Как ненасилие защищает государство

V. Ненасилие ущербно тактически и стратегически

Ненасильственные активисты, которые стремятся выглядеть настоящими стратегами, часто заменяют разработку реальной стратегии смелыми клише, например: «Насилие — сильная сторона правительства. Мы должны идти по пути наименьшего сопротивления и нанести удар государству, когда оно будет слабым».160 Пора уже различать формирование стратегии и скандирование лозунгов и начать мыслить немного глубже.

Начнём с ряда определений. Значения, которые я вкладываю в нижеследующие термины, не универсальны, но, пока мы используем их последовательно, они будут более чем подходящими для наших целей. Стратегия — не цель, не девиз и не действие. Насилие не является стратегией так же, как и ненасилие.

Эти два термина («насилие» и «ненасилие») являются воображаемыми барьерами, окружающими наборы тактик. Ограниченный набор тактик сокращает возможные варианты стратегий, но тактики всегда должны вытекать из стратегии, а стратегии, в свою очередь, — из цели. К сожалению, в наши дни люди часто делают всё в обратном порядке: например, используют в качестве тактики свою обычную реакцию в типичных обстоятельствах или выстраивают тактики в стратегию, обладая при этом крайне смутным представлением о цели.

Цель — это конечная точка. Это условие, выполнение которого означает победу. Конечно, есть ближайшие цели и конечные цели. Возможно, наиболее реалистичным подходом будет избегать линейности и представить конечную цель как горизонт, самую дальнюю из всех точек назначения. Со временем она будет изменяться, ведь промежуточные вехи, ранее далёкие, становятся всё яснее, возникают новые цели, и никогда нельзя достигнуть статического или утопического состояния. Для анархистов, желающих мира без принудительных иерархий, конечной целью на сегодняшний день представляется уничтожение набора взаимосвязанных систем, включающего в себя государство, капитализм, патриархат, господство белой расы и все формы цивилизации, губящие природу. Эта конечная цель очень далеко — так далеко, что многие из нас избегают думать о ней, поскольку понимают, что не всегда полностью верят в её осуществимость. Сосредоточиться на животрепещущих реалиях, конечно, важно, но игнорирование цели гарантирует, что мы никогда её не достигнем.

Стратегия — это путь, план игры по достижению цели. Это скоординированная симфония ходов, ведущая к мату. Потенциальные революционеры в США и, наверное, везде наиболее небрежны в вопросах стратегии. Они имеют смутное представление о цели, интенсивно вовлечены в тактики, но зачастую абсолютно забывают о создании жизнеспособной стратегии и следовании ей. В одном отношении ненасильственные активисты, как правило, на шаг опережают революционных: у них часто есть хорошо разработанные стратегии по достижению краткосрочных целей. Обратной стороной этого является полное избегание ими среднесрочных и долгосрочных целей — возможно, потому, что краткосрочные цели и стратегии пацифистов приводят их в тупики, признание которых крайне бы их деморализовало.

Наконец, у нас есть тактики, то есть действия и типы действий, приводящие к результатам. В идеале эти результаты производят слаженное воздействие, создавая инерцию или концентрируя силы на отрезках, обозначенных стратегией. Написание письма — это тактика. Швыряние кирпича в витрину — это тактика. Обескураживает, что всё противоречие между «насилием» и «ненасилием» является просто спором о тактиках, когда люди, по большей части, даже не выяснили, совместимы ли их цели и дополняют ли друг друга их стратегии или, наоборот, мешают. Перед лицом геноцида, вымирания, тюремных сроков, тысячелетнего наследия угнетения и деградации мы предаём союзников или отрекаемся от участия в борьбе по тривиальным причинам типа битья витрин или использования оружия? От этого кровь закипает!

Возвращаясь к холодному и взвешенному анализу этих вопросов, стоит заметить, что цели, стратегии и тактики определённым образом коррелируют на общем поле, но одно и то же действие может рассматриваться как цель, стратегия или тактика — в зависимости от ситуации и угла зрения. Есть разные уровни важности, и взаимодействие между элементами конкретной цепочки «цель-стратегия-тактика» существует на каждом уровне. Краткосрочная цель может быть долгосрочной тактикой. Предположим, что в следующем году мы хотим открыть бесплатную больницу — это наша цель. Мы останавливаемся на нелегальной стратегии (всё взвесив и решив, что мы можем заставить местные власти предоставить нам небольшую автономию или действовать у них на виду, используя уже существующие островки автономии) и наборе тактик, доступных нам, который может включать в себя сквотирование здания, неформальный сбор денег и самообучение популярной (непрофессиональной) медицине. Теперь предположим, что в течение своей жизни мы хотим свергнуть государство. Наш план нападения может заключаться в построении воинственного народного движения, поддерживаемого автономными институтами, с которыми люди себя идентифицируют и которые они готовы отстаивать от неизбежных правительственных репрессий. С такой точки зрения, организация бесплатных больниц — всего лишь тактика, одно из многих действий, накапливающих силы на отрезках, обозначенных стратегией, очерчивающей путь по достижению цели в виде освобождения от государства.

Я уже достаточно критиковал тенденцию пацифистов объединяться скорее на основании общих тактик, нежели целей, поэтому теперь, оставив в стороне либеральных, про-режимных пацифистов, попробуем великодушно предположить примерную общность целей у ненасильственных и революционных активистов. Давайте притворимся, что все мы хотим полного освобождения. При таком условии разница между нами остаётся только в стратегиях и тактиках. Ясно, что общий набор тактик, доступных ненасильственным активистам, неполноценен, поскольку они могут использовать только около половины вариантов, возможных для использования революционными активистами. В тактическом плане ненасилие — не более, чем жёсткое ограничение по опциям. Чтобы ненасилие было эффективнее революционного активизма, разница должна быть в стратегиях, в такой организации тактик, которая, при полном избегании «насильственных» методов, давала бы непревзойденные преимущества.

Четыре основных типа пацифистской стратегии — морализм, лоббистский подход, создание альтернатив и общее неповиновение. Различия между ними условны, и в определённых случаях пацифистские стратегии смешивают элементы двух и более из этих типов. Я продемонстрирую, что на самом деле ни один из перечисленных методов не предоставляет ненасильственным активистам преимущества; прямо скажем, все они слабы и близоруки.

Морализм стремится достичь перемен путём влияния на мнения людей. Как таковая, эта стратегия абсолютно ошибочна. В зависимости от конкретного варианта — просветительской деятельности или занятия высокоморальной позиции — некоторые тактики могут быть полезными, но, как мы увидим, они ни к чему не приводят.

Первая разновидность этого типа стратегии — просвещать людей, распространять информацию, пропагандировать, изменять мнения людей и благодаря проводимой кампании добиваться народной поддержки. Это может быть информированием людей о жизни в нищете, побуждающим их противодействовать закрытию приюта для бездомных. Это также может быть просвещением народа по поводу репрессий правительства, ведущим к поддержке народом анархии. (Важно заметить, что в этих двух примерах речь идёт о вербальной и моральной поддержке. Просвещение может побудить людей помогать деньгами или присоединиться к акции протеста, но редко вдохновляет их на смену жизненных приоритетов или принятие на себя значительной доли риска.) Тактики, используемые в стратегии просвещения, включают в себя проведение выступлений и форумов, раздачу брошюр и других информационных материалов, использование альтернативных и корпоративных СМИ для повышения внимания к проблеме, проведение протестных акций и митингов для создания пространства, на котором возможно обсуждение проблемы, а также привлечение новых заинтересованных людей к её решению. Большинству из нас знакомы эти тактики, поскольку они используются всеми нами в рамках обычной стратегии по достижению перемен. Нас учат, что информация — фундамент демократии. И мы, не выявив истинного смысла этого заявления, думаем, что это означает, будто мы можем добиться перемен путём распространения идей, подтверждённых фактами. Эта стратегия может быть умеренно эффективной для достижения крайне незначительных и мимолётных побед, но она натыкается на несколько критических препятствий, не допускающих серьёз­ного продвижения в сторону любых долгосрочных целей.

Первым препятствием является контролируемая элитой развитая система пропаганды, способная уничтожать любую конкурирующую информационную структуру, создаваемую ненасильственными активистами. Пацифизм не может даже защититься от поглощения и размывания — как же тогда пацифисты надеются расширяться и вербовать новых сторонников? Ненасилие концентрируется на изменениях в сердцах и головах, но при этом недооценивает роль культурной индустрии и контроля СМИ над сознанием людей.

«Сознательная и умная манипуляция организованными привычками и мнениями масс является важным элементом демократического общества. Контролирующие этот скрытый общественный механизм составляют невидимое правительство, по-настоящему руководящее нашей страной».161

Фраза, приведённая выше и написанная в 1928 г., взята из влиятельной книги Эдварда Бернайса «Пропаганда». Бернайс не был каким-то маргинальным теоретиком-конспирологом, на самом деле он во многом был частью невидимого правительства, описываемого им самим.

«В число клиентов Бернайса входили „General Motors“, „United Fruit“, Томас Эдисон, Генри Форд, Государственный департамент США, а также Департаменты здравоохранения и коммерции, Самуэль Голдвин, Элеонора Рузвельт, „American Tobacco Company“ и „Procter & Gamble“. Он возглавлял пиар-кампании каждого из президентов США от Калвина Кулиджа в 1925 г. до Дуайта Эйзенхауэра в конце 1950-х гг.».162

С тех пор индустрия по связям с общественностью, которой Бернайс помог сформироваться, только выросла.

Противодействуя местной стихийной кампании или более широкомасштабной борьбе за революцию, машина пропаганды может мобилизоваться и отбить, дискредитировать, расколоть или заглушить любую идеологическую угрозу. Возьмём для примера недавнее вторжение США в Ирак. Оно должно было стать образцом успеха просветительской стратегии. Информация была налицо — факты, разоблачающие ложь об оружии массового поражения и связях Саддама Хуссейна с «Аль-Каидой», были доступны общественности за месяцы до начала вторжения. Налицо было и недовольство народа — протесты перед вторжением были огромными, хотя роль их участников редко выходила за рамки вербального и символического действия, что естественно для стратегии просвещения. Налицо были и альтернативные СМИ — благодаря Интернету они донесли информацию до особенно большого количества американцев. Но подавляющее большинство американцев (за которых борется просветительская стратегия) не выступало против войны до тех пор, пока корпоративные СМИ не начали регулярно публиковать информацию о фальшивости причин, из-за которых началась война, и, что важнее, о накладных расходах на оккупацию. Причём, как всегда, корпоративные СМИ не разглашали эту информацию до тех пор, пока значительная часть элиты сама не обратилась против войны — не потому, что война плоха, не в результате просвещения или озарения, но потому, что они поняли: она становится контрпродуктивной для интересов и власти США.163 Даже в таких идеальных условиях ненасильственные активисты, используя просветительскую стратегию, не смогли соперничать с корпоративными СМИ.

