Каин и Авель

ГЛАВА 6. ОСНОВАНИЕ ПИРАМИДЫ

Иоанн, послушай... да не спи ты! Соня!

Берг вынырнул из короткого сна, в который его повергло полное истощение всех его хотя и молодых, но небеспредельных сил. Вначале, на первом свидании, он не понял сути происходящего и даже обрадовался, найдя в лице Лидии достойную партнершу. Но только сейчас ощутил, что, пожалуй, взвалил на себя ношу не по плечу. Одному. В этом деле отчаянно нужен компаньон. Или даже два-три.

Первое свидание прошло на ура. Как только он появился в особняке баронессы, его препроводили в ее рабочий кабинет. Сразу же был подан ужин на две персоны и громогласно (для барона) было заявлено, что они с поручиком будут целиком и полностью заняты устройством нового противопожарного благотворительного общества содействия детям-сиротам, пострадавшим от огненной стихии.

Очевидно, в этой паре Бергу отводилась роль сироты, а баронессе — огненной стихии, потому что не успели остыть следы бедного барона, с облегчением ушедшего до утра в клуб тихо тратить наследство своих, к счастью, уже покойных родителей, как не начавшийся ужин был прерван исключительно по сексуальной инициативе баронессы, впившейся вместо устриц в Берга со страстью морской медузы, наконец-то обретшей чью-то живую плоть.

К внезапному нападению бедняга Берг готов не был, заранее подготовленных тылов у него не оказалось, так что с первых минут бешеного соития вся инициатива перешла полностью на сторону баронессы. Сорвав с Берга остатки одежды, она ловкой подножкой свалила окаменевшего от испуга поручика на пушистый ковер и оседлала его, как в детстве дети седлают поверженного соперника по играм, требуя от него одного лишь крика: «Сдаюсь!»

Но сейчас от Берга требовалось совсем другое — не сдаваться до последней капли крови. И Берг держался. Первые секунды его сильно напугали, на что организм ответил совершенно естественной реакцией и попытался спрятаться внутрь. Попытку затруднило несколько суховатое телосложение поручика, где для пряток почти не оставалось места. Беглец был с торжеством извлечен из своего эфемерного убежища и подвергнут пытке с пристрастием, после чего сдал своего хозяина с потрохами и перешел на службу к баронессе под псевдонимом «маленький Иоанн».

Служба была тяжелой. Вначале был дан испытательный срок, который «маленький» сдал на «отлично», потому что не выдержала сама испытательница. То есть она выдержала, но покинула дистанцию намного раньше испытуемого и, тяжело дыша, распростерлась рядом с Бергом на персидском ковре. Дыхание загнанной лошади наполнило душу Берга уверенностью в своих силах, а «маленького Иоанна» — свежей горячей кровью.

Ожидая, пока пульс баронессы упадет ниже смертельной отметки, поручик разоблачил тело любовницы, подвергнув осмотру наиболее интимные места, и осмотром остался доволен. Сама подопечная осмотру не сопротивлялась, а, наоборот, подставляла все укромные местечки, напоминая о забытых или пропущенных. После осмотра Иван Карлович безжалостно прервал послеполуденный отдых чаровницы, на сей раз исполняя роль угнетателя. Попытки избежать насилия были пресечены им с должной жесткостью, что мгновенно усмирило восставшую из пепла, и она принялась догонять убежавшего далеко-далеко «маленького Иоанна».

Так они бегали друг за другом в пределах ковра, размеры которого отпечатались в подсознании Берга как четыре Лидии в длину и три в ширину. После он промерил ковер шагами, а Лидию пальцами и убедился в правильности такой весьма интуитивной и ненадежной оценки площади победы. И опять в процессе ковровых метаний кобыла баронессы рухнула первой. Берг слегка загордился своей мощью и позволил себе, лежа навзничь, выкурить первую за эти соревнования папироску. Естественно, испросив на то разрешения дамы. Дама в ответ так слабо махнула ручкой, что он даже испугался — а не плохо ли ей? Возможно, дамы высшего общества не приучены к таким лихим оборотам и он слишком взвинтил темп, в то время как надо быть медленным и печальным? В конце концов, речь идет о детях-сиротах, а в воздухе явно пахло паленым и жареным.

Тут Берг вспомнил, что он голоден и с утра не съел ни крошки. Стол был рядом, дама так же расслабленно махнула ручкой, дескать, делай что хочешь, я уже ничего не хочу... И Иван Карлович, в чем мать родила, уселся за стол и принялся жадно восполнять в своем теле внезапно образовавшийся дефицит жиров, белков и углеводов.

Во всем этом — стол, нагота, ковер, на ковре безжизненно обнаженное женское тело, по ковру в головоломном беспорядке перемешаны нижнее белье всех цветов радуги, верхнее белье и Просто белье, непонятно чье и откуда, — во всем этом был какой-то приятный упадок, можно сказать декаданс. Ваня на все уже смотрел как на привычный пейзаж и быстро ублажал себя всякого рода питательными продуктами из погреба барона. При этом он не забывал и о любовном напитке — вине, три бокала которого последовали в него безо всякой очереди. И далее приступил к птице, чью божественно зажаренную корочку проглотил сразу же. Он очень любил жареные корочки у гусей, уток и даже куриц. За корочку он готов был продать душу (но никто не покупал).

В самый приятный момент поглощения райской пищи Берг вдруг почувствовал, что сам становится предметом еды. Кто-то — а здесь не было никого постороннего — забрался под стол, приспособился к тесному пространству, нащупал там свою свежезажаренную корочку и стал ее ласково есть, помогая себе обеими руками.

Представьте себе неимоверную картину: голый джентльмен сидит за столом и с аппетитом ест, а в это время кто-то невидимый под столовой скатертью ест его! Такие же ощущения, единственные в своем роде, испытывал, наверное, покойный Кук, открывший дикарей и съеденный ими же.

