– Вставай! – сказал Лис.
Лис стоял передо мной на задних лапах, и меня вовсе не удивило то, что он говорит. Я встал. Но на моей постели кто-то остался лежать.
– Ничего не понимаю, – рассматривал я лежащего, – кто это?
– Это ты, – отозвался Лис.
– Тогда кто же сейчас встал?
– Твоя сущность. Это я ее попросил.
– А кто же тогда ты?
Лис усмехнулся.
– Ты прекрасно знаешь, кто я. Я – Лис. Я прихожу к тебе во сне. Я могу принимать любое обличие, но это – мое самое любимое. Ты меня не помнишь?
– Нет!
– Это с людьми бывает, – у Лиса была очень довольная мордочка.
– А если я сейчас проснусь, ты исчезнешь?
– Конечно, но только ты не проснешься.
– Почему?
– Потому что сна вообще не существует.
– Как это?
– Так. Сна нет. Есть другие миры. Другие измерения. Тебе никогда не казалось, что человек и так живет очень мало, а тут он еще столько времени проводит во сне? Ты не полагаешь, что это слишком расточительно? А между тем расточительство вообще не свойственно природе. Расточительство в природе бывает только по какому-нибудь случаю. По необходимости. Пример: цветение кораллов. Поэтому сна нет. Есть хождение по другим мирам. Ты мне нужен. Пошли.
– А если я не захочу?
– Глупости! Ты умеешь думать. А тот, кто умет думать, всегда не против оказаться где-нибудь еще.
– А если я прочту молитву?
– Ну, прочти.
И я прочел. «Отче наш». Лис вежливо дождался конца молитвы и не пропал. Я прочитал еще раз.
– Прочти в третий раз, – посоветовал он мне. – Вы все любите цифру 3.
– Я и цифру 9 люблю.
– Знаю. Давай перейдем к делу.
– Давай! Так зачем я тебе понадобился?
– Понимаешь, – Лис взял меня под руку и увлек за собой, – на человеческую сущность, путешествующую в другом измерении, может повлиять только другая человеческая личность. Нам это делать запрещено. Повлиять на коралл может только коралл. Но я могу незримо присутствовать. И вводить тебя в курс происходящего. То есть, меня он не увидит, а с тобой познакомится.
– Кто «он»?
– О, это известная личность. Политик. Всем надоел. Шляется во сне по всем измерениям. Хочет услышать Всевышнего. Хочет услышать: правильно ли он поступает. А заодно очистить совесть. Он полагает, что ее можно очистить. Сам понимаешь, Всевышнего я ему достать не могу. Поэтому устроим небольшой спектакль. Всевышним на какое-то время будешь ты.
– То есть?
– Он узрит именно то, что хочет узреть. А я буду тебе помогать. Подскажу чего-нибудь.
– Я должен подумать.
– Думай. Дело-то добровольное.
С этими словами Лис исчез.
Я проснулся и подумал: «Приснится же такое!»
На следующую ночь Лис явился снова.
– Ну как, ты подумал? – спросил он меня немедленно.
– Да, но как я перед ним появлюсь?
– Об этом не беспокойся, – сказал Лис, и сейчас же мы оказались в пустыне. Светило умопомрачительное солнце.
– А это что такое? – спросил я, озираясь вокруг.
– Тебе не нравится декорация? Тут же все натуральное – воздух, песок, небеса. Просто мы перенеслись во времена моего друга Сократа. А то, что пустыня – так это по-библейски верно! – добавил он с лукавым выражением мордочки.
– Чем тебе не угодила Библия?
– Ничем, мне просто нравится твой внешний вид. Вот, посмотри!
Передо мной сейчас же восстало зеркало, и в нем я увидел высокого старца с непокрытой головой, в льняных одеждах, с посохом в руках.
– Вот это да! – я ощупал свое лицо – к бороде было не придраться.
– Для вас все только самого лучшего свойства! – Лис сиял.
– Зачем весь этот театр?
– Как говорил один мой большой друг, тут все театр.
– Ты тоже переоденешься?
– К чему? Он меня все равно не увидит и не услышит. Меня услышишь только ты. Для него течение времени мы замедлим, а для тебя ускорим, чтоб ты успевал и слушать от меня правильные ответы, и отвечать на его вопросы.
– Вы умеете ускорять время?
– Еще бы! Если можно ускорять и замедлять все остальное, то почему нельзя это делать со временем? Это для вас оно неуловимо, а у нас его можно нарезать кусками и складывать в корзину. Его можно растягивать или сжимать. Над ним можно лететь, как над огромным травяным ковром, и каждая травинка будет целой Вселенной, взятой в какой-то момент ее существования. А внутри этой травинки уместится еще один ковер – и так множество, множество раз. Для тебя оно будет бежать, как шар с горы, для него – катиться по равнине. Все просто.
– У меня вопрос, Лис.
– Я уже знаю какой, но все равно, говори.
– Почему вам нужен именно я?
– Потому что ты лишен самого главного человеческого чувства – алчности. А это значит, что ты уже почти не человек! – тут Лис расхохотался, и у него была такая симпатичная мордашка, что невозможно было не улыбнуться в ответ.
– Да, да! – продолжил он. – Ты почти что не человек, и в то же время ты человек. Так что твоя сущность нужна для связи между мирами. Приготовься, он сейчас появится.
– Где?
– Прямо перед тобой. Ты скажешь ему: «Ты звал меня, сын мой!»
– Это необходимо?
– Это часть твоего образа. И потом он захочет поцеловать тебе руку. Не оглядывайся на меня и не отдергивай ее, очень тебя прошу. Я буду рядом. Итак?
Перед нами возник человек.
– Ты звал меня, сын мой! – сказал я ему. «Однако у меня густой, красивый голос!» – отметил я про себя.
– Наконец-то, Господи! – воскликнул он и подошел.
– Он точно тебя не видит? – скривив рот влево, прошептал я Лису.
– Можешь не кривить рот и не шептать! Твои вопросы ко мне до него не доходят. Вот смотри! – Лис подошел к человеку и провел лапой по его лицу. Тот ничего не почувствовал.
– Чудеса! – не удержался я.
– Стараемся! – отозвался Лис.
Человек наклонился, чтоб поцеловать мне руку. Лис был начеку:
– Я же сказал: не отдергивай! Пускай насладится.
– Ну и циник же ты, Лис! – не удержался я.
– Циником был Диоген, а я всего лишь бледный его ученик, – отозвался Лис.
Человек поднял голову. Черты лица его были мне очень знакомы. Я много раз его видел, но кто он? Я не мог вспомнить.
– Это же так естественно! – тут же вмешался Лис, – Ты не можешь его вспомнить. У вас разная биология. У него все проглоченное превращается в огонь, иссушающий внутренности, а у тебя все превращается в свет. Это там он правитель, вершитель судеб, вкрадчивый убийца, недалекий, мелкий воришка, а тут он… сейчас увидишь.
Лицо человека постепенно обратилось в рожицу какого-то зверька – то ли мангуста, то ли сурка или же суслика – а потом сам он съежился, стал маленьким.
Я отпрянул.
– Спокойно! – остановил мне Лис. – Видишь, как лезет наружу его сущность? И чем дальше, тем она будет лезть больше.
Суслик подскочил, лизнул мне руку и заговорил скороговоркой:
– Скажи, Господи, что я прав, что я правлю этой страной верно, потому что люблю и ее, и весь ее народ. Скажи мне, Господи!