В том, что можно описать как отупляющую массовую культуру, бесконечное повторение и почти тотальный информационный контроль корпоративных СМИ оказываются куда более эффективными, чем солидные, хорошо исследованные аргументы, подкреплённые фактами. Надеюсь, все пацифисты понимают, что корпоративные СМИ в такой же мере являются проводниками власти, как и полиция с армией.

Осознав это, многие активисты смотрят в сторону альтернативных СМИ. Но, хотя их распространение и дальнейшая радикализация и являются важной задачей, это не может стать основой стратегии. Очевидно, что, хотя в определённых обстоятельствах альтернативные СМИ могут быть эффективным инструментом, они не способны играть наравне с корпоративными СМИ, прежде всего из-за огромной разницы в масштабах. Многие рыночные и юридические факторы насильственно сдерживают развитие альтернативных СМИ. Доставлять информацию миллионам людей дорого, и нет спонсоров, готовых широкомасштабно финансировать революционную прессу. Замкнутый круг заключается в том, что, пока большинство населения по убеждению извне избегает радикальных источников информации и успокоено культурой самодовольства, лояльной читательской массы для подписки и финансирования реально массовых радикальных СМИ не будет. Помимо давления рынка, существует проблема регулирования и вмешательства со стороны правительства. Радиоволны являются собственностью государства, которое может глушить радикальные радиостанции, сумевшие найти финансирование, или тайно вредить им — и делает это.164 Правительства по всему миру — возглавляемые, разумеется, США — также завели привычку подавлять радикальные веб-сайты путём заключения в тюрьму администратора сайта по сфабрикованным обвинениям или захвата оборудования и отключения серверов на основании некоего расследования по делу о терроризме.165

Второй барьер на пути просвещения людей о необходимости революции — системно закреплённое неравенство в доступе людей к образованию. Большинство людей сейчас неспособны анализировать и синтезировать информацию, бросающую вызов основополагающим мифологиям, на которых основаны их идентичности и мировоззрение. Это правило действует независимо от классового деления. Люди из бедной среды чаще необразованны и содержатся в интеллектуальной среде, препятствующей развитию их словарного запаса и аналитических навыков. Избыточное образование состоятельных людей превращает их в дрессированных обезьян; их старательно научили использовать аналитические навыки только для защиты или развития существующей системы. Они неисправимо скептически, иронически настроены по отношению к революционным идеям и к заявлениям, что существующая система прогнила до основания.

Вне зависимости от экономического класса, к которому они принадлежат, большинство людей в США ответят на радикальные информацию и анализ силлогизмами, морализмом и полемикой. Они скорее поверят политическим обозревателям, аргументирующим расхожее мнение знакомыми лозунгами, чем людям, предоставляющим шокирующие факты и анализ. Чтобы воспользоваться действенным методом корпоративных СМИ, активисты, выбирающие просветительский подход, зачастую упрощают свою информацию до абсурда, чтобы также воспользоваться сполна силой клише и банальностей. Примерами могут послужить антивоенные активисты, заявляющие, что «выступать за мир патриотично» поскольку в сегодняшнем семиологическом поле было бы слишком сложно объяснить, в чём проблема патриотизма (никогда не бойтесь минировать поля!), или сторонники «культуры глушения», стремящиеся подобрать радикальные «мемы».166

Акция против войны в Ираке.

Третий барьер — ложная надежда на могущество идей. Просветительский подход, похоже, предполагает, что революционная борьба — это соревнование идей; что идея, время которой пришло, обладает какой-то особенной силой. Это чистой воды морализм, игнорирующий то, что значительная часть людей на стороне власти прекрасно знает, что они делают — особенно в США. Из-за лицемерия нашего времени люди, получающие выгоды от патриархата, господства белых, капитализма или империализма (практически всё население обеспеченных стран) любят оправдывать своё соучастие в системах господства и угнетения любым количеством альтруистической лжи. Но опытный спорщик заметит, что большинство из этих людей, даже будучи загнанными в угол неопровержимыми доводами, не испытывают прозрения. Нет, они примитивно огрызаются, защищая то зло, которое даёт им привилегии. Как правило, белые люди предъявляют счёт за блага цивилизации и настаивают, что их изобретательность даёт им право на выгоды, являющиеся наследием рабства и геноцида: богатые заявляют, что у них больше прав на владение фабрикой или недвижимостью на сорок гектар, чем у бедного человека — на еду и кров; мужчины шутят о том, что они сильный пол и об исторически гарантированном праве насиловать; граждане США даже тогда, когда у них не получается скрывать истинную природу глобальных экономических отношений, воинственно заявляют, что они имеют право на нефть, или бананы, или труд других людей. Мы забываем, что над новыми стратегиями поддержания существующей структуры власти и повышения её эффективности постоянно работают множество специалистов, будь то учёные, корпоративные консультанты или разработчики правительственных планов. Демократические иллюзии достаточно распространены, и, в итоге, просвещение способно убедить лишь сравнительно малую часть представителей привилегированных слоёв населения по-настоящему поддержать революцию. Привилегированные люди, находящиеся на более высоких уровнях, прекрасно понимают, что и зачем они делают и в чём заключаются их интересы. Когда борьба приближается к метрополии, угрожая тем привилегиям, на которых основаны мировоззрение и жизненный опыт этих людей, ставя под вопрос возможность отделаться комфортной, просвещённой революцией, у них возникают внутренние противоречия. Чтобы провести болезненную, затяжную борьбу, которая уничтожит структуры власти, захватившие самую идентичность людей, народу нужно нечто большее, чем просвещение.

Просвещение не обязательно приведёт людей к поддержке революции, а даже если и добьётся этого, оно не сможет аккумулировать силу. Вопреки максиме информационного века, информация не равна власти. Вспомните, что выражение «Scientia potentia est» («Знание — сила») является дежурной фразой тех, кто уже у руля государства. Информация сама по себе маловажна, но она направляет силу в эффективное русло; в ней заключено то, что военные стратеги называют «эффектом умножения силы». Если мы изначально имеем социальное движение с нулевой силой, мы можем умножать эту силу на любое желаемое число и всё равно в итоге получать большой, жирный ноль. Грамотное просвещение может направить усилия мощного социального движения, как полезная информация направляет стратегии правительств, но информация сама по себе ничего не изменит. Праздно циркулирующая радикальная инфор­мация в данном контексте только даёт правительству больше возможности для тонкой настройки своей пропаганды и своих руководящих стратегий. Люди, пытающиеся прийти к революции через просвещение, заливают степной пожар бензином, надеясь, что, питаясь правильным видом топлива, огонь перестанет их жечь.

С другой стороны, просвещение может быть эффективным, как бомба, когда оно интегрировано в иные стратегии. Скажем, многие формы просвещения необходимы для построения воинственного движения и для изменения иерархических социальных ценностей, стоящих на пути у свободного, кооперативного мира. Воинственным движениям приходится много заниматься просвещением, чтобы объяснять, почему они борются силой за революцию и почему они разочаровались в легальных методах. Между тем воинственные тактики дают такие возможности для просвещения, которых никогда не открывает ненасилие. Благодаря их основным принципам корпоративные СМИ не могут игнорировать взрыв с такой же лёгкостью, с которой они игнорируют мирный протест.167 И хотя СМИ будут клеветать на такие действия, но всё же, чем больше образов насильственного сопротивления люди получат через СМИ, тем сильнее разрушается наркотическая иллюзия социального мира. Люди увидят, что система нестабильна и изменения действительно реальны, и, таким образом, смогут преодолеть величайшее препятствие, созданное капиталистическими демократиями с опорой на СМИ. Беспорядки и подрывная деятельность крайне успешно создают бреши в этом доминирующем нарративе стабильности. Конечно, для просвещения людей требуется гораздо большее. В конечном счёте мы должны уничтожить корпоративные СМИ и заменить их полностью самоуправляемыми. У людей, пользующихся различными тактиками, это может получаться гораздо эффективнее благодаря многим оригинальным способам: саботажу корпоративных газет, радиостанций и телевизионных каналов; перехвату контроля над корпоративным медиаканалом и проведению антикапиталистической передачи; защите народных медиаканалов и наказанию агентств, ответственных за их подавление, или экспроприации денег для финансирования и резкого увеличения возможностей народных СМИ.168

Сохранение высокоморальной позиции, что является более открыто-моралистической вариацией на тему той же стратегии, имеет несколько другой набор недостатков, но тоже ведёт в тупик. В краткосрочной перспективе стратегия занятия высокоморальной позиции может быть эффективной, и она легка в применении, когда твоими противниками являются политики, исповедующие господство белой расы, шовинизм и капитализм. Активисты могут использовать митинги, пикеты и различные способы разоблачения и самопожертвования, чтобы показать аморальность правительства на конкретном примере или в целом, и позиционировать себя как праведную альтернативу. Антивоенные активисты движения «Орала» часто используют этот подход.

Как разновидность стратегии борьбы за социальные перемены занятие высокоморальной позиции ослабляется критической проблемой малоизвестности, которую, учитывая барьер корпоративных СМИ, обсуждавшийся выше, трудно преодолеть. Кроме того, в демократиях, опирающихся на СМИ, превращающих основную часть политики в конкурс популярности, люди вряд ли будут рассматривать крошечную, малоизвестную группу как моральный ориентир или образец для подражания. Помимо этого, «высокоморальный» подход обходит проблему просвещения непросвещённого населения, опираясь на существующие моральные ценности и упрощая революционную борьбу до ревностного следования нескольким принципам.

Группа, сосредоточенная на занятии высокоморальной позиции, привлекает потенциальное пополнение тем, чего корпоративные СМИ предложить не могут, — экзистенциальной ясностью и чувством принадлежности. Пацифисты из движения «Орала» и антивоенные голодовщики часто ведут свою деятельность всю сознательную жизнь. Однако корпоративные СМИ — не единственный институт, фабрикующий социальный конформизм. Церкви, «Орден лосей» 169 и бойскауты также занимают эту нишу. Учитывая акцент, который все эти высокоморальные группы делают на принятии внутригрупповой культуры и ценностей, возможность критического дискурса или оценки внутренней морали невелика. Поэтому высокая степень реалистичности и честности вашей моральной позиции даёт мало преимуществ. Большее значение имеет демонстрация этой позиции, и здесь основные моральные институты гораздо сильнее пацифистских групп за счёт доступа к ресурсам. Другими словами, они подняты до более высокой отметки и лучше видны обществу, поэтому в борьбе за приток кадров они побеждают с огромным отрывом. В связи с атомизацией и отчуждением современной жизни существует множество пустот, не заполненных этими моральными институтами, и тысячи одиноких обывателей, по-прежнему ищущих чувства принадлежности, но радикальные пацифисты, в лучшем случае, смогут привлечь лишь меньшую их часть.

