Как писать книги

О пользе грамматики

Когда я задумывала эту книжку, мне виделись глубокомысленные многостраничные рассуждения о художественном образе, о структуре сюжета, о проблематике произведения. Книга, подобная этой, — в первую очередь возможность высказаться (да еще так, чтобы не перебивали) на всякие животрепещущие темы, вроде «нужны ли мы нам», «что такое фэнтези», «что такое женская литература», «правда ли, что фантастика — для мужчин, а фэнтези — для женщин», «умерла ли фантастика» — и так далее.

Но в процессе подготовки материала оказалось, что самые больные мозоли у меня не там, где у всех нормальных людей помещается теория. Интереснее всего оказалось для меня размышлять о грамматике, о синтаксисе и пунктуации, о синонимах, антонимах, всяких таких штуках, которые позволяют автору с дьявольской ловкостью манипулировать сознанием.

Дело в том, что творческие натуры, особенно пришедшие в литературу из других, условно говоря, не «филологических» специальностей, — кто ради развлечения, кто для заработка, — сосредоточены как раз на проблемах крупных: замысел, идея, сюжет, персонаж. А как это все воплотить — ну, сесть и написать, как еще?.. Многие, что совсем уж удивительно, откровенно бравируют незнанием классической литературы («Я эту вашу «Войну и мир» в школе не читал и сейчас не собираюсь») и пренебрежением к грамматике («Корректор поправит, если что, а мое дело — генерить текст»).

Я совсем не против любителей. (Эта книжка, как я уже говорила в начале, написана именно для любителей). От слова «любить». Пожалуйста, развлекайтесь на здоровье, охотно и с удовольствием вам помогу.

Например, я шью кукол, не имея художественного образования. Мои куклы — любительские. Я люблю их шить, я люблю кукол. Они никогда не встанут в один ряд с творениями профессионалов, да и задача у них другая — развлекательная. Они развлекают меня и моих друзей. Иногда профессиональные кукольники дают мне советы. Это интересно.

Точно так же можно рассматривать творчество любителей, например, «Конана». Ну, пишет человек после работы или там после учебы рассказы по могучего варвара. Получается более-менее хорошо. На здоровье.

Плохо другое. Плохо, когда «любители» превращаются в воинствующих дилетантов. Дилетант — это «любитель», который не любит. Вот такое определение для него подберем.

Дилетанта легко отличить в первую очередь по изумительному высокомерию. Зачем мне эта ваша грамматика? Я ее в школе ненавидел и теперь заниматься ею тоже не собираюсь. Я вообще по образованию физик-ядерщик, правда, по этой специальности не работаю, а работаю менеджером по продаже макарон. И не надо ко мне приставать с запятыми. У вас в издательстве на ставке сидит корректор, вот он пусть и корректирует.

Да, дружок. Корректор тебе откорректирует. А редактор — отредактирует. А стилист — создаст прическу и макияж. Но ни один мозговед не приклеит тебе мозг. Есть какие-то вещи, которые человек может сделать только сам.

Моя книжка — для любителей.

А дилетантов мы будем клеймить позором.

Вот прямо сейчас и начнем.

Как вам нравится такая чудная конструкция:

«Сергей членораздельно произнес:

— Витя, чем ты болен?»

Это мы назовем прелестями словоупотребления. Слово «членораздельно» — оно тут определенно не на месте. Его наличие предполагает скрытую оппозицию — возможность нечленораздельной речи, ну например, если у Вити или у Сергея отрезан кусок языка или горячая картошка во рту. Но поскольку ничего такого не наблюдается, а фраза «Витя, чем ты болен?» весьма проста как в построении, так и в употреблении, значит, слово «членораздельно» при ней — определенно излишество. Нет никакого скрытого противопоставления. Все равно что сказать — «Сергей голосом заговорил». Это было бы актуально только в том случае, если бы все остальные вокруг были чревовещателями.

Итак, слово «членораздельно» — неправильное. Тот самый «троюродный брат» нужного слова, которого надо бы заменить. Но на что его заменять? Для начала пытаемся постичь ситуацию. Что там происходило-то, между Сергеем и Витей? Наверное, Сергей напирал на свой вопрос, произносил его с нажимом, требуя от Вити непременного ответа. Оч. хор. Как же это выразить? Каким словом?

