Каина

Глава 24

Туристы уехали, и поселок напоминал корабль, изрядно потрепанный бурей, но благополучно достигший тихой гавани. Каждый что-то извлек из нежданно пронесшейся бури: для одних ветер перемен туго надул паруса надежды, другие остались без руля и без ветрил, погрузившись в пучину безнадежности. Но жизнь уже входила в привычные берега, жители вернулись под крыши своих домов и наводили там порядок.

Фернандо, подсчитав доходы, остался очень доволен: он мог щедро расплатиться с людьми, достроить домики и даже, возможно, привести в порядок посадочную полосу Дело, в общем, стоило того. И он был рад, что его не подвела деловая сметка бизнесмена.

От души радовалась своей новой жизни Инграсия. К туристам она отнеслась как к самым дорогим гостям и работала на них с утра до ночи: пекла, варила, стирала.

Зато как ей было приятно, когда приезжие ели и нахваливали ее обеды и ужины, когда были растроганы ее попечениями, когда на прощание подарили ей подарки. Они даже сделали фотографии Инграсии с ее сыновьями, чем необычайно ей польстили. А теперь за свои заботы и хлопоты, которые и без того принесли ей радость, Инграсия получила еще и деньги. Они обсудили с Лус Кларитой, на что их потратить, и решили купить миксер, по нарядному платью и кое-что отложить про запас. Правда, Абель попытался тут же наложить руку на доходы Инграсии под предлогом того, что мужчина — глава дома и он должен распоряжаться и доходами и расходами, тем более что негоже тратить деньги на тряпки. Но Инграсия тут же поставила Абеля на место, главой в этом доме давно была она, и припрятала денежки подальше.

Зато Лола принесла все свои деньги Хосе Росарио. Для него приезд туристов был настоящей трагедией, крушением его любви. Все эти дни он не смотрел на Лолу, не разговаривал с ней и теперь с болью и тоской сказал:

— За кого ты меня принимаешь, Лола? За сутенера? За крысу, которая может продаться за красивую рубашку? Кто я, по-твоему? Скажи!

— Мужчина, которого я люблю, — бесстрашно ответила Лола, и это была чистая правда. — Для тебя это дурные деньги, я знаю, но ты можешь сделать на них много хорошего. Помоги мне почувствовать себя лучше, купи на них тетради, мел, доску.

Осуществи свою мечту, устрой настоящую школу. Мне они не нужны. Моей мечтой был ты. Ты отказался от меня. У меня больше ничего нет. Но я хочу порадоваться осуществлению твоей мечты. И ты не смеешь мне в этом отказывать.

Хосе Росарио не мог не оценить благородства Лолы, он тоже любил ее, но не мог справиться с ревностью, самолюбием, с положением, которое казалось ему унизительным. Растроганный, он взял деньги у Лолы, но не прошло и часа, как он пришел с ними обратно. Хосе Росарио представил себе, что у него будет школа, а Лола будет прежним способом зарабатывать деньги. Знать об этом, видеть это было ему не под силу — Лола вновь принялась уговаривать его. Она же знала, как он был счастлив, обучая грамоте ребятишек Инграсии, каким становился озорным и веселым, на какие пускался выдумки, стараясь, чтобы малыши получше запомнили буквы...

— Лола, я уже поправился и возвращаюсь к партизанам, — в ответ на ее уговоры ответил Хосе.

Вот тут Лола вспыхнула.

— Тогда тем более возьми эти деньги! — крикнула она. — Купи на них оружие, Хосе Росарио! Проливай кровь, сей ненависть, жги парты, школы, книги! Убей доброго человека, который живет в тебе и которого я люблю! Возвращайся к крови и смертям, но сначала убей меня и мою любовь!

Хосе Росарио сидел и молчал, он и сам не знал, что же ему делать...

А вот Гаэтано вдруг сообразил, что ему делать. У итальянца тоже была мечта, он хотел, чтобы его полюбила хорошая девушка, с которой он проведет остаток своих дней. Дейзи давно советовалась с ним по поводу своих дел. Она-то ведь мечтала открыть магазин готового платья. Пришла посоветоваться и теперь: ей хотелось узнать, сколько еще понадобится денег, чтобы открыть хотя бы малюсенькую лавочку. Гаэтано считал, а Дейзи выбирала название для своего будущего магазина и ни на одном не могла остановиться.