Но зато те, кого они смогут привлечь, будут более воодушевлены, чем члены сугубо просветительского движения. Люди на многое пойдут ради борьбы за цель, в которую они верят, за морального лидера или идеал. При этом моралистическое движение имеет больший силовой потенциал, чем просветительское, становясь опасным (возможностью постепенного отказа от пацифизма). Но горе его союзникам. Такое движение будет широко проявлять авторитарность и ортодоксальность, оказываясь особенно уязвимым для раскола. Им также будет легко манипулировать. Возможно, нет лучшего примера, чем христианство, эволюционировавшее от оппозиционного движения до могущественного оружия Римской империи, от пацифистского культа до самой патологически жестокой и авторитарной религии из всех известных человечеству.

В обеих вариациях моралистического подхода к пацифистской стратегии целью является склонение большей части общества к участию в движении или к его поддержке. (Оставим в стороне смехотворные попытки вразумления властей или внушения им чувства стыда, чтобы они поддержали революцию.) Однако и просвещение, и морализм испытывают постоянные проблемы в погоне за этим большинством из-за эффективного структурного контроля над культурой в современных обществах. В том маловероятном случае, если эти трудности удалось бы преодолеть, ни одна из двух вариаций функционально неспособна завоевать больше, чем простое большинство, поскольку занятие высокоморальной позиции обязательно влечёт за собой создание «другого», стоящего ниже, для противостояния ему. Даже если просвещение могло бы стать более эффективным инструментом для работы с привилегированными людьми, оно не сработает против элиты и принуждающего класса, имеющих сильную материальную мотивацию и культурно связанных с системой.

В самом лучшем случае стратегии этого типа приведут к созданию оппозиционного, но пассивного большинства, которое, как показывает история, легко контролировать вооружённому меньшинству (так происходит, например, при колониализме). Такое большинство всегда сможет переключиться на другой тип стратегии, включающий борьбу и победу, но без всякого опыта или даже интеллектуального и морального знакомства с реальным сопротивлением, переход будет труден. В это же время правительство обратится за помощью к легко эксплуатируемым недостаткам, присутствующим в стратегии морализаторства, и таким образом мнимое революционное движение загнало бы себя в ужасно невыгодную битву, пытаясь завоевать сердца и мысли без уничтожения структур, отравивших эти сердца и мысли.

Просвещение и построение этики освобождения необходимы для полного выкорчёвывания иерархических социальных отношений, но есть конкретные институты, такие как суды, школы, армейские учебные лагеря и пиар-фирмы, обладающие структурным иммунитетом к «изменениям в сердце». Они автоматически вмешиваются в жизнь общества, внедряя людям мораль, поддерживающую иерархические социальные отношения, капиталистическое производство и потребление. Лишая себя непацифистских способов усилить движение и ослабить или саботировать эти институты, мы остаёмся в тонущей лодке с маленьким ведром для вычёрпывания воды, хлещущей внутрь через трёхметровую дыру, и притворяемся, что скоро достаточно поднимемся над уровнем волн, чтобы поднять парус и плыть к своей цели. Это похоже на строительство воздушных замков и, по большому счёту, даже не должно считаться стратегией. В краткосрочной битве против строительства по соседству новой угольной шахты или мусоросжигательного завода вполне можно организовать грамотную мирную медиа-стратегию (особенно, если ваша кампания по просвещению включает в себя информацию о том, как шахта навредит привилегированному населению района). Но при стремлении к любым долгосрочным изменениям такие стратегии обычно даже не способны успешно привести к своему неизбежному тупику.

Потенциальные революционеры, подходя к своей борьбе как к морализму, а также при выборе ими лоббистского подхода, демонстрируют неспособность ненасилия концентрировать реальные силы. Лоббирование было встроено в политический процесс институтами, уже обладавшими значительной властью (например, корпорациями). Активисты могут аккумулировать силы, организуя акции протеста, демонстрирующие существование электората (дающего выгоды их лоббисту), но этот метод переплавки сил в лобби, в абсолютном выражении, гораздо слабее, чем холодные, жёсткие деньги корпораций. Поэтому «революционные» лобби бессильны по сравнению с враждебными лобби, отстаивающими статус-кво. Лоббирование также приводит к иерархии и ослабленному движению. Большинство участников остаются просто овцами, подписывающими петиции, собирающими деньги или держащими протестные транспаранты, а вся власть достаётся образованному, хорошо одетому меньшинству, стремящемуся на аудиенцию к политикам и другим элитам. Лоббисты постепенно начинают больше идентифицировать себя с властями, чем со своим электоратом — ухаживая за властью, они влюбляются в неё, что делает вероятным предательство. Если политики сталкиваются с морально твёрдым, бескомпромиссным лоббистом, они просто отказывают ему в праве кого-либо представлять, выбивая почву из-под ног у его организации. Лоббисты наиболее успешны, когда они готовы поступиться своим электоратом (представительская политика в демократии — искусство продавать свой электорат, сохраняя его лояльность). Некоторые группы, ставя целью оказание давления на власти, не назначают никаких конкретных лоббистов, избегая таким образом возникновения руководящей элиты, которую система кооптирует; но при этом они не прекращают своей деятельности, заставляя систему измениться.

Ненасильственные активисты, использующие стратегию лоббизма, пытаются выстраивать пассивную «прагматичную политику» как рычаг давления. Но единственный рычаг давления на государство, преследующий интересы, противоположные государственным, — это угроза самому существованию государства. Только такая угроза может заставить государство пересмотреть другие свои интересы, поскольку основным интересом государства является самовоспроизводство. В своей аналитической работе по истории мексиканской революции и распределения земли Джон Тутино указывает: «Но только самые упорные и зачастую жестокие восставшие, такие как сапатисты, получили землю от нового правительства Мексики. Урок был ясен: землю получили только те, кто угрожал режиму; поэтому те, кто хочет земли, должны угрожать режиму».170 И это ещё о правительстве, формально дружественном мексиканским аграрным революционерам, — чего же пацифисты надеются получить от правительств, чьей важнейшей опорой, по его собственному признанию, выступают корпоративные олигархи? Франц Фанон высказал ту же, что и Тутино, идею на примере Алжира:

«Когда в 1956 г. … „Фронт национального освобождения“ в знаменитой брошюре заявил, что колониализм ослабляет свою хватку только тогда, когда чувствует нож у своего горла, никто из алжирцев не счёл эту формулировку слишком жестокой. Брошюра выражала только то, что каждый алжирец чувствовал сердцем: колониализм — не мыслящая машина и не тело, наделённое способностями к рассуждению. Это насилие в его первозданном виде, и оно сдастся только тогда, когда столкнётся с ещё большим насилием».171

Французский солдат стреляет в мирного алжирца на глазах у журналистов.

Примеры алжирской и мексиканской революций относятся ко всей истории. Борьба с властью будет насильственной, поскольку власть сама имеет насильственный характер и неизбежные репрессии являются эскалацией этого насилия. Даже «доброе правительство» не станет перераспределять власть, одаривая ей нижестоящих, до тех пор, пока не столкнётся с угрозой потери всей своей власти. Лоббирование социальных перемен является для радикальных движений потерей драгоценных ресурсов. Представьте, что было бы, если бы все миллионы долларов и сотни тысяч активистских часов, потраченные прогрессистами и даже радикалами на лоббирование того или иного закона или борьбу с переизбранием какого-либо политика, вместо этого пошли бы на поддержку активистских социальных центров, бесплатных больниц, групп помощи заключённым, общественных центров по разрешению конфликтов и бесплатных школ? Мы бы уже смогли заложить фундамент серьёзного революционного движения. Вместо этого огромные усилия тратятся впустую.

Более того, активисты, использующие лоббистский подход, не видят, что предъявлять требования к власти — плохая стратегия. Ненасильственные активисты вкладывают всю свою энергию в то, чтобы заставить власти услышать свои запросы, хотя могли бы использовать эту энергию для накопления сил, для строительства базы, откуда можно вести войну. Даже если им повезет и они будут услышаны, чего они добьются? В лучшем случае правительство пробормочет краткие извинения, слегка испортит свой имидж и выполнит требования на бумаге (хотя в реальности они просто перетасуют все компоненты проблемы, чтобы её запутать). Так активисты лишатся инициативы и набранной инерции. Им придётся перейти в оборону, поменять направление деятельности и скорректировать свою кампанию, чтобы указать, что реформа является надувательством. Разочарованные члены их организации рассеются, а широкая публика будет воспринимать организацию как нытиков, которым невозможно угодить. (Неудивительно, что так много активистских организаций, ориентированных на лоббирование, заявляют о победе, в лучшем случае, полной компромиссов!)

Рассмотрим, например, деятельность «Организации надзора за Школой Америк» (SOA Watch). Более дюжины лет организация использовала ежегодные пассивные протесты, документальные фильмы и просветительские программы для накопления лоббистского ресурса, чтобы уговорить политиков поддержать закон о закрытии «Школы Америк» (SOA) — военной школы, обучившей десятки тысяч латиноамериканских офицеров и солдат, участвовавших впоследствии в большинстве самых жестоких нарушений прав человека и зверств в своих родных странах. К 2001 г. SOA Watch почти добилась достаточной поддержки в Конгрессе, чтобы провести закон, закрывающий «Школу Америк». Чувствуя опасность, Пентагон просто представил альтернативный законопроект, «закрывавший» SOA и в то же время немедленно открывавший её снова под другим именем. Политики воспользовались удобным выходом из ситуации и утвердили законопроект Пентагона. Долгие годы после этого SOA Watch не могла вернуть себе поддержку многих политиков, заявлявших теперь, что хотят подождать и посмотреть, не стала ли «новая» школа лучше. Если SOA Watch когда-нибудь добьётся закрытия этой школы, как бы та себя ни называла, военные могут просто перенести свои пыточные курсы на другие военные базы и в национальные программы военной подготовки или передать большую часть этой работы военным советникам за рубежом. Если это случится, SOA Watch окажется в ловушке без жизнеспособной стратегии, не нанеся никакого урона милитаризму США.172 Когда это закон или пакт мешал правительству США делать то, что оно хотело?

