Каменный пояс, 1987

Василий Еловских НИКОЛАЙ КУШТУМ Воспоминания

Мало кто из читателей знает, что настоящая его фамилия — Санников, а псевдоним он выбрал по названию села Куштумга, затерянного в горах Южного Урала, — там Николай Алексеевич родился в 1906 году в семье плотника.

Он везде подписывался «Куштум» — и под стихами, и под повестями, и под книгами, которые редактировал. Он был разносторонне талантлив.

Впервые я увидел его в тридцать пятом, когда посещал двухгодичный семинар начинающих писателей при Свердловском Доме работников искусств, где Куштум руководил секцией поэзии. Надо понять, с какой гордостью я, шестнадцатилетний подросток, заходил в это внушительное, хорошо обставленное здание и как импонировала мне романтическая натура Куштума.

Он всегда был в приподнятом, праздничном настроении. Будто не о стихах начинающего вел речь, чаще всего бледных, беспомощных, а о чем-то крупном, возвышенном. Такое за ним замечал я и в последние годы: о стихах, о рассказах молодых (и не молодых) авторов Куштум любил говорить немного приподнято, торжественно. Говорил глуховатым голосом, нажимая на отдельные слова и слегка жестикулируя.

В нем не было рисовки и позы. Одевался довольно скромно: простой костюм, неяркий галстук.

Однажды я спросил у него, кто из слушателей семинара жив. Он подумал и махнул рукой:

— Да много их было, но все подевались куда-то. Ты вот… И то живешь не у нас.

На правах старшего по возрасту он частенько, особенно, когда был добродушно настроен, говорил мне «ты». А в письмах обращался почему-то на «вы».

Однажды, кажется, тоже году в тридцать пятом, я встретил его в редакции газеты «На смену». Удивился, что он там работает: я думал, все поэты живут только литературным трудом. Он поглядел на меня с грустью:

— Не всегда проживешь на литературный заработок. Приобретай-ка, слушай, какую-нибудь хорошую профессию. Литература — штука такая…

Перед войной я работал в редакции первоуральской газеты «Под знаменем Ленина» и, частенько наезжая в Свердловск, виделся с Николаем Алексеевичем. Помню одну встречу с ним. Приглядывается ко мне изучающе, будто видит впервые, покашливает. И не поймешь, как покашливает, не то одобрительно, не то осуждающе.

— Красивое кашне, дорогое, видать. И галстук яркий. Сейчас такие в моде. Что-то все время меняете и галстуки, и кашне. Только не обижайтесь, пожалуйста, на меня… Но, знаете что… покупайте-ка лучше поменьше галстуков и побольше книг. А?..

И смотрит уже по-другому — улыбчиво, весело.

После войны он много лет был редактором Свердловского книжного издательства. Зимой 1961 года редактировал сборник моих рассказов «Тревожные вечера».

Сидим в его квартире.

— При Горьком писатели в большом почете были. Мне одному дали тогда полнометражную трехкомнатную квартиру. Один по этим большим комнатам ходил. Ну и, конечно, друзья бывали. А в войну вот… заняли. — Он указал на дверь одной из комнат, откуда доносились приглушенные голоса.

— Я долго оставался холостяком. Думал, семья будет мешать творчеству. Так вот думал. А совсем не мешает, наоборот.

У него были милая жена, сын и дочка.

На другой день, после сдачи рукописи в набор, сидим с ним в кафе. Он говорит ворчливо:

— А все-таки ты натуралист. Да! Нет в тебе, знаешь ли, ничего возвышенного.

Утаивая улыбку, я говорю:

— У вас учился. Еще с семинара.

— Нет! — привскакивает он. — Я не учил натурализму. Я — романтик. — И он тычет указательным пальцем куда-то кверху. — Я — романтик!

Посидел. Как-то сбоку посмотрел на меня:

— Слушай, если я умру, ты напишешь обо мне?

— Неизвестно еще, Николай Алексеевич, кто раньше…

— Нет, — убежденно сказал он. — Я неважно чувствую себя. И вижу вот плохо. Глаукома. Как бы не ослепнуть. — Вздохнул. И, помолчав, снова спросил: — Напишешь?

