Как же быть?

Глава девятая ПЕРЕДАЧА О ТЮРЬМЕ

Господин Латерн думал, что систематические передачи, разоблачающие «Запад-III», могут оказаться весьма полезными. Они рано или поздно подорвут доверие к телестанции, приучат зрителей сомневаться во всех её сообщениях.

Но делать эти передачи надо тонко. Это не должны быть лобовые атаки с обвинениями, с полемикой и т. д. Многие, благодаря тому же «Западу-III», относятся к передачам «Правдивых вестей» с предубеждением. Открытая полемика может автоматически поставить их в ряды противников радиостанции.

Надо делать по-другому.

Надо просто устраивать передачи на аналогичную тему, но так, чтоб факты, содержащиеся в них, опровергали передачи «Запада-III».

Вот уже выступление Шора просто убило пресс-конференцию, которую «Запад-III» провёл перед гонками. А между тем Шор ни разу не упомянул об этой пресс-конференции.

И теперь господин Латерн решил организовать передачу, посвящённую тюрьме, взяв героями тех же людей, что и Леви. Но показать истинную подоплёку событий, истинное лицо заключённых, с тем чтобы развенчать передачу Лема, показать её лживость и приглаженность.

Осуществление этой задачи представляло немало трудностей. Хотя бы уже потому, что репортёрам «Правдивых вестей» было категорически отказано в разрешении на посещение тюрьмы.

Оставалось лишь побывать в семьях заключённых, у их друзей, знакомых, полистать судебные архивы.

Случайно главный редактор узнал, что Лори сопровождал Лема во время посещения тюрьмы. Поэтому, пригласив к себе Шора, которому он решил поручить эту передачу, одновременно вызвал и Лори.

— Садитесь оба. Слушайте, Шор, хочу доверить вам трудное дело. Рой, ты можешь ему помочь, сейчас объясню чем. Так вот, мы сделаем тюремную передачу. Не такую, как «Запад-III», конечно, а настоящую передачу о тюрьме. С теми же героями. В тюрьму вас не пустят…

— Почему? — вскинулся Шор.

— Потому что они прекрасно знают, что мы расскажем о ней правду. Но, я надеюсь, что здесь нам кое-чем поможет Рой. Ты ведь был там, когда готовилась передача «Запада-III»?

«Чёрт, — с тревогой подумал Лори, — откуда знает?» Потом, сообразив, что такие вещи узнаются легко и что, в общем, ничего плохого здесь нет, кивнул головой.

— Так вот, я хочу, чтобы ты подробно рассказал Шору об этом посещении. И дальше чтобы вы пошли по следам тех, о ком тогда говорилось. Например, — Главный заглянул в свои записи, — там был некий Попеску, приговорённый к смертной казни за убийство, но он перед этим напал на миллионера Гелиора, который сам там сидит за незаконное хранение оружия, Почему он это сделал?

— За брата мстил, — пояснил Лори, — Этот Гелиор какой-то корабль послал в море непригодный. Там народ утонул. Ну, и этот Попеску, то есть его брат, другой Попеску. Тогда этот Попеску пришёл бить Гелиора, Тот начал стрелять. Попеску убежал, в кабачок зашёл, там всё произошло.

— Очень, очень интересно, — постукивая пальцем по столу, задумчиво произнёс Латерн.

— Да, пожалуй, — поддержал Шор. Они переглянулись.

— А этот Рибар, который не захотел идти в армию? — спросил Главный.

— Чего ему идти? — Лори поднял брови. — Отца убили, брата убили. Мать одна, с ума сходит, да ещё его забирают. Нет, он не пойдёт.

Латерн и Шор снова переглянулись.

— Ну, вот что, Рой, давай собирайся. Ты во многом можешь помочь нашей передаче. Вообще ты нам уже кое в чём помог. Спасибо тебе.

Лори покраснел от удовольствия. Но его прошила неожиданная мысль: а что будет, если господин Леви узнает, как он помогал «Правдивым вестям» делать эту тюремную передачу?

Может, отказаться, пока не поздно? А как отказаться? Он уже залез в это дело со своей дурацкой болтливостью. Сказал бы — ничего не знает, ничего не помнит. Господи, как выкрутиться? Есть ещё возможность! Чтобы никто ничего не знал.

— Господин Латерн, — смущённо заговорил Лори, — я бы хотел вас кое о чём попросить Видите ли, этот Лем из «Запада-III»… он всегда ко мне хорошо относился. Я бы не хотел, чтоб он обо мне плохо думал. Я помогу вам, чем смогу, но не надо, чтобы об этом кто-нибудь знал.

— Конечно, Рой, конечно. Я понимаю тебя. Это было бы неудобно. Считай, что, кроме меня и Шора, никто ничего знать не будет. Можешь не беспокоиться. — Главный похлопал Лори по плечу и внимательно посмотрел ему в глаза.

Лори опустил свои. Ох, уж скорей бы всё это кончилось, все эти истории, тайны, документы… Закрыли бы радиостанцию, вернулся бы он к себе в «Запад-III». Главное, спорей бы. Лори ловил себя на том, что чем больше он узнаёт людей в «Правдивых вестях», тем больше они нравятся ему. Пусть они «красные», смутьяны, агитаторы, пусть «правдолюбцы» и шляпы, хитрецы или дураки, но это были хорошие, честные парни, не согласные ради денег предать родного брата. А главное, что внушало Лори невольное уважение и скрытое восхищение, это то, что все они работали, боролись, терпели всякие лишения и неприятности не ради карьеры или богатства, а ради каких-то, пусть не всегда понятных ему, принципов, убеждений, ради идеалов, над которыми в «Западе-III» или в «Утренней почте» считалось необходимым посмеиваться. Но которые, оказывается, существовали и порой — Лори чувствовал это — были сильнее и незыблемее любой чековой книжки.

Лори постоянно испытывал какое-то неприятное чувство стыда, что проник к этим людям как «тайный агент», предаёт их.

Романтическая гордость от того, что он некий Джемс Бонд, давно улетучилась. Какой уж тут Джемс Бонд! Разве это враги, опасные, страшные? Анд, большой младенец; Марк, который за весь день говорит два слова; Роберт, со своей длинной шеей; спорщик и весельчак Шор, вечно разный: то балагур, остряк, то умнейшие речи произносит… Или сам Главный, которого Лори просто не мог не уважать. Такой важный, но всегда доброжелательный, никогда не кричит. И в то же время чувствуется в нём прямо-таки каменная сила. Уж он не пойдёт ни на какие уступки там, где дело идёт о принципе, о справедливости, о правде.

