Как мы писали роман - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора (ч. 5)

a friend.' "Herr Geibel and his 'friend' entered, greeted with shouts of laughter and applause, and

advanced to the centre of the room. "'Allow me, ladies and gentlemen,' said Herr Geibel, 'to introduce you to my friend, Lieutenant Fritz. Fritz, my dear fellow, bow to the ladies and gentlemen.' "Geibel placed his hand encouragingly on Fritz's shoulder, and the lieutenant bowed low, accompanying the action with a harsh clicking noise in his throat, unpleasantly suggestive of a death rattle. But that was only a detail. "'He walks a little stiffly' (old Geibel took his arm and walked him forward a few steps. He certainly did walk stiffly), 'but then, walking is not his forte. He is essentially a dancing man. I have only been able to teach him the waltz as yet, but at that he is faultless. Come, which of you ladies may I introduce him to, as a partner? He keeps perfect time; he never gets tired; he won't kick you or tread on your dress; he will hold you as firmly as you like, and go as quickly or as slowly as you please; he never gets giddy; and he is full of conversation. Come, speak up for yourself, my boy.' "The old gentleman twisted one of the buttons of his coat, and immediately Fritz opened his mouth, and in thin tones that appeared to proceed from the back of his head, remarked suddenly, 'May I have the pleasure?' and then shut his mouth again with a snap. "That Lieutenant Fritz had made a strong

impression on the company was undoubted, yet none of the girls seemed inclined to dance with him. They looked askance at his waxen face, with its staring eyes and fixed smile, and shuddered. At last old Geibel came to the girl who had conceived the idea. "'It is your own suggestion, carried out to the letter,' said Geibel, 'an electric dancer. You owe it to the

gentleman to give him a trial.' "She was a bright

saucy little girl, fond of a frolic. Her host added his entreaties, and she consented. "Herr Geibel fixed

the figure to her. Its right arm was screwed round her waist, and held her firmly; its delicately jointed left hand was made to fasten itself upon her right. The old toymaker showed her how to regulate its speed, and how to stop it, and release herself. "'It will take you round in a complete circle,' he explained; 'be careful that no one knocks against you, and alters its course.' "The music struck up. Old Geibel put the current in motion, and Annette and her strange partner began to dance. "For a while every one stood watching them. The figure performed its purpose admirably. Keeping perfect time and step, and holding its little partner tightly clasped in an unyielding embrace, it revolved steadily, pouring forth at the same time a constant flow of squeaky conversation, broken by brief intervals of grinding silence. "'How charming you are looking to-night,' it remarked in its thin, far- away voice. 'What a lovely day it has been. Do you like dancing? How well our steps agree. You will give me another, won't you? Oh, don't be so cruel. What a charming

gown you have on. Isn't waltzing delightful? I could go on dancing for ever--with you. Have you had supper?' "As she grew more familiar with the uncanny creature, the girl's nervousness wore off, and she entered into the fun of the thing. "'Oh, he's just lovely,' she cried, laughing, 'I could go on dancing with him all my life.' "Couple after couple now joined them, and soon all the dancers in the room were whirling round behind them. Nicholaus Geibel stood looking on, beaming with childish delight at his success, "Old Wenzel approached him, and whispered something in his ear. Geibel laughed and nodded, and the two worked their way quietly towards the door. "'This is the young people's house to-night,' said Wenzel, as soon as they were outside; 'you and I will have a quiet pipe and a glass of hock, over in the counting-house.' "Meanwhile the dancing grew more fast and furious. Little Annette loosened the screw regulating her partner's rate of progress, and the figure flew round with her swifter and swifter. Couple after couple dropped out exhausted, but they only went the faster, till at length they were the only pair left dancing. "Madder and madder became the waltz. The music lagged behind: the musicians, unable to keep pace, ceased, and sat staring. The younger guests applauded, but the older faces began to grow anxious. "'Hadn't you better stop, dear,' said one of the women, 'You'll make yourself so tired.' "But Annette did not answer. "'I believe she's fainted,' cried out a girl, who had caught sight of her face as it was swept by. "One of the men sprang forward and clutched at the figure, but its impetus threw him down on to the floor, where its steel-cased feet laid bare his cheek. The thing evidently did not intend to part with its prize easily. "Had any one retained a cool head, the figure, one cannot help thinking, might easily have been stopped. Two or three men, acting in concert, might have lifted it bodily off the floor, or have jammed it into a corner. But few human heads are capable of remaining cool under excitement. Those who are not present think how stupid must have been those who were; those who are, reflect afterwards how simple it would have been to do this, that, or the other, if only they had thought of it at the time. "The women grew hysterical. The men shouted contradictory directions to one another. Two of them made a bungling rush at the figure, which had the result of forcing it out of its orbit in the centre of the room, and sending it crashing against the walls and furniture. A stream of blood showed itself down the girl's white frock, and followed her along the floor. The affair was becoming horrible. The women rushed screaming from the room. The men followed them. "One sensible suggestion was made: 'Find Geibel--fetch

Geibel.' "No one had noticed him leave the room,

no one knew where he was. A party went in search of him. The others, too unnerved to go back into the ballroom, crowded outside the door and listened. They could hear the steady whir of the wheels upon the polished floor, as the thing spun round and round; the dull thud as every now and again it dashed itself and its burden against some opposing object and ricocheted off in a new direction. "And everlastingly it talked in that thin ghostly voice, repeating over and over the same formula: 'How charming you are looking to-night. What a lovely day it has been. Oh, don't be so cruel. I could go on dancing for ever--with you. Have you had supper?' "Of course they sought for Geibel everywhere but where he was. They looked in every room in the house, then they rushed off in a body to his own place, and spent precious minutes in waking up his deaf old housekeeper. At last it occurred to one of the party that Wenzel was missing also, and then the idea of the counting-house across the yard presented itself to them, and there they found him. "He rose up, very pale, and followed them; and he and old Wenzel forced their way through the crowd of guests gathered outside, and entered the room, and locked the door behind them. "From within there came the muffled sound of low voices and quick steps, followed by a confused scuffling noise, then silence, then the low voices again. "After a time the door opened, and those near it pressed forward to enter, but old Wenzel's broad shoulders barred the way. "'I want you--and you, Bekler,' he said, addressing a couple of the elder men. His voice was calm, but his face was deadly white. 'The rest of you, please go--get the women away as quickly as you can.' "From that day old Nicholaus Geibel confined himself to the making of mechanical rabbits and cats that mewed and washed their faces." We agreed that the moral of MacShaughnassy's story was a good one. CHAPTER XII
How much more of our--fortunately not very valuable--time we devoted to this wonderful novel of ours, I cannot exactly say.	Я не могу сказать точно, сколько еще нашего - к счастью, не слишком драгоценного - времени посвятили мы своему замечательному роману.
Turning the dogs'- eared leaves of the dilapidated diary that lies before me, I find the record of our later gatherings confused and incomplete.	Перелистывая загнувшиеся на уголках страницы этого растрепанного дневника, я вижу, что отчеты о последних собраниях были беспорядочными и неполными.
For weeks there does not appear a single word.	Проходит несколько недель без единой записи.
Then comes an alarmingly business-like minute of a meeting at which there were--"Present: Jephson, MacShaughnassy, Brown, and Self"; and at which the "Proceedings commenced at 8.30."	Затем следует устрашающее деловое собрание, на котором присутствовали Джефсон, Мак-Шонесси, Браун и я, и которое было "открыто в 8:30 вечера".

