Как эмоции управляют мозгом. Измените свои эмоции, и вы измените свою жизнь

В современную эпоху знаний о мозге, когда даже рекламные агенты хотят понимать, как миндалевидное тело потребителей реагирует на рекламу, кажется совершенно очевидным, что мысли, которые мы обдумываем, и эмоции, которые испытываем, отражают шаблоны активности мозга. Когда мы вызываем в воображении образ своего дома, то можем поблагодарить деятельность, происходящую в визуальной коре мозга, за способность видеть глазами нашего разума, где именно находится почтовый ящик по отношению к входной двери. Когда мы слышим и понимаем сложное предложение, это происходит потому, что контуры в нашей височной доле взаимодействуют с теми, которые находятся в префронтальной коре, чтобы извлечь смысл из слуховых сигналов. Когда мы планируем отпуск и мысленно репетируем, как доставить всех в аэропорт, мы опираемся на огромное пространство префронтальной коры – машины времени, которая обладает способностью переносить наши мысли в будущее.

То же происходит и с шестью аспектами эмоционального типа: они отражают активность в конкретных, идентифицируемых участках мозга. У каждого аспекта есть две крайности (как, например, позитивная и негативная в случае прогнозирования будущего), которые обычно являются результатом повышения или понижения активности на этих участках. Первый шаг к тому, чтобы понять, почему вы такой, какой есть (как показано на изображении, которое вы сделали, исходя из результатов анкеты в предыдущей главе), – это понимание того, что мозг является основой для каждого аспекта и для полюсов каждого из них. Кроме того, это первый шаг к тому, чтобы подтолкнуть себя в любом направлении каждого из аспектов. Я, по правде сказать, отношусь к этому предвзято, но считаю, что любая программа, которая имеет цель изменить что-то настолько фундаментальное, как эмоциональный тип, вызовет больше доверия, если будет основана на неврологии.

Неудивительно, что то, где вы находитесь в каждом аспекте эмоционального типа, – это результат определенных закономерностей активности мозга, поскольку все исходит из нашей психической жизни. Удивительно, однако, то, что большинство контуров, лежащих в основе шести аспектов, располагаются далеко от областей мозга, которые должны отвечать за эмоции, – лимбической системы и гипоталамуса. Это выяснилось благодаря открытию, с которого все и началось: префронтальная кора, местоположение таких исполнительных функций, как планирование и суждение, контролирует, насколько люди эмоционально устойчивы. Эксперимент, показавший это (я описал его в главе 2), был проведен, когда я находился в государственном университете штата Нью-Йорк в Перчейзе, но скоро я понял, что Перчейз слишком мал и не имеет необходимой инфраструктуры для исследования, которое я хотел провести. Вскоре после того, как я начал пускать пробные шары насчет должностей в более крупные и более ориентированные на исследования университеты, я услышал, что Питер Лэнг, известный психофизиолог, ушел из Висконсинского университета в Мэдисоне, чтобы быть рядом со своей второй половиной. В Висконсине решили заменить его кем-то, кто проводил схожие исследования, и обратились ко мне. (Висконсин использует выигрышную стратегию набора преподавателей, нанимая скорее тех, чья звезда еще только восходит, чем полностью сформировавшиеся сверхновые, как это обычно делают в местах вроде Гарварда.) Они сделали мне предложение, и я согласился – в значительной степени из-за звездной репутации кафедры психологии на факультете.

Я переехал в Мэдисон в сентябре 1985 года, начав новую работу в новом статусе при далеко не идеальных личных обстоятельствах: моя жена Сьюзен и трехлетняя дочь остались в Нью-Йорке, чтобы Сьюзен могла завершить свою ординатуру по акушерству и гинекологии в Медицинском колледже Альберта Эйнштейна. Я нашел крошечную квартиру с потрепанным диваном-кроватью и первый год переключался между временными зонами, находясь в Нью-Йорке с четверга по субботнюю ночь и вылетая в Мэдисон рано утром каждый понедельник. Мой устойчивый, позитивно-прогнозирующий эмоциональный тип определенно помог мне удержаться от стресса.

Устойчивый к воздействиям мозг

С одной стороны аспекта устойчивости находятся люди, которых могут настолько сломить неприятности, что восстанавливаются они очень, очень медленно или вообще не восстанавливаются, а с другой стороны располагаются те, кто либо не обращает внимания на неудачи и продолжает двигаться по своему жизненному курсу, либо активно им сопротивляется, таким образом быстро восстанавливаясь после неприятностей. Как я описывал в главе 2, устойчивость характеризуется большей активностью в левой префронтальной коре, тогда как недостаток устойчивости исходит от большей активности правой префронтальной области. Уровень активности в левой префронтальной области у устойчивого к внешним воздействиям человека может быть в тридцать раз сильнее, нежели уровень аналогичной активности человека неустойчивого.

Это был первый намек на то, что разные уровни активности в определенной области мозга отвечают за то, где человек находится в каждом из аспектов эмоционального типа. Заинтригованный этой догадкой, я не собирался ставить себя в трудное положение заявлением о том, что мозг является основой для индивидуальных различий, пока не определил бы точно, что это не принесет мне вред и не ввергнет мою зарождающуюся карьеру в полное бесславие. Эксперимент показал, что префронтальные различия между левой и правой стороной довольно малы (всего по нескольким дюжинам пунктов), но эта разница возникала только во время одной протокольной записи, которую мы вели, – при показе людям эмоциональных видеоклипов. Было очевидно, что мне требуется более надежное доказательство. Однажды в Мэдисоне я начал размышлять о том, что могут означать изменения в шаблонах префронтальной функции, и задаваться вопросом, что именно префронтальная кора делает для эмоций. В конце концов префронтальная кора была раньше (да и сейчас) известна как местоположение познавательной активности высшего порядка, местом, в котором происходят суждение и планирование, а также другие исполнительные функции. Каким же образом это может играть роль в ключевом элементе эмоционального типа?

Одна подсказка была в большом скоплении нейронов, пролегающих между некоторыми областями префронтальной коры и амигдалы. Амигдала принимает участие в проявлении негативных эмоций и страданий. Она моментально становится активной, когда мы чувствуем тревогу, страх или угрозу. Возможно, подумал я, левая область префронтальной коры способна подавлять миндалевидное тело и посредством этого механизма помогает облегчить быстрое восстановление после неприятных событий.