Лори морщился, старался думать о вознаграждении, которое его ждёт, вообще о чем-нибудь другом. Но это не спасало. И вот сейчас Лори испытывал даже странное злорадство оттого, что будет помогать «расквасить» тюремную передачу «Запада-III». Лишь бы только там не узнали…

Шор пригласил Лори в бар и подробно расспросил о том, как они с Лемом были в тюрьме. Лори всё рассказал.

Когда Шор сделал последнюю запись в своём потрёпанном блокноте, он некоторое время молчал. Потом задал неожиданный вопрос:

— Рой, как сам думаешь: прав этот парень, что воевать не хочет?

— Конечно.

— Он ведь и сам голову в кипяток совать не хочет, и других убивать ему не радость. Ни бык, ни мясник…

— А чего их убивать — горячо заговорил Лори, — если они ему никакого вреда не нанесли? Что они украли у него?..

— Брата убили!

— «Убили»! Лори фыркнул. — А зачем он туда пёр, за тридевять земель? Он небось и сам не знал, чего он там воюет. Сидел бы себе дома.

— Порядок* Ты тоже, значит… что мы эту войну на свою дурью голову затеяли?

Лори пришёл в себя.

— Да нет… Я не говорю… — забормотал он, глядя с тоской на пивной бокал. — Раз надо — наверное, надо… Только этот Рибар, наверное, не понимал, объяснили бы ему… А так я ничего не говорю… И вообще в этих вещах не разбираюсь…

Шор усмехнулся и перевёл разговор на другую тему.

Но первой, к кому они явились на следующее утро, была госпожа Рибар.

Было пасмурно. Погода в это время в Сто первом часто менялась. На смену жарким солнечным дням откуда-то с гор спускались дни дождливые, скучные или такие, как сегодня: без дождя, но и без солнца.

Тёмные тучи обложили горизонт. Они медленно тянулись на фоне серого неба.

Иногда набегал степной ветерок. Они не спеша ехали с Шором в его машине.

Лори невольно сравнивал эту поездку с теми, которые он совершал с Лемом. Там была сверкающая, мчавшаяся на бешеной скорости машина, высокий, эффектный Лем. Здесь старенький автомобиль, еле двигавшийся по пустынным улицам Сто первого. И сам Шор, какой-то взъерошенный, в очках, неважно одетый.

Но когда они приехали, Лори понял, что главная разница заключалась в другом. Лем вёл свои интервью с блеском, находчивостью, он ошеломлял «жертву» своими вопросами и комментариями, настойчиво и ловко навязывал ответы, совершенно игнорировал то, что его не интересовало. Он командовал.

А Шор? Лори никак не мог узнать в своём спутнике того забавного чудака и болтуна, с которым сидел иногда и баре. На работе Шор совершенно менялся.

Они вышли из машины, прошли мимо запущенного, чахлого газончика, на котором сиротливо возвышался красный глиняный гном с отбитым ухом и запачканной птицами бородой. Поднялись на деревянное крылечко, поискали кнопку звонка. Не найдя, постучали. Раз, другой, третий… Лори уж стал думать, что в доме никого нет, когда дверь неожиданно и бесшумно отворилась.

На пороге стояла высокая пожилая женщина в старой кофте и старомодной юбке. Она была совершенно седой, сухое лицо избороздили морщины. Она смотрела на пришедших потухшими, печальными глазами.

— Госпожа Рибар? — спросил Шор и снял шляпу.

— Да, — ответила женщина, внимательно разглядывая стоявших перед ней.

— Извините нас. Я корреспондент радиостанции «Правдивые вести». Могу ли я с вами поговорить?

«Сейчас она скажет, чтобы мы убирались, — подумал Лори. — Могу себе представить, как она ненавидит журналистов после той передачи «Запада-III», где её сына вымазали чёрной краской, обвинили в государственной измене, назвали «позором нашего города». Каково ей было!..»

Но женщина открыла дверь пошире и, сделав приглашающий жест рукой, предложила:

— Входите» У меня ещё не убрано. Может, пройдём в кухню?

— Это не имеет значения, — сказал Шор. — Лишь бы где-нибудь сесть и поговорить с вами несколько минут.

Они прошли за женщиной в небольшую кухню, где всё сверкало идеальной чистотой. Насколько мог заметить Лори через полуоткрытые двери двух других комнат, всюду был идеальный порядок.

На столике в спальне он успел разглядеть три больших фотографии, на одной из которых он узнал Рибара.

В кухне, на полке, стояли три таких же фотографии! в середине бородатый, усатый мужчина с усталыми глазами, в лейтенантской форме; слева совсем мальчишка, с тонкой шеей и вздёрнутым носом, весь в веснушках — тоже в военной форме; справа — Рибар, но не такой, каким видел его Лори в тюрьме — мрачный, озлобленный, с горькими морщинами у губ, — а смеющийся во весь свой белозубый рот на фоне баскетбольного щита. Углы первых двух фотографий были перевязаны широкими траурными лентами. Перед третьей стояли две коробочки. Одна была почти доверху заполнена крошечными цветными бусинками во второй несколько бусинок валялись на дне.

— Пожалуйста, садитесь, я заварю кофе, — сказала госпожа Рибар.

Она подошла к шкафу, плите, столику, привычно и ловко её сухие тонкие руки брали чашки, ложки, насыпали в кофейник ароматный порошок… Шор тяжело опустился на стул. Он ничего не говорил, он только внимательно следил за каждым движением хозяйки дома.

Наконец чашки с дымящимся кофе были поставлены на стол. Госпожа Рибар достала хлеб, масло, сыр.

— Вы простите, у меня ничего особенного нет.

— Спасибо, госпожа Рибар, — сказал Шор. Он отхлебнул кофе. — У вас чудесный кофе… — Он помолчал и тихо добавил: — И сын у вас чудесный.

Госпожа Рибар поставила чашку, которую она поднесла было ко рту, обратно на стол и удивлённо посмотрел на Шора. И вдруг лицо её мгновенно изменилось. Словно разгладились морщины, округлились щёки, потеплели, повеселели глаза. Она улыбнулась радостной, смущённой улыбкой.

— Ну уж чудесный! — замахала она рукой. — Но он хороший мальчик. Я могу не стыдиться за него. Он честный мальчик!

— Вот именно, честный, — словно про себя произнёс Шор.