Напротив, если бы радикалы изменили свой подход на прямую борьбу с милитаризмом США и смогли бы стать реальной угрозой, даже не подходя к столу переговоров, испуганные правительственные чиновники начали бы предлагать компромиссы и проводить реформы, чтобы предотвратить революцию. Деколонизация, узаконивание общих гражданских прав, да и почти каждая из других важных реформ была выиграна именно так. Радикалам не нужно запирать себя в какие-то рамки или готовиться к предательству, полагаясь на лоббистов или садясь за стол переговоров. Отказываясь смиряться, революционеры добиваются лучшей сделки, чем те, чья цель — торговаться. Даже проигрывая, воинственные движения обычно приводят к реформам. «Красные бригады» в Италии потерпели полное поражение, но они создали такую угрозу, что итальянское государство ввело множество далеко идущих социально и культурно прогрессивных мер (например, расширение общественного образования и социальных расходов, децентрализация ряда правительственных функций, введение Коммунистической партии в правительство, легализация абортов и контроль над рождаемостью), пытаясь за счёт реформизма перетянуть на свою сторону людей, поддерживавших воинственное движение.173

Подход, выстраивающий альтернативу, использует важный компонент революционной стратегии, но недооценивает её сопутствующие компоненты, необходимые для успеха. Идея в том, что созданием альтернативных институтов мы можем обеспечить возможность автономного общества и продемонстрировать, что капитализм и государство нежелательны.174 В реальности, хотя создание этих альтернатив критически важно для возникновения и развития революционного движения, а также в качестве фундамента для освобождённых обществ, которые придут после революции, было бы совершенно абсурдно думать, что государство будет сидеть сложа руки, позволяя нам проводить подобные строго научные эксперименты, доказывающие его ненужность.

События в Аргентине, сопутствовавшие экономическому кризису 2001 г. (например, захваты фабрик) очень вдохновили антиавторитариев. Ненасильственные анархисты (многие из которых — университетские работники), склонные к стратегии мирного создания альтернативных институтов, избирательно интерпретируют события в Аргентине, чтобы придать живости своей стратегии, которая без этого выглядит вяло. Но самозахваченные фабрики в Аргентине выжили по одной из двух причин: либо добившись легального признания и снова влившись в капиталистическую экономику в виде более коллегиальной формы предприятия; либо проводя время на баррикадах — отбиваясь палками и рогатками от попыток полиции их выгнать, и организуя союзы с местными воинственными ассамблеями, из-за чего власти побоялись расширения конфликта в случае эскалации своих тактик. При этом фабричное движение играет в защите. Его практика и теория находятся в конфликте, поскольку в целом оно не ставит цели заменить капитализм путём распространения альтернативных предприятий, контролируемых работниками. Главной слабостью радикальных рабочих стала неспособность расширять своё движение путём экспроприации фабрик, по-прежнему управляемых менеджментом.175 Такой курс привёл бы их к большему конфликту с государством, чем тот, на который они были готовы пойти. Разумеется, они представляют собой важный и вдохновляющий пример, но до тех пор, пока они способны захватывать только уже брошенные фабрики, у них не получится создать модель для настоящей замены капитализма. На Съезде североамериканских анархистов в 2004 г. основной докладчик Говард Эрлих посоветовал сегодняшним анархистам действовать так, как будто революция уже началась и строить мир, который мы хотим видеть. Оставляя в стороне бессмысленность этого совета для сидящих в тюрьмах, коренных народов, стоящих перед лицом геноцида, иракцев, пытающихся выживать в оккупации, африканцев, умирающих от диареи просто потому, что они лишены чистой воды, и большей части остального мирового населения, его заявление заставляет меня задуматься, как Эрлих мог забыть о долгой истории правительственных репрессий автономных пространств, служащих революционным движениям.

В Гаррисонбурге, штат Вирджиния, мы организовали анархистский общественный центр, позволяли бездомным людям ночевать там зимой, а за пределами этого центра предоставляли им бесплатную еду и одежду. За шесть месяцев копы нас прикрыли, используя креативное сочетание законодательства по вопросам функционального зонирования и градостроительных кодексов.176 В 1960-е гг. полиция проявила активный интерес к саботированию программы «Чёрных пантер» по предоставлению детям бесплатных завтраков.

Чарльз Бёрси, активист «Чёрных Пантер», раздаёт еду детям.

Как предполагается создание нами альтернативных институтов, если мы бессильны защитить их от репрессий? Как нам найти землю для строительства альтернативных структур, если у всего в этом обществе есть хозяева? И как мы можем забывать о том, что капитализм не вечен, что некогда все было «альтернативами» и сегодняшняя парадигма сумела развиться и распространиться именно за счёт своей способности завоевать и истребить эти альтернативы?

Эрлих прав в том, что нам пора начинать строить альтернативные институты уже сейчас, но неправ, обходя вниманием важную работу по уничтожению существующих институтов и одновременной защите нас и наших автономных пространств. Даже в сочетании с наиболее агрессивными ненасильственными методами, стратегия, основанная на построении альтернатив, ограничивающая себя пацифизмом, никогда не будет достаточно сильной для сопротивления тщательному насилию, применяемому капиталистическими обществами при завоевании и поглощении обществ автономных.

Наконец, у нас остаётся последний вид ненасильственного подхода — всеобщее неповиновение. Эта, пожалуй, наиболее свободная из всех ненасильственных стратегий, часто оправдывающая уничтожение собственности и символическое физическое сопротивление, хотя дисциплинированные пацифистские кампании по ненасилию и неповиновению также попадают в эту категорию. Недавний фильм «Четвертая мировая война» 177 в рамках этой концепции революции находится на грани воинственности, поскольку описывает движения сопротивления от Палестины до Чьяпаса, при этом удобно скрывая значительные элементы этих движений, вовлечённые в вооружённую борьбу — возможно, для комфорта американской аудитории. Стратегии неповиновения пытаются устранить систему забастовками, блокадами, бойкотами и другими формами неповиновения и отказа. Хотя многие из этих практик весьма полезны при эволюции в сторону реальной революционной практики, как стратегия этот подход имеет в себе массу зияющих брешей.

Этот тип стратегии может только создавать давление и служить рычагом, но он никогда не сможет уничтожить власть или перевести контроль над обществом в руки народа. Когда население устраивает всеобщие акции неповиновения, власть имущие сталкиваются с кризисом. Иллюзия демократии не работает: это кризис. Трассы блокированы, бизнес поставлен на колени: это кризис. Но люди во власти по-прежнему контролируют значительные резервы — им не грозит голод в результате забастовки. Они контролируют столицу страны, часть которой может быть выведена из строя занявшим и блокировавшим её населением. Важнее всего то, что власть по-прежнему обладает контролем над армией и полицией (элиты после Российской революции многому научились в вопросах сохранения лояльности военных. За последние десятилетия редкие серьёзные переходы армии на сторону восставших случались лишь тогда, когда она сталкивалась с ожесточённым сопротивлением и правительство явно агонизировало; полицейские, в свою очередь, всегда оставались верными лакеями). За закрытыми дверями главы бизнеса, правительства и армии устраивают совещание. Возможно, они даже не позвали на него некоторых одиозных представителей элиты; возможно, многие властные группировки лавируют, пытаясь выйти из кризиса на коне. Они могут использовать военных, чтобы прорваться через любую баррикаду, устроенную безоружными, отнять любую занятую фабрику и захватить продукты труда восставших, если те пытаются построить автономную экономику. Наконец, власть имущие могут арестовать, пытать и убить организаторов, загнать движение в подполье и восстановить порядок на улицах. Восставшее население, проводящее сидячие забастовки или кидающее камни, не может выстоять против армии, получившей карт-бланш на использование всего оружия из её арсенала. Но за закрытыми дверями лидеры страны соглашаются, что такие методы нежелательны — они являются последним средством. Их использование на долгие годы уничтожит иллюзию демократии, отпугнёт инвесторов и навредит экономике. Поэтому они побеждают, позволяя восставшим заявить о своей победе: под давлением бизнеса и военного командования президент и несколько других избранных политиков уходят в отставку (или, ещё лучше, бегут на вертолёте); корпоративные СМИ называют это революцией и начинают петь популистские гимны новому президенту (выбранному корпорациями и генералами); и активисты народного движения, если они ограничили себя ненасилием вместо того, чтобы готовиться к неизбежной эскалации тактик, проигрывают именно тогда, когда уже стояли на пороге революции.

За всю свою долгую историю этот тип стратегии не смог добиться того, чтобы класс собственников, руководителей и принудителей отступился от власти и присоединился к протесту, поскольку их интересы прямо противоположны интересам участников гражданского неповиновения. Чего действительно удавалось добиться стратегиями неповиновения, так это раз за разом изгонять определённые правящие режимы, хотя их всегда сменяли другие, составленные из элиты (иногда это умеренные реформисты, иногда — руководство самого оппозиционного движения). Это случилось в Индии в эпоху деколонизации и в Аргентине в 2001 г.; с Маркосом на Филиппинах и с Милошевичем в Сербии (последний пример, как и аналогичные «революции» в Грузии, Украине и Ливане, показывает неэффективность всеобщего неповиновения в деле настоящей передачи народу социальной власти; все эти популярные перевороты были на самом деле срежиссированы и профинансированы США для приведения к власти более рыночно-ориентированных и проамериканских политиков).178 Не совсем уместно даже говорить об «изгнании» старых режимов. Перед лицом роста неповиновения и угрозы реальной революции они решают передать власть новым режимам, гарантирующим уважение к базовым принципам капитализма и государства. Когда они не имеют возможности передачи власти, они снимают перчатки и пытаются зверски подавить и подчинить движение, неспособное защититься и выжить без эскалации тактик. Именно это случилось с антиавторитарным трудовым движением в США в 1920-х гг.

Стратегии всеобщего неповиновения пытаются остановить работу системы, но даже в этом деле они менее эффективны, чем воинственные стратегии. В том же контексте, который требуется для всеобщего неповиновения — широко и хорошо организованное движение восставших — если не ограничивать движение ненасилием, а поддержать возможность использования различных тактик, оно будет в разы эффективнее. В вопросе действительной остановки работы системы не может быть никакого сравнения между мирным блокированием моста или железнодорожной линии и их взрывом. Последнее создаёт длительное препятствие, устранение которого стоит дороже и требует более драматической реакции властей, больше вредит их моральному духу и общественному имиджу, а также позволяет исполнителям бежать и снова сражаться. Взрыв железнодорожной линии (или использование менее грозной формы саботажа, если общественная ситуация делает это более эффективным) напугает и разозлит людей, враждебных освободительному движению, больше, чем мирная блокада. Но в то же время это заставит их воспринимать движение серьёзнее, а не отмахиваться от него как от назойливой мухи. (Разумеется, практикующие использование различных тактик имеют возможность проведения мирной блокады или акта саботажа в зависимости от своей оценки последующей общественной реакции.)