Редактор вычеркивает «членораздельно». И пишет — если ему не лень искать синонимы: «с нажимом», «отчетливо выговаривая каждое слово», «резко», «с ударением»… Каждое из этих определений придает фразе Сергея новый оттенок. А сам-то автор какой оттенок желал бы своей фразе придать? В силу своего высокомерия профукал еще одну возможность высказаться. Переложил ответственность на чужие плечи. А потом еще и скандалить придет: мол, не поняли и исказили.

Чтобы тебя поняли и не исказили — вынь изо рта горячую картошку и выражайся членораздельно. То есть — учись. Как говорил профессор Преображенский Шарикову — вы должны молчать и слушать, молчать и слушать!

Пренебрежение знаками препинания — признак внутренней расхлябанности автора. Предположим, захотелось человеку написать рассказ (роман). Но он забыл правописание. Забыл правила пунктуации. Двадцать лет писал только поздравительные открытки на деревню дедушке с Днем Победы, а тут потянуло на создание художественного текста. Проклятье, думает он, а как диалоги-то оформляются? Приблизительно припоминает, что там, вроде бы, тире в начале фразы. В книжку заглянуть и посмотреть, как это делают другие, — не то лень, не то не с руки. Читать-то читал, но внимания на все эти закорючки никогда не обращал… Говорят, в школьном учебнике было. Но за какой класс? За пятый? За шестой? В интернете посмотреть? Там как-то все невнятно — тоска-а…

И это в лучшем случае. Среднестатистический «гений» вообще не морочит себе голову подобной «ерундой» и лепит диалог как попало. Корректор же есть, корректор поправит.

О чем такое отношение к знакам препинания при диалоге говорит, например, мне?

О том, что человек невнимательно и/или мало читает. У него отсутствует чувство языка, чувство стиля, чувство ритма. И воспитывать их в себе он не намерен. Теоретически он согласен с тем, что воспитывать детей должны не няньки в детском саду, а родители. Но ему и в голову не приходит, что, если человек хочет быть автором художественных текстов, то воспитание в себе чувства стиля, ритма, языка тоже нельзя перекладывать на няньку.

Поэтому, товарищ, воспрянь и скорей берись за Розенталя. Перечитай эту страшную книгу и да приснятся тебе кошмары.

В правилах пунктуации нет ничего сложного. Их, в общем, не так и много. Все запоминать не обязательно, но штук десять усвоить неплохо.

В свое время, учась в университете, я с удивлением обнаружила в программе на очередной учебный год курс под названием «Русский язык». Господи, да что еще можно рассказать нам о русском языке? Мы его с четвертого класса… Сколько диктантов написали, сколько правил в рамочках зазубрили. И вот — опять. В высшем учебном заведении!.. С ума они сошли?

А сейчас могу подтвердить: курс «Синтаксис и пунктуация», который был у нас в университете, оказался для меня, наверное, самым полезным. С помощью правильной расстановки слов и знаков препинания при них можно добиваться поразительных эффектов. Напрасно люди думают, что все эти запятые — для неудачников, что главное — слова. Или нет, главное даже не слова, а Мысль и Самовыражение.

Ничего не выйдет. Без запятых, тире, точек, без кавычек и многоточий текст не зазвучит. Самовыражения не получится, Мысль не будет услышана. И тот, кто перекладывает эту заботу на плечи корректора, автоматически отдает важнейшую вещь — интонацию, звучание своего текста — в чужие руки. Корректор, конечно, расставит вам запятые. А вы подумали о том, что он расставит их, как сочтет нужным? Что он не поставит тире там, где оно бы, по идее, должно стоять — для придания фразе особенной, неповторимой интонации? Что он не станет морочить себе голову многоточиями, точкой с запятой, не разобьет фразу на две…

Текст получится грамотный — и усредненный. Не будет ни инверсий, ни всяких хитрых усилительных конструкций.

Вот самый элементарный пример.

Автор пишет: «Вова доверял Толику потому что Толик мог чего не могут другие». Фраза, достойная шестиклассника, но не всякого, а только троечника. А написал взрослый мужчина. И швырнул редактору: «Давай, баба, правь!» Ну, «баба» и приберет за «гением». Для начала — поставит запятую. Своею властною рукой. «Вова доверял Толику, потому что Толик мог то, чего не могли другие». Нас интересует первая запятая. Сейчас она стоит нейтрально, перед «потому что». А вот не был бы автор лохом, поставил бы запятую сам, и перед «что»: «Вова доверял Толику потому, что Толик мог…» Интонация у фразы мгновенно меняется, ударение падает на «потому» — на причину доверия Вовы к Толику. В первом случае под ударением стоит «мог» и, следовательно, Толик с его возможностями важнее Вовы с его доверием. Во втором случае — ровно наоборот, важнее доверие Вовы.

