Канун трагедии: Сталин и международный кризис. Сентябрь 1939 — Июнь 1941 года

Введение

Ушел в историю XX век, и все более ясными становятся те события прошлого столетия, которые продолжают вызывать острые дискуссии и споры в разных странах мира среди ученых, общественных деятелей, политиков, журналистов. Порой интерес концентрируется на событиях ряда лет, а иногда и нескольких дней. Видимо, такие феномены не составляют особенность только ушедшего столетия, так было и в XIX в., и в более отдаленные эпохи. Историческое время отделяет зерна от плевел, выявляя те факты и события, которые во многом определяли судьбы стран, народов и мира в целом, становясь знаковыми явлениями.

Среди этих событий, несомненно, одно из важнейших мест принадлежит предыстории Второй мировой и Великой Отечественной войн. За десятилетия, прошедшие с той поры, изданы многие сотни книг и собраний документов, мемуаров и прочих свидетельств[1], но интерес к тем годам не ослабевает, а иногда становится даже более острым. Естественно, возникает вопрос, чем вызвано такое большое внимание к затронутой нами теме? Ответ на него, видимо, так же сложен, как и сами рассматриваемые события.

Период с конца августа 1939 до 22 июня 1941 г. отмечен разными и противоречивыми тенденциями, которые отражали не только реалии тех лет, но и глубинные процессы, характерные для всей первой половины XX столетия. Здесь переплетались экономические, политические и идеологические факторы, судьбы многих стран и народов. Значительное влияние на мировое развитие оказывали политические лидеры, военные и дипломаты. Для событий тех лет характерны проявления тоталитаризма и демократии, национализма и интернационализма, идеологии и жесткого прагматизма (Real Politic), гуманизма и насилия, достижений и стратегических просчетов и ошибок, верности обязательствам и предательства. Поэтому многие из них и сегодня служат полем ожесточенной полемики, вызывая острые политические и идеологические споры, сталкивая людей разного идейного спектра, политизируя исторические представления, распространенные в современном обществе.

Память всегда избирательна. Простые люди и историки-профессионалы выбирают из тысячи фактов и явлений главным образом те, которые соответствуют их представлениям и пристрастиям; при этом очень часто им кажется, что именно их выбор свидетельствует об объективности и беспристрастности. Как показывает история, субъектвность особенно проявляется при воспоминании о тех кровопролитных войнах и столкновениях, которые привели к огромным человеческим жертвам, разрушениям и массовому насилию.

Специалисту подчас трудно определить свет и тени при освещении таких драматических периодов, когда погибали многие сотни тысяч и даже миллионы людей. Уход из жизни непосредственных участников событий, казалось, должен был снять остроту восприятия, но они остались в памяти общества, которая живет, передаваясь из поколения в поколение в течение многих десятилетий.

Противоречивость событий тех лет продолжает служить основанием для разных интерпретаций, порой диаметрально противоположных. Характерной чертой рассматриваемого периода истории XX в. является и то, что, несмотря на открытие многочисленных архивов и публикацию тысяч документов, все еще остается немало «белых пятен», тайн, недоговоренностей и пробелов, которые продолжают ставить вопросы перед историками и публицистами.

Острота отношения к событиям Второй мировой войны была снова и с особой силой продемонстрирована во время празднования 60-летнего юбилея победы над фашизмом весной 2005 г. Резкие оценки пакта Молотова — Риббентропа в странах Балтии, в Польше и ряде других государств сопровождались жесткой критикой в адрес России за то, что она публично не осуждает действия Советского Союза в 1939–1940 гг., не произносит слов покаяния и извинения. Были неоднократно повторены высказывания о советской оккупации Прибалтийских стран, об ответственности Советского Союза наряду с Германией в целом за возникновение Второй мировой войны. В ряде стран изданы новые книги и сборники статей, прошли конференции и «круглые столы».

Подобная ситуация имела место и в России. В исторической и политической литературе, в ходе дискуссий, в средствах массовой информации обозначилась значительная поляризация точек зрения. Большая часть историков отвергала обвинения и позицию ряда политиков, исследователей и СМИ стран Балтии, призывая к более объективным и многоплановым оценкам событий того времени. Вместе с тем некоторые ученые и общественные деятели, члены ветеранских организаций, отвергая несправедливые выпады представителей других стран, реанимируют оценки событий 1939–1941 гг., которые существовали 15–20 и более лет назад и, казалось, уже ушли в прошлое.

