Каина

Глава 13

Каталина встала с тяжелой головой и в дурном настроении. Она была сыта по горло этой сельвой. Закалывая перед зеркалом пышные волосы, она отметила, что осунулась, и глаза у нее стали больше, и взгляд каким-то тревожным.

«Ничего удивительного, — подумала она. — После таких снов может и удар хватить!»

А снилась ей Манинья — лицо ее обрюзгло, щеки избороздили морщины, глаза потускнели, и все-таки полуседая старуха была Маниньей. Она смотрела из полутьмы, и смотрела на нее, на Каталину. Каталина же подставляла руки и тело под струи молока, что лились откуда-то сверху. С удивлением смотрела Каталина на плечи, на грудь, на руки — они были покрыты причудливой вязью индейской татуировки. А неподалеку от нее лежал и скалился ягуар, и пятна на его шкуре тоже казались татуировкой. Каталина держала в руках чашу и медленными движениями омывалась молоком.

Странное ощущение было у Каталины от омовения — ей было и сладко, и жутко, будто томила ее любовная страсть, что живит и убивает разом. И вдруг Манинья стала приближаться. Она подходила все ближе и ближе к Каталине, она кричала на странном гортанном, незнакомом и все же родном наречии, и в голосе ее была ненависть, испепеляющая, жгучая ненависть. В руках у Маниньи матово серебрился огромный нож. Каталина поняла: еще секунда — и она погибнет. Поняла и в ужасе проснулась.

А проснувшись, решила: сельвы с нее довольно. Как-никак есть и другой мир, понятный, упорядоченный, размеренный. В нем она работала инженером-строителем, делала расчеты, и благодаря ее расчетам вырастали новые здания, которые прочно и твердо стояли на земле. В том мире у нее был жених, который тоже прочно и твердо стоял на земле, знал, чего хотел, и был готов обеспечить ей надежное будущее. Он не имел ничего общего с лодочником, который сам был сродни своей темной, колдовской, опасной реке. Как вода, текла речь лодочника между пальцев, и от нее ничего не оставалось. А темный омут глаз затягивал душу в глубину на погибель.

Нет, хватит с нее всех этих ужасов и кошмаров!..

Каталина надела свои любимые шорты, легкую светлую кофточку и вышла из дома, направляясь к полицейскому посту, где сидели Гарсия и Рейес.

Инженер она, в конце концов, или не инженер? Неужели она не починит эту дурацкую рацию, которая молчит уже столько недель? Тем более, что лодочник — опять этот лодочник! — подсказал ей идею и дал кое-какие детали.

Солнце уже палило нещадно, но Каталине оно нравилось. При солнце все было отчетливо ясно: здесь свет, там тьма. И так же ясно Каталина понимала, что ей надо делать. Ей стало даже смешно, что еще полчаса назад она чего-то могла бояться. Каталина шла легким пружинистым шагом и не сомневалась в успехе.

Хустиньяно Гарсия разрешил ей заняться рацией. Он сидел рядом, смотрел, как она орудует: одно подсоединяет, другое прилаживает, и бубнил под руку:

— Извините, сеньорита, я свою рацию знаю, ни за что вы ее не почините. Вот и сейчас вы делаете совершенно не то. Я сам ее чинил. Чинил ее лодочник. У нас ничего не получилось, да и у вас в прошлый раз тоже ничего не получилось, и сейчас, думаю, не получится...

— Получилось! — победоносно воскликнула Каталина. — Вы видите, сержант?

Получилось! У нас теперь есть связь! Что дальше делать? Говорите скорее!

Сержант тут же обрел присущую ему важность — он вновь был при исполнении служебных обязанностей.

— Позвольте, я все сделаю сам. Напрямую с Каракасом мы не свяжемся, но свяжемся через станцию. — И толстяк принялся кричать: — Алло! Алло! Сантьяго? Это Сан-Игнасио-де-Кокуй!

Великое дело техника! Еще час назад Каталину обступали сны, страшило колдовство, магия, держала в плену сельва, никуда не пускала река. Положение казалось безвыходным. Но стоило починить рацию, восстановив таким образом связь с миром, как все расстояния сократились и до мира шоссейных дорог, комфортабельных домов и распланированного времени стало рукой подать! Техника и есть настоящая магия и колдовство!

