Кто написал книгу? Конечно, автор, скажет любой читатель.
Но что такое автор? Давайте попробуем трезво рассмотреть себя в этой роли.
Дело в том, что тема «образ автора», которую нам когда-то задавали «раскрыть» в школьном сочинении, действительно взята не с потолка. Мы очень многое можем сказать об авторе, просто внимательно читая некий художественный текст. И от того, насколько симпатичен или несимпатичен нам автор, зачастую зависит и наше отношение к собственно тексту.
Иногда «образ автора» лежит на поверхности. В Чехове угадывается терапевт, который называет больного «батенькой» и прописывает ему покой, чай с липовым вареньем и умеренные припарки. Нам нетрудно догадаться, что Достоевский был человеком тяжелым, а Тургенев — нерешительным. Деспотизм Льва Толстого очевиден уже на уровне синтаксиса: достаточно посмотреть, как он выстраивает фразу, в которой практически все связи — подчинительные. А вот Пушкин — свет и свобода, и воспринимается это уже на уровне структуры его текстов, еще до содержания.
Один писатель — человек добрый, другой — злой. Это не связано с талантом, таково качество личности, которое невозможно скрыть. И даже если в личном общении человек сумеет утаить какие-то свои черты, они все равно проступят в тексте.
Я хочу сказать, что человеку невозможно избавиться от самого себя. Когда ты садишься писать — это именно ты садишься писать. И текст проявит не только наличие/отсутствие таланта, но и многое другое, присущее лично тебе. Какой ты есть — таков ты и будешь в тексте. Добрый или злой, любишь людей по-настоящему, любишь их благодаря Дейлу Карнеги или вообще их ненавидишь; каково твое отношение к смерти, опасности, жизненным трудностям, сексу, в чем для тебя смысл свободы, как ты смотришь на вопиющие вопросы современности (вегетарианство, чайльд-фри и так далее).
Театр начинается с вешалки, а книга начинается с образа автора. И если это твоя личная книга, если это именно то, что в тебе созрело, что наболело, набухло и рвется наружу, — оно неизбежно вырвется вместе с образом тебя-сегодняшнего.
Здесь я хочу сказать пару слов о таком феномене, как «исповедальность прозы». Помните, наверное, в фильме по пьесе Горина «Тот самый Мюнхгаузен»: к барону пристают, чтобы он исповедался, а он отвечает: я исповедовался всю жизнь. Все творчество — это своеобразная исповедь.
Возникает сразу два вопроса:
— какой смысл в чьем-то чужом (для читателя) личном самокопании?
— не стремно ли, прямо выражаясь, вот так писателю выворачиваться наизнанку? А вдруг недруги воспользуются информацией?
Ответы здесь таковы.
Дело в том, что писатель — это не какой-то инопланетянин. Он такой же человек, как тысячи прочих, на него похожих или не очень. Стоит расстаться с иллюзией, что до тебя никто не переживал ситуации первого поцелуя, — тогда вопросы отпадут сами собой. При всей уникальности личного жизненного опыта — он типичен. Будь по-другому, мы не в состоянии были бы читать произведения, написанные не нами. Чужое переживание на самом деле нам не чужое, потому что все мы принадлежим к одному биологическому виду, проходим одни и те же жизненные этапы. Поэтому нам интересен чужой опыт — этот опыт немножко и наш тоже.
Читатели иногда спрашивают: «Как получилось, что вы написали книгу целиком и полностью ПРО МЕНЯ?» Да потому, что «деточка, все мы немножко лошади». Я — это ты. Я-Писавшая-Тогда-Ту-Книгу очень похожа на Тебя-Читающую-Сейчас-Эту-Книгу: то, что волновало меня тогда, волнует тебя сейчас.