Хотя порой и полезная для рабочих, стратегия всеобщего неповиновения не имеет смысла для уже маргинализованных, малых популяций, таких как многие коренные народы, обречённые на вытеснение или уничтожение, поскольку их существование не является жизненно важным для государства-агрессора. Народ Аче в Амазонии не платит налогов, которые можно было бы перестать выплачивать, и не ходит на работы, где они могли бы забастовать. Кампания геноцида против них не зависит от их сотрудничества или несотрудничества. Люди, которых власти с удовольствием увидели бы в гробу, лишены такого рычага давления, как неповиновение.

Как мы видели, все основные типы ненасильственных стратегий в долгосрочной перспективе неизбежно ведут в тупик. Стратегии морализаторства не понимают механизмы удержания государством контроля: они не видят барьеры, установленные СМИ и культурными институтами, и у них нет защиты от контроля над безоружными массами со стороны вооружённых меньшинств. Лоббистский подход тратит ресурсы, пытаясь давить на правительство, чтобы оно действовало в противоречии с собственными интересами. Стратегии, сосредоточенные на построении альтернатив, игнорируют возможность государства репрессировать радикальные проекты и способность капитализма к поглощению и разложению автономных обществ. Стратегии всеобщего неповиновения открывают дверь революции, но лишают народные движения тактик, необходимых для экспроприации прямого контроля над экономикой, перераспределения богатств и уничтожения репрессивного аппарата государства.

Анализ долгосрочных перспектив, показывающий неэффективность этих типов стратегий, также выявляет, насколько безнадёжной выглядит любая воинственная стратегия с учётом того, что большинство анархистских сообществ в США на сегодняшний день, очевидно, абсолютно не готовы защищаться от государства. Но в нашу повседневную организационную работу входит стратегическое преодоление пассивности и воспитание воинственности у антиавторитариев с целью изменения перспектив будущей борьбы. Ненасильственные стратегии мешают этой работе. Они также ставят нас в невыгодное положение во взаимодействии с полицией и СМИ — два пункта, на которых стоит остановиться подробнее.

Ненасилие помогает стратегиям полиции по работе с населением и управлению толпой. Тактики пацифизма, как и многие тактики полицейского управления толпами, разработаны для деэскалации ситуаций, потенциально ведущих к восстанию. В своей книге, рассматривающей историю и развитие современной полиции США, «Наши враги в голубом», Кристиан Уильямс описывает, как кризис 1960-х и 70-х гг. продемонстрировал полиции, что их методы работы с народными восстаниями (такими как городские беспорядки и воинственные акции протеста) только вдохновляют сопротивляющихся на большее сопротивление и насилие с их стороны.179 Сопротивление усилилось, полиция потеряла контроль, и правительству пришлось направлять армию (продолжая разрушать иллюзию демократии и открывая возможность настоящего восстания). В последующие годы полиция разработала стратегии работы с общественностью для улучшения своего имиджа и тактики управления толпой, ставящие акцент для деэскалации, — чтобы контролировать организацию потенциально взрывоопасного сообщества. Описания этих тактик зеркально отражает рекомендации пацифистов по проведению акций протеста. Полиция разрешает незначительные формы неповиновения, поддерживая связь с лидерами протеста, на которых они заранее давят, чтобы вся акция организовывалась самой полицией. «Волонтёры по поддержанию мира» (связные полиции) и разрешения на проведение шествий являются компонентами этой полицейской стратегии, что заставляет меня задуматься: то ли пацифисты сами выступили с такой идеей из-за своего молчаливо прогосударственного мышления, то ли им просто так понравилась идея «возлюбить врага своего», что они приняли без раздумий все предложения врага по тому, как следует ему сопротивляться. В любом случае, пока мы будем терпеть пацифистов-организаторов, полиция будет держать нас в таком положений, в котором хочет. Но если мы откажемся от деэскалации и сотрудничества с полицией, мы сможет организовывать, когда нужно, разрушительные акции протеста и бескомпромиссно сражаться за интересы своего сообщества и за свою цель.

Ненасилие также ведёт к невыгодным медиа-стратегиям. Ненасильственные кодексы поведения на акциях противоречат правилу номер один при взаимодействии со СМИ: всегда транслируй своё сообщение. Ненасильственные активисты требуют введения кодексов ненасилия не потому, что хотят жить в мире. Они это делают для внедрения идеологического конформизма и утверждения своей власти над остальной частью толпы. Они делают это и для подстраховки себя, чтобы в случае насильственных действий неподконтрольных им элементов во время акции протеста защитить свои организации от последующего очернения со стороны СМИ. Они произносят дежурные слова о ненасилии в качестве доказательства своей непричастности к происшедшему насилию и простираются ниц перед правящим порядком. В этот момент они уже проиграли медиа-войну. Типичный обмен репликами обычно таков:

Репортёр: «Что вы можете сказать о витринах, разбитых во время сегодняшней акции протеста?»

Протестующий: «Наша организация известна своей приверженностью ненасилию. Мы осуждаем действия экстремистов, разрушающих этот протест в глазах благонамеренных людей, заботящихся о спасении лесов / прекращении войны / остановке выселения людей на улицу».

Редко прямая речь активистов занимает больше двух строчек текста или десяти секунд видео в корпоративных СМИ. Ненасильственные активисты, говоря как в примере выше, тратят ускользающее время, когда они находятся в центре внимания, переходя в оборону: они делают свою проблему вторичной по отношению к заботам элиты (уничтожение собственности протестующими), явственно признают на публику слабость, неудачу и дезорганизацию (причём одновременно берут на себя ответственность за других протестующих и вопиют о том, что не получилось их сдержать) и, не в последнюю очередь, публично наносят удар в спину союзникам и раскалывают движение.180 Тот же обмен репликами должен был выглядеть так:

Репортёр: «Что вы можете сказать о витринах, разбитых во время сегодняшней акции протеста?»

Протестующий: «Это бледнеет в сравнении с жестокостью истребления лесов / войны / выселения людей. (Вставьте важные факты по теме)».

Под давлением или при ответе на вопросы сотрудников правоохранительных органов активисты должны настаивать на том, что они не ответственны лично за уничтожение собственности и не могут давать комментарии по поводу мотивов тех, кто там был. Но лучше не разговаривать с сотрудниками корпоративных СМИ как с человеческими существами, поскольку они редко ведут себя, как полагается людям. Активистам лучше отвечать только краткими утверждениями, тактично описывающими проблему; в противном случае редакторы, скорее всего, оставят из вашей речи только бессодержательные цитаты и вырежут информативные или острые высказывания. Если активистам удаётся удерживать внимание на актуальной проблеме, они могут извлечь пользу из последующих возможностей очиститься от обвинений, опять же, внедряя актуальную проблему в массовое сознание (такими тактиками, как написание писем редактору или проведение протестов против клеветнических обвинений со стороны медиаресурса). Но если активистам важнее очиститься от обвинений, чем решить проблему, они изначально обречены на провал.

С первого взгляда, воинственная концепция революции кажется более непрактичной, чем ненасильственная концепция, но это потому, что она реалистична. Людям нужно понять, что капитализм, государство, господство белых, империализм и патриархат — все они ведут войну против населения нашей планеты. И революция является интенсификацией этой войны. Мы не можем освободиться и создать миры, в которых хотим жить, если будем представлять себе фундаментальные социальные изменения как «блеск света во тьме», «завоевание сердец и умов», «говорение истины царям», «свидетельствование», «привлечение внимания народа» или любой другой парад пассивности. Миллионы людей умирают на этой планете каждый год лишь по причине недостатка чистой питьевой воды. Поскольку правительства и корпорации, узурпировавшие контроль над общественной землёй, не нашли способа обогащаться за счёт жизней этих людей, они оставляют их умирать. Миллионы людей умирают каждый год потому, что несколько корпораций и связанные с ними правительства не хотят допускать изготовления произведённых лекарств от СПИДа, а также других препаратов. Неужели вы думаете, что институтам и представителям элиты, держащим в руках власть над жизнью и смертью миллионов, не насрать на наши протесты? Они объявили нам войну, и мы должны вернуть её им. Не потому, что мы разгневаны (хотя и должны бы), не ради мести и не потому, что мы действуем импульсивно, но потому, что мы сопоставили возможность свободы с неизбежностью стыда от жизни под любым господством, которое только можно встретить в нашем конкретном уголке планеты; потому что мы понимаем, что некоторые люди уже сражаются, часто в одиночку, за своё освобождение и что у них есть на это право, и мы должны их поддержать; и поскольку понимаем, что переплетённые между собой тюрьмы, в которые заточён наш мир, на настоящий момент устроены так хитро, что единственный способ освободиться — это сражаться и уничтожить эти тюрьмы, разгромив тюремщиков любыми необходимыми способами.

Понимание того, что это война, может помочь нам решить, что делать, и создать эффективные стратегии для долгого пути. Те из нас, кто находится в Северной Америке, Европе и некоторых других частях мира, живут в иллюзии демократии. Правительство вежливо притворяется, что никогда не стало бы убивать нас, если бы мы бросили вызов его власти, но это лишь тонкий внешний лоск. В своём ежегодном докладе Конгрессу 3 декабря 1901 г. президент Теодор Рузвельт, говоря о текущих врагах, заявил: «Мы должны воевать с беспощадной эффективностью не только против анархистов, но и против всех, активно и пассивно поддерживающих анархистов».181 Сотню лет спустя, в сентябре 2001 г., президент Джордж Буш провозгласил: «Или вы с нами, или вы с террористами».182

Помимо демонстрации того, как мало изменилось за век наше правительство, эта цитата ставит интересный вопрос. Разумеется, мы можем отвергнуть заявление Буша, требующее от нас поклясться в верности Белому дому, а в случае отказа вставать в один ряд с Усамой бен Ладеном. Но если мы настаиваем на нелояльности, то, вне зависимости от наших личных симпатий, Буш уже осудил нас как террористов, и Министерство юстиции продемонстрировало, что готово преследовать нас в качестве таковых — своей кампанией против радикальных экологов, названных «экотеррористами»,183 шпионством Объединенной группы по борьбе с терроризмом против диссидентов и преследованием, репрессиями и депортацией мусульман и иммигрантов, ставшими основной внутренней деятельностью правительства по «безопасности» после 11 сентября. Мы можем с гордостью отметить, что ярлык «террорист» целенаправленно используется правительством для обозначения борцов за свободу уже десятилетиями, хотя, конечно, учитывая состояние нашего движения, эта честь была оказана нам преждевременно. Но мирному сопротивлению в США не комфортно в роли борцов за свободу. Вместо признания войны, которая уже идёт, мы засеменили на безопасную сторону дихотомии Буша, признаём мы её или нет, и нашим оправданием стало ненасилие.