– Скажи ему, Господи, – проговорил Лис, но тут же предупредил меня: – Да! Забыл отметить: людям нельзя говорить все прямо. Надо говорить иносказательно. Например: «Совесть всего лишь слепок с того тебя, каким я хотел бы тебя видеть. Стоит примеряться почаще. Сильное несовпадение меняет сущность твою».
Я повторил все это слово в слово.
Глаза суслика говорили о великом мучении.
– Господи! – возопил он, – Душа моя будет жить вечно?
– Все будут жить вечно! – ответил я уже без подсказки Лиса, – Важно только как!
– Осанна! – воскликнул Лис. – Я знал, что ты справишься!
В ту же минуту Лис и суслик закрутились, завертелись, завертелись, подскочили, превратились в бусинки, потом в божьи коровки, потом запрыгали, запрыгали и с грохотом провалились в непонятно откуда взявшуюся раковину.
Над раковиной стоял я.
– Вот это да! – сказал я и сейчас же проснулся.
Он сидел в углу моей комнаты.
Я почувствовал на себе его взгляд, проснулся, открыл глаза, и в этот момент он заговорил.
Внешне он походил на араба: смуглые, тонкие черты лица, нос с горбинкой, короткие вьющиеся волосы, большие залысины на висках, маленькая бородка.
Одет просто – рубаха до пола, такие и теперь носят в Египте, но шита бисером и золотом – ничего лишнего, у него был прекрасный вкус.
И еще у него были изящные руки писца фараона.
О чем он говорил – это я никак потом не мог вспомнить.
Помню только, что он что-то предлагал, убеждал.
А я слушал его и слушал, и мне с каждым его словом становилось все страшнее и страшнее, потому что на все его доводы я никак не мог найти достойного возражения, а я должен был почему-то найти, ну, хоть что-то и возразить – не знаю почему; и все шло к тому, что мне надо было с ним согласиться, но соглашаться никак было нельзя, и я это прекрасно понимал, нельзя и все тут; а он все подводил меня и подталкивал к этому согласию, и это напоминало то, как если тебя подтаскивают к обрыву, и ты уже чувствуешь прохладу ущелья, и камешки под ногами предательски перекатываются – ты скользишь, скользишь, и силы тебя оставляют – вот сейчас ты покатишься, вот сейчас.
Меня прошиб холодный пот, волосы встали дыбом, меня затрясло – жуткий холод.
И в этот момент я сказал: «Нет!» – и все, он сразу исчез.
Будто и не было его вовсе.
Рядом со мной был Лис.
– Ну, как? – спросил меня Лис.
– Сейчас! – сказал я. – Только «Отче наш» прочитаю.
– Прочитай, полегчает.
Я прочитал раз, два и три – медленно отпускало, а потом все внутри улеглось, потеплело.
– Что это было? – спросил я у Лиса.
– Это было не «что», а нечто. Это был Саиб.
– Дьявол?
– Ну, зачем же так радикально! Это всего лишь Саиб. Ему достаточно твоего отказа.
– Я не запомнил то, что он говорил.
– Те, кто запоминают речи Саиба, выполняют потом все его просьбы. А просьбы у него разные.
– Он из ада?
– Почти.
– Ад существует?
– Бездельники спрашивают о существовании рая.
– И все же?
– Существует, конечно, но только он не совсем такой, каким его представляют человечеству.
– Лис, а Бог? Кто такой Бог?
Лис кротко вздохнул.
– Сколько раз мне задавали этот вопрос! И сколько раз я на него отвечал! И всегда я отвечал по-разному, потому что иначе не ответишь.
Взгляд у Лиса стал задумчивым.
– Человек, – продолжил он медленно и монотонно, как на уроке физики, – постоянно существует только в трех измерениях. По-вашему – длина, ширина, высота. Хотя некоторые из людей, как особое воздаяние, могут на время удаляться и в четвертое измерение, в то же самое время исчезая из перечисленных первых трех. Я же могу сиюминутно находиться в ста двадцати восьми измерениях. А что бы ты сказал о сущности, способной одновременно пребывать в ста двадцати восьми тысячах измерений? А если этих измерений будет миллион? А если миллиард? Вот теперь представь себе, что у тебя очень неспокойно на душе в твоих таких привычных трех измерениях – а если б у тебя было неспокойно на душе в миллиарде измерений? Какой емкости должна быть эта душа, как полагаешь? Так что разница только в емкости душ.
– А Саиб?
– Люди называют их «темными силами».
– Это неправильно?
– В природе нет ничего примитивного, а тем паче одноцветного. Даже черный цвет – собрание многих цветов. Как, впрочем, и цвет белый. И потом, есть же масса всяких переходов, оттенков. Как полагаешь? Вот гляди – белый, беленький, беловатый, белый в крапушку. С темным цветом та же история. Он может быть серенький, темненький, темноватый, почти черный. Только мне известно о существовании семисот сорока семи оттенков белого, а значит, и темного цвета. А я ведь существую всего лишь в ста двадцати восьми измерениях. Понятно?
– Вроде бы да.
– Вот видишь! Мы знакомы всего лишь мгновение, а ты уже стараешься не отвечать односложно. То ли будет впереди!
Лис рассмеялся, я улыбнулся как смог. От Лиса не укрылось мое состояние.
– Послушай, тебе сегодня крепко досталось. Ты лучше теперь полетай. Прекрасно восстанавливает силы. Я подарю тебе сон-сказку. Там будет море и высокие скалы, и ты на скале, и солнце, и ветер. А ветер тот такой удивительной силы, что на него можно просто лечь грудью. И он будет тебя держать. Это теплый, ласковый ветер. Этот ветер – мой добрый знакомый. Мы с ним старые приятели. Он подхватит тебя и понесет. Над морем, над скалами, над равнинами и горами.
А потом ты опустишься в море. Многие люди бояться моря. А море не враг. Ты опустишься в него, и вода будет теплая.
С этими словами Лис исчез, а я сейчас же ощутил себя стоящим над морем на высокой скале.
– Привет! – сказал Лис.
– Привет! – сказал ему я.
– Посмотрим взрыв сверхновой звезды?
– А где мы его посмотрим?
– В твоем сне, конечно!
– А что потом?
– А потом будут кучи космической пыли, которая разлетится по самым дальним углам, закуткам Мироздания, а после – из нее полезли, полезли, полезли всякие там вселенные и галактики, звезды и планеты. А потом на этих планетах зарождается жизнь.
Она зарождается в ответ на взрыв и переводит неживое в живое, а потом эта жизнь кочует от живого к живому – раз, два – все сложней и сложней. То есть она умница, эта жизнь, она все усложняет.
Таковы условия ее существования. Об этом с ней был договор. И этот договор скрепили, заложив его в каждую клетку с помощью особой кристаллической решетки.
А затем в живом зарождается разум.
– Зачем тогда Бог?
– А ты считаешь, что все это придумалось бы само?
– Зачем тогда человек?
– Чтобы ошибаться, конечно. Человек имеет право на ошибку. Это самое сладостное право. Для того он и наделен чувствами. Разум борется с чувствами, чувства с разумом – туда-сюда, туда-сюда. За кем будет победа? Всем интересно. Слабый разум, но зато сильные чувства. Или сильный разум, но вот с чувствами-то беда. Так и живем!
Лис рассмеялся.
– Так что, посмотрим взрыв сверхновой?
– Посмотрим.
Перед нами немедленно раскинулся черный космос. И звезды. Миллиарды звезд – живые, синие, белые, красные, мохнатые. Они собирались, сбивались в кучу, из них получались вселенные и галактики.
А далекие туманности были похожи на облака и на кораллы, а потом эти кораллы рассыпались и снова становились облаками.