At what time the "proceedings" terminated, and what business was done, the chronicle, however, sayeth not; though, faintly pencilled in the margin of the page, I trace these hieroglyphics:	В котором часу это собрание было "закрыто" и к чему оно привело, в нашей летописи, однако, не сказано, хотя на полях можно различить написанное карандашом:
"3.14.9-2.6.7," bringing out a result of "1.8.2."	"3 ф. 14 ш. 9 п. - 2 ф. 6 ш. 7 п., с итогом в 1 ф. 8 ш. 2 п.".
Evidently an unremunerative night.	Несомненно, что финансовые результаты этого вечера были не особенно благоприятны.
On September 13th we seem to have become suddenly imbued with energy to a quite remarkable degree, for I read that we "Resolved to start the first chapter at once"--"at once" being underlined.	Тринадцатого сентября мы, должно быть, внезапно почувствовали необыкновенный прилив энергии, ибо я прочел, что мы "решили немедленно начать первую главу", причем слово "немедленно" было подчеркнуто.
After this spurt, we rest until October 4th, when we "Discussed whether it should be a novel of plot or of character," without--so far as the diary affords indication-arriving at any definite decision. I observe that on the same day	После этого судорожного усилия мы отдыхали до четвертого октября, когда принялись обсуждать, "будет ли это приключенческий роман или психологический", не придя, впрочем, - насколько это можно заключить из дневника - ни к какому решению.
"Mac told a story about a man who accidentally bought a camel at a sale."	На том же собрании Мак рассказал про человека, который на аукционе случайно купил верблюда.
Details of the story are, however, wanting, which, perhaps, is fortunate for the reader.	Но подробностей этого рассказа я не записал, -может быть, к счастью для читателя.
On the 16th, we were still debating the character of our hero; and I see that I suggested "a man of the Charley Buswell type."	Шестнадцатого числа мы все еще спорили о характере нашего главного действующего лица, и из записи видно, что я предложил в герои человека типа Чарли Басвелла.
Poor Charley, I wonder what could have made me think of him in connection with heroes; his lovableness, I suppose--certainly not his heroic qualities.	Бедный Чарли! Теперь я не понимаю, почему он тогда ассоциировался у меня с образом героя. Очевидно, не из-за каких-либо его героических черт, а просто потому, что он всегда был страшно мил.
I can recall his boyish face now (it was always a boyish face), the tears streaming down it as he sat in the schoolyard beside a bucket, in which he was drowning three white mice and a tame rat.	Я до сих пор помню его залитое слезами мальчишеское лицо (оно так навсегда и осталось мальчишеским), когда он сидел на школьном дворе и топил в ведре с водой трех белых мышей и ручную крысу.
I sat down opposite and cried too, while helping him to hold a saucepan lid over the poor little creatures, and thus there sprang up a friendship between us, which grew.	Я сидел по другую сторону ведра и тоже ревел, помогая ему придерживать крышку от кастрюльки над несчастными зверюшками, и таким-то образом и началась наша дружба, началась и стала расти.
Over the grave of these murdered rodents, he took a solemn oath never to break school rules again, by keeping either white mice or tame rats, but to devote the whole of his energies for the future to pleasing his masters, and affording his parents some satisfaction for the money being spent upon his education.	Над гробом этих убитых грызунов Чарли принес торжественную клятву никогда больше не нарушать школьных правил, не заводить ни белых мышей, ни ручных крыс, но направлять всю свою энергию на то, чтобы слушаться учителей и доставлять своим родителям хотя бы небольшую радость в возмещение расходов по его образованию.

Seven weeks later, the pervadence throughout the dormitory of an atmospheric effect more curious than pleasing led to the discovery that he had converted his box into a rabbit hutch.	Два месяца спустя атмосфера нашего дортуара стала нам казаться скорее странной, чем приятной, и следствие обнаружило, что Чарли превратил свой сундучок в клетку для кроликов.
Confronted with eleven kicking witnesses, and reminded of his former promises, he explained that rabbits were not mice, and seemed to consider that a new and vexatious regulation had been sprung upon him.	Когда его поставили лицом к лицу с одиннадцатью прыгающими на четырех ногах свидетелями и напомнили его прежние обещания, то он объяснил, что кролики - не крысы. Запрещение держать кроликов он расценил как новое тяжелое правило, которому он должен подчиняться.
The rabbits were confiscated. What was their ultimate fate, we never knew with certainty, but three days later we were given rabbit-pie for dinner.	Грызунов унесли, и какова была их дальнейшая судьба, мы никогда не узнали точно, но через три дня Нам подали к обеду паштет из кроликов.
To comfort him I endeavoured to assure him that these could not be his rabbits.	Для успокоения Чарли я принялся убеждать его, Что, может быть, это и не его кролики.
He, however, convinced that they were, cried steadily into his plate all the time that he was eating them, and afterwards, in the playground, had a stand-up fight with a fourth form boy who had requested a second helping.	Но он, уверенный, что это именно они, пока ел, все время лил слезы в тарелку, а после обеда, во дворе, смело бросился в драку с мальчиком из четвертого класса за то, что тот попросил вторую порцию.
That evening he performed another solemn oath-taking, and for the next month was the model boy of the school.	В тот же вечер Чарли принес еще одну торжественную клятву, и в течение следующих шести месяцев был самым примерным мальчиком во всей школе.
He read tracts, sent his spare pocket-money to assist in annoying the heathen, and subscribed to _The Young Christian_ and _The Weekly Rambler_, an Evangelical Miscellany (whatever that may mean).	Он читал филантропические брошюры, жертвовал все свои сбережения на поддержку обществ, не желающих оставлять в покое язычников, и подписался на "Юного христианина", "Еженедельную прогулку" и "Евангелическую смесь" (под которой, собственно, неизвестно что подразумевается).
An undiluted course of this pernicious literature naturally created in him a desire towards the opposite extreme.	Прием внутрь этой зловредной литературы в чрезмерных и ничем не разбавленных дозах естественно пробудил в нем стремление к чему-нибудь прямо противоположному.
He suddenly dropped _The Young Christian_ and _The Weekly Rambler_, and purchased penny dreadfuls; and taking no further interest in the welfare of the heathen, saved up and bought a second-hand revolver and a hundred cartridges.	Он забросил вдруг "Юного христианина" и "Еженедельную прогулку" и стал покупать сенсационные романы ужасов ценой в одно пенни. Не интересуясь больше судьбой язычников, он накопил некоторую сумму денег и приобрел подержанный револьвер с сотней патронов.
His ambition, he confided to me, was to become "a dead shot," and the marvel of it is that he did not succeed.	Мечтой Чарли, как сознался он мне, было стать метким, бьющим без промаха стрелком, и можно только удивляться, как он не добился своей цели.

