Камикадзе

Я опустил руку в карман комбинезона и нащупал пистолет.

Но вождь и не думал сопротивляться. Смотрел куда-то вдаль. В глазах его уже не было ничего, кроме обиды на свой народ. Где народ?! А как же, народ должен сбежаться со всех концов с вилами и топорами и защитить его... Но народ - понятие, отвлеченное от политической жизни пьянством и тяжелым физическим трудом. Наконец вождь махнул рукой - черт с вами, будь по-вашему! - и усталым жестом пригласил собравшихся внутрь резиденции. Там он демонстративно опустился на невысокий чурбачок, служивший ему, по всей видимости, троном. И так же демонстративно сложил на груди руки. Как Наполеон. Я огляделся по сторонам: пол в резиденции глинобитный, в стенах щели. Всем своим видом вождь показывал, что не держится за власть, готов подписать отречение. Но никакой документации или бухгалтерии, которая даже в сельсовете есть, я не заметил. Никакой приемо-сдаточной ведомости: один сдал - подпись, другой принял подпись. Возможно, глава государства у них не материально ответственное лицо, а ответственное только политически. Это хорошо. За политику сейчас не сажают. В резиденции не было даже стола, чтобы работать с документами! И вряд ли вообще на острове была письменность.

Всем своим видом - гордо вскинутой головой, обрамленной длинными кудрями, скрещенными на груди руками - вождь показывал, что готов уйти, оставьте его в покое. А суда истории он не боится, все делал правильно. Но не тут-то было! Правильно... Это, понимаешь, с какого боку посмотреть и какой историк тебе достанется. Какие историки, такая и история. В помещении резиденции поднялся такой гвалт! Вождю смеялись в лицо, в вождя плевали, дергали его за волосы. Это мне уже не понравилось. Политическая ответственность иногда хуже материальной. Вождь отмахивался одной рукой, защищаясь от плевков, а другой держался из последних сил за свое "кресло", чтобы не упасть на пол. Очень похоже, дело принимало для вождя скверный оборот: отвечать ему предстояло не перед историей, что предпочтительней и почетней, а перед свирепой толпой. Но за что? Что он им сделал или чего не сделал? Вполне достойный вождь. Вид грустный, но это, может, от накопленной мудрости. Не огрызается, не делает жалкой попытки перечислить свои заслуги перед народом, ничего при этом не упустив. Народ упитанный... Но тогда в чем дело? Или, может быть, вождь пьет? Запрется в резиденции и целый день глушит... У алкоголиков тоже бывают грустные глаза - если алкоголик умный, а жизнь все равно не получилась.

Между тем события стали быстро развиваться. Три туземца, все здоровые и мордатые, вдруг подскочили к вождю и выдернули из-под него чурбачок. Вождь этого не ожидал, все-таки первое лицо. Но сидеть стало не на чем, и он упал на земляной пол резиденции, высоко задрав ноги. Его набедренная повязка тоже задралась, обнажив скромные, как у Аполлона Бельведерского, гениталии.

Так вот в чем дело... Ну, это не вождь. Что-то такое я с самого начала и подозревал.

Толпа взревела от негодования: позор! Долой! И такой правил нами! Вот что он скрывал под набедренной повязкой! Курам на смех!.. Вождь сидел на полу. Та самая красотка-активистка, что показывала ему задницу, закричала не своим голосом: импичмент! И все как один подхватили: импичмент! Импичмент! Нахватались, папуасы. А так посмотришь - народ самобытный, хоть и отсталый. Но откуда они знают языки? Я невольно заволновался: а вдруг и меня, прежде чем назначить, заставят снять штаны? С гениталиями у меня все в порядке, но мало ли - не хватит какого сантиметра... Все относительно. Ни в коем случае нельзя такой фамильярности с собой позволить. А потом буду ходить в трусах. Одно мне было непонятно: почему они все-таки выбрали себе вождя с такими данными. Они что, не знали? Но не ходил же он всегда в набедренной повязке. Они тут друг друга с детства знают. Здесь что-то не так, думаю.

Откуда ни возьмись появился отряд туземцев в полной боевой раскраске, с белыми полосами на животе, изображающими скелет, - вид ужасный. Они подбежали к поверженному вождю, схватили его за руки и за ноги и поволокли вон из резиденции. Вождь смотрел отрешенно в потолок. Я мог только догадываться, что они собирались сделать с ним. Толпа вывалила во двор. Там уже собралась вся деревня, а может, и все население острова. Вот тебе и народ... Все голые... Такое впечатление, будто я присутствую в бане при совместной помывке мужского и женского личного состава. Среди взрослых сновала голопузая мелюзга - с куском лепешки, с очищенным бананом в руке, бегали туда-сюда куры, которых никто со двора резиденции не прогонял, били барабаны. Волна голов колыхалась, как на стадионе. Притоптывая на месте, туземцы распевали какой-то жизнерадостный мотив. Военные туземцы выволокли свою жертву из резиденции, протащили за волосы и за руки по траве и бросили посреди лужайки. А еще несколько дикарей с лопатами стали проворно копать яму. У некоторых народов есть обычай хоронить своих вождей по месту жительства. Все шло по какому-то раз и навсегда установленному распорядку. Народ тянул шеи из-за спин, чтобы лучше видеть. Я стою. Думаю: ну, все понятно - и амбиции элиты, и глубокое удовлетворение народа, и то, что соратники вождя притаились и смотрят, чем кончится, чтоб знать потом, к кому примкнуть. Но неужели у вождя, кроме соратников, нет ни одного друга? С кем-то же он ходил по бабам и выпивал, когда был молодой.

И неужели они, гады, хотят закопать его живым! Я содрогнулся. Вождя уже подняли на ноги, заломили руки за спину и подвели к яме. Простые туземцы, кто посмелей, выбегали из толпы, заглядывали в уже отрытую могилу и сообщали остальным - глыбоко! Вождь обреченно смотрел в небо, будто ничего другого в конце своей карьеры и не ожидал. Экий вандализм. Надо пресечь, думаю, зачем мне это нужно. Дам залп... Мне всегда хотелось, чтобы какого-нибудь короля или королеву, уже стоявших на эшафоте, пусть даже самых реакционных, в последний момент кто-то спас. Какой-нибудь герой. А король или королева дали бы ему за это много денег.

И еще одно: вождь, покорно ожидавший своей участи, привлекал к себе мое внимание еще чем-то, кроме сострадания. У вождя была совершенно европейская внешность! Греческий нос водопадом стекал со лба, мне самому всегда такой иметь хотелось. Побрит... Длинные волосы, разделенные аккуратным пробором. Стесняется своей наготы, ходил в набедренной повязке... Сейчас, беспомощный, он стоял голый, отсвечивая перед толпой незагорелым задом. Может, он опередил в развитии свой народ? Какому народу это понравится. И тогда я тем более должен ему помочь. Дам залп, решил... Спасу человека от неминуемой смерти, а заодно покажу этим неандертальцам, что со мной в случае чего такой номер не пройдет. Я им не этот печальный Гамлет со своей половой проблемой. Я семнадцать лет в вооруженных силах! А потом введу наследственную монархию, естественно, конституционную.

Я растолкал руками толпу, хороводом окружавшую место казни, и вырвался из-за спин. Вскинул пистолет, крикнул: а ну, немедленно прекратить экзекуцию! А то всех перестреляю! Не дай бог, думаю, "Макаров" даст осечку, они меня съедят. И выстрелил два раза в воздух.

Ну... Туземцы попадали на колени, закрыли ладонями глаза. Как дети. Могильщики бросили лопаты и убежали. А вождь, все еще удерживаемый за руки двумя перепуганными дикарями, не знавшими, что делать и кого слушаться, с надеждой повернул в мою сторону свой греческий профиль.

Оставьте его! - жестами и выражением лица приказал я дикарям. Убивать своих вождей - варварский обычай. Ну, не справился или допустил нецелевой расход денег. От этого никто не застрахован. Только популисты всегда точно знают, на что надо тратить деньги, чтобы всем хватило - на портянки... Так что же теперь, вместо того чтобы спокойно заниматься делами, первые лица государства должны еще и думать, что с ними сделают, когда придет другой правитель? Посадят в тюрьму или расстреляют? Должна быть преемственность. Хотя я сам кого-нибудь прибил бы, когда летчикам стали задерживать зарплату. Но это эмоции простого человека, а если вы хотите видеть меня своим вождем, как я понял, учтите - я буду смягчать нравы. Насилие может породить только насилие, когда-то же надо с этим кончать. Отпустите вождя, я сказал!

А вождь между тем, поняв, что опасность миновала, уже шел ко мне, протягивая руку и благодарно улыбаясь. Но что такое: улыбка - как у голливудского актера, шаг деловой, как у спортсмена. По-свойски похлопал меня ладонью по плечу - о'кей, приятель, все о'кей, я перед тобой в долгу, проси, что хочешь. Чего-то я не понимал... Не думает ли он наивно, что вместе с жизнью я намерен вернуть ему и власть? С какой стати.

Нет, не все о'кей, сказал я. И покачал головой, давая понять ему, что реставрации не будет. Что с воза упало, то пропало. Власть дается человеку один раз, и за нее надо держаться зубами... Если, конечно, зубы есть. Не знаю, за что тебя низложили, говорю, за какие извращения, у каждого они свои, но ты же видишь - низложили, что я могу сделать? Мне сейчас надо думать о себе. Я потерпел катастрофу в личной жизни и вообще... А что делать с тобой, не знаю. Мы могли бы стать друзьями, раз я тебя спас, как Робинзон и Пятница. Но так в политике не бывает, чтобы дружили семьями свергнутый и новый вождь. Все равно один другого будет считать сволочью и безмозглым идиотом. Как тут дружить...

Уходи, показал я рукой вождю. Иди куда хочешь. Живи на даче - есть же у тебя дача, кое-какие сбережения? А если нет и ты не думал о своем будущем, пока был при должности, а думал только о Родине с большой буквы, построй себе хижину, займись охотой, рыболовством. Преследовать тебя я не буду. За родину тоже можешь быть спокоен, никуда не денется. Но козней не потерплю. Катись на все четыре стороны, хоть я и чувствую, что совершаю крупную ошибку.

О'кей? - сказал я напоследок.

Вождь кивнул и выставил перед собой ладони в знак того, что какие могут быть возражения, возражений нет. Все о'кей, повторял он, странно улыбаясь и отступая от меня, теперь вы, сударь, правьте... Будет строить козни, сволочь! Думаю: может, его куда-нибудь посадить? Все равно они еще не доросли до демократии и либерализма.

И тут, приглядевшись, я вдруг понял, что вытатуировано у вождя на груди. Это был - якорь! Старинный якорь с двумя острыми лапами, с поперечным штоком, перевитый цепью. У меня почти такой же, но маленький, на тыльной стороне ладони. Меня как по голове ударили - откуда якорь у туземца? Откуда они знают "о'кей"? Вообще, много непонятного. Надо бы спросить, но как спросишь, не зная языка.

А вождь решительными шагами отвергнутого, но сознающего свою правоту человека уже направился к резиденции, откинул занавеску на дверях и скрылся внутри. Я еще не успел подумать, что ему там нужно, как он снова появился на пороге - с небольшим кейсом в руке... Абсолютно голый человек с кейсом, как у дипломата! Он издалека помахал мне рукой - прощай, друг! - и исчез в толпе, словно растворился. Будто его и не было. О том, откуда у вождя туземного племени кейс, который мог быть доверху набит золотым песком и представлял собой казну островного государства, которую уносили на моих глазах, я, к сожалению, подумал позже. А может, это был не вождь? Но тогда кто же? Кого свергли?

Я стоял, не в силах стронуться с места, пораженный какой-то смутной догадкой.

Наконец я опомнился, хотел организовать погоню, но меня со всех сторон взяли в тесное кольцо туземцы, бурно выражая свой восторг. Женщины исполняли танец живота... В такт их движениям я тоже стал притопывать, как на деревенской свадьбе. Думаю: хрен с ним... Зато я теперь самый главный. Люди веселились, как везде веселятся, когда меняется власть, в надежде, что и им что-нибудь перепадет, - появится в магазинах колбаса или подешевеет водка. Интересно, что они тут пьют, какую-нибудь местную самогонку?

Думаю: хорошо бы сейчас искупаться. Туземцы голые, а у меня под комбинезоном все попреет на такой жаре. Но до берега океана было километра два. Я вспомнил про свой мотоцикл, оставшийся дома. Незаменимая в хозяйстве вещь. Сейчас бы его сюда, быстро бы сгонял на пляж и вернулся, чтобы держать ситуацию под контролем. Мотоцикл у меня японский, "Хонда", купил, когда в военторге стали появляться первые японские товары. Чтобы мотоцикл не украли, я, когда не ездил, затаскивал его в комнату, где мы с Райкой жили. Прапорщик и его Муся возражали, мол, воняет бензином, но Райка говорила: "Ну и что, зато так спокойней". Мотоцикл, сияя как зеркало всеми своими никелированными частями, стоял у стенки, между гардеробом и шкафчиком для посуды, и нам с Райкой не мешал. Конечно, пахло. Но во-первых, я отдал за это чудо техники шесть своих месячных окладов - снял с книжки, - а во-вторых, запах бензина частично компенсировался запахом цветов, которые всегда стояли на столе в синей вазе.

И тут я, вспомнив про вазу, на какое-то время вырубился. Туземные девушки, как в индийских фильмах, продолжали под музыку крутить передо мной пупками, бедрами, трясти плечами и грудями, как цыганки, стараясь привлечь мое внимание. Но мне уже было не до того. Я вспомнил... Я вспомнил!

Черт возьми, когда я, разъяренный, вскочил как тигр в нашу с Райкой комнату, прапорщик лежал на кровати голый, на столе стояла пустая бутылка от портвейна "Алабашлы", а вазы и мотоцикла - не было... Не было мотоцикла! Я точно помню. Не было! Не было! Не было!

Из чего я сделал вывод: или мотоцикл украли, пока меня три дня не было дома, или я, ослепленный ревностью, заскочил не в ту комнату, где мы с Райкой жили, а в ту, где жили прапорщик с Мусей.

Твою мать!.. Но тогда совсем другая вырисовывается картина! Что же я наделал, идиот?

4

Потом... Потом я опять врубился, будто вынырнул из воды, услышал вокруг себя голоса, щебет птиц - их на острове великое множество, кроны деревьев усыпаны всякими мелкими птичками размером с воробья, но чрезвычайно яркой раскраски. Возможно, это колибри, но колибри мельче, колибри бывают меньше таракана. Такой звон стоит, что не поймешь, птички это или в голове шумит. Выходит, Райка ни в чем не виновата? Она даже не поняла, за что я ей ни с того ни с сего по лицу дал... Что теперь делать? О, Господи, лучше бы она была виновата, тогда бы знала - за что дал, а так будет думать - ненормальный. А главное, я же считал, что после всего случившегося между нами все кончено, я свободен от брачных уз. Зачем мне тут узы.

