Как стать никем. Апокалипсис по-питерски

Глава 7. Финалгон

В двухтысячном году я приехал учиться в Питер из своего захолустного городка. Городок располагался на отдалённой периферии – три часа езды на электричке. Поэтому администрация учебного заведения мудро решила, что я особо не нуждаюсь в государственной студенческой жилплощади, и послала меня лесом.

– Ломоносов из Хабаровска дошёл! – сказала мне женщина – механизм по распределению благ за надменными дверьми администрации.

– Из Архангелогородской губернии вообще-то, это раз. И общагу ему дали, это два! – возразил я.

– Ты, Гагач, не Ломоносов ни хуя! Поэтому песдуй отседова и не забудь первого сентября явиться на сборы. Поедем на месяц в колхоз, собирать картошку!

Ага, практиковался ещё в некоторых учебных заведениях такой атавизм, но уже типа на коммерческой основе.

За колхозную работу таки заплатили, мне хватило денег сразу на три месяца аренды потрёпанной комнатушки в питерской коммуналке с тараканами и дыркой в полу общей кухни. «Жопа кухни», так мы её называли. Не было недели, чтобы из жопы не извлекали кого-то из моих соседей, угодивших туда по пьянке.

Контингент коммунальной квартиры составляла интеллигентная часть питерского алкогольного треш-бомонда и прибившиеся к ним дамы – «профуры карамчуги».

Непонятный термин? А вот да. Ну, профуры в близком родстве с профурсетками, только старше и матёрее печенью, утратили они свой игривый суффикс. Второе слово рождено, как Афродита из пены для бритья, от глагола «карамчить», в наших краях означающего «урвать по мелочи».

Необходимые алкашам для сексуальных утех, профуры являлись постоянным поводом для битв на почве ревности. Весь этот пёстрый люд слегка разбавляла молодёжь, подающая надежды на ниве борьбы с наличием алкоголя на магазинных полках.

Молодёжь эта, в виде девки Юльки и местного хулигана Бориса, собиралась пожениться. На свадьбу в ресторане денег не было, поэтому торжества они готовились провести в квартире. Меня эти приготовления мало заботили, волновало другое – после месяца работы в колхозе, видимо, от холода, царившего по ночам в деревянных бараках, у меня стали ныть яйца.

Не то чтобы нестерпимо болели, просто противно и тревожно ныли.

Профилактика онанизмом никак не повлияла на это нытьё, и я не на шутку испугался. Остаток денег с колхоза потратил на платную клинику, где мне, первый раз в жизни, выписали пивную провокацию, а потом вставили в член палку с ёршиком, типа как барбекю из хрена.

Не буду врать, какую-то жизнь там нашли, но не ту, от которой яйца могут болеть. «Нужны более глубокие и детальные обследования», – сказал доктор.

Я, представив, что мне засовывают ёршик ещё «глубже и детальней», чем в первый раз, вежливо отказался. Но яйца таки ныли, и я решил заняться самостоятельным поиском решения сложившейся проблемы.

В колхозе один наркоман, которого потом изгнали за воровство, шибко мёрз и, выходя в поле, мазал пятки финалгоном. Это такая согревающая мазь. Он наносил её на специальную пластиковую платформу, наяривал ею пятки, надевал шерстяные носки и резиновые сапоги. Бодро прыгая на колхозном поле, он кричал в сторону женской бригады:

– Девчо-о-онки! А у вас пёзды-то, пёзды есть?

И довольно хохотал. Раз наркоман был доволен и алкал размножаться, логично было предположить, что и мне данная мазь не помешает.

Когда я пришёл домой, сжимая в руках коробочку с заветным средством, алкосвадьба уже вовсю набирала обороты. Громко играла музыка, смеялись гости, по длинному коридору коммуналки деловито сновали тётки, бабки, неся с кухни блюда с закусками. Временами застенчиво проходили на перекур мужики, непривычно наряженные в старые советские костюмы.

Я прошмыгнул в свою комнату, переоделся в домашнее: спортивки и футболку с Кобейном, спустил штаны и густо намазал яйца чудо-снадобьем, мечтательно глядя в окно.

Дурное дело – оно ж не хитрое.

Эффект долго себя ждать не заставил. Буквально через десять секунд кокосы начали гореть адским пламенем, сжавшись до состояния грецких орехов и приняв радикально бордовый колер. Мало того, они начали интенсивно шевелиться. Я такого никогда не видел. Не ощущал. Представить себе не мог! Короче, яйца хотели сохранить генофонд и активно пытались сбежать, пока хозяин-идиот не уничтожил их совершенно столь варварским методом.

