Каждый может умереть

Глава 6

Крит, крупнейший греческий остров и четвертый по величине в Средиземном море, очаг минойской цивилизации, расположен к югу от Ионических островов, длина 160 миль, ширина 35 миль, площадь 3,234 квадратных мили, население 442,339 человек

В пять сорок пять миссис Мэллоу, администратор, проживающая в Каса-дель-Сол, включила прожекторы на ланаи и подсветку в бассейне. Мистер Мелкха преодолел свою лень, нетвердой походкой подошел к двери своей квартиры и взял вечернюю газету, принесенную мальчиком. Он просмотрел заголовки, снова наполнил свой стакан хайболом и, вернувшись к креслу на ланаи, обнаружил, что миссис Родни Уайли, работающая сестра девочки-подростка из квартиры 34, заняла кресло по соседству с ним.

— Чудесный вечер, правда? — улыбнулась женщина.

— Чудесный, — согласился Мелкха и вернулся к пьяному созерцанию девушки в красном бикини, которая теперь, когда солнце зашло, перебралась со своей подстилки в бассейн.

Колетт была недурна собой. Грудь чуточку маловата по нынешней моде, но у нее была маленькая нога, хорошие лодыжки, и она ходила, плавала и, несомненно, занималась своим ремеслом с естественным изяществом, которое либо дано девушке, либо нет.

Мелкха потягивал свою выпивку. Было время, когда просто ради удовольствия, как и его предок превратил кусок камня в прекрасную женщину, которую назвал Галатеей, он мог бы сделать приличную актрису, возможно, даже небольшую звезду из девушки в бассейне. И хорошо провести при этом время.

Бывший нищий грек развеселился от этой мысли, потом посерьезнел. И все-таки он достиг возраста угасающих возможностей, когда все девушки до двадцати пяти кажутся ему хорошенькими. Опять же, если девушка в бассейне состоит из сырой глины, из которой толковый продюсер-режиссер может вылепить актрису, приносящую большие кассовые сборы. Это долгий, дорогостоящий процесс, а как раз тогда, когда вы почти доводите девушку до нужного этапа, обычно происходит одно из трех.

Она решает, что замужество и дети для нее важнее, чем карьера… Когда вы ставите ее перед камерами, у нее так и не находится этого не поддающегося определению свойства, отличающего актрису от говорящего скворца… Вы не можете подыскать подходящий съемочный материал для полного раскрытия ее потенциала.

Мелкха развернул вечернюю газету и снова взглянул на заголовки. Или она вообще устанет от этого глупого занятия и поступит так, как поступила сегодня утром Глория Амес, — найдет легкий выход.

Он понял, что миссис Уайли что-то ему говорит:

— Простите?

— Я только сказала, — женщина кивнула на заголовки, — что жалко, правда?

— Да, — согласился Мелкха. — Жалко.

— С ее-то деньгами! Вы уже читали статью?

— Нет.

Женщина поведала:

— Там пишется, что доктор Гэм, тот, что живет в этом самом доме, был ее психоаналитиком.

— А-а-а…

— Он был одним из самых первых, кого допросила полиция. — Миссис Уайли была уверена в собственной правоте. — И правильно, если вы хотите знать мое мнение. На мой взгляд, большинство этих айболитов гораздо больше нуждаются в лечении, чем их пациенты, у которых хватает глупости платить те высокие гонорары, которые с них запрашивают.

— Может быть…

Мелкха снова переключил внимание на девушку, плавающую в бассейне. Нет уж, спасибо. Этим путем он уже хаживал. Он, хотя и не имел никакого отношения к карьере Глории Амес, раскрутил немало звезд. Ну и кто он теперь? Консультант по сценариям за паршивые тысячу двести долларов в неделю. Да и держат его в основном из-за былых времен, да еще из-за того, что он знал, где и с кем было проведено так много впустую потраченных уик-эндов.

Актер или актриса могут сыграть в ряде провальных картин и все равно остаться на высоте. Но продюсер-режиссер хорош лишь настолько, насколько хороша его последняя картина, чему служат показателем кассовые сборы. А он сделал четыре провальные картины подряд. Зато остался честен перед самим собой. Он приписывал зрителям больше умственных способностей, чем у них было на самом деле, потому что настаивал, что садизм и извращения не являются семейным развлечением и что даже в картине для взрослых наиболее интимные любовные сцены с героем и героиней должны происходить за закрытой дверью, а не демонстрироваться во весь экран в цветном изображении.