Каталина сидела и улыбалась, терпеливо дожидаясь, когда сержант добьется связи с Каракасом. Техника не хотела подчиняться сразу, она проявляла норов и капризничала.

— Сеньорита! — кричал Гарсия. — Не связывайте меня больше с Санта-Ане, это бесполезно! Свяжите с Сан-Карлосом! Из Сан-Карлоса нас свяжут с Пуэрто-Аякучо, а Пуэрто-Аякучо соединит с Каракасом! Да! Да!

Наконец-то! Наконец-то на проводе Каракас! Гарсия записал нужный Каталине номер, а потом усадил ее за рацию.

— Говорите сами, вы умеете!

Еще несколько минут переговоров, передача номера, шорох, треск — и вот уже гудки, а потом мужской, такой знакомый голос:

— Алло!

— Тони! Это я, Каталина! Ты слышишь меня?

— Каталина, радость моя! Жива! Здорова! Позвонила! Какое счастье! — бодрый голос Тони излучал всегдашнюю жизнерадостность. — Я люблю тебя, люблю, люблю, — радостно продолжал он.

— Я тоже, Тони! Я тоже! — ясный здоровый мир был совсем рядом, и Каталина сама не подозревала, что так ему обрадуется. Тени отступили, еще немного, и она вырвется на свободу. — Тони! Вытащи меня отсюда! Ты меня слышишь? Вытащи меня!— Конечно, слышу! Конечно, вытащу! Я чуть с ума не сошел без вестей от тебя.

Звонил кому ни попадя! Ты знаешь, со мной такого не бывает. Теперь все в порядке. И я очень рад!

— Пока не все. Забери меня отсюда как можно быстрее. У меня самой не получается. Меня это приводит в отчаяние!

— Не волнуйся! Я знаю, где ты, и знаю, что делать. Говорю тебе — все о'кей! — уверенность Тони передалась и Каталине, — другой, отчетливый мир вступал в свои права.

— Как дела на фирме? Что в офисе? — уже совсем иным, деловым тоном осведомилась Каталина.

— И там все о'кей! С тобой тоже все в порядке! Ты поняла, да? Все в порядке! — с этими словами голос Тони отдалился, стал еле слышным и пропал.

Но главное было уже сказано. Каталина посидела еще с минуту, приводя в порядок мысли и чувства.

— Уезжаешь? — раздался голос у открытого окна.

Каталина вздрогнула и подняла голову — у окна стоял Рикардо и смотрел на нее темными, будто глубины реки, глазами.

— Подслушивать стыдно! — резко сказала Каталина.

— Я нечаянно, — невинно ответил Рикардо. — Значит, пригодилась деталька? И ты, значит, уезжаешь? Тебя ждут городская жизнь, работа, развлечения и жених Тони.

Так его, кажется, зовут, да?

— Ты жалеешь, что я уезжаю? — неожиданно для себя спросила Каталина.

— С чего это вдруг? Я рад. Ведь ты получишь то, чего хотела, — тон у Рикардо был все такой же невинно-простодушный.

— Конечно, то, что хотела, — согласилась Каталина, но глаза ее вдруг неведомо почему наполнились слезами, и слезинки, не удержавшись, побежали по щекам.

— А ты, выходит, не рада? — поинтересовался Рикардо. — Неужели ты огорчена, Каталина, тем, что уезжаешь?

Рикардо тоже решил уехать. Он знал: на это потребуется время, пока он построит лодку, пока заработает деньги на мотор... Но сколько бы времени ни понадобилось, они с Бенито уедут из Сан-Игнасио!

— Мы уплываем, Бенито! Нам надо убраться из этого поселка! Убраться поскорее и не возвращаться больше никогда!

Таково было решение Рикардо Леона. А почему, спрашивается? Чем плохой поселок?

Инграсия, например, считала, что у них просто рай. После того как выяснилось, что дочку ее не обидел чужак-горожанин, что ее любимая Лус Кларита чиста и невинна по-прежнему, Инграсия вновь летала будто на крыльях, глаза ее сияли, а трудолюбивые руки переделывали за день несчетное количество дел.

