– Молчи, солдат, а то я тебе из жопы бифштекс приготовлю! Лейтенант, объясняй давай!

Веретенко не усидел в машине.

– Зачем это вам такая здоровая сосна?

Стойлохряков часто заморгал.

– В парке «буржуйки» дровами топим. Вот заготавливаем. Выволокли неудачно.

Генерал посмотрел на дерево, потом на маленького, жиденького солдатика. Подошел, пожал руку.

– Как зовут?

– Фрол.

– Отличная работа, – генерал дошел до конца дерева, посмотрел на свежие следы от топора. – Я бы, подполковник, прибавил десять суток к отпуску этому парню, а?

– Так точно.

– Ну, чего встали, мужики, бревно-то надо в сторону убирать, – Веретенко снял плащ, остался в новеньком зелено-коричневом камуфляже и, закатав рукава, первым взялся за дерево.

Укая и пукая, с матюгами и эканьем всем кагалом убрали дерево в сторону.

Евздрихин тут же поспешил к машине. Он мог поклясться, что двигатель не глушил. Кто повернул ключ?

Преимущество маленького человека в том, что он может на мгновение исчезнуть и появиться вновь, и его отсутствия никто не заметит. Фрол подмигнул лейтенанту. Птичка в клетке.

Прапорщик покрутил ключ зажигания, дабы убедить самого себя, что придется доставать кочергу и ворочать ее. Стартер не издал даже слабенького «гы-ги». Стойлохряков ему этого не простит.

Ничего не сказав успевшим рассесться пассажирам, он вытащил из багажника «кривой» и пошел запускать двигатель.

Резинкин с лейтенантом не спешили трогаться в путь. После ночного общения с машиной прапорщика Вите было интересно посмотреть, как Евздрихин будет безуспешно трахаться.

– Аккумулятор? – посочувствовал генерал, покинув салон после шестой неудачной попытки.

– Да, разрядился. Старый уже. Машина военная, у нее тоже год за три идет.

– Надо технику в порядке держать, – уел неотступно следовавший за генералом адъютант.

– Так, может, прикуримся от грузовичка?

Прапорщик и сам был бы не прочь, но движок-то под капотом ворованный.

– Да я и так сейчас заведу. Конь мои команды знает, сколько лет с ним учил.

– Ну-ну.

Ухватившись за железку, Евздрихин приналег. Двигатель чихнул, но так и не завелся. Резинкин высунул язык от удовольствия. Пять суток к отпуску! Хе-хе. Он хорошо разбирается в машинах, он может залезть в любую тачку. Он просто супер. Хай-класс. Е-е-с! Вспомнив о том, как все его приключения чуть было не закончились тюрьмой, он вернулся с небес на землю, где продолжал страдать Евздрихин.

Стойлохряков подошел к прапорщику и зашипел:

– Ну. Скоро?

– Я стараюсь.

– Может, конь твой оглох, плохо приказания слышит?

– Кончай херней заниматься. Провода толстые есть?

Прапорщик вытащил из двигателя рукоятку и, потупив нос, сознался, что таковые в наличии имеются.

Взмахнув рукой в воздухе, комбат дал понять Резинкину, чтобы тот разворачивался.

Витек подогнал грузовик лоб в лоб с «УАЗом».

Евздрихин принес провода, да так и встал с ними, ни жив ни мертв, рядом с передним бампером.

– Чего стоишь? – негодовал комбат. – Капот открывай. Ехать надо, неужели не понимаешь?

Прапорщик вытянулся по стойке «смирно» и не желал сходить со своего места.

– Что с тобой? – Подполковник глядел на бледного, истекающего холодным потом подчиненного.

Комбат знал, что прапорщик в армии давно и носило его немало по миру. Старые раны дают знать о себе в самый неподходящий момент. А за прапорщиком числилась контузия в Афганистане.

– Тебе плохо?

Взгляд Евздрихина прояснился.

– Нет.

Он открывал капот с закрытыми глазами, мечтая только о том, чтобы все прошло гладко. Вряд ли комбат смог бы заметить подмену, но сопоставить возраст машины и движка он мог. Любому водиле видно, что движок не затраханный, а машина-то, слава богу, второй десяток лет добирает.