– Мы летим? – спросил я Лиса.
– Конечно, летим. И во времени и в пространстве. Пришлось уменьшить пространство и во множество раз ускорить время, иначе мы не увидим этого взрыва. До него миллиарды световых лет. Вот он, гляди! – Лис показал мне на яркую вспышку впереди.
То был свет потрясающей красоты. Будто тысячи тысяч вспыхнувших солнц превратились в одно большое северное сияние – и оно ворочалось, оно вздрагивало, оно вспыхивало разными цветами и переливалось, как змея на солнце.
– Здорово, правда? – сказал Лис.
– Здорово! – ответил я, и на душе стало как-то особенно радостно, что ли.
– Вот так и появляется в этом мире жизнь! – сказал Лис и сейчас же пропал из моего сна.
– Давай, прорастай!
Лис сидел ко мне спиной, наклонившись вперед. Он с кем-то разговаривал. Кровать моя стояла посреди его любимой пустыни, и он сидел на самом краю моей кровати. Только что начало рассветать, но было уже очень тепло.
Я понимал, что это все только сон, и все равно мне было хорошо.
– Ну, чего же ты! Пора прорастать! – говорил Лис, а потом еще: – Ну, ладно! Ты не хочешь, чтоб я на тебя смотрел? Я и не смотрю. Мне и дела до тебя нет. Подумаешь! Вот еще! Чтоб я тобой интересовался? Да никогда!
Немного погодя Лис опять завел свое:
– Ну? Давай, расти!
– С кем это ты, Лис? – спросил я его.
– С зерном, конечно, с кем же еще! – ответил он недовольно, почти не оборачиваясь. – Оно никак не хочет прорастать! Ну же, расти!
На лапке у Лиса действительно лежало небольшое зернышко пшеницы.
– Зачем тебе зерно? – спросил я у Лиса.
– Ни зачем! – отрезал он.
– Вот это да! – обиделся я, – Пришел в мой сон, сел ко мне спиной и разговаривает с зерном! А когда я его спрашиваю, дерзит.
– А тебе во сне никто никогда не дерзил?
«Ну, всякое было», – подумал я и попросил Лиса:
– Ну, мне же интересно о чем ты разговариваешь с зерном и почему ты с ним разговариваешь!
– Ничего я с ним не разговариваю! – надулся Лис. – Как с ним можно разговаривать, если оно не хочет расти?
– А зачем тебе нужно, чтоб оно росло?
– Мне нужно проверить.
– Что проверить?
– То это зерно или не то.
– А если оно начнет расти.
– Тогда я смогу увидеть, что оно то, что у меня все получилось.
– А что должно получиться?
– Я же тебе говорю, что я создал зерно, которое должно спасти мир. А оно не растет. Как я проверю, можно ли его подкладывать людям, если я этого и сам не знаю? Пусть вырастет сначала!
Я решил схитрить.
– А как оно должно спасти мир, Лис?
– Никак! Все равно не растет.
– И все-таки! Оно начнет расти, и в этот момент ты поймешь, что оно должно спасти мир?
– Ну, да! А как же еще? Сразу все станет ясно! Ты когда-нибудь развешивал гирлянды?
– Гирлянды?
– Да, праздничные гирлянды! Сначала они сложены, правильно?
– Правильно!
– И только когда потянешь за один конец, вся гирлянда развернется, и тогда можно увидеть все ее узоры и то, какая она большая. Верно?
– Ну, верно!
– Вот так же и зерно! Это новый сорт. Очень урожайный. Я его создал, а теперь оно не хочет расти.
– Я не очень понял, Лис, ты по самому началу роста сумеешь подсмотреть его невиданную силу?
– А чего в этом особенного? Надо только, чтоб оно начало расти!
– Ну! – возвратился он к зерну. – Ты еще долго будешь так лежать?
– Погоди, Лис, как же это?
– Что как же?
– Как же это все устроено?
– Как и все в этом мире. Все же складывается, как гирлянда, и только ты начинаешь ее растягивать, как ее превращениям и причудам не видно конца. Понятно?
– Не очень.
– Хорошо! Сейчас объясню по-другому.
Что, по-твоему, объединяет все это цифры: 279453681094955947026308901941859927375623?
– Понятия не имею.
– Это потому, что ты не хочешь думать! Их объединяет то, что если сложить все эти цифры, а потом сложить все цифры в том числе, что получится от того сложения, а потом еще раз сложить все цифры и складывать так, пока не останется только одна цифра, то она будет любимой всем человечеством цифрой «9». Понятно?
– Нет!
– Господи! – Лис воздел свои глаза к небу, – Кого Ты мне послал? Как Тебе не совестно? Он же тупой! – Потом он скосил свои глаза в мою сторону и заунывно продолжил: – Все в этом мире складывается, как гирлянда! Так?
– Ну, предположим.
– Значит, с самого начала сложения можно уже предугадать то, что ждет тебя в самом конце! Можно предугадать абсолютно все.
Меня вдруг осенило.
– Лис! Вот это да! Ты же мне только что рассказал, как строиться человеческая судьба. Значит, независимо от длительности пути. Простым сложением цифр… а результат предрешен… а путь может быть любым. Цифры! А если по пути встретится 0.
Я посмотрел на Лиса с восторгом. Тот все ковырял свое зерно.
– Ну, не всегда же мы только движемся. – Лис ткнул в зерно еще несколько раз и продолжил. – Некоторые усилия на каком-то этапе могут быть тщетными.
– Конечно! Вот оно: пути, или цифры, могут быть разными.
– Пути разные, – задумчиво тянул Лис, – а принцип один. Понятно?
– Вроде да!
– Наконец-то дошло! Теперь тебе ясно, что по самому началу роста этого зерна я уже могу сказать, какое это зерно?
Я улыбнулся Лису, и сейчас же веки мои смазались самым восхитительным клеем на свете – клеем сна, и я повернулся в постели на другой бок.
Сквозь наползающую дремоту какое-то время я слышал, как Лис все еще пристает к своему зерну: «Ну! Будем расти или же нет?» – а потом уже все.
Я лежал и думал, что в прошлый раз, с тем зерном, Лис был какой-то не такой.
Какой-то маленький, что ли.
И тут я понял: Лис был ребенком. А до этого он был взрослым.
Это я понял из речи. Из того, как он строил предложения и какие употреблял слова.
Значит, Лис может менять свой возраст. Если у него вообще есть возраст.
«Надо бы его об этом спросить!» – подумал я, и в это мгновение на меня уставился глаз.
Желтый с черным зрачком. Он приблизился. Это был глаз совы. Но он не мигал. А потом из-под него высунулся раздвоенный язык.
Змея!
Я немедленно отпрянул, волосы встали дыбом, и я бросился бежать.
Эта тварь легко двинулась за мной.
– Лис!!! – орал я, и звук не шел из моей груди. – Лис!!!
Рот открывался, но крика не было. Я бежал по коридору. Длинному, узкому. И все время сворачивал в бесчисленные двери.
Она гналась за мной.
И по дороге росла. Это была уже большущая гадина. Двери она просто вышибала: бах! – и дверь в щепки. Бах! – веером в стороны.
– Лис!!! – кричал я, потому что уже задыхался, не в силах бежать. Я обернулся и увидел голову этой дряни.
Нет! Не одну голову – этих голов уже было много. Я ударил кулаком по ближайшей, и кулак мой стал пластилиновым. А потом и вовсе отвалился.
И змея ринулась мне в лицо, я. я закрылся остатками руки и почувствовал укус – боль пронзила меня всего. Еще и еще укусы – и кровь уже течет по рукам и по телу.