Все это добавило интерес и остроту в подходах к освещению событий 1939–1941 гг.

Тему нашего исследования составляют прежде всего политика и действия Советского Союза, рассматриваемые в тесной связи с общей обстановкой в мире и с позицией других государств — активных участников исторической драмы того времени. Мы уже говорили о необходимости поисков новых документов и свидетельств, но все же главные линии событий и основные факты уже известны, и сейчас центральная задача продолжает состоять в их трактовках и интерпретации, что лишь усиливает размежевание и политизацию исследований.

В контексте общего анализа советской политики следует отметить и такую ключевую проблему, как процесс принятия решений, который в Советском Союзе имел свою существенную специфику, особенно касательно внешней политики и международных отношений. Известно, что по основным вопросам советской политики сталинского периода (в том числе 1939–1945 гг.) нет подробных сведений и материалов о заседаниях в Кремле. В сталинские времена, да и в последующие годы очень часто решения принимались в результате договоренностей в узком кругу лиц, без записей и протоколов и, разумеется, без общественных обсуждений. И как следствие этого историки не располагают данными об обсуждении в советском руководстве пакта Молотова — Риббентропа и особенно конкретных мер по его реализации, о событиях в Прибалтике в 1939–1940 гг., на Балканах, визите Молотова в Берлин в ноябре 1940 г. и т. п.

Больший свет в этом отношении пролили документы из Архива Коминтерна[2], ставшие доступными в последние годы, но и они позволяют лишь догадываться о характере тех обсуждений, которые проходили в высших эшелонах власти. В дипломатических документах СССР[3] имеется значительное число донесений и телеграмм советских послов из зарубежных стран, но гораздо меньше материалов, характеризующих те директивы и послания, которые шли в посольства из Центра.

Аналогичная ситуация существует и в ряде других стран. В нашем распоряжении имеются протоколы заседаний британского кабинета и дипломатические документы Англии, Франции, Германии, США и других стран[4], но весьма часто и в них недостает так называемой кухни, т. е. тех дискуссий, которые проходили за закрытыми дверями и на которых определялись основные и побочные линии оценок ситуации и конкретной политики. В итоге существующее положение побуждает историков разных стран строить свои догадки и конструировать различные схемы и предположения.

В отечественной историографии можно выделить несколько периодов в освещении событий 1939–1941 гг.

Литература послевоенного времени вплоть до конца 80-х годов фактически носила полуофициозный характер. В течение многих лет она опиралась на известную справку «Фальсификаторы истории»[5] и на официальные оценки, исходящие от идеологических предписаний и выступлений деятелей советского и партийного руководства. Их смысл сводился не только к оправданию советско-германских договоров в августе — сентябре 1939 г., но и к доказательству того, что советская политика имела прогрессивный во всех отношениях смысл; она была проникнута миролюбивыми целями и ставила задачей лишь защиту мира и обеспечение интересов безопасности страны. При этом такие официальные труды, как «История внешней политики Советского Союза», «История КПСС», и другие, а также монографические исследования основывались на словах Сталина, сказанных сразу после окончания войны: подписание договора с Германией было верным шагом, позволившим отодвинуть начало советско-германской войны и принять необходимые меры, направленные на обеспечение военно-стратегической безопасности и подготовки страны к отражению агрессии.

Главными противниками мира и ответственными за развязывание Второй мировой войны объявлялись наряду с Германией Англия, Франция и США. При этом из содержания ряда трудов, изданных в СССР в те годы, вытекало, что США и англо-французские лидеры были даже в большей степени ответственными за развязывание войны, чем гитлеровское руководство нацистской Германии. Этому способствовали объективные обстоятельства, связанные с историей Мюнхенского соглашения в сентябре 1938 г. (между Германией, Англией, Францией и Италией), которое служит и по сей день неким символом политики умиротворения агрессора, давшего Гитлеру зеленый свет для оккупации Чехословакии, поставившего СССР в положение изоляции, а советские руководители утвердились в своем постоянном опасении сговора капиталистических держав за спиной и против Советского Союза.

