Как по лезвию

Как горят костры у Шексны-реки[151]

Как стоят шатры бойкой ярмарки

Дуга цыганская[152]

ничего не жаль

отдаю свою расписную шаль

а цены ей нет — четвертной билет[153]

жалко четвертак — ну давай пятак

пожалел пятак — забирай за так

расписную шаль

Все, как есть, на ней гладко вышито

гладко вышито мелким крестиком[154]

как сидит Егор в светлом тереме

в светлом тереме с занавесками[155]

с яркой люстрою электрической

на скамеечке, крытой серебром

шитой войлоком

рядом с печкою белой, каменной

важно жмурится

ловит жар рукой.

На печи его рвань-фуфаечка

приспособилась

да приладилась дрань-ушаночка

да пристроились вонь-портяночки

в светлом тереме

с занавесками да с достоинством[156]

ждет гостей Егор.[157]

А гостей к нему — ровным счетом двор.

Ровным счетом — двор да три улицы.

— С превеликим Вас Вашим праздничком

и желаем Вам самочувствия,

дорогой Егор Ермолаевич.

Гладко вышитый мелким крестиком

улыбается государственно

выпивает он да закусывает

а с одной руки ест соленый гриб

а с другой руки — маринованный

а вишневый крем только слизывает

только слизывает сажу горькую

сажу липкую

мажет калачи

биты кирпичи...

Прозвенит стекло на сквозном ветру

да прокиснет звон в вязкой копоти

да подернется молодым ледком.

Проплывет луна в черном маслице[158]

в зимних сумерках

в волчьих праздниках

темной гибелью сгинет всякое

дело Божие[159]

там, где без суда все наказаны[160]

там, где все одним жиром мазаны

там, где все одним миром травлены

да какой там мир — сплошь окраина

где густую грязь запасают впрок

набивают в рот

где дымится вязь беспокойных строк,

как святой помет

где японский бог с нашей матерью

повенчалися общей папертью

Образа кнутом перекрещены

— Эх, Егорка ты, сын затрещины!

Эх, Егор, дитя подзатыльника,

вошь из-под ногтя — в собутыльники.

В кройке кумача с паутиною

догорай, свеча!

Догорай, свеча — х... с полтиною!

Обколотится сыпь-испарина,

и опять Егор чистым барином

в светлом тереме, шитый крестиком,[161]

все беседует с космонавтами,

а целуется — с Терешковою,

с популярными да с актрисами

все с амбарными злыми крысами.

— То не просто рвань, не фуфаечка,

то душа моя несуразная

понапрасну вся прокопченная

нараспашку вся заключенная...

— То не просто дрань, не ушаночка,

то судьба моя лопоухая

вон, дырявая, болью трачена,

по чужим горбам разбатрачена...

— То не просто вонь — вонь кромешная

то грехи мои, драки-пьяночки...

Говорил Егор, брал портяночки.

Тут и вышел хор да с цыганкою,

знаменитый хор Дома Радио

и Центрального Телевидения

под гуманным встал управлением.

— Вы сыграйте мне песню звонкую!

Разверните марш минометчиков!

Погадай ты мне, тварь певучая,

очи черные, очи жгучие,

погадай ты мне по пустой руке,

по пустой руке да по ссадинам,

по мозолям да по живым рубцам...

— Дорогой Егор Ермолаевич,

Зимогор ты наш Охламонович,

износил ты душу

до полных дыр,

так возьмешь за то дорогой мундир

генеральский чин, ватой стеганый,

с честной звездочкой да с медалями...

Изодрал судьбу, сгрыз завязочки,

так возьмешь за то дорогой картуз

с модным козырем лакированным,

с мехом нутряным[162]

да с кокардою...

А за то, что грех стер портяночки,

завернешь свои пятки босые

в расписную шаль с моего плеча

всю расшитую мелким крестиком...

Поглядел Егор на свое рванье

и надел обмундирование...

Заплясали вдруг тени легкие,[163]

заскрипели вдруг петли ржавые,

отворив замки Громом-посохом,

в белом саване

Снежна Бабушка...