Но меня опять подхватили на руки, куда-то понесли, я не спрашивал - куда, уже привык. Понесли между хижинами, показывая всем, кто сбегался к плетням и заборчикам или встречался по дороге - одиноким туземцам с вязанкой хвороста за спиной или еще какой поклажей, с корзиной яблок или груш на голове. Попадались и целые семейства: папа с трубкой в зубах, все-таки тут курят, мама с цветком в прическе и пяток загорелых резвых ребятишек. Уступали нам дорогу. Теперь мне, возлежавшему наверху, все кланялись, а мужчины двумя пальцами почтительно брали под козырек, как будто знали, что я военный. Все понимали, что я их новый вождь, хотя инаугурация еще не состоялась. Теперь без инаугурации нельзя. Но это уже так, приятная формальность, чего-нибудь пообещаю свято соблюдать. А присягать не буду, я из тех, кто присягает один раз. Да и на чем тут присягать? При мне было только удостоверение военнослужащего. Но если будут настаивать, присягну, я не какой-нибудь спесивый гасконский дворянин. Остров плодородный, не хуже Крыма.

Меня носили по деревне, как шкаф или кровать, когда переезжают, пока мне это не надоело. Я попросил опустить меня на землю. В голове все перемешалось. Думаю: так, значит, и прапорщик не виноват? Лежал человек на своей кровати... А я его чуть подушкой не придушил. А главное, я уже привык думать, что раз он такая скотина, спит с женой товарища по оружию, то и я правильно поступил, когда трахнул его Мусю... Она меня сама соблазнила, я два месяца сопротивлялся. Но однажды, когда Райка дежурила в санчасти, заходит Муся - я лежал на койке - и начинает раздеваться, мол, давай, пока никого нет дома... Говорю ей: не могу, ты что, это же адюльтер. А она скинула халатик, миниатюрная, как рюмочка. Похожа на француженку. Говорит: ты мужик, Кравцов, или не мужик? Неужели ты можешь отказать женщине?

Что мне оставалось делать? Обстоятельства сильнее нас. Она же черт знает что может подумать. Но за четыре месяца моей семейной жизни это было всего два или три раза. Ну ее к черту, думаю, все время ждешь, что кто-то войдет в комнату. Не столько удовольствия, сколько угрызений совести и страха. Взял однажды и выгнал Мусю, говорю: пошла вон, не хочу разврата, у меня красивая жена, а не какая-нибудь калека. А она стоит голая в дверях, держит свои шмотки и шипит: сволочь! сволочь! сволочь! Женщины такое не прощают! Ты думаешь, ты супермен? Говно ты!.. Я ее чуть не прибил: а зачем же тогда ты на меня лезла я лежал, ждал жену с работы. Я - не супермен? А у тебя, говорю, жопа низко... Она расцарапала мне морду. Райке потом сказал, что в полете слегка тряхнуло, ударился о приборную доску... Вот сука! Говорила же: мне ни с кем не было так хорошо, ни с кем не было так хорошо! Восторг полный... Ты, Валера, кроме всего, и поцелуешь, и погладишь, а мой накинется, как собака, и через пять минут храпит. Я уже думал: а может, мне надо было жениться не на Райке, а на Мусе, раз она меня так ценит... Но с другой стороны, Райке тоже не нравилось, что я храплю, а с Мусей мы никогда не достигали этой фазы - быстро разбегались. В этом, наверное, главная прелесть адюльтера. Зато после адюльтера, когда Райка приходила с работы, все время думаешь: от меня же Мусей за километр пахнет... Ужас! И я решил без крайней необходимости больше жене не изменять, зачем мне нужны такие стрессы.

На любовь пока не тянуло, а вот жрать хотелось - по устойчивой привычке к корабельному распорядку. На авианосце к этому времени уже поели два раза. Борщ с мясом, бифштекс с яйцом и жареной картошкой, компот из сухофруктов... У кого было, выпили на помин моей души, поисковые вертолеты уже вернулись. А со мной все в порядке, местному племени срочно потребовался новый вождь, и теперь я глава небольшого государства. Государство компактное, как Лихтенштейн или Монако, но небольшой территорией и легче управлять, и, в случае чего, обороняться проще. Большим государством управлять сложно, мы в академиях не обучались. Тут нужна подготовка. А какая у меня подготовка - один житейский опыт. Но опыт разнообразный.

Я знаками показал туземцам, что меня давно пора покормить, ам-ам. Гость проголодался, а вам и дела нет. Где ваше гостеприимство? У людей как: приезжает, к примеру, в полк генерал с комиссией, проверять боеготовность. Человек двадцать из Министерства обороны. И пока комиссия ходит осматривает матчасть, гальюны в казарме, свиноферму, пилораму и прочие достопримечательности, доверенные лица командира полка у кого-нибудь на квартире или в гостинице уже накрывают стол: коньяк, красная рыба, черная икра, трепанги, крабы. Водка - ящиками... Ну и вечером ведут комиссию, которая изо всех сил делает вид, что понятия не имеет, куда ее ведут, все только нервно потирают руки. Доверенные лица приглашают женщин покрасивше, чтобы комиссия чувствовала себя непринужденней. Сначала пьют коньяк, потом переходят на водку - напоить одним коньяком двадцать человек невозможно, не выдержит бюджет полка. Потом женщины, освоившись среди столичных штучек, полковников и подполковников, начинают по очереди исполнять танец живота - прямо на столе, среди закусок, или на близрасположенной лужайке. Магнитофон орет: "А на нейтральной полосе цветы!" И так - дня три. После чего комиссия выставляет полку хорошую оценку за полеты и стрельбу и отбывает в другой полк, полков много. Доверенные лица допивают что осталось. В доверенных лицах я никогда не ходил, но иногда доверяли закупать водку, потому что у меня был мотоцикл.

Я неоднократно допытывался у Райки, а приглашали ли ее на такие "комиссии" и сколько раз, но она только смеялась мне в лицо: "Ой, не могу! Знаешь что, Валера, умный человек, если он женится на красивой женщине, бывшей в употреблении - БУ, никогда не должен задавать жене таких

вопросов. Или женись тогда на другой - зубов не хватает и ноги разные, зато можешь быть спокойным за нее, когда уйдешь в поход. А ты у меня умный..."

Умный-то умный, думаю, но так, чтобы сексуальное прошлое жены меня совсем не волновало, я не мог. Голову же не отключишь: когда она трезвая, сама думает.

Но туземцы тоже оказались не дураки. Пока меня, как покойника, носили взад-вперед, на укромной полянке в тени высоких деревьев уже разложили большой костер и несколько костров поменьше. Полянка располагалась на самой опушке смешанного леса, фруктовые и нефруктовые деревья соседствовали друг с другом. И целая бригада женщин уже готовила праздничный обед. Всюду жизнь... Молочные поросята жарились на вертелах, рыба - на раскаленных в костре специальных камнях. Меня усадили на почетное место. Дали что-то выпить из глиняного кувшина, я попробовал - что-то безалкогольное. Вот и хорошо, думаю, первому лицу, кто бы он ни был, самое главное избавиться от алкогольной зависимости. Не дай бог надраться на глазах у подчиненных - сядут на голову. Если выпивать, то только с доверенными лицами. Доверенные если и сядут, их немного. А совсем без доверенных нельзя - кто-то должен бегать за водкой. Еще несколько компаний туземцев и туземок расположились чуть поодаль. Все нагие...

Было подано мясо и жареная рыба в большом количестве. Горы фруктов. Подавали молодые девушки с распущенными до ягодиц волосами. Как нимфы. Или как русалки, но с ногами. Одни нимфы, грациозно изгибаясь, подавали блюда, другие, махая пахучими ветками, отгоняли от меня мух. Мух на острове до черта. Все девушки хорошего сложения, длинноногие, но, на мой взгляд, сильно злоупотребляли загаром. Девушек было много.

И я решил так: поскольку мною точно установлено, что Райка мне не изменяет, что, конечно, однозначно хорошо, то я могу теперь на какое-то время расслабиться и больше об этом не думать. Вообще не думать ни о чем! Даже о международном положении или - кого выберут президентом США. Какая мне разница - республиканец, демократ? Один черт! А все равно думаю и слежу за ходом избирательной кампании.

Я обнял за талию одну из девушек... Комбинезон я уже снял, сидел в одних трусах в горошек. Перед самым походом Райка купила мне двое трусов. Одни на мне, другие остались на авианосце. Думаю: спасибо, Рая, в новых трусах я выгляжу достойно, а то бы ходил сейчас в драных, как Тарзан. Я тебя ни за что ударил, будем считать - для профилактики. Ну, не разобрался, я мнительный. Но и ты пойми: что же мне теперь - в этом цветнике изображать из себя верного супруга? Что обо мне могут подумать? Могут подумать - импотент, зачем тебе нужно, чтобы так думали о твоем супруге. И мне не нужно. Для политика это еще хуже, чем подозрение в коррупции. Я же тогда политический труп!

Между тем девушка уже сидела у меня на коленях, обнимая одной рукой за шею, а другой, звонко смеясь, запихивала мне в рот, как ребенку, спелые ягоды винограда. Бедра у девушки были горячие, а нежные груди прохладные, как свежий ветерок. Остальные туземцы не обращали на нас никакого внимания, жадно поглощая пищу. А некоторые пары, насытившись, уже вовсю занимались любовью, используя для упора дерево, какой-нибудь пенек, или упражнялись прямо на траве в разнообразных позах. С непривычки такая простота нравов шокирует - как собаки. А потом смотришь-смотришь и ничего, думаешь: а что такого, не будь, Валера, ханжой, секс должен быть доступен.

И еще что характерно - тут все наоборот: после акта любви мужчина обязательно сорвет с куста розу и вручит даме. Дама улыбается. А не как в Европе: сначала джентльмен преподнесет даме цветы, повесит в прихожей фуражку, а половой акт потом - когда хозяйка поставит цветы в вазу. Везде свои обычаи. И надо соответствовать обычаям народа, среди которого живешь. Хотя можно и не соответствовать, а держаться за свою самобытность. Но тогда обязательно запишут в какие-нибудь меньшинства. Вот и думай, как лучше.

Я прислушался к себе... И решил - соответствовать.

Но вдруг с ужасом обнаружил, что я не готов к любви! Девушка, сидевшая у меня на коленях, готова, стеснительно потупила глаза, а я нет, чего-то не хватает. Естественно, заволновался. В чем дело, думаю. И тут понял - в чем.

Я отодвинул девушку и бросил взгляд по сторонам. Схватил со "стола" один кувшин, другой... Дело в том, что, для того чтобы процесс пошел, мне с некоторых пор совершенно необходимо предварительно чего-нибудь выпить. Лучше коньяка, коньяк содержит дубильные вещества. А нет коньяка - не всегда бывает в продаже и не всегда есть деньги, - тогда граммов двести водки. Это уже стало для меня как зажигание для автомобиля, не выпьешь - не поедешь.

Но никаких спиртных напитков у туземцев не было... Похоже, они даже не знали, что это такое, - копченую скумбрию ели просто так, запивая апельсиновым или манговым соком. Какие-то баптисты. Но при этом такая половая активность!

Ну, а мне-то что делать?!

Девушка потерлась-потерлась об меня, засмеялась и убежала. А туземцы, как по команде, даже те, кто был занят в этот момент любовью, изумленно повернули ко мне головы. Думаю: они же меня живым в землю закопают! Зачем им нужен такой вождь, у них уже был такой. В который раз за этот длинный день моя жизнь висела на волоске. Но я успокоил туземцев движением руки - ничего, ребята, все будет о'кей, с кем не бывает. Я найду выход из положения. Винограда и других фруктов на острове в достаточном количестве. Достану дрожжи... А не достану дрожжей, буду давить виноград в какой-нибудь большой посуде, перебродит - вот уже и пять-шесть процентов спирта. Отделить спирт от сока методом испарения на огне с последующей конденсацией продукта... А сухое вино на меня не действует, от сухого у меня только заплетается язык. Что-нибудь придумаю. Живут же люди в какой-нибудь глухой деревне, куда не привозят ни водку, ни коньяк, виноград не растет, но как-то размножаются. Накидают в бочку с водой зеленых яблок еще чего-то, что растет, и через какое-то время можно пить. Две-три кружки, и порядок. Потом, правда, голова болит, а был или не был половой акт - не вспомнить. Но это и не обязательно, какое-никакое потомство все же бегает по двору. Я что-нибудь придумаю, ребята.

Но слава богу, туземцы больше не обращали на меня никакого внимания. Все разбрелись по кустам или ложились отдыхать прямо под деревьями, в тенечке. Мне нравится обычай некоторых народов после обеда два-три часа поспать, пока очень жарко. Сиеста. Потом, когда жара спадет, поужинать, поиграть на гитаре, что-нибудь попеть.

И я тоже, слегка посожалев о девушке, которая убежала, забрался в густые пахучие кусты - персидской сирени или барбариса, чего-то такого, - лег на траву, положил под голову свернутый комбинезон и закрыл глаза. Палящие лучи солнца не проникали в мое убежище сквозь плотную листву. Все исчезло, как будто ничего и не было - ни авианосца, ни моей, как оказалось, ни в чем не виноватой жены, ни голого прапорщика... Почему он все-таки лежал голый? Хотя это и понятно. Все исчезло. Но осталась печаль - я никогда не узнаю правду...

И осталось легкое сожаление о том, что, может быть, я жил совсем не там, где надо было, - не в том климате, не с теми людьми, которые бы меня по достоинству ценили, не в той общественной формации. Живут же люди - без всяких забот о пище и продвижении по службе. Но, с другой стороны, думаю, что тоже верно: где бы ты ни жил, хоть в Швейцарии, где и тепло, и деньги у всех есть, все равно жизнь пройдет, но - не так насыщенно.

Чтож ж, думаю, нет худа без добра - зато я сохранил сегодня супружескую верность. Сегодня я незапятнан, Рая: и трезв, как стеклышко, и девушку только пощупал. Наверное, после всего, что произошло с нами, ты подашь на развод, зачем тебе такой дурак нужен. Не смог дослужиться даже до майора. Выйдешь замуж еще раз. И если откровенно - мне очень жаль, что выйдешь, а не будешь скорбеть обо мне всю жизнь. Хорошие женщины - скорбят... Мне так жаль, Райка! Я тебя знаю как облупленную, видала виды, и знаю - с кем видала. Но когда мы расписались, я уже не мог представить тебя с другим. Я, когда увидел голого прапорщика, чуть не сошел с ума. Иногда думал - не выдержит сердце. А мне ведь надо было летать. Что же я сотворил с тобою и с собой, не разобравшись! А может, все-таки что-то было?.. И тогда правильно, что я за три месяца не написал тебе ни одного письма. Ты ведь тоже не написала... Теряюсь в догадках. Хочется себе что-нибудь отгрызть, но какая с этого кому будет польза. Начну новую жизнь. Здесь не пьют... Ты без меня не пропадешь - с твоими глазами и ногами. Может, наконец найдешь плейбоя. И я как-нибудь тут проживу, не беспокойся. Но ты не должна была говорить мне то, что однажды сказала! Ты думала, я был пьяный и все забыл. А я не забыл и все помню, хотя очень бы хотел забыть. В этом все и дело. Но когда находят "черные ящики" с погибших самолетов, ящики помалкивают о таких нюансах. Самолет был исправен, летчик молодой, перед полетом дул в трубку... И думай что хочешь.