Мыслями о Куке Берг смог сбить волну возбуждения, что разрешило ему продолжить трапезу. Под столом не возражали против такой схемы питания и продолжили свою трапезу тоже. Итак, в кабинете баронессы наступило так редко наблюдаемое в природе равновесие, когда и овцы целы, и волки сыты.

Естественно, подобное искусственное положение вещей долго продолжаться не могло. Внешние факторы в таких казусах играют роль спускового крючка. В дверь постучали. Из-под стола донесся голос баронессы, на долю секунды прервавшей свои экзерсисы:

- Да!

И в кабинет вошла молодая, красивая горничная. Берг застыл, как соляной столп на месте преступления. Но вот что значит английская школа муштровки прислуги! Горничная даже взглядом не повела, собрала пользованную посуду, составила ее на поднос, поставила перед Бергом чистую и удалилась, плотно закрыв за собой дверь. Иван Карлович до ужаса скосил глаза, глядя вслед красивой фигуре. Возбуждение его достигло крайней точки. И лишь в последний миг сквозь узкую щель закрываемой двери светлые очи горничной быстро прошлись по Берговой фигуре, не выказав при этом никаких эмоций, хотя одобрение им было замечено.

Берг перевел дух, но баронесса духа не перевела ни на секунду и продолжала питаться все той же бесконечной корочкой. Натурально, поручик уже никак не мог обуздать своего «маленького Иоанна», тот пустился наутек, и дело кончилось для него весьма плачевно, что случается каждый раз, когда кто-то неопытный отрывается от предводителя и пускается во все тяжкие. Плачевные дела длились не слишком долго, и все это время Берг сидел точно опустошенный. Впрочем, так оно и было.

Поняв, что дальнейшее добровольное заточение под столом стало бессмысленным, баронесса выползла на белый свет (несколько свечей погасло, так что белый свет можно было смело назвать полусветом) и, усевшись напротив Берга, как ни в чем не бывало с аппетитом принялась за еду, одновременно раскрывая перед визави все преимущества учреждения Общества помощи детям-погорельцам.

Покончив с ужином и сиротами, благотворители перебрались в спальню, причем не простым пешим способом, а оригинальным: Берг шел на четвереньках, а на его спине, приятно грея мехом последнюю, ехала баронесса, в одной руке держа блюдо с фруктами, а второй размахивая перед носом вьючного животного кистью винограда вместо морковки. Так и доехали, смеясь и дурачась. В спальне воцарилась совсем уже дружеская атмосфера. Берг был положен по стойке «смирно» и украшен оставшимися виноградинами и грушами во всех местах и местечках. После этого Берга снова начали есть, чередуя с фруктами. Такая смешанная диета возбудила новоявленных вегетарианцев до последнего градуса, который, однако, последним не оказался, а только дал начало ночным безумствам, описывать которые ни у кого не опустится на бумагу стило...

Результатом всего этого стала просто-таки физиологическая зависимость баронессы от Берга — и Берга от баронессы, правда в меньшей степени: он мог прожить без Лидии, но она уже не могла мыслить и ночи без веселья и объятий. Муж, несчастный барон, внезапно превратился в счастливого завсегдатая карточного клуба, которого никто не обвинял, не корил и не бил туфлей по щекам, когда он возвращался в родные пенаты, изрядно проигравшись.

Дуся каждую ночь верно ждала Хозяина, иногда навывая от тоски и печали одни ей понятные песни. Все собаки в округе, заслышав Дусино пение, враз начинали подвывать, отчего о Берге пошла дурная слава чернокнижника и злодея, у которого по ночам плачут души расчлененных невинных младенцев. Докладную о новоявленном маркизе Синяя Борода донесли до Путиловского, и тот разрешил Бергу иногда — но только иногда! — оставлять Дусю у Лейды Карловны, благо жили они не очень далеко друг от друга.

И без того тощий Берг за две недели устройства сирых детей сам приобрел все черты погорельца: худобу, постоянно печальный взор и черные круги под глазами. Баронесса же цвела и пахла, как майский розан, чем вызывала зависть у завсегдатаев ее пятничного журфикса. Слухи о трансцендентальных сексуальных способностях Берга в неявной форме заходили по столице.

Цвел и барон. Благодаря постоянным играм его рука приобрела искомую твердость при метании талии, и, кажется, он таки нащупал заветную систему! Никому ничего не говорил, но уже три раза подряд сорвал изрядный банчишко. Так что во всей этой истории страдальцев было два: Дуся, лишенная Хозяина, и сам Хозяин, лишаемый Дуси и здоровья.

Медянников, знавший от своих филеров и светлоглазой горничной всю подноготную Общества вспомоществования погорельцам, сказал как-то:

— Павел Нестерович! Неровен час, лопнет становая жила, помрет Ванюша без покаяния... Грех на нас с вами ляжет!

Путиловский глубоко вздохнул и задумался.

— У вас там есть осведомительница?

Медянников скромно потупился.

— Тогда велите последить за ними. И мне на стол — досье. А пока пусть побезумствует. Молодой, глупый...

Молодой и глупый тем временем спал сладким полусном.

— Иоанн, — пропела Лидия. — Ну что ты все спишь да спишь?

Берг привычно нащупал до боли знакомые контуры тела и спросонья принялся нести свой тяжелый крест. Донеся его до конца тернистого пути, сбросил и погрузился в тихую дрему, впуская в одно ухо нежное лепетание высокородной подруги.

— ...Ты должен освободить меня от этого убожества, надо мной смеются который год, мои балы должны стать самыми изысканными, а мне не хватает средств, он во всем мне отказывает, а сейчас, когда я так страдаю... — Лидия умело пустила слезу, чуть поплакала и так же умело прекратила маленький спектакль. — Ты должен сделать это!

— Что «это»?

Спросонья Берг не понял Лидию и начал делать то, что он понял, но был отвергнут. Удивительно! Ранее она себе такого не позволяла, так что данный феномен можно было посчитать за положительный знак. И Берг попытался уснуть. Но тут его стали щипать, кусать и дергать, а в завершение всего — щекотать, чего он боялся более всего на свете еще с кадетских времен.