Теперь мешкать нельзя. Лейтенант, сдерживая себя, не спеша подошел к открытому двигателю. Лично убедился – вот он, голубок. Стоит на частной машине. Номер двигателя именно тот самый.

Мудрецкий набрался наглости и прервал диалог генерала с комбатом.

– Извините, товарищ генерал. Разрешите обратиться к товарищу подполковнику.

– Давай.

Стоящий за спиной генерала адъютант задрал нос кверху, желая показать свое неодобрение молодецкой дерзости.

– Чего? – промычал комбат.

– Можно вас на минуточку, – лейтенант подошел к капоту, и подполковник невольно последовал за ним.

– Чего? – талдычил одно и то же Стойлохряков.

Мудрецкий пальцем показал на номер двигателя. На зрение комбат не жаловался. Подбежал Евздрихин.

– Что, что такое?

– Ничего, – на прапорщика комбат даже не взглянул. – Давайте отойдем, лейтенант, не будем мешать.

– Что за секреты? – Веретенко выглядел обиженным.

– А, – отмахнулся комбат, – лейтенант интересовался, куда ему дрова в парке складывать.

Мудрецкий шел к грузовику и давил лыбу. Двигатель он нашел. Дальше не его забота. Пусть комбат как хочет, так с прапорщиком и разбирается. Не забыть бы до наряда в столовую приказать солдатам люстру из сортира снять.

Проезжая мимо грузовика, Стойлохряков высунулся в окошко и с заднего сиденья – на переднем, понятно, генерал, – отдал распоряжение:

– Лейтенант, чтобы сосна через полчаса была в парке.

– Есть, – вяло ответил Мудрецкий.

На самом деле работы тут на пять минут. Сейчас они свистнут Леху. Он выйдет из кустов. Все сучья порубит, ствол на три части раздолбает, в машину погрузит, и они поедут следом за комбатом и инспектором. А там скинуть дерево мотострелки помогут.

Фрол встал на огромный ствол и, сложив ладони, крикнул в сторону начинающих буйно развиваться зарослей.

– Ле-е-еха-а-а!!!

Тишина. А рядом с дорогой лежит огромное дерево. Из инструментов у них один тупой топор. Эх, пилу бы, да нету.

– Ле-е-еха-а-а!!!

Лейтенант занервничал. Резинкин стоял и вяло долбил сапогом сосну.

Из лесу никто не выходил.

– Нечего стоять, – упавшим голосом подытожил взводный. – Ушел он обратно в казарму. Резинкин, начинай рубить.

– Нет, товарищ лейтенант! Он не мог! – воскликнул Валетов.

– Почему?

– Я ему ничего не говорил об этом. Я его вон за тем деревом оставил, разрешите посмотреть.

– Иди.

– Может, волоком дотащим. Сейчас подцепим как-нибудь. Трос у меня в кузове есть, – герою суток Резинкину даже лень было уста открывать, чтобы озвучить простенькую идейку. Он так это небрежно брякнул. Прямо между прочим.

Идея Мудрецкому понравилась. Они попробовали вдвоем приподнять толстый конец. Лейтенант с натуги крякнул. Фрол, топая к лесу, обернулся. Двое стоят раком, кряхтят и еле-еле отрывают дубину от земли.

Здоровый лохматый волк скалился и рычал, нависнув над ним, потом неожиданно сложил губы трубочкой и, высунув липкий и длинный змеиный язык, шлепнул его по щеке.

– Вставай!

Это не волк, это Фрол.

– Ума нет. Жопа, поди, вся сырая! На мокрой листве сидеть! Дожди идут через день.

– Чего ты кричишь? – вяло бубнил Простаков, ощупывая штаны в интересующем Валетова месте. На самом деле влажные. – Сморило меня.

– Пошли бревно рубить.

– Кто сказал?

Валетов зло посмотрел на детину.

– Я! Тебе мало?

– Чего? – Нижняя челюсть здоровяка выдвинулась вперед.

– Спокойно, мастодонт. Комбат приказал.