В литературе послевоенного времени отрицалось существование секретных протоколов к советско-германским договорам августа — сентября 1939 г. Ни слова не говорилось о каких-либо упущениях, а тем более об ошибках советского политического и военного руководства. В целом советская историография начальной фазы Второй мировой и кануна Великой Отечественной войн вписывалась в идеологические стереотипы того периода.

После 1956 г. и разоблачения культа личности Сталина в советской историографии наметились изменения, которые коснулись и оценок предвоенного периода. В официальной пропаганде Сталину инкриминировались необоснованные репрессии против руководящих кадров Красной Армии, что существенно ослабило ее мощь накануне нападения Германии на Советский Союз. Хотя и весьма осторожно, но некоторые авторы заговорили также об ошибках Сталина, игнорировавшего многочисленные предупреждения в начале 1941 г. о предстоящем нападении Германии на Советский Союз. В наиболее концентрированной форме эта позиция была изложена в небольшой книге историка А. М. Некрича «22 июня 1941 г.»[6], хотя в большинстве случаев выводы автора не выходили за рамки того, о чем говорилось на проходившем за несколько месяцев до ее опубликования XXII съезде КПСС.

Но ситуация в Советском Союзе в этот период снова начала быстро меняться. Неосталинистские тенденции довольно активно набирали силу, фактически было наложено табу на критику внешнеполитических вопросов, и соответственно оценки периода 1939–1941 гг. оставались без изменений.

Ввиду сохраняющейся недоступности многих материалов из советских архивов новые серьезные исследования не проводились и в основном выходили в свет коллективные обобщающие труды, в которых проблемам предыстории Великой Отечественной войны уделялось незначительное внимание. К тому же обстановка холодной войны идеологически подкрепляла общий враждебный настрой к странам Запада, что соответственно отражалось и на трактовке событий истории международных отношений XX столетия в целом и истории Второй мировой войны, в частности.

В то же время в западных странах публиковались новые труды по этим вопросам. В работах английских и французских историков особый интерес был направлен на предысторию и историю Второй мировой войны, а собственно советская политика в 1939–1941 гг. в серьезном плане не исследовалась, прежде всего ввиду недоступности советских архивов[7]. В издаваемых сводных трудах западные авторы придерживались уже известных оценок, имевшихся в зарубежной историографии в прошлом. Они исходили из существования секретных протоколов к пакту Молотова — Риббентропа, которыми объясняли «экспансионистские действия» Советского Союза в отношении Польши, Прибалтики, Финляндии.

В то же время можно констатировать, что в указанных трудах не было введено в научный оборот каких-либо серьезных новых массивов документов, касающихся политики Англии, Франции, США, Германии и других стран. Соответственно западные авторы глубоко не исследовали взаимосвязь различных факторов в советской политике, в частности взаимодействия идеологии и Real Politic, что они широко применяли, например, в отношении анализа советской политики в годы холодной войны.

Принципиально иная ситуация в изучении истории Второй мировой войны, в том числе и 1939–1941 гг., возникла с конца 80-х годов. В период кардинальных перемен в Советском Союзе начался пересмотр многих проблем истории Советского Союза, в том числе и в области внешней политики и международных отношений. И снова неожиданно для многих в центре ряда дискуссий оказалась история советской внешней политики в 1939–1941 гг. Прежде всего возник вопрос о секретных протоколах к советско-германскому договору от 23 августа 1939 г., существование которых отрицалось в течение нескольких десятилетий. Но в итоге советское правительство признало их наличие и аутентичность[8].

Ранее мировое академическое сообщество имело в своем распоряжении тексты этих протоколов, извлеченные из германских архивов и опубликованные в США в сборнике «Нацистско-советские отношения» еще в 1947 г.[9] В качестве одного из аргументов для опровержения подлинности протоколов советские идеологи и историки использовали то, что в немецких архивах не было якобы подлинной подписи Молотова на русском языке.

И вот в конце 80-х годов в архивах Политбюро наконец-то были «обнаружены» русские подлинники секретных протоколов к пакту Молотова — Риббентропа. Тогда же была дана правовая и политическая оценка этих документов. Произошло довольно редкое в политической практике явление — оценку историческим договорам давал высший законодательный орган страны — Съезд народных депутатов. Протоколы были объявлены недействительными и осуждались как «акты, противоречащие нормам международного права и морали»[10]. На этой основе начался принципиально новый этап в отечественной историографии советской внешней политики 1939–1941 гг.