Потом, отставив чашку, чтобы дать понять, что приступил к серьёзному разговору, и, повернувшись к своей собеседнице, заговорил:

— Госпожа Рибар, повторяю: я — корреспондент радиостанции «Правдивые вести». Правду не очень любят в нашей стране, и поэтому нашей станции не очень легко работать. Нам, например, не удалось побывать у вашего сына в тюрьме. Но мы всё же хотим рассказать о нём правду. Мы не можем допустить, чтобы люди оставались под впечатлением этой лживой телевизионной передачи…

Госпожа Рибар напряжённо слушала. Чувствовалась, что ей не часто приходится вести подобные беседы и она старается быть на высоте.

— Я бы попросил вас прокомментировать ту передачу, что бы наши слушатели знали, насколько там всё было несправедливо. Вы согласны?

Лори вынул магнитофон, проверил, поставил микрофон перед госпожой Рибар.

Она опять смущённо улыбнулась:

— Я с удовольствием скажу о мальчике. Пожалуйста. Если я поняла, вы хотите, чтоб я сказала о мальчике?

— Да, госпожа Рибар, именно это я и хочу. Но хорошо, если бы вы делали это в плане опровержения, что ли, той передачи. Это было бы живее, поскольку её смотрел весь город и все хорошо помнят. Лживые сенсации запоминаются надолго. Мы опровергнем всё, что там говорилось, прямо по порядку. Вы хорошо помните телепередачу?

— Телепередачу? — Госпожа Рибар наморщила лоб. — Какую? Знаете, у меня уже два месяца нет телевизора. — Она виновато пожала плечами. — Фирма забрала его: я не платила взносы. Вот холодильник, — она указала рукой, — тоже скоро заберут.

— Может быть, вы смотрели у соседей?

— Да, у соседей я смотрю телевизор. Они всегда приглашают меня, По очереди… А когда это было?

Шор назвал число, день и час. Госпожа Рибар силилась вспомнить. Вдруг лицо её просияло.

— Ах да, помню! Вы знаете, у меня хорошая память. Даже отличная. Я из-за телевизора тот день и запомнила. У Маркетов как раз в этот день не работал телевизор. Я хотела пойти к другим, но Маркеты пришли и весь вечер просидели у меня. Что за передача?

— А вам соседи ничего не рассказывали о ней?

— Нет…

— А газеты… в газетах не читали?

— Я не читаю газет.

— Может быть, булочник или молочник что-нибудь говорили?

— Да нет. А о чём там речь?

Шор снял очки, протёр их, опять надел. Он внимательно разглядывал сидевшую перед ним женщину.

Значит, так. Весь город говорил об этой сенсационной передаче, во время которой на экране возникли невинные «жертвы» вроде миллионера Гелиора, тюремные феномены, подобные старику Феррари, подлые убийцы, такие, как Попеску, и, наконец подрыватель основ «красный» Рибар. Как всегда, хитро и искусно подтасованный и смонтированный текст комментарий Лема, выступление директора тюрьмы — всё делало эту передачу убедительной и запоминающейся.

И лишь немногие посвящённые, вроде Лори, или многоопытные, вроде Шора, знали её истинную цену.

В передаче было уделено достаточно места сыну госпожи Рибар. На него было вылито столько чёрной краски, что хватило бы на полк.

И вот оказалось, что эта женщина, жившая лишь своим последним, единственным сыном, ничего не знала о передаче Соседи, простые люди, — знакомые, продавцы, встречные, — словом, все, кто обитал в этом бедном квартале, где наверняка любили и посплетничать и посудачить, тщательно оберегали её от нового удара. Молчали, скрывали, лишь бы не нанести этой женщине с печальным взглядом ещё одной раны…

Шор помолчал, потом заговорил опять:

— Госпожа Рибар, вы бы не согласились ответить на несколько моих вопросов?

— Пожалуйста. Если смогу, с удовольствием…

— Простите меня, если мне прядётся коснуться неприятных или тяжёлых для вас воспоминаний.

— Вы бы не могли рассказать немного об отце… вашего сына — о вашем муже?

— Да рассказывать-то собственно, нечего. Поженились мы молодыми, а дети родились поздно: старший — в последний год войны, а младшего отец и не увидел. Мой муж погиб уже после перемирия. Они очищали джунгли от оставшихся там врагов… Мой муж был мирный человек, господин журналист. Он работал бухгалтером и терпеть не мог всяких взрывов, выстрелов, когда мы в кино ходили. А когда его взяли в армию, он оказался храбрецом. Его наградили двумя орденами и медалью. Я покажу вам их.

Госпожа Рибар встала, торопливо задвигала ящиками стола и извлекла коробочку где, потемневшие, переложенные ватой, хранились свидетельства военных подвигов её мужа.

— Я работала продавщицей, официанткой, последнее время секретарём, машинисткой, стенографисткой. Я хорошо воспитала сыновей, поверьте мне. Это не потому, что я мать, я так говорю. Старший…

Лори смотрел на сидевшую перед ним худую, высокую женщину, на её тонкие, сухие руки, печальные глаза и думал о том, какой бы была теперь его мать. И была бы она вот так же довольна, как воспитала его? Или она плохо его воспитала? Или это он сам стал таким, как сейчас? Каким? Какой он, Лори рой, плохой или хороший? Стыдно было бы за него родителям или, наоборот, они могли гордиться им?

Ну что ж, в чём-то он, наверное, молодец. Совсем мальчишкой остался один на свете, а вот добрался сюда, в Сто первый, работает на хорошей работе, скоро будет на ещё лучшей. Деньги в банке накопил, не пьёт, не курит, не играет. Хорошая девушка у него. И ведёт он себя с ней хорошо. Начальство им довольно, ребята с ним дружат.

Так-то оно так, но чем это всё достигнуто? Может он, положа руку на сердце, сказать, что все его поступки честны, что обо всём он со спокойной совестью мог бы рассказать матери? Лори предпочёл бы не углубляться в этот вопрос. В конце концов, папа и мама погибли, их нет, а он жив. Они наверняка мечтали о том, чтобы он был счастлив, чтоб ему было хорошо. И вот мечты их осуществляются… А каким путём, так ли это важно? Жизнь всё время меняется, и здесь не то, что в их городке, не та жизнь…

Всё меняется, приходится не отставать от других. Не всегда всё делается, как хотелось бы…

Лори оторвался от своих мыслей. Госпожа Рибар заканчивала рассказ про старшего сына.

— … привезли в металлическом гробу. Флагом прикрыли. Гроб запаян. Я даже не смогла увидеть его…

Она замолчала, устремив куда-то далеко скорбный взгляд. Лицо её опять заострилось, морщины словно стали глубже.

