К строевой - годен!

В поле одиноко стояла небольшая палатка из толстой черной резины и грелась на жарком майском солнце. Время от времени по идущим внутрь шлангам под купол с помощью компрессора и смесителя, установленных на шасси «ЗИЛ-131», закачивался воздух со слаботоксичным веществом.

Капитан медицинской службы, набросив халат на голое тело, сидел на шатком табурете за столом, поставленным в чистом поле, и перечитывал список военнослужащих.

Комбат Стойлохряков тихо покуривал в сторонке, время от времени поглядывая на деревянные ящики с упакованными в них новыми противогазами.

Рядом со своим добром на раскладном стульчике, подогнув под себя колени, разместился мужик лет сорока в гражданском. Представитель завода-изготовителя нервничал, так как сейчас будут проводиться первые полевые испытания их нового изделия.

В точно назначенное время подъехал «ГАЗ-66». Отдельный взвод РХБЗ начал вяло выгружать конечности.

– В темпе! – гаркнул отец родной, раздражаясь медленными перемещениями тел в пространстве.

Построились. В пятый раз за утро.

Все смотрели на резиновую палатку, находящуюся в сотне метров, на машину, стоящую с запущенным двигателем рядом с ней. Около имущества почему-то никого не наблюдалось.

– Сейчас наденете защиту и противогазы, затем на пятнадцать минут в палатку.

Представитель завода лично дал каждому новенький гондончик из серой резины, с одним сплошным стеклом и без привычной коробки с угольной шихтой.

– Фильтр расположен в районе щек, – бормотал дядя в гражданском каждому.

Простаков переглянулся с Агаповым, и дембель заголосил:

– А это не вредно для здоровья, товарищ подполковник?

– Не вредно, – успокаивал комбат. – В первый раз в палатку, что ли?

– Новые, да? – глядя, как бледный и потный дядя дает каждому его размерчик, Петрусь занервничал. – А доктор зачем? Они же новые?

– Взвод, смирно! Надеваем защиту, заходим в палатку и садимся на травку. Через пятнадцать минут выходим.

– Что там? Слезоточивый газ? – забухтел Кикимор.

Комбат его не слушал.

– Взвод! Химическая атака, тревога и нападение, все вместе! – Пузо подполковника интенсивно заколыхалось.

Внутри палатки горела двенадцативольтовая лампочка. Света хватало на то, чтобы не натыкаться друг на друга. Дышать через новые противогазы легко, и одно большое стекло способствует лучшему обзору. Только жарко. Пот льет, не переставая.

Химвзвод дисциплинированно отсидел положенное и в полном составе спокойно вышел из палатки.

Каждый после того, как снимал защиту, подходил к пьяному доктору, безуспешно скрывавшему блеск косых глаз за полупрозрачными очками. Халат на голом торсе пропитался потом и покрылся пятнами на спине и под мышками.

Врач глянул на щуплого, измочаленного процедурой Валетова, вцепившегося обеими руками во фляжку с драгоценной водой, и вернулся к журналу, где стал заполнять одну за другой колонки, стоящие напротив фамилии военнослужащего.

– Самочувствие?

Валетов заныл:

– Дяденька, напишите чего-нибудь, чтобы я уехал отсюда, а?

– Я напишу, и армия не получит новые противогазы. Да что ты, милый. Даже если тебе плохо, тебе все равно хорошо.

– Тогда на хера вопросы?

– Меня предупреждали, что химики большие оригиналы. Голова болит?

– Попа. Долго на земле пришлось сидеть.

– Пи...уй отсюда! Следующий!

Дождавшись своей очереди, Простаков тихонько подошел к доктору, а тот все писал что-то про ефрейтора Петрушевского. Здоровая туша бросила тень на журнал, солнце перестало светить на бумагу, и глазам стало легче.

Капитан посмотрел вверх.

– Ух, два Ивана, вот так и стой. Самочувствие?

– Чего?

– Самочувствие, спрашиваю.

Леха почесал под левой подмышкой. Кителя на нем не было, стоял он в майке, и доктор видел, как здоровая лапа скребет под клоком черных волос.

– Чего это такое, ваше чувствие?

– Недоразвитие? – Капитан с неподдельным интересом впялился в черные глазищи.

– Обижаете, у меня член до колен.

– Шутишь, рядовой. А вот отрежу тебе половину.

Простаков искренне обиделся.

– Вас, военных, ничем не удивить. А пацаны еще в деревне бегали глядеть на меня, когда я в баню ходил. И не надо говорить, что я не развитый.

Резинкин зевал на солнце и любовался родными просторами.

– Самочувствие?

– Доктор, плохо мне.

– Да?... Что-то не вижу.

Резинкин схватился за голову.

– А так?

– Не катит. Плохо получается. Здоров ты, воин. Головка болит?

– Ага, постоянно хочется, особенно когда подышишь в палатке через противогаз.

– Понимаю. Могу посоветовать от болей в головке следующее: наденьте обтягивающее белье, попытайтесь сменить аромат духов, побрейтесь, сделайте пирсинг, слушая песни двух любящих друг друга девушек, внушите себе, что вы лесбиянка. И нужда в головке отпадет сама.

– Спасибо, доктор, вы так добры ко мне.

– Деточка, я добр ко всем.

– Я чувствую, что поменялся, может быть, мы, как две девушки, встретимся как-нибудь в кустиках?

– Пшел вон, смерд! Следующий!

– На-а-ррряд! Смирррнооо! – последнее «о» вышло позорно-затяжное. Может, подполковник спишет на небольшой срок службы?

Лейтенант Мудрецкий вовремя не заметил, как за каким-то лешим подошел Стойлохряков – комбат и местный царь. Просто царь.

Нижняя тяжеленная челюсть за массивными свисающими щеками едва уловимо ходила вверх-вниз, раздался рык, и на молоденькие деревца, стоящие за спинами построенных в шеренгу бойцов, налетел майский ветерок. Рядовой Резинкин, торчащий в середине, позволил себе вернуть на место сдвинувшуюся набок кепку. Этот красномордый, огромнопузый, с выпученными глазами мужик обладал природным даром замечать недостатки и недостаточки. Обязательно что-нибудь, да найдет, до кого-нибудь, да докопается.

Услышав за спиной рык вожака стаи, молодой самец Мудрецкий принял принудительно-уставную стойку.