Взвизгнув, он соскочил с постели, но был настигнут, повален, прижат к ковру и распят всем соблазнительным телом баронессы.

— Я хочу, чтобы ты избавил меня от моего мужа!

— Каким способом? — удивился Берг. — Жениться я на тебе не могу. Разве что стреляться с ним? Но это верная ссылка в Туркестан! Ты хочешь, чтобы мы вдвоем поехали в Туркестан?

— Дурак! — Голая Лидия вещала голую правду. — Какой Туркестан? Какое стреляться?! Я хочу, чтобы ты...

Тут она наклонилась и прошептала Бергу в ухо два слова. Наверное, простых по своему строению. Но эффект эти два слова произвели поразительный: все наличные на теле Ивана Карловича волосы и волосики (включая и рудиментарный подшерсток) встали дыбом! А «маленький Иоанн», наоборот, спрятался внутрь тела с головой.

Горничная, слушавшая разговор из соседней туалетной комнаты, этих волшебных слов не расслышала, но все остальное записала.

Мало кто из философов задумывался над основными вопросами бытия ближайших сородичей человека, каковыми являются женщина, пес и кот.

Несомненно, что первой приручили женщину, затем наступила очередь пса. Пес был приручен много ранее кота, когда человек жил одной лишь охотою и ему нужен был верный товарищ, соратник и защитник. Исключительно поэтому собачьих пород на земле много больше, нежели кошачьих, хотя в последнее геологическое время этот перекос выправляется. Кот появился тогда, когда человек стал земледельцем и возникла потребность в защите урожая от мелких грызунов. Как все логично!

Странно, а почему тогда на свете нет женских пород?

Они могли бы быть разных размеров, от фута в холке до полутора саженей в стойке на задних ногах. Могли бы быть пятнистыми или ровного окраса, с висячими ушами и стоячими. Хвосты могли быть разными, и шерстка тоже. Восемь сосков в два ряда по животу способствовали бы росту населения и процветанию государства. Если бы существовали женские породы, то одни могли бы бегать за добычей, как борзые, а другие — лазить по норам в поисках пропитания, как таксы. Одно бы не менялось: все лаяли бы и лаялись. Жаль, что женщины в процессе эволюции не преобразовались в разные породы. Отсутствие оных разбивает в пух и прах все построения. А то завел бы себе псарню и жил как барин...

Так лениво думал Путиловский, спрятавшись глубоко в любимом кресле, с любимым бокалом в руке, наполненным любимым напитком. На коленях у него дремал Максимилиан, вернее, делал вид, что дремлет. А на самом деле он внимательно отслеживал малейшее перемещение по кабинету Берговой суки Дуси.

На время внебрачных неистовств Ивана Карловича Дусю привели и заточили в квартире Путиловского под неусыпный надзор Лейды Карловны. Максу все это категорически не нравилось, и он уже было подумывал о смене места жительства. Но для умного кота такая процедура невыносимо мучительна, и этот вариант пришлось отбросить. Компромиссов с животными Макс не терпел, поэтому вынужден был выстраивать сложную систему взаимоотношений внутриквартирного проживания.

В силу своего твердого характера Макс мог выстроить кого угодно, включая Франка или Лейду Карловну, но с молодой энергичной собачьей девушкой было непросто. Дуся все время пыталась обнюхать, лизнуть или даже чуть прикусить Макса. Плохого в этом вроде бы не было, но Макс справедливо полагал, что опускаться до таких вульгарных отношений пристало скорее котенку, но не солидному коту, познавшему и страх смерти при взрыве динамита, и битвы с котами-силачами со всей округи, и любовь самых прелестных драных кошек в радиусе до трех верст от места проживания.

Передвижения по коридору превратились для Макса в подобие военизированного похода с предварительной разведкой и вынюхиванием мест возможного расположения противника. К счастью для Макса, Дуся, как и все собаки, не отличалась большой фантазией й устраивала засады в хорошо известных тайниках. Поэтому обходить их по верху шкафов или под вооруженным прикрытием Лейды Карловны было довольно легким занятием.

Но как это усложняло ранее простую и бесхитростную жизнь, когда можно было лениво ходить из комнаты в комнату, зная, что ничего нового там не найдешь! Ведь такое привычное состояние и есть счастье взрослого домашнего кота. «Приключения — на улице, дома — полный покой!» — вот кредо Макса. И теперь он, увы, вел жизнь несчастливую.

Послеобеденный сон сморил всех присутствующих. Дуся дремала на ковре, положив узкую голову на длинные изящные лапы. Макс свернулся клубком на коленях Путиловского. Из соседнего кресла доносилось тихое посапывание ра-зомлевднего Франка. Даже Лейда Карловна, сидя на кухне, прислонилась к стене и дремала, хотя это было не в ее правилах.

Путиловский не спал. Он анализировал свои тревожные ощущения, которые обычно в его следовательской практике никогда его не подводили. Что-то мешало ему представлять нынешнюю ситуацию благополучной. По своему опыту он знал, что именно в такие тихие моменты готовится нечто эдакое, что внезапно взорвет тишину. Можно считать данное время затишьем перед бурей.

Начальство гак не считает. Оно уверено, что главные события остались позади, а впереди только хорошее. Он так считать не должен, иначе он не профессионал. Итак, против него и государства зреет большой теракт. Положим это допущение в основу всего рассуждения. Кого хотят убить?

Это основной вопрос. Если кандидатура будет определена правильно, значит, полдела уже сделано. Все остальное будет делом техники.

Самый лучший метод — это поставить себя на место террориста. Итак, я террорист. Я хочу при минимальных затратах нанести максимальный вред. Для этого у меня есть несколько напарников. Не менее двух-трех. Возможно, четверых. Большие группы привлекут внимание. В столице не ходят большими группами, разве что по ресторанам. Пятерка — оптимальное число. Должна быть женщина. Скорее всего, одна. Анализ структуры групп боевиков по полу показывает обязательное наличие одной. Для связи, слежки или исполнения.

