Как прекрасно светит сегодня луна

Ветер

Весь день в городе обсуждали, кого унесет ветер: стало известно, что завтра в городе ожидается большой ветер и он будет с собой уносить.

«Его обязательно унесет», — говорили про кого-нибудь.

«Его? Да, конечно… Зато этого — никогда».

«Никогда», — соглашались остальные.

«А мы забыли еще того, помните?..» — говорил кто-нибудь.

«A-а, этого?.. Этого, конечно… Зато того — никогда».

«Никогда», — соглашались остальные.

«А ее?.. Она ведь только и ждет, чтобы ее унесло…»

«Ее — да, — соглашались все остальные. — Ее — да».

К вечеру в городе знали: кого унесет, а кого нет.

Те, которые знали, что их унесет, готовились к тому, что их унесет.

Те, которые знали, что их не унесет, готовились к тому, что их не унесет.

Легли спать, но многие не спали. И из тех, кого унесет. И из тех, кого не унесет.

Наступило утро. Все встали и начали поглядывать на небо. По-разному вели себя.

Самый толстый человек в городе, круглый, как шар, сидел дома и спокойно ел сметану. Он знал, что его никогда никуда не унесет.

Одна девушка, про которую все говорили, что ее унесет, каждый вечер залезала на крышу дома и вставала на цыпочки, все ждала, что ее унесет. И сегодня была на крыше, сначала вставала на цыпочки, а потом устала и села — все равно ее унесет…

Один человек, ничем особенно не заметный, но про которого все знали, что вот его обязательно унесет, занимался своими делами: унесет так унесет, не унесет так не унесет, а он знай делает свое дело…

Все коровы ушли за город на пастбище. Они знали, что сегодня только людей будет уносить…

Один мальчик сделал себе пропеллер, чтобы если унесет — так быстрее, быстрее уноситься…

И еще два старика сидели, вспоминали: «А помнишь, как один раз меня унесло?»

«А меня как — помнишь?..»

Налетел ветер.

Первым его порывом был унесен человек, про которого все так и думали, что его унесет…

И второго, такого же, про которого все думали, что его унесет, унесло и третьего…

А ту девушку подхватило и понесло… в окно, в дом, в котором она жила, и там оставило. Даже окно прихлопнулось… Кто бы мог подумать, такая была девушка, ай-яй-яй!..

Зато мальчика с пропеллером унесло…

Сначала не уносило, он старался, а его все равно не уносило, он бросил пропеллер на землю, закричал, заплакал, и тут его подхватило и понесло… Летит, визжит…

Зато все удивились, когда самый толстый человек в городе, круглый, как шар, как сидел со своей сметаной на стуле, так и вылетел в окно на улицу. Семья как закричит: «Вернись, вернись!..»

А он оборачивается, извиняется: «Не знал я, не думал». А сам улыбается — вдруг знал?..

И еще те старики.

Только что сидели рядом, только что кивали головами: правильно-правильно его унесло, или пожимали плечами: ну, как такого унесло. Вдруг один из них взлетел, рубашка вздулась.

«Куда ты?.. — закричал второй. — Куда ты? Я думал, нас обоих унесет. Как тогда, помнишь? Обоих…»

Последней унесло корову. Про нее долго в городе думали: почему ее? Никто не мог догадаться.

Потом один человек вспомнил, что прошлым летом, когда все коровы спокойно ходили по пастбищу и ели траву, именно эта корова отделилась от остальных и забралась на какую-то горку. Еле стащили…

Но, может, не за это ее унесло, может, совсем за другое. Кто знает!..

Звездочка

Стоял дом в лесу. Хороший дом. Стены есть, крыша, труба. Хороший дом, а только — без сверчка. В доме хозяин жил — человек. Хороший человек. Руки у него есть, голова, борода. Хороший человек, а только молчит. Спит — молчит. Ест — молчит.

У человека котелок был глиняный. Хороший котелок. Суп варишь — супом пахнет. Кашу варишь — кашей пахнет. Хороший котелок, но не звенит. Стукнешь по нему ложкой, а он не звенит.

И все-то вокруг такое. Вот дождь за окном — хороший дождь, летний. Ш-ш-ш — по крышам, по стенам. Хороший дождь, а без грома. И ночь за окном — хорошая ночь, летняя. Все травы пахнут, которым надо ночью пахнуть, все птицы поют, которым надо ночью петь. Хорошая ночь, а без звезд.

— Эх, если бы хоть одна звездочка в небе засветилась, — сказал человек, — я бы хозяйку в дом привел!..

Вдруг — звезда! Откуда-то выпала. И засветила тихонечко…

Арбуз

Разрезали арбуз — а там тыква,

Разрезали тыкву — а там дыня,

Разрезали дыню — а там огурец,

Разрезали огурец — а там морковь,

Разрезали морковь — а там карандаш,

Разрезали карандаш — а там игла,

Разрезали иглу — а там «ой»! Страшно даже сказать!

Обратно все сложили.

Закрыли! Будто не разрезали!

Одна японская девушка

…Одна японская девушка была очень красивая и иногда могла превратиться в журавля, а из журавлиных перьев могла выткать ковер.

Всем очень нравились эти ковры.

Один человек полюбил девушку и ее ковры полюбил.

Однажды ковров долго не было.

— Как бы я хотел иметь красивый белый ковер! — сказал человек девушке.

Так появился ковер, а девушки не стало.

…Одна девушка была очень красивая и иногда могла стать луной или маленькой звездочкой.

Всем очень нравилась красивая желтая луна на небе или маленькая звездочка.

Один человек полюбил девушку, и луну, и звездочку полюбил.

Однажды луны долго не было.

— Как бы я хотел сейчас увидеть на небе луну или хотя бы маленькую звездочку! — сказал человек девушке.

Так на небе появилась луна, а девушки не стало.

…Одна девушка могла иногда сочинять сказки.

Всем очень нравились ее сказки.

Один человек полюбил девушку и сказки ее полюбил.

Однажды сказок долго не было.

— Как бы я хотел сейчас услышать сказку, длинную, красивую! — сказал человек.

Так появилась сказка, а девушки не стало…

«Разрезали арбуз…»

Разрезали арбуз, а там кто-то сидит, красит…

Семечки арбуза — в черную краску,

мякоть арбуза — в розовую.

Половину уже выкрасил. Половину не успел.