— Напишу.

Он остался этим доволен.

Как я понимаю теперь, был Куштум, подобно многим художникам, нервным, впечатлительным, ведь только такой человек может воспринимать мир глубоко, свежо, ярко, и, подавляя тяготившую его нервозность, выпивал порою немножко красного вина, которое служило ему своеобразным транквилизатором, успокаивало его.

Пользуясь правом редактора, охотно вычеркивал фразы, абзацы и даже страницы в чужих рукописях, если считал это нужным. Я воспринимал это сравнительно спокойно, и Николай Алексеевич говорил:

— С тобой легко. А некоторые шумят, спорят. Даже фразу нельзя поправить.

Восхищаясь Горьким, он тем не менее «Клима Самгина» считал слабым произведением. Не видел в этом романе динамики. А динамике он придавал первостепенное значение.

Очень любил Урал. Любил называть себя кондовым уральцем.

Терпеть не мог модернистских исканий, туманной словесной эквилибристики, до которой падки иные молодые литераторы. Довольно резко отзывался об одном маститом московском писателе:

— Ну что у него?.. Язык хорош. Но ведь этого мало. Он пишет черт те о чем, о всяких пустяках, а настоящей жизни не видит. Не поймешь, или это наш современник, или современник Чехова.

Последний раз я говорил с ним по телефону из Кургана. Он был уже на пенсии. Спросил, нравится ли ему на пенсии.

— Хорошо, слушай, — бодро ответил он. — Только вот вижу плохо. Совсем… плохо. Писать трудно.

Он не отчаивался от наступающей слепоты. Нет, он был не таким, чтобы отчаиваться.

Вскоре Николай Алексеевич умер.

Предо мной его письма. Почерк под стать характеру автора — простой, ясный и красивый. На фотографиях Куштум выглядит почему-то не таким, каким был в жизни. На фотографиях он более суров и приземлен.

Трудно прожить большую жизнь, не имея врагов, не зная недоброжелателей, но у Куштума, как мне кажется, их не было.

Лидия Гальцева «СВОЙ КРАЙ ПОЛЮБИВ НАВСЕГДА» Очерк

В поэзии Людмилы Константиновны Татьяничевой эти понятия «Урал» и «Отчизна», «Урал» и «Россия» неразделимы. Уралу, где прошли ее детство и комсомольская юность, где мужал и формировался характер, где обрело высоту поэтическое слово, Людмила Татьяничева подарила лучшие свои произведения, исполненные дочерней любви и преданности, высокого гражданского пафоса.

Одну из особенностей поэтического почерка Л. К. Татьяничевой поэт Сергей Васильев образно и точно назвал «мужественной женственностью». Да, нелегок был путь поколения, к которому принадлежала поэтесса. Это поколение выводило страну из руин разрухи, с небывалым энтузиазмом трудилось на строительстве первых пятилеток и в жестокой битве с фашизмом отстаивало «кровное и завоеванное».

Полным мужества и отваги был не только жизненный, но и поэтический путь Людмилы Татьяничевой. Именно об этом одно из лучших стихотворений поэтессы — «Дорога»:

Сила воли и упорство характера способны, по образному выражению Татьяничевой, преодолевать даже неподъемные тяжести жизни. Да, бед и лишений с лихвой хватило в ее судьбе, но они лишь закалили характер, сделали его непреклонно сдержанным, целеустремленным и волевым. Эти качества в сочетании с природной одаренностью, впечатлительностью, тонкостью и нежностью натуры помогли сформироваться яркому и своеобычному таланту.

Л. К. Татьяничева родилась 19 декабря 1915 года в семье учительницы в небольшом среднерусском городке Ардатове, что стоит на крутом берегу реки Алатырь. Ей едва исполнилось три года, когда умер отец, и мать с дочерью перебралась в мордовское село Хлыстовка, где продолжала учительствовать. В своей автобиографии Татьяничева вспоминала:

Вероятно, эти воспоминания и вылились позднее в поэтические строчки:

В десять лет девочка осталась круглой сиротой. Простившись с могилой матери и собрав нехитрые пожитки, она отправилась на Урал. В Свердловске Татьяничева поселилась у дальних родственников, приютивших и обогревших девочку. Семья, в которую попала будущая поэтесса, приняв на себя заботы о ее воспитании, поощряла увлечение книгами, бережно поддерживала первые, несмелые пробы пера.