Ну и ладно, подумал я, засыпая, пусть думают что хотят. Какое мне теперь до всего этого дело! Не хочу больше ни плавать, ни летать, никем не хочу стать, даже генералом. Утвердят вождем - утвердят, а не утвердят - буду жить как простой туземец: ловить рыбу и взращивать бананы. Но лучше, чтобы утвердили.

Я так наелся всяких деликатесов, что и о спиртном больше не думал, чего уж теперь - на полный желудок. Это французы и итальянцы на полный желудок пьют бургундское и кьянти, зачем - непонятно, булькает там поверх всего. Ничего не хотелось, что было странно. Я даже испугался такого отсутствия желаний, думаю - зачем мне тогда власть?

Я опять прислушался к себе и успокоился, любви все-таки хотелось. Но любви не в пошлом смысле, а в высоком, как мыслилось когда-то: петь даме серенады и целовать любимые глаза, о, мое солнце... А думать в то же время о чем-то другом было неудобно: узнает - даст пощечину.

Я уснул, как непорочный мальчик. Но я не виноват, что во сне мне приснилась та самая девушка-туземка, с родинкой на щечке, с красной розой в волосах, и у нас с ней все получилось. Я истекал горячим соком любви, она сказала классическое - что ей ни с кем не было так хорошо. Это всегда приятно слышать. Хотя было непонятно, что значит - ни с кем, такая молодая... Или у нее никого не было - до меня? И тогда все понятно. Жениться надо на одноклассницах.

Но главное, когда я проснулся после освежающего сна на воздухе, я понял, что все-таки не упал со своим самолетом в океан, потому что девушка сидела рядом со мной на траве, скрестив ноги, и терпеливо отгоняла от меня мух. Махала около лица душистой веткой. Это была ветка белой акации, вся в цветах, влажная от росы или прошумевшего только что ливня. Или ветка черемухи, неважно. Но какой ливень, подумал я, лежу сухой, может быть слегка вспотевший. И вообще, тут не бывает ливней, тут муссонные дожди, льют неделями, не переставая. Но это ничего, сиди себе в хижине у костерка, ешь заготовленные в сухое время года продукты и слушай шум дождя - по крыше, в лопухах, в капустных и огуречных грядках. Чувствовал я себя превосходно. Девушка махала и махала веткой, я у нее спросил: "Как тебя зовут? По-моему, нам пора познакомиться".

Она перестала махать веткой и, не понимая, робко улыбнулась. Спросил я ее по-русски, по-каковски же я еще мог спросить. "Ты мне нравишься, - продолжал я, лежа на спине и закинув руку за голову. - Ты понимаешь? Любовь с первого взгляда. Меня выбрали вождем, будешь моей фавориткой. Это почетно. А жениться я больше не собираюсь, я уже был женат. Согласна быть фавориткой? Как тебя зовут и сколько тебе лет?" Не дай бог, думаю, несовершеннолетняя...

И чтобы девушка наконец поняла, о чем я ее спрашиваю, я стал тыкать пальцем себе в грудь, потом ей в грудь, мол, я - это я, а ты - это ты, я Валера Кравцов, морской летчик. Видела хоть раз морского летчика? Ну вот... Ты мне очень нравишься. А я тебе нравлюсь - в свою очередь?

Кажется, она уже стала что-то понимать, кивала в такт моим словам. Но все-таки не понимала.

- Ну как тебе еще объяснить? - сказал я. - На каком языке? Учил когда-то немецкий, английский, откуда тебе их знать. Я сам только отдельные слова помню: книга, карандаш, стол, окно, зима, лето, солнце светит... Ди зонне шайнт! О'кей, "Нью-Йорк таймс", "Янки, гоу хоум!", ай лав ю. Во-во, ай лав ю, милая гёрл! Ты очень похожа на девочку, в которую я был влюблен в девятом классе. Да-да, влюблен, не всегда же я был таким охламоном. В детстве мне хотелось жить на необитаемом острове, а я с семнадцати лет жил в казарме. Девочку звали... Но неважно, как ее звали, странное имя для наших захолустных мест. Родители дали ей такое экзотическое имя в честь американской кинозвезды. Тоже, как и я, была из интеллигентной семьи... С тех пор у меня пристрастие к звучным женским именам. Дома у них было даже пианино, и я выучился, пока был влюблен, играть одним пальцем "Раскинулось море широко...". Я думал, что, когда мы кончим школу, я женюсь на этой девочке, мы проживем вместе всю жизнь, но она неожиданно куда-то уехала со своими интеллигентными родителями, на новое место жительства. Обещала написать и не написала... Я полгода ходил на почту. Теперь часто думаю, а как сложилась в дальнейшем ее судьба - без меня. И хочется думать, что не сложилась, ведь говорила: "Я тебя люблю..." Иногда мне хотелось, чтобы она умерла.

И вдруг девушка приблизила ко мне свое лицо, свежее, как розовый бутон, и засмеялась.

- Ай лав ю, - сказала она. - Ай лав ю, Валера... - И ткнула себе в грудь пальцем. Оказывается, ее зовут Мэри. - Мэри! Мэри! - повторила она несколько раз. - Ай эм Мэри! - И опять звонко рассмеялась.

Не может быть, подумал я. Не может быть... И вдруг, ошеломленный, вскочил из лежачего положения в сидячее. Вот этого уже действительно не может быть!

- Как?! - вскричал я. - Ду ю спик инглиш?!

- Спик! Спик! - весело кивала она.

- Тебя зовут Мэри?

- Мэри! Мэри!

- Но ведь это же... Как же так? Я каждый день ходил на почту!..

- Селяви, Валера...

Надо ли говорить, как я был удивлен. Не может быть, твердил я про себя, не может быть, если, конечно, у меня не поехала крыша. Они тут свободно владеют языками, а ходят голые и добывают огонь трением. Не употребляют спиртных напитков...

Но с другой стороны, думаю, а почему не может быть? Может - если обратиться к истории, которую мы в школе изучали. Вполне возможно, британские колонизаторы в свое время открыли этот остров, населенный дикарями, выкачали из него все природные богатства (надеюсь, не все), а потом сели на свои корабли и уехали, бросив на произвол судьбы ограбленный народ, голый и босый. Вот тебе и разрешение всех загадок - откуда они знают "о'кей", "ай лав ю", "гёрл" и откуда у здешнего вождя античный профиль и якорь на груди. Тяжкое наследие колониализма. Взять вот так и бросить народ... Почему бы, по крайней мере, не оставить его в Британском содружестве наций - обуть, одеть в джинсы, открыть на острове университет. Мы даже в Магадане два театра открыли - драмы и музыкальной комедии. В конце концов, даже если выкачали недра, остров весьма привлекателен для туризма. Построить пару небоскребов, открыть бары-казино, что еще там - женщины на острове красивые. Такими островами не разбрасываются. Какие-то Южные Курилы, где одни камни и бараки для военнослужащих, и то никто не хочет уступать. Я бы отдал на фиг или продал за хорошие деньги, лучше, конечно, продать, отдать все можно, что завоевали предки. Предки не простят. Нет, определенно во всем этом была какая-то загадка, которую мне предстояло разгадать. Ее, видите ли, зовут Мэри. Пикфорд. Если еще и музицирует на фортепьяно...

- Хорошенькое дело, - говорю, - значит, ты - Мэри, ни больше ни меньше, и ты "ду ю спик инглиш"?

Мэри смеялась, как дитя, радуясь, что мы с ней наконец нашли общий язык. Но, увы, она зря радовалась. Кроме этого самого "ай лав ю", которого, конечно, на первый случай хватит для общения с дамой, я мало что помнил по-английски, нет языковой практики, так - ол райт, сори, "Джонни Уокер" - очень хорошее виски, леди энд джентльмены и еще несколько расхожих фраз и междометий - фак и прочее. Учиться надо было, когда учили. Но ничего, думаю, приблизив к себе Мэри, я заодно выучу английский язык хотя бы на бытовом уровне, а зачем мне тут другой уровень - в Организации Объединенных Наций вряд ли придется выступать. И еще думаю: а может, англичане и не бросили этот народ, а народ сам сбросил британское владычество, прогнал колониальную администрацию и решил жить по-своему, по законам предков - вообще без администрации, выбирая только вождя. И самобытно, и меньше расходов из бюджета. Но тогда, если по законам предков, у них все равно должны быть какие-то жрецы-шаманы, хранители устоев и толкователи богатого прошлого народа. Ни одного служителя культа пока не видел. Но ведь должен быть какой-то опиум для народа? Не один же секс. Секс и у кроликов хорошо развит. А где вторая власть, третья, четвертая? Ветви... Нет, думаю, англичане на этом острове не хозяйничали. Англичане бы научили этих голодранцев парламентаризму или, по крайней мере, как делать ром и виски. Но парламентаризм надо взращивать в народе веками, как и англий-ский газон, ждать долго. Хочешь не хочешь, придется мне совмещать в одном лице все ветви власти. Везде надо действовать по обстановке.

Но готовят туземцы прекрасно. Из всех блюд, которыми меня угощали, больше всего, кроме жареной свинины, мне понравилось мясо черепахи - по вкусу напоминает жареного леща. Черепахи тут с полцентнера весом, а главное, сами выползают на берег из воды, где становятся легкой добычей туземцев. Яйца черепахи тоже годятся в пищу. Интересно, много ли туземцы работают? Судя по всему, что такое восьмичасовой рабочий день плюс час туда и час обратно на автобусе или трамвае, они не знают, наелись, напрыгались, как козлы, и продолжают храпеть где попало в кустах на мягкой траве. А когда проснутся, побегут купаться к морю, я тоже искупаюсь вместе с ними. Потом неплохо бы сразу ужин, отбой, мне на сегодня впечатлений хватит. И может быть, у них все-таки найдется чего-нибудь выпить. Ну, не может такого быть, чтобы ничего не было!

Но терять бдительность нельзя, подумал я, снова засыпая, черт знает, куда девался вождь, может, уже затевает козни. Мэри тоже куда-то исчезла, перестала отгонять мух. Мэри! Где ты, Мэри? Милая девушка, мне так хорошо было с тобой.

Но вместо Мэри, которую я уже любил - в сердце своем, - на этот раз мне приснилась та самая баба, с мощным лошадиным крупом, с распущенными волосами, которая кричала вождю "но пасаран", что несомненно говорило о примеси в ней испанской крови. Возможно, кроме англичан, на острове похозяйничали и испанцы. Но испанцы ведь тоже что-то пьют... Злобная тварь, но, судя по всему, очень авторитетная, таких лучше иметь на своей стороне. И задница ничего, круглая, хоть и большая.

И вот это чудовище с подлинно испанским темпераментом навалилось на меня во сне, дыша в лицо съеденной за обедом рыбой, хрипела, свистела, кричала, как зверь, на непонятном языке, а что я мог поделать - человек во сне беспомощен. У нее были пудовые груди, она запихивала их мне в рот. Ужас что делала! Думаю: после инаугурации удалю ее от двора, вообще всех толстых баб повыгоняю (оставлю только на кухне, толстые готовят лучше), а сейчас пускай прыгает, не сожрет же. К тому же я не мог не понимать, что такая нешуточная страсть ко мне влиятельной политической интриганки могла означать только одно безоговорочное признание меня первым лицом островного государства. Может быть, она и кричала что-то такое: король умер - да здравствует король! Черт ее знает. Но какая сволочь! Мужикам за изнасилование дают срок. А чем баба лучше?

Потом и эта куда-то пропала. Лежу в кустах, прохладно. Комаров тут нет, а мухи хоть и ползают по тебе по чем попало, кровь не пьют. Мухи опасны тем, особенно в жарком климате, что переносят всякую заразу. У нас в Херсонской области от них можно заразиться даже внематочной беременно

стью - я собственными глазами в какой-то газете прочитал. На лапках переносят. Но мне-то что, думаю, пускай ползают.

5

Политическое чутье меня не подвело: вождем племени туземцы меня уже фактически признали, эта ненасытная развратница с запахом рыбы изо рта оказалась права. Не буду удалять, буду держать при себе в качестве политической советницы, а дышит пускай в сторону. Зовут ее не Долорес или Лусия, как можно было предположить, а Жаклин, как супругу убитого президента Соединенных Штатов. В ней, оказывается, примесь не испанской, а французской крови, о чем тоже можно было догадаться. Во мне тоже какая-то примесь есть, но какая - мама об этом говорила по-разному, я получился волосатый, волосы даже на заднице растут, а когда не знаешь точно, какая примесь, чувствуешь себя законным представителем титульной нации. Когда знаешь точно - какая, - хуже: человек начинает метаться, выбирая, к какой нации примкнуть.

Ну а инаугурация - торжественная процедура вступления в должность главы государства - состоялась только на следующий день моего пребывания на острове. Потому что в первый день, после того как я хорошо отдохнул и выспался в кустарнике, не считая инцидента с изнасилованием, что для мужчины не так страшно, как для женщины, мужчины переносят легче, последовало купание в лагуне, изумительно красивой - круглой, как бассейн, обсаженной со всех сторон пальмами, с прозрачной свежей водой. Очевидно, лагуна сообщалась посредством какого-то подземного канала с океаном, который шумел прибоем тут же поблизости. Небо - безукоризненной голубизны, солнце не жарило, как в пустыне, - уже склоняясь к горизонту. Огромные волны, вздымая брызги, разбивались о гряду коралловых рифов, обрамлявших остров, и набегали на песчаный берег тихо и умиротворенно. Ну и конечно, воздух - как бальзам. Рыбы в лагуне столько, что ее можно ловить руками, но я люблю - на удочку, смотреть на поплавок, когда он начинает прыгать на воде, а потом ложится на воду горизонтально если клюет лещ. Рыба тут крупная.