Глядя на ладную смуглянку Ииграсию, всякий бы понял сержанта Гарсию, который глотал слюнки, глядя на эту шоколадку. Однако надо сказать, что страсть Гарсии отнюдь не была низменной жаждой обладания. Он безмерно восхищался Инграсией, ее добротой, ее кулинарными способностями и испытывал к ней самые возвышенные чувства, на какие только был способен. Именно поэтому он долго стоял на пороге дома Инграсии и не решался войти. Наконец, справившись с волнением, постучал в дверь и вошел. Он стоял посреди кухни, в руках у него был большой миксер с прозрачным пластмассовым кувшином. Инграсия с недоумением смотрела то на миксер, то на сержанта Гарсию.

— После всех пережитых тобой бед я решил тебе сделать подарок, — торжественно начал Хустиньяно.

— Мне?! — изумилась Инграсия. — Да мне в жизни никто подарков не делал!

— А я сделаю! — еще более торжественно продолжал Гарсия. — Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Это подарок для твоей семьи, для мальчишек, для всех!

И он церемонно вручил обомлевшей Инграсии миксер. Прежде чем взять его, Инграсия вытерла о фартук руки, а взяв, долго не решалась поставить.

Подумать только! Настоящий миксер! Никогда не было у Инграсии такой драгоценной вещи.

Поначалу она хотела отказаться от подарка, но потом поняла, что с такой красотой не сможет расстаться, и смущенно поблагодарила Хустиньяно Гарсию, глядя на него счастливыми сияющими глазами.

— Ну вот, я своего добился, — сказал, прощаясь, Гарсия, — я хотел увидеть, как блестят твои глаза, и увидел.

Инграсия поставила миксер на самое видное место. Он будет главным украшением ее кухни. Рано или поздно все у них будет. Бог не забыл их райского уголка. Он прислал к ним падре, прислал Фернандо, который осчастливит их цивилизацией. И набожная Инграсия перекрестилась, благодаря Господа за все Его дары.

Мирейя тоже благодарила Бога за то, что прислал к ним в Сан-Игнасио падре Гамбоа. Далеко за полночь просидели они с падре в тихой доверительной беседе, и воспоминание об их беседе служило для Мирейи отрадой и днем. Сколько доброты было в глазах падре, когда он смотрел на нее, как участливо расспрашивал о ее жизни. И она рассказала ему, что родилась в Валенсии. Мама вырастила их с сестрой, сестра получила образование, а она — нет. Сестра теперь живет в Каракасе, они переписываются, но придет, Бог даст, день — и повидаются.

— А в Сан-Игнасио как ты попала? — спросил падре..

— Из-за золота. Здесь же было очень много золота. Это потом оно куда-то делось.

Мы были очень бедными, мне хотелось помочь семье. Я стала работать в баре. Что за работа, сами знаете. В общем, наделала глупостей...

Мирейя не жалела, что сказала и о своих грехах. Кто как не падре принимает исповеди? На душе у нее стало после этого куда как легче.

С радостью угощала она его кофе, потом постелила постель. И когда падре с благодарностью взял ее за руку, а потом словно бы даже привлек к себе, она тоже была счастлива его несказанной добротой и милосердием. Но даже ему Мирейя не решилась сказать, что она давным-давно сирота и одна на свете как перст. Что некому постоять за нее, некому защитить. Что письма она посылает в Каракас только для того, чтобы уверить саму себя, будто уже кто-то есть на свете, кто беспокоится о ней и печется. А вот после беседы с падре Мирейя и впрямь почувствовала себя под защитой. В ее жизни появился бескорыстный, добрый человек, на которого она могла опереться.

И когда в тот же вечер к ней пришел Дагоберто, который конечно же не преминул сказать гадость о добром падре, заподозрив их обоих Бог весть в чем, заметив, как ласково держал падре руки Мирейи, — так вот, когда пришел Дагоберто, у Мирейи хватило духу сказать ему наконец всю правду.

— Я долго ждала, Дагоберто Миранда. — сказала она с горечью, — ждала человека, в котором заговорит сердце. Я ждала его и не дождалась. Ты приходил только тогда, когда у тебя были неприятности и ты нуждался в утешении. Я всегда тебя утешала, выслушивала, сочувствовала, и в конце концов ты засыпал в моей постели. Но сегодня я поняла: я тоже человек, мне можно сочувствовать, меня можно пожалеть и утешить. Мне не хочется сидеть с тобой, Дагоберто. Мне хочется, чтобы ты ушел!