Тут и появился Лис.
– За мной! – крикнул Лис и поволок меня за собой. Мы прошли стену насквозь, а потом еще и еще сквозь стену.
– Лис!!! – кричал я, а может, мне это только мерещилось.
Все! Змея отстала, а мы упали с ним на траву, шумно дыша.
– Что это было, Лис? – спросил я, когда речь моя стала связной.
– Ничего особенного. Просто шутки Саиба, – Лис казался абсолютно спокойным. – Как-то я про него забыл. А он нападает тогда, когда меньше всего ожидаешь.
Теперь Лис занялся моей рукой. Вернее тем, что от нее осталось. Он провел по ней лапой. Боль исчезла, кровь перестала течь, а потом… рука отросла.
– Как это?
– Так! – сказал Лис. – В этом измерении вы дома, и вас тут легко восстанавливать.
– То есть ты хочешь сказать, что сон – это и есть наше настоящее?
– Сон, – улыбнулся Лис, – это настоящее, прошлое, будущее. В нем все существует так, как и должно существовать – одновременно. Тут не надо ждать завтра, можно в нем находиться. И для создания плоти очень удобно.
– А почему я кричал, а крика не было слышно?
– И не обязательно, чтоб было слышно. Важно, чтоб ты только подумал.
– А как же мы прошли сквозь стены?
– Как обычно. Вытянули все свои атомы с одну линию и прошли в межатомном пространстве сначала штукатурки, потом кирпича.
– И я. тоже вытянул все свои атомы?
– Иначе бы Саиб тебя сожрал.
– То есть, все это было на самом деле?
– Да! – Лис, казалось, уже устал от моей несообразительности. – Сон – это на самом деле. Ты никогда не слышал про смерть во сне? Люди ее еще называют легкой. В ее легкости мы сейчас чуть-чуть не убедились.
– И что теперь?
– Теперь, – сказал Лис, – ты снова заснешь. И никто тебя не тронет. Я послежу за этим.
С этими словами он провел лапой по моему лицу, и я немедленно стал совсем маленьким, оказался в постели, веки мои сейчас же сомкнулись, чьи-то заботливые руки подоткнули мое одеяло, и кто-то, напевая, наклонился надо мной и поцеловал в щеку.
– Как там твое зерно? – спросил я Лиса сразу же, как только он появился.
– Зерно? Какое зерно? – Лис, казалось, ничего не помнил.
– То, которое должно было прорасти?
– Ах, это! – равнодушно протянул он и добавил, зевнув: – Проросло, бедняжечка! Куда ж ему деться! Сначала оно, конечно же, немножечко повоображало себе Бог весть что, а потом и проросло. Зерна иногда такие манерные!
– А если б оно не проросло?
– Как это? Есть же закон: если что-то не получается сразу, а ты старался изо всех своих сил, то надо оставить это в покое – оно само сделается. Вот! А видел бы ты, как я подкладывал это зерно одному зерновому академику! И как он потом скакал от радости! Просто как бушмен вокруг костра! Кстати! Давно подозревал, что в изъявлении радости академики очень похожи на бушменов! Ах, какое верное наблюдение!
Лис вдруг замолчал. Казалось, он к чему-то прислушивается.
– А хочешь, сейчас побываем на суде над правителями? – спросил он неожиданно.
– А что это будет Страшный суд?
– Ну, для правителей он, может быть, и страшный.
– А почему этот суд только для правителей?
– Остальных судить – только время тратить. Так что, полетели?
– Полетели, – сказал я.
Не знаю, что на языке Лиса значило «полетели», но только в ту же минуту мы оказались за шторой в большой зале старинного замка. Было зябко и очень не по себе, а сводчатые потолки там так высоки, что могли бы поспорить с потолками в соборе. Я огляделся. А может, это и был собор.
– Это собор? – спросил я у Лиса шепотом. Я почему-то стал говорить шепотом.
– Это судный замок! – так же шепотом проговорил Лис. – Тут и происходит суд. Сейчас начнут.
Зал между тем наполнялся народом. Люди входили молча и молча выстраивались вдоль стен. Мрачные высокие своды ловили на себя блики от огромного камина, а тысячи свечей освещали те закоулки, до которых свету от огня в камине было не добраться.
Я тихонечко разглядывал людей, стоящих в зале. То были мужчины и женщины в богатых старинных одеждах, украшенных драгоценностями. Их головы венчали короны.
– Юлий Цезарь! – воскликнул кто-то громовым голосом. – Сын Филиппа Александр! Эдуард Четвертый! Герцог Глостер, Ричард Третий!
– Кто это? – спросил я шепотом у Лиса.
– Городор! – прошипел он. – Главный судья!
Я высунулся из-за шторы и увидел высокого сурового старца. Он сидел за огромным столом на возвышении. Седые волосы его разметались по плечам, а от его голоса шли мурашки по коже.
– Ричард Второй!
– Зачем он произносит их имена? – спросил я тихонечко у Лиса.
– Это перекличка! У них сначала всегда перекличка, а потом суд над новеньким. Все должны быть, – прошелестел Лис.
– Екатерина Первая!
Я выглянул из-за шторы. Екатерину Первую я не увидел, зато мне вдруг показалось, что лица всех этих королей и правителей то приближаются ко мне, то удаляются, и по мере приближения они меняются, начинают обрастать шерстью или чешуей, и вот уже из королевского воротничка торчит голова кабана, рыло свиньи или голова гадюки.
А потом они удаляются, и чешуя и шерсть снова становятся лицом. Жуткий холод пронзил меня.
– Что это? – спросил я у Лиса изменившимся голосом.
– У них меняется сущность! Близок суд, и сущность это чувствует! – сказал он мне.
– Уинстон Черчилль, благородный граф Мальборо!
– А вот и новенький! – сказал Лис.
– Как это новенький? Он же давно умер! – едва вымолвил я от нахлынувшего ужаса.
– Ничего подобного! Он умер сегодня! Умер – и сразу на суд! Эка, знаете ли, незадача! Вот так мучаешься, правишь, правишь, думаешь, что тебе все можно, а потом – пожалуйте с потрошками! Тут все вспомнят – и мысли, и чувства! Вон, кстати, полетела мысль! – Лис указал на какую-то беленькую веточку. – Да какая глубокая, раскидистая мысль! – продолжал он, сопровождая ее полет взглядом.
– Это мысль?
– А что же еще? Мысль, конечно! Мысли летают. Правда, иногда их воспринимает кто-либо, и тогда они кажутся ему его мыслями, а потом он их снова выпускает, и мысль находит еще кого-нибудь. Мысли – бродяги. От мыслей некуда деться. Просто бульон из мыслей! Так и живем, в бульоне.
– Но как же так, Лис, он же умер давно!
– Кто умер? Он умер? Нет! Это у вас он умер давно! – не унимался Лис – А у нас он еще свеженький! Ишь, какой гладенький, беленький! Не стать ли нам сейчас черненьким?
Я выглянул из-за шторы и увидел стройного светловолосого человека. Он стоял прямо перед судьей. Он совершенно не напоминал Черчилля.
– Нет, напоминал! – сейчас же откликнулся Лис. – Это он таким представляется себе в своем сне. Но сон не может быть вечным, пусть даже он таковым считается. Вот! Он уже начал меняться!
Лис был прав. С головы молодого человека облетели все волосы, обнажая уродливую, морщинистую лысину, лицо скукожилось, свернулось на сторону, дернулось и вернулось назад, а потом из верхней губы выросли клыки, которые после этого выпали один за другим, а рот вытянулся до ушей, одежда сползла лохмотьями на пол, и все тело, обнажившись, пригнулось к земле, покрылось паршой, бородавками.