— А почему бы нам с тобой не открыть тратторию? На вывеске мы бы тогда написали: «Дейзи и Гаэтано — траттория», — внезапно предложил Гаэтано.

— А что такое траттория? —- заинтересовалась Дейзи.

— Закусочная, мы специализировались бы на итальянской кухне. Знаешь, спагетти под разными соусами? - Гаэтано выжидательно смотрел на Дейзи. — Мы с тобой стали бы компаньонами, разве не здорово?

Гаэтано очень ценил деловые качества Дейзи, она была хорошей девушкой и очень надежным товарищем. Кто знает, может, их деловая компания — залог будущего взаимного счастья?

Смотрела на Гаэтано и Дейзи. Она успела оценить его умение общаться с людьми, когда он развлекал туристов. И собой он был совсем неплох — седая голова, голубая бабочка, манеры...

— А что? Твоя идея мне нравится, Гаэтано! Почему бы нам не попробовать. Тем более, как я понимаю, закусочную мы сможем открыть очень скоро, и если к Нам будут приезжать туристы...

Оба с головой ушли в обсуждение планов на будущее. И оно представлялось им лучезарным.

Мирейю не радовало ни будущее, ни прошлое. Все для нее потеряло и вкус и цвет. Она бродила как тень по своему дому, берясь то за одно, то за другое, но все ее привычные занятия казались ей полной бессмыслицей... Бросив на середине уборку, она вышла из дома и побрела из поселка, уселась на колдовской камень, в который так верила Тибисай, пытаясь сладить с глухой тоской, что будто серая пыль запорошила ее бессмертную душу. Тоненькая ее фигурка так трогательно смотрелась на большом коричневом камне...

Дагоберто растроганно смотрел на Мирейю. Как он был рад вернуться в родные места! Как счастлив вновь увидеть Мирейю! Миг — и она уже в его объятиях! На глазах Мирейи. опять показались слезы, но на этот раз это были радостные слезы.

Они смыли серую пелену, которая заслонила от Мирейи мир, играющий всеми цветами радуги. Нет, в этом мире все же было что-то хорошее: в нем все возвращалось на круги своя...

Обнявшись, они шли к Сан-Игнасио, куда все эти долгие дни так рвалась душа Дагоберто. Но эти долгие дни одиночества и болезни не прошли для него даром. Ему столько нужно было сказать Мирейе.

— Какое чудо, что ты вернулся, Дагоберто! У нас тут столько всего произошло — приезжали туристы. С Каталиной все в порядке, — торопилась пересказать новости Мирейя.

— Знаешь, пока я лежал в больнице, у меня было много времени для раздумий. Не знаю почему, но я чувствовал, что смерть совсем рядом, и перед моими глазами прошла вся моя жизнь, как в кинофильме...

— Интересный был фильм, Дагоберто?

— Я бы изменил в нем некоторые части.

— Какие, например?

— Я бы изменил в нем то, что касается тебя. Я причинил тебе много боли. Я это понял и принял: что было, то было. Но в дальнейшем я хотел бы многое поправить, Мирейя...

Да, все возвращалось на круги своя, но приносило с собой что-то новое. Все, чему основой служила любовь, рано или поздно приносило добрые всходы.

Они пришли в поселок. Радостная весть мигом облетела каждый дом, каждый закоулок. Вот это праздник! Настоящий праздник: Дагоберто вернулся! Счастливее всех была Каталина. Чувствуя крепкие руки отца, которые обнимали ее, видя его счастливый взгляд, — отец смотрел на нее и никак не мог насмотреться, — она знала, чувствовала, верила, что темной полосе в ее жизни пришел конец. И была счастлива. Каталина тут же принялась хлопотать, накрывая на стол, готовя еду.

Отец ведь наверняка проголодался.

Дагоберто сидел в своем старом кресле, наслаждаясь, впитывая запах, воздух, атмосферу родного дома. Наконец-то его не преследует больше отвратительный запах больницы. Никогда больше он туда не вернется! Никогда!