Чтобы проверить эту идею, аспирант Дарен Джексон и я наняли сорок семь взрослых человек (их средний возраст составлял пятьдесят восемь лет). Все они были частью висконсинского лонгитюдного исследования, которое было начато социологами Висконсинского университета в Мэдисоне в 1957 году. В исследовании была задействована треть выпускников средней школы Висконсина этого года. Планировалось наблюдать за ними на протяжении десятилетий для того, чтобы отслеживать их опыт работы, социально-экономический статус, семейную жизнь, травмы и здоровье. Участники эксперимента пришли ко мне в лабораторию в невзрачный корпус Брогдена, где располагалось отделение психологии. Это здание было построено в середине 60-х годов прошлого века посреди территории университета, и его наиболее примечательной особенностью было полное отсутствие окон на третьем этаже исследовательского крыла. (Идея заключалась в том, что мелькание внешнего мира может помешать серьезным экспериментам, которые должны были проходить там, но это не так очевидно, как то, что люди будут себя чувствовать, будто находятся в саркофаге, что, конечно, улучшает производительность научного труда.)

Дарен приветствовал каждого участника, объяснял, в чем суть эксперимента и причины его проведения, после чего давал всем подписать форму информированного согласия (требование для всех исследований, в которых участвуют люди). Мы хотели бы измерить электрическую активность мозга, говорил он, чтобы определить, являются ли люди с большей активностью левой префронтальной области более устойчивыми, чем те, у кого активнее правая область. Затем мы тщательно фиксировали сетку для волос с электродами, вшитыми внутрь, на голове каждого добровольца, смачивая перед этим каждый кончик сенсора соленой водой, чтобы он лучше проводил электрические импульсы. Из контрольной комнаты, находящейся за соседней дверью, еще один мой помощник следил за электрическими контактами и кричал по внутренней связи, когда один из них нужно было зафиксировать: «Восемьдесят седьмой в правой лобной области; тридцать шестой в правой теменной области!» (В этом случае мы использовали шприц, чтобы капнуть немного больше соляного раствора на губку электрода.) Каждый испытуемый получал пластиковую накидку, чтобы уберечь от капель свою одежду. Все эти люди в ощетинившихся электродами сетках для волос и пластиковых накидках выглядели так, будто мы открыли футуристический салон красоты.

Как только сенсоры начинали все записывать правильно, мы измеряли исходную активность мозга в течение восьми минут (четыре минуты с закрытыми глазами и четыре с открытыми). Затем мы показывали пятьдесят одно изображение на мониторе, каждое по шесть секунд. Треть изображений – вызывающие огорчение картины (например, ребенок с опухолью у глаза); следующая треть – что-то более счастливое (радостная мать, обнимающая своего ребенка); оставшаяся треть – нечто нейтральное (ничем не примечательная комната). Иногда во время просмотра картинки или сразу после этого доброволец мог услышать короткий всплеск белого шума, который звучал как треск, – это была «проба на вздрагивание», на стартл-рефлекс, что обычно заставляло людей невольно моргать, как было описано в предыдущей главе. Наконец, мы устанавливали сенсоры прямо под глазом, над круговой мышцей, которая сокращается, когда человек моргает. Во время многочисленных исследований, проводимых ранее, было установлено, что, когда люди пребывают в отрицательном эмоциональном состоянии, они моргают сильнее, если это вызвано испугом, чем во время нейтрального эмоционального состояния. А положительное эмоциональное состояние в сравнении с нейтральным приводит к снижению силы испуга, который вызывает моргание глаз. Сенсоры должны были определять силу мигания, тем самым позволяя нам отслеживать эмоциональное состояние – как во время просмотра изображений, так и после этого. Так мы могли оценить, как быстро люди оправляются от негативных эмоций, вызванных тревожной картинкой. Если в двух словах, мы обнаружили, что люди с большей активностью в левой части префронтальной коры в течение исходного периода восстановились гораздо быстрее (даже после сильного чувства отвращения, ужаса, гнева или страха, вызванного изображениями). Исходя из этого, мы сделали вывод, что левая префронтальная область посылает сдерживающие сигналы миндалевидному телу, приказывая ему успокоиться, как это показано на рисунке ниже. Этот вывод совпадает с исследованиями в других лабораториях, которые обнаружили, что люди с меньшей активностью определенных зон префронтальной коры демонстрируют более длительную активность амигдалы при получении опыта, вызывающего негативные эмоции; они в меньшей степени способны отключить отрицательные эмоции после того, как те проявляются. Наши исследования, по сути, показали обратную сторону этого: активность левой префронтальной коры сокращает период активности амигдалы, позволяя мозгу оправиться от огорчающего опыта.

Устойчивость: сигналы, поступающие из префронтальной коры к амигдале и из амигдалы в префронтальную кору, определяют, насколько быстро мозг восстанавливается после неприятного опыта.

Перенесемся в 2011 год. Благодаря МРТ мы знаем, что чем больше белого вещества мозга (аксоны, которые соединяют один нейрон с другим) располагается между префронтальной корой и амигдалой, тем более вы устойчивы. А чем меньше белого вещества – чем меньше дорог, ведущих из префронтальной области к амигдале, – тем менее вы устойчивы.

Позвольте мне быстро добавить, что это тот вид утверждений, который заставляет людей думать: «Ох, ну замечательно, у меня, должно быть, не слишком-то много соединений между префронтальной корой и амигдалой, так что я обречен таять до состояния невротической лужи каждый раз, когда со мной происходят неприятности». Как я расскажу в главе 8, теперь мы знаем, что мозг вполне способен повысить количество соединений между областями, а в главе 11 я объясню, как вы можете сделать так, чтобы воздействовать на эти конкретные «из-префронтальной-в-амигдалу» соединения. Кроме того, для вас в высшей степени возможно повысить свой базовый уровень активности в левой префронтальной коре. Подведем итог по двум крайностям аспекта устойчивости. Люди, которые медленно восстанавливаются, имеют большие трудности с тем, чтобы прийти в норму после невзгод, располагая меньшим количеством сигналов, посылаемых из префронтальной коры в амигдалу. Это может происходить в результате низкой активности в самой префронтальной коре либо из-за недостатка соединений между левой префронтальной областью и амигдалой. Те, кто быстро восстанавливается после неприятных событий (и, таким образом, крайне устойчивы), демонстрируют сильную активность левой префронтальной коры в ответ на неудачи и обладают устойчивыми соединениями между префронтальной корой и амигдалой. Подавляя колебания амигдалы, префронтальная кора в состоянии усмирить сигналы, связанные с отрицательными эмоциями, позволяя мозгу планировать и действовать эффективно, не отвлекаясь на эти отрицательные эмоции, – а это неплохое рабочее определение для устойчивости.