Теперь об исполнении. Навряд ли будут стрелять из пистолета — слишком мала вероятность при плотной охране приблизиться, прицелиться и попасть. Навалятся, собьют с ног, в крайнем случае собьют прицел. Значит, будут взрывать. Кидать бомбу. Для того чтобы наверняка поразить карету с жертвой, необходимо не менее трех фунтов динамита плюс три фунта оболочки. Итого шесть-семь фунтов. Прекрасно. То есть ничего прекрасного в этом нет, но прицельное метание шести фунтов можно проводить на расстоянии до десяти саженей, не более. И при скорости движения экипажа не более пяти верст в час.

Кидать надо или навстречу, что повышает вероятность смерти исполнителя, или на повороте, когда скорость кареты снижается вследствие естественных причин. Как раз во время поворота карета будет как бы крутиться вкруг исполнителя, что даст ему большую вероятность на удачу. При таком варианте исполнитель должен стоять внутри поворота. Тогда временной контакт с целью будет максимальный — около трех-четырех секунд.

На маршруте следования надо выделить все углы, повороты, мосты и узкости. Именно там должны стоять и вести контрнаблюдение проинструктированные люди Медянникова. Хорошо бы пустить ложную цель, то есть иметь в кортеже два совершенно одинаковых экипажа с задернутыми шторками. Тогда внимание будет раздвоено, исполнитель начнет крутить головой, выискивая настоящую цель, и в этот момент он легко вычисляем! Так, это уже что-то...

Впереди кортежа должен быть кто-то или что-то, могущее в момент определения исполнителя быть направленным на него, чтобы сбить с ног и позволить жертве не стать жертвой. Министры очень не любят, когда что-то маячит впереди, но ничего не попишешь, жизнь дороже... И Путиловский отхлебнул коньяка, чтобы взбодрить мысли. Взбодрилось.

Лежащая пластом Дуся приняла движение Путиловского за приглашение подойти поближе и начала робкое движение к креслу, но якобы спящий Макс ответил на это предательское вражье поползновение змеиным шипом и оскалом верхних клыков с одновременным сморщиванием носа и косой укладкой ушей вдоль головы. Подействовало. Дуся смутилась, поняла ошибку и, чтобы показать чистоту своих намерений, дважды покрутилась на месте и улеглась на нагретое. Макс смежил очи, привел уши в нормальное положение, тяжело вздохнул и вновь стал следить за Дусей.

Вот так надо реагировать на любое проявление террора — мгновенно и эффективно. Каждый поднявший меч должен от меча и гибнуть. При всей христианской ценности человеческой жизни должна быть относительная шкала этих ценностей: невинный не должен гибнуть, а если убит невинный — должен быть казнен и убийца. В непротивлении злу Путиловский никак не был согласен с графом Толстым. Он уважал талант графа проникать пером в глубь человеческой психологии, но если бы поставить Льва Николаевича на место Медянникова, то наверняка взгляды его сиятельства изменились бы коренным образом. И в кратчайшие сроки.

Итак, немедленная стрельба на поражение при первой же попытке провести теракт. Но поражение не смертельное, а по ногам. Возможно всякое, в том числе и случайный взмах рукой с коробкой конфет. Плохо, когда страдает невиновный, а в случае ранения ног можно обойтись официальными извинениями и курсом лечения за счет государства.

Не забыть и знаки предупреждения о проезде. Обычно фантазия не идет далее платков, снимания шляп и прочих глупостей. Хотя, если задуматься, знак должен быть четким, ясно видимым и читаемым на большом расстоянии однозначно. При всем при этом он не должен сильно выделять подающего из толпы. Вытирать лоб красным фуляровым платком в летнюю жару — это сомнительно, на каждой улице десятки потных толстяков подают такие знаки.

Надо будет поручить Медянникову составить приблизительный перечень подозрительных сигналов, наверняка их будет не так уж и много: платки, раскрытие дождевого зонта в безоблачную погоду, развертывание и свертывание газеты в сильный ветер, когда ни один любитель новостей не рискнет делать это. Можно все предусмотреть. Потом расставить ложных террористов по пути следования какого-либо министра и учить филеров реагировать на явно нелепые действия адекватным образом.

Составить перечень простых вопросов-ловушек, однозначно отсеивающих подозрительных личностей. Такой вопрос не должен вызывать промедления в ответе: спрашиваемый отвечает сразу же и совершенно определенным образом. Спросим: «Милостивый государь, а как пройти на Невский проспект?», находясь на Невском. Всякое промедление и мучительное мычание должно вызвать второй вопрос, чуть сложнее. При невразумительном ответе в крайнем случае у простого сословия можно проверить документы, а за людьми образованными установить явную слежку. Если человек чист как слеза, он такой слежке подивится, но не среагирует. А террорист с нервами, напряженными как струна, даст промашку, поторопится или просто начнет делать определенные телодвижения, скажем, явно уходить от «хвоста». Тут его раз — и на цугундер!

Необходимо попросить у Леонида Александровича Ратаева последнюю сводку его личных агентурных данных. Недаром он при всякого рода предсказаниях многозначительно закатывает глаза и намекает, что ежели кому что неясно, то в первую очередь надо спрашивать у него персонально, потому что у него есть такой верный источник информации, настолько приближенный к эпицентру революционных террористических событий, что он, Леонид Александрович, узнает обо всем готовящемся много ранее самого исполнителя. И тем самым предотвращает всякого рода кровавые события.

Не далее как третьего дня был арестован видный деятель эсеровской партии, некто Левит, мужчина отнюдь не революционной наружности, однако, по описанию информатора, чрезвычайно опасный преступник. Правда, он еще ничего не успел преступить, но, кабы не Ратаев, этот самый Левит уж понаделал бы делов! На допросах Левит сморкался, крестился на образа и клялся, что ни в чем не виноват, что он последовательный противник всякого террора и насилия, но, судя по всему, это ему не сильно помогло.