Генерал Фрэнк Китсон, влиятельный британский теоретик по вопросам армии, полиции и контроля над обществом, чьи стратегии распространились и были приняты в государственном планировании и полицейских учреждениях США, разбивает народные волнения на три фазы: подготовка, ненасилие и партизанская борьба.184 Полиция знает о них и делает всё, что может, чтобы удержать оппозицию и невовлечённые массы на первых двух стадиях. Многие из оппозиции этого не понимают. Они не понимают, чего стоит перераспределение власти в нашем обществе, и не дают ни себе, ни своим союзникам пройти путь до конца.

Вполне очевидно, что государство больше боится насильственных групп, чем ненасильственных — я уже использовал это утверждение, доказывая бо́льшую эффективность воинственных групп. Государство понимает, что оно должно реагировать агрессивнее и энергичнее для нейтрализации воинственных революционных движений. Мне доводилось слышать высказывания многих ненасильственных активистов, переворачивающих этот факт с ног на голову, заявляя, что ненасильственные попытки революции более эффективны потому, что воинственные попытки будут зверски подавлены (в других главах я уже цитировал этих активистов, чтобы показать, что их основной заботой является собственная безопасность). Действительно, путь к революции, как его видят воинственные активисты, гораздо опаснее и труднее, чем тот, который представляют себе пацифисты, но его преимущество в том, что он реалистичен, в отличие от пацифистских фантазий. Предлагаю всё же остановиться подробнее на этих логических играх.

Пацифисты заявляют, что они эффективнее, поскольку с большей вероятностью переживут репрессии. Аргументация такова, что воинственные группы дают государству повод себя уничтожать (поводом является самооборона от жестокого врага), в то время как государства не могут использовать подавляющее насилие против пацифистов, поскольку его невозможно оправдать. Эта аргументация основана на наивном предположении, что правительства якобы управляются общественным мнением, а не наоборот. Продираясь через софистику ненасилия, мы можем легко установить фактор, определяющий то, будут ли правительственные репрессии популярной мерой в глазах общественного мнения. Этим фактором является наличие или отсутствие оправдания народом движения сопротивления — что не имеет ничего общего с насилием или ненасилием. Если люди не считают движение сопротивления легитимным или важным, если все они размахивают общим флагом, то они будут радоваться даже тогда, когда правительство устраивает массовые убийства. Но если народ сочувствует движению сопротивления, то правительственные репрессии столкнутся с большим сопротивлением. Убийство мирной группы Шайеннов и Арапахо в Сэнд-Крик только вызвало аплодисменты со стороны белых граждан; такой же была и реакция народа на репрессии против безобидных «коммунистов» в 1950-е гг. Но попытки британцев репрессировать «Ирландскую республиканскую армию» (IRA) в периоды их наивысшей популярности приводили лишь к большей поддержке IRA и большему стыду британцев — как в Ирландии, так и по всему миру. В последнее десятилетие попытки сербов раздавить «Армию освобождения Косово» приводили к тому же эффекту.

Шайенны и солдаты армии США после заключения мирного договора. Через два месяца армия США напала на поселение индейцев Сэнд-Крик, убив 150 человек, в основном женщин и детей.

Государство способно репрессировать и ненасильственные, и воинственные группы, не вызвав долгого сопротивления, поскольку оно контролирует идеологическое поле. Ненасильственные группы могут действовать, обладая меньшей культурной независимостью и народной поддержкой, поскольку они склонны целиться ниже и представляют меньшую угрозу, в то время как воинственная группа самим своим существованием уже является вызовом монополии государства на насилие. Воинственные группы понимают, что им нужно преодолеть государство, и, до тех пор пока они не помогут создать более широкую культуру сопротивления (или не возникнут из этой культуры), они всегда будут находиться в изоляции и в бегах. С другой стороны, пацифисты имеют возможность избежать столкновения с государственной властью и притвориться, что вовлечены в некий процесс магической трансформации государства «силой любви», или своим «мирным свидетельством», или распространением в СМИ душераздирающих картинок с картонными куколками, или другой мерзостью. Превалирование или редкость пацифизма — хороший барометр слабости движения. Мощная народная поддержка позволяет радикальному движению пережить репрессии. Если движение сумело добиться поддержки народом воинственной борьбы с государством, оно гораздо ближе к победе.

Государство решает репрессировать активистов и общественные движения тогда, когда считает их цели одновременно опасными и достижимыми. Если целью является захват или уничтожение государственной власти, и агенты государства усматривают хотя бы некий шанс приближения к этой цели, они репрессируют или уничтожают движение вне зависимости от его тактик. Насилие ли вызывает репрессии? Не обязательно. Давайте рассмотрим ряд примеров из практики и сравним репрессии «Индустриальных рабочих мира» с репрессиями итальянских анархистов-эмигрантов или шахтёров в Аппалачи. Все три случая происходили в один и тот же временной период, в 1920-е гг. и во время Первой мировой войны в США.

«Индустриальные рабочие мира» (IWW) — известные также как «вобблис» — были анархистским профсоюзом, стремящимся к отмене наёмного труда. На пике своего развития в 1923 г., IWW насчитывали почти полмиллиона членов и активных сторонников. В первое время после возникновения профсоюз был воинственен: часть лидеров IWW призывали к саботажу. Тем не менее профсоюз никогда полностью не отвергал ненасилие, и его основными тактиками были просвещение, протест, «борьба за гласность» и гражданское неповиновение. Официальная организация и централизованная структура IWW представляли собой лёгкую мишень для правительственных репрессий. В ответ на давление государства организация даже не попыталась занять позицию против Первой мировой войны. «В конце концов руководство решило не идти на открытые призывы сторонников к нарушению закона (противодействию призыву в армию). Однако центральная и местная администрация после этого обошлись с ними так, как будто они это сделали».185 «Вобблис» также пошли навстречу призывам государства к пассивности, подавив распространение брошюры с речью Элизабет Герли Флинн, произнесённой в 1913 г. и призывающей к саботажу. IWW изъяли из обращения аналогичные книги и брошюры и «официально заявили о неприятии использования любыми своими членами саботажа».186 Разумеется, ни одно из этих действий не спасло профсоюз от репрессий, поскольку правительство уже определило его как угрозу, подлежащую нейтрализации. Цель IWW (изживание наёмного труда путём постепенного сокращения рабочей недели) была угрозой капиталистическому порядку, а размеры профсоюза давали ему возможность распространения этих опасных идей и проведения крупных забастовок. Сто чикагских «вобблис» были отданы под суд в 1918 г., вместе с руководством IWW из Сакраменто и Вичиты; правительство обвинило их в подстрекательстве к мятежу, оправдании насилия и преступном синдикализме. Все были осуждены. После заключения их в тюрьмы и других репрессий (включая линчевание лидеров IWW в некоторых городах) «динамическая сила профсоюза была утрачена; он никогда так и не вернул своего бывшего влияния на американское рабочее движение».187 «Вобблис» оказали услугу государственной власти, умиротворившись и осудив насильственные тактики; это было шагом на пути к их подавлению. Их сажали, избивали, линчевали. Правительство репрессировало их из-за радикализма и популярности их взглядов. Отказ от насилия не дал им защитить эти взгляды.

Воинственные итальянские анархисты-эмигранты, жившие в Новой Англии, пережили правительственные репрессии, по меньшей мере, не хуже, чем «вобблис», хотя их ряды были гораздо малочисленнее, а их тактики более яркими — они взрывали дома и кабинеты ряда правительственных чиновников, почти убив Генпрокурора США, генерала Александра Митчелла Палмера.188

Наиболее воинственными из итальянских анархистов были «галлеанисты»,189 резко вступившие в классовую войну. В отличие от «вобблис» они открыто и гласно организовывали деятельность, направленную против Первой мировой войны, проводили акции протеста, выступали с речами и опубликовали одни из самых бескомпромиссных и революционных антивоенных трактатов в таких газетах, как «Cronaca Sovversiva» 190 (объявленная Министерством юстиции «самой опасной газетой, когда-либо издававшейся в этой стране» 191). Несколько из активистов были в самом деле застрелены полицией на антивоенных акциях протеста. «Галлеанисты» энергично поддерживали самоорганизацию трудящихся на фабриках Новой Англии и оказали ключевую поддержку нескольким крупным забастовкам; они также находили время для организации деятельности против поднимавшейся в США волны фашизма. Но самый глубокий след в истории «галлеанисты» оставили своим отказом принять правительственные репрессии. Они устроили десятки взрывов в городах Новой Англии, а также в Милуоки, штат Нью-Йорк, в Питтсбурге, штат Филадельфия, в округе Колумбия и в других местах — в основном в ответ на аресты или убийства товарищей государством. Некоторые из этих атак были хорошо скоординированными кампаниями, включавшими в себя множество одновременных взрывов. Самым крупным был взрыв в 1920 г. на Уолл-Стрит в ответ на фабрикацию дела Сакко и Ванцетти (бывших непричастными к ограблению в Брейнтри, за которое их казнили, но, вероятно, оказавших поддержку в проведении некоторых взрывов «галлеанистов»). Эта акция убила 33 человека, причинила ущерб на два миллиона долларов и уничтожила, в числе прочего, Дом Моргана — центральное здание банка Дж. П. Моргана, американского финансиста. Агенты ФБР организовали широчайшее расследование и облаву, но так никого и не поймали. Пол Аврич установил, что взрыв был делом рук одинокого «галлеаниста» Марио Буда, бежавшего в Италию и продолжавшего свою работу, пока его не арестовал режим Муссолини.192