Of course, there followed the usual discovery and consequent trouble, the usual repentance and reformation, the usual determination to start a new life.	Конечно, тайну его снова обнаружили, что привело к очередным неприятностям, очередному раскаянию и обращению на путь истинный и к очередному решению начать новую жизнь.
Poor fellow, he lived "starting a new life."	Бедный мальчик, он так и жил, все время "начиная новую жизнь".
Every New Year's Day he would start a new life--on his birthday--on other people's birthdays.	Он начинал новую жизнь в первый день каждого нового года, в день своего рождения, в день рождения кого-нибудь другого.
I fancy that, later on, when he came to know their importance, he extended the principle to quarter days.	Мне кажется, что в дальнейшем, когда он понял всю серьезность этих начинаний, он стал считать своим долгом производить их в первый день каждого квартала, когда истекают сроки платежей.
"Tidying up, and starting afresh," he always called it.	Он называл это "производить генеральную чистку и начинать сызнова".
I think as a young man he was better than most of us.	Мне кажется, что юношей он был даже лучше, чем многие из нас.
But he lacked that great gift which is the distinguishing feature of the English-speaking race all the world over, the gift of hypocrisy.	Но у него не было того ценного свойства, которое является отличительной чертой потомков англосаксов, где бы они ни находились, а именно - умения лицемерить.
He seemed incapable of doing the slightest thing without getting found out; a grave misfortune for a man to suffer from, this.	Стоило ему совершить какой-либо, даже самый незначительный, проступок, как все сразу же становилось известным, а это - большое несчастье для человека и приводит к постоянным недоразумениям.
Dear simple-hearted fellow, it never occurred to him that he was as other men--with, perhaps, a dash of straightforwardness added; he regarded himself as a monster of depravity.	Милый мой, простодушный мальчик, он так и не понял, что он такой же, как и все остальные люди, может быть только чуть-чуть более прямой и честный, а он считал себя чудовищем развращенности.
One evening I found him in his chambers engaged upon his Sisyphean labour of "tidying up."	Однажды вечером я застал его дома занятым сизифовым трудом "генеральной чистки".
A heap of letters, photographs, and bills lay before him.	Перед ним лежала гора писем, фотографий и счетов.
He was tearing them up and throwing them into the fire.	Он рвал их и бросал в огонь.
I came towards him, but he stopped me.	Я хотел подойти к нему, но он остановил меня.
"Don't come near me," he cried, "don't touch me.	"Не подходи, - закричал он, - не трогай меня!
I'm not fit to shake hands with a decent man."	Я не достоин пожать руку честному человеку".
It was the sort of speech to make one feel hot and uncomfortable.	От таких слов обычно краснеешь и чувствуешь себя неловко.
I did not know what to answer, and murmured something about his being no worse than the average.	Я не нашел подходящего ответа и пробормотал нечто вроде того, что он не хуже других.

"Don't talk like that," he answered excitedly; "you say that to comfort me, I know; but I don't like to hear it.	"Молчи, - резко перебил он меня. - Я знаю, ты говоришь так только для моего утешения, но я не люблю слушать утешения.
If I thought other men were like me I should be ashamed of being a man.	Если бы я думал, что другие похожи на меня, то мне стыдно было бы называться человеком.
I've been a blackguard, old fellow, but, please God, it's not too late.	Я поступал как подлец, но, слава богу, еще не поздно.
To-morrow morning I begin a new life."	Завтра утром, дружище, я начну новую жизнь".
He finished his work of destruction, and then rang the bell, and sent his man downstairs for a bottle of champagne.	Он закончил свою работу по уничтожению прошлого, а потом позвонил и послал слугу за бутылкой шампанского.
"My last drink," he said, as we clicked glasses.	"Это мой последний бокал, - сказал он, чокаясь со мной.
"Here's to the old life out, and the new life in."	- Старая жизнь кончена. Начинается новая".
He took a sip and flung the glass with the remainder into the fire.	Он сделал глоток и бросил бокал с остатками вина в огонь.
He was always a little theatrical, especially when most in earnest.	Он всегда любил театральные эффекты, особенно в решительные минуты своей жизни.
For a long while after that I saw nothing of him.	Долгое время после этого я нигде с ним не встречался.
Then, one evening, sitting down to supper at a restaurant, I noticed him opposite to me in company that could hardly be called doubtful.	Но однажды вечером, ужиная в ресторане, я увидел его прямо против себя в явно подозрительной компании.
He flushed and came over to me.	Он покраснел и подошел ко мне.
"I've been an old woman for nearly six months," he said, with a laugh. "I find I can't stand it any longer."	"Почти полгода я был старой бабой, - сказал он со смехом, - я не мог выдержать этого больше...
"After all," he continued, "what is life for but to live?	А кроме того, - продолжал он, - разве жизнь нам дана не для того, чтобы жить?
It's only hypocritical to try and be a thing we are not.	Стараться быть тем, чем ты не являешься на самом деле, - это одно лицемерие.
And do you know"--he leant across the table, speaking earnestly--"honestly and seriously, I'm a better man--I feel it and know it--when I am my natural self than when I am trying to be an impossible saint."	И знаешь ли, - тут он перегнулся ко мне через стол и голос его зазвучал серьезно, - честно и строго говоря, я знаю, я чувствую, что я лучше сейчас, когда я снова стал самим собой, чем когда я пытался быть каким-то противоестественным святым".
That was the mistake he made; he always ran to extremes.	Он всегда увлекался крайностями, и в этом была его основная ошибка.
He thought that an oath, if it were only big enough, would frighten away Human Nature, instead of serving only as a challenge to it.	Он думал, что клятвенное обещание, лишь бы оно было достаточно громким, может запугать и подавить человеческую природу, тогда как на самом деле оно бросает ей вызов.