Черепаха

— Ты уродлива, — сказал человек черепахе, — и голова твоя уродлива, и спина, и лапы…

— Да, — сказала черепаха и умерла.

И стала пылью, дождем, цветком, тяжелой луной на небе, тяжелым камнем на дне… Но никогда-никогда не стала человеком. Не захотела…

Гусеница

Одну гусеницу спросили, кем она раньше была.

— Поездом, — сказала гусеница. — Я была поездом. Однажды навстречу мне — тоже поезд. Испугалась я, сжалась и гусеницей стала. Я думала, он тоже испугается, тоже гусеницей станет, а он так поездом мимо меня и проехал.

Полосатые

— Гусеница-гусеница, зачем тебе полоски, и серые, и зеленые?

— Когда я на деревьях — то зеленая, когда на земле — то серая…

— Тигр-тигр, зачем тебе полоски, красные и черные?

— Два тигра во мне: один красный, другой — черный, один — солнышко любит, а другой — ночь!..

Зернышко

Сидело зернышко в земле. И сидело оно там, ничего не ведая. И вдруг кто-то — р-раз! р-раз! — холодной водой за шиворот. Обиделось зернышко, вверх полезло: кто это там холодной водой за шиворот?..

Лезло, лезло — ой! Что это такое? Что это такое — и светлое, и большое, и теплое? И как это называется, и где это кончается, и неужели опять будет темно?..

Две рыбки

Две рыбки плескались в ведерке: одна рыбка с воображением была, другая без.

Та, которая с воображением, смотрела на зеленое, измазанное краской дно ведерка и думала: «Это дно морское, это водоросли зеленые…» А другая смотрела и думала: «Вот попалась… скоро нож…»

И правда скоро нож появился, острый, блестящий, завертелся, закружился над ними…

— Меч! Рыба-меч! — испугалась первая рыба да как шарахнется, как выпрыгнет из ведерка — прямо на подоконник, прямо вниз с пятого этажа, прямо — в бассейн, который стоял внизу! А посреди бассейна лягушка сидела, каменная, и никак квакнуть не могла. Вот хочет — и никак. И вдруг кто-то — бух! Кто-то с пятого этажа — бух! Прямо рядом — бух!

И лягушка сказала: «Ква!» Она бы хотела сказать длинно, она бы хотела сказать: «Рыба, я вас уважаю, рыба. Я уважаю рыб, которые прыгают с пятого этажа, если им надо в воду…» Но она сказала: «Ква!» И рыба вильнула хвостиком, будто все поняла… А в это время другой рыбе хвост отрубили, голову отрубили, косточки перемыли, съели да еще сказали:

— Разве одной рыбой наешься?

По снегу к проруби

Была зима. Вышел из лесу медведь и пошел по снегу к проруби. Наклонился, посмотрел в воду: «Какой я большой!»

Вдруг выстрел раздался. «Все равно большой», — сказал и упал.

Пришла вторая зима. Вышел из лесу другой медведь и пошел по снегу к проруби. Наклонился, посмотрел в воду: «Какой я большой».

Вдруг выстрел раздался. «Маленький я — не большой», — сказал медведь и упал…

На третью зиму вышел из лесу маленький медвежонок и пошел, играя: «Где здесь рыбки?» Наклонился над прорубью. Выстрел! «Значит, нет рыбок… Обманула мама…» — удивился он и упал.

Наступила четвертая зима. Вышел из леса самый обыкновенный медведь и наклонился над прорубью: «Пить». Выстрел. «Эх, не закрыл берлогу… Выдует тепло…» — пожалел он и умер.

Пятый упал головой в воду: «Рябина. Красная рябина над моей берлогой!»

Шестой долго сидел над водой: «Почему я такой черный?» Вдруг — выстрел, прямо в глаз. «Белый я, все белое!» И упал.

Седьмой не вышел из леса.

Муха

На ладони у меня был мед, на нее села муха, я закрыла ее другой ладонью, на ней были чернильные пятна…

И я слушала, как она жужжала, долго жужжала…

А потом я выпустила ее…

Полетела муха, рассекая комнату — мое пространство — на всякие неровные части…

Потом в форточку вылетела и полетела дальше, от меня, во всякие другие пространства, рассекая и их по пути на всякие неровные части…

Но знаю, будет она умирать, соберутся вокруг нее другие мухи, и она скажет:

— Слушайте, дети, я умираю. Я видела много-много всего, я была в разных-разных странах. Но раз — и этого я никогда не забуду! — я была в одной маленькой стране — там так сладко пахло медом, там были такие огромные фиолетовые звезды!..

Три неба

Эх да голубые большие рыбы закрывают небо. Мы смотрим и видим этих эх да голубых больших рыб.

А за этими эх да голубыми большими рыбами — синее небо, синие запахи, синяя густота, пустота…

А за синим — черное небо: черная вода, черный песок, черная тина…

Мы смотрим и видим эх да голубых больших рыб. Но если раздвинуть этих эх да голубых больших рыб и стряхнуть с себя синие-синие брызги, то попадешь туда, в черное небо, и оно засосет, как черная вода, как черный песок, как черная тина…

Эх да голубые большие рыбы закрывают небо.

Бабочка

Бабочка утром полетела в небо и сделала триста тридцать три виража.

Опустилась вниз. Посмотрела. Следа в небе нет.

В полдень бабочка снова полетела в небо и сделала шестьсот шестьдесят шесть виражей.

Опустилась вниз. Посмотрела. Следа в небе нет.

Вечером бабочка еще раз полетела в небо и сделала девятьсот девяносто девять виражей.

Опустилась вниз. Посмотрела. Следа в небе нет.

Она еще раз, еще один раз хотела полететь в небо, сделать один вираж. Но не смогла — крыло отпало…

Светло — темно

Во всей его комнате было светло, только под кроватью темно. Как ни заглянет под кровать — там все темно. Во всей комнате светло. А под кроватью — темно.

Взял он и передвинул кровать на другое место.

Пусть на другом месте будет темно, а на этом — пусть светло!

Разговор

Увидела мышка белку и говорит:

— Откуда у тебя такой хвост, пушистый и длинный?

— А я им машу, — отвечает белка, — махну раз — он длиннее, махну раз — он пушистее, вечером еще раз махну — и он вот такой!..