Лейтенант на самом деле решил не рубить дерево. Подцепили по-резинковски. Простакова отправили обратно в казарму спать, а сами повезли дерево в парк.

Леха доковылял до казармы. Хотелось писать, есть, спать и еще кой-кого – того, кого в армии очень мало, в основном по контракту и почти все чьи-то жены.

В первый раз в жизни у него заболела голова. Боль зародилась в висках и вскоре распространилась по всей черепушке. Вряд ли он заболевает, просто легкое недомогание. Ему надо отоспаться как следует, и он будет как новенький.

– Гигант вернулся, – Кикимор встретил Простакова белой маечкой в обтяжку, подчеркивающей хорошо развитую грудную клетку и плечи, новенькими сланцами, свежей утренней улыбкой без верхней левой четверки и легким ударом по ребрам. Агап только хмыкнул, а Баба Варя, мывший казарму, фальшиво и истерично заржал.

– Здоров, – ответил Леха и неожиданно ухватил плотного и плечистого Кирпичева за шею и дернул с такой силой, что у дембеля другого пути, кроме как лбом в дверной косяк, не оказалось.

Охнув, неформальный папа взвода осел на пол и отключился, завалившись на бок.

Как ни в чем не бывало Простаков перешагнул через тело, подошел к койке, снял китель, поставил у кровати сапоги и, надев тапочки, пошел в туалет, где, вопреки будничным советам Валетова, он напился воды из-под крана, умылся и пошел обратно в кубрик.

Тело продолжало лежать на прежнем месте, только теперь вокруг него роились Агапов, Бабочкин и оказавшиеся в расположении, но до этого незаметные Ануфриев и Сизов.

– Кайф ловит, – растянуто и тихо поделился с товарищами мыслями Ануфриев.

– Торчит, – согласился Сизов, прозванный за цвет кожи Желтком.

Два друга посмотрели на Простакова одурманенными, слезящимися, выпученными глазами.

– Поздравляю, – Агапов протянул увлажненную кремом для кожи ладонь. – Ты его грохнул. Пятнадцать лет дисбата, а потом опять служить. В тридцать пять уволят.

Все четверо заржали.

Простаков почесал затылок, потом потер ноющие виски. Кикимор на самом деле лежал без движения. Наклонившись, виновник торжества пощупал пульс.

– Живой, – радостно сообщил он присутствующим. Поднял тело с пола и закинул на ближайшую верхнюю койку, словно детский рюкзачок. Свободно мотающиеся ноги, уже без сланцев, задели по двум мордам с блестящими глазами.

– Тише, доктор, – Желток улыбался, искренне радуясь тому, что Кикимор еще поживет.

Простаков молча залез под одеяло с головой и тут же уснул. С нескольких метров и не разобрать, спит там кто или просто кровать не убрана.

Агап тут же пнул Бабочкина.

– Чего встал! В казарме до сих пор жопа!

Мотострелки не радовались статной, измазанной в грязи невысохших луж сосне. Для изображения бурной жизнедеятельности перед адъютантом генерала, оставленным хозяином ковыряться в носу на солнышке, Белобородов – командир второго взвода третьей роты – распорядился немедленно дубье разобрать на поленья и сложить рядом с кунгом.

Пока наряд пилил и колол дрова, генерал в сопровождении подполковника осматривал технику. Больше никого не взяли, вдвоем пошли, как президенты на саммите, глаза в глаза – разговоры о политике, понятное дело. Даже зампотеха батальона капитана Стержнева не взяли. А он молил, прямо как сладкое выпрашивал:

– Товарищ генерал, разрешите ознакомить вас с нашим хозяйством.

Генерал не разрешил. Сказал, что ему комбата вполне хватит. Но пошли они интересно. Те, кто в первый раз видел проверку в парке, слегка остолбенели. Не чудится ли им?...

Впереди шли вдвоем, а подвернувшегося под руку Фрола заставили идти следом с подносом, на котором стояло два стакана и две бутылки водки. На предплечье ему капитан Паркин, видя такое дело, предусмотрительно повесил накрахмаленное полотенчико. Собирались жрать «Смирновку».

Подошли к первым боксам. Они были и первыми по ходу, и первыми по номеру, а такое не во всех частях встречается. Но в отдельных батальонах может.