— Госпожа Рибар, — заговорил Шор, протирая очки, — поверьте, я понимаю, как вам всё это тяжело, но неприятные минуты, которые мы доставляем вам, не пропадут даром. Они послужат благородному делу. Последний вопрос: как случилось, что ваш младший сын отказался идти в армию?

Неожиданно взгляд госпожи Рибар стал строгим и твёрдым. Она посмотрела прямо в глаза Шору.

— Когда пришла повестка, я сказала мальчику: «Поступай как знаешь. Ты один у меня. Я не хочу умирать последней в нашей семье. Я сделаю это раньше тебя!» Ему было трудно, он знал, чем ему грозит отказ идти в эту проклятую армию, в эту армию убийц, которые потом сами превращаются в убитых… Поверьте, господин журналист, — она вцепилась тонкой сильной рукой в руку Шора, — Я бы не выжила. Если б его отправили туда, я бы умерла. И он это знал, понимал. Мальчик любит меня больше себя, больше всего на свете. Поверьте, я знаю…

Глаза госпожи Рибар горели. Лицо покрылось красными пятнами. Она говорила хрипло, отрывисто.

— Он знал, что его ждёт. И не испугался, когда судья сказал — «пять лет». Он улыбнулся мне и помахал рукой, На прощальном свидании он всё шутил: «Ничего, мама, лучше пять лет посидеть в тесной камере, чем всю жизнь в самом просторном гробу. Так что не огорчайся. Подыщи мне пока подходящую невесту!» Но он ещё совсем мальчик. Я видела, как у него дрожали губы…

Она поискала платок, не нашла, приложила к глазам полотенце, висевшее у плиты.

— Вы только представьте себе, господин журналист, он же совсем-совсем мальчик, — она говорила почти шёпотом, — почти как он. — И госпожа Рибар положила руку Лори на плечо. — Вот если б ему сейчас вместо игры, девчонок, танцев сидеть с утра до вечера за решёткой. Он бы просто представить такого не мог…

«Ещё как мог! — подумал Лори. — Уж я-то видел её сына в этой камере. Я-то на ракете помчался бы воевать, лишь бы не сидеть в этой жуткой тюрьме».

Он вспомнил бетонную келью, где сидел Рибар, его руки, его горький взгляд, его гневную речь… «Господи, что может быть страшней тюрьмы! Смерть! Вот как погиб Лоутон. Но смерть — это сразу, а тут пять лет… Да и пять лет пустяк, бывает двадцать, тридцать, вся жизнь, как у Феррари».

А ведь он, Лори, был сам на волосок от тюрьмы. Спасибо, господин Леви его выручил, а иначе сидеть бы и ему. Нет, с отчаянием подумал Лори, надо всё сделать, что хочет господин Леви. Чёрт с ними, со всеми этими вопросами — честно, не честно, справедливо, не справедливо, — только бы не упасть, только бы уцелеть, пробиться любой ценой! Пусть другие устраиваются как хотят, пусть они сильные, благородные… Ну их к чёрту!

А он вот такой! И пусть его оставят в покое.

— … Я бываю у него раз в месяц, — ровным голосом рассказывала госпожа Рибар, — он такой всегда весёлый, добрый, так шутит… не я прихожу подбодрить его в тюрьму, а он мне поднимает настроение. И когда я ухожу, то радуюсь. Думаю: наверное, там не так уж плохо, раз он такой весёлый, уж во всяком случае лучше, чем на войне. А прихожу домой — начинаю мучиться. Ведь это он всё нарочно, обманывает меня, а самому-то ему там несладко. Скажите, господин журналист, как вы думаете, они там не голодают, а?..

— Ну что вы, госпожа Рибар, что вы! Ваш сын молодой, здоровый парень, переживёт…

— Ох скорей бы… — вздохнула она. — Я не так уж молода. Мне надо дождаться его. Я каждый день считаю. Вот видите… — Старая женщина подошла к полке с фотографиями и взяла стоявшие у фото Рибара коробки с бусинками. — Пять лет — это тысяча восемьсот двадцать пять дней. Один год високосный, значит, тысяча восемьсот двадцать шесть. Столько бусинок я положила сюда в тот день, когда проводила его в тюрьму. — Она поднесла к глазам Шора полную коробку, — И каждый день перекладываю одну в эту коробку. — Она показала ту, что была почти пустой. — Но смотрите, как медленно она наполняется… — Госпожа Рибар грустно покачала головой. — Если б я могла за каждую на этих бусинок отдать стакан своей крови, я сделала бы это с наслаждением.

Шор встал.

— Спасибо, госпожа Рибар, большое вам спасибо. Вы сказали замечательные вещи. Обычно говорят наоборот, но мне хочется сказать — вы достойны вашего сына. Желаю вам счастья.

Женщина проводила их до дверей, пожала руки.

Они сели в старую машину Шора и потащились со скоростью черепахи на следующий репортаж. Это оказалось делом не сложным. Хозяин кабачка, где Попеску совершил убийство, был на редкость словоохотливым, к тому же дела его шли не очень хорошо и лишняя реклама по радио — неважно какая — могла пригодиться.

Кабачок помещался за городом, у шоссе, и процветание его зиждилось па том, что получасовая остановка рейсового междугородного автобуса находилась именно здесь. Но чиновники муниципалитета, которым хозяин аккуратно платил дань, сменились, с новыми почему-то не получилось или у них были свои кабатчики — словом, остановку перенесли в другое место, и кабачок захирел.

Хозяин усадил «господ журналистов» за «лучший» столик (зал был пустой) принёс пива и начал охотно отвечать на вопросы.

Прежде всего Шора заинтересовало, как так получилось, что в столь «сухопутном» городе, как Сто первый, вдруг встретились в кабачке боцман и матрос. Выяснилась весьма странная вещь. Оказывается, в Сто первом процветало бюро найма моряков. Эта светлая мысль пришла в голову Гелиору, Он рассудил, что в городе, где столько играют в азартные игры, должно быть много проигравшихся, отчаявшихся, ставших нищими, готовых на всё бедняг.

Именно из их среды можно было набрать «дикие» экипажи, то есть экипажи, состоящие не из членов профсоюза. К тому же профсоюзу вряд ли придёт в голову контролировать соблюдение морских законов в далёком от побережья городе.

Поэтому Гелиор через своих агентов вербовал всяких случайных людей, заключал с ними контракты, как и добрые времена парусного флота, а потом отправлял к океану.

В своё время Гелиор провёл хитрую операцию; он скупил за гроши пришедшие в негодность корабли, денежным кляпом заткнул рот инспекторам и начал эти корабли эксплуатировать. Некоторые из них тонули, он получал страховку, а те, что чудом продолжали держаться на поверхности, приносили солидный барыш.