Хлопоча, Каталина рассказывала ему новости: о туристах, о Такупае, о колдовстве Маниньи... Дагоберто слушал вполуха, наслаждаясь тем, что видит свою красавицу дочь. Пребывание в сельве пошло ей на пользу, она стала еще красивее. Его трогали ее заботы, ее любовь.

Но им недолго дали побыть вдвоем. Заглянул Гаэтано и потащил Дагоберто в бар, всем не терпелось поделиться с ним новостями. По дороге Дагоберто заглянул на секундочку и к Мирейе, ее дом тоже был родным для него. Не без удивления он посмотрел на топтавшегося на пороге падре.

— Черт побери, падре! — сказал ему вместо приветствия Дагоберто. — Неужели вы так и не избавились от привычки посещать одиноких женщин?

— Хорошо, что ты пришел, Дагоберто, — ответила вместо падре Мирейя. — Я не успела тебе рассказать и еще одну новость: падре больше не живет у меня, сейчас я ему отдам его вещи.

Эта новость была ошеломительной прежде всего для падре, такого он не ждал и никак не мог понять, что же произошло с Мирейей... Но свои вещи взял с покорностью и смирением, подобающими пастырю.

— Скоро, кажется, к нам должны привезти товары, я тогда куплю одеяло и верну, — пообещал он Мирейе.

— Не стоит ничего ждать, падре, — насмешливо сказал Дагоберто, — приходите завтра ко мне в магазин, я подарю вам одеяло. Это будет мой вклад в дело Господа!

Вернулся Дагоберто, вернулся и Рикардо. Он вернулся, когда солнце стояло уже высоко, Бенито места себе не находил от беспокойства. Рикардо насмешливо надвинул кепочку на глаза Бенито — кепочка была новая, американская.

— Одна туристка подарила, — похвастался Бенито, — сама подарила, я не просил, я помню ваши уроки, патрон,

— Ладно, Бенито, все в порядке. Скоро нам сделают лодку, и мы с тобой уплывем отсюда. Навсегда.

Бенито не слишком верил в это «навсегда» и не слишком хотел его, потому что ему нравилось жить в этой деревне, но сейчас было не время обсуждать что бы то ни было: патрон торопился к Манинье. Лодочник вошел к Манинье как раз тогда, когда Мисаэль докладывал госпоже об исчезновении Гараньона. Но Манинью волновал не Гараньон — другой мужчина, и она тут же отослала Мисаэля с его дурной новостью.

У нее была хорошая: ее мужчина вернулся! Однако Манинья не могла не упрекнуть его за свое долгое ожидание.

— Ты плохой, очень плохой, ты оставил Манинью без ласки, — говорила она.

Манинья упрекала, но сама вся светилась нежностью. Мягкими стали ее движения, тело, переполненное любовной истомой, было так женственно, так влекуще. Она источала любовь, а женщина, источающая любовь, — всегда отрада для глаз мужчины, и Рикардо смотрел на Манинью с ласковой улыбкой. Манинья чувствовала его ласку.

— Я красивая? — спросила она.

— Красивая. Ты всегда красивая, — ответил он.

— Тогда выпьем александрино за мою красоту. Пойду принесу. Все, что у меня было вчера, выпили мои люди.

Манинья исчезла за дверью. Рикардо подошел к окну: стоял день, яркий, ослепительный день, который с возвращением Маниньи мог обернуться ночью, полной душной сладкой отравы... Леон обвел глазами комнату — в углу на сундуке он увидел странный закупоренный сосуд, — белый, но снизу, будто пламенем, охваченный чернотой. Он взял его в руки. Сердце у него замерло, а потом забилось быстрее.

— Что это? — спросил он вошедшую с подносом Манинью.

— Тапара, — ответила она.

Сердце лодочника забилось еще сильнее.

— А что внутри нее?

— С каких пор мужчине нужны женские тайны? — засмеялась Манинья. — Неужели ты любопытен, как женщина?

Рикардо смотрел на нее тяжелым, мрачным взглядом, взгляд его не понравился Манинье, и она спросила властным тоном госпожи:

— В чем дело? Что за мысли у тебя в голове?

— Я хочу знать, что ты прячешь в этой тапаре, — настойчиво продолжал свой допрос Рикардо.— Ничего особенного, — Манинья забрала из рук Рикардо тапару. — Неужели испачканная сажей безделушка интереснее тебе, чем светящаяся светом любви женщина?