– Здесь у тебя третья рота или первая? – Генерал передвинул на затылок фуражку.

– Третья, товарищ генерал, в первом боксе. Ну поскольку третья рота живет на первом этаже. Чтоб не путать.

– Логично.

– Кое-что под открытым небом пока.

– Логично.

Зашли в четырехметровые ворота. Чистота, порядок. Ни одно насекомое нигде не гадило, ни одна пара мух воспроизведением потомства не занималась. Техника предусмотрительно выкрашена несколько дней назад. Запаха краски нет.

Веретенко надул щеки, расстегнул китель, добрался до волосатой груди, стал осматриваться, почесываться.

– А почему у тебя здесь не евроремонт, а, Петр Валерьевич?

Стойлохряков с перепугу обнял собственное пузо.

– Шучу! Ха-ха-ха! Рядовой!

Фрол никогда раньше не носил бутылки с водкой на подносах. Он вообще представить себе не мог, чем ему предстоит заниматься в армии. В военкомате о таком не сказывают. Там или молчат, или расписывают солдатскую жизнь хохломской росписью. Чтобы не расколотить явно дорогие бутылки, он взял их за горлышко, оставив на подносе только стаканы.

Когда позвали, расставил тару в обратку и медленно подошел, боясь всю посуду побить.

– Молодец, солдат, – похвалил генерал неизвестно за что и хлопнул по плечу. Стекло сыграло. Стаканчики звякнули о бутылочки. – В десант тебе не надо. Но ты и здесь молодец. Ставь. – Веретенко указал рукой на слесарный стол.

Фрол с облегчением выполнил приказание. Хлопни его генерал посильнее, все бы сейчас оказалось на полу, а он в вечном наряде по сортиру.

Генерал свернул башку первой бутылке и налил примерно по сто себе и майору.

– Ладно, вижу, все в порядке. Ну их всех на хрен. Давай выпьем.

Стойлохряков расплылся в улыбке. Неужели все? Е-мое, вроде не облажался ни разу. Вроде везде угодил. Погоди, еще не проводил, и о содержании отчета ничего не известно. А еще столовая. Упою десантуру, чтоб все или в розовых тонах, или никак. Не дойдет он до столовки. Прикрою, так и быть, Сухенького. За все приходится своим здоровьем расплачиваться. А здесь два литра и без закуси. Что это? Десант наносит ответный удар.

Фрол вышел на улицу, закурил.

Генерал поднес к губам стакан и остановился. Стойлохряков внимательно смотрел и сам ни-ни, пока инспектор не пригубит.

– Не по-человечески. Не люблю. Рядовой!

Фрол не торопился. Забычковал сигаретку, положил за отворот кепки с левой стороны и только потом подошел.

– Водку пьешь? – Суровые глаза смотрели на Валетова.

Только чего на него так пялиться, «быки» в золотых цепях ему в душеньку глядели, ничего не увидели. Куда уж там генералу.

– Пью.

Прочные были те стаканы. Стойлохряков давил на свой со всех сторон. Ничего, стенки выдержали.

– Так, – генерал оглядел отдраенное помещение. Стаканов лишних нет. – Фляжку, солдат.

Фрол снял с ремня фляжку и протянул генералу. Веретенко вылил на бетонный пол воду и медленно-медленно влил примерно так же, как себе и комбату.

– Теперь порядок. За БТРы. Чтоб ездили.

– Чтоб ездили, – согласился подполковник.

Фрол хлопнул все до конца, не уступая офицерам. А чего там!

Стойлохряков взял у него фляжку и поболтал. Не плескалось.

– Молодец.

– Молодец, – присоединился генерал. – Как зовут?

– Рядовой Валетов.

– Имя?

И тут водка ударила по мозгам. Сильно очень приложилась.

– Фрол... – парнишку повело в сторону, он едва улыбнулся, но заставил себя стабилизироваться.

– Скажи, Фрол, как же ты один такое дерево до дороги дотащил? Или тебе помогали? – Водка снова лилась в стаканы.

– Если бы не я, дело б не пошло.