Из профессионального любопытства Путиловский с разрешения Ратаева один раз присутствовал в кабинете и ушел с убеждением, что этот человечек действительно не в состоянии причинить вред даже мухе. Если, конечно, ему не дать в руки власть. Со властью в руках даже самые кроткие способны на все — примером служат многочисленные биографии кровопивцев и душегубов крупного масштаба.

Сонное царство потихоньку стало пробуждаться безо всякого поцелуя принца, да и не нашелся бы принц, в здравом уме и трезвой памяти согласный поцеловать спящего Франка. Поэтому Франк очнулся сам и стал напоминать о себе тяжелыми вздохами, наподобие тех, что издает гиппопотам, вылезший из воды на сушу. (Где его и подстрелил храбрый князь Серж, показавший в лицах всю эту сцену.)

Проснулся Франк, проснулась Дуся. Судя по звукам, доносящимся из кухни, проснулась и Лей-да Карловна. Только Макс принципиально отстаивал свободу выбора и не хотел вставать, хотя по глазам было видно, что не спит хитрый кот, а только притворяется.

И действительно, стоило обманутой Дусе увлечься поисками несуществующей блохи и зарыться носом в дальние углы своего организма, как Макс серой хвостатой молнией соскользнул с ног Путиловского и бесшумно исчез в направлении кухни.

Дуся, изображавшая на морде радость от смерти блохи, обомлела, увидев отсутствие Макса, и, взвизгнув от огорчения, стремглав бросилась за ним в погоню. Но поскольку инерция ее тела была много больше Максовой, то первые доли секунды она отчаянно скребла задними лапами в безнадежной попытке мгновенно набрать скорость, а когда набрала и скрылась за дверью, Макс, судя по звукам, встретил ее там во всеоружии, спрыгнув на Дусину холку с сундука и вцепившись в коричневую шерсть всеми двадцатью когтями.

Донесся короткий собачий визг, крики Лейды Карловны, шипенье Макса, и все закончилось. Дуся виновато вернулась на место и стала длинным языком зализывать две царапины на узкой морде.

— Вот так и маленькие японцы причесывают нас, будто собак, — подал голос Франк. — Пьеро, ты как себя чувствуешь?

— Прекрасно, — отозвался Путиловский.

— О чем думаешь?

— О балете, — соврал Путиловский.

— Врешь. — Франк грузно вылез из кресла. — Ты все время думаешь о работе. А это неверно, непродуктивно и, главное, очень вредно. Работа должна думать о тебе! Только тогда в голову придут стоящие идеи.

— Почему японцы нас причесывают?

Франк стал рассматривать люстру сквозь донышко пустого бокала.

— Потому что они не думают о работе.

— А о чем же они думают?

— Единственно о том, как сохранить лицо, — ответствовал Франк и сморщил свое при виде пустого сосуда.

— Что? — не понял Путиловский.

— Они сохраняют лицо. В любой ситуации — на работе, дома, в толпе, в одиночестве. И тогда больше ни о чем не надо думать. Все получится само собой. Вот тебя Плеве прижучил по службе. Он этим не ограничится, ты попал в список не-любимчиков. Он и дальше будет тебя прикусывать. Как Дуся Макса. Но ты должен хранить лицо в любой ситуации. И тогда твой Плеве рано или поздно проиграет.

— Но тогда проиграю и я?

— Э нет, батенька. Давай-ка выпьем-ка по рюмончику... что-то зябко со сна. — Франк ловко плеснул Путиловскому и себе по изрядной порции коньяка. — Ты не проиграешь, потому что ты незаменим. Ты выиграешь. Как Макс.

— Не дури. — Путиловский стал греть бокал в руке. — Незаменимых нет.

— Опять не понимаешь. Вот возьми реальную власть. Она вроде пирамиды из шаров. Пирамида власти. Согласен?

— Да. И я в самом низу. Меня можно выкинуть и заменить любым другим шаром. От этого пирамиде ни холодно, ни жарко.

— Дурачок! Пирамиде все равно, если снять шар с самого верха. Понимаешь, ее равновесие не нарушится ни на йоту. А если вынуть шар из низа, то что?

— Она обрушится?

— Точно. Вся рассыплется. Поэтому ты основа государственного устройства, а не Плеве. Если его вынуть, ничего не изменится. Вынуть тебя, двух, трех, четырех — и все начнет сыпаться. Не сразу, конечно, но постепенно придет в прах.

— Ты мне льстишь.

— Конечно. Льстить надо всегда и везде по двум причинам: во-первых, льстимому это нравится; во-вторых, это нравится льстящему. Потому что потом ты будешь льстить мне. Это как чесать друг другу спинку. Взаимно приятно. Тсс, она идет! — и Франк радостно застыл.

В кабинет вплыла Лейда Карловна, руки ее были приятно заняты подносом, на котором не оставалось свободного места, ибо весь он был уставлен не отягощающими желудок вещами.

Сердце радовалось при виде мягких и твердых сыров, дымящегося кофе и сливок. Франк благоговейно вздохнул и сглотнул слюну.

Сглотнула слюну и Дуся — только в этом гостеприимном доме она познала вкус дичи, изысканного сыра и остатков телятины. Берг не имел обыкновения кормить собаку деликатесами, потому что сам был воспитан в простоте. Да и жалование не позволяло разгуляться и угощать любимую псину.

Путиловский заметил печальный собачий взгляд, отломил ломтик сыра и поманил Дусю пальцем. Макс смотрел на все это из-за двери с недовольным выражением морды: если и дальше будут так попирать его кошачье достоинство, все-таки придется найти себе дом попроще, но без унижений. Лучше хлеб с любовью, нежели жареный телец с ненавистью! Он демонстративно повернулся и удалился на кухню.