— Ты, Егорушка, дурень ласковый,

собери-ка ты мне ледяным ковшом

да с сырой стены

да с сырой спины[164]

капли звонкие да холодные...[165]

— Ты подуй, Егор, в печку темную,

пусть летит зола,

пепел кружится,

в ледяном ковше, в сладкой лужице

замешай живой рукой кашицу

да накорми меня — Снежну Бабушку...[166]

Оборвал Егор каплю-ягоду,

через силу дул в печь угарную.

Дунул в первый раз — и исчез мундир,

генеральский чин, ватой стеганый.

И летит зола серой мошкою

да на пол-топтун

да на стол-шатун[167]

на горячий лоб да на сосновый гроб.[168]

Дунул во второй — и исчез картуз

с модным козырем лакированным...

Эх, Егор, Егор! Не велик ты грош,

не впервой ломать.[169]

Что ж, в чем родила мать,

в том и помирать?[170]

Дунул в третий раз — как умел, как мог,

и воскрес один яркий уголек,

и прожег насквозь расписную шаль,

всю расшитую мелким крестиком.[171]

И пропало все. Не горят костры,

не стоят шатры у Шексны-реки,[172]

нету ярмарки.

Только черный дым тлеет ватою.

Только мы сидим виноватые.[173]

И Егорка здесь — он как раз в тот миг

папиросочку и прикуривал,

опалил всю бровь спичкой серною.

Он, собака, пьет год без месяца,

утром мается, к ночи бесится,

да не впервой ему — оклемается,[174]

перемается, перебесится,

перебесится и повесится...[175]

Распустила ночь черны волосы.

Голосит беда бабьим голосом.

Голосит беда бестолковая.

В небесах — звезда участковая.

Мы сидим, не спим.[176]

Пьем шампанское.

Пьем мы за любовь

за гражданскую.

Кто-то шепнул — или мне показалось?

Кто-то сказал и забил в небо гвозди.

Кто-то кричал и давил нам на жалость.[177]

А кто-то молчал и давился от злости.

И кто-то вздохнул от любви нераздельной.

Кто-то икнул — значит, помнят беднягу.

Кто-то всплакнул — ну, это повод отдельный.

А кто-то шагнул, да не в ногу, и сразу дал тягу.

А время дождем пластануло по доскам стропил.

Время течет, растолкав себя в ступе.

Вот кто-то ступил по воде.

Вот кто-то ступил по воде.

Вот кто-то ступил по воде,[178]

Да неловко и все утопил.

Значит, снова пойдем.

Вот покурим, споем и приступим.

Снова пойдем.

Перекурим, споем и приступим.

Кто-то читал про себя, а считал — все про дядю.[179]

Кто-то устал, поделив свой удел на семь дел.

Кто-то хотел видеть все — только сбоку не глядя.

А кто-то глядел, да, похоже, глаза не надел.

А время дождем пластануло по доскам стропил.

Время течет, растолкав себя в ступе.[180]

Вот кто-то ступил по воде.

Вот кто-то ступил по воде.

Вот кто-то пошел по воде...

Значит, тоже пойдем.[181]

Вот покурим, споем и приступим.

Тоже пойдем.[182]

Перекурим. Споем. И приступим.

Но кто-то зевнул, отвернулся и разом уснул.

Разом уснул и поэтому враз развязалось.

— Эй, завяжи! — кто-то тихо на ухо шепнул.

— Эй, завяжи! — кто-то тихо на ухо шепнул.

Перекрестись, если это опять показалось.

Перекрестись, если это опять показалось.[183]

Как ветра осенние подметали плаху.

Солнце шло сторонкою да время — стороной.

И хотел я жить, и умирал — да сослепу, со страху,

Потому, что я не знал, что ты со мной.

Как ветра осенние заметали небо,

Плакали, тревожили облака.

Я не знал, как жить — ведь я еще не выпек хлеба,

А на губах не сохла капля молока.

Как ветра осенние да подули ближе,

Закружили голову, и ну давай кружить!

Ой-ей-ей, да я сумел бы выжить,

Если б не было такой простой работы — жить.

Как ветры осенние жали — не жалели рожь.

Ведь тебя посеяли, чтоб ты пригодился.

Ведь совсем неважно, от чего помрешь,

Ведь куда важнее, для чего родился.[184]

Как ветра осенние уносят мое семя,

Листья воскресения да с весточки — весны.