– Молодец, ефрейтор, хорошо отвечаешь. Петр Валерьевич, давай сюда его фляжку.

Разлили по второй.

Генерал втянул ноздрями струю свежего воздуха, залетевшую в ворота.

– Хорошая вещь наша водка. Накрывает плавно, нежно. Да, комбат?

– Здоровья много на нее требуется, – Стойлохряков представил, что ему сегодня устроит жена после того, как он очутится дома. Все шло к очередному испытанию организма на живучесть.

– Ты вроде на слабенького и больного не похож, – хмель вскружил голову и комбату, и генералу, квадратные пачки слегка раскраснелись, глаза заблестели. – Так, за БТРы пили, что у тебя еще есть?

– БМП есть. Может, вернемся? Сядем по-человечески. Там шашлычок, зелень. Что мы тут стоим?

– Раз уж приехали, надо осмотреть все твое хозяйство. Пьем за БМП, – генерал уже донес наполненный стакан до губ. – Где стоят, не вижу.

– На улице и в соседнем боксе, – занюхивая белым полотенчиком, висящим на плече Валетова, сообщил Стойлохряков.

– Хорошо. Пьем здесь и идем туда. Ефрейтор, не отставай.

Фрол посмотрел на комбата. Тот дал отмашку, и огненная вода влилась в молодой желудок.

– Я рядовой, товарищ генерал.

Генерал стал смеяться. Стойлохряков поддержал инспектора неискренним ржанием.

– Ефрейтор, бери бутылки, пошли в следующий бокс.

Пока Фрол облокачивался на слесарный стол, его гироскопы кое-как справлялись с нагрузкой, но лишь только тело отделилось от опоры, как компьютер дал сбой. Если бы не тиски, он наверняка боднул бы Стойлохрякова в пузо головой.

Генерал нахмурился.

– Не очень силен для ефрейтора.

Критика возымела действие, Фрол взбодрился.

– Секундное замешательство, товарищ генерал.

– Ладно, сержант, следуй за нами.

Валетов расцвел, как девушка после развода с придурком мужем, подхватил бутылки, поднос, стаканы и поспешил за офицерами.

Во втором боксе, не менее чистом, чем предыдущий, устроились на пустой двухсотлитровой бочке, стоящей в углу.

После четвертого круга как-то остановились. Закурили. Генерал выпустил тонкую струйку дыма к потолку.

– Вижу, подполковник, стараешься. Третью звездочку хочешь на погон. Молодец.

Стойлохряков пожал плечами.

– Понимаю. Ничего. Хорошо командуешь. Люди вон какой порядок у тебя навели. Старший сержант? – позвал Веретенко.

Услышав знакомый голос, Фрол очнулся и отлепил физиономию от кирпичной стены.

– Я.

– Он недавно служит, – спохватился комбат.

– А мне не нужно знать, сколько он служит. Я вижу, как он пьет. Молодец. Видишь, на ногах стоит. Солдат сражение ведет, не сдается.

– Так точно, – подтвердил Фрол и снова боднул головой стену.

– Помню, в Афганистане залегли мы на голых камнях. «Духи» поперли. Орут про своего Аллаха. Вылезло человек сто, а у меня во взводе двадцать четыре пацана. Думал, конец, – генерал пропустил еще стакан, «закусил» мануфактуркой и продолжил: – Начали бить их. Я вначале и не понял, в чем дело-то. А что бы вы думали, прет, вот прет на меня, метров сто осталось. Ну, с такого расстояния я ему, встань он раком, в очко попаду с закрытыми глазами. Идет, орет, борода, чалма, платье серое, вся фигня. Палит во все стороны. Бью в корпус одну, другую. Куски мяса от него отлетают, а он все вперед и вперед, как робот, зомби. Всех мы их там и положили. Обкуренные, черти. Вторую волну бы не сдержали. Патронов бы не хватило. Я повеселился, два рожка выпустил и могу поклясться, ни одной пули зазря не израсходовал. Семнадцать их унес, но ложились они тяжело, ой тяжело. Прошли по полю боя. Добили кой-кого, понятное дело. При обыске нашли с полкило кокаина. А у нас дрянью все баловались.

– И вы, товарищ генерал? – Фролу стало интересно.