Социально – интуитивный мозг

Я могу поблагодарить Тимоти, который был очень способным мальчиком-аутистом тринадцати лет, когда я познакомился с ним в рамках исследования, за то, что он помог мне осознать социальную интуицию как ключевой аспект эмоционального типа. У Тимоти крайности социальной интуиции и непонимания отражают четкие различия в деятельности мозга и способности к взаимодействию. Он был очень умным, мог понимать речь и говорить. Однако его речь была довольно монотонной, ей не хватало модуляций, названных интонационными контурами, – ударений, смены высоты, тона, темпа, передающих эмоции. Например, если и громкость, и высота увеличиваются, вы можете быть уверены в том, что ваш собеседник злится. Когда темп замедляется, громкость понижается и высота выравнивается, говорящий, скорее всего, печален. Голос Тимоти звучал как голос робота.

Еще более впечатляющим, однако, было то, что он не был способен вступать в визуальный контакт – с кем бы ни разговаривал. Время от времени он бросал на меня мимолетные взгляды, пока я говорил с ним, но большую часть времени его взгляд был устремлен в другое место – куда угодно, только не на меня. Когда мы доставили Тимоти в лабораторию, программное обеспечение, отслеживающее движения глаз, подтвердило это: в то время, как мы показывали фотографии лиц на мониторе, он очень недолго смотрел на область глаз, на которой фиксируют взгляд дети, развивающиеся обычным путем. Затем мы поместили Тимоти в аппарат для МРТ и рассмотрели модели активности в его мозге в тот момент, когда он разглядывал снимки лиц с нейтральными или эмоциональными выражениями. Тимоти демонстрировал гораздо более низкие уровни активности в веретенообразной лицевой зоне, которая специализируется на расшифровке выражений лица, по сравнению с типичными детьми. И чем меньшая активность происходила в его веретенообразной зоне, тем хуже он справлялся, когда мы просили его сказать нам, какую эмоцию выражает лицо. Во время выполнения этой задачи мы отметили также повышение активности в амигдале. Но когда он отвел взгляд от области глаз на лице, этот уровень тут же снизился. Косвенным образом Тимоти обнаружил стратегию, которая помогла ему снизить дискомфорт и беспокойство, которые он чувствовал, когда смотрел людям в глаза. Мы, Homo sapiens, в большой степени визуальные существа, собирающие социальные сигналы от наших собратьев при помощи глаз. Исходя из исследований детей, подростков и взрослых, подобных Тимоти, я пришел к выводу, что недостаток социальной интуиции и в результате – неспособность понять, что является социально уместным, появляется при низком уровне активности веретенообразной зоны и высоком уровне активности амигдалы, как показано на рисунке ниже.

Социальная интуиция: низкий уровень активности в веретенообразной извилине и высокий уровень активности в амигдале характеризуют крайность непонимания в данном аспекте, тогда как высокий уровень активности в веретенообразной извилине и низкий либо средний уровень активности в амигдале являются показателями социально-интуитивного мозга.

Это характерный образец мозга человека, который относится к непонимающей части аспекта социальной интуиции. В отличие от этого человек с высоким уровнем активности веретенообразной извилины и от низкой до средней активностью амигдалы является социально-интуитивным – он хорошо настроен на социальные сигналы и в состоянии уловить даже тонкие намеки. После того как мы опубликовали данное описание мозга человека, страдающего аутизмом, в 2005 году, несколько исследований в других лабораториях подтвердили, что активность амигдалы объясняет некоторые отклонения, обнаруженные в социальной восприимчивости людей. Некоторые эксперименты, например, были направлены на исследование мельчайшей частицы, которая уменьшает активность амигдалы. Этот гормон, окситоцин, ворвался в народное воображение в 90-х годах прошлого века вместе с исследованием небольших млекопитающих – полевок. Живущие в прериях (или равнинные) полевки являются одним из немногих видов млекопитающих, которые практикуют моногамию в духе «пока смерть не разлучит нас»; родственный им вид, горные полевки, придерживаются более распространенного стиля отношений «близость на одну ночь». Главной причиной различий в поведении двух видов полевок, которые по меньшей мере на девяносто девять процентов идентичны на генетическом уровне, является то, что полевок из прерий заполняет окситоцин во время ключевых моментов в их отношениях (или таком для полевок эквиваленте) – тогда как с горными полевками этого не происходит. Более того, мозг верной и романтически настроенной полевки, обитающей в прериях, богат окситоциновыми рецепторами, в то время как у безответственных и ни к кому не привязанных горных полевок этого нет. У людей окситоцин также связан с материнским поведением (он проявляется во время родов и кормления ребенка), романтической привязанностью и чувством спокойствия и удовлетворенности.

Конечно, человеческое поведение слишком сложное, чтобы сводиться к уровню гормона в мозге; с другой стороны, это хорошее доказательство того, что скорее чувства любви и привязанности могут повышать уровень окситоцина, чем наоборот (либо в дополнение к этому). Но в любом случае эксперименты с окситоцином подтвердили роль миндалевидного тела в социальной функции мозга: когда окситоцин был впрыснут в нос добровольцам эксперимента, что позволило ему добраться непосредственно до мозга, это вызвало уменьшение активности амигдалы. Это говорит о том, что усмирение амигдалы – механизм, с помощью которого окситоцин вызывает чувства вовлечения и привязанности, и что усмирение амигдалы другими способами приводит к тому же – в том числе закладывает основу для социально-интуитивного мозга.

Мозг, чувствительный к ситуации

Шесть аспектов эмоционального типа появились, как я уже говорил, по счастливой случайности, в ходе моего исследования эмоций. В случае с аспектом чувствительности к ситуации мне помогли обезьяны.

В 1995 году я начал сотрудничать с моим другом и коллегой Недом Кэйлином в изучении невральной основы беспокойного характера у макак-резусов. Для проведения исследования нам, очевидно, нужен был способ идентифицировать подобный характер – чтобы определить, у каких обезьян есть невральные проблемы, а какие – просто уравновешенные мягкие тюки меха. Нед начал с хорошо известного факта, что дети людей и обезьян имеют обыкновение замирать, сталкиваясь с незнакомой ситуацией, что является формой проявления тревоги, названной торможением поведения, и разработал эксперимент, в котором показывал макакам-резусам очертания человека. Обезьяны, которые видят человеческий силуэт (даже на мониторе), как правило, замирают. Тем не менее время, в течение которого они остаются без движения, варьируется от десяти секунд до минуты с хвостиком – у каждой обезьяны по-своему.

Из сотни обезьян, которым было показано очертание человека, мы определили пятнадцать, которые оставались неподвижными дольше других. Любопытно, что три обезьяны из этих пятнадцати точно так же время от времени замирали, когда были одни. Мало того, что эти три обезьяны демонстрировали крайнюю степень реакции на ситуацию, в которой является нормальным продемонстрировать хоть какую-то реакцию – увидеть силуэт человека, – они еще продемонстрировали и крайнюю степень реакции в ситуации, которая не вызывает какой-либо реакции у большинства обезьян (сидя в знакомом им жилище, в сообществе обезьян, без малейшего признака присутствия человека в поле зрения). Это было признаком того, что обезьяны не были восприимчивы к ситуации: они путали безопасную, известную им ситуацию с новой и несущей потенциальную угрозу, реагируя на знакомое, как если бы это было незнакомое, а потому угрожающее.