– Что это? – еле выдохнул я.
– Это суд, приятель! – отозвался Лис. – И вовсе пропащее теперь дело. Перед судьей проходят все его мысли, и мысли меняют сущность. Чем дальше, тем чернее сущность. Тем она приземистей. Величие – дивная штука, но его трудно сохранить. Оно на манер льдинки. Чуть больше жара – и уже тает.
– Кто это там? – вдруг раздался ужасный голос. – Там! За шторой!
В который раз я мгновенно похолодел.
– А теперь нам пора удирать! – пробормотал Лис. – От этого Городора можно всего ожидать!
Именно в этот момент несметная куча всяких ядовитых перепончатых тварей – с губами, с глазами навыкате и без век, с клыками, с ушами, с когтями – кинулась в нашу сторону, и они уже схватили было меня за одежду, но Лис одним рывком выдернул меня из их цепких лап, и мы сейчас же оказались на берегу горного озера.
– Лис! – только и смог я сказать сразу же, как только воздух вновь пошел в легкие.
– А тебе нравится горное озеро? – спросил он как ни в чем ни бывало.
Вокруг были небеса голубые, яркое солнце и тихая вода.
– Посиди здесь немного! – сказал Лис и сейчас же исчез.
– Что ты делаешь там, Лис! – крикнул я ему изо всех сил.
Лис сидел на берегу моря у самой воды и, казалось, копался в песке.
Вокруг – море, скалы и ветер. Он несет на берег водяную пыль, и сквозь нее пробивается встающее солнце.
Это утро, только я сначала стоял высоко над обрывом, а потом сейчас же оказался на берегу, – хороший сон.
Лис все еще копошился у самой воды.
– Ищу рачка-бокоплава! – был его ответ.
– А зачем тебе рачок?
– Нужно создать ему навигационную систему обнаружения собственного места по Луне. Луна движется по небу в течение всего года, все это записывается в память рачка, а потом, непрерывно измеряя высоту Луны.
– К чему такие сложности? Рачка все равно съест рыба.
Лис посмотрел на меня внимательно и коротко вздохнул.
– А ты полагаешь, что совершенствуется только один человек, и животным это не надо?
Я пожал плечами, Лис продолжил.
– А не кажется ли тебе, что животные перенимают у человека, как существа более успешного, некоторые навыки? И что это сродни природе? Что так все и задумано?
Человеческий разум не может существовать в одиночку. Он только часть разума Земли.
– Земля разумна?
– Конечно, батенька! Просто скорости у вас разные. Земля думает медленнее, от того и живет дольше. Если б она думала как человек – конец ее был бы не за горами.
Лис хмыкнул.
– И бактерии разумны. Просто это разум сообщества. С человеческой точки зрения поймать его можно только сразу на тридцати тысячах поколений таких же бактерий, живущих в одной капле. А там их не меньше миллиарда особей. Лавина поколений бактерий! Конечно, она разумна! Она же хочет жить. Вот и образует себе собрание.
И вот уже собрание бактерий обмениваются с другим собранием накопленной информацией. С виду – полная ерунда. Но капни в чашку с такой ерундой капельку уксусной кислоты, и сожмутся все эти маленькие существа не только в той чашке, но и во всех чашках, стоящих рядом, куда кислота не попала. Что это? Это передача информации.
– Информации?
– Да! Информации. Все ради нее. А ты полагаешь, что все исчезает? Все, с таким трудом созданное?
– То есть, информация от неживого передается живому, а потом опять неживому, чтобы снова попасть к живому?
– Для информации нет неживого. Для нее все живое. Просто оно – то живое – живет с разными скоростями. Понятно? Камень тоже живой, только ему для жизни нужно меньше усилий. И еще он может записывать и передавать информацию.
– Камень? Значит, она записывается в камне?
– И в камне, и в воздухе, и в воде, и в деревьях, и в животных, и в людях. Везде все записывается. И на Земле, и за ее пределами. Это масса информации, это вихрь информации, смерчь, самум, ураган, тайфун, безбрежная пустыня, где каждая песчинка – прошлые миры со своими страданиями, радостями, горестями, болью. Теперь ясно?
– Кажется, да.
– Так что в тебе есть и шелест листвы древнейших деревьев, и крик динозавров.
– Вот это да!
– А вы как думали? Вы думали, что мы тут сидим и только друг за дружкой подглядываем? Кстати, Городор нами был очень недоволен. Он был опечален. Так что в наших же интересах снабжение рачка-бокоплава системой навигации.
– Кошмар!
– Кошмар – это то, что люди этого не понимают.
– Но… погоди, Лис! Но… надо же что-то делать!.. Но вы-то… вы-то что-то делаете, чтобы мы все понимали?
– Мы-то? – Лис посмотрел на меня лукаво. – Мы-то делаем! – протянул он.
И тут Лис расхохотался. И я смеялся вместе с ним. Не знаю почему. Просто стало как-то радостно на душе.
– Ладно! – сказал Лис, – А теперь помоги мне поймать того рачка-счастливца, который и будет у нас все время смотреть на Луну.
И мы с ним вместе начали ловить рачка.
Мы оказались на корабле.
Я точно знал, что это корабль. Вернее, подводная лодка. Только почему-то она шла в надводном положении по какому-то каналу. Я вышел на верхнюю палубу, которая сейчас же превратилась в палубу крупного теплохода.
Я пошел на самый нос и там глянул вниз – там почти не было воды. Мы скользили по горной реке. Я еще удивился, почему лодка идет по реке, и как это мы не цепляем дно?
Было много пассажиров, и все они смеялись. А я все пытался узнать, как же это мы так идем, но никто толком ничего не ответил.
Тогда я спустился вниз.
Внизу была масса коридоров. Пассажиры расходились по каютам – пора было устраиваться на ночь. Я тоже начал искать для себя место и все никак не мог его найти. Все было занято, везде лежали люди.
Потом мне одна девушка сказала: «Я знаю, где есть свободная койка!» – и она меня повела по бесчисленным коридорам, а потом она остановилась и из-за обшивки вытянула какие-то билетики. «Это деньги», – сказала она.
А потом что-то случилось, что-то стряслось, стало очень жарко, душно, невозможно дышать, все задыхались, люди столпились в огромной комнате.
Выяснилось: полетела холодилка – холодильная машина. Ее конденсатор вдруг превратился в могучий водопад.
– Это конденсатор? – спросил я.
– Да! – ответили мне. – Его остановили для ремонта.
– Но вода течет!
– Ну и что?
Там была одна влюбленная пара. Все ими восхищались – так они были хороши.
Они все время держали друг друга в объятьях. А потом она сказала ему: «Жарко! Нырнем?» – и они нырнули в поток той холодильной машины. И я бросился смотреть, что с ними сейчас случится. Почему-то я мог смотреть на это сверху, как если б я стоял над потоком быстрой реки на мостике.
Я ожидал увидеть всполохи крови на воде, потому что там, по моему разумению, должны были быть винты, хотя какие винты могут быть в холодильной машине – бред какой-то.
Ничего не видно, чистая вода. Влюбленные больше не показывались на поверхности.
– Они умерли! – сказал Лис.
– Как? Зачем? – я даже не удивился его появлению.
– Влюбленные всегда умирают невовремя, – задумчиво проговорил Лис. – И любовь умирает невовремя. Что, в сущности, одно и тоже. Это же твой сон.