– Война, сынок, на то и война, чтоб людей убивать да калечить. Под суд нас не отдали только из-за того, что мы сотню положили.

– А на гражданке вы чем занимались?

– Охотой и женщинами.

– И на кого охотились?

– На женщин.

Помолчали.

– В Германии у меня случай был, – подполковник закрыл глаза, чтобы лучше представить события далеких дней. – Закорешился я с одним немцем, Гюнтер зовут. Он возьми меня на выходные и пригласи в Лейпциг, к себе домой. Ну, вроде как и в гости, и на экскурсию. Разве плохо? Поехал с женой. В штатском, конечно, по-немецки я неплохо тогда говорил. Шмотки на мне все ихние, рожа на бюргеровскую смахивает. От русского внешне ничего не осталось. Бабы наши языками зацепились. Со стороны посмотришь – две подружки, ети их обеих. Ну не слушать же? Пошли в забегаловку. Пиво, понятное дело.

Гюнтер, он габаритами почти как я, но на пиво тренирован невероятно, поди, с детства вместо мамкиного молока пиво посасывал, только тогда я еще не знал, на что он способен.

Вошли в бар. Он там завсегдатай, все его знают, здороваются. Я тоже башкой киваю. Сидим пьем, никого не трогаем. И тут заходят, вот как в кино, тройняшки. Слышь, Федя, тройняшки.

Фрол повернулся к офицерам.

– Меня зовут Фрол, – сказал, как отрезал. Только отрезал тупым ножом мягкий батон. Больно уж расплывчато.

– О, парень, тебе хватит, – генерал рассмеялся. – Гляди, комбат, как мы его накачали.

Стойлохряков не обращал внимания и продолжал:

– Три братца местные, знаменитые алконавты – профессионалы, и с Гюнтером они не в ладах. Пузатые страсть. Мое брюхо против ихних – пупок. Как вошли, тут же стали задирать Гюнтера. Не вытерпел он. Согласился.

Сели друг против друга. Один из тройняшек и он. Выбрали самый крепкий сорт пива, какой был в баре, градусов шесть, может, семь или больше, не помню точно, и начали.

Народ собрался вокруг столика. Ну как же, аттракцион. Музычку включили ненавязчивую, тихонечко, свет над столиком приглушили. Обстановка самая та.

На шестом литре одновременно встали отлить. Вернулись, продолжили.

Понятно, я за Гюнтера болею. Только смотрю, дело плохо. Уплывают его пятьдесят марок. Шатается. А по правилам за стол хвататься нельзя, пол-литровую кружечку ставить не выпитой нельзя. Пить залпом. Между подходами паузы по пять минут, чтоб усвоилось.

На девятом литре слетел он со стула, я его еле удержал, а он же тяжелый, как тут не матюгнуться. Пузатый деньги сгреб и, если бы не братья, тоже свалился бы, а так его в сторонку отсадили и на меня смотрят. Скалятся, уроды, на Гюнтера показывают и говорят так членораздельно, не хочу ли, мол, я отыграться за приятеля.

Я им: «Я, я», вытаскиваю из кармана двести марок и кидаю на стол. На хорошем немецком соглашаюсь, но говорю, что правила будут русские. Стоят, укатываются, в лицо мне пальцами тычут. А мне за Гюнтера обидно. И зло взяло. Говорю, с каждого по двести – и я перепью этих двоих трезвых, вместе взятых. Рисковал, конечно. А они примолкли. Что, спрашивают, за правила?

Правила, говорю, очень простые. Мешаем пиво с водкой один к одному, если один из вас упадет, вы оба проиграли. Остальные условия меня вполне устраивали.

Услышав про водку, фрицы притихли, а отступать некуда, и публика требует. Вдвоем-то одного русского можно перепить.

Начали. Хозяин бара пригласил для смешивания такую мэдхен, рожа – коровий зад симпатичнее, а вот сиськи, сиськи-то другое дело. Валетов, что знаешь про сиськи?

– Они мягкие.