Ныне Гелиор, заработавший миллионы, владел многими предприятиями, в том числе игорными домами, но, по старой памяти, сохранил вербовочный пункт и дюжину старых посудин, перевозивших в тропиках бананы.

На один из таких кораблей нанялся в своё время брат Попеску, оказавшийся без гроша. Нанялся и в первом же рейсе вместе с ещё десятью моряками утонул, Попеску не сразу догадался, что к чему. Но он ходил в кабачок, пил, слушал и наконец понял, в чём дело. Когда он собрал достаточно доказательств грязного бизнеса Гелиора, он отправился и нему, предварительно выпив для храбрости. Он хотел бросить ему в лицо свои доказательства и пару раз ударить по этому лицу. Попеску отнюдь не был преступником по природе.

Но Гелиор на всякий случай открыл стрельбу, и Попеску убежал. Охваченный яростью, отчаянием, он выпил ещё и, в конце концов, прибрёл в кабачок, где встретил того самого боцмана, который служил у Гелиора вербовщиком.

Возникла ссора, драка, закончившаяся убийством вмешавшегося в дело полицейского.

— Конечно, убивать полицейских нельзя, — рассуждал хозяин кабачка. — Вообще никого нельзя убивать. Но я его всё-таки понимаю, я его понимаю. Это тоже не дело… Доводят людей до нищеты, чуть не до самоубийства, а потом завербовывают на эти плавучие гробы. Вы можете сказать — никто их не заставляет! Чепуха! Станьте на их место. Что бы вы сделали? Денег нет, деваться некуда, а тут работа. Профсоюз им ведь работы всё равно не даст, Да многие и не были членами профсоюза. Так что выхода нет. И то, что Гелиор занимался этим делом и на горе этих ребят сколачивал свои миллионы, — свинство! Да-да, можете крутить ваш магнитофон, я повторяю — свинство! Тут вообще дело граничит с преступлением, и если б правительство начало расследование, думаю, кое-что вскрылось бы не очень чистенькое. Да, не очень чистенькое. Но, повторяю, это, разумеется, не причина убивать людей. Да и ходить морду бить Гелиору тоже не следовало. Надо уважать законы, даже если речь идёт о том, чтобы наказать подлецов. Так что Попеску свой приговор заработал, слов нет. А вот как он его заработал, кто в этом виноват, что его в петлю привело, наверное, это всё вы, журналисты, должны рассказать.

Хозяин оказался не только словоохотливым, но и довольно трезвомыслящим, а главное смелым человеком.

— Хотите, я прямо по вашему радио выступлю? Сделаю доброе дело. Да и клиентов, — он весело подмигнул, — авось прибавится, всё же сенсация.

Шор поблагодарил его. И они отправились с Лори обратно, готовить передачу, Передача состоялась через два дня и вызвала в городе много толков. По радио были переданы выступления госпожи Рибар, хозяина кабачка, друзей и товарищей Рибара и Попеску.

Шор рассказал о Гелиоре, о том, как тот нажил богатство, вскрыл всю подоплёку его махинаций с кораблями…

Было получено много писем, и вскоре по ним была сделана ещё одна передача.

В матче с «Западом-III» Латерн зафиксировал ещё одно очко. Теперь он со своими ближайшими сотрудниками готовил более крупное сражение; передачу о конкурсах на основе материалов, полученных от Лори.

Решено было построить её в форме конкурса, Ведущий — Шор — задавал вопросы и комментировал ответы «финалиста», пародируя Усача. В то же время все вопросы и ответы были составлены так, что раскрывали сложный механизм этого грандиозного жульничества. В передачу была вмонтирована плёнка с записью беседы Усача и другие материалы.

В тот же день, когда «Правдивые вести» выступят с этим сенсационным разоблачением, все материалы, официально оформленные, а также имя свидетеля юристы радиостанции отправят в судебные органы.

Готовя передачу, Латерн и Шор не раз вызывали Лори, выясняя у него различные детали конкурсов. Лори потом докладывал об этом господину Леви. Тот довольно потирал руки. Кажется, всё шло хорошо. Кажется, жертва приближалась к канкану.

Юристы «Запада-III» в глубокой тайне планировали ответные внезапные удары, поскольку они заранее знали, с чем выступит их противник.

И всё-таки господин Леви ходил мрачный.

Он понимал что если его операция с фальшивкой и даст ему возможность окончательно раздавить ненавистную радиостанцию, то дамоклов меч таинственной смерти Ритона он тем самым ещё не отведёт от своей головы.

А у Лори были свои неприятности.

На следующий день после радиопередачи у него произошло три неприятных разговора.

Один — с Лемом.

Лори встретил его случайно днём на улице, когда развозил почту. Он управился раньше обычного, было жарко, и он остановил «пикап» возле небольшого кафе, чтобы выпить лимонада. Неожиданно Лори услышал за спиной свист. Обернувшись увидел Лема, делавшего ему знаки. Лори подошёл.

— Садись, парень, выпей со мной пивка. Не хочешь? Ну, как хочешь. Пей лимонад. А я — пиво. Жарко.

Было действительно жарко, и перед Лемом стояло уже полдюжины пустых пивных банок.

— Ну как ты там работаешь, на этой чёртовой радиостанции? — поинтересовался Лем, раскупоривая очередную банку. Он, как и все, не был осведомлён об истинных причинах уходе Лори из «Запада-III». — Там что, больше, платят?

— Платят ничего, — промямлил Лори; его не устраивал оборот, который принимал разговор.

— Жаль, у нас с тобой хорошо получалось. Ты паренёк толковый. А что ты у них делаешь?

— Да вот, — Лори кивнул в сторону стоявшего невдалеке «пикапа», — почту развожу.

— Экспедитор. Понятно… — Лем помолчал, — Слушай? а что это вообще за радиостанция, что там за народ?

Лори посмотрел на Лема. Он был всё тем же красавцем атлетом, но на лице его лежала печать усталости или недовольства Словом, это был не обычный Лем, Видимо, так действовала жара.

— Народ как народ. — Лори пожал плечами.

— Они там здорово зарабатывают? Ты вот, к примеру, сколько получаешь?

«Вот чёрт, чего пристал? Узнает, что меньше, и начнёт въедаться — зачем ушёл!»

— Да как когда, — неопределённо ответил он, — сколько наработаю…

— Понятно. Ну, а остальные? К примеру, корреспонденты? Больше, чем у нас?

— Не знаю.