Accordingly, each reformation was more intemperate than the last, to be duly followed by a greater swing of the pendulum in the opposite direction.	В результате, поскольку каждое его новое "обращение" уводило его все дальше и дальше, за ним неизбежно должно было следовать все большее отклонение маятника в обратную сторону.
Being now in a thoroughly reckless mood, he went the pace rather hotly.	А так как сейчас на него напало бесшабашное настроение, то он и пустился во все тяжкие.
Then, one evening, without any previous warning, I had a note from him.	И вдруг однажды вечером я неожиданно получил от него записку:
"Come round and see me on Thursday. It is my wedding eve."	"Приходи в четверг, это канун моей свадьбы".
I went.	Я пошел к нему.
He was once more "tidying up."	Он опять проводил "генеральную чистку".
All his drawers were open, and on the table were piled packs of cards, betting books, and much written paper, all, as before, in course of demolition.	Все ящики были выдвинуты, а на столе громоздились связки карточек, записи ставок при игре на тотализаторе и листы исписанной бумаги. Все это, конечно, подлежало уничтожению.
I smiled: I could not help it, and, no way abashed, he laughed his usual hearty, honest laugh.	Я улыбнулся. Я не мог удержаться от улыбки, а он, нисколько не смущаясь, смеялся своим обычным добродушным, открытым смехом.
"I know," he exclaimed gaily, "but this is not the same as the others."	"Знаю, знаю, - весело закричал он, - но сейчас это совсем не то, что раньше!"
Then, laying his hand on my shoulder, and speaking with the sudden seriousness that comes so readily to shallow natures, he said,	Потом он положил руку мне на плечо и сказал с той внезапной серьезностью, которая свойственна поверхностным людям:
"God has heard my prayer, old friend.	"Бог услышал мою молитву, дружище.
He knows I am weak. He has sent down an angel out of Heaven to help me."	Он знает, что я слаб, и послал мне на помощь своего ангела".
He took her portrait from the mantelpiece and handed it me.	Он снял с каминной полки портрет и протянул мне.
It seemed to me the face of a hard, narrow woman, but, of course, he raved about her.	Я увидел лицо, как мне показалось, холодной и ограниченной женщины, но Чарли, конечно, был от нее без ума.
As he talked, there fluttered to the ground from the heap before him an old restaurant bill, and, stooping, he picked it up and held it in his hand, musing.	Во время нашего разговора из кучи бумаг вылетел и упал на пол старый ресторанный счет. Мой друг нагнулся, поднял его и, держа в руке, задумался.
"Have you ever noticed how the scent of the champagne and the candles seems to cling to these things?" he said lightly, sniffing carelessly at it.	"Заметил ли ты, как подобные вещи сохраняют аромат шампанского и горящих свечей? -спросил он, небрежно нюхая листок.
"I wonder what's become of her?"	- А интересно, где теперь она?"
"I think I wouldn't think about her at all to-night," I answered.	"Мне кажется, что в такой вечер я не стал бы вспоминать о ней", - ответил я.
He loosened his hand, letting the paper fall into the fire.	Он разжал пальцы, и бумага упала в огонь.

"My God!" he cried vehemently, "when I think of all the wrong I have done--the irreparable, ever-widening ruin I have perhaps brought into the world--O God! spare me a long life that I may make amends.	"Боже мой, - воскликнул он с жаром, - когда я подумаю о том вреде, который я причинил, о непоправимом и все растущем зле, которое я, быть может, принес в этот мир... О боже, дай мне прожить долгую жизнь, чтобы я мог искупить свои ошибки.
Every hour, every minute of it shall be devoted to your service."	Каждый час, каждая минута моей жизни будет отныне посвящена добру!"
As he stood there, with his eager boyish eyes upraised, a light seemed to fall upon his face and illumine it.	Он стоял предо мной, подняв к небу свои живые детские глаза, и казалось, что лицо его зажглось озарившим его свыше светом.
I had pushed the photograph back to him, and it lay upon the table before him.	Я подвинул к нему фотографию, и теперь она лежала на столе прямо перед ним.
He knelt and pressed his lips to it.	Он преклонил колени и прижался губами к портрету.
"With your help, my darling, and His," he murmured.	"С твоей помощью, моя дорогая, - пробормотал он, - и с помощью неба".
The next morning he was married.	На следующее утро он женился.
She was a well-meaning girl, though her piety, as is the case with most people, was of the negative order; and her antipathy to things evil much stronger than her sympathy with things good.	Жена его оказалась высоконравственной женщиной, хотя нравственность ее была, как это часто бывает, негативного свойства: она больше ненавидела зло, чем любила добро.
For a longer time than I had expected she kept him straight--perhaps a little too straight. But at last there came the inevitable relapse.	Ей удалось дольше, чем я думал, удержать мужа на прямом, может быть даже чуточку слишком прямом, пути, но в конце концов он неизбежно снова сорвался.
I called upon him, in answer to an excited message, and found him in the depths of despair.	Я пришел к нему, так как он вызвал меня страшно взволнованным письмом, и нашел его в глубоком отчаянье.
It was the old story, human weakness, combined with lamentable lack of the most ordinary precautions against being found out.	Это была старая история: он поддался человеческой слабости и не сумел принять даже самых элементарных мер для того, чтобы скрыть свою вину.
He gave me details, interspersed with exuberant denunciations of himself, and I undertook the delicate task of peace-maker.	Он стал рассказывать мне все подробно, прерывая речь восклицаниями о том, какой он великий преступник, и мне пришлось взять на себя роль примирителя.
It was a weary work, but eventually she consented to forgive him.	Это была нелегкая задача, но в конце концов жена согласилась простить мужа.
His joy, when I told him, was boundless.	Я сообщил ему об этом, и радость его буквально не имела границ.
"How good women are," he said, while the tears came into his eyes.	"Как бесконечно добры женщины! - воскликнул он, и слезы навернулись ему на глаза.
"But she shall not repent it.	- Но жена моя не раскается.
Please God, from this day forth, I'll--" He stopped, and for the first time in his life the doubt of himself crossed his mind.	Видит бог, что, начиная с сегодняшнего дня..." - Он остановился, и впервые в жизни в душу его закралось сомнение в самом себе.