Дуся протянула свой замшевый аристократический нос как можно ближе к волнующему ее запаху, деликатно понюхала и отвернулась, чтобы не показывать степень своего желания. Так девушка тянется к первому поцелую, но стесняется роковых побуждений, заставляя соблазнителя первым протянуть ей губы помощи.

Путиловский понял эту собачью стеснительность и подсунул кусочек прямо под Дусин нос. Дуся легко вздохнула, показывая свое согласие насилию над личностью, и, скосив коричневый глаз, аккуратно взяла сыр, отошла в сторону, прилегла, положила сыр меж лап и съела его, подлизав затем все крошки.

— Идеальная женщина, — угадал Франк мысли Путиловского. — Любит до гроба, ничего не требует, одежд и украшений не носит и не возражает, если хозяин приведет другую. Счастливец Берг!

Точно по дьявольскому закону подлости раздался звон дверного колокольчика. Дуся насторожила уши и одним прыжком взлетела с насиженного места. Лейда Карловна поспешила вслед за ней, уже догадываясь, кто явился в сей поздний час.

Дуся завыла, застонала, запрыгала у входной двери, бросаясь на нее всей грудью.

— Берг, — безошибочно сказал Путиловский.

Иван Карлович всем своим видом напоминал трость камышовую, ветром колеблемую. Дуся протиснулась сквозь узкую щель открываемой двери и бросилась Хозяину на впалую от ночных бдений грудь. Подвывая от неразделенной любви, она вылизала ему все лицо и шею. Кожа Берга приобрела болезненную мокроватость, точно беднягу пробил смертный пот. По этой причине с него, несмотря на борьбу и возражения, сняли шинель, дали в руки бокал и направили к креслу, куда Берг и выпал, точно в осадок.

Макс безо всякой боязни и с внутренним ликованием наблюдал эту картину. Опытное животное понимало, что сейчас его врагиню посадят на унизительный для любой твари, кроме собаки, поводок и уволокут отсюда на несколько дней. Он пытался вычислить интервалы отсутствия Дуси, но они были какие-то неравномерные. Не мог же Макс догадываться о первопричине — баронессе Лидии. Это было выше даже Максова сознания.

— Иван Карлович, что вы думаете о посылке эскадры в Японское море? — вопросил Франк эксперта по вооружению.

И хотя Берг в последние дни совсем не думал о русско-японской баталии, поскольку не хватало ни времени, ни сил, ни желания, он все-таки встрепенулся и выдал Франку все секретные сведения российского военно-морского вооружения. Если бы Франк обладал нормальной мужской памятью, он бы мог неплохо заработать на всю оставшуюся жизнь, продав сказанное японскому адмиралтейству. Но к счастью для России, знакомых японцев у Франка не было, как не было и памяти на эти самые технические штучки.

— Сейчас туда идет «Петропавловск», новейшее вооружение, он покажет этим воякам, что значит современный линейный корабль! У меня там служат два приятеля, командуют орудиями главного калибра.

Тут Бергу впервые пришла в голову спасительная мысль, как избавиться от нескромного предложения баронессы: надо срочно записаться добровольцем на дальневосточный фронт и там храбро сложить голову. Да, так он и сделает! Это избавит его от мучений, барона — от смерти, а баронессу — от позора каторги.

Выпили за победу русского оружия. На душе стало хорошо, точно своим действием они как-то приблизили эту победу. Такое состояние души в последнее время наблюдалось повсеместно на Руси: взрослые мужчины, вместо того чтобы личным примером увлекать солдат в атаку на позиции микадо, пили немеряно, и все за одно — за быстрейшее поражение японцев. Если бы японцы знали все это, то война была бы ими проиграна сразу же. Но, видать, у них была хорошо поставлена цензура, они ничего не знали и продолжали строить успешные козни Куропаткину.

— Если не выиграем, будет плохо, — опять принялся за старое Франк. — Помяните мое слово, после японцев придется воевать вам!

Берг удивился и заинтересовался:

— Как это, как это?

— Да вот так это. Я сегодня ходил на скачки. Так представьте себе, открываю программку — батюшки светы родные! Клички лошадей, специально запомнил, Анархист, Бомбист, Баррикада и Динамит! Вот вам крест!

— Ну и что? — пожал плечами Путиловский и подлил Бергу, ибо тот уже клевал носом и вообще был какой-то странный и вдумчивый. Даже Дусино присутствие, по всей видимости, не радовало его в должной мере.

— Как это ну и что? Это же значимое ожидание общества! Раньше скакали Генерал, Банкнота и Гусар. Они были героями. А теперь Динамит! Скачки — это нерв любого общества. Это значит одно: общественное мнение в пользу анархистов и бомбистов. И это настораживает.

— Ты на кого поставил? — в лоб спросил Путиловский — и угадал.

— Да на Динамита, — печально скрючился Франк, со вздохом вспоминая подлую кличку, обокравшую его семью на месячное профессорское жалование.

— Ну и как? — ехидно продолжил Путиловский.

— Пьеро! Я как раз хотел тебя просить о небольшой ссуде. На месяц-два... три максимум!

— Понятно. — Путиловский отсчитал две «ка-теньки». — Этого достаточно?

— И не говори Кларе! — Жертва общественных устремлений сразу повеселела. — Ну-с, давайте на посошок!

Идея показалась настолько плодотворной, что посошок растянулся еще на несколько верст длиной, так что Макс вздохнул свободно только через полчасика, когда ушли все гости и в квартире перестало едко пахнуть псиной. Запах еще останется дня на три, но это будет уже воспоминание. Хотя, подумал Макс, иногда ему не хватает Дуси. Все-таки к плохому быстро привыкаешь...

Лейда Карловна принесла Путиловскому ночной травяной настой и поставила его на тумбочку.

— Я фот что фам сказу. Эта Туся — японская сопака. Она хочет съесть нашего Максика. Если она бутет его опижать, я ее сама у пью!