Вопрос второй. Почему писателю не страшно выворачиваться наизнанку? Да потому, что живой человек постоянно изменяется, непрерывно движется вперед. Представим себе время как отрезок. Вот жирная точка на отрезке времени — роман. Этот роман насколько возможно полно отражает мысли, чувства, жизненный опыт писателя, соответствующие данной точке, данному пункту. Вот роман написан, напечатан, вышел, попал в руки к читателю. И что же, у читателя, постороннего, в сущности, человека появился ключ к душе автора?
Ничего подобного. Потому что автора в этой точке уже нет, он уже переместился в другую на своем отрезке. «А, так ты алкоголик!» — восклицает всезнающий читатель. И смотрит на автора свысока. «Да нет, чувак, информация устарела. Я уже год как завязал», — пожимает плечами автор. «Но ты был алкоголиком», — настаивает читатель. «А в детстве я еще и писался в постель, — парирует автор. — Кстати, ты тоже». — «Откуда ты знаешь?!» — читатель в шоке. «Я ведь душевед. Писатель я. Поэтому и знаю».
Так обстоит дело с образом автора в произведении, которое является личным, авторским, изошедшим, так сказать, из человеческих глубин.
Но так ли обстоит дело с образом автора межавторского проекта?
Приступая к созданию текста, человек в первую очередь должен определить для себя, без кокетства и самооправданий:
почему я это делаю?
1. Потому что мои герои для меня живые, мой мир для меня настоящий, потому что я могу одеть свои мысли, образы и фантазии в одежку из слов и отдать их другим людям?
2. Потому что мне нечем заплатить за электричество, а деньги за «Конана», пусть небольшие, обещают уже на следующей неделе?
3. Потому что я увлекаюсь миром игры «Берсерк», и мне хочется запечатлеть какие-то моменты этой игры на бумаге (поделиться с другими фанатами, продлить ощущение приключений в виртуальном мире)?
Все эти побуждения одинаково почтенны и все они приводят к созданию текста. Но для того, чтобы с текстом все было в порядке, автор должен с самого начала отчетливо видеть собственный образ и не питать иллюзий. Взгляд на себя должен быть предельно четким.
Для меня вопрос об «образе автора», работающего в межавторском проекте, разрешается с помощью псевдонима.
Я никогда не скрывала своих псевдонимов, если только их не забывала. Да, и Дуглас Брайан — это я, и Ярослав Хабаров — это я, и Дарья Иволгина — я, и еще Елена Толстая, и еще кто-то там. Я развела целое море иллюзорных авторов, каждый из которых не является собственно «писательницей Хаецкой» на сто процентов. Любой из них представляет собой сумму моих ремесленных навыков и конкретных издательских требований к конкретной серии. Сама по себе, добровольно, я не стала бы наматывать кишки героя на копье, описывать атаку трехметровой жабы или поединок героя со злодеем на развалинах зловещего храма под зловещим светом мертвой луны. Сфера моих настоящих интересов лежит несколько в иной области. Но если данная конкретная серия «героической фэнтези» требует подобных сцен, то подобные сцены будут в заказном проекте.
Сейчас любят вспоминать, как сильно были угнетены мастера слова при «совке». О, эта бесчеловечная цензура! Сколько она порезала, сколько перерезала, сколько душ невинных загубила.
Вспоминают «внутреннего цензора». Воспарит, бывало, душа писателя. Дай-ка, обличу! Покажу язвы! Вскрою и явлю! Или просто скажу что-нибудь принципиально новое. «Люди, люди, возлюбите друг друга!.. — Видишь, какой бред». Но просыпается внутренний цензор и нашептывает: «Вздумал искренне писать? Ой, не делай этого… А то придет цензура и все зарубит. Не пропустят они правды, не допустят сказать народу от души все как думаешь. Так что лучше сам вычеркни заранее, чтобы сам знаешь что». И вычеркивает бедный автор слова, идущие от сердца, и крылья его вянут.
А что же теперь? Начинает человек писать — и мгновенно поднимает свою «удушливую голову» внутренний цензор. «Что это ты такое пишешь? Кто это опубликует? Это же получается у тебя некоммерческий продукт! Быстренько сценку насилия, а сюда — эротическую. Почему без монстров? Быстро монстров. Что за ковбои в космосе? Не валяй дурака, сделай хотя бы пару негуманоидных инопланетян, иначе тираж больше трех тысяч не поставят».