А можно было прожить всю жизнь в Херсонской или какой другой области, как проживают многие, оправдывая свою неподвижность любовью к родине. Я тоже родину люблю, но не фанатично. Приверженность чему-то одному мне глубоко чужда, я открыт всем веяниям. Хорошо, что я стал морским летчиком, а не шофером самосвала, как один из моих школьных друзей. Каждый день одно и то же: песок, гравий, щебенка. Женился на девочке, с которой три года сидел за одной партой. Пришел с работы, выпил, утром голова болит, а надо ехать, с головной болью. Правда, на самосвале можно подъехать к ларьку или к магазину и хоть пива выпить. А самолет летит в пустом пространстве.

После купания и легкой закуски, состоявшей из фруктов и опять без спиртного, загорали на песке. Но загорал, в основном, я, туземцы и туземки и так хорошо загорели. А я загорал, чтобы не отличаться цветом кожи от народа, которым мне предстояло управлять. Загорал в трусах, все остальное, думаю, "загорю" потом, когда немного обустроюсь и буду иметь возможность уединиться. Выставлю охрану и буду лежать голый во дворе. Только переворачиваться не надо забывать, загар со всех сторон должен быть равномерным.

Мэри нигде не было видно, я никак не мог ее найти, может, родители загнали ее домой, чтобы не болталась. А Жаклин прямо на пляже отдалась еще двум туземцам, грязная скотина. Орала, будто ее на куски режут. Потом спокойно встала, отряхнулась... И пошла по пляжу еще кого-нибудь искать, есть такие. А кто-то не знает ее истинную суть - возьмет и женится.

Когда накупались и я позагорал, последовал обильный ужин на берегу лагуны. Было еще светло, но жара уже заметно спала, поднялся свежий бриз. Опять очень вкусная рыба, большой кусок курицы. Из фруктов - персики и виноград. Из напитков - апельсиновый и манговый...

Потом быстро опустилась ночь, и над лагуной повисла оранжевая луна. Громче заверещал хор цикад, заквакали лягушки в мелких водоемах. В сиянии луны заблестела листва. Аромат цветов усилился до такой силы и густоты, что сделалось тяжело на сердце. Как будто со мной это уже когда-то было, было и прошло, а теперь непонятно зачем вернулось. Ничего вернуть нельзя, я знаю, тут какой-то нонсенс. Где я? Что со мной? Но думать об этом не хотелось. Я и сказал себе: не думай, это загадка не для ума. Вполне возможно, все раз и навсегда записано в какой-то книге. Ну, не записано там, что ты должен стать майором! И успокойся.

Возвращались в деревню в полной темноте. Гигантские деревья, под которыми прятались жилища островитян, сквозь свои кроны не пропускали лунный свет. В хижинах туземцев тут и там, мерцая, теплились печальные огоньки. Мои сопровождающие освещали дорогу факелами, забегая вперед меня и держа факелы высоко над головой, как черти, невидимые в темноте. Меня вели спать - теперь уже, надо думать, в стационарных условиях. Вечерний воздух, еще хранивший дневную теплоту, был как вода, густой и вязкий, я словно плыл в нем. Мы шли вдоль хижин, вдоль обнесенных невысокими оградами дворов. Можно было протянуть руку и сорвать за оградой сливу или абрикос. Летучие мыши, которые имеют обыкновение весь день висеть где-нибудь под потолком в сарае головой вниз, бесшумно выпархивали наружу. Ласточки сонно щебетали, укладываясь спать в своих глиняных домишках под стрехами. И так одуряюще пахло ночной фиалкой! Нос бы оторвал и выбросил - так пахло. Сквозь блестевшую от домашних очагов листву было видно, как во дворах семьи туземцев, готовясь отойти ко сну, мыли ноги в больших глиняных лоханях. Ходят босиком, а туалетов нету... Я ходил в ботинках, но все равно Райка каждый вечер тоже заставляла. Люди тихо переговаривались, заканчивая последние дела, и укладывались кто как: одни под навесами хижин, другие прямо на траве, вповалку, всей семьей. А если кто-то из детей не вымыл ноги и хотел лечь просто так, карапуза отлавливали - у тебя же ноги в говне! - и силком запихивали в лохань, он ревел. И эта идиллическая картина не могла не порадовать меня. Это хорошо, подумал я, периодически мыть ноги нужно. Но все равно свою хозяйственную деятельность на острове начну с постройки туалетов. Ничто так не компрометирует народ, как отсутствие уборных или их малочисленность. Бегаешь, бегаешь... А если - иностранец? Вот почему, наверное, Владивосток закрыт для ино-странцев, а не потому, что там базируется военно-морской флот. Иностранец во Владивостоке обоссытся. Для начала возведу посреди деревни общественную уборную, посадочных мест эдак на тридцать. С одной стороны - "М", с другой - "Ж", по-английски, раз они английский знают. Ничего, пусть привыкают, а то привыкли: откроет ночью дверь и - с крылечка, чтобы далеко не ходить. Волков тут нет. Культура уборных во многом определяет и всю прочую материальную и духовную культуру. Если в общественный сортир нельзя войти - темно, того и гляди сапогом влезешь или, если ты военный, расстегивая и застегивая ремни, уронишь пистолет в дырку... Да и не всегда знаешь в темноте, кто рядом притаился - "М" или "Ж". Иногда говоришь: "Здравствуйте, Тамара Ивановна", когда на свет выйдешь. Со светом тут тоже одна луна. Но в основном мне пока все тут нравилось.

Правда, спал один, как на авианосце... В каком-то сарае, куда меня привели. Хотя даже в Улан-Удэ, куда летал в прошлом году за запчастями, в номер военной гостиницы, где мы поселились с замполитом Воронцом, сразу же явились две нимфы. Стоят в дверях, в пальто и в варежках. Я даже растерялся. Но не выгонять же на мороз, раз мама и папа отпустили... Хорошо, что у нас была с собой бутылка спирта и сухой паек, но мы с Воронцом купили еще шоколад и три кило яблок для десерта. Воронец только в загранпоходах следит за нашей нравственностью, когда мы просимся в бордель где-нибудь в Камране, долгие годы бывшей американской вотчиной. Вылупит глаза и кричит, как идиот: "Мы советские люди!" А так, в основном, человек как человек, хороший семьянин.

Спать меня уложили на полу, на мягком ложе из каких-то листьев. Укрыться было нечем, но в этом и не было необходимости. Интересно, у бывшего вождя есть жена, дети? Что-то я не видел. А что если тут, при всей простоте нравов, верховное лицо дает обет безбрачия? Но меня это не пугало. У католических епископов и кардиналов тоже обет, но никто из-за этого не отказывается от сана, как-то живут, не только молятся. Завтра все узнаю. Но они точно не исламисты, те молятся по пять раз в день, и обрезание делать мне не будут. А скажут - сделаю, делов куча. Даже интересно, как оно будет без крайней плоти.

Но куда все-таки под вечер девалась Мэри? Может, она замужем за каким-нибудь местным, и я зря трачу на нее душевное тепло. Жаклин - черт с ней, Жаклин стерва и сексуальная маньячка. Но Мэри... Я вспомнил губы Мэри как две дольки мандарина, розу в черных волосах, робкую улыбку. И подумал: черт возьми, вождь я или не вождь! Замужем - не замужем, какая разница. Завтра на этом острове все будет принадлежать мне - и земля, и недра, и женщины. И пошло оно все к черту! Надо пользоваться плодами той общественной системы, в которую попал. Везде есть что-то хорошее. Даже при феодализме, например, право первой ночи... Или: вассал моего вассала - мой вассал. Или - не мой? Забыл... Но пусть попробует чей-нибудь вассал показать мне задницу - так вздрючу! Пусть потом сколько угодно машет руками. А не компрометируй власть, если она не твоя. Не нарушай стабильность.

Я стал засыпать - под звон цикад, кваканье лягушек и верещание еще чего-то в лесу, со всех сторон окружавшем деревню. Возможно, это резвились обезьяны. Есть тут обезьяны? Райка, Райка... Дней через пять ты получишь телеграмму: пропал без вести ваш муж капитан Кравцов, пьяница и хулиган... Но все же человек, с душой и сердцем - мягким, как валенок... Его самолет исчез с экранов радаров, поиски не дали результата. И что ты подумаешь - в свете последних событий в нашей семейной жизни? Мне бы это так хотелось знать! Ну, почему, почему все-таки прапорщик лежал голый, если в соседней комнате лежала молодая красивая женщина, а ее муж ушел на четыре месяца в поход? А если прапорщик забежал в свою комнату чуть раньше меня и притворился спящим? Надо было его хоть растолкать, чтобы посмотреть в глаза. Не знаю, что и думать. Но я жив, Рая, успел катапультироваться. Попал на остров. И тебя, несмотря ни на что, люблю, Мэри не в счет, иногда ни с того ни с сего почувствуешь влечение. И Жаклин не в счет, так - межрегиональное состояние души.

Мне приснилось, что меня все-таки нашли вертолеты с авианосца по сигналу радиомаяка, прикрепленного к сиденью покинувшего самолет пилота. Я опустился на парашюте в волны океана, спасательный плот надулся, я забрался на него и стал ждать, когда меня спасут. Примерно через час услышал в отдалении вертолет и выпустил, как полагается, сигнальную ракету, чтобы меня увидели. С вертолета опустили веревочную лестницу, я вскарабкался на борт. В кабине кроме пилота сидел наш заместитель командира полка палубных штурмовиков подполковник О., погибший некоторое время назад. Я еще подумал - откуда он тут взялся? У него было больше всех взлетов и посадок на палубу корабля, ас, представили к Герою Совет-ского Союза, но Советский Союз распался. Он угрюмо и отвлеченно глянул на меня, ничем не выражая восторга, что я спасся, и отвернулся. А потом сказал: "Ну что, Валера, самолет стоит семнадцать миллионов в доинфляционном исчислении. А ты его утопил. Ему, видите ли, изменяла жена! Ты это хоть точно установил? Но все равно... А что же ты хотел, если моряк по полгода не бывает дома, а женщина тоже человек. Эх ты, молодожен... Ты поступил не как летчик, принимавший присягу - стойко переносить все лишения военной службы, - а как пьяный водитель грузовика, разругавшийся с женой. Хотя и грузовик жалко. И вообще... Лучше бы тебе, Кравцов, погибнуть. У таких, как ты, ослаблен инстинкт самосохранения. Из тебя бы получился камикадзе - летчик одноразового использования. Но в мирное время таких надо гнать из авиации поганой метлой. Я тебе не раз говорил это... Что теперь с тобой делать?"

И он еще раз сказал: "Лучше бы тебе погибнуть".

А я и сам не знал, зачем я спасся. Говорю: "А откуда вы знаете, товарищ подполковник, что мне изменяла жена? Когда вы погибли, я был еще неженатый, и если бы знал, что это такое, не женился бы никогда. Сплошная нерво-трепка: где она и с кем, когда я в походе. И вообще, изменяла - не изменяла, это мое личное дело, точнее - ее, но и мое тоже. Откуда вы знаете?" - "Ну как же, говорит О., - это все знают. Потому что вечером, в день отплытия, ты бегал по авианосцу в одних трусах и всем говорил, что имеешь право - у тебя семейная драма, изменяет жена, и тебе теперь незачем жить. Какой-то ты незакаленный... Пьяный вдрабадан, давал интервью корреспонденту. А этот корреспондент такая сволочь - отца родного продаст, лишь бы сенсация. А как же не сенсация плачущий летчик..." - "А разве я плакал? - говорю. - Ничего не помню..." Он говорит: "Плакал, Валера, плакал. Потом тебя поймали, заперли в каюте, но командир эскадрильи скрыл все от командира полка. Ты продолжал летать. А надо было сразу отстранить тебя от полетов, но поди знай, что в голове у дурака".

Надо ли говорить, что все услышанное мною было для меня полной неожиданностью. И дело не в том, что - дурак... Умный человек и сам об этом догадывается, а не ждет, когда ему кто-то об этом скажет. Главное, что я в день отплытия бегал по кораблю, раскрывал всем душу. И никто мне потом об этом не сказал, щадили самолюбие. А зря. Если бы сказали, я, может быть, от ужаса на другой же день выбросился бы за борт авианосца, ночью, когда корабль идет в полной темноте, с задраенными иллюминаторами, и меня хватились бы только утром. А я еще жил, как в бреду, три месяца, и самолет бы остался цел, семнадцать миллионов.

Что я мог сказать в свое оправдание? Я закричал: "Но прошу учесть, что моя жена тут ни при чем! Она мне не изменяла! Я точно установил или почти точно. С этим всегда всё зыбко. Я хотел утонуть вместе с самолетом, но в самый последний момент нажал кнопку. Что же теперь делать? Считайте, что у меня случился инфаркт или что меня сбили где-нибудь в горячей точке - какая разница? Вы же сами исчезли ночью с экранов радаров, и никто не знает, что с вами произошло, о чем вы думали в последний момент".

"Ладно, - говорит О., - все мы под Богом ходим. Но почему хоть записку не оставил? Было бы легче разбираться. Теперь комиссия за комиссией, затаскают. Я не оставил никакой записки, потому что собирался жить, мне всегда везло. А ты?" - "Ну, во-первых, - говорю, - все произошло спонтанно, я тоже хотел жить, думал, что дадут майора. Но потом понял - не дадут... А во-вторых, - говорю, записки оставляют романтики, у них очень развито воображение и они могут представить себе, как они будут лежать, с простреленной головой или сердцем, и одним глазом наблюдать, как близкие читают записку и плачут. Зачем мне это, я реалист. Хотя и не в чистом виде, мог иногда помечтать: в день свадьбы я сказал Райке, что она сделала правильный выбор и я ее не подведу, ради нее стану генералом, кем угодно, хоть министром обороны. Пьяный был от счастья... Но как же я стану генералом, если не могу капитана перескочить? Я же не во французской армии служу, где, как Наполеон, можно в генералы сразу из лейтенантов. Но и у них такое возможно только во времена революционных потрясений. Я потрясений не хочу, но мне бы сдвинуться с этой мертвой точки! Шестой год в капитанах. И кажется, я наконец сдвинулся - завтра моя инаугурация. Вы только не подумайте, что я пьяный. Как стеклышко! Хотел выпить, не скрою, но на спасательном плоту спирта, предназначенного для растирания в экстремальных условиях, не оказалось. Кто его выпил, не знаю. Но я не пил. Хотите - дыхну?"

И еще что-то я хотел сказать подполковнику, - вот кому везло так везло: всего на два года старше меня, а уже был подписан приказ присвоить ему полковника, получил бы полк или дивизию, если бы не разбился - любил летать. И выпить любил. Но никто не видел его пьяным. Увидели - сразу мертвым, когда подняли вместе с самолетом со дна моря.

Но я ничего не сказал, потому что проснулся и увидел над собой незнакомый потолок. Это всегда чревато... Где я? Лежу на полу в каком-то сарае, но точно - не в вытрезвителе, я вчера и ста граммов не выпил. Сквозь решетчатые стенки из бамбука пробивали пыльные столбы света, орал где-то петух, квохтали куры. Но собак не было слышно, странно. Куда девались собаки?