Подняла она хвост, махнула и запахнулась в него, как в шубку, по самые глазки…

— А я, — говорит мышка, — машу, машу своим хвостом, а он такой же. Махну раз — он такой же, махну другой — он такой же. И вечером еще раз махну, а он все такой же!..

«Один очень деревянный человечек…»

Один очень деревянный человечек делал очень бумажные цветы. И это у него хорошо получалось.

Просто он знал, в какой день какой цветок сделать. Если день был серый, такой серый, что лучше закрыть глаза и не видеть, он делал голубой цветок и выставлял в окошке…

Шли прохожие по длинной улице и еще издали видели его, говорили: «Есть хоть на что посмотреть в такой серый-серый день…» Подходили и уносили цветок…

А человек еще делал и опять выставлял. И опять подходили люди и уносили…

Но думал деревянный человечек, делая свои бумажные цветы: «Ах, если б хоть раз живой цветок у меня получился!»

Огурец

Мама уходила и говорила:

— Только не рви тот огурец. Он еще маленький. Ему еще расти надо.

Он пошел и сорвал тот огурец, принес домой. Разрезал на две половинки. Потом — на четыре. Потом — на восемь. Семечки вынул. Поиграл. А потом думает: «И правда маленький. Пусть растет». И вложил семечки обратно, и сложил восемь огуречинок, потом — четыре, потом — две, опять целый огурец вышел.

Отнес обратно на грядку — огуречик так и вцепился в стебель.

Пришла мама и ничего не заметила…

Первый день жизни

Сверху сидела курица-мама и обогревала их, а они съежились в скорлупке и никак не могли выбраться.

Стали они перестукиваться:

— Эй, ты, — стучит один.

— Эй, ты, — стучит второй.

— Мы скоро вылезем?

— Мы скоро вылезем?

— Что ты мои слова повторяешь? — стучит первый. — Ты свои скажи… Ты вот скажи, чего ты хочешь?

— Я хочу, — стучит второй, — чтобы, когда я вылезу, мне было бы не тесно, чтобы я расправил свои крылья и никого не задел…

— Эх, ты! — стучит первый. — А я хочу, чтобы мы вдвоем расправили крылья и никого не задели… И друг друга не задели…

Тут им курица-мама говорит: «Вылезайте!» И они стукнули клювами о стенку и вылезли.

— Ох, широко! — закричал первый. — Смотри, как широко!

И побежал, растопырив крылья, чтобы узнать, как широко. Бежит, бежит — никого не задевает, еще бежит — все равно никого не задевает. А другой в обратную сторону побежал и тоже никого не задел.

Целый день так бежали.

А вечером откуда-то появилась мама, усадила их рядом и сказала: «Спите».

В инкубаторе

Разломал наконец цыпленок скорлупу и вылез наружу.

Но увидел перед собой белые стены и белый потолок комнаты.

— Как?! — воскликнул он. — Еще раз родиться? Но я так устал!..

Из жизни гусениц

Гусеница вытягивала, вытягивала из себя длинную шелковую нить, а муж ее ткал из этой нити блестящие сверкающие покрывала. И набрасывал их на траву, на кусты и деревья — получалось красиво.

Как-то гусеница заметила, что муж сидит неподвижно.

— Что с тобой? — спросила она.

— Все искусство да искусство! — сказал он. — А жить когда?

«Клонилась рожь в поле ночью…»

Клонилась рожь в поле ночью

То в одну сторону — вся, то в другую — вся.

А сверху луна смотрела.

То из-за облака выглянет, а то и так — прямо…

…Ехали утром по полю всадники,

видят — лежит во ржи младенец:

светловолосый — как рожь,

круглолицый — как луна.

Женщина

Царица проснулась утром и увидела, что ничего вокруг нет: ни дворцов, ни садов, ни людей — одна голая земля, и большой камень лежит невдалеке. Вздохнула царица, но ничего не изменилось.

Тогда встала царица, подошла к камню и спросила: — Любишь меня?

Камень тут же превратился в царя и сказал:

— Люблю!

Коромысло

Женщина шла и держала на плечах коромысло — ведра с водой несла. Вдруг тяжело-тяжело стало — сбросила коромысло. И правильно сделала: из одного ведра один человек вылез, а из другого — другой.

И одного она узнала.

Улитка

Иногда улитка высовывалась из раковины и видела солнце в небе, похожее на лицо человеческого детеныша, облака, рвущиеся по небу в беспредельность, слышала грохот океанского прибоя. И, пугаясь, уползала обратно в раковину. Но потом опять высовывалась и смотрела. Так она и жила в расщелине скалы, на одном месте, почти не двигаясь, почти сто лет…

«Большой коричневый медведь…»

Большой коричневый медведь, почему сидишь, когда кругом все спят, зачем смотришь на белую ночную бабочку, что припала к тебе — не шелохнется?..

И на светлячка, который застрял внизу, перед твоей лапой, на его свет, точечный и зеленый?..

Ты сгони, смахни их прочь, встань, иди в свою зеленую берлогу и, пока спят и посапывают во сне твои коричневые медвежата и твоя большая коричневая медведица, подумай, как завтра обманешь, эх — как обманешь! — того, эх — хитрого охотника с его, эх — верными собаками, что давно уж приметил тебя, ждет…

«Белый ягненок…»

Белый ягненок, зачем ты влез в шкуру убитого тигра и расхаживаешь в ней?

Пусть ты не блеешь, пусть не бегаешь вприпрыжку, мелко-мелко перебирая ножками, пусть не подходишь ласкаться, и пусть все собаки шарахаются от тебя в стороны…

Разве не твой овечий плач слышен по ночам из шкуры убитого тигра?

Слепой

Каждый день он приходил на берег моря, садился на песок, слушал крики чаек и вспоминал, что ему рассказывали: впереди — море, позади — берег, а наверху — небо. В море — рыбы, в небе — птицы, на земле — люди.

Наконец он сказал:

— Не так это. И небо, и земля, и море — во мне. Я — и птица, и рыба, и человек.

«Однажды лунная дорожка…»

Однажды лунная дорожка на воде будто ножом разрезала реку на две половины.

И рыбы одной половины никогда уже не встретились с рыбами из другой половины.

Солнце — луна, солнце — луна…

Утром облака раздвигаются и показывается солнце — так начинается день.

Вечером облака раздвигаются и показывается луна — так начинается ночь.