Но на лицо Рикардо больше не вернулась улыбка. Ему было о чем подумать.

— Я уезжаю, Манинья, и навсегда, — решительно сказал он.

— Ты сам не веришь в эту ложь, любимый.

В этом Манинья, пожалуй, была права: он не верил, что именно сейчас навсегда уедет из поселка, но знал, что из этого дома он уйдет сейчас же. Ему нужно было остаться одному и хорошенько подумать. А потом непременно увидеть Пуэкали...

— Прощай, милая.

— Ты вернешься, любимый. Успокоишь гнев, утишишь боль. Тот, кто пришел к Манинье, не может уйти от нее. Манинья, как сельва, Рикардо Леон!

Такупай обрадовался, увидев выходящего от Маниньи Рикардо. Он ждал его ухода, потому что настал час открыть Манинье всю правду. И Такупай приготовился к этому часу. Час этот настал потому, что у Каталины разорвались бусы: зла было так много, что они не выдержали этого зла. Каталина призналась Такупаю, что страдает припадками удушья, что видит призрак индейца. И Такупай понял, что за Каталиной ходит тень Памони. Теперь он был готов вступить в борьбу с этой тенью, потому что стоит тени приблизиться к Каталине, как наступит смерть...

Такупай видел, что госпожа его в тоске и печали, он знал, что принесет ей печаль еще большую. Но что тут поделать? Он не мог поступить иначе. Как не мог поступить иначе много-много лет тому назад.

— Сними заклятье, которое ты наложила на Миранду, — сказал он. — Сними заклятье, Манинья Еричана.

Манинья надменно посмотрела на слугу, который дерзнул отдавать приказы.

— Как ты смеешь так говорить со мной, Гуайко? — но в самом Такупае было что-то такое, что давало ему право говорить таким тоном. Манинья чувствовала это и хотела знать, что так переменило ее верного слугу, ее преданного раба. — Что с тобой, Гуайко?

— Ты не можешь причинить зло Каталине Миранде. Не можешь ее убить, — твердо настаивал на своем Такупай.

— Почему же, можно узнать? — Манинья смотрела на старика с насмешливым интересом.

— Ты возненавидишь Такупая, ты никогда не простишь его, но Такупай сделал то, что должен был сделать.

— Что же ты такое сделал, Гуайко? Манинья чувствовала, что слуга ее изнемогает от страха, но преодолевает себя, и ей стало еще любопытнее. Может, сейчас откроется тайна, почему она никак не может сладить с Каталиной Мирандой, и, узнав эту тайну, она справится с ней?..

— Такупай скажет тебе правду, всю правду.

— Говори свою правду, Гуайко, — Манинья приготовилась выслушать старика, но тут распахнулась дверь и в комнату влетел Мисаэль.

Воистину день этот был из ряда вон — слуги забыли, что у них есть госпожа! Кто и когда позволял им врываться без стука?!

Но новость, которую принес Мисаэль, перепуганный, дрожащий, была ему оправданием.

— Твое золото исчезло, Манинья! — задыхаясь, сказал он. — Мы пришли, а там ничего нет!

— Гараньон украл мое золото! — процедила Манинья. Золото было жизнью Маниньи, у нее украли жизнь! Она повернулась к Такупаю. — Иди, Гуайко! Приведи мне Гараньона хоть с края света, достань хоть из-под земли! Я хочу вернуть свое золото! Возьми двух человек и отправляйся!

— Но мне нужно сказать тебе что-то очень важное, — попытался возразить своей госпоже Такупай.

— Нет ничего важнее золота, которое забрал Гараньон! Иди и без Гараньона не возвращайся! Он мне нужен живым, Гуайко! Приведи мне его живым!

Гнев клокотал в Манинье, в глазах у нее потемнело. Такупай смиренно наклонил голову и кивнул Мисаэлю и второму индейцу. Они вышли из дома втроем.

Но Гараньону уже пришлось несладко. Он висел привязанный за руки к дереву.

Золото — опасная вещь, свет его приманивает злых и алчных.