Потом я все вспомнил и стал обдумывать свое положение. Значит, все-таки не нашли, думаю... И это хорошо, нашли бы - посадили. А так пересижу на острове год-другой, все забудется. Остров наверняка богат полезными ископаемыми. Золотоносный песок, камешки. И когда меня снимет отсюда какой-нибудь проходящий мимо корабль, я вернусь на родину богатым человеком. Богатых сейчас не сажают. Насобираю мешок всего, что представляет ценность, но не занимает много места, продам в Сингапуре или Гонконге за валюту и явлюсь к Райке. Куплю японскую иномарку с правым рулевым управлением, возьму с собой два ящика коньяку и подкачу к штабу полка. Произведу фурор.

Но вот вопрос: кто же мне поверит, если я на иномарке заявлюсь, что я все это время среди туземцев жил, голых и босых? Скажут: врешь, ты в Америке жил! Продал и родину, и самолет - семнадцать миллионов. Вот откуда деньги на иномарку и коньяк ящиками. И на шубу и сапоги жене. Коньяк выпьют, а меня все равно посадят. Нет, на родину лучше не возвращаться, родина не простит. Надо как-то устраиваться тут, на острове. Быстренько проверну сегодня инаугурацию и сразу же займусь осмотром острова на предмет выявления и оценки его природных богатств. В конце концов, если нельзя вернуться домой, кто мне помешает, богатому человеку, поселиться где захочу - хоть в Лондоне, хоть в Париже. Это без денег везде плохо, а с деньгами - куплю виллу в Фонтенбло, где граф Монте-Кристо жил, когда из тюрьмы сбежал. Выпишу к себе Райку.

А в отечество буду иногда наезжать инкогнито - чтобы подышать дымом и попить гидролизного спирта.

Я вышел из сарая на свежий воздух и сделал несколько гимнастических упражнений. Воздух был великолепный. Передо мной открывался чудный вид. Просторная хижина, где я провел ночь, по всей видимости, была загородной резиденцией вождя и располагалась на самом берегу небольшой, уютной бухты. Вода в ней розоватая от утреннего солнца, чистая и гладкая, сюда не докатывались большие волны, и это весьма удобно для рыбной ловли. Однако сколько я ни смотрел на водную поверхность, я не заметил ни одного паруса, ни одного каноэ или пироги с рыбаками. Или было еще слишком рано, или здешние туземцы не имели даже примитивного рыболовецкого флота, а рыбу, которой меня угощали, промышляли в пресных водоемах - в лагуне и в ручьях. В ручьях должна ловиться форель. И я подумал: хорошо, что у меня есть надувной плот, буду ловить в бухте с плота - на червяка или на опарыша. Лучше всего, конечно, ловить на мотыля, но мотыля где взять - это же личинка комара, а комаров тут нет. Иногда и такая гадость, как комар, на что-нибудь годится, как и опарыш. Круговорот дерьма в природе. А есть ли какой другой круговорот - сказать трудно.

Загородная резиденция была обнесена со всех сторон невысокой оградой из сложенных один на другой камней, и я сделал для разминки вокруг усадьбы несколько кругов трусцой, как мы это обычно делаем по утром на взлетной палубе авианосца. Потом отбежал за надобностью в банановую рощицу неподалеку... А дальше отбегать не стал, чтобы не заблудиться и не привлекать к себе внимания местных жителей. Мало ли что. Не все еще знают, кто я такой, дадут чем-нибудь по голове или укусит собака. Но собак я тут пока не видел и не слышал, и почему англичане в свое время их сюда не завезли - сенбернаров, доберман-пинчеров, - было непонятно. Видно, понимали, что если еще и собаки тут будут гадить, некуда будет ногой ступить. Жаль, что я потерял при катапультировании сандалии... Такая природа, такое изобилие, и дерьмо на каждом шагу. В Англии даже собаки оправляются в специально отведенных местах, а хозяин ходит выгуливать своего четвероногого друга с совочком и с ведром, чтобы потом в ведро - из совочка. А куда из ведра? Непонятно. Не нести же ведро с говном домой.

Я вытер запачканную ногу о траву и вернулся во двор загородной резиденции. Странно, но ни одной живой души нигде не было видно. Я заглянул за угол сарая - там какой-то тощий старик с трубкой в зубах мочился на ствол пальмы. Старик был в набедренной повязке, старость везде скромна. А что ей делать? Некоторые пытаются качать права, митинговать. Но тут митингуй не митингуй... Старик вежливо мне улыбнулся и продолжал брызгать, что мне не понравилось. Может, совсем посторонний старик. Кричу: есть тут кто-нибудь, кто отвечает за порядок, или нет? В конце концов - где охрана?! Или, думаю, нет никакой охраны, и меня, пока я спал, запросто могли придушить.

Но я ошибся, охрана все-таки была. На мой крик незамедлительно явилось человек десять молодцов с копьями и деревянными щитами, в полной боевой раскраске. Откуда они повыскакивали, я не заметил. Старика прогнали в шею и быстро построились передо мной в одну шеренгу. Без набедренных повязок, нудисты-мудисты... Голые, но какая-никакая строевая подготовка у них все-таки была. Все рослые, молодые, пятки вместе - носки врозь, готовые исполнить любую мою команду. Это мне понравилось. Думаю: надо же будет и армию перестраивать, а не только политику и экономику. Но тут я - подкован...

Я прошелся перед строем. Говорю:

- Значит, так, ребята, я ваш новый вождь капитан Кравцов. И, соответственно, главнокомандующий всеми вооруженными силами, которые у вас тут есть. Во многих странах главнокомандующий и даже министр обороны - совершенно гражданское лицо, иногда даже - баба. Откуда им знать нужды военнослужащих? Но вам, считайте, повезло, силовыми структурами буду заниматься лично. Никого не обижу. Но считаю своим долгом напомнить устав, чтобы потом не было недоразумений. Пункт первый устава вооруженных сил гласит: начальник всегда прав. Пункт второй гласит: если начальник не прав - смотри пункт первый... И я думаю, что это правильно. Вольнодумство в армии ни до чего хорошего не доведет, по себе знаю. Как поняли? Если все поняли - о'кей. Если не поняли непонимание устава не освобождает от гауптвахты.

Я еще хотел сказать, что хоть и выступал всегда за реформы, но пока понятия не имею, как реформировать здешние вооруженные силы, по какому образцу. В иностранных армиях не служил, родственников за границей не имею. Но что-нибудь придумаю. Все армии в общем-то похожи. В армии, как в курятнике, основной принцип: заберись повыше, клюнь ближнего и обосри нижнего. Реформируй не реформируй, все равно тому, кто ниже, достанется говно. Но может, у вас и ничего реформировать не надо - я ни на кого не собираюсь нападать. В некоторых странах, провозгласивших такую доктрину, обходятся одной полицией и спецназом. Хороший спецназовец заменяет двадцать человек, а полиция там на полном хозрасчете, что добудут, то и съедят, бюджет не обременяют. Летчиков, конечно, жалко: летают мало, и что летчик может у себя в части утянуть? Но с другой стороны, чем меньше летчики летают, тем меньше бьются. Когда начинаешь по-государственному смотреть на вещи, все видится в другом свете. Это с земли смотреть приятно, как летает истребитель или штурмовик. А сколько он керосина жрет? А сколько стоит ракета, подвешенная у него под брюхом? И сколько надо платить летчику, чтобы он, выполняя высший пилотаж, не загнулся в пике от дистрофии. Это же все деньги, а где их взять? Но тут нет денежной системы, реформировать будет проще.

И вообще, передо мной сейчас стояло не армейское подразделение, а именно спецназ, все мордастые, с толстыми руками и ногами, доставшаяся мне по наследству гвардия вождя.

- Всё поняли? - еще раз говорю.

Поняли, поняли, как не понять, загалдели гвардейцы. О'кей, начальник... Ноу проблем. Что мы, не военные? И лопочут по-своему, мол, будем подчиняться. Черт вас знает, думаю, будете или не будете. Я давно заметил, что, когда говорят на иностранном языке, всегда думаешь, что иностранцы умнее тебя. Хотя кто знает, что они там несут, - может, что и мы, про баб или издеваются над начальством. На всякий случай говорю: а разговаривать в строю нельзя, в строю надо стоять и слушать старшего по званию, каким бы он дураком ни был. Кое-кому не нравится, но это - пункт третий устава вооруженных сил.

В общем, ребята неплохие, думаю. Но вот что странно. Давно известно, что гвардия умирает, но не сдается. Не сдается она не потому, что такая храбрая, а потому, что гвардию во все века не брали в плен, ее уничтожали вместе с тем, кому она служит и кого охраняет. А тут, понимаешь, вчера произошел государственный переворот, но где была гвардия? На глазах этих засранцев чуть не закопали живым в землю вождя, какого-никакого, а они на другой день стоят и преданно смотрят в глаза совсем постороннему человеку. И не боятся, что я их всех уволю за беспринципность и наберу себе других чекистов. Тут что-то не так, думаю. Сплошные загадки.

Еще я все время думал: а что все-таки вождь унес с собой в чемоданчике? Золото? Валюту? Не был же это - ядерный чемоданчик... Но с другой стороны, должно же первое лицо за время своего правления как-то обеспечить себе старость. На одну пенсию жить скучно.

Я отдал кое-какие распоряжения: завтрак на траве, потом, по-быстрому, инаугурация, надо же что-то людям пообещать. Некоторые, правда, ничего не обещают. Так и говорят: вы меня выбирайте, но положение трудное, ничего не обещаю, это будет не честно. Вот чудак! Да если ты ничего не обещаешь, на хрен ты мне нужен. Пообещать всегда надо. А сдержишь или не сдержишь обещания, все равно зависит не от тебя, а от международного положения, климатических условий и мировых цен на нефть. Цены я не назначаю, климат тут хороший, а международное положение мне теперь - по фигу.

Потом пошли купаться, в открытом океане. Охрана меня сопровождала, ощетинившись копьями. По-моему, в этом не было никакой необходимости, но все равно приятно - первое лицо. Я вошел в воду и пошел по мягкому песку, хотя под ноги попадались и большие камни, принесенные прибоем. Вода приятно освежала. Потом поплыл, саженками. Плыву. И так мне хорошо, как в детстве, когда я купался в нашем мелководном заливе Черного моря, где можно было заплыть черт знает куда и не бояться, что утонешь: встанешь на ноги, а вода - по яйца... Пардон. Я плыл и плыл, словно с закрытыми глазами.

Вдруг охранники на берегу что-то закричали. Сэр! Сэр! Я оглянулся - кому это они кричат? И тут неожиданно огромная волна накрыла меня с головой, несколько раз перевернула и со страшной скоростью понесла под водой к берегу. Несла, несла, я ничего не видел и не соображал, и выкинула на берег, где меня подхватили под руки телохранители. А то бы унесло назад к чертовой матери. Когда отдышался и повыплевывал воду и песок, говорю гвардейцам: "Пошли вы знаете куда, ребята, знаю я эти шутки! Куда вы меня привели? Всю задницу ободрал о камни! Нельзя же так, вы местные, а я приезжий. Я же утонуть мог!" А они стоят и лыбятся, придурки. С копьями, с луками. Извините, сэр! Мы больше не будем, сэр... А морды хитрые! Думаю: а как тут рыбу ловить - такие волны.

Но потом перешли купаться в лагуну, тут же, рядом, и я успокоился. Местные жители уже бродили с сетями по лагуне, ловили рыбу и раков. Я сам руками поймал какого-то карася - килограмма два, не меньше. Отдал гвардейцам и приказал зажарить на обед. Всегда вкуснее, когда сам поймаешь.

Ну а на завтрак, когда вернулись в загородную резиденцию, была элементарная курица, зажаренная на вертеле. Без хлеба, по-видимому, туземцы не занимаются хлебопашеством. Но зато я первый раз в жизни съел целую курицу, а не какую-нибудь ножку, крылышко или пупок. Сколько раз говорил Райке: купи и зажарь сразу двух или трех цыпленков, чтобы я хоть раз курятины наелся. Что тебе, жалко? А как же, говорит, жалко, стоишь-стоишь в очереди два часа, а ты за раз сожрешь. Не надо было покупать японский мотоцикл, ему, видите ли, на рыбалку ездить! Знаю я эти рыбалки - в рыбсовхоз к бабам! Думаешь, не знаю? Говорю: Рая... Это было давно и неправда. Я на старом мотоцикле ездил, а на этом - честное слово! - ни разу, зачем мне, когда женился. От добра добра не ищут.

Про Мусю я, естественно, молчал. К Мусе я на мотоцикле не ездил.

Ну а потом стал сбегаться со всех сторон народ - на инаугурацию. Набилось полный двор. Опять танцы, песни... Ликуют. По-моему, они склонны преувеличивать роль личности в истории. В толпе я наконец увидел Мэри, она была в набедренной повязке. И многие были в набедренных повязках, в юбках из соломы. Приоделись. Под набедренной повязкой слегка тяжеловатый таз Мэри (как мне показалось, когда она вчера сидела у меня на коленях) уже не выглядел тяжеловатым, а наоборот, - это был тип женщины, который я особенно люблю: плечи и грудь нежные, девичьи, талия тонкая, и при этом - хороший разворот бедер, которые под набедренной повязкой впечатляли еще больше, чем в натуре. Ну и, конечно, - глаза, губы. Тут же ошивалась и Жаклин, голая... Что-то скандировала, надеюсь - в мою пользу.

Мы с Мэри издалека кивнули друг другу, нас уже связывала тайна. Вернее, кивнул я, а Мэри только потупила глаза, как истинная леди. Хотел к ней подойти, чтобы сказать "гуд монинг", но мои гвардейцы знаками и жестами объяснили мне, что пора уже что-то сказать людям, неудобно. Я уже не принадлежал себе. Надо так надо, говорю, дела в первую очередь, а девушки потом. Но что я скажу этим папуасам, не знающим ни телевизора, ни газет, я не очень понимал.

Народ, стоявший передо мной, был голый и небритый, но упитанный. А степень небритости мужчин была все же не как у Льва Толстого, а как у кавказцев, которые торгуют на базаре, или у наших из деревни. Кавказцам, чтобы выглядеть джентльменами, надо бриться два раза в день, а деревен-ским не до красоты, лишь бы трудодни шли. Некоторые из туземцев даже щеголяли аккуратными шкиперскими бородками, в зубах трубка, при полном отсутствии на теле татуировки, чем любят обычно украшать себя дикари. Кроме вождя, у которого на груди был выколот якорь, я еще у какого-то туземца, мелькнувшего в толпе, заметил на плече татуировку, но это был не якорь, а просто голая девушка в характерной позе. Надо будет потом этого туземца разыскать и спросить, откуда у него - девушка. По-моему, это военный туземец. Но не в этом дело. Дело в том, что передо мной стоял совершенно трезвый народ! Ни одного пьяного в толпе я не заметил, хотя было уже часов одиннадцать. Погода прекрасная, в тени не жарко. Ни одного пьяного! Что, с одной стороны, конечно, хорошо, трезвыми управлять легче. Но с другой, - непьющие слишком амбициозны, не знаешь, что им пообещать: цены на спиртное их не интересуют, а секс тут и так без ограничений. И вхождение в какой-нибудь оборонительный союз им до одного места. Нет, какой-то опиум для народа все же должен быть.