Однажды утром все смотрели на небо: облака раздвинулись, а там — старик: высунулся и пальцем погрозил. Все насторожились.

Вечером все смотрели на небо: облака раздвинулись, а там — мальчик спящий с круглым лицом; открыл глаза, посмотрел и закрыл.

Все облегченно вздохнули. И ночь была тихая, теплая, все хорошо спали.

А в следующие дни опять: солнце — луна, солнце — луна…

«Лес, а за лесом — лес…»

Лес, а за лесом — лес, и за лесом — лес… А между лесами — большие солнечные поляны, никто не бродит по тем полянам.

Человек идет по лесу, ничего не видит, ничего не слышит.

И если выходит на опушку и видит поляну — только смотрит, не ступает…

Потому что помнит: как свет ударит, как тишина отнимет. Никто не бродит по тем полянам…

Медведь и луна

Как-то в лес опустилась луна, спряталась за деревом и вышла оттуда девушкой, красивой, но обыкновенной, поверх платья надет фартук, руки она держала под ним.

В это время шел по лесу медведь, самый черный. Увидел он девушку и говорит:

— Покажи, что в руках держишь?

Она молчит.

Подошел он ближе:

— Покажи, что в руках держишь?

Она опять молчит.

Упал он около нее и говорит:

— Покажи!

Она показала: в руках у нее — луна.

И девушка говорит:

— Смотри. Какая линия на ней тебе больше нравится?

— Вот эта, — ответил медведь.

— Ладно, — говорит девушка, — это будет тебе дорога. — А какой бугор тебе на ней больше нравится?

— Вот этот, — говорит медведь.

— Ладно, — говорит она, — это будет тебе лес. — И опять закрыла фартуком руки.

Медведь не успел ничего больше сказать, стал зеленым, как хвоя осенью, и синим — как ель синяя, и сизым — как дым над лесом. И — вовсе пропал…

Теперь у него другой лес…

Пожарник

Вот сидит пожарник, железный, на своей каланче, железной… А внизу — город: дома каменные, деревянные, в них — люди, лица белые, розовые… Совсем не железные — пожаров боятся. И что у них там: выйдет человек из дома — пойдет в другой… И обратно… И у всех так. Выйдут из дома — и в другой, потом обратно.

Все, больше ничего.

Только иногда какой-нибудь дом, какой-нибудь деревянный дом вспыхнет в небе букетом красных и желтых цветов. И налетит ветер, и треплет букет, и раскидывает цветы в стороны… Внизу кричат: «Пожар, пожар!» — и зовут его. Он спускается, садится в машину, красную, пожарную, и едет тушить, и тушит…

Но это — иногда. А обычно — нет никаких букетов. И тогда закрывается он дома, закрывает все двери и окна, сидит и ждет… А когда долго ничего нет, открывает окошечко и смотрит — он знает: у него такие глаза, если посмотрит, выберет себе какой-нибудь дом и посмотрит — то там… вспыхнет. Большой букет красных и желтых цветов… И налетит ветер, и треплет букет. «Пожар… Пожар!»

Все бы так и было, но раз на полу, где-то на черном, обугленном полу, после пожара, увидел: такой же! То есть лежит такой же, как он, железный, и такая же каска железная… Только маленький-маленький… и глаза закрыл…

Ах, пошел-пошел пожарный домой! Ах, скорее-скорее пожарный домой! Ах, побежал пожарный домой!

И все видели, как он закрылся, как он поднялся на свою каланчу, и зашел, и закрылся, и окна закрыл, и двери, и лестницу убрал…

Подходили к каланче, стучали, стучались в двери, в окна. А окна не открывались, двери не открывались… крепко заперся…

Купание

В одном городе не было речек, а имелись только бочки с водой. В один день решили устроить в них купание. Не то чтобы мытье с мылом, с мочалкой — это иди в баню! — а именно — купание.

По сигналу все бросились в бочки с водой. Один мальчик вынырнул, кричит: «Я — гусь…»

Одна девушка нырнула, а обратно не вылезает… Хорошо, кто-то вспомнил, что она так любит, любит так пугать людей: бросится в воду и не показывается…

Двое в одну бочку залезли, кричат: «Как хорошо!» А увидели друг друга — вылезли и молча разошлись — враги были.

«Помиритесь, — закричали им, — все равно ведь в одной бочке сидели, все равно мокрые…» А они не мирятся…

Трое бросились в одну бочку, вынырнули, кричат: «Как тесно», а увидели друг друга, обнялись и опять в бочку полезли. Долго не вылезали — друзья были…

Один толстый человек подкрался к бочке, прыгнул в нее и — расколол. Вся вода растеклась… «Мы же говорили, — сказали ему, — не подходите близко!..»

К вечеру еще одиннадцать расколотых бочек принесли. Двенадцатая была крепко обвязана веревками, проволокой и мохнатым китайским полотенцем с двумя китайскими птицами. Все равно развалилась.

Все остальные бочки собрали, сосчитали, в склад уложили.

До следующего купания, сказали…

Погоня

Какой-то человек увидел, что за ним другой человек гонится. И побежал от него.

Вбежал в дом — человек за ним.

Выпрыгнул из окна — человек за ним.

Прыгнул в трамвай — человек за ним.

Вбежал в лес — человек за ним.

Перебежал поле — человек за ним.

Но тут перед ним оказалась стена — не перелезть.

Достал он из кармана воздушный шарик, хотел надуть, перелететь — лопнул шарик.

Тогда он сел возле стены и больше уже не двигался. Стал смотреть на лес.

Из леса выбежал человек, который за ним гнался, сел рядом и стал смотреть на лес.

Потом из леса выбежал третий, сел рядом и тоже стал смотреть на лес.

И четвертый, пятый, шестой… Они подбегали, садились и смотрели на лес. Оттуда все время кто-нибудь выбегал. А потом выбежал человек, после которого никого не было. И когда его спросили, почему за ним никого нет, он ответил: больше некому — все уже здесь…

Что носить на голове

Однажды, когда все на земле перемешалось и люди позабыли, где чему быть, повстречались два человека: у одного на голове птица в гнезде птенцов выводит, у другого на голове дерево растет.

— Что это у тебя на голове птица гнездо свила? — спрашивает один.

— А у тебя почему дерево? — спрашивает второй.

Только заспорили, видят, идет еще один, у этого на голове — гора.

— Что это у тебя на голове гора? — спрашивают его.