Способность отличать уже известную ситуацию от неизвестной исходит из гиппокампа, как показано на рисунке далее.

Улавливание контекста: хотя он больше известен из-за своей роли в формировании долгосрочных воспоминаний, гиппокамп также подстраивает поведение к определенной ситуации. Низкая активность – это характеристика крайности, при которой люди не улавливают контекст, более высокая активность – когда люди контекст улавливают.

Гиппокамп более известен своей ролью в обработке воспоминаний: похоже, он действует как ящик для краткосрочных воспоминаний, делая некоторые из них готовыми к отправке на долгосрочное хранение. Но во время последнего исследования макак-резусов мы с Кэйлином обнаружили, что передняя часть гиппокампа (та, которая наиболее близка к амигдале) также участвует в регулировании поведенческого торможения в ответ на различные ситуации.

Это открытие соответствует другому: люди, страдающие от посттравматического стрессового расстройства (ПТСР), часто имеют нарушения в функции гиппокампа. Вы, вероятно, знаете об этом синдроме как о критическом состоянии, при котором обычное переживание вызывает болезненные воспоминания о произошедшей травме. Так, скажем, звук автомобильного выхлопа заставляет ветерана войны подумать, будто он снова патрулирует улицы Тикрита после вторжения. Но ПТСР (и это очень важно!) можно воспринимать и как синдром нарушения контекста: беспокойство или даже страх, которые испытывают люди с данным синдромом, вполне уместны в некоторых случаях (например, на поле битвы), но проблема в том, что они испытывают эти чувства и в совершенно безопасных ситуациях. Выброс адреналина и повышение активности амигдалы как реакция на взрыв (если, допустим, вы солдат морской пехоты, входящий в зону военных действий) вполне ожидаемы, и к этому даже можно приспособиться. Но реагировать таким образом на грохот, раздающийся со строительной площадки по соседству, – кто станет ожидать подобного?

Я убедился в этом в 2010 году. Тогда я начал проводить исследование, могут ли медитация и другие формы психической тренировки, развившиеся из созерцательных традиций, несколько уменьшить страдания, испытываемые ветеранами войны. Когда я объяснил суть предлагаемого исследования командиру вернувшегося с войны отряда (дело было в Висконсине), он рассказал мне, что случилось с одним из его солдат в конце той недели. Только вернувшись с войны в Афганистане, ветеран приобрел себе мотоцикл, о котором давно мечтал. Он решил прокатить свою жену. Когда мимо промчалась машина скорой помощи с ревущими сиренами, ветеран запаниковал. Запуская двигатель, он со всей силы рванул вперед, потерял контроль и попал в аварию. Он сразу же погиб, а его жена была тяжело ранена. Это была трагическая демонстрация того, что может случиться, когда мозг не улавливает контекст – в данном случае различие между значением внезапного громкого звука, услышанного в относительной безопасности сельской местности, и значением подобного звука, услышанного в зоне военных действий.

Многочисленные исследования показали, что посттравматическое стрессовое расстройство связано с потерей объема гиппокампа. Это имеет смысл: уменьшившийся гиппокамп должен испытывать трудности в формировании воспоминаний о ситуации, в которой произошло нечто травмирующее, объединяя опасности на улицах Афганистана с безопасностью улиц Висконсина. Исходя из этого, я сделал заключение о том, что необыкновенно низкая активность гиппокампа лежит в основе не улавливающей контекст части аспекта чувствительности к ситуации. На краю улавливающих контекст гиперактивность в гиппокампе может вызывать чрезмерный акцент на контексте, что способно подавлять эмоциональную непосредственность. Это происходит, когда человек, гиперсосредоточенный на контексте, становится эмоционально парализованным. Он настолько нацелен на разбор каждого нюанса своего социального окружения, что похож на гостя, который на накрытом к ужину столе обнаружил шесть вилок сбоку от своей тарелки и боится пошевелиться, чтобы не сделать неверного движения. Так и чрезвычайно чувствительный к ситуации человек способен подогнать свое поведение под образец, которого, как он думает, требует эта ситуация, и вести себя одним образом со своим супругом, другим – с боссом, третьим – с друзьями, и так до тех пор, пока не начнет сомневаться в собственной искренности.

Различия в силе соединений между гиппокампом и другими областями мозга (особенно с префронтальной корой) лежат в основе различий в чувствительности к ситуации. Гиппокамп регулярно связывается с участками в префронтальной коре, отвечающими за исполнительную функцию мозга, так же как и с местами хранения долгосрочных воспоминаний в другой части коры головного мозга. Более сильные соединения гиппокампа с этими участками увеличивают чувствительность к контексту, в то время как более слабые лежат в основе нечувствительности.

В настоящее время в изобилии существуют исследования, проведенные как на людях, так и на лабораторных животных, относительно гиппокампа и структур, с которыми он взаимодействует при кодировании информации о контексте, а также при извлечении этой информации из места хранения. В экспериментах на лабораторных крысах, к примеру, понятие «контекст» является зачаточным и относится к покрытию дна клетки или ее размеру. Для проверки понимания крысами контекста исследователи использовали в паре нейтральные раздражители (звук) и неприятные (электрошок, который заставлял крысу сновать по клетке в попытке избежать удара током). Если каждый раз, когда крыса слышит определенный звук, она получает удар током, она быстро станет ассоциировать звук с ударом, в результате чего начнет карабкаться по стенам клетки сразу же, как услышит этот звук, не дожидаясь удара током. (Эта экспериментальная парадигма восходит к Павлову, который использовал звук вместе с едой в эксперименте с собаками. Усвоив, что звук равен еде, собаки начинали выделять слюну, лишь услышав привычный тон.) Но если затем звук появлялся снова и снова, а удара током за ним не следовало, крыса понимала, что звук не является предпосылкой к боли, и переставала карабкаться по стенам клетки в ответ на него. Этот феномен известен как аннулирование опыта. Вот где проявляется контекст: если крыса учится не связывать звук с током, когда живет в маленькой клетке с проволочным полом, то, когда ее перемещают в клетку с цельным твердым полом, она снова начинает думать, что звук означает удар, и ведет себя соответствующим образом. Но крыса может справляться с этим заданием, только если ее гиппокамп не поврежден, иначе она не различает контекст и перестает проявлять аннулирование опыта в любом случае. Результаты, подобные этим, убедительно доказывают, что гиппокамп важен для обучения пониманию контекста. Поскольку обучение предполагает восприятие, имеет смысл сделать вывод о том, что гиппокамп лежит в основе восприятия контекста.