Все кричат: "Спик! Спик!" То есть - говори. Я опять отыскал глазами Мэри, она издалека ободряюще помахала мне рукой. Спасибо, Мэри, я потом к тебе подойду, после официальной части.

И я обратился к собравшимся с небольшой речью. Что говорил - уже не помню, да и не это главное в инаугурационной речи. Главное - не сказать ничего лишнего. До этого я выступал публично всего раз в жизни, во дворце пионеров в Корейской Народно-Демократической Республике, куда заходили с визитом. Обрисовал корейским пионерам международную обстановку, призвал бороться за мир. Говорю: боритесь, ребята... А в заключение вскинул в дружеском приветствии руки и сказал: "Русский с китайцем братья навек!" Немножко перепутал. А корейцы с китайцами тогда как раз чего-то не поделили. Поэтому с туземцами я был краток. Говорю: оказанное доверие постараюсь оправдать. Как и сам пока не знаю, но чувствую в себе силы что-нибудь изменить к лучшему. А если менять ничего не надо, то и не буду менять, как скажете. Я тоже теперь считаю, что эволюционный путь все-таки лучше, а всякой проблеме надо дать возможность самой рассосаться. Буду гулять на свадьбах в качестве посаженого отца и присматривать за порядком, как участковый. Конечно, нехорошо, что я не знаю историю народа, которым призван управлять, но что делать, так получилось. Буду изучать. У вас нет письменности, но сохранились же какие-то устные предания, легенды. Со временем все узнаю.

Если бы я представлял себе хоть отдаленно, что мне предстояло узнать!

Напоследок я сказал "сенк ю, леди и джентльмены", чем привел туземцев в неописуемый восторг. Даже те из них, кто во время моей речи отбегал побрызгать на пальму (пьют много соков), быстренько вернулись и присоединились к хору, начавшему скандировать: "Кинг! Кинг! Кинг!" Что могло означать только одно: я не вождь какого-то задрипанного племени мумба-юмба, которые только вчера слезли с дерева, а - король. Король! И признал меня королем народ пусть и отсталый, в силу исторических причин, но говорящий на языке Шекспира! Видела бы меня сейчас Райка!

Но меня никто не видел. Для всех, кто мог бы видеть, я погиб. Я, Валера Кравцов, морской летчик, летавший над всеми океанами Земли, кроме Северного Ледовитого, а что толку. Я не честолюбив, но все-таки мне могли бы дать майора хоть посмертно.

6

А еще однажды она мне сказала... Но не буду уточнять, что сказала. Пусть это навсегда останется между нами. Просто мне не надо было идти в военные, раз нечестолюбив, у меня другое направление движения мыслей. Эта вечная напряженка: станешь кем-нибудь или не станешь, или так и засохнешь в капитанах. Мама правильно говорила - надо было поступать на исторический, там никакой субординации, одни даты, а все остальное игра ума. Но откуда нам знать в семнадцать лет, где наше поприще.

Я стоял перед толпой туземцев, только что провозгласивших меня своим вождем, и, по-моему, выглядел великолепно, несмотря на то, что уже два дня не брился. Было только слегка грустно. К человеку все должно приходить вовремя, и власть в том числе, когда есть кому принести домой и посвятить плоды власти любимой женщине. Сказать ей: а ты думала, что я дурак... Я умный. А так, получаешь только моральное удовлетворение - все-таки кем-то стал.

Но тут я вспомнил про Мэри. Мэри! Можно же и ей посвятить, раз так вышло. "Кинг! Кинг! Мы любим тебя! Веди нас!" - продолжали кричать эти идиоты. Аж звенело в ушах. И к популярности быстро привыкаешь. Популярность тоже должна приходить к человеку вовремя. А когда она приходит поздно или не приходит совсем - только раздражает. Что вы кричите, говорю, хватит, я все понял - я ваш кинг. Все рады, и я немножко... Можете расходиться по домам и есть праздничную курицу. Вот сумасшедшие, полные штаны восторга. Никуда я никого не поведу, принципиально. Вождизм изжил себя. Главе государства не надо никого вести, надо только назначать на должности достойных граждан. Хорошему человеку - хорошую должность, плохому - хрен в сумку. И не задерживать тем, кто честно служит Отечеству, очередные воинские звания. Идите, идите, говорю, со двора, инаугурация окончена, бог с вами.

Ну а своим гвардейцам, когда толпа перед домом рассосалась, знаками и как еще мог, междометиями, тоже объяснил, что сейчас самое время прогуляться в глубь острова. Меня интересовали полезные ископаемые. Колумб на каком-то острове в Карибском море сразу нашел золото (уголь мне ни к чему). Не могу же я после всех скитаний вернуться домой нищим. Это печальный удел. Лучше тогда вообще никуда не ездить, не мотаться туда-сюда, а жить оседло. Оседлостью, по крайней мере, можно хоть гордиться. А гордиться всегда чем-то надо, если ты гражданин, а не безыдейный обыватель. Гражданин тем и отличается от небокоптителя, что иногда хочется кого-нибудь убить по идейным соображениям, а не просто так, от злости. Говорю: пока не очень жарко, джентльмены, хорошо бы пройтись небольшой компанией и подняться на гору. На горе пообедать, полюбоваться видом сверху и понять, что я могу иметь с этой части суши. Если тут ничего нет, кроме бананов, то, думаю, можно будет поискать на острове клад. Могли же зарыть его тут пираты?

И мы пошли. Я и еще пять гвардейцев из охраны, вооруженных короткими дубинками и луками со стрелами. Копья, тяжелые и длинные, охранники не взяли с собой, что было правильно, а луки пригодятся, чтобы подстрелить по дороге какую-нибудь дичь. Все голые - чтобы не жарко... Прикажу потом гвардии ходить в набедренных повязках. Я тоже снял с себя комбинезон, остался в одних трусах. Кроме пистолета и бинокля я взял с собой еще и длинный острый нож-мачете, похожий на саблю, который был на спасательном плоту, чтобы отбиваться от акул. Теперь он мог пригодиться на случай нападения хищников или чтобы срубать по пути бананы. А кокосовые орехи растут слишком высоко, за ними пусть гвардейцы карабкаются сами.

Я нашел в резиденции какую-то веревочку, привязал к ней мачете и пистолет, перекинул веревочку через плечо, как портупею, и стал выглядеть воинственно и солидно. Охранники с уважением смотрели на меня. Один из них - рослый, плечистый, вылитый Шварценеггер, только совсем голый, а не по пояс - был, по всей видимости, за старшего. Он шел рядом со мной, показывал дорогу и то и дело громким голосом отдавал распоряжения другим охранникам, главным образом, указывая, где кому идти по отношению к монарху. Если кто-то по ходу движения оказывался ко мне ближе его, плечистый взмахивал дубинкой - куда ты лезешь, сука! - и отгонял. Поэтому трое охранников, ростом помельче, в конце концов стали идти позади меня на почтительном расстоянии, лениво сбивая палками цветки с каких-то растений, росших по краям дороги. Эти трое несли на спине продукты для пикника в больших плетеных корзинах.

Ну а еще один гвардеец, уже не очень молодой, мелко шкандыбая на одну ногу, держал у меня над головой зонтик, чтобы я не получил солнечный удар.

Дорога вела лесом. С обеих сторон к нам подступали высокие деревья, густой кустарник. Оглушительно кричали птицы, вспугнутые нами или еще кем, может дикими зверями, но моя охрана не обращала на это никакого внимания. Все шли молча. И я тоже успокоился - диких зверей тут не должно быть. Я присматривался к старшему охраннику, он шел чуть впереди, по левую руку от меня. Кого-то он странно напоминал мне из прошлой жизни, хотя и был совершенно голый. Где-то я его определенно видел. Но где? Может, в бане? Но в бане лица не запоминаются, а этого я помню - морда хитрая, как у смышленой дворняги, и в то же время какое-то ничем не оправданное высокомерие в глазах. С одной стороны, он старался угадать каждое мое движение - то сорвет с ветки персик посочней, или гроздь бананов срежет: плиз, начальник. Но в то же время как бы насмехался, мол, что для вас еще сделать, ваше благородие... Словно он знал обо мне что-то. А что он мог знать? Ну, пил... Кто не пьет? Где я его видел? Ладно, думаю, потом вспомню. У меня теперь будет много времени, чтобы вспоминать. Но не пил же я с этим туземцем...

Между тем дорога, ведущая из деревни в глубь острова, незаметно кончилась и перешла в тропинку, тоже хорошо утоптанную, но, к сожалению, чуть ли не на каждом шагу "заминированную" засохшими говешками. Когда я, сморщив нос, показывал старшему, мол, непорядок, мы же босиком, старший яростно кидался вперед и то одной, то другой ногою отфутболивал дерьмо с дороги. При этом показывал всем своим видом - а что я могу сделать, такой тут народ! Его не перевоспитаешь! Как будто сам он был из другого народа. Я не люблю таких людей. Я уже понял, почему туземцы, застигнутые нуждой в пути, "усаживались" прямо на дороге. Потому что если в сторону сойти, там высокая трава, а если еще крапива... Джунгли диктуют свои законы. Ко мне старший обращался почтительно - сэр, хотя мне все время слышалось - гражданин начальничек... Ну а я про себя стал звать его Минька, потому что остальные охранники звали его Майкл; у них все тут Гарри, Эдуарды, Мэри, Джульетты-Виолетты, как у армян. Малый себе на уме, ехидный, но услужливый и с авторитетом. Без таких не обойтись: всё знают, всё достанут - баб, водку... К тому же я вдруг обнаружил, что Майкл - это и есть тот самый туземец с татуировкой на плече - голая девушка, - на которого я обратил внимание утром! Я показал ему на девушку мол, откуда такая картинка, братан, сам когда-то хотел сделать себе такую, но постеснялся, все-таки офицер. Он с недоумением глянул на свое плечо - ах, это, - и махнул рукой, так, сделал когда-то по глупости. Какие еще вопросы будут, гражданин начальник?.. И смотрит преданно в глаза. Сложная личность, с амбициями. Но присвоить ему сержанта - будет незаменимый человек. В своей деятельности лучше всего опираться на тех, кому сделал какое-то добро. А то, что по-собачьи заглядывает в глаза, так на то я и король, а как иначе. Человек, стремящийся занять в иерархии подобающее место, не должен бояться угодить начальству. Начальство должно знать, чего ты хочешь. А я никогда не знал, чего я хотел. Хотел быть гордым альбатросом... Я стал заглядывать в глаза начальству - когда женился и решил продвигаться в генералы. Но было поздно.

Выйдя из леса и преодолев неглубокую ложбинку, по дну которой протекал звонкий ручей, мы оказались в роще, где росли высокие деревья, похожие на дубы, с такими же толстыми корявыми стволами, но гораздо выше и листья совсем другие. Листья этого дерева напоминали лопасти огромного фикуса, а свисавшие над головой плоды были величиной с футбольный мяч, а то и больше. Мои гвардейцы прихватили с собой пару таких плодов, для чего один из них вскарабкался, как обезьяна, до самой кроны и ловко срубил их острым деревянным ножом. Плоды упали в траву с мягким стуком. Каждый - килограммов десять. Это были знаменитые хлебные деревья, и тогда понятно, почему туземцы на острове не занимались хлебопашеством - зачем им эти злаковые? Пахать, сеять, убирать, молотить, потом хранить, чтобы не сгорело, молоть муку, для чего строить целую систему мельниц. И все это ради того, чтобы съесть кусок хлеба. А тут один из плодов туземцы сразу же разрубили на круглые мягкие лепешки - и ешь, без масла вкусно. Немного бы посолить, думаю. Только подумал - и тут же Майкл-Минька проворно метнулся к корзинке с харчами и принес кусок соли, размял в пальцах и посолил мой "бутерброд". Совсем другое дело. Ну, хват! Произведу в полковники. А если бы еще нашел где-нибудь стопку водки... Но где ее возьмешь, если нет злаковых. На всякий случай я вопросительно глянул Майклу в глаза, чем черт не шутит, но он только пожал плечами: чего нет, того нет, начальник, и принес из той же корзинки кувшин с апельсиновым соком. При этом, бьюсь об заклад, ехидно ухмыльнулся! Точно, у него есть на меня какой-то компромат. Но кто тут может обо мне что-то знать, мое "личное дело" осталось в штабе. Там одних квитанций из вытрезвителя десять штук, хотел когда-то выкрасть, но "личные дела" хранятся в сейфе. Если бы стать знаменитым, эти несчастные квитанции можно было бы продать на аукционе, где-нибудь в Париже, за десять тысяч долларов. Но как тут станешь.

От опушки рощи хлебных деревьев вела вверх узкая тропа, поросшая мягкой травой. И вскоре по этой тропинке, чем дальше вверх становившейся все более каменистой, заросшей по сторонам кустами ежевики, мы добрались до нескольких отдельно стоящих хижин, почти целиком спрятавшихся в густых зарослях. Было уже время обеда, и нас, меня и гвардейцев, пригласили в одну из хижин гостеприимные хозяева - муж, жена и стайка подвижных ребятишек. Хозяин, добродушный толстый туземец с густыми усами, был без набедренной повязки. Когда мы заглянули во двор, он лежал на траве под деревом и курил трубку. Хозяйка, приятная брюнетка с пышной грудью, стрельнула на меня блестящими глазами. Я представился - майор Кравцов... Думаю: а кто, собственно, мне может запретить считать себя майором? Я сейчас какое захочу себе звание присвою. Хозяйка тотчас кинулась ловить курицу, чтобы отрубить ей голову и сварить или зажарить. Но я отведал только дыню, не ел уже лет пять, последнее время отпуск давали только в декабре или в марте.

Поблагодарив хозяев, я показал гвардейцам, что предпочитаю обед на лоне природы. Нам еще предстояло подняться на гору, откуда вид, и мы, не задерживаясь, отправились дальше. Мне все больше и больше нравилось на острове - и природа, и люди, - и я уже почти не думал ни о каких материальных ценностях, которые можно отсюда вывезти. Ну их к черту, что я - жлоб? Это рыночное мышление заразительно, как триппер. Все время думаешь о деньгах, где их достать. Надо же сколотить какое-то состояние. Некогда подумать о духовном. Но глядя на мирную, идиллическую жизнь островитян, я стал думать, что надо как-то устраиваться здесь - вряд ли сюда придет какой-нибудь корабль. Вряд ли... Женюсь на Мэри, заведу детей. Обязанности здешнего вождя, по-моему, не обременительны. Главное, ничего резко не менять. А начнешь менять - горя не оберешься.