— Я тоже удивляюсь, — говорит третий. — Как можно на голове дерево носить или гнездо с птицами?

А кругом, если приглядеться, у всех людей на голове что-нибудь есть. И ходят как ни в чем не бывало.

Тут эти трое заспорили, так раскричались, что драться начали. Пока они дрались, у одного — гора с головы свалилась, у второго — дерево, у третьего — птицы куда-то улетели.

Наконец очнулись они, огляделись — стоит недалеко гора, на вершине ее — дерево растет, на дереве птицы гнездо свили. И у всех людей на головах — ничего нет.

Вздохнули с облегчением — как хорошо стало!

Вдруг видят: идет мимо какой-то человек, а на голове у него что-то есть.

— Что бы это могло быть? — гадает первый.

— Это что-то совсем непонятное! — говорит второй.

— По-моему, никто не знает, что это такое! — восклицает третий.

На голове у незнакомца была шляпа…

Вверх — вниз, вверх — вниз

Это сейчас у нас солнце большое, лучи у него длинные, неизмеримые, а раньше оно было не такое большое и висело низко над домом, как дым из трубы, и все лучи у него были одинаковые. Только один луч длинный — как желтая доска с солнцем посередине: сначала один конец в небо торчит, а другой — в землю упирается, а потом — наоборот, как желтая доска с солнцем посередине, даже можно на ней качаться.

На ней и качались двое, что в том доме жили.

Качаются, качаются — солнце посередине.

— Как высоко! — сказал он.

— Как низко! — сказала она.

— Как низко! — крикнул он.

— Как высоко! — крикнула она.

Испугались они, говорят:

— Давай ближе сядем, рядом…

И пересели…

Качается доска — солнце посередине.

Больше никого.

След

Мы с другом нашли море и долго плавали. Иногда сидели на песке, иногда бегали по берегу.

— Я большой, — сказал друг, — смотри, какой у меня след…

Я показал на свой след.

— Да, — согласился друг, — у тебя больше…

— Нет, у тебя больше, — сказал я, показывая на его новый след.

Разглядывая свои следы, мы ушли далеко от того места, где начался разговор.

Наконец мы остановились, обернулись и посмотрели на цепочки своих следов. Вода, теплая и приятная, набегала на берег, нам на ноги.

И вот мы увидели чужой след. Какой прекрасный!

Мы сели и посмотрели на свои следы.

— Мы как мухи, — сказал друг.

— Мы как курицы, — сказал я.

— Мы как маленькие-маленькие мухи, — сказал друг.

— Как слепые-слепые курицы, — сказал я.

— Как ничто, — сказал он.

— Как ничто, — сказал я.

Тут мы услышали плеск. Из воды выходил человек. Он посмотрел на нас, ничего не сказал и пошел прочь.

— Он такой же, как мы! — сказал я.

— Да, такой же! — согласился друг. — Только как он море переплыл?!..

В пустыне

Два верблюда лежали в пустыне.

Вокруг пусто, только у маленького водоема бились в воздухе две стрекозы.

Они чертили воздух синими черточками крыльев, то взмывали вверх, то опускались, но наконец разлетелись в разные стороны. Было тихо, садилось солнце.

— А не кажется ли тебе, — нарушил тишину один из верблюдов, — не кажется ли тебе, что они обменялись крыльями… Они обменялись, разлетелись в разные стороны и больше никогда не встретятся?..

— Да, — сказал второй. — Больше никогда не встретятся.

Солнце скрылось за краем пустыни. Наступили сумерки. В песке, по всей пустыне зашевелились, выползая, маленькие юркие существа. Одно из них вынырнуло из песка совсем рядом с верблюдами, посмотрело на горбы и сказало:

— Горы!.. Я вижу горы! — и уползло.

Прошло еще некоторое время, и наступила ночь. Один из верблюдов опять нарушил тишину.

— А мы с тобой не расстанемся никогда, — сказал он.

— Да, — ответил второй, — никогда.

Миражи

Один верблюд любил миражи. Покончив с работой, он покидал двор хозяина и отправлялся один в пески. Там, за одним из барханов, начинались миражи. Это были зеленые цветущие оазисы, города с голубыми куполами и минаретами, шахские дворцы со стражниками, охраняющими ворота, луноликие красавицы, ковровые базары. Миражи являли то Бактрию, то Хорезм, то Согдиану, то Маргиану… Потом являлась яростная конница — и миражи исчезали, в огне и пожарах. Пропадали! Но через некоторое время появлялись опять…

Но вот в один из дней пропали совсем. Как сказал хозяину верблюда его родственник, приехавший из соседнего кишлака, это вертолет опылил хлопковое поле, ветер дул не в сторону селения, а в сторону песков, так что люди и скот не пострадали. Кроме чабана, который заблудился в песках, отыскивая какой-то редкостный цветок для своей любимой… «Так что все обошлось, — сказал родственник, — вот только миражи исчезли!.. Но, если честно, кому они нужны? Разве только твоему верблюду!..»

Красавица со шрамом на лице

В семнадцать лет она еще не считалась красавицей. У ней были стриженные до плеч волосы, короткие платья, как у ее сверстниц, ясный открытый взгляд.

Годы шли, круглое личико понемногу становилось все более выразительным. Глаза смотрели более загадочно. Лишь ночью, когда светила луна, ее лицо светилось в глубине комнаты и было по-прежнему детским, открытым и даже немного беспомощным.

Платья девушки становились более изысканными, движения — более плавными, глаза смотрели на окружающих более отрешенно. Она совсем не меняется, говорили ее постаревшие сверстницы. Что она делает с собой?

В тридцать семь лет она превратилась в настоящую красавицу. Лицо ее стало совершенным, законченным. Оно могло выразить нежность, силу, любовь, гнев.

Портил его лишь шрам, едва заметный, пересекающий лицо пополам, наискосок, появившийся недавно. Это было похоже на то, будто ночью мимо Луны пронесся неведомый метеорит и задел ее.

В обычное время шрам был незаметен, он становился отчетливым лишь в минуты ярости или страсти. Тогда он будто рассекал лицо пополам.

Красавица собиралась жить долго…

Шкаф

Он подошел к шкафу, хотел открыть его, но остановился: «Нельзя. Вода там. Доверху. Ка-ак хлынет!»