As I sat watching him, the joy died out of his face, and the first hint of age passed over it.	Радостное выражение исчезло с его лица, и по нему скользнула тень прожитых лет.
"I seem to have been 'tidying up and starting afresh' all my life," he said wearily; "I'm beginning to see where the untidiness lies, and the only way to get rid of it."	"Я вижу, что я производил генеральную чистку и начинал снова в течение всей своей жизни, -сказал он печально, - и теперь я понял, откуда идет весь этот мусор и каким единственным способом можно от него избавиться".
I did not understand the meaning of his words at the time, but learnt it later on.	Тогда до меня не дошло все значение этих слов, - мне суждено было понять его несколько позже.
He strove, according to his strength, and fell. But by a miracle his transgression was not discovered.	Мой друг продолжал бороться, насколько позволяли ему его силы, и однажды снова сорвался, но каким-то чудом падение его не было обнаружено.
The facts came to light long afterwards, but at the time there were only two who knew.	Все выяснилось только много времени спустя, а в то время только двое знали его тайну.
It was his last failure.	Это было его последним поражением.
Late one evening I received a hurriedly-scrawled note from his wife, begging me to come round.	Однажды поздно вечером я получил наспех нацарапанную записку от его жены с просьбой прийти сейчас же.
"A terrible thing has happened," it ran; "Charley went up to his study after dinner, saying he had some 'tidying up,' as he calls it, to do, and did not wish to be disturbed.	"Случилась ужасная вещь, - писала она, - после обеда Чарли пошел к себе наверх, чтобы заняться, как он говорит, "генеральной чисткой", и просил не мешать ему.
In clearing out his desk he must have handled carelessly the revolver that he always keeps there, not remembering, I suppose, that it was loaded.	Вынимая вещи из письменного стола, он, должно быть, неосторожно взял лежавший в ящике револьвер, очевидно забыв, что он заряжен.
We heard a report, and on rushing into the room found him lying dead on the floor.	Мы услышали выстрел, бросились в комнату и увидели, что Чарли лежит на полу мертвый.
The bullet had passed right through his heart."	Пуля попала прямо в сердце".
Hardly the type of man for a hero!	Да, едва ли он относился к тому типу мужчин, которых можно назвать героями.
And yet I do not know.	Хотя, впрочем...
Perhaps he fought harder than many a man who conquers.	Может быть, он боролся больше, чем многие из тех, кто выходит победителем.
In the world's courts, we are compelled to judge on circumstantial evidence only, and the chief witness, the man's soul, cannot very well be called.	На суде человеческой жизни нам приходится обычно выносить решение на основании только косвенных улик, а главный свидетель, человеческая душа, так и остается неопрошенным.
I remember the subject of bravery being discussed one evening at a dinner party, when a German gentleman present related an anecdote, the hero of which was a young Prussian officer.	Однажды я обедал в гостях и помню, что разговор зашел о храбрости. Оказавшийся в нашей компании немец рассказал нам следующий эпизод, героем которого был офицер прусской армии.

"I cannot give you his name," our German friend explained--"the man himself told me the story in confidence; and though he personally, by virtue of his after record, could afford to have it known, there are other reasons why it should not be bruited about.	"Я не буду называть его имени, - начал наш собеседник, - ибо все, что он рассказывал, было конфиденциально.
"How I learnt it was in this way.	Сам я узнал эту историю следующим образом.
For a dashing exploit performed during the brief war against Austria he had been presented with the Iron Cross.	За смелый подвиг, совершенный во время короткой войны с Австрией, мой друг был награжден орденом Железного Креста, который, как вы знаете, является высшей наградой в нашей армии.
This, as you are well aware, is the most highly-prized decoration in our army; men who have earned it are usually conceited about it, and, indeed, have some excuse for being so.	Лица, заслужившие этот орден, обыкновенно чрезвычайно гордятся им, что вполне понятно.
He, on the contrary, kept his locked in a drawer of his desk, and never wore it except when compelled by official etiquette.	Мой же приятель, наоборот, держал его всегда спрятанным в ящике письменного стола и надевал только в официальных случаях, когда не мог этого избежать.
The mere sight of it seemed to be painful to him. One day I asked him the reason.	Казалось, ему неприятен самый вид этого ордена, Однажды я спросил его, почему.
We are very old and close friends, and he told me.	Мы с ним старые и близкие друзья, и он рассказал мне следующее.
"The incident occurred when he was a young lieutenant.	Он был еще совсем юным лейтенантом, и это было первое "дело", в котором он участвовал.
Indeed, it was his first engagement. By some means or another he had become separated from his company, and, unable to regain it, had attached himself to a line regiment stationed at the extreme right of the Prussian lines.	Случилось так, что он оказался отрезанным от своей роты и, не имея возможности пробиться к ней обратно, примкнул к пехотному полку, стоявшему на крайнем правом фланге.
"The enemy's effort was mainly directed against the left centre, and for a while our young lieutenant was nothing more than a distant spectator of the battle.	Усилия противника были направлены главным образом против левого сектора центрального участка фронта, и в течение некоторого времени наш лейтенант оставался только отдаленным зрителем боя.
Suddenly, however, the attack shifted, and the regiment found itself occupying an extremely important and critical position.	Но внезапно направление вражеской атаки переменилось, и позиция пруссаков оказалась чрезвычайно опасной и ответственной.
The shells began to fall unpleasantly near, and the order was given to 'grass.'	Снаряды стали ложиться в неприятной близости; последовал приказ "ложись".
"The men fell upon their faces and waited.	Люди упали и замерли.
The shells ploughed the ground around them, smothering them with dirt.	Снаряды взрывали вокруг них землю и набрасывали их грязью.
A horrible, griping pain started in my young friend's stomach, and began creeping upwards.	В животе у нашего друга появилась ужасная спазматическая боль, поднимавшаяся все выше и выше.