Я хочу дожить, хочу увидеть время,

Когда эти песни станут не нужны.[185]

Добрым полем, синим лугом

Все опушкою да кругом

Все опушкою, межою

Мимо ям да по краям

И будь что будет

Забудь, что будет, отродясь

Я воли не давал

Я воли не давал ручьям

Да что ты, князь! Да что ты брюхом ищешь грязь?

Рядил в потемки белый свет.

Блудил в долгу да красил мятежом.

Ой, да перед носом — ясный след

И я не смог, не смог ударить в грязь ножом.

Да наши песни нам ли выбирать?

Сбылось насквозь. Да как не ворожить?

Когда мы вместе — нам не страшно умирать.

Когда мы врозь — мне страшно жить.

Целовало меня лихо,

Да только надвое разрезало язык.

Намотай на ус, на волос,

Зазвени не в бусы — в голос.

Нить — не жила, не кишка,

Да не рвется, хоть тонка.

А приглядись: да за Лихом — Лик

За Лихом — Лик.

И все святые пущены с молотка.

Да не поднять крыла, да коли песня зла.

А судя по всему — это все по мне.

Все по мне, да мне мила стрела

Белая, каленая в колчане.

Наряжу стрелу вороным пером

Да пока не грянул Гром,

Отпущу да стены выверну углом.

Провалиться мне на месте, если с места не сойти.[186]

Давай, я стану помелом. Садись, лети!

Да ты не бойся раскружить,

Не бойся обороты брать.

Когда мы врозь — мне страшно жить.

Когда мы вместе — нам не страшно умирать.

Забудь, что будет.

И в ручей мой наудачу брось пятак.

Когда мы вместе — все наши вести в том, что есть.

Мы можем многое не так.

Небеса в решете, роса на липовом листе,

И все русалки о серебряном хвосте

Ведут по кругу нашу честь.

Ой, да луна не приходит одна!

Прикажи — да разом сладим языком в оладьях.

А прикажешь языком молоть — молю,

Молю о том, чтоб все в твоих ручьях.

Пусть будет так, пусть будет так, как я люблю.

И в доброй вести не пристало врать.

Мой крест — знак действия, чтоб голову сложить

За то, что рано умирать,

За то, что очень славно жить.[187]

За то, что рано умирать,

За то, что очень нужно жить.

Крутит ветер фонари

На реке Фонтанке.

Спите, дети... До зари

С вами — добрый ангел.[188]

Начинает колдовство

Домовой-проказник.

Завтра будет Рождество,

Завтра будет праздник.

Ляжет ласковый снежок

На дыру-прореху.

То-то будет хорошо,

То-то будет смеху.

Каждый что-нибудь найдет

В варежках и в шапке.[189]

А соседский Васька-кот

Спрячет цап-царапки.

Звон-фольга, как серебро.

Розовые банты.

Прочь бумагу! Прочь перо!

Скучные диктанты.

Замелькают в зеркалах

Платья-паутинки.

Любит добрая игла

Добрые пластинки.

Будем весело делить

Дольки мандарина.

Будет радостно кружить

Елка-балерина.

Полетят из-под руки

Клавиши рояля.

И запляшут пузырьки

В мамином бокале.

То-то будет хорошо!

Смеху будет много.

Спите, дети. Я пошел.

Скатертью тревога...

В поле вишенка одна

Ветерку кивает.

Ходит юная княжна,

Тихо напевает:

— Что-то князя не видать,

Песенки не слышно.

Я его устала ждать,

Замерзает вишня...

В поле снег да тишина.

Сказку прячет книжка.

Веселей гляди, княжна,

Да не будь трусишкой.

Темной ночью до утра

Звезды светят ясно.

Жизнь — веселая игра,

А игра прекрасна!

Будь смела и будь нежна

Даже с волком в поле.

Только радуйся, княжна,

Солнышку и воле.

Будь свободна и люби

Все, что сердцу мило.

Только вишню не руби —

В ней святая сила.

Пусть весна нарядит двор

В яркие одежды.

Все, что будет до тех пор,[190]

Назовем надеждой.

Нам ли плакать и скучать,

Открывая двери?

Свету теплого луча

Верят даже звери.

Всех на свете обними

И осилишь стужу.

Люди станут добрыми,

Слыша твою душу.

