Каирский синдром

А МОЖЕТ — ЖЕНИТЬСЯ И ПРИНЯТЬ ИСЛАМ? (25 марта 2010-го)

На пятый день пребывания в пансионе «Дахаби» я подумал: почему бы не остаться здесь навсегда? Почему бы не жениться? Может быть, принять ислам? И закончить дни здесь, в Каире. Заснуть вечным сном на старом мусульманском кладбище.

Жениться на египтянке лет тридцати, с ребенком…

Сидишь, пьешь чай на коврике.

А ребятенок Магды (ее зовут Магда), маленький черноглазый Гамаль, подбежит, дернет за рукав, спросит:

— Баба, йа баба, иззей ас-саха? (папа, папа, как здоровье?)

И на сердце станет теплей. Они здесь больше уважают родителей, чем в Европе.

Конечно, придется подкидывать деньжат родственникам из Дельты. Зато будет весело в большой семье.

Она, конечно, с тагмилем, и страсти от нее ждать не придется. А может, это и лишнее? Зато будет отдаваться в любое время суток, подчиняясь прихоти мужа и господина.

На обед сварганит добротный фуль, овощное рагу. И будешь есть руками, макая лепешку в тахину, пожевывая травку гыр-гыр. А мальчик Гамаль будет держать опахало над твоей лысой головой.

Поужинав, выйду на улицу в просторной белой галабие. Бауаб и все соседи будут дружными возгласами приветствовать меня. Ведь я — богатый чужестранец. Мое немецкое социальное пособие — пятьсот евро в месяц — кажется им фантастическим.

Усядусь в кофейне на углу, закажу шишу (кальян) и кофе «масбут». Хозяин раскурит трубку, поставит кофе. Я начну дымить кальяном, беседуя с другими шейхами.

Мы — самая продвинутая часть Гелиополиса. Никаких искусств и философии. Разговоры — все больше о ценах на бобы и дыни, а также о «войне на истощение» 67-73-го годов…

Время течет незаметно. Обсуждаем прохожих, девушек, проезжающие машины…

И бездумное курение шиши на улице становится одним из главных жизненных занятий.

Под вечер прибегает маленький Гамаль и дергает меня за рукав галабии:

— Йа буя, йа буя, папа, папа, пора домой!

Я возвращаюсь, мы располагаемся на ночь по-арабски: не на кроватях, а на больших тюфяках. В спальных комнатах.

Снова повторяю ритуал любви: глажу ее плотное, хорошо откормленное, гладко выбритое тело и завершаю ритуал безо всякого внимания к женщине, безо всякого ее участия, как и полагается на мусульманском Востоке. Зато мужское удовольствие полное. А эрекция несгибаема.

Потом она уходит на омовение. Я поворачиваюсь на бок и храплю.

Ставни закрыты. Темно. Даже крысу не увижу, если появится.

И в этом саркофаге я думаю прожить всю оставшуюся жизнь.

В Европе мой выбор, вероятно, сочтут духовным самоубийством. Меня осудят и вскоре забудут. Но я останусь непреклонен.

Я обрету вторую жизнь здесь, в Гелиополисе.

Секрет прост: здесь, в безвременье Востока, нет страха смерти, здесь нет чувства вины, здесь все подчинено воле Аллаха. И здесь отказ от самости и своенравия сладок и приятен.

Единственная нагрузка — общение с родственниками Магды. Их очень много, и когда мы собираемся по праздникам, приходится тереться щеками, чмокаться и обниматься, говорить бесчисленные «йа вахишни (соскучился)». Но это можно стерпеть.

Когда моя душа улетит синеньким дымком на небо, мое бренное тело похоронят по исламскому обычаю: завернут в саван и отнесут на руках на старое кладбище, где я, конечно же, купил себе участок. Похороны пройдут быстро, а потом жена и родственники будут по праздникам приезжать на эту могилу и здесь отмечать мою память сладостями и фруктами.

Такая история случилась со многими европейцами. Точно так же остались жить в Каире солдаты Бонапарта, нацистские военные преступники, заблудшие хиппи и многие другие гяуры. Они приняли ислам и слились с местной общиной.