Неловко приложив к полевой кепке руку, Юра хотел что-то там доложить, но брошенное толстыми сухими губами «Вольно!» отодвинуло его на два метра назад. Пространства как раз хватило, для того чтобы власть смогла повернуться к бойцам лицом.

– Когда домой, Агапов? – Комбат уставился на известного в батальоне дембеля, проявлявшего чрезмерную любовь к одеколонам, душистым шампуням, увлажняющим кремам для кожи, фирменным бритвенным станкам и прочим гигиеническим средствам.

Сто восемьдесят два сантиметра армейской красоты зашевелили еще более толстыми, чем у комбата, губами:

– Варя!

Замыкающий строй Бабочкин Валера, попросту Баба Варя, сделал шаг вперед и доложил звонким голосом:

– Товарищ подполковник, его «высокоблагородию» старшему сержанту Агапову, чести и совести нашего взвода, осталось находиться в расположении всеми нами любимой воинской части, к его счастью и нашему сожалению, всего тридцать девять суток.

Баба Варя, шагнув назад, вернулся на прежнее место.

– Значит, тридцать девять, «ваше благородие». Пожалуй, округлим до сорока.

– Товарищ подполковник... – замычал толстогубый теленок.

– Молчи, а то округлю до пятидесяти, а там и до ста.

Старший сержант потух, словно хлипкая свечка в торте под дуновением взрослого дяди.

– Дисциплина! – хмыкнул Стойлохряков. Натренированное лопать жрачку пузо колыхнулось.

Мудрецкий густо покраснел. Ему показалось, что после этой фразы его вогнали в землю по колено.

– Спасибо, Агапов, просветил. И справочная хорошо работает. На сельской ферме не хочешь оставшиеся дни провести?

Агапов не хотел, он уже никуда не хотел, кроме как домой. Мудрая воинская наука научила его вперед не лезть, поэтому спрашивать «зачем?» он не стал.

Подполковник объяснил сам:

– Пошел бы коров доить, потренировался бы девкам сиськи мять. А то придешь из армии, а квалификации никакой.

Из всех присутствующих хмыкнуть решился лишь стоящий первым сержант Батраков, остальные позволили себе лишь улыбнуться, да и то про себя. Агап засечет, сутки покоя не даст.

– Разговор-ч-ч-чики! – прикрикнул Мудрецкий, переминаясь с ноги на ногу, чтобы удержать равновесие.

Это была его очередная попойка. Не минул и месяц службы, а он уже не помнил дня, когда бы не принимал внутрь. Так часто на гражданке он не хлыстал. Но сегодня давали зарплату, как раз в обед. Первую, настоящую. Подъемные не в счет. Потом в первой половине дня они были в поле и испытывали новые противогазы. Хоть Юра в палатке с дерьмом не сидел, но выгонять из организма вредные вещества все равно надо. Может, чего ветром надуло в их сторону. Никто ж не знает.

На данный момент начальник штаба батальона майор Холодец представлялся Юре Мудрецкому садистом. Во-первых, он заставил его выпить целую бутылку, а во-вторых, пока он пил, закусь сожрали остальные. Соорганизовались всего полтора часа назад. Все, что съел в обед, давно ушло. Пил, получается, на пустой желудок. Чего от него вообще хотят сейчас? Наряд? В парк? А он против, резко против. Догадывался ведь, что служба – это жопа, но чтобы такая!

– Командир у вас строгий, – подполковник посмотрел на качающегося при полном штиле Юру. Амплитуда колебаний тут же стала меньше.

Лейтенант знал, что и подполковник получил деньги, он и пил вместе с подчиненными. Более того, Стойлохряков, судя по всему, только встал из-за стола, но с окружающим миром он был в полной гармонии. Опыт – сын ошибок трудных.

– В первый раз в парк, да?

Лейтенант поспешил с ответом:

– Никак нет.

– Странно, а технику безопасности не соблюдаете. Застегните ширинку, товарищ лейтенант, а то вредные насекомые, проснувшиеся от зимней спячки, и находящиеся на них болезнетворящие бактерии попадут в половые органы, что вызовет выход вас из строя на неопределенно продолжительное будущее.

Мудрецкий наклонил голову вниз и ширкнул рукой под кителем. Амуниция была в порядке. Что касается бактерий, то в этом он разбирался куда лучше подполковника, успев проучиться почти год в аспирантуре биологического факультета. Только здесь это никого не колышет.

Лейтенант стиснул зубы, для того чтобы из него невзначай не выпрыгнул интеллигент.

– А вы, товарищи солдаты, по дороге в машинный парк подумайте, как я, старый воин, догадался, что ширинка у лейтенанта Мудрецкого расстегнута, хотя и не видел ее за полами «афганки».

Алексей Простаков – здоровый сибиряк, стоящий в строю сразу после сержанта Батракова, также украдкой поинтересовался, в порядке ли его обмундирование, что ниже пупка. Леша не дорос до подполковника всего несколько сантиметров. И хорошо, потому что всех, кто выше, император предпочитал отправлять из батальона в другие части.

– У тебя все нормально, – комбат не мог не заметить склоненной вниз самой здоровой головы. – Незастегнутые ширинки – это привилегия младшего офицерского состава.

Мудрецкому нестерпимо захотелось, чтобы комбат свалил куда-нибудь и моральная экзекуция закончилась.

– Как служба, Простаков? Под мамин подол не тянет?

– Тянет, товарищ подполковник, – забасила башня, – только не под мамин.

У Лехи было всего четыре класса образования, больше он не смог высидеть в местной школе. Остальное приписали перед призывом в военкомате. Из школы выдали справку о том, что прослушал, удостоверились в умении расписываться и отправили служить. За словом Леша в карман не лез и отвечал как есть, не желая признавать армейские порядки. Ему было наплевать, сколько звезд на погонах у того, кто перед ним стоит.

Комбат не скрывал улыбки.

– Ничего, Простаков, скоро желание пропадет.

Комбат находился в добродушном настроении. Вслед за Простаковым открыл рот и Батраков:

– Подсыпают, наверное, нам брома в столовой, чтоб не хотелось.

– Вот видите, товарищи солдаты, теперь вы точно знаете, кому у вас во взводе не хочется.

После этих слов деду Жене ничего не оставалось, как припухнуть и заткнуться. Вид у сержанта стал немного пришибленный.

– Но-но, не тушуйся, я надеюсь, что у тебя все наладится. После службы и ты будешь способен.

Игорь Агапов выдавил из себя насмешливое «А-а-а-а!».