— Может быть, там работа намного легче? А? Как? Ты же пригляделся, наверное. Там только болтовню записывай, снимать не надо. А что за помещение? Большой штат?

«О господи, — мысленно стонал Лори, — ну чего он привязался? Зачем только я зашёл в это проклятое кафе, как будто других нет крутом. Нет, именно сюда, где сидит этот Лем со своими дурацкими вопросами! От его вопросов не так просто отвертеться».

— У них хуже, — ответил он наконец, — народу меньше, с деньгами, наверное, туговато. В общем, с «Западом» не сравнять.

— Так какого же чёрта там люди работают! Ведь не сегодня-завтра прихлопнут их, и уж тогда чёрта с два они место найдут! Ты мне объясни — ведь ты там небось уже многих знаешь, —

чего они там работают? Или там только такие, которых никуда больше не возьмут? А?

— Почему! — В Лори проснулся безотчётный патриотизм к своему новому месту, службы. — Там есть ребята будь здоров. Шор, например…

— Вот-вот, Шор-то меня и интересует. Это ведь он делал контрпередачу на нашу тюремную?

— Он, — нехотя подтвердил Лори.

Лем, не отрываясь, выпил очередную банку пива. Лицо его слегка покраснело.

— Да, парень, скажу тебе честно: здорово он сработал! Разделал нас под орех! И ведь что интересно — без фокусов, без финтов. Спокойно, солидно взял каждого нашего геройчика, наколол как жука на булавку, и перед слушателями повертел, чтоб со всех сторон хорошо разглядели. Ничего лишнего. Никакого спора. Даже не сослался на нас. Всё и так ясно. Ты поверь моему опыту, уж я знаю: такое действует всегда сильней. А мы всё фейерверки пускаем, всё в барабаны бьём. Ослепим, оглушим. А дальше? А дальше, парень, зрение и слух к людям возвращаются, и они начинают сравнивать… Почему он там работает? — неожиданно переменил Лем тему разговора, — Уверен, перейди он к нам, Леви ему бы такое жалованье отвалил, что только держись! Как думаешь, не пойдёт?

— Нет, — твёрдо сказал Лори, — этот не пойдёт!

Ему показалось, что Лем вздохнул с облегчением. Но всё же спросил:

— Почему? Всё у нас лучше и денег больше…

— Не пойдёт… — Лори отрицательно покачал головой.

«А почему не пойдёт? Действительно, почему? — задавал себе Лори вопрос — Да потому, — тут же отвечал он, — что они эти «правдолюбцы», сделаны из другого теста. Потому, что их не интересуют деньги, должности, или, во всяком случае, это для них не главное», А вот для Лема, для Лори — главное. Но главное ли это в действительности?.. Лори теперь порой задумывался над этим вопросом. Лем, наверное, не задумывается, ему всё ясно. Или нет? Ведь начал же он сейчас доискиваться, почему Шор не захотел бы перейти на «Запад-III».

Лори вспомнил, как однажды поделился с Шором своими заботами: мол, на «Запад-III» пути ему нет. Случись что с «Правдивыми вестями» — и некуда будет двигаться. Шор, конечно, найдёт работу, у него имя, а вот таким, как Лори…

«Имя — пустяк. — Шор махнул рукой. — Как раздуют. Захотят — дирижабль: захотят — соска детская. Глаза надо иметь. И чтоб не на пятках. Чтоб видеть прямо, идти… (Лори не без труда разбирал телеграфную манеру Шора разговаривать.) А на жизнь заработаем, ещё не вся посуда перемыта в датском королевстве…»

Лори не понял, при чём тут датское королевство. Насколько ему было известно, Шор международными вопросами не занимался, Лори, вдруг непонятно почему, взял да выпалил Шору свою сокровенную тайну:

«Жениться хочу. Беспокоюсь, как жить будем».

Не успел он кончить фразы, как горько пожалел о ней. Он готов был проваляться сквозь землю. Чёрт дёрнул его за язык! Да ещё Шору, Уж тот так поднимет на смех, что хоть из города беги, да ещё другим тут же разболтает.

Лори со страхом поднял глаза.

Но Шор смотрел на него спокойно и серьёзно.

«Жениться — это хорошо. Не верь, если будут говорить «рано». Только воровать всегда рано и умирать ещё, Если девчонка стоит того, не задерживайся. Терять только вес хорошо, а время незачем. А жить? Проживёте. Поможем. Я помогу. Не Леви. Но деньжата найдутся, поможем».

Лори опустил глаза. Густая краска медленно заливала его лицо. Да, такие, как Шор, уж не предадут. Но разве Лему понять это? Лори очнулся от своих мыслей. Лем теребил его за рукав.

— … Нет, это я понимаю, — рассуждал он, — что могут быть принципы. У меня тоже есть принципы. Можешь быть уверен, я ребёнка не ударю. Но ведь газеты, радио, телевидение — это как уличная драка, там разрешены все приёмы! Я его не утоплю — он меня утопит. Это же элементарно. А, парень? Нет, конечно, нельзя назвать человека вором, если он не украл, или убийцей, если он не убил. Но намекнуть-то на это можно? А что, по-твоему, в торговле честней? То же самое, ещё хуже. Из-за конкуренции они готовы удавить друг друга… Или бизнес. Вон Гелиор выпустил в море свои дырявые корыта, утопил народ зато сколько заработал! Так его же не считают убийцей. Словом, ты пойми, парень, где-то, конечно, жулить нельзя. В игре, например, с любимой девушкой тоже нехорошо или с другом. А в нашем деле всё разрешено. Есть только один закон: не попадаться. Потому что если попадёшься, так уж всенародно. Попятно?

— Понятно, — вяло ответил Лори, утомлённый длинными речами своего бывшего шефа. Он украдкой взглянул на часы пора бы ехать.

Но от Лема ничего не укрывалось.

— Спешишь? Давай-давай, работай. Работать-то и у нас, и у них надо, ничего не поделаешь. Трудно, вероятно, там таким, как ты? А?

Лори не ответил, он попрощался жестом и пошёл к «пикапу».