Мозг, осознающий себя

Еще в аспирантуре я начал изучать тип личности, который характеризуется тем, что было впоследствии названо репрессивной защитой. Люди с таким типом личности отрицают, что испытывают тревогу или стресс, тем не менее их тела говорят обратное, как мы наблюдали в одном эксперименте. Мы просили участников выполнить задание на эмоциональную ассоциацию с фразой. Испытуемым требовалось произнести первое пришедшее на ум после прочтения фразы слово. Фразы были нейтральные («Лампа стоит на тумбочке возле кровати»), сексуального характера («Проститутка переспала со студентом») и агрессивные («Сосед по комнате ударил его ногой в живот»). Субъекты, у которых был высокий уровень репрессивной защиты, утверждали, что эмоциональные фразы их совсем не возмущали, хотя сердцебиение и проводимость кожи (которая определяет уровень потоотделения и, соответственно, тревоги) выходили за пределы нормы. Очевидно, что это были люди с не самым развитым самосознанием. Последующие исследования показали, что люди с выраженной репрессивной защитой несознательно подавляют свои реакции или лгут о том, что не ощущают их. Скорее, они на самом деле не обращают внимания на то, что происходит у них внутри. В результате неспособности точно воспринимать свое внутреннее состояние то, что они говорят о своих чувствах, резко отличается от объективных показателей этих состояний. В то время я мог не так уж много узнать об этом остром недостатке самосознания, но все изменилось с появлением нейровизуализации. Ключевая область мозга, ответственная за самосознание, – это центральная доля, или островок Рейля. Она изображена на рисунке ниже.

Самосознание: островок Рейля получает сигналы от внутренних органов, в результате чего высокий уровень активности поддерживает высокий уровень самосознания, тогда как более низкая активность означает низкий уровень самосознания.

Расположенная между височными и лобными долями, центральная доля содержит в себе, что называется, карту внутренних органов тела. Это значит, что каждый из внутренних органов – сердце, печень, толстая кишка, половые органы, легкие, желудок, почки – сопоставлен с конкретной точкой внутри островка. Под «сопоставлен» я имею в виду что-то вроде того, как каждая точка на коже сопоставлена с точками соматосенсорной коры, где отдельные кластеры нейронов получают сигналы из каждой точки на поверхности тела, ото лба до пальцев ног, и из каждой чувствительной точки между ними. Каждый участок кожи посылает сигналы лишь в одну точку соматосенсорной коры. И в этом смысле поверхность тела отображается на соматосенсорной коре головного мозга. Центральная доля также получает сигналы от внутренних органов и формирует из них карту в том смысле, что определенные участки этой доли получают данные от определенных органов. Вот почему все пункты наблюдения за всем происходящим, которые использует мозг, находятся ниже шеи и внутри тела. Островок тоже посылает сигналы органам, приказывая сердцу биться интенсивнее, например, или легким работать в более быстром темпе. В дополнение к островку, как показывают недавние исследования, соматосенсорная кора также участвует в восприятии внутренних ощущений. В следующий раз, когда вы заметите, что ваше сердце быстро бьется, когда вы чувствуете страх, или лицо краснеет, когда вы в ярости, вы можете сказать спасибо за это как вашей центральной доле, так и соматосенсорной коре.

В таком случае неудивительно, что центральная доля «встает по стойке смирно», когда получает инструкции (из других областей мозга) контролировать частоту сердечных сокращений. Когда эта структура настраивает свою активность – путем привлечения большего количества нейронов, которые получают исходные данные со стороны сердца, например, или путем привлечения большего количества нейронов для передачи этих данных в области мозга, которые производят действительные вычисления, – люди становятся более чувствительными к своему сердцебиению. Английские исследователи посредством нейровизуализации обнаружили, что у людей, которые более точно подсчитывают частоту своих сердечных сокращений, центральная доля больше. Чем крупнее эта доля, тем лучше происходит процесс подсчета.

Интересно, что более высокая активность островка связана с большим осознанием не только физических ощущений, но и эмоций. В английском исследовании 2010 года ученые предложили людям ответить на вопросы, предназначенные для оценки того, где они находятся на шкале алекситимии (сложность в определении и описании чувств). Испытуемые указали, насколько точно различные утверждения описывают их: «Когда другие люди оскорблены или расстроены, я с трудом представляю, что они чувствуют», «Когда меня спрашивают, какие эмоции я испытываю, я зачастую не знаю ответа», «Я не могу определить чувства, которые, как я смутно ощущаю, происходят внутри меня». Позже ученые измеряли активность центральной доли участников. Чем более алекситимичным казался человек (исходя из ответов на поставленные вопросы), тем ниже была активность его центральной доли.

Подытоживая все вышеизложенное, можно сказать, что люди с высоким уровнем самосознания обладают большей активностью островка Рейля, в то время как у людей с низким уровнем самосознания активность ниже. В некоторых случаях сверхвысокие уровни островковой активности, похоже, связаны с чрезмерным осознанием телесных сигналов, что иногда случается, к примеру, во время панического расстройства или ипохондрии. Люди с подобными заболеваниями и гиперчувствительностью к своему пульсу, ритму дыхания, температуре и другим показателям тревоги склонны их переоценивать. В результате небольшой всплеск в сердцебиении, на который кто-то другой и не обратит особого внимания, интерпретируется как знак надвигающегося инфаркта.

Прогнозирующий мозг

Открытие 1982 года, состоящее в том, что большая активность в левой префронтальной коре лежит в основе положительных эмоций, тогда как большая активность в правой связана с отрицательными эмоциями, было всего лишь первым звонком в поиске обоснования, что мозг – основа того, что станет компонентом прогнозирования в эмоциональном типе. Это открытие было основано на сенсорах ЭЭГ, прикрепленных к коже головы для обнаружения электрических отголосков функций мозга. Тогда – и довольно долго – это был единственный доступный инструмент для дистантного изучения человеческого мозга. Как только была изобретена функциональная магнитно-резонансная томография (ФМРТ) (примерно в 1995 году), она быстро стала избранным методом для изучения функций мозга. Помимо того что МРТ обладала большим пространственным разрешением, чем ЭЭГ, она измеряла активность не только на поверхности коры, как это делала ЭЭГ, но также и в подкорковых областях, таких как амигдала, до которых ЭЭГ добраться не могла. (Поясню. Для ФМРТ используется то же оборудование, что и для обычной МРТ, которая занимается поиском опухолей в брюшной полости или кровотечений в мозге. Этот прибор состоит из трубы или туннеля, в котором содержатся мощные магниты. «Функциональная» часть подразумевает программное обеспечение, которое принимает исходные данные о кислородных изменениях в крови мозга и превращает их в поразительные изображения, которые теперь используются повсеместно.)