– Я понимаю, но жаль.
– Вот видишь! – сказал Лис – Тебе жаль твой сон. Человеку мало одной реальности. Ему подавай мечты, игру воображения и сны. В одной реальности он сойдет с ума. Или скоро умрет. Потому что неинтересно.
Потом Лис пропал.
Мое лицо обнюхала вытянутая мордочка какого-то зверька. Я открыл глаза и увидел крысу.
– Крыса! – вскричал я и отпрянул.
– Ну, не совсем! – услышал я, и в то же мгновение крыса обратилась в Лиса.
– Лис! – выдохнул я – Фух!.. Как ты меня напугал.
Лис пожал плечами:
– И почему, собственно, вы не любите крыс?
– А за что их любить?
– А за что не любить? Очень неглупое существо.
– Конечно, – поежился я, – неглупое!
– И потом, крысы – это на всякий случай, – продолжал Лис.
– На какой случай?
– На случай гибели вашей цивилизации.
– Как это? – я даже ойкнул.
– Так! Все же в этом мире дублирует себя на случай, скажем, неурожая. Дерево – лишними цветами, животные – лишними детенышами.
– И при чем здесь крысы?
– Когда-то, – усмехнулся Лис, – под ногами у динозавров сновали небольшие, но очень юркие создания, а потом некоторые отростки их генеалогического древа основали Рим.
– То есть?
– То есть, крысы были всегда. На всякий случай.
– И сейчас.
– Правильно! И сейчас они есть. Только они теперь умнее. Не проходить же весь путь заново.
– Ах, вы!.. – возмутился я было.
– А сколько вас можно предупреждать? Сколько можно намекать и подсовывать вам открытия? – тут Лис стал напоминать мне учителя. – И собаки теперь вас понимают, и кошки, и вороны, и попугаи. Слоны с вами пытаются разговаривать, я уже не говорю про дельфинов. Шимпанзе даже изучили ваш язык глухонемых. А акулы? Скоро с вами заговорят даже акулы! Рыбы, птицы, животные, моллюски! С вами пытаются вступить в контакт даже моллюски, я уж не говорю про кальмаров! Вы же ничего не слышите и все ищите: не позвонит ли вам кто-нибудь из космоса? Ой! Вот сейчас мы поймали сигнальчик!
Вы живете в сонме цивилизаций, продолжаете их упорно не замечать и ищите их на стороне! Что-то я не слышу здесь выкриков о человеческом разуме!
Что ваши способности в сравнении с пением китов? Что ваша память в сравнении с памятью слонов? Вы только недавно открыли, что личинки обычной мухи могут спасти человечество от голода!
Да вы даже воевать не умеете, потому что муравьи воюют между собой куда лучше вас!
А ваши космические корабли? «Нас не замечают высокоразвитые цивилизации!»
Нет! Вас замечают! И тот мусор, на котором вы пытаетесь прокрасться в космос, никогда не выпустят дальше орбиты Марса!
Конечно, мы должны подстраховаться на случай вашей внезапной кончины! Все-таки столько с вами возились.
Но ничего страшного, начнем сначала! Крысы, слава тебе Господи, еще имеются. И они уже не такие тупые, как во времена диплодоков! А вот за их ум – отдельное вам спасибо! Вы так их наистреблялись. К слову, а как еще развить в существе ум? Только начать его уничтожать, и ум разовьется сам.
Лис закончил свою тираду и замолчал.
Я был сражен. Я медленно приходил в себя.
Через какое-то время Лис скосил свои лукавые глазки на меня и заговорил совершенно другим тоном:
– Расстроился?
– А как ты считаешь? – проворчал я. Во мне все еще жила обида за все человечество.
– Но ведь все в этом мире имеет что-то вроде конца. Конечно, применить слово «конец» к горбатым китам человеку легко, а к себе – все, знаете ли, недосуг. И кажется, что жизнь наша будет вечной.
– Ты сам говорил, что человек живет вечно.
– В некотором смысле. И тут самое время вспомнить о человеческой душе. С вашими душами на этой почве мы поладим.
– Все равно как-то.
– Жаль. Правда?
Я кивнул.
– Как старое пальто на вешалке, – продолжил Лис. – Оно уже короткое, но в нем мама провожала в школу. А вот этот подол подшивала бабушка. Я понимаю, цивилизацию жаль как теплую вещь из детства, когда все бегали по двору взахлеб и радовались пустякам. Не грусти! Я отправлю тебя в твое детство. В самые крепкие его сны.
И Лис провел лапой по моему лицу.
И сейчас же голова моя отыскала подушку и прижалось к ней теплой щекой.
Сделалось вдруг очень радостно, будто на завтра ожидался бабушкин пирог, кресло с пледом, сказки, болтовня ни о чем и чашка горячего шоколада.
Лис сидел на скале и смотрел в какую-то трубочку. Периодически он восклицал:
– Надо же! Опять не успел!
– Что ты там делаешь, Лис? – спросил я его.
– Ловлю переход между мирами! – ответил он, не прекращая своего занятия.
– Какой еще переход? – я подошел поближе.
– Обычный!
– А есть еще и необычный?
– А вот, смотри! – Лис передал мне трубочку.
Я посмотрел в нее – это был калейдоскоп. Цветные стеклышки от малейшего поворота смещались, и все это всякий раз складывалось в новый орнамент.
– Так это же калейдоскоп! – воскликнул я.
– Вот еще! Это переход между мирами, – Лис выглядел очень серьезным. Подвоха в его словах я не заметил.
– Миры, – продолжил Лис, – устроены именно так. На поверхности только незначительные детали, а все остальное проросло в другие миры, на манер красивого орнамента. Чуть тронул – и миры сейчас же меняются, появляются новые, стоящие рядом, и к только что бывшему перед тобой миру уже не вернуться.
И еще миры окутывают, опутывают друг друга.
И еще они висят вместе гроздями и образуют плотную ткань, которая сама по себе содержит очень сложный рисунок.
Пока Лис все это говорил, передо мной предстали эти грозди из миров, эти нити, сложенные в ткань, где каждая ворсинка – еще один мир.
И тут мой собственный мир вдруг расширился, а сам я раздвинулся до размеров Вселенной, и мне навстречу полетели звезды и туманности.
– Осторожней! – Лис был рядом. – Осторожней!
– А что такое? – я совсем не удивился всем этим превращениям.
– Лети осторожней! Впереди черная дыра Вааля!
– Она утягивает в себя массу?
– Любая черная дыра утягивает массу.
– Дыры – это переходы между мирами?
– Почти. Можно сказать, что через них осуществляется вдох!
– Чей вдох?
– Вселенной, конечно!
– Вселенная дышит?
– А что бы ей не дышать? Все дышит. И вселенная, и то, во что она входит такой незначительной каплей – Вселенная Всех Вселенных. И другая такая же Вселенная Всех Вселенных, и миллион ей подобных Вселенных. Дышит же человек.
– Вселенная дышит как человек?
– Конечно! Дышит человек, дышит дерево, дышит любой вирус. И любой атом дышит – в нем есть сначала сжатие, а потом расширение. Или наоборот.
Только один вдох Вселенной может длиться миллионы световых лет. Нам туда попадать не следует. Слишком долго будем выбираться.
– Ты же можешь свернуть время.
– Это время я миллион лет буду сворачивать.
– А-а. тогда конечно. Только я никак не пойму. Это же сон, Лис?
– Вот провалимся в черную дыру Вааля, узнаешь, какой это был сон.
– У каждой дыры свое имя?
– А что тебя удивляет? У тебя же есть имя.