Правительство потратило значительные усилия для того, чтобы репрессировать итальянских анархистов, но успех был лишь частичным. Силы правительства убили нескольких из них, руками полицейских или в форме официальных казней, а также бросили за решётку ещё больше дюжины, но в отличие от «вобблис» «галлеанисты» избегали массовых арестов. Этому частично помогали децентрализованные формы организации, внимательные к вопросам безопасности, принятые итальянцами под влиянием их концепции вооружённой революции. И надо заметить, что «галлеанисты» особенно рисковали быть репрессированными правительством, поскольку, в отличие от многих «вобблис», им грозила ксенофобия со стороны WASP 193 и депортация. (Около 80 из них действительно депортировали, но остальные не потеряли активности 194). Бескомпромиссный ответ «галлеанистов» на государственные репрессии, как минимум, оказал заметное воздействие, отбивавшее желание проводить дальнейшие репрессии (а также испугавшее правительство и фабрикантов делать что-либо, способное ещё больше озлобить рабочих и направить их в ряды анархистов-бомбометателей). Путём отправки заминированной почтовой корреспонденции они заставили гениального детектива ФБР, игравшего ключевую роль в выслеживании и аресте нескольких их товарищей в 1918 г., скрываться, а затем уволиться из ФБР в 1919 г.195 Единственными же последствиями, с которыми сталкивались агенты правительства, репрессировавшие «вобблис», были повышения. С 1919 г. по 1920 г., пик периода «Красной угрозы» стал переломным для итальянских анархистов, хотя они оставались активными и бескомпромиссными, и не сломались так же легко, как «вобблис». В октябре 1920 г. «Cronaca Sovversiva», газета, служившая центром выражения интересов многих «галлеанистов», была в конечном итоге разгромлена властями, и итальянские анархисты-эмигранты вновь сосредоточили свою деятельность в Италии, куда многие из активистов бежали или были депортированы. Конец их движения в США не был тем не менее завершением всего их движения, и ещё в течение нескольких лет эти анархисты были ключевыми противниками Муссолини, который, как и его американские коллеги, боялся их и придавал особое значение тому, чтобы их репрессировать. (Собственно, новый директор ФБР, Джон Эдгар Гувер, передал фашистам бесценную информацию именно с целью уничтожения итальянских анархистов 196.) Некоторые из этих изгнанных итальянских анархистов приняли участие в Гражданской войне в Испании в 1936 г. Хотя итальянский анархизм в США «уже не восстановился» после 1920 г., «анархисты ни в коем случае не исчезли со сцены».197 Сосредоточившись на международной деятельности, они организовали сопротивление поднимающимся коммунистическим и фашистским диктатурам (они были на «передовой линии антифашистской борьбы» во всех итальянских кварталах на территории США 198), а также превратили кампанию по поддержке Сакко и Ванцетти в прецедент, привлёкший внимание всего мира.

Акция в поддержку Сакко и Ванцетти.

Отнюдь не отпугнув от себя всех вокруг, Сакко и Ванцетти получили поддержку в обществе — как итальянцев, так и WASP-ов, — а также поддержку общественных деятелей США и Европы, и всё это несмотря на их заключение и непрерывные призывы к насильственной революции и к организации взрывов, направленных против властей. Их сторонники с воли не разочаровали их. С 1926 г. по 1932 г. анархисты провели ещё несколько взрывов, нацеленных на судью, губернатора, палача и того, чей звонок в полицию привёл к аресту обоих; никто из бомбистов не был пойман. Итальянские анархисты также продолжали агитировать и распространять свои идеи — преемница «Cronaca Sovversiva», газета «L’Adunata dei Refrattari»,199 публиковалась ещё 40 лет, вплоть до 1960-х гг.

Угольная война 1921 г. в Западной Вирджинии предлагает нам другой пример реакции правительства на воинственные тактики. Когда хозяева шахт подавили усилия шахтёров по формированию союзов — стреляя в профсоюзников и вводя штрейкбрехеров, — восставшие из Аппалачи ответили силой. Они открыли огонь по штрейкбрехерам и убили несколько бандитов и силовиков, посланных угольным магнатом для подавления рабочих. Со временем развернулся партизанский конфликт, а затем и полноценная война. В нескольких случаях полиция и нанятые компанией бандиты открывали огонь по лагерям шахтёров, целясь в женщин и детей. В одну из перестрелок они застрелили Сида Хэтфилда, который, будучи шерифом, боролся с репрессиями, проводившимися наёмными бандитами компании. Тысячи вооружённых шахтёров сформировали армию и пошли маршем на город Логан, — чтобы сместить (и повесить) там шерифа, особенно активно проявившего себя в репрессиях против членов профсоюза. Армия США ответила тысячами солдат, пулемётами и даже бомбардировками с аэропланов в ситуации, позже ставшей известной как Битва у горы Блэр. После битвы шахтёры из профсоюза отступили. Но, несмотря на участие в одном из величайших за столетие актов вооружённого мятежа, очень немногие из них получили серьёзные тюремные сроки — большинство восставших вообще не были наказаны — и правительство несколько смягчилось, разрешив распространение профсоюза на все шахты (их профсоюз существует и по сей день).200

Битва у горы Блэр.

Полицейские стратеги, пишущие сегодня об анархистском движении, как-то отметили: «Сбор разведывательных данных среди наиболее радикальных — и зачастую наиболее склонных к насилию — групп крайне сложен… Сама подозрительная природа движения и меры безопасности делают внедрение трудоёмким и требующим долгого времени».201 Так что заявления о том, что ненасильственные группы легче переживают репрессии, не выдерживают детального анализа. Похоже справедливо обратное, если не брать в расчёт тенденцию пацифистов заранее переворачиваться лапками кверху, из-за которой они никогда не представляют собой угрозы каких-либо перемен.

Давайте рассмотрим несколько актуальных моментов, связанных с так называемым ненасильственным сопротивлением одной из самых острых сегодняшних проблем — оккупации Штатами Ирака. Пацифизм рассматривает победу как избежание или снижение насилия, поэтому, естественно, пацифисты не могут прямо сражаться с насилием. Любое реальное сопротивление военной оккупации приведёт к увеличению насилия (поскольку оккупанты постараются подавить сопротивление) до освобождения и возможности реального мира — прежде, чем будет лучше, должно стать хуже. Если сопротивление иракцев сломят, ситуация будет выглядеть более мирной, но в действительности зрелищное насилие войны сменится угрожающим, невидимым и рутинным насилием успешной оккупации, и народ Ирака будет гораздо дальше от освобождения. Но ненасильственные активисты склонны неверно интерпретировать этот кажущийся мир как победу, примерно так же, как они интерпретировали вывод войск США из Вьетнама, хотя бомбардировки усилились и режим, поддерживаемый США, продолжал оккупацию Южного Вьетнама.

Чего не могут понять ненасильственные антивоенные активисты, так это того, что самое важное сопротивление, возможно, единственное значимое сопротивление оккупации Ирака — это то сопротивление, которое иракцы ведут сами. В целом, иракцы выбрали вооружённую борьбу.202 Американцы, осуждающие это, не обладая личным знанием о том, что это такое — организовывать сопротивление в Ираке, только афишируют своё невежество. Люди в США, заявляющие, что они против войны, используют ненасилие как оправдание, избегая ответственности за поддержку иракского сопротивления. К тому же они, как попугаи, повторяют пропаганду корпоративных СМИ, притворяясь, что все иракские группы сопротивления состоят из авторитарных, патриархальных фундаменталистов — хотя всем интересующимся известно, что иракское сопротивление состоит из очень многих групп и сторонников различных идеологий. В данном случае ненасилие является ещё большим препятствием для солидарности и незаменимого союза с радикальнейшими из освободительных групп сопротивления, чем страх правительственных репрессий. Осуждение всех повстанцев приводит к тому, что внешнюю поддержку получают как раз только авторитарные, патриархальные и фундаменталистские группы. Подход американского антивоенного движения к сопротивлению в Ираке — не просто плохая стратегия: он обнаруживает полное отсутствие стратегии, и мы должны это исправить.

Стратегии ненасилия не могут победить государство: они, как правило, отражают недостаток понимания самой его природы. Власть государства направлена на самовоспроизведение; она будет побеждать освободительные движения любыми доступными ей методами. Если попытки свержения такой власти переживут первые стадии репрессий, элита придаст конфликту военный характер, а люди, использующие ненасильственные тактики, не могут победить армию. Пацифизм не может защитить себя от бескомпромиссного уничтожения. Как поясняется в одном из исследований революции в современных обществах:

«Во время Второй мировой войны немцы были незнакомы с пассивным сопротивлением и впервые с ним столкнулись, но сегодняшние вооружённые силы гораздо лучше подготовлены к противодействию ненасилию как технически, так и психологически. Как напоминает нам один британский военный специалист, сторонники ненасилия „склонны не учитывать тот факт, что его главные победы одерживались в борьбе с противниками, чей кодекс чести в целом похож на их собственный и чья жестокость, таким образом, ограничена… Единственное впечатление, которое произвели действия ненасильственных групп на Гитлера, — побуждение раздавить то, что, на его взгляд, было презренной слабостью…“ Принимая постулат чёрных революционеров нашей страны о том, что мы живём в расистском обществе, трудно ожидать меньшей жестокости…

Было бы интересно попытаться изобразить ход ненасильственного восстания… На самом деле, такие эксперименты в виде „ролевых игр“ по „гражданской обороне“ уже проходили. В эксперименте, длившемся 31 час на острове Гриндстоун в провинции Онтарио в Канаде, в августе 1965 г., тридцать один ненасильственный „защитник“ должен был противостоять шести „вооружённым“ людям, представляющим поддержанное США „правое канадское правительство, оккупировавшее основные центральные территории Канады…“. К концу эксперимента тринадцать из защитников были „мертвы“; участники „заключили, что эксперимент привёл к поражению ненасилия“ ».203

История практик и применения ненасилия приводит меня к такому же выводу: ненасилие не может защититься от государства и тем более его свергнуть. Провозглашаемая сила ненасилия является обманом, дающим его адептам безопасность и моральный капитал, возмещающий невозможность победы.

160 Я слышал эту формулировку как минимум от трёх разных ненасильственных активистов, включая юных экологов и старых активистов движения за мир. Не знаю, почерпнули ли они эту идею из общего источника или пришли к ней взаимонезависимо, но это прославление капитуляции, безусловно, логически вытекает из их позиции.

161 Стефен Бендер приводит эту цитату из книги Бернайса в своей статье: «Propaganda, Public Relations, and the Not-So-New Dark Age», LiP, winter 2006: 25.

162 Там же, 26.

163 Вопрос пропаганды через СМИ подробно рассмотрен в книгах: Noam Chomsky and Edward Herman «Manufacturing Consent: The Political Economy of the Mass Media» (New York: Pantheon Books, 1998) и Noam Chomsky «Necessary Illusions» (Boston: South End Press, 1989). По мере роста иракского партизанского движения в течение последующих месяцев после объявления президента Буша об окончании основной части военной операции большое количество чиновников ЦРУ и высших чинов Пентагона изменили свою позицию. Они выступали с публичными заявлениями, условно разделяемыми на три категории, очевидно сосредоточенные на гегемонии США: вторжение было плохо подготовлено, оно вредит нашему имиджу за рубежом и оно уже критически тяжело для наших вооружённых сил.