Помню, читаю как-то раз попалась мне в руки повесть, сделанная с заявкой «здесь я поднимаю очень серьезные, глубокие темы». (Так комментировал ее сам автор). Читаю. Вроде да, действительно поднимает человек темы, и даже глубокие и серьезные. Но на стр., скажем, сорок, — совершенно подростковая, беспомощно-грязная эротическая сцена класса «он вонзил свое твердое в ее мягкое». Описанная в лучших акробатических традициях: нога на бедро, грудь под ладонь, изогнулась-застонала, упала-отжалась. И так — на две с половиной страницы. Я не против эротических сцен, но, во-первых, уместных (а они далеко не везде уместны, иногда лучше про облака да цветочки), а в-главных — хорошо написанных. Спрашиваю у автора: «Зачем здесь эта прыщавая гадость?» Отвечает с важным видом: «Это такой крючок, чтобы удержать читательское внимание». То есть у человека воспитана иллюзия, что можно с помощью подобного ненужного в тексте (речь идет не о соблазнении, не о пороке, а о встрече добродетельного супруга с добродетельной супругой!) откровенно грязного эпизода удержать читательское внимание. А не потерять его. Кто подсказал это бедному автору? Неужели кровавая гэбня? Да нет же. Это сделал с автором его лучший друг — внутренний цензор. Для чего же мы по баррикадам-то скакали? Не для того ли, чтоб творить без цензуры? А вот оказалось, что и нет. Дали людям свободу, они тут же построили себе новый загон.
Я категорически против внутреннего цензора в принципе. Как в личном проекте, так и в межавторском.
Личный проект вообще творится абсолютно свободно.
Помню, в детстве меня поразило название одной главы в романе «Спартак»: «Что Спартак делал со своей свободой». Как это — «делал со свободой»? Свобода же — самоценность, как можно что-то с ней делать? А вот, оказывается, можно. Потому что это не самоценность, а некая разменная монета, даже своего рода капитал. И вопрос в том, как мы ею распорядимся, на что употребим.
Например, можно писать без всякого внутреннего цензора. Без оглядки на возможного издателя. И даже без оглядки на возможного читателя.
Я уже рассказывала много раз, как написала «Меч и Радугу». Точнее, как написала первую часть — «Разбойник поневоле». У меня была подруга, она меня сильно допекала своими «критическими мнениями». Что ни напишу — здесь нехорошо, тут недотянуто, там образ героя хромает на обе ноги. Наверное, кстати, она была права, но очень уж достала. В конце концов, лет мне было совсем мало, двадцать с небольшим, и я была ранимая.
«Хорошо! — сказала я сама себе. — Раз так — то напишу только для себя. Никому не дам почитать. Ни одной живой душе. Как будто я одна в целом мире».
И написала — без оглядки. Как хотелось, как душа требовала, так и написала. Сопливые эпизоды — ну и пусть. Образ героя хромает — и плевать. Шутки дурацкие — а кому какое дело. Это мой текст, только мой и ни для кого больше.
Продержалась я в этой изоляции, может быть, пару месяцев, может, и меньше. Не выдержала и все-таки дала почитать…
Не хочу сказать, что «Меч и Радуга» — это такая самая гениальная книга всех времен и народов. Ее успех для меня в некотором роде загадка, потому что я вижу ее недостатки, беспомощность стиля, нелепость мотиваций персонажей. Но все это не имеет, как выяснилось, большого значения. Эта книга написана «на сто процентов», с абсолютной внутренней свободой, абсолютно искренне.
В идеале так должны писаться все авторские проекты. Без поиска «крючков», за которые якобы зацепится читательское внимание. Без попыток угадать и угодить.
Если книга позарез нужна лично тебе — она будет нужна и еще кому-то, это закон.