Как же это было больно!

Я повалился на пол и начал тихонечко выть, пытаясь сообразить, что же мне следует предпринять. Бежать в ванную? Там, сука, столько народу, что увидят, засмеют, тем более дверь в ванную плохо запиралась и зияла широкой щелью в филёнке. Щель обычно служила яблоком раздора в коммуналке. Побоище начиналось с того момента, как правообладатель моющейся в ванной профуры обнаруживал конкурента, подглядывающего за процессом омовения и недвусмысленно мнущего через штаны своё хозяйство.

Выбегавшая из ванной на шум драки Афродита, в морской пене рождённая, доставалась победителю.

Прошли секунды, которые мне показались целой вечностью, и я понял – придётся идти, прорываться. Какой тут, ё-моё, стыд, когда яйца зажаты раскалёнными тисками и невидимый экзекутор потихонечку их подкручивает, усиливая и без того нехуёвые (извините за каламбур) страдания.

«Не плачь, мой палач, лишь меня позови, бей меня, бей, если хочешь любви…»[1]

Я напялил штаны и ломанулся на выход. Удача подвела и тут. В коридоре меня подхватила и понесла в комнату, где проходило основное празднество, весёлая толпа вернувшихся с перекура друзей жениха во главе с самим женихом.

– Лёха, ты чё, не уважаешь меня?! – орал пьяный Борис. – Женюсь я, понимаешь? Женюсь!

Толпа гопников вынесла меня к столу, где немедля вручили полную до краёв рюмку.

– Тихо! Ща студент скажет тост! – скомандовал жених.

Наступила тишина.

Соседи и куча других незнакомых людей внимательно смотрели на меня, взяв стопки в руки. Тут раскалённые тиски сжали яйца ещё на один оборот. От боли брызнули слёзы из глаз. Вместе со мною, приняв мои слёзы за милое проявление сентиментальности, прослезилось ещё полкомнаты. Плакали бабушки, дедушки, дядья и тётки, соседи и жених. Только невесты не было на месте. Что же это за добрый парень Алексей, который так любит новобрачных? Что же он сейчас скажет?

Ничего не скажет! В этот момент безумие нахлобучило меня по полной программе. Отбросив стопку в сторону, я резко спустил штаны, схватил тарелку с крабовым салатом и надел на промежность. Всё произошло в одно мгновение.

– А-а-а! – заорал я от удовольствия.

Прохладный майонезный салат основательно притушил разгоревшийся пожар, вызвав ни с чем не сравнимые ощущения. Какой тут половой оргазм, не смешите! У меня подкосились ноги, остановилось время, салат флегматично падал в спущенные штаны.

Посыпались на тело удары, боли от которых я не ощущал. Это отошли от культурного шока опешившие поначалу гопники, решая все вопросы привычно.

– Борькя, бросай студента! – вбежал в комнату папаша жениха. – Там твою невесту в ванной ябут!

Комната возмущённо взревела, взорвалась и мигом опустела.

Я поднялся, надел устряпанные крабовыми палочками штаны и тихо пробрался в свою комнату. Весь оставшийся вечер я прислушивался к доносившимся из-за дверей звукам побоища и обильно смазывал яйца майонезом.

«Ведь я только что на свадьбе, при всех, чпокнул, суканах, салат! – думал я. – Никогда бы не мог подумать о себе ничего подобного. Я же Пикуля читаю, военно-исторические романы, да… Пикуль о таком не писал и яйца финалгоном не мазал. Вряд ли даже помышлял в минуты сочинения особенно важных эпизодов…

И жениху Борьке не повезло, накуканили невесту. Невесту и крабовый салат. Может, и ещё что-то накуканили, о чём я не знаю. Контингент тут такой, глаз да глаз… Та ещё свадебка».

А потом я заснул, и в наступившей тишине забытья с неба донёсся еле слышный хохот:

– Я ж говорил тебе, какой из него космонавт. Ах-хах-хах… Йумористом чувак растёт. Гагач – Гагарин. Разница в три буквы, но один в космос слетал, другой яйца себе финалгоном намазал. Ах-хах-хах… – То распахивала мне свои объятия вечность.

А яйца? Работают как часы и до сей поры.