– Ох, – подполковник вздохнул. – Я первый пить начал. Одну поллитровочку, а за ней и вторую. Махом. Теперь главное – пять минут просидеть. Толстопузые свои кружки осушили. А мэдхен в белом передничке новые дозы мешает. Музыка громче. Народу полный бар. Все выпивку заказывают – хозяин счастлив.

На третьей минуте мотнуло меня, аж передернуло. Заулыбались напротив. А ведь вторым темпом мне еще литр хлестать. Собрался, вспомнил Родину и влил в себя. Вокруг галдят, смеются, аплодисменты со всех сторон. Братцы свои кружки выпили, наверное, я тогда уже плохо соображал и ничего не видел перед собой. Столько яду махом ужрать. Только слышу – бух, бух. Проблевавшийся Гюнтер на мне от счастья виснет. Фотоаппарат защелкал. Кто-то снимал все это, хорошо, что снимки нигде не всплыли. Я поднялся кое-как и равновесия не удержал, со всего размаха своей пьяной мордой в эту огромную и, как ни странно, высокую грудь хлоп. Не знаю, была ли довольна мэдхен, но я-то точно, даже находясь в пьяном дурмане, запомнил на всю жизнь. Вот так я за вечер заработал четыреста марок. А хозяин бара на память подарил мне еще бочонок пива.

Фрол, раскуривший к тому времени сигарету, сплюнул сквозь зубы на ботинок генералу.

– Извини, – взяв полотенце, он нагнулся и хотел вытереть плевок.

– Перестань, – генерал остановил рядового.

Фрол выпрямился.

– Все фигня, мужики, – Фрол подбоченился, выпятил из сутулой спины грудь, расправил все свои сто шестьдесят сантиметров и взял слово.

Комбат с инспектором поворотили пьяные моськи и с любопытством взглянули на молодого. Никто не перебивал.

– В общем, сижу я как-то вечером в самом лучшем ресторане в Чебоксарах. Заведение «Чапай» называется. Прикольно – шашки, знамена, винтовки, «наганы» на стенах. Официантки все в красных облегашках. На эстрадке стриптизерша у шеста крутится. Шарфик на шее тоже красный развевается, и золотые туфли вперемешку с продетыми в соски колечками мелькают туда-сюда.

Столик я заранее заказал, поближе к сцене. Сижу, гляжу, глаз не отвожу. Подходят тоже трое. Здоровые. Цепи одна толще другой. Прически отсутствуют, выше бровей сразу затылок начинается. Говорят, вали, пацан, отсюда. А я им сто баксов протягиваю и так с понтом дела заявляю, чтоб сыны держали ноги в сторону.

Козлы заерепенились, взяли меня за пиджак и подняли. Девчонка махать ногами на сцене перестала. Приличное заведение ведь. Здесь беспорядка быть не может по определению. А тут такое, мягко сказать, недоразумение в первом ряду происходит. Администратор к нам направился.

Держат двое гоблинов меня на весу, а третий фиксой золотой сверкает и шмонать меня начал. Я ножками болтаю. Ничего не делаю. Выгреб из меня четыре штуки «зелени» и прямо при народе себе по карманам распихивает.

Администратор подошел, – Фрол снова плюнул генералу на ботинок, теперь на другой, – стал ныть про то, что господам лучше решать свои вопросы вне стен заведения.

Они думали, трясут лоха. Я им так врезаю прямо в рыла: «Вы взяли деньги Парного». Как у них мошонки щелкнули!.. Мне не только четыре штуки баксов вернули, но еще и стриптизершу на ночь сняли за свои в качестве извинения. Нужных людей знать надо.

– Упился, – сочувствовал генерал. – Чушь несет. Приснилось тебе все это, парень. Не было ни денег, ни ресторана, ни Парного.

– Ага, – комбат разлил по очередной. – Тебе, пацан, хватит.

– Да если б не Парной, я бы сейчас жил себе припеваючи и не трахался бы в этой клоаке вместе с вами.

– Припеваючи, но без четырех тысяч долларов. Чего-то не сходится.

Комбат насупился.

– Вместе с нами, говоришь?

– Вы правы, Петр Валерьевич, пусть походит пока рядовым.

Фрол попытался очнуться, но не смог. Кажется, ему хотели дать сержанта. Правда ли? Как он вообще оказался в компании генерала и комбата?