Казалось бы, ничего не произошло. Встретились, поговорили. Вернее, говорил один Лем, Лори только слушал. И всё же у него остался какой-то неприятный осадок. «Таким, как ты», «таким, как ты…» — повторял он про себя с досадой. Можно подумать, что он какой-то жулик, затесавшийся в общество порядочных, людей. Во всяком случае, так, наверное, думает Лем, А разве это не так? — с горечью признавался себе Лори. Ведь он действительно предатель, тайный агент. Но тайный агент — это тогда благородно, когда он делает своё дело против врагов, против подлецов. Чьими врагами были «правдолюбцы»? Пусть Леви, Гелиора, ну, других, как эти. А ещё чьи? Его, что ли, Лори? или Рибара? Или вообще жителей города? Что же касается подлецов, то Лори уже давно начинал понимать к кому подходит это слово, а к кому нет. «Таким, как ты», «таким, как ты…»

Вторая встреча произошла у него возле городского суда, куда он отвозил какой-то пакет. Когда он уже забирался обратно в машину, из дверей здания высыпала шумная толпа. Закончилось очередное заседание, где судили какого-то бандита, и судебные репортёры расходились по редакциям, продолжая обмениваться впечатлениями.

Один из них неожиданно отделился от толпы и быстрым шагом направился к «пикапу». Лори узнал Руго.

Хотя на этот раз старый репортёр был почти трезв, он выглядел ещё хуже, чем раньше. С каждым разом он опускался всё ниже. Руго был небрит, без галстука, в мятой рубашке, в давно не чищенных ботинках.

— Здравствуй, Лори, сколько лет, сколько зим! — он радостно протянул руку. — Слушай, подвези до редакции, а? Я без колёс, а хочется не отстать от других, Ведь эти шакалы, — он указал на репортёров, рассаживавшихся по своим машинам, — в пять минут доставят материальчик по конторам. Подвези, а?

Лори молча указал на место рядом с собой и включил мотор.

— Да, мы — шакалы, — с удовлетворением констатировал Руго. — Вот сейчас ободрали труп этого несчастного бандюги и несём кровавые куски в клыках. А от них ещё кровью пахнет. Не слышно?

У Лори комок застрял в груди от таких сравнений. Руго же с видимым удовольствием продолжал:

— Разносим куски падали. А сами мы не падаль? Скоро и меня вот так разнесут. Скоро, скоро…

«Опять он за своё, — с тоской подумал Лори, — сейчас начнёт нудить, что его убьют. А кому он нужен, старый пьяница?»

— Скоро, скоро, — вещал Руго. — Мешаю я кое-кому, спать мешаю. Вот он вместо снотворного меня проглотит. А? Что скажешь? — Он хрипло рассмеялся. — Проглотит и водой не запьёт. И кто ж тогда за мою грешную душу загубленную с ворогами рассчитается? А? — Он опять рассмеялся. — Может, ты? А? Идея, Идея! Оставлю тебе наследство. Миллионное наследство. Ну, может, чуть поменьше… Эй, стоп! Стоп! Приехали! — неожиданно завопил Руго.

Лори чуть не проехал невзрачный деревянный домик — редакцию, где теперь подвизался старый репортёр. Руго вышел. Липкой, мягкой рукой он пожал ладонь Лори.

— До свиданья, наследник, или прощай, там разберёмся! Спасибо, что подвёз.

Лори поторопился включить скорость.

Настроенье его, и без того невесёлое после разговора с Лемом, теперь окончательно испортилось. Старый дурак! Нытик! Совсем из ума выжил. Лори вспомнил слова Руго о кусках падали, крови… и его затошнило.

После работы, приняв душ, переодев рубашку, он оседлал свой мотороллер и поехал за Кенни. Настроение его улучшилось. Он никак не предполагал, что самым неприятным сегодняшним разговором окажется разговор именно с ней. Бодро затормозив на традиционном углу, он стал ждать. Наконец, с опозданием (что с ней никогда не случалось), Кенни появилась. Волосы её на этот раз были забраны назад, на ней было коротенькое клетчатое платье, оставлявшее открытыми колени. Она была ещё стройнее, ещё выше, чем обычно. Вид у неё был строгий. Даже отчуждённый.

Лори собрался было нажать на педаль, но Кенни остановила его жестом.

— Я должна сказать тебе, Рой, что пришла проститься…

Слова Кенни, её тон, вид, то, что она впервые назвала его по фамилии, настолько поразили его, что он так и застыл с поднятой ногой.

— Проститься?.. — спросил он растерянно. — Как — проститься? Ты… ты уезжаешь?

— Я не уезжаю, — ответила Кенни. — Если хочешь, можешь уезжать сам. Просто на этом наши отношения кончатся, Я не люблю тебя. Я тебя презираю!

И Кенни бросила на Лори взгляд, в который постаралась вложить всю меру этого презрения.

— Но почему, Кенни, почему? — Лори был ошарашен, — Я…

— Ты сейчас отвезёшь меня домой. Последний раз!

Кенни не спеша задрала и без того короткую юбчонку, уселась верхом на седло и крепко уцепилась за ручку. Это тоже было ново. Обычно она всегда обнимала Лори за шею или за талию, Ехали молча. Лори не мог собраться с мыслями. Ну и денёк! Мало было этих двух, теперь ещё она, И за что она взъелась?? Что он сделал? Он лихорадочно проверял в памяти последние дни. Что он мог такого натворить? С девчонками не гулял, не врал, не играл… вдруг, словно ток, обожгла мысль: а если Кенни узнала о его деньгах? О задании господина Леви, о предательстве. Господи, она ведь не простит! Ни за что не простит! Что сказать, как объяснить? Мозг Лори работал вовсю, стараясь найти выход. Но выхода не было.

Когда они остановились у дома Кенни, она молча показала ему на скамейку, стоявшую в небольшом скверике, и, не оборачиваясь, направилась к ней. Торопливо поставив роллер и заглушив мотор, Лори последовал за своей подругой с таким же чувством, с каким Попеску покидал, наверное, последний раз свою камеру.

Не успела эта мысль промелькнуть в его голове, как Кенни обернулась к нему и ледяным тоном спросила:

— Так что ты можешь сказать о Попеску?

— О Попеску?.. — Лори чуть не поперхнулся.

— Брось, пожалуйста, свою дурацкую манеру повторять вопрос, который тебе задают. Отвечай. Кто такой Попеску?

— Кто такой… — Лори спохватился. — Как кто такой? Он убийца, его казнят, Он…

— Сам ты убийца! — Глаза Кенни из серых сделались почти чёрными. — А Рибар тоже убийца? Или он как раз потому и преступник, что не захотел стать убийцей? Ну, что ж ты молчишь? Отвечай!

— Но я…

— Именно ты! Да, да! Я не понимаю, как тебя держат в «Правдивых вестях» Ты, конечно, не слышал их передачу! Ещё бы, ты сквозь землю провалился, если бы услышал. А ты, ты же всё, оказывается, наврал, всех обманул! И господина Леви, и других, а главное, всех телезрителей. Всё поставил вверх ногами. Чёрное выдал за белее, белое за чёрное! Этот убийца и негодяй Гелиор подвергся, бедняжка, нападению Попеску… А что он утопил тысячу человек, это так, пустяки! У Рибара мать осталась, он её берёг, не захотел идти на эту твою войну, так он, видите ли, дезертир! А?!