– Не надо так, – царь покачал головой. – Вот сержант думает, что ему подсыпают антистояковое средство в столовой, а кто-то, для того чтобы отвлечься, натирает себя парфюмом. Тоже метод. Помните, товарищи солдаты, тяжело в терпении, азартно на гражданке. Не стихи, но обнадеживает.

Взвод стоял и спокойно выслушивал увещевания своего командира. Если кого-то немного подташнивало, то каждый думал, что только его, и терпел. Чуть ломило виски и становилось как-то уж очень весело.

Первым пробило Валетова. Комбат уже собирался уходить, но солдат не дал ему проститься со взводом.

– А почему нам баб не дают трахать в армии? – Фрол выскочил из строя. – Почему? – Валетов встал рядом с огромным подполковником и начал размахивать руками.

Сказать, что у подполковника отвисла челюсть оттого, что замкнуло проводку в башке или сознание отъехало на следующую станцию, – ничего не сказать.

– Мы должны трахаться, товарищи, пренепременно. Мы не можем больше терпеть! Нам надо, товарищи, всем и много! – Валетов начал хлопать, и его выступление аплодисментами поддержал весь взвод.

Мудрецкий попытался унять солдата:

– Рядовой Валетов, прекратите свой концерт с пеной у рта, – и тут лейтенант посмотрел на подчиненных. У многих из них с губ текли прозрачные слюни. Никто не плакал, наоборот, все улыбались и были довольны высказываемыми требованиями.

– Нам необходимо каждому по одной бабе минимум. А лучше по три телки на каждого. Пусть будет женская рота на один химвзвод, товарищи, ура!

– Ура! Ура! Ура! – прокричали траванувшиеся парни.

Комбат смотрел на стремительно выходящий из строя наряд и лихорадочно соображал, что надо предпринять, и надо ли вообще. Ведь если предпринять, то шум поднять придется. Пусть уж лучше все тихо закончится, и он просто позвонит на завод и скажет им, чтобы шли куда подальше со своим изделием. Естественно, надо отгрузить рапорт наверх, что испытания неудачны, но с военнослужащими все обошлось. Ведь кто-нибудь из них сейчас накроется... Хорошо, если один, а вдруг десять? Да нет, не должны, доза смешная.

Не в силах сдерживать порывы гомерического хохота, вслед за Валетовым перед строем выполз дембель Агапов.

– Сыны, – обратился он, встав рядом с комбатом на полусогнутых коленках и хватаясь за низ живота. – Едем в Самару трахать баб!

– Е!

– Едем, да!

– После нас ни одной целки!

– Ха-ха, – рассмеялся с остальными комбат. – Клевая идея, пацаны. Сейчас подгоним «шишигу» – и все в Самару.

Мудрецкий опешил. От кого-кого, но от подполковника он такого не ожидал.

– Чего встал? – шептал на ухо Стойлохряков лейтенанту. – Бегом за майором Холодцом. Повезете всех этих опиздолов в парк.

– А как же Самара?

– Какая на хрен Самара! Бегом, студент!

А в это время в машинном парке дембель Кирпичев пыхтел под служебным «уазиком», цепляя тросом готовый к демонтажу двигатель. Его тошнило с обеда, но до блевоты дело не дошло. Сейчас почему-то во рту постоянно скапливалась слюна и приходилось беспрестанно сглатывать или сплевывать, одновременно пробивало на «хи-хи».

– Товарищ прапорщик, – громко спросил Кикимор, обращаясь к Евздрихину, склонившемуся над капотом своего личного «УАЗа».

– Чего тебе?

Кикимор начал посмеиваться.

– А вы знаете, как ежики трахаются?

– Знаю, смотрел «В мире животных». Ежиха шкуру свою вверх поднимает, как баба подол.

– Все-то вы знаете, товарищ прапорщик, – смеялся Кикимор.

– Все, да не все. До сих пор не пойму, как она их, колючих, рожает. Хитин у нее там, что ли?

– Чего?

– Того. Из него у рака панцирь сделан. Ты давай не разговаривай. У нас времени мало. Всего полчаса осталось, можем не успеть двигатели перекинуть.

– Обязательно успеем, товарищ прапорщик, – Кикимор лыбился. Он не дурак. Он все продумал. Химики никак не должны вовремя заступить в наряд.

Майор Холодец быстро подошел вместе с лейтенантом к комбату, который продолжал разговаривать с хихикающей толпой. Химики стояли кружком и бурно обсуждали, что ждет самарских девушек с их появлением на улице.

– Командуйте, лейтенант, – громко и зычно приказал комбат «пиджаку», стараясь пронять отравленных.

Тяжело выдохнув застоявшийся в легких воздух, лейтенант скомандовал: «Становись!»

Расслабившиеся бойцы сделали вид, что подобрались – нехотя шевельнулись и опять стали вольно. «Пиджака»-лейтенанта никто в расчет не принимал.

Действительно, авторитета среди бойцов Мудрецкий пока не нажил. Сегодня он, наверное, первый раз говорил перед строем громко – спасибо водке, до этого мямлил себе под нос без каких-либо надежд на исполнение приказа.

– Становись, я сказал! – Присутствие старших офицеров придало ему борзоты.

Толпа вяло преобразилась в подобие строя.

Мудрецкий сам встал почти «смирно», приложил ладонь к голове и как можно четче произнес:

– Взвод, слушай приказ. Заступить в суточный наряд по парку с 18.00. Старший наряда лейтенант Мудрецкий. Старший первой смены сержант Батраков.

– Товарищ лейтенант, а как же Самара? Там же полный город целок...

Комбат не на шутку рассвирепел. Он видел, как состояние военнослужащих не только стабилизировалось, но и начало улучшаться, и решил пронять отравленных своим мощным басом:

– Батраков, ты сам-то хочешь нетронутым остаться? Или мне, вашу мать, пригласить сюда роту контрактников из десантно-штурмовой бригады? Они вас сами в женщин превратят.

Лейтенант продолжал:

– Старший второй смены старший сержант Агапов.

Агап, которого за чистоплотность и благоухание одеколонами иногда называли «ваше благородие», молчал.

– Старший сержант Агапов! – В голосе лейтенанта появилась злость. «Может, и хорошо, что напился, – про себя подумал Мудрецкий, – а то вряд ли бы так рявкнул, будучи трезвым». – Солдат, услышав свою фамилию, должен громко и четко произнести «Я!». Старший сержант Агапов!

– Мы-ы, – вяло промычали толстые губы.