Наблюдая, как Колетт вылезает из бассейна и вытирается, Мелкха продолжил ход своих мыслей. Впрочем, нынешняя лавина книг и журналов ничем не лучше. Да и реклама, если уж на то пошло. Все они имеют одну направленность: мадам, вы хороши в постели? Если нет, то почему?

Неудивительно, что Джек Гэм может позволить себе жить в пентхаусе.

И это жизнь? И это людской образ жизни? Что случилось, с огромной массой нормальных представителей среднего класса, супругов, которые любят свой дом и друг друга, для которых неверность и половая распущенность, извращения и садизм были вещами немыслимыми?

Мелкха снова отпил из своего стакана. Есть одна философская школа, которая во всем винит бомбу. Ешь, пей, совокупляйся, веселись, потому что завтра мы вполне можем стать обугленным мясом, невидимым газом с недавним прошлым в семь тысячелетий.

Если дело обстоит так, то чем скорее сбросят бомбу, тем лучше для всех. Хотя, размышлял Мелкха, наблюдая, как в небе сгущаются сумерки, вряд ли уничтожение данного мира принесет какую-то долговременную пользу. Уж он-то знает эту породу, по меньшей мере, глава студии, режиссер, съемочная группа и писатель, эти любители подхалтурить, наверняка успеют наскоро состряпать сценарий и заснять последних мужчину и женщину, исполняющих мистический обряд, в результате которого по прошествии нескольких тысяч лет инцеста мир будет заселен новым поколением сучек и ублюдков.

Он бессознательно процитировал вслух:

— "И все превозносили герцога, который выиграл эту великую битву. «Но что в конечном счете из этого вышло? — промолвил маленький Питеркин. — О, этого я не могу сказать, — сказал он, — но то была славная победа».

Он понял, что миссис Уайли снова обращается к нему:

— Простите?

— Я только спросила, — любезно проговорила женщина, — вы что-то хотели мне сказать?

— Нет, — ответил ей Мелкха. — Боюсь, я цитировал вслух. Из «Бленхеймской битвы».

Миссис Уайли продолжала выказывать свое дружелюбие:

— Это одна из ваших картин? Я видела «Пушки Наварены», «Андерсонвиль» и «Самый длинный день». Но «Бленхеймскую битву» я, кажется, пропустила. Она цветная?

Мистер Мелкха задумался над ответом. Беседа с миссис Уайли была чрезвычайно сложным делом. Скажи он ей, что «Бленхеймская битва» — это стихотворение, а не кинокартина, не исключено, что она бы обиделась. С другой стороны, ему нужно было что-нибудь сказать.

— Я бы сказал: и да и нет, — проговорил он в конце концов.

Он снова посмотрел туда, где прежде стояла Колетт, и почувствовал легкую досаду. Черноволосая девушка ушла. Все, что осталось, — это маленькая лужица воды на кафеле, там, где она стояла.

Конечно, он может ошибаться насчет положения дел в мире.

А люди выживают уже тысячи лет. Может быть, просто он сам состарился.

Глаза Веры Уайли сощурились, когда она искоса посмотрела на старика в соседнем кресле. Сумасшедший — вот кто такой мистер Мелкха! Самый что ни на есть сумасшедший! Виски разъело его мозги. Либо так, либо он ее разыгрывает. «И да и нет». Что это за ответ такой? Всем известно, что картину делают либо черно-белой, либо цветной.

Не лишенная привлекательности женщина лет двадцати пяти, она надула свои тонкие губы. С этих пор мистер Мелкха вычеркнут из ее списка. Пошел он к черту! Он такой же дрянной, как и все болваны в доме, которые стараются, чтобы она почувствовала себя существом низшего порядка. Она ничуть не хуже любого другого здесь. Ну и что с того, что она работает на сборочной линии? Она специалист высокой квалификации. Ее зарплата чистыми — сто шестьдесят два доллара в неделю. Том в среднем получает от мастерской в два раза больше. Четыреста восемьдесят долларов в неделю — достаточно, чтобы жить в Каса-дель-Сол, в любом другом месте, где они захотят жить. Более того, часть денег они уже положили в банк, и к ним скоро добавятся доходы от второй мастерской по починке автомобильных кузовов и крыльев, которую Том вот-вот откроет. Так что через несколько лет она сможет купить больше норковых шуб и бриллиантов, чем есть у них у всех, вместе взятых. И, когда это произойдет, она покажет им, что она — леди. Тогда они могут поцеловать ее в задницу. Так-то вот!