Он пошел к другому шкафу, открыл его, вынул чашки, чайник, сахар, хлеб и уселся пить чай.

Вошел друг, тоже сел пить чай.

— Слушай, — говорит он другу, — достань мне из шкафа…

— Сейчас, — говорит друг, — сейчас… — Встал, подошел к шкафу, но остановился: — Нельзя. Вода там. Ка-ак хлынет!

Вошла девушка, она все смеялась — такая веселая пришла, и они смеялись.

— Слушай, достань из шкафа… — попросили ее.

— Сейчас, — говорит девушка, — сейчас… — Встала, подошла к шкафу, за ручку уже взялась, но остановилась. — Нельзя. Вода там! — и заплакала.

Наступил вечер. Все разошлись по домам.

Ночью во сне он видит, что находится в воде. Прекрасная такая вода. Лежит где-то на глубине, вытянув пальцы, руки, плечи, весь вытянувшись, а навстречу ему выплывают рыбы. Подплывают, вплывают в вытянутые плечи, руки, пальцы, выскальзывают из пяток и плывут дальше.

И он плывет туда, откуда они приплыли, все вытягиваясь, удлиняясь, если обернуться, то не увидеть конца-края своего тела… И только видно, как плывут сквозь него рыбы.

Утром проснулся, увидел шкаф. «Нельзя открывать, — думает. — А то выскользнут!»

Пошел на работу, рассказал про сон, про рыб.

«Представляете, если бы я открыл шкаф!..»

Ему говорят: «Да, хорошо, что ты не открыл!»

Но через месяц приходят к нему как-то вечером друг и девушка, а он опять грустный.

— А нет там никаких рыбок! Одна вода. Доверху!

— А ты открой, — говорит девушка, — открой и увидишь!

— Нет, нельзя. А то как хлынет!

Мало-помалу стал он забывать про шкаф. Проходил мимо, будто ему ничего в нем не надо. У него и другой шкаф есть, хватает. Только иногда вспомнит ночью и на цыпочках подкрадывается-подкрадывается. Прислонит ухо к дверце: слышно — не слышно? А вода затихает. Сразу же! Как будто чувствует! Не слышно ее…

А потом он и это перестал делать. Спал ночью и видел всякие сны. Или не видел…

Наступил день, когда он должен был уехать из этого города. Насовсем. Пришли к нему вечером друг и девушка.

— Может, откроем? — говорит друг.

— Давайте! — говорит девушка.

— Нет. Нельзя. Вода там. Доверху. Ка-ак хлынет!

Фонтан

Был жаркий летний день. Фонтан в центре городской площади ежесекундно распускался пышным серебряным цветком и звенел, и журчал, и переливался, создавая неумолчный плеск воды, переливающейся из одного резервуара в другой. От фонтана веяло прохладой, и она заполняла собой все вокруг, так что никто не уезжал за город, все наслаждались прохладой здесь, у фонтана, сидя на многочисленных скамейках, среди подстриженных деревьев и газонов.

Однажды сидевшие у фонтана заволновались. Одна из струй фонтана застыла в воздухе как стеклянная, будто внезапно заледенела, будто вокруг не тридцатиградусная жара, а тридцатиградусный мороз. Остальные струи били по-прежнему не переставая, но совершенство фонтана было нарушено, цветок оказался с изъяном.

Позвали водопроводчика, но он ничего не смог сделать, сказал, что не понимает, в чем дело.

Позвали строителя фонтана — ведь он отвечал за свое изобретение! — но он тоже недоумевал: происшедшее противоречило известным законам физики, механики, термодинамики. Строитель назвал еще много всяких наук, но главное было в том, что это необъяснимо.

Среди присутствующих оказался поэт, заснувший на скамейке у газона с благоухающими флоксами. Он проснулся от восклицаний, полюбовался застывшей струей и сказал, что тут нет никакого чуда, просто эта струя предчувствует грядущий холод — ведь через несколько месяцев наступит зима… И будьте уверены, продолжал поэт, как сейчас эта струя ощущает грядущий холод, так зимой, в январе — феврале, она первая почувствует приближение весны, и первая сосулька появится именно здесь…

Так и вышло. Когда в середине зимы жители города, проходя по центральной площади, еще вовсю любовались гигантским цветком, переливающимся всеми красками под ярким февральским солнцем, а вечерами, подсвеченный многочисленными разноцветными лампочками, спрятанными в глыбах льда, привезенных с реки, ледяной фонтан сиял словно чудо-дворец, кто-то из прогуливающихся услышал звук капели и увидел сосульку, свисающую с крыши этого великолепного дворца. Это была все та же необыкновенная струя. А через месяц весь дворец оброс сосульками, стал таять и растекаться.

Поэт был прав. Не только среди людей, но и среди неживой природы встречаются экземпляры — предвестники будущего. Но они мешают наслаждаться настоящим. Жители города захотели избавиться от неприятного явления. Попросили водопроводчика закрыть кран на соответствующей трубе, чтобы струи больше не было. Но она пробилась на поверхность где-то в другом месте. Попробовали закрыть опять, но она забила в третьем месте — в городском парке.

— Стихия! — философствовал водопроводчик. — Вода — это стихия! А с ней не поспоришь!..

Он прилетал лишь однажды

Как-то женщина поливала в своем саду, огороженном высоким забором и охраняемом «злой собакой», чудесные розы. Муж ее сидел у окна в доме — рисовал плакат с названием «Не мойте овощи некипяченой водой».

Мальчик, их сын, лежал в гамаке и глядел в синее летнее небо.

Вдруг он вскрикнул. В небе появилось серебристое, прозрачное существо необыкновенного вида, которое быстро приближалось.

Вот Пришелец опустился в сад, протянул руку к одной из роз…

Женщина отчаянно вскрикнула. Пришелец выронил розу и снова взмыл в небо, скрылся из глаз.

Женщина в саду кричала:

— Подумать только, среди бела дня прилетают с неба воровать розы!.. Сделай же что-нибудь! — обратилась она к мужу, выглянувшему на ее крики. — Может, он опять прилетит!..

Муж тут же нарисовал картину «Не рвите розы на чужих планетах!» и выставил ее рядом с кустом роз.

Женщина махнула на него рукой.

— Я вижу, мне самой придется бороться с похитителями!..

И она притащила собаку, привязала ее рядом с кустом роз, вынесла из дома ружье, зарядила его и с самым решительным видом уселась в кресло-качалку, грозно посматривая в небо.