Впервые за много лет Мирейя нашла в себе силы высказать Дагоберто то, что было у нее на сердце. И ей стало спокойно. Поселок Сан-Игнасио не казался больше Мирейе местом ссылки, где до конца своих дней она обречена влачить тяжкий груз одиночества. Добрый луч света проник в глухое селение, и жизнь в нем показалась Мирейе отрадной.

И Фернандо считал, что Сан-Игнасио — настоящая жемчужина. Какие туристы устоят перед здешними красотами! Чего стоит одна река, ее пороги и водопады! А сельва!

А пестрые экзотические птицы! А цветы! А буйная растительность! Да люди будут платить бешеные деньги, чтобы только одним глазком взглянуть на здешние чудеса!

Глядя на избитого Антонио, Фернандо пытался скрыть улыбку: парень дешево отделался. Переделка могла кончиться куда хуже. Ну ничего, до свадьбы заживет!

При мысли о свадьбе Фернандо невольно поморщился: вот кого нужно вразумить, так это Жанет.

Он повернул голову — Жанет висела на шее у Антонио, осыпала его поцелуями и спрашивала:

— Ты цел? Цел?

— Если и цел, то только чудом, — сурово ответил Фернандо вместо брата, — мало того что ты переполошила весь поселок, ты чуть было не угробила Антонио.

— Я?! — Жанет оскорбленно поджала губы. — Что за глупости! Я вообще не понимаю, сколько можно меня отчитывать!

— До тех пор, пока ты не начнешь соображать и перестанешь делать глупости! — отчеканил Фернандо.

— Я думаю, Жанет все уже поняла, — более мягко сказал Антонио, — она пойдет и извинится перед матерью Лус Клариты.

— Да вы оба спятили! — взвилась Жанет. — Я скорее умру, чем унижусь перед нищей оборванкой! Обижена всерьез одна я, но никто не думает просить у меня прощения.

Даже ты, Антонио! Больше того, в поселке меня сторонятся, будто это я совершила что-то недостойное! Но ведь, кажется, Антонио переспал с проституткой? А что я, я-то что дурного сделала?!

Жанет была так непробиваемо добродетельна, что мужчины только головой покачали и разошлись каждый по своим делам.

Ах, Жанет, Жанет! Глупость только новые беды накликает себе на голову. Антонио сам отправился к Лус Кларите, и как же неясно он говорил с ней, желая ее утешить! Он ведь понимал: Лус Кларита переживает из-за того, что его избили.

— Я рад, что все кончилось именно так, — сказал Антонио кроткой Лус, — откуда бы я иначе узнал, как ты дорога всем в поселке и какие здесь у вас отзывчивые люди.

Ни тени улыбки не появилось на прозрачном личике юной девушки.

— Что мне за дело до всех? — печально спросила она. — Тебе-то я не дорога. У тебя есть невеста, и мне очень горько, что я тебя поцеловала.

— Никто меня не целовал так, как ты, — проникновенно отвечал Антонио. — И не случись всего, что случилось, я не узнал бы, как много ты для меня значишь...

Антонио хотел бы ее обнять, но только помахал рукой на прощание, и Лус Кларита счастливо улыбнулась. Что она могла поделать, если от всего сердца полюбила голубоглазого красавца горожанина? Его ласковый взгляд сделал ее счастливой.

Глядя на его стройную фигуру, она знала, что нет мужчины прекраснее, чем Антонио Ларрасабаль, и нет места лучше, чем Сан-Игнасио, где она может быть так счастлива...

Фернандо же тем временем разыскивал Рикардо Леона. Он рассчитывал нанять его на работу. Первое, что нужно было сделать для процветания Сан-Игнасио, — это расчистить бывшую здесь когда-то посадочную полосу. Если сюда смогут прилетать самолеты, Сан-Игнасио вмиг станет цивилизованным курортным местечком и в карманы Фернандо, а заодно и обитателей поселка так и потекут зелененькие.

Приятно мечтая, Фернандо заглянул к Дагоберто, зная, что он приятель Рикардо и тот даже нанялся работать у него в магазине.

— Рикардо в лавке? — осведомился он у Паучи. Темные глаза хорошенькой мулатки так и засверкали от негодования.

— Как бы не так! — отвечала она. — Он и не думает работать, целыми днями где-то шляется.