Путиловский, уже лежавший под одеялом, заулыбался. Общество поляризуется на глазах, даже кошачье-собачье. Коньячные мысли медленно текли в голове, принимая причудливо-сонливые очертания. Вот Дуся с узкими глазами и в кимоно гонится за Максом, который одет в полевую российскую форму... «Забавно!» — подумалось Пу-тиловскому, и это была последняя мыслишка. Далее он провалился в сон.

— Ничего страшного, господа, я верю в счастливые цифры! — Великий князь Кирилл смотрелся молодцом в боевой рубке броненосца «Петропавловск». — Если прочитать тринадцать наоборот, то получится тридцать один. Это значит, что сегодня, тридцать первого марта, все будет хорошо!

Адмирал Макаров угрюмо отвел глаза и беззвучно выругался. Впереди ожидались минные поля, и, хотя планы этих полей имелись, нельзя было исключить навигационную ошибку. Штурмана бегали вкруг боевых карт, каждые несколько минут наносили точку, треугольник ошибок и истинный курс. Таблица девиации была старой, прокрутить свежую девиацию не успели, и тут пара-другая градусов могли сыграть свою роковую роль. К тому же карты морского штаба, хотя и были точными относительно глубин и береговых очертаний, не содержали сведений о господствующих течениях в это время года.

В рубке было темно, только квадрат штурманского стола светился желтым прямоугольником да тускло горела подсветка путевых компасов. Все огни и знаки вдоль береговой линии вследствие начала военных действий были потушены, и поэтому приходилось идти исключительно по прокладке.

Прежде чем стемнело, удалось запеленговать три береговых ориентира, получить свое место с очень хорошей точностью и определить скорость бокового сноса вследствие местного течения. Теперь оставалось молить высшие силы о том, чтобы в этом проходе в ночи течение сохранялось постоянным и прокладка оставалась в пределах обычной погрешности. Это уже напоминало не обычную штурманскую работу, а какое-то ночное колдовство. Флагманский штурман, прежде чем поставить очередную точку и назвать курс следования, молился каким-то своим штурманским богам, прожевывал губами цифры, остро отточенным карандашом на полях карты чертил одному лишь ему понятные знаки и наконец выдавал единственную фразу:

— Курс семьдесят два!

Рулевой громко репетовал курс и чуть перекладывал штурвал вправо.

Макаров шептал сам себе: «Осторожнее... осторожнее...» и, не дыша, заглядывал через плечо флагманского штурмана. Минные поля на карте казались штабной фикцией, не более, но все кожей чувствовали по обе стороны броненосца подводные шарообразные бутоны на минрепах, ждущие своего мгновения, чтобы расцвести цветами смерти для любого, кто сломает хрупкие рогатые тычинки, обильно утыкавшие бока шаров.

В углу рубки, никем не замечаемый, сидел художник Верещагин и лихорадочно заполнял на-бросочные картоны своего походного блокнота. На его коленях стоял маленький керосиновый фонарик, отбрасывая дрожащий свет не далее быстро двигающейся руки художника.

Шелестел карандаш Верещагина, скрипели карандаши штурманов, и это был единственный шум, помимо шума механизмов глубоко внизу, в машинном отделении. Ход был тихий, но достаточный для того, чтобы корабль слушался руля.

Верещагин рисовал в основном очертания лиц, движения рук и характерные позы всех, кто попадал в освещенное пространство. Это были даже не художественные фразы, а просто обрывки, буквы, куски тканей и людей. Потом он все это вспомнит, перенесет на холст, а сейчас он должен успеть, пока офицеры не видят его и не принимают героических поз и значительных лиц.

Скорбное лицо штурмана, должного произнести ожидаемую цифру, от которой зависит жизнь тысячи человек, говорило больше сотни портретов, написанных в нормальной обстановке, и посему Верещагин не отрывал карандаша, из одной линии мгновенно переходя ко второй, так что картоны напоминали не то фрески Гойи, не то бред гениального сумасшедшего, поклявшегося нанести на бумагу все мгновения, секунды, минуты и часы своей сумасшедшей жизни...

— Э-э-э:.. — начал было великий князь новую фразу, но Макаров кинул в его сторону взгляд, полный такой злобы, что князь поперхнулся и от греха подальше вышел на ходовой мостик перекурить острый момент.

Море в это время года было прохладным, температура воды не поднималась выше десяти по Цельсию. От штевня броненосца отваливали небольшие буруны, вспыхивавшие в полной темноте синеватым коротким свечением. Кильватерный след светился много дольше, и по нему хорошо были видны все малейшие маневры броненосца.

В целом картина радовала сердце великого князя, в уме уже писавшего письмо государю о трудностях морской службы, об анекдотических историях, имевших место в ходе дальнего похода. Ники будет смеяться, получив это письмо. Скоро рассветет, можно будет уйти с мостика в уютную каюту без ущерба для великокняжеской репутации и записать все мысли на бумаге с гербом рода Романовых...

Далеко отсюда и по расстоянию, и по времени гигантская экваториальная циркуляция воды впервые за семь лет изменила свою пространственную ориентацию и, вместо того чтобы вращаться по часовой стрелке, стала вращаться против. Вся эта перемена заняла несколько месяцев, но имела роковые последствия для жизней миллиардов рыб, миллионов птиц и десятков тысяч людей.

Из океанских глубин перестали поступать тысячи тонн взвешенных и растворенных солей и минералов. Первыми на это отреагировали водоросли и простейшие: их просто не стало. Незамедлительно за этим стали гибнуть анчоусы, маленькие рыбки, питавшиеся этими простейшими. Гибель анчоусов означала голодную гибель птиц и людей. Печально...

Это послужило спусковым крючком и в жизни «Петропавловска», ведь изменение ориентации губительно не только для продолжения рода. Атмосферные вихри, отвечающие за весенний сезон циклонов в Юго-Восточной Азии, вследствие других граничных условий тоже отклонились сильно к югу. Прибрежные течения изменили свои привычный ход и силу. Отбойная гигантская струя воды со скоростью всего в пол-узла медленно и неотвратимо давила на левый борт «Петропавловска», вытесняя его с безопасного пути на минные поля, аккуратно расставленные японскими миноносками в согласии с планами адмиралтейства на случай войны.