И войдет в твой терем князь,

Сядет к изголовью...

Все, что будет всякий раз,

Назовешь любовью.

Всем дается по душе,

Всем на белом свете.

В каждом добром мальчише,

В женщинах и в детях.

Эта песенка слышна,

И поет Всевышний...

Начинается весна,

Расцветает вишня.

Сядем рядом, ляжем ближе[191]

Да прижмемся белыми заплатами к дырявому мешку.

Строгим ладом — тише, тише —

Мы переберем все струны да по зернышку.

Перегудом, перебором...

Да я за разговорами не разберусь, где Русь, где грусть.

Нас забудут, да не скоро.

А когда забудут, я опять вернусь.

Будет время, я напомню,

Как все было скроено, да все опять перекрою.

Только верь мне, только пой мне,

Только пой мне, милая, — я подпою.

Нить, как волос. Жить, как колос.

Размолотит колос в дух и прах один цепной удар.

Да я все знаю. Дай мне голос —

И я любой удар приму, как твой великий дар.

Тот, кто рубит сам дорогу —

Не кузнец, не плотник ты, да все одно — поэт.

Тот, кто любит, да не к сроку —

Тот, кто исповедует, да сам того не ведает.

Но я в ударе. Жмут ладони.

Все хлопочут бедные, да где ж им удержать зерно в горстях.

На гитаре, на гармони,

На полене сучьем, на своих костях.

Злом да лаской, да грехами

Растяни меня ты, растяни, как буйные меха!

Пропадаю с потрохами,

А куда мне, к лешему, потроха...

Но завтра — утро. Все сначала...

Заплетать на тонких пяльцах недотрогу-нить...[192]

Чтоб кому-то, кому-то полегчало,[193]

Да разреши, пожалуй, я сумел бы все на пальцах объяснить.

Тем, кто мукой — да не мукою —

Все приметы засыпает, засыпает на ходу

Слезы с луком. Ведь подать рукою —

И погладишь в небе свою заново рожденную звезду.

Ту, что рядом, ту, что выше,

Чем на колокольне звонкой звон, да где он — все темно.

Ясным взглядом — ближе, ближе...

Глянь в окно — да вот оно рассыпано, твое зерно.

Выше окон, выше крыши.

Ну, чего ты ждешь? Иди смелей, бери еще, еще![194]

Что, высоко? Ближе, ближе.

Ну вот еще теплей... Ты чувствуешь, как горячо?

Когда мы вдвоем,

Я не помню, не помню, не помню о том, на каком

мы находимся свете.

Всяк на своем. Но я не боюсь измениться в лице,

Измениться в твоем бесконечно прекрасном лице.

Мы редко поем.

Мы редко поем, но когда мы поем, подымается ветер

И дразнит крылом. Я уже на крыльце.

Хоть смерть меня смерь,

Да хоть держись меня жизнь,

Я позвал сюда Гром — вышли смута, апрель и гроза.

Ты только поверь,

Если нам тяжело — не могло быть иначе,

Тогда почему, почему кто-то плачет?

Оставь воду цветам. Возьми мои глаза.

Поверь — и поймешь,

Как мне трудно раздеться,

Когда тебя нет, когда некуда, некуда, некуда деться.

Поверь — и поймешь,

То, что я никогда,

Никогда уже не смогу наглядеться туда,

Где мы, где мы могли бы согреться,

Когда будет осень,

И осень гвоздями вколотит нас в дрожь.

Пойми — ты простишь,

Если ветреной ночью я снова сорвусь с ума,

Побегу по бумаге я.

Этот путь длиною в строку, да строка коротка.

Строка коротка.

Ты же любишь сама,

Когда губы огнем лижет магия,

Когда губы огнем лижет магия языка.

Прости — и возьмешь,

И возьмешь на ладонь мой огонь

И все то, в чем я странно замешан.

Замешано густо. Раз так, я как раз и люблю.

Вольно кобелю.

Да рубил бы я сук,

Я рубил бы всех сук, на которых повешен.

Но чем больше срублю, тем сильней затяну петлю.

Я проклят собой.

Осиновым клином — в живое. Живое, живое восстало в груди,

Все в царапинах да в бубенцах.

Имеющий душу — да дышит. Гори — не губи.