Пустячок, а приятно.

Есть классический пример, вроде «казнить нельзя помиловать». И на самом деле такие ситуации встречаются гораздо чаще, чем можно было бы подумать.

«— Странный ты какой-то. Дерганый.

— Чем же это интересно?» — пишет автор.

Последняя фраза представляется в данном контексте двусмысленной. «Чем же это интересно?» Чем же тебе интересно, что я такой дерганый? — возможно, интересуется второй участник разговора. «Делать тебе нечего — интересоваться моим настроением?» А может быть, он хотел спросить: «Чем же это, интересно?» — И чем это я, интересно, такой странный? В чем это, интересно, ты узрел мою странность?

То есть, по здравом размышлении, диалог следовало записать так:

«— Странный ты какой-то.

— Чем же это, интересно?

— Дерганый».

Вот теперь понятно, что именно герои имели в виду.

Или, другой вариант:

«— Странный ты какой-то, дерганый.

— Чем же это интересно?»

Тут второй персонаж может ответить: «Да ничем», «Просто так», «Для тебя нетипично».

Еще пример.

«Мы просто посидим полчасика так для приличия…» — говорит один персонаж в тексте у одного грамотея.

Эта фраза — прямая речь. То есть расстановка знаков препинания здесь особенно критична, поскольку важна интонация фразы — она содержит в себе львиную долю информации. Каковую информацию автор считает необходимым донести до читателя. И как он ее донесет, если его герой изъясняется вообще без всякой интонации?

Требуется трактовка.

«Мы просто посидим полчасика — так для приличия…» То есть, оборвана фраза: так для приличия стоило бы получше одеться, прийти не пьяными.

Или: «Мы просто посидим полчасика — так, для приличия…» Мы просто так тут посидим, для приличия.

Корректор-диверсант мог бы вообще одними запятыми извратить смысл текста.

Вот еще примерчик — как может измениться интонация от запятой. Здесь разница не смысловая, а интонационная, но она несет в себе важную нагрузку.

«Вы директор завода — и не знаете, где у вас рабочий».

Или: «Вы, директор завода, — и не знаете, где у вас рабочий!»

В первом случае «Вы директор завода» — констатация факта. Ну, вы директор. И чего-то там не знаете. Директор не может все знать.

Тире между подлежащим и сказуемым, если подлежащее выражено местоимением, а сказуемое существительным, по правилам не ставится. Если оно ставится, то это будет авторский знак препинания, для усиления интонации: «Вы — директор завода!» То есть — супер-ответственность! Сверхчеловек! Вы! Лично вы! Ну вроде как сказать: «Вы — Бэтмен!» Кстати, заметим, что имя любого из супергероев в подобной конструкции всегда пойдет через тире (нельзя же сказать буднично «Вы Бэтмен» или «Я Женщина-Кошка», или там «Он Человек-Паук». Только пафосно: «Он — Человек-Паук!» В то время как сказать «Он двоечник» можно и нужно без всякого тире… такая тонкость).

Однако вернемся к запятой. Без запятой фраза прозвучит достаточно буднично. Запятая придаст ей мощную укоризну: «вы, директор завода, — и не знаете!..» Ай-яй-яй! Вы должны все знать, ибо вы — директор! Почти Бэтмен. Выговор вам по партийной линии.

У меня был такой, довольно сомнительный случай. Некий персонаж по имени Маликарне задолжал денег своей квартирной хозяйке. И вот она прижимает его на лестнице и кричит: «Попался! Маликарне!» Понятно, что два восклицательных знака передают море эмоций, в котором тонет квартирная хозяйка. Но потом я решила, что это не очень принципиально, что не такие уж у нее и сильные эмоции, и первый восклицательный знак убрала. «Попался Маликарне!» — так достаточно. Однако это было моим личным, авторским решением, и я приняла его добровольно и по здравом размышлении. Редактор же мог поставить какой угодно знак препинания, например, запятую: «Попался, Маликарне!» — в таком виде имя превращается в обращение, а это, в свою очередь, создает достаточно дружескую интонацию. Когда мы называем кого-то по имени, мы делаем это ради сближения с человеком. Для нас важно, кто нас называет по имени, какое имя для этого использует — уменьшительное, имя-отчество и т. п. Обращение к должнику по имени в устах хозяйки означает, что она готова Маликарне простить. Если же ее реплика — просто констатация факта («Попался Маликарне!») — значит, она злорадствует, совсем другая интонация. Инверсия (правильно, точнее, нейтрально было бы сказать: «Маликарне попался») — сигнал разговорной речи и близости второго персонажа. Фраза «Маликарне попался» означала бы, что Маликарне этой фразы не слышит — абсолютно нейтральная фраза показывает, что дистанция между хозяйкой и Маликарне достаточно большая, что она смотрит на него издалека, из окна, например, и он никак не участвует в хозяйкиной ситуации.