И она не захотела оставаться в долгу перед Советской властью: девчушкой-подростком, едва окончив семилетку, Людмила Татьяничева приходит ученицей токаря на вагоностроительный завод имени Воеводина.

Так началась ее трудовая биография.

И кто знает, не будь в биографии Татьяничевой этой страницы, может, и не было бы в ее судьбе Магнитки…

За плечами девятнадцатилетней девушки были уже рабфак и два курса института цветных металлов, когда, движимая комсомольским порывом, окрыленная романтикой первых пятилеток, она отправляется на одну из крупнейших строек времени — в Магнитогорск. Здесь уже вступили в строй электростанция, коксохимкомбинат. Первые домны поставляли стране тонны высокосортного чугуна. А рядом со строящимся городом и металлургическим комбинатом рос, набирал силу и поставлял свою «продукцию» поэтический «цех» — литературный кружок «Буксир», возглавляемый поэтом Василием Макаровым. В нем признанным запевалой был Борис Ручьев, слагали песни заводу и городу Марк Гроссман, Михаил Люгарин, Павел Хорунжий, Яков Вохменцев, Александр Ворошилов, Александр Лозневой и другие.

Горком комсомола направляет Людмилу Татьяничеву в редакцию газеты «Магнитогорский рабочий». Она вдохновенно отдается журналистской работе, знакомится с жизнью и бытом строителей, пишет в газету заметки, очерки и репортажи. Новые впечатления просятся и в стихи. К этому времени у нее уже был накоплен некоторый опыт поэтической работы: из Свердловска она привезла несколько десятков стихотворений. Позднее наиболее удачные из них вошли в сборник избранных произведений поэтессы.

Не без робости и смущения переступила Татьяничева порог барака на шестом участке строительства, где разместились литкружковцы. Ее негромкий, лишенный модных в ту пору агитационных призывов и лозунгов голос отличался теплотой и искренностью:

Стихи Татьяничевой были одобрительно встречены товарищами, она стала регулярно посещать занятия кружка и печататься в уральской периодике.

В Магнитогорске поэтический голос Татьяничевой мужает, обретает крылья и набирает высоту, обогащаясь публицистической заостренностью и гражданскими интонациями:

С особой силой эти новые качества поэзии Татьяничевой проявились в годы Великой Отечественной войны, которая застала ее в Магнитогорске. Всем известен героический подвиг уральского тыла, ставшего «броневым плечом» Родины. Пройдут годы, и память поэта сохранит и запечатлит в суровых подробностях это время:

В самом начале войны, в июле 1941 года, Людмила Татьяничева вступает в ряды Коммунистической партии. Поэтический голос ее обретает не свойственные ему ранее интонации гнева, мести и мужественной скорби. «Мы разучились плакать в этот год, и наши песни сделались иными», — скажет поэтесса уже на второй год войны. Своей оборванной войной мирной песне она прикажет «быть неподкупной, как любовь идущего на смерть солдата». Появится и открытая патетика в ее стихах, и произнесет она клятву верности Родине:

Мотив верности станет, пожалуй, главным в лирике Татьяничевой тех лет. Это и верность родной, черной от пожарищ и кровоточащей от ран русской земле. И верность патриотическим традициям нашего народа, не раз дававшего отпор чужеземным пришельцам. И верность русской женщины, которая, подобно Ярославне, ждет с поля брани своего любимого. Эти стихи и составили первую книгу поэтессы — «Верность», которая вышла в Челябинске в 1944 году.

Магнитка была значительной вехой в человеческой и творческой судьбе Людмилы Татьяничевой.