Баба Варя снова вывалился вперед и запищал:

– «Ваше благородие» говорят, что они согласны с тем, что они – это они, – после чего самостоятельно вернулся на место.

– Разговоры! – взревел лейтенант на сорока градусах. Мудрецкий не стал настаивать на том, чтобы Агапов ответил ему как положено, и в этом была его большая педагогическая ошибка. – В машину! За рулем ефрейтор Петрушевский, рядом стажер Резинкин.

– Товарищ лейтенант, – занудил в своем духе сутулый, худощавый Петрусь, – пусть Резина, извините, рядовой Резинкин, за руль сядет. Я присмотрю.

Резинкин, как и Петрушевский, состоял на должности механика-водителя. Лейтенант не видел причины, по которой он не должен был обкатывать молодого бойца.

– Согласен, Резинкин – за руль.

– Ты в своем уме?! – Комбат сам пребывал в подпитии, но сохранял ясность ума. – Кого за руль собрался сажать, унюхавшегося газов пацана? Холодец, повезешь?

Начальник штаба заартачился.

– Петр Валерьевич, я, конечно, понимаю, что человек военный, но во мне целый майор сидит. Неужели я должен сам солдат переправлять из пункта «А» в дальнее место?

– Должен, – комбат касался майора пузом, – иначе нам самим кой-чего в это дальнее место засунут. Ты понимаешь мой эзопов язык?

– Неужели язык засунут? – разулыбался майор.

– Иди за руль садись, – шипел подполковник. – Чтобы траванутые сутки отлежались в парке. Приедешь, придется и второй половиной взвода заниматься. Кстати, – подполковник повернулся к Мудрецкому, – где остальные люди?

– Яму под трубу копают.

Лейтенант захлопнул дверцу кабины. Петрушевский сел рядом.

– Почему не со всеми?

– Разрешите, товарищ лейтенант, – нудел Петрусь.

– Ладно, сиди.

Майор запустил двигатель, и отравленный наряд двинулся в парк.

Ефрейтор со второй попытки воткнул в магнитофон кассету.

– Что на ней? – Холодец проявил человеческий интерес.

– Русские народные, – растянуто ответил Петрусь. – Вы думаете, мы не понимаем, что мы сегодня в палатке отравились, – он утирал рукавом слюни, бегущие изо рта, и хихикал. – Понимаю, товарищ майор. Только скажите, мы теперь всю жизнь хихикать будем и слюни пускать?

Ответа майора Мудрецкий не слышал. Он не мог нарадоваться тому, что наконец сел. Веки тяжелели, мозг медленно заканчивал свою работу и переходил в спящий режим.

Из динамиков раздались переливы баяна, дриньканье балалайки и ритмичное позвякивание бубенчиков. Хриплый мужской голос энергичным речитативом стал выплескивать куплет за куплетом:

– Ефрейтор, выключите похабщину, – майор оторвался на мгновение от дороги, – и дайте сюда кассету.

Петрусь спохватился и тут же убрал музыку.

– Я не могу, товарищ майор, это Кирпичева. Он с меня шкуру снимет.

– Перепишу – отдам, – майор посмотрел пьяными глазенками на солдата и растянул губы в подобие улыбки. Тот ответил ему звериным оскалом плохих зубов, покрытых слюной. Но им стало как-то уютнее в кабине.

Солдаты, сидящие в кузове, еще могли видеть казарму батальона, когда грянул весенний гром и разразился ливень. Водяная стена встала между небом и землей.

Этой весной лило постоянно. От чрезмерного усердия природы, которой, похоже, пришлись по вкусу водные процедуры, дорога превратилась в жидкую черную кашицу с редкими бугорками суши. Грузовичок не спеша разгребал грязь всеми четырьмя колесами. Казалось, они не едут, а медленно плывут.

На первой трети пути, если ехать из части в парк, жил-поживал небольшой холмик, украшенный сломанной танком березкой. Через холмик пролегал путь к машинному парку отдельного батальона, его крест-накрест пересекала другая дорога, по которой время от времени пробегали вереницей танки, САУ и другая тяжесть типа ракетных установок, БМП и «Градов».

Броня за пару лет успела набить небольшую впадину под холмом, которая регулярно заполнялась водой после любого, даже весьма посредственного дождичка. Выбраться из этой ловушки не мог ни один водитель, если он только не за рулем чего-нибудь на гусеницах.

Глубина в середине лужи была таковой, что даже «ГАЗ-66» при попытке преодолеть ее хоть в горку, хоть с горки надежно застревал и не имел ни малейших шансов выкарабкаться самостоятельно.

Все это было хорошо известно отравленному Петрушевскому, сидящему рядом с ведущим машину пьяным, но не в дым, начальником штаба.

Холодец сосредоточенно правил «шишигой», разгоняя регулярно встающие перед глазами глюки в виде светящихся изнутри туманностей. Ездить-то он по этой дороге ездил и за рулем сиживал, а вот про яму забыл по пьянке начисто. Петрушевский стиснул зубы и молчал, нервно покручивая в руках четки из оргстекла. Он был готов в любой момент упереться в приборную панель. Тряхануть должно было изрядно.

По другую сторону от Петруся продолжал спать молоденький «пиджак» Мудрецкий, которого иначе как Мудацкий солдаты между собой и не называли.

За пять минут перед позорным влезанием в лужу по самые уши в кузове случился следующий разговор:

– Ты... – обратился сержант Батраков, он же дед Женя, к Резинкину.

– У... – ответил молодой, продолжая смотреть прямо перед собой.

– Ты из Твери?

– Нет, из поселка в Тверской области. Я уже говорил.

– Значит, из Твери.

– Значит, из Твери.

– Подруга есть?

Сколько бы Батраков из себя ни строил, по нему было видно, что девки – его пунктик, чего Витя про себя никогда бы не сказал. Взращенный на чистом воздухе организм познакомился с любовью в четырнадцать лет. И как тогда молоденькая и страстная жена агронома не залетела? Дома Витю обещалась ждать первая красавица поселка Аленка. Высокая, стройная. Модель – ни больше ни меньше.

– Да. Жаль только, что одна ждет, – Резинкин был уверен, что у Батракова не было ни одной.

– А две было? – тут же полюбопытствовал сержант.

– Сразу?

– Сразу.

Все более ощущая слабину собеседника, Резинкин приврал:

– Сразу не было, а по очереди было.