Флагманский штурман этого не знал и знать не мог. Не было вблизи берегов Эквадора российских измерительных станций. Но даже если бы они и были, связать все эти факты воедино не мог ни один блестящий военный ум. Даже такой, как адмирал Макаров.

Ночное небо все из-за тех же циклонов было завешено серой низкой пеленой облаков. Дождя не было, но пронзительная сырость заставила великого князя быстро докурить папиросу и нырнуть в теплое чрево боевой рубки.

— Курс семьдесят пять, — вынес свой очередной вердикт штурман.

— Курс семьдесят пять! — эхом откликнулся старшина-рулевой и переложил руль, чуть-чуть, всего на три градуса левее.

Непослушная махина броненосца с запаздыванием в несколько минут откликнулась на движение рулей и девятиузловым ходом пошла на минные поля, обозначенные на ходовой карте россыпью красных значков, точно в этом месте заразная ветрянка одолела здоровый морской организм.

Рогатые шары тихо спали на надлежащей глубине, каждой своей рогулькой ожидая соприкосновения с любым материальным предметом, достаточно массивным, чтобы сломать выступ и тем самым запустить мгновенный механизм ликвидации мины и предмета.

Выставленные несколько месяцев назад, мины уже успели покрыться малыми обитателями глубин — рачками, ракушками, зачатками кораллов и длинными нитями водорослей. Вот и сейчас стая мальков кормилась, выщипывая тонкий зеленый слой слизи, покрывшей рогульки. Но это не мешало мине дремать.

Подводная тишина сменилась низкими басовитыми нотами гигантских гребных винтов «Петропавловска». Броненосец был еще далеко, почти на линии горизонта, но звук по воде идет в пять раз быстрее, нежели по воздуху, поэтому мальки на всякий случай кормление прекратили и переместились за мину, в теневую сторону звука.

«Петропавловск» неотвратимо приближался к границе минного поля и к той секунде, когда любой маневр станет уже бесполезным, потому что вступают в силу незыблемые законы инерции массивных тел, в особенности ежели тело обладает массой в несколько тысяч тонн броневой стали, угля, чугуна, меди и человеческих тел, составляющих малую, но решающую долю в составе боевого корабля.

— Не близко ли мы проходим, Варсонофий Матвеевич? — деликатно осведомился Макаров у флагманского штурмана. — А вдруг течение от берега? Смотрите, здесь точно ситуация, как у мыса Пакри, а там всегда сносит при сильных западных ветрах.

— Может быть, может быть... — Штурман в десятый раз читал местную лоцию. — Здесь ничего не говорится об отбойном течении... Я уж все учел! Хотя... давайте возьмем ближе к берегу. Три градуса к норду!

— Есть три градуса к норду!

Сиплый тенорок рулевого старшины заставил всех прислушаться к происходящему. Так, начальство начинает нервничать...

Броненосец стал отворачивать от минного поля, но все уже было предопределено одновременно несколькими месяцами и двумя минутами ранее. Далекое прошлое и настоящее сошлись в одной точке, поставленной карандашом штурмана с ошибкой в одну милю и три кабельтовых. Ерунда в мирное время, две минуты полным ходом...

Звенящий звук работающих винтов усиливался с каждой секундой, пока не наполнил собой все минное поле. Корпуса мин резонировали, как гигантские шаровые барабаны, словно перекликаясь друг с другом и спрашивая: «Кто это? кто это?» Но звуки не должны были привести к детонации. Мины точно дрожали в блаженном ожидании прямого материального контакта.

Стайка мальков, спасаясь от звона, пошла на глубину, прижалась ко дну, где всякая морская мелочь на всякий случай спрятала усы, жвала, клейкие нити и бахрому, стараясь уйти от неизвестного, большого и ужасного. На такую глубину не проникал даже дневной свет, однако свечение организмов, взбудораженных корпусом броненосца, было заметно.

В кромешной темноте издалека показалось длинное светящееся веретено, за которым тянулся такой же светящийся след. Веретено делалось все больше и больше, пока не заполнило собой весь невидимый подводный мир. Оно скользило по самой кромке минного поля, где могло встретиться с одной, максимум двумя минами, игрой случая чуть выдвинутыми из шахматного строя десятков рогатых шаров.

Уже подводная волна от штевня броненосца заставила колебаться в едином медленном танце все близкие мины, когда махина в несколько тысяч тонн стала отворачивать к северу, правым бортом точно облизывая невидимую границу между жизнью и смертью. Корма не вписывалась в эти границы, силой инерции ее стало чуть заносить к осту.

Все решили несколько дюймов дистанции между крайней миной, дрожавшей на своем минрепе в опасной близости от самого незащищенного участка борта, скользившего мимо. За несколькими сантиметрами броневого пояса находились цистерны с питьевой водой, а за ними — пороховые погреба с боеприпасами, спрятанные глубоко внутрь корпуса, чтобы в случае прямого огневого контакта никакой шальной снаряд не смог бы проникнуть в святая святых боевого корабля.

Адмирал платком вытер со лба внезапно проступивший пот, причину которого он списал на духоту, царившую в рубке. Пройдем поля — поставлю свечку Николаю-угоднику, покровителю православных моряков...

Мучительно медленно броневой пояс шел вдоль мины, не оставляя последней никаких шансов на роковую встречу, как вдруг в миделе пошло небольшое уширение корпуса. Этих лишних двадцати дюймов оказалось достаточно для того, чтобы мину притерло к «Петропавловску». Легкий скрежет металла о металл не мог услышать никто, кроме трюмной команды. Но по боевому расписанию там никого не было.

Мину потянуло за корпусом, стало вращать на минрепе, две крайних рогульки смялись почти одновременно... и спящая смерть проснулась!