– Да, но.
– У всего есть свое имя. Имя – всего лишь код вибрации. Так легче искать. Назвал имя или только подумал – и оно перед тобой. Вот только черную дыру Вааля я зря сейчас помянул. Вот если б я сказал просто «черная дыра», тогда бы все остальные дыры решили, что и к ним это относится, и тогда сила притяжения одной перекрывалась бы другой, и так со всеми последующими дырами, а теперь – только держись.
Все вокруг вдруг как-то вытянулось, звезды превратились в кометы, свет от них растянулся и замер.
– Нас тянет! – вскричал Лис.
– Лис! – завопил я в ответ. – Сделай же что-нибудь!
– Уже делаю! – зашипел он.
Бах! Что-то разорвалось или лопнуло.
Мы с Лисом опять сидели на скале, и он держал в лапах калейдоскоп.
Я дышал тяжело, а Лис был совершенно спокоен.
– Ну, и как тебе приключение? – спросил он.
– Вот это да!
– А не посмотреть ли нам еще на миры? – и Лис с усмешкой протянул мне калейдоскоп.
– Нет уж, спасибо! – отшатнулся от него я.
– Вот видишь! – сказал мне Лис, – Каждый хорош только на своем месте. И хорошо, что кто-то другой может почувствовать и страдания вируса, и боль звезды.
С этими словами Лис исчез, а передо мной, стоящим на той же скале, тут же возник бесконечный океан.
Его волны с грохотом набегали на берег, и смотреть на них было одно удовольствие.
Кто-то рассматривал меня с большим любопытством. У него был плоский нос и глаза навыкате. И еще он весь зарос жесткой щетиной. Рот его вдруг растянулся в улыбке, обнажив клыки. Рядом с ним возникла примерно такая же ухмыляющаяся харя, потом – еще одна, и еще. Они попытались меня обступить, но словно наткнулись на невидимую преграду. Эта преграда их удивила. Они двинулись вперед еще раз, и снова она отбросила их назад.
– Зря стараются! – сказал мне Лис. Он, оказывается, все это время был за моей спиной.
Лис нарисовал в воздухе восьмерку и произнес длинное слово, что-то вроде «Алаакациоум!» – нападавшие с визгом пропали.
Я даже испугаться не успел.
– Кто это? – спросил я у Лиса.
– Мелкие прихвостни Саиба, – услышал я в ответ. – Не забыл его?
– Как же, забудешь его! – поежился я. – А что это за слово ты произнес? Заклятье?
– Нет. Заклятье – это то, что давно опробовано. То, что в ходу не одно человеческое тысячелетие. А это просто небольшая импровизация. С Саибом иначе нельзя. Всегда нужно что-то новенькое. Так и живем.
Лис усмехнулся.
– Слово, – продолжил он, – всего лишь незначительные звуковые колебания – а, вот, поди ж ты, способно остановить даже Саиба. Пусть он теперь немного поломает над этим голову. Последним слогом я сделал преграду непроницаемой. Ты знаешь, что такое мысль?
– Мысль?
– Ну, да.
– Мысль – это способность… хотя нет, не способность. Мысль – это.
Лис улыбнулся.
– Не правда ли, трудно подобрать слова?
– Трудно, – смутился я.
– Вот видишь, – заметил Лис, – человек, существующий только для того, чтобы мыслить, не может с ходу подобрать слова для описания того, что он называет мыслью. Хочешь увидеть Сократа?
– Сократа?
– А что такого, можно увидеть кого угодно.
И мы сейчас же оказались в полутемной комнате. Свет попадал в нее из небольшого окошка.
– Лис! – позвал я шепотом.
– Я здесь, – отозвался он.
– Где мы?
– В темнице, конечно. Вот он, Сократ.
В углу на широкой деревянной скамье лежал старик.
Он лежал на спине.
– Он спит. Завтра над ним совершится суд. Пусть он поспит.
– Это точно Сократ?
Лис, казалось, любовался спящим.
– Абсолютно точно.
Глаза уже привыкли к полутьме, и я разглядел лицо лежащего. Его нельзя было назвать красивым, но спокойным это лицо было.
– Он кажется очень спокойным.
– Он уже принял решение.
– Он знает, что его осудят?
– Конечно.
– Ты его не освободишь?
– Сократ всегда свободен. Люди не умеют ловить и сажать в темницу мысль. Сократу жилось легко. Он умел летать.
– Ты говоришь о нем в прошедшем времени.
– Мыслящий не живет в настоящем. Только помыслил – и это уже прошедшее.
– И ты не поможешь ему бежать?
– Сократ не побежит. Все дело в имени. Человек по имени Сократ не бежит.
– Почему?
– Он – гражданин. Сократ – гражданин Афин. Один из тех, кто учил людей мыслить, будет осужден ими на смерть. Способность мыслить пугает. И еще она будит псов зависти. Бездарность нападает на дар. Хватит, пожалуй.
Мы сейчас же оказались на берегу моря. Светило солнце, и волны далеко выбегали на песок.
– Вот этим волнам все равно, – задумчиво произнес Лис, – был на земле Сократ или не был.
После этого Лис провел лапой по моему лицу, и я немедленно провалился в сон.
Во сне я, кажется, освобождал кого-то.
– Эй! – воскликнул я.
– Эй! – отозвался Лис.
– Ты теперь работаешь эхом?
– Только когда нет другой работы.
У Лиса, судя по всему, было прекрасное настроение. Он даже вилял хвостом.
– Ты говорил, что Сократ твой друг.
– Ты никак не можешь забыть Сократа?
– Честно говоря, да.
– Сократа никто не может забыть. Когда он жил на Земле, все разумные только и спрашивали: «Где Сократ?» – и «Что он сказал?» – всем было интересно. Один только Сократ не интересовался Сократом. Он искал формулы. И существовал Сократ только тогда, когда их искал. Но найденная формула означала конец существования, потому, очертя голову, требовалось броситься в новые поиски.
– А Сократ тебя видел?
– Во сне. Наяву он меня только слышал.
Тут меня осенило.
– Лис! – вскричал я. – Так ты – демон Сократа?
– Что ты! – Лис смутился, как пойманный со шпаргалкой школьник. – Я с ним только говорил. С Сократом хотели говорить многие. Это тот случай, когда у тебя получилось. Ты вырастил то, что хотел. Вынянчил, выпестовал. Множество, множество раз ты создавал разум, но этот разум все время начинал делать что-то не то: торговал, мошенничал, прислуживал и лизоблюдствовал. А тут вдруг такой праздник. Все друг друга поздравляли, все ходили ко всем в гости и говорили: «Смотрите! У нас получилось! У нас теперь есть Сократ!»
А потом были другие – Рабле, например, или Блаженный Августин. Да, и до, и после Сократа случались удачи – Платон, например, Пифагор, Диоген. Но Сократ полюбился всем сразу.
– Почему?
– Он умел распознать тщету.
– А другие?
– Не всегда и не вдруг. То ли дело Сократ. Все помнят, что он был, и лишь немногие могут вспомнить его речь. Они начинают спорить: «О чем говорил Сократ? Об этом? – Нет! О вот том!» – они не понимают, что Сократ – это и есть речь, что это мысль, лоснящаяся, как угорь на солнце. Попробуй ухватить. И он всегда разный. Сократ, помысливший только что, отличается от Сократа, помыслившего вчера. Как небо и земля! И в то же время – это он, Сократ. И все ждали этих отличий. Все бродили за ним толпами. Все радовались ему как дети. Настоящий праздник! Веселье! Сократ помыслил!
– А потом они его предали.