Машину повело в сторону. Не будь сейчас под колесами жидкой грязевой кашицы, «шишига» не дернулась бы, проскакивая очередную колдобину. Резинкин невольно завалился на сержанта, сидящего ближе к свежему воздуху и покуривающего болгарские.

– Держись крепче, трепло. Две у него было, по очереди. Пидорасить машину будешь, как приедем.

– Так ведь дождь.

– Не надо ля-ля, – распевно посоветовал дедушка вполголоса. – Что скажу, то и будешь делать.

Тихо сидели недолго. Разобранные отравой дедушки устроили под тентом грузовика очередное цирковое шоу с участием новых клоунов взвода – Багорина и Заморина. Вел шоу Батраков. Невысоких худощавых пацанчиков пригнали из Владивостока. Похожи друг на друга они были до безобразия. Оба курносые, с узкими глазками, маленькими ртами и хлипенькими подбородками. Отличать их проще всего было по цвету волос: у Заморина они были рыжими, а у Багорина – пепельными. Но на данный момент этот способ не годился, так как головы обоих были тщательно выбриты. Мордашки их держались на отвратительно тонких шеях, что просто-таки провоцировало старослужащих на повышенное к ним внимание.

Позавчерашние запахи поступили в распоряжение сержанта Батракова с разрешения ихнего благородия старшего сержанта Агапова.

Дед Женя покуривал на краю лавки, поближе к дождю.

– Товарищи солдаты, – обратился он к стоящим посреди кузова на полусогнутых вновь прибывшим. Машину трясло, и Багор с Замором проявляли недюжинную сноровку, для того чтобы не упасть. Держаться за дуги, на которые натягивался тент, не положено – правила им такие установили. – Сегодня в наряде произойдет главное событие в вашей жизни. Вы станете ДУХами. Это почетное воинское звание – Домой Ужасно Хочется. Дается оно всякому, но не всякий с ним расстается к концу службы. Вашей целью, товарищи, является СЛОНизм. Стать СЛОНом мечтает каждый ДУХ, но для того, чтобы заслужить высокое воинское звание СЛОН, то есть Солдат, Любящий Ох...ные Нагрузки, вы должны беспрекословно выполнять приказы старших по званию, то есть черпаков, дедов, дембелей и тех же СЛОНов. От последних распоряжения принимаются только в том случае, если приказ подтвержден вышестоящими чинами.

Батраков на секунду умолк, пытаясь осознать только что им же и произнесенное. Вроде получилось неплохо.

Рядом с сержантом в кузове ехал здоровяк Простаков, которому казалось, что сейчас товарищ сержант просто открывает новичкам глаза на службу и делает это не хуже учителя в школе.

– А как же офицеры? – позволил себе подать голос Заморин.

Сержант сделал нарочито свирепое лицо.

– Запомните, запашки, в армии офицеров нет! Есть только шакалы!

Рядовой Рыбкин, сидящий на противоположной лавке, истошно заржал, желая показать свою лояльность к Батракову.

Фрол ткнул локтем в бок Простакова.

– Ну и пидор.

Тот только молча кивнул в ответ.

В этой паре Фрол был мозгами, а гулливер Леха мускулами. Но на дедов они пока не прыгали. Разве только разок Кикимора макнули, и он вроде снес по-тихому. Наверное, Леху забоялся. Фрол не подначивал Простакова, опасаясь, что у того не хватит здоровья разобраться со всеми. Надо было ждать, терпеть и по возможности находить союзников.

– Как написано в уставе: «Солдат должен стойко переносить все тяготы и лишения военной службы», – обсосанная до фильтра сигарета полетела за борт. – Сегодня вам, молодому поколению Российской армии, предстоит доказать свою пригодность к дальним походам на транспорте.

Багор с Замором не знали, что им сейчас предстоит, и поэтому смотрели сержанту в рот, стараясь не пропустить ни единого слова.

– Берем котелки в зубы.

Оба бросились к котелкам с кашей. Жрачка – в армии вещь святая. Поэтому когда в зубах у двоих оказались котелки с пшенной кашей, все, кто был в кузове, напряглись. Если машину тряхнет, горячее будет на мордах у Багора и Замора, а народ останется без хавки в наряде. Есть еще кильки в банках и хлеб, но каши-то не будет. Теперь все надеялись на лучшее.

Двое стояли посреди кузова с мерно раскачивающимися котелками в зубах.

– Берем ложечки и начинаем кормить друг друга, – скомандовал Батраков, устраиваясь поудобнее.

Двое, не выпуская посудин изо рта, наклонились к голенищам и вытащили ложки.

«Шишигу» слегка подбросило на кочке в тот момент, когда Багорин залез к Заморину ложкой в котелок. Разваренная крупа пролетела мимо носа Заморина вверх и размазалась на тенте.

Кое-кто заржал.

– Стараемся, стараемся, товарищи солдаты!

Следующая попытка была более удачной.

– Чавкаем, чавкаем.

Котелки, висящие на нижних челюстях, ходили вверх-вниз. Было слышно, как ручка из металлической проволоки шаркает по зубам.

Личный состав смотрел представление и вдыхал аромат дорогого одеколона. Столь изысканный запах свидетельствовал не о чем-нибудь, а о великом поступке «вашего благородия» – выходе в наряд. Этот сверхчеловек, чья кровь сменила свой цвет с красного на голубой уже в армии, отправился в одно из последних почетных турне по машинному парку, дабы собственным присутствием вдохновить народ на свершение скорее сторожевых, нежели караульных дел. Караул из них никакой – пистолет «ПМ» плюс запасная обойма были только у лейтенанта.

Наряд должен был прибыть на место в шесть. До срока было еще добрых двадцать минут. По всем прикидкам, химики не успевали кинуть третий взвод третьей роты, карауливший сейчас БМП, БРДМы, «ЗИЛы» и «уазики», стоящие и в недавно построенных боксах, и под открытым небом. До прибытия нового наряда старый оставался на месте. В случае задержки более чем на полчаса мотострелки имели все шансы профукать ужин.

«Шишига» гребла всеми четырьмя колесами, размеренно урчала, переваливаясь с кочки на выбоинку и обратно, и забиралась вверх по несерьезному подъему.

Коварство предстоящего спуска заключалось в том, что вначале он был пологим, что несколько расслабляло водителя, а затем резко уходил вниз, к огромной луже. Лучшим вариантом в данном случае было вообще не ехать по дороге, а объехать холм стороной, вдоль посадок, но гад Петрушевский ничего не стал советовать майору. Он начальник, он за баранкой. Какие к нему могут быть претензии? Задание, полученное им от Кикимора, как раз и состояло в том, чтобы наряд застрял в луже.