Тропинка по-прежнему бежала в гору, деревья стали ниже. Все чаще на пути нам попадались открытые плато, залитые солнцем, но тоже культурно возделанные. Потом пошли заросли какого-то кустарника с мелкими синими плодами. Из зарослей навстречу нам иногда выходили туземцы, несшие на коромыслах и на голове какую-нибудь поклажу. По всей видимости, эти люди, в отличие от других, предпочитали хуторской образ жизни. А чего тут не жить - по склонам горы бегали в изобилии дикие козы и куры, тоже дикие. Мои охранники от нечего делать и для развлечения иногда доставали из-за спины свои арбалеты и стреляли в кур, при этом отчаянно ругая их последними словами - гады, сволочи, фак! По-видимому, дикие куры тут расплодились, как кролики в Австралии.

Одним словом, я мог бы подумать, что попал в рай. Но вряд ли, думаю, - за какие заслуги? В церковь не ходил... Матом ругался. А пьянство? А эротические фантазии в рабочее время? Воровал казенный спирт... Не говоря уже о жене ближнего, которую всегда хотел иметь своей женой, если в ней все было прекрасно: и лицо, и одежда, и ноги. Но куда же тогда я все-таки попал? Куда-то ведь попал.

И вот уже всякие тропинки, пригодные для продвижения на самый верх горы на двух ногах, исчезли, и мы стали карабкаться на четвереньках почти по голым камням. Моим сопровождающим это ничего не стоило, они ловко продвигались впереди меня, только сверкали пятки и крепкие задницы. Но мне было больно на острых камнях, и я в который раз пожалел, что потерял сандалии. Я хотел уже сказать гвардейцам: а на хрен мне этот альпинизм, зачем нам лезть на самую вершину? Чтобы написать там: "Здесь был Валера"? Но чем я напишу... Этим самым? Отсюда тоже все хорошо видно, и океан, и пляж, и плодородные долины. Видна даже соломенная крыша загородной резиденции, где я сегодня спал. Хватит, думаю, взбираться, я есть хочу.

Но тут мы как раз оказались на самой вершине горы, и я об этом ничуть не пожалел. С вершины, на которой мы едва поместились, стоя на полусогнутых ногах и поддерживая друг друга под руки, чтобы не упасть вниз, открывался вид... Все как на ладони. Не зря взбирался. Здесь будет хорошо заниматься созерцанием, когда я постарею. Нещадно палило солнце, но хромой Бертран, невозмутимо попыхивая трубкой, продолжал держать у меня над головой зонтик. Надо будет дать ему при дворе какую-нибудь должность.

Вид был чудесный! Океан сверкал как зеркало. Буйная зелень в долинах яркие многоугольники плантаций маиса, еще не достигшего молочно-восковой спелости, апельсиновые и персиковые сады, целые поля ананасов, заросли манго. Манго похоже на большой огурец или на небольшую дыню, желтоватую на цвет, по вкусу немного отдает скипидаром. Что там Крым, который мы потеряли! В Крыму плохо с водой. И может быть, я присоединю к любезному Отечеству такую жемчужину - мне всё простят, как все простили Потемкину за Крым, а он пил не меньше и предавался разврату с императрицей. История все прощает, она не нарсуд. В Крыму, при всем его великолепии, все-таки много желтого цвета выжженные солнцем голые проплешины, скалы, камни, сухой и колючий кустарник. Здесь же во всем ландшафте преобладал изумрудный цвет, менялись только оттенки изумруда. А сам Индийский океан? Это тебе не какое-нибудь "самое синее в мире", перенасыщенное сероводородом и плавающими бесстыдно презервативами, я тут этой гадости не видел. А в Ялте, если с девушкой, неудобно на воду посмотреть - сразу возникают эротические фантазии: "И жив ли тот, и та жива ли, и где теперь их уголок, или они уже увяли, как сей неведомый цветок". Это не я, это Пушкин. Он ведь тоже отдыхал в Ялте. А проблема крымских татар? Черт с ним, с Крымом. А турки - члены НАТО? В любой момент могут перекрыть Босфор, и можно сдавать на металлолом весь военно-морской и нефтеналивной флот. Босфор и Дарданеллы в свое время надо было брать. Другое дело, что не давали... И еще нюанс: все зависит, с какого боку на Босфор и Дарданеллы посмотреть. Вообще на всё. Если бы я служил не на Тихоокеанском флоте, а на Черноморском, я бы, вполне возможно, служил сейчас в хохляцком самостийном флоте, пил бы в Севастополе крымский портвейн "Сурож" и матюгал бы на чем свет стоит проклятых москалей. Все зыбко.

Остров был великолепный, правильной круглой формы. Но, глянув по сторонам, я сразу понял, что крошечные бухты и заливы, куда впадали многочисленные ручьи, были слишком невелики, чтобы в них мог укрыться от океанских волн не то что флот, но даже один большой корабль. Это уменьшало геополитическую ценность острова, а главное - вероятность того, что я когда-нибудь выберусь отсюда... Наверное, это обстоятельство и было причиной того, что колонизаторы в свое время забросили остров - не на чем было вывозить природные богатства. Но пираты - совсем другое дело. Пираты, по всей видимости, став на якорь в виду острова, причаливали к берегу на шлюпках и устраивали тут оргии, предварительно напоив туземцев и туземок ромом. Отсюда и такое кровосмешение.

Отсутствие удобной гавани снижало ценность острова, но нет худа без добра: для меня как главы государства, окруженного со всех сторон водой, сразу же отпадала проблема строительства флота, о чем я, конечно, не мог не думать. Нет гавани - нет и флота. Да и как его тут построишь - ни инструмента, ни гвоздей. Что делать, во все времена ходу вещей можно только подчиниться. А не подчинишься - или на костре сожгут, или утопят в дерьме. Или проведешь жизнь в изгнании. Вот и выбирай. Я бы выбрал - изгнание.

Ладно, говорю, ребята, я все понял: мне на этом острове придется долго загорать. Нет гавани... Так давайте хоть посидим компанией где-нибудь возле горного ручья, как я однажды сидел на Кавказе: шашлык, лаваш, ткемали, сулугуни, бутылек красного в плетеной корзине. И бутылек белого. Само собой чача... Пили за Багратиона, за чемпионку мира по шахматам Майю Чибурданидзе, царицу Тамару... Потом пили за Сталина - как не выпить, он же за великий русский народ пил, - и за то, что среди великого русского народа тоже встречаются отдельные достойные личности. Я вставал, пока мог вставать, прикладывал руку к сердцу... Приятно вспомнить.

Нет вина, думаю, так выпью хоть воды холодной, второй день одни соки. Подхватишь какую-нибудь аллергию.

Когда находишься на вершине пирамиды власти, ничего не надо два раза повторять. Туземцы загалдели: о'кей, о'кей, сейчас все будет, пикник, сэр, пикник, а как же. И мы всей компанией быстро спустились с горки сначала на небольшое плато, потом прошли мелким леском на плато пониже и, отыскав уютную полянку в тени ореховых деревьев, но с видом на океан, устроились на отдых. Майкл скомандовал гвардейцам, и они стали доставать из своих кошелок всевозможные припасы: целый окорок холодного копчения, хрен в баночке, жареная курица, рыба - копченая и вяленая... Горы мяса. Потом последовали один за другим кувшины с соками, апельсиновым и манго. Был еще один кувшин с чем-то, зеленоватым на цвет, но я попробовал - тоже сладкий. Я глянул на Майкла. Он озабоченно наклонился ко мне: в чем дело, сэр, чем вы недовольны?.. Пошел ты, думаю, это же обыкновенный яблочный сок! Вот возьму сейчас и на голову вылью! И почему мне пришло в голову, что я где-то видел этого мудака? Старший охранник пожал плечами. А когда Бертран напоследок извлек из кошелки и разложил передо мной две золотистые макрели холодного копчения с жирными спинками, я отвернулся. И стал смотреть на океан. Океан - смеялся...

Я взял кувшин с яблочным соком, глянул по сторонам, куда бы его вылить, и выплеснул на траву. И зачерпнул из ручья, на берегу которого мы сидели, простой воды. Я еще ни разу не видел, чтобы туземцы пили воду - только соки. Но вода оказалась теплая и противная. Мои гвардейцы, уже закончившие приготовления и тоже усевшиеся в кружок перекусить, увидев, что я пью воду, вдруг все повскакивали на ноги и закричали: "Сэр! Сэр!" Замахали руками... Что такое? Мне и самому сначала показалось, что это бензин. Но откуда, думаю, тут бензин, если даже на острове и есть запасы нефти. Ацетон - не ацетон...

Я быстро глотнул апельсинового сока, услужливо поднесенного мне Майк-лом. Вдохнул... Хорошо, что перед тем, как глотнуть воды, я инстинктивно выдохнул. Это был чистый спирт! Девяносто шесть! Шило! Или я был не Валера Кравцов, летчик с авианесущего противолодочного крейсера "Малая земля", бортовой номер "18"! Но почему спирт мог показаться мне отвратительным на вкус? Теплый, вот в чем дело. Температура воздуха была в тени градусов тридцать, а ручей протекал и по открытой местности, где на солнце - все сорок пять. Почти без запаха, может даже, - медицинский. Гидролизный всегда отдает резиной, даже если высшей очистки.

В голове приятно зашумело, словно открылся кислородный клапан. Туземцы с ужасом смотрели, как я отхлебывал из глиняной кружки, и не успевали мне подкладывать - мясо, рыбу, все подряд. Один Майкл оставался внешне невозмутимым, но тоже посматривал на меня с некоторой тревогой. Он же за меня отвечает. Но я уже стал разбавлять спирт апельсиновым соком, надо же было еще домой идти. Чувствовал себя прекрасно! Главное, не перебрать на такой жаре. Вот теперь, думаю, все в порядке. Спасибо, Господи, за все, что Ты для меня сделал, а то все время было такое чувство, что Ты мне чего-то недодал. Еще бы закурить... Сигареты кончились. Но Майкл повернулся к Бертрану, потянул у него из зубов коротенькую трубку и протянул мне. Табак у Бертрана был великолепный. Что еще человеку надо? Сейчас бы сюда Мэри, без всякой связи подумал я.

Потом я лег под деревом на траву, раскинул руки и ноги и, глядя в небо, просвечивавшее сквозь листья, вдруг понял, что я сказочно богат! Я законный хозяин острова, избранный народом. На какой срок - неважно, но не меньше, чем на два срока. А там будет видно. Остров - чудо. Даже если на нем нет никаких других залежей - золота и серебра, - то все равно, если вывозить отсюда танкерами один спирт, я со временем стану мультимиллиардером. Ручей этот, по всей вероятности, течет тут с сотворения мира, но, как я понял, почему-то не впадает в океан. Если бы впадал, в океане давно погибло бы все живое. Но оно не погибло, значит, спирт где-то накапливается, образуя подземный водоем, не связанный с океаном. И не дай бог когда-нибудь прорвет... Но интересно, почему туземцы его не пьют?

Помню, еще подумал: а может, все-таки не медицинский?..

А больше ничего не помню - как вернулись вечером в деревню, как туземцы меня несли. За руки и за ноги или по очереди на плечах? Или соорудили из подручного материала какие-нибудь носилки. Ни-че-го! Но, слава богу, спирт оказался настоящий, этиловый, потому что перед утром я все-таки проснулся - у себя в резиденции, на разложенном чьей-то заботливой рукой моем спасательном плотике. В помещении было еще темно, пощупал - рядом лежало какое-то тело. Еще пощупал. Нет, это была не Мэри, нечто гораздо больших размеров, и сопело, как мужик. Голова трещит, а главное - на душе скверно. Опять нажрался... Нашел в кармане комбинезона зажигалку, чиркнул - рядом раскинулась в небрежной позе, разметав волосья, Жаклин, политическая советница... Как она сюда попала? И неужели я с этой развратной самкой совокуплялся?

Я растолкал даму и выгнал ее из помещения. А потом опять уснул.

Когда я во второй раз проснулся, было уже совсем светло. Во рту сухо, но рядом уже стоял кувшин с апельсиновым соком, приятно охлажденным. Душевный парень этот Минька... Выпил полкувшина, стало легче. Думаю: сбегаю на двор... А потом еще посплю.

Но тут за стенками резиденции раздался какой-то сдавленный визг, послышался шум борьбы, крики, как будто кого-то собирались резать. Я вскочил со своего ложа и схватился за пистолет.

Вдруг занавеска на дверях откинулась и вошли: сначала Майкл-Минька, помахивая короткой дубинкой. Свирепый, как черт, - гуд монинг, сэр! За ним двое гвардейцев, тоже с дубинками, втащили какого-то упиравшегося изо всех сил лысого туземца в набедренной повязке и бросили его передо мной на пол. Лысый сначала злобно огрызался, что-то кричал охранникам, доказывая свою правоту. Но Минька огрел его дубинкой по спине, и туземец угомонился, покорно стоял передо мной на четвереньках с опущенной головой.

- В чем дело? - спрашиваю у Миньки. Пистолет уже спрятал, поняв, что случился какой-то рядовой инцидент на бытовой почве и начинаются мои рабочие будни в качестве верховного правителя и судьи. Принял, по возможности, государственный вид...

- А вы посмотрите, сэр, на это безобразие! - замахал Минька руками. - Это о'кей? - ткнул в согбенного туземца пальцем.

Я посмотрел, но ничего такого не увидел. Пожал плечами.

Тогда Минька обежал два раза вокруг лысого, не зная, за что его ухватить лысый да еще без рубашки, - но потом огрел еще раз по спине палкой, и туземец сам вскочил на ноги, как ужаленный. Минька сорвал с него набедренную повязку.

- Стой, когда тебе велят, сволочь! Смотрите, смотрите, сэр! Разве это порядок?! - жестикулировал Минька. - Посмотрите на его детородный орган!

Я посмотрел... Орган как орган, ничего выдающегося, но лысый, для красоты, привязал к нему бантик из стебля какого-то вьющегося растения. Ну и что? Что тут такого? Я, конечно, понимал, что бантик не на месте, зачем он там, но мало ли что мы понимаем, что другие понимают совсем иначе. Плюрализм такая вещь кому что нравится.

- Теперь видите, сэр? - сделал негодующий жест Минька. Но я никак не мог взять в толк, в чем заключалась моя миссия.

Тогда Минька стал объяснять мне, показывая пальцем то на туземца, то на себя и других гвардейцев, мол, вы же видите, сэр, никто из нас не позволяет себе никаких вольностей - что бог дал, с тем и ходим, а этот хитрован...