His head and heart both seemed to be shrinking and growing cold.	Он почувствовал, как голова его и сердце сжались и похолодели.
A shot tore off the head of the man next to him, sending the blood spurting into his face; a minute later another ripped open the back of a poor fellow lying to the front of him.	Кусок шрапнели снес голову его соседу, а ему самому брызнувшей кровью залило все лицо; минуту спустя другой снаряд разворотил спину парня, лежавшего впереди.
"His body seemed not to belong to himself at all. A strange, shrivelled creature had taken possession of it.	Нашему лейтенантику стало казаться, что самое тело его не принадлежит ему больше, а что распоряжается им какое-то другое, сжавшееся от страха существо.
He raised his head and peered about him.	Он поднял голову и осмотрелся.
He and three soldiers--youngsters, like himself, who had never before been under fire--appeared to be utterly alone in that hell.	Он сам и три солдата, все трое моложе его и тоже впервые участвовавшие в бою, были совсем одни в этом аду.
They were the end men of the regiment, and the configuration of the ground completely hid them from their comrades.	Они лежали крайними, и рельеф местности полностью скрывал их от остальных товарищей.
"They glanced at each other, these four, and read one another's thoughts.	Все четверо взглянули друг на друга, и каждый прочитал мысли другого.
Leaving their rifles lying on the grass, they commenced to crawl stealthily upon their bellies, the lieutenant leading, the other three following.	И вот, оставив винтовки в траве, они начали медленно ползти прочь, лейтенант - впереди, остальные - за ним.
"Some few hundred yards in front of them rose a small, steep hill.	На расстоянии нескольких сот ярдов возвышался небольшой крутой холм.
If they could reach this it would shut them out of sight.	За ним они были бы надежно укрыты.
They hastened on, pausing every thirty yards or so to lie still and pant for breath, then hurrying on again, quicker than before, tearing their flesh against the broken ground.	Они подвигались ползком, останавливаясь примерно через каждые тридцать ярдов, чтобы полежать неподвижно и перевести дух, а потом принимались ползти еще быстрее, обдирая кожу о неровности почвы.
"At last they reached the base of the slope, and slinking a little way round it, raised their heads and looked back.	Наконец они добрались до подножия возвышенности, немного обогнули ее, подняли головы и оглянулись.
Where they were it was impossible for them to be seen from the Prussian lines.	Здесь никто из своих не мог их увидеть.
"They sprang to their feet and broke into a wild race. A dozen steps further they came face to face with an Austrian field battery.	Тогда они вскочили на ноги и бросились бежать, но через десять шагов столкнулись лицом к лицу с австрийской полевой батареей.
"The demon that had taken possession of them had been growing stronger the further they had fled.	Демон, вселившийся в них, теперь окончательно овладел ими.
They were not men, they were animals mad with fear.	Это были уже не люди, а дикие звери, обезумевшие от страха.

Driven by the same frenzy that prompted other panic-stricken creatures to once rush down a steep place into the sea, these four men, with a yell, flung themselves, sword in hand, upon the whole battery; and the whole battery, bewildered by the suddenness and unexpectedness of the attack, thinking the entire battalion was upon them, gave way, and rushed pell-mell down the hill.	И вот все четверо (так порой толпа, охваченная паникой, бросается с отвесного утеса прямо в море) с криком выхватили свои палаши и кинулись на вражескую батарею. Противник, ошеломленный внезапным нападением, решил, что это целый батальон пруссаков, бросил свои позиции и в беспорядке, бегом, ринулся с холма вниз.
"With the sight of those flying Austrians the fear, as independently as it had come to him, left him, and he felt only a desire to hack and kill.	Когда наш лейтенант увидел бегущих австрийцев, то страх, также независимо от его воли, исчез, уступив место одному только желанию -рубить и убивать.
The four Prussians flew after them, cutting and stabbing at them as they ran; and when the Prussian cavalry came thundering up, they found my young lieutenant and his three friends had captured two guns and accounted for half a score of the enemy.	Четыре пруссака кинулись вслед за улепетывающими австрийцами, на бегу нанося им удары. А когда с грохотом подоспела прусская кавалерия, то оказалось, что наш лейтенантик и его три приятеля захватили два орудия и расправились с десятком врагов.
"Next day, he was summoned to headquarters.	На следующий день его вызвали в штаб.
"'Will you be good enough to remember for the future, sir,' said the Chief of the Staff, 'that His Majesty does not require his lieutenants to execute manoeuvres on their own responsibility, and also that to attack a battery with three men is not war, but damned tomfoolery.	"Я попросил бы вас, сэр, - сказал ему начальник штаба, - запомнить раз навсегда, что его величество не нуждается в том, чтобы лейтенанты совершали военные действия по своему собственному плану. Атаковать батарею противника, имея в своем распоряжении трех человек, это не война, а черт знает что за дурачество.
You ought to be court-martialled, sir!'	Вас следовало бы предать полевому суду".
"Then, in somewhat different tones, the old soldier added, his face softening into a smile:	Затем, совсем уже другим тоном, старый вояка, улыбаясь, прибавил:
'However, alertness and daring, my young friend, are good qualities, especially when crowned with success.	"Однако, мой юный друг, быстрота и смелость -это хорошие качества, особенно когда они увенчиваются успехом.
If the Austrians had once succeeded in planting a battery on that hill it might have been difficult to dislodge them. Perhaps, under the circumstances, His Majesty may overlook your indiscretion.'	Если бы австрийцам удалось установить батарею на этой высоте, то не так-то легко было бы нам выбить ее оттуда, и, может быть, учтя все обстоятельства, его величество простит вашу неосторожность".
"'His Majesty not only overlooked it, but bestowed upon me the Iron Cross,' concluded my friend.	"Его величество не только простило меня, но пожаловало мне Железный Крест, - заключил мой приятель.
'For the credit of the army, I judged it better to keep quiet and take it.	- Чтобы поддержать достоинство армии, я счел за лучшее молчать и принял его.
But, as you can understand, the sight of it does not recall very pleasurable reflections.'" * * * * *	Но, как вы сами понимаете, вид этого ордена вызывает во мне не очень-то приятные воспоминания".
To return to my diary, I see that on November 14th we held another meeting. But at this there were present only	Но вернемся к моему дневнику. Из записей видно, что четырнадцатого ноября у нас было еще одно собрание.