В 2007 году мы вместе с Аароном Хеллером (весьма талантливым аспирантом, который присоединился к моей лаборатории в 2005-м) решили найти способ, позволяющий идентифицировать конкретные аспекты позитивных эмоций, в которых испытывают недостаток люди, страдающие депрессией. Это может показаться до нелепого очевидным – люди в депрессии несчастны, так? – но на самом деле депрессия характеризуется и отсутствием других положительных эмоций. У депрессивных людей мало побуждений для достижения целей (если бы они были крысами, мы назвали бы это недостатком сближающего поведения). К примеру, иногда они не замечают, что сталкиваются с чем-то новым, тогда как другие отмечают и новую клумбу в соседском саду, и открывшийся бар ниже по улице. Кроме того, у них, как правило, отсутствует настойчивость. Многие люди, страдающие депрессией, прекрасно понимают, что у них есть планы (даже если их придумал кто-то другой – семейный пикник, допустим) и списки дел, но им как будто не хватает упорства, необходимого для выполнения всего этого. Как будто в их побуждениях произошло короткое замыкание. Аарон и я хотели определить, что же такого исходит из мозга, что определяет подобные тенденции.

Когда мы планировали, как это сделать, я вспомнил об исследовании, которое провел пятнадцать лет назад и никогда не публиковал. Я показывал страдающим депрессией пациентам видеоролики, которые должны были вызвать положительные эмоции (счастье, например), в том числе там были сцены из фильма Стива Мартина. Пациенты с депрессией проявляли столько же положительных эмоций в ответ на эти ролики, сколько и испытуемые без депрессии, опровергая точку зрения, в соответствии с которой депрессивные люди считаются неспособными испытывать радость или другие положительные эмоции. Если и была какая-то разница в том, каким образом люди испытывали положительные эмоции, то это не отражалось на их реакции. Но данное исследование не проверяет то, что, как я предполагал, могло быть ключевым различием между депрессивными и здоровыми людьми: насколько хорошо они способны поддерживать позитивные эмоции.

Чтобы проверить эту идею, мы дали рекламу о поиске добровольцев в местных газетах и на местных каналах погоды (очень хороший способ найти пациентов с депрессией, которые всегда начеку по поводу угроз окружающей среды – а погодные каналы Мэдисона освещали это прекрасно). Мы заполучили двадцать семь человек, страдающих от клинической депрессии, и девятнадцать здоровых добровольцев. Так как мы хотели измерить активность мозга в то время, как люди смотрели на пробуждающие эмоции фотографии, мы наспех соорудили систему, позволяющую проецировать образы на потолок трубы МРТ.

Когда добровольцы прибыли в мою лабораторию в Вайсман-центре, их проводили в комнату с макетом МРТ-сканера. Нужно было определить, как они будут чувствовать себя в трубе (это помогало им приспособиться к процедуре и позволяло всем, кто чувствовал тревогу, либо отказаться от участия, либо попробовать взять тревогу под контроль). Поскольку настоящий МРТ-сканер звучит как отбойный молоток, расположенный в полуметре от вашей головы, мы оцифровали звук настоящего сканера и громко включали его в макете, чтобы люди знали, с чем придется иметь дело. Если они начнут сходить с ума, то пусть лучше они делают это внутри макета сканера, чем будут тратить драгоценное время с настоящим.

Те, кто по-прежнему был готов принять участие, затем помещались в настоящую трубу МРТ – головой вперед, лежа на спине. Как только они говорили нам, что чувствуют себя комфортно (у всех были наушники и микрофоны, чтобы они могли общаться с нами, находящимися в комнате, откуда мы контролировали процесс), мы начинали проецировать изображения на экран над их лицами. Все фотографии изображали что-то радостное или как минимум нечто, должное вызвать легкую улыбку, – играющие веселые дети, танцующие взрослые, люди, евшие пищу, выглядящую аппетитно. Для каждой картинки добровольцы получили одно из двух заданий: либо просто просматривать фотографии, не пытаясь изменить свой эмоциональный отклик, либо попробовать укрепить и поддерживать положительные эмоции, вызванные изображением, так долго, насколько возможно (или в течение двадцати секунд после того, как изображение исчезало с экрана). Некоторые когнитивные стратегии, которые испытуемые могли испробовать для продления эмоций, как сказал им Аарон, предлагали представить себя в той счастливой ситуации, которая была показана на картинке, или вообразить, что изображенные люди были членами их семьи или друзьями, либо представить, что радость, которую они чувствовали, будет длиться и длиться. Подобные стратегии, как мы ожидали, могут усилить и, вероятно, расширить изначальное счастье, которое люди чувствуют при взгляде на фотографии. В общей сложности мы показали добровольцам семьдесят два изображения за те сорок пять минут, что они провели в трубе МРТ. Аарон и я сидели в комнате для контроля, вели протокольную запись и проверяли, чтобы компьютеры, показывающие изображения и собирающие данные ФМРТ, функционировали правильно. Также мы проверяли изображения мозга, чтобы убедиться, что участники лежат спокойно. (Если люди часто шевелились, изображения на мониторе получались скачущими.)

Из данных по всем добровольцам (в депрессии и здоровых) вырисовалась ясная закономерность. Когда добровольцы впервые увидели фотографии, на которых были изображены счастливые ситуации, активность того отдела, что мы считали ответственным за мотивированное поведение (как показано на рисунке ниже), резко увеличилась. Это поведение исходит из области вентральной части стриатума, которая расположена под поверхностью коры, в середине мозга, и было проявлено в других исследованиях. Оно проявляется, когда люди ожидают получить что-то в награду (или просто что-то приятное). Если говорить более конкретно, то во время подобных переживаний активизировались скопления нейронов в вентральной части стриатума, названные прилежащим ядром. Эта область важна для мотивации и формирования чувства вознаграждения. (Бывает и так, что она заполнена нейронами, которые могут как высвобождать, так и захватывать нейротрансмиттер допамин, который имеет значение для эмоций, мотивации и желания, и эндогенными опиатами, обеспечивающими известную эйфорию бегуна.) Уровни активности в прилежащем ядре были практически одинаковы и у добровольцев с депрессией, и у здоровых людей, которые смотрели на вызывающие улыбку фотографии. Каждый из них был в состоянии почувствовать первоначальный всплеск радости. Но на этом сходство заканчивалось. Здоровые люди могли сохранять эмоциональный подъем на протяжении всего сеанса, а у депрессивных пациентов положительные чувства испарялись за считанные минуты.

Прогнозирование будущего: префронтальная кора и прилежащее ядро в вентральной части стриатума формируют систему вознаграждения. Сигналы из префронтальной коры поддерживают высокий уровень активности в вентральной части стриатума – области, важной для генерирования чувства вознаграждения (а значит – и для позитивного прогнозирования). Низкая активность в вентральной части стриатума (из-за низкого вклада префронтальной коры) является причиной негативного прогнозирования.