Естественно, публикация секретных протоколов, извлеченных из архивов, не была единственным новшеством. Российские исследователи начали изучение архивов КПСС, Министерства иностранных дел и других архивохранилищ. И уже с начала 90-х годов появились первые книги и статьи о предыстории и истории Второй мировой и Великой Отечественной войн.

Начиная с 1989 г. проходили десятки научных конференций (внутрироссийских и международных), посвященных событиям августа — сентября 1939 г. и последующих месяцев вплоть до июня 1941 г. Первая из таких «этапных» конференций состоялась в Западном Берлине в 1989 г., затем уже в 1992 г. прошла большая международная конференция в Москве в Институте всеобщей истории РАН, результатом которой стала публикация исследовательского тома «Война и политика: 1939–1941 гг.[11]

Одновременно и в последующие годы подобные конференции и многочисленные «круглые столы» были проведены во многих научных институтах и университетах России, в Германии, Англии и Франции. Повышенное внимание к событиям того времени было проявлено в странах Балтии, Финляндии и государствах Восточной Европы. Особый интерес вызвала конференция, посвященная событиям 1939–1941 гг. (январь 2005 г.), организованная Институтом всеобщей истории Российской академии наук, Институтом современной истории в Мюнхене и Латвийским государственным университетом, итогом которой стала публикация материалов конференции[12].

Эти конференции и публикации имели большое значение, закладывая основу для иного подхода к предыстории войны. Соответственно более взвешенной стала оценка политики англо-французского блока — наряду с критикой их методов «странной войны» и часто весьма недружественного отношения к СССР отмечались и попытки искать сотрудничество с Советским Союзом. Значительное внимание обращалось на анализ состояния экономики СССР накануне войны, на его слабую военную подготовленность и т. п.

Но одновременно появились и некоторые новые мифы, рожденные из желания резче осудить сталинское руководство за союз с Гитлером и т. п. К их числу следует отнести появление ряда книг В. А. Суворова (Резуна), в которых утверждалось (без каких-либо серьезных доказательств), что советское руководство готовило превентивное нападение на Германию и даже называлась дата (6 июля 1941 г.) упреждающего советского наступления.

Достижением российской историографии стали завершение и выход в свет совместного труда (в двух книгах) российских и финских историков о зимней войне 1939–1940 гг.[13] Впервые с тех далеких времен российские историки смогли на основе консенсуса с историками Финляндии раскрыть многие спорные проблемы этой войны и ответственность сталинского руководства за советско-финский конфликт. Вместе с научным исследованием была опубликована и стенограмма совещания в Кремле в апреле 1940 г. по итогам зимней войны с выступлением Сталина и последующей дискуссии.

Институт славяноведения подготовил коллективный труд «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным»[14], в котором впервые в отечественной историографии были подвергнуты основательному анализу события в Польше, в Центральной Европе и на Балканах в 1939–1941 гг. и проанализирована линия Советского Союза; освещен также визит Молотова в Берлин в 1940 г.

Вышли десятки книг и статей российских авторов по различным вопросам кануна и истории Второй мировой войны. Во многих из них продолжена направленность тех трудов, в которых раскрывались цели и последствия политики Сталина в рассматриваемый период, в том числе и на международной арене. Необходимо отметить, что ряд этих изданий носил публицистический характер и не содержал тщательного анализа различных архивных данных, характеризующих политику СССР и других государств.

Ценность упомянутых публикаций состояла в том, что они вводили в научный оборот значительное число документов о политике Румынии, Болгарии, Венгрии, Югославии и других стран. В то же время на них лежала печать двойственности, свойственной отечественной историографии 90-х годов. Представляя различный спектр российской общественной и научной мысли, авторы часто противоречили друг другу, склоняясь при освещении советской политики то к более осуждающим, то к более оправдательным оценкам. На историю переносились современные идейные столкновения, отражавшие в целом отношение ко всему советскому периоду и к сталинизму, особенно это сказывалось на оценке проблем советской внешней политики. Соответственно вновь усилился интерес к Мюнхенскому соглашению 1938 г. В ряде работ советско-германский пакт 1939 г. называли «новым Мюнхеном», а события 1939 г. в Польше трактовались как новый ее раздел между Россией и Германией.