Об этом же в оригинально найденной форме «Лирического диалога» Татьяничева скажет в одном из последних своих стихотворений:

Людмиле Татьяничевой принадлежит заметная роль в литературной и культурной жизни не только Магнитки, но и всего Урала. С 1944 года она была директором Челябинского книжного издательства, более 10 лет возглавляла Челябинское отделение Союза писателей СССР, несколько лет работала собкором «Литературной газеты» на Урале. Она делегат почти всех писательских съездов, участник поэтических совещаний и Дней литературы, проводимых в различных краях и областях страны. И вплоть до последних дней неустанно работала, торопясь сказать самое главное:

Вслед за первым поэтическим сборником на Урале и в Москве выходят новые книги Людмилы Татьяничевой. В них еще жива память о минувшей войне. Потрясают своей суровой правдой и драматизмом такие, не побоюсь сказать, ставшие классическими стихотворения, как «Угланы», «Суровый танец», «На открытии памятника». Их можно поставить в один ряд со стихами о войне К. Симонова, А. Суркова, П. Антокольского, М. Алигер и др. Тема войны станет одной из сквозных тем поэзии Людмилы Татьяничевой. И уже в последние годы напишет она одно из лучших своих стихотворений, где образ скорбящей матери, которая «кличет, называя поименно, сыновей, что не придут домой», вырастает до образа-символа, символа самой России — «матери ста миллионов сыновей».

А рядом с этой нестареющей темой в лирике Татьяничевой мощно и уверенно звучит тема созидательного труда. Никогда не покидало ее желание щедро воплощать в красках и слове «черты стремительного века». На Урале, в рабочих коллективах крупных промышленных предприятий, искала и находила она лучшие черты современника, созидателя новой жизни и новых принципов нравственности. Ярко и талантливо запечатлела Татьяничева в своих книгах образ трудового Урала, ставшего источником ее вдохновения, «мужества оплотом и воплощеньем высоты»:

Уральским колоритом буквально пронизано все творчество поэтессы. Кровной причастностью к «огневому ремеслу» уральских умельцев, камнерезов и чеканщиков, каслинских мастеров, схожестью нелегкого труда поэта с трудом горняков и металлургов можно объяснить и своеобразие ее поэтической образности. И как же права была Татьяничева, когда писала: «У тебя, Урал, беру тайны мастерства»!

А как часто мелькают в ее стихах названия уральских городов, рек и местечек. Как органично входят в ее поэтический язык бытующие на Урале слова и выражения. И сколь ненавязчивы употребляемые Татьяничевой народно-поэтические сравнения и параллелизмы:

Последние годы жизни Людмила Татьяничева жила в Москве, но связи с родным краем не порывала. Она была на редкость жизнелюбива и оптимистична:

Сама она была постоянно в пути. Абакан и Тюмень, Самотлор и КамАЗ, Камчатка и ханты-мансийская тайга — поэтесса хотела успеть всюду, чтобы яснее ощутить жизнь страны, трудовые ритмы времени, чтобы создать запоминающиеся характеры своих современников. Татьяничева много и плодотворно трудилась. В последние годы были написаны ею книги: «Зарянка», «Снегопад», «Корабельный бор», «Пора медосбора», «Лирика», «Междузорье»…

За выдающиеся достижения в области советской литературы Л. К. Татьяничева была удостоена Государственной премии РСФСР имени А. М. Горького. Она награждена орденом Октябрьской Революции, двумя орденами Трудового Красного Знамени, двумя орденами «Знак Почета» и медалями.

Будучи уже тяжело больной, она подготовила для печати последнюю свою книгу «Десять ступеней», которая стала своеобразным отчетом перед читателями за последние десять лет. В ней на прощальной взволнованной ноте звучит знакомый уральский мотив: «Урал, Уралу. Об Урале…»

написала Людмила Татьяничева в стихотворении «Лирическое завещание».

Свято чтут земляки Татьяничевой ее поэтическое наследие. Как была бы счастлива она, узнав, что в юбилейный год выходит трехтомное подписное собрание ее сочинений, что одна из улиц города Челябинска носит ее имя. И живет с нами ее немеркнущее поэтическое слово, звучит созданная поэтессой «песня высокого лада».