Увидев внизу небольшое озеро, Холодец вспомнил о глубине преграды. У него оставался шанс не влететь в ловушку. Надо отвернуть влево, уйти с размытой дороги и по траве, рискуя завалиться набок, пройти на скорости опасный участок и снова заскочить в колею, так как впереди будут деревья. Только Холодец начал заворачивать, ефрейтор понял маневр, схватился за баранку и рванул ее в обратную сторону, возвращая машину на размытую дорогу.

– Ты что? – орал Холодец.

– Повело меня, – хихикал Петрусь, пачкая начальника штаба своими выделениями изо рта.

Машина неожиданно заюлила, и Батракову показалось, что он о чем-то запамятовал. Но так было интересно смотреть на Багора с Замором... И только после того, как крен увеличился, дед Женя вспомнил о яме.

Пологий спуск увеличил крутизну. Теперь майору оставалось только крепче держаться за баранку.

Передние колеса и часть кабины начали быстро погружаться под воду. Холодец и ефрейтор вытаращили глаза. Грязная водица проникла в кабину. «Шишига» лихо влетела в лужу.

Лейтенант Мудрецкий сквозь сон понял, что он куда-то летит, вовремя пожестче уперся руками в приборную панель и вскинул голову, иначе бы удалился в окружающую среду через переднее стекло. Съехав с горки, машина ткнулась носом в воду, и кабину здорово окатило.

– Петрушевский! Мать твою! Я чуть переднюю челюсть на приборной доске не оставил. Застряли, е! Вылезайте толкать!

Юре не улыбалось барахтаться в грязи, но здесь он за старшего, после майора, конечно, и пусть чин его не велик, но надо показывать пример подчиненным.

Солдаты, сидящие вдоль бортов кузова, из-за резкого торможения в момент крена стаей полетели к кабине «шишиги», цепляя друг друга.

Багора с Замором с котелками в зубах резко сдуло вперед и вниз. Ни тот, ни другой не успели выплюнуть котелки.

Батраков, зная наверняка, что они летят в яму, и не пытался держаться. Он сопроводил перемещение по воздуху веселым улюлюканьем. Ему было по кайфу врезаться в Резинкина. Витек, расслабленный утренней процедурой в палатке, торпедировал здорового Простакова.

Недавно призванный на службу из Сибири гренадер, не ожидая мощного напора, поддал в бок маленькому, худенькому Фролу. Валетов Фрол Петрович к этому моменту уже взмыл в воздух, и разогнать его ничего не стоило. Парнишка понимал, что летит в опасном направлении: впереди, вытянувшись во весь рост на скамье и подложив под голову чистенькую фуфаечку, дремал Агапов, но цепляться в атмосфере не за что. В воздухе человек-снаряд напряг ягодицы, чем только увеличил убойную силу. Тощая задница духа шмякнулась на размордевшую физиономию уважаемого в батальоне дембеля. Картофелеобразный нос оказался аккурат между половинок. Для полного комплекта удовольствий осталось только пустить ветры. Жесткие кости ударили в гайморовы пазухи...

С другого борта вторая часть наряда дружно слетела с лавки на пол. Черный хлеб и банки с килькой повылетали из драных выцветших пакетов и рассыпались по полу.

Агапов крепким ударом в спину сбросил с лица Валетова.

Еще не пронюхавшие службу Багорин и Заморин сразу после остановки стали подниматься с пола. Каша стекала по ним густыми ручейками. Оба водили руками по моськам, пытаясь очистить хотя бы глаза. Ни тот ни другой ничего не видели.

– Уроды! – закричал Агапов, забыв про влетевшего в него Фрола. – Не машите руками, уроды! С вас дерьмо во все стороны летит. К выходу, к выходу!!!

Довольный выходкой Батраков ржал как жеребец.

– Ты сейчас доскалишься, – забасил «ваше благородие», аккуратно дотрагиваясь до примятого носа, – сам всю форму языком будешь отстирывать.

Обляпанные духи поспешили поближе к дождю.

Женя перестал подавать голос, но радость от содеянного грела ему душу. Агап словил душарской попой в нос.

– Чего ты лыбишься?! – снова рявкнул на него Агап. – Жрать я сегодня что буду?! Землю, да?!

Батраков посмотрел на разбросанную еду.

– Ты, – Женя впялился в Рыбкина, – давай собирай.

– Пшел, душара, – Батраков вытолкнул потухшего Резинкина под дождь первым.

Петрусь вылез из кабины вслед за лейтенантом.

Лейтенантик – дурак. Без помощи они из этой ямы не выберутся. Мог бы пьяному майору сказать, если бы сам пьяным не был. Грузовик надо выносить из этой жижи на руках, а у них в кузове всего восемь человек. Будь летеха поумнее, так людей бы не гонял, а отправил бы молодого в парк пешком, чтобы пригнали трехосный «ЗИЛ» или тягач, меньшими силами отсюда вряд ли выкарабкаешься.

А Мудацкий? Мудацкий – мудак. Кикимор, когда узнает, как все прошло, оборжется.

Кикимору скоро домой, ему надо приехать с деньгами, его в поселке классная телка дожидается, ей подарок нужен – Кикимор хочет кольцо с бриллиантом. Тот движок на «уазике», что стоит в предпоследних боксах на консервации, очень уж товарищу прапорщику Евздрихину приглянулся. А без дембеля Кости Кикимора ему никак старый личный движок на новый государственный не поменять. Если наряд задержится здесь на полчаса, все будет отлично, обход затянется точно на такое же время. Под капот каждой машины Мудацкий заглядывать не будет – примет дежурство. Факт замены двигателя вскроется следующим же вечером, и Мудацкий станет полным мудаком, полны-ы-ым.

Комбат будет его крепко любить. Стойлохряков это умеет.

Обязательно надо задержать обход. Времени на подмену двигателя у них очень мало, надо, чтобы успели с гарантией.

– Все из кузова! – раздалась молодецкая команда лейтенанта Юры в тот самый момент, когда «ваше благородие» снова расположился на фуфайке.

Солдаты смотрели на стоящего под дождем лейтенанта и вытолкнутого из кузова Резинкина. Вниз никому не хотелось. Даже заляпанным кашей Багорину и Заморину было стремно высовываться под ливень. Грязь доходила Мудрецкому до колен.