В западной историографии в 90-е годы почти не появилось серьезных новых трудов по рассматриваемому периоду. Их оценки имелись лишь в книгах, посвященных Советскому Союзу 30 — 40-х годов и т. п.

Одновременно активизировались историки Польши и стран Балтии. В этих государствах было издано множество публикаций документов и исследований, в которых СССР подвергался резкой критике за «оккупацию» части Польши и Прибалтики, за массовые репрессии против местного населения. Ряд историков этих стран включились в кампанию на государственном и общественном уровнях, целью которой было добиться от нынешней России извинений и покаяния за события 1939–1941 гг. Они политизировали историю, игнорировали вопрос о сущности тех режимов, которые существовали в странах Балтии до 1940 г., пренебрегали всесторонним анализом предвоенной ситуации, ограничиваясь осуждением Советского Союза.

В 2007 г. в Стокгольме опубликована книга эстонского историка Магнуса Ильмярва «Тихое подчинение», в которой впервые в историографии стран Балтии на основе большого массива архивных и прочих документов рассматриваются внутренние аспекты политики этих стран в конце 30-х годов, сделан акцент на авторитарном характере режимов Пятса, Сметоны и Ульманиса, которые, по мнению автора, во многом ответственны за судьбу Прибалтики в 1939–1940 гг.[15]

В напряженную атмосферу дискуссий, проходивших вокруг событий 1939–1941 гг., «добавляли жару» и книги упомянутого Суворова[16]. Эти события стали неким новым дополнительным поводом для возобновления споров о советской системе в целом, о роли Сталина и по многим другим вопросам, связанным с историей страны в XX столетии. Особого накала достигали дискуссии, когда речь заходила об освещении Второй мировой и Великой Отечественной войн, а также предшествовавшего периода в учебниках по истории, прежде всего для средней школы.

Обобщая сказанное, можно определить следующие моменты в отечественной историографии рубежа XX и XXI вв. в оценке рассматриваемого периода. Картина событий часто рисуется односторонне, не всегда учитываются сложность и многоплановость различных и противоречивых факторов. Наряду со справедливой критикой аморальных действий и нарушений правовых норм советских лидеров не берутся в расчет соображения необходимости обеспечения безопасности страны в условиях уже начавшейся мировой войны.

Заметно активизировались и те историки, которые стремились позитивно рассматривать политику и действия советского руководства и лично Сталина. В ряде случаев их доводы и аргументы словно возвращали историческую науку к тем оценкам и представлениям, которые господствовали в отечественной историографии в советское время до конца 80-х годов. Многие сторонники этой точки зрения пренебрегали теми сведениями и документами, которые уже были введены в научный оборот за последние 10–15 лет. Но и в этих трудах были использованы новые материалы, которые расширяли представление о событиях тех лет, прежде всего связанных с обеспечением безопасности страны. Они не только оказались в эпицентре дискуссий, но сами стали неким индикатором разногласий между различными политическими силами России. История дает нам подобные примеры, когда те или иные события или целые периоды приобретают, причем порой весьма неожиданно, знаковый смысл, отражая отсутствие единства в обществе по важным современным проблемам.

К сожалению, в этом случае история снова становится заложницей политики, а историческая память приобретает избирательный и заангажированный характер. Как показал опыт 90-х годов, новые документы имели небольшое значение, ибо на первый план выходили проблемы интерпретации и трактовки уже известных ранее фактов и документальных свидетельств. В методологическом плане речь идет в сущности о разрыве общей сложной и противоречивой картины на отдельные части, о подчеркивании лишь той или иной стороны и тенденции исторического развития, что чревато либо искажением реальности, либо преувеличением одной из линий развития в ущерб другим.

При такой ситуации от историков требуется максимальная взвешенность и непредвзятость в оценке событий и в подходе к исследованию документов. Для большинства российских историков преобладающим стал многофакторный метод, предполагающий учет самых различных, порой весьма противоречивых явлений и тенденций, ибо, например, международные вопросы невозможно понять без анализа и раскрытия сущности диктаторских и демократических режимов, без ясного представления о характере и механизмах принятия решений в странах, игравших существенную роль в тот период.