– Нет. Просто из множества мелких не слепить ничего крупного. А вот зависть скатает свой ком. Сократ всех перерос. Кому нужен Сократ-переросток?
– Знаешь, – сказал вдруг Лис, – во сне обязательно должна быть зеленая трава и голубые небеса. На траве надо лежать, а в небеса смотреть. Ты лучше ложись на траву и смотри в небо.
С этими словами Лис исчез, а я ощутил себя лежащим на мягкой траве.
– Хочешь вырасти до небес? – спросил меня Лис, и сейчас же земля стремительно ушла вниз, и я увидел только две толстенные колонны – то были мои ноги.
Я поднял голову, и она прошла через облака. Облака остались на уровне моего носа, а над облаками сияло ослепительное солнце.
– А хочешь, станем деревьями? – спросил Лис опять, и сейчас же зашелестела листва, и я понял, что это моя листва, что ветви – руки, а ствол – тело. Было не страшно, но как-то холодно в груди, и в то же время очень– очень радостно.
– А теперь смотри! – воскликнул Лис, и огромная ветка, качнувшись на ветру, прошла сквозь меня. Я огляделся – ветви были везде, но не было того дерева, что я считал только что самим собой.
– Теперь ты – воздух! – прокричал мне Лис. – Ты везде! Множество твоих частиц, охлаждаясь у полюсов, устремляются в южные широты, и тогда получаются бури, ураганы, смерчи, самумы. Ты и есть эти бури. Здорово, правда?
И я сейчас же ощутил себя летящим от полюса к тропикам.
Бам! – и теперь я лежу на земле. Рядом со мной остановился верблюд, а потом – еще один.
Мысли мои потекли очень медленно и лениво.
– А вот теперь ты – камень под ногами верблюдов, – сказал Лис.
– А теперь, смотри! – добавил он, и что-то закипело, заволновалось вокруг, а потом в лицо качнулись водоросли, они покрывали подводные скалы, всюду были кораллы.
– А теперь ты – вода океана, – сказал Лис. – В тебе теперь столько всего. Реки несут в тебя страдания и радости суши и ее обитателей. В тебе ничего не пропадает. В тебе все существует веками. Ты помнишь извержения вулканов, и то, как лава текла в волны, и падение огромных деревьев, что рухнули на землю от старости, и метеоритные дожди, и крики слонов, мычание буйволов и дрожь земли под копытами бесчисленных стад. Ты помнишь все битвы, все взрывы, все крики умирающих. Ты – вода океанов.
В лицо полетели звезды. Вокруг стало темно и спокойно.
– А теперь ты – космос, – вскричал Лис. – Ты пространство между звездами и планетами, между атомами и молекулами. Здесь можно встретить заблудившийся атом и сказать ему: «Здравствуй!» – а потом вдруг ты почувствуешь, как наполняешься звуками, или даже не звуками, а неслышными вибрациями, волнами, будто дыханием. Космос – это место, где живет дыхание звезд. Тут можно почувствовать, как они тянут тебя к себе, или то, как они тебя гонят прочь.
– Зачем ты мне все это показываешь? – спросил я Лиса.
– Я хочу, чтоб ты понял, что твое тело – всего лишь одежда, а смерть – ее смена.
– Ты считаешь, что пора мне подумать о смерти?
– О смерти надо думать всегда.
– Как же тогда жить, ожидая смерть?
– Думать и ожидать – разные понятия. Ее не надо ожидать. Просто придет твое время.
– А тебе не жалко, когда люди умирают?
– Всегда жаль, когда что-то кончается. Детство, например. Смерть для человека – это конец детства. Потом уже нельзя ошибаться. Только одно детство для ошибок. Великая пора.
В этот момент перед нами и появился дракон. У него была жабья рожа и на голове рожки. Он лениво открыл рот, и. струя огня понеслась к нам.
Лис едва успел пригнуть мне голову.
– Бежим! – закричал он мне, и мы побежали по скалам, по ущельям, между деревьями, всякий раз меняя направление.
За нами шел огонь.
– Что это, Лис? – я не узнал свой голос.
– Только заговоришь о смерти, как она тут как тут! – прокричал он мне на бегу. – Это Саиб! Он преодолел прошлое заклятье!
И тут Лис разом остановился, повернулся к надвигающейся стене огня и произнес: «Окалоцитум!»
В то же мгновенье все исчезло, а мы оказались на вершине зеленого холма.
– Фух! – мы с Лисом повалились на землю.
– Он чуть не напугал меня! – сказал Лис, отдышавшись.
– Надо же! – продолжил он, совершенно овладев собой. – Меня еще можно напугать. Если тебя можно еще напугать, значит, не все еще потеряно.
После этих слов Лис исчез.
– А вот и я! – сказал Лис.
– Здравствуй! – сказал я.
– Конечно, здравствуй! – отозвался он.
У Лиса вся мордочка светилась удовольствием.
– Ты хорошо знаешь историю? – спросил он.
– Историю? Какую историю?
– Историю человечества.
– Да, но… мне кажется. – неуверенно протянул я.
– Тогда смотри! – сказал Лис, и в то же мгновение мы с ним оказались среди наступающих воинов. Я сам и Лис были одеты в латы, на нас были шлемы, поножи, в руках мы сжимали мечи, а тело прикрывали щитами. Мы шли в строю, потом строй сломался, и мы побежали все быстрей и быстрей, а навстречу нам полетели стрелы, копья, камни, полилось раскаленное масло.
Дикие крики, хрипы, стоны умирающих, топот, пыль, звон, скрежет, глухой стук о землю падающих тел.
– Лис, что это? – я едва уворачивался от ударов. Сам не понимаю, как это у меня так ловко получалось. Мало того, я еще и наносил удары направо и налево. Лис от меня не отставал.
– Лис! Что это такое? – вскричал я снова.
– Ничего особенного, – сказал Лис. Теперь и он, и я стояли в стороне от битвы. Мимо нас летели кони, на полном скаку переворачивались колесницы, лопались панцири, падали шлемы, всюду летали стрелы.
– Это война! – сказал Лис. – Люди все время будут воевать. Сначала медными мечами, потом железными. Затем в дело пойдет сталь.
Видишь, это же греки. Одни греки уничтожают других греков из-за золота и земель. А потом будут персы, скифы, римляне, варвары, монголы. Они будут приходить и откатываться назад. Как морские волны. Много всего будет.
И мир с большим уважением будет произносить имена Александра Македонского и Гая Юлия Цезаря, Аттилы и Чингисхана. Не пройдет и тысячи земных лет. А ведь это только грабители и убийцы. Всего тысяча лет – и получите романтический окрас для всех своих дел. Очень медленно человек меняется к лучшему. Не его вина. И хорошо, что он смертен. Иначе к лучшему его было бы не склонить.
А так: не получилось – народились новые. И их много. Всегда есть, из чего выбирать. Человек не скоро почувствует боль звезд. Да и не его это задача.
– А что же тогда его?
– Его дело – сомневаться. Сомневаться, огорчаться, метаться, радоваться, обретать, находить, терять. Словом, нужны сдобренные эмоциями и разумом некие незначительные колебания живой ткани.
– Так цинично?
– Только если использовать обычные человеческие слова. Очень трудно, используя их, объяснить, что человек может быть маленьким, мелким, и через минуту он способен вырасти до размеров звезды. То, что на пользу Вселенной, исходя от человека, усиливается во множество раз, а все губительное уменьшается, гасится, возвращаясь в исходную точку.
– Мы берем от вас только хорошее, – добавил Лис и сейчас же пропал.