Сожженной губой я шепчу,

Что, мол, я сгоряча, я в сердцах,

А в сердцах — я да весь в сердцах,

И каждое бьется об лед, но поет — так любое бери и люби.

Бери и люби.

Не держись, моя жизнь,

Смертью после измеришь.

И я пропаду ни за грош

Потому, что и мне ближе к телу сума.

Так проще знать честь.

И мне пора,

Мне пора уходить следом песни, которой ты веришь.

Увидимся утром. Тогда ты поймешь все сама.

Эх, налей посошок, да зашей мой мешок —

На строку — по стежку, а на слова — по два шва.

И пусть сырая метель мелко вьет канитель[195]

И пеньковую пряжу плетет в кружева.

Отпевайте немых! А я уж сам отпою.

А ты меня не щади — срежь ударом копья.

Но гляди — на груди повело полынью.

Расцарапав края, бьется в ране ладья.

И запел алый ключ. Закипел, забурлил.

Завертело ладью на веселом ручье.

А я еще посолил. Рюмкой водки долил.

Размешал и поплыл в преисподнем белье.[196]

Перевязан в венки мелкий лес вдоль реки.

Покрути языком — оторвут с головой.

У последней заставы блеснут огоньки,[197]

И дорогу штыком преградит часовой.

— Отпусти мне грехи! Я не помню молитв,[198]

Но, если хочешь — стихами грехи замолю.

Объясни — я люблю оттого, что болит,

Или это болит оттого, что люблю.

Ни узды, ни седла. Всех в расход, все дотла.[199]

Но кое-как запрягла. И вон — пошла на рысях!

Эх, не беда, что пока не нашлось мужика.

Одинокая баба всегда на сносях.

И наша правда проста, но ей не хватит креста

Из соломенной веры в «спаси-сохрани».[200]

Ведь святых на Руси — только знай выноси!

В этом высшая мера. Скоси-схорони.

Так что ты, брат, давай! Ты пропускай, не дури![201]

Да постой-ка: сдается, и ты мне знаком...

Часовой всех времен улыбнется: — Смотри![202] —

И подымет мне веки горячим штыком.

Так зашивай мой мешок да наливай посошок!

На строку — по глотку, а на слова — и все два.[203]

И пусть сырая метель все кроит белый шелк,

Мелко вьет канитель да плетет кружева.[204]

Как ходил Ванюша бережком вдоль синей речки

Как водил Ванюша солнышко на золотой уздечке

Душа гуляла

Душа летела

Душа гуляла

В рубашке белой

Да в чистом поле

Все прямо прямо

И колокольчик

Был выше храма

Да в чистом поле

Да с песней звонкой

Но капля крови на нитке тонкой

Уже сияла, уже блестела

Спасая душу,

Врезалась в тело.

Гулял Ванюша вдоль синей речки

И над обрывом

Раскинул руки

То ли для объятия

То ли для распятия

Как несло Ванюху солнце на серебряных подковах

И от каждого копыта по дороге разбегалось

двадцать

пять

рублей

целковых.

Душа гуляет. Душа гуляет

Да что есть духу пока не ляжешь,

Гуляй, Ванюха! Идешь ты, пляшешь!

Гуляй, собака, живой покуда!

Из песни — в драку! От драки — к чуду!

Кто жив, тот знает — такое дело!

Душа гуляет и носит тело.

Водись с любовью! Любовь, Ванюха,

Не переводят единым духом.

Возьмет за горло — и пой, как можешь,

Как сам на душу свою положишь.

Она приносит огня и хлеба,

Когда ты рубишь дорогу к небу.

Оно в охотку. Гори, работа!

Да будет водка горька от пота![205]

Шальное сердце руби в окрошку!

Рассыпь, гармошка!

Скользи, дорожка!

Рассыпь, гармошка!

Да к плясу ноги! А кровь играет!

Душа дороги не разбирает.

Через сугробы, через ухабы...

Молитесь, девки. Ложитесь, бабы.

Ложись, кобылы! Умри, старуха!

В Ванюхе силы! Гуляй, Ванюха!

Танцуй от печки! Ходи вприсядку!

Рвани уздечки! И душу — в пятку.

Кто жив, тот знает. Такое дело.