Следует учитывать и то, что все общие и конкретные проблемы решались тогда в условиях, когда человечество уже практически втягивалось в новую мировую войну, ставшую самым трагическим и поворотным событием XX столетия. Именно только на основе многофакторного анализа возможно раскрытие всех сложностей и противоречивых тенденций развития в напряженные месяцы конца 1939 и 1940–1941 гг.

В концептуальном плане анализ внешнеполитических проблем невозможен без учета некоторых особенностей сталинской системы. Одна из основных задач автора состояла в том, чтобы выявить взаимосвязь идеологии и реальной политики в намерениях и действиях СССР в рассматриваемый период. Анализ конкретных международно-политических проблем предполагает также комплексное изучение общих геополитических и стратегических факторов и задач, вставших перед советским руководством после подписания пакта Молотова-Риббентропа 23 августа 1939 г.

Весьма важное значение имела для автора и историческая преемственность, особенно в контексте общего восприятия в Москве либерально-демократических и диктаторских европейских режимов, прежде всего, например, в плане сравнения отношения Кремля к либеральной Англии и нацистской Германии. Проблема преемственности включает в себя и представления о российских намерениях в контексте анализа идей и практики мировой революции и их влияния на советский внешнеполитический курс. Сюда входит и опыт 30-х годов. Мюнхенская политика Англии и Франции и последовавшая международная изоляция СССР всегда присутствовали в сталинском анализе, подтверждая недоверие к западным демократиям и усиливая постоянный страх перед возможным сговором империалистических стран и группировок.

Хронологические рамки работы охватывают период с 1 сентября 1939 и до 22 июня 1941 г. Но, разумеется, над всеми событиями витала тень пакта Молотова — Риббентропа, который практически определял советскую политику в этот период. Поэтому, не ставя своей задачей анализ предыстории и самого пакта, автор на протяжении всей работы возвращается к нему, к тому внешнеполитическому повороту советских лидеров, который был связан с его подписанием и последствиями.

События последнего времени, историографические и общественные дискуссии значительно политизировали изучение того периода, поставили его, как уже отмечалось, в центр идеологических споров, способствуя размежеванию внутри нашей страны и в мире в целом.

Основная мысль автора в этой связи состоит в утверждении о необходимости максимально освободить историю от влияния конъюнктуры, от того, чтобы она оказывалась бы заложницей политики и, наоборот, чтобы последняя не находилась бы в плену тех или иных интерпретаций истории. В то же время совершенно очевидно, что при освещении таких весьма политизированных и идеологизированных периодов, как 1939–1941 гг., невозможно полностью уйти от субъективных пристрастий в понимании истории.

Для того чтобы избежать подобного подхода, автор стремился придерживаться, как уже было отмечено, многофакторного анализа, понимания истории как совокупности и взаимодействия самых разнообразных факторов и тенденций. В этом широком спектре присутствуют явления экономические и политические, влияние мировой геополитической ситуации, идеологии (анализ теоретических принципов мировой революции, национал-социализма и западных демократий) и т. п. Большое значение имеет и личностный фактор, воздействие на ход истории политических лидеров, общественных деятелей, дипломатов, военных и представителей средств информации. Только учитывая все эти обстоятельства, можно найти реальные основания для обобщающих интерпретаций, выводов и заключений.

Сбалансированный подход к изучению темы означал для автора не запрограммированную идею на поиск компромиссных позиций и ответов, не желание быть над идеологическими спорами и разногласиями, а понимание того, что в реальной жизни существует баланс различных тенденций, порой весьма противоречивых. Естественная резкая критика и неприятие практики авторитарных режимов не должны исключать из анализа прагматизма лидеров этих стран, их стремления к обеспечению безопасности своих стран, дипломатических приемов и методов. В равной мере исследование политики демократических государств должно обязательно сопровождаться объяснением жесткого прагматизма их лидеров, отстаивавших собственные, часто весьма своекорыстные планы и намерения, а также влияния на политику их идеологических позиций и пристрастий. Весьма важно также понять степень воздействия на политику тех или иных стран исторического опыта и национальных традиций, сформировавших определенный тип политической культуры и ментальности их лидеров и представлений политического и общественного истеблишмента.