– Мы не справимся, надо дергать, – здраво рассудил Батраков, глядя на Юру сверху вниз.

Но лейтенант вошел в раж, тем более он уже перепачкался и не желал, чтобы остальные оставались чистенькими. Вода, падающая с неба, отрезвляла, но плохо.

– Вниз! – заорал Мудрецкий, будучи не совсем в себе. Он не допускал и мысли, что прибудет на место хотя бы на минуту позже восемнадцати ноль-ноль. Если они опоздают, дежуривший нынче кадровый старший лейтенант Кобзев не упустит случая поиздеваться над «пиджаком». Да в кабине сам начштаба сидит. Он ведь не попросил, он ведь приказал.

Алексей толкнул маленького Фрола в бок.

– Чего стоишь, слезай, – пробурчал здоровяк.

– Заткнись. Щас полезу.

Наряд начал нехотя погружаться в грязь.

Мудрецкий посчитал людей.

– Где Агапов?

– Я здесь, товарищ лейтенант, – донеслось полусонное басовитое бормотание из глубины кузова. – Я останусь, за продуктами присмотрю, чтобы, не дай бог, хлеб больше не кувыркнулся. Каша-то перевернулась.

Мудрецкий посмотрел на обляпанных молодых и стиснул зубы. Ему стало не по себе. Котелки сами не разливаются, это он знал. Содержимое фиксируется крышкой.

– Что произошло? – обратился он к молодым, стараясь, чтобы язык не заплетался.

Оба молчали. Выяснять было некогда. Взглянув на небо и не увидев просвета, лейтенант сплюнул и живо полез в кузов. Нога соскользнула с опоры, и пьяный командир взвода полетел вниз принимать грязевую ванну. Приземлялся он на ноги, но равновесия не удержал и с головой ушел под воду, а скорее, под грязь.

Юра поднимался рывками. Он ожидал, что подчиненные будут смеяться над ним, но не произошло ничего подобного.

Простаков подошел к обтекающему и отплевывающемуся офицеру и тихо, насколько это возможно сделать под интенсивным ливнем, спросил:

– Товарищ лейтенант, вы хотите залезть в кузов? Я вам помогу, – Леша взял Мудрецкого под локоток.

– Руки прочь! – заорал пьянючим голосом командир, отмахиваясь от солдата, и снова бросился на штурм заднего борта.

Старослужащие уже не раз под каким-либо предлогом отказывались выполнять приказания, а скорее указания, которые в первые недели службы с уст Юры срывались вялой просьбочкой, а иногда и предложением. Попытка отдать приказ чаще напоминала некий фрагмент тихой исповеди. В результате лейтенант получал не менее вежливый мотивированный отказ, проще говоря, ему «вкатывали дуру», и до сегодняшнего дня он это проглатывал. На этот раз Мудрецкий не сглотнул, а сплюнул. Настал день, когда неповиновению пришел конец!

Не дожидаясь милости от дембеля, лейтенант со второй попытки залез в кузов.

Юра не всю жизнь был ботаником, когда-то он плавал и мышцы у него не успели утратить силу. Вроде не старенький, да тут еще и водочка.

Его непродолжительная возня сменилась вдруг басовитым:

– Куда! Ты чего, козел!

Вначале из чрева кузова появилась нога Агапова. Далее лейтенант неуклюже перекинул дембеля через борт. Вышедшие из воды и стоящие по краям лужи солдаты остолбенели. Никто даже не стал уворачиваться от брызг, и так все были в грязи с головы до пят.

«Ваше благородие» резко вынырнул из жижи вне себя от негодования. Он смахнул грязную воду с лица и яростно стрельнул глазками в лейтенанта, который уже спрыгнул с кузова в воду и спокойно смотрел на дембеля, положив руку на кобуру пистолета.

– За козла ответишь, сосунок.

Взглянув на оружие, «ваше благородие» заорал:

– Что смотрим, духи?! Вцепились в кузов и понесли транспорт на своих могучих плечах!

Два раза никому не пришлось повторять. Каждый нашел для себя местечко и постарался покрепче вкопаться в скользкое, вязкое дно.

– Ты тоже! – рявкнул на Агапова лейтенант.

Дембель нехотя вперся в кузов.

– Газу! Товарищ майор, газу!

Холодец не видел, что там за дела такие творились, но, высунувшись из кабины и повернув голову назад, он заметил грязнющего злого Агапова. Молодец лейтенант!

– У меня яйца намокли! – придурошно заорал дед Женя, откликаясь на еще более усилившийся ливень.

Лейтенант расправил легкие:

– У кого намокло, подхватить хозяйство в зубы! Газу!

«Шишига» дернулась вперед и откатилась назад.

– Враскачку! – командовал Юра, все больше трезвея.

Витя Резинкин стоял возле Агапова и, стиснув зубы, добросовестно упирался. Никому не улыбалось стоять под дождем вечно. Лучше быстрее в кузов, а затем в тепло кунга к «буржуйке» обсыхать, кушать кильку с черным хлебом и пить чай.

– Еще! – орал не своим голосом лейтенант, и личный состав откликался на его призыв большим усердием.

Резинкин бычился, как мог, он даже закрывал глаза, чтобы они не вылезли из орбит с натуги, и не думал сейчас о том, что ни дед Женя, ни «ваше благородие» в полную силу не толкают, а лишь делают вид. Он очень хотел выбраться из лужи.

– Еще!

«Как он орет! Никогда бы не подумал», – Резинкин снова уперся мослами в кузов, пытаясь заставить «шишигу» двигаться вперед.

Ливень не стихал ни на секунду. «ГАЗ-66» ходил взад-вперед, все больше увеличивая амплитуду.

– Вместе!

И тут лейтенант почувствовал от людей отдачу. Он спинным мозгом ощутил, что они, отравленные сегодня утром каким-то дерьмом, смогут, они сделают.

Транспорт взревел недуром и неожиданно для всех выскочил на ровный участок дороги.

Мудрецкий посмотрел на часы. Без десяти.

– Все в машину, немедленно!

Они успели. Успели к сроку!

Вываливаясь около ворот парка из кабины, Юра улыбался. Вошел в кунг. Натоплено, аж жарко. На топчане развалился клювоносый Кобзев.

– Здоров, ну и погодка.

– Да, – Мудрецкий плюхнулся на стул. – Толкать пришлось.

– Все, расписывайся в журнале, я сваливаю.