Душа гуляет — заносит тело.

Ты, Ванюша, пей да слушай —

Однова теперь живем.

Непрописанную душу

Одним махом оторвем.[206]

Хошь в ад, хошь — в рай,

Куда хочешь — выбирай.

Да нету рая, нету ада,

Никуда теперь не надо.

Вот так штука, вот так номер!

Дата, подпись и печать,

И живи пока не помер —

По закону отвечать.[207]

Мы с душою нынче врозь.

Пережиток, в опчем.

Оторви ее да брось —

Ножками потопчем.

Нету мотива без коллектива.

А какой коллектив,

Такой выходит и мотив.[208]

Ох, держи, а то помру

В остроте момента!

В церкву едут по утру

Все интеллигенты.[209]

Были — к дьякону, к попу ли,

Интересовалися.

Сине небо вниз тянули.

Тьфу ты! Надорвалися...[210]

Душу брось да растопчи.

Мы слюною плюнем.

А заместо той свечи

Кочергу засунем.[211]

А Ванюше припасла

Снега на закуску я.

Сорок градусов тепла

Греют душу русскую.

Не сестра да не жена,

Да верная отдушина...

Не сестра да не жена,

Да верная отдушина.[212]

Как весь вечер дожидалося Ивана у трактира красно солнце

Колотило снег копытом, и летели во все стороны червонцы

Душа в загуле.

Да вся узлами.

Да вы ж задули

Святое пламя!

Какая темень.

Тут где-то вроде душа гуляет

Да кровью бродит, умом петляет.

Чего-то душно. Чего-то тошно.

Чего-то скушно. И всем тревожно.

Оно тревожно и страшно, братцы!

Да невозможно приподыматься.

Да, может, Ванька чего сваляет?

А ну-ка, Ванька! Душа гуляет!

— Рвани, Ванюша! Чего не в духе?

Какие лужи? Причем тут мухи?

— Не лезьте в душу! Катитесь к черту!

— Гляди-ка, гордый! А кто по счету?

С вас аккуратом... Ох, темнотища!

С вас аккуратом выходит тыща!

А он рукою за телогрейку...

А за душою — да ни копейки!

Вот то-то вони из грязной плоти:

— Он в водке тонет, а сам не плотит!

И навалились, и рвут рубаху,

И рвут рубаху, и бьют с размаху.

И воют глухо. Литые плечи.

Держись, Ванюха, они калечат!

— Разбили рожу мою хмельную —

Убейте душу мою больную!

Вот вы сопели, вертели клювом,[213]

Да вы не спели. А я спою вам!

...А как ходил Ванюша бережком

вдоль синей речки!

...А как водил Ванюша солнышко

на золотой уздечке!

Да захлебнулся. Пошла отрава.

Подняли тело. Снесли в канаву.

С утра обида. И кашель с кровью.

И панихида у изголовья.

И мне на ухо шепнули:

— Слышал?

Гулял Ванюха...

Ходил Ванюха, да весь и вышел.

Без шапки к двери.

— Да что ты, Ванька?

Да я не верю!

Эй, Ванька, встань-ка!

И тихо встанет печаль немая

Не видя, звезды горят, костры ли.

И отряхнется, не понимая,

Не понимая, зачем зарыли.

Пройдет вдоль речки

Да темным лесом

Да темным лесом

Поковыляет,

Из лесу выйдет

И там увидит,

Как в чистом поле

Душа гуляет,

Как в лунном поле

Душа гуляет,

Как в снежном поле

Душа гуляет...

Как из золота ведра каждый брал своим ковшом

Все будет хорошо

Ты только не пролей

Страшно, страшно

А ты гляди смелей

Гляди да веселей

Как из золота зерна каждый брал на каравай

Все будет хорошо

Велика казна

Только, только

Ты только не зевай, бери да раздавай

Но что-то белый свет в крови

Да что-то ветер за спиной

Всем сестрам — по любви

Ты только будь со мной

Да только ты живи

Только не бывать пусту

Ой да месту святому

Всем братьям — по кресту виноватому

Только, только подмоги не проси

Прими и донеси

И поутру споет трубач

Песенку твоей души

Все будет хорошо

Только ты не плачь

Скоро, скоро

Ты только не спеши

Ты только не спеши