Тут на крыше сарая появился сын, завернутый в полиэтиленовый плащ. Спланировал в сад, сорвал розу, попытался по лестнице взобраться обратно на крышу.

Разгневанная мать поймала его за штанину, сбросила с него «космические» одежды, шлепнула, отобрала розу:

— Вторую, вторую розу погубили!..

Муж в это время выставил из окошка картину «Не прыгайте на ходу с поезда — опасно для жизни!».

Женщина швырнула картину обратно в окно мужу.

Вечер прошел в ожидании Пришельца.

Мальчик сидел в кустах с фотоаппаратом, ему хотелось щелкнуть Пришельца.

Муж вынес в сад свежий холст и, невзирая на презрительные взгляды жены, тоже ожидал «натуру». Потихоньку стал рисовать пейзаж: небо, облака, птиц…

Женщина сидела в кресле, сверкая глазами, напряженно сжимая ружье в руках. Но постепенно забыла про ружье, отставила его в сторону, задумчиво поглядывала в небо…

Но Пришельца все не было…

Стало темно, на небе зажглись звезды.

Все трое сидели, глядели на небо, отмечая то одну засветившуюся звезду, то другую… Может, на этой звезде живет Пришелец? А может, на другой?.. Стали представлять жизнь Пришельца на его планете. Женщина рассуждала так:

— Конечно, на его планете одни камни и железо, ничего не растет!.. Вот он и захотел полюбоваться на мою розу. Если бы он все-таки унес из сада розу, сидели бы сейчас сто миллионов этих чудиков на планете, а перед ними была бы моя роза!

Мужчина рассуждал так:

— А я думаю, что на его планете много картин, стены домов из картин, заборы, мосты, улицы — все из картин, ничего другого, не из картин, не осталось, там живут одни художники. Вот он и принес туда живую розу… Цветок.

Мальчик сказал:

— А я думаю, что на этой планете каждый рождается со своим цветком. И всю жизнь с ним живет! У кого — гладиолус, у кого — мак, у кого — кактус или репейник. А у нашего Пришельца никакого цветка не было. Все над ним смеялись. Вот он и прилетел на нашу землю, найти себе цветок!..

Так они сидели, смотрели на звезды и рассуждали. И наступила ночь, и звезды светились в небе, а они все ждали… Но Пришельца не было, он не прилетал больше.

И тогда они вошли в дом, потушили свет, легли спать… Последней в дом ушла женщина, бросив задумчивый взгляд в бездонное небо…

Прошло много лет. Сад женщины зарос цветами. Розы росли на земле, на крыше дома, высовывались из окон — они заполнили собой все видимое пространство. Забора больше не было…

Сама женщина, совсем уже старенькая, седая, сидела целыми днями в кресле-качалке, устремив неподвижный взгляд горящих глаз в синее небо.

Муж ее, расположившись рядом, за креслом, по-прежнему рисовал свои картины… Он тоже был уже совсем старый.

Как-то в калитку сада вошел молодой человек в форме летчика — это был их сын. Он подошел к матери, поцеловал ее, взглянул вместе с ней в небо.

— Все еще нет?..

Мать медленно покачала головой.

— Пока нет… но я ему все, все приготовила! — И она обвела рукой свой сад…

Сын попрощался и вышел из калитки… Послышался шум заводящегося мотора. Маленький самолетик взлетел в небо и скоро скрылся из глаз. Мать несколько секунд прощально махала ему рукой, а потом вернулась в кресло и снова стала смотреть в звездное небо: не видно ли Пришельца, не летит ли он?.. Сейчас она готова была отдать ему всё, что у нее было, все розы своего сада!

Но его больше не было.

Он прилетал лишь однажды.

Восточная притча

Однажды молодой человек, ученый, сидел дома и размышлял о строении Вселенной.

На подоконнике у него росла чудесная роза, в саду пел соловей, красавица подносила хозяину чашу с вином, улыбалась ему.

Вдруг в дверь постучали. Вошел человек. Это был прокаженный. Он был безобразен.

Прокаженный смиренно попросил у хозяина кусок хлеба.

Человек дал ему кусок хлеба.

Прокаженный увидел на подоконнике чудесную розу, попросил подарить ему.

Хозяин подарил ему розу.

Прокаженный услышал соловья в саду, попросил соловья.

Хозяин кликнул соловья, тот прилетел и сел ему на ладонь, хозяин протянул соловья просящему.

Прокаженный поблагодарил и попросил красавицу. Человек подвел ему за руку красавицу.

Прокаженный попросил дом.

— Это твой дом.

— Дай мне твои мысли. У тебя светлая голова, — попросил прокаженный.

Человек отдал ему свои светлые мысли.

— Теперь отдай мне свое здоровье, свое гладкое прекрасное лицо.

Человек отдал просящему свое лицо. А тот отдал ему свое лицо — прокаженного.

Ученый ушел из своего дома, поселился в уединении.

Но опять пришел к нему просящий.

— Подари мне солнечный свет, льющийся на твою голову, — попросил он.

И тот подарил ему солнечный свет.

— Подари мне ветер, шевелящий твои волосы, приносящий тебе запахи дальних стран!.

И человек подарил ему ветер.

— Отдай мне твое щедрое сердце, отдай жизнь, — попросил наконец гость.

И человек вынул из своей груди сердце, отдал просящему, а сам упал и умер.

Теперь гость жил в доме, мимо шли люди и видели: сидит у окна ученый, по-прежнему молодой, красивый, мудрый, размышляет о строении Вселенной, — все хорошо!

И самому ему казалось, что все хорошо. На подоконнике и в саду цвели розы, в клетке пел волшебник-соловей, красавица подносила чашу с вином, улыбалась ему… Но что-то все-таки должно было случиться дальше!

И случилось! На небе стали пропадать звезды, с каждым днем их становилось все меньше, розы в саду стали вянуть. Красавица таяла, бледнела, пока не исчезла совсем. Стены дома стали рушиться. Даже солнечный свет проливался на землю, минуя дом и сад. И ветер мчался мимо, огибая усадьбу…

А лицо? В один прекрасный день, наклонившись над ручьем, он увидел свое лицо. Это было лицо прокаженного.