Появившийся на крыльце Дагоберто добродушно рассмеялся:

— Чтобы Рикардо Леон стал торчать в лавке? Да он и сам в это не верил, а уж я тем более.

С этим ответом Фернандо отправился дальше. Рикардо он увидел неподалеку от реки у груды деревяшек, которые тот тщательно перебирал, оглядывая каждую. Рядом с ним сидел Бенито. Рикардо что-то искал, но, видно, никак не мог отыскать.— Из того, что мы можем добыть здесь, патрон, — говорил Бенито, посмеиваясь, — можно смастерить разве что пирогу, и вас будут называть не лодочник Леон, а Леон-индеец.

Рикардо посмотрел на насмешника долгим взглядом, и Бенито поспешил сделать серьезное лицо:

— Молчу, молчу, я ничего не говорил! Подошедший Фернандо невольно поддержал Бенито.

— Что ты роешься в мусоре, как нищий? — спросил он у Рикардо. — Это занятие не для тебя. Лучше давай потолкуем, я пришел к тебе с деловым предложением.— И какое у тебя предложение? — осведомился Рикардо, продолжая методично

перебирать деревяшки.

— А вот какое, — Фернандо протягивал ему пачку денег. — Это задаток. Я просил

бы тебя заняться расчисткой посадочной полосы. Ее нужно измерить... Впрочем, что я тебе объясняю. Ты и сам все прекрасно понимаешь. И мне кажется, только ты и можешь с этим справиться.

Рикардо уже не сидел на корточках, он встал, но молчал по-прежнему, оценивающе оглядывая небольшой стволик, который держал в руках.

На Бенито деньги произвели куда большее впечатление.

— Даже если строить пирогу, — громко зашептал он. — все равно нужны деньги! А у нас пусто! Берите деньги, патрон, берите!

— Ну так что? — нетерпеливо спросил Фернандо.

— Пока я строю лодку и коплю деньги, я согласен поработать на вас, доктор, — неторопливо отозвался лодочник. — Но за то, что получится, я отвечать не могу.

— Разумеется, не можешь, — признал Фернандо, и пачка денег перекочевала в карман лодочника.

Доволен был Рикардо таким поворотом событий или нет, никто не мог сказать. Лицо его было, как обычно, бесстрастно, взгляд отстраненно печален. Зато Фернандо был доволен — он сделал первый реальный шаг, чтобы открыть ворота, через которые в Сан-Игнасио хлынет цивилизация, облагородив дикую, опасную сельву. И если пока Сан-Игнасио просто прелестное захолустье, то вскоре в нем появятся удобства двадцатого столетия и поселок станет очаровательным вдвойне.

Но, видно, у Сан-Игнасио и сейчас было достаточно очарования, потому что, колдунья Манинья раздумала уезжать. Больше того, она решила остаться в Сан-Игнасио навсегда.

Услышав о решении Маниньи, Такупай схватился за голову:

— Как ты могла такое надумать, госпожа? Что случилось с тобой? Здесь тебя ждут одни несчастья и неприятности! Скажи, что с твоим светлым разумом? Почему он помутился?

Манинья снисходительно смотрела на горюющего старика.

— Перестань причитать, Гуайко! Мне кажется, ты слишком стар, чтобы бояться несчастий и неприятностей. Отнеси сундук в дом, Мисаэль.

Просьба госпожи ничуть не обрадовала Мисаэля: сундук этот был тяжелым как тысяча дьяволов, хотя и невелик по размеру.

Поставив его на привычное место, Мисаэль осмелился спросить:

— Сеньора, а зачем мы таскаем сундук туда и обратно? Поверьте, я спрашиваю со всем моим к вам уважением. Может быть, вы позволите и мы будем оставлять его в лодке?

Вдруг он увидел, как изменилось лицо Маниньи, но это был не гнев, которого он боялся. Манинья смотрела куда-то в пространство вопрошающе, напряженно, потом будто успокоилась, но оставалась все такой же далекой и отстраненной. Она словно бы жила в ином мире и, возможно, даже не слышала Мисаэля.

Однако она к нему обернулась и спросила:

— Ты видишь ее, Мисаэль?

— Кого, сеньора? Кого я могу увидеть? — Мисаэля прошиб холодный пот, и он опасливо оглянулся.

— Девочка рада, что я осталась, Мисаэль.