На рассвете Гараньон со связанной Паучи, которую он волок за собой, наткнулся на партизанский отряд Хайро. Сильным вооруженным мужчинам ничего не стоило справиться с Гараньоном, они быстренько обыскали его мешок. И не пожалели. В нем оказалось золото!

Хищно улыбаясь, Хайро избивал Гараньона, который висел на дереве большой беспомощной грушей, добиваясь, чтобы тот открыл ему, где он взял столько золота. Но Гараньон, хоть и беспомощный, стоически терпел боль.

— Думаешь, помрешь раньше, чем скажешь? — шипел разъяренный Хайро. — Напрасно надеешься, я своего добьюсь! Ты мне скажешь, где взял золото, пес паршивый!И на Гараньона обрушивались новые удары. В избиениях Хайро знал толк. Он умел бить так, чтобы человек почти терял сознание от боли и все-таки не терял его.

— Если я скажу, где взял золото, я — покойник, — сипел в ответ на угрозы Хайро Гараньон. — Лучше уж я унесу свой секрет в могилу.

— И похоронить будет нечего, одни лохмотья! — угрожал Хайро.

— Вез меня все равно ничего не найдешь. А если ты меня отпустишь, я, может, и скажу тебе что-то дельное. Только если буду уверен, что ты меня потом не пришибешь. Моя тайна — залог моей жизни. Я ее за так: не отдам. А ты подумай, подумай хорошенько!..

Хайро хотел было приняться за Паучи, которая ни жива ни мертва от ужаса смотрела на пытку Гараньона. Он уже поручил своим ребятам заняться ею.

— Стоит ли, шеф? — возразил один из парней. — Она же немая! Помнишь, мы взяли ее неподалеку от Сан-Игнасио, она и тогда не проронила ни слова! Нечего и руки марать!

При упоминании о Сан-Игнасио Хайро злобно осклабился:

— Помню, помню Сан-Игнасио. Там небось до сих пор оплакивают негодяя-лодочника. Но я желаю, чтобы он был жив, чтобы еще разок с ним хорошенько поквитаться...

Лодочник Рикардо сидел в баре среди друзей. Он не мог не прийти на праздник, который устроил в честь своего возвращения Дагоберто. Но пробыл он недолго. В бар пришла Манинья и напомнила ему, что он собирался уезжать.

— Стало быть, и впрямь пора, — согласился Рикардо. — Лодка не моя, хозяйка требует. Счастливо оставаться, друзья!

Дагоберто не хотел отпускать его, уговаривал остаться и Маниньго, но нет — час разлуки пробил. Рикардо вышел и не спеша направился к пристани. Он уже договорился с Бенито, что тот пригонит обратно лодку Маниньи и дождется, когда Рикардо приедет за ним на своей, построенной индейцами.

Бенито заторопился на пристань вслед за хозяином. Но как он ни торопился, а все-таки остановился, чтобы попрощаться с Каталиной. А прощаясь, не мог не сказать того, что думал:

— Мой хозяин уезжает, потому что любит вас, он хочет о вас забыть. Но ведь это невозможно! Я вас никогда не забуду! Удачи вам, сеньорита Миранда!

Каталина грустно улыбнулась:

— Удачи и тебе, Бенито.

Вот и уплыл лодочник. Ветер перемен, что задул над поселком, немало изменил в ней. Дагоберто заметил и еще одну перемену: он не увидел Паучи. Куда она подевалась? Днем он спрашивал о ней.

Никто ее не видел. Он был уверен, что Паучи вернется к вечеру. Но вот уже ночь, а ее все нет.

— Что ты ищешь в такой темноте, Дагоберто Миранда? — спросила его Тибисай, проходя мимо.

— Скажи-ка, старуха, а Паучи исчезла не с твоей ли помощью? — поинтересовался Дагоберто.

— Что за глупости! Хотя я никогда не сомневалась, что она сбежит с каким-нибудь бродягой! — Тибисай приблизилась к Дагоберто и зашептала: — Вместо того чтобы искать беспутную девчонку, займись лучше своей дочерью. На нее навели порчу, она чахнет.

Дагоберто покачал головой: и все-таки в мире мало что меняется — эта старуха по-прежнему занята дурацкими бреднями... Но куда могла запропаститься Паучи?