Понимая все эти обстоятельства и особенно тот продолжающийся накал страстей, который существует вокруг истории 1939–1941 гг., и учитывая свой долгий опыт общения с историками разных стран, особенно с учеными Германии, Англии, Франции, США, Польши и в последние годы стран Балтии, в том числе и по проблемам рассматриваемого периода, автор осознает меру своей ответственности и отдает себе отчет в сложности и трудностях предпринятого исследования. При этом надо иметь в виду, что в рамках одного труда невозможно затронуть все многообразие проблем, относящихся к этому периоду, а также проанализировать и иногда даже просто упомянуть сотни публикаций, документов и исследований по данной тематике.

В книге делается попытка представить общую интерпретацию и дать оценку главных проблем на основе многофакторного подхода и новейших веяний в исторической науке с учетом имеющихся публикаций и огромной работы, проделанной отечественными и зарубежными исследователями, в контексте бурных дискуссий, развернувшихся в последние годы.

Важнейшее значение для раскрытия темы имела, разумеется, документальная база. Прежде всего в работе широко используются материалы заседаний Политбюро ЦК ВКП (б) за период с сентября 1939 по июнь 1941 г., а также другие документы из бывшего партийного архива, Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), из Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Архива президента РФ (АПРФ), Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА), Архива внешней поли тики Российской Федерации (АВПРФ) и т. п.

Следует напомнить, что многих свидетельств в бывших советских и партийных архивах просто не существует. Ключевые события того периода (советско-германский договор, действия в Финляндии, Прибалтике и т. п.) и, конечно, общие направления советской политики, видимо, как мы уже отмечали, обсуждались в узком составе, без протоколов и без оформления в письменном виде. Скорее всего, Сталин решал все вопросы с участием Молотова, Ворошилова, Жданова, Берии, Димитрова (Коминтерн) и некоторых других.

Кроме того, решения Политбюро (когда заседания проводились) были сформулированы в общем плане; к сожалению, историки не имеют в своем распоряжении подробностей процесса их выработки и принятия. Но многие зигзаги советской политики и реальные намерения руководства могут быть раскрыты из конкретных заявлений и действий Сталина, Молотова и советских дипломатов.

Большое значение для изучения темы имеют последние, уже упоминавшиеся публикации российских внешнеполитических документов, относящихся к 1939–1941 гг. Практически в них представлены дипломатические материалы, большинство которых извлечены из Архива МИД и ранее не публиковались. В сопоставлении с соответствующими документами других стран эти публикации позволяют раскрыть картину сложной деятельности советских дипломатов, их взаимодействия с Центром и самостоятельные оценки ситуации.

Особый интерес представляют документы Службы внешней разведки России, касающиеся событий в Прибалтике и советской политики в период 1935–1945 гг.[17]

В работе использованы и германские внешнеполитические документы, в которых, правда, тоже отсутствуют детали «дипломатической кухни» Гитлера и его окружения[18].

Весьма важно, что в научный оборот введены британские и французские дипломатические документы, особенно если учесть, что до недавнего времени и в Англии, и во Франции их публикация доводилась лишь до 1 сентября 1939 г., т. е. до начала Второй мировой войны.

Автор широко использовал в работе материалы Public Records Office Великобритании[19], в том числе многочисленные свидетельства о заседаниях Военного кабинета, а также донесения британских послов и указания к ним из Лондона (особенно ценны относящиеся к связям с Москвой). В этом плане прослеживается реакция в правящих кругах и в Военном кабинете Лондона на встречу нового английского посла в Москве Ст. Криппса со Сталиным в начале лета 1940 г. Имеются материалы о визите Молотова в Берлин в ноябре 1940 г.[20]

Весьма полезен оказался анализ еженедельных обзоров международных событий, направляемых британскими спецслужбами в правительство. В них неизменно присутствовали разделы о Советском Союзе, о странах Балтии, обстановке на Балканах и др.[21]

Недавно вышли два тома французских дипломатических документов, относящихся к 1939–1940 гг.[22] Французские архивы представлены в работе некоторыми данными о заседаниях французского правительства, но главным образом перепиской Парижа со своими послами в различных странах Европы, и прежде всего в Советском Союзе. Из британских и французских архивов широко использованы также материалы, относящиеся к обсуждению в правительствах и в донесениях дипломатов событий в Польше и Прибалтике в 1939–1940 гг., на Балканах, советско-финской войны и т. п.