Кенни захлебнулась в потоке своей речи. Лори же был совершенно подавлен этим потоком. Его обвиняли уже не только в организации всей телепередачи, но и в искажении правды, во лжи; даже в том, что страна вела войну, и то виноват был он. «Твою войну…» — сказала Кенни.

— Погоди, — слабо протестовал он, — это же Лем, я только микрофон держал… Я ведь не репортёр, Кенни, я только…

— Что только? Что только? Ты прежде всего человек. Понятно? Ты должен был уйти оттуда…

— Но там все двери заперты, надзиратели…

— Не придумывай! Захотел бы, мог всё это прекратить. Мне стыдно было сегодня слушать. Не знала, куда деваться. Мы бутерброды готовили, мне казалось, я провалюсь сквозь землю… Девчонки на меня так смотрели… Я ведь им столько рассказываю о тебе. И про то, как ты с Лемом готовил эту передачу, тоже… Ох, и дёрнул же меня чёрт за язык! А теперь они видели истинную цену вашей передачи. Ну Лем — ладно, он на этом сидит, а ты-то что! Я не хочу любить нечестного, лживого вруна!

Не хочу и не буду. Я ухожу. Навсегда ухожу.

Но она и не думала покидать скамейку. Лори мгновенно уловил это и успокоился. Нет, тут больше шуму. Надо только убедить её — это главное, о чём она мечтает.

— Погоди, Кенни, не спеши, не уходи… — заговорил он ласково.

— Уйду, не проси… — ответила она тихо и поудобнее расположилась на скамейке.

— Ты ведь умная. Ну, рассуди сама. Я всего лишь подсобник Моё дело было таскать диктофон, плёнки. Лем командовал, он задавал вопросы, он комментировал. Я занят был своим делом, я иногда даже не слышал, что говорится. И потом, откуда Я мог знать всё, что сообщила радиостанция? Я же не беседовал ни с кем, А тогда там заместитель директора тюрьмы всё рассказывал. Как я мог ему не верить? Честное слово, Кенни, зря ты на меня нападаешь. Не могу я за всё отвечать!

— Должен, — сказала Кенни, она уже успокоилась. — Ты, я… Мы должны за всё отвечать. Это не только дело полиции и министров. Мы все в ответе. Я хочу, чтобы ты был честный, иначе я разлюблю тебя. Понял?

— Да, конечно. Но ты ведь не можешь без меня, правда?

— Не могу, — тихо сказала Кенни, опустила глаза.

— Вот видишь, я — тоже. Мы не должны ссориться. Ты бы разобралась и увидела, что я не виноват. А то сразу набросилась, стала ругать, говорить «уйду». Как ты можешь уйти! Я же тоже не могу без тебя.

Кенни обняла его, положила голову на плечо. Она сидела так, полузакрыв глаза, убаюканная ласковой речью.

Когда Лори кончил наконец говорить, что произошло не скоро, она обняла его и поцеловала.

— Ладно, Лори, я была неправа, не обижайся. Просто мне было досадно, и потом, эти девчонки так смотрели… Но и ты… прошу тебя, не участвуй во всяких нечестных делах.

— Конечно, Кенни, конечно.

— Ну и хорошо. На твоей станции, может, хуже, чем у нас, зато люди честнее. Ведь какой молодец этот корреспондент…

— Шор, — подсказал Лори.

— Вот-вот, Шор. Как он говорил, прямо за душу берёт! Лучше б ты у него учился, чем у этого Лема. Ненавижу его!

— Ты же раньше говорила, что он молодец.

— Я не знала, что он обманщик. Мне достаточно соврать один раз, я не прощаю. Если ты меня хоть раз обманешь, между нами всё будет кончено! Учти это!

— Да, да, но я не собираюсь обманывать тебя!

— Смотри! — Кенни угрожающе помахала длинным пальцем.

И хотя расстались они, полные любви и раскаяния, долго целовались на скамейке и Кенни ещё раз двадцать заверила Лори в том, что не сможет без него жить, ушёл он в тревожном настроении.

Да это не шутки и не пустые слона, Теперь он видел: если вскроется его обман, его предательство, Кенни с ним и дня не останется. Она просто возненавидит его.

Скорей бы уж всему этому пришёл конец…

Он мчался по широким улицам Сто первого. Ветер плотной подушкой лёг на лицо, не давал дышать. Сумерки быстро опускались на город, по-хозяйски захватывая улицы, дома. А если по-другому, если всё рассказать Кенни, во всём признаться? Она, простит, наверняка простит! Но дальше что? Она же потребует, чтобы он немедленно от всего отказался, всё порвал. Нельзя. Он получил деньги и от Леви, и от Латерна, он передал фальшивые документы «Правдивым вестям», он сам участвовал в липовых конкурсах. Ясли он сейчас откажется, это всё станет известно. И тогда ему крышка. Придётся уезжать, он потеряет место, деньги. Да и Кенни тоже. Куда она денется?

Уедут вдвоём — двое нищих, двое безработных.

Спать где попало, мыть посуду в кафетериях, ходить голодным…

Ну нет, к чёрту! Лучше уж обманывать Кенни. Пусть ничего не знает. В конце концов, это для её же пользы. Все деньги, которые он заработает, пойдут на них же. Купят себе домик, автомобиль, поедут на океан…

А это всё забудется. Всё забудется. Когда есть деньги, многое прощается. Кто помнит теперь какие-нибудь грешки давних лет господина Леви? Их же, слава богу, было немало.

Лишь бы Кенни ничего ив знала! Она и не узнает. Что ж, господин Леви ей, что ли, скажет или его ближайшие помощники, те, кто знают об операции? Уж они умеют молчать.

Лори немного успокоился. Вечером ему, правда, пришлось выслушать несколько саркастических замечаний от Арка, также слышавшего передачу «Правдивых вестей». Но Лори храбро отбивался.

— Чего вы все ко мне пристали? Я-то тут при чём! Моё дело маленькое — плёнку таскать да почту развозить, а начальство пусть само разбирается. И потом, я теперь в «Правдивых вестях» работаю, а не на «Западе-III», так что ты меня поздравлять должен, а не ругать. Ведь моя радиостанция выступила с разоблачением лгунов из «Запада-III»!

— Это ты сейчас богопротивно лжёшь! — сказал Арк загадочно и на этом закончил спор.