164 Любой человек, знакомый с независимыми СМИ, наверняка знает несколько примеров независимых и пиратских радиостанций, заглушённых Федеральной комиссией по связи (а также криминализации государством независимого радио в последние годы, что привело к расширению так называемого «пиратского радио»). Статьи с подробностями по конкретным случаям правительственных репрессий против этих радиостанций: «Pirate Radio Station Back On San Diego Airwaves», Infoshop News, January 6, 2006 и Emily Pyle, «The Death and Life of Free Radio», The Austin Chronicle, June 22, 2001. Также известна борьба между «KPFA» и «Pacifica Radio», в которой корпоративный владелец по сути представлял государство.

165 «Инди-медиа» являются главной целью этих репрессий. Архив центрального сайта «Indymedia» (www.indymedia.org) содержит, возможно, самую подробную летопись государственных репрессий против различных сайтов инди-медиа по всему миру. В США Шерман Остин, анархист и администратор успешного революционного сайта «Raise the Fist», был заключён в тюрьму на год по сфабрикованным обвинениям. На момент написания этой книги его свобода ограничена, включая запрет пользоваться Интернетом. Федеральное правительство закрыло его сайт.

166 См.: Kalle Lasn «Culture Jam» (New York: Quill, 2000) — Калле Ласн ужасает безудержным оптимизмом: она полагает возможным изменение общества путём распространения простых идей.

167 В отличие от государственных СМИ СССР, которым мало верило его собственное циничное население, корпоративные СМИ должны быть цельной медийной системой, создающей иллюзию, что она выше политической пропаганды. Так, если люди по пути на работу видят мирную акцию протеста, но ничего не слышат о ней в новостях, они не видят в этом ничего плохого. Людей вне движения не нужно долго убеждать в том, что такая акция протеста к ним не относится; поэтому редакторы новостей могут притвориться, что отвечают на запросы своей аудитории, умалчивая о пикете. Но если люди по дороге на работу видят беспорядки или обнаруживают, что перед банком взорвалась бомба, и не могут найти ссылок на эти события в основных СМИ, они будут склонны искать эту информацию в других источниках и выяснять, что ещё СМИ от них скрывают. Одна из причин, по которым корпоративная демократическая система является более эффективной тоталитарной моделью, чем однопартийное авторитарное государство, заключается в том, что она должна скорее отвечать на вызовы, чем игнорировать их.

168 Российские анархисты в эпоху революции 1905 г. финансировали свои широкие пропагандистские кампании и издание агитационной литературы за счёт экспроприации правящего класса. Paul Avrich «The Russian Anarchists» (Oakland: AK Press, 2005), 44–48, 62. Сочетая просвещение с воинственными тактиками, изначально нищие люди смогли купить печатные станки и донести анархистские идеи до массовой аудитории.

169 Benevolent and Protective Order of Elks («Благотворительный и покровительствующий орден лосей») — социальный клуб, существующий в США с 1868 г. — прим. пер.

170 John Tutino, «From Insurrection to Revolution in Mexico: Social Bases of Agrarian Violence, 1750–1940» (Princeton: Princeton University Press, 1986), 6.

171 Fanon, «The Wretched of the Earth «, 61.

172 В последнее время SOA Watch сумела несколько продвинуться вперёд за счёт работы с латиноамериканскими режимами. Несколько южноамериканских правительств с левым уклоном, а именно Венесуэла, Уругвай и Аргентина, согласились больше не нaправлять своих солдат и офицеров в SOA. Это ещё один пример того, что пацифисты вынуждены полагаться на правительства, являющиеся насильственными институтами, для достижения своих целей. В частности, они сотрудничают с правительствами, которые бросили вызов «Вашингонскому консенсусу», вследствие чего менее заинтересованы в обучении их войск в США. Тем не менее все эти правительства активно душили народные движения методами, включающими в себя подавление оппозиционных СМИ и убийство протестующих. Поскольку эти правительства восходят к авторитарным левым, они кооптировали и раскололи сопротивление. Конечный результат такой же, как и при их более тесном союзе с Вашингтоном: контроль. Также полезно отметить, что в некоторых из этих случаев, особенно в Аргентине, воинственные общественные движения сыграли важную роль в свержении прежних правительств, близких к США, и избрании левых.

173 Beck et al., «Strike One to Educate One Hundred», 190–193.

174 David Graeber «Fragments of an Anarchist Anthropology» (Chicago: Prickly Paradigm Press, 2004). Анархист и, что не случайно, университетский работник Дэвид Грэбер заявляет, что, в дополнение к созданию альтернатив в виде «международных институтов» и «местных и региональных форм самоуправления», нам следует лишать государства их сущности, лишая их «возможности вселять страх» (63). Чтобы добиться этого, он предлагает нам «притворяться, будто ничего не изменилось, позволять официальным представителям государства сохранять лицо, даже время от времени заходить в их учреждения для заполнения нужных бумажек, но в остальном игнорировать их» (64). Любопытно, что он приводит в качестве примера несколько обществ на Мадагаскаре, по-прежнему управляемых и эксплуатируемых неоколониальными режимами как доказательство, что эта псевдостратегия может как-то работать.

175 Penny McCall-Howard, «Argentina’s Factories: Now Producing Revolution», Left Turn, no. 7 (October/November 2002); и Michael Albert ««Argentine Self-Management», ZNet, November 3, 2005.

176 Не хочу выставлять репрессии как нечто автоматическое. Иногда власти не замечают что-нибудь вроде анархистского общественного центра или, что случается чаще, решают, что лучше принять его, чем откатывать ситуацию обратно. Но, мягко или жёстко, всегда проводят черту, за которую они не пустят нас без боя.

177 Rick Rowley, «The Fourth World War» (Big Noise, 2003). Также см. мою рецензию на этот фильм: «The Fourth World War: A Review».

178 Ian Traynor «US Campaign Behind the Turmoil in Kiev», Guardian UK, November 26, 2004.

179 Williams «Our Enemies in Blue».

180 «Внутренние конфликты являются ещё одним серьёзным источником уязвимости в движении», Randy Borum and Chuck Tilbv «Anarchist Direct Actions: A Challenge for Law Enforcement», Studies in Conflict and Terrorism, no. 28 (2005): 219. Даже полиция в восторге от таких масштабов предательства.

181 Цит. по: «Fifth Estate», no. 370 (fall 2005): 34.

182 George W. Bush, «Address to a Joint Session of Congress» (speech, United States Capitol, Washington, DC, September 20, 2001).

183 На момент написания этой книги более дюжины предполагаемых членов «Фронта освобождения Земли» (ELF) и «Фронта освобождения животных» (ALF) были арестованы после внедрения агентов ФБР в ряды радикального экозащитного движения. Им угрожали пожизненными сроками за обычные поджоги, и, под этим чудовищным давлением, многие согласились доносить правительству. Шесть активистов группы «Остановите жестокость к животным в Хантингтоне» (SHAC), ведшей успешный и агрессивный бойкот против компании, проводящей испытания на животных, были обвинены в марте 2006 г. согласно Акту о терроризме в отношении животноводческой отрасли и недавно осуждены на несколько лет. Родни Коронадо, давний активист по защите экологии и коренных народов, бывший заключённый из числа ELF, был только что снова отправлен в тюрьму всего лишь за проведение семинара, побуждающего к радикальной экозащите и содержавшего рассказ о том, как он собрал зажигательное устройство, использованное при поджоге, за который он уже отсидел.

184 Williams, «Our Enemies in Blue», 201.

185 JH «World War 1: The Chicago Trial», Fifth Estate, no. 370 (fall 2005): 24.

186 JH «Sabotage», Fifth Estate, no. 370 (fall 2005): 22.

187 JH «World War 1: The Chicago Trial», 24.

188 Paul Avrich «Sacco and Vanzetti: The Anarchist Background» (Princeton: Princeton University Press, 1991), 153, 165.

189 «Галлеанисты» были группой анархистов, объединённой вокруг идей Луиджи Галлеани. Хотя его школа анархизма оказала на них влияние, они не назначали Галлеани своим лидером и не называли себя по его имени. Термин «галлеанисты» используется в первую очередь для удобства.

190 «Подрывная хроника» (итал.) — прим. пер.

191 Paul Avrich «Sacco and Vanzetti: The Anarchist Background», 127.

192 Там же, 207.

193 «White Anglo-Saxon Protestant» (англ.) — «белый англосаксонский протестант» — аббревиатура, обозначающая обобщённо наиболее привилегированную часть американского населения. — прим. пер.

194 Paul Avrich «Sacco and Vanzetti: The Anarchist Background», 127.

195 Там же, 147.

196 Paul Avrich «Sacco and Vanzetti: The Anarchist Background», 209.

197 Paul Avrich «Sacco and Vanzetti: The Anarchist Background», 211.

198 Там же, 213.

199 «Зов неуправляемых» (итал.) — прим. пер.

200 Lon Savage «Thunder in the Mountains: The West Virginia Mine War, 1920–21» (Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1990).

201 Borum and Tilby «Anarchist Direct Actions», 220.

202 На январь 2006 г., 88% суннитов в Ираке и 41% шиитов признают, что одобряют нападения на силы, возглавляемые США (Editor & Publisher «Half of Iraqis Back Attacks on US»), перепечатано в: «Asheville Global Report», no. 369 (February 9–15, 2006). Возможно, что, с учётом высокого уровня политических репрессий в Ираке, реальные проценты выше, но многие не захотели раскрывать опрашивавшим свою позицию, одобряющую действия восставших. В августе 2005 г., согласно секретному опросу британской армии, просочившемуся в прессу, 82% иракцев сказали, что они «решительно против» присутствия оккупационных войск. Такой же процент сообщил в майском опросе 2004 г., проведённом Временным коалиционным правительством, что хочет вывода войск США из свой страны (Thomas E. Ricks, «82 Percent of Iraqis Oppose US Occupation», Washington Post (May 13, 2004)). Однако сейчас трудно говорить о сопротивлении иракцев, поскольку западные СМИ уверяют нас, что единственное происходящее там — взрывы фанатиками гражданского населения. Велика вероятность того, что эти взрывы срежиссированы оккупантами, хотя и сейчас мы не можем точно знать о ходе сопротивления. Достаточно сказать, что большинство иракских групп сопротивления заняли позицию против убийства мирных граждан, и я говорю об этом большинстве. Я написал подробнее о возможности участия США в сектантских убийствах в статье: «An Anarchist Critique of the Iraq War», см.: www.signalfire.org.

203 Martin Oppenheimer, The Urban Guerrilla (Chicago: Quadrangle Books, 1969), 141–142.