"Jephson, MacShaughnassy, and Self"; and of Brown's name I find henceforth no further trace.	На нем присутствовали только Джефсон, Мак-Шонесси и я, и в дальнейшем имя Брауна больше не упоминается.
On Christmas eve we three met again, and my notes inform me that MacShaughnassy brewed some whiskey-punch, according to a recipe of his own, a record suggestive of a sad Christmas for all three of us.	В сочельник мы трое встретились снова, и из записей видно, что Мак-Шонесси сварил пунш с виски по своему собственному рецепту, и я помню, какими печальными для всех троих были последствия этого рождественского вечера.
No particular business appears to have been accomplished on either occasion.	Но ни на одном из этих собраний мы ничего не обсуждали.
Then there is a break until February 8th, and the assemblage has shrunk to "Jephson and Self."	Затем следует перерыв до восьмого февраля, когда собрались только Джефсон и я.
With a final flicker, as of a dying candle, my diary at this point, however, grows luminous, shedding much light upon that evening's conversation.	Но тут мой дневник, как догорающая свеча, дал последнюю вспышку и озарил ярким светом беседу этого вечера.
Our talk seems to have been of many things--of most things, in fact, except our novel.	Мы говорили о многих вещах - кажется, почти обо всем, кроме нашего романа.
Among other subjects we spoke of literature generally.	Между прочим, мы говорили и о литературе вообще.
"I am tired of this eternal cackle about books," said Jephson; "these columns of criticism to every line of writing; these endless books about books; these shrill praises and shrill denunciations; this silly worship of novelist Tom; this silly hate of poet Dick; this silly squabbling over playwright Harry.	- Я устал от этой вечной болтовни о книгах, -сказал Джефсон, - от целых столбцов критики по поводу каждой написанной строчки, от бесконечных книг о книгах, от громких похвал и столь же громких порицаний, от бессмысленного преклонения перед прозаиком Томом, бессмысленной ненависти к поэту Дику и бессмысленных споров из-за драматурга Гарри.
There is no soberness, no sense in it all.	Во всем этом нет ни беспристрастных суждений, ни здравого смысла.
One would think, to listen to the High Priests of Culture, that man was made for literature, not literature for man.	Если послушать Верховных Жрецов Культуры, то можно подумать, что человек существует для литературы, а не литература для человека. Нет.
Thought existed before the Printing Press; and the men who wrote the best hundred books never read them.	Мысль существовала до изобретения печатного станка, и люди, которые написали сто лучших книг, никогда их не читали.
Books have their place in the world, but they are not its purpose.	Книги занимают свое место в мире, но они не являются целью мироздания.
They are things side by side with beef and mutton, the scent of the sea, the touch of a hand, the memory of a hope, and all the other items in the sum- total of our three-score years and ten.	Книги должны стоять бок о бок с бифштексом и жареной бараниной, запахом моря, прикосновением руки, воспоминанием о былых надеждах и всеми другими слагаемыми общего итога наших семидесяти лет.
Yet we speak of them as though they were the voice of Life instead of merely its faint echo.	Мы говорим о книгах так, будто они - голоса самой жизни, тогда как они - только ее слабое эхо.
Tales are delightful _as_ tales--sweet as primroses after the long winter, restful as the cawing of rooks at sunset.	Сказки прелестны как сказки, они ароматны, как первоцвет после долгой зимы, и успокаивают, как голоса грачей, замирающие с закатом солнца.

But we do not write 'tales' now; we prepare 'human documents' and dissect souls."	Но мы больше не пишем сказок. Мы изготавливаем "человеческие документы" и анатомируем души.
He broke off abruptly in the midst of his tirade.	Вдруг он резко оборвал свою речь.
"Do you know what these 'psychological studies,' that are so fashionable just now, always make me think of?" he said.	- А знаете, что напоминают мне все эти "психологические" исследования, которые сейчас в такой моде?
"One monkey examining another monkey for fleas.	Обезьяну, ищущую блох у другой обезьяны.
"And what, after all, does our dissecting pen lay bare?" he continued.	- И что в конце концов обнажаем мы своим прозекторским ножом? - продолжал он.
"Human nature? or merely some more or less unsavoury undergarment, disguising and disfiguring human nature?	- Человеческую природу или только более или менее грязное нижнее белье, скрывающее и искажающее эту природу?
There is a story told of an elderly tramp, who, overtaken by misfortune, was compelled to retire for a while to the seclusion of Portland.	Рассказывают, как один старый бродяга, преследуемый неудачами, вынужден был искать пристанища в Портландской тюрьме.
His hosts, desiring to see as much as possible of their guest during his limited stay with them, proceeded to bath him.	Г остеприимные хозяева, желая как можно лучше ознакомиться со своим гостем во время его кратковременного пребывания, решили вымыть его.
They bathed him twice a day for a week, each time learning more of him; until at last they reached a flannel shirt.	Они купали его дважды в день в течение целой недели и каждый раз открывали в нем что-нибудь новое, пока наконец не дошли до фланелевой рубашки.
And with that they had to be content, soap and water proving powerless to go further.	И этим им пришлось удовлетвориться, так как мыло и вода оказались бессильными проникнуть глубже.
"That tramp appears to me symbolical of mankind.	Этот бродяга, как мне кажется, вполне может быть символом всего человечества.
Human Nature has worn its conventions for so long that its habit has grown on to it.	Человеческая природа так долго была облачена в условности, что они просто приросли к ней.
In this nineteenth century it is impossible to say where the clothes of custom end and the natural man begins.	Теперь, в девятнадцатом веке, невозможно уже сказать, где кончается одежда условностей и где начинается естественный человек.
Our virtues are taught to us as a branch of	Наши добродетели привиты нам как некие признаки "умения себя держать".
'Deportment'; our vices are the recognised vices of our reign and set.	Наши пороки - это пороки, признанные нашим временем и кругом.
Our religion hangs ready-made beside our cradle to be buttoned upon us by loving hands.	Религия, как готовое платье, висит у нашей колыбели, и любящие руки торопятся надеть ее на нас и застегнуть на все пуговицы.
Our tastes we acquire, with difficulty; our sentiments we learn by rote.	Мы с трудом приобретаем необходимые вкусы, а надлежащие чувства выучиваем наизусть.
At cost of infinite suffering, we study to love whiskey and cigars, high art and classical music.	Ценой бесконечных страданий мы научаемся любить виски и сигары, высокое искусство и классическую музыку.