Минька подбежал к лысому и отвесил ему затрещину - ты думал, что ты умнее.

Словом, как я понял из Минькиных объяснений, если некоторые умники будут позволять себе такие вещи, пострадает справедливость. Что-то в этом роде. Или я чего-то не понимал. Ну, сделал себе украшение человек и сделал. Что тут такого? В конце концов, это его собственность, а собственность священна.

- Ну, а я-то тут при чем? - говорю Миньке. Все это было так некстати... Потом говорю: - В общем так, если этот туземец инакомыслящий - немедленно отпустить! А если он нарушил закон, сажайте его, - куда там у вас сажают - в КПЗ... Потом суд, лучше всего - суд присяжных. Но все должно быть по закону, произвола я не потерплю. И бить людей в моем присутствии не позволю. Посадите его под замок, потом разберусь. У меня голова отваливается... Все поняли? Тогда о'кей.

И сделал жест - свободны.

Охранники подхватили провинившегося туземца под руки и потащили во двор. Следом за ними вышел Минька, сдержанно кивнув мне - о'кей, сэр, все будет исполнено как вы сказали, суд присяжных так суд присяжных. Какой ты умный, думаю, но все-таки не догадался прихватить для меня кувшинчик - из ручья, чтобы поправить голову. Что мне теперь, самому бежать туда?

А через минуту во дворе раздался страшный вопль. Как будто и в самом деле кого-то резали. Я выскочил. Но было поздно. Лысому туземцу уже отрубили орган. Минька держал его на отлете, как скальп или отрубленную голову. Потом он издал торжествующий вопль, размахнулся и закинул злополучный орган далеко в кусты.

Мне стало дурно. Пошатываясь, я вернулся опять в резиденцию. Перед глазами стояла страшная картина: плачущий туземец... Вот тебе и Минька!

Я опустился на чурбачок посреди резиденции и попробовал сосредоточиться. Что за нравы? Разве я это приказал? Надо кого-то послать к ручью... Но тут со двора ворвалась какая-то разъяренная фурия, это была Жаклин, и закричала не своим голосом, что она никому не позволит так с нею обращаться! Даже королю! Она честная девушка... И стала утверждать, что она никому не навязывается и что это я сам вчера, когда уже была ночь, послал за ней охранников. Среди ночи подняли с постели, сэр! Вы говорили, что я в вашем вкусе! А потом выгнали, как собаку!

Я ничего не понимал. Одна нештатная ситуация за другой. Голова разламывалась на части. Жаклин продолжала жестикулировать: я должен на ней теперь жениться... Если я джентльмен. А как же, думаю, конечно, джентльмен...

Да пошли вы все! Оно мне надо, чтобы какая-то дешевка на меня так кричала! Завтра же подам в отставку. Не хочу я никем управлять, проживу и так. Построю себе хижину у ручья...

А ловить форель буду ходить к другому водоему.

Но тут в резиденцию вошел Минька, но уже не свирепый, кроткий, - извините, сэр, я не знал, что у вас дама. И почтительно застыл у входа. Но не в этом дело. На нем была набедренная повязка! Я даже приподнялся с чурбачка. Что это с ним? Он пожал плечами. Ну, ясно... О, Господи, кажется, я ему вчера присвоил генерала.

Вслед за Минькой вошел еще один охранник, хромой и тоже в набедренной. А этому я что присвоил? Этот держал на вытянутых руках поднос с кувшинчиком. Кроме кувшинчика на подносе лежал нарезанный лимон, кусок курицы, макрель. Я машинально хлебнул из кувшинчика, сделал хороший глоток. Запил соком.

Потом опустился на чурбачок и наконец сосредоточился. Голову отпустило. Мысли прояснились и стали добрыми. И через пять минут, закусывая холодной курицей и подливая из кувшинчика, я понял, что у меня нет выхода - я уже безнадежно развращен свалившейся на меня властью. Мне даже никому ничего приказывать не надо, стоит только намекнуть - и все исполнят. Как же я буду жить простым туземцем? Тот же Минька в любой момент может поймать и обезглавить... А так у меня - неприкосновенность. Не буду отказываться от власти. Думаю: может, позвать Мэри? Но с другой стороны, Жаклин уже сидела рядом, скромно опустив глазки, и раз ее ко мне так тянет... Какое-то раздвоение личности. Я как кентавр - лошадь с человеческим лицом. К тому же власть - это хорошая возможность что-нибудь сделать для народа. Без власти как сделаешь? Смягчить нравы, например. Ну что это за нравы!

Перед глазами опять возник несчастный туземец... Куда он теперь пойдет с такой травмой? Везде будет гоним... Может, ему отрубили и за дело, про плюрализм тут никто не слышал, но крайностей все-таки лучше избегать. Сейчас все избегают - так, иногда кого-нибудь побомбят.

Мелькнула еще какая-то мысль, мелькнула и пропала, уже не вспомнить. Ну и бог с ней, у меня мыслей много. Например: а кто сказал, что у короля должна быть только одна фаворитка? Маркиза де Помпадур... Никто не сказал. Почему одна, какие бы красивые у нее ни были ноги и глаза, должна безраздельно пользоваться благосклонностью монарха? У царя Соломона было семьсот наложниц! Вот это царь так царь.

Хотя с другой стороны, это, конечно, многовато - семьсот наложниц. Их же и кормить надо... А бюджет какого государства это выдержит. Может, царь Соломон, мудрый-мудрый, а своими излишествами и нецелевым расходованием на них денег из бюджета и пустил по миру целый народ.

Я еще набулькал себе из кувшинчика. Теперь бы с кем-нибудь поговорить о смысле жизни. В чем - смысл? У одного семьсот красавиц, а у другого одна жена, да и та, бывает, дрянь, глянуть не на что. Но с кем тут поговоришь... Хотя, может быть, это и к лучшему. Счастлив тот, кто умеет пить один, пьяная компания до добра не доведет: всегда ляпнешь что-нибудь не то, своего непосредственного начальника пошлешь - страшно вспомнить, - или начнешь рассказывать всяким циникам о своей личной жизни.

Но надо обязательно разводить спирт соками, апельсиновым или манговым, по вкусу. Получается прекрасный коктейль. И разводить не меньше, чем пятьдесят на пятьдесят, все-таки тут не Арктика. По-моему, лучше - манговым. Или апельсиновым, в принципе один черт. Завтра же на свежую голову издам указ, указ номер один. Когда нет парламента и некому заниматься законотворчеством, все должно делаться по указам. Как при Петре Первом. А что? Мне нравится Петр.

Часть вторая

ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Человек со временем будет тем, чем смолоду был.

Н. В. Гоголь

1. Гора Святого Георга

С одной стороны, крайностей надо избегать. Но с другой, крайности лучше запоминаются. Иван Грозный убил собственного сына. Клеопатра поголовно уничтожала своих любовников. Или это царица Тамара? Неважно. А еще кто-то въехал верхом на лошади в парламент, дал какому-то парламентарию по морде, и его все помнят. Крайности ярче. Это что в государственной, что в личной жизни. Например, хорошо запоминается детство. Но из средней части - только отдельные фрагменты, а куда девалось остальное... По логике вещей, человеку лучше всего должна запомниться заключительная часть, как в хоккее заключительный период, но когда и с кем ее вспоминать потом - непонятно. Поэтому умные люди пишут мемуары - для потомков, - на придворных историков рассчитывать нельзя, могут все подать в превратном виде. Потом себя не узнаешь... Надо все записывать за собой, пока жив и пока не забыл буквы. Но где взять бумагу и карандаш в этой глуши? Не на чем даже написать указ, уже двадцать лет объясняюсь с подданными исключительно устной речью. Собираю народ, выхожу на крылечко своей загородной резиденции и что-нибудь - основополагающее - провозглашаю. Или обсуждаю с приближенными в кулуарах. То есть сижу под деревом в шезлонге и время от времени кого-нибудь к себе вызываю, то или иное должностное лицо. Должностное лицо прибегает. Я сижу.

- Подойдите ко мне, генерал.

- Слушаюсь, ваше величество!

- Ближе, ближе! Чего вы боитесь, я никого не бью. Доложите обстановку на острове.

- Докладываю, сэр. Значит, так, обстановка нормальная. Народных волнений нет. Оппозиция немногочисленна, можно разогнать взводом спецназа. Спецназ - за вас... Наблюдение за акваторией и лесными массивами ведется круглосуточно, как вы и приказали. Но ничего существенного обнаружить не удалось - пока...

- Что значит - пока?

- Ничего не значит, сэр. Я говорю - пока обнаружить не удалось.

- Вот это другое дело. Ты следи за своей речью...

- Я слежу.

- А почему опять голый?

- Жарко, сэр.

- Без головного убора... У военного человека голова должна быть в фуражке.

- Не понял...

- Где вам понять такие тонкости устава, учишь-учишь дураков... Без головного убора военный, если повстречается на улице патруль, запросто может угодить на гауптвахту. Или схлопотать выговор с занесением. Интересно, хранится еще в архиве Генштаба мое "личное дело"? Все чаще об этом думаю. С одной стороны, там ничего выдающегося нет, чтобы хранить вечно, - приводы в комендатуру, пререкания с начальством. Выговоров куча... Но с другой, жалко, если выкинули на помойку или сожгли. Что же тогда остается от человека, если он не Лев Толстой? Все-таки летал я или не летал на самолете? Летал, не могло же это мне присниться. Бывало, совершишь посадку, дернешь у себя в каюте двести граммов, заешь килькой в томате. Или - ряпушкой... Иногда даже сайрой, если достанешь. В общем, все нормально было, несмотря на тоталитаризм. Сейчас думаю: не в тоталитаризме дело... Дело в количестве и качестве спиртных напитков, которые мы пьем. Ладно, это я так, мысли вслух. Вы слушаете меня, генерал?

- А как же, ваше величество. Очень внимательно слушаю.

- Так вот, о чем я... Ага, ему, видите ли, жарко! Мало ли что! Я два года служил в Узбекистане, там тоже жарко, так что же теперь - при исполнении служебных обязанностей штаны снимать? Ты хоть понимаешь, кто ты такой? Ты генерал! От инфантерии... Командующий моей личной гвардией. Второе лицо в государстве, можно сказать.

- Так точно, сэр, можно.

- Вот именно - можно. Но можно и не сказать. Понял? Все зависит от личности человека, который занимает ту или иную должность. Как он сам себя поставит. Бывает, начальник склада вещевого довольствия, прапорщик-сверхсрочник, имеет вес в полку не меньше самого командира. Не принесешь ему пол-литра - не даст сапог или новую шинель, когда старой срок вышел и в ней неудобно на людях показаться. Будешь ходить на склад неделю, месяц - нету твоего размера, и все тут. Сам ходит в шинели из майорского сукна, фуражка полковничья, с тульей, как у Геринга. Выйдет неожиданно из-за угла - честь отдашь засранцу. А ты? Генерал, а стоишь перед главнокомандующим как орангутанг, развесил яйца. Пузо отпустил... Но большой живот украшает генерала, когда он в штанах с лампасами и в мундире. При орденах. Чем больше живот, тем больше орденов помещается. А посмотреть на него в бане - никакого вида. Я спрашиваю, почему ты голый?

- Виноват, сэр.

- Знаю, что виноват. Распустился, Миня. Вчера виноват, сегодня виноват... Ну ладно. Ты вот что... Акватория - хрен с ней, там сколько ни смотри, двадцать лет смотрим, - пусто. Слишком уж мы удалены от оживленных морских путей. А вот за небом смотрите в оба. И - как я учил: увидите большую птицу, которая не машет крыльями, но летит, а позади нее в небе белый хвост, - сразу пусть выпускают красную ракету. А если не сработает ракета, давно лежит и, может, отсырела, тогда зажигайте по всему острову костры. В оба смотреть, в оба!

- Мы и смотрим, сэр, а как же. На горе Святого Георга выставлен дополнительный пост из пяти наиболее подготовленных воинов с ракетами. Костры тоже наготове. В случае чего... Так что можете спать спокойно, ваше величество.

- Я и так сплю спокойно.

- Я знаю, сэр.

- Что ты знаешь? Что ты знаешь, мудак! На что ты все время намекаешь? Ей-богу, иногда можно подумать, что ты все записываешь за мной, что надо и не надо, чтобы потом продать желтой прессе. Что-то ты сегодня разговорился... А ну подойди ближе. Смелей, смелей! А ну, дыхни... Да на меня дыхни, куда ты дуешь! Я не автоинспектор... Ну точно, уже пил! С утра, при исполнении! Сколько говорить можно: на службе человек должен быть трезвым! А выпьешь - и пахнет скверно, и мысли в разные стороны, как тараканы. Неужели это трудно усвоить, генерал?

- Виноват, сэр. Но сегодня, будь я проклят, ей-богу еще не пил. Со вчерашнего букет остался.

- Нет, пил! Кому ты мозги пудришь? Я же вижу, что уже принял! А солнце где? Еще не поднялось над горой Святого Георга. С кем пил?

- Товарища продавать нельзя, сэр.

- Это я знаю. Только в крайнем случае и за хорошие деньги... С кем пил, я спрашиваю! Уволю! Разжалую до рядового! Пойдешь сортир чистить. Так с кем?

- С Бертраном. По чуть-чуть. И - вчера, ваше величество. Сегодня не пил.

- Что-то не похоже. А я и смотрю - стоит косо, яйца набок...

- Клянусь мамой, сэр, вчера выпили с Бертраном по баклажке!

- А Бертран где?

- Спит в сарае. Старый стал. Бегут годы...

- Про годы давай не будем, Миня... Сам знаю, что бегут. Не в этом дело. Разводили как?

- Половина на половину, как всегда...

- А я как сказал - в последнем указе? Соку - в три раза больше! Я ваши пьяные морды уже видеть не могу! Всех поразгоняю!

- Виноват, сэр. Но точно отмерить, сколько соку, а сколько спирта, трудно. Мы в академиях не обучались...

- Что, что?

- Шутка, сэр. Вы же это сами часто говорите.

- Я могу говорить что угодно, я король. Если даже скажу глупость, все равно войдет в историю в качестве афоризма. Какой-то Людовик сказал: "После нас хоть потоп", большой был жизнелюбец. Или: "Пока у меня есть язык, я мужчина". Это Бисмарк, этот был оратор. А ты, прежде чем сказать, думай. Головой думай. Он, видите ли, в академии не обучался! Черт тебя знает... Иногда думаю, что ты все-таки какое-то учебное заведение кончал, такой умный. А валяешь ваньку. Что же там трудного: налил, заметил пальцем, а соку - в три раза больше. Получается градусов двадцать пять. На такой жаре нельзя больше, тут же тропики. Ладно, ступай. И надень набедренную повязку, неудобно... Но если сегодня нажрешься...