Здесь я хочу обратить внимание на то, что абсолютная свобода и раскрепощенность автора, работающего на себя, в своем личном проекте, отнюдь не означает свободу от стилистики, грамматики, пунктуации и здравого смысла. Но это другая тема, а сейчас речь идет о том, что внутреннего цензора надлежит к ногтю. Автор категорически не должен превращаться в лакея с «чего изволите-с?»
Рассмотрим второй вариант: работа в межавторском проекте. «Мир» задан, герой — задан, стилистика — задана. Какая тут может быть свобода?
Да, со свободой здесь не очень. Это как в армии по контракту. У тебя была свобода отдать свободу на определенных условиях. Первый шаг сделан лично тобой, свободно и без принуждения. Как говорили отцы инквизиторы в «Молоте ведьм», «злые поступки совершаются добровольно». У Ленина про это тоже сказано в статье о партийной печати и свободе слова.
Ключевое слово в такой работе — дисциплина. Она не отнимает у автора достоинство. В отличие от внутреннего цензора, который трусливо шарит глазами: угадал? Не угадал? Угодил? Не угодил? Дисциплина ставит четкие задачи, у нее четкие требования. Выполнил — молодец, вот твоя зарплата.
Итак, приступая к работе в первую очередь необходимо определиться с образом автора.
Если проект целиком ваш, авторский, если вы пишете его сами, потому что иначе не можете, вас распирает от идей, от мыслей, от чувств, — значит, в этом проекте не участвует больше никто: там нет заказчика, нет издателя, нет аудитории, нет внутреннего цензора. Никого нет. В мире только двое: вы и мир.
Если вы взялись работать в заказном проекте, значит, вы добровольно подчиняетесь определенной дисциплине. В рассказах о Конане должен быть Конан. В рассказах о мире определенной компьютерной игры должны быть персонажи, реалии и ситуации определенной компьютерной игры, а реалиям мира Конана или вашей рефлексии на тему «математичка страшно угнетала меня в десятом классе» там не место.
При этом принципиально будем отличать внутреннего цензора от обычной дисциплины межавторского проекта. Дисциплина не лишает человека самоуважения, внутренний цензор превращает его в лакея.
Я считаю, что вы — автор межавторского проекта не должны быть тождественны себе-писателю. Ни в процессе работы, ни в готовом тексте, ни в собственном сознании, ни в глазах общественности. Дистанцируйтесь.
Межавторский проект не требует от писателя задействовать весь спектр знаний, умений и просто, не побоюсь этого слова, души. Нужна лишь какая-то часть. Именно, та часть, которая отвечает за грамотное составление предложений и внятное изложение мыслей. Автор, работающий в межавторском проекте, — в первую очередь добросовестный ремесленник.
Мы подходим к одной из важных ловушек. Выглядит эта ловушка так: «Сначала создай себе имя на межавторском проекте, а потом сможешь писать, что хочешь».
Один уважаемый человек и писатель создал, с моей точки зрения, довольно опасный миф под названием «эффект Ле Гуин». Смысл такой: стань известным, как Урсула Ле Гуин, и тебе «позволят» писать все, что захочешь, и все опубликуют за большие деньги, с песнями и плясками.
Засада в том, что мы приближаемся к некоей таинственной точке, которая присутствует, например, во всех биографиях и автобиографиях миллионеров: сначала я продавал на улицах спичечные коробки, верил в себя, упорно трудился, ладил с людьми….. (таинственная «мертвая» точка)…и разбогател. Стоп, а что произошло между «ладил с людьми» и «разбогател»? Всегда есть какая-то микроскопическая впадинка, зазорчик в этих рассказах. Потому что «я», и еще «сто тысяч я» продают спичечные коробки, верят в себя, мечтают, упорно трудятся, ладят с людьми — но никак не могут стать миллионерами. Что же произошло в то самое мгновение — там, где кто-то незаметно моргнул?
Этого мы никогда не узнаем.