Еще раз повторю, если вы, автор, запятых и тире сами не расставите, где сочтете нужным, — их расставит за вас злой корректор. Ну или слишком ответственный (и злой) редактор. Но они не станут вникать в интонационный рисунок фразы, им не за это платят их маленькую зарплату.

Да, автор, в общем-то, не обязан знать всякие тонкости, вроде «постановки запятых при детерминанте», это уж действительно пусть разбирается корректор. Но если автор позволяет себе разделять запятой подлежащее и сказуемое, если он не знает, что «будто бы» не пишется через дефис — нигде и никогда, если ему лень посмотреть правописание слова «ингредиент», если он не видит разницы между «чтобы» («чтобы помнили») и «что бы» («что бы ни случилось»), если он забыл, что причастные и деепричастные обороты выделяются запятыми, что после точки слово пишется с большой буквы, а после реплики персонажа ставится запятая, — значит, этот человек относится к своему тексту небрежно. Если вы льете реактив мимо пробирки, ваш химический опыт будет некорректным. Если вы пишете, пренебрегая элементарными правилами правописания и пунктуации, — значит, никакого стиля от вас ожидать не приходится. Нет внутри чувства стиля, не постукивает волшебный барабанчик, и нота «ля» в камертоне не поет; сплошная глухота.

С помощью одного только синтаксиса можно сделать текст интересным, необычным, ярким.

«Творцы», которые «выше» синтаксиса, — жалкие дилетанты, даже не подозревающие о том, сколько возможностей они упускают. Свобода творчества начинается сразу же после того, как вы овладели ремеслом. Мгновенно. Ждет прямо за порогом, как Прекрасная Дама. Но если вы ремеслом не владеете, то пройдете мимо нее и даже не заметите.

Мне приходилось много работать с редакторами. Очень разными. Некоторые ненавидели писателей (сейчас я понимаю, что не без оснований). Другие были буквоедами и занудами. Третьи меняли «хохрики» на «бобрики», видя в том какой-то особенный смысл. И так далее. И со всеми я грызлась.

В молодые мои годы я была очень ревнивым и въедливым автором. Я писала, как считала нужным. Злоупотребляла «авторской пунктуацией». Манипулировала словами. Любила навертеть фразу подлиннее. В издательствах меня отчаянно редактировали. Я приходила посмотреть — что там сделали с моим текстом. Кричала, что «изуродовали», «изувечили», «исказили неповторимый замысел», «надругались над гениальным творением». Скандалила. Дралась за каждое слово. Далеко не всегда, кстати, была при этом права.

И вот однажды тертый калач и битый волк от редактуры, Максим Стерлигов, не поленился потратить на меня несколько часов. Он приходил с исправленной им рукописью моего романа «Ульфила» (а «Ульфилу» я переписывала четыре раза, некоторые куски — до шести раз, причем всегда от руки, поэтому считала роман совершенством). Садился, брал карандаш и стирательную резинку. И разбирал со мной каждую свою поправку, объясняя, почему он здесь считает правильным сказать так, а тут — вот эдак. Я задавала вопросы, сопротивлялась, спорила, отстаивала свою позицию, иногда меня даже трясло от раздражения и злости. Он не сердился, не втолковывал мне с высокомерным видом, что, мол, здесь должно быть так-то с исторической точки зрения (время от времени мне приходилось отбивать атаки людей несведущих, но чрезвычайно напористых, которые пытались «уличать» меня в неточностях). Он просто слушал и снова объяснял.

Это была очень хорошая школа. Я стала учиться искать баланс между усредненными, по учебнику, требованиями грамматики — и индивидуальным, авторским построением фразы и расстановки знаков препинания. То же самое касалось и словоупотребления. Главное, что я поняла: все мои авторские навороты, и неожиданные метафоры, и странные определения, и подчас шокирующее словоупотребление — все это я должна уметь объяснить и обоснованно защитить, если понадобится. Если для какого-то слова или оборота у меня не найдется аргументированной защиты, значит, лучше заменить на общепринятое.