Только еще безобразнее, чем раньше…

Человеческие сообщества

Несколько человек, живущих в одном городе, встречавшихся друг с другом довольно часто, сблизились настолько, что некоторые — подружились, некоторые — полюбили, а некоторые — полюбили очень сильно. Потом — разлюбили, стали описывать свои отношения в повестях, рассказах, романах, писать портреты друг друга, ставить друг над другом эксперименты: психологические, социологические, биологические. В результате экспериментов кое-кто не выдержал: заболел и умер, оставшиеся в живых ломали теперь головы: что еще сделать друг над другом… Некоторые нашли выход — завели себе новых друзей и знакомых. Другие — уехали в чужие города и страны.

Как прекрасно светит сегодня луна

Вечером медведь вышел из своей берлоги, постоял, послушал, что говорят кругом.

Все говорили про луну.

«Как прекрасно светит сегодня луна», — говорили вокруг.

«Ладно, я могу и закрыть», — сказал медведь и поднял вверх лапу. Луны не стало видно. Он постоял с поднятой лапой, послушал, что говорят теперь, и ему показалось, что никто не заметил, что луны нет, что она закрыта.

Все вели себя так, будто они видят луну, а он, медведь, не видит.

«Ладно», — сказал он и пошел по лесу. Проходил мимо заячьей норы, заглянул: зайчиха и шестеро зайчат уже лежат, моргают сонно, пошевеливают длинными ушками, она им что-то рассказывает… Нагнулся он.

«Видите, детки, — шепелявила зайчиха сонным голосом, — как прекрасно светит сегодня луна».

«Да», — ответил кто-то.

«А сейчас вы увидите, детки…» — сказал медведь, подкрался, встал и закрыл собой все, что можно было закрыть, встав у входа в нору.

«Видите, детки, — так же сонно прошептала зайчиха, — а это медведь встал у нашей двери и заслонил нам луну, но когда он отойдет, нам опять будет видно, как прекрасно светит сегодня луна».

Медведь отошел: «Ладно, мы еще увидим…» И пошел дальше. Дальше он увидел лужу. В мутной воде плескалась луна, а вокруг ее хороводом сидели лягушки и квакали.

«Как прекрасно светит сегодня луна», — начинал чей-то один голос.

«Прекрасно светит! Прекрасно!» — повторяли остальные.

«Она всегда прекрасна, наша луна, но сегодня еще прекраснее».

«Прекраснее, ах, прекраснее…»

«Ну да, — сказал медведь, — когда у вас есть лужа, а когда ее нет?» И, наклонившись, стал пить.

Выпил, поднялся, посмотрел вниз — лягушки молчали. Их было много, они все вылезли, когда он выпил их лужу…

«Где песни?» — спросил медведь будто у воздуха. Повернулся и пошел прочь.

Но не успел он отойти и на десять шагов…

«Как прекрасно светит сегодня луна», — произнес ему в спину чей-то тихий голос.

«Прекрасно светит, прекрасно», — тихо ответил второй.

«Как прекрасно светит сегодня луна», — громко и с переливами произнес первый голос.

«Прекрасно светит, прекрасно!» — громко и с переливами ответил второй.

Медведь плюнул. Он плюнул и выплюнул всю их лужу, вместе с их луной. Отплевываясь, пошел дальше.

«Кого слушал? — плевался он. — Зайчиков слушал, лягушек… Где свои, где волки?» И остановился, соображая, где волк. Волк и его волчата. Семь крепких волчат с острыми клыками.

…Когда он подкрался к волчьей норе, там разговаривали. Говорила старая волчица.

«И когда вы увидите близко своего врага, — говорила волчица медленным хриплым голосом, — вы приседаете вот так, видите…

И не в хвост, не в ноги, не в спину, нет! Не кусать, как какие-нибудь собаки — нет! — голос ее зазвенел. — В шею! В кровь! Насмерть!»

Голос ее сорвался.

«Вот это разговор, — лизнул свою лапу медведь и лег поудобнее, — это разговор!»

«Мам, — спросил густой, еще не окрепший голос, — мам, а что делать, если их больше? Если их вдвое больше?»

«Я их разорву всех!» — пискнул третий голос.

«Мам, смотри, какая сегодня луна», — сказал еще один голос.

Медленным низким голосом волчица сказала:

«Да, сынок, сегодня прекрасно светит луна!..»

Мгновения

Если когда-нибудь я насовсем уйду в край голубого неба и зеленой травы, я возьму с собой одну монетку, чтобы по ней догадываться о том, что есть у людей что-то еще кроме голубого неба и зеленой травы.

В той пустынности, в которой я жил, одна душа явилась ко мне цветком. Но я вспомнил, что теперь я должен буду поливать его, — и отвернулся.

Ночью тигр явился ко мне, его глаза в темноте я принял за кроткие свечи.

«Я покаюсь», — сказал я и почувствовал на себе лапы тигра.

Она спала, и дыхание ее обозначалось животом, белым и атласным, он вздымался и опускался.

«Что может быть прекраснее этого?» — подумал я и взглянул на свой живот, узкий и впалый.

«А как же я дышу?»

Почему еще за два часа до рассвета птицы начинают петь, приветствуя зарю?..

Почему они так уверены, что солнце встанет?..

Была ночь, и черная пантера не спала: «Где кончается мое черное тело и начинается черная ночь?»

В глухую полночь я проснулся и выглянул в окно: в небе была звезда. Она дышала и все время делала движение вниз, будто ее с земли кто-то за веревку тянет. Тянет-потянет — вытянуть не может.

Потом я заснул и сам во сне тянул… Только с другой стороны, чтобы она не упала.

В холодный зимний день я съел ложку меда: стены в моей комнате потекли медом, свет из моей лампочки закапал медом, и сам я закружился по комнате с тихим жужжанием…

Большая черная медведица думала, лежа в берлоге: «Ах, если бы родить мне маленького белого ягненочка…»

Когда это дерево состарится и умрет, я хочу встать на его место: наверное, оно счастливое, если на нем выросло такое счастливое дерево…

Небо не падает на меня, пока я стою на ногах. Но когда лягу…

Я огромный, как море, говорил он, ясный, как солнце, нежный, как утренний ветер, легкий, как тополиный пух на ветру!

И умер.

Она смотрит: море есть, солнце есть, ветер есть, и пух тополиный есть. А его нет.

Или есть?

По небу, все время ударяясь и ударяясь, летала муха.

Кто выпустит ее отсюда?