Почему? Дело в том, что прилежащее ядро получает сигналы из префронтальной коры (области более высокого порядка). Данные сигналы передают инструкции усилить и поддерживать ощущение счастья. Это говорит о том, что можно самостоятельно представлять себе (я мог бы даже пойти дальше и сказать «внушать себе») чувство того, что вы вознаграждены. Устойчивые сигналы, исходящие из префронтальной коры, обычно говорят прилежащему ядру: «Еще не время замедляться! Не унывать!» Так происходит в мозге здоровых добровольцев – но не в голове тех, кто страдает депрессией. По мере того как проходило время, у пациентов с депрессией шквал сигналов «Так держать!» из префронтальной коры в прилежащее ядро уменьшился, и в результате активность системы вознаграждения тоже стала ниже. Казалось, что сообщения либо не передаются из префронтальной коры, либо теряются по дороге, как вода утекает из дырявого шланга.

Мы хотели увидеть, что значило уменьшение активности в системе вознаграждения для поведения в реальном мире, так что после сеанса, проведенного в трубе МРТ, мы попросили испытуемых заполнить простую анкету. В ней были перечислены эпитеты, отражающие положительные эмоции (счастливый, заинтересованный, вдохновленный и гордый). Добровольцам требовалось оценить по пятибалльной шкале, насколько хорошо прилагательные описывают их текущее настроение. Способность поддерживать активность системы вознаграждения хорошо прогнозирует интенсивность переданных людям положительных эмоций. Чем лучше люди поддерживают невральную взволнованность, когда видят фотографию играющих детей, тем более счастливыми они себя чувствуют. Важно, что это было верно при наблюдении как за пациентами с депрессией, так и за здоровыми. В среднем люди с депрессией испытывали недостаток не в стимулировании, а в поддержании активности системы вознаграждения и префронтальной коры.

Недавние эксперименты на лабораторных грызунах показывают, что активность допамина в прилежащем ядре может быть связана с мотивационным компонентом награды, который лежит в основе побуждения и настойчивости, в то время как эндогенные опиаты в прилежащем ядре могут быть больше связаны с чувством удовольствия. Когда опиатные рецепторы в прилежащем ядре активированы, они стимулируют соседнюю область мозга, вентральный поллидум, или бледный шар, который, как следует из экспериментов с животными, может напрямую кодировать гедонистическое удовольствие. Эти данные показывают, что активность в прилежащем ядре и префронтальной коре лежат в основе способности поддерживать положительные эмоции. Чем больше активность в прилежащем ядре (поддерживаемая сигналами из префронтальной коры) – тем дальше в позитивной части аспекта прогнозирования находится человек.

Внимательный мозг

Мы плаваем в море постоянных раздражителей. Это чудо, что мы вообще способны сосредоточить внимание, учитывая изобилие информации, которая поступает в наш мозг ежеминутно, не говоря уже о бесчисленных мыслях, которые появляются в сознании. Способность сосредоточиваться, пусть даже на недолгое время, – это монументальный триумф внимания, которое позволяет нам выбрать внешние или внутренние объекты для сознательного понимания и игнорировать остальные. Люди способны фокусировать внимание посредством двух связанных механизмов. Одним из них является увеличение силы сигналов в сопутствующем канале, то есть мы можем увеличить силу визуальных сигналов, несущих образы символов, которые мы считываем, по отношению к силе визуальных сигналов, несущих образ, скажем, рук, держащих эту книгу. Второй механизм – это подавление сигналов в игнорируемых каналах. Часто мы используем обе стратегии. Просто вспомните, как вы последний раз были в шумном ресторане и разговаривали с собеседником. Чтобы услышать его, вам приходилось прислушиваться, одновременно подавляя все прочие звуки. Даже младенцы способны к избирательному вниманию: могут фокусироваться на лице матери и игнорировать отвлекающие факторы, исходящие из других сенсорных источников. Две формы внимания относятся к эмоциональному типу: избирательное внимание и открытая осознанность без субъективных суждений. Избирательное внимание, как я говорил в главе 3, относится к сознательному решению выборочно сосредоточить внимание на одних особенностях нашего окружения и игнорировать другие. Эта способность является ключевым строительным материалом для других аспектов эмоционального типа, поскольку отсутствие избирательного внимания может сделать невозможным осознание себя или улавливание контекста. Открытая осознанность без субъективных суждений отражает способность принимать сигналы внешней среды (а также мысли и чувства, возникающие в нашем мозге), расширять область нашего внимания и чувствительно ловить частые тонкие сигналы, которые постоянно сталкиваются с нами, – но делать все это без зацикливания на одном из раздражителей в ущерб другим. Еще в аспирантуре я подозревал, что индивидуальные различия в избирательном внимании были существенны для эмоциональных различий (это было до того, как я разработал модель эмоционального типа). В то время я провел исследование, в котором использовал опросник, разработанный психологом Ауке Теллегеном из Миннесотского университета. Этот опросник предназначен для измерения склонности настолько погружаться в деятельность, что вы перестаете осознавать окружающее. (Студентка, которая так сосредоточена на тесте по математике, что не слышит пожарной тревоги? Высоко по шкале Теллегена!) Эта анкета просит оценить, насколько точно вас описывают различные утверждения («Меня может очень тронуть красноречие или поэтический язык», «Когда я смотрю кино, ТВ-шоу или спектакль, я могу настолько увлечься, что забываю о себе и о том, что меня окружает. Я чувствую сюжет, как если бы он был реальностью и я сам принимал участие в происходящем», «Когда я слушаю музыку, меня это может так захватить, что не замечаю ничего вокруг»).

После того как мы предоставили анкету Теллегена ста пятидесяти студентам Гарварда (можно было ожидать, что это весьма сосредоточенные люди), мы выбрали десять самых высоких и десять самых низких результатов по внутреннему погружению – в схеме эмоционального типа это соответствует тем, кто принадлежит к сосредоточенным и несосредоточенным людям. Мы демонстрировали визуальные и тактильные раздражители (мигающие световые вспышки и легкое постукивание по предплечью при помощи устройства, которое я соорудил) этим двадцати людям, получившим крайние по шкале результаты, и измеряли показания с помощью ЭЭГ. Мы дали им указания подсчитывать вспышки или постукивания и записали активность в их визуальной и соматосенсорной коре. Вы, вероятно, не ожидали, что то, как человек погружается в музыку, соотносится с тем, как сильно его мозг реагирует на мигающий свет, но так оно и есть: то, насколько активной становится визуальная кора, когда участник считает количество вспышек света, и насколько активной становится соматосенсорная кора, когда он подсчитывает легкие удары, коррелирует с результатами по шкале внутреннего погружения Теллегена. Люди, которые способны полностью погрузиться в то, что их окружает, демонстрируют более устойчивое избирательное внимание (большую активность в визуальной и соматосенсорной коре во время соответствующей деятельности), чем те, кто не погружается даже слегка. Для меня это было первым признаком того, что различия во внимании могут иметь значение.