То же самое — и с «фактором Урсулы». Прежде чем стать «Урсулой» и писать все, что вздумается, нужно каким-то образом стать «Урсулой». Как? Упорно продавать спички и верить в себя? То есть, упорно работать в межавторском проекте и ладить с издателями?
Не надо обольщаться. Как только автор, успешно работавший в проекте «Ф.У.К.У.С.И.М.А», вдруг объявит: «Знаете, я тут написал философскую фэнтезийную сказку про пушистых единорогов», на него посмотрят как на идиота. «Тебя знают как автора Конанов-Фукусима, через то ты широко известен, популярен, даже отчасти знаменит. Не выпендривайся. Кому нужны твои пушистые единороги? Их никто не будет читать».
Почему? Потому что читатель привык, что имя писателя Такого-то намертво связано с определенным проектом или, на худой конец, с двумя-тремя.
Поэтому если вы намерены когда-либо в будущем «стать Урсулой», нужно выстраивать мосты заранее. Самый простой путь — пользоваться разными псевдонимами. Один проект — один «автор».
Есть еще один вариант сосуществования автора и текста. Я вполне допускаю, что имеются на свете люди, для которых «Конан» или «Берсерк» (или еще какой-либо другой межавторский проект) — предел желаний и действительно то, что на все сто процентов отвечает их внутренней потребности в творчестве. Следовательно, отпадает нужда в псевдониме, можно не раздумывать над «эффектом Урсулы» и не отслеживать дистанцию между «собой-писателем» и «собой-межавтором». Проблемы нет в принципе. Человек на своем месте, и я за него рада.
Работающий в межавторском проекте автор обязан хорошо изучить тот мир, о котором он пишет. Читатели такого проекта желают видеть точное описание мира, где им интересно и, возможно, уютно. Они легко простят стилистическую ошибку, но оторвут голову за попытку изобразить Бритунию портом (одна из моих «знаменитых» ошибок: вместо того, чтобы лишний раз свериться с картой Хайборийского мира, я проассоциировала Бритунию с Британией, а Британия «правь морями»…) Также с неодобрением встречаются написание «Турания» вместо «Туран» и «шимиты», хотя они родом из страны Шем… Карта, карта и еще раз карта мира! Фанаты межавторских проектов начинают с энциклопедий.
Исследовав описываемый мир, автор проявит уважение к материалу и к проекту в целом. Без уважения нормальной межавторской книги не создать.
Если сравнить творчество с браком, то свой личный проект я бы назвала браком по любви, а работу в межавторском проекте — браком, основанном на уважении.
И в том, и в другом случае брак возможен; более того, брак, построенный на уважении, считается более прочным. Спокойным. Почтенным. Но, опять же, уважение не требует всего человека — в отличие от любви. Любовь — это всегда риск. Точно так же и книга, написанная исключительно из любви, из внутренней потребности ее создать, всегда представляет риск для автора. Книга, созданная в рамках межавторского проекта, никогда таким риском не является, наоборот — она дает гарантии.
Побудительным мотивом в создании «настоящего произведения» всегда служит жажда творчества, желание дать жизнь чему-то, чего еще нет. При написании книги в межавторском проекте побуждения могут быть различными, например, «за компанию», но чаще всего это желание подзаработать.
Иными словами, мы видим совершенно разный подход к творческому процессу и совершенно разных авторов.
Итак, работа в межавторском проекте начинается с создания образа автора. Проще, когда образ автора маркируется псевдонимом. «Образ автора» меньше, чем собственно-писатель. В первую очередь задействованы его навыки опытного и грамотного ремесленника. Для работы в межавторском проекте «образу автора» необходимо подчиняться дисциплине и не выходить за заданные рамки. С «образом автора» трудно расстаться, особенно если это был ваш первый контакт с миром писателей-издателей, поэтому разумно пользоваться псевдонимами.
Но если работа в межавторском проекте полностью удовлетворяет ваши творческие потребности и отвечает вашему истинному авторскому «я», то проблема вообще не возникает.