Мудрецкий молча расписался.

– Готово.

– Отлично. Счастливо подежурить.

Евздрихин выдохнул:

– Спасибо, Костя. Успели. Теперь молчок, понял? Держи бабки.

– Петр Петрович, какие проблемы, – басил выложившийся Кикимор. – Катайтесь на здоровье, – пять сотен ушли к дембелю в карман.

Движок они перекинули минута в минуту. Как и рассчитывали. Вырвали один, вырвали другой. Поставили. Шито-крыто. Без оборудования, что есть в боксе, и не справились бы вдвоем. А так лебедка по рельсам бегает, кран в миниатюре. Главное, не суетиться.

Вроде обошлось.

– Поехали, до казармы довезу.

Прапорщик не скрывал своего удовлетворения, запуская новенький двигатель.

– Слышишь, как работает? Поет!

Заботин прибежал в офицерское общежитие – длинный одноэтажный барак на краю села Чернодырье – и передал приказ комбата явиться всем офицерам в расположение части.

Только что притопавшему из наряда Мудрецкому так хотелось к своему взводу, что он не постеснялся произнести несколько нехороших слов. Тем более что остальные матерились куда более грубо.

Стойлохряков рвал и метал, и металл рвал тоже. Три фрагмента стальной ручки бегали между пальцами до тех пор, пока на плацу не застроили весь батальон, все триста человек.

Начальник штаба Холодец подал команду: «Смирно!»

Комбат, выйдя на середину, «Вольно» не откатил.

Никто не знал, чем вызвано столь спешное построение.

Бабочкин шептал на ухо стоящему перед ним в строю Валетову:

– Не иначе война!

– Если б война, вокруг бы были одни грибы.

– Какие грибы?

– Ядерные.

Бабочкин перекрестился.

– Скажешь.

Комбат прочистил горло.

– В батальоне ЧП! Мне только что звонили из штаба дивизии с Киржей. Оказывается, у нас в столовой плохо кормят! – Пузо комбата колыхалось, а сам он распалялся все больше. – Сынки, да вы знаете, что такое голод?! Вы же понятия не имеете! Выйдите, пожалуйста, выйдите, кто писал анонимку! Я этому человеку ничего не сделаю, я только хочу в его глаза посмотреть. Пусть он мне скажет при всех, что у нас хреновая жрачка!

То ли среди выстроенных военнослужащих не было того, кто сочинил и неведомым способом отправил кляузу в дивизию, то ли комбат отпугивал своим страшным видом потенциального признанца, то ли словам командира о том, что тому, кто выйдет, «ничего не будет», таинственный аноним не верил. Роты застыли в строю, словно каменные.

Леха знал про себя, что это не он. Нет, точно, он не мог. И Фрол не мог.

– Химики не виноваты! – выкрикнул Простаков во всю глотку.

Кто-то хыхыкнул, но батальон не заржал, чувствуя настроение предводителя.

Мудрецкий стоял справа от него и повернул голову.

– Молчи, – шикнул он.

– Извините, – начал оправдываться Алексей.

– Вижу, никто не выходит. Ладно, скажу в массу! Запомни, товарищ нехватчик, говно может сделать один, а разгребать его всем миром. К нам пообещали направить комиссию из округа. С завтрашнего дня начнем усиленно готовиться. Химики, на месте! – рявкнул Стойлохряков. – Остальные – разойтись!

Майор Холодец подбежал к отдельному взводу.

– Кто сказал?

– Я! – гордо ответил Леха, делая шаг из строя. – Рядовой Простаков!

– Вы не понимаете важности воинской субординации, товарищ недавно военнослужащий.

– Честная служба – крепкая дружба. Правдиво служить – классным воином быть!

Подошел комбат.

– Откуда это?

– Устав внутриказарменной службы капитана Большебобова.

Стойлохряков оскалился.

– Знаю такого. Славна армия пидормотами. Лейтенант Мудрецкий, за мной в штаб. Личный состав – в казарму. Рядовой Простаков связывает вместе пять ломов и начинает мести плац.

– Ничего себе, да как же ломами-то?... – Леха не знал, куда ему деваться.

– Разговоры, – набросился на него Холодец. – Перед тобой командир части, а не чего-нибудь там между ног болтается! Молчать должен, словно глухонемой. И нечего мне глазки красные строить, словно животное какое с рогами и копытами!

В штабе батальона, небольшом двухэтажном зданьице старой постройки, кабинет Стойлохрякова занимал половину верхнего этажа, но не выглядел огромным, когда в нем находился его хозяин.

– Садись, Юра.

Мудрецкий сел. Комбат снял плащ-палатку, бросил на стол кепку и уставился в карту района, на которой были отмечены все народно-хозяйственные и военные объекты.

Петр Валерьевич молчал недолго:

– Ты тут всего ничего, а уже врагов нажил, лейтенант. Как же так?

– Врагов? – Юра не понимал, где и кому он мог перейти дорогу.

– Читай, – комбат протянул листок бумаги.

Из старой газеты вырезали буквы и наклеили на тетрадный листок в клеточку:

– «В „УАЗ-469“, номер 43–01, 11 мая заменен двигатель».

Юра вытащил из нагрудного кармана очки и нацепил на нос. Перечитал текст еще раз.

– Это невозможно.

– Проверили. Факт налицо. Первый взвод первой роты принял дежурство всего час назад.

Юра подержал в руках клочок бумаги и отдал комбату.

– Лейтенант, у меня батальон, а не полицейский участок. Следствие вести я не буду. Пока. С меня хватит выходки с анонимкой насчет столовой. Служба у тебя длинная. Может, старый двигатель найдешь. Может, новый достанешь. Вот такие дела. Можешь идти.

Мудрецкий вышел на улицу, глотнул свежего воздуха. Голова закружилась. Схватился за фонарный столб, постоял немного. Веки набухли, голова разболелась. Давление. Прямо как старик.

И тут в тишине он услышал размеренное позвякивание железа.

Взглянув на плац, лейтенант увидел здоровую одинокую фигуру, метущую пятью ломами немереное пространство.

Плюнув на вечернюю поверку, он пошел в общагу и с тремя соседями по комнате начал биться за здоровье с зеленым змием, благо есть повод.

Пьяные догадки Мудрецкого вертелись в кипятке воспаленного сознания. И чем сильнее он пытался понять, кто же его поимел, тем острее становилась головная боль. Измучившись, он наконец отключился.