С превосходством окинув взглядом жильцов, остававшихся у бассейна, Вера встала со своего кресла и уже направилась было к лифту, когда ее остановил мистер Мазерик.

— Прошу прощения, — сказал он. — Но я хотел бы узнать, вы, случайно, не видели сегодня днем мою жену?

— Нет, — сказала Вера. — Не видела.

Она опять направилась к лифту и доехала до третьего этажа вместе с мистером Ромеро, черноволосой девушкой и мальчиком лет пяти-шести, которого черноволосая девушка называла Пепе.

Боксер держал в каждой руке по дешевому чемодану. Она никогда прежде не видела ни эту девушку, ни ребенка. Они почти доехали до третьего этажа, когда Ромеро запоздало вспомнил о правилах хорошего тона:

— Миссис Уайли — мои жена и ребенок. Алисия — миссис Уайли.

— Как поживаете? — Алисия улыбнулась.

— Лучше не бывает, — сказала Вера.

Хотя девушка и старалась держаться дружелюбно, видно было, что и она, и ребенок недавно плакали.

Ну да, конечно, жена! — подумала Вера. Жена? Как бы не так!

Девушка скорее показалась ей мексиканской потаскухой. Это доказывало то, о чем она думала у бассейна. В Лос-Анджелесе слишком, слишком много иностранцев. Сколько бы вы ни платили за аренду жилья, вам никуда от них не деться. Потаскухи, иностранцы и двуногие волки, рыщущие-ищущие, чем бы поживиться. А Ромеро — один из худших преступников. Он всегда приводит в дом странных девушек и ухлестывает за здешними. Время от времени она предупреждала Руби:

«Никогда не связывайся с мистером Ромеро. Никогда не разговаривай с ним, если нас с Томом нет дома. Никогда не связывайся ни с каким мужчиной или мальчишкой. Им бы всем только заговорить тебе зубы да обрюхатить, и будешь ты нянчиться с сопляком, который тебе не нужен. А я хочу, чтобы ты была другой. Я хочу, чтобы ты чего-нибудь добилась».

Вера смотрела, как мужчина, женщина и ребенок шли по пеньковой дорожке балкона третьего этажа. Оставался еще один маленький вопрос. Даже если эта девушка — его жена, Ромеро нечего даже думать о том, чтобы привести ребенка в дом. В договоре об аренде ясно сказано: «Без домашних животных» и «Без детей до пятнадцати». Если утром мальчик не уйдет, она обязательно поговорит о нем с миссис Мэллоу. В конце концов, когда супружеская пара платит за аренду столько, сколько они с Томом, у них есть какие-то права.

Вера отперла дверь своей квартиры и по белому ковру в гостиной прошла к белому кожаному креслу перед раздвижной дверью, ведущей в маленькое личное патио. Именно из-за этого патио она и настояла на том, чтобы снять эту квартиру, хотя арендная плата за нее была гораздо выше, чем они с Томом собирались платить. Никогда прежде у нее не было такой чудесной квартиры.

Какое-то время она стояла, поглаживая спинку кресла, потом открыла раздвижную дверь, вышла в патио и встала, оглядывая бесчисленное количество огней и прислушиваясь к глухому шуму транспорта в час пик на проспекте.

Зрительные образы и звуки всегда играли важную роль в ее жизни. Случались ночи, когда Вера, не в состоянии уснуть, лежала, бодрствуя, вспоминая таинственные негромкие звуки в ночи, которые слышала маленькой девочкой. Руби тогда еще даже не родилась, и они с отцом и матерью жили в лачуге, обшитой вагонкой, неподалеку от Чикашей, на пыльной земле, на которой отец упорно пытался заниматься фермерством, когда большинство их друзей и соседей уже давным-давно уехали. Лай собаки вдалеке… одинокий звук паровозного свистка, раздавшийся на далеком железнодорожном переезде… легкое постукивание гонимой ветром пыли по ее закрытому окну… еще ближе — скупой шепот в неосвещенной спальне по ту сторону тонкой, как бумага, стены:

— Нет, Чарли.

— Почему нет?

— Ребенок, быть может, еще не заснул.

— Она уже час как легла.

— Я знаю. Но…

— Но что?

— У нас было. Прошлой ночью.

— Так то прошлой ночью. А потом — чем еще заниматься в этой Богом забытой дыре?

— Ну, тогда уложим вещи в грузовик и поедем куда-нибудь еще.

— Куда?

— Куда уехали все остальные.