То есть, необходимо найти тот самый баланс между неповторимо-авторским и усредненно-редакторским.

Позднее, периодически работая редактором, я сама пользовалась приемами, которые показал мне Максим. Делая работу чисто технически — подбирая синонимы к словам «был», «сказал», «пошел», ликвидируя повторы, отслеживая, чтобы у героя по ходу действия не менялись цвет глаз, рост или имя (и такое бывает, вспомним хотя бы злополучный перевод одного из «Поттеров», где Нэвилл именуется то Долгопупсом, то Лонгботтомом), — я всегда была готова объяснить автору, что и для чего я делаю. Если автор вдруг прибежит и захочет «разговора».

Я считаю, что диалог автора с редактором чрезвычайно важен для автора. Напрасно честолюбивые и высокомерные писатели, как в кавычках, так и без кавычек, считают, что пришли в логово врага, который желает лишь одного: изувечить и надругаться. Если бы они, авторы, потрудились предварительно изучить синтаксис и осознать пользу правильной пунктуации, если бы они точно знали, почему употребляют те или иные слова, а не лепили бы первые пришедшие в голову, — все было бы для них гораздо проще.

Выражаясь иначе, я — за осознанное творчество.

И осознавать это творчество я предпочитаю на уровне «молекулярном». Мне интересно исследовать язык. Это совершенный инструмент для создания художественного образа, для выражения самой сложной идеи и самого сильного чувства. Мы просто очень плохо умеем им пользоваться.

Да, существуют исключения. Люди, которые гениально сочиняют, отлично пишут, но — неграмотны в силу какой-то аномалии умственного устройства. Однако здесь мы исключения не рассматриваем, они слишком большая редкость, чтобы тратить на них время. Мы не можем от всех учеников музыкальной школы требовать, чтобы они были как Моцарт, и ставить им двойки за то, что они не как Моцарт.

Некоторые укрываются за тем, что у них, мол, «врожденная неграмотность». Мой собственный брат, получивший докторскую степень в области химии, пишет так, что понять его может «только професор егептологии», как он сам написал мне однажды в письме. Но заметим! Мой брат занимается химией. Он не пишет романов. А если человек занялся сочинением худ. лита — значит, он обязан, просто обязан некоторое время уделить грамматике. Любая «врожденная неграмотность» на самом деле — простая лень и нежелание учиться. Она очень легко побеждается с помощью справочника, постоянно лежащего на рабочем столе. Десять тысяч раз поставишь запятую перед «который» — глядь, и запомнил.

Дилетант отличается от любителя прежде всего нежеланием работать, учиться и совершенствоваться. У дилетанта нет любопытства. Ему неинтересно исследовать ту стихию, в которую он забрался с грязными ногами. Он считает, что это ему, такому гениальному, попросту не нужно. Ведь главное — что? Главное — он написал роман. А за грамматикой пусть следят жалкие рабы.

Есть целая группа вполне вменяемых людей, которые делают ошибки потому, что слишком много читают англоязычных текстов (там какая-то другая пунктуация) или слишком много торчат в интернете и позволяют себе в интернет-сообщениях (постингах, комментариях, полемике на форумах и т. п.) писать как попало.

Если мы не следим за своими манерами за столом, то постепенно навык утрачивается. Как говорил, кажется, Гессе, «нельзя навсегда стать вежливым». Чтобы не чавкать, не хлюпать, чтобы ловко разделывать мясную или рыбную порцию у себя в тарелке, требуется постоянный навык, постоянное усилие. Иначе возникнет вопрос: «В какой руке джентльмен должен держать вилку, если в правой у него котлета?»

То же самое касается языка. Чуть расслабишься, чуть спустишь осанку, — все, запятые посыпались, фразы неряшливы, приходится начинать заново, и с каждым разом собраться все труднее. И вот уже в правой руке у тебя котлета…

Есть еще одно определение, только не помню, к аристократии оно относится или к интеллигенции (я слышала — к интеллигенции): интеллигентный человек даже наедине с собой ведет себя так, словно он находится в обществе. И опять же, хорошо бы и писать нам — так.

Если бы я была сатрапом в одном из конановских королевств, за неправильную расстановку знаков препинания я бы отрубала мизинцы. Тогда, может быть, люди начали бы задумываться — что они пишут и зачем.