Глаза его закатились, колени подогнулись, и он с тихим стоном медленно сполз по нештукатуренной стене на пол.

Генерал сплюнул.

– Вы действительно хреново кормите солдат, полковник. Он даже пить не может.

– Хлипкий попался.

– Не надо. Хлипкий... Я видел, какое он бревно волок.

Комбат почувствовал в интонации генерала злость. Похоже, перебрал, черт. Он вспомнить не мог, как получилось, что они оказались уже в третьем боксе, где стояла техника первой роты и машина дезактивации с двигателем от «МиГ-15».

Стойлохряков не стал спорить. А мог бы. Или солдат крепкий, а тогда он и пьет, и бревно тащит, или он не тащит и не пьет.

Подполковник наклонился и легко поднял на руки Валетова.

– Вот и проверим, на ходу ли у вас техника. Давайте, ложите его на заднее сиденье вон того «уазика».

Комбат хоть и был пьян, но машину узнал. С нее Евздрихин снимал двигатель. Шансов сдвинуться с места на ней немного. Хоть бы завелся. Все прапорюге прощу.

На удивление, двигатель ожил легко. Генерал даже нижнюю губу выпятил.

– А ну-ка, комбат, пусти меня за руль.

Веретенко уперся взглядом в дорогу, навалившись грудью на баранку. Красные глаза его видели впереди себя метров на десять, дальше туман. Машину бросало из стороны в сторону по недавно уложенным бетонным плитам. Им и надо-то доехать до будки, где Стержнев, Белобородов, тот же Мудрецкий.

Комбат чувствовал себя расплывающимся на сковородке салом. Сотни ниточек, связывающих человека в одно целое, плавились, окружающая действительность не воспринималась, грани растекались. Сознание попыталось вырваться из черепной коробки, дернулось, но вернулось на место.

Даже пьяный подполковник не одернул генерала, а тот продолжал сражаться с прямой трассой. Все закончилось в десяти метрах от караулки. «УАЗ» под руководством генерала попытался выказать свое неуважение боевой разведывательно-дозорной машине.

Комбат башкой прошиб стекло и вывалился на капот. Веретенко воткнулся в руль и затих, двигатель захрюкал, раздался скрежет, и только теперь колеса остановились.

К машине бросились все, кто наблюдал возвращение высокого начальства.

Генерал открыл заплывшие узкие глаза еще до того, как его вынули из «уазика». Он отбросил руку зампотеха Стержнева и самостоятельно выбрался, обошел машину и стал с невозмутимым видом наблюдать, как вытаскивают комбата с кровившей физиономией.

– Пить не умеет, – Веретенко глубоко вздохнул, проверяя, целы ли ребра. – Приведите его в чувство, и едем в баню. Потом ужинать, в столовую.

Мудрецкий мельком оценил повреждения. Теперь на этой машине никто никогда никуда не поедет. Ее спишут, и история с двигателем будет забыта. И стоило ли ему так стараться. Так все подстраивать.

Задняя дверца «уазика» открылась. На полу машины на четвереньках стоял Фрол.

– Вы, шакалы! – крикнул он заплетающимся языком. Офицеры, несущие к кунгу подполковника, повернулись и замерли.

И тут Валетов блеванул. Закончив только после седьмого «э-э-э», он сплюнул, утер белым полотенцем рот и продолжил:

– Пидорасы сраные! Мудилы!

Все вытаращились на генерала. А он никак не реагировал и продолжал наблюдать за рядовым. Мудрецкий отпустил ногу подполковника, ему досталась левая, и побежал к Валетову.

Схватив рядового за плечи, он выволок его из машины и, подтащив к пожарной бочке с водой, чья поверхность никогда не очищалась от затушенных бычков, окунул его в нее вниз башкой. Подержав немного страдальца под водой, Юра дал пьяному солдату глотнуть кислорода.

– Совсем сдурел?!

Фрол обмяк, дернулся и, доковыляв до скамейки в курилке, плюхнулся на нее. Тут же неожиданно вскочил и заорал на весь парк:

– Пидрилы! Очередного звания не дали!

Загрузка...