— Ты хочешь сказать, продать все и податься в Калифорнию?

— А почему бы и нет?

— Э… нет.

— Почему?

— Потому что это моя земля. Я на ней родился. Я на ней умру. Ну, давай! Будь умницей, Виола.

— Ладно. Только надень эту штуку.

Потом — один лишь собачий вой, свисток паровоза вдалеке, шипение осыпающейся пыли, гонимой ветром, и шепот, сменившийся отрывистым дыханием и короткими выдохами, и так — до заключительного, протяжного общего вздоха.

Мужчины.

Вера снова зашла в гостиную, закрыла раздвижные двери и прошла в спальню Руби. Там царил обычный бедлам: сброшенные платья валяются на кровати, по туалетному столику рассыпана пудра, разбросана косметика. Вера повесила платья и прибралась на туалетном столике.

«Это моя земля. Я на ней родился. Я на ней умру».

Ее отец так и поступил, умер от тяжелого труда, без единого доллара в банке и целехонького костюма за душой. Но не раньше, чем он породил Руби.

Она залезла в карман платья, в которое переоделась, когда пришла домой, вытащила пачку сигарет и записку, которую Руби оставила на кухонном столе. Затем сунула в рот сигарету и закурила, потом перечитала записку, при этом на губах ее играла улыбка.

Вера снова убрала записку в карман. Это была замечательная записка, читать которую — одно удовольствие. Хороший стиль. Ни одного слова с ошибкой. Она была написана на листке надушенной почтовой бумаги, одном из подарков, которые они с Томом преподнесли Руби на день рождения. Девочка стоила всех тех жертв, на которые она и Том шли ради нее. У нее теплело на душе просто от сознания того, что в семье будет хоть одна леди. Улыбка сошла с ее губ, когда она взглянула на часы и пошла на кухню готовить ужин для Тома.

Хотя было время, когда она боялась, что, возможно, Руби — меченая.

Это случилось горячим июльским летом, когда ей было десять лет, а Руби — два, через шесть месяцев после того, как умер их отец. Все, что они съели в течение недели, — это маленькая сухая кукурузная лепешка и тот жалкий пучок зелени, который пощадила засуха, когда мистер Кронкайт, человек из банка, приехал на ферму, чтобы потолковать с ее мамой о своевременной выплате по маленькой закладной на движимое имущество, которую она оформила на несколько предметов мебели.

Она видела его так отчетливо, будто это было вчера. Краснолицый, вертлявый маленький человечек, вполовину меньше ее матери, в легком летнем костюме, безвкусных розовых носках и темно-красных туфлях.

Когда ее мать увидела, как он едет в своем запыленном «форде», уголки ее рта опустились, и она сказала Вере:

— Забери малышку во двор и поиграй.

Она играла несколько минут. Потом, обуреваемая любопытством, предупредив Руби, чтобы та вела себя тихо, заглянула в дом через щель в одной из просевших деревянных ставен, закрытых в тщетной попытке хотя бы отчасти спастись от жары.

Вера дотронулась до щеки тыльной стороной ладони. Даже теперь, когда она вот уже как десять лет была замужем за Томом, лицо ее становилось горячим и заливалось краской, а в паху вставал твердый ком каждый раз, когда она думала о том дне. Возможно, такой человек, как доктор Гэм, сможет это объяснить. Она не могла. Это было чем-то вроде кино, которое мог сделать тот грязный старый грек.

Поначалу смотреть было особенно нечего. Мистер Кронкайт и ее мать просто сидели на двух стульях. Время от времени он вытирал свою лысую голову носовым платком, говоря ей, какая она привлекательная женщина, как он всегда любовался крупными женщинами, каким большим влиянием он пользуется в банке и что, если бы она нашла возможность быть с ним полюбезнее, он почти наверняка смог бы устроить продление займа и, может быть, найти для нее несколько долларов.

Они разговаривали минут, наверное, десять. Потом мужчина из банка придвинул свой стул поближе к ее стулу, и, говоря так с таким же жаром, но понизив голос, сжимал ее большие груди, и трепал ее за ягодицы, и все норовил запустить руку ей под юбку до тех пор, пока мама не встала и не сказала:

— Ладно. Если я должна, значит, должна. Но не рассчитывайте, что мне это понравится.

Потом она пересекла комнату, стащила через голову платье, расстегнула кофточку и, переступив через нижнюю юбку, обнаженная легла на спину, поперек бронзовой кровати, отвернув лицо от окна.