Однако только с помощью современных методов записи информации я был в состоянии определить схему мозга, которая контролирует, где человек находится в аспекте внимательности эмоционального типа. Другие исследования уже показали, что префронтальная кора играет важную роль в руководстве избирательным вниманием: активирует сигналы, которым хочет уделить внимание (например, слова нашего спутника в ресторане по отношению к фоновому шуму), и ослабляет сигналы, которые хочет игнорировать (другие разговоры). Используя это в качестве ориентира, мы провели эксперимент: снабдили участников наушниками и передавали высокие и низкие звуки, один в секунду, в правое и в левое ухо. Участникам было предложено нажимать кнопку каждый раз, когда один из видов звука появлялся в определенном ухе – высокочастотный тон в левом ухе в течение одного пятиминутного периода, скажем, тогда как низкочастотный тон в правом ухе в последующей серии, и так далее для каждой из четырех перестановок. В то же время мы измерили электрическую активность мозга с плотным рядом ЭЭГ-сенсоров по всей голове.

Используя современные методы анализа электрических сигналов мозга, мы обнаружили нечто поистине поразительное. Чем лучше участники могли сосредоточить внимание на нужном раздражителе и нажать кнопку только тогда, когда низкий тон звучал в правом ухе (к примеру), тем больше электрических сигналов из префронтальной области было синхронизировано именно с появлением тона. Эта фазовая синхронизация означает, что активность мозга может быть захвачена внешними раздражителями; когда это происходит, внимание становится очень целенаправленным и стабильным, что подтверждается точностью нажатия кнопки и той последовательностью, с которой реакция участников согласовывается по времени от одной попытки до другой. Фазовая синхронизация, которую мы определили, включает в себя только сигналы из префронтальной области, а не из других областей мозга, что подчеркивает важность префронтальной коры в регулировании избирательного внимания.

Открытая осознанность без субъективных суждений также возникает из конкретных шаблонов активности мозга, как мы выяснили в 2007 году при изучении мигающего внимания. Как было описано в главе 3, мигание внимания происходит, когда ваш разум, все еще занятый предыдущим объектом, становится довольно невосприимчивым к тому, что вас окружает. Нельзя сказать, что вы как будто впали в кому, но вы невнимательны к тому, что происходит прямо перед вами – как, например, к цифре, возникающей в потоке букв. Когда мы оценивали функции мозга во время задания на мигание внимания, то обнаружили, что степень концентрации на первой цифре (3 в ряду Т, J, Н, 3, I, Р, 9, М…) определяет, заметят ли участники опыта вторую цифру (9). Или, иначе говоря, люди с высокой степенью открытой осознанности, как правило, замечают вторую цифру, а люди с низкой степенью почти всегда ее пропускают. Данные ЭЭГ выявили основу для этого: появление вызванного потенциала, связанного с событием, названное Р300. Вызванный потенциал – это просто электрический сигнал, который выявляется в ответ на конкретное внешнее событие или стимул; Р300 относится к позитивному (отсюда «Р» – positive) отклику, который происходит спустя примерно 300 миллисекунд после события. Слишком сильный сигнал Р300 указывает на слишком большое фокусирование на первой цифре, что заставляет пропускать вторую; слишком слабый сигнал Р300 указывает на слишком маленькое фокусирование, которое точно так же заставляет пропускать первую цифру. Такое качество, как открытая осознанность без субъективных суждений, подразумевает баланс – вы не зацикливаетесь на привлекающем вас раздражителе, а, напротив, открыты всем остальным.

Подведем итог. У людей, принадлежащих к крайности сосредоточенного типа аспекта внимательности, префронтальная кора обладает сильной фазовой синхронизацией в ответ на внешние раздражители, а также умеренной активацией сигнала Р300. При крайности несосредоточенного типа префронтальная кора демонстрирует небольшую фазовую синхронизацию и крайне слабый или чрезвычайно сильный сигнал Р300.

В этой главе я набросал перед вами множество результатов исследований мозга, но надеюсь, что вы останетесь с двумя четкими идеями. Во-первых, существует несомненный шаблон активности мозга, лежащий в основе каждого аспекта эмоционального типа. Во-вторых, активность часто проявляется в таких областях мозга, которые удивили бы психологов, проводящих исследования в 70-х и даже 80-х годах. Как я сказал в главе 2, они не очень-то думали об эмоциях, предполагая, что те были не более чем надоедливыми препятствиями, которые вставали на пути у августейших функций мозга, а именно познания, рассудка, суждения и планирования.

На самом деле схема эмоционального мозга часто накладывается на схему рационального, думающего мозга – и я полагаю, что в этом содержится важная идея: эмоция работает с познанием комплексным и цельным образом, что позволяет нам ориентироваться в мире отношений, работы и духовного роста. Когда нас возбуждает положительная эмоция, мы способны лучше концентрироваться, выяснять социальные взаимосвязи на новой работе или в новой школе, расширять границы своего мышления так, чтобы быть способным творчески интегрировать разнородную информацию и поддержать свою заинтересованность в текущей задаче настолько, чтобы продолжать упорно ее выполнять. В этих случаях эмоции ничему не мешают и ничего не разрушают, как полагали в 70-х годах, – они помогают. Чувство пронизывает практически все, что мы делаем. Поэтому неудивительно, что участки мозга, которые контролируют и регулируют эмоции, совпадают с теми, которые принимают участие в функциях, о которых мы думаем как об исключительно когнитивных. Не существует ясной и четкой границы между эмоциями и другими психическими процессами; они перетекают друг в друга. В результате практически все области мозга имеют значение для эмоций, или эмоции оказывают влияние на них, вплоть до зрительной и слуховой части коры. Эти факты о нейронной организации эмоций имеют важное значение для понимания того, почему наше восприятие и мысли меняются, когда мы испытываем эмоции. Они также помогают объяснить, как мы можем использовать свои когнитивные механизмы для того, чтобы намеренно регулировать и трансформировать эмоции (что мы вскоре увидим). Но они заставили задуматься над определенным вопросом. Характеристики мозга, присущие каждому аспекту эмоционального типа, имеют, кажется, настолько важное значение для нашего существования, что легко предположить, что они являются врожденными, как отпечатки пальцев или цвет глаз, и, похоже, тоже не поддаются изменению. По крайней мере, я сделал такое предположение, о чем расскажу в следующей главе.