Документы внешней политики и дипломатии Соединенных Штатов Америки[23] позволяют проследить позицию США по ключевым международным проблемам рассматриваемого периода.

Для раскрытия обстановки в Прибалтике в 1939–1940 гг. весьма важным было изучение последних публикаций документов, осуществленных в Латвии, Литве и Эстонии[24]. Привлечены также некоторые материалы, введенные в научный оборот другими авторами относительно событий на Балканах, в Турции, Японии и т. д.

Отдельный комплекс документов связан с деятельностью и политикой Коминтерна. За последние годы осуществлена масштабная публикация серии томов, содержащих архивные материалы этой международной организации, в том числе и специальных двух томов, относящихся к периоду Второй мировой войны[25]. Необходимо особо отметить дневники лидера Коминтерна Г. Димитрова, хранящиеся в РГАСПИ и опубликованные в Болгарии и США соответственно на болгарском и английском языках[26]. В этих дневниках содержится чрезвычайно интересный материал не только о действиях самого Коминтерна. В них приводится множество свидетельств о позиции Сталина, Молотова, Жданова, о ряде заседаний советского и партийного руководства, на которых присутствовал тогдашний руководитель Коминтерна.

В источниковедческую базу работы включено огромное число мемуаров и воспоминаний советских и зарубежных деятелей о событиях предвоенного и военного времени.

Значительный интерес представляют материалы, раскрывающие теоретические и идеологические аспекты действий советского руководства. Это — статьи в журналах «Коммунистический Интернационал» и в других изданиях, материалы идеологических совещаний в Центральном Комитете ВКП(б), в военно-политических органах и т. п.

Для анализа темы использованы многие десятки, если не сотни книг и статей, опубликованных в СССР и за рубежом на протяжении с конца 40-х до 90-х годов XX столетия. Помимо интереса к содержащимся в этой литературе оценкам и заключениям внимание автора привлекли имеющиеся в них документы и материалы, касающиеся вопросов внешней и внутренней политики, состояния армии и военных действий, идеологических и теоретических проблем.

В своей совокупности архивные материалы, советские, российские и зарубежные издания при их сопоставлении и взаимном дополнении позволяют представить реальную картину событий в 1939–1941 гг., понять логику их развития. При этом, повторимся, автор максимально стремился избежать политических и идеологических пристрастий, полагая, что сами документы и весь ход событий говорят за себя и раскрывают сложности того времени, избегать идеологических клише, штампов и предубеждений, которые сложились в прошлом. Апологизируя сталинскую систему и политику, они препятствовали созданию подлинно научной и правдивой картины событий того времени. В то же время учитывались имеющиеся в трудах выводы, связывавшие действия советского руководства с соображениями обеспечения безопасности страны.

Автор считает, что объективное рассмотрение проблемы, которая сегодня волей судеб оказалась снова в эпицентре политических и идейных дискуссий, может оказать важное влияние на дальнейшее освобождение истории от прежних стереотипов и прошлого идеологического давления, так же как и от пут современных политических целей и пристрастий.

С учетом всех этих обстоятельств представляемая в книге интерпретация событий 1939–1941 гг. отражает авторское видение исторического развития и не может, разумеется, претендовать на истину в последней инстанции.

В последнее время часто говорят, что история не терпит сослагательного наклонения. Соглашаясь с тем, что следует изучать то, что реально произошло, автор одновременно полагает, что перед теми, кто определял ход развития и принимал решения, всегда существовала необходимость выбора. В этом смысле можно говорить о сослагательном наклонении в интерпретации истории, которая всегда многовариантна. И обязанность исследователя состоит в том, чтобы представить обществу разновидности возможного развития событий и попытаться объяснить, почему действующие актеры исторической пьесы выбрали тот или иной путь.

В равной мере каждый историк, в том числе и автор данного труда, не претендуя на монополию и исключительность, имеет право на собственную интерпретацию той исторической драмы, которая разворачивалась в Европе в конце 30-х — начале 40-х годов XX столетия.