Мистеру Кронкайту понадобилось для раздевания больше времени. Он аккуратно сложил на стул свои пиджак, рубашку и брюки, тяжело дыша и время от времени замирая, чтобы полюбоваться женщиной на кровати, пока раздевался. Потом, оставшись в розовых носках, желтых туфлях и майке с пятнами пота, в то время как девочки наблюдали, что мужчина делает с мамой, он, уже охваченный похотью, готовый к действию, присел на кровать рядом с их мамой. Он играл большими холмами плоти и целовал их, трогал, рассматривал и теребил ее интимные места до тех пор, пока не возбудился еще больше. Потом, пока она лежала, по-прежнему отвернув лицо, расположив ее ноги так, как ему было удобно, взгромоздился на нее.

Тонкие губы Веры плотно сжались. Ей доводилось видеть животных во время случки. Она годами слушала шепот своих отца с матерью. Но это был первый раз, когда она с близкого расстояния наблюдала совокупляющихся мужчину и женщину.

Вид затвердевшей, торчащей плоти мистера Кронкайта, непропорционально огромной по сравнению со всем остальным, то исчезавшей, то на короткое время появляющейся из волосатого участка между ног у мамы, так ее взволновал и одновременно вызвал такое отвращение, что, несмотря на протесты Руби, ей пришлось отойти от окна, и ее сразу же вырвало.

Так продолжалось весь день. Каждый раз, когда Вера босиком стояла за окном в горячей пыли, человек из банка молотил своими худыми боками и тощим задом, казавшимися еще более тощими. Потом, на исходе дня, заглянув через щель в ставне, она подумала, что мистер Кронкайт ушел. Поначалу она увидела только маму, лежавшую, выгнув спину дугой, запрокинув голову назад, с закрытыми глазами, с оскалившимися зубами, издающую горлом какие-то негромкие, животные звуки. Потом, посмотрев ниже, между массивных грудей, таких же массивных бедер и подтянутых кверху коленей, она увидела лысую макушку мистера Кронкайта, которая энергично поднималась и опускалась, словно это был изголодавшийся петух, клюющий зерно.

После этого ей стало слишком неловко и стыдно, чтобы снова посмотреть в окно. Она знала лишь, что было темно, когда мистер Кронкайт вышел из дома и забрался в свой «форд». После того как он уехал, мама зажгла керосиновую лампу и как ни в чем не бывало позвала их с Руби в дом. Единственными признаками того, что здесь что-то произошло, был тошнотворный приторный запах в комнате, отсутствующий взгляд матери и крупные капли пота, все еще текущие между отвислыми грудями, снова скромно прикрытыми ее хлопковой кофточкой и платьем. Несколько минут никто из них ничего не говорил, потом Руби начала плакать, потому что была голодна, и мама дала Вере пять размякших однодолларовых бумажек и отправила ее в магазин на перекрестке заплатить сколько-то по их старому счету И купить несколько вещей, в которых они так отчаянно нуждались.

Керосин для кухонной плиты. Середину свиной туши и бобы.

Мешок овсяной крупы. Сгущенное молоко и кукурузную муку.

Полфунта кофе с цикорием. На десять центов конфет для малышки.

Она никогда не говорила со своей мамой о том, что видела. Ее мама никогда не проявляла желания что-то узнать. Руби была слишком маленькой, чтобы запомнить. Насколько Вера знала, ее мама никогда больше не видела мистера Кронкайта.

Возможно, потому, что две недели спустя банк «с сожалением» лишил их права выкупа как фермы, так и заложенного движимого имущества, и ей, маме и Руби пришлось перебраться в Чикашей, где ее мама устроилась работать в магазине. Потом в конце концов, когда Вере было шестнадцать, она повстречала Тома и вышла за него замуж, и, после того как он вернулся из Кореи, они переехали в Калифорнию, а когда ее мама умерла, она привезла Руби жить вместе с ними.

Вера почувствовала зуд и почесалась там, где зудело, потом отрывисто кашлянула, сплюнула в раковину и смыла мокроту холодной водой. Это случилось много лет назад, но ей до сих пор трудно сдержать негодование. От одной только мысли о той истории восставало все ее существо и обостренное чувство пристойности.

— Сукин сын, дешевый оки [Оки — житель Оклахомы или странствующий сельскохозяйственный рабочий из Оклахомы], — выругалась она, наполняя кофеварку водой, потом ложкой насыпала сверху кофе. — Уж по крайней мере мог бы снять свои туфли и дать ей двадцать долларов.