In one age we admire Byron and drink sweet champagne: twenty years later it is more fashionable to prefer Shelley, and we like our champagne dry.	В один период времени мы восхищаемся Байроном и пьем сладкое шампанское; двадцать лет спустя входит в моду предпочитать Шелли и сухое шампанское.
At school we are told that Shakespeare is a great poet, and that the Venus di Medici is a fine piece of sculpture; and so for the rest of our lives we go about saying what a great poet we think Shakespeare, and that there is no piece of sculpture, in our opinion, so fine as the Venus di Medici.	В школе мы учим, что Шекспир - великий поэт, а Венера Медицейская - прекрасная статуя, и вот до конца дней своих мы продолжаем говорить, что величайшим поэтом считаем Шекспира и что нет в мире статуи, прекрасней Венеры Медицейской.
If we are Frenchmen we adore our mother; if Englishmen we love dogs and virtue.	Если мы родились французами, то обожаем свою мать. Если мы англичане, то любим собак и добродетель.
We grieve for the death of a near relative twelve months; but for a second cousin we sorrow only three.	Смерть близкого родственника мы оплакиваем в течение двенадцати месяцев, но о троюродном брате грустим только три месяца.
The good man has his regulation excellencies to strive after, his regulation sins to repent of.	Порядочному человеку полагается иметь свои определенные положительные качества, которые он должен совершенствовать, и свои определенные пороки, в которых он должен раскаиваться.
I knew a good man who was quite troubled because he was not proud, and could not, therefore, with any reasonableness, pray for humility.	Я знал одного хорошего человека, который страшно беспокоился оттого, что не был достаточно гордым и не мог поэтому, логически рассуждая, молиться о смирении.
In society one must needs be cynical and mildly wicked: in Bohemia, orthodoxly unorthodox.	В обществе полагается быть циничным и умеренно испорченным, а богема считает правилом не признавать никаких правил.
I remember my mother expostulating with a friend, an actress, who had left a devoted husband and eloped with a disagreeable, ugly, little low comedian (I am speaking of long, long ago).	Я помню, как моя мать увещевала свою приятельницу актрису, которая бросила любящего мужа и сбежала с противным, безобразным, ничтожным фарсовым актером (все это было давным-давно).
"'You must be mad,' said my mother; 'what on earth induced you to take such a step?'	"Ты с ума сошла, - говорила моя мать, - зачем ты это сделала?"
"'My dear Emma,' replied the lady; 'what else was there for me?	"Моя милая Эмма, - отвечала та, - что же мне еще оставалось делать?
You know I can't act. I had to do _something_ to show I was 'an artiste!'	Ведь ты знаешь, я совсем не умею играть, и мне обязательно нужно было выкинуть нечто необыкновенное, чтобы показать, что я все же артистическая натура!"
"We are dressed-up marionettes.	Мы - марионетки, наряженные в маскарадные платья.
Our voice is the voice of the unseen showman, Convention; our very movements of passion and pain are but in answer to his jerk.	Наши голоса - это голос невидимого хозяина балагана, и имя этому хозяину - "условность". Он дергает за нити, а мы отвечаем судорогами страсти или боли.

A man resembles one of those gigantic bundles that one sees in nursemaids' arms.	Человек - это нечто вроде тех огромных длинных свертков, которые мы видим на руках у кормилиц.
It is very bulky and very long; it looks a mass of delicate lace and rich fur and fine woven stuffs; and somewhere, hidden out of sight among the finery, there is a tiny red bit of bewildered humanity, with no voice but a foolish cry.	На вид это - масса тонких кружев, пушистого меха и нежных тканей, а где-то внутри, скрытый от взгляда всей этой мишурой, дрожит крохотный красный комочек человеческой жизни, который проявляет себя только бессмысленным плачем.
"There is but one story," he went on, after a long pause, uttering his own thoughts aloud rather than speaking to me.	- На самом деле существует только одна повесть,- продолжал Джефсон после долгого молчания, скорее высказывая вслух свои собственные мысли, чем говоря со мной.
"We sit at our desks and think and think, and write and write, but the story is ever the same.	- Мы сидим за своими письменными столами и думаем и думаем, и пишем и пишем, но повесть остается всегда одна и та нее.
Men told it and men listened to it many years ago; we are telling it to one another to-day; we shall be telling it to one another a thousand years hence; and the story is:	Люди рассказывали, и люди слушали ее уже много лет тому назад. Мы рассказываем ее друг другу сегодня и будем рассказывать ее друг другу тысячу лет спустя. И эта повесть такова:
'Once upon a time there lived a man, and a woman who loved him.'	"Жили когда-то мужчина и женщина, и женщина любила мужчину".
The little critic cries that it is not new, and asks for something fresh, thinking--as children do--that there are strange things in the world." * * * * *	Мелкий критик будет кричать, что это старо, и требовать чего-нибудь поновее. Он полагает, подобно детям, что в нашем мире еще может быть что-то новое.
At that point my notes end, and there is nothing in the book beyond.	Здесь мои записки кончаются. И больше в тетради ничего нет.
Whether any of us thought any more of the novel, whether we ever met again to discuss it, whether it were ever begun, whether it were ever abandoned--I cannot say.	Думал ли еще кто-нибудь из нас об этом нашем романе, собирались ли мы еще для его обсуждения, был ли он начат, был ли прерван, не знаю.
There is a fairy story that I read many, many years ago that has never ceased to haunt me.	Есть одна волшебная сказка. Я прочел ее много-много лет тому назад, но она до сих пор сохранила для меня свое очарование.
It told how a little boy once climbed a rainbow. And at the end of the rainbow, just behind the clouds, he found a wondrous city.	Это сказка о том, как один маленький мальчик взобрался однажды на радугу и в самом конце ее, за облаками, увидел чудесный город.
Its houses were of gold, and its streets were paved with silver, and the light that shone upon it was as the light that lies upon the sleeping world at dawn.	Дома в нем были золотые, а мостовые -серебряные, и все озарял свет, подобный тому, который на утренней заре освещает еще спящий мир.
In this city there were palaces so beautiful that merely to look upon them satisfied all desires; temples so perfect that they who once knelt therein were cleansed of sin.	В этом городе были дворцы, такие красивые, что в одном созерцании их таилось удовлетворение всех желаний; храмы - столь величественные, что достаточно было преклонить там колена, чтобы очиститься от грехов.

And all the men who dwelt in this wondrous city were great and good, and the women fairer than the women of a young man's dreams.	Мужчины этого чудесного города были сильны и добры, а женщины прекрасны, как грезы юноши.
And the name of the city was,	Имя же этому городу было
"The city of the things men meant to do."	"Город несвершенных деяний человечества".